окойно заворочался на плечах бедняги-помрежа телеоператор, стараясь захватить в кадр побольше эстрадных певцов, композиторов, лыжников, хоккеистов и, конечно, артистов театра и кино. Последних собралось столько, что в какой-то момент Маше показалось, что она попала на престижный кинофестиваль и вот-вот появятся зарубежные звезды. Более того, ей почудилось, что в толпе, выходившей из церкви, мелькнул умасленный любовью девственниц и блудниц Микки Рурк... Но это уже был полный бред -- видно, ей слегка напекло головку -- и Маша отвернулась и попыталась сконцентрироваться. Нужно было во что бы то ни стало изыскать возможность ринуться с микрофоном непосредственно к ближайшим родственникам и друзьям покойника. Если сегодня ей не удастся взять у кого-нибудь из них эксклюзивное интервью, то успех ее дальнейшей карьеры будет под большим вопросом. Так, по крайней мере, ей казалось. И такая возможность представилась. Как уже было сказано, в толпе, значительную часть которой составляли взволнованные вкладчики, циркулировали самые тревожные слухи не только относительно истинных обстоятельств происшедшего с их президентом, но и относительно дальнейшей судьбы их вкладов. Не мог же, в конце концов, покойник взять их с собой! Или таки взял?! Короче говоря, когда в дверях храма показалась закутанная черной траурной вуалью одинокая вдова и начали подавать катафалк, толпа любопытных налегла чересчур сильно и на несколько секунд оцепление было прорвано. Десятка два особенно ажитированных вкладчиков ринулось к полированному гробу, словно и в самом деле вознамерившись выяснить, каково самочувствие покойника. В этот момент Маша оказалась непосредственно около женщины в вуали, которая, видимо, в полуобмороке вдруг начала падать прямо на нее, а так как вся охрана была занята восстановлением порядка и оттеснением публики от катафалка, то Маше ничего не оставалось, как подхватить женщину в свои объятия. -- Благодарю вас, -- пролепетала та. Даже через вуаль просвечивала ее убийственная бледность. -- Примите мои искренние соболезнования, -- поспешно отозвалась Маша и бросила быстрый взгляд в сторону восседавшего на помреже оператора, который вместе с режиссером были блокированы толпой и оцеплением на некотором удалении от нее, но делали ей отчаянные знаки, что она в кадре и может начинать работу. -- Прошу вас, только два слова! -- со всей возможной нежностью обратилась Маша к женщине, которую все еще сжимала в своих объятиях. Эту профессиональную просьбу она научилась выговаривать виртуозно -- в любых вариациях и с учетом любой ситуации. Чтобы научить ее произносить эти нехитрые слова, Артему Назарову пришлось немало потрудиться. Зато теперь она выговаривала их так проникновенно, словно они выходили из самого нутра -- из ее сердца, печенки, легких. Она могла обратиться с этой просьбой к кому угодно, не смущаясь никакими обстоятельствами. Даже если бы оказалась возле бьющегося головой о стену преступника, которому объявили, что его через пять минут расстреляют, она бы без запинки молвила: -- Прошу вас, только два слова!.. Однако далеко не всегда все шло так гладко. -- Я не хочу говорить с вами. Я вообще ни с кем не хочу говорить! -- всхлипнула вдова. Вот тут-то Маше и пришлось пустить в ход все свое обаяние, а главное, способность мгновенно ориентироваться. Последнему не смог бы научить ее никто -- даже такой профессионал, как Артем Назаров. Это исключительно являлось ее собственным природным даром. Маша не только не делала никакой попытки выпустить вдову из своих объятий и передать кому-нибудь из ее ближайшего окружения. Напротив, она еще крепче обняла ее и нежно поглаживала ее дрожащие плечи, словно могла оградить от жестокости окружающего мира. Она извлекла откуда-то белоснежный платок и помогла утереть женщине слезы. -- Только два слова, -- по-сестрински прошептала Маша, сознавая, что в настоящий момент обе уже находятся в прямом эфире и многие миллионы телезрителей наблюдают эту трогательную сцену. -- Хорошо, -- прошептала в ответ женщина. -- У вас было ощущение, что должно произойти что-то подобное? -- спросила Маша. Про себя она уже начала вести отсчет времени, зная, что на прямое включение отводится только шестьдесят секунд. -- Он не сделал никому ничего плохого, -- ответила вдова. -- Он и мухи не обидел. -- Что вы почувствовали, когда узнали об этом? -- Я подумала -- это шутка. Он любил пошутить. -- А потом? -- Потом я поняла, что это не шутка. -- Где вы находились в тот момент? Вы его видели? -- Мне сказали, что у меня не будет неприятностей. Ни у меня, ни у детей. У нас ведь трое детей. -- Это связано с его работой? Ходят слухи, что... -- Мне сказали, что у меня не будет неприятностей! -- повторила женщина, беспокойно озираясь. В следующее мгновение Машу саму подхватили под руки и, оторвав от вдовы, мягко отволокли в сторону. Тем временем гроб уже погрузили в сверкающий черный лимузин, который, проследовав по коридору в толпе, занял место во главе длинного траурного кортежа, взявшего курс на Ваганьково. Маша взглянула на оператора и режиссера. Оба закивали: -- Снято!.. Когда кортеж исчез, толпа еще некоторое время стояла словно в растерянности. Потом символический гроб, а также крышку от него бросили на тротуар и стали жечь с досады рекламные листки с портретом президента акционерного общества. Рядом с портретом были напечатаны таблицы, где указывались процентные прибыли по вкладам. "Скоро начнут жечь и кредитные обязательства, как раньше жгли партбилеты", -- подумала Маша. К ней подошел режиссер, присланный из главной редакции, и сунул ей в руки текст, который нужно было зачитать перед камерой для завершения репортажа о похоронах. Пробежав глазами заготовленный в редакции комментарий к чрезвычайному происшествию в акционерном обществе, Маша брезгливо поморщилась. Читать в эфир подобную дешевку после того, как ей только что удалось сработать эксклюзивное интервью с вдовой и миллионы телезрителей воочию увидели на своих экранах настоящее человеческое горе! Пусть эта женщина была вдовой президента акционерного общества, вокруг которого разрастался финансовый и политический скандал, -- она была несчастной матерью, просто женщиной, к тому же, напуганной до смерти!.. При всем при том, в отличие от телезрителей и умников из редакции, всего несколько минут назад Маша собственноручно промакивала ее слезы (самые настоящие, а не фальшивые!), видела ее побелевшее лицо и полные ужаса глаза. Эта женщина доверчиво бросилась в объятия Маши, словно искала у нее защиту, а у нее, у Маши Семеновой, еще хватило в такую минуту совести донимать несчастную идиотскими вопросами... Словом, если после всего этого, на фоне толпы вкладчиков со своими плакатиками-картонками и бумажными факелами, Маша начнет распространяться о правах человека и экономических реформах, действительно трагическая ситуация превратится в очередной фарс и пошлятину, а все ее усилия сделать честный репортаж пойдут насмарку. Этими соображениями Маша поделилась с режиссером. -- Вы только поглядите, что здесь написано! -- воскликнула она и процитировала: "...покойный, которого отличала любовь к простому человеку и активная гражданская позиция, был бы рад увидеть столько благодарных лиц, которым он дал надежду на оздоровление нашей экономики..." -- Ну и что? -- удивился режиссер. -- Как что?! Единственное, чему, я думаю, действительно был бы рад покойный, так это тому, чтобы не лежать в данный момент там, где нельзя, как говорится, ни сесть ни встать. И уж во всяком случае не был бы рад видеть эти "благодарные" лица... А те в свою очередь выглядели бы еще более благодарными, если бы имели не "надежду на оздоровление", а надежду вернуть назад свои кровные денежки -- хотя бы и без навара... -- Какая разница? -- удивился режиссер, начиная раздражаться. -- Просто отбарабань по бумажке этот чертов текст и дело с концом!.. Мне еще лететь на пресс-конференцию в Дом правительства. -- Не стану я нести перед камерой эту чушь, потому что... -- упрямо начала Маша, опуская микрофон. -- Ах не станешь... -- перебил режиссер. -- Тогда можешь считать, что твоего духа в эфире больше вообще не будет! Это я тебе по-дружески говорю. Маша беспомощно оглянулась на оператора и помрежа, которые отвели глаза. Только на одну секунду она представила себе, что ее действительно могут отстранить от эфира. Пусть даже не на веки вечные. Хотя бы ненадолго. Она только-только почувствовала прелесть работы. Что же ей останется -- днем снова быть девочкой на побегушках, а ночью вымывать из себя въедливое семя Эдика? -- Ты меня поняла? -- поинтересовался режиссер. Маша молча заняла позицию перед камерой и, поднеся микрофон к губам, прочла заготовленный текст. -- Снято, -- кивнул оператор. -- Что и требовалось доказать, -- сказал режиссер и, спокойно развернувшись, направился к служебному "рафику". Глядя ему вслед, Маша ожесточенно притопнула ногой. Потом еще раз. В результате подломился каблук. Выругавшись, Маша сунула микрофон помрежу и заковыляла по направлению к метро. XVI -- Разрешите, я вам помогу? -- услышала она рядом и почувствовала, как кто-то заботливо взял ее под руку. Досадливо поморщившись, она оглянулась и тут же ощутила, как щеки становятся красными. На нее смотрел молодой и по-русски говорящий Микки Рурк. Та же кривая усмешка. Те же знающие апостольские глаза и высокий, практически гроссмейстерский лоб... Но иллюзия полного сходства сохранялась не больше нескольких секунд. Хотя очарование не исчезло. -- Не думаю, что ему теперь лучше, чем нам, -- сказал он, очевидно имея в виду виновника сегодняшнего столпотворения. Вместо ответа Маша сняла туфлю и занялась осмотром скособочившегося каблука. -- Черт, -- проговорила она, держа ногу на весу. -- И вот так целый день! Он продолжал крепко держать ее под руку. -- Борис Петров, -- спокойно представился он. -- Какой еще Борис Петров? -- проворчала она. -- Кто вы такой? -- Я служу в милиции. Мент, то есть, -- так же спокойно ответил он -- Что-то непохоже, -- снова проворчала она, но на этот раз уже не так строго. -- Тем не менее это так. -- Он пожал плечами. -- Значит, почти коллеги, -- улыбнулась она. -- Да, -- просто сказал он. -- Я вас узнал. Она молчала. Впервые ее узнавали на улице. -- Когда я вас увидел на экране, -- продолжал он, -- мне сразу захотелось увидеть эти губы и эти глаза в естественных условиях. Я рад, что мне представилась такая возможность. Я думаю, что каждый мужчина, когда смотрит на вас, думает об одном. -- О чем же? -- Вы действительно этого не знаете? -- удивился он с неподдельной наивностью и тут же усмехнулся своей кривой усмешкой. И ему удалось-таки ее смутить. Она промычала что-то нечленораздельное. -- Уверяю вас, -- продолжал он, и в его тоне появились покровительственные нотки, -- в этом нет ничего плохого. Она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. Он ответил ей спокойным взглядом, в котором несомненно присутствовал нагловато-вульгарный оттенок. Как, впрочем, и у оригинала. -- Вам, конечно, говорили, что вы как две капли воды похожи на Микки Рурка, -- сказала она, не то одобряя это сходство, не то осуждая. -- Только об этом и слышу, -- усмехнулся он. -- Мне это не мешает. И службе тоже. -- Ну об этом судить вашему начальству, -- холодно заметила она -- Не спорю, -- кивнул он, игнорируя похолодание. -- Да! -- с серьезным видом спохватился он, словно забыл сказать что-то очень важное, -- еще у вас прекрасная грудь. В этом смысле вы как две капли воды похожи на Мерилин Монро. Вам, полагаю, это тоже не мешает... А вот какого мнения на этот счет ваше начальство? Его слова были нестерпимо пошлы, но зато от его рта Маша не могла оторвать взгляда. Когда ей наконец это удалось, она кое-как присобачила каблук на прежнее место и надела туфельку. -- Как бы там ни было, -- продолжал Микки Рурк, он же Борис Петров, -- и вас, и меня свело здесь одно и то же общее дело. -- Ну не знаю, -- сказала Маша Семенова. -- То есть я хочу сказать, что не знаю, зачем здесь вы... Вы что, расследуете это дело? Вы собираете информацию? Может быть, у вас есть какие-то версии происшедшего? Вы из отдела по борьбе с организованной преступностью? Где вообще вы работаете? Он сунул руки в карманы и рассмеялся. -- Вот это скорострельность! Нельзя ли помедленнее задавать вопросы? -- Можно и помедленнее, -- насупилась Маша. Он дотронулся до ее руки, а она поспешила отстраниться. -- Я работаю в районном отделении милиции простым следователем, -- сказал он. -- И никаких версий у меня нет. Вас только это интересует? Маша Семенова снова остановила взгляд на его губах, но ее, по-видимому, зациклило в репортерском режиме. По крайней мере, вопросы, которые выскакивали из нее, словно шарики, были довольно глупы. -- Так, значит, вы все-таки занимаетесь убийствами. А какими именно? Он снова засмеялся. -- Просто убийствами. Убийствами со смертельным исходом. -- Я не совсем правильно сформулировала вопрос, Борис... -- смущенно сказала она. -- Я имела в виду... -- начала она и запнулась. Он снова взял ее под руку, словно желая ободрить, и на этот раз она не отстранилась. -- Чем только не приходится заниматься, -- серьезно сказал он. -- В основном это бытовые преступления. Например, мать четверых детей вонзает в сердце мужу, которого должна была любить и почитать, кухонный нож, когда тот пропивает ее обручальное кольцо. Это и понятно. Развод куда менее эффективен. -- Мужчины, конечно, не так жестоки. -- Отчего же. Случается, отец семейства душит жену, которую должен был любить и почитать и которая выпила лишний стакан портвейна, пока он выходил за спичками. -- Вот видите. -- Вижу. В семейной жизни главное -- терпение. -- А вы сами-то женаты? -- спросила Маша. -- Никак нет, -- ответил Борис Петров и, слегка покраснев, быстро переспросил: -- А вы замужем? -- Естественно, -- ответила она. Он покраснел еще больше, однако по-прежнему в упор смотрел на Машу, словно решив продолжать общение, несмотря на определенное разочарование по причине обнаружившегося дефекта. -- Вы не едете на Ваганьковское? -- осведомился он. -- Нет, -- сказала она. -- На сегодня с меня хватит. -- Можно вас подвезти? -- спросил он, показывая на ее сломанный каблук. Маша кивнула. Она словно заранее знала, что ответит согласием на подобное предложение. Проблема выбора как бы изначально отсутствовала. Единственное, о чем она думала, так это о его смелой и горячей ладони, которая поддерживала ее под локоть. -- Куда прикажете? -- спросил он, усадив ее в свой милицейский "жигуленок". -- Если можно, на улицу Горького. Мне нужно купить новые туфли, -- сказала она. -- Можно, -- энергично кивнул он, круто тронув машину с места. -- И вас не тошнит каждый день иметь дело с подобным, Борис? -- спросила она, имея в виду его работу. -- А вас, Маша? -- резонно поинтересовался он. -- Это наша жизнь, -- вздохнула она. -- То-то и оно. Машу уже не раздражала малосодержательность их беседы. Она любовалась, как его длинные поджарые ноги точными и едва уловимыми движениями касаются педалей, левая рука свободно управляется с рулем, а правая небрежно владеет рычагом переключения скоростей. Пожалуй, они действительно жили общей жизнью, делали общее дело. Разница лишь в том, что Борис Петров не тащил за шиворот посторонних, чтобы те посмотрели, какое дерьмо ему приходится расхлебывать, а Маша Семенова ежедневно демонстрировала это самое дерьмо миллионам телезрителей да еще и, зачастую, с дерьмовыми комментариями... Однако ж ее не тошнило, и она не бегала по этой причине из студии в женский туалет. Она искоса посматривала на нового знакомого, прекрасно понимая, что села к нему в машину только из-за его сходства с обольстительным американским актером. Однако ей было совершенно непонятно, с какой стати ее принесло на улицу Горького в кошмарно дорогой обувной магазин и зачем она купила дико дорогие туфли, выложив за них деньги, которые обязалась присовокупить к семейному бюджету. Как она объяснит Эдику, почему не отправилась в мастерскую и не отремонтировала туфли, которые можно было еще носить и носить?.. Впрочем, она почему-то была уверена, что на этот раз не станет отчитываться перед супругом, а тот не отважится донимать ее расспросами. В машине Маша и не заметила, когда перешла с Борисом Петровым на "ты". Она осознала это только в магазине, когда, рассматривая в огромное зеркало новые туфли, услышала за своей спиной его восхищенный голос. -- Какая у тебя роскошная ...! Это прозвучало с такой искренней непосредственностью, что Маша не потрудилась возмутиться. -- Лучше взгляни на туфли. Они тебе нравятся? -- Нет уж, -- смущенно ответил он, -- лучше я подожду тебя в машине... И, ожесточенно толкнув сверкающую стеклянную дверь, вышел на улицу. Она смотрела ему вслед и с удивлением чувствовала, как ее трусики горячо увлажняются. -- Борис, -- сказала она, усевшись рядом с ним на сиденье и крепко сжав бедра, -- я опаздываю. У меня еще срочная работа в студии... Он коротко кивнул и направил машину в Останкино. Всю дорогу они молчали, а когда она собралась вылезти, он взял ее за руку и хрипловато спросил: -- Ты когда линяешь с работы? Маша пожала плечами. "Линять" или "уходить" -- какая к черту разница? Если бы даже он выразился "по-матушке", это не остудило бы ее разгоряченного лона. -- Может, сходим куда-нибудь... -- предложил он. -- В "Макдоналдс", что ли? Только "Макдональдса" ей и не хватало для полного счастья. Тем не менее она кивнула. Выбора у нее не было. Что же, пусть сначала будет "Макдональдс". Ради такого дела она даже была готова посетить сосисочную у Савеловского вокзала. -- Я линяю в шесть, -- сказала она. -- Понято, -- кивнул он. x x x Борис Петров дожидался ее после работы уже не на милицейском "жигуленке", а на личном. Голос его был все так же хрипловат. Может быть, даже немного больше, чем днем. А она ощущала все тот же жар. -- Кажется, наши планы изменились? -- заметила она, сев в машину. -- Я решил, что лучше посидеть у меня, -- сообщил он и, показав глазами на заднее сиденье, добавил: -- Я думаю, ты проголодалась. Можешь начать прямо сейчас. На заднем сиденье лежало несколько фирменных бумажных пакетов с гамбургерами, жареным картофелем и пирожками с грибами, которые еще были теплыми и распространяли характерный запах. -- Я потерплю, -- мужественно заявила Маша. Почему это мужчина заранее считает себя вправе распоряжаться и во всем подавлять волю женщины? Последовательная и бескомпромиссная борьба с мужским насилием -- вот что может оставить женщине шанс сохранить свою индивидуальность. Об этом они с Ритой Макаровой много говорили. Единственная ситуация, когда мужчине можно позволить подобную самонадеянность, -- если до того, как он успел положить на женщину глаз, она сама решила его трахнуть. Маша была вынуждена признать, что сейчас был как раз такой случай. -- Ни в коем случае! -- запротестовал Борис Петров. Он взял один из бумажных, излучающих тепло пакетов с американской национальной жратвой и поместил его Маше на живот. -- Поедим, -- предложил он, -- и поедем. Они слегка перекусили, причем он не делал попытки взять ее за руку или положить ладонь на колено. -- Мы едем или нет? -- не выдержав, поинтересовалась Маша. Через десять минут они были у него дома. XVIII Борис Петров проживал в двухкомнатной "хрущебе" вместе с младшим братом, который в данный момент еще не вернулся с вечерней смены на мебельной фабрике, и со слепенькой мамой, которая ушла к подруге поиграть в лото. Заходя в обшарпанный подъезд, Маша подумала о том, как удивилась бы ее собственная мамочка -- не говоря уж о прочих родственниках -- если бы узнала, с какими мыслями заходит в сопровождении работника милиции в эту кошмарную пятиэтажку ее холеная дочурка. Впрочем, "удивилась" -- это слишком слабое слово. "Офигела" -- подобный энергичный глагол из лексикона Бориса Петрова подошел бы больше. Поднимаясь по засраной лестнице, по всем ее тридцати девяти ступенькам, Маша ощущала нежную и сильную мужскую руку под своими ягодицами, то есть на той части тела, которая Борису Петрову показалась самой роскошной и за которую он теперь взялся с таким естественным видом, словно всего лишь придерживал даму, помогая подниматься по лестнице. Потом он отпер дверь и пропустил ее в квартиру. Сделав два шага через крохотный коридорчик, она оказалась в спартански обставленной и очень чистой комнате. Маше показалось, что здесь пахнет свежескошенным сеном. Но потом она сообразила, что так, наверное, должно пахнуть там, где живут молодые мужчины. Прежде чем присесть на широкую софу, застеленную красным клетчатым пледом, Маша сказала: -- Сначала мне нужно позвонить. Борис молча указал на телефон, а сам вышел на кухню. Работа в милиции подразумевала наличие аналитического склада ума, и он мгновенно постиг смысл ее фразы. В особенности оценил это ее "сначала". Как-никак она была замужем, а значит, требовалось соблюсти определенные меры предосторожности. Это была своего рода оперативно-профилактическая деятельность, и Борис одобрительно хмыкнул. Маша набрала номер Эдикова офиса и дождалась, пока перечница-секретарша прогнусавила: -- Добрый день, вас слушают. -- Добрый вечер, Серафима Наумовна. Позовите, пожалуйста, Эдика. -- Простите, а кто его спрашивает?.. Якобы за два года нельзя было научиться распознавать по телефону Машин голос. Не говоря уж о том, что последнее время Маша регулярно вещала стране с телеэкрана. -- Это его жена, Серафима Наумовна, -- терпеливо ответила Маша. Она бы ничуть не удивилась, если бы ее тут же переспросили: "Простите, какая такая жена?", и перед ее мысленным взором нарисовался образ секретарши -- высохшей и, по слухам, чрезвычайно активной в сексуальном отношении пожилой дамы с химически-рыжими волосами, похожими на мокрую вату, и кроваво-красным маникюром. Плюс короткие кривые ноги, обтянутые черными сетчатыми чулками. -- Это Маша Семенова, -- прибавила Маша, не удержавшись. Вообще-то Серафима Наумовна была очень дельной секретаршей -- так сказать, старой закваски. Она в совершенстве владела машинописью и стенографией, а с бумагами управлялась так лихо, что на ее локтях так и мерещились профессиональные нарукавники. Она досталось Эдику от его папаши как бы в качестве ценного подарка в ознаменование открытия собственного дела. Расстаться с секретаршей у Светлова-старшего были веские причины. Не так давно Серафима Наумовна похоронила мужа, в память о котором на ее жилистой шее осталась нитка крупного жемчуга и кулон с изумрудом, и теперь, в качестве новоиспеченной вдовы, находилась в состоянии интенсивной брачной активности и вознамерилась приобрести еще одного супруга, чем до смерти напугала Светлова-старшего. Он-то ведь еще был не вдовец. -- Эдуард Михалыч занят на коммерческих переговорах, -- с уморительно ледяной любезностью сказала секретарша. -- Вы можете подождать? -- К сожалению, Серафима Наумовна, у меня сейчас важное интервью, а затем монтаж материала, -- вздохнула Маша. -- Будьте так любезны, передайте Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати. -- ...интервью, монтаж материала... -- как эхо повторила секретарша. -- Я записала. Что еще? -- Пусть не скучает. -- Это все? -- Да, Серафима Наумовна. Душевно вам признательна, -- улыбнулась Маша и положила трубку. На душе у нее, однако, было неспокойно, а по телу прокатывалась легкая дрожь. Не то чтобы она чувствовала себя преступницей-рецидивисткой. С точки зрения морали и нравственности, а тем более уголовного права, она была вполне чиста. В конце концов, ведь не развращала нее она малолетних и не совокуплялась с животными! Грех же супружеской неверности, по ее твердому убеждению, целиком и полностью искупался тем, что она вообще терпела подобные брачные узы... Источник ее волнения не имел никакого отношения к чувству вины и заключался совершенно в другом. Машу смущало, что на этот раз и, кажется, впервые в жизни она сближалась с мужчиной не потому, что тот достаточно настойчиво добивался возможности заняться с ней любовью, а потому что она _сама_ хотела с ним переспать. В этот момент появился Борис Петров с бутылкой хорошо охлажденной водки и рюмками. -- Дернем, -- деликатно предложил он, понимая состояние Маши. -- А потом потанцуем. Маша всегда ненавидела водку, но сейчас с благодарностью опрокинула рюмку одним большим глотком, который показался ей глотком очень горячего чая и мгновенно истребил как дрожь, так и всяческое смущение. Закусывали еще не остывшей снедью из бумажных пакетов от "Макдональдса". Борис Петров включил магнитофон и протянул Маше руку. Оказывается, он был большим поклонником тяжелого рока. Тонкие блочные стены завибрировали от низких частот, а стекла зазвенели от верхних. Несмотря на сумасшедший ритм музыки, Борис и Маша танцевали медленный танец. Маша сразу устроила голову на плече у партнера. Голова у нее кружилась так приятно, словно она пила не водку, а шампанское. По причине приятно нарушенной координации она сбросила свои новые дорогие туфли. При каждом темпераментном барабанном пассаже Борис все крепче прижимал ее к себе -- так что ее носки уже едва доставали до ковра. Исполнение подобного интимного танца способствовало тому, что очень скоро Маша сделала для себя весьма важное открытие. Бориса Петрова, в отличие, скажем, от Эдика Светлова или господина Зорина, можно было по праву наградить эпитетом "арабский жеребец". Далее более того. Это был просто-таки какой-то наш родной Сивка-бурка -- "встань-передо-мной-как-лист-перед-травой". Погрузившись в свойственные ей философские размышления, Маша не преминула отметить, что две коннозаводческие характеристики существенно между собой различались. Говоря научным языком, градации фаз распределялись от нулевой точки абсолютного покоя -- к промежуточным состояниям -- вплоть до функциональной готовности. Однако в данном случае можно было и не быть профессором сексологии. Элементарный эмпирический опыт убеждал в том, что через плотную ткань мужских брюк прощупывался именно Сивка-бурка. Если арабского жеребца можно было идентифицировать, так сказать, постольку поскольку, то легендарный подвид жеребца ощущался просто как таковой и ни с чем не сравнимый -- без всяких оговорок. Музыка продолжала греметь. -- Ну как? -- спросил Машу Борис Петров. В вопросе содержалась некоторая неопределенность, и Маша решила, что он касается предмета ее размышлений. -- Беру не глядя, -- ответила она. Потом без всякого контрапункта они вдруг начали целоваться и целовались до тех пор, пока Маша не почувствовала, что вся она превратилась в один огромный рот. Только когда губы Бориса опустились ниже и тронули ее левый сосок, она обнаружила, что уже раздета по пояс. Безотчетно подавшись вперед, она направила грудь к его приоткрытому горячему рту и в следующий момент почувствовала, что превращается в один зудящий, словно пронизываемый слабым электрическим током сосок. Логика развития событий привела к тому, что после цепочки превращений, во время которых Маша становилась то ступней, то ягодицей, то пупком, она вдруг осознала, что совершенно обнаженная лежит на софе, покрытой красным пледом и ощущает себя одним бесконечным, вселенским лоном, раскрытым навстречу всем галактикам. Более того, с несказанным изумлением она обнаружила, что уже успела принять в себя все то, чем был Борис. Все нарождающиеся млечные пути сплелись в единый вихрь и достигли заветного центра, где сотворялись новые миры. Космическая одиссея Маши Семеновой длилась ни много ни мало -- часа два с половиной. Почувствовав себя снова на грешной земле, а вернее, на софе, покрытой клетчатым пледом, в объятиях мужчины, с которым она познакомилась на похоронах всего несколько часов назад, Маша не испытала ничего, кроме приятной истомы, и благодарно погладила мускулистое тело, которое, надо думать, изрядно утомилось после непрерывной гонки за космическими наслаждениями. Маша была уверена, что стоит ей только "крикнуть-свистнуть" и скачки возобновятся в том же былинном аспекте, однако решила, что пора, как говорится, и честь знать. -- Что это? -- спросила она, услышав какие-то звуки со стороны кухни. -- Брат вернулся с работы, и мама поит его чаем, -- ответил Борис Петров. -- Посмотри, что с моей щекой, -- попросила она. Он притронулся кончиками пальцев к ее подбородку, и она вздрогнула от саднящей боли. -- Я, кажется, поцарапал тебя своей щетиной. Не мажь ничем, пусть само подсохнет, -- как ни в чем не бывало сказал он и тут же пообещал: -- В следующий раз обязательно побреюсь! -- Я надеюсь, -- проворчала Маша. -- А теперь проводи меня в ванную. Он легко перекатился на бок, и она смогла из-под него выбраться и встать с постели. Колени у нее дрожали. -- Хорошенькое дело, -- смущенно улыбнулась она, прижимая к груди одежду, -- даже колени дрожат. -- Понято, -- бодро сказал он и, вскочив следом за ней, легко подхватил на руки. Она не успела опомниться, как он распахнул пинком ноги дверь и донес ее на руках до ванной. У нее перед глазами промелькнула кухня и сидящие за столом мать и младший брат Бориса. Слепенькая мать, держа в руке вилку с котлетой, недовольно шарила невидящим взглядом в пространстве, а олигофренического вида юноша улыбался открытым ртом и, тряся головой, радостно приветствовал голого старшего брата и его голую подругу. Когда, приведя себя в порядок, Маша осторожно вышла из ванной, то увидела, что Борис Петров, даже не потрудившись надеть трусы, уже сидит за семейным столом и что-то жует. -- Давай, подсаживайся! -- пригласил он широким жестом. На столе, кроме водки, появилось несколько бутылок пива. -- О нет! -- затрясла головой Маша, попятившись к двери. -- Мне пора линять! Накачанная семенной жидкостью Бориса Петрова, которая, видимо, пропитала даже речевой центр, расположенный у нее в мозгу, Маша переняла и соответствующий лексикон. -- Ну хотя бы поздоровайся, -- попросил Борис. -- Да-да, -- пролепетала она. -- Добрый вечер! Очень приятно познакомиться... Отопри мне, пожалуйста, Борис! -- Она не заразит нас СПИДом, Боря? -- сурово поинтересовалась слепенькая мама. -- Что ты, мама, -- успокоил ее сын. -- Я же у нее первый. -- А я тебя видел! Ты оттуда! -- вдруг воскликнул младший брат, тыча пальцем то в экран телевизора, то в Машу. -- Ага! -- гордо усмехнулся Борис. -- Она оттуда. -- Подожди тридцать секунд, -- сказал он, обращаясь к Маше. -- Я тебя подвезу. -- Приходи еще, -- сказал ей младший брат. -- Обязательно, -- кивнула она. -- Он что, у тебя правда первый? -- спросила ее слепенькая мама. -- Сегодня -- да, -- призналась Маша и выскочила за дверь. . За удовольствия нужно платить. Однако Борис Петров нагнал ее, когда она еще не успела выбраться из подъезда. -- Я же сказал, что подвезу! Она покорно села в машину. -- Ты же пил, -- робко напомнила она, когда он усаживался за руль. -- Не больше, чем ты, -- пожал он плечами. Они благополучно доехали до дома на Пятницкой улице. Окно спальни было освещено. Эдик, похоже, еще не спал. -- Ты, наверное, решила, что тебе больше не стоит со мной встречаться? -- спросил Борис Петров. -- Я замужем, -- сказала Маша, подразумевая именно это. -- Я уже в курсе. -- И тебе не все равно... быть со мной? -- А что тут такого? Разве нам было плохо? Какие он вынес впечатления из их общения -- об этом она судить не могла. Но что касается ее, то и теперь слабые электрические заряды то тут, то там мучительно-сладко зудели в ее теле. -- Значит, увидимся? -- подмигнул он ей и, притянув к себе ее голову, нежно поцеловал в губы. Больше его ничего не интересовало. -- Конечно, -- вздохнула она и, вылезая из машины, оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на этого красивого и счастливого мужчину, с которым, вне всяких сомнений, еще неоднократно будет заниматься любовью, ничуть не смущаясь тем, что ему-то эта ситуация видится несколько под другим углом, а именно: "Как славно лишний раз перепихнуться с замужней телкой с телевидения, часом, не еврейкой ли..." Это было написано на его красивом нагловатом лице, и все-таки, повинуясь неискоренимой женской потребности, Маша искательно заглядывала ему в глаза и старалась найти в них признаки настоящего ответного чувства. "Он тоже в меня влюбился! -- убежденно говорила она себе. -- Но не скажет об этом, потому что эти глупые слова для него пустой звук..." И, надо сказать, она была недалека от истины. Он конечно ее любил. Он вообще любил хороших людей. А плохих не любил. Как всякий нормальный человек... Это ведь у нее было не все в порядке с мозгами. -- Я тебе позвоню, -- бросила Маша на прощание. -- Годится, -- ответил он и добавил: -- Но будешь молчать больше двадцати четырех часов, придется вызывать тебя повесткой. Я ж не железный. Значит, все-таки будет скучать, обрадовалась она. -- Но если снова будешь небритым, -- пошутила она, -- больше не увидимся. Разве я могу показываться в эфире с таким подбородком. Зрители подумают Бог знает что... -- Подбородок чепуха! -- не замедлил усмехнуться Борис. -- Ты лучше на свои локти и коленки полюбуйся! Взглянув вниз, Маша в ужасе всплеснула руками. -- Тебе смешно!.. Поднимаясь в лифте, она подумала: семь бед один ответ. Давно пора объясниться с Эдиком. Входя в квартиру, она призвала на помощь всю свою решительность. Она прошла прямо в спальню -- как ей показалось, уверенной и даже развязной походкой. Эдик и правда не спал. Он лежал животом поперек их царской кровати из голубого гарнитура и в руках у него был калькулятор. Погруженный в какие-то расчеты, он время от времени делал пометки в записной книжке. -- Эдик... -- начала Маша. -- Погоди, -- нетерпеливо отмахнулся он. Маше пришлось ждать. -- Эдик, -- снова начала она, чувствуя, что падает духом, -- на похоронах я сломала каблук, а потом... -- Секундочку, -- попросил Эдик. Она переминалась с ноги на ногу. -- Готово! -- воскликнул Эдик, откладывая калькулятор. -- Теперь ты меня можешь выслушать? -- спросила Маша. -- Давай, -- нетерпеливо кивнул он, продолжая смотреть в записную книжку, -- рассказывай быстрее. Что там с твоим каблуком? -- Я сломала каблук, а потом познакомилась с милиционером. -- Что дальше? -- Он подвез меня в магазин, и я купила новые туфли... -- Могла бы и старые подбить! -- проворчал Эдик. -- Что еще? Не в силах продолжать, Маша молча указала на свой подбородок. -- Это аллергия, -- уверенно констатировал он. -- Ты думаешь? -- вздохнула она и показала ему свои локти. -- Ты пьешь слишком много кофе на своем телевидении. -- Ты думаешь? -- повторила она и, приподняв юбку, показала колени. -- Надо намазать каким-нибудь кремом, -- посоветовал Эдик со знающим видом. Поднимать юбку выше у Маши уже не хватило духа. -- Но сначала иди сюда, -- продолжал супруг, -- я тебе кое-что покажу! Знаешь, что это такое? Она присела на кровать и тупо взглянула на его цифры. Потом пожала плечами. -- Я рассчитал твой менструальный цикл на три месяца вперед, -- просияв, сообщил Эдик. -- Я вычислил все дни, когда ты наиболее склонна к зачатию. -- И зачем, спрашивается? -- Как это зачем? Чтобы быть уверенным, что ты забеременеешь. Предупреждаю тебя, я полон решимости довести это дело до конца. Я нашел твою проклятую диафрагму и спустил ее в унитаз! Эдик храбрился. В его голосе слышалась явная неуверенность. Он не знал, как может отреагировать жена на его смелую инициативу. Он ожидал бурной реакции с ее стороны и даже подготовил некоторые упредительные меры. Поэтому его удивило, когда Маша лишь вяло замотала головой, словно не понимая, о чем речь. -- Ты меня поняла? -- поинтересовался он. -- Я буду копить силы и спать с тобой только в строго определенные дни. Тогда уж я буду стараться, обещаю тебе. Кроме того, тебе нужно будет пользоваться специальным термометром. Я все узнал. -- Он потянулся к ночному столику и показал ей новоприобретенное приспособление. -- Анальное измерение температуры требует большой точности. Мы будем рисовать соответствующий график... Ему и в голову не могло прийти, что еще три месяца тому назад она порешила прибегнуть к собственным упредительным мерам и свести его шансы к нулю. Она начала принимать новейшие и надежнейшие противозачаточные пилюли, которые хранила, конечно, не дома, а в сейфе на работе. В настоящий момент ее волновало совсем другое. -- Прекрасно, -- милостиво кивнула она. -- Не забудь только, пожалуйста, и меня предупредить, когда у нас с тобой очередное ответственное мероприятие... -- Как раз сегодня! -- торжественно сообщил Эдик. -- Только сначала, любовь моя, нужно измерить температуру... -- добавил он, взяв ее за руку с намерением тут же и приступить к делу. Несколько секунд она находилась в столбнячном состоянии от изумления, а придя в себя, процедила ледяным тоном: -- Сам засунь его себе в... Было ясно, ее речевой центр все еще находился под воздействием известных факторов. XIX -- Наблюдая за твоей "семейной" жизнью, я иногда испытывала ужас, -- призналась Рита, закуривая. -- Мне казалось, что ты вообще никогда не бросишь Эдика, Это могло тянуться вечно... -- Нет, что ты! -- поежилась Маша. -- Рано или поздно я бы от него ушла. Просто мне нужно было поднабраться уверенности в себе. Почувствовать себя профессионалом. -- А по-моему, ты всегда верила в свою звезду, чтобы опасаться, что развод или другие личные дрязги как-то отразятся на твоей работе. -- Это так только со стороны кажется, -- вздохнула Маша. -- А впрочем... -- Интересно, -- вдруг сказала Рита, -- этот твой полковник Волк возбуждает в тебе те же чувства, что и Борис? Маша немного помедлила, а потом задумчиво проговорила: -- Нет, с ним все по-другому... Но в Бориса я тоже была влюблена. Определенно. Если ты именно это имеешь в виду. Ведь он открыл мне то, о чем я и понятия не имела... Как будто с самого начала я знала, что сама этого добиваюсь. Можно сказать, я вела себя чисто по-мужски. Ведь это для мужчин постель -- главная награда за труды. Для женщин -- это нечто такое, без чего, как многие из них считают, можно и перебиться. Женщины стремятся к таким вещам, как любовь, уважение и замужество. Причем, если им предлагают руку, они почему-то считают это основным признаком хорошего к себе отношения... А Борис, он мне открыл... -- Интересно, -- снова сказала Рита, -- что такого он сподобился тебе открыть, кроме оргазма? -- Господи, Рита! -- покраснев, улыбнулась Маша. -- Для тебя нет ничего святого! -- Если оргазм -- это святое, то прошу прощения... -- усмехнулась Рита. -- Тогда мне тебя просто жаль. -- Допустим, ты права, но... -- вздохнула Маша. -- Конечно, я права. -- Но все-таки это не такой уж и пустяк. -- А кто говорит, что это пустяк? Я только хотела поинтересоваться, как у тебя обстоит дело с этим "не пустяком", когда ты общаешься с полковником. Не тот ли самый "не пустяк" открыл тебе Борис? Если ты затрудняешься ответить на такой простой вопрос, то ты глупая девчонка и больше ничего! Маше никак не хотелось выглядеть в глазах подруги глупой девчонкой, и, озадаченная, она погрузилась в размышления об этих двух мужчинах. Ей даже в голову не приходило, что их можно сравнивать. Однако Рита Макарова настаивала, что только так с мужчинами и следует обращаться. Если не хочешь лишиться своего последнего бедного умишка. Они этого заслуживают. Нельзя же, в самом деле, переспав с мужчиной, делать вид, что все прочие мужчины на свете вообще перестали для тебя существовать. Тогда это становится весьма похоже на добровольное сумасшествие -- вроде алкоголя. Если бы Маша могла вообразить, какому придирчивому, разветвленному, циничному и бессовестному анализу и сравнению с другими женщинами подвергают мужчины свою партнершу, в том числе и ее, конечно, у нее бы просто волосы дыбом встали. Итак, эти двое. Во-первых, Борис много моложе полковника. Почти ее ровесник. Несмотря на то, что она не только была замужем, но даже успела родить, оргазм как таковой оставался для нее вещью в себе. Во-вторых, она и теперь не сомневалась в том, что влюбилась в Бориса всей душой. Хотя в тот момент ее душа занимала весьма специфическое, в анатомическом смысле, местоположение. И никаких мыслей по этому поводу у нее поначалу не возникало. В тот странный день он действительно вылепился для нее, словно материальное воплощение наивных девичьих фантазий. Это проявилось даже в его сходстве с известным киногероем. Все, что у нее было, это ее физические ощущения, которые по сравнению с гигиеническим мастурбированием представлялись сказочным откровением. Именно ради таких ощущений большинство женщин готовы навлечь на себя любые неприятности. Именно так начиналось у нее и с Волком... И все-таки с Волком с самого начала все складывалось иначе. Дело не в том, что душа сменила местоположение. Дело в том, что, даже теряя рассудок, Маша продолжала сознавать, что находится в объятиях _определенного_ мужчины. И это было самым главным. Используя расхожий технический термин, можно сказать, что то, чем они занимались, было, конечно, ничем иным как сексом. Но они занимались этим, не закрывая глаз. Они смотрели друг другу в глаза, потому что видеть наслаждение в глазах друг друга было важнее, чем пережить его самому... С логической точки зрения в этом было нечто парадоксальное. Разве можно назвать счастьем то, что можно увидеть, потрогать? То, что поддавалось осмыслению и осознанию?.. Чувствовала ли Маша себя счастливой с Борисом? Она просто забывала обо всем на свете, словно находясь в припадке любовной эпилепсии. Если экстазное беспамятство и воссоединение с природой-матушкой и есть счастье, то Маша испытала его. Почему же тогда мучительные терзания, которые преследовали ее при мысли о Волке, были несравнимо милее чувственного забвения, которым она упивалась с Борисом? -- Одно могу сказать, -- сказала Маша, -- с Борисом я не ведала никаких сомнений... -- Ага, -- сказала Рита, -- значит, ты все-таки допускаешь, что, кроме плотских удовольствий, ты не познала с ним всех тайн Вселенной? -- Конечно, нет. Но, ей-богу, как это ни смешно, мне казалось, что лучше, чем с ним, уже и быть не может. -- Лучше и быть не может? -- Ну да, я готова была заниматься этим без конца... Понимаешь меня? -- Что ж тут не понять! -- пожала плечами Рита. -- Борис был пылким мужчиной и к тому же не испорчен никакими практическими соображениями. Ты обрела с ним то самое, за чем нам, бедным твоим соплеменницам, приходится обычно ездить аж на Черноморское побережье... И снова Рита была права. -- Только, пожалуйста, -- продолжала она, -- не говори, что между вами было нечто большее!.. Не рассказывай мне сказки про загадки женского оргазма! -- Неужели ты и правда считаешь, что все так просто? -- изумилась Маша. -- Не так просто и не так сложно. -- Неужели ты думаешь, что можно что-то испытать с мужчиной, который понятия не имеет, что требуется женщине... -- Ничего я не думаю! -- прервала Рита. -- Мне лишь обидно, что мы, женщины, допустили, что теперь проблемы нашего собственного оргазма берутся обсуждать все кому не лень. Видно, тебя Бог миловал. Тебе не попадались умники, которые лучше тебя знали, что такое твой оргазм. -- Ну да! -- почти обиделась Маша. -- Что, думаешь, мне меньше твоего досталось? Ты не жила с Эдиком! Он был в этом вопросе настоящий эксперт. У него имелось наверное штук сто научных определений оргазма, и каждое звучало в его устах как приговор моему нежному пугливому орга... -- Ладно, -- улыбнулась Рита, -- не будем меряться своими неудачными оргазмами. Но Борис, я полагаю, даже не читал ни о чем подобном и понятия не имел о том, как к этому делу подходить с научной точки зрения? -- Упаси Боже! -- воскликнула Маша. -- То-то и оно. Представляю, как ты на него набросилась. -- Еще бы! -- призналась Маша. -- Я ведь у Эдика была вроде подопытной лягушки. Он на мне эксперименты ставил -- и так и сяк исследовал мою женскую чувствительность. Мы с ним словно совместную диссертацию писали: "Есть ли у женщины оргазм?" Но при этом я-то была у него подопытным животным, в которого втыкали электроды. Сколько я от него натерпелась! Его эксперименты я еще кое-как сносила, но вот от его ночных лекций мне хотелось на стену лезть... -- Мне эти игры знакомы, -- рассмеялась Рита. -- Мой первый муженек бывало начнет меня просвещать -- да с таким апломбом, не остановишь. Вот, дескать, какие известны способы достижения женского оргазма -- клиторальные, вагинальные, оральные, анальные... Словно меню читает. С ума сойти можно! А меня ничто не берет -- хоть убей. Я уже сомневаться начала -- нормальная ли я женщина. Может, у меня чего не так?.. -- Вот-вот, и я тоже! -- подхватила Маша. -- Бедные женщины! -- воскликнула подруга. -- Несчастные создания! -- в тон ей заметила Маша. Проникнувшиеся чувством солидарности, подруги обнялись и улыбнулись. -- И все-таки оргазм для женщины -- это еще не все! -- заявила Маша. -- Конечно, не все. Не то что для мужчины. -- Это и понятно. Иначе бы род человеческий пресекся. Поэтому они так и усердствуют. Если им не удается кончить, им кажется, что наступает конец света. Наверное, "Апокалипсис" писался именно в этих обстоятельствах... -- Ну-ну, не гневи Бога, -- предостерегла Рита. -- Что если лишишься оргазма? -- Что ты! -- суеверно испугалась Маша. -- Это все-таки неплохая штука. -- Можно даже сказать, хорошая штука. -- Отличная. -- Однако, согласись, даже когда вдруг открываешь, что это существует и ты можешь его испытывать, это не кажется таким уж божественным откровением, -- посерьезнев, сказала Рита. -- Вот он был. А вот его и нету... -- Сначала я поражалась фантастической чувственности Бориса. А он просто вообще ни о чем таком не задумывался. Делал свое дело -- и точка. Делал то, что ему доставляло удовольствие. И, пожалуй, единственное его достоинство было в том, что, кроме всего прочего, ему доставляло удовольствие доставлять его мне... Это так легко спутать с любовью! -- Если никогда не знала, что это такое, -- резонно заметила Рита. -- Любовь не заменишь никаким сексуальным усердием. На то мы и женщины. -- Я понимаю, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что заниматься любовью с Борисом было для меня все равно что мастурбировать, баловаться со стимулятором. -- Что-то вроде того. Только это твои собственные слова. -- Я не это имела в виду. Я только хотела сказать, что такой простой парень, как Борис, был замечательным любовником. Вот и все. -- Ну, это известная теория. Чем проще мужчина, тем интересней с ним трахаться. Если хочешь быть счастливой, подружись с гусаром. -- Да, я знаю, говорят, чем умнее мужчина, тем он злее. В предельном случае вообще теряет способность любить, становится импотентом. -- А, -- махнула рукой Рита, -- все это бабья болтовня! Тут нет никакой системы. Скорее, все наоборот. Злой мужик, конечно, может быть одновременно умным, но чаще теряет не способность любить, а что еще хуже -- желание любить, однако потенции у него при этом почему-то хоть отбавляй... Признайся, -- вдруг поинтересовалась она, -- у тебя с твоим полковником всегда все проходило по первому классу? -- Да в общем нет, -- честно ответила Маша. -- Но это как бы и неважно... -- призналась она и сама поразилась своим словам. Вернее, тому, что значил для нее этот мужчина. Рита Макарова задумчиво разглядывала подругу, а потом спросила: -- Ты хоть понимаешь, дурочка, что, может быть, действительно в него влюбилась? -- Увы, -- обреченно вздохнула Маша. -- Ах если бы я встретилась с Волком хотя бы на два года пораньше! -- вырвалось у нее. -- Да ты бы просто не осмелилась на него взглянуть! -- проговорила Рита, немного помолчав. -- Ты бы бежала от него, зажмурив глаза от страха, словно он не мужик, а и впрямь настоящий волк. Ты ведь во многих отношениях была еще ребенком, а с ним может совладать только взрослая женщина. -- Я уже была женщиной! -- запротестовала Маша. -- Я даже едва не стала матерью... -- Дело не в этом, киска, -- ласково улыбнулась подруга. -- Стать женой и матерью ты, конечно, уже была способна... Но он, пожалуй, ищет в женщине нечто большее. Да и сам способен на большее, чем существовать в этой жизни в качестве отца и мужа. Он -- мужчина, который требует от женщины очень многого и к которому обычные мерки не подходят. Разве я не права? -- Ты всегда права, -- тихо сказала Маша. -- Он как раз такой мужчина. -- Я это сразу почувствовала. Впрочем, и ты теперь стала совершенно такой женщиной. -- Ты хочешь сказать, что теперь я не боюсь любить по-настоящему? -- Вот-вот. А главное, полюбив по-настоящему такого мужчину, ты так просто его не бросишь. -- Как просто? -- Как Бориса. -- На то были причины, -- сказала Маша и немного покраснела. -- Изменились обстоятельства... -- Знаю, знаю! -- улыбнулась подруга. -- После того, как тебя избрали лучшей тележурналисткой года, ты почувствовала себя настоящей профессионалкой, и это придало тебе больше уверенности как женщине. -- По крайней мере, мне было уже не страшно за свое будущее. Я знала, что если даже потеряю мужчину, у меня останется интересная работа. -- Да уж, -- хмыкнула Рита, -- работа интересная, спору нет... XX На дворе стояло бабье лето, в родном государстве наблюдалось если не совершенное, то относительное затишье. Люди словно слегка очувствовались. Банкиры удвоили охрану, а до журналистов еще дело, видно, не дошло. Новостей не было никаких -- оставалось только сидеть плевать в потолок и мечтать о том, как пораньше слинять со студии и поскорее оказаться в постели любимого Подставив нос последним теплым лучам, Маша Семенова предавалась приятным воспоминаниям и смелым фантазиям. Телефонный звонок застиг ее практически в самый кульминационный момент. -- Это Маша Семенова? -- спросил Борис. -- Это Маша Семенова, -- радостно ответила она. -- Слушай, Маша, -- начал он в своей обычной, словно ему все до фонаря, манере старшего оперуполномоченного. -- У нас тут такая хреновина. Один шизик со стволом и гранатой заперся в квартире да еще держит там трех женщин. Только начали с этим разбираться. Первой ее мыслью было, что лечь с ним сегодня в постель не получится или, по крайней мере, это откладывается на неопределенное время -- пока он не пресечет противоправные действия. -- У него в квартире две канистры с бензином, и он грозится спалить весь дом, -- сообщил Борис. Вместо здорового и активного секса открывалась неутешительная перспектива очередной ссоры с Эдиком, который будет лезть к ней со своим анальным термометром, а ей придется ожесточенно отбиваться. Предложить Эдику развестись у нее по-прежнему не доставало мужества, а тот словно это чувствовал и на ночь глядя заметно наглел. -- Этот шизик бывший афганец, -- продолжал Борис. -- Контуженный, лет десять назад лежал в психушке, что ли. До сегодняшнего дня сидел тихо. Работал в мастерской для инвалидов -- штамповал на прессе какие-то железяки. Ну, у них там, видно, тоже приватизация, акционирование и всякое такое. Может, чего-то там наболело у них, у инвалидов, -- вот он и заперся теперь с женой, тещей и сестрой жены. Грозится убить их и себя. Такой вот, судя по всему, социально-экономический конфликт с политическим уклоном. Ну, в общем, ты понимаешь... Что ж тут не понять. Еще одна грустная история о ветеране Афганистана, которого лечили не долечили, который пристроился вкалывать со своими бедолагами-инвалидами, но его и там достали. Теперь, если с ним не договорятся деятели из собеса, в дело пойдут братишки-омоновцы... Словом, сюжет для небольшого репортажа. Едва Маша раскрыла рот, чтобы выложить на этот счет свои соображения, как вдруг Борис Петров сказал: -- Но главная моя проблема -- это ты. -- Ничего страшного, Боря, -- успокоила она его, хотя у нее самой на душе кошки скребли, -- работа есть работа. Увидимся завтра... -- Проблема не в этом, -- медленно проговорил Борис. -- Этот шизик пообещал сдаться, если приедешь ты. Он выйдет, если сначала ты с ним поговоришь... -- Я?! -- Ну да. В эту самую секунду в отдел новостей влетел взъерошенный Артем Назаров. -- Хватит трепаться! -- задыхаясь от волнения, прервал он. -- Есть важный разговор! -- Погоди, -- отмахнулась Маша. -- У меня тут, кажется, тоже интересные новости. Я только что узнала, что... -- Хватит трепаться! -- повторил Артем, повышая голос. -- Речь идет о заложниках! -- Значит, ты уже в курсе? -- удивилась она. -- Вот тут мой хороший знакомый -- оперуполномоченный -- как раз объясняет мне, что там необходимо мое присутствие. -- Ах, он тебе объясняет... -- не то от изумления, не то от возмущения задохнулся Артем. -- Боря, милый, -- сказала Маша, -- расскажи поподробнее, в чем там дело... -- Дай мне его! -- загремел Артем, выхватывая у нее трубку. -- Он-то мне и нужен!.. Борис, -- крикнул он в трубку, -- это Артем Назаров, заведующий отделом новостей. Так что вы, говорите, намерены предпринять? Таким образом прекрасным теплым днем бабьего лета Маша Семенова смирно сидела за своим рабочим столом, на край которого уселся Артем Назаров, ее непосредственный начальник, и слушала, как этот последний беседует с оперуполномоченным Борисом Петровым, ее нынешним любовником. Причем разговор мужчин шел именно о ней, о Маше. С обычной мужской обстоятельностью и хладнокровием мужчины обсуждали вопрос о том, как будут развиваться события, если удовлетворить требование террориста, и высчитывали процент вероятности того, что отчаявшемуся ветерану все-таки придет охота взорвать гранату и две припасенные канистры с бензином вместе с Машей. Причем поинтересоваться мнением самой Маши на этот счет им, кажется, даже в голову не приходило. -- Можно реплику? -- смиренно попросила она, но Артем лишь нетерпеливо отмахнулся. Он что-то быстро записывал на клочке бумаги. Через минуту он соскочил с ее стола и, сунув ей трубку, стремительно направился к двери. -- Вот, поговори с ним, а потом зайдешь ко мне! Мы должны выезжать немедленно, -- крикнул он, прежде чем исчезнуть. Маша осторожно поднесла трубку к уху. -- Борис, ты сам сказал, что он не в себе, -- прошептала она. -- Не бери в голову, -- ответил он все тем же ленивым тоном оперуполномоченного. -- Парень дал мне честное слово, что немедленно сдастся, как только сделает тебе свое заявление. Он так говорил об этом человеке, как будто знал его как облупленного, как будто они выросли вместе и, может быть, даже были братьями. -- И ты веришь его честному слову? -- Мы должны доверять людям, -- сказал Борис, -- как же иначе? -- удивился он. -- Конечно, стопроцентной уверенности не может быть ни в чем, но, в общем и целом, я ему верю. Он просто волну гонит. Просто хочет с тобой пообщаться. Это ясно. -- Но почему именно со мной? -- Ну ты даешь! Разве непонятно? Ты самая классная телка на телевидении и к тому же делаешь репортажи о таких бравых ребятах, как он. Вероятно, его собственный интерес к Маше состоял в том же самом. -- Борис, -- как бы мимоходом спросила она, -- а если бы я была твоей женой, ты позволил бы мне идти туда? Поначалу такой глупый вопрос поставил его в тупик. Он даже не то крякнул, не то зубом цыкнул. -- Ну, -- сказал он наконец, -- если бы ты была моей женой, я бы вообще не позволил тебе шустрить на телевидении. Разве нельзя найти другую работу? Я бы устроил тебя бухгалтером на какую-нибудь фирму или хотя бы в наш паспортный стол... Маша ощутила такую беспросветную тоску, что даже скулы свело. Ей стало так грустно, словно вся ее любовь вдруг сморщилась и скукожилась -- как если бы в самый ответственный момент мужской орган вдруг съежился и превратился в нечто бессильное и бесформенное, впрочем, и в подобной ситуации она не ощутила бы того разочарования, от которого содрогнулась сейчас. Просто она осознала, что разговаривает с совершенно чужим человеком... А почему, собственно говоря, она решила, что Борис Петров -- именно тот мужчина, который спасет ее от одиночества, когда у нее хватит духа развестись с Эдиком Светловым? Вот уж, действительно, глупость вселенского масштаба. Внезапно этот "шизик", этот контуженный афганец, запершийся вместе с тремя женщинами, приобрел для Маши особое значение. Он стал той последней каплей, которая должна была переполнить чашу ее терпения и подвигнуть к решительным поступкам. -- Борис, -- тихо сказала Маша, цепляясь за соломинку, -- а ты меня любишь? Раньше ей бы и в голову не пришло завести об этом разговор. -- Маша, -- нетерпеливо отозвался он, -- ты ведь, кажется, замужем. -- А если бы не была? -- настаивала она. -- Ты любил бы меня? -- Маша, -- вздохнул он, -- зачем нам сейчас еще одна головная боль? Ты забыла, что на мне висит этот психопат? Разве нам было плохо вместе? Давай, отложим этот разговор. Поговорим потом. Как он не понимал, что "потом" говорить об этом уже будет поздно. Все что у них было -- это светлые воспоминания о марафонском траханье. Ничего более. И ей, уже изрядно поднаторевшей в "работе с людьми", следовало бы и самой понимать, кем она для него являлась. Если муниципальной милиции, МУРу или МВД потребуется поставить на карту ее жизнь, то у него на этот счет вопросов не возникнет. На то он и оперуполномоченный. В лучшем случае он любит Машу той же общечеловеческой любовью, какой любит и бедолагу-афганца, которого, между нами говоря, он и за человека не считает и до проблем которого ему такое же дело, как до серой тундры и оленей. Ни хрена он не понимает ни в женской тоске, ни в бабьем счастье... Короче говоря, идея оказаться в одной квартире с террористом показалась ей не такой уж и сумасшедшей. В этом, в отличие от всего прочего, была хоть какая-то логика. Не говоря уже о профессиональном интересе... -- Сейчас я должен идти решать проблемы, -- сказал Борис. -- Я перезвоню твоему шефу через полчаса -- узнать, что вы там надумали... И положил трубку. x x x Маша механически кивнула, хотя в трубке уже слышались короткие гудки. Она достала из сумки пудреницу и взглянула на себя в зеркальце. Ее поразило угрюмое выражение своего лица. Она перевела взгляд в окно -- на останкинский парк. Золотые солнечные лучи вплетались в незаметно истончившуюся листву деревьев. Знакомые мотивы. Счастье, настоящее счастье испарилось из жизни, конечно, не сегодня. Золотая пора детства, когда все казалось простым и понятным, пресеклась мгновенно -- в один из таких вот теплых осенних дней много лет назад. В то утро девочка Маша Семенова, тринадцати лет, предвкушала два приятных мероприятия в школе. Во-первых, урок литературы, к которому она заучила письмо известной девушки Татьяны к молодому человеку по фамилии Онегин. Во-вторых, вместо обычного урока физкультуры предполагался районный легкоатлетический кросс на открытом стадионе "Красная Пресня". Еще сонная, она склонилась над умывальником и водила щеткой по зубам. В это время за ее спиной появилась мама. -- Ты испачкала кровью простыню, -- без обиняков заявила мама. Маша так перепугалась, словно ей сообщили, что она кого-то убила. -- Почему я, а не Катя? -- пролепетала она. -- Она последняя выходила из комнаты! -- _Потому что_! -- сказала мама, засовывая Маше в руку плотный белый пакетик. -- Ты перепачкала всю постель. -- Но почему чуть что -- виновата я? -- заплакала Маша. По ее щекам покатились слезы, а на безукоризненно припудренном и подкрашенном лице мамы появилось обычное раздраженное выражение. -- Сейчас же прекрати ныть и слушай! Сегодня у тебя началась первая менструация. Теперь это будет происходить каждый месяц. Пока тебе не стукнет пятьдесят лет. Значит, это на всю жизнь. Даже больше... Это прозвучало как приговор. Маша почувствовала себя обреченной. Она не знала, даже не догадывалась, что, может быть, в тот самый момент, когда она с таким удовольствием заучивала это идиотское письмо девушки Татьяны, в ее собственном организме происходили некие скрытые пертурбации, которые ввергли ее в новую пору жизни -- начало женской зрелости. Ей-богу, она заучивала эти стихи без всякой задней мысли. Ей просто нравился процесс, называвшийся разбором человеческих отношений на примере литературного произведения. А после урока литературы она, наивная, собиралась с легким сердцем бегать и прыгать на стадионе... Когда мама вышла из ванной, оставив ей гигиеническую салфетку, Маша взглянула в зеркало, висевшее над раковиной, и вот тогда-то и увидела на своем лице выражение угрюмости. Нельзя сказать, что проводы детства прошли в торжественной обстановке. Она скривилась, представив, что мама пошла к папе и сейчас рассказывает ему об испорченной простыне. А простыни нынче в большом дефиците. Комплект постельного белья стоит немалых денег. Если дело так и дальше пойдет... Маша стояла перед зеркалом, вертела в руках пачку гигиенических салфеток и никак не могла сообразить, каким образом их следует использовать. Минут через пять, не меньше, до нее наконец дошло, как именно следует справиться с ужасной струйкой крови, которая пачкает внутреннюю сторону ее бедер и белые хлопчатобумажные трусики. Последние, кстати сказать, нынче тоже в большом дефиците... Солнце светит, золотит листву, а на душе тоска. Урок литературы не доставил никакой радости, а о том, чтобы участвовать в кроссе на свежем воздухе, нечего было и думать... x x x Жизнь приходилось начинать как бы заново. Вокруг была удручающая пустота. Единственное, от чего можно было оттолкнуться -- это теплый осенний день и неизвестный, психически неуравновешенный ветеран афганской войны, которому взбрело в голову запереться с тремя женщинами и двумя канистрами бензина. Маша постаралась сосредоточиться. Ситуация была безусловно сложная -- в пожароопасном отношении. Но не это удручало. Удручало то, что Борис Петров без малейшего колебания вознамерился рискнуть ее жизнью. В новой жизни, которую она начинала в эту минуту, Маша, конечно, постарается никогда больше так не ошибаться в людях. С ее ли наследственными комплексами доводить до того, чтобы какой-то Борис Петров позволял себе услаждать ее своим выдающимся органом? Он, конечно, был лишен каких-либо национальных предрассудков, однако у него были свои непоколебимые убеждения, уходившие корнями в седую домостроевскую старину. Место женщины в мировом порядке вещей было раз и навсегда определено. Эдик Светлов -- человек, чья национальная закваска была по своему химическому составу полной противоположностью закваске Бориса Петрова, стоял за принципиально идентичное бытие. Неважно, что на то у него были другие причины Оба они напрочь отметали рассуждения о психологии и сложных материях, считая их пустой тратой времени. Главное -- поменьше читать и не терзать голову всяческой заумью. От многая знания многая скорбь. Оба не одобряли ее интеллектуального самокопания. Задача у женщины одна -- рожать. Остальное -- от лукавого. Возможно, в убеждениях Бориса Петрова было заложено более здоровое начало. В отличие от Эдика, который тяготился лишней информацией, если та не продвигала бизнес, Борис считал, что чем рассуждать о счастье, лучше просто жить и быть счастливым... Ну ему-то, конечно, это было не трудно. А каково было Маше, замужней женщине, украдкой пробираться в постель к любовнику, который только и знает, что рассуждать о футболе, стрелковом оружии и о своей новой стереосистеме, благодаря которой низкие частоты теперь можно было ощущать животом, а высокие -- всей кожей? Каково было ей сознавать, что при таком раскладе все остальное время придется довольствоваться законным мужем Эдиком, для которого секс -- это способ эякуляции с поспешностью кролика. В общем, куда ни кинь, путешествие в логово террориста за эксклюзивным материалом было перспективой, по крайней мере, заманчивой. Короткая, но яркая жизнь с геройской гибелью от воспламенения двух канистр с бензином -- это вам не вечное ожидание момента, когда будет дана команда занять соответствующую позицию, в которой Эдику Светлову или Борису Петрову сподручнее вас трахать. Хватит бессмысленного самопожертвования. Достаточно того, что папа и мама принудили выйти замуж за Эдика, а потом она сама позволила Борису лезть своим ментовским елдыриным в наиболее интимные места ее тела. По какой-то жестокой иронии судьбы, несмотря на то, что первый добивался ее в качестве жены, а второй без труда заполучил в качестве любовницы, оба, в результате, были вполне удовлетворены тем, что имели... Сколько лет прошло с тех пор, как Маша вызубрила злополучное письмо Татьяны к Онегину, а женской мудрости у нее не прибавилось ни на грош! Пора бы и поумнеть. x x x Итак, неторопливо продефилировав через отдел новостей в кабинет Артемушки Назарова, она шагнула навстречу судьбе. Она примет брошенный судьбой вызов. Так сказать за отсутствием других предложений. Дело было даже не в том, что у нее не было выхода. Что-что, а послать их всех подальше она могла бы не моргнув глазом. Как это ни удивительно, но "шизик-афганец" был тем единственным, что должно было принадлежать и принадлежало ей и никому больше. Он был ее любимой работой. А значит, и всей ее жизнью. -- Артем, -- спокойно спросила Маша, садясь, -- как ты посмотришь на то, чтобы я рискнула здоровьем? Есть все шансы сделать забойный репортаж. -- Не то слово! -- воскликнул он, сверкая черными глазами. -- На носу конкурс на звание лучшей тележурналистки года. Ты победишь! -- Я в этом не сомневаюсь, -- согласилась Маша. -- Хотелось бы только, чтобы не посмертно. -- Вот об этом и надо серьезно потолковать, -- вздохнул Артем. -- Кто может взять на себя эту колоссальную ответственность, кроме тебя самой? Борис практически на сто процентов убежден, что этот парень ничего такого не выкинет. Он сдастся, как только с тобой поговорит. -- Ну да, -- кивнула она, -- полюбуется моими глазами и сдастся. А что, если, увидев меня живьем, а не на экране, он немножко разочаруется и слегка выдернет из гранаты чеку? -- Быть этого не может. Ты его обаяешь. Вопросов нет. Однозначно. -- Значит, нет вопросов? -- не унималась Маша. Она кокетничала, может быть, исключительно ради того, чтобы хотя бы он -- тот, который выучил ее этому сумасшедшему ремеслу, дрогнул и попытался отговорить от самоубийства. Но нет, Артемушка, кажется, тоже лишился рассудка. -- Послушай, -- горячо забормотал он, -- хоть твой милиционер и дерьмо собачье, бросает тебя в эту кашу, он все-таки профессионал. Он должен был все сначала взвесить и рассчитать. Ему ведь тоже не нужны лишние проблемы. Его за это по головке не погладят. Он твердо пообещал -- девяносто девять процентов, что все обойдется... Он профессионал. Мы тоже профессионалы. Звание лучшей журналистки года у тебя в кармане... Дело верное. А времени у нас -- в обрез. Этот психопат дал им только час, а потом кранты... -- Артемушка, милый, -- лицемерно улыбнулась Маша, -- мне достаточно одного твоего слова. Ты только скажи -- ты веришь в эти "девяносто девять процентов"? Какая же она была самовлюбленная стерва! Как низко она ставила людей!.. Она была готова провалиться сквозь землю, когда услышала его ответ. -- Ни хрена я в них не верю, -- вздохнул он. -- Но, ей-богу, хочется рискнуть. Я бы пошел туда один, но ведь он требует именно тебя... -- Так ты хочешь сказать, что... -- Конечно, я пойду с тобой. Только так или никак. Не оставлю же я тебя одну. Глядя в этот момент на Артема, ей оставалось лишь сожалеть, что, увы, достойные мужчины почему-то всегда или женаты, или увлечены другими достойными женщинами. А ей достался лишь шиш. Не родись красивой, а родись счастливой. -- А я верю моему любовнику. Он действительно неплохой профессионал, -- сказала Маша, поднимаясь. -- Риск плевый. Пойдем. Одна нога здесь, другая там... -- Ну раз так, давай звони этому своему Борису Петрову... -- Позвони ему, пожалуйста, сам. Мне еще нужно звякнуть Эдику. -- А это еще зачем? -- удивился Артем. -- Эдик никогда не простит, если я позволю убить себя, не поставив его об этом в известность. -- А серьезно? -- настаивал Артем. -- Не знаю. Может быть, просто хочется, чтобы он хоть немного поволновался из-за меня. Маша набрала номер его офиса. -- Это Маша Семенова, Серафима Наумовна, -- сказала она секретарше. -- Если Эдик очень занят и если вас не очень затруднит, передайте ему, что сегодня он, возможно, станет вдовцом и освободится наконец от своей непутевой жены. Маша не сомневалась, что это доставит секретарше небольшое, но удовольствие. Почему бы не сделать человеку приятное? -- Передайте ему это сами, -- фыркнула Серафима Наумовна. -- Эдуард Светлов у телефона, -- услышала Маша через секунду. -- Эдик, я тебя оторвала? -- А ты как думала! Деньги таят на глазах, а я жилы рву, чтобы их сохранить... Ну, что там у тебя? Она принялась подробно излагать ситуацию. Он несколько раз откладывал трубку, чтобы попутно справиться о курсах доллара, дойч-марки и тому подобном. Наконец она дошла до кульминационной точки: забаррикадировавшийся афганец дал властям один час на размышления, а потом собирается убить всех домашних, в том числе и себя самого. Эдик молчал. Маша подумала, что перестаралась. Может быть, с ним случился удар? Может быть, его разбил паралич? Может быть, он потерял дар речи, вдруг осознав, как был несправедлив к жене, и теперь мучительно подбирал слова, чтобы попросить прощения и пообещать, что отныне готов на все, только чтобы их супружеские отношения не прерывались и вошли в нормальное русло. Почему бы им не попробовать стать друзьями, не сделать еще одну попытку, чтобы заново воссоздать семью. Может быть, Эдик нравственно переродился в эти короткие мгновения и тоже готов на самопожертвование ради того, чтобы спасти Машу от тоски и одиночества -- раз уж она так жестоко ошиблась в своем любовнике, который несколькими словами перечеркнул все, что между ними было... -- Маша, -- наконец молвил Эдик. -- Да, Эдик? -- спросила она с надеждой. -- Что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится? -- То есть в каком смысле? -- А ты сама не понимаешь?! Неужели ты стала такой эгоисткой, что тебе наплевать на то, как ты можешь этим осложнить мою жизнь? -- Эдик, я не... -- Я ведь тружусь не покладая рук! Для кого я это делаю? Для тебя я это делаю! Я хочу, чтобы ты наконец родила, а ты специально выводишь меня из себя, чтобы я потерял потенцию! Я нервничаю, и у меня все валится из рук! Я не могу работать! Если с тобой что-то случится, так и знай!.. -- напоследок заявил Эдик. Он швырнул трубку, и Маша так и не успела выяснить, в чем заключается смысл последнего предупреждения. Значило ли это, что в случае ее гибели он навсегда лишится не только трудоспособности, но и потенции? Останется ли он безутешным вдовцом или их небесный союз будет считаться автоматически расторгнутым? XXI У служебного же "рафика", как выяснилось, полетел карданный вал, и им пришлось отловить частника. Загрузивши аппаратуру, они отправились на место происшествия. Пока водитель пробивался сквозь транспортные пробки, которыми знаменито Садовое кольцо, Маша подкрасилась и припудрилась и погрузилась в состояние сосредоточенной безмятежности и просветленности -- как солдат перед грандиозным сражением, переодевшись во все чистое и закурив любимую трубку. Артемушка Назаров принял ее молчаливую замкнутость за крайнюю озабоченность по поводу надвигающейся опасности. Он бесшабашно почесал у себя за ухом, дружески потрепал ее по плечу и успокоил: -- В любом случае мы отснимем гениальный репортаж!.. Хотя Машу слегка царапнуло это его странное "в любом случае", ее мысли были все еще далеки от афганца, державшего в заложницах трех женщин и ожидавшего встречи с четвертой. Она осознала, что, так или иначе, ее брак с Эдиком Светловым непосредственно приблизился к распаду. Будущее слегка страшило ее. Ей словно предстояло заново войти в самостоятельную взрослую жизнь. С одной стороны, больше ни перед кем не нужно будет отчитываться. Ее зарплата, гонорары и "все такое прочее" -- а это все-таки не такая уж и мелочь -- отныне будут оставаться в ее кошельке, и она будет вольна распоряжаться заработанным по своему усмотрению. Ей нужно будет подумать о том, где жить, -- ведь не возвращаться же ей под родительский кров в дом на Патриарших!.. С другой стороны, ей предстояло приобрести статус "разведенной женщины". Что за этим кроется, один Бог ведает. Может, ее больше и замуж никто не возьмет. Все-таки "разведенка"... Машина внедрилась в какие-то переулки за Каланчевской площадью. Здесь ориентироваться стало мудрено, но водитель, яростно перебрасывая руль то вправо, то влево, ударяя то по газам, то по тормозам, показал себя во всей красе. Ему бы не частным извозом заниматься, а участвовать в "Кэмел-трофи". Наконец, по-пиратски обошедшись с последним светофором, возникшим на их пути, они оказались на сонной пустоватой улице, а затем свернули под арку во двор, где вблизи одного из домов уже дежурили милицейские наряды и припарковалось несколько патрульных машин с включенными мигалками. Водитель, которого Артем успел посвятить в суть "особого задания партии", определенно чувствовал себя в своем праве, поскольку при приближении гаишника с полосатой палкой фамильярно сделал ручкой и крикнул: -- Свои, командир! А его седоки замахали своими журналистскими удостоверениями. Маша еще не успела отыскать глазами Бориса Петрова, но уже решила про себя: если ей не суждено героически погибнуть при исполнении служебных обязанностей и ее обожженный труп не отвезут в морг, где ей будет предстоять свидание с супругом, вызванным для опознания, то сегодня вечером она в последний раз займется любовью с Борисом, а потом придет домой и поставит вопрос о разводе и разделе имущества. Словом, настроение у нее было бодрым. Их оператор уже выбрался с телекамерой из машины и приступил к увековечиванию Маши Семеновой на фоне милицейских чинов с постными физиономиями. У крайнего подъезда дома скопилась небольшая толпа простых обывателей -- жителей близлежащих домов и прохожих, которые жадно ждали развития событий и поглядывали на одно из окон шестого этажа. Дежурила поблизости и "скорая", а минуту спустя во двор торжественно въехали три красные пожарные машины. Во дворе сразу стало тесно и чрезвычайно тревожно. Пожарные, основательно упакованные в брезент и кирзу, принялись разматывать брандспойты. Артем взял Машу под руку, и они вместе подошли к одной из милицейских машин, на которую им указали как на командный пост. В толпе зевак уже заметили Машу. -- Смотрите, это эта, как ее... из криминальных новостей! -- Это Маша Семенова! -- Она, наверное, приехала снимать террориста! -- Маша Семенова, мы вас узнали! Мы любим вашу передачу! Звукооператор, симпатичный, хотя чрезмерно женственный молодой человек с длинными ресницами и круглым лицом, слегка тронул Машу за плечо. -- Еще бы они не любили передачу, -- с улыбкой заметил он. -- Ждут не дождутся, когда такая красивая девушка снова полезет на рожон... Пошли им воздушный поцелуй. Бесплатные удовольствия сейчас такая редкость!.. Маша сделала, как просил звукооператор, и внимательнее в него всмотрелась. Он присоединился к ним перед самым выездом, и она его не знала. -- Ты недавно на телевидении? -- спросила она. -- Я тебя раньше не видела. Он вытащил платок и заботливо коснулся ее щеки. Потом жестом показал, что нужно поправить воротничок блузки. -- Просто обычно я работаю в военной редакции, -- сказал он. -- Что там у меня на щеке? -- Ресничка. -- Спасибо... -- улыбнулась она. -- А как тебя зовут? -- Рома Иванов. -- Будем знакомы, -- снова улыбнулась она. Он кивнул и тоже улыбнулся. Подошли два милиционера с рациями. Маша завертела головой в поисках Бориса Петрова. -- Объекту сообщено, что вы прибыли и готовы войти, -- сказал один из милиционеров. -- Он человек, а не объект! -- резко возразила Маша. Они посмотрели на нее с удивлением, словно она упала с луны. -- Скорее уж, мы с вами для него объекты, -- добавил Рома Иванов. -- Как ваша фамилия? -- спросил у него милиционер. -- Иванов. -- Какой такой Иванов? -- Звукооператор. -- Есть такой, -- сказал второй милиционер. Тогда первый кивнул и снова обратился к Маше: -- Так вы готовы или нет? -- Мы готовы, -- ответил за Машу подоспевший Артем Назаров. -- Как договорились, пойдем мы вдвоем, а наша группа останется снаружи. -- А вы что ли режиссер? -- спросил его первый милиционер. -- Что-то в этом роде, -- кивнул Артем. -- Как ваша фамилия? -- Назаров. -- Вас-то нам и надо. Пойдемте. На инструктаж. Артем отправился за милиционерами к патрульной машине, пристроившейся у самого подъезда. -- Люблю милиционеров, -- сказал Рома Иванов. -- Первое, что они делают -- это пытаются установить нашу личность. И это в мире, где равнодушие к личности и вообще всеобщая обезличенность -- главные проблемы. Рядом с ними вдруг начинаешь ощущать свою индивидуальность. -- Я постараюсь вставить это в репортаж, -- улыбнулась Маша. -- Спасибо. -- Не стоит. На этом их разговор прервался, потому что Артем махнул Маше рукой. -- Кажется, пора, -- сказал Рома. -- Ни пуха. -- К черту, -- вздохнула Маша. Ситуация в целом была под контролем. За исключением, конечно, самой квартиры на шестом этаже. Десятка полтора омоновцев в серых бронежилетах и таких же серых шлемах рассыпались по двору, а также заняли ключевые позиции в подъезде дома. Солнце начинало припекать. Маша наконец увидела Бориса Петрова. Он вылез из командирского "мерседеса" и теперь разговаривал с двумя милицейскими чинами. Сам он был в штатском. Более того, он снял пиджак и, перекинув его через плечо, стоял руки в боки и щурился на солнце. Узел его шелкового галстука был ослаблен, а под тонкой голубой рубашкой с влажными кругами под мышками рельефно играли мускулы. -- Твой? -- улыбнулся Маше Рома Иванов. Она притворилась невинной девушкой. -- Что значит мой? -- Да просто когда ты смотришь на него, кажется, вот-вот начнешь облизываться. -- Неужели? -- смутилась она. Его прямота ее, однако, ничуть не обидела. Она даже подумала, что если все обойдется и они останутся живы-невредимы, то, должно быть, обязательно подружатся. Подошел Артем Назаров, который уже успел пройти "инструктаж", содержание которого было не ахти каким хитрым. Единственное, что от них требовалось, это в случае чего лежать на полу и не рыпаться. Рома Иванов присоединился к оператору, который уже успел заснять общий план и теперь покуривал, выжидательно поглядывая на Артема и Машу. Маша хотела поинтересоваться у Артема, следует ли ей что-нибудь наговорить для вступительного эпизода репортажа, но в этот момент ее перехватил Борис. -- Настроение бодрое? -- спросил он. -- Нормальное... -- вздохнула она. -- Как ты? Глядя в его насмешливые голубые глаза, она чувствовала, что уже сейчас безумно о нем тоскует. -- Наш _друг_ ждет, -- коротко сказал он. -- Через несколько минут можно будет выдвигаться. -- Вот и чудесно, -- кивнула она. Хотя, конечно, ничего чудесного в этом не было. С гораздо большим удовольствием она завалилась бы сейчас с ним в постель. Пусть последний раз. Зато уж она бы постаралась по такому случаю отдаться с блеском. -- Значит, все как договорились? -- спросил Артем Бориса. -- То есть? -- поднял брови тот. -- Мы с Машей идем вдвоем. -- Не уверен, что это понравится хозяину. -- То есть как, вы же уверяли меня, что вопрос решен! -- мгновенно вскипел Артем. -- А теперь, оказывается, что это ему не понравится. Вы что, с ним об этом не говорили? -- Может, вы думаете, что у нас с ним проходила "беседа за круглым столом"? -- спокойно усмехнулся Борис. -- Как это понимать? -- опешил Артем. -- Ну не знаю, -- вздохнул Борис, -- условие было таким, чтобы вошла она одна. -- Вы что, мне врали? Какого черта ей соглашаться идти туда, если мы не сможем это снять? Я ни за что не соглашусь отпустить ее одну! -- Ну что вы в самом деле как маленький, -- сделал Борис нетерпеливое движение. -- Она войдет и сама договорится с ним об этом. Тут нет ничего сложного... Иначе я бы этому шизику не позавидовал. Артем Назаров окинул красноречивым взглядом омоновцев, некоторые из которых, кстати сказать, уже успели забраться на крышу противоположного дома со снайперскими винтовками. -- А Маше вы бы позавидовали? -- Не причитайте, как баба, -- проворчал Борис. -- Все будет в лучшем виде. -- Я запрещаю Маше идти одной, -- заявил Артем. -- Я попробую поговорить с ним еще раз, -- пообещал Борис и направился к машине. -- Не нужно. Я пойду в любом случае, -- крикнула ему вдогонку Маша, но он даже не обернулся и только раздраженно махнул рукой. Он оперся локтем о крышу "мерседеса" с милицейской мигалкой и, прижав к уху радиотелефон, стал что-то неторопливо говорить, поглядывая на окно шестого этажа. Маша и Артем подошли к оператору и звукооператору. -- У них, кажется, прямая связь, -- сказала Маша. Артем взял под руку оператора и принялся объяснять ему дальнейшую диспозицию. -- Странно, что у нас еще где-то возможна прямая связь, -- сказал Маше Рома Иванов. -- У нас вот телефон в студии не работал, так сначала мастера было никак не дозваться, а потом три месяца линию чинили. -- Мне то же самое в голову пришло, -- удивилась та. -- Слушай, -- продолжал Рома, -- а зачем ты носишь обручальное кольцо? -- Я вообще-то замужем, -- сказала Маша. -- Глядя на тебя, этого никак не подумаешь. -- Да я и сама не чувствую себя замужем, -- с улыбкой призналась она. -- И поэтому у тебя роман с этим... Микки Рурком? -- Ты проницателен, как моя подруга Рита! -- А вы с ним не очень-то друг другу подходите. -- По-моему, это тебе, а не ему нужно работать в милиции. -- Вряд ли он захочет со мной поменяться! Да и я, пожалуй, тоже... -- сказал Рома Иванов, и они оба рассмеялись. Тут Машу подозвал Артем. -- Вот что, -- сказал он. -- Для начала мы сделаем короткий эпизод с твоим оперуполномоченным. Ты обрисуешь телезрителям всю ситуацию, ну ты понимаешь, об условиях этого афганца, о его угрозах... -- И приведи себя в порядок, -- добавил он. -- Причешись и постарайся выглядеть посексуальнее. Маша отошла в сторонку и занялась своей внешностью. Какие-то пенсионерки окликнули ее из-за милицейского кордона. -- Маша, доченька, постарайся, чтобы эти вояки его не угрохали! Она улыбнулась и кивнула. Как быстро распространяется информация. Непонятно, для чего тогда нужны все эти прямые эфиры, программы новостей и телевидение как таковое. -- Доченька, а ты не боишься? Ты побереги себя! Маша снова улыбнулась. Если она чего и боится, то это окончательного объяснения с Эдиком. Да и то потому, что он может упереться и не отдать ей ее любимый бухарский ковер. Между тем Артем с оператором подошли к толпе зевак и продолжали съемку. Чрезвычайное происшествие должно прежде всего выглядеть хорошим шоу. Потом Артем снова подошел к Борису Петрову, и снова между ними разгорелась горячая дискуссия. Артем, конечно, был не прочь отснять забойный сюжет, однако только в том случае, если обойдется без смертоубийства. -- Все пройдет четко и быстро, -- убеждал его Борис. -- Через десять минут вы пропустите в дом съемочную группу! -- требовал Артем. -- Дайте честное слово офицера! -- Я могу дать вам какое угодно слово, -- криво усмехнулся Борис, -- но только ему понадобится какое-то время, чтобы с ней поговорить... Ни к чему, чтобы он нервничал. Еще не хватало нам импровизаций! Если мы начнем на него давить, с ним может случиться припадок. А я хочу, чтобы женщины остались живы. -- А я что -- не этого хочу?! -- снова взорвался Артем. -- Вот уж не знаю, -- холодно бросил Борис. -- Ему нужно время, чтобы с ней поговорить. -- Когда же вы нас туда пропустите? -- Когда сочту возможным. До телевидения мне дела нет. Меня это не колышет. Главное для меня -- три женщины в квартире. -- Четыре! -- тут же поправил Борис. -- Или Маша уже не в счет? Борис явно разозлился. -- Не придирайтесь к словам. Бросьте эти ваши журналистские подколки. Я учел все, что надо. -- Так нас пропустят в дом? -- Я вам уже сказал. И не выводите меня из себя. -- Ладно, договорились. -- И не забудьте, что вам нужно убраться оттуда как можно быстрее. Он пообещал, что, после того как войдет Маша, он выпускает женщин. Ущучили?.. Если застрянете там, мы будем вынуждены принять меры. -- Что это значит? -- возмутился Артем. -- Это значит, -- заорал Борис, -- что вам лучше не раздражать его своими камерами и лампами, иначе он полдома спалит. Вместе с вами! Артем отпрянул назад, словно боялся, что Борис вот-вот схватит его за грудки, а тот некоторое время молча его рассматривал, а потом демонстративно сплюнул. -- Ничего такого не будет, -- сказала Маша. -- Вы все с ума посходили, -- сказал Артем, оглядываясь на нее. -- Зря я вообще с вами связался. Делайте что хотите. Борис нежно обнял Машу за плечи. -- Не нужно паниковать, уважаемый, -- обратился он к Артему. -- Я на девяносто девять процентов уверен... -- Да пошел ты со своими процентами! -- проворчал Артем. -- Ему на тебя просто наплевать, Маша. Так и знай. Борис убрал руку с ее плеч. -- Одному тебе не наплевать, умник, -- презрительно