в засаду попали! Просят помощи! - дневальный из коридора в кубрик влетел, глаза сумасшедшие. Вот же гадство! Как сердце чуяло! На бегу в штаб-столовую, к рации: командирам взводов, сорвавшимся следом: - Кто?! Где?! Наших в движении быть не должно! Все же: в комендатуре или на блоке! Кто разрешил по городу шарахаться?! Связист, черный вестник, манипулятор рации протягивает, говорит виновато-растерянно: - Наши... в смысле... вообще наши! Не из нашего отряда. Я позывной не понял. Но наши. Где-то на Старых Промыслах. - Ты... вообще... ты хоть думаешь, когда говоришь?! Меня чуть кондрат не хватил, т-твою мать! - и в рацию: - Двести девяносто три на связи, 2-9-3 - на связи? Кто запрашивал? Братишки, кто помощь запрашивал?! Отлегло от сердца немного. Самому-то себе чего уж врать? Немного, но отлегло! Может быть, это эгоизм. Может быть, бездушие. Но если кто-то когда-то будет вам рассказывать, что он гибель ребят из другого подразделения переживал так же, как и смерть близкого друга, что так же сердце рвал, так же от злобы лютой к врагу задыхался - не верьте ему. Не был этот человек под смертью! Невозможно такое. Нет такой силы у сердца человеческого каждый день с каждым своим товарищем - и близким и далеким - умирать. Не книжная это война. Настоящая. И смерть здесь каждый день кого-то вырывает. Всех жалко, все свои. Каждого кто-то дома ждет. И даже чеченцев мирных жаль. Хотя бы настолько, чтобы зазря не убивать, не калечить, не обездоливать. Кровь - не вода. А уж своих-то... Но другие свои - это далекие свои. Это - ничего не говорящие фамилии незнакомых тебе людей. Или просто информация на совещании, в теленовостях, в разговоре: погибли три сотрудника такого-то подразделения... Горькая информация. Тоже душу ранит. Но это - не те, кто рядом. Не те, кто с тобой за одним столом в котелке ложкой звякал, на соседней кровати ночами сопел. Это пробиты и изувечены не те тела, одетые в одинаковую форму, но узнаваемые и днем и ночью, и со спины и на расстоянии. Это омертвели не те глаза: усталые и возбужденные, мрачные и искрящиеся, ненавидящие и победные, грустные и смешливые, что смотрели на тебя и принимали твои ответные взгляды. И они - не отцы, мужья или сыновья тех людей, которые будут встречать тебя в родном городе в день возвращения домой. Но это вовсе не значит, что мы теперь будем сидеть тут, в тепле и безопасности, и спокойно слушать по рации, как товарищей наших убивают. Что затаимся, тихо радуясь, мол, слава Богу: не мы там под огнем. Если нужно выручать, даже собственными шкурами рискуя, пойдем. Понесем под огонь свои жизни. Те самые - совсем свои, близкие-свои. И нет в этом никакого противоречия. Если не знаешь закона братства, если не готов отдать свою жизнь, чтобы выцарапать братишек из беды, то ты здесь тоже не жилец. Если романтическую шелуху отбросить, то все очень просто, как сама смерть: долг платежом красен. Ведь если сегодня не придешь на помощь другу, то завтра сам попадешь, и попадешь обязательно! Сдыхать будешь, гореть, орать, собственные кишки на кулаки наматывать, кровью захлебываться - не придет никто. Не вытащит. И честно это, справедливо. Не по Библии, конечно. Но тут вторую щеку не принято подставлять. Здесь вообще второй шанс на что-то очень редко выпадает. - Пионер, Чебан! Всех по тревоге! Солома - к коменданту, по пути подними собрят, пусть готовят технику. И пусть на наш резервный канал встанут, я напрямую буду информацию передавать. В рации - шелест, в него вплетаются треск характерный и щелчки - ни с чем не спутаешь. Эти щелчки глуховатые - взрывы. Они в рации иногда тише выстрелов слышны: микрофон от перегрузки 'затыкается'. Сквозь треск голос неестественно спокойный: держит себя братишка... - Я сто шестьдесят шестой, сто шестьдесят шесть. Нужна помощь! Где таблица позывных? Кто такой 166? Нет такого. У меня только городские позывные, и только нашего сводного. А мало ли кто попасть мог... - Брат, у меня нет твоего позывного, ты кто? - Соколики, соколики! Блин компот! Опять москвичам досталось! Сколько же их черная бабка с косой стричь будет?! - Понял тебя, брат, понял! Где ты? - Старопромысловская дорога. Не доезжая виадука. Там, где бетонный забор. Бэтээр подбит. Машины подбиты. Огонь... ...Тишина глухая ватная... - Я - 2-9-3, я - Змей! Слышу тебя, слышу, говори! - Огонь плотный с холма. ДШК, снайперы. Двое убито. Есть раненые. Мы пока под забором в кювет забились. Выручайте, братишки! Мы тут долго не протянем, выручайте! - Понял тебя, понял! Держись, брат, обязательно выручим! Что же такое? Почему их никто, кроме нас, не слышит? Уже весь город на ушах стоять должен! Мы ведь дальше всех от них. А на Старых Промыслах комендатура рядом совсем. ГУОШ недалеко. И из 'Северного' быстрей добраться! Возле него техники - как в северной речке нерестовой рыбы. Рядами, борт к борту. - Связист, прямую связь с 'Северным' давай. Похоже, мы одни ребят ловим: сидим высоко. Или еще почему-то, черт ее, эту вашу связь, разберет! - 'Северный' и все, кто меня слышит: я - два-девять-три... На Старопромысловском шоссе, в квадрате... Ну и как координаты давать?! У меня карта Генштаба восьмидесятого года. Большая карта, весь город на ней. А у других какие? Вот подготовились к войне, академики хреновы... - 'Северный', виадук на этом шоссе знаете? За ним, если из города смотреть... Сдуреть можно! Пятнадцать минут уже прошло. Почти десять из них разнообразные дежурные и поддежуривающие штабисты на доклады по инстанции потратили. Наконец, все проверили, все повыспросили. Но нам на выход 'добро' не дали... Хрен бы я их послушал. Тем более что Николаич, комендант, тоже загорелся, рукой махнул: 'Давайте! И я с вами! Если что, все на себя возьму!' И собрята возле бэтээра своего у КПП уже извелись вконец, матерятся от бессильной ярости. Но не успеваем мы. Никак не успеваем. В сумерках через весь город, на каждом блоке спотыкаясь, с разнородными войсками путаные пароли разбирая, - безнадежное занятие. Час - минимум. А в рации отрядной сквозь треск смертный каждые две-три минуты - снова слова мучительные: - Ну, где же вы, братишки?! Где же вы?! У Связиста руки трясутся. Офицеры и бойцы из свободной смены вокруг рации в кружок собрались, замерли, не дышат почти, чтобы, не дай Бог, чем-нибудь переговорам не помешать. Кто-то ушел было, не выдержал. Но в безвестности по кубрику слоняться еще мучительней. Вернулся тихо, к спинам друзей прижался. - 293, я - 'Ворон'! Вас услышал! 166 - это наши. Сообщи им, что мы уже пошли. Скажи ему: 'Ворон' уже пошел! Теперь совсем ясна картина. Москвичи, областники! Они за городом стоят. Две недели не прошло, как они вместе с братьями-софринцами под Самашками и Бамутом кровью умывались. И вот опять... А 'Ворон' - это спецгруппа их, разведчики. Эти вырвут ребят! - 166 - Змею... Идут к тебе, брат! 'Ворон' идет. Держись братишка... - Сколько можно? Где они? Николаич белый сидит, губы в ниточку, закусил чуть не до крови. А мне отвечать надо. А что отвечать? - Идут, братишка, идут... Терпи! Ну, продержись еще чуток! - Бэтээр зажгли. Пацаны там остались... Да где же помощь, мать вашу! - Да идут, брат, идут!!! Держись, братишка! А 'Северный' ни мычит ни телится! Понужнуть их хорошенько... Черт с ней, с субординацией! - У вас что там, в 'Северном', авиации нет, артподдержки нет? Хоть бы холм этот долбаный окучили, стрелять духам помешали! Спокойный голос в ответ: - Запросили авиацию. Пока 'добро' не дали... - А ты представь, что там твой сын! И еще раз запроси! - Это кто там такой... - Нас нащупали! ДШК нащупал. Еще один трехсотый... - Держись, братишка. 'Ворон' на подходе. Не уходи сейчас со связи, слушай эфир, не уходи. А то со своими перестреляешься. - Какая нам на х... стрельба, головы поднять не можем. Пусть бьют по холму на вспышки с ходу! - 'Ворон' - Змею! - На связи! - Прибавь, брат, ребят добивают! - Подходим, подходим уже! Пусть ракетами обозначатся. - Какие ракеты? Им сейчас одно спасение, что сумерки. Если засветятся - им сразу трандец будет, и ты не успеешь! Духи от тебя по ходу слева, на холме. Все, что слева от дороги стреляет, разноси к ... матери! - Понял тебя, понял! - 293 - 'Северному', доложите обстановку... - Позже, позже, группа 'Ворона' к ребятам подходит, я их стыкую... - Доложите обстановку... - Я - 166. Не вижу колонны! Где она?! - Подходит, брат, держись! - Доложите обстановку! - Змей, 'Ворону' ответь! 166 меня не слышит... Все! Вижу! Машины вижу! - Смотри внимательно: духи - слева, наши - справа в кювете, под забором. - Понял, брат, понял! - 293, я - 'Северный'! Вы меня слышите? Доложите обстановку! Почему используете произвольные позывные? - Да пошел ты! - это я уже в воздух, клавишу манипулятора отпустив. А в рацию: - 'Северный', я - 293, очень плохо слышу вас, трески идут... трески... наверное, глушат вас... - Змей - 'Ворону'. Ребят принял, иду на базу. - 166 у тебя? - Здесь, рядом. - Дай ему связь... Как дела, брат? Что у вас? Прости, что тереблю: меня тут 'Северный' засношал... - Мой командир убит... Ребята... - Я - 'Ворон'. Доложи им: два двухсотых, пять тяжелых трехсотых. БТР до ближнего блокпоста дотащим. Остальную технику пока здесь бросаем, нетранспортабельная. Далекие свои... Близкие свои... Как далекий близким становится? А, Змей? Ты ведь не видел этого парня. Или мужика матерого? Ты ведь даже не представляешь, как он выглядит - сто шестьдесят шестой... Не видел его глаз. Не знаешь его в лицо. Только голос. Голос его ты теперь хорошо знаешь. Запомнил. На всю жизнь. Так почему же, Змей, ты слоняешься по кубрику неприкаянно, места себе не находишь? Ты же спать хотел? Вот и ложись, спи... Тем более что в городе снова тишина полная. Но теперь не оттого духи молчат, что к прыжку готовятся. Теперь они отдыхают. Напились крови, вурдалаки гребаные! Все, хорош! И так парни твои сидят на кроватях, как воробьи перед грозой: мрачные, нахохлились, глаза пустые. Не можешь спать - иди работай. Что, у тебя: дел мало? Сходи, посты проверь. Иди в штаб, схемы порисуй, докладную какую-нибудь сочини... Или гитару туда с собой возьми. