рассудный шаг и отправился на свою старую квартиру. Цеплис не мог не быть связан с антифашистским подпольем, такие люди никогда не уклонялись от выполнения своего долга. Безрассудным мое намерение было потому, что я мог привлечь внимание к нам обоим. Но желание найти в оккупированной Риге хоть одного верного человека было столь велико, что я пошел на этот риск. Опыта в конспирации у меня никакого не было. Как обманывают бдительность сыщиков, я знал только по книгам о революционном подполье: руководствуясь ими, я долго кружил по улицам, наблюдал за прохожими и, внезапно сворачивая в переулки, напряженно ждал появления каких-либо любопытствующих личностей... Лишь после такой подготовки я нырнул в ворота дома, в котором еще недавно обитал. Во дворе остановился, помедлил. Никто вслед за мной не появился. Через черный ход прошел на парадную лестницу и опять подождал. Все было спокойно. Тогда я поднялся на самый верх. Тишина! Спустился ниже, остановился перед своей бывшей квартирой и, не рискуя воспользоваться собственным ключом, с замиранием сердца позвонил... При гитлеровцах здесь вполне можно было нарваться на засаду! Мне открыла дверь незнакомая, прилично одетая женщина с тонкими поджатыми губами. - Простите, - сказал я. - Тут, кажется, жили Цеплисы... - Цеплисы? - переспросила она и покачала головой. - Не знаю... Не знаю никаких Цеплисов, - холодно повторила она, подозрительно посмотрев на меня, и вдруг чуточку смягчилась: - Впрочем, я живу здесь недавно... Если это жильцы, которые жили тут до прихода немцев, так вам лучше всего осведомиться о них в полиции, - решительно посоветовала она и, чуть помедлив, добавила: - Их, кажется, забрали в полицию. - Мне показалось, что она меньше всего хочет вступать со мной в разговор, потому что еще раз покачала головой и торопливо захлопнула передо мной дверь. Однако, по существу, она сказала все, что требовалось узнать. Я оглянулся - на лестнице не было никого - и тем же путем вернулся на улицу. Рухнула единственная надежда!.. Впрочем, этого следовало ожидать. Трудно было предположить, что оккупанты оставят Цеплисов в покое, тем более что агенты гестапо, засланные в Прибалтику еще задолго до войны, к приходу гитлеровских войск, несомненно, составили проскрипционные списки всех местных жителей, подлежавших обезвреживанию и уничтожению. Милый, скромный, молчаливый Мартын Карлович Цеплис. Можно было только догадываться, что с ним случилось. Во всяком случае, надежда на помощь с его стороны рухнула. Оставалась только одна возможность - стать, так сказать, мстителем-одиночкой, мстить оккупантам сколько возможно и подороже продать свою жизнь. Вполне вероятно, что я вступил бы на этот путь, если бы... Я понимал, что действовать в одиночку следовало только в крайнем случае, лишь окончательно убедясь, что отрезаны все другие пути. Поэтому некоторое время следовало выжидать, пытаться использовать для установления связи каждый случай, а до тех пор получше ориентироваться в окружающей обстановке, узнать как можно больше секретов, и в частности попытаться использовать Янковскую в целях, которые отнюдь не совпадали с целями самой Янковской. Наступило еще одно мое обычное и одновременно странное утро. Я встал, побрился, умылся, равнодушно проглотил кашу и яйца, приготовленные для меня заботливой Мартой, прошел в кабинет, взял попавшийся мне под руку том Моммзена, полистал его... Нет, римская история мало интересовала меня в моем положении! Так я сидел, решая задачу со многими неизвестными, и ожидал появления одной из унаследованных мною девушек. Пожалуй, только посещения блейковских девиц и разнообразили мою жизнь. Однако вместо какой-нибудь официантки или массажистки около одиннадцати часов появилась сама Янковская, свежая, бодрая и оживленная. На ней был элегантный коричневый костюм, черная бархатная шляпа и такая же лента на шее. Она небрежно играла черными шелковыми перчатками и ни словом не упомянула о нашем вчерашнем разговоре. Впрочем, следует сказать, что больше она никогда уже не предпринимала попыток перейти границу установившихся между нами корректных и внешне даже приятельских отношений. - Все в порядке? - спросила она. - Если вы считаете мое безделье порядком, то в порядке. - Как раз его-то я и хочу нарушить. - Она села поближе к письменному столу и испытующе посмотрела на меня. - Может быть, поработаем? - предложила она. - Мне неизвестно, что вы называете работой, - нелюбезно отозвался я. - То же, что и все, - примирительно сказала она и поинтересовалась: - Вы сегодня ждете кого-нибудь из девушек? - Возможно, - сказал я. - Я не назначаю им времени для посещений, они приходят, когда им вздумается. - Вы ошибаетесь, - возразила Янковская. - У каждой из них есть определенные дни и даже часы. - Она насмешливо посмотрела на меня. - Где их список? Я удивился: - Список? - Ну да, не воображаете же вы, что они не состояли у Блейка на учете. Он был педантичный человек. Где ваша телефонная книжка? Она сама нашла ее в пачке старых газет. Это была обычная узкая тетрадь в коленкоровом переплете для записи адресов и телефонов. В ней значилось много фамилий, по-видимому, друзей и знакомых, с которыми Блейк поддерживал отношения. Янковская указала мне на эти списки: - Вот и ваши девушки. Их легко было выделить среди прочих адресов, около каждой из фамилий стояло прозвище или кличка: Пчелка, Лиза, Роза, Эрна, Яблочко - и уже затем адрес и место работы. Законы конспирации были сведены здесь как будто на нет. Любой мало-мальски сообразительный человек, интересующийся деятельностью Августа Берзиня, без особого труда обнаружил бы его миловидных агентов. Но именно потому, что Блейк вербовал в число своих агентов только молодых и преимущественно хорошеньких женщин, перечень их естественнее было принять за донжуанский список художника Берзиня, чем за реестр секретных сотрудников резидента Блейка. И все же мистер Блейк оригинальностью не отличался. Тот, кто мог догадываться об истинных занятиях Берзиня, легко догадался бы и о том, что и список и особы, в нем перечисленные, заведены лишь в целях дезинформации. Хотя я сам не был профессиональным разведчиком, я бы сказал, что это была грубая работа, рассчитанная на наивных людей. Что касалось подлинной, более серьезной и более действенной агентуры, наличие которой следовало предположить, я не мог обнаружить ее следов, как не могла их обнаружить даже непосредственная сотрудница Блейка Янковская, но об этом я узнал позже. Пока что она пыталась приспособить меня к деятельности, которой занималась сама. - Кто из девушек ходит к вам чаще других? - спросила меня Янковская. Я задумался. - Кажется... кажется, такая полная блондинка, - неуверенно сказал я. - Если не ошибаюсь, она служит в парикмахерской. - Ну а теперь вспомните, когда она к вам приходила? Я опять наморщил лоб. - Мне кажется, она приходит раза два в неделю... Да, два раза в неделю, по утрам! По-моему, ее зовут Эрна... - Следует быть более наблюдательным, - упрекнула меня Янковская. - Эти посещения надо как-то учитывать и отмечать получаемое девушками вознаграждение... С наивной насмешливостью посмотрел я на своего ментора. - Нанять бухгалтера? - Нет, этого не нужно, - спокойно возразила Янковская. - Но ни один резидент не положится в таких делах на свою память... Я вздохнул. На самом деле я вел очень точный учет своим посетительницам. В спальне у меня имелось несколько коробок с пуговицами; голубая пуговка означала, например, Эрну, таких пуговок находилось в коробке семь, по числу ее посещений, а пять мелких черных брючных пуговиц свидетельствовали о том, что Инга из гостиницы "Савой" являлась всего лишь пять раз. Нет, я вел учет, который зачем-нибудь да мог пригодиться, но не хотел сообщать об этом Янковской. - А кроме девушек, к вам никто больше не приходил? - спросила она меня затем как бы невзначай. - Приходил, - сказал я. - Владелец какого-то дровяного склада. - И чего он от вас хотел? - Чтобы я приобрел у него дрова на тот случай, если в нашем доме перестанет действовать паровое отопление. Янковская испытующе посмотрела на меня. - И больше ничего? - Больше ничего. Этот посетитель и в самом деле ни о чем больше со мной не говорил и только в течение всего нашего разговора держал в руке почтовую открытку, на которой были изображены какие-то цветы... Но хотя я не собирался в каждом посетителе видеть секретного агента или шпиона, визит этого торговца показался мне странным, он явно чего-то ждал от меня, это чувствовалось. Вполне логично было предположить, что он произнес какой-то пароль и что я мог вступить с ним в общение, которое помогло бы мне ближе познакомиться с практической деятельностью Блейка, но я не знал ни пароля, ни отзыва и, можно сказать, мучился от сознания своего бессилия. Однако и об этом я тоже не нашел нужным говорить Янковской. - Вы все-таки записывайте всех, кто к вам заходит, - попросила Янковская. - Дела любят порядок, и если вы начнете ими заниматься, ваша жизнь сразу станет интереснее. - Она переменила тему разговора: - О чем вчера говорил с вами Эдингер? - Звал в гости. - Серьезно? - Сказал, что нам надо встретиться, и пригласил заехать к нему в канцелярию. - Когда же вы к нему собираетесь? - Я не спешу. - Напрасно. Не откладывайте этого свидания: в сегодняшней Риге это один из могущественнейших людей. Добрые отношения с ним гарантируют безопасность. Она настаивала на том, чтобы я поехал к Эдингеру в тот же день, да я и сам понимал, что не стоит откладывать посещения. Гестапо занимало многоквартирный шестиэтажный дом, и в комендатуре было полно штурмовиков, они пренебрежительно оглядели меня, точно я зашел туда по ошибке. Я подошел к окошечку, где выдавались пропуска. - Мне нужно к господину Эдингеру, - сказал я и протянул паспорт. - Обергруппенфюрер не принимает латышей, - грубо ответил мне какой-то надменный юнец. - Проваливайте! Это было необычно для немцев: с теми, кто был им нужен, они обращались вежливо, по-видимому, комендатура не была предупреждена обо мне. Мне с неохотой позволили позвонить по телефону. Я попросил соединить меня с Эдингером, и его секретарь, как только я себя назвал, ответил, что все будет немедленно сделано. Действительно, не прошло нескольких минут, как тот самый юнец, который предложил мне убираться, выскочил из-за перегородки с пропуском, отдал мне честь и предложил проводить до кабинета обергруппенфюрера. Мы поднялись в лифте, и, когда я со своим провожатым шел по коридору, навстречу мне попались два эсэсовских офицера в сопровождении человека без знаков различия, но тоже в черном мундире, рукав которого украшала устрашающая эмблема смерти - череп и две скрещенные кости. Человек показался мне знакомым, потом я решил, что ошибся; я посмотрел внимательнее и узнал Гашке, того самого Гашке, вместе с которым лежал в госпитале. Он шел позади офицеров, с коричневой папкой под мышкой, важный, сосредоточенный, ни на что не обращающий внимания, настоящий самодовольный гитлеровский чиновник. Я пристально смотрел на Гашке, меня интересовало, узнает ли он меня, но он кинул на меня равнодушный взгляд и прошел мимо с таким видом, точно мы с ним никогда до этого не встречались. Мы вошли в приемную, мой провожатый откозырял секретарю, и меня без промедления попросили зайти к обергруппенфюреру. Эдингер со своими рыжими прилизанными волосами и черными усиками выглядел все так же смешно, как и на вечере у профессора Гренера, в нем не было решительно ничего страшного, хотя в городе о нем рассказывали всякие ужасы, говорили, что он пытает людей на допросах и собственноручно "обезвреживает" коммунистов, что на языке гитлеровцев было синонимом слова "убивать". Эдингер был воплощенной любезностью. - Прошу вас... - Он указал мне на кресло. - Перед вашим приходом я читал нашего дорогого фюрера, - торжественно сообщил он. - Какая книга! Я было подумал, что он паясничает, но на его столе действительно лежала гитлеровская "Моя борьба", и пухлое лицо Эдингера выражало самое подлинное умиление. В течение некоторого времени он вел себя как базарный агитатор: выражал восторги по адресу фюрера, говорил о заслугах национал-социалистической партии, восхищался будущим Германии. Но, воздав богу богово, он сразу перешел на фамильярно-деловой тон: - Вы позволите... - Он на мгновение замялся. - Вы позволите не играть с вами в прятки? - Прошу вас, - ответил я ему в тон. - Я сам стремлюсь к полной откровенности. Эдингер просиял. - О господин Блейк! - воскликнул он. - Для германской разведки не существует тайн. Я сделал вид, что поражен его словами; человек менее самовлюбленный, чем Эдингер, возможно, заметил бы, что я даже переигрывал. - Ничего, ничего, не огорчайтесь, - добродушно промолвил Эдингер и похлопал меня по плечу. - Мы умеем смотреть даже сквозь землю! Я вежливо улыбнулся. - Что ж, это делает честь германской разведке. - Да, милейший Блейк, - самодовольно продолжал Эдингер. - Мы знали о вас в те дни, когда Латвией управлял Ульманис, наблюдали за вами, когда Латвия стала советской, и, как видите, нашли, когда сделали Латвию своей провинцией. Еще никому не удалось от нас скрыться. На этот раз я не улыбнулся, напротив, старался смотреть на своего собеседника возможно холоднее. - Что вы хотите всем этим сказать? - спросил я. - Допустим, вам известно, кто я, что же дальше? - Только то, что вы в наших руках, - произнес Эдингер менее уверенным тоном. - Когда солдат попадает в плен, это на всех языках называется поражением. - Неудача отдельного офицера не есть поражение нации, - возразил я с холодной вежливостью. - Не забывайте, что я разведчик, а разведчик всегда готов к смерти. Такова наша профессия: поражать и, увы, всегда быть готовым к тому, что могут поразить и тебя самого. Я понимал, что все, что я говорил, было в известной степени декламацией, но я также понимал, что декламация производит впечатление не только на сцене. - Мне приятно, что вы это понимаете, - удовлетворенно сказал Эдингер. - В таком случае поговорим о стоимости выкупа. Я выпрямился в своем кресле. - Я еще не продан и не куплен, господин Эдингер! - Неужели вы не боитесь смерти? - вкрадчиво спросил меня мой собеседник. - Поверьте, смерть - это небольшое удовольствие! - Английский офицер боится только бога и своего короля, - ответил я с достоинством. - А с вами мы, господин Эдингер, только коллеги. - Вот именно, вот именно! - воскликнул Эдингер. - Именно потому, что я считаю вас своим коллегой, я хочу не только сохранить вам жизнь, но и позволить вам продолжать свою деятельность! Я настороженно прищурился. - А что вы от меня за это потребуете? Эдингер серьезно посмотрел на меня. - Стать нашим агентом. Конечно, я понимал, каково будет предложение Эдингера. Другого не могло быть! Разоблаченный разведчик либо перевербовывается, либо умирает. Понимал это и мой собеседник, а говорил со мной потому, что заранее был уверен в ответе. Речь шла только о цене. Эдингер мерил Блейка на свой аршин; думаю, что сам Эдингер в подобных обстоятельствах предпочел бы измену смерти. Что же, мне приходилось поступиться честью мистера Блейка, хотя позу, принятую в этом разговоре, следовало сохранить! - Вы должны меня понять, господин Эдингер, - сдержанно произнес я. - Я не могу действовать во вред своему отечеству... - От вас этого и не требуют, - примирительно сказал Эдингер. - Нам просто нужны сознательные английские офицеры, которые понимают, что Англии не по пути с евреями и большевиками. Мы сумеем переправить вас в Лондон, хотя там должны думать, что вы самостоятельно и вопреки нам героически преодолели все препятствия. Вы будете продолжать свою службу и снабжать нас информацией. Это было необыкновенно благоприятное стечение обстоятельств: советского офицера принимали за агента английской секретной службы и предлагали поступить на службу в немецкую разведку; я мог оказаться полезен нашему командованию, но это благоприятное стечение обстоятельств сводилось на нет тем, что у меня не было еще возможностей связаться со своими. Пока что оставалось одно: до поры до времени изображать из себя Берзиня, Блейка и кого только угодно, заставить окружающих меня людей думать, будто я одержим всякими колебаниями, дождаться удобного момента, пойти на любую мистификацию и перебраться через линию фронта. - Господин Блейк, я жду, - внушительно сказал Эдингер. - Не заставляйте меня повторять лестное предложение, о котором известно даже рейхслейтеру Гиммлеру. - Но это так неожиданно, - неуверенно произнес я. - Я должен подумать... - Не стоит выбирать между дворцом и тюрьмой, - перебил меня Эдингер. - Все же я должен подумать, - твердо возразил я. "Пусть Эдингер, - иронически подумал я, - не воображает, что так просто купить английского офицера!" Эдингер испытующе смотрел на меня своими оловянными глазами. - Ну а что будет иметь в результате всего этого ваш покорный слуга? - деловито осведомился я. - Для того чтобы жить, надо еще кое-что иметь. Что мне даст эта... переориентировка? - Нас никто еще не упрекал в скупости, - гордо сказал Эдингер. - Ваши расходы по сбору информации будут регулярно оплачиваться. - В какой валюте? - цинично спросил я. - В рейхсмарках, конечно, - заявил Эдингер. - Это не так плохо! - Но и не так хорошо, - пренебрежительно возразил я. - Марка обесценена... - Пусть в фунтах или в долларах, - сразу согласился Эдингер и поспешил добавить: - А после окончания войны назначенное нами английское правительство предоставит вам высокий пост. Он говорил вполне серьезно, этот ограниченный человек, и, как мне кажется, верил в то, что говорил, и не сомневался в моем согласии. Но я подумал, что мне выгодно затянуть торговлю: в глазах немцев это укрепит позиции Блейка, а майора Макарова сделает еще недосягаемее. - Все же я настоятельно прошу вас, господин обергруппенфюрер, - сказал я, - дать мне какое-то время. Эдингер встал. - Хорошо, я даю вам неделю, - высокопарно произнес он. - Но не забывайте: мы без вас обойдемся, а вам без нас уже не обойтись. Я не сомневался, что этот рыжий обергруппенфюрер с удовольствием запрятал бы меня в концлагерь, но уж слишком было заманчиво завербовать на свою сторону офицера секретной службы противника, и поэтому этот эсэсовец не только сдерживал себя, но даже любезно проводил до дверей своего кабинета. Янковская дожидалась моего возвращения у меня дома, она придавала встрече с Эдингером большое значение. - Ну что? - спросила она, как только я вернулся. - Предложил стать агентом германской разведки и обещал перебросить в Лондон. - А вы? - нервно спросила Янковская. - Попросил неделю срока. - Надо соглашаться, - нетерпеливо сказала она. - И ехать в Лондон? - насмешливо спросил я. - Для мистера Блейка там не найдется места! - Вы сможете остаться здесь, - продолжала уговаривать меня Янковская. - Немцы пойдут на это. - А какая им польза от меня здесь? Истреблять латышей они сумеют и без меня. - Они оставят вас для того, чтобы выявить вашу агентуру. - Этих девчонок? - удивился я. - Ах, да не в девчонках дело! - с досадой промолвила Янковская. - Как вы не понимаете, что все эти девицы существуют лишь для отвода глаз? Эти девушки - ширма, они годятся только для дезинформации. Настоящую агентурную сеть - вот что им нужно! Настоящих агентов Интеллидженс сервис, которые, как всегда, законспирированы так, что до них не добраться ни богу, ни черту! Вот из-за чего идет игра, как вы не понимаете! - А кто же подлинные агенты? - спросил я. - Например, я! - откровенно воскликнула Янковская. - Но есть и другие, представляющие немалую ценность. - Кто же это? - Если бы я знала! Этого Дэвис мне не говорил. Не забывайте, он был работником Интеллидженс сервис! Без помощи Блейка, настоящего или поддельного, их невозможно найти. О том, что у Блейка имелась особая агентурная сеть, существовавшая специально для того, чтобы скрывать подлинную агентуру, догадаться было нетрудно: в отличие от немецкой или японской разведки, которые всегда стремились иметь широко разветвленную агентуру, английская секретная служба предпочитала иметь агентов немногочисленных, но проверенных, серьезных и тщательно засекреченных. Тем не менее все, что говорила Янковская, было очень важно; она не только подтверждала мои догадки, но и в какой-то мере могла помочь выявить английскую агентуру в Прибалтике. Нечего и говорить, как это было бы ценно. Правда, эти сведения надо еще будет передать, но я надеялся, что к тому времени, когда я узнаю какие-либо достоверные факты, я налажу необходимые связи... Однако, судя по поведению Янковской, она и мысли не допускала, что я свяжусь с советской разведкой, и меня интересовало, на чем основана эта ее уверенность. Самое лучшее было не играть с ней в этом вопросе в прятки, поэтому я прямо, в лоб и задал ей свой вопрос: - А почему вы думаете, что, выявив агентуру Интеллидженс сервис, я не передам эти сведения советской разведке? - А потому, что вы хотите жить, - уверенно ответила Янковская. - Вы не успеете открыть у своих рта, как будете расстреляны. - Почему? - спросил я, недоумевая. - За такие сведения людей не расстреливают... - Но вы уже умерли, - нетерпеливо перебила она меня. - Неужели вы не понимаете? - Нет, не понимаю. Меня не требуется щипнуть за ухо для доказательства того, что я не сплю. - Но я ущипну вас, - сказала она. - Поедемте. Со свойственной ей стремительностью она повлекла меня за собой. Мы спустились вниз, сели в машину. Она привезла меня на кладбище. Тот, кто бывал в Риге и не посетил городского кладбища, может считать это своим упущением. Оно великолепно и похоже на музей. Монументальные гробницы и статуи производят большое впечатление. Много человеческих поколений нашло здесь приют и каждое оставило свой след. Янковская взяла меня за руку и повлекла по аллеям. Она шла быстро, ни на что не обращая внимания, все дальше и дальше, мимо гранитных плит и чугунных крестов, сворачивая с дорожки на дорожку. Она привела меня в ту часть кладбища, где находили успокоение наши современники. Здесь было больше песка и меньше зелени, и памятники здесь были гораздо скромнее: современные люди как-то меньше вступают в спор с быстротекущим временем. Она подвела меня к какой-то могиле. - Смотрите! - холодно сказала Янковская. Я равнодушно посмотрел на могильный холм, обложенный дерном, на небольшую доску из красного гранита, на анютины глазки, росшие у подножия, и пожал плечами. - А, да какой же вы бестолковый! - с досадой воскликнула Янковская. - Читайте! Я склонился к доске. "Майор Андрей Семенович Макаров. 23.I.1912-22.VI.1941". Да, это было странно... Странно было стоять на собственной могиле. Потом что-то кольнуло меня в сердце. Тревожные июньские дни 1941 года! Первые дни войны! И вот в такие дни мои товарищи нашли время поставить на моей могиле памятник! - Теперь вы убедились, что с майором Макаровым все покончено? - оторвала меня от моих мыслей Янковская. - А если Блейк захочет опять стать Макаровым? - спросил я. - Тогда его похоронят вторично, - непререкаемо произнесла Янковская. - Как только вы очутитесь на советской стороне, мы дадим понять, что вы Блейк, а не Макаров. Мы дадим понять, что Макарова для того и убили, чтобы Блейк мог выступить в его роли. Мы постараемся внушить вашим судьям, что Макаров на самом деле всегда был Блейком. Да, во всем том, что говорила и делала Янковская, во всем том, что делали разведки всех империалистических государств, было много логики и правильного расчета, они не учитывали только одного: они не знали людей, против которых обрушивали свои козни. Я молча пошел от "своей" могилы, и Янковская, не говоря ни слова, неслышно последовала за мной. Она довезла меня до дому, остановила машину и положила свою руку на мою. - Ничего, Август, ничего, - шепнула она. - Жизнь вышибла вас из седла, но вы сильный и найдете свое место в жизни. - Оставьте меня в покое, - с нарочитой грубостью ответил я. - Дайте мне побыть одному. - Конечно, - согласилась она. - Я заеду к вам вечером. Она уехала, а я поднялся к себе и мучительно ломал голову над тем, как установить необходимые связи. Но как это всегда бывает, пока я раздумывал, как, находясь среди чужих, отыскать своих, свои искали меня и по каким-то непонятным признакам признали во мне своего. Глава VI. БИДОНЫ ИЗ-ПОД МОЛОКА Вскоре после моего возвращения в комнату зашла Марта и сказала, что меня спрашивает какой-то мужчина. Я вышел в переднюю. Там стоял незнакомый человек. "Это еще что за птица?" - подумал я, глядя на посетителя. Это был сравнительно молодой человек с открытым и добрым лицом - в глазах его, я бы сказал, светилась даже излишняя мягкость, - примерно тех же лет, что и я, может быть, чуть старше, одетый в очень дорогой костюм и в отличной фетровой шляпе персикового оттенка. Незнакомец скорее понравился мне, чем не понравился, хотя сразу возбудил мои подозрения. Чем-то он вызывал к себе чувство симпатии, и в то же время во всем его облике было что-то деланное. Я вопросительно смотрел на посетителя. - Вы господин Берзинь? - Он обратился ко мне по-латышски, но языком этим владел далеко не безупречно. - Допустим, - сказал я. - Чего вы хотите? Он оглянулся, но Марта уже ушла, она была хорошо вышколена Блейком. - Может быть, мы выйдем из дома? - попросил он меня и добавил: - Так будет лучше... Все последнее время я жил в обстановке такого нагромождения тайн, что никакая новая тайна не могла уже меня удивить: всякую тайну я воспринимал лишь как естественное звено в цепи дальнейших событий. - Хорошо, - согласился я и взял шляпу. - Погуляем. Мы пошли по улице, как два фланирующих бездельника. - Может быть, перейдем на английский язык? - предложил мой спутник и тут же заговорил на хорошем английском языке. - Я рад, что нашел вас. - Кто вы и что вам от меня надо? - строго перебил я его. - Приятно находить то, что ищешь, - продолжал мой спутник, уклоняясь от прямого ответа на вопрос. - Кто вы? - повторил я. - Что вам от меня надо? - Не нужен ли вам шофер? - спросил тогда незнакомец. - Сейчас трудно найти хорошего шофера, почти все шоферы мобилизованы. Основываясь на том, что мой собеседник хорошо говорит по-английски, я подумал, что он-то как раз и принадлежит к числу тех полноценных секретных агентов, которыми Блейк руководил в Прибалтике. В словах, с которыми он обращался ко мне, содержался, несомненно, пароль, но я не знал его, как не знал и отзыва. Я шел и гадал, какая фраза является паролем: "Приятно находить то, что ищешь" или "Не нужен ли вам шофер?" А мой собеседник продолжал тем временем разговор. - Мне просто повезло, - говорил он. - У меня плоская стопа, и я освобожден от военной службы... Мы дошли до бульвара. - Сядем? - предложил мой спутник. Мы сели. Он осмотрелся по сторонам. Поблизости не было никого. - Теперь познакомимся, - сказал незнакомец по-русски. - Капитан Железнов. Такой прием для провокатора был слишком наивен, но я должен был заподозрить в нем провокатора; кто знал, какие подозрения вызывал я у немцев и кого могли они ко мне подослать! - Я не понимаю вас, - ответил я по-английски. - На каком языке вы говорите? - Да бросьте, нас никто не слышит, - просто и задушевно произнес незнакомец, назвавшийся капитаном Железновым. - Я знаю, что вы майор Макаров, и потому я к вам и пришел. - Я вас не понимаю, - опять повторил я по-английски. - Чего вы от меня хотите? - Да вы не опасайтесь, товарищ Макаров, - взмолился незнакомец, продолжая говорить по-русски. - Здесь нас никто не услышит. Не могу передать, как мне было приятно слышать родную речь, да и поведение моего свалившегося точно с неба собеседника было слишком наивно для провокатора, но, как говорится, береженого бог бережет, а я вовсе не хотел рисковать понапрасну своей головой. - Прекратите эту нелепую сцену, - сухо сказал я, не изменяя английскому языку. - Вы мне просто подозрительны, и вас следовало бы передать в руки сотрудников гестапо. Но он был настойчив, этот человек, появившийся неизвестно откуда. - Товарищ Макаров, я же все про вас знаю, - умоляюще произнес он. - Вас зовут Андрей Семенович, вы работник нашего генштаба, здесь, в Риге, вас пытались убить и даже сочли убитым... Я к вам от полковника Жернова... Все это было верно, только не было у меня уверенности в моем собеседнике. Иностранные разведки тоже не лыком шиты, и, если меня сумели убить, почему бы им не попытаться меня обмануть? - Или вы будете говорить со мной на языке, который я понимаю, - строго сказал я, - или я позову полицейского! Мой собеседник с досадой посмотрел на меня. - Вы чересчур осторожны или вы не тот, к кому меня направили, - заговорил он наконец по-английски. - Полковник Жернов будет очень огорчен. - А кто это полковник Жернов? Теперь, когда мой собеседник опять заговорил по-английски, Блейку было уместно заинтересоваться полковником Жерновым. - Вы такого не знаете? - с явным огорчением задал мне вопрос незнакомец. - Во всяком случае, не помню, - отозвался я. - Возможно, мы и встречались. Это какой-нибудь русский офицер? - Да, - подтвердил незнакомец. - И у меня от него к вам письмо. - Написанное по-русски? - Да, - подтвердил незнакомец. - В таком случае мне оно ни к чему. Я сказал вам, что не знаю этого языка. - Что же мне передать полковнику? - сердито спросил незнакомец. Я улыбнулся. - Привет, если мы с ним когда-нибудь встречались, только привет и наилучшие пожелания! Незнакомец задумался. - Не хотите ли вы с ним... встретиться? - не совсем уверенно спросил он. - А разве этот самый... как его... полковник Жернов здесь? - удивился я. - Ну, это неважно, - неопределенно ответил незнакомец. - Я вас спрашиваю: хотите вы с ним встретиться? - А почему бы и нет? Если мы действительно встречались, мне приятно будет возобновить наше знакомство. - Хорошо, - решительно сказал незнакомец. Минуты две или три он молчал, что-то соображая, потом передернул плечами и отчетливо проговорил: - Хорошо, вы с ним встретитесь. Завтра вечером я за вами зайду. Только никому об этом не говорите. Будет хорошо, если вы достанете машину. Шофер не нужен, я вас отвезу и привезу, но в крайнем случае можно обойтись без машины. Скажем, часов около девяти. Что вы на это скажете? - Хорошо, - сказал я. - Это несколько таинственно, но я люблю приключения. В конце концов мне нечего было терять. Если это провокация, решил я, мне легко будет отговориться. Немцы знали, кто такой Блейк, и вполне естественно, что Блейк мог пытаться установить связь с русскими. Блейк мог даже заявить, что собирался выдать русских шпионов немцам, начать свою службу у них, так сказать, не с пустыми руками. Все это можно было сделать в том случае, если это провокация. "Ну а вдруг я на самом деле увижу Жернова? - подумал я. - Может быть, именно он осуществляет связь с рижским подпольем или руководит партизанами и координирует их действия? Все может быть. Тогда было бы непростительно отказаться от этой встречи. Жернов перебросит меня к своим, и я снова окажусь в рядах армии..." - Значит, завтра вечером, - повторил незнакомец. Он доверительно придвинулся ко мне. - Надо полагать, что за вами тщательно наблюдают, - негромко сказал он. - Я постараюсь увильнуть от слежки, а вы придумайте что-нибудь, чтобы оправдать свое отсутствие. Нельзя предвидеть все случайности. Мы можем задержаться за городом до утра, и не надо, чтобы ваше отсутствие привлекло внимание... - Хорошо, я постараюсь, - согласился я. Незнакомец испытующе посмотрел на меня и встал. - Я могу на вас положиться? - Да, вечером, один, с машиной и полное молчание. Всю ночь раздумывал я о предстоящей встрече. Хотя она казалась маловероятной, тем не менее мысль о свидании с полковником Жерновым волновала меня. Жернов являлся моим непосредственным начальником. Это был типичный офицер-академик. Человек широкого образования и высокой культуры, он почти весь свой век провел в стенах военных академий и штабных кабинетов. Молодой офицер царской армии, он оказался в числе тех русских офицеров, которые сразу же после Октябрьской революции перешли на сторону Советской власти. Некоторое время он воевал на фронте - сперва на Восточном, потом на Южном, - потом попал в штаб и здесь обрел свое призвание. Из штаба армии его перевели в штаб фронта, из штаба фронта - в генеральный штаб. Вступил в партию, окончил академию, остался в академии преподавателем, стал профессором и лишь за несколько лет до войны вернулся на штабную работу. В генштабе он занимал ответственный пост и, помимо своей основной работы, много помогал нам, молодым офицерам. Но представить себе Жернова в полевых условиях и тем более в условиях партизанской войны я не мог. Да и возраст его был уже не таков, чтобы находиться на переднем крае. Однако случиться могло все! Хотя, конечно, не исключена была и возможность провокации. Имя Жернова вполне могли использовать в качестве приманки, на которую можно было меня взять. Да, всю ночь раздумывал я, действительно ли мне доведется встретиться с полковником Жерновым, или это всего-навсего провокация, и мне, если я не погибну, придется выкручиваться, изворачиваться и доказывать, что согласился встретиться с русским полковником Жерновым только для того, чтобы выдать его немцам. Однако вряд ли незнакомец стал бы предупреждать меня о слежке и советовать найти объяснение для своего отсутствия, если бы он был провокатором... Это было бы ему просто не нужно, хотя он мог это сказать с целью вызвать к себе больше доверия. Так или иначе, но, принимая предложение незнакомца, я должен был обезопасить себя со стороны Янковской и Эдингера, вернее, со стороны ищеек возглавляемого им учреждения. Свой маневр я решил начать с начальника гестапо. В случае, если против меня затевалась провокация, он себя как-нибудь да выдаст, когда я предупрежу его о своем отсутствии, думал я. У меня составилось впечатление, что это был характер театральный, склонный к эффектам. Эдингер, рисующийся своей проницательностью, мог бы играть благородных отцов в старинных мелодрамах. Стоит мне соврать, думал я, как он не удержится от удовольствия вывести меня на чистую воду. Начать следовало с Эдингера, и. если мой незнакомец не подослан гестапо, я надеялся до чего-нибудь договориться и даже сослаться затем на Эдингера, чтобы оправдать свое отсутствие в глазах Янковской. Я с утра созвонился с Эдингером по телефону, и на этот раз мне не пришлось заходить в комендатуру, меня ждали у подъезда и тотчас проводили к нему: очевидно, мистер Блейк серьезно интересовал немцев. - Господин обергруппенфюрер, я много думал над вашим предложением, - заявил я ему с места в карьер. - Отлично, - одобрил Эдингер. - Я думаю, мне следует активизироваться, - продолжал я. - Это тоже правильно, - согласился Эдингер. - Поэтому я хотел бы иметь немного больше свободы. Эдингер испытующе посмотрел мне в глаза. - Выскажитесь, - попросил он. - Я не совсем понимаю, чего вы хотите. - Не скажете же вы, что я предоставлен самому себе? Вы ведете за мной очень тщательное наблюдение. - Нет, не скажу, - согласился Эдингер и, подумав, откровенно признался: - Мы изучаем вас, но я не сказал бы, что очень тщательно. Некоторые из ваших девушек работают у нас, но... - Он провел рукой по столу, как бы смахивая невидимые крошки. - Но все это не то. - На его лице появилось мечтательное выражение. - Девушки!.. Я не знаю, чем вы там с ними занимаетесь, но не думаю, что ради них вы провели в Прибалтике несколько лет. - Он повел усиками, точно таракан. - Вы хороший конспиратор, господин Блейк. Я должен признаться, мы не знаем о вас ничего существенного, поэтому мы и решили установить с вами контакт. Я мысленно поблагодарил своих посетительниц; надо полагать, они добросовестно информировали немцев о наших свиданиях, и так как, по существу, им нечего было обо мне сказать, немцы считали, что я хорошо скрываю от них свою истинную деятельность. - Так о какой свободе вы говорите, господин Блейк? - поинтересовался Эдингер. - В данном случае о свободе передвижения, - сказал я. - Я буду откровенен с вами, господин обергруппенфюрер. Вы буквально блокировали меня в Риге, а мне необходимо связаться с Лондоном. - Кто же вам мешает? - любезно осведомился Эдингер. - Вы так ловко устраиваете свои дела... - Вот поэтому-то я и не могу выполнить свое намерение, - с досадой подчеркнул я. - Не считайте меня мальчиком. Если бы я держал рацию у себя дома, вы давно бы меня запеленговали. В том-то и дело, что моя рация заморожена. - Ваша рация в Риге? - поинтересовался он. - В окрестностях Риги. Я хочу снестись с Лондоном, возникнуть, так сказать, как феникс из пепла. Возможно, там меня даже похоронили. А потом... потом мы продолжим наш разговор... Эдингер снова пошевелил своими усиками. - Вы толковый парень, Блейк, но вам не удастся меня провести, - самодовольно произнес он. - Я знаю, о чем вы будете говорить с Лондоном. Вы скажете, что вас вербует немецкая разведка. - Он хитро посмотрел на меня, желая знать, какое впечатление произвели на меня его слова. - Но мы... мы не возражаем против этого. - Легкий смешок вырвался у него. - В этом есть своя логика. Запрашивайте, запрашивайте инструкции. Вам посоветуют согласиться. Пусть английская служба знает, что вы связаны с немецкой разведкой, это обеспечит вашу безопасность со стороны англичан, а работать вы будете на нас: умные люди всегда работают на победителя. Я молчал, как бы пораженный проницательностью своего будущего шефа. - Поэтому отправляйтесь и размораживайте свою рацию, - продолжал Эдингер. - С моей стороны помех не будет. - Но я не хотел бы, чтобы меня сопровождали невидимые спутники. Доверие за доверие, господин обергруппенфюрер. Или вы доверяете мне, или вряд ли мы с вами договоримся. Эдингер добродушно засмеялся. - Вы все хитрите, Блейк, вы боитесь, что я воспользуюсь вашей рацией помимо вас. Но я действительно считаю вас своим коллегой и окажу вам доверие: мы освободим вас от наблюдения. Разумеется, он мне нисколько не верил. - Итак, вы можете ехать куда хотите, - согласился Эдингер и предусмотрительно добавил: - В радиусе... в радиусе... ну, скажем, сорока-пятидесяти километров... - Он опять посмотрел на меня со всем возможным добродушием. - Надеюсь, вы не захотите бежать? - И сам тут же ответил: - Нет, вы достаточно благоразумны. Во-первых, вам не прорваться, во-вторых, в этом нет смысла... Он был убежден, что разведчик такой квалификации, как Блейк, не захочет выйти из игры. - Я попрошу вас еще об одной любезности, - небрежно сказал я. - Я скажу госпоже Янковской, что уезжаю из Риги вместе с вами. Эдингер ответил вопросом: - Побаиваетесь ее? Я пожал плечами. - Не слишком, но не хочу посвящать ее во все дела. - Вы умница, Блейк, - похвалил меня Эдингер. - Вы понимаете, что никто в Риге не осмелится интересоваться мною. - И доверительно добавил: - Эта дама малосимпатична, и я бы давно прибрал ее к рукам, но у нее сильные покровители... Подробнее он не высказался. - И еще одна деталь, господин обергруппенфюрер, - обратился я к Эдингеру, пользуясь его хорошим настроением. - Какой-нибудь документ, пропуск, который я смогу предъявить, если мною кто-нибудь заинтересуется. - О, это не представляет трудностей! Я выдам вам корреспондентский билет. Вы будете художником местной газеты... Он отдал распоряжение приготовить для меня удостоверение, и я, не заходя ни в какие редакции, получил его тут же, в канцелярии. Удача моих переговоров объяснялась тем, что у Эдингера не возникало ни малейшего сомнения в подлинности Блейка! Встретившись с Янковской, я сказал, что ненадолго уезжаю из города. - Мне понадобится машина. Я буду признателен вам, если вы отдадите ее сегодня в мое распоряжение. - Что ж, машина ваша, вы вправе ею распоряжаться. Но куда это вы собрались? - Недалеко, - лаконично ответил я. - Хочу немного проветриться на лоне природы. Янковская испытующе посмотрела на меня. - А я не могла бы вас сопровождать? - Нет, - решительно возразил я. - Ведь вы сами говорили, что мистер Блейк посвящал вас не во все свои тайны. Она посмотрела на меня еще настороженнее. - Это тайна? - многозначительно спросила она. - Как вам сказать?.. - замялся я. - Я не вижу в этом особого секрета, но меня просили не посвящать вас. По-видимому, Янковскую осенила какая-то догадка, она внезапно села за обеденный стол - мы разговаривали в столовой, - подперла голову ладонями и задумчиво посмотрела на меня. - Послушайте... - нерешительно сказала она. Я видел, что она колеблется, не знает, как меня назвать. - Послушайте... Андрей Семенович... Вы... я не хочу вам зла... Вы... собираетесь бежать? Я снисходительно на нее посмотрел. - Видите ли, Софья Викентьевна, вы впервые задаете мне неумный вопрос. Если бы я собирался бежать, я бы поостерегся ставить вас об этом в известность... - Я усмехнулся. - Вас слишком терзает женское любопытство, и, пожалуй, лучше его удовлетворить. Я собираюсь прогуляться за город не с кем иным, как с начальником гестапо господином Эдингером! - Но зачем же вам тогда нужна машина? - быстро спросила Янковская. - Если мне не изменяет сообразительность, господин Эдингер намеревается устроить встречу Блейка с кем-то, кого он считает одним из моих сотрудников, - тут же нашелся я. - Как мне кажется, я играю до некоторой степени роль приманки, поэтому я и должен ехать на своей машине. Эдингер будет лишь сопровождать меня... Янковская бросила на меня быстрый подозрительный взгляд. - А что, если я сейчас позвоню Эдингеру? - вызывающе спросила она. - Что вы на это скажете? - Прошу вас, - небрежно сказал я, хотя мне совсем не хотелось, чтобы она разговаривала с Эдингером: кто знает, какие между ними были отношения и что мог он ответить ей. Она решительно прошла в кабинет и позвонила Эдингеру. - Господин обергруппенфюрер, у меня к вам просьба, - обратилась она к нему капризным тоном избалованной женщины. - Я приглашаю господина Берзиня провести сегодня вечер в ресторане, но он говорит, что должен сопутствовать вам в какой-то поездке. Не могли бы вы его освободить? Я беспечно посматривал на Янковскую, хотя на самом деле чувствовал себя очень тревожно: я не знал, что ответит Эдингер, и не был уверен, что он меня не подведет. Но, должно быть, уж очень ему хотелось завоевать Блейка! Янковская опустила трубку. - Нет, вы не обманули меня, - удовлетворенно произнесла она и вдруг со свойственной ей быстрой сменой настроений раздраженно выкрикнула: - Только он напрасно пытается выключить меня из игры! - Она помолчала и как-то угрожающе, с явной целью произвести на меня впечатление, добавила: - Этот Эдингер излишне самостоятелен... Что ж, посмотрим... - Она задумчиво покачала головой. - Смотрите, Андрей Семенович, не переигрывайте, послушайте моего дружеского совета. Может быть, вы и впрямь входите во вкус этой игры, но Эдингер не та лошадка, на которую ставят опытные игроки. Больше Янковская не сказала ничего, но я видел, что она встревожена моей намечающейся близостью с Эдингером. Она сохранила мне жизнь отнюдь не для того, чтобы я вырвался из-под ее влияния. Когда она ушла, я выглянул в окно: машину она оставила у подъезда. Вечером я сел у окна. Мой вчерашний посетитель появился на улице около девяти часов; он шел настолько уверенно и непринужденно, что мои подозрения вспыхнули с прежней силой. Идти так, как шел этот незнакомец, могут только люди, абсолютно убежденные в том, что за ними не следят, что за ними некому и не из-за чего следить. Неужели Эдингер разговаривал со мной для отвода глаз, а на самом деле немцы ведут на меня облаву и загоняют в приготовленный капкан? Тем временем вчерашний посетитель приблизился к дому и скрылся в подъезде. Предупреждая его звонок, я сам пошел открыть дверь: мне не хотелось, чтобы его видела Марта. Но, как нарочно, Марта находилась в передней, она чистила коврик перед входной дверью. Раздался звонок, и Марта открыла дверь. - Заходите, пожалуйста, - вежливо сказала она и посторонилась, уступая гостю дорогу. Мы поздоровались. - Все в порядке? - весело спросил незнакомец. - Как будто, - неопределенно ответил я. - Поехали? - спросил он. Я кивнул и обернулся к Марте: - Если завтра заедет госпожа Янковская, передайте, я вернусь поздно. - Хорошо, - отчужденно произнесла Марта, сняла с вешалки мое пальто и, подавая его мне, сказала уже другим, более приветливым тоном: - Добрый путь вам, добрый путь, господин Берзинь. У нас с Мартой установились ровные и, я бы сказал, спокойные отношения. Она делала свое дело, я жил своей жизнью, мы не мешали друг другу. Она производила хорошее впечатление - занятая всегда какой-нибудь работой, она не обнаруживала интереса к моим занятиям, но... Кто мог поручиться, что Марта не приставлена ко мне, кто мог поручиться, что немцы или англичане не платят ей деньги за то, чтобы она держала мистера Блейка под соответствующим надзором? - А если я экстренно для чего-нибудь понадоблюсь, мы будем в ресторане "Эспланада", - сказал я на всякий случай. - Хотя госпоже Янковской лучше об этом не говорить. Пистолет Блейка был у меня в одном кармане, кастет, который я стал носить по совету Янковской, - в другом. - Поехали, - сказал я. Мы спустились вниз. Незнакомец кивнул на машину. - Поведу я? Я открыл дверцу. - Садитесь, я сам поведу машину. Мы сели, двинулись, и в этот момент, когда я, по существу, отдался в руки своему спутнику, мне почему-то почувствовалось, что никакой он не провокатор, не враг и не шпион, а действительно капитан Железнов... Нельзя, конечно, руководствоваться в жизни одной интуицией, она может - да и как еще! - подвести в самый решительный момент, но нельзя и полностью ею пренебрегать: нередко необъяснимое чувство симпатии или антипатии способно направить наши шаги в нужном направлении. Подумав о том, что мой спутник на самом деле советский офицер, я как-то успокоился и, вместо того чтобы предаваться всяким тревожным мыслям и колебаниям, сразу сосредоточился на внешних впечатлениях, что особенно важно для того, кто ведет машину по улицам большого, многолюдного города. Наступал вечер, улицы редели, все спешили разойтись по домам, неторопливо шагали лишь немецкие офицеры; на каком-то углу стоял патруль и проверял у прохожих документы; из окон кафе доносились звуки музыки и какие-то выкрики. Словом, жизнь в оккупированной Риге шла своим чередом. Я вел машину не торопясь: в Риге не торопились только победители, и чем медленнее вел я свою машину, тем меньше подозрений мог возбудить. Со своим спутником я почти не разговаривал; говорить по-английски не хотелось, говорить по-русски опасно. - Куда ехать? - коротко спросил я его. - В сторону Межапарка. Этот громадный парк, больше напоминающий тщательно ухоженный лес, составлял гордость рижан и был излюбленным местом прогулок, пикников и спортивных состязаний. Но в этот военный вечер в парке не было никого, лишь где-то в глубине, в самой чаще, стояли, если верить сведениям посещавших меня девушек, орудия противовоздушной обороны. Миновали Межапарк. - А теперь? - спросил я. - Теперь мы поменяемся местами. - Мой спутник заговорил по-русски. - Дальше машину поведу я. Он напрасно пытался поймать меня, я решил соблюдать осторожность до конца. - Я вас не понимаю, - упрямо повторил я по-английски. - Напрасно вы считаете меня русским. - Ну и выдержка у вас! - одобрительно пробормотал он по-русски и перешел на английский язык. - Дайте мне руль, придется петлять, я доберусь быстрее. - А если я не дам? - У вас просто ничего не получится, - ответил он спокойно. - Вы не сможете здесь ориентироваться... - Он улыбнулся и доверительно сказал опять по-русски: - Положитесь на меня. Я пожал плечами, и мы поменялись местами. - Теперь держитесь, - сказал мой спутник. - Поиграем немножко в прятки... Он начал кружить по дорогам, мы ехали то в одну, то в другую сторону, быстро проезжали мимо одних хуторов и медленно мимо других, потом он резким рывком свернул с дороги и остановился за каким-то домом. Было тихо, мой спутник выглянул на дорогу - нигде никого. Поехали дальше. Так он проделывал несколько раз, сворачивал с дороги, останавливал машину и ждал. Но мы ни разу не заметили, чтобы нас кто-нибудь преследовал. Потом он опять начал петлять, помчались по одной дороге, свернули на другую, приблизились к какому-то хутору, подъехали к какой-то мызе и неожиданно въехали в раскрытые ворота. - Вылезайте, - быстро сказал мой спутник. Я вылез. Он загнал машину в сарай, вышел во двор и закрыл распахнутые двери. Во дворе было пусто. - Приехали? - спросил я. - Нет, нет. Будем ждать. Вскоре во двор въехала грузовая машина. Шофер выглянул из кабины, увидел нас. Рядом с шофером сидела женщина, они оба по-латышски поздоровались с моим спутником. - Быстро, быстро! - крикнул шофер. Мы залезли в кузов, он был заставлен бидонами из-под молока. Раздвинув бидоны, мы опустились и незаметно устроились между ними. Не успели мы сесть, как машина выехала обратно, обогнула хутор, понеслась по дороге. Мы никуда и нигде уже больше не сворачивали. - Что это за машина? - спросил я. - На ней возят молоко в офицерскую столовую в Риге, - с усмешкой ответил мой спутник. - Машина проверенная. Внезапно, как и все, что происходило этой ночью, шофер затормозил, и машина остановилась у обочины дороги. Мы спрыгнули в дорожный кювет, прямо в непросохшую грязь. И машина тотчас помчалась дальше. Глава VII. В СОСНОВОМ ЛЕСУ Неподалеку от дороги темнела опушка леса. Было уже совсем поздно и почти темно, ночь вступала в свои права, и, как всегда, когда ждешь опасности, тишина казалась особенно немой. Мы добежали до кустов можжевельника, постояли, прислушались, вошли в лес. Мой спутник свистнул. Откуда-то из тьмы, совсем как в театре, выступили темные фигуры. - Порядок, - сказал им мой спутник. - Я привез товарища... Он не назвал меня. На этот раз мой спутник заговорил по-латышски. Люди, которые нас окружили, отвечали ему тоже по-латышски. - Пусть кто-нибудь останется у дороги, - распорядился мой спутник. - А мы не будем терять времени. - Он взял меня за руку. - Придется завязать вам глаза. Я бы не стал, но мы тут в гостях, а у хозяев свои законы. Я не спорил. В конце концов, если Блейк ввязался в эту авантюру, я мог сказать, что он хотел довести ее до конца, а если меня намеревались убить, для этого завязывать глаза было не обязательно. Меня повели по лесу. Сначала мы шли по какой-то тропке, потом по траве. Шли с полчаса, не больше. С меня сдернули повязку. Мне показалось, что в лесу развиднелось. Деревья тонули в синем сумраке. Мы стояли возле какого-то шалаша. Мой спутник заглянул в шалаш и что-то спросил. - Заходите, - сказал он и уже в спину не без насмешки добавил: - Теперь-то уж вам придется заговорить по-русски! Я приоткрыл дверцу и нырнул внутрь. В шалаше горела всего-навсего небольшая керосиновая лампа, но после лесного мрака ее свет казался необычайно ярким. Само помещение напоминало внутренность обычной землянки: небольшой, грубо сколоченный дощатый стол, скамейки по стенам, на столе лампа, термос, кружка. Но самым удивительным было увидеть человека, который сидел за дощатым столом и которого я считал погибшим в гитлеровских застенках. Это был не кто иной, как Мартын Карлович Цеплис! Да, это был мой квартирный хозяин, у которого так спокойно и хорошо мне жилось до того самого дня, когда судьба столкнула меня с Янковской. Коренной рижский рабочий, старый коммунист, проверенный в самых сложных и тяжелых обстоятельствах, этот человек был и будет своим до конца. В этом у меня не было никаких сомнений! Я взволнованно протянул ему руку: - Мартын Карлович! Но сам Цеплис не отличался экзальтированностью. Он слегка улыбнулся и спокойно пожал протянутую ему руку, так, как если бы мы расстались с ним только вчера. - Здравствуйте, товарищ Макаров, очень приятно... Но недоговорил: мало приятного произошло с тех пор, как мы виделись с ним в последний раз. - А ведь я искал вас, Мартын Карлович! - воскликнул я с некоторым даже упреком. - Но какая-то особа, увы, посоветовала обратиться ни больше ни меньше, как в полицию! - Да, я слыхал, что вы меня искали, - подтвердил Цеплис. - Но у меня не было возможности вас уведомить... - Значит, эта женщина... - Да, это свой товарищ, - подтвердил Цеплис. - Но вас она не могла признать за своего. У нее не было для этого данных, и в настоящее время требуется проявлять особую осторожность. Но она поступила очень разумно. Если вы свой, она предупредила вас о том, что надо опасаться полиции, а если бы оказались чужим, к ней нельзя было бы придраться: она направила вас именно в полицию. - Я не рассчитывал встретить вас здесь, - признался я. - Партии лучше знать, где кому находиться, - уклончиво возразил Цеплис. - А семья? - поинтересовался я. - Успели эвакуировать? - Жена и сын в деревне, у родственников, - пояснил Цеплис. - Я расстался с ними на второй день войны, но от товарищей знаю, что они пока в безопасности. - А Рита? У Цеплиса было двое детей: сын Артур, сдержанный и очень похожий на отца тринадцатилетний мальчик, и девятнадцатилетняя Рита, миловидная, умная, порывистая девушка, комсомолка и студентка педагогического института. Цеплис нахмурился. - Риты нет, - негромко объяснил он, не уклоняясь от ответа, точно речь шла о ком-то постороннем. - Риту оставили в городе, и немцы схватили ее чуть ли не на следующий день после занятия Риги, когда она вместе с другими комсомольцами пыталась вывести из строя городскую электростанцию... У меня сжалось сердце. Я потянулся к Цеплису. - Мартын Карлович!.. Но он мягко отвел мою руку и на секунду опустил глаза. - Не надо... Он принудил себя слегка улыбнуться, как бы давая понять, что сейчас не время ни грустить, ни бередить душевные раны, и шагнул к двери. - Ну а теперь я вас познакомлю... Он вышел, оставив меня одного, но вскоре вернулся обратно вместе с человеком, доставившим меня в расположение партизан. - Капитан Железнов, - сказал Цеплис, представляя мне моего спутника. - Я уже знаю, что это капитан Железнов, - сказал я. - Мы познакомились еще вчера. - "Знаю" не то слово, - возразил Цеплис. - Если бы знали, вам не пришлось бы ехать сюда. - Извините меня, - сказал я, протягивая Железнову руку. - Но ведь в моем положении легко заподозрить что угодно. - А я не в претензии, - ответил мне Железнов. - Дело законное, на вашем месте я тоже задумался бы... Я не выпускал его руки из своей. - Слушаю вас, капитан... товарищ Железнов! Железнов улыбнулся своей мягкой, застенчивой улыбкой. - Может быть, и письмо Жернова возьмете теперь, хотя сейчас оно и не очень нужно? - Почему не нужно? - Потому что теперь я в рекомендациях для вас уже не нуждаюсь. Он дружелюбно посмотрел на Цеплиса. - Да, - подтвердил Цеплис, - товарищ Железнов - это наш товарищ. - Что ж, поговорим? - предложил Железнов, переходя на деловой тон, и сел на скамейку, приглашая тем самым садиться своих собеседников. Но Цеплис, не только в силу врожденной деликатности, сколько руководствуясь опытом старого подпольщика, накопленного им за годы ульманисовской военной диктатуры, направился к выходу; он хорошо усвоил правило не интересоваться тем, что не имело прямого отношения к его непосредственной деятельности. - Разговаривайте, - сказал он. - А у меня тут своих дел... Он оставил меня наедине с Железновым. - Вам понятно, по чьему поручению я действую? - спросил он меня. Я согласно наклонил голову. - Поэтому вам придется рассказать о себе, - сказал он. - Но предварительно поинтересуйтесь... Он все же протянул мне привезенное письмо. Конверт был заклеен, и, пока я его вскрывал и читал записку Жернова, Железнов молча наблюдал за мной. Я хорошо знал и почерк своего начальника, и его манеру выражаться. Записка отличалась обычным его лаконизмом. В ней Жернов передавал мне привет и совершенно официально, в тоне приказа, предлагал полностью довериться подателю письма. Да, все в записке было сухо и лаконично, но - это даже трудно объяснить - какая-то теплота, сдержанная стариковская ласка сквозила меж скупых строк... "Вам трудно и будет трудно, - писал мне Евгений Осипович Жернов, в годы моего пребывания в академии мой профессор, а затем непосредственный начальник по службе. - Но вы не один, и, как бы вам ни было трудно, Родина всегда с нами. Податель этого письма действует по поручению нашего командования..." Я было спросил: - А где... И тут же замолчал: вопрос был неуместен. Однако капитан Железнов угадал мою мысль. - Нет, отчего же, - ответил он. - Вы вправе поинтересоваться. Полковнику Жернову дело нашлось бы и в Москве, но он боевой офицер и настойчиво стремился на фронт. Он в штабе армии. Там полагали, что его письмо не может вызвать у вас сомнений... - Но не так просто было его мне вручить! Я улыбнулся, еще раз взглянул на записку, перегнул листок и сунул было его обратно в конверт. - Нет, нет, - остановил меня Железнов. - Прочли, убедились, а теперь спичечку... - Он тут же протянул мне коробок. - Никаких документов, ничего, - объяснил он. - В вашем положении... Я зажег спичку и послушно приблизил ее к листку. Синее пламя лизнуло конверт. Я положил его на краешек стола. Вспыхнул на минуту желтый огонек, и письмо полковника Жернова превратилось в горстку серого пепла. Железнов перегнулся через стол и сдул пепел на землю. - Так-то лучше, - заметил он. - Все здесь и ничего здесь! - Он похлопал себя сперва по голове и затем по карману. - А теперь давайте поговорим. Хотя времени у нас в обрез. Докладывайте обо всем, что произошло с вами. Мне было понятно его требование, но не так-то просто было рассказать о себе. - Знаете, товарищ Железнов, я и сам хорошо не понимаю, что произошло со мной, - признался я с некоторым даже замешательством. - Меня убили, то есть пытались убить. В тот же вечер в Риге был убит некий Август Берзинь, и он же Дэвис Блейк, как мне потом стало известно, резидент Интеллидженс сервис в Прибалтике. Воспользовавшись тем, что между нами имелось некоторое сходство, наши тела, если можно так выразиться, поменяли. Меня перенесли на место Блейка, а Блейка - на мое. Затем его похоронили под именем Макарова, а я под именем Берзиня был помещен в больницу и впоследствии очутился в немецком госпитале... Железнов сочувственно мне кивнул. - Это примерно совпадает со сведениями, которые удалось собрать о вас товарищам, - согласился он. - Вас пытались убить и действительно сочли убитым. Покушение на вас совпало с первой бомбежкой Риги, и, возможно, это обстоятельство и помогло инициаторам покушения совершить этот мрачный маскарад. Во всяком случае, ваш труп... то есть, как это выяснилось потом, труп человека, принятый за ваш, был найден поутру в изуродованном виде под обломками какого-то здания, однако одежда и документы позволили опознать в нем майора Макарова. Поскольку вы сидите сейчас передо мной, несомненно, что похоронен был кто-то другой. Известно, что вы лежали в немецком госпитале. Потом стало известно, что вы живете в Риге под именем Августа Берзиня. Это было странно, но... Держались вы странно, но немцы почему-то вас не трогали. На изменника вы не походили, те ведут себя иначе. У нас были некоторые возможности к вам присмотреться, и с вами решили установить связь... - Но я вправе был заподозрить провокацию? - перебил я Железнова, пытаясь еще раз объяснить свою недоверчивость. - Когда в город, занятый фашистами, приходит человек, называет себя советским офицером... - Но ведь я знал, кому себя называл? - возразил Железнов. - Ну а если бы я вас все-таки выдал? Железнов улыбнулся. - Я думаю, что не успели бы... - Он опять перешел на деловой тон. - Лучше скажите, чем вы были заняты в Риге? - Выжидал, - объяснил я. - Собирался бежать на Родину и выжидал, когда это можно будет осуществить. В мою жизнь впуталась какая-то авантюристка, Софья Викентьевна Янковская. Во всяком случае, так она себя назвала. Это именно она и стреляла в меня, но, по ее словам, она же меня и спасла. Выдала за Августа Берзиня, хотя на самом деле я Дэвис Блейк. То есть я Блейк, который жил в Риге под именем Берзиня. Немцы, по-видимому, уверены, что я действительно Блейк, и пытаются меня перевербовать, а Янковская советует согласиться. На кого на самом деле работает она сама - на немцев или на англичан, - мне неясно. У Блейка в Риге имелась сеть осведомителей, вернее, осведомительниц - несколько десятков девушек, работающих в различных местах, где бывает много посетителей. Сеть эта сохранилась до сих пор. Обыватели могли думать, что Блейк - просто отчаянный ловелас, но