бросил он. -- Ну хватит! -- прикрикнула на обоих Маша. -- Давайте займемся делом. Каждый своей работой... Я уверена, все обойдется, -- повторила она. -- Ладно, за работу, -- сказал Артем и кивнул оператору, чтобы тот приготовился. Нужно было снять эпизод с оперуполномоченным на фоне черной пасти подъезда, куда предстояло нырнуть на свой страх и риск Маше Семеновой. Тут ей пришла в голову одна идея. -- Боря, -- попросила она, -- попроси кого-нибудь сбегать в ближайшую палатку и прикупить чего-нибудь из съестного. Я возьму это с собой. Думаю, что на сытый желудок наш друг будет более дружелюбным и сговорчивым. Как-никак это мужчина. Да и я не прочь перекусить. Я с утра на кофе. -- Отличная мысль! -- восхитился Артем. -- Как мне самому это в голову не пришло? -- кивнул Борис. -- Подождите, я сейчас все организую. Он вытащил бумажник и подошел к одному мальчику-сержанту из оцепления, который, кажется, нервничал больше, чем все они вместе взятые. Пока он объяснял ему что к чему, Рома Иванов шепнул Маше: -- Ты и правда не боишься? Она задумалась, но только на мгновение. -- Как ни странно, но у меня такое чувство, что все закончится благополучно. Он улыбнулся. -- В этом нет ничего странного. Это интуиция. Когда я работал в военной редакции, у меня было точно такое же чувство. Это очень важно. Маша подняла брови. -- Что ты хочешь этим сказать? -- Где мы только не работали -- ив Карабахе, и в Приднестровье, и в Таджикистане. В общем, мотались за горячим материалом по горячим точкам. И при этом я всегда прислушивался к своей интуиции. Если в душе есть уверенность, то все кончается благополучно... Нет уверенности... -- Он запнулся. -- Что тогда? -- Тогда -- хреново. Неприятностей не избежать. Лучше дома сидеть. Это уж проверено. -- А не хреново себя чувствуешь, когда от командировки отказываешься, ведь у остальных твоей интуиции может и не быть? -- улыбнулась Маша. -- Еще бы не хреново, -- вздохнул Рома. -- Еще как хреново. -- Ну и как тогда поступать? -- Смотря по тому, что хреновее, -- пожал плечами звукооператор. -- Интересная теория. Я бы назвала ее теорией хреновости. -- Да уж можно и так. Чего-чего, а этого самого продукта в ней предостаточно. -- Что ж, посмотрим теперь, как она работает. Рома снова улыбнулся и занялся своей аппаратурой. Тем временем Борис уже отослал сержантика за провизией, а сам надел для телекамеры пиджак и начал причесываться. -- Все готовы? -- спросил Артем. -- Тогда поехали! -- Пожалуйста, -- начала Маша, обращаясь к Борису, -- пару слов о том, что здесь происходит. Петров прокашлялся в микрофон. -- Да, в общем, ничего такого особенного, -- пробубнил он. -- Тут один гражданин вот заперся в квартире. Вместе с женой, ее сестрой и тещей. Мы предполагаем, что он вооружен. Тут Борис поднял руку и неопределенно указал большим пальцем себе за спину. Оператор дал крупным планом подъезд и окно на шестом этаже, прикрытое пестрой занавесочкой. -- Как вы об этом узнали? -- Да он нам сам и позвонил. Террорист, то есть. Заявил, что взял заложников. Вернее, заложниц. Пригрозил, что убьет жену и двух других женщин, а после застрелится сам. -- Что это на него нашло, он не говорил? -- Видно, захотелось увидеть себя по телевизору. -- А если серьезно? -- Да уж какие тут шутки. У него две канистры с бензином и граната. -- Он выставил какие-то требования? -- Только чтобы ты... то есть вы, -- исправился Борис и продолжал: -- Вошли в квартиру и переговорили с ним о его проблемах. Потом он обещал сдаться. Вот, собственно, и все. -- Итак, -- подытожила Маша, -- ситуация заключается в том, что тот человек готов сложить оружие и отпустить женщин, если именно я с ним побеседую? Это так? Борис Петров только руками развел. Мол, что тут добавишь. Такая вот ситуация. . -- А если бы я отказалась, -- предположила Маша, -- вы думаете, он способен выполнить свою угрозу? Борис Петров снова развел руками. -- Вряд ли. Но лучше перестраховаться. -- Значит, милиция решила переложить свои функции на журналистов? А если бы на моем месте была бы ваша жена, Борис, или просто любимая женщина, -- повторила Маша перед камерой вопрос, который задавала ему по телефону, -- вы бы позволили ей идти туда? Он чуть-чуть покраснел. В кадре это вряд ли будет заметно. -- А ваш муж, простите, вам это позволил? -- парировал он. Теперь покраснела она. Это тоже будет вряд ли заметно на экране. -- Только с тем условием, чтобы я вовремя вернулась домой, -- выпалила она. -- Я его понимаю, -- кивнул Борис. -- Что ж, -- резко сказала Маша, -- пойдемте! -- Ага, -- кивнул он. XXII Они неторопливо направились к подъезду дома, и камера все время двигалась следом. Борис, конечно, был прежним Борисом. Но она уже не могла относиться к нему как раньше. За спиной оператора двигались Артем Назаров и Рома Иванов. В таком составе они дошли до двери парадного и остановились. Они ждали, пока вернется посланный за едой мальчик из оцепления. Борис крепко держал Машу за локоть. Его сильная рука золотилась тонкими рыжеватыми волосками. Наконец прибыла еда Сквозь полупрозрачный целлофановый пакет с ручками было видно, что это случайный набор продуктов из уличной коммерческой палатки -- когда в спешке берут что под руку попадется, но так, чтобы подешевле. Двухлитровая бутылка с пепси в придачу. Нагрузившись, Маша двинулась вверх по лестнице мимо прижавшихся к стенам и перилам омоновцев в бронежилетах. Одна вошла в лифт. Она несколько успокоилась и перевела дыхание, когда, выйдя из лифта, увидела, что на лестничной площадке шестого этажа пусто. Отыскав глазами нужный номер квартиры, она подошла к двери, позвонила -- для чего пришлось зажать бутылку с пепси под мышкой -- и отступила на два шага, чтобы ее можно было легко рассмотреть в дверной глазок. -- Это кто? -- тем не менее поинтересовался из-за двери сипловатый мужской голос. -- Маша Семенова -- из криминальных новостей, -- помедлив, ответила она и подумала, что в данной ситуации это прозвучало довольно глупо. Внезапно из-за двери послышался женский крик. К нему присоединился другой -- тоже женский. То ли звали на помощь, то ли бранились. Их перекрыл раздраженный голос третьей женщины: -- Да заткнитесь вы! -- Вы одна или как? -- старался перекричать женщин, мужчина. -- Имейте в виду, я все эти штучки знаю! -- Я совершенно одна, -- спокойно сказала Маша. -- Можете открывать. -- Кажется, вы и правда Маша Семенова... -- Она самая. Открывайте!.. А то мне тяжело держать... -- Что там у вас? -- насторожился мужчина. -- Да так, ничего особенного. Просто я на всякий случай прихватила поесть... На несколько секунд воцарилась тишина, потом щелкнули запоры, и дверь быстро приоткрылась. -- Любите же вы чудить! -- услышала Маша. Она шагнула за порог однокомнатной квартиры, дверь тут же захлопнулась, и перед ней возник небритый мужчина лет тридцати семи в стареньком спортивном костюме с вытертыми коленями и обтрепавшимися рукавами и в ветхих кедах, какие лет сто назад носили пионеры. Но главным и характерным были, конечно, не кеды, а большая зеленоватая граната, которую он сжимал в руке и держал слегка на отлете и на которую с явной гордостью и удовольствием поглядывал своими черными, нездорово поблескивающими глазами. С такими же гордостью и удовольствием поглядывал он и на одну из канистр, которая стояла посреди маленькой прихожей и сильно воняла бензином, поскольку крышка с горлышка была снята. Кроме того, в другой руке мужчина держал старенький двуствольный обрез. Как бы из уважения к хозяину Маша бросила на этот арсенал понимающе вежливый взгляд и направилась прямо в комнату -- к круглому столу, застеленному белой скатертью и малиновой полупрозрачной клеенкой. Не говоря ни слова и едва кивнув трем женщинам, две из которых сидели на тахте, а другая стояла у окна, Маша поставила на стол бутылку с пепси и принялась выгружать из целлофанового пакета продукты. -- Я думаю, мы все уже успели проголодаться, -- сказала она. -- Посмотрим, что тут у нас есть... На столе появилось несколько пачек пресных крекеров и сладкого печенья, баночка маслин в масле, чипсы с сыром, упаковка сырокопченой колбасы тонкими ломтиками и стеклянная баночка исландской сельди. -- Господи, -- запричитала пожилая, но явно молодящаяся женщина, которая, очевидно, являлась тещей "террориста", -- что они там, с ума посходили! Мы же вот-вот взлетим на воздух! -- Помолчи, мама! Не то и правда накаркаешь! -- истерически взвизгнула красивая, но чрезвычайно потасканная крашеная блондинка неопределенных лет. -- А я так даже буду очень рада. Меня давно от всего этого тошнит, -- отрывисто и зло проговорила коротко стриженная молодая женщина в длинном сером свитере- Ее пробирала нервная дрожь, и она инстинктивно жалась к окну, поближе к солнцу. -- Скажи своему придурку, чтобы хоть теперь он закрыл бензин! Не то меня сейчас вырвет! -- крикнула ей пожилая женщина, из чего Маша заключила, что женщина в свитере была женой того, кто заварил всю эту кашу. Маша обратила также внимание на то, что трюмо, стоявшее в углу комнаты, находилось в самом плачевном состоянии -- зеркало было разбито вдребезги, а посреди обнажившейся деревянной панели зияла страшная дыра, которая могла образоваться не иначе как от выстрела из обреза. Между тем мужчина издал гортанный звук -- не то рассмеявшись, не то зарычав, -- и, подхватив стоявшую поблизости вторую канистру, вышел на середину комнаты с несомненным намерением оросить бензином ковер. -- Вы забыли, что я как-никак у вас гостях, -- напомнила ему Маша. -- А запах бензина не слишком подходит к маслинам и селедке! -- Люблю селедку, -- задумчиво проговорил он. -- Ну так оставьте пока в покое канистру. Давайте займемся селедкой. -- Только предупреждаю, -- проворчал он, закрывая канистру и отставляя ее в угол, -- не выкиньте чего-нибудь такого! -- Договорились, -- коротко кивнула Маша и снова повернулась к столу. -- Повлияйте хоть вы на него! -- громко зашептала ей теща с тахты. -- Тс-с! Ты его опять выведешь из себя, мама! -- одернула мать крашеная блондинка. -- Меня никто не может вывести из себя! -- неожиданно завопил мужчина и так ударил прикладом обреза по столу, что едва не опрокинулась бутылка с пепси. И тут же совершенно спокойно добавил: -- Я знаю себе цену! Но когда мать и дочь стали шептаться, он снова закричал: -- Молчать! Когда его охватывала ярость, то губы у него начинали дрожать, лицо белело, а черные глаза начинали отливать красным огнем. Маша уже вполне успела освоиться в "предлагаемых обстоятельствах ". Кроме простреленного трюмо с раздолбанным зеркалом, тахты и стола, в комнате помещалась стенка с пожухлой полировкой, маленький телевизор с пыльным экраном и два продавленных кресла. Над тахтой висела фотография какого-то совсем молодого человека в форме десантника Советской Армии, снятого на фоне знамени части. Только присмотревшись внимательнее, Маша обнаружила отдаленное сходство между юношей на фотографии и мужчиной, который размахивал гранатой и продолжал выкрикивать: -- Всем молчать! Сейчас взорву, взорву! Теща закатила глаза. Казалось, она вот-вот лишится чувств. Крашеная блондинка закрыла лицо ладонями и непрестанно повторяла: -- Мне все равно! -- Да заткнитесь вы, -- крикнула молодая женщина в сером свитере, жена, -- или, честное слово, я сама возьму спички! Женщины мгновенно угомонились, а крашеная спросила Машу: -- Можно мне глоток пепси? -- Конечно, -- кивнула та. -- Сегодня такая жара. Кажется, у всех в горле пересохло. Мужчина переминался с ноги на ногу. -- Да оставьте в покое вашу гранату. Не то останетесь голодным, -- сказала Маша. Как-то так само собой получилось, что она произнесла это внушительным материнским тоном. Когда-то нечто подобное она и сама слышала от матери: "Брось эту гадость и вымой руки, не то останешься без сладкого!" Мужчина на удивление покладисто отреагировал на эту интонацию и, положив гранату и обрез на стол, придвинул себе стул и уселся. -- А тарелки? А стаканы? А вилки? -- подняла брови Маша. -- Принесет кто-нибудь или нет? -- нетерпеливо спросил мужчина. -- Я принесу, -- неохотно сказала его ж