наживают миллионы? -- немедленно осведомился он с коротким сухим смешком. Он указал ей на стул, а сам поместился за обширным двухтумбовым столом, который был завален бумагами. Удобно устроившись в глубоком кожаном кресле, он набуровил в пластиковый стаканчик минеральной воды из большой бутылки и, перед тем как проглотить две таблетки аспирина, вежливо кивнул Маше, не нуждается ли: -- А?.. Но та отрицательно замотала головой. -- Завидую, -- вздохнул он, глотая таблетки. Маша терпеливо ждала. -- Значит, желаете заниматься теленовостями? -- проговорил он, слегка поморщившись. -- Ага, -- скромно кивнула она. Артем бросил беглый взгляд на листок, который лежал сверху большой стопки бумаг и папок. Это была та самохарактеристика, составленная ею по просьбе Риты. -- Мне нужна ассистентка, -- сказал он. -- Зарплата небольшая, но зато есть премия и все такое. Маша совершенно не представляла себе, в чем состоят обязанности ассистентки, однако была абсолютно уверена, что сможет с ними справиться. Она даже не поинтересовалась, какая именно зарплата, а также что значит "и все такое". Она была готова на все. -- Вы замужем? -- спросил он. Она кивнула -- И дети есть? Она мотнула головой. -- Но скоро будут? -- Ни за что! -- горячо заявила Маша, на одно мгновение представив себе стены больничной палаты, куда ее поместили перед родами. -- Только не говорите, что вы не умеете печатать на машинке, -- проворчал Артем Назаров. -- Мне все про вас известно. Маша кивнула и вдруг почувствовала на себе его пристальный взгляд. -- Ну-ка, повернитесь немного Маша смущенно улыбнулась и слегка повела плечами. При этом ее великолепная грудь плавно качнулась туда-сюда, словно ласкаемая окружающим пространством. -- Славно, славно, -- нетерпеливо сказал он. -- Только я хотел, чтобы вы повернули голову. Маша послушно зафиксировала плечи и повела головой, показав Артему свой чеканный профиль. Пожалуйста. У нее много достоинств. -- А вам никогда не приходило в голову попробовать себя в кадре? Вы красивая девушка. Может быть, впервые с тех пор, как ее выдали замуж за Эдика, Маша не испытала жгучего раздражения, услышав о том, что она красивая девушка, и даже была рада, что родилась красивой. Она промолчала. От радости у нее кружилась голова. -- Вам повезло, Маша Семенова, -- сказал Артем. Он произнес ее имя и фамилию с такой значительностью, что Маша уже увидела их в титрах на телеэкране. -- А почему это мне повезло? -- спохватилась она. Артем принялся копаться в ящике своего стола. -- А потому, милая Маша... -- Тихо икнув, он отыскал еще какую-то коробочку и вытряс из нее таблетку. -- Потому что на всем телевидении вы не найдете человека, который лучше меня смог бы натаскать вас для нашей собачьей работы!.. А теперь, -- сказал он, отправив таблетку в рот, -- ступайте в отдел кадров и заполните необходимые документы. Жду вас в понедельник в десять. Не опаздывайте. Договорились? -- Договорились, -- кивнула Маша. -- В понедельник в десять. Голова у нее по-прежнему кружилась. Она уже взялась за дверную ручку, чтобы вприпрыжку пуститься в отдел кадров, как вдруг Артем Назаров щелкнул пальцами. -- Вы же меня так и не спросили, что такое ассистентка! Маша покраснела. -- Я подумала, что... -- Совсем не то, что вы подумали, -- сказал он со своим коротким сухим смешком. -- Вы будете готовить для меня короткую сводку поступающих из города новостей и перепечатывать ее на машинке. Я же буду отбирать из них те, что пойдут в эфир, и передавать одному из комментаторов, который вместе с группой займется их освещением. Усекли? -- Усекла, -- сказала Маша с улыбкой. -- В понедельник в десять утра, -- проговорил он. -- И запомните, кофе должен быть в меру крепким и горячим. Ее ничуть не удручало, что придется подавать кофе и печатать на машинке. Она уже видела свое имя в завершающих новости титрах. Теперь она работала на телевидении. Выходя из здания телецентра, она еще раз обернулась и послала в направлении телебашни воздушный поцелуй. x x x В воскресенье утром Маша размышляла о том, что если не расскажет Эдику о встрече с Артемом Назаровым, а главное, о ее результате, то выход на работу может быть осложнен. Солгать Эдику? Она рассматривала и этот вариант, но в этом случае лишь оттягивала неизбежное объяснение. Неизбежность и окончательность -- вот то, что ее всегда пугало. После прошлого приступа Эдик строго-настрого запретил Маше даже упоминать о том, что могло его расстроить. В данное время он проходил оздоровительный курс у дорогого врача, и ничто не должно было повредить лечению. -- Я требую, чтобы меня не волновали! -- заявил он. -- Волнения отрицательно сказываются на моей работоспособности. Это вредит работе. Конечно, отец будет рад, если я прибегну к его помощи, однако я намерен добиться полной независимости и должен работать как вол. -- А твой врач, разве он не посоветовал тебе снизить нагрузки? -- спросила Маша. -- Он будет советовать то, что я ему скажу. Иначе, за что он получает деньги? Он говорит, что прежде всего мне надо контролировать свои эмоции. Если у меня расстраиваются нервы, то я теряю самоконтроль. А когда я теряю самоконтроль, то падает моя работоспособность. А когда падает моя работоспособность, то я начинаю нервничать еще больше. Получается порочный круг. Своего рода обратная связь... Это очень хороший и дорогой доктор. Он так говорит. Кроме падения работоспособности Эдика волновало и другое падение. Впрочем, с тех пор как Маша вошла в форму дело в этом смысле значительно улучшилось. Однако, когда он лез со своей эрекцией к ней в постель, то снова подвергал расстройству свою нервную систему. -- Черт! -- ворчал он. -- Ты опять вставила диафрагму? Я хочу ребенка. Пойми, я приближаюсь к критическому возрасту, когда иметь детей будет для меня затруднительно. Из-за этого я нервничаю, это расшатывает мою нервную систему и падает моя работоспособность! В то воскресное утро Маша сидела в постели и смотрела, как Эдик занимается приседаниями на ковре. Кажется, их прописал ему все тот же дорогой доктор. Особенно ревностно он выполнял одно специальное ориентальное упражнение -- сидя на корточках, кряхтя напрягал сфинктер, что должно было чрезвычайно благоприятно сказаться на потенции, а также было полезно и в геморроидальном отношении. -- Если ты забеременеешь сейчас, -- рассуждал он в паузах между кряхтениями, -- то ребенок может родиться уже в сентябре... "Шиш тебе", -- подумала Маша. День прошел, и наступил вечер. Обычно в субботу к вечеру к ним на Пятницкую заявлялись родители Эдика. Традиционные общесемейные ужины составляли основу концепции мирного сосуществования. Свекровь обучала Машу искусству изысканной кулинарии. В частности, как готовить рыбу-фиш, фаршмак, а также коржики с медом и орехами. А Эдик общался с папашей, который, со своей стороны, учил его уму-разуму. Маша была вовсе не против того, чтобы овладевать кулинарным искусством, однако ей казалось, что совместные субботние ужины нужны свекрови исключительно для того, чтобы всласть покритиковать невестку, а свекру -- чтобы... Впрочем, и свекру для того же самого. И главной темой становилось, естественно, деторождение вкупе с плодовитостью. -- Дети мои, -- начинал свекор, вытирая с толстых губ остатки куриного заливного, -- по-моему, вы уже достаточно отдохнули и вам пора заняться делом! Я давно мечтаю стать дедушкой. Свекровь тут же бросала на Машу подозрительный взгляд, который та мужественно выдерживала. Не дожидаясь, пока взгляд матери перекочует на него, Эдик поспешно говорил: -- Ты у нее спроси, мама. Я тут ни при чем. На что свекровь отвечала: -- Ну если бы я была ее мужем, я бы знала, что мне делать. -- Конечно, -- добавлял свекор, -- в этом, как и в любом деле, необходимо лишь все точно рассчитать. После чего свекровь принималась гладить сыночка по голове, а свекор смотрел на Машу так, что та невольно задавалась вопросом, какие именно расчеты имеются в виду. x x x Но в эту субботу из правила было сделано исключение. Маша заранее упросила Эдика, чтобы они отужинали вдвоем. Что касается кулинарии, то в этом смысле она приложила все силы, чтобы ассортимент соответствовал традиции. Еще накануне она расстаралась как никогда, проведя на кухне полный рабочий день. Взглянув на накрытый стол, Эдик был приятно поражен. Маша терпеливо ждала, пока он основательно пройдется по холодным закускам. Он быстренько подмел под водочку фаршированного судака и легко ополовинил заливное. Заметив, что Маша так и не притронулась ни к одному из блюд, он пробормотал с набитым ртом: -- Ты все еще на диете или задумала меня отравить? -- Нет, Эдик, -- осторожно начала она, -- я хочу с тобой поговорить. -- Угу, -- кивнул он, что, по-видимому, означало благоволение и готовность одновременно кушать и слушать. -- Эдик, -- продолжала она, -- я устроилась работать на телевидение. Ассистенткой режиссера программы новостей. С понедельника. Зарплата небольшая, но есть еще премия и все такое. Если бы ты знал, как мне не терпится приступить! Слова выдавливались из нее кое-как. Не столько от волнения, сколько от страха. Единственное, чего она хотела, поскорее покончить с этим разговором. В отличие от Маши, Эдик первым делом поинтересовался, что значит "небольшая зарплата", а главное, "и все такое". Впрочем, сделал он это чисто автоматически. Просто отработанный рефлекс. На самом деле, до него еще не дошел смысл ее слов. У него на лице все еще было написано гастрономическое умиротворение. Маша даже подумала, что он, быть может, отреагирует добродушно и скажет что-нибудь вроде: "Бог в помощь, развлекайся, если тебе так хочется..." Эдик медленно отложил вилку, промакнул губы бумажной салфеткой, дожевал то, что еще оставалось у него во рту, и, прищурившись, взглянул на жену. Потом слегка побледнел. Потом снова промакнул губы салфеткой. Потом наконец сказал: -- Ты все устроила за моей спиной. Ты даже со мной не посоветовалась. Маша наивно хлопала глазами и не отвечала. Она уже изготовилась схватить стакан воды на тот случай, если у Эдика начнется нервный приступ. Грозовые сгущения в атмосфере были очевидны, однако ее страх вдруг прошел. Она знала, что на этот раз никакого "приступа" не последует. Впрочем, это уже не имело особого значения. Что бы ни случилось, на следующий день она выйдет на работу. В ее жизни впервые что-то стало происходить по ее воле. Эдик проиграл сегодняшнее сражение, как проиграет, без сомнения, и всю войну. Последнее, как это ни странно, скорее огорчало Машу, чем радовало. Ее глупое замужество закруглялось самым внезапным образом, и она этого не ожидала. Добившись того, о чем мечтала, она не была готова воспользоваться плодами своей победы. Ей, доброй душе, даже захотелось как-то успокоить полупарализованного Эдика. Или хотя бы объяснить, что она отнюдь не планировала заходить так далеко... Не хватало еще перед ним оправдываться! К тому же Эдику вряд ли будет приятно, если его начнет успокаивать женщина, которая только что хватила его серпом между ног. Именно такая гипербола родилась в ее воображении. Именно "между ног". Не в сердце же она его поразила в самом деле! К делам сердечным все происходящее не имело ни малейшего отношения. Они долго молчали. Эдик не сводил с нее "тяжелого" взгляда, который в данный момент был ей все равно что слону дробина. Молчание ее также нисколько не уязвляло. Тогда Эдик встал из-за стола. Даже не сказал "спасибо", которым обычно одаривал ее, словно царской милостью. Он отправился прямо в спальню, сел на постель и стал расшнуровывать ботинки. Убрав со стола, Маша медленно разделась, умылась, расчесала волосы и надела ночную рубашку. Когда она вошла в спальню, Эдик уже лежал в постели, повернувшись спиной. Маша включила ночник и поуютней устроилась с журналом на своей половине. Едва она начала вникать в современный любовный роман неизвестного автора, который как будто приглашал свою далекую читательницу-незнакомку вступить с ним в заочно-астральную близость, едва она увидела воображаемого партнера в волнах волшебного, искрящегося моря и ощутила знакомый трепет, коснувшись ладонью своего живота, как вдруг ожил Эдик, с протяжным вздохом повернувшись к ней лицом, приподнялся на локте и, вырвав у нее из рук журнал, раздраженно швырнул его на пол. -- Я решил не запрещать тебе работать. Пусть тебя сама жизнь проучит. Если тебе не хватает острых ощущений, то скоро ты узнаешь, что такое -- зарабатывать себе на жизнь! Уж я об этом позабочусь. Моему терпению тоже есть предел. Странное, двойственное чувство испытала Маша. С одной стороны, она поняла, что ей с Эдиком не суждено прожить вместе долгую счастливую жизнь и умереть в один день. С другой стороны, она вдруг впервые ощутила к этому человеку что-то вроде привязанности. Ей даже захотелось сказать ему, что еще, может быть, не все потеряно, что у них еще есть шанс... Ничего глупее, конечно, и быть не могло. Эдик Светлов все равно бы ее не понял, а она не смогла бы объяснить. В конце концов, и она, Маша, что-то теряла в этой комбинации, а не только ее бедный Эдик. Она даже не стала возражать, когда он выключил свет и забрался к ней под одеяло. Он овладел ею со всем возможным для себя ожесточением и страстностью. Это было ново для обоих. И все потому, что оба были равны в постели перед лицом грядущего. XI Блуждания по центру Москвы порядком измотали Машу. Придя домой и взглянув на себя в зеркало, она едва узнала ту, что смотрела на нее из-за стекла. Синие круги под глазами, скулы туго обтянуты кожей, а спутанные волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Особенно удивил дикий взгляд ее собственных глаз. Точно такие же взгляды она ловила там -- на Кавказе, и удивлялась им... Словом, общее впечатление самое что ни на есть прискорбное. Вдобавок куртка запылилась, а кожаная юбка и ботинки заляпаны желтой грязью -- извозилась, когда пробиралась через двор Клавдии Ивановны и Михаила Палыча. В голове словно работал автопилот, который уже составил план ближайших манипуляций -- принять ванну, переодеться и немного подкраситься -- пока не приехали Рита и Иван. Она должна была успеть замаскировать тоску, с которой вернулась из командировки. Хотела она того или нет -- все ее мысли были о Волке. Воспоминания о нем продуцировались с отчетливо параноидной симптоматикой. Она попеременно представляла его, то стоящего на военном аэродроме -- влюбленного и печального, то лежащего в постели с ранимой и скучной Оксаной, которая, стиснув зубы, одаривает его своими супружескими дарами за верность и кротость. И глупо было надеяться, что нежный полковник ведет себя с ней иначе, чем с Машей... Маше вспомнились их прекрасные и сумасшедшие разъезды по мятежному Кавказу, где в каждой рощице могла затаиться смерть, а они находили там мимолетное пристанище, чтобы, как говорится, заняться любовью. Они были увлечены друг другом, даже когда он был за рулем, а она сидела рядом. У них было больше шансов врезаться в придорожный столб, чем нарваться на засаду. Однако, казалось, объятия под прикрытием буйной растительности и на жестких сиденьях армейского джипа не насыщали их, а лишь разжигали, и, возвращаясь в гостиницу на ночь, они набрасывались друг на друга с пылом и непредсказуемой изощренностью двух маньяков. Разве это нормально, люди добрые? Разве это любовь -- трахаться до кругов под глазами и в глазах? В какой-то момент Маша даже содрогнулась от мысли, что, не дай Бог, едет крыша, что в ней проснулась патологическая бешеная нимфоманка. Этого еще не доставало!.. Каким пустым и бесприютным показалось теперь Маше ее московское жилище -- однокомнатная квартира, которую она хотя и снимала, но которую, пусть временно, старалась сделать своим домом. Повсюду лежала густая и тяжелая московская пыль. Письменный стол был заставлен сувенирами и безделушками, привезенными бог весть откуда и о многом напоминавшими. Теперь между ними поместились осколок гранаты, разбитый плеер и шеврон, какие носят в полевых условиях полковники -- вот и все кавказские "трофеи". Рядом старая фотография еще молодых родителей, которые улыбаются из рамочки, словно они ей не родители вовсе, а друзья-ровесники. Иллюзия... А у нее даже не поднимается рука, чтобы набрать их номер и сообщить о своем приезде. Свинство, конечно. Все домашние растения засохли -- увяли и поникли в своих горшочках. Гордость Маши -- растения, которые с такой заботой и трепетом растила на подоконнике и, уезжая, оставила здесь, чтобы они могли пить свет утреннего солнца. Стало быть, и в их гибели виновата эта война. Вода в тазиках, куда она предусмотрительно поместила цветочные горшки, увы, испарилась, как рано или поздно, все испаряется. Пестрый бухарский ковер на полу -- единственное, что показалось ей вечным и умиротворяющим. Полтора года назад, при разводе с Эдиком, она любой ценой была готова сохранить его при себе. Эдик, слава Богу, судиться не стал. Его вполне устроил вариант раздела. Она взяла ковер, а все прочее оставила. В том числе, конечно, и бриллианты, подаренные ей его родителями к свадьбе. -- Если уж ты решила стать деловой и самостоятельной женщиной, то можешь и сама обзаводиться драгоценностями, -- рассудил Эдик. Маша не спорила. По сравнению с ковром, на котором можно было валяться обнаженной и мурлыкать от удовольствия, бриллианты свекрови были теми самыми камнями, которые наступило время разбрасывать. Что стоило отказаться от них, если она отказалась от такого сокровища, как Эдик. Теперь она впервые почувствовала, что независимость, кроме всего прочего, приносит еще и одиночество. Чемодан и дорожная сумка лежали около кургузой софы по-прежнему нераспакованными. Маша бросила их здесь вчера вечером -- перед тем как завалиться спать после возвращения из аэропорта. Мама, как-то раз навестившая эмансипированную дочь в ее новом жилище, только скривилась при виде этой самой софы, а сестра Катя заметила, что подобная убогая лежанка без слов говорит о том, как пренебрежительно Маша относится к своей личной жизни. "Постель тебя попросту не интересует!" -- укоризненно покачала головой Катя. Маша ничего не ответила. Можно подумать, что в голубом Эдиковом спальном гарнитуре она находила бездну интереса!.. Она-то знала, что главный аксессуар личной жизни не какая-то там кровать, а ее собственное роскошное тело. И вот, сняв куртку и ботинки, Маша стояла перед зеркалом и критически рассматривала своего двойника. Возможно, она выглядела так отвратительно, потому что попала в окружение предметов, которые успели от нее отвыкнуть и сделаться чужими. Там, на Кавказе, она выглядела совершенно иначе. Неужели, благодаря тому, что вокруг была война и смерть. "В тот день в Минеральных Водах я сразу влюбился в тебя!" -- говорил ей полковник Волк. Она пристально смотрела на себя в зеркало. До тех пор, пока, наконец, идентифицировала свое отражение. Ба, да это старая подруга! Эту молодую особу она знала еще девственницей, зналась с ней на Патриарших, а потом и на Пятницкой. Как бишь ее зовут?.. Впрочем, между близкими подругами можно обойтись и без имен. Например, просто "киска моя". А она была ей близка, даже очень близка. Из своего Зазеркалья она наблюдала, как Маша одевается и раздевается, как разговаривает по телефону или читает. Как плачет или смеется. Как занимается любовью... И Машу, надо сказать, ничуть не смущало такое беззастенчивое соглядатайство. Напротив, она вполне сочувственно относилась к неподдельному интересу, который проявляла молодая особа, желавшая узнать, в чем именно состоит удовольствие, которое якобы испытывала Маша, когда посторонний мужчина внедряется в ее плоть. И никакой ревности во взгляде. Что-то вроде легкой иронии. Уж она-то знала цену всем этим банальным ухаживаниям, попойкам и "деловым" свиданиям. Уж она-то знала, что где-то есть и другая жизнь... А тем временем терпеливо наблюдала, пока месяцами и неделями Маша маялась без цели и без работы, не сознавая, дурочка, собственной самодостаточности. Она смотрела из зеркала, готовая в любой момент предложить совет, покровительство и чуткое руководство... Правы сказочники, считавшие, что отражение живет своей независимой жизнью. Маша представила себе, как на какой-нибудь дружеской вечеринке, когда все вокруг уже изрядно теплые и около уже топчется легковоспламеняемый ухажер, эта молодая особа подхватывает ее, Машу, под руку и утаскивает подальше от случайных соблазнов. Вот они поднимаются в лифте домой, она заботливо поддерживает ее, заводит к себе в квартиру, нежно устраивает в кресле и, опустившись перед ней на колени, протягивает бокал холодного белого вина или чашечку горячего кофе -- по выбору. "Ну и загуляла ты сегодня, киска моя!.." -- шепчет она, а Маша закрывает глаза и слушает тихую и сладкую лесть той, которая обещает научить ее счастливой и беззаботной жизни... А может быть, из зеркала на нее смотрит лишь маска, которой коварно воспользовался некто, дурно воспитанный и обремененный темным прошлым?.. x x x ...Вдруг раздался телефонный звонок, который мгновенно вернул Машу к реальности. Однако она медлила и не спешила взять трубку. Похоже, это не междугородка. Сейчас это ей совсем ни к чему. -- Звоню тебе весь день! -- услышала Маша. -- Тебе не кажется, что я волнуюсь? Маша сразу узнала милый голос. -- Рита, я так рада, что ты позвонила! -- воскликнула она. -- Где ты была? Маша вздохнула. -- Ездила к родителям Ромы. -- Так я и подумала. Молодец. Ты их очень поддержала. -- Я сама себя поддержала, -- просто ответила Маша. -- Мне было так плохо... -- Нам тоже плохо. Без тебя. К восьми мы с Иваном подъедем. Ты не возражаешь? -- Да что ты, Рита! Сейчас же принимаюсь за уборку. У меня тут полная разруха. -- Не глупи! Не переутомляйся сегодня. Плюнь на все. Лучше отдохни. Здоровье дороже. Не забывай, что ты должна содержать себя в полном порядке. -- Я в порядке, Рита, -- сказала Маша, но без особой уверенности. -- Я всегда в полном порядке. -- Знаю, знаю, ты героическая личность. Вот поэтому я и волнуюсь! Поговорив с Ритой, она приняла душ, переоделась и с помощью жидкой пудры принялась колдовать над своим лицом, пытаясь замаскировать ужасные синие круги под глазами. Ее руки слегка дрожали, но она действовала уверенно и умело. "Физиономия!" -- вздохнула она. Эффект, прямо скажем, нулевой. Где та ослепительная молодая женщина, которая птичкой выпархивала из объятий бравого полковника? Где отливающая золотом любви кожа? Где влажные, сверкающие глаза, влекущие туда-не-знаю-куда?.. Все осталось там... А здесь суетится какая-то жалкая дамочка, истлевшая и сопревшая от одиночества. Комок нервов, считающий себя деловой и независимой женщиной. Еще лет двадцать такой независимости и можно с полным правом претендовать на местечко в доме для престарелых ветеранов отечественной журналистики -- если к тому времени еще будут такие заведения и вообще престарелые ветераны -- сиди себе на лавочке, прикармливай из кулька всякой дрянью голубей и кошек... Закат женщины, которая боялась любви. x x x Наконец приехала Рита с мужем. Под вечер на улице засеял дождь, и, войдя, они неловко топтались в крошечной прихожей у порога, встряхивая мокрыми волосами и разуваясь. В каплях дождя рыжие волосы Риты были особенно прекрасны, о чем, не удержавшись, Маша тут же и высказалась. -- А вот ты, милая моя, выглядишь так... -- Рита помедлила, не сразу подобрав достойное сравнение, -- как будто бежала из преисподней... Если бы Рита знала, насколько она, сама того не ведая, оказалась близка к истине. -- Ну вот ты и дома, -- сказал Иван Бурденко, ласково тиская Машу. -- Не слушай женщину. Слушай мужчину. Ты просто прелесть. Только очень уставшая. -- Разве я говорила, что она не прелесть? -- возмутилась Рита. -- Спасибо, -- ответила Маша и взяла Риту под руку. -- Честно говоря, я действительно побывала в аду. Иван вился около них. Для закоренелого телевизионного функционера у него была прекрасная фигура -- о чем Маша незамедлительно ему сообщила. -- Я держу его в тонусе, -- усмехнулась Рита, а смущенный Иван со словами "пойду засуну шампанское в морозильник" исчез на кухне. -- Я по тебе очень скучала, -- сказала Рита, усаживаясь на кургузую софу. -- Я тоже, -- отозвалась Маша, чувствуя, как внимательно всматривается в нее подруга. -- Когда у вас там все это случилось, я была просто в шоке. Я чувствовала, что должна что-то сделать, как-то тебя поддержать, но я не знала как. Ведь даже связаться с тобой по телефону -- и то проблема. -- Ничего и не нужно было делать... -- Маша подумала о полковнике Волке, для которого таких проблем не существовало. -- Когда все так плохо, что хуже некуда -- что тут поделаешь? Иван вернулся в комнату. -- Ты уже сказала Маше? -- спросил он. Его черные глаза нетерпеливо заискрились. -- Еще нет, -- спохватилась Рита, хлопая себя по лбу. -- Как ты посмотришь на то, -- обратилась она к Маше, -- что у тебя будет своя собственная программа, настоящее шоу? Есть люди, которые хотят тебе его предложить. Премьера запланирована на конец года. -- Мощная поддержка, почти неограниченные возможности, -- добавил Иван. -- А главное, прекрасные условия и полная независимость. В планах -- поездки по всему миру... Это будет не работа, а райское наслаждение!.. Оба смотрели на Машу в ожидании, когда та наконец отреагирует на новость. Рада она или нет? Однако Маша лишь с недоумением переводила взгляд с одного благодетеля на другого. -- Ну что? -- не выдержала Рита. -- В каком смысле? -- Разве это не здорово? -- воскликнул Иван. -- А что тут здорового? -- пожала плечами Маша. -- Неужели вы думаете, что я приду в восторг от перспективы вести какое-то там шоу? Почему вы решили, что должна прыгать от счастья? Супруги слегка оторопели. -- То есть почему бы и не прыгать?.. -- промолвил Иван. -- Конечно, вы приложили немало сил, чтобы устроить мою жизнь, -- продолжала Маша с горькой усмешкой. -- Но вам не кажется, что моя жизнь -- это все-таки моя жизнь. -- Кто же с этим спорит? -- мягко сказала Рита, которая быстрее мужа сообразила, что с Машей что-то неладно и куда она клонит. Вернее, не столько сообразила, сколько почувствовала. -- Мы просто подумали, что, вместо того чтобы снова окунаться в эту войну, тебе лучше переменить амплуа. Не все же тебе носиться с репортажами. Пора бы взяться за что-то покрупнее... -- Спохватившись, она умолкла, но поздно. -- А это, по-вашему, мелко? -- огрызнулась Маша. -- Рита не то имела в виду, -- пришел на помощь жене Иван. -- Ты геройская женщина -- спору нет. С этой точки зрения твои репортажи с Кавказа приравниваются к подвигам Павки Корчагина... Но речь сейчас, пойми, не об этом! -- Он вздохнул. -- Кроме того, войне скоро конец... -- Скоро? -- дернулась Маша. -- Одна война, другая война. На наш век их больше чем достаточно... Подумай, тебе предлагают совершенно новое дело. Ты побываешь в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Риме... Когда ты займешься новой работой, ты забудешь обо всем на свете. Это просто сказка! Меряя малое пространство перед окном нервными шагами, Маша чувствовала, что ее охватывает паника. Дело не том, что она и сама недавно решила покончить со своей кавказской эпопеей. Она пришла в ужас при мысли, что это может решить за нее кто-то другой -- пусть даже самые близкие люди, которые не желают ей ничего, кроме добра. Она представила, что, сами не понимая, они могут отнять у нее часть ее мира -- ту часть, которая называлась полковником Волком. Если уж она что-то и решится отсечь, то сделает это сама. -- Вот что я вам скажу, дорогие мои, -- как можно спокойнее начала Маша, взяв себя в руки. -- Я чрезвычайно признательна вам обоим за заботу, но мне нравится делать то, что я делаю. И я бы хотела снова отправиться на Кавказ! -- заявила она с такой решительностью, которая и для нее самой явилась полной неожиданностью. Иван Бурденко совсем сник и потер кулаком глаза, словно еще надеясь, что все это сон и на самом деле Маша не сошла с ума, чтобы снова лезть в пекло. -- Пойду открою шампанское, -- уныло сказал он. -- Я все прекрасно понимаю, -- вздохнула Рита. -- Понимаю, что можно чувствовать, когда у тебя на глазах убивают коллегу. Но еще я знаю, что тебе нужно постараться отвлечься, иначе ты зациклишься на этом и замучаешь себя. Поэтому я и решила, что тебе стоит сменить жанр. -- Я согласилась приехать сюда только потому, что наступило небольшое затишье. Это только вопрос времени. Боевики переформировываются, чтобы нанести новые удары. Они готовы драться еще сто лет. А может быть, и дольше. Они не знают другой истории, кроме войны... Если там не будет никого, кроме военных, это будет продолжаться вечно. Я должна быть там! -- Как профессионал ты совершенно права. Хотя и кроме тебя найдутся желающие развивать эту тему. Главное, ты была первая. Теперь тебе нужно остановиться. Ты женщина, ты уже достаточно показала себя, и нет ничего, из-за чего тебе стоило бы туда возвращаться... "Нет, есть!" -- едва не вырвалось у Маши, но она успела прикусить язык. -- Я с самого начала была там, -- сказала она немного погодя. -- Все происходило у меня на глазах, и мне кажется, я знаю, где искать правду. Если придут другие, им придется долго разбираться в самых простых вещах... Даже если кому-то и хочется во что бы то ни стало проявить себя -- потому что другой возможности у них нет. Вот они бы с радостью схватились за ваше позолоченное шоу! -- Они бы схватились... -- проворчала Рита. Иван Бурденко снова появился в комнате. На этот раз он нес поднос, на котором стояла бутылка шампанского и три фужера. -- Вот что я подумал, Маша, -- сказал он, словно принимая от жены эстафету в разговоре. -- Ты говоришь, что знаешь, где искать правду. А мне кажется, что ты замкнулась на одной проблеме и что изнутри тебе не удастся увидеть никакой правды. Похоже, что эта война действительно надолго. Может быть, на много лет. Как на Ближнем Востоке, в Ирландии, на Балканах... Такие войны ничем не кончаются, да и химически чистой правды там доискаться невозможно. Такая правда, какую ищешь ты, испаряется в тот самый момент, когда на убийство отвечают убийством. Можно лишь подсчитывать трупы с обеих сторон. Как ты собираешься определять, кто прав, а кто виноват? Чья земля? Кто пришелец, а кто хозяин? Кто агрессор, а кто жертва агрессии? Разве не случается так, что тот, кто был изначально прав, оставляет за собой несравнимо больше трупов, чем тот, кто выстрелил и убил первым? Можешь ты представить себе этого "правого", который бредет по колено в крови "виноватого". Кроме того, когда идет резня, главные виновники драки спокойно стоят в стороне от места событий и наблюдают. А еще дальше от драки, говорят, стоит сам Господь Бог и тоже наблюдает за теми и другими... -- Иван! -- воскликнула Рита. -- Я никогда не слышала, чтобы ты отличался таким красноречием! -- Не знаю... -- снова смутился тот. -- Что-то нашло... Действительно больно смотреть на всю эту мерзость. -- Знаете что, милые мои, -- проговорила Рита, -- иногда мне кажется, что телевизионщики и вообще журналисты -- если принять ту картину, которую нарисовал Иван, -- находятся где-то между истинными виновниками войны и Господом Богом... -- И поэтому нужно сидеть и пить шампанское? -- горько усмехнулась Маша. -- У тебя есть другие предложения? -- пожала плечами Рита. -- Если ты уже выяснила для себя, кто прав, а кто виноват, тебе, героической женщине, остается только поддержать "правого" с оружием в руках. Ведь воюют же, говорят, в партизанских отрядах и женщины. А поскольку ты -- журналист, то можешь долбать врага и другими подручными средствами. Камерой, например. Или микрофоном. -- Надеюсь, ты говоришь в переносном смысле? -- пошутил Иван, стараясь как-то смягчить страсти. -- Нет, она совершенно права! -- ожесточенно воскликнула Маша. -- Иногда у меня действительно чешутся руки самой вмешаться в драку!.. Если бы только знать, на чьей стороне... -- вздохнув, добавила она. -- То-то и оно, -- в тон ей вздохнул Иван. -- К этой войне привыкнут и уже привыкают, как к любой другой. Наши уважаемые телезрители, как бы ты ни старалась, все равно начнут клевать носом на ночных новостях... -- Я сам иногда засыпаю, -- честно признался Иван. -- Потом приходиться вставать и выключать телевизор. -- И еще мне бы хотелось, чтобы ты поняла, Маша, -- начала Рита, нежно обнимая подругу, -- эта поганая война унесла не одну жизнь журналиста. А сколько еще погибнет!.. Война ненасытна, поверь. Она готова сожрать каждого, кто ей себя предлагает. -- Значит, пусть другие?.. Как Рома?.. -- подняла брови Маша. -- Не беспокойся, киска моя, в любое время ты сможешь отдать на заклание и себя. Тебе только спасибо скажут. -- Ну-ну, подружки! -- попытался урезонить их Иван. -- Дай мне высказаться! -- резко обернулась к мужу Рита, и тот умолк. -- Я не собираюсь задевать ее высокие чувства. У меня тоже есть идеалы!.. Но в данном случае я хочу напомнить нашей смелой девочке, что телевидение -- это тоже своего рода драка. Здесь можно либо круто подниматься вверх, либо кубарем катиться вниз. Третьего не дано. -- Что ты хочешь этим сказать? -- нахмурилась Маша. -- Когда начался военный конфликт, -- не выдержав, встрял Иван, -- твои первые и единственные кавказские репортажи действительно стали сенсацией. Потом к войне привыкли и привыкли к репортажам. -- В профессиональном смысле ты просто пробуксовываешь на месте... -- продолжала Рита. -- Тебе самое время переключиться на совершенно новое яркое дело. -- Ты делала убойные репортажи, а теперь будешь делать гениальное шоу! -- воскликнул Иван. -- Замолчите! -- со слезами на глазах вскричала Маша. -- Конечно, я тварь неблагодарная, но я буду делать то, что считаю нужным. Найдите себе более сговорчивую протеже и ее опекайте! Вам стоит только в окно крикнуть -- и сбегутся паиньки, которые будут вести ваше чертово шоу еще лучше меня!.. Рита побледнела. -- Как ты только можешь так говорить! -- завздыхал Иван, всовывая в руку Маше бокал с шампанским. Никакая ты не протеже. Просто мы тебя любим. -- Ну знаешь! -- задохнулась от возмущения Рита. -- Тебя там бешеный волк часом не покусал? Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы в ту же самую секунду не раздался телефонный звонок. Междугородка. Последняя непреднамеренная реплика Риты о волке да еще телефон, рассыпающий отрывистые нетерпеливые звонки, -- слишком жестокое испытание для бедной Маши. Не в состоянии взять телефонную трубку, задыхаясь от слез, она только слабо махнула рукой, чтобы Рита поговорила вместо нее, а сама закрыла лицо ладонями и горько зарыдала. Нахмурившись, Рита взяла телефон и отправилась на кухню, а Иван остался утешать Машу. Маше показалось, что прошла вечность. А прошло-то всего несколько минут. Рита вернулась из кухни, села рядом и крепко-крепко обняла ее. -- Глупенькая, -- укоризненно улыбнувшись, прошептала Рита, -- тебе нужно было мне хотя бы намекнуть на это! -- Прости меня, Рита... -- всхлипнула Маша. -- Что за секреты такие? -- живо поинтересовался заинтригованный Иван. -- Можно рассказать при нем? -- спросила Рита подругу. -- Рассказывай... -- вздохнула та. -- Так вот, -- многозначительно начала Рита, -- мужчина. В этом нет никаких сомнений. Представился как Александр Волк. -- Вовк... -- поправила Маша. -- Фамилия такая. По-украински "волк". Только и всего. -- Я и говорю волк, -- усмехнулась Рита. -- Между прочим, у него выражение сексапильный голос. Мужественный то бишь. Ему бы диктором быть и зачитывать важные правительственные заявления. -- Прекрати! -- обиделась Маша. -- Правда, Рита, -- строго добавил Иван, -- не хулигань! -- Что он сказал? -- прошептала Маша. -- Тебе это явно не безразлично, -- заметила подруга. -- Безразлично! -- поспешно воскликнула Маша. -- А между тем он просил тебе передать довольно странные вещи. Во-первых, привет с Кавказа, во-вторых, что он тебя любит, а в-третьих... ах, да! Что отправляется в поле и позвонит тебе сразу по возвращении... Я что-то не очень поняла, какое такое поле в горах Кавказа? -- Кажется, вы оба были правы... -- проговорила Маша, задирая подбородок, словно хотела, чтобы слезы обратно вкатились ей в глаза. -- Наверное, мне и правда лучше заняться этим шоу-Иван расхохотался. -- Да ты, Маша, просто вредная девчонка. В тебе сидит дух противоречия -- еще упрямее, чем в моей жене. Ведь это прекрасно, что у тебя появился эдакий мужчина. Теперь я вижу, что у тебя есть самые веские основания, чтобы снова отправиться на Кавказ... Мы это обсудим с кем следует. Больше нет проблем? -- У него жена. -- Вот мерзавец! -- вырвалось у Риты. -- Как женился, так и разженится, -- преспокойно заявил Иван, словно сам проделывал это каждый день. -- Не вижу никаких проблем... Вот только о каком поле он говорил? Насколько я понимаю в географии, это не имеет никакого отношения к сельскому хозяйству. Стало быть, это поле брани и ты спуталась с человеком в погонах. До Маши вдруг дошло, что супруги смотрят на нее почти с ужасом. -- Кавказский сюжет... -- сказала Рита. -- Значит, на русскую классику потянуло? Это правда? -- Что спуталась -- да. И что он военный -- тоже. Только здесь теперь все кажется совершенно другим... Я и сама не знаю, чего хочу и что делать. -- Только не нужно рассказывать нам, что этот полковник (ведь он полковник, я полагаю?) верный сын своего отечества, храбро сражается с супостатами и достоин восхищения. Это, я думаю, само собой разумеется. Боюсь, очень скоро у партии войны появится еще одна горячая сторонница. Если уже не появилась... Маша энергично замотала головой. -- По крайней мере, не забывай своего бедного звукооператора, который тоже достоин всяческого восхищения, -- вздохнула Рита. -- Может, действительно Маше стоит подумать о шоу... -- начал Иван. -- Не будь смешным, Ваня, -- оборвала мужа Рита. -- Разве ты не видишь, что она влюблена в него самым пошлым образом. Вот только беда -- у него, оказывается, жена. -- Не такая уж и проблема, -- снова вставил Иван Бурденко. -- Ишь ты какой быстрый, -- возмутилась Рита. -- Ты лучше спроси у нее самой. Муж и жена посмотрели на Машу. -- Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня рушилась семья... -- выдавила наконец та. -- Если на то пошло, -- бесстрашно заявил Иван Бурденко, -- браки заключаются на небесах. -- Вот что, разлучница, -- решительно сказала Рита, гладя Машу по голове, -- через несколько дней мы поговорим с Зориным. У тебя еще есть время все обдумать. Но только не сегодня. На сегодня с тебя довольно. На тебя и так жалко смотреть. -- Ты, наверное, как всегда, права, Рита. Но что мне обдумывать? Единственное, о чем я могу думать -- любит он меня или нет... -- За что боролись, Маша? -- опечалилась подруга. -- Снова поставить всю свою жизнь в зависимость от мужчины? -- Интересная мысль, -- улыбнулся Иван. -- А если это любовь? Как тогда? -- Давайте сменим тему, -- попросила Маша. -- Как поживает господин Зорин? -- Что ему сделается, -- пожала плечами Рита. -- Живет не тужит. -- Тебя вспоминает господин Зорин, -- пошутил Иван и тут же почувствовал, как жена наступила ему на ногу. -- Вот, говорит, Маша Семенова, -- поспешно сказал он, -- какой образец сочетания высокого профессионализма и женственности! Маша едва заметно усмехнулась. XII Зиму и весну Маша усердно припахивала ассистенткой у Артема Назарова. Однажды поздно вечером, когда она отправилась за какой-то официальной информацией в крыло здания, где располагались начальственные кабинеты, она задержалась перевести дух в небольшой уютной приемной с двумя чудесными аквариумами. Заглядевшись на золотых рыбок, она не заметила, как дверь одного из кабинетов распахнулась и перед аквариумом возник мужчина в серебристо-дымчатом костюме и принялся не спеша кормить рыбок. Чуткие ноздри Маши уловили сладковатый аромат сухого корма -- запах, напомнивший о детстве, и она непроизвольно улыбнулась и тут увидела, что мужчина смотрит на нее и тоже улыбается... А через минуту Маша уже сидела в его кабинете и мило беседовала с самим господином Зориным, одним из нынешних "отцов-основателей" и руководителей мощной телевизионной империи. Господин Зорин был высок, благородно-спесив и как бы слегка рассеян. Эдакий вечный студент института международных отношений. На висках -- серебро в тон костюму. На внесезонно загорелом лице то и дело сверкала непринужденно-демократическая улыбка, хотя отливающие никелем глаза оставались при этом абсолютно холодными. Что понравилось Маше, так это его аккуратный рот с безупречно выведенной линией губ. Слова господин Зорин выговаривал исключительно внятно, а язык у него был подвешен на грубовато-иронический американский манер. То ли естественным образом, то ли обдуманно. Впоследствии, кстати, многие работающие в эфире переняли у шефа эту изящную манеру и щеголяли ею даже в серьезных аналитических программах. Так у нас изъясняются голливудские персонажи в горячечной интерпретации синхронных переводчиков. -- Классную хреновину вы вчера учудили у себя в программе, -- сходу выдал он Маше, едва та успела заложить ногу на ногу. -- Те из зрителей, кто еще не спал, должны были обмараться -- от страха или от смеха... -- Благодарю вас, -- скромно ответила Маша. Господин Зорин ухватил со стола какое-то хромированное канцелярское приспособление и от нечего делать принялся перебрасывать его с одной ладони на другую. -- Можно откровенно? -- спросил он и, не дожидаясь разрешения, заявил: -- У тебя, девочка, большое будущее! При этом с откровенным восхищением рассматривал высокую Машину грудь. Маша улыбнулась и покраснела. И принялась крутить на пальце обручальное колечко. А господин Зорин продолжал развивать свою мысль в том духе, что, дескать, это почти невероятный случай, что в такой топорной кузнице кадров, как отдел новостей, обнаруживается подобное яркое дарование. Впрочем, чего в жизни не бывает. Говорят, даже Гагарин сначала работал на комбайне... Тут он наконец обратил внимание на ее обручальное кольцо. -- А что, мадам, -- предложил он, -- расскажите мне, какие у вас жизненные устремления помимо исправного исполнения супружеских обязанностей. Маша со святой простотой начала разъяснять насчет устремлений: -- Мне бы хотелось работать в эфире, делать материалы, касающиеся серьезных политических и социальных проблем. Мне бы хотелось заставить телезрителей почувствовать, что плоскость телевизионного экрана больше не отделяет их от мира, дать им возможность по-новому взглянуть на реальность современной жизни, на... Маша могла бы и дальше продолжать в том же духе, если бы господин Зорин, уже несколько многозначительно покашливающий, не прервал ее: -- Ваш идеализм, дорогая коллега, достоин восхищения, несмотря на то что ваши планы несбыточны... Вы и сами скоро это поймете. Все дело в том, что ни зрителю, ни нам с вами не пойдет впрок, если телевизионный экран перестанет быть манящим, но непреодолимым Рубиконом. Только благодаря этой электронной броне и достигается желаемое эмоциональное напряжение. Сытый, дремлющий на диване обыватель, возле которого телевизор, словно архангел, по капле, в дозах сугубо гомеопатических, вливает в душу свет добра и мрак зла -- вот идеальное положение вещей... За неимением лучшего Маша улыбнулась. Было ясно, что, по большому счету, господина Зорина нисколько не интересуют ее планы. Однако было в Маше что-то такое, что потянуло его за язык. Заложив руки за спину, он принялся расхаживать по комнате походкой журавля и, время от времени посматривая в окно, говорил, явно импровизируя: -- Мы тут как-то смекали, чтобы двинуть в эфир особу женского пола, которая вела бы криминальные новости. А что, идея для нашего параличного телевидения потрясающая. Миленькая мордашка, сообщающая леденящие душу происшествия, сможет разжечь в телезрителях угасшую потенцию и раззадорит рекламодателей. -- Он подмигнул Маше, продолжая вышагивать по-журавлиному перед окном. Вдруг он остановился, круто развернулся и направил свой изящный указательный палец прямо ей в лицо. -- Если уж я берусь за дело, Маша Семенова, то вкладываю в это всю душу. А если я вкладываю всю душу, то, значит, и отдача должна быть со-от-ветст-ву-ю-щей. Естественно, не сдержавшись, Маша рассмеялась. Впрочем, сразу извинилась. -- А вы умеете соответствовать? -- ни мало не смутившись, поинтересовался визави. -- То есть я хочу сказать, понимаете ли вы, что значит делать, как говорится, настоящее дело? -- Да, господин Зорин, -- ответила Маша, сама не понимая, откуда взялось это не то почтительное, не то фривольное "господин". -- Ладно, -- чуть заметно поморщившись, сказал господин Зорин и манерно повел рукой. -- Теперь возвращайтесь к своим служебным обязанностям. Арте-мушка вас уже, я думаю, заждался. Ну а после работы, если я вас правильно понял, вы должны поспешить приступить к исполнению супружеских обязанностей... Впервые в ровном тоне господина Зорина засквозило что-то напоминающее чувство, и Маша, на которую его болтовня относительно ее возможного появления в эфире произвела почти гипнотическое действие, твердо взглянула ему в глаза и скромно уточнила: -- Последнее вовсе не обязательно. -- А раз так, -- мечтательно предложил он, -- может быть, после работы нам поужинать вместе и обсудить наши дела? -- Какие дела, господин Зорин? -- так же скромно поинтересовалась она. Даже в состоянии гипнотической покорности и транса расставить какие возможно точки над "i" -- отнюдь не лишняя мера. -- Ну как же, как же! -- вдруг заволновался он. -- А потрясающая идея насчет того, чтобы вести программу криминальных новостей?.. Не дрогнув, Маша продолжала смотреть прямо в его холодные стальные глаза. -- Вы произвели на меня впечатление, -- медленно сказал он и одарил ее своей безотносительной американской улыбкой. -- После работы я зайду за вами, Маша. Надеюсь, у нас будет чисто деловое свидание. x x x Был уже двенадцатый час ночи, а Артем Назаров и Маша все еще трудились в отделе новостей, составляя и переставляя куски одного трехчастного сюжета. Материал касался работы "скорой помощи". Нужно было выбросить целых четыре минуты, а это существенно снижало забойность репортажа. Материал уже был назначен к эфиру, и они в поте лица прикидывали, как его сократить. Казалось, что каждое слово и каждый кадр имеют решающее значение. -- Женщину, удушившую младенца, которая сама же и вызвала "скорую" и милицию, придется похерить, -- вздыхая, говорил Артем, допивая свой холодный кофе. -- Но ведь так и не дождавшись их приезда, она выбросилась из окна! -- воскликнула Маша. -- Так оно так, но ведь телезрителей не очень-то удивишь нерасторопностью наших служб, -- утверждал Артем. -- А вот парень, который поджег себя у фонтана в ГУМе, и все-таки сильно обгоревший, смотрится куда эффектнее. -- Но у нас уже было одно самосожжение. -- Тоже фиктивное, хотя и в зале суда... -- вздохнул он, закуривая. -- И это заснять не удалось... -- Вот его и надо выбросить, -- предложила Маша. -- Что ты, ни в коем случае! Закопченный потолок зала суда, который, к тому же, накануне частично обвалился из-за протечки сверху, просто прелесть... А перемазанный сажей прокурор, сетующий на бюджетный дефицит! -- Ладно, -- согласилась Маша. -- Вырезаем душительницу, а самосожженцев оставляем. -- Нельзя. Ведь на ее вызов так никто и не приехал, а у тех были в самый короткий срок... -- Ну тогда вырежем мужика, которого покусала бешеная собака и за которым бригада "скорой помощи" гонялась по всей Москве. Еще можно убрать депутата, который по дороге в Думу провалился в канализационный люк. Про политику у нас и так полно сюжетов... -- Ну вырежем, -- снова вздохнул Артем, -- а выиграем только две с половиной минуты. Откуда взять еще полторы? Посмотрев на часы, Маша ужаснулась: -- Боже! Я забыла позвонить домой! Я забыла, что договорилась с Эдиком. Он, наверное, рвет и мечет. Я всегда старалась его предупреждать. Как бы ему не пришлось вызывать "скорую"... Артем Назаров раздраженно завел глаза и нервно подвинул к Маше телефон. -- Звони! У нас до эфира всего ничего. Она набрала номер и с нетерпением ожидала, пока Эдик ответит. После четвертого гудка он наконец взял трубку. -- Эдик, -- сказала Маша. -- Привет. -- Ответом ей сначала было гробовое молчание, а потом возмущенное сопение. -- Эдик, -- повторила она, -- это я. -- Снова гробовая тишина и сопение. -- Эдик, прошу тебя, не молчи. Я просто хотела предупредить тебя, что жива и здорова. Мне очень жаль, но я совсем потеряла счет времени. Я все еще на работе. Эдик, ты меня слышишь? -- Прекрасно, -- сказал он натянуто. -- Как мило, что ты соизволила позвонить. Я пытался разогреть себе пиццу и только что сжег микроволновую печку. -- Какое несчастье, Эдик... Но пиццу ты все-таки разогрел? -- Пропади она пропадом твоя пицца! Ты знаешь, сколько стоила печка? -- Прошу тебя, Эдик, -- зашептала Маша в трубку. -- Поешь что-нибудь. Я не могу сейчас ссориться. Честное слово, я тоже очень огорчена, но у нас тут тоже горит материал о скорой помощи... -- Ах, значит, ты все-таки огорчена. Ну спасибо! А я уже думал, что тебя ничто не в состоянии огорчить. Еще бы, ведь ты у нас теперь ассистентка на телевидении! Зарплата, правда, "небольшая", но зато "премия и все такое"! -- Эдик отбросил сдержанный тон и перешел на визг. -- Значит, ты собираешься сидеть с твоей долбанной скорой помощью, а я должен сидеть голодным да еще со сломанной печкой?! -- вопил он в полную силу своих легких. -- Зачем мне этот гемо... Артем нервно ходил взад вперед около молчаливого монитора и время от времени давал раздраженный щелчок по лбу кому-нибудь из появляющихся на экране коллег. Теперь или никогда, решила Маша и тоже завопила: -- Да пошел ты со своим геморроем!.. И так хрястнула на рычаг телефонную трубку, что Артем едва успел поймать подскочившую со стола чашечку из-под кофе. -- Благодарим за внимание, дорогие москвичи и гости столицы, -- пробубнил он, поднося чашечку ко рту вместо микрофона. -- Еще одна супружеская лодка разбилась о быт, и вы могли наблюдать это захватывающее зрелище в прямой трансляции благодаря нашим генеральным спонсорам... x x x Они отправились ужинать в небольшой ночной ресторан, где, по словам господина Зорина, "хорошо мечтается". Это и правда было весьма достойное заведение. Бандитов минимум, а проституток еще меньше. А главное, здесь можно было съесть порционного омара без удовольствия лицезреть при этом на эстраде эротически обнажаемую задницу. Маша медленно пережевывала деликатное мясо номенклатурного морского обитателя, пила белое итальянское вино и пыталась следить за ходом мысли собеседника, налегавшего на мартини. -- Эта самая идея, -- говорил господин Зорин, слегка касаясь ее щеки, -- ни что иное, как малая составная часть глобального творческого плана, разработанного с целью полной и окончательной победы демократии на телевидении, а значит, и во всем мире. А что может быть демократичнее, когда женщине доверяют не лопату, не лом, а микрофон. И с этим микрофоном внедриться в святая святых -- в область бытия, которая всегда была заповедным полигоном мужского подсознания, а именно -- область актуализированной агрессии... Я ясно излагаю, коллега? Маша кивнула и продолжала жевать. -- Эт-т хор-рошо, -- улыбнулся он и потрогал Машу за колено. -- Таким образом мы решили поставить очаровательную, нежную и даже чувственную женщину в эпицентр мужского волеизъявления, реализованного в виде бытового и социального насилия, актов жестокой агрессии и тому подобного. Заметьте, нам не нужен какой-нибудь Невзоров в юбке! Женственная женщина -- вот что нам нужно. Тем самым мы застолбим на отечественном телевидении новый архетип и надерем задницу конкурентам на много лет вперед. Конечно, они начнут подражать, но что будут их топорные копии по сравнению с нашим бесценным оригиналом!.. Словом, на повестке дня сотворение телекумира женского пола... -- Он снова сделал паузу. Его ладонь снова легла на ее колено. -- У вас глаза цвета индийского изумруда, девушка. Вам это известно? -- Нет, -- ответила Маша, изобразив на лице подобие неподдельного интереса. -- Продолжайте, господин Зорин. Все это очень любопытно не только в разрезе минералогии. -- Итак, мы удумали предпринять нечто действительно экстраординарное, -- решительно заявил он. -- Мы сделаем женщину ведущей программы криминальных новостей. Она же будет и репортером. Не всякая там женская жуемотина, вроде прогнозов погоды. Мы пойдем до конца. Мы бросим нашу главную драгоценность, наше хрупкое создание, нашу сексапильную богиню -- туда, где подобные женщины не появлялись и в горячечном бреду: в вонючие подвалы и канализационные трубы, в обиталища бомжей и крыс, в пропахшие парашей камеры предварительного заключения; на вшивые рынки, где торгуют дынями, оружием и наркотиками; в подпольные бордели, где за несколько баксов малолеток выворачивают наизнанку... Наша дева Мария будет брать интервью у воров в законе, наемных убийц и террористов. Она пройдет вместе с ними по колено в реке пролитой ими крови, а наш уважаемый среднестатистический телезритель между рекламой женских гигиенических салфеток и жратвой для собак и кошек будет одновременно кричать от ужаса и мастурбировать!.. -- Совершенно с вами согласна, -- вставила Маша, пока он переводил дыхание. Впрочем, от нее пока реплик не требовалось. -- Мы станем первым российским каналом, который даст женщине настоящую свободу творчества, а телезрителю фантастическую смесь криминальных новостей и экстремальной чувственности. К черту эти приторно-тошнотворные дамские шоу! К лешему эти постные рожи иссохших феминисток с социально-политической тематикой! К дьяволу этих бесполых и безгрудых журналисток, от которых даже сквозь телевизионный экран разит табачищем!.. Нет! Не-е-е-т! -- тонко улыбнулся господин Зорин. -- Мы вернем телевидению то качество, которое ему было дано по праву рождения, -- Красоту! Конечно, нашей новой звезде придется предельно поднапрячься -- и сердцем, и печенкой, и мозгами. Но при этом она должна быть красива. Вот в чем весь секрет. Красивые ноги, красивые руки, красивое тело... Я прав? -- Совершенно с вами согласна, -- повторила Маша, мысленно уже блуждая по канализационным трубам и подпольным борделям. -- Скажу вам откровенно, -- продолжал он тем же бесстрастным тоном лектора, каким вещал и до этого, -- мы искали нашу звезду уже несколько месяцев. Я-то вас давно заприметил. Вы очень, очень красивая девушка, Маша Семенова. А кроме того, может быть, единственная девушка на всем телевидении, которая при всем при том еще и кое-что сечет в самом телевидении. Не скрою, у нас есть на эту роль еще одна претендентка. Она из топ-моделей, не замужем, играет роль независимой женщины, но в душе, кажется, просто ненавидит род мужской как таковой и только хочет себя подороже продать. Меняет спонсоров как перчатки. Забрось такую в притон или бордель -- хлопот не оберешься... Словом, она -- ну никак не может соответствовать. Я внятно объясняю? -- Абсолютно, -- ответила Маша. -- Такова моя принципиальная позиция, -- сказал он, делая знак официанту, чтобы тот открыл следующий тайм -- принес покрытую благородной пылью бутылочку императорской мадеры. Маша ощущала себя совершенно трезвой и отдавала полный отчет всем своим действиям. -- Если речь заходит о нашем общем деле, -- с видом сверхсерьезным продолжал господин Зорин, -- то я костьми лягу за соответствие всех и каждого! Тут послабления не может быть никому -- даже женщинам! Маша не стала уточнять, почему в данном случае он выделил женщин в особую категорию. Было ясно, что сделал он это по соображениям не анатомическим, а гуманитарным. Между тем бутылочка мадеры была незаметно оприходована, а рука господина Зорина пригрелась у Маши под юбкой. -- Хотя, -- продолжал сам Зорин с оттенком, напоминающим воодушевление, -- я вовсе не сторонник тупого и формального равноправия мужчины и женщины. Я сторонник золотой середины. По моему глубочайшему убеждению, единственное, что может сделать женщину совершенно счастливой, -- это забота и ласка со стороны мужчины... И наоборот... Короче, я категорически против всяческих сексуальных революционеров. Женщине надо дать возможность соответствовать. Она в полном праве почувствовать себя любящей женой и заботливой матерью. Это просто, как палец... Однако телевидение это вам, милые мои, не ваша поганая жизнь! У телевидения свои законы и правила. У нас, в конце концов, должны таки быть спонсоры и рейтинг. Это как дух и материя -- непреходящий дуализм... -- В этот момент господин Зорин позволил выразиться "милые мои", поскольку обращался не только к Маше, но и к официанту, который благодарно принимал чаевые. Оба -- и Маша, и ее работодатель -- были совершенно трезвы. Последний тихо икнул и подвел черту, заявив: -- Мы готовы возложить надежды на вас, Маша. Это шанс. Как вы смотрите на то, -- поинтересовался он, бесстрастно улыбаясь, -- чтобы испытать себя в амплуа телеведущей в программе криминальных новостей? Судя по всему, вы обладаете для этого всеми необходимыми качествами. Маша опять-таки не спешила с ответом. Как-никак она прошла суровую выучку Риты Макаровой и Арте-мушки Назарова, а также, конечно, Эдика Светлова. Она вдумчиво взвешивала все "за" и "против". Пока господин Зорин на ходу импровизировал темпераментное эссе о телебогине, она на полном серьезе размышляла о том, что если, скажем, он через полчаса случайно не угодит под колеса и его холодные стальные глазки не сделаются вдобавок еще и мертвенькими, то единственная и неотвратимая перспектива для Маши, учитывая все происходившее в этом приличном заведении, где "хорошо мечтается", -- это переспать с ним и добиться своего. -- Есть предложение, -- сухо начал господин Зорин, словно был депутатом и выступал в парламенте, -- осмотреть офис нашего нового рекламного агентства. -- При этом его пальцы сжали Машину ягодицу. -- Прошу поддержать! -- добавил он, словно апеллируя к гражданскому чувству. -- Принято единогласно, -- в тон ему ответила Маша, в глубине души всячески себя презирая. Когда они вышли из ресторана, и господин Зорин неожиданно резво выбежал на проезжую часть ловить машину, Маша все еще надеялась на чудо -- вот вылетит какая-нибудь иномарка, управляемая лицом бескомпромиссной кавказской национальности или хотя бы выпившим русским банкиром, -- и ее женская честь будет спасена... Но, слава Богу, все обошлось. Новый офис рекламного агентства, соучредителем которого по совместительству являлся господин Зорин, напоминал скорее частную галерею современного искусства. Бодрые и подтянутые охранники в камуфляже впустили их и оставили одних. На полу в гостиной лежал умопомрачительный светло-персиковый ковер с нежными зеленоватыми разводами, а на ковре были расставлены всяческие диковины андеграундного поп-арта, призванные шокировать даже искушенного знатока. Среди прочих выделялась скульптура, изображавшая оральное совокупление двух ангелов. Картины, развешенные по стенам цвета хны, были гораздо скромнее, по крайней мере, ввиду своей запредельной абстрактности, сквозь которую было трудно угадать хотя бы такую элементарную вещь, как упомянутое совокупление. Впрочем, это было и ни к чему, поскольку преобладавшие на полотнах жемчужно-розоватые цвета психоделическим образом обнаруживали ту же самую проблематику. Кроме девственно мягких кожаного дивана и кресел, в комнате помещался буфет ультрасовременного дизайна, к которому господин Зорин приблизился с видом опытного специалиста и, откинув какую-то матовую крышку, проник в обширный зеркальный бар. Тут он дал полную волю своему творчеству и, выхватывая одну бутылку за другой, приготовил в двух высоких бокалах коктейль, название которого нельзя было произносить вслух по причине его глубокой сакральности. Положив ладони на плечи Маше, он усадил ее на диван и сунул в руки бокал, а сам приподнял другой и торжественно провозгласил: -- За телевидение без помех и Россию без дебилов! Не опуская бокала, он тут же подсел к Маше и шепотом добавил: -- За новую телезвезду! За тебя! Потом, говоря профессиональным языком, наступила рекламная пауза, которую можно было также счесть формальным объяснением в любви. Непосредственно после этого господин Зорин решительно завалил Машу на диван -- словно это был не диван, а копна -- и, видя, что Маша не подает признаков беспокойства, соскочил на пол и стал стягивать с себя брюки. Маша же молча и действительно спокойно наблюдала за происходящим, как будто с интересом ожидая, что именно ей собираются продемонстрировать на десерт. Она сосредоточенно искала в своей душе чувство долга, вины, достоинства... словом, что-нибудь такого, что могло бы отвратить ее от продвижения по служебной лестнице путями, столь неисповедимыми. Искала и... не находила. Она лишь видела себя на экране телевизора -- страстно сжимающей в руке микрофон перед влюбленной многомиллионной аудиторией. Когда же Маша очувствовалась, то узрела перед собой господина Зорина в звездно-полосатых трусах, которые, словно вражеский флаг, он широким жестом бросил к ее ногам. Таким образом, оказавшись снизу "без", а сверху все еще в пиджаке, он поскакал к ней мелкой рысцой, как бы придерживая правой рукой между ног воображаемого племенного жеребца. -- Потерпи! -- воскликнул он. -- Я уже иду! Из любви к искусству Маша подождала, пока он вскарабкается на нее и приготовилась ко всему. С усердием помяв ее груди, он схватил ее за руку и предложил: -- А теперь познакомься с моим приятелем! Маша послушно протянула руку в указанном направлении, но не обнаружила там никакого приятеля. Она было подумала, что неправильно поняла его предложение, но он продолжал: -- Попробуй, он у меня ба-альшой шалун! Маша снова пошарила рукой, в надежде отыскать обещанное, и, в конце концов, убедилась, что господин Зорин явно наговаривал на своего приятеля -- тот вовсе не был большим шалуном, а оказался даже чересчур скромным малым, который застенчиво ускользал из рук и вообще старался не привлекать к себе внимания. Но Маша, естественно, не стала распространяться о своих личных впечатлениях. Тем более что в следующий момент ее рот оказался зажат поцелуем. Вернее, тем, что могло бы им быть, если бы ее партнер не был в стельку пьян. Ему по-прежнему мерещился какой-то "приятель". -- Возьми его, -- шептал он, -- он весь твой! Ты можешь... Увы, господин Зорин не окончил фразы, и Маша так и не узнала, что именно ей позволено совершить. Он тихо и быстро отключился. Несколько секунд Маша лежала не шелохнувшись, а потом до нее дошло, что, кажется, так ничего и не случилось. Она отерла со лба напрасную испарину и принялась собирать одежки. Потом она выбралась из офиса и прыгнула в такси. Единственное, что ее беспокоило, -- как бы господин Зорин, вкупе со своим воображаемым приятелем, не запомнил финала их "делового свидания". Как бы там ни было, даже если он убедит себя в том, что финал ему удался, то абсолютной уверенности у него все равно не будет -- по причине преизбыточных возлияний, а значит, Маша может с гордым видом и, не чувствуя за собой никаких моральных потерь, прямо смотреть в его металлизированные зрачки. x x x На следующий день Маше передали, что ее ожидают у господина Зорина. Он встретил ее на пороге своего кабинета, братски обнял и подмигнул, словно сообщнице. -- А вот и она! -- воскликнул он. -- Та, которая разобьет сердца нынешней дегенерации телезрителей! Судя по всему, он не только уверил себя, что их совместные "мечтания" получили соответствующее логическое завершение, но даже не сомневался в том, что был неподражаем. В каком-то смысле так оно и было. Но что удивительнее всего, идея, рожденная накануне в порядке бреда, удержалась в его голове, и он действительно вознамерился сделать из Маши Семеновой ведущую программы криминальных новостей. Маша, в душе никак не ожидавшая такого простого и чудесного развития событий, сделала вид, что ничуть не удивлена. -- Когда приступать? -- непринужденно поинтересовалась она. -- Сначала некоторые формальности, -- сказал господин Зорин. -- Тебе нужно пройти прослушивание. -- Ну конечно, -- бодро кивнула Маша, хотя в голосе у нее прозвучало огорчение. -- Проба сегодня, -- добавил он. -- Сегодня? -- ужаснулась она. -- Через полчаса. Слава Богу, Рита оказалась на месте. Об остальном она могла не беспокоиться. x x x И вот она сидела в гримерной на высоком табурете, а Рита Макарова придирчиво ее рассматривала. -- Как ты думаешь, у меня есть талант? -- наивно допытывалась Маша. -- Ах, если бы они разглядели во мне настоящего журналиста! Рита снисходительно качнула головой, словно наблюдала еще один клинический случай. -- Не забивай себе голову всякой ерундой! Какие еще таланты? О чем нужно побеспокоиться, так это о твоем бледном виде и прическе. Остальное -- забота Господа Бога. -- Боже! -- возопила Маша, падая духом. -- Как же я покажусь на экране?! -- Как есть, так и покажешься. А потом тебе все будет нипочем. -- Почему? -- Потому что чем дольше держишь микрофон, тем больше себе нравишься. -- А если меня забракуют? -- Это их проблемы. Им же будет хуже! -- возмутилась Рита. -- Мы подыщем для тебя другое место. Ничто не могло устрашить Риту Макарову. С достоинством Клеопатры она встряхнула рыжими волосами и сказала: -- Запомни, ты потрясающе выглядишь. От одного твоего вида у них окаменеет предстательная железа! x x x Сразу три камеры хищно нацелились на Машу в студии, но обаять она должна была только ту, на которой горела сигнальная лампочка. К воротнику ее черной блузки из тончайшего шелка прикрепили маленький микрофон, а в ухо забуровили микронаушник. Дежурный режиссер сделал ей знак. -- Приготовься! Пошел отсчет времени, и Маша, словно впадая в сомнамбулическое состояние, вдруг въяве узрела перед собой вчерашнюю картину: торжественно брошенные к ее ногам звездно-полосатые трусы... И тут же ощутила себя так, словно изнутри ее озарил пронзительно-радостный свет. Она чувствовала, что завладела некой триумфальной энергией. У нее в ушах прозвучало сакраментальное: "Возьми его!", и она начала излагать предложенный ей текст. Это был комментарий к сюжету, в котором рассказывалось о том, как какой-то гражданин купил по случаю ракетную установку, чтобы разделаться с другим гражданином, а тот в свою очередь обратился в ООН с просьбой немедленно прислать миротворческий контингент. Неизвестно, чем закончился бы этот конфликт, если бы дело не разрешилось естественным порядком: у первого гражданина кончились боеприпасы, а второй, так и не дождавшись миротворческого контингента, скоропостижно скончался от сибирской язвы. Словом, все произошло так быстро, что Маша даже не успела испугаться. Она все еще продолжала улыбаться в объектив телекамеры, когда к ней подошли Рита Макарова, Артем Назаров, сам господин Зорин и еще какие-то люди. -- Прекрасно, -- сказала Рита, нежно обнимая подругу. -- Чудненько, -- похвалил Артем. -- Даже очень. -- Супер! -- раздельно произнес господин Зорин. -- Чтоб я пропал! Маша только хлопала глазами и благодарила Бога, что тот ее не выдал, и черта, что у того еще хватало терпения сочинять подобные сюжеты. XIII Зеленый переулок неподалеку от Тишинки, на который смотрели два окна снимаемой Машей квартиры, заливал серебристый электрический свет. Редко-редко проносились, ошалело взвизгивая на поворотах, дорогие иномарки. Три копченых цыпленка, принесенные Ритой и Иваном, и бананы, купленные Машей на Пушкинской, были съедены. Было выпито также и шампанское. Обе бутылки. Рита сидела на бухарском ковре, положив голову на диванчик, а Иван лежал, устроившись головой у нее на коленях. Маша сидела в кресле и с удовольствием смотрела на них. Они не замечали, как летит время, болтая о том, о сем и вспоминая о забавных ситуациях и случаях. С некоторого временного удаления многое казалось забавным, таковым, по сути, не являясь. Маша старалась держаться мыслями подальше от настоящего, которое изрядно ее озадачивало, и от будущего, которое и вовсе находилось в густом тумане. -- Ну мы у тебя засиделись, -- спохватилась Рита, по-кошачьи потягиваясь. -- Не то слово. Я уже засыпаю, -- добавил Иван и с трудом поднялся на ноги. Когда Маша представила, что вот-вот останется одна -- перед лицом настоящего и будущего, то ужасно запаниковала. -- Ночуйте у меня! -- взмолилась она. -- Что ты! -- воскликнула Рита. -- У нас же собака дома одна. -- Господи, а я? Я хуже собаки? -- Ты можешь самостоятельно справиться с некоторыми вещами, а она -- нет, -- вздохнула Рита. -- Она, бедная, будет терпеть и мучаться. Кроме того, она некормленая... -- Она вопросительно взглянула на мужа. -- Понял, -- ответил Иван, переводя взгляд на Машу, -- и иду кормить собаку, а вас оставляю друг другу. -- Милый, милый Иван! -- прошептала Маша, обнимая его. -- Мне так тяжело оставаться одной! -- Хорошо бы вам все-таки немного поспать, -- сказал он, обращаясь к обеим женщинам. Рита послушно кивнула и наградила Ивана поцелуем в щеку. -- Спасибо, котик. Увидимся на студии. Всего через несколько часов. Ведь сейчас уже далеко за полночь. Когда Иван ушел, Маша достала из шкафа матрас, простыню, одеяла и две подушки и устроила на бухарском ковре шикарное ложе. Обе устроились поудобнее, и Маша, подперев щеку ладонью, проговорила: -- Что же это такое -- с тех пор как мне улыбнулась удача на телевидении, в личной жизни сплошные проблемы! -- Телевидение тут ни при чем, -- резонно заметила Рита. -- Насколько мне известно, твоя личная жизнь и раньше не отличалась особой устроенностью. Просто ты, извини за выражение, мудохалась со своим Эдиком и вообще не видела белого света. Уж я-то помню!.. x x x Ну уж это дудки! Маша тоже ничего не забыла. Прошло уже больше двух лет, а ощущения того дня, когда она впервые вышла в эфир в качестве ведущей и основного репортера программы криминальных новостей, были свежи, словно это было вчера. Небольшой пятнадцатиминутный выпуск -- сводка событий за неделю -- был плотно упакован разнообразными сюжетами. С первого же захода Маша хлебнула всей той звездной романтики, о которой так красноречиво распространялся господин Зорин -- еще до того, как оказался без своих исторических трусов. Маша карабкалась по загаженным лестницам аварийных домов, наступая на крысиные хвосты. Брала интервью у пострадавшего в дорожно-транспортном происшествии; у раненого в бандитской разборке случайного прохожего; у дворничихи, которую только что изнасиловали между мусорными баками; у гражданина, которого врачи вернули к жизни после того, как тот упал со своего балкона на оголенные провода трансформаторной будки... Провожаемая мутными взглядами, она в сопровождении телекамеры посетила молодежную тусовку, где публика колотила друг друга гитарами и кастетами. Заливаясь слезами, она сидела на корточках возле завернутого в тряпки трупика младенца, найденного застрявшим в мусоропроводе, а телеоператор наводил объектив то на ее покрасневший нос, то на жалкий комочек посиневшей плоти. Испепеляемая праведным гневом, Маша размахивала микрофоном на фоне скопившихся на вокзале беженцев из Средней Азии... Если в своих коротких комментариях к происшедшему ей не удавалось подобрать достаточно пронзительных слов, чтобы заклеймить причину очередной трагедии, она ощущала жгучий стыд и виновато улыбалась в камеру. Эта характерная неожиданная улыбка сквозь слезы и гнев с первого же момента сделалась визитной карточкой Маши. Она верно угадала ту самую интонацию, которая в совокупности с ее чувственной внешностью сделала ее такой неотразимой в глазах телезрителей и тех, у кого ей доводилось брать интервью. Именно эта улыбка стала волшебным ключом к сердцам и тех и других. Тысячу раз прав оказался господин Зорин, который отважился на этот эксперимент. Женская красота в адских отсветах насилия -- было _самое то_. В тот самый вечер, когда на телевидении взошла новая звезда, событие было решено отметить в расширенном семейном составе -- с участием папы и мамы, сестры Кати и ее мужа Григория, а также родителей Эдика. Как-никак Маша все еще была его женой, и, поскольку развод все еще оставался для нее чем-то пугающим, ей хотелось, чтобы и муж, и все ближайшие родственники, обидно равнодушные к ее творческой деятельности, хотя бы отчасти разделили ее радость. Ей хотелось, чтобы они хоть немного прочувствовали ее новое качество. Чтобы и у них в семье было все "как у людей". Эдик напрочь отказывался говорить с Машей о ее работе. Перспектива того, что Машу станут узнавать на улице, в ресторане или еще где, Эдика отнюдь не радовала. По его мнению, люди были дрянью, и то, что теперь они будут тыкать пальцами в его жену и в него самого, раздражало и бесило его. Что касается денег, то, с тех пор как Маша вышла на работу, Эдик ввел в действие особый экономический режим, в соответствии с которым жена сдавала свою "небольшую зарплату", а также, конечно, "премию и все такое", в общий семейный бюджет, находившийся под полным контролем Эдика. Последний выдавал жене лишь на карманные расходы, а все прочие расходы допускались после строгого экономического анализа и обоснования. Каждая копейка была на учете и участвовала в обороте. Эдик не уставал твердить, что в семье, где оба супруга зарабатывают деньги, необходим строжайший учет и контроль, и все расходы не должны превышать раз и навсегда установленного уровня. Естественно, принимая во внимание инфляцию. Он подводил под этот порядок стройную систему логических доводов, против которых Маша была бессильна, и все-таки она чувствовала, что с ней поступают несправедливо, хотя и не могла этого объяснить. Кроме того, она не находила в себе сил противостоять экономической экспансии супруга -- словно была парализована чувством вины перед ним... Итак, движимая той же самой мнимой виной, Маша неосознанно пыталась задобрить супруга и родственников, наивно пытаясь сделать их участниками своего долгожданного праздника. Она заранее расстаралась, чтобы каждый нашел на праздничном столе любимые блюда и напитки. Она вихрем примчалась со студии, чтобы успеть привести себя в порядок и переодеться в любимое платье Эдика -- приталенное джерси. Она даже приколола ненавистную ей бриллиантовую брошь, подаренную свекровью к свадьбе... Впрочем, Маша не строила больших иллюзий на счет этого вечера, который и в самом деле не принес никаких сюрпризов и был нужен Маше разве что для самоуспокоения. Физиономии у всех были на редкость постные. Только сестра Катя поцеловала Машу с искренней радостью. Да и то, кажется, не по поводу ее телевизионного дебюта, а потому, что та нашла в себе мужество сделать что-то супротив воли супруга. Уже через пять минут все забыли, по какому поводу собрались, и началось обычное переливание из пустого в порожнее на тему зачатия и деторождения. Словом, Маше пришлось вкусить стандартный порцион: критические замечания, язвительные намеки и на закуску -- добрые советы. Единственное разнообразие в застолье внесла свекровь, которая подавилась хрящиком и уже даже начала синеть, пока Эдик в ужасе бегал вокруг и вопил "мамочка, мамочка!", а Григорий как дантист, имеющий отношение к медицине, пытался залезть ей пальцем в глотку. Дело разрешилось благополучно, когда Светлов-старший соизволил приподнять зад и размашисто хрястнул жену по спине. Все облегченно вздохнули, а Маша почему-то чувствовала себя виноватой и в этом мимолетном инциденте. Наконец все разошлись. Маша сняла джерси и присела на пуфик, чтобы перевести дыхание. Эдик аккуратно развязал свой шелковый галстук и заботливо повесил его в шкаф. Потом он приподнял поближе к свету пару своих лакированных туфель, немного ему жавших, и, осмотрев, обмахнул их платком и уложил в коробку. Потом бросил взгляд в сторону Маши. -- Сколько добра пропадает! -- вдруг вырвалось у него. -- То есть? -- не поняла она. -- У тебя такие отличные ноги, красивое тело -- добавить к этому мой ум -- ты бы могла родить шикарного ребенка! -- Ты еще забыл о моих зубах, -- сдержанно усмехнулась Маша. -- Они ведь тоже великолепны. Как ты мог забыть? Если бы они достались ребенку, их не надо было бы пломбировать, и значит, мы бы сэкономили кучу денег. А если бы, скажем, у нас был не один ребенок, а трое, как у Кати, то умножь эту сумму на три! -- Ничего бы мы не сэкономили, -- проворчал Эдик, вовсе не настроенный шутить. -- Их родной дядя Григорий и так мог бы пломбировать им зубы бесплатно. -- Ах, -- вздохнула Маша, -- ну конечно... Она пообещала себе, что сегодня будет держать себя в руках и не реагировать, что бы Эдик ни говорил. Ей так хотелось сохранить подольше ту маленькую искорку праздника, которая еще радостно тлела у нее в душе. Она потянулась за салфеткой, чтобы стереть с губ помаду. -- Не нужно! -- остановил ее Эдик. -- И не снимай, пожалуйста, колготки и туфли, -- добавил он. -- Что еще? -- смиренно поинтересовалась Маша. -- Распусти волосы! Маша вынула заколку и тряхнула волосами, которые рассыпались по плечам. -- Нет, -- сказал Эдик. -- Лучше собери их опять. Маша покорно взяла расческу и снова собрала волосы. -- Так? В этот вечер она была готова сделать для Эдика все что угодно. За исключением одного. Противотанковая диафрагма должна была стоять на страже ее интересов. Обычно Эдик спрашивал о ней, и тогда у них разгоралась ссора. Однако сегодня он пока что молчал. -- Что еще? -- спросила она. -- Не думай, что я буду долго это терпеть, -- вдруг сказал он. -- Что именно? -- Я не намерен жертвовать собой в угоду твоим капризам. Ты слишком много о себе вообразила. -- Каким капризам? -- насторожилась Маша. -- Если я захочу, у нас будет ребенок, -- заявил он. "Интересно каким образом, -- подумала она. -- Разве что духом святым?" -- Ты слышала, что я сказал? -- спросил Эдик. -- Да, я слышала, -- ответила Маша, напрягаясь. -- Я хочу, чтобы меня уважали, -- повышая голос, начал он. -- Я не хочу, чтобы меня унижали!.. "Сейчас начнется, -- подумала она. -- Ну ладно, пусть только попробует! Плевать на все ее добрые намерения сохранить мир в семье. Беременность не входит в ее нынешние планы -- и точка. Она готова на все и добьется независимости любой ценой". Эдик подошел к ней почти вплотную и смотрел на нее сверху вниз. Она мужественно выдержала его взгляд, и он вдруг переменил тон. -- Я не могу без тебя, Маша, -- тихо сказал Эдик. Этого она никак не ожидала. Его слова показались ей сказочно ласковыми. Впервые за всю их "совместную деятельность" ей от души захотелось ему отдаться, позволить ему любить себя без задних мыслей. -- Возьми меня, Эдик, -- застенчиво прошептала она и, покраснев, закрыла глаза. В следующую же секунду она услышала треск расстегиваемого зиппера на его брюках и почувствовала, как ладони Эдика крепко сжали ее голову и властно дернули вперед. Она удивленно открыла рот, чтобы вздохнуть или что-то сказать, но ее губы уже обнимали чужую плоть. -- Хорошо, -- сказал Эдик. Так закончился этот знаменательный день, когда на телевидении вспыхнула новая звезда. XIV Рита спала, разметавшись на ковре. За окном едва засветлело небо. Где-то занудно верещала автомобильная сигнализация. Маша рассеянно взглянула на спокойное лицо подруги и снова закрыла глаза. Когда она проснулась, солнце освещало дальний угол комнаты, а это означало, что было уже не меньше одиннадцати утра. В ванной слышался шум душа. Завернувшись в одеяло, Маша прошлепала босиком до ванной и слегка стукнула в дверь. -- Это ты, Рита? -- А ты думала кто? -- усмехнулась подруга. Нетвердой походкой Маша вернулась в комнату и уселась с ногами на диванчик. Нахохлившись, она взглянула на Риту, которая появилась в ее розовом махровом халате, свободно облегавшим ее ладную фигурку. -- Что такое, киска моя? -- подняла брови Рита. -- Я подумала и решила, что мне, пожалуй, действительно лучше заняться вашим шоу... -- Интересная мысль, -- улыбнулась Рита и, взяв Машу за руку, потянула с дивана на кухню. -- Давай обсудим ее за кофе! Маша со вздохом принялась орудовать электрокофемолкой. -- Значит, ты приняла решение? -- продолжала Рита. Маша нажала на кнопку, и кофейные зерна бешено заметались под прозрачной крышкой. Она почувствовала, что у нее в голове происходит нечто подобное -- такой же хаос мыслей. Может быть, Рита поможет разобраться и объяснит ей что-то. -- Я подумала, -- медленно проговорила она, -- а вдруг это спасательный круг, и ты снова бросаешь его мне, как тогда в Одессе... Рита снова улыбнулась. -- Когда ты утопала в собственных слезах, не зная, какие выбрать трусики? -- Я так тебя люблю! -- сказала Маша. Кофе был готов, и она осторожно разлила его в две фарфоровые кружки. -- И я тебя люблю, -- кивнула Рита. -- Продолжай! -- Как ты думаешь, если я возьмусь за это шоу, то получу наконец полную независимость? -- Во-первых, ты заработаешь кучу денег, а во-вторых, тебя будут окружать блестящие мужчины -- артисты, политики, режиссеры, продюсеры... -- И я буду от них зависеть? -- Как и они от тебя. Люди нужны друг другу. Так будет всегда. -- Но ведь ты ни от кого не зависишь! -- воскликнула Маша. -- Тебе не нужна ничья опека! -- Кто тебе это сказал? -- рассмеялась Рита. -- Я живу среди людей -- мужчин и женщин -- и чрезвычайно в них нуждаюсь. -- Я серьезно! -- И я серьезно. У меня есть начальство. Есть определенные обязательства перед коллегами. Меня опекает администрация. Куда от этого денешься? Маша неопределенно передернула плечами и умолкла. Рита спокойно прихлебывала кофе и тоже не произносила ни слова. -- Я невыносимый человек, да? -- не выдержала Маша. Рита протянула руку и нежно погладила ее по щеке. -- Разве что для себя самой, -- улыбнулась она. -- Это шоу, оно... -- начала Маша и снова умолкла. -- Ты думаешь совсем о другом, -- сказала Рита. -- Ты должна произнести это вслух. Она пристально всматривалась в Машу, и ее губы были плотно сжаты. -- Я его люблю, -- сказала Маша, отводя глаза. -- Не знаю, что из этого выйдет, но я должна снова быть там! -- Все так просто, -- проворчала Рита, хлопнув себя ладонью по лбу, -- а мне это и в голову не приходило! -- Прости меня, Рита, миленькая, -- жалобно затараторила Маша. -- Все так глупо. Конечно, нет ничего проще. Я была так осмотрительна и все равно оказалась в ловушке. Он меня любит, а мне кажется, что он хочет помешать моей работе. Он не дал мне для этого никакого повода. Ни слова, ни намека... Он любит меня, а я люблю его, но я чувствую себя словно в плену, и мне нужно бежать, освободиться... Поэтому я и подумала об этом шоу, ты меня понимаешь? -- Я-то все прекрасно понимаю. Главное, чтобы и ты это поняла. -- Я хочу быть умной и самостоятельной девушкой! -- заявила Маша. -- Я не хочу делать глупости, и я говорю себе: "Маша, не сходи с ума, ты должна забыть про этот чертов Кавказ, и уж во всяком случае тебе нельзя туда возвращаться. Тебе нужны новые впечатления, а потому, ты должна руками и ногами ухватиться за это шоу..." -- Что касается новых впечатлений, -- прервала Рита, прикоснувшись кончиком пальца к Машиным губам. -- Как раз сейчас ты их и имеешь. Сильные впечатления. Ты пытаешься полюбить мужчину, Маша. Полюбить своего Волка... По-моему, не такая уж плохая перспектива. -- И это ты, ты мне говоришь?! -- изумилась Маша. -- Ты ж сама агитировала меня взяться за шоу, а теперь отговариваешь... -- А от чего же мне тебя отговаривать? От желания стать счастливой женщиной? Может, счастье само идет тебе в руки, а ты занимаешься самоедством, грызешь себя? Раскинь-ка умишком, может, этот твой Волк стоит какого-то несчастного шоу и так называемого успеха?.. Нет, не перебивай, а послушай!.. Если рассуждать беспристрастно, шоу, на которое тебя хотят пригласить, не блещет большой оригинальностью... -- Но ведь я могла бы... -- не выдержала Маша. -- Ну конечно, твое участие сделает его неотразимым! -- нетерпеливо кивнула Рита. -- Ты сделаешься постоянной ведущей. Ты будешь вести его десять, двадцать, тридцать лет!.. Ты об этом мечтаешь, да?.. А что, если через полгода какая-нибудь бойкая, смазливая девчонка-журналисточка так успешно обслужит нашего уважаемого господина Зорина или еще кого, что тебе дадут коленом под зад, а она займет твое место? Даже если она вовсе не смазливая, а кривая, рябая и косноязычная. Нас будут уверять, что она обаятельная... Не спорю, ты популярная ведущая, тебя баловала судьба -- и только!.. Кто поручится, что завтра не заявится с мешком долларов какое-нибудь животное и не купит нас всех с потрохами? Мне-то что, я сижу тихо-смирно, я рядовая работница телевидения, я профессионалка, занятая на черновой работе, на которую, кроме меня, мало кто позарится. Но другое дело ты -- у тебя работа в эфире. Да еще в популярных шоу. Ты и оглянуться не успеешь, как окажешься не у дел, и единственное, что тебе останется -- бегать и искать деньги, которые могли бы продлить твое звездное существование. Может, ты обратишься за деньгами к своему бывшему свекру или муженьку? А может, ты вспомнишь о своем бывшем любовнике-полковнике, который к тому времени, наверное, уже станет генералом и, чтобы восстановить твое местоположение на звездном небосклоне, рискнет бросить пару дивизий на захват телебашни?.. -- Что же ты предлагаешь? -- ошеломленно спросила Маша. -- Я твоя подруга и хочу, чтобы ты была счастлива. Телевидение, конечно, дело хорошее, но променять на него личное счастье -- это уж слишком. Я помогала тебе и всегда буду рада помочь, но в данном случае ты готова схватиться за новое предложение, только чтобы улизнуть от мужчины, который от тебя без ума и в которого ты сама влюблена. Журналистика и прочее -- здесь ни при чем. -- Я ошибалась в своих чувствах! -- вдруг заявила Маша. -- На самом деле я его ненавижу. Ненавижу и презираю. Он женат, и я ему не верю. Я презираю его за то, что он причиняет боль жене, за то, что хочет бросить ее -- ту, которую так трогательно жалел и терпел столько лет. Точно так же он может бросить и меня... -- Киска моя, я не поспеваю за перепадами твоего настроения, -- сказала Рита. -- Может, тебе и правда продолжить свой роман с телевидением? -- Сейчас мне хочется убежать подальше -- и от него, и от телевидения, -- призналась Маша. -- Твою бы энергию да в мирных целях... -- проворчала Рита. -- Давай поступим следующим образом, -- предложила она. -- Немедленного ответа для участия в шоу от тебя не требуется. Если ты немного поломаешься, это даже полезно. Может, тебе удастся набить себе цену. Такое случается и в наше время. Пусть за тобой побегают... Та же самая ситуация с твоим полковником. Пауза в интимных отношениях только укрепит вашу любовь... -- Господи, Рита, что ты несешь? -- возмущенно вскинулась Маша. -- Ты что же думаешь, я без него не могу? Ты думаешь, он мне нужен? Рита молчала и с любопытством следила за подругой. -- А ты не допускаешь такого варианта, что не он, а я ему не нужна? -- Вот и пусть все решится само собой, -- сказала Рита. -- Пройдет какое-то время. В твоей взбалмошной головке кое-что прояснится. Будем надеяться, ты не станешь бросаться своим призванием только потому, что никак не решишь, любишь ты кого-то или не любишь. -- Я его люблю, -- немедленно заявила Маша. -- Я жить без него не могу! -- Верю, -- сказала Рита. -- Иначе стала бы я тебе сопли утирать. Маша бросилась обнимать подругу, у которой у самой глаза были на мокром месте. -- Когда это кончится? -- вздохнула она. -- Когда научишься чувствовать себя счастливой. -- Ах, если бы мне быть такой сильной, как ты! -- Если ты имеешь в виду мой возраст, то тебе нужно потерпеть всего несколько лет. Хотя скажу тебе по секрету, что и мне очень часто хочется послать все к черту... -- Не может быть! Ты так счастлива с Иваном, что... -- И его, пожалуй, даже больше, чем кого-либо. Только в отличие от тебя я научилась извлекать пользу даже из своей придури... -- Я тоже научусь. -- Дай-то Бог. -- Я так многому научилась благодаря тебе! Ведь ты не скажешь, что я неспособная ученица, правда, Рита? -- Нет, не скажу, -- улыбнулась та. -- Теперь ты не шарахаешься от каждого куста. Особенно в профессиональном отношении. -- А помнишь, как я тряслась, когда первый раз выходила в прямой эфир. От страха я ничего вокруг не видела. -- Ну, с этим ты быстро справилась, -- сказала Рита. -- Темперамента тебе не занимать. Ты сразу почувствовала себя звездой со своей независимой точкой зрения. Я лишь молилась, чтобы ты с первых же дней не наломала дров. -- Тебе смешно, а мне было не до смеха. Меня то и дело осаживали и окорачивали. -- А могли бы просто выставить за дверь. -- Да. И однажды недвусмысленно об этом намекнули. -- Ты имеешь в виду тот прямой репортаж с похорон? Слава Богу, у тебя хватило ума это понять... -- Сумасшедший день! -- вырвалось у Маши. Впрочем, от лучшей подруги Риты она никогда не скрывала ни движений души, ни томлений плоти. XV Движение транспорта вблизи Елоховской церкви было парализовано вавилонским столпотворением. На одиннадцать часов утра в главном московском храме было назначено отпевание президента. На этот раз -- президента крупнейшей акционерной компании, погибшего при загадочных обстоятельствах три дня тому назад. Милицейские кордоны, выставленные у входа в храм, сдерживали все прибывавшую публику, которая молчаливо напирала животами на металлические барьеры и друг на друга и бросала жадные взгляды по направлению к паперти, где за особым внутренним заграждением томились ожиданием избранные, которых тоже собралось изрядное количество. Гроб с телом уже находился в храме. Как и когда он был туда доставлен, никто не знал. Маше Семеновой, оператору, помрежу, а также матерому режиссеру, присланному из главной редакции специально для такого случая, удалось занять позицию на нейтральной полосе -- то есть между милицейским оцеплением и молодыми, спортивного вида людьми, которые охраняли пятачок непосредственно у входа в храм. О том, чтобы проникнуть внутрь, нельзя было и мечтать. Маша держала наготове микрофон, а оператор с телекамерой восседал на плечах помрежа, который дышал часто и отрывисто, словно заболевшая чумкой собака. Двусмысленность ситуации заключалось в том, что помимо скорбной ритуальности происходящего публика находилась под впечатлением необыкновенных слухов, которые возникали и распространялись с поразительной интенсивностью. Во-первых, никто точно не знал подробностей случившегося. Газеты сообщали множество абсолютно правдоподобных, но, увы, взаимоисключающих версий об обстоятельствах скоропостижного ухода из жизни президента акционерного общества. Картина происшедшего, выстроенная посредством анализа информации, сообщавшейся "из достоверных источников", могла легко повредить простого обывателя в рассудке. Еще бы! Факты говорили о том, что утром президент проснулся оттого, что его окно, застекленное специальным сверхпрочным кварцем, было распахнуто не то случайным сквозняком, не то взрывной волной, и в спальню влетела пуля снайпера, которая ударила президента в затылочную область черепа. Пора было собираться в офис. В отделанном мавританским мрамором клозете он почувствовал специфический запах мускатного ореха, поскольку злоумышленники начали качать ядовитый газ циан через канализационную трубу. Потом он подошел к раковине и прикоснулся к крану, который находился под напряжением десять тысяч вольт. На скорую руку выхлебав кофе, в который были подмешаны сильные канцерогены, он стал выходить из квартиры, но, едва ступив за порог, был в упор расстрелян двумя неизвестными в масках из автоматического оружия иностранного производства. Это, впрочем, не помешало ему сесть в цвета мокрого асфальта "мерседес" и вместе с шофером и телохранителем взлететь на воздух по причине сработавшего взрывного устройства, заложенного в заднее правое колесо. Уже в своем офисе, вместо того чтобы открыть обычное служебное совещание, он оказался повешенным за шею посредством капронового шнура, привязанного прямо к люстре из дорогого венецианского хрусталя, а затем его расчлененное тело было выброшено из окна с шестого этажа и утоплено в обводном канале... Впрочем, по последним сведениям, уже вечером президента якобы видели в отделении реанимации не то 1-й городской больницы, не то института Склифосовского, а затем в морге тюремного госпиталя МВД. Это во-первых... Во-вторых, существовала вопиющая разноголосица мнений относительно мотивов происшедшего. Ни для кого не было секретом, что покойный занимался не только активной экономической, но и политической деятельностью, представляя интересы то левых, то правых, баллотировался в Думу и числился одним из крестных отцов мафии, контролирующей 99% капитала российского теневого бизнеса. Им оборачивались и отмывались "грязные" деньги, отпускались льготные кредиты высокопоставленным чиновникам, конвертировалась валюта и тому подобное... И ребенку было ясно, что такая фигура устраивала далеко не всех. Вопрос в том -- кого она не устраивала больше других? И наконец, в-третьих. Возглавлявшееся президентом акционерное общество всего за несколько месяцев сумело принять от населения денежных вкладов, равных в сумме всему национальному богатству, включая полезные ископаемые. И что самое главное, слух о бесследном исчезновении всех денег распространился одновременно с известием о гибели президента. Впрочем, известие об исчезновении денег оказалось не последним сюрпризом. Буквально в день похорон пополз дикий и ни с чем уж не соразмерный слух о том, что "покойник жив", а вот, где именно он находится, на этот счет пока не поступало никакой информации. Но уж, во всяком случае, не в шикарном, сделанном из редких пород дерева американском гробу с бронзовыми ручками и какими-то особыми двойными дверцами. Возникал глупый, но вполне законный вопрос -- что же в данный момент находится внутри изделия, сработанного руками талантливых заокеанских мастеров?.. Начало заупокойной службы затягивалось. Якобы с минуты на минуту ожидалось прибытие какого-то высокого начальства. В напряженной тишине слышалось ядреное карканье нескольких ворон, круживших над куполом вокруг золотого креста. Вдруг из распахнутых дверей храма, под своды которого уже успело набиться видимо-невидимо народа, раздался голос священника, произносившего слова молитвы внятно и на удивление обыденно. Высокое начальство так и не прибыло. Зато со стороны метро "Бауманская" показалась громадная и странная процессия. Судя по всему, это были рядовые вкладчики. Кроме высоко поднятых над головами картонок с начертанным одним и тем же сакраментальным вопросом "Где наши деньги?", они несли символический гроб, который, хотя и был совершенно пуст, производил весьма удручающее впечатление, а также крышку гроба с изображенной на ней эмблемой акционерного общества. В мрачном безмолвии процессия приблизилась к храму и присоединилась к толпе. К концу отпевания в толпе заметно возросли тревожные настроения, поскольку от уха к уху стал передаваться шепот, что, дескать, даже те, кому удалось проникнуть в храм, не могут с полной уверенностью утверждать, что именно лежит в настоящем гробу. Поэтому, когда отпевание закончилось, толпа вкладчиков и просто любопытных жадно подалась вперед, желая самолично заглянуть в гроб. Милицейские кордоны и оцепление "добровольцев" едва сдерживали напор. Ярко светило солнце. Сухой, практически летний ветер не мог разогнать сгустившейся духоты, по причине которой (а также из-за нараставшей толкотни) голова у Маши чуть-чуть кружилась и все вокруг стало представляться как бы в легком сюрреалистическом аспекте. Из церкви медленно потекла публика, и наметанный взгляд Маши фиксировал редкое скопление разного рода деятелей и знаменитостей. Здесь, естественно, присутствовали известные банкиры и финансовые гении, среди которых, кстати сказать, промелькнул и папаша Эдика. То, что и он окажется здесь, Маше как-то и в голову не приходило, и она вдруг смутилась, словно ее застали за каким-то интимным делом. Впрочем, Светлов-старший ее, пожалуй, не углядел, поскольку тут же исчез, скромно нырнув в сторону за спины коллег и их телохранителей. Иначе он бы, конечно, не отказал себе в удовольствии поглазеть, как его невестка зарабатывает любовь телезрителей -- вместо того чтобы подарить ему внука. Слава Богу, хоть Эдика не принесла нелегкая. Прямо скажем, мало удовольствия работать, глядя на физиономию, на которой всегда написано одно и то же желание... Кроме элиты "новых русских", которых можно было легко узнать по интенсивных расцветок пиджакам и выполняющим функцию аксессуаров шикарным бабам, в потоке публики осанисто проплывали известные политики, депутаты и партийные бонзы всех мастей. Последние явно ощущали себя здесь не в своей тарелке, поскольку большое стечение народа вызывало у них рефлекторное желание выступить с какой-нибудь пространной, но зажигательной речью о разгуле преступности и правовом беспределе, однако рамки жанра обещали лишь возможность скупых соболезнований и безотносительных призывов наказать виновных. Неожиданно массовым стечением на похороны президента отличилась творческая интеллигенция, а также деятели физкультуры и спорта. Маша заметила, как бесп