-- Дня, сказался, на четыре. Тетка Пелагея вдела в прорезь цепочку и приотворила дверь, но не увидела никого в открывшуюся щель, толь-ко холодом обдало грудь и шею. -- Стряслось чего? -- спросила она в темноту. Четыре дня! Для Багрова четыре дня были -- что четыре месяца. С момента побега он делил свою жизнь на "до" и "после". "До" истекало нынче вечером, так он себе назначил, этим дышал и держался, чуя, что завтра удача может отвернуться. Сегодняшний же вечер принадлежал ему по множе-ству несомненных примет, он был тем самым вечером. И вдруг четыре дня -- как стена, на которую налетел с разгону, когда все тело напружено и изготовлено для единственного и страшного движения. Багров повалился на колени и закусил руку, чтобы не закричать. Ах, Загорский, проклятая язва! За ним смерть пришла, а он, вишь ты, в командировке... Тетка Пелагея, не получив ответа, замкнула дверь, погасила свет. Ощутив во рту кровь, Багров разжал зубы, сунул горящую голову в снег. Что теперь?.. Теперь добраться до Новинска. Разыскать Загорского там. Решение отмене не подлежит. Стену надо проломить! Где-то найти силы и довести дело до конца. Сейчас бы дедова меду. И с водкой. Дед Василий!.. Он же послан в город за Майей! Уви-деться с ней "после" -- единственное, о чем думал Баг-ров, дальше он не заглядывал. И хотя "после" не наступи-ло, отодвинулось, заградилось массой возможных пре-пятствий, -- мысль о встрече с женой затомила горькой и жгучей усладой. Даже сердце захолонуло, когда предста-вилось, что она, может быть, уже ждет. Сколько бы ни ярился он на изменницу, разлюбить ее не мог. Багров скрылся в тени дома и стоял, раздираясь над-вое между необходимостью спешить в Новинск и желанием увидеть Майю. Вернуться к ней из Новинска надежды почти не было. Всякому везению есть предел... x x x Томину давно пора бы мчаться в Москву, а он все торчал в еловской дежурке, обговаривая с Гусевым -- замначем по оперативной части -- детали и тонкости предстоящей ловли Багрова. Мечту о чистой рубашке и душе пришлось похоронить. Побрился он, пока пытались дозвониться до Загорского. Не мешало предупредить че-ловека. Раз они знали, где директор школы, то и Багров легко мог узнать. Два часа на попутке -- вот тебе и Новинск. Но Загорский еще не возвращался в гостиницу. Томин начал прощаться. -- Ладно, думаю, сегодня событий не предвидится. Утром вернусь. Было условлено, что его добросят до магистрального шоссе и там Гусев водворит его в ходкую машину, держа-щую курс на столицу. Томин уже разговаривал со Зна-менским -- извинился, что опоздает. -- Ну, пожелаю вам... -- протянул руку дежурный. -- Шофер давно мотор греет. -- Да-да, гоните меня... -- в воображении призывно возник праздничный стол; но неутихающая смутная тре-вога опять пересилила: -- Только еще попробуйте Но-винск, а? Дежурный не стал спорить, проще набрать номер. На сей раз Загорский оказался на месте. -- Пожалуй, лучше мне, -- решил Томин. -- С посто-ронним человеком легче о таких деликатных... Семен Григорьевич? Здравствуйте, с вами говорит старший ин-спектор Томин из Московского уголовного розыска. Загорский удивился. Выслушав томинскую версию при-чин и целей побега Багрова, произнес с отвращением: -- Какая дикость! Но дальнейшие рекомендации встретил в штыки: -- Простите, это для меня неприемлемо. Вероятно, вам рисуется робкий интеллигент, который побежит от-сиживаться в милиции... Никаких "но"Завтра же я воз-вращаюсь в Еловск! -- Разъединился, -- досадливо пожал плечами То-мин. -- Ну почему люди так упрямы? Они с Гусевым направились к выходу, столкнулись с Виктором. -- Новостей не принес? -- спросил Томин. -- Нет. Майя Петровна минут пятнадцать как домой пошла... Матвей Зубатый шмыгнул, тихонький такой, даже трезвый вроде... Старый пасечник в город при-плелся. -- Дед Василий? -- недоуменно сощурился Гусев. -- По зимнему времени его никогда не видно. -- Что за дед? -- перестраховки ради поинтересовался Томин. -- Савелия Багрова закадычный был друг. Зачем это он из берлоги вылез?.. А-а, у Алабиных нынче сорокови-ны справляют, должно, к ним... Да поедем мы, товарищ майор, или нет? -- шутливо притопнул Гусев на Томина. -- Едем, едем. Они вышли, дежурный зевнул, поболтал термосом -- пустой. -- Витек, организуй кипяточку. Допек этот старший инспектор. Больно моторный. Затрещал телефон. -- Дежурный Еловского горотдела милиции... -- ска-зал он. -- Телефонограмму? Давайте. Принялся записывать, внезапно изменился в лице, продолжая писать, вывернул трубку микрофоном вверх и одышливо запричитал: -- Витя! Виктор! Вороти его! Вороти скорей!.. Тот чудом успел задержать машину в последний мо-мент. -- Вот, товарищ майор, -- сокрушенно показал де-журный запись в книге. Гусев наклонился через плечо Томина, и оба прочли: "По вашему запросу No 132/п о розыске совершившего побег из мест лишения свободы Багрова Михаила Терентьевича сообщаем: фотография Багрова предъявлялась работникам междугородных рейсовых перевозок. Шофером автобазы No 4 Тульского стройкомбината Сердюком разыскиваемый опознан как попутный пассажир, который сошел с автомашины Сердюка, не доезжая до Еловска 12-ти километров, сегодня около 11-ти часов..." Эх! Они напридумывали с три короба хитростей, но -- в расчете на завтра-послезавтра. Багров же стал реальностью сегодня. Требовался полный пересмотр планов. Какой вечер у Томина погорелКакие пельмени! Какой тост пропал ни за грош! x x x Кто не едал пельменей Маргариты Николаевны Зна-менской, тому бесполезно расписывать достоинства оных. Достаточно сказать, что их никогда не бывало много, хотя, случалось, намораживала Маргарита Николаевна по целому ведру. И неизменно они перешибали любое другое угощение и делались гвоздем стола. Количество едоков значения не имело: пельмени съедались подчис-тую что впятером, что вдесятером -- всегда. Порой она даже в гости ходила с кульком пельменей, как другие несут в подарок собственной выпечки торт или бутыль домашней наливки. От Маргариты Николаевны домогались рецепта, сек-рета. Она охотно делилась опытом. Хозяйки выполняли все в точности. Получалось вкусно -- и только. А у Марга-риты Николаевны -- потрясающе. Но она сама не знала, отчего ей так удавались эти маленькие полумесяцы с мясной начинкой... В последние годы многолюдные сборища у Знаменс-ких бывали редки. Отошли в прошлое со смертью главы дома. К тому по выходным вечно набегали друзья и сослуживцы, в основном почему-то молодежь. Теперь отмечался лишь Новый год и семейные даты, да и то в узком кругу. Но нынче день выдался особенный, и Знаменские задумали его широко. На кухне с утра хлопотали инсти-тутские подружки Маргариты Николаевны. Пал Палыча снаряжали то в булочную, то на рынок. Колька сдвигал столы и бегал занимать у дворовых приятелей стулья. Кибрит тоже пришла загодя, с намерением помочь. Но ее Маргарита Николаевна на кухню не пустила; поса-дила прометывать петельки и пришивать пуговицы к новой кофточке, которую намеревалась надеть. Белая коф-точка, черная вразлет юбка и гранатовая брошь в форме бантика у горла -- вот и весь наряд. Да свежевымытые, пышной волной уложенные волосы без намека на седину. Такая хорошенькая, моложавая юбилярша -- хоть замуж выдавай! Зиночка увлеклась, заставила ее накрасить ресницы, тронуть губы. -- Ну хоть чуточку! Слегка! -- Да у меня и помада-то засохла... Но минимум косметики действительно придал лицу праздничность и яркость. Потом они препирались о туфлях: Маргарита Никола-евна предпочитала более разношенные, Зиночка настаи-вала на изящных коричнево-красных. -- Один час вы стерпите, а там можно сменить, ник-то не заметит. И, пожалуйста, не выскакивайте в пере-днюю! Вы должны принимать торжественно, посреди комнаты... А теперь хотите не хотите, маникюр. -- Не до него мне было со стряпней. А сейчас уже поздно, буду вонять ацетоном. -- Не будете! Фен у вас есть? Высушим мгновенно! Где лак? Маргарита Николаевна, смеясь, покорялась. Когда кто-то заглядывал, спрашивая инструкций, Кибрит заслоняла ее, оберегая предстоящий эффект. -- Поздравительная телеграмма! -- возвещал из коридора Колька и щелчком отправлял листок под дверь. -- Коля, скажи Павлику, пусть... -- Он ненадолго отбыл. -- Неужели на работу вызвали?! -- испугалась Маргарита Николаевна. -- Нет-нет, -- успокоила Кибрит. -- Это он за подарком. Я знаю. Подарок добывался при ее участии, и было немножко неспокойно -- как-то еще Маргарита Николаевна примет подобное подношение. -- Поздновато он что-то спохватился, скоро народ пойдет... Зиночка, почему я вас так редко вижу? Одно время, честно говоря, мне казалось... Я была почти уверена. -- Одно время мне тоже казалось, Маргарита Николаевна, -- без обиняков созналась та. -- А теперь? -- Как-то... заглохло. -- У вас или у него? -- По-видимому, у обоих... -- Как жаль! -- Мама, тебя Шурик просит к телефону! -- Ты вернулся, Павлик! Очень хорошо, но подойти не могу, маникюр делаю... Нет, Зиночка, мало сказать, жаль! Боюсь, он без вас останется бобылем. -- Вот этого допускать нельзя, -- подняла Кибрит серьезные глаза. -- При его работе нужно очень много домашнего тепла. В противовес. -- Разве я не понимаю! Семейные заботы, семейные радости. Может, это временное охлаждение? Ведь вы так друг другу подходите, Зиночка! Кибрит тронуло искреннее огорчение Маргариты Николаевны. Непростительно расстраивать человека в та-кой день. -- Все может быть! -- бодро согласилась она и загудела феном. Начали прибывать гости. Первый плотный косяк со-ставили старые друзья. Тех, что с отцовой стороны, легко было отличить по цветам в руках. Все они так или иначе занимались физиологией растений, биологией растений и массой иных "логий" (а попросту говоря, ботаникой), и букет в феврале не представлял для них проблемы. Причем не базарной покупки, разумеется; не полумертвые, из южных краев доставленные гвоздики подносили они юбилярше, но нарциссы и ландыши, примулы и гиацинты, тюльпаны и розы -- все, что способно цвести и благоухать в подмосковных оранжереях хоть круглый год, когда приложены труд и умение. Многие из этих гостей давным-давно не виделись со Знаменскими и между собой надивиться не могли, как изменились сами, как вытянулся Колька, возмужал Пал Палыч (для них навсегда Павлуша), главное же -- как не постарела Маргарита Николаевна. Вторым эшелоном потянулись родственники, не-сколько сослуживцев Маргариты Николаевны, молодые кандидаты наук, бегавшие к ней за помощью со своими диссертациями и теперь образовавшие вокруг нее пре-данный пажеский корпус. -- Ну, Колька, наверное, пора, -- шепнул Пал Па-лыч. Тот исчез в недрах квартиры. Пал Палыч обратился к матери: -- Мама! Твои нечестивые сыновья взяли на себя смелость подарить тебе нового члена семьи! Разволнованный Колька внес двухмесячного щенка дога. Поскольку пес был уже увесистый, передние лапы его он свесил через плечо, и сначала зрителям предстала тыльная часть "члена семьи". Колька сделал "кругом", и присутствовавшие отозвались градом одобрительных междометий. Морда у щенка была симпатичнейшая, глаза пытливые и ясные. -- Надеюсь, он умеет и сам передвигаться? -- хладнокровно осведомилась юбилярша, не выдавая противоречивых чувств, вызванных четвероногим подарком. -- Еще как! -- воскликнул Колька и спустил щенка на пол. -- Мама, он лучших кровей! Родословная, как графа! При этом слове у Маргариты Николаевны болезненно дрогнули губы. -- В роду три победителя породы! Родители заняли первые места на последней выставке! -- продолжал рек-ламировать Колька. Мать присела и тихонько свистнула, привлекая внимание щенка. Тот подошел, по-детски косолапя. Она гром-ко щелкнула у него пальцами перед носом. Щенок не отпрянул. Он заинтересовался, понюхал пальцы и чихнул. Ацетон -- догадалась Маргарита Николаевна. Сколько же новых хлопот, беспорядка и тревог! Щенок уселся и попытался почесать ухо, забавно промахиваясь и стукаясь лапой об пол. Вокруг засмеялись. Он опять не напугался, даже нахально, со стоном зевнул. Ладно, хоть нервная система крепкая. -- Ну что ж, -- сказала Маргарита Николаевна, -- хва-лю нечестивых сыновей за смелость. Я назову его Граф. У Пал Палыча отлегло от сердца: приняла. Графом звали собаку, которую отец завел году на четвертом после рождения своего первенца. Она была той же поро-ды и той же масти. И мать очень любила того Графа, долго переживала его смерть и зареклась держать в доме собак. Так что подарок был рискованный вдвойне: собака, да еще и копия той собаки. -- Но имей в виду: если ты не будешь с ним гу-лять... -- мать взяла Кольку за вихор. -- Клянусь! У меня уже и поводок есть! И миска ему, и подстилка. Завязался обмен мнениями о выращивании и дресси-ровке собак, прививках и прочем, пошли трогательные собачьи истории. Институтские подружки успели поснимать фартуки и переодеться. Маргарита Николаевна вне-сла завершающие штрихи в сервировку и наметила вре-мя, когда ставить воду на пельмени. Хорошо, что мороз -- они вольготно лежат на балконе. -- Мам! -- влетел Колька. -- Истекают последние ми-нуты, которые организм может прожить без пищи! -- Я и сама проголодалась. Давай звать к столу. x x x Дед Василий, вероятно, вспомнил партизанскую вы-учку, когда побрел выслеживать Михайлову жену. Вот ведь как навязался Мишка на шею -- не стрясешь! Чтобы по холоду, да еще затемно тащиться в город... давненько такого с дедом не случалось. Сперва он на Багрова руками замахал, как на чумового: даже не заи-кайся, даже думать не моги, чтоб я пошел!.. Это тебе близко, а мне -- невозможное дело! Но Михаил улестил, разжалобил, чуть не в ноги бухался. Умолил-таки. Сам надел на деда валенки с кало-шами, замотал шею шарфом. И поплелся старый. И кон-спирацию сумел соблюсти -- так ему казалось -- полную. Как велено было, заглянул в парикмахерскую, уви-дал Майю и порешил дожидаться ее возле дома. Когда озяб и устал до дрожи в коленях, вошел внутрь и устро-ился на мусорном бачке под лестницей, беззвучно поно-ся последними словами и Мишку и себя самого за уступ-чивость. Только Майю не ругал: уважал со слов правну-ков, которых та в школе учила. Нескоро хлопнула дверь, впустив Михайлову жену. -- Май, а Май! -- тихонько окликнул он. Багрова осторожно приблизилась и всмотрелась. -- Боже мой, дедушка Василий, это вы? -- Я, я, -- кряхтя поднялся дед. -- На-ка вот. Багрова прочла записку в слабом свете лестничной лампочки и схватилась за сердце. -- Что сказать-то ему? -- Идемте, дедушка, идемте! Она помогла ему сойти с заснеженного крыльца, но тут дед Василий отстранился: -- Давай-ка поврозь. Ты -- до угла и пожди. Нагоню -- опять вперед и пожди, где темно. Майя Петровна, не вникая в наставления деда, послушалась. Сверху Катя, то и дело совавшаяся к окну, заметила мать, удалявшуюся по переулку. Пока вскочила на подоконник и открыла форточку, чтобы позвать, Майя Петровна свернула за угол. "Второй раз чайник выкипает! Вот куда она, куда на ночь глядя?!.. А это кто еще шаркает?" Шаркал дед Василий, ободряемый тем, что теперь путь обратный, к теплой печи. К Кате была обращена сутулая дедова спина, но на повороте за угол, под фонарем, девушка узнала его. Таких высоченных стариков было только двое: ее собственный дедушка Терентий да пасечник. К нему она наведывалась за сотовым медом этой осенью. "Мама и думать обо мне перестала... Виктор -- рохля, неизвестно чего ждет, чтобы помириться... Отец же... Главное, конечно, отец. Неужели и впрямь здесь появится?.. Надо подготовить маму, а мамы нет... Ну за что мне такое наказание?" Отчаянно жалея себя, Катя расчесала и переплела косу. Зеркало всегда хоть немного утешало. ...Багров ждал, подперев лоб кулаками. Размеренно постукивали ходики. Вдруг не придет? Уже все сроки минули. Или дед сплоховал? На душу навалилась тьма кромешная. Мучительно зу-дело недоделанное. Но еще мучительней была потреб-ность увидеть Майю. Он не анализировал -- для чего. Только бы увидеть. Наяву. Жажда эта росла по мере того, как убывала уверенность, что жена откликнется на его призыв. Начало уже потухать чувство самосохранения. Еще полчаса -- час, и он сам ринется в город. Одна из принесенных поллитровок окрашивала зеле-новатым ветхую скатерть, покрывавшую половину про-сторного стола. (На голой половине, что поближе к дневному свету, дед рукодельничал). Найдя дом пус-тым, Багров сковырнул с бутылки металлическую шляпку, но отпил немного, твердо помня, что пока нельзя. Две вещи в комнате гипнотизировали его -- бу-тылка и ходики. Чтобы не видеть их, он скрестил руки на столе и положил на них голову. И только когда услыхал шум в сенях и встрепенулся, понял, что спал. Всего-то восемь-десять минут, но так глубоко, что тело совершенно об-мякло, а перенапряженные нервы расслабились. -- Все, боле я тебе не слуга, -- просипел дед Василий и, опираясь на Майю Петровну, скрылся в спальной каморке. Супруги не поздоровались. Не до того было, чтобы обмениваться приветствиями. Смотрели глаза в глаза -- страдание в страдание. -- Дошел все-таки... -- сказала она. -- Дошел. -- Одичал-то как, господи!.. Он поднялся и ждал, весь отдавшись огромному об-легчению, что Майя наконец рядом. -- Знаешь, Миша, ты на разбойника похож. На само-го настоящего. Слабо улыбнувшись, она преодолела те несколько шагов, что их разделяли, погладила его бритую голову и заросшие щеки. Багров беспомощно поник и уткнулся головой в пле-чо жены. -- Майка... Маечка... Маюшка моя... Единственная... -- Начал целовать ее руки, лицо. -- Грязный я... колючий... противный? -- Да, побрить бы не мешало. С одеколончиком... По-годи, Миша, дай раздеться, натоплено здесь. С детской счастливой улыбкой Багров наблюдал, как она вешает пальто, медленно снимает платок. -- Не могу долго зла на тебя держать. Ведь уж такой был злой, такой злой, а увидел и... -- И слава богу, Миша, зачем злиться? Она обернулась, таким знакомым движением утопила шпильки в пучок. -- Маюшка! -- рванулся Багров, прижал к себе (осторожно, только чтобы ощущать ее реальность). -- Тоской я по тебе изошел... Словно сто лет минуло... -- Но я же совсем собралась, Миша! Носки шерстяные купила, белье, еще что-то... Уже билет был. Если ты хотел меня видеть... не потому же ты сбежал, что... просто соскучился! Он отвернулся, радость на лице стала меркнуть. -- Миша, ты что-нибудь там натворил? -- Я-то ничего не натворил. -- Неужели без нее, проклятой, не вытерпел? -- кивнула Майя Петровна на бутылку. -- Чего я не вытерпел, мы сейчас разберемся, -- постепенно к нему возвращалось прежнее напряжение. -- Садись, рассказывай, как без меня жила. -- Обо мне ли теперь речь, Миша! -- Именно что о тебе. Рассказывай, а я в глаза смотреть буду. Они сели друг против друга к столу. Майе Петровне так необходимо, так насущно было выяснить, что стряслось с мужем, но знала: раз уклоняется, донимать пря-мыми вопросами бесполезно, надо повременить. -- Ну, смотри... -- согласилась она. -- Только расска-зывать почти нечего. Что было -- я писала. -- Лучше без меня в доме-то? Или хуже? -- Тихо, Миша. -- Тихо... Ну, дальше? -- Катя все с Виктором Зуевым. Целуются по углам напропалую. Я думаю, пусть, а? Он парень хороший. -- Ладно, пусть. -- Третьего дня у твоих была. С матерью погоревали вместе, а отец так ругается -- страшное дело. Даже про ревматизм забыл. Все это Багров пропускал мимо ушей. -- Что все про других? Про себя скажи. -- Не разберу, чего ты добиваешься... Ну, живу день за днем. Бабы в глаза жалеют, а за спиной -- кто как. Клиен-ты чаевые суют -- на бедность, видно. Участковый загля-дывал -- велел непременно про тебя заявить, если что... Еще рассказывать? Надвинулся момент главного объяснения, а у Багро-ва -- хоть тресни! -- слова не шли с языка. Он плеснул пальца на два водки в стакан. Голодный желудок мгно-венно всосал и выбросил отраву в кровь, и Багров сумел выдавить: -- Загорский как изволит поживать? -- Загорский?.. Майя Петровна не удивилась вопросу, то был один из привычных заскоков мужа; но испытала секундную рас-терянность, оттого что всплыл в памяти совсем недавний разговор о Загорском с Леной. -- Не знаю, кажется, поехал куда-то. -- А говоришь -- "не знаю"! -- Тут про всех все знают, -- возразила она. -- Именно! И захочешь утаить, да не удастся, Майя Петровна! Он возбужденно закружил по комнате. Майя Петров-на все еще не могла взять в толк, что с ним происходит. -- Миша! Ты много выпил, что ли? -- Пустяки я выпил. -- Тогда не пойму... Как будто играешь. А игрушки-то живые -- Катя, ты, я. И всем больно!.. Я хочу знать, что случилось. Ведь все очень серьезно, Миша! А мы -- о чем говорим? Бабы, клиенты, теперь еще Загорский! Багров сел на место, сжал пустой стакан. Произнес с ненавистью, отбросив все недомолвки: -- О нем и говорим. О нем да о тебе. -- Что?!.. Так вот с чем ты шел! -- ужаснулась она. -- Да. С тем шел, с тем и пришел. Излишне и уточнять, зачем пришел. Если уж ударился в бега, прорвался через полстраны -- ясно, что у него на уме. Сидит против нее, между воспаленных красных век -- мрак и безумие. Прощается с ней, готовясь переступить последний рубеж. Ее муж. Чуждый, будто бесом одержимый... и несчастный. Господи, как она устала искать выхода, бороться! Но она за него в ответе, не может оставить на съедение самому себе. Когда Майя заговорила, Багров изумленно дрогнул от тихого сострадательного голоса: -- Ну что у тебя за судьба, Миша?.. Зачем все так нелепо... Всю жизнь шиворот-навыворот, шиворот-навыворот... Даже воз черемухи -- в сущности, тоже нелепо... -- Это к чему? Он ждал оправданий, покаяния. Может быть, под всеми завалами ревности, ярости, обид тлело желание простить. Ее, не его, нет. -- К тому, что зря ты шел, Миша. Ничего нет. Ничего. Пусто. Багрова будто по затылку огрело этой ее материнской жалостью. -- Врешь! -- ахнул он. -- Когда я врала... Никогда, он знал. Но сейчас восстал против своего знания. -- Майка, ты не шути! Ты мне душу не выворачивай! По-твоему, я как волк, как бешеный пес... все эти дни где ползком, где бегом... по лютой стуже... куски воровал... это что все -- сглупа?!.. -- Лучше не рассказывай. -- Нет, ты говори -- сглупа?.. Я ведь все равно дознаюсь, пара пустяков! -- Дознавайся... Мне бы оскорбиться, а даже сил нет. У кого только повернулся язык? -- Скажешь, и под вечер к нему не бегала? И до дому он тебя не провожал? И... все прочее? -- слабея, перечислял Багров, а мысли спутывались и в голове что-то опрокидывалось вверх тормашками. -- Провожал? -- переспросила Майя Петровна. -- А-а, вон что!.. Хорошо, сейчас я расскажу, как он меня про-вожал! Она рассказывала с малейшими подробностями, какие могла припомнить, что-то намеренно повторяла, сознавая, что ему важно все до последнего звука и жеста. Багров умирал и воскресал одновременно. Умирал, скрежеща зубами, бешеный, одичалый человек с нато-ченным на соперника ножом. Воскресал не оскорблен-ный, не опозоренный женой муж -- жертва клеветника. Когда она умолкла и ходики отстукали десятка два неспешных тик-таков, спросил едва слышно: -- А погода была хорошая? Полная чушь. Что за разница -- хорошая ли, плохая погода! Но Майя Петровна приняла вопрос серьезно. Значит, какой-то малости Михаилу не хватило или про-сто времени для окончательного поворота. -- Ветер дул сильный, Миша. Ветра она терпеть не могла и помнила, что поспеши-ла распрощаться с Загорским, потому что продрогла. Багров толчком поднялся и рухнул поперек стола лицом в ее ладони. -- Маюшка, прости! Подлец я, что поверил! Прости, Маюшка... Рукам стало мокро. Впервые он при ней плакал. Майя Петровна тоже не была плаксива, но его потрясение, тихий жаркий шепот вызвали слезы и у нее. На душе посветлело, снизошел мир. Она простила. Конечно, простила, ведь как никто другой понимала, почему он поддался Калищенке. Отби-вая Майю у Загорского, Багров отбил не девственницу. Эта заноза засела в нем навсегда: что тот был первым. Ему это представлялось особым преимуществом и вечной опасностью. Тем более что Загорский упорно держался радом, словно выжидая своего часа. Майя Петровна понимала мужа. Он ее -- нет. Хотел за строптивость наказать одиночеством. При избытке жизненных сил, которыми был наделен, и помыслить не мог, что протекшие полгода Майя наконец-то отдыхала по ночам... x x x Между тем в дежурке кипели страсти. Опять спорили, каждый по-своему трактовал линию поведения Багрова с момента, когда шофер высадил его на шоссе. Оттуда лежали три дороги: асфальтом, лесом и полем. Полем -- дальняя -- слабо утоптанной тропинкой до деревни и птицефермы, оттуда тракторной колеей к Еловску. -- На кой шут ему крюка давать? Дом уж рядом, a он в сторону двинет? -- Возле дома-то особая осторожность и нужна! Какой зверь к логову прямиком ходит? Непременно петлю заложит, со следа сбивает. Кратчайший путь был лесом, тут удалось бы скостить километра четыре, если б не снег. -- Да много ль его нынче, снегу? -- В низинах и по колена. Не лось же он, по сугробами переть! -- Багров-то? Да ногастей любого лося. Еще как пропрет! А где и лыжня накатанная выручит. Лесом, лесом! Асфальтовый вариант большинство отвергало -- велик риск нарваться на знакомого. И один Томин, только что с комфортом проехавший по всему багровскому маршруту от колонии и наглядно проследивший всю беско-нечную протяженность его, трудность и рискованность (за доставку военного донесения Героя могли дать), уверенно сказал, дождавшись паузы: -- Ни лесом, ни полем. Где ему с лосем равняться, небось на последнем дыхании. Пошел он асфальтом. К опасности привык, да еще метель полдня слепила. Зана-весила его. Дежурка поразмыслила и приняла мнение Томина. О дороге спорили потому, что отсюда вычислялось пример-но время, когда Багров добрался до окрестностей Еловска. Получалось, часам к двум. -- Но засветло же он в город не сунулся? -- нетерпе-ливо обратился Томин к Гусеву. -- Нет, товарищ майор. Думаю, отсиделся в каком-ника-ком сарае часов до шести-семи. Потом двинул в разведку. -- Отлично! Он уже двинул, а мы гадаем -- лесом или полемОдиннадцать минут назад получена телефоно-грамма. Что сделано? Дежурка озадаченно притихла. Что сделаешь за один-надцать минут? Почему-то всем рисовалось, что Багров сперва "устроится на постой", дабы отдохнуть от дальних странствий, и уж потом приступит к своим нехорошим делам. На постое его и надеялись захватить. Томин тоже держался подобного взгляда до телефо-нограммы. Она опрокинула их прежние расчеты. Значит, и нынешние Багров мог опрокинуть. Две точки притяжения существовали для него в горо-де: Загорский и жена. От этих конечных точек и надо толкаться, чтобы не плестись у него в хвосте, но, по возможности, опередить. -- Да ведь облаву готовим, товарищ майор... А что вы предложите? -- Срочно засаду у дома Багрова, засаду у школы и кого-то отправить в Новинск. Пусть удержит директора, пока Багров на свободе. Гусев не страдал ложным самолюбием: -- Спасибо, товарищ майор. Действительно раскачи-ваться некогда. Разрешите привлечь штаб дружины? Людей для путной облавы явно не хватало. -- Ну, что делать. Только с умом! Школу как наиболее верный объект Томин взял на себя; в подмогу -- участкового Ивана Егоровича. Они обогнули здание по широкой дуге, подыскивая мало-мальски удобное укрытие. Над служебной дверью горела лампочка в проволочной плетенке и призрачно светилось одно окно. -- Пелагея телевизор смотрит, -- вполголоса сказал участковый и пояснил, что та работает в школе уборщицей и ведет холостяцкое хозяйство Загорского, а он за то уступил ей комнату в своей квартире. Еще по пути сюда Иван Егорыч сетовал, что школа дескать, на юру и спрятаться возле нее негде. Так оно и было. Придется ожидать Багрова внутри, что по многим соображениям гораздо хуже. Став поодаль, они совещались, как поступить, когда внимание Томина привлекла цепочка следов, ведшая напрямик через спортплощадку. -- Иван Егорыч, постойте на шухере, я поинтересу-юсь. Отсюда вам обзор хороший, если что -- подайте сигнал. Какой-нибудь безобидный. -- Мяукаю я с детства совершенно натурально, на два голоса, -- серьезно сообщил участковый. -- Чистая ко-шачья драка. Однако мяукать не понадобилось, никто вблизи не появился, и Томин внимательно и с неприятным предчувствием рассмотрел то, что сумел, на снегу. Без Кибрит некому было вычислить рост, вес, комплекцию и прочее. Томин лишь констатировал, что кто-то недавно приходил, потоптался, сплюнул кровью и ушел обратно. Нога очень крупная, шаг широкий. Тетку Пелагею вторично за вечер оторвали от телевизора. Прежде всего Томин задернул шторы у Загорского, включил свет и не велел гасить. Расспрашивать предоставил Ивану Егорычу, с которым та держалась свободней. Описанный теткой Пелагеей визит настолько орга-нично ложился на Багрова, что почти и сомнений не оставлял. Рассказывала она четко, только со временем находилась не в ладах: час ли назад, полтора ли являлся неведомый посетитель -- ответить не могла. Томин позвонил дежурному, обменялись новостями: Виктор помчался в Новинск, вторая засада на месте. Участковому определили побыть все-таки в школе для верности, Томин возвратился в милицию, нещадно гры-зя себя. Сколько раз жизнь щелкала его по носу за гонор, но он опять впадал в самонадеянность. Ведь предупреж-дал Паша: "Нельзя недооценивать Багрова" и еще что-то про энергию и напор. Послушать товарищей по работе, этих-то качеств у Томина хоть отбавляй. А вот на поверку беглый зэк -- изголодавшийся, изнуренный -- проявил их куда больше. На что еще он способен? Чем занят сейчас?.. В дежурке Гусев напутствовал группы захвата: -- Итак, имеем восемь адресов. Стесняться не прихо-дится, в каждый курятник будем нос совать. Сверяем часы. Девять сорок шесть. Операцию назначаем на десять десять. Имеете добавления, товарищ майор? -- Старайтесь потише. Восемь адресов -- это наше предположение. Кто поручится, что не двенадцать? Гусев обернулся к "захватчикам": -- Для пресечения слухов: по каждому адресу, где пусто, оставляем своего человека. Пусть следит, чтобы не перебежали из дома в дом шепнуть. x x x Багров как-то выпал из ситуации, переживая обман-чивое впечатление, будто отныне все хорошо. Заговари-вал о пустяках, по-доброму улыбался. Майя Петровна с сожалением вернула мужа к дей-ствительности: -- Что же теперь, Миша? -- А что теперь? -- все еще безмятежно отозвался он. -- Спасибо, Загорского унесло. Постарался его ангел-хранитель. -- И твой тоже. -- Верно, и мой не подвел. -- Но что ты дальше? Багров задумался, начал грустнеть. -- Поеду назад в ту же колонию. Придушу Калищенку, гада! Прозвучало полусерьезно, и в том же тоне Майя Петровна "восхитилась": -- Очень умно рассудил, Миша. То-то нам с Катей радости! -- Выходит, спустить ему? Пускай подличает дальше, как нравится? -- скривился Багров. -- Да не о нем думай -- о себе, о нас! Багров опять помолчал и совсем потускнел. -- Конечно, придется сидеть. Эх... Только жди, Майка! Мне без тебя зарез! -- Подожду, Миша, -- покорно согласилась она. -- Я знаю, прежнего нету, -- с новой мукой покачал головой Багров. -- Привычка тебя держит... Катька у нас, дом... А ведь было счастье, Маюшка! Куда делось? -- Все здесь, Миша, на донышке. И твое, и мое, -- показала та на бутылку. -- Брошу! Веришь? Брошу! Я уже отвыкать стал. Отси-жу, и уедем давай, как ты хотела. Опостылело тут теперь! Начнем по новой, а?.. Может, тогда вернется... обратно полюбишь?.. Майя Петровна ответила осторожно, выверив наперед интонацию: -- Отчего не полюбить, Миша. Мужчина ты видный, работящий. То была ложь во спасение; ничего не стоило толк-нуть на новые безрассудства буйную и переменчивую его натуру. -- Но сейчас-то ищут тебя, Миша. Объявись сам, скидка будет. Объясни, как было... люди же -- поймут! Прошу тебя! -- Противно, Майка. Словно побитая собака на брюхе... -- Переломи себя, Мишенька! Пойдем. Пойдем вместе! Вот и перегнула палку, сразу воспротивился: -- Еще не хватает, чтоб ты меня за ручку вела! На весь город потеха! Сам дорогу найду. -- Значит, пойдешь? Честно?! Багров медленно обогнул стол, Майя Петровна вста-ла навстречу. -- Поцелуй! То было требование залога, обещания; или печать, скрепляющая договор. Майя Петровна поцеловала мужа. Но губы-то лгать не умели. -- Я вещи соберу, продукты... -- заторопилась она. -- Принесу в милицию. -- Побудь еще, Майя... Пока она была здесь, единственная его желанная, пусть хоть такая, только прохладно-ласковая, Майя при-надлежала ему. А дальше -- какие немеряные версты раз-делят их! Сколько они не увидятся! Майя Петровна понимала, что муж ждет от нее еще каких-то слов, чувств. Но где их взять? Силы ее иссякали. -- Скорей надо, Миша, чтоб сам ты, пока не поймали! -- Ну... ладно, -- смирился Багров. -- Подожду, пока обратно полюбишь. Она кое-как повязала платок, надела пальто и, уже одним рассудком, а не исчерпавшим себя сердцем со-знав, что надо смягчить боль мужа, -- прислонилась к его груди, дала себя обнять напоследок. И вот -- скрылась в сенях, мелькнула мимо окна и канула в темень за плетнем. Багров окинул прощальным взором дедову горницу, прислушался, как тот заливисто похрапывает в каморке. На столе мутно зеленела бутылка. Багров отвел глаза, но их опять потянуло к зелени. Лукавое самооправдание нарисовало картину сдачи властям, раздуло предстоящее унижение. Багров налил стакан до краев. Не пропадать же. Может, последний раз в жизни! x x x В милиции было пусто. Две минуты назад группы захвата приступили к операции. Еще через тридцать -- сорок минут станут известны итоги. Томин и дежурный помалкивали. Обоим хотелось верить в удачу. Дежурному оно удавалось процентов на семьдесят, Томину процентов на двадцать. Однако, если спросить, питает ли он надежду взять Багрова в ближайшие часы, Томин, не колеблясь, ответил бы "да". Но не облавой. Просто... ну не могла столь тихо завершиться эпопея Багрова. Мысль эту Томин обнаружил в себе уже в готовом виде, не заметив, как она созрела. Но таким -- подспудно рожденным -- он внимал, пожалуй, больше, чем логически обоснованным. Внутренний голос предупредил: готовься к бурным событиям. Хорошо, если не трагическим. По коридору кто-то бегом -- и, запыхавшись, влетел в дежурку. Один из "штабистов" Виктора, приданный засаде в качестве связного. -- Меня послали... сказать на всякий случай... Катька на рысях усвистала. -- Тебе бы за ней бежать, а не к нам, балда! -- Да ведь не было распоряжения, товарищ майор... чтобы следить, -- растерялся конопатый "штабист". -- В какую сторону ударилась? -- спросил дежурный. -- По Пионерскому. -- Гм... куда ее понесло... -- А жена Багрова дома? -- Так точно, товарищ майор. Хотя... не наверняка. -- Желательно потолковей. -- Свет наверху горит. Но не видно, чтобы ходили. -- Подымись в квартиру, узнай. Под благовидным предлогом. -- Есть! Он ринулся наружу, а Томин прервал задумчив дежурного: -- Пионерский куда ведет? -- Я вот как раз сижу, мозгую. Магазины закрыты, дальше -- обувная мастерская, прачечная, всякие быто-вые услуги. Детсад, стадион. Еще дальше -- автобаза, зап-равка. А там уже огороды, поля. Куда ее понесло?.. Если только у лесопилки свернула, в жилой массив? По забору протоптано, но темень же! Шалая деваха... Рассуждения дежурного ничего не объяснили. Как кольнуло Томина это "усвистала на рысях", так и торчала иголочка. Правда, Катя отнюдь не жаждала встречи с отцом. Но что погнало ее из дому в одиннадцатом часу вечера? x x x А погнало Катю именно желание встретиться с отцом. Странное поведение мамы, от двери дома вдруг зас-пешившей прочь, и странное же явление старика пасеч-ника наконец сцепились в ее уме; она уразумела их связь и смысл. -- Ох, мама... Ох, Маечка Петровна! Ну совершенно невозможная! Что выйдет из свидания родителей? Что отец вообще задумал? Чего потребует от матери? Муровец предупре-дил: "опасен". А она тайком; даже слова никому не сказавши!.. Нет, мочи не было покорно ждать. Страх за мать, негодование, обида, что родную дочь как бы и не прини-мают в расчет -- все смешалось и вихрем вынесло Катю на Пионерский проезд. Ее мнением не интересуются? Ну так она заставит поинтересоваться! Она им все выложит! Отцу, конечно, в основном. Мама -- святая мученица. Но зачем она соглашается быть мученицей?! "Ах, человек в беде, его надо поддержать". Разве мы виноваты в его беде? Мы из-за него тоже в беде. И виноват он, он один! Пусть же сам и расплачивается! Катя приостановилась, глотая злые слезы и соображая, где надо свернуть, чтобы попасть на дорогу к пасеке; тут важно не ошибиться, дальше фонарей не будет. И увидела Майю Петровну, показавшуюся из-за дет-садовской ограды. Слава Богу, цела! Возвращается! Первый порыв был -- броситься навстречу. Приласкать, отругать, пожаловаться. Но тогда мама все поймет и не пустит ее к деду Василию. У нее своя правда -- у Кати своя. И Катина правда останется только клокочущими в горле фразами, ни на что не повлияет, ничего не изменит. Майя Петровна ступала торопливо, но слегка неров-но, как очень уставший человек. Руки зябко засунула в рукава, подбородок уткнула в воротник от ветра. Катя только по матери и заметила ветер; самой он был нипочем. Отодвинувшись за палатку "Пиво -- воды", пропустила Майю Петровну. "Точно с похорон, бедняжечка моя!" Хорошо, что ее не будет при Катиной схватке с отцом: в мамином присутствии язык не все выгово-рил бы. ...Багров шел сдаваться. Полушубок распахнут, шапка набекрень. Хмель размыл протест, чувство унижения. За-хотелось покоя. Хоть под замком. Пускай они теперь реша-ют, хлопочут, лечат его обмороженные ноги. И кормят. Первым делом пускай, собаки, накормят. Вон впереди какая-то фигура, и можно не прятаться. Даже чудно... Ба, да фигура-то знакомая! Багров радостно раскрыл объятия: -- Катюха! Доченька! Что-то подломилось в Кате, и несчастной девчонкой с тугими косичками она нырнула в распахнутый полушу-бок к родной груди. Но секундно. Сивушный запах вернул всю непримиримость ее восемнадцати лет. -- Пьяный! Опять пьяный. Вечно пьяный! -- Последний нонешний денечек, Катюха. Зарок дал. -- Заро-ок? Старая песня! Пусти меня, пусти! Чего облапил! Скажи, зачем ты явился?! Она отпихивалась от отца, тот дурашливо придержи-вал ее за локти. -- По тебе соскучился! Дай, думаю, навещу. -- Слушай, с тобой можно нормально? Идет себе веселенький, как с праздничка. Или ты совершенно уже ничего не соображаешь? Багров разжал руки: -- Ну, давай нормально. Авось пойму. -- Вот и пойми: хватит маму мучить! Ты нам не нужен. И мы тебе не нужны. Была бы водка! -- За мать не решай! -- повысил голос Багров. -- Мы с ней все обсудили, все добром. -- Видела я, как она от твоего добра шла: сама не своя и слезы в три ручья! Про три ручья Катя приврала, даже не заметив. Глав-ное было пронять отца. И проняла. Тот болезненно помор-щился: -- Почему слезы? -- Не иначе как от счастья! -- съязвила Катя. Впервые она вела себя столь решительно и враждебно, и только туповато-добродушный настрой от выпитого стакана не давал пока Багрову взорваться. -- Ну, хватит, потолковали. Мне пора, мать ждет, -- он отстранил Катю и двинулся дальше. Твердо помня, что Майя будет ждать в милиции, он нес ей последнюю -- нетронутую! -- поллитровку. На-глядное подтверждение обета, маленький подвиг. "Мать ждет". Катя вообразила, что ждет дома. Это уж хуже некудаОна повисла на отце, не пуская его. -- Нечего тебе в Еловске делать! Мало нам было сраму!.. Уходи, уезжай отсюда!.. Пусть тебя где подальше ловят! Багров стряхнул ее и начал накаляться. Своя, кровная и вона что придумала -- посылает его опять в бега! -- Ну сильна, дочка! Вот сокровище вырастил! -- Ты меня вырастил?!.. -- взвилась Катя. -- Ты мне всю жизнь отравил! Я из-за тебя в институт не попала! -- Готовиться надо было, а не с Витькой целоваться! -- рявкнул Багров. -- Да меня Семен Григорьич так подготовил, что куда хочешь поступить могла! Вспомни-ка -- время экзамены сдавать, а папашу посадили! Имя Загорского дочь вонзила в такое еще кровоточившее, что Багров задохнулся. Объяснение с женой похоронило ненавистный призрак, но могила была слишком свежа. А тут -- новость, представившаяся Багрову чрезвычайно многозначительной. Загорский занимался с Катей? Для чужих подобного не делают. И -- скрытно!.. Что еще от него скрывают? -- Семен Григорьич подготовил? -- переспросил тихо. -- А я и не знал. -- Мало ли чего ты не знал! -- подливала масла в огонь Катя. -- К примеру, мама до сих пор во сне уроки ведет. Ты храпишь с перепою, а она бормочет: "Алабин, иди к доске..." -- А Семен Григорьича во сне не поминает? -- Отчего и не помянуть? Уж не хуже тебя! -- Катька!! -- вне себя гаркнул он. -- Ну, ударь, ударь! Маму уже бил, теперь меня давай! Багров схватил ее за плечи и затряс: -- Мать бил?!.. Я -- бил?.. Пальцем не трогал! -- Своими глазами видела! Прямо по лицу! -- То один раз... тогда причина была... -- оттолкнул он дочь, стремясь вместе оттолкнуть и постыдное воспоминание. Но та не дала "закрыть тему": -- Знаю, какая причина! Думаешь, спала, не слышала? Мама уйти хотела. И почему только не ушла!.. Я бы на ее месте без оглядки... Земля на могиле зашевелилась, холмик стал осыпаться. -- Куда ж бы она ушла? -- спросил Багров со зловещей вкрадчивостью. -- К кому? -- Господи, будто на тебе свет клином сошелся! Жили бы сейчас тихо, культурно... -- Тихо-культурно... С Загорским, что ли? Катя закусила удила: -- Да хоть бы и с ним! Призрак полез наружу, обдавая загробным холодом. Призрак с незапятнанной репутацией, с двумя высшими образованиями, трезвый, уважаемый, очень культур-ный -- первая любовь Майи, проклятие жизни Багрова. Оцепенение, с которым тот готовился вновь принять на плечи весь сброшенный было груз, внешне могло пока-заться спокойствием. -- Говори, дочка, говори, я кое-что соображать начи-наю... -- медленно и как бы равнодушно произнес он. -- Только вопрос, будет ли ей с Загорским счастье? Обманчивое спокойствие отца окончательно лишило Катю разума. -- Да Семен Григорьич -- золотой человек! -- закри-чала она в каменное его лицо. -- Он бы с мамы пылинки сдувал! Еще бы не счастье! Это ты вот -- горькое горе! В раскрывшуюся могилу ухнуло все -- покаяние перед Майей, ее умиротворяющие речи, решение идти с по-винной. Туча бесов ринулась в душу Багрова. -- Та-ак... -- протянул он, зверея под их натиском. -- Так, Майя Петровна... Поверил, развесил уши... Иудиным поцелуем предала. "Иди, объявись". Чтобы, значит, место очистить!.. Ну, все. Кланяйся мамаше! Да пусть своему Загорскому учебник географии в гроб положит! Еще, поди, заблудится на том свете! Он круто и четко развернулся и стремительно двинул-ся прочь от дочери, от города, от жены. Разумеется, Катя не сознавала, что делала. Она просто закатывала скандал, чтобы дать выход накипевшему и спровадить отца. Накипело много, за полгода его заклю-чения особенно, а за последние дни -- прямо невыноси-мо. И она надеялась избежать хотя бы той бури пересудов, которая подымется, если его заберут "на дому". На этом Катя "зашкалилась". И только сейчас поняла, на чем "зашкалился" отец, зачем -- за кем! -- рвался на волю. И что она порушила удачным скандалом. В ней взыграла лихая кровь, а отец воспринял злые реплики как откровение, как наконец-то достоверно узнанную правду. -- Папа! Папа, погоди!.. -- не своим голосом завопила она и побежала следом. Растолковать ему... признаться, что врала со зла... Семен Григорьевич готовил к экзаменам не ее отдельно -- целую группу... мама никогда не звала его во сне... и совершенно ничего между ними не было... Но Багров удалялся, Катя отставала. Отчаявшись, повалилась в сугроб. Когда вернулось дыхание, побежала обратно. Дома записка от мамы добила ее: "Катюша, где ты? Приходи в милицию повидаться с отцом. И, пожалуйста, будь с ним поласковей". x x x В дежурную часть возвратилась первая, затем вторая группа захвата во главе с Гусевым. Обе разочарованные. Конопатый связной сообщил, что Майя Петровна вернулась домой и, не раздеваясь, снует по кухне, а Кати пока нет. С ним послали кого-то из освободившихся людей; решено было не выпускать из виду жену и дочь Багрова: их вечерняя суета вызвала сомнения. Так что дежурка встретила Майю Петровну удивленным и выжидательным молчанием. -- Добрый вечер, -- сказала та с порога; она несла аккуратно перевязанный сверток и старенькую сумку со сломанной молнией, полную консервных банок, пачек сахара и другой провизии. -- Здравствуйте, Майя Петровна... -- отозвалось не-сколько голосов. Томин с любопытством всматривался в жену Багрова. После всего о ней слышанного ему рисовалось нечто яркое, впечатляющее. А в Багровой не было даже "изюминки". Никакого женского задора, кокетства. Хорошее лицо, спокойное благородство в повадке. Вроде бы не из тех, вокруг кого разыгрываются "роковые страсти-мордасти". Томин представился. -- Вы по поводу моего визита? -- А-а, Лена мне говорила... -- не поняла она. -- Нет, я не к вам. По лицам присутствующих догадалась, что ее появ-ление неожиданно и, следовательно, мужа в милиции еще нет. -- Михаил в городе. Сейчас он придет... Я принесла теплые вещи и продукты. Надеюсь, это можно? Обращалась она к дежурному как наиболее, очевид-но, знакомому. -- Вы видели мужа? -- скорее всех отреагировал Томин. -- Да. -- Где? -- У Василия Васильевича Полозова, -- сообразив, что заправляет тут Томин, сосредоточилась на нем. -- У деда Василия! -- ахнул в досаде Гусев. -- Как вы узнали, что он там? -- Василий Васильевич записку принес. Томин укоризненно покосился на дежурного, тот раз-вел руками: -- Думал, сороковины... -- Да-а... Старика Полозова мы не предусмотрели! -- корил себя Гусев. -- Сколько времени назад вы расстались? -- Томин задавал вопросы быстро, чтобы получить ответы раньше, чем Багрова оценит ситуацию. -- С полчаса примерно... нет, больше. -- И он сказал, что явится в милицию? -- Он обещал. -- Сколько ходу от Полозова до вас? -- Минут двадцать -- двадцать пять, -- отозвался за нее Гусев. -- От Полозова забежали домой и прямо сюда? -- Да. -- Дома пробыли долго? -- Вот только собрала... -- Ровно четверть часа, -- доложил от дверей мальчишеский голос. Это конопатый связной -- согласно инструкции "контролировать передвижения" домочадцев Багрова -- притопал за Майей Петровной. -- И до милиции от вас ходу... Быстро шли? -- Нет. -- Тогда еще пятнадцать, -- определил сам Томин. -- Имеем пятьдесят минут, как минимум, -- подытожил Гусев. -- Напрямик от Полозова сюда два раза можно гуляющим шагом поспеть. -- Михаил вот-вот будет, -- старалась убедить присутствующих Багрова. -- Он понимает, что это единственный выход в его положении. -- Пора бы уже, Майя Петровна, если решил. -- Ну... надо и с духом собраться, Алексей Федорович. Томин прислушался к себе... нет, не приближался Багров к милиции... все это розовые мечты -- будто он мирно сдастся на милость правосудия. Гусев нетерпеливо переступал с ноги на ногу. -- Да, конечно, -- сказал ему Томин. И Гусев спешно отошел, чтобы сколотить группу и отправить к деду Василию. "Необходимо, но безнадежно", -- мельком подумалось Томину. -- Муж объяснил вам цель побега? -- осведомился он, отвлекая Багрову от суеты за ее спиной. Под нацеленными со всех сторон взглядами Багровой стало душно. Она расстегнула пальто, сдвинула с головы платок. -- Пусть Михаил сам расскажет. Избавьте меня... -- Только одно: Калищенко замешан? -- тихо спро-сил Томин. Она немного отвернулась и кивнула. Томин спросил еще кое-что, осторожно уточняя суть происшедшего между супругами объяснения. Женщина говорила с неловко-стью, через силу. Помещение заполнялось сотрудниками, которые пач-ками прибывали с пустых адресов. При виде Майи Пет-ровны у каждого новоприбывшего возникал естествен-ный интерес, и вокруг нарастали говор и перешептыва-ние. А она все тянулась взглядом к поминутно хлопавшей двери, надеясь, волнуясь, недоумевая, почему Михаила нет и нет. Зазвонил телефон. -- Дежурный еловского горотдела милиции слушает... Спокойнее, гражданин, ничего не разберу. Фамилия ваша? Давайте по буквам. Записывая, он прикрикнул на своих: -- Потише, мужики! -- А что там? -- Угон машины... Да, гражданин, слушаю вас... Ну ясно... Ясно. Номер какой?.. Кто?! Точно, без ошибки?.. Ясно, спасибо. Выругался сквозь зубы, хлопнул трубку на аппарат и грузно встал. И сразу как-то все замолкли. -- Упустили Багрова, -- мрачно сказал он Гусеву. -- Остановил самосвал, вытряхнул водителя, сам за руль -- и прощайте! По Новинскому направлению. В сильно не-трезвом виде... -- Давно? -- Точно сказать не может. Пока, говорит, добежал до автомата у заправки... Минут двадцать-то наверняка уж. -- Шофер еловский? -- Кто-то из Степановых, не разобрал кто. Вот оно! -- стало ясно Томину. Вот теперь началось то самое. "А участковый сидит в школе. А он мне почему-то нужен". -- Ивана Егорыча сюда в темпе, -- сказал он кому попало, пробираясь за Гусевым сквозь тесноту к карте района. -- До развилки, товарищ майор, одна дорога -- прямо. Но тут нам его не достать. Развилку перекроем на всякий случай -- вдруг свернет. Свяжемся с ГАИ области. Если проскочит дальше к Новинску, то где-нибудь здесь наго-ним, машина у нас ходкая. На карте палец Гусева шутя придавил самосвал с пьяным Багровым. Карта все сводит в одну плоскость, на ней -- просто. Дежурный дозванивался в ГАИ, излагал ситуацию, просил выслать мотоциклистов на перехват. Гусев распу-стил по домам лишних людей, достал из сейфа пистолет, привычно вставил обойму (но то была привычность тира); сделал знак успевшему появиться участковому, что берет его на задержание. И тот тоже передернул затвор писто-лета, внимательно осмотрел и несколько раз перехватил в руке. Свой Томин всегда носил в кобуре под мышкой, проверять его не было надобности. Майя Петровна все это время стояла почти в центре дежурки, вокруг нее сохранялся свободный пятачок, как бы зона отчуждения. У ног -- сумка с провизией, сверток. Широко раскрытые вопрошающие глаза следили за воен-ными приготовлениями. "Почему именно я должен успокаивать жену Багрова? Здесь полно знакомых людей", -- направляясь к Майе Петровне, ворчливо думал Томин. -- Неужели в него будут?.. -- ошеломленно проговори-ла она. -- Ну-ну, надеюсь, до этого не дойдет. -- Вы обещаете? Черты ее лица, до сей поры как бы затушеванные будничным спокойствием, проступили четко, открывая свою одухотворенную и трагическую красоту. "А я, оказывается, подслеповат. Никакие изюминки не нужны, чтобы из-за этой женщины разыгрывались страсти". -- Разве кто-нибудь хочет? Оружие существует на слу-чай крайней необходимости. -- Лена Сергеева хорошо говорила о вас... поэтому я прошу... Я понимаю, Михаила надо остановить во что бы то ни стало... Но с ним трудно силой. Он совсем взбеле-нится и может бог знает что... -- Понял, постараемся. -- Вы обещаете... не стрелять? Томин еще раз заглянул в ее хрустальные, полные глубокого света глаза. -- Могу обещать только за себя. "И здесь ходи в мягких тапочках!.. Удружила Шахиня. Поделом вам за сентименты, добренький старший инс-пектор". -- Сообщите в Новинск, -- распорядился он, оде-ваясь. -- Есть! -- вытянулся дежурный, приняв сердитый тон Томина на свой счет. -- Ни пуха ни пера, -- пожелали вразнобой, но от души провожавшие. Томин, Гусев и участковый Иван Егорыч чеканно отозвались положенной фразой. Садясь в машину, Иван Егорыч зыркнул вдоль улицы: -- Катерина Багрова бежит! Но дожидаться ее -- с чем бы она там ни бежала -- было некогда. Теперь единственной заботой, целью, же-ланием стал ревущий где-то на темном шоссе самосвал ЮКР 16-16. Опередивший их -- на сколько километ-ров? -- неизвестно. Выкладки Гусева грешили приблизительностью. Раз за разом они опаздывали! А выигрывал дистан-цию не матерый преступник, имевший связи в уголов-ном мире, опытный в состязаниях с системой ловли разных "зверей", -- выигрывал (в одиночку!) всего-на-всего ревнивый муж, вооруженный только любовью и жаждой мести сопернику! "Нельзя недооценивать Багрова. Нестандартность по-ступков. Энергия. Напор". Паша еще мягко выразился... Что-то он поделывает? Праздничное застолье, наверное, в разгаре. x x x В застолье наступила та пауза между ужином и чаем, когда все уже сыты, чуть под хмельком и каждый развлекается как может. Пажеский корпус -- бывшие подшефные Маргариты Николаевны кандидаты наук -- были отправлены на кухню мыть посуду. И тоже попутно развлекались болтовней и анекдотами. Колька азартно играл в шашки со старейшим другом семьи. -- Ты, кажется, возмечтал пролезть в дамки, -- хмыкнул тот сквозь полудрему. -- Возмечтал! -- И напрасно, братец, -- маститый партнер сделал ответный ход, разрушивший все Колькины построениями -- А где же твой Граф? -- задержалась рядом мать. -- Твой Граф! -- горячо и неискренне возразил Колька. -- Хорошо, примем компромиссный вариант -- наш Граф. -- Наш Граф наелся и спит без задних ног. -- Луж было много? -- Было и похуже. Но я все доблестно ликвидировал и каждый раз мыл руки. -- Образцовый ребенок! -- мать подмигнула, указав незащищенное место в обороне противника, и Колька снова ринулся в атаку. Кто-то затеял танцы под мелодии двадцатилетней давности. Пожилые танцы, лишенные прыти, танцы-воспоминания, молодившие этих женщин и мужчин, дома зачастую уже перешедших в разряд бабушек и де-душек. Пал Палыч покружился с Зиночкой в вальсе, осчаст-ливил скучноватую дальнюю родственницу бодрым фок-стротом и вдохновенно провел мать сквозь сложные фи-гуры танго. Номер был сольным и заслужил аплодисменты, сразу после которых Пал Палыч направился в переднюю, набрал 02 и попросил дежурного по городу. Всех их он знал по голосам и тотчас определил: Дайков. Этот много раз выручал. -- Добрый вечер, Григорий Иваныч, Знаменский. С личной просьбой можно? Запропал где-то в Еловске один мой друг-приятель. Некто Томин... Да, из МУРа. Нельзя ли поинтересоваться, когда он выехал в Москву?.. Есть, жду. Он присел у телефона. Не потому что ждать предстоя-ло долго, но шнур от трубки до аппарата был довольно коротким, и -- если на ногах -- приходилось гнуться. Машинально Знаменский отметил, что сиденье стула теплое. Только что кто-то долго с кем-то разговаривал. Из комнаты Кольки вышел сонный Граф, присел, открыл крантик. По полу растеклась внушительная лужа и, найдя где-то уклон, побежала ручейком в сторону ванной. Ручеек истончился и иссяк, протянувшись санти-метров на тридцать. Следственная привычка фиксировать пустяки. -- Алло! Слушаете? Дайков так поспешно передал сведения из Еловска, что Пал Палыч не успел и поблагодарить. Суббота, про-исшествий в столице, конечно, хватает. Выглянула Зиночка, оценила ситуацию и призвала Кольку с его тряпками. -- Не будет Саши, -- сказал ей Пал Палыч. -- Поехал брать Багрова. А я-то держал для него заветный кусок судака и три дюжины пельменей на холоду -- только в кипяток бросить. -- И держи. Завтра вернется -- первым делом про пель-мени спросит. -- Точно, -- улыбнулся Пал Палыч. "Явится с рассказами, как выслеживал и хватал Баг-рова, и примется уплетать пельмени. Сядем на кухне, по--семейному..." Но мысль эта ничем не подкрепилась в воображении. Пельмени были реальны, а Сашу почему-то не удавалось поместить в кухне и попотчевать этими реальными, горя-чими, с маслом и горчицей, как он любил. Озадаченно созерцал Пал Палыч пустоту, не желав-шую заполняться Томиным. Чего проще? Завтра воскре-сенье, он свободен. Придет, как всегда, голодный, снача-ла съест заливного судака, потом... Нет, не приходил. И в понедельник не приходил. Странно. Между тем народ снова потянулся к столу, где расставляли чашки и сладости. -- Павлуша! -- окликнул старейший друг дома, застав Пал Палыча в задумчивости у телефона. -- Можно подумать, гости тебе глубоко опротивели! Пал Палыч сбросил вялость и присоединился к oбществу. Первым делом он ссадил Графа с Колькиных колен, приказав не портить собаку. Затем помог пажескому корпусу с включением электросамовара (его кто-то преподнес сегодня Маргарите Николаевне): шнур не доставал до розетки, требовался удлинитель. Следую-щим номером стало спасение Зиночки от посягательств Афанасия Николаевича. Сей милейший профессор на покое, пенсионер с незапамятных времен, пускался бурно ухаживать за женщинами, едва пригубив сухого винца. -- Спасибо, Пал Палыч, -- потирая зацелованную до локтя руку, смеялась Зиночка. -- Он уверял, что я напоминаю ему "утраченную в юные годы" мать... Слушай, как жаль, что Шурика нет. И спеть некому. Или сам рискнешь? Знаменский, случалось, подпевал и аккомпанировал другу, благо гитарой владел отлично -- еще отец обучил и пристрастил. И голосом Пал Палыча Бог не обидел. Но, поскольку своего он не сочинял, то при Томине держал-ся в тени. Теперь же, не раздумывая, снял со стены семиструнную. -- Только для тебя, Зиночка! Но запел не для нее и отнюдь не то, чего она ожида-ла -- не из Сашиного репертуара, а из отцовского. Тот любил полузабытые народные песни минорного или шут-ливого толка. Вниз по Во-олге реке С Нижня Новгорода Снаряжен стру-ужо-о-ок, Как стрела-а-а летит... -- протяжно начал Пал Палыч и увидел осветившееся не-жностью лицо Маргариты Николаевны. Песня неспешно излагала убедительную просьбу од-ного из гребцов к товарищам: "Уж вы бросьте меня в Волгу-матушку". Маргарита Николаевна осторожно поставила блюдо с пирогом и заслушалась. Ни родные, ни друзья не пред-ставляли себе, какую брешь в ее душе пробила смерть Пашки-большого, как сам себя именовал в кругу семьи Павел Викентьевич Знаменский. Всегда бодрая, привет-ливая, любившая посмеяться, Маргарита Николаевна сиротствовала по мужу втайне, не ища сочувствия, нико-го не отягощая своей печалью. Она не потеряла вкуса к жизни, не хлюпала ночами в подушку -- нет, но знала, что до последнего вздоха будет ощущать себя вдовой. А вот, оказывается, Павлик -- Пашка-маленький -- чувствовал ее вдовство. Как бережно выводит мелодию, повторяя отца даже в интонациях... Только не задрожать подбородком! Но Пал Палыч тоже уловил опасность и концовку пропел утрированно, с расчетом на юмористический эффект: Лучше в Во-олге мне быть У-утопи-има-аму, Чем на свете мне жи-и-ить Нелюби-и-има-аму! При этом он адресовался к Зиночке, переключив на нее общее внимание. Водворив на место гитару, Пал Палыч принялся по-казывать фокусы с колодой карт, с яблоком, исчезавшим под шляпой. И коронный: потолкавшись меж гостей, выложил перед ними носовые платки, авторучки, записные книжки -- все, что повытащил из карманов. Публика обомлела и заставила шуточное воровство повторить. Тут уж все бдительнейше оберегали свое имущество, но два-три отвлекающих приема позволили Пал Палычу даже умножить добычу. Подобным штукам обучил его не так давно один карманник, косвенно проходивший по делу о разбойном нападении. В ответ на изумленные восклицания окружающих Пал Палыч торжественно пообещал не использовать своих способностей в условиях городского транспорта и пояснил, откуда сии способности взялись. Возник дружный интерес к его работе. Собравшиеся очень далекие от повседневных занятий Пал Палыча -- предлагали либо чересчур серьезные либо чересчур наивные вопросы. Что им расскажешь?.. За чаем Пал Палыч воспроизвел допрос "подзалетевшего" ревизора, с которым толковал накануне. Сценка была разыграна на два голоса, Знаменский пародировал и себя и подследственного. Сам был сочувственно-вежлив, добродушен и мягок. Собеседника изображал сумрачным упрямцем. -- Анатолий Иванович, свидетели вот утверждают, знаете ли, что после проверки магазинов вы еле стояли на ногах. -- Просто старательно исполнял свою службу. -- Если вас не затруднит, поконкретнее. -- Тщательно проверял кондиционность продуктов. -- Ну, однако, не с макарон же вас шатало, Анатолий Иванович? -- Что я, по-вашему, мышь, чтобы макароны грызть? В первую очередь проверяешь ценные продукты. -- То есть, видимо, напитки? Вполне вас понимаю. И как же вы проверяете? -- Научно. Сначала органолептически. -- Простите мое невежество. Проще говоря, нюхаете? -- А как же иначе? Определяю букет. А уж дальше перорально. -- Перорально... То бишь внутрь? -- Внутрь. -- Ага, с этим ясно. А еще вот говорят, Анатолий Иванович, свертки вы с собой выносили. С рыбой, с ветчиной. -- Что значит -- свертки? Контрольные образцы! От-чет пишешь вечером, вдруг какую деталь надо припом-нить. Тогда повторно дегустирую. -- Как же мне в протокол записать... Надомная работа в форме ужина, вас устроит? -- Пожалуй, ничего. Пишите. -- Благодарю вас, Анатолий Иванович. Непритязательная сценка почему-то насмешила чуть не до слез. Все считали, что Пал Палыч на редкость в ударе. И только мать да сидевшая рядом Зиночка улавли-вали за его веселостью спрятанное смятение. Маргарита Николаевна подошла, нагнулась к плечу: -- Павлик, отчего нервишки шалят? -- Не знаю... Беспокойно как-то... -- Мне почему-то тоже, -- призналась Зиночка. -- То ли дома включенный утюг оставила, то ли что... -- Павлуша! -- воззвал кто-то с другого конца сто-ла. -- А какие еще преступники бывают? -- На любой вкус! -- крикнул Пал Палыч, покры-вая шум. Спросят же! Какие преступники... Осторожные, хит-рые, глупые, несчастные, озверевшие, сентименталь-ные, удачливые, тупые, плоские, сложные, лицемер-ные, непрошибаемые, отзывчивые на доброе слово, хо-лодные, расчетливые, безрассудные и отчаянные... как, например, Багров, которого где-то там по темени и морозу ловит Саша. Вместо чаепития с яблочным пиро-гом. Бедняга. Багров... -- Утюг ты выключила. Мы тревожимся за Сашу. -- Да?.. Но с какой стати, Павел? Он в таких передрягах бывал, страшно вспомнить. Сегодня ведь детские игрушки! x x x Багров замкнулся на самого себя, каким пришел к двери деда Василия. Снова стал он целеустремленным хищником. Настигнуть свою дичь раньше, чем настигнут его самого. Остального просто не существовало. Только б успетьТолько бы повезло!.. Вот уже развилка -- примерно четверть пути. И вдруг -- на тебе! -- мотоциклист ГАИ на хвосте. Багров утопил педаль газа, выжимая из мотора все, что тот еще способен был дать. Залить бы бак не худым бензинчиком, залить бы собственною кровью, желчью, ненавистью -- никакому бы "начальнику" не угнаться!. Но самосвал оставался лишь самосвалом, к тому же груженым. Мотоциклист легко догнал, пошел вровень, знаками приказывая Багрову остановиться. Вот уж чего тот органически не мог сделать. Но гаишник этого не знал. Осужденный за хулиганство, беглый -- переданные сведения держались, конечно, в уме, но главное, что заботило "начальника": пьяный за рулем. Ненавистная категория, с которой он свирепо боролся всю жизнь. Вырвавшись немного вперед, стал прижимать самосвал к обочине. -- Не мешай ты мне, зараза! Убирайся с дороги! -- заорал Багров, сам себя не слыша за гулом двух моторов. Он поневоле тормознул, не сумел вырулить... -- и сбил мотоцикл. Тот закрутился на шоссе, человек выле-тел из седла далеко вперед и безжизненно распластался на обочине. "Убился!.." Ладони враз сделались липкими, воротник приклеился к шее. Багров застонал и остановил машину. Вылез на шатких ногах. Зачерпнул грязного придорожного снега с мелкими льдинками, потер лицо. Когда нагибался, в кармане булькнуло -- заветную бутылку он после Кати, естественно, откупорил, но рас-ходовал мучительно экономно; больше взять будет негде. Хлебнул, ввинтил обратно в горлышко затычку и подошел к недвижному телу. На время оно заслонило даже фигуру Загорского. -- Эх, начальник... Ему он не желал ни зла, ни погибели. А вот убил. Убил. Будь оно трижды проклято! Лица видно не было. Но полезла в глаза кобура. В кобуре -- целая обойма смертей. -- А, теперь все равно! -- оборвал свои колебания Багров. И -- словно еще одну черту переступил -- расстег-нул кобуру, забрал оружие. ...Милицейскую "Волгу" он обнаружил позади себя почти на полпути к Новинску. Это была катастрофа. Отча-яние и скрежет зубовный. С "Волгой" не потягаешься. Их там трое-четверо, все с пушками. После мотоциклиста церемониться не станут, пальнут по колесам, и амба. Но "Волга" еще не знала, чьи габаритные огоньки посвечивают метрах в восьмистах перед ней. Ее-то задолго выдавала мигалка, а Багрова -- номер, который разбе-решь, только изрядно приблизившись. Если б успеть спрятаться, пока она еще далеко! Годи-лась любая проезжая грунтовка, уводящая вбок. Но мут-ная голова отказывалась припомнить, есть ли тут какие-нибудь проселки. На рискованной скорости вошел Багров в поворот. Но и за поворотом не открылось спасительного проселка. Насилуя машину, Багров гнал, гнал и гнал. А мигал-ка сокращала расстояние. И вот -- поздно уже, "Волга" рядом. ...Томин и его спутники понятия не имели о том, что случилось с мотопатрулем ГАИ. Куда раньше их к месту происшествия поспел припозднившийся автобус, который дребезжал потихоньку домой с несколькими пасса-жирами. Находясь, в отличие от Багрова, в нормальном состоянии, они обнаружили, что человек жив, и отвезли его по развилке в ближайшую сельскую больничку. Мото-цикл они сочли за лучшее тоже втиснуть в автобус и затем, возвратясь на прежний маршрут, сдали в милицию попутного городка неподалеку от основной трассы -- на Новинск. И оттуда уже, окольно, новость побежала по телефонным проводам к Еловску. Так что "Волга" догоняла -- и догнала -- не совсем того Багрова, какого знали Гусев с Иваном Егорычем, а по их рассказам и Томин. И повели себя, применяясь к "устаревшему" представлению о нем. В эти первые минуты сработала интуиция только у шофера. Когда Багров, не подчиняясь повелительным жестам Гусева, продолжал гнать и тот сказал: "Подсе-кай!" -- шофер тоже не подчинился и даже взял левее. -- Нельзя. Может долбануть. -- Брось, Андрей... -- возразил Гусев, но все же за-сомневался. Главное, "Волга"-то была новенькая, долгожданная, любая ее царапинка -- огорчение! -- Товарищ майор? Томин не успел вынести решения, как самосвал рез-ко сбавил скорость, но не притерся к обочине, а свернул почти под прямым углом, казалось, просто в чисто поле. Пока "Волга" разворачивалась и возвращалась назад, Багров отъехал от шоссе метров на сто и забуксовал, потому что под колесами была не настоящая дорога, но две глубокие колеи, полузасыпанные снегом. Вели они к обширному строению под двускатной крышей, которое Томин (в сельском хозяйстве не разбиравшийся) окрес-тил мысленно амбаром. Туда и устремилась черная фигура, выскочившая из кабины самосвала. Не будь при Багрове пистолета, он признал бы свое поражение и сдался. Ни малейшей надежды добраться до Загорского уже не оставалось. Во имя чего тогда бороться? Но с той минуты, как он засунул пистолет за брюч-ный ремень и холодный металл начал согреваться, от него как бы яд некий потек к сердцу. Я тут, с тобой, я -- сила, я навожу страх, я бью наверняка, я -- твоя удача... И в момент окончательного крушения накопившаяся отрава захлестнула мозг бредовым пафосом последней схватки. Захваченным из кабины фонариком Багров обежал свою крепость. Сарай был дощатый, щелястый, с земля-ным полом. В глубине белели сложенные штабелем бу-мажные мешки (то ли цемент, то ли удобрение). Под ногами валялись железные пруты, и двумя из них Багров крепко подпер дверь. Допил остатки водки, которая до слез опалила пересохшую гортань. Приник к щели в стене: что там погоня? Милицейская "Волга" как раз тормозила на обочине. Багров расширил ножом щель, чтобы свободно помести-лось дуло, оперся плечом о стену -- от допитого остатка накатила полоса дурмана. Очнулся он от тишины: замолк мотор самосвала. Преследователи его шли по колее, меся снег, Гусев поругивался: -- Чего он думает добиться? Совсем очумел! Огибая грузовик, Томин вспрыгнул на подножку, повернул ключ зажигания. Сделалось слышно, как по полю гуляет ветер. В расчистившемся небе висела полная луна, снежное поле искрилось. А амбар стоял темный, молчащий, и вдруг от него остро пахнуло опасностью, и Томин непроизвольно пе-реступил шага на два вбок (не подозревая, что инстинкт увел его из-под прицела). Но -- редкий случай -- он не поверил себе. В амбаре всего-навсего осатанелый мужик. Допустим, даже супер-мужик. Однако встречались и похлеще. Не хватало еще перед ним робеть. Гусев закурил, дожидаясь, пока Иван Егорыч разве-дает обстановку. Тот обошел амбар кругом, тихонько доложил: -- Все стены глухие. Только сзади вверху небольшое окошко. Без стекла. Гусев задумчиво выпустил струю дыма и указал си-гаретой на амбар. Ивану Егорычу объяснений не требо-валось. -- Гражданин Багров!.. -- громко окликнул он. -- Михаил Терентьич! -- Вроде официально, но вроде как и по-свойски. -- А-а, здравствуйте, наш участковый! -- донеслось в ответ. -- Старый друг. -- Выходите-ка по-хорошему! Все равно деваться не-куда! -- Нет, Скалкин! Нельзя нам по-хорошему. Я с тобой еще за прежнее не посчитался, когда ты меня на трое суток!.. -- Предупреждаю: если придется брать силой, будете отвечать за сопротивление представителям власти, -- всту-пил Гусев. -- А ты меня прежде возьми! Проверим на прочность твою шкуру... представитель власти! -- Если у вас нож -- еще одна статья, Багров. Еще срок. Тот злорадно усмехнулся: -- А ты иди да посмотри, что тут у меня... Сроком напугал! Не будет мне больше никаких сроков! Со стороны осаждающих бранчливая эта беседа носи-ла характер чисто разведывательный: старались опреде-лить, насколько Багров пьян и агрессивен. Приглашая его выйти по-хорошему, ничего хорошего от него не ждали. Гусев поманил своих спутников в сторонку на опера-тивное совещание. -- В окошко пролезете, Иван Егорыч? -- спросил он. -- Если скинуть шинель... -- Тогда, товарищ майор, я предлагаю так: мы с вами вышибаем дверь, Скалкин одновременно с тыла, через окно. Согласны? -- Нет. Гусев немножко удивился, но не заспорил. Наверное, у майора что-то свое на уме. Участковый же выдвинул новый вариант: -- Вообще-то можно разобрать часть крыши и взять его... под контроль. Томин вообразил себе свалку внизу, в темноте, и Ивана Егорыча на крыше с его "контролем" при небога-том опыте учебных стрельб. Пардон, увольте. Это вам не на два голоса мяукать. -- Нет. Томин решил последовать совету и мольбе женщины с хрустальными глазами: "С ним нельзя силой!.." -- Попробую образумить. Я для Багрова абстрактная величина, никаких дополнительных эмоций не вызываю. -- Можно попытаться, -- заинтересовался Гусев. -- Но надо войти внутрь. Через стену не разговор, нет контакта. -- А вот это рискованно! -- Рискованно, товарищ майор! -- всполошился Иван Егорыч. -- Мужик здоровенный... себя не помнит... -- Он вас не впустит, -- понадеялся Гусев. -- Да зачем это в одиночку... Багров того и не стоит, чтобы геройствовать! -- Простите, Иван Егорыч, за операцию в конечном счете отвечаю я. Вмешивайтесь, только если услышите борьбу! Гусев, а за ним участковый выразили свое волнение тем, что крепко пожали Томину руку. "Раньше в подобных случаях крестились и говорили "Господи, благослови!" -- подумал он, направляясь к амбару. И -- вот опять! -- запах опасности ударил в лицо. Что за притчаТомин собрался и внутренне построжел. Мельком глянул на луну. Идеально круглая. Говорят, в полно-луние люди совершают гораздо больше безумств. -- Хочу кое-что сказать вам, Багров! -- произнес он раздельно, обращаясь почему-то к стене правее двери. И именно оттуда хриплый голос осведомился: -- Это кто ж такой? -- Я человек вам неизвестный. Может, потолкуем для знакомства без свидетелей? Щель между досками приходилась ниже уровня глаз, и Багров стоял, неудобно пригнувшись. Снаружи были враги. Еще недавно он воспринимал их иначе, без ненависти, сосредоточенной на Загорском. Теперь пистолет просился поработать против кого угодно. Этот крепыш в штатском, который явился знакомиться, тоже враг. Раз снаружи, то враг. И не о чем с ним толковать. -- На кой черт ты мне сдался? -- спросил Багров, прилаживая ненадежнее дуло. -- Как знать, Багров... Я вот думаю, мы поладим. Ну? Впустите меня. Неужели побоитесь одного-то? А мой друг Пал Палыч Знаменский рассказывал, что вы человек отчаянной храбрости. Томину случалось пользоваться именем Знаменского как паролем -- и обычно срабатывало. Сработало и на сей раз. Напоминание, что есть на свете хорошие люди, на минуту сбило накал злобы в Багрове. Параллельно присоединилось кичливое желание доказать свою отвагу. Он отвел пистолет и внимательно посмотрел в щель. Гусев с участковым застыли в отдалении. Устраивая игру в прятки, Багров не обдумывал стратегии и тактики; ждал ходов противника. Ход сделан. Чем же ответить? -- Ладно. Одного пущу. Только руки из карманов вынь. Вынь, говорю! Багров выбил подпорки, дверь открылась. Томин при-остановился на пороге, привыкая к полутьме. Сквозь щели, окошко и худую местами крышу проникал лунный свет, давая разглядеть очертания предметов. -- Ну, чего ж ты? Заходи, раз такой смелый. Томин вошел внутрь и увидел Багрова. Приспустив рукав полушубка, тот втянул в него пистолет; дверь он притворил, оставив лишь узкую щель для наблюдения. Затем рывком вскинул руку с пистолетом, и Томин оказался на мушке. "Ну вот! Какого лешего я попер против предчув-ствия?!" -- Это новость, -- сказал он вслух. -- Как вы его раздобыли? -- Сам, голубчик, приплыл. -- Пистолеты сами не плавают. Сколько пуль в обойме? -- Всем хватит! Восемь штучек, как огурчики! -- Ваше счастье, что ни одной не истратили. -- Специально для тебя припас... Ну, давай, что ли, потолкуем. Как звать тебя, раб Божий? "Замечательный диалог. Но рука у него постепенно устает, так что продолжим". -- Старший инспектор МУРа майор Томин. -- У Бога майоров нету, -- с издевкой усмехнулся Багров. -- Имя говори. -- Александр. -- Александр, значит... И что же такого пришел ты мне сказать, раб Божий Александр? Какое заветное слово? Туманный световой шнур протянулся сверху и уперся в стену рядом с Багровым, расплывшись серым пятном. Это луна краем заглянула в окно под коньком крыши. Пятно будет постепенно перемещаться, примет прямоу-гольную форму и скоро высветит голову и плечи Багрова... который пока готов глумливо выслушать "заветное слово". -- Не к тому я Багрову шел с этим словом, -- Томин уныло понурился... чтобы осмотреть пол возле себя; спра-ва вырисовывалось что-то угловатое, зато слева было удобное пустое местечко. -- Ты считал, я сопливенький! -- упивался Багров властью оружия. -- Да нет, всем известно, что Багровы лихих кровей. Я считал, Михаил Багров -- мужик с крутыми заносами и запутался в своей жизни, дальше некуда. Не помешает ему человеческий разговор. А выходит, человеческий раз-говор вам без надобности. Зачем было меня впускать? -- Зачем?.. -- он уже как-то подзабыл и, ища объяснения, напал на гениальную идею: -- А вот пальну ceйчас -- еще одна пушка моя. С двумя-то я всех порешу, сколько ни сбегись! "Недурно... Впрочем, он пьяноват, да и луна слишком уж круглая". -- Значит, полагаете, я пришел сглупа? -- Ясно, сглупа. Те вон, -- кивнул Багров на дверь, -- поди, не сунулись! -- Ошибаетесь, Багров. Поверьте, я умею достаточно быстро падать, чтобы вы промазали -- рука-то вон подрагивает. И умею, падая, выхватить оружие и выстрелить раньше, чем успеете вы. То была чистая правда, и все мышцы уже изготовились, и место на полу присмотрено. -- Так за чем остановка, майор Александр? -- вдохновился Багров. -- Попытай счастья. Может, и поживешь еще. До полковников дослужишься. А я до своей черты дошел, понял? Что ты меня, что я тебя... Жалко, одно дело не доделал... а так все едино! Томин задумчиво хмыкнул. Конечно, и луна, и водка, и оружие -- все влияет. Но главный корень -- безысходное отчаяние. А откуда оно? -- Вы, кажется, и впрямь хоть сейчас на тот свет... -- От этого света меня с души воротит! Ну, давай, кто кого! Серый квадрат наползал на Багрова, но еще не воб-рал его целиком. Томин надеялся, что противник не отодвинется в тень, что его удержит у двери стремление следить за Гусевым и Иваном Егорычем. Кувырком кинуться на пол, выстрелить и попасть -- не проблема. Но куда при этом угодит пуля, Томин поручиться не мог. Да убережет Багрова луна. -- Ладно, дуэль так дуэль, -- притворно согласился Томин. -- Но зачем торопить судьбу? Дуэль потерпит. Три раза повторил он красивое словечко. Пусть про-никнет в сознание ли, в подсознание Багрова -- куда пробьется. Главное, что дано имя. Оно предписывает со-блюдение определенных принципов. Оно подразумевает, что соперники достойны друг друга и равны. И уже по праву дуэлянта (а не инспектора МУРа) Томин спросил: -- Скажите, почему вы не явились в милицию, хотя дали слово жене? -- Этого ты не трожь! -- запретил Багров. Но дуэлянт Томин не послушался: -- Она сидела там, в дежурной части, и ждала. При-несла какие-то трогательные свертки с едой... Потом мы стали собираться за вами. Майя Петровна увидела, как заряжают пистолеты, и помертвела. "И я обещал не стрелять в ее мужа... Ах, чтоб меня ободрало -- обещал не стрелять!" -- Я пришел образумить вас, Багров. -- Замолчи, майор. -- Нет, раз начал, то договорю. Я ведь побывал в колонии и добрался до Калищенко. Калищенко -- мразь и подлый врун! -- Кончай! -- почти взмолился Багров, не в силах перенести еще один нравственный переворот. -- Минутку внимания. Мы намерены стреляться. Ис-ход неизвестен, а перед смертью не врут. И я говорю вам: у вас нет дела в Новинске! Ни единый человек не допускает даже мысли о правоте Калищенко. Один вы. Почему?.. Багров забыл придерживать дверь, слушая Томина. Она покачивалась под ветром, все шире открываясь. До-несся скрип шагов. Багров выглянул. -- Кто там третий топает? -- спросил без интереса. -- Наверное, шофер. Надоело ждать в машине. Но сюда никто не войдет, пока наш разговор не кончится... так или иначе. ...Двое снаружи чувствовали, что находятся под наблюдением, и Гусев загодя подал знак шоферу, чтобы тот не бежал: нельзя было выказывать тревогу. -- Товарищ капитан, сейчас передали по рации... -- Потише, Андрей. -- Багров вооружен! Сбил мотоциклиста, взял пистолет... -- Мать честная! -- ужаснулся Иван Егорыч. Гусев выразился более энергично. Оба дослушали подробности и по-новому поняли поведение Багрова. Эх, минут бы на десять -- пятнадцать раньше! А теперь что сделаешь, когда майор у него! Удалось ему? Не удалось? Какая внутри обстановка? Чем помочь? Гусев надумал: -- Ты, Андрей, закури и иди спокойно, будто обратно к машине. Потом тихо-тихо кругом сарая. Найди сбоку дырку, щель. Разглядеть вряд ли, но, может, хоть расслышишь, что там. Если майор в опасности, махнешь нам. Будем врываться. Участковый тоже надумал и даже более мудро: -- Михаил Терентьич! -- крикнул он. -- Живой мотоциклист-то! В больницу свезли. Побился сильно, однако живой! Слышь, Михаил Терентьич? -- Слышу... -- отозвался Багров после паузы. И участковому полегчало; верно он угадал: Багров боялся, что на нем уже висит покойник. Теперь психике -- разгрузка, а значит, и майору помощь. Действительно, у Томина крепла уверенность, что возможен мирный исход. Он говорил и говорил, а Багров слушал. Это было уже очень много -- что слушал. Конечно, не все слышал. Что-то пролетало мимо ушей, что-то глохло в толще недоверия, но что-то все же про-сачивалось. Терзаясь противоречивыми чувствами, Багров при-стально всматривался в лицо человека, белевшее шагах в трех. Друг? Враг? Рука с пистолетом была почти опущена, ноги едва держали. Если поверить, то снова жить. Но как поверить?.. -- Мне кажется, я понимаю вас, Багров. Сначала Пал Палыч кое-что объяснил насчет вашего характера. Потом люди в колонии. Потом я приехал в Еловск и дослушал про вас остальное. Вспомните, в критические моменты вас всегда губила водка. Вот и сегодня дорвались -- и сошли с рельсов. Немудрено после недели в бегах. Но еще не поздно. Еще есть выбор. "Скоро сам растрогаюсь от своего красноречия. Не-ужели не проймет?" -- Если собственной жизни не жалко, пожалейте жену! Я вот, признаться, пожалел: обещал в вас не стрелять. Потому и распинаюсь Так что можете без опас-ки меня ухлопать... Она и сейчас наверняка сидит, как я ее оставил -- белая от страха, от горя... -- Эх, майор! Еще вопрос, за кого она боится. -- Ну почему вы верите Калищенке?! Ведь сами били его за подлый характер! -- Кабы один Калищенко. А когда родная... -- и оборвал. "Родная -- кто? Не дочка ли, "усвиставшая на рысях" неизвестно куда?!" -- Багров, что случилось после вашей встречи с же-ной? Ведь что-то же случилось! Скажите мне, может, вместе сообразим, где ошибка? Мы одни, между нами и останется. Луна уплывала из окошка, и светлый квадрат сползал с Багрова и терял четкость. Томин переступил с ноги на ногу и пошевелил паль-цами в ботинках: подошвы стыли. "Да-а, братец, мягкие тапочки только дома годятся". В амбаре гуляли сквозняки. Дверь покачивалась с ти-хим басовитым скрипом. "Давно бы уж назад ехали, кабы не уговоры. Досчитаю до двадцати. Если будет молчать, прямо назову Катю. Кто еще ему "родная"? А эта красивая злючка могла, могла!.. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь..." Ветер снаружи разыгрался всерьез. В амбаре зашептались обрывки бумаги. "Майор, похоже, честно старается... Майя ждет в милиции... Гаишник жив... Господи, сколько еще сидеть... Катька, змея, могла и наврать. Как она потом за мной бежала, как звала... Я никого не убил. Хоть это хорошо... А зачем тогда все было? Тоска душит -- сил нет... Но Майя ждет. Она меня ждет. Еще раз ее увижу..." Багров расслабился. Томин расслабился. Шофер, подслушивавший у стены, расслабился и потер замерзшее ухо. И тут дунул ветер, и дверь за спиной Багрова гулко хлопнула. "Продал?!" -- яростно взорвалось в его мозгу, он вскинул пистолет и выстрелил в упор. Распахнул дверь, готовый к сражению. За дверью было пусто. Багров обернулся к Томину, который еще стоял, покачиваясь, пытаясь зажать рукой бьющую из раны кровь. -- Майор... -- леденея, позвал Багров. -- Майор!.. -- Дурак, -- сквозь зубы произнес Томин и стал осе-дать на пол, уже не слыша голосов подбегавших людей. x x x Молча и недвижно сидела Майя Петровна в дежурке. Рядом притулилась Катя. Наплакалась и уснула. В милицию она ворвалась, причитая: -- Мамочка, прости! Мамочка, прости! Ни слова не проронила Майя Петровна, слушая захлебывающуюся исповедь дочери. Только смотрела с глу-боким отчужденным изумлением. Были вещи, которых она не прощала... Далеко за полночь возле горотдела затормозила ма-шина. Майя Петровна встала, выпрямилась. Первым вошел осунувшийся участковый. -- Иван Егорыч... -- вопросительно потянулась к нему Багрова. -- Ведут, -- угрюмо буркнул тот и направился к де-журному. -- Ведут ее ненаглядного. -- Да она не в курсе, -- вполголоса пояснил де-журный. -- И зря! Докатился ваш Багров, -- обернулся Иван Егорыч, -- на человека руку поднял. Майя Петровна совсем побелела. -- Загорский?.. -- Загорский жив-здоров. А вот майор... -- Погиб?! -- На грани, -- отрезал Иван Егорыч и тяжело сел подле дежурного. -- О нем Москва справлялась, -- вспомнил тот. -- Надо сообщить. Родных вызвать... Катя со сна ошалело уставилась на отца, переступив-шего порог дежурки. Движения его были заторможены, вялы, лицо безучастно. Вот шатнуло, и Гусев подпер его плечом. Но даже Катя поняла, что шатало не спьяну. Сказывалось телесное и душевное изнеможение. Багров медленно поворачивал голову, осматриваясь. На Кате задержался, но довольно равнодушно. Наконец увидел жену. К щекам, ко лбу прилила кровь, жилы на висках вздулись неестественно, в мизинец толщиной. Он разлепил спекшиеся губы: -- Майя, прости... Это было все, что у него сейчас было. Два слова. Единственная просьба к судьбе. Дежурка забыла дышать, переживая драматичность момента. Майя Петровна без звука подняла ладонь, обращен-ную к мужу, и широко повела ею в воздухе, будто ограждаясь невидимой стеной. Отреклась. Хуже любого приговора, потому что пожизненно. Накинула пальто, платок и вышла, как из пустой комнаты. Катя нагнала ее возле милицейской "Волги". Майя Петровна о чем-то расспрашивала шофера. -- Мамочка! -- вцепилась в нее Катя. -- Прости его! Это я виноватаОн такой несчастный!.. Как мертвый!.. Майя Петровна легонько оттолкнула дочь и второй раз за вечер посмотрела на нее в крайнем изумлении. Но теперь в глазах появились проталинки. -- Вернись и накорми его, -- приказала она. -- В сумке все есть. -- А ты?! -- Я в больницу. Не жди. x x x Пал Палычу не спалось. Тоскливая штука -- бессонница. Не так давно и улегся, а уже мочи нет. С боку на бок, с боку на бок... Телефонный звонок выдернул его из постели и в три прыжка донес до прихожей. -- Прошу прощения, что разбудил, -- сказала трубка голосом дежурного по городу. -- Но тут из Еловска поступили новости, и я подумал... -- Не тяните, Григорий Иваныч! Тот зачитал телефонограмму, добавил что-то сочувственное. Знаменский деревянно поблагодарил. И остался стоять в прихожей, слепо уставясь на свои босые ноги, без определенных мыслей и чувств, зная только, что в его жизни стряслась огромная беда. Электронная библиотека Алексея Снежинского