г. - Но тогда, возможно, это сделал кто-то от вашего имени? - службу сервиса не так-то легко было сбить с толку. - Не поставив меня в известность? - А почему - нет? Может, вам хотели сделать сюрприз? - она определенно не намерена была сдаваться и признавать, что кем-то в их замечательной компании была допущена ошибка. Молодец, девчонка, она начинала определенно мне нравится! Кроме того, в словах ее была некоторая логика. А вдруг и вправду кто-то решил порадовать или удивить меня. Возможно, разыграть? Вокруг сейчас творилось столько странностей! И я сдалась. - Ну, хорошо. Что сейчас требуется от меня? - Абсолютно ничего! Включайте компьютер и развлекайтесь в виртуальном пространстве. Спасибо, что воспользовались услугами нашей компании. - последние слова она снова проговорила совершенно механическим голосом, словно энергичную, слегка настырную девицу на том конце провода быстренько заменили стандартным роботом - автоответчиком, из тех, что доводят вас до белого каления самой любимой своей фразой: " Ждите ответа...! " Мне же теперь ждать было нечего - напротив, нежданно - негаданно предо мною раскинулось поле деятельности, при желании, весьма активной. Кто бы ни сыграл со мною эту шутку, он совершил это с какой-то целью, и, следовательно, рано или поздно проявит себя. Впрочем, наступления этого времени можно было не ждать, а заняться поисками анонимного благодетеля немедленно - вот тебе и занятие, причем довольно нетривиальное. Я поспешила в гостиную, служившую мне одновременно и кабинетом, в ту пору, когда необходимость в кабинете у меня была. Там, под ворохом старых газет и журналов, пылилась моя старенькая "Сонька", теперь уже допотопной модели, потому что приобретена была еще в бытность мою телевизионной дивой. Однако, полагаю, верная " Сонька" пребывала все еще в рабочем состоянии, потому что полгода назад, когда я забирала ее из того дома, вместе со своими книгами, рукописями, фотографиями и прочим кабинетным хламом, работала исправно. А с той поры ничья рука не тревожила ее потрепанной клавиатуры, половина русских букв на которой благополучно отклеилась и потерялась, отчего печатая текст или трепясь с кем - ни- будь в интернетовской болталке я постоянно смешивала русские буквы с латинскими, и слова выходили смешными уродцами. Компьютер оказался на месте и приветливо пискнул, радуясь, что о его существовании вдруг вспомнили, радушно засветился синим маленьким монитором - словом выразил полную готовность преданно служить мне и в дальнейшем. С непривычки я провозилась много дольше обычного, но минут через двадцать виртуальный мир снова распахнул передо мною свои объятия. Почтовый ящик электронной почты был пуст, но в находился в полной боевой готовности, на случай, если вдруг кто-то решит завалить меня " мыльными" посланиями. Словом, жизнерадостная девочка из службы сервиса оказалась настоящей, и все, сказанное ею, было чистейшей правдой. Откровенно говоря, я сомневалась в этом до последней минуты. Теперь сомнения рассеялись, и я в некотором смятении застыла возле монитора, механически заглядывая на полузабытые интернетовские адреса, краем глаза фиксируя знакомые картинки и помечая массу нововведений. Однако, паутина не влекла меня, как прежде, и скоро я отключила компьютер, так и не погрузившись в ее лабиринты. Время, между тем, пролетело удивительно быстро: близился вечер, а, значит, скоро появится Муся, как всегда, торопясь, потому что каждую проведенную мною в одиночестве минуту она неизменно вменяла себе в вину, сколько не пыталась я уверить ее обратном. История, которую я поведала ей, повергла Мусю в шок. Маленькие невыразительные глаза ее неопределенного цвета, обычно не выражающие ничего, кроме бесконечной доброты и всепрощения, теперь потемнели. Бледные и осунувшиеся щеки вспыхнули багровыми пятнами нездорового румянца. Даже голос Муси, когда дослушав мою историю до конца, она заговорила, не струился волнами невесомого шелка. Она как-то сразу вдруг охрипла, и от этого голос ее стал ниже и грубее. - И ты спокойно со всем согласилась? - А что мне было делать? Требовать, чтобы все отключили обратно? Фирма на это бы не пошла, ведь деньги уплачены, и их надо кому-то возвращать - Вот именно - кому? - Они были уверены, что платила я. Значит, тот, кто платил, назвался моим именем. Или вообще никак не назвался просто пришел в кассу и заплатил деньги или перевел их через банк. - И ты оставишь все, как есть, даже не попытавшись выяснить, кто это был? - Но каким образом? И потом, он или она, или они не сделали мне ничего плохого, наоборот - решили снова приобщить меня к модной игрушке. - Но зачем? - А зачем вообще люди делают добрые дела? Вот ты, например, зачем все это время возишься со мной? - Значит я и эти неизвестные с их загадочными подарками для тебя - одно и то же? Спасибо, вот не ждала. - Вовсе нет. Не цепляйся к словам, пожалуйста. Просто я хотела напомнить тебе, что и другие люди тоже иногда умеют быть добрыми. - Отлично. И кто же, по-твоему, эти добрые люди? - Понятия не имею - И тебя это устраивает? - Вполне. - Вынуждена тебе напомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке - Тогда, извини, я тоже вынуждена еще раз поинтересоваться у тебя, чем я обязана твоим бесплатным благодеяниям? Муся замолчала надолго. Теперь уже не только щеки - пылало все ее полное лицо, и глаза сверкали так, что мне становилось не по себе. Это было уже не волнение, не тревога, и даже не страх. Гнев. Откровенный, неприкрытый яростный гнев - вот что такое отразилось сейчас на лице Муси. Таким я не видела его никогда, да и вообще предположить не могла даже, что тихая, безответная моя сиделка способна на такие чувства. Возможно, мне следовало извиниться, и своим долгим молчанием, Муся давала мне этот шанс: все вернуть на круги своя. Думаю, она бы не стала требовать от меня долгих унижений, достаточно было бы просто короткого: "прости". Но я молчала. Во-первых, я буквально остолбенела при виде такой Муси, а, во-вторых, во мне поселилось вдруг какое-то глупое упрямство, сродни тому, которое иногда обуревает детей. В такие минуты они точно знают, что выполнить то, чего требуют взрослые, все равно придется, но упрямо застывают на месте, дожидаясь применения более радикальных мер. И даже получив заслуженную затрещину или шлепок, и чувствуя как непрошеные слезы бегут по щекам, продолжают упорствовать, доводя до истерики и себя, и близких. Со мной такое нередко случалось в детстве, и именно это состояние тупого упрямства овладевало мной сейчас. Я молчала. Когда молчать далее было уже невозможно, Муся поднялась из-за стола и, в очередной раз за сегодняшний вечер, нарушив свои обыкновения, вышла из кухни, громко хлопнув дверью. Посуда на столе и на полках возмущенно звякнула: она не привыкла к такому обращению. Так же, как и я. В квартире наступила мертвая тишина. И время, вроде бы даже замедлило свой неустанный бег, по крайней мере, большие деревянные часы с кукушкой, тикали как-то непривычно медленно и почти бесшумно. Однако, время все же двигалось вперед, как это и полагалось ему самой сущностью мироздания, и ровно через полтора часа все оказалось кончено. Говоря " все" я имею в виду наши отношения с Мусей, но поскольку ничего иного в моей жизни не происходило целые полгода, то это "все" представляется вполне уместным. Некоторое время Муся, очевидно, все же ждала, затаясь в своей комнате моего покаянного визита, с целым ворохом извинений, омытого обильными слезами и скрепленного клятвой в вечной дружбе до гроба. Такое случалось не раз, потому что не раз и не два мы с Мускй ссорились и разбегались по своим комнатам в тоске и обиде. Однако, всегда виноватой стороной, в итоге, оказывалась я. Да, собственно, это, наверное, и было так. Я была не сдержана, вспыльчива, упряма, порой - откровенно груба. Однако - отходчива. И каждый раз, отсидевшись в своих бастионах, мы заключали очередной мир. И каждый раз инициатором этого процесса была я. Я виновато скреблась в дверь Мусиной комнаты, бормоча извинения, впрочем, она никогда не заставляла меня предаваться этому не очень-то приятному занятию долго: дверь распахивалась почти сразу. Теперь ничего этого не произошло. Я не пошла к Мусе просить прощения, хотя некоторое ощущение вины бередило мою душу, но делало это так слабо и неуверенно, что я вполне могла себе позволить просто не обращать на него внимания. Я не сделала этого потому, что в соседней комнате дожидалась меня и моих извинений совсем другая Муся. У этой - новой, разгневанной, возмущенной мне совсем не хотелось просить прощения. И я решила подождать. Возможно, странная метаморфоза, так неприятно преобразившая милую Муся, окажется всего лишь следствием усталости и напряжения последних дней. Тогда все должно разрешиться каким- ни- будь естественным образом. Я решила не торопить события. В это же время Муся, очевидно, тоже приняла решение. Дверь моей комнаты открылась без стука, но довольно шумно. "Новая " Муся продолжала демонстрировать свой нрав. Она стояла на пороге одетая в пальто, в сапогах, с волосами, убранными под черный шерстяной платок с яркими цветами, из тех, что так любят увозить из России иностранцы. Словом, всем своим видом, Муся демонстрировала готовность уйти сию же минуту. К тому же, возле ее ног, на полу стояла большая спортивная сумка, в которой Муся перевозила ко мне свои вещи. Сумка, судя по раздувшимся бокам, была набита до предела. Очевидно, Муся решила сразу же забрать все необходимое, что тоже подчеркивало окончательность ее намерений. - Я думаю, что теперь тебе лучше пожить одной. - Произнесла Муся торжественно и скорбно. Я молчала. - У тебя появились какие-то новые представления о жизни, с которыми я не согласна, и это тебя сильно раздражает, как выяснилось. В конце концов, ты права: в своей квартире ты совершенно не обязана прислушиваться к мнению постороннего человека. - Произнося эту тираду, она сделала ощутимое ударение на два слова: "своей", относительно квартиры и " постороннего", относительно себя. Сделала, надо полагать, совсем не случайно. Во время наших прошлых ссор, даже беглое упоминание о том, что она живет в моей квартире и является для меня посторонним человеком, немедленно приводили меня в состояние жесточайшего раскаяния, и я буквально заходилась в припадке вины. Однако теперь я отчетливо понимала, что Муся педалирует эти моменты не от того, что они действительно тяготят ее, отнюдь - это был всего лишь кратчайший путь к моему раскаянию. И сразу же отчетливо зазвучала фальшь. Я не ощущала ничего, кроме раздражения и неприязни, а потому продолжала упорно молчать. - Ну что ж, молчание - знак согласия - подвела черту под своим монологом Муся. Похоже, она поняла мое состояние и то, что говорить дальше просто не имеет смысла. - Захочешь сказать мне что - ни - будь - позвони. Ключи я оставила на кухне. - Она легко подхватила с пола свою туго набитую сумку и уже повернулась ко мне спиной, но вспомнила еще что-то, чего не могла не сказать мне на прощание. Так и не выпуская тяжеленной сумки из рук, она повернулась и проговорила мне в лицо, медленно, внимательно наблюдая за моей реакцией. - Да, и вот что. На похороны Егора я завтра пойду обязательно. А ты - как хочешь. Это дело совести каждого. - Я снова промолчала, и Муся, неловко развернувшись в узком дверном проеме, скрылась в коридоре. Через несколько секунд звук закрывающейся двери завершил очередной этап моей жизни. Закончились полгода Мусиной эпопеи В том, что закончились безвозвратно, я почему-то была совершенно уверена И еще крутилась в голове странная мысль: " Похоже, это начертано мне судьбой: все близкие люди, казалось бы, прочно связавшие свои судьбы с моей, исчезают из моей жизни нежданно-негаданно, в одночасье, вдруг, словно подхваченные порывами какого-то злого, и очень недоброжелательно настроенного ко мне, урагана" А более в эти минуты я не думала ни о чем. Хотя пищи для размышлений было, хоть отбавляй. К примеру,. я совершенно не думаю о том, что это последний вечер Егора в этом мире. Что завтра тело его будет предано земле, и мне никогда уже не дано будет увидеть его в том образе, который был так любим мною. Я не пытаюсь представить себе, кто в эти минуты рядом с ним? Что переживает сейчас та "другая женщина". И представлять себе завтрашние похороны я не хочу. И вовсе не от того, что эти фантазии доставят мне боль. Нет. Сейчас, отчего-то все это мне совсем не интересно. Нет в моей душе горя, нет боли и обиды нет, пустота. И уж конечно мне следовало подумать о Мусе. О том, как странно и совсем не вовремя, если исходить из ее гипертрофированного гуманизма, она покинула меня. О том, как спокойно отпустила ее я, не испытав при этом ни вины, ни раскаяния. Ну, хорошо, лукавила Муся, фальшивила, чтобы заставить меня удерживать ее, как и прежде. Но что уж в этом такого отвратительного или ужасного? Разве не говорила она, что боится одиночества и страдает от него? Так откуда же взялась во мне вдруг такая жестокость?. Вопросы, цеплялись друг за друга, вытягиваясь в бесконечную, тяжелую цепь, наподобие кандальных цепей. Они вроде бы даже позвякивали, совсем как кандалы, ржаво и тоскливо. Нет, тянуть эту каторжную ношу у меня теперь не было сил. И откровенно говоря, меня совершенно не интересовали ответы. Вопреки здравому смыслу и логике нормальных человеческих реакций, послонявшись еще какое-то время по квартире и выпив на пустой кухне чашку безвкусного чая, пить который мне вовсе не хотелось, я отправилась спать. И сон мой в эту ночь был, на удивление, спокойным и глубоким. Наступило утро. Обычное, серое московское утро, такое же, как тысячи других в неуюте наступающего межсезонья. Проснувшись, я сразу же вспомнила все. И то, какой сегодня день. И то, что со мной рядом больше нет Муси. Но не могу сказать, что настроение мое от этого сильно испортилось. Куда ощутимее повлияло на него хмурое небо, бесцеремонно заглядывающее в комнату, и грязный серый город, который открылся мне с высоты птичьего полета, когда нехотя поднявшись из теплой постели, я зачем-то выглянула в окно. Словно там могло открыться мне что-то иное! Не горе и тоска, и даже не тревожное волнение наполнили тотчас по пробуждении все еще пустующую душу. Нет. Это была всего лишь вязкая унылая хандра, от которой лень даже пошевелиться, и целый день можно пролежать в постели, не умываясь и не завтракая, не включая телевизора и уж тем более не беря в руки книги или журнала. Такое было настроение. Я все же сварила себе крепкий кофе, и две большие чашки ароматного обжигающего напитка доставили мне некоторое удовольствие - но не более. Делать, по - прежнему, ничего не хотелось. В конце концов, я все же включила компьютер и вторглась в паутину интернета, исключительно ради того, чтобы как-то убить время. " Интересно, - даже подумала я, мельком поглядывая на экран монитора, - это со мной - навсегда или на время? А если, навсегда, то как долго протяну я в таком режиме? - вопрос не столько волновал меня, сколько забавлял, но думать над ответом было лень. В этот момент компьютер издал тихий мелодичный звон, привлекая мой внимание к чему-то, что произошло в сети. Я вгляделась в панель и... не поверила своим глазам. Значок, появившийся на ней, сообщал мне, что в мой электронный почтовый ящик пришло сообщение. Собственно, особо удивляться было нечего: это могло быть какое - ни - будь послание от провайдера или чье-то рекламное обращение. Однако, это могло быть и послание от того, кто затеял всю эту странную историю. И почему-то в первую очередь я подумала именно о нем. Или о ней. Или о них. Но как бы там ни было, апатия покинула меня довольно быстро, а в сердце, впервые за последние дни, вдруг испуганно подпрыгнуло и затрепетало, в ожидании чего-то. Я машинально взглянула на часы: было пятнадцать минут второго. "Егора сейчас везут на кладбище" - мысль пришла в голову неожиданно, и вроде бы совершенно ни с чем не связанная. Но сердце забилось еще тревожнее, и зябко похолодели руки. В почтовом ящике меня, действительно ждало сообщение " Привет! Выйди в чат (дальше следовали координаты чата, выделенные другим цветом в тексте, что бы "кликнув" по ним "мышкой" можно было стразу попасть на нужный адрес ). Прямо сейчас. Гор. " И все. Коротко, лаконично, безапелляционно. Собственно, Егор всегда изъяснялся именно так. А это была именно его подпись. Имя, которым назвала его только я. Гор. У меня вышло это как-то случайно. Но ему понравилось, наверное, потому, что, похоже, было на Альберта Гора - вице - президента США, а Егора всегда привлекала большая политика. Впрочем. сам он об этом не говорил. Просто все свои письменные обращения ко мне: в основном это были сообщения на пейджер, стал подписывать именно так: Гор. Коротко и весомо. Это было тоже вполне в его стиле. Мысли промчались у меня в голове стремительной испуганной стаей и унеслись, оставив зияющую ужасом пустоту. Там, в глубине провала, роились другие мысли, догадки, вопросы: - Кто снова начал этот дикий розыгрыш? Зачем? Похоже на змеиное шипение в телефонную трубку, но тогда все было ясно - это была она, "другая женщина". Ей сейчас не до меня. - Я снова смотрю на часы. словно бег времени может скрывать в себе ответ. Тринадцать тридцать. Процессия приближается к кладбищу. Нет, уж кому - кому, а ей сейчас точно не до жестоких игр со мною. - Тогда - кто? Кому это вдруг потребовалось? Именно теперь, когда Егора в последний раз везут по Москве? И кто мог знать это короткое имя - Гор? Впрочем, это не проблема. Кто угодно, из тех, в чьих руках побывали его архивы: там были мои записки ему. Кто-то мог читать мои сообщения на пейджер, слышать наши разговоры. Нет, это совсем не проблема - узнать, как я называла Егора. Конечно, можно было разом оборвать череду безответных вопросов и беспредметных догадок, выйдя в чат, указанный в сообщении. Для этого требовалось всего лишь дважды нажать податливую кнопку на округлом тельце компьютерной " мышки" и потом выждать всего лишь несколько секунд. Запутанные тропы виртуальной паутины, как по мановению волшебной палочки, немедленно приведут меня в нужное место. Там ждет меня невидимый собеседник, решивший вдруг так жестоко и страшно разыграть меня. Но страх сковал мои руки. Так сильно я давно, а, пожалуй, что и никогда в своей жизни не пугалась. Что там были рекламная картинка в журнале, и шаги в пустом подъезде? Так. Забавные детские страхи! Но именно воспоминание о них, неожиданно, заставляет меня стряхнуть с себя наваждение. Я пытаюсь рассуждать, и работа мысли постепенно разгоняет эмоции. Ужас отступает, хотя мне, по-прежнему, страшно. - Есть только два возможных объяснения тому, что происходит сейчас с тобой. Вернее три. - Обращаюсь я к себе - Первое, и самое реальное - у тебя появился враг. Смертельный. Потому что, только смертельная вражда может толкнуть человека на такие розыгрыши, да еще в такой день. Может, Муся? Обида - страшная вещь, а ты обидела ее очень сильно. - подсказывает мне сознание - Глупости! Муся сейчас на похоронах. А если даже ее там нет, то компьютер - это никак не ее оружие. Муся не в состоянии использовать его даже в качестве пишущей машинки: если ей требовалось что - то напечатать, это всегда делала я. Ладно, оставим гадание на кофейной гуще. Кто он, или она, или они можно будет выяснить, только вступив с ними во взаимодействие. И кстати, это же, единственный способ борьбы с ними. Испуг в этом случае равносилен поражению. Вариант второй - запредельный. Или мистический.. Это на самом деле Егор. Звучит, конечно, как полный бред. Связь с иным миром посредством интернета! Чушь, не освоенная даже фантастами. Но если вспомнить все, что творилось со мной последние дни.... И, главное - одеколон, вернее запах, который теперь неразличим вовсе, но ведь был же! В этом я уверена абсолютно. Тогда надо идти дальше... и... и тем более быстрее выходить в это проклятый чат. Что же касается третьего варианта, то думать о нем не имело смысла, ибо в соответствии с ним ничего того, что приводит меня в такой трепет, на самом деле не происходит. Просто сознание мое не то чтобы сильно травмировано, как мягко выражается Муся, а просто поражено серьезным недугом. Но тогда все размышления мои вряд ли заслуживают внимания, потому что являют собой не что иное, как бред сумасшедшей. И точка. Получалось так, что иного выхода, кроме как немедленно выйти в чат и выяснить, кто и зачем меня там поджидает, у меня просто не было. Палец мой лишь слегка шевельнулся на кнопке "мышки", но этого было достаточно. Панель предупредительно подсказала, что в чате всего одни посетитель и, даже указала его имя. Разумеется, его звали Гор. "Введите ваше имя" - вежливо попросила она меня, и я послушно вписала в пустое окошко свое настоящее имя. " Введите ваш псевдоним" - продолжал пытать меня виртуальный распорядитель, но я решила, что с него хватит и имени. Тем более, что в отличие от того, другого посетителя, я назвала свое. Теперь, когда формальности были завершены, я раздумывала, как начать беседу, но умная система и его уведомила о моем появлении. И он не стал ждать. - Привет! Почему так долго? Боялась? - Чего? - Не чего, а - кого. Впрочем, кто его знает, как теперь правильно? Меня. - А вы, простите, кто? - Прощаю. Я - Гор. И знаешь, давай сразу, чтобы не тратить время на долгие препирательства, определимся. - В чем же? - Что я - это я. - И каким образом мы это сделаем? - Элементарно. Задай мне пару - тройку вопросов, ну таких... Позаковыристей. Чтобы никто, кроме меня не мог знать на них ответа. И все. Если я отвечу, значит, ты прекращаешь свои фрустрации, и мы говорим дальше. Если - нет. Тебе надо только кликнуть" мышью". Хотя с твоим темпераментом ты скорее разобьешь компьютер.. Фрустрации - было одно из любимых словечек Егора. Он употреблял его не всегда к месту, но никогда не желал этого признать. И вообще, все, что успел сказать, а вернее написать мне тот, кто называл себя Гором, было очень похоже на него. На Егора. Это были его обороты речи, его стиль, его манера. Я вдруг обнаружила, что помню все, до малейших оттенков его речи. Жаль, что компьютер на мог воспроизвести интонаций. Но сдаваться так легко я не собиралась. Хотя руки мои, бегающие по клавиатуре, дрожали и гулко билось сердце в похолодевшей груди . Однако, это была совсем иная дрожь и иной сердечный трепет, чем те, что охватили меня несколько минут назад. Теперь трепетала я не от ужаса. Страх вообще почти покинул мою душу, переливаясь только слабой рябью волнения на ее поверхности. А то, что творилось со мной теперь, едва глаза мои пробежали первые слова, обращенные ко мне из виртуальной бесконечности, было состоянием, которое я, как выяснилось, так и не удосужилась забыть. Оно охватывало меня всякий раз, когда рядом со мной появлялся Егор, или хотя бы его голос, или даже его мысли, поведанные оператору пейджинговой компании. Это длилось все семь лет и острота чувств, с годами, ни сколько не шла на убыль. Потом все ушло разом - ведь он более не появлялся подле меня. И вот теперь... Однако, я снова резко одернула себя. Что ж, кто-то подражает ему, очень похоже, а ты и поверила, чукча? Чукчей называл меня Егор. Но, тот, который теперь хотел занять его место про это, оказывается, ведал тоже - Ну что молчишь, чукча? Злобствуешь? Или трусишь? - "злобсвуешь" - снова его словечко. Молчать, и вправду, больше нельзя: - А с чего ты взял, если даже это ты, что я захочу с тобой говорить? - теперь замолчал он. Надолго. Я даже испуганно вскидываю глаза на панель - не сбежал ли с этого виртуального свидания мой странный собеседник. Нет, на месте. И вот - ожил. По экрану монитора поползли мелкие буквы. - Да. Ты права. Об этом я как-то не подумал. Хотя, нет. Вру. Думал, конечно. Но думал, что ты... простишь. По крайней мере, теперь... Нет? Ну, не молчи только. Скажи, нет? - долгая - долгая пауза. Я снова проверяю: здесь ли он, а он в эти минуты шепчет мне еле слышно. То есть, конечно, пишет, привычно находя буквы на клавиатуре, но мне отчетливо слышится шепот - Я тебя безумно люблю - Я тебя - тоже - одному Богу известно, как вырываются у меня эти слова. Кому я адресую их? Как можно, так безоглядно верить? Испуганной птицей бьется запоздалый страх. Ведь была уже, была, молчащая трубка, и мои глупые призывы... Но поздно - пальцы бегут по клавишам и вслед за ними бегут по синему полю белые буквы. И слезы бегут по щекам. - Ты плачешь? - Плачу - Знаешь, я тоже сейчас часто плачу. Все эти погода. Плакал. - Ты? Не верю - Правда. Я очень сильно изменился, ты даже представить себе не можешь, как - А где ты сейчас? - Не знаю, вернее это очень трудно объяснить. Я вообще не очень понимаю, что происходит со мной, вернее с тем, что осталось от меня. А ты - дома. Значит, я рассчитал правильно: на похороны ты не пошла. - Сердишься? - Нет. Зачем тебе туда? Там ведь - ничего. Понимаешь? - Да. - Оболочка. Тело. А я - вот непонятно где, но вроде и рядом с вами. Знаешь, когда я осознал это свое новое состояние и понял, что могу как-то управлять собой, я первым делом пришел к тебе. Ты гуляла по бульварам в своем голубом пальто, том, которое мы купили в Париже. И вид у тебя был такой потерянный, словно ты забыла дорогу домой. - А ты ее нашел... - Да, я захотел посмотреть, как ты живешь. Откуда ты знаешь, чукча? Ты что, почувствовала что-то? Ну, говори быстро, о чем думаешь? - О Париже - Вот мило! Я ей душу выворачиваю, а... - А на кровати моей ты зачем валялся? - Слушай, ты не можешь этого знать. Я же не оставляю следов. Теперь я такой, бесследный.... - Бестелесный - Ну, пусть так. Тогда откуда ты знаешь про кровать? - Я и про подушку знаю - Ты - ведьма? Я знаю, ты решила наказать меня, и продала душу дьяволу, как доктор Фауст. - Доктор Фауст хотел любви, а не наказания. И не поминай дьявола, тем более теперь... - Да, теперь... Ты думаешь, это все существует? - Что - это? - Ну, ад, рай... Геенна огненная... - Господи, да откуда же мне знать, это ведь ты... там - Нет, я пока еще здесь и мне... страшно. Правда, страшно... - Не думай об этом - Пытаюсь. Но все-таки, откуда ты знаешь про подушку? Я обнял ее, она тобой пахла, слышишь ты, чукча? - Слышу. Мне сон приснился. Что ты спишь на моей подушке. - я почему-то решаю солгать, но он верит сразу и успокаивается - Понятно. А я снам не верил никогда. Да и много, чему не верил... - Гор? - Да? - Почему ты бросил меня? - Это долго объяснить... И трудно. Особенно теперь. Но я даю тебе слово, мое слово, надеюсь, ты еще помнишь, что это такое? - Помню. - Ну, так вот. Я соберусь с силами, и попробую все объяснить тебе. Мне самому очень нужно, чтобы ты поняла. Только не сейчас. Сейчас мне пора, и я уйду. Но еще не насовсем, это я точно знаю. - Ты вернешься? - Да. Скоро. Возможно, завтра. Я дам тебе знать, только жди, пожалуйста, жди меня. Обещаешь? - Да. - Опять ревешь? - Да - Не реви. Сказал же - вернусь. И вот еще что, завтра сходи, пожалуйста, на кладбище. Только не с утра. С утра потащится вся эта камарилья похмеляться после поминок. А ты с утра сходи лучше в церковь, только не туда, не к Николе, они там сегодня устроили такой шабаш - только храм опоганили, басурмане. Там у тебя возле дома есть церквушка, не помню, как называется, где-то прямо под окнами в переулке. Вот туда и сходи, и поставь свечу, как полагается за новопреставленного раба Божьего Егора, и поминание закажи. Знаешь, записочки такие пишут, я много раз видел. А на кладбище иди ближе к вечеру. Сделаешь? - Зачем? На кладбище - зачем? - Не знаю. Просто, чувствую, что так надо. Ты не удивляйся, я может, буду говорить странные вещи, и просьбы у меня могут быть странные, просто я сам много еще не понял, из того, что со мной происходит. Но вот одно я понял сразу. Сразу же, как очнулся в этом состоянии. Знаешь, что? - Что? - Что мне ничего не нужно больше в этом мире, и в том, в котором я оказался, и никто не нужен. Кроме тебя... Без тебя, я не смогу. Понимаешь? Только не говори: ведь мог же! - Ведь мог же! Целых полгода... - Не мог. Но не надо, пожалуйста, не надо сейчас. Я же обещал тебе: соберусь с силами и попытаюсь объяснить. А сейчас - все.. Мне больше нельзя тут... Все. Ушел Он и вправду ушел, это немедленно подтвердила мне вежливая панель информации. И это было тоже очень по - Егоровски, на бегу бросать - ушел! Словно это и так не было очевидно. Раньше я злилась. Просто потому, что не любила, когда он уходил, теперь-то можно было в этом признаться. Он ушел, а я так и не задала ему ни одного вопроса, чтобы убедиться, что это действительно Егор, хотя он и предлагал сделать это. Но об этом я беспокоилась менее всего. Сомнений в том, что это был он, в душе моей не осталось. Почему? Отчего так доверчива оказалась однажды уже обманутая моя душа, ведомо только Господу Богу. Но разве не он позволили другой неприкаянной душе задержаться в этом мире и найти способ быть услышанной мною? Я верила в это. Я хотела верить, потому что эта вера несла мне огромное облегчение и наполняла сердце надеждой. Думать я теперь могла только об одном. Думать и ждать. Впрочем, некогда, в той, прошлой жизни, это было привычным моим занятием. Близилась ночь и ее наступление страшило меня, но одновременно я ждала ее с нетерпением, потому что надеялась, что эта ночь принесет мне новые открытия, и подарит новые возможности общения с Егором. Как это может произойти, я представляла смутно, однако во всех красивых и загадочных Мусиных фильмах и романах пришельцы из иного мира имели обыкновение посещать наш - преимущественно по ночам. И я ждала. Часов до трех, не смыкая глаз и не зажигая света, сидела я на своем диване, обратившись в слух и напряженно вглядываясь в темноту. Однако тишину этой ночи нарушали только привычные городские шумы, доносящиеся из-за окна. А в густом полумраке комнаты, мне так и не удалось разглядеть ничего, кроме размытых очертаний предметов, знакомых настолько, что я могла воспроизвести их в мельчайших деталях, не открывая глаз. Глаза, в конце концов, первые взбунтовались против такой нещадной эксплуатации и отозвались острой резью, а свинцовые веки, закрывались сами собой, не подчиняясь командам мозга. Через некоторое время сдалось и мое сознание. Не раздеваясь и не перебравшись на кровать, я уснула крепким глубоким сном. Но даже сновидение, хоть как-то приоткрывающее завесу тайны, нежданно - негаданно пронзившей мою жизнь, не было ниспослано мне . Это было первой моей мыслью утром, и лежа некоторое время без движения, чтобы не спугнуть зыбкое состояние первых минут пробуждения, я натужно пыталась вспомнить: снилось ли мне что - ни - будь нынче ночью? Нет! Ночная память моя была чиста как первый листок в тетрадке первоклассника, даже простейших фраз или отдельных нескладных слогов не начертано было на ней. Что ж, ночь разочаровала меня, не подарив продолжения чудес. Но начинался день. И я с удивлением обнаружила, что это первый день за все истекшие полгода, когда мне необходимо сделать нечто определенное в строго определенное время. Иными словами, у меня появились некие обязанности, а вернее обязательства, но - Боже правый! - какими же странными, если не сказать больше, они были! Храм, о котором говорил Егор, действительно находился в одном из переулков, узкими протоками убегающих в разные стороны от зеленого русла бульвара, отороченного стальной каемкой трамвайных рельсов. Выходило так, что окна моей квартиры практически смотрели на его довольно скромный купол, и колокольный звон проникал в мой дом всякий раз, когда в храме звонили колокола. Однако, в этой церкви я была всего несколько раз в жизни, да и то, очень давно, до встречи с Егором. Потом, следуя, как и во всем его воле и его примеру, я стала почти что прихожанкой храма Николы в Хамовниках, того самого, который теперь, по словам Егора, опоганили шабашем его отпевания. Хотя мне трудно понять, что такое должны были сотворить организаторы похорон, чтобы превратить церковный обряд в шабаш? Но Егору виднее. В этот храм я продолжала ездить и в другой, без Егора, своей жизни, потому что привыкла к нему и были у меня там свои, "намоленные" иконы, у которых теперь подолгу стояла я, и плакала, и молила о чуде. Душа моя и сейчас рвалась туда, к этим иконам, потому что чудо, хотя совсем не так, как я представляла его себе, но все же произошло. Однако, прежде следовало выполнить волю Егора. Одевшись поскромнее и, после некоторых колебаний, все же покрыв голову черным вдовьим платком, я вышла из дома. Служба уже закончилась, и суровые пожилые женщины мыли пол подле алтаря, отгородив это пространство натянутой веревкой. Однако, еще горели свечи и лампадки у икон, а на прилавке возле церковных дверей мне продали две свечи и объяснили, как надо составить записку, чтобы имя новопреставленного было помянуто во время службы.. Ступая на цыпочках, чтобы не вызвать на себя гнев суровых церковных старушек, которые отчего-то очень любят браниться и поучать бестолковых молодых прихожан в стенах храма, я поспешила добраться до амвона, чтобы поставить свечу за упокой неприкаянной души Егора. Вторую свечку я решила взять с собой на кладбище и там зажечь у могилы. Мне повезло, и у амвона, когда я приблизилась в нему, не оказалось не души. Множество свечей догорало на нем, теплым свечением разливаясь у подножья распятия. Моя свеча вспыхнула, возвышаясь над ними, словно одинокая душа Егора, вырываясь из общего сонма людских душ, устремленных к Господу, воспарив надо всеми . Я попыталась произнести слова молитвы, и обратить к Господу просьбу об упокоении новопреставленного, но мысли мои были далеки от тех слов, что привычно выговаривали губы. " Дальше.. Что будет дальше? Сейчас я поеду на кладбище, потом - домой. А что потом? Он придет, как и первый раз, общаясь со мной из виртуального зазеркалья? Но когда? И придет ли? " Было очень похоже, что для меня вновь начинается пытка, в жестоких тисках которой билась я все семь лет нашей жизни с Егором. Это была пытка ожиданием. Жизнь наша была устроена так, что я никогда не знала точно, когда он окажется подле меня, и окажется ли вовсе, а, оказавшись - как долго задержится. " Живи по своему графику. Будут точки, будем пересекаться. Куда я денусь-то? " - легко отметал он слабые мои попытки избежать истязания. И вот теперь, откуда-то из своего небытия он снова умудрился ввергнуть меня в эту огненную лаву. Я уже чувствовала, как постепенно охватывает меня горячечный ток нетерпения, я уже смотрела на часы каждые пять минут, удивляясь тому, как нестерпимо медленно ползет время. Однажды я все же осмелилась возразить Егору, и не его очередное предложение жить в своем режиме, заметила, что живу я в единственном режиме - и это режим ожидания. Похоже, жизнь моя снова начинала подчиняться этому варварскому, унизительному и мучительному режиму. Так размышляла я, глядя на золотое сияние свечей у подножья распятого Христа, и мысли эти вдруг показались мне греховными, по крайней мере, под сводами храма. Я быстро повернулась, чтобы идти прочь, но дорогу мне преградила пожилая женщина в темном, почти до пят платье и темном, туго повязанном платке. Она была явно из тех суровых старушек, что сейчас заняты были уборкой храма, и я приготовилась терпеливо выслушать грозную проповедь, так как очевидно, чем-то помешала ей или нарушила какое - ни- будь правило. Но женщина заговорила со мной иначе. Тихий голос ее был ласков, а глаза, устремленные на меня выражали странную смесь умиления, мольбы и жалости. " Нищенка? " - мелькнула в голове, первая догадка, но до сознания уже начал доходить смысл того, что говорила женщина, и глупое предположение было немедленно отметено. - Милая! - говорила мне женщина, и в голосе ее было столько мольбы и нежности, что я невольно приблизилась к ней, чтобы расслышать каждое слово. Говорила она очень тихо и быстро, словно боясь, что не успеет сказать что-то для нее, а быть может и для меня, очень важное - Светлая, страдалица моя. Об одном хочу молить тебя, хотя не смею обращаться к тебе грешными своими устами. Не оттолкни руку, молящую тебя, не отверни свой лик, выслушай, ведь ты милосердна и светла душою - Сумасшедшая! - с ужасом понимаю я, и еще понимаю, что отделаться от нее будет не так- то просто. Нужно сделать всего несколько шагов, чтобы спуститься со ступенек, ведущих к амвону, но женщина стоит у меня на пути, и обойти ее нет никакой возможности: с обеих сторон меня подпирают узкие перильца. Остается один выход: вступить с ней в беседу и, разговаривая, постепенно двигаться к выходу. Там можно будет просто сбежать, вряд ли она погонится за мною. - Простите, - как можно мягче и спокойнее говорю я. - Вы, наверное, с кем-то меня путаете... - Но, услышав мое возражение, она впадает в сильное волнение, и обеими руками хватает мои руки, сжимая их довольно сильно - Нет, горлица моя, нет мученица, разве ж могу я спутать тебя с кем! Ты это! Как увидела я тебя на пороге храма, так сразу и открылось мне - ты это. Я и нынче ночью, и уж сколько ночей кряду, вижу тебя, и путь, тебе уготованный. Я и в храм ходила, молила Господа, чтобы указал он мне, где искать тебя, пока не вознеслась ты в Царствие Небесное. И видишь - Господь милосерд. Он привел тебя в храм, и явил мне, чтобы могла я через тебя передать свою просьбу, а тебе поведать свое горе - Вы говорите, что видели меня во сне? - Тебя, милая, тебя страдалица - Но почему вы называете меня страдалицей? - Да как же, деточка моя, ведь мне про тебя все открылось И всю жизнь твою, и твои страдания явил мне Господь. - Какие же страдания? - Ты не веришь мне, милая. Так вот послушай, что я скажу тебе про твою судьбу... Следующие несколько минут ( а может часов? - который уже раз за последние дни я вдруг перестаю ощущать движение времени, и будто зависаю в бесконечности, потеряв все привычные ориентиры ) я слушаю эту странную женщину в монашеском платье и темном платке, полностью скрывающем волосы, так что не возможно точно определить ее возраст, потому что лицо у женщины неопределенное: не молодое, но и не старое, бледное, почти без морщин, но словно выцветшее, лишенное жизни, потому поначалу я приняла ее за старуху. Глаза же у нее совсем не старческие, но очень странные: пугающие, но и притягивающие одновременно. Светлые до белизны, прозрачные глаза ее, неподвижно устремлены на меня, и постепенно мне начинает казаться, что взгляд их проникает все глубже в мое сознание, и нет для нее более тайн в моей душе. Я уже далека от мысли считать ее сумасшедшей, потому что молитвенной совей скороговоркой, она пересказывает мне всю мою минувшую жизнь, и называет меня, перечисляя все нанесенные Егором обиды, страдалицей и мученицей. Ей известно про мои грешные мысли добровольно покинуть это мир, но и за них она не осуждает меня, а жалеет, утверждая при этом, что и Господь давно простил мне этот грех. Я слушаю ее как завороженная, не в силах отвести глаз от ее прозрачного взгляда, пронзающего меня насквозь, и вдруг понимаю, что эту женщину я уже видела однажды. Только тогда она была в другом одеянии, и не было на голове у нее этого черного вдовьего платка, а потому так запомнились мне ее волосы, струящиеся вдоль плеч. И глаза запомнились, их она не скрыла от меня и сейчас - прозрачные глаза святой или восставшей из могилы, неживые, страшные и прекрасные одновременно глаза. Я отчетливо вижу теперь, что это та самая женщина, что была на рекламной фотографии, так напугавшей меня недавно. Но теперь, несмотря на всю дикость происходящего, я отчего-то ее не боюсь, более того, мне безумно интересно знать, что собирается она поведать мне дальше, и уже я сама тороплю ее вопросом - Хорошо, хорошо я вам верю, вы видели меня во сне, и вам открылась вся моя жизнь, но о чем вы хотите просить меня, ведь вы же знаете, как я беспомощна и одинока сейчас? - Нет, деточка, Господь не оставил тебя и уже воздает тебе за твои страдания. Разве не явилась тебе душа твоего возлюбленного, в раскаянии и любви? - Да, но я совсем не уверена была, что все это - не мой бред - Что ты, милая! Не сомневаться ты сейчас должна, а радоваться и благодарить Господа за его небывалую милость. Ведь душа того, кто так жестоко обидел тебя не найдет упокоения, пока не получит твоего прощения и не воссоединиться с твоей душой. И обе души ваши, познавшие многие печали и горе, воссоединившись в Царствии Небесном, обретут вечный покой и вечное счастье. Разве не чудо творит для тебя Господь? - Но ведь души наши могут воссоединиться только после моей смерти? - Воистину так - Но ведь я еще жива, как же может это произойти? - В том, деточка моя, и благодать Божья, и испытание, ниспосланное тебе Всевышним. Сказано им, что душа твоего возлюбленного не обретет покоя, и, бестелесная, обречена скитаться в этом мире, пока не получит она твоего прощения и не пожелаешь ты, чтобы души ваши воссоединились. Все отдает Господь в твои руки, деточка моя, все. И в том великая милость, но и великое испытание. - Значит, если я прощу его, и буду желать покоя его душе, я должна буду умереть? Но это значит - добровольно уйти из жизни, а ведь это грех? - Не спеши, милая, и не сомневайся в мудрости и доброте Господа нашего, разве позволит он тебе согрешить, выполняя его волю? - Но - как же? - Все узнаешь ты в свое время, все, что будет положено тебе знать. Но еще, бедная моя, безвинная страдалица, разве забыла ты, что сама желала себе смерти в один день с любимым своим? Разве не об этом говорила ты ему, и разве не радостен был тебе такой конец? - Да, но ведь это было еще тогда, когда он был со мной. И потом, сейчас его ведь уже нет, значит, все равно не получится - в один день - За то, что отступился от тебя, наказан он с лихвой, в том можешь не сомневаться, более всего самим собой наказан, тоской по тебе и раскаянием. А про то, что его уже нет, ты милая, ни думать, ни говорить не должна, ибо мысли эти греховны. Разве телесная оболочка есть сущность человеческая, а не бессмертная душа его? Думай, деточка моя, думай. Господь дает тебе великое небывалое право, но взамен возлагает на тебя бремя решения Женщина вдруг обрывает странную речь, как будто не говорит она, а читает по писаному, причем что-то из церковных книг, как читают во время службы, монотонно и плавной скороговоркой, и торопливо отступив от меня. Потом поворачивается, и быстро семенит к выходу. Только теперь я замечаю, что в храме давно ни души, погашены свечи и крохотные огоньки лампад, и лишь в высокие окна проникает с улицы бледный свет хмурого дня. И от того в храме мрачно. Темными провалами на светлых стенах зияют едва различимые иконы. Лики святых, изображенные на них погружены во мрак, и только кое- где, жутко белеют из темноты, словно пытаясь разглядеть кого-то, притаившегося в тени колон, огромные пустые глазницы. - Подождите, вы же хотели о чем-то просить меня? - запоздало окликаю я странную женщину, однако темный силуэт ее уже растворился в полумраке храма. И я понимаю, что осталась в полном одиночестве. Мне становиться страшно, но мысленно я пытаюсь успокоить себя тем, что нахожусь в святых стенах, и, значит, ничего дурного не может со мной случиться. Однако кто же тогда была эта странная женщина, и могут ли быть правдой ее дикие слова? Но она подошла ко мне именно здесь, под сенью Божьего храма.... И откуда на самом деле ей так много известно не то, что о моей жизни, но и о моих мыслях? Вопросы, на которые нет ответа пугают меня еще больше, чем одиночество в сумеречном храме, и я спешу прочь, только сейчас замечая, размякшую, изогнувшуюся дугой свечу, которую все это время сжимала в руке. На кладбище я добираюсь на такси, которое останавливается, едва только выбравшись из переулка на бульвар, я приближаюсь к кромке тротуара, и просительно поднимаю руку. Услышав адрес, и бегло окинув взглядом мой черный платок и церковную свечу, все еще зажатую в руке, водитель смотрит на меня с сочувствием, и согласно кивает головой. Он довольно быстро доставляет меня к воротам знаменитого кладбища, за стеной которого нашли последний приют многие просто известные, и знаменитые, и героические, и великие. Однако, настали времена, когда и кладбищенское соседство оказалось в цене, и теперь место под сенью ваганьковских деревьев можно было купить за большие деньги, навечно обеспечив усопшему другу или родственнику самое достойное окружение. Я медленно бреду по кладбищенской аллее, оглядываясь, в поисках свежей могилы, но мысли мои все еще там, в полумраке опустевшего храма, а перед глазами стоят, будто паря в холодном и слегка подернутом туманной дымкой воздухе, прозрачные глаза, устремленные куда-то внутрь моего сознания. Я даже не купила цветов, ярким изобилием полыхавших на лотках у кладбищенских ворот, потому что не вполне отдаю себе отчет в том, что иду теперь к могиле Егора. И что бы там не происходило вокруг меня на самом деле, там, под свежей еще не осевшей землей покоится его тело. Тлен еще не коснулся его своей мерзкой когтистой лапой, и Егор лежит под толщей земли со всеми своими морщинками, ( я и сегодня помню их, все, до единой); большими и крохотными шрамами - историю каждого он рассказывал мне с мальчишеской гордостью; густыми темными волосами - их всегда теребила я, когда голова Егора покоилась на моих коленях... Мне бы следовало думать теперь только об этом, и, наверное, слезы должны были бы уже катиться по щекам, но ничего подобного со мной не происходила. Я просто иду мимо чужих могил, автоматически фиксируя известные имена, высеченные на солидных надгробиях, а передо мной мерцают в воздухе прозрачные глаза, увлекая меня за собой, словно указывая дорогу. В конце концов, это оказывается едва ли не так, на самом деле, потому что неподалеку, за чередой памятников, отлитых в бронзе и высеченных из камня, раздаются громкие мужские голоса. Сначала мне кажется, что это кто-то из друзей Егора запоздало пришел поклониться его праху, и я замираю, скрываясь за массивной мраморной плитой чьего-то надгробия, не желая сейчас никаких встреч, и уж тем более - разговоров. То, что впереди, именно могила Егора, у меня уже нет сомнений. Снег там густо утоптан и перемешан с землей, а в просвет между памятникам виднеются хвойные сплетенья венков, рассыпанные по земле свежие цветы и, кончики шелковых траурных лент. В своем укрытии, я слышу, что между собой разговаривают двое мужчин, и очень скоро становится ясно, что это всего лишь кладбищенские рабочие, занятые каким-то своим делом, то ли на самой могиле Егора, то ли где-то рядом. Ждать, пока они закончат свою работу и уберутся восвояси можно очень долго и, собственно говоря, какое до меня дело двум могильщикам, занятым своими делами? Я решительно покидаю укрытие, и выхожу на узкую площадку перед свежей могилой. Догадка моя подтвердилась вполне, и первое, что бросается в глаза - это большой портрет Егора, поставленный прямо поверх целой горы живых цветов и прислоненный к подножию массивного деревянного креста. Этой фотографии его я не помню, а значит, она сделана была уже после нашего расставания. На ней Егор выглядит несколько старше своих тридцати пяти с половиной лет. Глаза его смотрят прямо и сурово, в них нет больше крохотных азартных чертиков, которые всегда проглядывали сквозь самую серьезную мину, какую только не пытался он изобразить, а губы, и, без того очерченные красивой волевой линией, сжаты совсем уж в тонкую жесткую черту. Он был зол, когда его фотографировали и очень недоволен всем происходящим, это отмечаю я сразу, хотя и старался изобразить на лице то, что от него требовали. Егор, безропотно исполняющий чужую неприятную ему, волю? Это было очень странное для меня зрелище. Потом внимание мое привлекает крест. Понятно, что он установлен временно, до той поры, когда можно будет поставить достойное надгробие, но все же интересно, чья это была идея? Крест очень высокий, и заметно возвышается над прочими памятниками и плитами в ряду могил. Он изготовлен из двух массивных брусьев темного дерева, тщательно отполированных. Наверняка те, кто его творил, делали это со всем необходимым усердием, и древесина, очевидно, была использована из самых дорогих. Однако, в целом, крест производит впечатление небрежно сколоченного на скорую руку. Но этого, похоже, добивались сознательно. Мне кажется, я понимаю смысл этого решения. Этот крест должен напоминать крест Спасителя, повторяя его и размерами, и подчеркнутой небрежностью изготовления. Подобная идея могла родиться в голове у человека с очень опасными амбициями. Таким человеком был Егор. Но ведь не сам же он выбирал себе временное надгробие? Крест надолго занимает мое внимание, но голоса могильщиков, звучащие совсем рядом, выводят меня из состояния философской задумчивости, и я оглядываюсь по сторонам, довольно быстро обнаруживаю обоих, действительно совсем близко от могилы Егора, всего в нескольких метрах. Портрет и крест избавили меня от первого шока, потому что, отвлеченная ими, я не заметила того, что предстало перед моими глазами сейчас. Но и теперь колени мои становятся ватными, и я прилагаю большие усилия, чтобы не опуститься прямо на грязный утоптанный множеством ног снег. Два могильщика, в традиционных грязных и рваных телогрейках заняты сейчас главной своей работой - они роют могилу. Дело, видимо, близится к завершению, потому что, от могилы Егора, новую - отделяет довольно высокий холм жирной черной земли, а над краями свежевырытой ямы виднеются только головы копателей, да неспешно взлетают лопаты, с очередной порцией черных влажных комьев. Они достигли уже той глубины, где земля не схвачена морозом, и с вершины холма отчетливо доносится до меня почти весенний запах свежей земли. Возможно, в самом факте того, что рядом с могилой Егора роют другую могилу, не заключает в себе ничего необычного и тем более страшного, что приводит меня в полуобморочное состояние. В конце концов, каждый день в Москве умирают люди, и почему бы одному из них не быть похороненным рядом с Егором? Но рядом с новой могилой, с той стороны, где снег еще не затоптан и не смешан с землей, на белом его покрывале распластался крест. Точная копия того, что возвышается сейчас над могилой Егора. Исполненный с той же нарочитой небрежностью и столь же массивный. И еще одно обстоятельство открывается мне, отчего-то лишь при взгляде на этот, второй крест. Вот оно-то и ввергает меня в шок, холодным спазмом ужаса сжимая горло. Оба креста эти потрясающе похожи на тот, что был запечатлен на фотографии, уже второй раз за сегодняшний день напомнившей мне о себе так необычно и так страшно. Собственно, присутствует и свежевырытая могила, и я, женщина на ее краю. Осталось только разуться, чтобы совсем уж соответствовать сюжету. Мысль эта приходит в мое затуманенное сознание, а кожа на стопах ног холодеет, словно и вправду ощущая прикосновение комьев сырой земли. - Но может быть, эти временные кресты ставят всем на Ваганьково? Просто открыли цех по их изготовлению и, как это часто бывает, хочешь - не хочешь - бери. А людям в скорбной суматохе не до споров: крест так крест. Не навсегда же! - сознание мое еще отчаянно цепляется за реалии объективного мира, и, собравшись с силами, я робко приближаюсь ко второй могиле. Завидев меня, могильщики прерывают свое мрачное занятие и терпеливо ждут, когда я соизволю к ним обратиться. Им спешить некуда. - Простите, пожалуйста, чья это могила? - выдавливаю я из себя совершенно идиотски вопрос, но оба мужичка охотно вступают в беседу. - Нам, девушка, такие вещи не объявляют - Да, нам в конторе место указали и срок, вот и весь сказ, а кто, чего... дело не наше - Однако, я так понимаю, что покойник, который, значит, тут будет лежать, этому, которого вчера схоронили, вроде как родня. - Или друг - Может, и друг - Почему вы так думаете? - А крест? Смотри, кресты-то один в один, и люди подходили одни и те же. Похлопотать, чтобы все в порядке было, и вообще, как принято... - И кресты привезли - Да, и кресты. - А ты, дочка, этого, которого вчера хоронили, знала? Или так, просто интересуешься - Знала... Немного. Вот прочитала в газете, но вчера прийти не смогла... - почему-то вру я - Вот оно что. Понятно... Похороны богатые были, гроб палисандровый, и народ весь солидный... - А для кого эту могилку роем, значит, не знаешь? - Нет - Мы, почему интересуемся-то? Он, к примеру, который знакомый твой, кем был? - Бизнесмен - Вот оно что. А мы думали, может авторитет, какой, из деловых, их сейчас здесь много хоронят, и тоже богато. - И публика солидная - Да, солидная. Так мы, почему так подумали, знаешь? Есть у нас такое предположение, что тот, которому мы эту могилку роем, еще жив - Почему?!! - Да потому, что обычно в конторе, когда значит, место выделяют, говорят, к какому сроку копать. Ну, то есть хоронят когда. И если, кто из близких подходит потом уж к нам, то тоже говорят, дескать, хороним тогда-то и тогда-то, чтобы все, значит, было... в ажуре. - Вот именно. А здесь ничего такого. Ни в конторе, ни люди, которые к нам подходили, и кресты подвозили, об этой могилке ни гу-гу. Копайте, дескать, что бы была готова. А кого хоронить, когда - про то ни слова. - Вот мы и думали, может, этот авторитет какой, и завалили его, сама знаешь, как сейчас бывает, а тот, для которого вторая могилка, с ним был, так его только ранили, но видать - не жилец. Так друзья - товарищи, значит, заранее и суетятся. Хоть и грех, конечно, да им-то видно на то наплевать. А себе хлопот меньше. - Но ты говоришь - бизнесмен... - А бизнесменов нынче еще больше стреляют, чем деловых... Чего такого. Подстрелили его, а товарища не добили... Тоже бизнесмена, к примеру... - Его не подстрелили, он погиб в горах. На горных лыжах катался. - Точно знаешь? - В газете так написано - Ну-у, в газете тебе такого напишут.... - Чего надо, того и напишут. Так что уверенности в тебе, выходит, нет? - Нет - снова вру я. А может, и не вру вовсе. Чего-чего, а уверенности во мне, как говорит могильщик, действительно, нету. Ни в чем. - Видишь! Значит, по всему выходит - подстрелили. И этого, и второго. Теперь ждут, когда представится... - А если выживет? - Ну, это вряд ли. Если бы хоть какая надежда была, что выживет, стали бы люди такие деньги на ветер швырять? Кресты-то, не гляди, что с виду неказистые, из цельного дуба вытесаны, да еще обработаны как-то специально, вроде просмолены или еще как, денег стоят немерено. Куда второй девать, ежели чего? Такой не продашь, кто его купит-то? А ты говоришь: выживет - Нет, мы так маракуем: дело точное. Помрет. - последнее слово могильщик роняет веско и очень убедительно. Все! Остро заточенная лопата, вместе с безапелляционным заключением перерубают последнюю, тонкую нить, связывающую меня с реальным миром. Он, еще плотно окружает меня, сырой прохладой пасмурного дня, звоном трамвая громыхающего по рельсам мимо ворот кладбища, яркими букетами и корзинами цветов на лотках у бойких цветочниц, толпой туристов, приехавших целым автобусом поглазеть на знаменитые могилы. Их шумный говорливый поток обтекает меня, спеша попасть за кладбищенские ворота, аккуратно, не задевая, но и не замечая вовсе, словно на пути у них попалось дерево или фонарный столб. - В принципе, они абсолютно правы, - думаю я, медленно двигаясь сквозь яркую толпу, - я пока еще пребываю в их мире, но на меня уже не нужно обращать внимание, потому, что я ему не принадлежу. Домой я добираюсь как-то совершенно незаметно для себя, и поинтересуйся у меня кто: каким образом очутилась я дома, дать вразумительный ответ я не сумею. Можно было, разумеется, успокаивать себя пространными объяснениями по поводу того, что, садясь в такси, или добираясь на трамвае до метро, а быть может и вовсе, шествуя через весь город пешком, я действовала механически, потому как голова была забита совсем другими мыслями. И мысли эти, а точнее воспоминания о только что увиденном воочию и услышанном собственными ушами, вполне достойны были того, чтобы заслонить обыденные мелочи. Объяснение это было очень даже приемлемым, но я отчего-то совсем его не желала. Надо было смотреть правде в глаза, а правда была такова, что стремительно, с каждым часом и даже с каждой минутой, я теряла связь с внешним миром, присутствуя в нем лишь как физическое тело, способное по инерции выполнять некоторые привычные движения, совершать простейшие действия и даже поддерживать не слишком сложную беседу. Это было дико, невозможно по определению, противоречило всем принципам, составляющим мое мировоззрение доселе, но это было так. Вне всякого сомнения. И еще одно подтверждение тому находила я в нынешнем состоянии своей души. Я снова жила ожиданием, сводящим меня с ума, как и прежде. Но теперь я ждала не живого, реально существующего в реальном мире мужчину, а нечто, вещающее из виртуального мира, оставляющее запах знакомого одеколона на моей подушке, и более никак не способное или не желающее себя проявить. И теперь, не помня себя, мчалась я домой, лишь потому, что там могло ожидать меня очередное послание призрака, а вероятнее всего, ожидать послания буду я, изводясь и впадая в отчаяние, как и прежде Однако, призрак, похоже, совсем не хотел более мучить меня, и вообще, если то, что теперь называло себя Егором, было на самом деле его не упокоенной душой, то с ним ( или с ней? ) произошли все же некоторые перемены. И эти перемены были мне по вкусу. Ждать мне не пришлось. Большое старинное трюмо темного дерева, с зеркалом, поверхность которого, как лицо старухи, от времени покрылось россыпью коричневых пятнышек, передавалось в нашей семье из поколения в поколение. Это было очень старое, довольно мрачное и громоздкое сооружение, хранить которое я, тем не менее, была обязана, блюдя традицию. Место в моей небольшой квартире для него нашлось только одно: в прихожей, напротив входной двери. Это неожиданно создало весьма необычный эффект: входящий в квартиру человек первым делом видел в зеркале себя. Однако, то, что это именно так, он понимал не сразу, а потому первая реакция бывала довольно острой. Большинство пугалось, вздрагивая и непроизвольно пятясь на лестничную площадку. Случались и забавные истории: один мой приятель, переступив порог пустой квартиры, вежливо поздоровался, приветствуя собственное отражение. Я же за многие годы к фокусу старого трюмо привыкла, но сегодня, взгляд в распахнутую дверь, заставил и меня в испуге отшатнуться. Зеркало привычно мерцало в полумраке своим старческим ликом, но что-то было не так. Что-то, заметно преобразившее гладкую поверхность и сильно испугавшее меня вначале, оказалось алой надписью наискосок раскроившей зеркальную поверхность, как кровавая рана. Словно кто-то стремительный, жестокий и сильный, как беспощадные всадники революции, наотмашь рубанул шашкой живую плоть старого зеркала, смертельно ранив его. Впрочем, это - всего лишь красивая аллегория, навеянная яркой картинкой из старого учебника истории. Нет, и не было никаких всадников революции. И вовсе это не кровь растекается по старому зеркалу, а бегут небрежно набросанные буквы. Алые, потому что писались они не чем иным, как любимой моей красной губной помадой. Правда последние полтора года любовь эта была платонической: губ я не красила, и вообще косметикой не пользовалась. Не хотелось. Но помаду я узнаю сразу, как только проходит оторопь. И манера писать ею на зеркалах, именно так, наискосок, размашисто и небрежно, известна мне хорошо. Это была одна из дурных привычек Егора, а, точнее: один из способов подразнить меня. Он часто оставлял мне короткие послания на зеркалах, всегда отыскивая тюбики моей любимой помады, куда бы я их не прятала. Я свирепела и ругалась нещадно, а душа плескалась в теплых волнах бескрайнего счастья: он написал мне что-то, он искал мою помаду, может, потратив на это изрядное время, и все это время он думал обо мне... Теперь он снова нашел мою красную помаду, хотя для этого ему пришлось уж точно изрядно потрудиться. Помаду теперь я, разумеется, не прятала, но всю косметику просто убрала подальше, с глаз долой, чтобы не будила больные воспоминания. Послание было коротким. " Умница. Все сделала правильно. Выйди в чат в 18. 00. Гор. " Взгляд мой испуганно метнулся к циферблату часов: не опоздала ли? Время, как и прочие реалии этого мира, тоже практически перестало занимать мое внимание. Но, оказалось, что призраки им отнюдь не чураются, и я опять готова была прилипнуть глазами к флегматичным стрелкам. К счастью, ждать мне оставалось недолго: уже через полчаса, не выпив даже чашки чая, я включила компьютер. Еда, как выяснялось постепенно, тоже, очевидно, относилась к факторам реального мира, и есть мне, действительно, совсем не хотелось. Разумеется, на место встречи я примчалась раньше назначенного времени, и одиноко торчала в чате, нервно постукивая пальцами по клавиатуре. Но в шесть часов вечера, и даже без одной минуты, ко мне присоединился новый посетитель, который не преминул представиться коротко и веско: Гор. - Привет, - первым заговорил он, - я не опоздал. Замечаешь перемены? - Боюсь верить - А ты не бойся. Теперь ничего не бойся - Почему - теперь? - Потому что теперь я с тобой - Кстати, ты обещал рассказать, почему же ты все - таки меня бросил? Причем так... - Не продолжай. Я сам знаю - как. Как трус и подлец. Тебе хочется порассуждать на эту тему? Давай! Мне этого очень не хочется, Скажу больше: мне стыдно, а поскольку ты знаешь, что я не очень привычен к этому чувству, то поймешь, наверное, что оно доставляет мне боль. Но ты имеешь право настаивать на своем. И я тебя понимаю. Давай! Препарируй подлую душу! - Ничего ты не понимаешь. Не нужно мне твое раскаяние, и муки твоей совести не доставляют мне наслаждения. Я только понять хочу: за что? - " О, вопль женщин всех времен... " - теперь он цитировал Цветаеву А ведь это я открыла ему ее мир! И поначалу он небрежно отбрасывал томики стихов, комментируя кровоточащие строки зло и цинично. Я плакала, а он гладил меня по голове и вкрадчиво говорил про нее мерзости. - Да. Вот и скажи, мой милый, что же такого я тебе сделала, что ты счел возможным избавиться от меня, как от надоевшей дворняги. - Хорошо. Но сначала ответь, тебе известно одно из главных правил человеческого общения, разумеется, если ты хочешь, чтобы это общение было продуктивным? - Их много. Какое ты имеешь в виду? - Очень простое: человеку надо говорить то, что он хочет от тебя услышать. - Об этом я слышала. Но только, извини, это правило не человеческого общения, а общения слуги и господина. В случае, когда общение действительно человеческое, то есть - равное, следует, по-моему, поступать как раз наоборот: говорить то, что есть на самом деле. - А почему ты так уверена, что твое видение единственно верное? - Совсем не уверена. Но для этого и существует дискуссия. В случае человеческого общения. Между рабом и рабовладельцем она, разумеется, исключена. - Может быть, может быть. Но, давай согласимся на том, что спорно и твое, и мое утверждения. - Пусть так. Но беседа наша принимает все более философский характер, а мне бы хотелось простого ответа, без иносказаний. Впрочем, если ты не хочешь, можешь не отвечать. Переживу. Будем считать - проехали. - Да нет, я же обещал. И потом вопрос я задал вовсе не для того, чтобы увести тебя в философские дебри. Он - прелюдия, так сказать, увертюра. А теперь, изволь, получи конкретный ответ. Ты ведь помнишь, как, примерно, за полгода, до того, как я тебя оставил, я спросил: что ты скажешь, если я уйду из бизнеса в политику? - Прекрасно помню. - Ты сказала: это зависит от того, что ты подразумеваешь под словом "политика" Цитирую близко к первоисточнику? - Цитируешь дословно. Но позволь и мне, тем более что речь идет о моем ответе. Дальше я сказала: если ты собираешься в депутаты, то это мало, что изменит, по крайней мере, на данном этапе. И для этого совсем не обязательно уходить из бизнеса. - Правильно. А я спросил: а если не в депутаты? - Тогда - куда? В исполнительную власть? Министром или заместителем? На меньшее - ты вряд ли согласишься. Это реально и перспективно. Но готов ли ты стать чиновником, пусть и крупным? И потом, тебе что, предложили пост, или ты намерен сам предлагать свои услуги? - Снова верно. А я гнул свое: а если не чиновником? - То есть - все-таки выборы? - Угадала - Но куда же? В губернаторы? В мэры? Где? Москва, понятно, отпадает. Область? Какая? И с чего ты взял, что тебя выберут в какой-то области? Ты - коренной москвич, живешь в Москве, здесь все твои капиталы... Провинциалы теперь сами с зубами, им варяжские князья не нужны. - И тогда... - И тогда ты сказал: а если посмотреть выше?... - И ты рассмеялась. Нет, сначала ты все же переспросила: "... Президентом, что ли? " А потом засмеялась. - А потом извинилась - Да-а-а, разумеется, ты же такая воспитанная, тонкая и тактичная... Ты извинилась. Но потом очень ласково и очень доходчиво, как маленькому мальчику разъяснила мне, что я сморозил откровенную чушь, потому что... Ну, да ты, я думаю, помнишь все свои доводы? - Помню, конечно. И скажу тебе больше: не знаю, как далеко ты продвинулся в своем становлении за эти полгода, но даже, если предположить, что очень далеко, все равно и теперь я скажу тебе тоже самое. - Теперь-то конечно... - Не надо! Ты знаешь, что я совсем другое имела в виду - Знаю. Ну, а другие люди считали совершенно иначе, и представь себе, не просто предложили мне попробовать свои силы, но и разработали целую программу. Детка! Да, да я знаю, на телевидении ты играла в политику, вернее около политики. И тебе казалось, что ты хорошо разбираешься во всем механизме власти. Иллюзия! Ты видела только самую вершину айсберга, то, что хотят показать "пиплу", но настоящие механизмы упрятаны глубоко. - И тебя к ним допустили? - Почти. Ты, между прочим, была права, когда смеялась, потому что тебе представлялся я - одинокий ковбой, решивший въехать в Кремль на своем мустанге. Это, и вправду смешно. Но уже тогда у меня на столе лежала технология. И какая технология! Однако, сейчас я знаю, что и она - ничто. И с ней одной, я точно так же исполнил роль классического ковбоя - неудачника, как и без нее. Потому что главное на Олимпе, это чтобы тебя захотели видеть каким - ни - будь: отраслевым Богом или самим Зевсом. Тогда заработает технология и очень даже славно заработает. И все. И шапка Мономаха у тебя на голове, или в кармане, это уж как тебе больше нравится, потому что ты теперь - Главный. Я внятно объясняю? - Вполне. Одно только уточнение: кто формирует команду богов, включая самого Зевса. Кто должен захотеть увидеть тебя в ее рядах? - Это хороший вопрос. Но, увы. Ответа не будет. - Ты и теперь кого-то боишься? - Нет, не боюсь. Просто, на этот вопрос нет ответа. В том смысле, что я не могу назвать тебе какие-то конкретные имена. Это группа людей, очень небольшая, состав которой постоянно меняется. Я бы сказал, внутри ее происходит очень жесткая ротация, потому что параметры соответствия очень высоки. И перманентно кто-то выпадает из гнезда, но его место тут же занимает новый член сообщества, который на тот момент находится в нужной кондиции. И так постоянно. Потому очень важно вычислить состав группы принимающих Решения( именно так - с большой буквы! ) на тот момент, когда решается главный вопрос: кто будет Зевсом. И с каждым или почти с каждым провести соответствующую работу. Тогда успех обеспечен. Но велика опасность - просчитаться, и начать работу с теми, кто к моменту наступления времени "Ч" окажется за бортом команды или, напротив, только на подходе к ней, пусть и первым в очереди претендентов. Это все равно, что поставить не на ту лошадь - и проиграть все. - То есть все эти бредни про масонские ложи и заговоры олигархов... - ... всего лишь бредни. Говоря о группе, я вовсе не имею в виду реальное объединение, действующее организованно. Вовсе нет. Это просто некий набор персоналий, которые могут быть и не знакомы друг с другом. Больше тебе скажу: они сами не ведают, что составляют какую-то группу, входят в ее состав, выбывают из него. Но каждый из них в своей области занимает определенное положение и набирает определенный вес, который в определенный момент позволяет ему быть причисленным к когорте избранных. Теперь уяснила? - Почти. Теперь мне не понятно другое. Если этот узкий круг патрициев сам себя не осознает организованной силой, то кто же тогда определяет состав этой мифической группы, вычисляет кандидатов на выбывание и претендентов на их места, и фиксирует точное время, когда в команде происходит замена? - Есть такие люди, специалисты по политическим технологиям, мастера PRа, они, собственно, и разруливают политическую тусовку. Я даже думаю, что выборы сами по себе, нужны им только как инструмент зарабатывания денег. Потому что решается все намного раньше, и основная их работа - провести эти решение в жизнь, а претендентов на должности - в их кресла. - Выходит, что нами правят они? - Отчасти. Потому что есть также и технологии, позволяющие провести человека в состав той самой группы, которая вроде бы правит самодержавно, и напротив, вывести его из ее состава. - Интересная теория.... - Это практика - Тем более интересно - Я надеюсь, в тебе не проснется журналист? - Не проснется, он давно уже умер. И вообще меня, если ты помнишь, интересовало, почему ты меня бросил? А ты рассказал мне занимательный сюжет для политического романа. - Так я, собственно, и оказался его героем, вернее чуть было не оказался, а ты не захотела стать героиней. Тебе было смешно. - Красиво говоришь, но опять непонятно. - Куда уж понятнее. В один прекрасный день эти люди, вернее один из них, а если быть совсем уж точным, то одна, пришла ко мне и предложила реальную программу реального прихода к власти. Я эту программу подверг самому взыскательному анализу, и потому два раза повторяю сейчас: реальную. "Маниловых" я вижу за версту, тебе это должно быть известно, вспомни, сколько раз мне предлагали воздушные замки, целые города и страны? Песочные. Или пряничные, в шоколаде. Я не купился на пустышку ни разу. Так? - Так. - Прекрасно, что ты это признаешь. А это был настоящий проект. Но ты смеялась - А она рассказывала тебе, как ты станешь президентом? - Нет. Не рассказывала, она взяла меня за руку и повела. Собственно, к тому времени уже - они. - Значит, ты выбросил меня из своего дома и из своей жизни только потому, что я не вовремя засмеялась? Даже не попытавшись объяснить мне того, что так складно изложил теперь? Чего ты только не рассказывал мне про себя! Вспомни! И я всегда понимала даже то, чего ты сам не мог в себе понять. И разъясняла тебе, и ты соглашался. Всегда соглашался, заметь. Так почему же ты решил, что я не пойму сути такого важного для тебя события. Ведь получается, что эти самые крупные специалисты по изготовлению президентов выбрали тебя. Видимо, это был не такой уж простой и очевидный выбор. Но они остановились на тебе. И сами предложили тебе свою программу и свои услуги. И ты, все просчитав, решил, что это не замок на песке. А я, по-твоему, не смогла бы этого понять? И принять. И, как это ты красиво сказал - стать героиней твоего политического романа? - Стоп. Слишком много слов. И эмоций. По порядку. Первое. Смех твой глупый меня обидел, врать не буду. Сильно обидел. Но не настолько, чтобы я вдруг разлюбил тебя. Второе. В тот момент я много из того, что рассказал тебе сейчас, еще не знал, поэтому убедить тебя мне было сложно. По крайней мере, так я думал тогда. И третье. Главное. Когда процесс был уже запущен, и я был вовлечен, а вернее увлечен им так, как давно уже не чем не увлекался в этой жизни, ребята поставили меня перед фактом. И факт это был... такой факт... Словом, они просчитали, что в качестве первой леди ты не пройдешь. - В каком смысле? - Не сердись. Мне и сейчас стыдно. И больно.... И вообще... Потом я понял, что не всем можно жертвовать. И если вдруг, по глупости, жертвуешь чем-то важным для себя, потом становится только хуже. - Чем-то? - И кем-то. Не цепляйся к словам. Мне без того, говорить трудно. - Ну ладно, проехали. Договаривай. - В соответствии с их программой, образ первой леди должен был соответствовать определенным канонам. - Я им не соответствовала... - Да. То есть - нет. - Но одна из этих специалистов соответствовала вполне. - Нет. Это все развивалось не так. Мы, действительно, проводили с ней много времени вместе, и, как ты понимаешь... - Понимаю, не маленькая - Но никаких видов на нее у меня не было. Это правда. Просто - красивая, умная женщина, постоянно рядом, воде как по делу, ну и заодно... Не больше. Я не любил ее. Никогда не любил. Правда. Сейчас я не стал бы лгать. Ну, что молчишь?.. Не веришь мне? Нет? - Давай оставим это пока... Мне и так достаточно всего. Как ты сказал? И слов, и эмоций. И, потом, я хочу все же дослушать твой рассказ. - Хорошо. Но это почти все. Я оттягивал решение, я тянул, как мог. Правда. Они ждали, но постоянно напоминали мне об этом и как бы это сказать поточнее: подталкивали, что ли, к тому, чтобы сделать шаг. А потом настал момент, когда программа перешла уже в ту стадию, когда мою кандидатуру, как раз следовало согласовывать с людьми, которые на данный момент принимали Решения. А значит, знакомить меня с ними. И естественно, анкета, биография... Потом - приемы, приглашение в гости, уик-энды, теннис... Следующий уровень внедрения, более глубокий. По сценарию, а он был очень сложный, многосерийный, я бы сказал, уже должна была быть предъявлена будущая первая леди. Короче времени больше не было, зато был ультиматум... Я к таким вещам отношусь, сама знаешь как... И они, чтобы облегчить мне весь процесс, разработали мини - программу. Отъезд, письмо. Учитывая твой психологически тип, это должно было сработать, в том смысле, что ты не стала сопротивляться... - Они даже определили мой психологический тип? - Да, разумеется. Они вообще довольно долго занимались тобой - Каким же образом? - Что-то спрашивали у меня, что-то выясняли сами... Не знаю точно, не вникал. У них огромные возможности, и свои технологии на разные случаи жизни. - И ты рассказывал обо мне? - То, что считал возможным. - А были такие вопросы... - Были. И на них я не отвечал, можешь не сомневаться. - Ну, хорошо. Но потом все же выяснилось, что эта специалистка, которая сначала просто играла роль по сценарию, на самом деле, соответствует всем параметрам первой леди? - Да. Примерно так. Холостым оставаться я не мог по определению, а она, действительно соответствовала, и была рядом... Такие вот дела... - Понятно. А потом выяснилось, что определенным параметрам должны соответствовать и друзья... - Да. Ты знаешь об этом? - Понаслышке, и очень немногое. - А и было- то, собственно, очень немного чего. Просто, когда я стал, скажем так, вхож в некоторые круги, открылись и некоторые новые возможности в бизнесе. Большие возможности. О которых раньше я даже не подозревал. Но вот люди... Люди нужны были новые, готовые понять и исполнять новые задачи. - А от старых пришлось избавится.... Взорвать в машине, например... По сценарию... - Не надо. Ты, действительно, многого не знаешь. Потом, я может, расскажу тебе об этом, а сейчас, прости, нет сил. Слишком много слов и эмоций... - Ты путаешь, это относится ко мне - И ко мне тоже. Как выясняется. Я, правда, устал. - И что же, опять исчезаешь? - Да - Надолго? - Конечно, нет. Я же сказал, теперь я никуда от тебя не денусь. Перестань дергаться. - Если бы могла... - Опять? Не надо. Успокойся. Теперь все иначе, поверь, совсем иначе... - А общаться теперь мы будем только по интернету? - Пока - да - Пока я жива? - Что за мысли? - Но я ведь была на кладбище, как ты просил... - И что же там? - Там вторая могила - Там вообще много могил. Это кладбище. - Вторая свежая, но еще пустая могила. И крест. И еще женщина в церкви, которая до этого была на картинке. Но возле могилы и с таким же крестом - Я не понимаю тебя. - Правда?... Правда или нет? - Нет. Но только отчасти. - То есть? - Про женщину я, правда, не понимаю. Клянусь. - А про могилу и крест? - Только догадываюсь, но не хочу ничего говорить об этом - Почему? - Не хочу - и все. Проехали, как ты говоришь. - Ты забыл: это ты так всегда говорил, а я просто вторила тебе, как попугай.. - Возможно. Мы слишком много брали друг от друга. Теперь уж не упомнишь: что - чье. Вот как... Ну все, сейчас, я правда, должен уйти. Только очень прошу тебя: не изводись больше, я вернусь скоро, я вообще долго не могу без тебя находится теперь. По правде, мне и раньше это было не так легко, как ты думаешь, но это было несколько иначе. Проще... Хотя, как посмотреть? Знаешь, что я скажу тебе на прощанье, чтобы ты хоть немного поверила? Помнишь, мою эпопею в Риме? - Конечно помню: ты сбежал, как заяц. - Ладно, пусть заяц. Дело не в этом. Я совсем о другом хотел напомнить. Помнишь, я объяснял тебе, что не мог больше находиться рядом с той девочкой, категорически не мог, до истерики. - И про это помню - Так вот, все эти полгода я жил, как будто в Риме. Понимаешь? Только лететь было некуда. - Но почему? - Потому, что очень хитрая машина была уже запущена и неслась на полной скорости. А я был в ней, может и не главной, но уж точно - центральной деталью, и со всех сторон привинчен крепко-накрепко.. - Но ведь тебе нравилось быть центральной деталью? - Да. Нравилось. Но это было отдельно. А Рим - отдельно... Если, конечно, ты сможешь и это понять. Все. Ушел. Не грусти. - Но как я узнаю, когда ты снова.... - Как - ни- будь, да узнаешь, это я тебе обещаю, даже не сомневайся.... Как - ни- будь... Было сообщение по электронной почте, было послание губной помадой на зеркале. Чего мне следует ожидать теперь? " Чего угодно" - отвечаю я себе, и решаю принять ванну перед сном. Есть мне по-прежнему совершенно не хочется. Однако, природу этого феномена Егор объяснить не пожелал. "Не хочу - и все ". Это была тоже типичная его формулировка, безобразная в своем вопиющем эгоизме. Вот и она вернулась ко мне, но теперь я не бешусь, как прежде. "Не хочешь - и не надо" - легко соглашаюсь я с Егором. Ничего не надо, только не исчезай больше. Такое вот теперь состояние моей души. С наслаждением, погружаясь в пышную искрящуюся пену, я вдруг замечаю, что пою забавную старую песню, из тех, что пели мы кого-то под гитарное бренчание. Песню почти забытую, по крайней мере, половины слов я не помню, и вместо них тяну случайные междометия, Пою я довольно громко, отмечая, однако, что совсем отвыкла от этого нехитрого дела. Это потому, что сейчас я пою впервые за последние полтора года. Спать я направляюсь в расслабленном состоянии, и весьма недурном расположении духа. Но в прохладном полумраке спальни, сон, распахнувший было передо мной свои бархатные объятия, внезапно улетучивается. И в прояснившемся сознании пульсирует одна только мысль, но я уже отчетливо понимаю, что она- то ни за что не даст мне уснуть. Делать нечего: я принимаю ее условия. Мысль тревожная В ней, как в сюжете, столь любимых Мусей мистических произведений, странно переплелось все: и давняя история с картинкой в журнале, и сегодняшняя, странная женщина в церкви, и жуткое зрелище разверзнутой свежей могилы на кладбище, и, наконец, резкий отказ Егора говорить на эту тему. А ему было, что сказать - в этом я была уверена абсолютно. - Какова, собственно, главная тема всей этой фантасмагории? - спрашиваю я себя. И, сопоставив все ее составляющие, довольно быстро прихожу к выводу - Моя скорая смерть. - Кому она нужна? - продолжаю я диалог с собой, - и тоже довольно быстро выстраиваю наиболее подходящую версию, из всего того, что было мною увидено и услышано - Егору. А вернее его не упокоенной душе, которая отчего - то без меня не может найти себе места, более того, не может находиться даже относительно долго. Бог мой, если бы это чудо свершилось, когда все еще происходило в рамках реального мира, когда он был жив, и мы еще были вместе! О большем счастье я не смела мечтать! Но и теперь, когда события приняли такой странный, мистический оборот, это обстоятельство проливает бальзам на мои раны. Я даже позволяю себе предположить, что смогла так быстро и безоговорочно поверить во все происходящее со мною, поправ собственный здоровый скептицизм, да и вообще здравый смысл, которым всегда гордилась, лишь потому, что слишком сладким и желанным оказался для меня фантом. Впрочем, теперь я совсем не уверена, что это фантом. Более того: подумав так, я тут же пугаюсь разгневать крамольными мыслями те силы, которые сейчас правят бал в моей жизни, а возможно, что в их власти теперь и вся моя дальнейшая судьба. И мысленно я тут же отрекаюсь от " фантома", повторяя про себя, как молитву: верую.... Верую в то, что все происходящее со мной - не бред моего больного воображения. Верую в то, что мне оказана великая честь, ибо для меня, простой смертной, кем-то были любезно раздвинуты границы материального мира. Верую в то, что мольбы мои и жалобы оказались кем-то услышаны, и, в конечном итоге, я получила, то, что просила, ни на что не надеясь. Возможно, я еще долго каялась бы перед кем-то неведомым, потому что уверенности в том, что милость свою явил Создатель, у меня отчего-то не было. А думать о другом, единственно возможном варианте, мне было страшно. Однако сознание мое вернуло меня к прежним размышлениям, и, подхватывая разорванную было нить рассуждений, я продолжаю. - Но если моя смерть так нужна Егору, то отчего же он наотрез отказался об этом говорить? Ему ли не знать, что я готова выполнить любую его просьбу, и даже приказ. Тем паче, речь идет об избавлении его от страданий. Здесь, и это он должен знать это наверняка, не существовало цены, которую я не согласилась бы немедленно заплатить. - эта мысль моя еще не завешена, но в сознании уже родилось и рвется парировать ее новое соображение - - Очевидно, что "прошлый" Егор, ничтоже сумнящеся, сообщил бы мне о той затруднительной ситуации, в которой вдруг оказался, и не ведая, сомнений, попросил бы о помощи. При этом он скрупулезно, не опуская ни одной детали, как поступал всегда, разъяснил бы: в чем конкретно должна заключаться моя помощь ему, и каковы должны быть мои действия, в их строгой, логической последовательности. Деликатность темы, убеждена! - нисколько бы его не смутила, и вопросы моего перемещения в мир иной, он обсуждал бы точно так же, как поездку в ближайшее Подмосковье. Но это был бывший Егор. Тот же, кто обращался ко мне теперь из всемирной паутины, был несколько иным человеком, или субстанцией, или душой... - Я не знала, как правильно называть моего виртуального собеседника, но это было не так уж важно. Важно было другое: новый Егор, как для удобства обозначения, решила я называть его, безусловно, многое сохранил в себе от прежнего. Он столь же резок и ироничен, порой даже груб. Он так же часто общается со мной менторским тоном, как умудренный жизнью, достигший всех возможных высот человек, со слабой, несмышленой женщиной. Он по-прежнему, безапелляционен и не терпит малейших возражений. Все это так. Но есть в нем, одновременно, нечто, что удивительным образом смягчает, а то и вовсе сводит на нет, все неприятное отталкивающее, что сохранилось с былых времен. Это нечто сквозит в долгих паузах, которые то и дело отражаются многоточиями на экране монитора или долгими- долгими интервалами между словами. Оно выплескивается наружу во внезапных страстных его признаниях и клятвах, возносящих меня до небес. Словом, этот, новый Егор, вряд ли способен легко сообщить человеку, что собственный покой и счастье, напрямую связаны с физического его смертью. Тем более - мне. После всего того, что сотворил он со мной прежде.. А мысль моя, тем временем, рвется дальше - Тем более - хочется продолжить мне, - что он любит меня, и никогда не переставал любить. Грешен же он передо мной в том, что, когда поставлен был перед выбором: наша любовь или власть, которой (теперь я понимаю это отчетливо и удивляюсь своей слепоте в прошлом ) жаждал страстно, болезненно, почти маниакально, - он выбрал второе. Бесспорно, мое желание спешно вылепить новый образ Егора, подталкивает к тому, чтобы отпустить его прежние грехи. А лучший способ для этого - объяснить природу поступков, искалечивших мою жизнь. Тогда и вина Егора кажется не такой уж бесспорной, и черные краски мало - помалу растворяются, и рассеивается горький привкус обид. Однако, справедливости ради, следует все же отметить: бесчисленное множество представителей рода человеческого, и особенно - мужчины, добропорядочные граждане и, возможно, совсем неплохие люди, повторили бы его выбор в точности. Более того, немало наберется и тех, кто ради достижения столь высокой цели, пошел бы на совершение куда более мерзких поступков. Откровенно говоря, многие готовы совершать ( и совершают! ) их во имя гораздо меньшего вознаграждения. Примеров тьма. Так виновен ли Егор? - Нет - готова безоглядно признать я, и только память о той боли, что раздирала мою душу железными своими клыками, еще слабо останавливает меня. Однако, другой вопрос, более актуален сейчас. И я решаюсь задать его себе, хотя подсознание мое упрямо оттягивает этот момент, усматривая в нем огромную опасность и неоправданный риск. Но сознательное упрямство, в конце концов, оказывается сильнее. И я все-таки спрашиваю себя: " Готовая ли умереть сейчас, чтобы облегчить участь Егора? И только сформулировав эту страшную фразу, понимаю, насколько мне страшно. Сердце отчаянно колотиться в помертвевшей груди, наверное, протестуя. Оно совсем не хочет смерти. Но восстает лишь одна, материальная его составляющая. Другая же, та, что сладко и восторженно сжимается при первых признаках появления Егора, я знаю точно: думает иначе. Восстает тело. Холодеют конечности, покрываются липким потом. Дыхание прерывается, потому что горло сжимает удушливый спазм ужаса. Но вот душа... Сейчас я слышу и ее голос, звучащий где-то в недрах моего сознания, она пытается успокоить меня, и постепенно ласково и настойчиво привести к тому, чтобы я ответила: "да". Я не знаю, что отвечать своей душе. И страх не отпускает меня, вцепившись своими холодными лапами. Я понимаю, что сама не смогу решить этот страшный, безумный вопрос. Хотя не так давно, сгорая в огне обиды и боли готова была переступить черту. Но те времена прошли, и теперь я смотрю на мир немного иными глазами, только что научившимися снова радоваться первым лучам солнца, пробивающимися сквозь ледяную твердь зимнего неба, и различать краски. И я совершенно не представляю себе, к кому могла бы обратиться за помощью или хотя бы разъяснением, как надлежит поступить? Идею подойти к батюшке в любимом некогда нами храме Николы в Хамовниках, отвергаю я сразу. Священник вряд ли пожелает обсуждать подобные вопросы, потому что все, что творится со мной никак не укладывается в христианские догмы. Окажись он, добрым и жалостливым человеком, то вероятнее всего предложит мне искренне молиться Господу, чтобы тот отвел от меня наваждение. Если же батюшка - человек суровый и не позволяет своим прихожанам крамолы сомнений, то наверняка я нарвусь на жесткую отповедь, но рецепт будет тот же, только изложенный в форме приказа: молиться Богу и гнать от себя искусительные, греховные мысли. - Но отчего же искусительные? - Мысленно полемизирую я с суровым служителем церкви, - ведь душа по утверждению всех религий бессмертна, и почему бы ей, не вступить в общение с тем человеком, перед которым испытывает она вину, ищет прощения, искупления ее? Разве это противоречит христианской доктрине? Что же касается той нетрадиционной, с точки зрения религии, формы, которую избрала для общения со мною мятущаяся душа Егора, то ведь необходимо делать поправки на веяния времени и то, что души наши вместе с телами, пока составляют единое целое, успешно весьма осваивают новые технологии межличностного общения. Звучит довольно убедительно. Но я отчего-то уверена, что священник, каким бы он не оказался: суровым или милостивым, слушать эти размышлизмы не станет. Нет, под сводами храма, не найду я ответа. Но и те, кто берет на себя смелость, заглядывать за горизонт, пытаясь поставить себе на службу энергию иного мира: всевозможные маги, колдуны и целители - отталкивали и пугали меня. Конечно, большинство из них, было, на поверку, всего лишь смешными клоунами, но даже их глупые кривляния казались мне небезопасными. Серьезные же специалисты оккультизма, о которых иногда с трепетом рассказывала Муся, и вовсе ввергали меня в суеверный ужас. К тому же, обращаться сейчас за помощью к Мусе хотелось мне мене всего. Заснула я неожиданно, и как-то вдруг, на полу - слове оборвав внутренний монолог. И сразу же, едва смежились мои веки, мне начал сниться сон. Снилось мне, словно я парю высоко в ясном лазурном небе. Прозрачная синева окружает меня со всех сторон, напоминая ласковые прохладные воды какого-то неподвижного водоема: пруда или озера, но прикосновение ее гораздо мягче, чем касание воды, и передвигаться мне легче, чем плыть. Поэтому парю я легко и стремительно, без труда меняя высоту полета. То в падении, едва не задеваю горные вершины. То, взмываю ввысь к самому солнцу, ослепительно белому и холодному. Горы, над которыми простирается мой полет, тянутся внизу бесконечной чередой сияющих вершин и слегка подернутых туманом впадин. Где-то далеко, почти у самой земли, их опоясывает ярко зеленая кромка, оттеняя своей изумрудной свежестью, торжество снежной белизны. Я и раньше видела эти горы с высоты, правда, значительно большей: в окно иллюминатора, пролетая над ними на самолете. И, конечно же, я не могу ошибиться, потому что во всем мире нет других таких сияющих и изумрудных одновременно гор. Я узнаю их немедленно: это швейцарские Альпы со знаменитыми альпийскими лугами у подножия и ослепительными пиками труднодоступных вершин. Впрочем, склоны гор, отнюдь не безлюдны. Снижаясь, я отчетливо вижу, как ползут к вершинам, крохотные кабинки фуникулеров, цепляясь за еле различимые ниточки тросов, а навстречу ним, стремительно, скатываются по снежным протокам - трассам, сбегающим с самых вершин, маленькие яркие фигурки лыжников. Сверху трассы кажутся мне, руслами рек, местами широкими и прямыми, местами совсем узкими и извилистыми. Скованные льдом и запорошенные снегом, они петляют между скал, кое - где поросших густыми хвойными лесами. Одна из трасс привлекает мое внимание. Я даже знаю, как называется пик, с которого сбегает она к зеленому подножью гор. " Пиком Дьяволицы" зовут это место. И проклятое сатанинское имя витает здесь не случайно. Особо извилистая и коварно скатывающаяся с крутых горных порогов, трасса похожа на своенравный водопад в горах, чей феерический бег внезапно и бесцеремонно остановили, сковав толстым слоем льда и снега. Но и укрощенный, он был опасен, увлекая за собой отважных лыжников, рискнувших преодолеть эту трассу Однако не коварство мнимого водопада, не леденящая душу смертельно опасная прелесть его манят меня. На одном из самых крутых виражей трассы, а вернее рядом с ней, вижу я одинокого лыжника, сидящего прямо на снегу, словно набираясь сил для следующего броска. Лыжник мне знаком. Без труда я узнаю в нем Егора, и стразу же, словно кто-то шепнул мне не ухо страшное известие, понимаю, что это то самое место, где он разбился. Теперь я хорошо понимаю, как это произошло: мне сверху все намного виднее, и потому - понятнее. Я опускаюсь еще ниже, почти касаясь холодного и твердого наста, и тогда Егор, наконец, замечает меня. Вообще, в этом странном сне все происходит как будто наоборот: и это не Егор, а я покинула бренную землю. И моя душа парит теперь в вышине, наблюдая за миром смертных. А Егор просто присел отдохнуть на сложной трассе, и через несколько минут продолжит свой стремительный спуск - полет туда, вниз, где зеленеют альпийские луга, а в маленьких барах обязательно предлагают горячий глинтвейн, источающий восхитительный аромат красного вина и корицы. - Это ты - говорит Егор, не спрашивая, а утверждая, и нисколько не удивляясь столь странному моему появлению. - Ты жив? - спрашиваю его я, тоже довольно обыденным тоном, словно речь идет о том, обедал ли он сегодня? - Разумеется, нет, разве тебе об этом ничего не известно? - Известно. Но происходят странные вещи.... - Да, я знаю - прерывает меня Егор, и впервые голос его окрашивают эмоции. Это тоска и отчаяние, редкие спутницы его в прошлой жизни. Теперь же они звучат отчетливо. - Я знаю, но ничем не могу помочь тебе. Даже словом. Не могу! - последние слова он почти выкрикивает, и я снова удивляюсь тем переменам, которые произошли с ним теперь. Раньше Егор почти никогда не повышал голоса, а если и повышал, то только для того, чтобы отчитать кого-то из своего персонала. Сейчас же это был вопль отчаяния. - А разве мне требуется помощь? - Требуется. Если бы ты только могла сама это понять. Послушай! - вдруг оживляется он - Но ты же умная девочка, ты же очень умная. Ты так хорошо всегда все понимала, даже то, чего я понять не мог. Ну, постарайся! Подумай! Ты должна сама все понять, ты обязательно должна! - в его словах мольбы и приказ одновременно. Теперь я вижу в нем почти прежнего Егора, но не могу понять, о чем он ведет речь. - Я не понимаю тебя В ответ он испускает мучительный стон. И, задрав голову, смотрит на меня. В глазах его безысходность. - Уходи, - говорит он после долгой паузы. - Не мучь меня. Я и так страшно виноват перед тобой, но я хотел хоть как-то исправить свою вину, а выходит, что только обрек тебя на новые страдания... Но я не могу, больше я ничего не могу сделать, и, если бы ты знала, как мне от этого страшно и больно!... - Но скажи хоть что - ни - будь еще! - умоляю его я. - Может, я все же сумею понять... - Не могу! - крик его, как вой больного зверя далеко разносится в морозной тишине. - Не могу! Как это ужасно! Уходи! Но умоляю... Нет, прощенья я не прошу. Я сам себя не прощу никогда. Умоляю тебя: попытайся все же спасти себя! Попытайся понять! - Хорошо - говорю я, только для того, чтобы успокоить его, потому что вид его страданий мне невыносим. На самом же деле, я совершенно не понимаю, о чем он просит меня, и что я должна сделать такого, чтобы спасти себя. Очевидно, время нашей встречи, как и она сама, все же были запланированы кем-то свыше, и теперь он решил, что сказано все, что должно было быть услышано. Небо над альпийскими вершинами, по-прежнему, ясное и безоблачное, но меня подхватывает какой-то мощный вроде бы воздушный поток, и увлекает ввысь, стремительно оттаскивая от петляющей трассы. Вот уже она едва различима внизу. Ели, колючие лапы которых, только что касались моего лица, сливаются в сплошное густо - зеленое полотно, небольшой заплаткой темнеющее на белом склоне горы. Но скоро и сам склон скрывается из виду. Исчезают, словно растворяясь в белизне островерхие вершины. Только бескрайняя, искрящаяся плоскость простирается внизу, а из нее, словно прозрачная стена волшебного света, вырастает и рвется в бесконечность лазурная гладь небес. Проснувшись, я долго лежу, боясь пошевелиться. Словно могу даже малым движением спугнуть воспоминания о своем сне. Он дорог мне потому, что впервые за очень долгое время, я снова видела Егора - ни разу не снился мне он с момента нашего расставания, сколько ни молила я Всевышнего об этой малости. Но главное, он скрывал в себе тайну, разгадать которую умолял меня Егор. И мне казалось, что если я сейчас, наяву, снова вспомню и повторю те немногие слова, сказанные им, восстановлю в памяти выражение его глаз и интонации его голоса, тайна откроется мне в ярком свете солнечного утра. Так повела я около часа. Сон теперь не забудется уже никогда, потому что за это время я прокрутила его в памяти тысячу раз, фиксируя и запоминая самые незначительные мелочи. Но вот тайна мне так и не открылась. И даже смутного образа ее не сумела я слепить, сколько не пыталась. Не смогла сформулировать даже намека. Надо было вставать и... начинать действовать. Теперь я решила для себя это совершенно. Потому, что томимый неведомой тайной, Егор страдал. Страда сильно. И там, в моем загадочном сне, и в своей виртуальной бесконечности. И выходило так, что положить конец его страданиям могла только я. Моему раннему звонку Муся не удивляется, не пугается, и вообще не проявляет никаких эмоций. Она все еще обижена, и очевидно, обида эта сильно бередит ей душу, потому что даже внешне она не пытается ее скрыть. Ну и пусть. В другое время, услышав ее сухой, бесцветный голос, я, наверное, растеклась бы возле телефона вязким булькающим болотцем стыда и раскаяния, но теперь Мусины эмоции и моя перед ней вина -