стве потряс кулаками в сторону Пал Палыча: -- Ох, если б не вы, проклятые! Из двери выглядывали понятые. Живой фальшивомонетчик! До конца дней хватит рассказывать. -- Если б не мы? Как, Игнат? -- тихо спросил Пал Палыч. -- Н-нет... все равно нет... -- Игнат швырнул на пол забытые в руке, поруганные свои гравюры. "Как знать, хорошо, что мы поспели вовремя", -- подумалось Знаменскому. Афоня сполз с дивана, собирал гравюры, давясь слезами, что-то бормоча. Пал Палыч расслышал "благодетель" и, кажется, "санитар истории". Михеев поник, раздавленный. И Пал Палыч чувствовал -- не он уложил Михеева на лопатки, тот еще сопротивлялся бы, если б не отшатнулись от него ребята, не отвергли его. На секунду возник Томин, вручил записную книжку и письмо. Книжку Пал Палыч полистал бегло -- немно-гочисленные адреса и телефоны. Взял конверт. Чистень-кий, совсем свежий, он заключал в себе пожелтевший от времени, до ветхости затертый листок. Ему, пожалуй, лет пятьдесят. Но тотчас Пал Палыч поправил себя: тогда писали перьевыми ручками, с нажимом и волося-ными линиями. Этот же листок истрепался потому, что хранили его не в ящике для бумаг, а долго-долго носи-ли в кармане. Пробежал первые строки. Письмо от женщины, с которой Михеев был когда-то близок. Вероятно, и его отложил бы Знаменский на потом: читать чужие пись-ма -- не привилегия, а обязанность следователя, всегда немного стыдная, особенно на людях. Но Михеев, громко задышал, заворочался, привлекая к себе внимание. -- Я вас очень прошу, Павел Павлович, -- почти уни-женно произнес он, -- наедине. Пожалуйста! Все разоблачения претерпел публично и вдруг застес-нялся давней любовной истории? Странный тип. Боится, что я процитирую ребятам набор интимных фраз?.. Лад-но, уважим. -- Никишины, посидите в той комнате. Дверь за собой закройте. Братья вышли. Пал Палыч дочитал письмо -- надрыв-ное, прощальное -- осмыслил дату, подпись и концевую строчку: "Мальчик здоров". Да-а, жизнь горазда на выверты! -- Афоня? -- спросил он. -- Афоня, -- трагически шепнул Михеев. -- И вы им не говорили? -- Ждал случая. -- Или приберегали для решительного разговора с Игнатом. Если заупрямится. Крупный козырь. -- Для вас, естественно... с вашей точки зрения, я зверь хищный... и ничего мне больше не надо. А я человек. Мне надо! -- Он с тоской оглядывался на дверь, за которой скрылись Никишины, не стремился приукраситься во мнении следователя, просто рухнули все бастионы и прорвалось самое сокровенное. -- Надо, чтобы на свете кто-то свой был... от кого хоть не прятаться. Не то что напарник, напарника проще заиметь... А тут свои, понимаете, свои! Вот они, нашел я их, и они меня приняли, разве нет? Из моих рук пили, ели, в рот мне смотрели, что я скажу... Только момента ждал, чтобы открыться... Почти семья... -- И тут появился Серов, -- вставил Пал Палыч, направляя исповедь в русло допроса. -- Да, нанесло на мою дорогу. -- Почему же сразу с ножом? Или пробовали говорить с ним? -- Пустое дело. Он бы про меня такого нарассказал -- на телеге не свезешь. Я в колонии жил соответственно. По тамошним законам. Либо ты -- либо тебя. Чтобы выжить. Не знаю, насколько вы представляете... Пал Палыч представлял. Зубами скрипел, думая, кем могут стать его подследственные, отбыв срок. Одна из тайных язв профессии: ловишь воришку -- получаешь после колонии ворюгу, сажаешь хулигана -- выходит бандит. Потому особенно жалко сумевших "завязать", как Серов. -- А Серов и там разговаривал на "ч". То есть... В переводе с блатного -- прикидывался честным. -- Увидал меня с ребятами, глаза выпучил, руками машет. Гадина. Ну и пришлось... А что еще я для них мог сделать, по-вашему? Что?! Сирые, голодные. Игнат -- талантливый парень, значит, будет прозябать, жиреет одна посредственность. А Афоня... Гражданин следова-тель, отдайте мне письмо! -- Для чего? -- Порву. Не надо это уже. Ни им, ни мне. Разве теперь Афоня меня примет? Зачем я ему?.. Пал Палыч колебался. Негоже, конечно. Но приоб-щишь к делу -- где-нибудь выплывет. На следствии, в суде. А ребята нахлебались горькой правды под завязку. Хорошо, если ее сумеют переварить. Взвалить на них еще альковные тайны родителей -- нет, это слишком. Не вся-кая правда благотворна, от иной впору удавиться! Он протянул письмо. Михеев осторожно разорвал его пополам и еще пополам -- по светящимся сгибам. Лицо исказилось в гримасе, и Пал Палыч отвернулся. Отворившаяся дверь впустила Томина. -- Эй-эй! Из-ви-ните! -- он прыгнул и отобрал письмо, сочтя, что Пал Палыч недоглядел за допраши-ваемым. -- Саша, я разрешил, -- сказал Пал Палыч. -- Уничтожение вещественных доказательств на обыс-ке? Ты, случаем, не переутомился? Знаменский встал, притворил дверь. -- Это письмо матери Афони к его отцу. -- Он?! Отец Афони Никишина? -- Тише. Отец. Ну, подумай, каково будет парню? Для него это отрава. Для обоих отрава. И вообще, кому нужно знать? Адвокату, если захочет выжать слезу? Или обвини-телю для пафоса. "Глубокое моральное падение подсуди-мого, не пощадившего собственного..." Михеев переводил с Томина на Знаменского глаза умирающей собаки и по-нищенски держал на весу ла-донь, прося письмо. Рука казалась дряхлой, как весь он сейчас, но это она двенадцать дней назад бестрепетно всадила нож в спину Серова. Легко представить, каким он был жестоким паханом в местах отдаленных, как повелевал жизнью и смертью заключенных, душил ос-татки достоинства и человечности. Он преподнес бы Никишиным свое прошлое живописно и значительно -- умел красно говорить, умел подавать зло в обли-чье силы и свободы. Серов -- успей он сделать это пер-вым -- рассказал бы все, низменно и страшно, с гад-кими подробностями. И уже не отмылся бы Михеев от грязи перед ребятами, перед Афоней. Не обрел бы сына. Вот что решило судьбу Серова А. В., тридцати четырех лет от роду. Томин повертел в пальцах клочки, сложил часть тек-ста. "Пусть никогда не узнает... Прощай, не пиши..." -- Я не совсем понимаю. -- Она вернулась к мужу. Потом я сел. Письмо пришло уже в колонию. Томин в сомнении тер подбородок. Между прочим, ради этого конверта он перетряс четыре полки пыльных книг. "Не в этом суть, разумеется... просто то, что выгодно преступнику, невыгодно нам... как правило". -- Пока не кончат с обыском, давайте составлять ваше жизнеописание, Сергей Филиппович, -- взял Пал Палыч ручку. "Уже по имени-отчеству?" -- неодобрительно отметил Томин. -- Какое жизнеописание? -- вяло ворохнулся Михеев. Траурные круги у глаз. Борозды на лбу и щеках налились густой чернотой. -- Сгинул я. Был человек, и нет человека. -- Звучит гордо, а толку чуть, -- в сердцах припечатал Томин, хлопнул на стол обрывки письма и ушел к Зине. Михеев смахивал на головешку. Может быть, от этого сходства Знаменский ощутил себя чем-то вроде пожарного. Когда горит и рушится дом, заботятся, как бы не занялись соседние. А отстояв их, можно покопаться на пепелище: не уцелело ли и там что-нибудь? Вот только недолго копаться -- завтра он передаст дело в прокуратуру. --------------------------------------------------------------- 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского