- Вот он. Разве не прелесть! -- воскликнул он, почему-то обращаясь к Волку. -- Вылитый отец, -- кивнул тот и искренне прибавил: -- Вы счастливый мужчина. -- Еще бы! -- подала голос молчавшая до этого момента Раиса. У нее по-прежнему были такие же длиннющие зеленые ногти. Однако она уже не была гибкой и тонкой, словно змея. Она была толстой и неповоротливой, как носорог. Волосы у нее были обкорнаны так куце, что голова стала похожа на треугольную грушу. Кажется, чувство собственницы по отношению к Эдику не только не угасло, а, напротив, при виде Маши вспыхнуло с новой силой. Если бы она знала, что Маша не только не жалела, что упустила такого шикарного мужчину, но даже готова была разреветься от сознания потраченных на него лет, которые могла бы провести со своим полковником! -- Спасибо, что пришли, Раиса, -- сказала Маша. -- Мы слышали, что мама оставила какую-то записку? -- шепнул Эдик. -- Это был не несчастный случай? -- Это касается только нашей семьи, -- холодно ответила Маша. -- Ну да, и я о том же самом! Я все еще считаю, что мы одна семья. Разве ты забыла, что мы были мужем и женой? Я понимаю тебя гораздо лучше, чем ты думаешь. -- Что ты хочешь этим сказать? -- За успех всегда приходится платить. И довольно высокую цену, -- вздохнул он. -- Ты о чем? -- Так, вообще... -- замялся он, краснея. -- Не думаешь же ты, в самом деле, что все это случайности? -- Случайности? -- Ну да. Сначала этот твой звукооператор. Теперь вот мама... Кто еще? -- Эдик! -- оторопела Маша. -- Ты с ума сошел! Ты говоришь ужасные вещи! У нее на глаза навернулись слезы. -- Я-то тут при чем? -- пожал он плечами. -- Я просто констатировал факты. Мое дело предупредить. Все-таки я тебе не совсем чужой человек. -- Эдик, милый, -- прервала его Раиса, -- тебе не кажется, что ты пришел на похороны, а не на свидание с бывшей женой? Я, конечно, понимаю, вам есть что вспомнить... -- Заткнись! -- проворчал жене Эдик, и на Машу действительно повеяло чем-то знакомым. -- Я говорил, что тебе незачем сюда ехать. Это дело семейное! -- А я, по-твоему, что? -- вспылила Раиса. -- К семье не отношусь? -- Относишься, -- вынужден был согласиться Эдик. -- Куда ж тебя теперь девать! Маша тронула Волка за руку, и они пошли к машине -- Я и сам уже начал чувствовать себя членом его семьи, -- улыбнувшись, шепнул он. -- Прости, что тебе пришлось во всем этом участвовать, -- поспешно проговорила она. -- Не говори так, -- серьезно сказал он. -- Ты же знаешь, что мы с тобой теперь одно целое. Она благодарно прижалась к его руке левой грудью. -- Я так тебя люблю! Его глаза снова заблестели от счастья. -- Честно говоря, -- с улыбкой признался он, -- как мужчина мужчину я Эдика очень даже понимаю. -- Но я-то женщина! -- вздохнула она. x x x С кладбища они возвращались вместе с Катей, Григорием, Ритой и Иваном. Григорий вел машину, Катя сидела рядом с ним на переднем сиденье, а две другие пары кое-как утеснились на заднем. Волк так бережно обнимал Машу и так обеспокоено поглядывал на нее, когда машине случалось подскочить на выбоине, что в конце концов Рита не выдержала. -- Полковник, -- усмехнулась она, -- вы трясетесь над вашей бесценной Машей так, словно она вот-вот родит. Можно подумать, что она действительно беременна. Остальные закашлялись и ждали, что Маша начнет возражать. -- Ты, как всегда, права, -- кивнула та, -- Еще бы, -- не моргнув глазом, сказала Рита, -- я была уверена, что этим кончится. Катя всплеснула руками и радостно закудахтала. -- Поздравляю! У меня накопилось столько детских вещей! -- затараторила она, пытаясь перегнуться через сиденье, чтобы обнять сестру. -- Эй-эй, полегче! -- прикрикнул на жену Григорий, предостерегая ее не то от неосторожного поведения в машине, не то от преждевременного раздаривания вещей. -- Кажется, они тебе самой скоро понадобятся. -- Он прав, Катя! -- засмеялась Маша. -- Он у меня такой бережливый... Не беспокойся, -- бросила она мужу, -- там на двоих хватит! -- А если ты родишь двойню? -- резонно заметил он. -- Тогда тебе придется работать в две смены! -- Маша, -- спохватилась Рита, -- а когда же ждать сие событие? -- К весне... Между тем Иван пожал Волку руку, а Григорий по-родственному хлопнул его по плечу. Маша не могла не отметить, что, оказавшись в центре всеобщего внимания, он держал себя отменно. Ничуть не смущался, умел отшутиться и поддержать светскую болтовню. В результате все сошлись на том, что он обаятелен, добр, красив, а главное, до самозабвения влюблен в Машу. XLVI Когда на другой день после похорон и поминок Маша проснулась вместе с Волком в квартире на Патриарших, ей показалось, что они уже давно муж и жена и давно живут вот так -- своей семьей, в своем доме. С самого утра телефон раскалился от звонков. Звонили самые разные люди и по самым разным поводам. Одни -- чтобы принести Маше свои соболезнования в связи со смертью матери, другие -- чтобы поговорить с полковником. Последние были сплошь официальные лица разного ранга -- военные, политики, депутаты, представители чеченской диаспоры, а также посредники в переговорах с вооруженной оппозицией. Они уточняли с полковником как распорядок встреч, консультаций, так и прочие вопросы, касающиеся конфликта на Кавказе. Прежде Маша, честно говоря, и не подозревала, что ее любовник такая важная персона. Господин Зорин сумел прозвониться к Маше между заместителем министра обороны и помощником секретаря Совета Безопасности. -- Прости, что не был на похоронах, Маша, -- виновато проговорил он. -- Всю жизнь до смерти боюсь кладбищ и покойников... Но если тебе что понадобится, -- заверил он, -- то я весь в твоем распоряжении -- хоть днем, хоть ночью. И насчет программы не беспокойся. Время есть. Командировки тоже не к спеху. За завтраком, как супруги со стажем, Маша и Волк делились друг с другом своими "производственными" проблемами. Тема дискуссии была, естественно, одна: война на Кавказе. -- Оппозиция уже не требует полного вывода российских войск? -- спросила Маша, подкладывая Волку второй бифштекс. -- Пока что они даже односторонние прекращения огня используют для передислокаций. К тому же ясно, что сами полевые командиры еще не пришли к единому мнению по вопросу переговоров. Да и вряд ли придут. -- Значит, реальное перемирие невозможно? -- Мы готовы вести диалог при любых обстоятельствах. Но легких решений не предвидится, -- сказал Волк, подливая Маше молока. -- Кажется, их позиция уже не отличается яростной непримиримостью. Волк кивнул. -- АО чем ты говорила с господином Зориным? -- осторожно поинтересовался он. -- Просто он хотел, чтобы я не беспокоилась о программе и насчет командировок. Время терпит. Волк отодвинул тарелку, поблагодарил и, взяв Машу за руку, обеспокоено сказал: -- Любимая, я хочу, чтобы ты была теперь очень осторожна. -- Ты о чем? Она сделала вид, что не понимает. Тогда он нежно коснулся ее щеки. -- Ты будешь рожать во второй раз. Я уверен, что все будет отлично. Но я хочу, чтобы ты как следует поберегла себя, пока не родишь. -- Я буду себя беречь... -- И воздержишься от командировок? Как ни странно, подобная постановка вопроса застала Машу врасплох. Даже Рита никогда не пыталась навязывать ей своего мнения в отношении работы. Маша изначально привыкла решать все сама. Ей нелегко это далось, и отступать от этого она не собиралась. Тем более, что у нее самой еще не было определенного мнения. Однако она понимала, какого ответа ждет от нее Волк. Маша молчала. -- Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось, -- мягко прибавил он и как ни в чем не бывало возобновил прежнюю тему. -- Мы продолжаем настаивать на полном и безоговорочном разоружении бандформирований, -- сказал он. Она не выдержала и улыбнулась: такой бесхитростной и очевидной была его тактика. Она, Маша, была как-никак беременна, и ее зависимость от него росла не по дням, а по часам. Он тоже улыбнулся и поцеловал ее в плечо. -- Добровольно они не сдадут оружия. Это ясно, -- сказал он. -- Если ты уже позавтракал, то почему бы тебе не заняться со мной любовью? -- прошептала она. -- Но мы могли бы начать политические переговоры, -- продолжал он, словно не замечая того, что ее глаза туманились от желания. Маша и сама была неплохим экспертом в кавказском вопросе и могла бы, пожалуй, представлять в этих переговорах любую из сторон и добиться большего толка. Ультиматумы -- не тот путь, которому она желала бы следовать. -- Ты не ответил на мой вопрос, -- проговорила она, покраснев. Он поцеловал ей одну, потом другую руку. Потом посмотрел прямо в глаза. -- Я обязательно на него отвечу, -- сказал он. -- Только сначала пообещай, что будешь беречь себя и распрощаешься с командировками. -- Я должна сама это решить, -- прошептала она. -- Поэтому я не могу тебе обещать. Волк наклонился к ней, и она почувствовала через материю шелковой сорочки, как он коснулся губами сначала одной ее груди, потом другой. -- Постарайся как-то с этим смириться, -- попросил он и, помолчав, добавил: -- Даю тебе слово, ты об этом не пожалеешь. -- Послушайте, полковник, -- сказала Маша, протянув руку и погладив его по бедру, -- даю вам слово, что вы тоже не пожалеете. -- Так в чем же дело? -- спросил он. -- Ответь мне сначала на один вопрос. Я могу спросить? -- томно прошептала Маша. -- О чем угодно, -- щедро кивнул он. -- Если бы я попросила тебя поберечь себя, ты бы что мне ответил? -- Если бы я вынашивал нашего ребенка, -- не задумываясь, сказал он, -- то, безусловно, ответил бы согласием. -- Теперь я понимаю, почему именно тебя послали готовить эти переговоры, -- вздохнула Маша. Он подхватил ее на руки и понес в спальню. -- Ты мне, однако, не ответила, -- шепнул он. -- Я люблю тебя, -- сказала она, позволив опустить себя на постель. А политические дискуссии в постели -- признак дурного тона, не так ли? Он был нежен, как никогда. Но еще более он был осторожен. Он двигался так плавно, словно они лежали не на прохладных простынях, а плыли в легкой воде. -- Ты так осторожен, как будто действительно сам вынашиваешь нашего ребенка... -- Просто я тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. -- И я тебя люблю, -- повторила Маша. -- И я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось... Он продолжал целовать ее, пока она не сказала: -- Требуй от меня, чего хочешь. Я на все согласна. Если хочешь, я никогда не буду ездить ни в какие командировки. Если хочешь, я вообще никогда не выйду из дома... Если хочешь, я всю жизнь проведу с тобой в постели... -- Хочу, -- ответил он. -- Ты знаешь, что говоришь и что делаешь. Я должна была понять это с самого начала и не вести себя, как дура. Конечно, для меня нет и не может быть ничего важнее, чем ты и наш ребенок. Маша увидела, как у него заблестели глаза, но он не сказал ни слова. Потом Волк вслух размышлял о будущем. -- Иногда мне бывает страшно за нас, -- признался он. -- Иногда мне кажется, что все вокруг окончательно сошли с ума. -- Плохие новости? -- шепнула Маша. -- Похоже на то, что война переходит в новое качество. -- Но почему? Ведь появилась надежда на перемирие, а практически вся территория находится под контролем федеральных войск. За исключением, конечно, горных районов... Ты хочешь сказать, что нужно опасаться террористических актов и, даже несмотря на перемирие, война будет продолжаться по сценарию Ближнего Востока, Ирландии? Подавление открытого и широкомасштабного вооруженного сопротивления ничего не дало? Впереди волна терроризма? -- Боюсь, что так. Разница лишь в том, что проблемы намеленного Ближнего Востока с его почти внутрисемейным конфликтом и цивилизованной Ирландии с ее мещанскими ультра -- просто легкий пассионарный насморк по сравнению с пассионарной чумой на Кавказе... Есть информация, что оппозиция уже приняла решение о переходе к террору. -- И ты снова отправишься туда! -- воскликнула Маша. -- Представляешь, что я буду чувствовать? -- Конечно, ты будешь волноваться, -- вздохнул он. -- Но ты, по крайней мере, знаешь, что я отлично разбираюсь в своей работе и у меня абсолютный нюх! -- Но ты только что сам говорил о том, что все вокруг сошли с ума. Им не будет никакого дела до того, что ты отлично знаешь свою работу и что у тебя абсолютный нюх! Он долго смотрел на нее, а потом грустно сказал: -- Зачем я полюбил такую проницательную женщину? Я не смогу тебя успокоить даже ценой лжи. Ты слишком много знаешь обо мне и о ситуации Ты все видела своими глазами. И ты мне не поверишь, если я в очередной раз буду убеждать тебя, что мне совершенно ничего не угрожает.. -- Конечно, не поверю, -- вздрогнув, прошептала Маша. -- Мне страшно, Волк! x x x Уже около двух недель полковник провел в Москве. У него был напряженный график работы, однако вопреки тревожным ожиданиям обстановка на Кавказе улучшалась, и решительные военные мероприятия, казалось, вынудили оппозицию искать компромисс. Велись предварительные трехсторонние переговоры. Военные остановились в районе предгорья и ждали, что их вот-вот сменят подразделения внутренних войск. В квартире на Патриарших царила настоящая семейная идиллия, и Маша проникалась уверенностью, что в скором времени полковник сможет перебраться в Москву насовсем. Дела требовали его присутствия в столице, и, когда он сообщал ей о том, что его отъезд откладывается, ей хотелось пойти и помолиться вместе с бабулей перед иконкой Николы Угодника. Не было для Маши большего удовольствия, как, дождавшись, когда Волк вернется после работы домой, накормить его, а потом свернуться калачиком у него под боком и мирно дремать, пока он вел бесконечные телефонные консультации, касающиеся зарождавшегося переговорного процесса. У нее уже появился ранний токсикоз, и приступы тошноты досаждали ей по утрам и даже вечерами. Тогда она спешила в ванную, а Волк, отрываясь от важного разговора с помощником министра обороны или еще с кем, кричал ей, чтобы она не запирала дверь на случай, если понадобится его помощь. Несмотря на дурноту, Машу изрядно веселило то, что известия о ее беременности дошли, пожалуй, до самого Совета Безопасности. Ополаскивая лицо холодной водой, она слышала через раскрытую дверь ванной, как полковник объяснял кому-то необходимость выделения военных и политических вопросов в отдельные блоки. -- Ну, как ты? -- зажимая ладонью трубку, спрашивал он, когда Маша выходила из ванной и снова устраивалась около него. -- Это по твоей милости меня тошнит, -- ворчала она. -- Что верно, то верно, -- соглашался он и обеспокоено вздыхал. -- Ты ужасно бледная. -- Ничего, как-нибудь справлюсь, -- говорила она. Он кивал и возвращался к разговору по телефону, а немного погодя снова обращался к ней. -- Ты знаешь, я нисколько не раскаиваюсь в том, что сделал с тобой. -- Еще бы! Ведь ты об этом только и мечтал, -- улыбалась она. Он наклонялся и целовал ее в губы. В такие моменты на Машу нисходила неведомая ранее благодать. Ей было даже странно, что еще недавно она моталась по каким-то опасным командировкам да еще всячески отстаивала перед Волком право на независимость. Теперь, когда они соединили свои судьбы, зависимость от любимого человека воспринималась как подтверждение их любви и придавала уверенности в нерушимости счастья. Она и сама не заметила, в какой момент его желания стали ее желаниями. -- Я тоже ни в чем не раскаиваюсь, -- говорила она. -- Я мечтаю родить тебе ребенка... Надеюсь, наступит день, когда война закончится и тебе не нужно будет никуда уезжать. Тебя переведут в Москву, ты сядешь за министерский стол и с девяти до пяти будешь поставлять эксклюзивную информацию для моей новой программы. -- А после пяти? -- Смотреть меня по телевизору и нянчить наших детей. -- Я не против, -- усмехался он. -- При одном условии. -- При каком? -- Ночью мы не будем смотреть телевизор. -- Само собой! -- шептала она. Немного придя в себя после смерти мамы, Маша приступила к работе над новым телевизионным проектом. Работа ладилась как никогда, и Артем Назаров прочил ей громадный успех. Она ни в коем случае не остыла к телевидению. Просто в ее жизни появилось нечто гораздо более существенное. Ее философия была проста: что бы ни случилось в этом мире, она должна родить -- и точка... XLVII Когда господин Зорин собрал коллег на совещание и поинтересовался, как идет работа над новым проектом и как вообще обстоят дела, Рита взглянула на него поверх своих усеченных очков и с усмешкой ответила: -- Вообще-то все идет прекрасно. А у Маши есть для вас небольшая новость. -- Что такое? -- рассеянно спросил господин Зорин. Рита подмигнула Маше. -- Дело в том, что я беременна, -- сказала Маша. -- Ты -- беременна? -- покраснев, спросил Артем. -- И как это ты ухитрилась? -- удивился господин Зорин. -- Надеюсь, мы тут ни при чем? -- Абсолютно, -- заверила Маша. -- Так-так... -- продолжал бормотать Артем. -- Что же это значит?.. -- Это значит, что к весне один из вас еще успеет заслужить честь стать крестным отцом ребенка, -- сказала Рита. -- Нет, но как это ты ухитрилась, Маша?! -- оторопело вскричал господин Зорин, словно до него теперь дошел смысл ее сообщения. -- Должна вас заверить, господин Зорин, -- проговорила Маша, морща нос, чтобы не рассмеяться, -- что это не такое уж сложное дело. Но, боюсь, с моей стороны будет верхом неприличия, если я начну посвящать уважаемую публику в практические подробности этого мероприятия. -- Я не это имел в виду... -- смешался господин Зорин. -- Что же касается остального, смею вас заверить, я в состоянии заниматься всем, чем занималась раньше. Разве что за исключением командировок по горячим точкам. Да и то в течение каких-нибудь нескольких месяцев... Тем более, что главное теперь для нас -- новое шоу. После оптимистических заверений Маши господин Зорин быстро пришел в себя и даже раскрыл ей свои объятия. -- Ну тогда -- поздравляю! Это и в самом деле небольшая, но приятная новость. Зато покрасневший Артемушка готов был вот-вот расплакаться. -- Надеюсь, ты тоже рад? -- одернула его Рита. -- Ну конечно! -- поспешно воскликнул он. -- Поздравляю тебя, Маша. -- Спасибо, Артемушка, -- откликнулась она. -- Но он хотя бы пообещал на тебе жениться? -- собравшись с духом, поинтересовался Артем. -- Или назревает новая драма? -- Какая еще драма? -- насторожился господин Зорин. -- Этого нам только не хватало. Ты выходишь замуж, Маша, или нет? Нам не безразлична твоя судьба. Ты же нам не чужая. -- Не беспокойтесь вы так! -- улыбнулась Маша, чувствуя, что как бы там ни было телевидение действительно было и остается для нее "домом родным". -- Скоро он разведется, и мы сразу поженимся. -- Вот и чудненько! -- сказал господин Зорин, поблескивая своими стальными глазками. -- Будем с нетерпением ждать этого знаменательного события. Правда, Артемушка? -- Естественно, -- кисло ответил тот. -- А теперь, -- продолжал господин Зорин, -- почему бы нам не вернуться к нашим баранам, то бишь к новому шоу?... Непреодолимых проблем, насколько я понял, у нас нет. Единственное, нам немного придется отложить премьеру нашего шоу, пока Маша... пока она... -- Пока она снова не будет в форме, -- с усмешкой договорила за него Рита. -- До тех пор мы воздержимся от того, чтобы гонять ее по командировкам. -- Хоть бы заранее предупредила! -- проворчал Артем, который все еще никак не мог прийти в себя. -- С каких это пор она обязана ставить тебя в известность о своей интимной жизни? -- лукаво поинтересовалась Рита. -- А отец ребенка... -- не унимался Артем. -- Он будет жить с тобой? А, Маша? -- Это законный вопрос, -- поддержал господин Зорин. -- Конечно, мы будем жить вместе, -- уверенно ответила Маша, сделав вид, что не замечает саркастического взгляда Риты. -- Ты, наконец, удовлетворен? -- осведомился господин Зорин у Артема. -- Мне-то что, -- вздохнул тот. -- Я могу лишь порадоваться за нее. -- Мы все за нее радуемся, -- усмехнулся господин Зорин. XLVIII Между тем дела потребовали присутствия полковника на Кавказе. Он улетел, и Маша, оставшись одна с дряхлой бабулей, почувствовала, как вдруг ужасно опустела без него квартира на Патриарших, к которой она уже не могла относиться иначе как к их общему дому. Последние дни, работая с Артемом Назаровым над концепцией будущего шоу, Маша почти не следила за новостями. Обстановка на Кавказе, казалось, была под контролем, и единичные обстрелы блок-постов не меняли общей картины. Но вот однажды, когда Маша и Рита сидели с Артемом в его кабинете, внезапно вбежали Петюня и Гоша. Петюня махал руками, призывая их немедленно отправиться в отдел новостей, а Гоша лишь возбужденно повторял: -- Я же говорил! Я же говорил!.. В отделе они включили все мониторы. Петюня подхватил один из факсов и, почесываясь, сообщил: -- Идет экстренная информация с Кавказа! -- Эй, кто-нибудь! -- крикнул Артем техникам, когда на мониторах появилась картинка. -- Включите звук! В помещении сразу установилась полная тишина. Специальный корреспондент передавал из Грозного. Маша обмерла при первом взгляде на него. За его спиной виднелись дымящиеся руины. Не нужно было быть большим специалистом, чтобы понять, что здесь недавно прогремели взрывы. Корреспондент держал микрофон перед самыми губами и раздельно выговаривал слова, однако прошло несколько секунд, прежде чем Маша смогла вникнуть в смысл его слов. -- Я нахожусь на одном из блок-постов почти в самом центре города, -- говорил он. -- На рассвете он был обстрелян боевиками из гранатометов и автоматов и практически полностью уничтожен. Количество убитых среди военнослужащих уточняется, однако известно, что оно значительно. Прежде чем соседние блок-посты успели отреагировать на случившееся, боевики успели рассеяться и скрыться. Все говорит о том, что это была хорошо спланированная акция... Есть сведения, что нападения на военнослужащих произошли также и в других районах Чечни. В пригороде Грозного был обстрелян автобус с рабочими. Также имеются жертвы... Рита бросила быстрый взгляд на Машу. -- Что происходит? Разве нас не убеждали, что ситуация под контролем? -- Какой, к черту, контроль! -- воскликнул Артем. -- Разве там можно что-то контролировать? x x x Все продолжали неотрывно следить за мониторами. -- Появились дополнительные сведения, -- сказал корреспондент, которому передали листок бумаги. -- Число погибших в автобусе -- не менее двадцати человек. Несколько военнослужащих, которые находились в этом автобусе, исчезли. Вероятно, убиты или захвачены в плен. -- Но ведь шли консультации о начале переговоров! -- воскликнула Рита, сжав Маше руку. -- Наверное, забыли проконсультироваться с самими боевиками, -- проворчал Артем. Через полчаса Маша, Рита и Артем сидели в кабинете у господина Зорина. -- Что это? -- задумчиво проговорил господин Зорин, ни к кому конкретно не обращаясь. -- Эскалация конфликта или заключительный аккорд? Мы должны знать обо всем, что может пролить свет на развитие ситуации... -- У нас там собственный корреспондент, -- сказал Артем. -- Боюсь, что теперь, -- вздохнул господин Зорин и многозначительно посмотрел на Машу, -- мы будем узнавать обо всем последними. -- У меня есть надежные источники в службе безопасности, -- сказала Рита и, видя, что Маша беспокойно заерзала и была готова вот-вот раскрыть рот, поспешно добавила: -- Если бы Маша и оказалась сейчас там, вряд ли мы узнали больше того, что уже узнали. -- Ну конечно, -- вяло кивнул господин Зорин, -- мы могли бы послать ее туда, когда все закончится. Я думаю, что теперь военные утроят бдительность. -- Может быть, больше вообще ничего не произойдет, -- сказала Рита. -- Запускай этот материал в эфир, -- сказал Артему господин Зорин, -- а потом, если в этом будет необходимость, мы сделаем специальный репортаж... На самом деле Рита зря волновалась. Маша заерзала совсем по другой причине. Она была погружена в свои мысли. Она поражалась тому, с какой легкостью человек способен внушить себе то, что кажется ему желанным. Несмотря на то, что она отлично знала обстановку на Кавказе, ей так хотелось верить, что война действительно затухает. У нее в голове не укладывалось, что конфликт готов разгореться с новой силой. Волк сетовал на то, что ее будет трудно обмануть -- так хорошо она разбиралась в происходящем. Однако она обманулась сама, когда почти месяц они жили, словно обыкновенные супруги, в квартире на Патриарших и она прислушивалась к его бесконечным телефонным разговорам о грядущих мирных переговорах и возможностях реального перемирия. Именно эти телефонные разговоры и сбили ее с толку, и она уверовала в то, во что ей хотелось бы верить -- в то, что Волк отправляется туда, когда подготовлена надежная почва для мирных переговоров. Переговоры начнутся, успешно закончатся, и закончится кавказский сюжет. Полковника сделают генералом и переведут в Москву... Именно об этом в своей предсмертной записке писала ей мама. А ведь говорят, что человеку на пороге гибели дается чудесная способность прозревать будущее. Неужели это не так? В то же время Маше припомнилось случайное признание Волка в том, что он страшится разрастающегося в мире безумия. То, что происходит на Кавказе, иначе как безумием назвать нельзя. Самопогруженность Маши прервал зазвонивший на столе господина Зорина телефон. -- Поступила новая информация. На этот раз по каналам Ай-Би-Эн, -- сказал господин Зорин. -- Совершено нападение на российский бэтээр. В бэтээре находилось восемь военнослужащих. Двое из них найдены убитыми. Шестеро других похищены. Бэтээр сожжен... Я же говорил, -- добавил он скучающим тоном, -- теперь мы будем получать информацию лишь из вторых рук. Неожиданно взорвалась Рита. -- Я сказала вам, что Маша никуда не поедет! -- яростно вскричала она. -- Даже если у вас вообще не будет никакой информации! -- Господи, Рита, -- холодно усмехнулся господин Зорин, -- ты что, взбесилась? Разве я сказал, что она должна куда-то ехать? -- Я сказала, что она не поедет! -- снова крикнула Рита. -- Успокойся, Рита, -- спокойно сказала Маша, -- ты же знаешь, что я должна ехать. На несколько секунд в кабинете установилась тишина. Было даже слышно, как в приемной в аквариуме пускают пузыри золотые рыбки. Потом все одновременно бросились убеждать Машу, что ей вовсе не обязательно ехать. Однако сама Маша ничего не видела и не слышала. То есть она и видела, и слышала, но только не окружающих. Она видела пыльную листву вдоль дорог в пригороде Грозного. У обочины чернели остовы сожженных машин. Над полями, воинственно накренясь, неслись боевые вертолеты. Крупнокалиберные пулеметы наугад чесали по далеким холмам. Как ни странно, решение Маши поддержал Артем. Когда он видел в ее глазах этот профессиональный блеск, он понимал, что спорить бессмысленно. Единственное, что ему оставалось, это попытаться ее подстраховать. -- Мы поедем вместе, -- сказал он. -- Ага, -- криво усмехнулся господин Зорин. -- Мы все туда отправимся. И ты, и Рита, и я. А еще мы возьмем туда наших спонсоров. Раз уж они отгрузили нам энное количество лимонов на новое шоу, которое не выйдет ни к весне, ни к лету -- по той простой причине, что им просто некому будет заниматься, поскольку все мы убежим на фронт, должны же они, наши спонсоры, получить какую-то компенсацию хотя бы в виде бездны впечатлений? Господина Зорина можно было обвинять в чем угодно -- в отсутствии души, сердца, нервов. Но только не в отсутствии профессионализма. Когда речь шла о деле, общечеловеческая суета его трогала меньше всего. Выслушав его мизантропический пассаж, спорщики сникли. -- Не будь такой дурой, -- только и смогла шепнуть Маше подруга. Маша взглянула на господина Зорина. -- Если бы, скажем, речь зашла о командировке, -- как бы между прочим поинтересовался тот, -- когда бы ты могла выехать? На этот раз она бежала на Кавказ не от одиночества и безысходной тоски. На этот раз она спешила к любимому. -- Да когда угодно, -- сказала она. -- Завтра, сегодня, сейчас. -- Я думаю, что Рита поможет тебе своими связями в службе безопасности добраться к месту назначения кратчайшим путем. Не так ли, Рита? Маша умоляюще посмотрела на подругу, и та молча кивнула. Немного позже, когда они сидели в квартире на Патриарших и пили чай, Рита спросила: -- Ты уверена, что он будет рад твоему приезду? -- Одобрит он это вряд ли, но то, что будет рад, уверена! -- По крайней мере, в мирных переговорах у него появится личный интерес, -- проворчала Рита. XLIX Маша вылетела на Кавказ, так и не дождавшись звонка Волка. Она надеялась, что, пока она будет в дороге, ему успеют передать и он встретит ее в аэропорту. Уже в самолете у нее появились дурные предчувствия. Ее попутчиком оказался мрачный штабист, у которого она во время своих прошлых командировок несколько раз безуспешно пыталась выудить самую невинную информацию. Заметив, что она упорно бросает в его сторону кроткие взгляды, он вынужден был поздороваться. -- Что, -- проворчал он, -- опять на приключения потянуло? -- А разве что-то случилось? -- немедленно поинтересовалась Маша. Штабист неопределенно пожал плечами. -- Хотите банан? -- дружески спросила она, протягивая ему гроздь своих любимых диетических плодов. Слегка оторопев, он машинально отломил один банан и принялся сосредоточенно его ошкуривать. Маша, со своей стороны, не проявляла никакой навязчивости. -- Ас чего это вы взяли, что что-то случилось? -- не выдержав, проговорил он. -- Я же журналистка. У меня нюх на происшествия. К тому же мне уже кое-что известно, -- многозначительно сказала она. -- Так что можете быть со мной откровенны. У вас на лице написано, что вам есть что мне сказать. -- Благодарю вас, -- сказал он, имея в виду банан. -- Уверяю вас, мир не перевернется и вас не разжалуют, если вы мне об этом расскажете! -- не отставала Маша. Он нахмурился. -- Большой беды не будет, -- продолжала она. -- Я ведь интересуюсь этим не из простого любопытства! -- Я ничего не могу вам сказать, -- твердо ответил штабист. -- И не обязан. -- Конечно, не обязаны, -- смиренно кивнула Маша. Однако выражение его лица внушило ей большое беспокойство. -- Если уж на то пошло, то мы и сами еще ничего точно не знаем. Она ощутила легкую тошноту. -- Это так серьезно? -- спросила она, даже не имея малейшего представления, о чем спрашивает. -- Больше действительно ничего не могу вам сказать. Пожалуйста, не спрашивайте. В этот момент самолет провалился в воздушную яму, а когда вышел из нее, Маше пришлось прибегнуть к гигиеническому пакету. Потом она вышла, чтобы ополоснуть лицо, а когда вернулась на свое место штабист на соседнем кресле сидел с закрытыми глазами и делал вид, что спит. Затем обнаружился и дополнительный повод для беспокойства. Последние полчаса полета их сопровождали сразу три истребителя, это указывало на то, что были приняты особые меры безопасности. Наконец самолет произвел посадку на военном аэродроме, и, подхватив спортивную сумку, Маша двинулась к выходу. Она с облегчением вдохнула свежего воздуха, окинула взглядом знакомый ландшафт и легко сбежала по лесенке на бетонную полосу. Опытным взглядом она заприметила, что и в самом аэропорту поприбавилось охраны. Ей не терпелось поскорее увидеть своего полковника и разузнать, насколько существенно осложнилась обстановка. Но Волка нигде не было видно. Она уже полезла в сумку за документами, чтобы в числе немногочисленных штатских лиц пройти соответствующую проверку. Однако в следующую секунду заметила, что к самолету подъезжает открытый "газик", в котором находились администратор Татьяна и майор Василий, а за рулем сидел мальчик-водитель, обычно возивший Волка. Когда они подъехали ближе и Маша разглядела лицо Татьяны, ее заплаканные глаза и увидела, как виновато отворачивается от нее майор, ей захотелось немедленно забраться обратно в самолет и улететь на край света -- только бы ни о чем не знать. Чувство жесточайшей несправедливости обожгло Машу. Ее мама не смогла пережить, когда отец собрал чемодан и ушел к другой женщине. Так неужто у нее хватит сил пережить... Слезы потекли сами собой. -- Мы пытались до тебя дозвониться, -- воскликнула Татьяна, обняв Машу. Мальчик-водитель робко взял у нее из рук сумку и понес в машину. -- Что бы вы мне ни сказали, все равно я вам не поверю! -- яростно крикнула Маша. Однако она позволила Татьяне и Василию взять ее под руки и усадить в машину. Едва они выехали за пределы аэродрома, майор велел водителю остановиться у блок-поста, чтобы дождаться идущую следом воинскую колонну и присоединиться к ней. Придорожная листва была покрыта серой пылью. Над полем, воинственно накренившись, пролетели боевые вертолеты. Крупнокалиберный пулемет принялся наугад прочесывать длинными очередями далекие холмы. Потом воцарилась тишина. -- Полковник и я находились в одной отдаленной части, -- начал майор. -- Среди бела дня в часть пришло сообщение, что в нескольких километрах подорвался на мине и сожжен какой-то автомобиль... Он хотел взять Машу за руку, но та его оттолкнула. Еще недавно, в самолете, она так упорно допрашивала штабиста, а теперь не хотела ничего слышать. -- Я отсыпался после бессонной ночи в палатке, -- виновато продолжал майор, -- а полковник как раз находился в отъезде. Всего часом раньше он отправился в соседний поселок, чтобы переговорить со старейшинами. Меня разбудили и рассказали о полученной радиограмме. Судя по всему, это была машина полковника... Майор все-таки взял ее за руку и крепко ее сжал. -- Вы его отпустили одного? -- прошептала Маша. -- Я же сказал, что в это время я был в палатке, -- в отчаянии проговорил майор. -- Он уехал, даже не взяв с собой водителя! -- Он похлопал по плечу молодого солдата, сидевшего за рулем. -- Это был мирный, очень мирный поселок! Накануне они добровольно сдали гору оружия. У полковника там были кунаки, а с местным муллой они вместе составляли обращение к полевым командирам... -- Его что, убили? -- резко спросила Маша. Майор отпустил ее руку и потер ладонями свои виски. -- Он не знает, Маша, -- ответила за него Татьяна. -- По дороге на автомобиль напали. Когда Василий примчался туда, в кювете лежал лишь сожженный автомобиль, а полковник исчез. -- Мы ринулись в поселок, надеясь перехватить боевиков, -- сказал майор, сделав Татьяне знак, что будет говорить сам. -- Но нам навстречу уже выдвинулась группа из местных ополченцев, которые, оказывается, тоже лишь недавно узнали о случившемся. Татьяна гладила Машу по волосам, а та, наморщив лоб, пыталась осмыслить не слишком сложную ситуацию: либо Волка убили, либо захватили в плен. По крайней мере, теперь Маше было ясно, почему он не звонил ей и не пришел встречать на аэродром. На майора Василия было жалко смотреть. Маша не выдержала и погладила его по небритой щеке. -- Маша, -- торопливо заговорил он, -- когда мы осмотрели место происшествия, то выяснили, что мина сработала на доли секунды раньше, чем следовало. На это указывала и воронка на дороге и характер повреждений автомобиля... -- Какая разница? -- Это говорит о том, что при взрыве его могло выбросить из машины. Возможно, он только ранен и взят в плен... -- Я знаю, что с ним могли сделать, если ему не посчастливилось умереть сразу! -- воскликнула Маша. -- Скорее всего они знали, на кого нападали, и если бы просто хотели его убить, то позаботились бы о том, чтобы мы побыстрее об этом узнали, -- сказал майор. -- Есть какие-нибудь предположения, кто бы это мог сделать? -- Мы пробуем это узнать, но пока нет никаких сведений. Те полевые командиры, с которыми полковнику удалось вступить в контакт, готовя почву для переговоров, отрицают свою причастность к нападению. -- А как велика была сама возможность переговоров? Предполагался ли обмен пленными? Что происходит теперь? После недавних террористических актов военные готовы продолжать подготовку переговоров? -- Милая Маша, -- грустно улыбнулся майор Василий, -- если бы я сам знал ответы на ваши вопросы... L За следующие десять дней кавказской командировки не случилось ровным счетом ничего. Маша успела отослать в Москву несколько эмоциональных репортажей по следам недавней вспышки насилия и террора. Лишь первый из них пошел в эфир, поскольку все ждали, когда же, наконец, сдвинется с мертвой точки процесс мирного урегулирования и от закулисных консультаций стороны перейдут к переговорам. Об исчезновении высокопоставленного офицера службы безопасности сообщили мимоходом в ночных новостях. Все эти дни майор навещал Машу в гостинице, однако не мог ее ни обнадежить, ни огорчить. Впрочем, огорчить ее еще чем-то было теперь трудно. Ей как журналистке, лучше, чем кому-либо было известно, что в наше время о любом, даже самом нашумевшем инциденте, вспоминали, как правило, в течение недели, а потом напрочь забывали. Что же было говорить о каком-то полковнике, который не то погиб, не то захвачен в плен. Майор знакомил ее с какими-то военными чинами, от которых она не узнавала ничего нового, а выслушивала лишь искренние соболезнования. -- Это нелегко, но постарайтесь быть сильной и набраться терпения, -- говорили ей. -- Если он жив, мы сделаем все для его освобождения. От майора она узнала, что трехсторонние консультации продолжались и якобы российской стороне был представлен список находящихся в плену военнослужащих, которых предлагалось обменять на плененных чеченцев, и, в частности, на старого знакомого Маши -- полевого командира Абу. -- Полковник есть в этом списке? -- вскричала Маша. Майор развел руками. -- Увы... Но если он и находится у них в руках, то мы не должны на этом настаивать. В любом случае они должны первыми назвать свою цену. -- И вы отпустите Абу? -- Что касается меня, то я бы этого подонка своими руками придавил... -- проворчал Василий, но поспешно сказал: -- Простите меня... Мы хлебнули с ним лиха! -- Так власти не согласятся его обменять? -- Думаю, нет. -- Вы мне забыли что-то сказать, -- проговорила Маша, прямо глядя ему в глаза. -- Да вроде бы нет. -- Список людей, предназначенных к обмену с обеих сторон, уже согласован? -- В-возможно, -- ответил он. -- Сколько человек с каждой стороны? -- Я не могу вам этого сказать... -- Василий, -- воскликнула она, -- вы же понимаете, что полковник может не дождаться следующего обмена! -- К сожалению, Маша, от меня это не зависит. Я понимаю, что вам тяжело... -- Вы-то хоть не занимайтесь словоблудием! -- вскипела Маша. -- Лучше скажите, если бы чеченцы предложили обменять Абу на полковника, власти бы согласились? -- Согласятся, -- твердо сказал майор. -- Почему же они не предложат этого? -- горестно проговорила Маша. -- Я же уже сказал. Лучше, если чеченцы сами назовут цену. Боюсь, они могут не отдать полковника за Абу. -- Значит, все кончено, -- прошептала Маша. -- Если он жив, они обязательно начнут торговаться. Если он жив, он выберется оттуда! -- Если он жив... Отчаяние чередовалось в ее душе с яростью. Как он мог быть таким беспечным? Как он мог так поступить с ней? С ней и с их ребенком? -- Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются либо узнать, в каком состоянии он находится, либо получить тело. Поверьте, Маша, я готов на все ради его освобождения, если бы только знал, как это сделать... -- Я это знаю. x x x Когда Маша улетала из Грозного, майор пообещал сообщить, если удастся что-то узнать. Маша знала, что они не просто друзья. Майор и полковник были как братья. -- Я жду от него ребенка, -- грустно сказала Маша, целуя майора. -- Он мне говорил... -- тихо признался тот. -- Пожалуйста, -- попросил он смущенно, -- не вини Волка в том, что произошло. -- Вы тоже зовете его Волком, -- удивилась она. -- Он и есть ненормальный Серый Волк, которому больше всех надо. Он и меня однажды собрал в поле по кускам, обрызгал живой и мертвой водой и заставил жить... Не забывай его, Маша! Провожая Машу, майор крепко выпил на пару с администратором Татьяной, и теперь в его голосе звучало что-то вроде умиротворения и примирения с суровой правдой жизни, какие обычно нисходят на человека только во время поминок. LI Возвратившись в Москву, Маша сделала все, чтобы не сойти с ума. А именно с головой ушла в работу и заботу о будущем ребенке. Зато по ночам ее изнуряло отчаяние. Рита старалась не отходить от Маши, но ни словом, ни намеком не решалась посоветовать ей то, что у всех вертелось на языке -- сделать аборт. Пока не поздно. Для самой Маши было совершенно очевидно, что именно это ей и следовало сделать. Тем более что, положа руку на сердце, она уже считала себя вдовой. И возненавидела бы каждого, кто попытался бы утешать ее бреднями о том, что в жизни бывают чудеса. Почему она отказывалась сделать аборт, она и сама толком не понимала. У нее в душе словно схватился какой-то высококачественный цемент. С тех пор как она вернулась в Москву, Маша не проронила ни единой слезинки. Глядя на нее, Рита несколько раз сама принималась взахлеб рыдать. Так что Маше самой приходилось успокаивать подругу. -- Разве ты забыла, что я запретила меня жалеть? -- строго говорила она. -- Я помню, -- отвечала Рита и снова принималась рыдать. Майор Василий позвонил только один раз. О Волке не было абсолютно никаких известий. Между прочим он сообщил, что в течение ближайших дней должен состояться обмен пленными. -- Я вставлю это в вечерние новости, -- сказала Маша. -- Это не секрет, -- ответил майор. Когда Маша рассказала об этом господину Зорину, тот поинтересовался, не возьмется ли она сделать на эту тему специальный репортаж. -- Но о предстоящем обмене у нас нет практически никакой информации, -- пожала плечами та. -- виновники и военные считают, что лишние разговоры об этом осложнят процедуру. Вряд ли мы узнаем что-нибудь кроме того, что уже известно. -- Неужели репортаж о таком необыкновенном событии мы опять получим лишь от наших зарубежных коллег? -- ревниво процедил господин Зорин. -- Кстати, -- спохватился он, -- ты еще не в курсе, что корреспонденту "Франс-пресс" вместе с миссией Красного Креста удалось побывать в горном селении, где теперь содержатся кавказские пленники -- российские военнослужащие, и даже демонстрировали яму, где якобы сидит какой-то ценный русский полковник... Господин Зорин был изрядно удивлен, что не успел он договорить эту фразу, как геройская журналистка Маша Семенова уже лежала в обмороке. x x x Едва она пришла в себя, как выяснилась еще одна немаловажная подробность. -- Господи, Маша, по-моему, тебе уже пора уходить в декретный отпуск... А я-то чуть было не собрался откомандировать тебя на полуподпольную пресс-конференцию, которую сегодня дает наш старый знакомый Джаффар, -- сказал господин Зорин. -- Вы что, какой отпуск? -- возмутилась Маша. -- Мне до отпуска еще два квартала! -- Тебе виднее, -- пожав плечами, продолжал господин Зорин. -- Так о чем я?.. Так вот, ожидается что-то вроде маленькой сенсации опять-таки в основном для иностранных журналистов. Якобы секретно Джаффару передали очередное заявление боевиков в связи с недавними бесчинствами федеральных войск... Джаффар, как тебе известно, предпочитает зачитывать подобные документы перед западными журналистами. Во-первых, они более кредитоспособны, а во-вторых, на западную публику эти заявления обычно и рассчитаны. Но если ты постараешься, он сделает для тебя исключение. Ведь поил же он тебя чаем! -- Я постараюсь, -- заверила Маша, придерживая ладонями свои колени, которые так и ходили ходуном. x x x Нельзя сказать, чтобы слух о пленном русском полковнике вызвал у Маши чрезмерный оптимизм. Но то, что в яме сидел именно Волк, -- в этом она ни секунды не сомневалась. Рита сообщила Маше, что, по ее сведениям, деятельность гуманитарного фонда и общества братьев-мусульман, где председательствовал Джаффар, вызывает у властей растущее неудовольствие и, по всей видимости, имеет прямую связь с вооруженной оппозицией и, так сказать, является ее неофициальным рупором. С тех пор, как Маша последний раз общалась с Джаффаром, его организация успела несколько раз поменять как адрес, так и вывеску. Теперь она называлась не то обществом друзей ислама, не то культурной ассоциацией фундаменталистов-исламистов. Через знакомую журналистку из Ай-Би-Эн, с которой Маше однажды довелось отсиживаться в Грозном в одной траншее и которую при Маше контузило на одно ухо, удалось прознать контактный телефон организации. Когда Маша услышала в трубке знакомый, с мягким восточным акцентом голос секретаря Джаффара, записанный на телефонный автоответчик, она кратко продиктовала: -- Это Маша Семенова. Я бы хотела поговорить с Джаффаром об известных ему лицах... Ей недолго пришлось ждать ответного звонка, но за эти несколько минут она постарела на несколько лет. Впрочем, она была полна такой решимости опрокинуть все преграды, что, если бы потребовалось, была готова выучить арабский, принять ислам и даже пойти семьдесят седьмой наложницей к какому-нибудь шейху. Хвала Аллаху, ничего этого не потребовалось. -- Джаффар приглашает вас на свою пресс-конференцию, -- сказал ей секретарь и, помедлив, присовокупил: -- Ему известно, что вы не желаете зла многострадальной чеченской земле. x x x Пресс-конференция почему-то проходила в огромном номере шикарного отеля, расположенного в пяти минутах ходьбы от Кремля. Вполне возможно, что журналистов было решено собрать именно здесь, чтобы, зачитывая информационное сообщение о положении на Кавказе (больше похожее на политическую декларацию), Джаффар имел возможность делать красноречивые жесты в сторону цитадели Государства Российского. Маша была достаточно опытна, чтобы понимать, что добросовестность, с которой она внимала почти актерской декламации хозяина, не есть напрасная трата времени. За витиеватой восточной вязью слов и риторическими лозунгами она должна была отыскать потайную дверцу смысла, за которой могло храниться нечто, значившее для нее больше, чем все сокровища мира, -- весточка о любимом мужчине. На Джаффаре была просторная шелковая рубашка. На запястье золотой браслет. Между пальцами четки. Он говорил о провокациях против мирного населения -- и указывал на Спасскую башню. Он говорил о провокациях против федеральных войск -- и указывал на колокольню Ивана Великого. Он говорил о провокациях против журналистов -- и указывал на Дом правительства с трехцветным флагом на куполе. Подобно пророку в святой книге, он вещал не от своего имени, а от имени и по воле того, кто его послал. -- У нас есть силы и средства дать отпор агрессору, -- говорил он. -- Чтобы отстоять свою свободу, мы готовы на все. Мы заставим считаться с нами. Наше дело правое. Мы заставим выполнить все наши требования. Российские власти будут вынуждены отказаться от политики ультиматумов и угроз. Мы достаточно сильны, чтобы добиться освобождения наших товарищей. Смерть одного нашего бойца будет стоить жизни десяти нашим врагам... Но мы готовы, -- продолжал он после многозначительной паузы, -- чтобы продемонстрировать нашу добрую волю, отпустить с миром шестерых оккупантов, захваченных в плен с оружием в руках... В наших руках находится достаточное количество пленных российских военнослужащих, в том числе и весьма высокого ранга, чтобы режим, называющий себя гуманным и демократическим, позаботился о том, чтобы все они вернулись домой живыми... Ответы на вопросы, которыми засыпали его журналисты, были такими же многословными и такими же неопределенными. В продолжении пресс-конференции Джаффар несколько раз бросал взгляд на Машу, но та сидела молча и не задала ему ни одного вопроса. Когда секретарь объявил, что аудиенция закончена, и журналисты начали расходиться, Джаффар подошел к Маше и мягко взял ее под локоть. -- Слышал, вам пришлись по душе наши народные танцы, Маша? -- сказал он. Маша остановилась, но по-прежнему молчала. -- Вы, кажется, хотели со мной о чем-то поговорить? -- спросил Джаффар. Заметив, что он покосился на ее оператора, который ждал в дверях, она сделала оператору знак, чтобы тот оставил их наедине. Джаффар заботливо усадил Машу в кресло с малиновой парчовой обивкой и резными подлокотниками, а сам сел в другое. Вошел секретарь и поставил на разделявший их столик крошечные кофейные чашки и серебряный кофейник. -- Вы прекрасно выглядите, Маша, -- сказал Джаффар, наливая ей кофе. -- Беременность вам к лицу. -- Спасибо, -- сдержанно кивнула она. -- Вы встречались с нашим другом в тюрьме? -- напрямик спросил он. -- Да. Но, к сожалению, военная цензура запретила это интервью к эфиру. -- Наш друг находится в большой беде, -- вздохнул Джаффар. -- Надеюсь, он не пал духом. Это было бы не удивительно. В таких условиях... -- Он был замкнут и выглядел очень усталым, но мне показалось, он ни в чем не раскаивается. -- Ему не в чем раскаиваться. Он сражается за свободу своей родины... Впрочем, у каждого человека существует свой предел прочности. Если человек томится в неволе, если он оторван от близких людей, от жены, от ребенка... Джаффар с пониманием закивал, когда при последних словах Маша побледнела и прикрыла пальцами дрогнувшие губы. -- Мне показалось, -- сказала она, -- Абу полон решимости продолжать борьбу. Если бы только оказался на свободе. -- О, да! Он настоящий воин! Таких немного, но именно таких людей Аллах избирает для того, чтобы вершить через них свою волю... -- Было бы куда лучше, если бы он оставался учителем географии и рассказывал детям о том, как прекрасен наш мир. -- Да, -- снова вздохнул Джаффар, -- но сегодня мир жесток, а не прекрасен. Учителям приходится брать в руки оружие. Что делать! Жены теряют своих мужей, дети теряют своих родителей... И конца не видно этой трагедии. -- Но неужели нельзя попробовать восстановить мир? Никому не нужна эта война. -- Когда-нибудь справедливость восторжествует, -- уклончиво сказал Джаффар. -- Вы говорили о том, что вооруженная оппозиция готова сделать жест доброй воли -- отпустить нескольких военнопленных, -- проговорила Маша. -- Те, кого вы называете "вооруженной оппозицией", -- это люди, у которых тоже есть сердце. У них есть честь. Они понимают, что многие из русских попали на эту войну не по своей воле... -- Среди них есть и такие, -- не выдержала Маша, -- которые сделали немало для того, чтобы найти пути мирного урегулирования! -- Этих несчастных, -- продолжал Джаффар, словно не слышал ее восклицания, -- тоже, наверное, ждут дома родители, жены, дети... -- Я уверена, что российские власти тоже готовы сделать встречные шаги, -- горячо сказала Маша. -- Именно поэтому через три дня и произойдет обмен пленными, -- веско заметил Джаффар. -- И жены снова смогут обнять своих мужей? -- робко спросила она. -- К сожалению, не все. -- Разве ваша благородная организация не призвана добиваться этого всеми силами? -- Не все зависит от нас. -- Я уверена, российские власти должны пойти навстречу! -- снова воскликнула Маша. -- Отцы будут обнимать жен и детей, а учителя вернутся к своим ученикам! Это был бы равноценный обмен! -- Речь не идет о торговле, Маша, -- с укором сказал Джаффар. -- Главное, чтобы восторжествовала справедливость и попранные права народа. За свободу можно заплатить любую цену. Маша поняла, что разговор окончен. Больше он ничего не скажет, да и не в состоянии сказать. Откуда ему было, в конце концов, знать, что Волка еще не забили в яме камнями? Откуда ей было знать, что бывшего учителя географии Абу еще не законопатили на веки вечные в колымскую мерзлоту? Она поблагодарила за кофе и попрощалась. LII Все, что происходило потом, она видела словно сквозь густой туман. В таком тумане давным-давно маленькая девочка Маша блуждала синим летним вечером на даче в Пушкино. Небывалый туман стекал с пригорков, накапливался в лощинах и с верхом затоплял кусты роз и даже кусты жасмина. Ей стоило сделать всего три шага вниз с крыльца, как она уже не могла понять, откуда и куда она идет. Она ходила вокруг дома, натыкаясь то на запотевшее ведро с колодезной водой, то на корзину с клубникой, то на чуть теплый самовар. Потом ее вроде бы стали звать, но голос, растворенный в тумане, сделался похож на неясные речные всплески, раздававшиеся то с одной, то с другой стороны. Туман был до того густой, что провисшие электрические провода между косыми столбами слегка светились. Потом она, наконец, снова взобралась на крыльцо, вошла в дом и увидела, что ее никто и не ищет, и не зовет, а напротив, все спокойно сидят на веранде, пьют чай и смотрят телевизор. Словом, все было погружено в тот же фантастический туман, с той лишь разницей, что она уже была не девочкой, а вокруг нее были не благословенные дачные места с корзинами, полными клубники, и ведрами с колодезной водой... x x x ...Впереди была срочная командировка на Кавказ, чтобы снять сюжет об обмене военнопленными. На этот раз, кроме оператора и звукооператора, господин Зорин прикомандировал к Маше Артема и Риту. Поздно вечером из Грозного позвонила Татьяна. -- Может быть, тебе все-таки не стоит лететь сюда? -- воскликнула она, узнав, что Маша собирается делать репортаж об обмене военнопленными. -- Зачем тебе лишние страдания? -- Я думала, что ты мне хочешь сообщить что-то новое, -- сказала Маша. -- Господи, Маша! Если бы я только знала! Василий говорит, что списки до сих пор не согласованы. Одна или две фамилии по-прежнему неизвестны. Вероятно, торг продолжается, и они не будут известны до последнего момента. А среди известных его нет. Ты знаешь. -- Да, я знаю... Но я должна быть там. В конце концов, это моя работа... Между тем работа началась еще накануне отлета. Нужно было снять интервью с матерью одного из солдат, находящегося в чеченском плену вот уже несколько месяцев. Женщине посчастливилось в самый последний момент выяснить через Красный Крест, что в числе группы военнослужащих, предназначенных к обмену, может находиться и ее сын. Съемочная группа приехала в небольшую московскую квартиру в районе Речного вокзала. Квартира была почти пуста. Стол с несколькими табуретками на кухне; раскладушка в комнате. В прихожей узлы и картонные коробки с вещами. Женщину средних лет звали Валентиной. Маша присела с ней на раскладушку, а оператор и ассистент сели на табуретки. -- Надеюсь, что все закончится благополучно, Валентина, -- прежде всего сказала Маша. -- Я хочу, чтобы вы рассказали обо всем, что пережили за эти несколько месяцев. С того самого дня, когда стало известно, что ваш сын находится в плену. Я хочу, чтобы каждый человек в этой стране знал, какую вы испытываете боль! -- Ради Бога, Маша, -- устало произнесла женщина, -- разве это кому-нибудь нужно? -- И, не дожидаясь ее ответа, кивнула: -- Хорошо, я расскажу. Может быть, это пригодится тем, кто покупает консервы для собак или пьет ликер, который рекламируют до и после вашей программы... -- Это нужно мне, -- сказала Маша, взяв ее за руку. -- Поверьте, Валентина, очень нужно. Женщина недоверчиво взглянула на нее, но потом кивнула и принялась рассказывать о том, что сначала даже не знала, где находится ее сын. Мальчик только закончил музыкальное училище, играл на аккордеоне. Когда его призывали, он пошел в военкомат со своим инструментом, сказав матери, что его обещали направить в какой-то военный оркестр. Потом ей удалось выяснить, что он попал не в оркестр, а на Кавказ -- служил в части, которая была брошена на Грозный, и пропал без вести. Несколько раз мать ездила в Чечню искать сына. Сначала распродала последние вещи, а потом пришлось продать и квартиру. Зато ей удалось добраться до одного из отрядов вооруженной оппозиции и узнать, что сын жив и находится в плену. Она даже предлагала полевому командиру деньги, чтобы выкупить сына, но тот сказал, что его скоро обменяют на пленных чеченцев, а деньги ей лучше приберечь, чтобы откупиться от Министерства обороны. -- Вы верите, что скоро сможете увидеться с сыном? -- спросила Маша. -- Мне сказали, что его отпустят, -- ответила женщина и, вытащив фотографию сына, выставила ее перед объективом телекамеры. -- Вы продали вашу квартиру и больше не вернетесь сюда? -- Мне сказали, что его отпустят, -- повторила женщина. -- Куда же вы вернетесь с сыном, когда его отпустят? -- Я не знаю. -- Я уверена, что все закончится благополучно, -- снова сказала Маша. Интервью с матерью пленного солдата совершенно ее опустошило, однако она еще вернулась вместе с Артемом на телецентр, чтобы подготовить материал, который должен был пойти в эфир до их отлета. В студии ей пришлось вытерпеть прощальные объятия коллег. -- Я восхищаюсь вами! -- воскликнула девчонка-ассистентка. -- Мы все вами восхищаемся! -- Ты наша телевизионная богиня! -- заявил жирный Петюня, то почесываясь, то смахивая слезы. -- Я приклеил твою фотографию дома над диваном и всегда молюсь перед ней, чтобы в эфире не было никаких сбоев. Очень помогает. -- Ты, конечно, не сможешь ничего изменить в этом бардаке, но все равно хоть какое-то утешение, -- сказал ей Гоша. -- Там, на Кавказе, не запудривай перед съемкой свои роженческие веснушки, -- шепнула ей на ухо гримерша Ирунчик. -- Они тебе очень к лицу! -- Я мечтаю во всем походить на вас, -- призналась ассистентка. -- И найти такого мужчину, какого вы нашли!.. То есть, -- смешалась она, почувствовав, что сболтнула лишнее, -- то есть которого вы обязательно найдете... Машу словно полоснули по сердцу ножом. -- Что ты болтаешь, дура длинноногая! -- накинулись на девчонку-ассистентку Петюня, Гоша и Ирунчик, заметив, как побледнела Маша. -- Откуда вы все знаете? -- вздохнула она. -- Это же телевидение, Маша! -- виновато развел руками Петюня. -- Здесь нет секретов. -- Я так плакала, я так плакала! -- воскликнула Ирунчик, бросаясь ей на шею. -- А я верю, что в данном конкретном случае все закончится благополучно, -- авторитетно заявил Гоша, повторив то, что сама Маша час назад говорила женщине Валентине. -- Еще бы! -- поддержал Гошу господин Зорин, зашедший в отдел новостей, чтобы самолично попрощаться с Машей. Он галантно поцеловал ей руку и прибавил: -- Да как только ты появляешься на Кавказе, самый злой джигит или свирепый десантник думают лишь об одном -- как угодить такой ослепительной женщине! -- Да ну вас всех к черту! -- беззлобно проворчала Маша. Телевидение и в самом деле было для нее и семьей, и родным домом. LIII С самого утра у ворот миссии Красного Креста в Грозном начал собираться народ, хотя день и час предстоящей миротворческой акции военные власти старались держать в тайне, чтобы избежать возможных провокаций. В основном это были женщины, которые дружно скандировали антироссийские лозунги и растягивали куски грубого полотна, на которых те же лозунги были выведены по-английски. Они потрясали также домоткаными ковриками с портретами национальных лидеров и зелеными флагами. Все российские и зарубежные журналисты -- числом не более десятка -- уже сидели в здании миссии, которая со всех сторон была окружена бэтээрами и солдатами. Небольшой автобус фирмы "Мерседес-бенц", выкрашенный в белый цвет с красными крестами на крыше и с каждого бока, стоял в полной готовности в маленьком дворике и выглядел до жути уязвимо среди грубой военной бронетехники. Однако именно этому изящному автобусу предстояло сыграть главную роль в сегодняшнем мероприятии. Точно такой же автобус с несколькими посредниками из Красного Креста уже выехал два часа назад в южном направлении. Приблизительно в это время боевики должны были указать ему по рации координаты места, где автобусу предстояло забрать не то шестерых, не то семерых (точное число было по-прежнему неизвестно) российских военнопленных и доставить их в Грозный. В тот же самый момент в миссии Красного Креста в Грозном должны были погрузиться в автобус