осведомленным людям нетрудно было догадаться об истинном характере связей Блейка. Эта агентура была законспирирована весьма примитивно, не так, как это обычно делает Интеллидженс сервис, и заведена была, по-видимому, специально в целях дезинформации. Теперь выясняется, что под руководством Блейка имеется еще группа агентов, законспирированных столь тщательно, что они, по словам Янковской, неизвестны даже ей... - Ладно, об этом вы доложите... не мне! - прервал меня Железнов. - А что делали вы сами? - Выжидал, я уже докладывал, выжидал благоприятного момента, чтобы бежать от немцев... - Я улыбнулся. - И, как видно, дождался... - Почему? - сухо осведомился Железнов. - Да потому, что меня теперь, надеюсь, перебросят на нашу сторону, - сказал я уверенным тоном. - Я полагаю... - Что? - насмешливо спросил Железнов. - Полагаю, что нахожусь в штабе одного из партизанских соединений и что при первой же оказии меня перебросят... Железнов приподнял термос и сердито переставил его на другое место. - Вот что, товарищ майор, - заговорил он вдруг совершенно официальным тоном. - Вас никто и никуда не будет перебрасывать. Вы останетесь в Риге и будете выполнять все, что вам прикажут. Вы получите явку, найдете человека, установите с ним связь. - А что же я буду делать в Риге? - удивился я. - Все, что прикажет вам этот человек, - строго сказал Железнов. Он задал мне еще несколько придирчивых вопросов, поинтересовался моими отношениями с Янковской, повторил, что было бы грешно не воспользоваться сложившимися обстоятельствами, и сказал, что, по всей вероятности, мне придется установить связь и с английской и с немецкой разведками и хорошо вникнуть в, их деятельность. Затем он сказал, что нашей разведкой в Ригу заслан очень опытный и сильный работник, старый чекист, работающий в органах государственной безопасности еще со времен Дзержинского, что я должен буду с ним связаться и вся моя работа в Риге будет проходить под руководством этого товарища. Затем пояснил, что ему было поручено установить со мной связь, но так как он не вызвал у меня доверия, он решил доставить меня, как это и было заранее предусмотрено, в штаб одного из партизанских соединений, где хорошо известный мне Цеплис должен был устранить любые мои сомнения. А в общем, весь наш разговор чем-то напоминал допрос; по всей видимости, Железнову было поручено основательно меня прощупать, прежде чем связать с кем-то еще. После всего, что я услышал, я, разумеется, и заикнуться не посмел о том, что мне хотелось бы оказаться в рядах действующей армии. Поручение, которое мне давалось, было и важно и опасно, и я не мог от него отказаться. В конце разговора Железнов поинтересовался, не будет ли у меня какой-либо просьбы или пожелания, которые он мог бы исполнить. - Будет, - сказал я. - В Москве есть девушка... Вероятно, до нее дошло, что я умер. Нельзя ли поставить ее в известность... - Нет, нельзя, - решительно возразил Железнов. - Вы, по-видимому, не представляете себе, как вы должны быть засекречены. О том, что вы живы, могут знать только считанные единицы... И он еще раз объяснил, как мне найти человека, который отныне будет моим прямым начальником. - А теперь возвращаться, - закончил Железнов разговор. - Чем меньше вы будете отсутствовать в городе, тем лучше. Мы вышли и очутились в полном мраке. На земле властвовала ночь. Лишь совсем вблизи выступали из тьмы голые стволы сосен, терявшиеся где-то в высоте. Было очень тихо. Только издалека доносился какой-то невнятный шелест. - Мы вернемся другой дорогой, - негромко предупредил меня Железнов. - Так безопаснее, да и... Он недоговорил, приостановился и тихо свистнул. Если бы мы не стояли рядом, я подумал бы, что какая-то птица зовет к себе спросонок другую. К нам тотчас же кто-то подошел, точно этот человек скрывался за деревьями и ждал нашего зова. Железнов шепотом что-то сказал - я не разобрал его слов, - и подошедший, ничего не промолвив в ответ, пошел вперед легкими, неслышными шагами. Мы устремились вслед, и тут я начал замечать, что все в этой тьме полно разумного деятельного движения: доносятся какие-то отрывистые слова, слышны какие-то шепоты, перемещаются какие-то тени и посвистывают какие-то птицы, которые на самом деле, вероятно, никакие не птицы; мне даже послышалось попискивание морзянки, хотя это могло мне только почудиться: в этом ночном, наполненном тайнами лесу действительность и воображение не могли не сопутствовать друг другу. - Мы еще увидим товарища Цеплиса? - спросил я. Мне очень хотелось побыть еще хоть немного вместе с Цеплисом; он был мне здесь как-то роднее всех. Но этому желанию не суждено было осуществиться. - Нет, - ответил мне Железнов. - Товарищ Цеплис сейчас уже далеко отсюда, его специально вызывали для того, чтобы рассеять ваши подозрения. Постепенно я освоился в темноте. Мы шли в густом сосновом лесу. Высокие сосны лишь кое-где перемежались разлапистыми елями, да понизу росли пушистые кусты можжевельника. Похрустывал под ногами валежник. Иногда в просветах поблескивали звезды. Но время от времени из-за черных елей выступали какие-то тени и преграждали нам путь. Наш провожатый бросал им несколько слов, и они вновь исчезали во мраке. Можно было только удивляться, как легко наш провожатый ориентировался в темноте; мы, и уж во всяком случае я, с трудом поспевали за ним. Наконец деревья стали редеть, и мы опять вышли на опушку. Перед нами смутно расстилался обширный луг, а может быть и поле, вдалеке темнел не то лес, не то какие-то строения. И вдруг я услышал знакомое ровное тарахтение... - Что это? - удивился я. - Связь, - объяснил Железнов. - Связь с Большой землей. Да, на расстилавшийся перед нами луг приземлялся самолет. Это был самый обыкновенный, скромный учебный самолет У-2, та самая милая, незабвенная "Уточка", которая никогда-никогда не будет забыта ни одним советским летчиком, куда бы и как бы ни ушла вперед наша авиация! Все было очень привычно, очень знакомо, и все же я, достаточно опытный офицер, не мог не удивиться... Линия фронта проходила сравнительно далеко, мотор нельзя было заглушить, щупальца прожекторов то и дело шныряли в небе, везде находились зенитные орудия... А пилот летел себе и летел! Я притронулся к Железнову. - Но как же это ему удается? Железнов объяснил мне его тактику. Пилот вел самолет над самыми полями, над самыми лесами и только что не тащился по земле; немцы искали его, конечно, гораздо выше, они не могли себе представить, что невидимый самолет пролетает почти над самыми их головами, всего лишь в десятках метров от земли. Нельзя было не восхищаться дерзким бесстрашием этого человека. А ведь он не был исключением!.. Значит, борьба не прекращалась ни на мгновение; даже в тылу, в самом глубоком немецком тылу, шла борьба с гитлеровцами, и десятки тысяч бесстрашных людей самоотверженно участвовали в ней. И теперь мне предстояло занять в ней свое место. - Однако нам с вами лучше быть отсюда подальше, - рассудительно заметил Железнов. - Поторопимся! Он подозвал нашего провожатого. - Дальше мы выберемся одни, - сказал он. - Передавайте привет товарищу Цеплису! Вскоре мы вышли на дорогу, пошли по обочине. Примерно через километр я увидел машину. Мне опять пришлось удивиться. Это была моя машина, машина Блейка. Железнов сел за баранку. Я сел рядом, и мы поехали. На каком-то хуторе в тени больших черных вязов мы остановились, дождались рассвета и снова тронулись в путь. Перед самым въездом в город нам повстречался эсэсовский патруль. Я показал свои документы и сказал, что Железнов мой шофер. Мы не вызвали у эсэсовцев подозрения. Нас тут же отпустили, и мы как ни в чем не бывало часов в десять утра вернулись в Ригу. Глава VIII. ПОИСКИ "ФАУСТА" Несколько часов, проведенных много вместе с Железновым за время обратной дороги в Ригу, сблизили нас больше, чем сближает иной раз совместное проживание в течение целого года. Мы коротко рассказали друг другу о себе, поделились удачами и огорчениями, причем выяснилось, что одно из самых серьезных огорчений доставил ему я своей чрезмерной предусмотрительностью. Мы долго говорили по-русски, пока Железнов не спохватился: - Не лучше ли перейти на английский? Чтобы как-нибудь случайно не проговориться, есть смысл на какое-то время отказаться от своего языка. Мы перешли на английский, которым я владел неплохо, а Железнов, пожалуй, даже безукоризненно. И когда в ответ на какой-то его вопрос я не нашел нужного слова и опять перешел на русский язык, Железнов засмеялся: - Уговор дороже денег! Позавчера вы изводили меня, отказываясь понимать по-русски, а сегодня я не хочу понимать вас. Подъезжая к городу, я припомнил, как при первом своем посещении Железнов обратился ко мне с предложением нанять его в качестве шофера. - Вы останетесь в Риге? - спросил я его. - Не знаю, - ответил он. - По соображениям конспирации, я не имею права это сказать. Но я и на самом деле не знаю. Тогда я спросил, нельзя ли ему жить в Риге под видом моего шофера, и сказал, что было бы очень здорово находиться друг возле друга. На это Железнов ответил, что так, на ходу, решить, этот вопрос нельзя и что принимать решение будет тот, в чье распоряжение поступил я и в чьем распоряжении находится сам Железнов. Мы остановились перед моим домом и вышли из машины. - Прощайте, - сказал Железнов. - Пойду. - Куда? - несколько наивно спросил я. Железнов улыбнулся. - Этого я сказать не могу. - А когда мы увидимся? - спросил я. - Может быть, никогда. - Как это вы не боитесь? - сказал я ему. - Я наблюдал за вами третьего дня. Уж больно вы смело ходите. Кругом шпики... - А кто вам сказал, что не боюсь? - возразил Железнов и пошел по улице с таким независимым видом, как ходят только очень уверенные в себе люди. Когда я вернулся домой, Марта не спросила меня, где я пропадал, и, вероятно, не только потому, что была приучена к таким исчезновениям Блейка, но и вследствие природной сдержанности, вообще присущей латышам. Она только поинтересовалась, надо ли подавать завтрак, и осталась, кажется, довольна, когда я не отказался от ее услуг. Часа через два в квартире появилась Янковская. Я слышал, как она еще при входе, в передней, осведомилась у Марты, вернулся ли я, стремительнее, чем обычно, вошла в кабинет и, как мне показалось, с облегчением вздохнула при виде меня. - Наконец-то! - капризно произнесла она. - Знаете, кажется, я начинаю к вам привыкать. - Я молча ей поклонился. - Ну, как? - спросила она, опускаясь в кресло. - Как вам удалось справиться? Я не понял ее. - С чем справиться? Янковская рассмеялась. - С немцами! Я вопросительно на нее посмотрел. - Нет, серьезно, куда это вы запропали?.. - Она рассмеялась. - Я уж не знаю, как вас и называть: Андрей, Август или Дэвис... Пожалуй, лучше всего Август... Где вы пропадали, Август? Она плохо скрывала свое любопытство; было очевидно, что она ждет от меня подробного рассказа о поездке. - Где был, там уже нет, - ответил я, как бы поддразнивая ее, а на самом деле обдумывая, что ей сказать. - Ездил с господином Эдингером к морю, он хотел решить с моей помощью одну задачу... - Ах, не лгите! - воскликнула Янковская с раздражением. - Я звонила к Эдингеру, он никуда не уезжал из Риги! Оказывается, она проверяла меня на каждом шагу и не находила нужным это скрывать! Было очень важно узнать, о чем она спрашивала Эдингера и что он ей ответил. - Да, он не мог мне сопутствовать, - сказал я. - Он остался в Риге. - А где вы были? - быстро спросила Янковская. - У советских партизан, - ответил я с усмешкой. - Ведь вам известно обо мне все! - Мне не до шуток, Август, - перебила Янковская. - Если бы Эдингер не знал, где вы находитесь, он немедленно принялся бы вас искать. - А вы спрашивали его обо мне? - спросил я в свою очередь. - Конечно, - вызывающе ответила Янковская. - Вдруг вы на самом деле вздумали бы перебежать к партизанам? Эта дамочка не раз говорила, что желает мне всяческого благополучия, но, как и следовало ожидать, не пощадила бы меня, вздумай я нарушить ее игру. - Что же вы сказали обергруппенфюреру? - А что он сказал вам? - ответила мне вопросом на вопрос Янковская. - Вот я и хочу знать, скажете вы мне правду или нет, - сказал я с вызовом. - Я жду. - Вы, кажется, всерьез входите в роль Блейка, - одобрительно заметила Янковская. - Я ничего не выдумывала и лишь повторила то, что сказали вы сами. Сказала, что вас нет, что вы мне срочно нужны и что Эдингер, по вашим словам, осведомлен о месте вашего пребывания. Это был донос. Хорошо, что я попросил у Эдингера разрешения сослаться на него, иначе она могла основательно меня подвести. Она согласна была, чтобы я полностью перевоплотился в Блейка, но помешала бы мне снова стать Макаровым... Да, это был самый настоящий донос, и в данном случае вещи следовало называть своим именем. - Но ведь это донос! - воскликнул я. - Что же ответил вам Эдингер? Узнать ответ Эдингера было сейчас важнее всего! - Он засмеялся и сказал, что это не столько его тайна, сколько ваша, - ответила Янковская. - Во всяком случае, дал мне понять, что здесь не замешана женщина. Я с облегчением вздохнул. Немцы покупали меня! Блейк был тонкая штучка... Они отлично понимали, что Блейка не так просто провести, он не мог не видеть, ведется за ним наружное наблюдение или нет, и они сняли с него наблюдение. К такому заключению пришел во время нашей поездки не только я, но и Железнов, а он был опытней меня. Возможно, Эдингер даже решил, что Янковская звонит по моему поручению, и захотел оказаться в моих глазах человеком слова. Он отдавал себе отчет, что у Блейка нет иного выхода, как пойти на службу к немцам, но понимал, что Блейк не заурядный шпион, и отношения с ним надо строить, так сказать, на базе "честного слова"... Все, все в этом мире, в котором я так внезапно очутился, все использовалось в игре... И я с облегчением подумал, что на этот раз Эдингер меня не подвел! - Но ведь это донос! - повторил я. - Вы вели себя нелояльно, Софья Викентьевна. Представьте себе, что я сказал вам неправду. Вы погубили бы меня. Эдингер сразу бросился бы по моим следам... - И на этот раз вас некому было бы спасти, потому что обратного пути у вас нет, - цинично согласилась Янковская. - Я не советую вам пренебрегать мною, вы еще слишком неопытны, а немцев обмануть нелегко. Это меня и тревожило, поэтому я и спросила, как вы справились... - Она подошла ко мне и провела рукой по моим волосам. - Будьте умницей, нам невыгодно ссориться, - примирительно сказала она. - Чего хотел от вас Эдингер? Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с Эдингером от кого-нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно отклоняться от истины. - Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с Лондоном, - признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание против моей воли. - Рацию?! - воскликнула Янковская. - Но ведь это же блеф! - То есть как блеф? - спросил я. - Разве у Блейка не было рации? Янковская пожала плечами. - Я лично не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и каким-нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы-то... Это рискованный путь - блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними комедию долго не удастся, вы рискуете головой. Я насмешливо посмотрел на Янковскую. - Ну а если я обнаружил рацию? - Вы?! - На этот раз она удивилась вполне искренне. - Каким образом? - Я нашел в этом кабинете кое-какие координаты, которые помогли мне... Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело - находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь. Янковская широко раскрыла глаза. - Вы это серьезно? - Вполне. - И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете? - Вот именно. - Но каким образом? - Это мой секрет. - И знаете позывные и код? - Приблизительно. - И преподнесли этот подарок Эдингеру? - Почти. - Ну, знаете ли... - В ее глазах блеснуло даже восхищение. - Вы далеко пойдете! На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась просто в женщину, восхищающуюся сильным мужчиной. - Я рада, что не ошиблась в вас. - Она опустилась в кресло и закурила папиросу. - Кажется, вы способны завоевать мое сердце! Но я остерегался этой женщины. Кто знает, какие причины на самом деле побудили ее погубить Блейка! - Мне трудно в это поверить, - меланхолично произнес я, отходя к окну. - Вряд ли вы способны полюбить кого-нибудь, кроме себя. Янковская не ответила, она только нервно погасила папиросу, долго сидела молча, потом поднялась и тихо, не прощаясь, ушла. Наступила пятница. А мне было сказано: вторник или пятница, от пяти до семи, книжная лавка на площади против Домской церкви... Эта церковь, построенная еще в тринадцатом веке, один из красивейших архитектурных памятников Риги, пережила все бомбардировки и превратности войны, уцелела до наших дней и посейчас украшает старинную Домскую площадь. Все мне нравилось в этом районе: и древняя церковь, и прилегающие к ней узкие улочки и переулки, нравились выстроенные в готическом стиле дома и вымощенные булыжником мостовые. Все здесь дышало стариной, все давало почувствовать полет времени. Я шел по Известковой улице, улице бесчисленных магазинов и магазинчиков, посреди оживленно снующих прохожих. Тот, кто никогда не был здесь прежде, не заметил бы ничего особенного: множество магазинов и множество прохожих. Но я-то бывал на этой улице и раньше, всего несколько месяцев назад, я-то замечал: вот магазин как магазин, а рядом пустое помещение, запертые двери, голые витрины, и опять пустое помещение и запертые двери... И все же, чем дальше шел я по Известковой улице, тем больше улучшалось мое настроение: все дальше уходил я от того, кто был Дэвисом Блейком, уходил от его "цветов зла", и от "Цветов" Бодлера, и от изящных томиков Марселя Пруста, от чужой просторной квартиры и от чужих, доставшихся мне в наследство вещей, от нехитрых девушек и двуличной Янковской, от ее угроз и заигрываний, от всего непривычного и чуждого, уходил и все больше становился самим собой... Вот и Домская площадь, церковь и против нее букинистический магазин. Большое окно, в котором выставлены книги. Низкая, наполовину застекленная дверь. Я открыл ее. Зазвенел колокольчик, прикрепленный к двери. Должно быть, хозяин не всегда сидел в своей лавке и отлучался в помещение, расположенное позади магазинчика. На этот раз хозяин находился у прилавка. Угрюмый, небритый латыш. Седая щетина покрывала синеватые склеротические щеки, разрисованные багровыми жилками. Хозяин был не один: еще через дверное стекло я заметил, что над прилавком склонился какой-то покупатель. Я вошел и невольно сделал шаг обратно, неприятно пораженный встречей... Я увидел Гашке! Да, того самого Гашке, с которым лежал в госпитале и которого мельком видел в канцелярии гестапо. Он небрежно на меня покосился, сделал вид, что не узнал, а может быть, и в самом деле забыл, и опять склонился над прилавком. Усилием воли я принудил себя приблизиться к прилавку. Перед господином Гашке в изобилии лежали открытки с изображением обнаженных красавиц в весьма нескромных позах. - Чем могу служить? - по-немецки обратился ко мне хозяин магазина. Секунду я колебался, но пароль, полученный мною, звучал столь невинно, что я решил не обращать на Гашке внимания. - Я разыскиваю первое издание "Фауста". Первое издание, вышедшее в 1808 году. - Вы хотите слишком многого, - ответил мне продавец. - Я не пожалею никаких денег, - настойчиво сказал я. - Откуда в моем скромном магазине может быть такая редкость? Но я могу предложить вам одно из позднейших изданий с отличными иллюстрациями. - Нет, мне нужно издание 1808 года, - настойчиво повторил я. - И я бы взял с вас не слишком дорого, - настаивал на своем предложении продавец. - Нет, - твердо сказал я. - Мне нужно первое издание, если вы не можете его достать, мне придется уйти. Сказано было все, что следовало сказать для того, чтобы тебя признали своим в этом тесном и темном магазинчике, но почему-то я не был уверен в ответе. Меня смущало присутствие господина Гашке. Однако продавец не стал медлить и толкнул дверь в помещение, примыкавшее к магазину, - маленькую комнату с убогой железной койкой, с голым, ничем не покрытым столом и с табуреткой, на которой стояло ведро с чистой водой. Похоже, что хозяин жил в этой комнатке, напоминавшей тюремную камеру. - Прошу вас, - произнес продавец. - Пройдите. Сам он остался на месте, пропустил меня, и не я оглядеться, как в комнату вошел Гашке. Дверь затворилась. Гашке держал в руках открытки. Одним движением он сложил их, как карточную колоду, и небрежно положил на край стола. - Садитесь, товарищ Макаров, Андрей Семенович, - сказал он по-русски. - Я уже давно жду вас. - Он указал на койку и сам сел на нее. Я не мог еще прийти в себя оттого, что именно Гашке является человеком, которому я должен предоставить всего себя. - Мне приказано поступить в ваше распоряжение, - неуверенно произнес я. - Вот я и пришел. - Зачем так официально? - сказал Гашке. - Нас связывают не формальные узы... - Этот человек точно высвобождал меня из каких-то тенет, которыми я был опутан за время моей жизни под чужим именем. - Давайте знакомиться, - просто сказал он. - Меня зовут Иван Николаевич Пронин. Майор Пронин. В прошлом году мне пришлось заниматься делами, связанными с Прибалтикой. Вот начальство и направило меня сюда... Все это говорилось без всякой многозначительности, с той простотой и естественностью, которая есть непременное свойство мужественных душ. - Я ничем не должен отличаться от тех, чье доверие поручено мне завоевать, - продолжал Пронин. - Фельдфебель Гашке - я теперь уже не унтер, а выше - не только не хочет отставать от своих офицеров, а кое в чем хочет их даже превосходить. Все в гестапо знают, что ни у кого нет лучших картинок определенного содержания, чем у Гашке. Это создает мне популярность. Под этим предлогом мне удобно заходить к букинистам. Обер Гашке пополняет свою коллекцию! Пронин прислушивался к какому-то шуму за стеной, помолчал - по-видимому, это была ложная тревога - и опять обратился ко мне: - Нам с вами надо обстоятельно поговорить, Андрей Семенович. Сейчас у нас мало времени, да и место для этого неподходящее. Я не должен оставаться здесь подолгу: это могло бы навлечь подозрения на нашего хозяина. А он еще пригодится Латвии. Я предложу следующее... Он думал всего несколько секунд. - Завтра... Скажем, завтра между двенадцатью и часом Гашке отправится со своей девицей в Межапарк. В гестапо самая горячка ночью, поэтому днем позволено и вздремнуть и отдохнуть... Он достал блокнот, сделанный со всей немецкой тщательностью, вырвал из него листок и быстро начертил нечто вроде плана. - Вот дорога, вот поворот, здесь развилина, направо дорожный знак... Скажем, у следующего дорожного знака. Вы можете приехать на машине? У этого дорожного знака и будет прохлаждаться Гашке с дамой своего сердца. С вашей машиной что-нибудь стрясется, скажем, заглохнет мотор. Вам не останется ничего другого, как обратиться за помощью к благодушествующему фельдфебелю... Все было совершенно ясно. - Я пойду, а вы выходите минут десять спустя и возвращайтесь другой дорогой, - распорядился Пронин. - Кстати, у вас есть с собой деньги? - Не слишком много, - сказал я. - Я не знал... - Много и не надо. Будете уходить, купите на всякий случай у нашего хозяина две-три книжки... Пронин забрал картинки и вышел, я услышал дребезжание колокольчика на двери и вернулся в магазин. Хозяин равнодушно на меня посмотрел. Я купил у него несколько немецких журналов, вышел на площадь и окольным путем отправился домой. Вечером я предупредил Янковскую: - Завтра с утра мне понадобится машина. Она усмехнулась: - Ого, как вы стали разговаривать! - Но ведь машина-то моя? - Если вы действительно решили стать преемником Блейка, несомненно. - Она подумала и спросила: - Куда же вы собираетесь на этот раз? - На свидание, - смело ответил я. - С одним из оперативных работников гестапо. - Это в плане ваших разговоров с Эдингером? - Янковская испытующе посмотрела на меня. - Да, - твердо сказал я. - Думаю, мне стоит с ним сблизиться. В ее глазах почти неуловимо - в этой женщине все было