пленные чеченцы, также в сопровождении людей из Красного Креста. При получении обеими сторонами радиоподтверждений, что все готово, оба автобуса должны были начать движение навстречу друг другу по одному из заранее оговоренных маршрутов, проходивших по открытой местности. Маша в числе прочих журналистов прохлаждалась на скамейках под густыми абрикосовыми деревьями. Несколько раз среди военных показывался майор Василий. Маша напряженно ловила его взгляд, но он всякий раз отрицательно качал головой. Это значило, что никаких новых сведений не поступало. Журналисты пили кофе из белых целлулоидных стаканчиков, хрустели крекерами и делились предположениями, по чьей вине будет сорвано мероприятие. А в том, что мероприятие будет сорвано, почти никто не сомневался, поскольку доверие между сторонами практически отсутствовало, а внутри самой вооруженной оппозиции существовали разрозненные формирования, в том числе и яро непримиримые группировки. Чуть в стороне от журналистов, сбившись в кучу, сидели молчаливые родственники пятерых солдат, чьи имена были сообщены заранее. В основном это были женщины, матери, которым, как и Валентине, пришлось объездить пол-Чечни в поисках своих сыновей. Журналисты не теребили их вопросами. Во-первых, общее напряжение росло и не располагало к разговорам, а во-вторых, все вопросы были уже заданы. Оставался единственный вопрос, на который вряд ли кто-нибудь мог ответить: чем закончится весь этот кошмар? Ровно в двенадцать часов местные жители, собравшиеся перед миссией, разразились бурными восторженными криками. Это в сопровождении двух бэтээров и одного танка подъехал громадный военный фургон с окнами, забранными густыми решетками. В нем из военной комендатуры были доставлены пленные чеченцы. Грузовик въехал во двор, и ворота за ним тут же затворились. И мгновенно у всех, кто томился неизвестностью в маленьком дворике, настроение резко поднялось, и с этой минуты все прониклись радостным ожиданием. Журналисты вскочили со скамеек и выстроились с телекамерами и фотоаппаратами за спинами оцепления из спецназовцев в масках. Почти без промедления тяжелая дверца тюремного фургона распахнулась и наружу стали вылезать бородатые чеченцы в наручниках. Они щурились от солнца, их тут же подхватывали под руки конвоиры и между двумя рядами солдат бегом вели к белому автобусу Красного Креста. В автобусе с пленных сняли наручники, и они жадно прильнули к окнам. Один из них показался Маше похожим на учителя географии, однако полной уверенности не было. Все они улыбались одной и той же ослепительной победной улыбкой, которая на их исхудалых лицах больше напоминала яростный оскал. У всех одинаково сверкали черные глаза. Все они выбрасывали вверх победным жестом руки, растопырив указательный и средний пальцы. Несколько минут автобус стоял на месте, а затем ворота открылись, и он выехал на улицу, где был встречен оглушительными воплями радости. Толпа прорвала оцепление солдат, которые в общем-то не особенно и старались ее сдержать, обступила автобус и, казалось, вот-вот поднимет его на руки. Наконец, автобусу в сопровождении двух бэтээров удалось вырулить из толпы на шоссе. Хотя автобус быстро набрал скорость и через минуту был уже далеко, толпа долго бежала следом. За чертой города бэтээры должны были прекратить сопровождение, и автобусу предстояло проделать дальнейший отрезок пути самостоятельно. Пока всеобщее внимание было приковано к шоссе и маленькому кортежу, пылившему вдали, Маша быстро приблизилась к майору Василию. -- Там был учитель? -- спросила она. Василий явно боролся с собой, разрываясь между должностными инструкциями и кодексом дружбы. Но Маше не пришлось спрашивать дважды. Он утвердительно кивнул и, взяв ее под руку, повел под абрикосовые деревья. -- Значит, его все-таки согласились обменять на полковника? -- не унималась Маша. -- Этого я не знаю, -- сказал майор. -- Клянусь тебе! Вокруг них моментально начали собираться расторопные журналисты, и, опасаясь дотошных расспросов, майор нежно царапнул жесткой щеточкой усов Машину щеку и поспешил ретироваться. -- Что он сказал? -- спросила Машу подоспевшая Рита. -- Что он сказал? -- спросил подбежавший следом Артем. Но у Маши не было сил даже ответить. Да и что она могла ответить, если боялась даже дунуть в сторону робко замаячившей надежды, которая, словно пугливая птичка, присела на ветку куста, погруженного в тот самый густой туман... Она присела на скамейку и закрыла глаза. -- Если все пойдет по расписанию, -- сказал Артем, -- то автобус с нашими прибудет не раньше чем через полтора часа. Первый эпизод мы отсняли без твоего участия, а во втором было бы неплохо, чтобы ты все-таки появилась с парочкой реплик. -- Да замолчи ты! -- прикрикнула на него Рита. x x x ...Однако работа есть работа, и Маша была вынуждена взять себя в руки. Артем был прав: грех было не воспользоваться редкой возможностью, пока высшее армейское начальство кучковалось поблизости и, кажется, не возражало против того, чтобы сделаться легкой добычей журналистов. Решительно приблизившись к коренастому боевому генералу с лицом добродушного пенсионера-дачника, она не стала ходить вокруг да около, а начала с самого главного. -- Товарищ генерал, -- спросила она, поднеся к его губам микрофон, -- когда, по-вашему, может закончиться эта война? Генерал рассеянно посмотрел на микрофон, а потом медленно перевел взгляд на Машу. -- Это смотря для кого, -- сказал он. -- Для нас с вами, пока мы здесь, эта война может закончиться в любой момент. -- А за что вы сражаетесь, генерал? -- Наверное, за то, чтобы вы могли задавать ваши вопросы. -- Тогда последний вопрос. Как, по-вашему, кому нужна эта война? -- Ну уж об этом я у вас должен спросить, -- серьезно сказал генерал. -- А если вы еще этого не знаете, то вам, Маша Семенова, может быть, стоит здесь еще немножко погулять, поспрашивать у людей... Что касается меня, то мне она, война эта то есть, ей-богу не нужна. x x x -- Ты была восхитительна, Маша, -- сказала Рита. -- Если мы последуем совету генерала, -- сказал Артем Назаров, -- то как раз скоротаем оставшееся время. -- Что с тобой? -- встревожилась Рита, увидев, что глаза Маши наполняются слезами. -- Какая же я дура! -- пролепетала Маша и поспешно отошла в сторону. -- Маша! -- воскликнул Артем и хотел бежать за ней. -- Погоди, Артемушка, -- остановила его Рита. -- Маша, милая, -- прошептала она, догнав и обняв подругу, -- ты правда была восхитительна. Это было прекрасное интервью. Оно будет украшением твоего репортажа... -- Какая я дура! -- повторила Маша. -- Это интервью нужно стереть, чтобы от него и следа не осталось. Более глупых вопросов, наверное, и быть не может. Я задавала эти вопросы, а сама думала только о том, дождусь ли я когда-нибудь того момента, когда смогу увидеть его, обнять его... Вот чего я хочу, а не задавать дурацкие вопросы, чтобы получать на них дурацкие ответы... Если я больше никогда его не увижу и не смогу обнять его, что для меня все эти слова?! x x x Оставшееся время Маша просидела под абрикосовыми деревьями, закрыв лицо руками. Теперь она знала цену словам. Слова ничего не значили для нее. А особенно вопросы и ответы. Рита и Артем оставили ее в покое. Люди вокруг взволнованно переговаривались. Время текло медленно, а может быть, вообще остановилось. По крайней мере, для ребенка, сердце которого уже стучало в ее чреве, оно даже не начиналось. Может быть, она заснула, потому что радостные голоса людей, словно забывших о том, что молодая женщина осталась сидеть одна на скамейке под абрикосовыми деревьями, зазвучали как бы издалека. Наверное, так оно и получи лось/потому что все вдруг поспешили на дорогу, на которой уже показался белый автобус. Потом автобус въехал в распахнутые ворота миссии и остановился посреди маленького двора, и все столпились вокруг него, чтобы не пропустить того момента, когда из автобуса начнут выходить люди. Если кому-то могло показаться, что она спит, то это, безусловно, не соответствовало действительности, поскольку она не только не спала, но даже находилась в полном сознании и невольно считала всплески радостных криков, которые сопровождали появление каждого нового человека. Но потом она все-таки сбилась со счета. А немного позже сообразила, что вокруг наступила относительная тишина, смешавшаяся с шелестом листвы. Когда она отняла от лица ладони, солнце показалось ей слишком ярким. Его лучи мешали ей рассмотреть мужчину, который шел прямо на нее.