неуловимо - сверкнула искорка радости. - Что стоит вам делать, я объясню несколько позже, - сказала она дружелюбно. - А что касается машины, я загоню ее во двор, и утром вы можете ехать в ней хоть до Берлина. Утром Марта накормила меня жареной камбалой - у нее были какие-то особые хозяйственные связи с рыбаками и огородниками из-под Риги, - затем я вывел машину, пожалел, что рядом нет капитана Железнова, и поехал за город. Военному, как правило, достаточно лишь намека на карту для того, чтобы отыскать требуемую географическую точку, а Пронин вычертил путь к своему сегодняшнему местопребыванию достаточно тщательно. Я доехал до развилины, нашел дорожный знак и неподалеку от второго знака в тени деревьев увидел расположившегося на траве Гашке. Сухая теплая осень пришла на смену мягкому прибалтийскому лету. Желтые и оранжевые краски окрасили листву. Бронзовые листья нет-нет да и слетали с ветвей и, медленно кружась, точно умирающие бабочки, опускались на дорогу. Трава обвяла, сделалась суше, жестче, лежать на ней было не так уж приятно, как весной... Но Гашке чувствовал себя, по всей видимости, превосходно. На траве перед ним был расстелен лист синей оберточной бумаги, на бумаге лежали холодные сосиски и бутерброды с колбасой и сыром, около бумаги прямо на траве стояла початая бутылка с водкой, и возле нее валялись два бумажных стаканчика; все это было куплено, конечно, в магазине, обслуживавшем только немецких офицеров, - таких специальных магазинов в Риге было достаточно. Но главную прелесть подобного времяпрепровождения представляла, конечно, молодая девушка, сидевшая против Гашке. Эта белокурая красотка, с правильными чертами лица, голубоглазая, крупная и высокогрудая, могла бы покорить не только скромного обера. Как и было условлено, моя машина остановилась прямо против отдыхающей парочки. Я соскочил, поднял капот машины, поковырялся в моторе... - Эй, фельдфебель! - крикнул я. - Желаю вашей девушке хорошего мужа! Вы понимаете что-нибудь в моторах? Он встал, усмехнулся. - Откуда вас только принесло?.. Он что-то сказал девушке, та кивнула, сорвала веточку лилового вереска, прикусила стебелек зубами, еще раз кивнула и пошла к повороту. Пронин подошел ко мне. - Давайте ваши инструменты! Я достал сумку с ключами и отвертками. Пронин разбросал их перед машиной, а мы сами отошли к обочине и сели лицом к дороге. - Где это вы отыскали такую красавицу? - не удержался я от вопроса. - Хороша? - горделиво спросил Пронин. - Маргарита не Маргарита, валькирия не валькирия... - подтвердил я. - Обидно, что такая девушка снисходит до немецкого фельдфебеля. - А она не снисходит, - насмешливо пояснил Пронин. - Работница с кондитерской фабрики и комсомолка, она знает, кто я такой. Она делает свое дело, и, если направится обратно в нашу сторону, учтите, это будет значить, что появились ненужные свидетели и нам придется заняться мотором. Но они так и не появились за время нашего разговора. Здесь мне следует оговориться и сказать, что масштабы деятельности Пронина в оккупированной гитлеровцами Риге были очень велики, в своем рассказе я не пытаюсь даже хоть сколько-нибудь изобразить эту деятельность. Я рассказываю только о событиях, непосредственным свидетелем и участником которых был я сам, "поскольку Пронин принимал в них участие, рассказываю о нем лишь в связи с этими событиями, хотя, повторяю, в общей деятельности Пронина они занимали очень скромное место. - Прежде всего опишите день за днем, шаг за шагом все, что произошло с вами, начиная с момента вашего приезда в Ригу, - попросил он меня. - Буквально все. Что делали, как жили, с кем встречались... И я обстоятельно передал ему все, о чем уже рассказывал Железнову. Пронин задумчиво пошевелил сухие травинки попавшейся ему под руку веточкой. - Ну, что ж, проанализируем, как говорится, эту шахматную партию в отложенной позиции. Начнем с памятного вечера. Ваша Янковская встретилась с вами, конечно, не случайно, для чего-то вы были нужны. В каких целях воспользовалась она вами, еще не совсем ясно. Разумно предположить, что не в личных, а в интересах чьей-то разведки. Чьей - тоже пока неясно. После всего, что произошло, и особенно после того, как вы нашли ее в ресторане, естественно было предположить, что обо всем увиденном вы сообщите соответствующим органам. В целях профилактики вас решили убить. И все же не убили! Отсюда начинаются загадки. - Пронин посмотрел в сторону своей спутницы. Она безучастно прохаживалась у поворота. Разговор можно было продолжать. - Все, что произошло с вами, - продолжал он, - свидетельствует о том, что у Янковской, фигурально выражаясь, дрогнула рука. Почему? Вряд ли здесь имели место какие-то сантименты. Однако несомненно, что в последнюю минуту Янковская приняла новое решение и сохранила вам жизнь, решила подменить вами Блейка, а бомбардировка Риги помогла ей выполнить это намерение. Я предполагал, что все, что касалось Блейка, Пронину стало известно от меня, но оказалось, что я ошибся. - Наши органы знали, что под именем Берзиня скрывается английский резидент, - объяснил Пронин. - Однако, понимая, что в войне с Гитлером Англия будет нашим союзником, и держа Берзиня под некоторым контролем, мы не считали нужным его трогать... - Пронин нахмурился. - И, как мне теперь думается, Блейк нас переиграл. Вся эта его агентура, рассеянная по кабакам и парикмахерским, все эти официантки, кассирши и массажистки оказались сплошным блефом. Немцы это отлично поняли. Сам по себе Блейк им малоинтересен, ничего не стоило бы его обезвредить, но немцев интересует его агентурная сеть, из-за нее они и возятся с ним. Никто не хочет иметь в своем тылу запрятанное врагом оружие. Немцы хотят или разминировать его, или взять себе на вооружение. - Но Эдингер ничего не говорил об агентурной сети, - возразил я. - Наоборот, он говорил, что им нужен именно я... - Не будьте наивны, - прервал меня Пронин. - Сперва они хотят завербовать Блейка, а когда он бесповоротно с ними свяжется, потребуют передать агентуру... - Но ведь мне-то она неизвестна? И я не думаю, что мне удастся долго водить их за нос. - В том-то и дело, что она должна стать известной, - очень серьезно заявил Пронин. - Ваше положение дает много возможностей проникнуть в тайну Блейка. Вы обязаны это сделать, и, разумеется, не для немцев, а для нас самих. Нас не может не интересовать агентурная сеть Интеллидженс сервис. Это и есть то большое дело, которое вы призваны осуществить. Почти все советские люди работают сейчас на войну, обеспечивают победу; вам предстоит работать и ради завтрашнего дня, ради предотвращения войны в будущем. Он стал давать мне советы, как практически себя вести и действовать, напомнил о выдержке и терпении, о смелости и осторожности. - Вы плохо умеете держать себя в руках, - упрекнул он меня. - Вы излишне эмоциональны, а для разведчика это большой порок. Вспомните госпиталь... - Но вы тоже выдали там себя! - воскликнул я. - Чем? - удивился Пронин. - Мое намерение было совершенно недвусмысленно, а вы отпустили меня... - Для того чтобы утром отдать в руки гестаповцев. - Вы заговорили по-русски. - Гашке родился и вырос в России... - Пронин хитро прищурился. - А вот тем, что вы поняли русский язык, вы сразу обнаружили, что вы не тот, за кого себя выдаете. - Но как вы узнали, что я Макаров? - Не сразу, конечно... - Пронин улыбнулся. - Я интересовался всеми привилегированными больными, находившимися в госпитале, и вы не могли не привлечь моего внимания. Кроме того, повторяю, вы вели себя слишком эмоционально. Блейк по тем или иным соображениям мог убить Гашке, поводы для убийства бывают самые разнообразные, так что ваше намерение не могло вызвать особых подозрений, но то, что вы так хорошо отреагировали на мою русскую речь, выдало вас и вызвало с моей стороны по отношению к вам чувство симпатии. Я взял вас на заметку. Выйдя из госпиталя, я поручил кое-кому навести о господине Берзине справки... - И узнали, что Берзинь на самом деле Макаров? - Да, - сказал Пронин. - Я уже говорил вам, что в последние годы занимался делами, связанными с Прибалтикой. Некоторые обстоятельства вашей гибели внушали кое-какие подозрения. Ими следовало заинтересоваться. Конечно, я не предполагал, что вы живы. Но многому помешала война. В начале июля немцы оккупировали Ригу. Все дела отодвинулись на задний план, а многие канули в небытие. Однако моя поездка в Ригу не отпала, хотя ехал я сюда уже по другим делам. И вот когда у меня возникло сомнение в том, что вы Берзинь, я начал думать, кто же вы в действительности. Ваша фотография имелась в деле, а память у меня, надо сказать, профессиональная. При виде вас у меня появилось ощущение, что я где-то вас видел. Пронин посмотрел на меня с удивительным дружелюбием. - Я не знал обстоятельств, сопровождавших ваше появление под именем Берзиня, - продолжал он. - Можно было подумать самое худшее, но о вас навели справки в Москве и здесь, в Риге. Вели вы себя не так, как обычно ведут себя изменники. Я кое с кем посоветовался, и было решено с вами связаться... За все время своего одиночества я был так уверен в себе, что не мог даже подумать, что обо мне может где-то создаться превратное представление. Только сейчас, после слов Пронина, я уяснил себе трагизм положения, в котором очутился. Недаром Янковская так упорно утверждала, что у меня нет обратного пути. - Знаете, пожалуй, только сейчас я ощутил всю двусмысленность своего положения, - с горечью признался я скорее самому себе, чем своему собеседнику. - Не так уж трудно было счесть меня перебежчиком... - К счастью, вы не дали к этому повода, - согласился Пронин. - Трагические ошибки возможны, но прежде, чем сказать о человеке, что он отрезанный ломоть, к нему надо семь раз примериться, и, как видите, проверка показала, что мы не ошиблись. Много добрых мыслей мелькнуло у меня в этот момент в отношении Пронина, но изливаться в чувствах было не время и не место, да и вообще, что могли значить слова в той обстановке, в которой мы находились, важно было делом оправдать оказанное мне доверие. Поэтому вместо того чтобы заниматься сентиментальной болтовней, я коротко сказал: - Слушаю вас, товарищ Пронин, приказывайте. - Мне кажется, главное уже сказано. Ваша задача - выявить агентурную сеть секретной службы, созданную в Прибалтике Блейком. Другого дела у вас нет. Это не так просто, но вы в силу сложившихся обстоятельств имеете наилучшие возможности для решения этой задачи. Используйте Янковскую, вытрясите из нее все, что возможно, но будьте с ней очень осторожны: если она заметит, что из вашего перевоспитания ничего не получается, вторично она уже не промахнется. Заигрывайте с немцами, пока у них не прошло головокружение от успехов, но их тоже не следует недооценивать. Фашистская исступленность огрубляет методы их работы, но не забывайте, что немецкая государственная машина, на которую опираются нацисты, всегда работала неплохо, а разведка стояла на большой высоте. Они вербуют вас, понимая, что у разведчика, пойманного с поличным, нет другого способа сохранить себе жизнь, как перевербоваться. Этим следует воспользоваться. Черт с ними, соглашайтесь стать их сотрудником - репутация английских разведчиков не наша забота! В конце концов они простят вам некоторую пассивность, немцам выгоднее иметь в Риге демаскированного шпиона, нежели идти на риск получить другого, неизвестного им резидента. Можно ведь не сомневаться, что в случае ареста Блейка Интеллидженс сервис направит кого-нибудь в Прибалтику... Пронин говорил со мной так спокойно, точно речь шла о самом повседневном поручении, какое он бы мог дать своему сотруднику у себя дома в доброе мирное время, и, хотя он неоднократно подчеркивал необходимость соблюдать крайнюю осторожность, его деловой и уверенный тон действовал на меня так, что я думал не столько об опасности поручения, сколько о необходимости выполнить его во что бы то ни стало. Позже, когда я познакомился с Иваном Николаевичем гораздо ближе, я понял, что таким Пронин оставался всегда: он меньше всего думал о себе, весь отдав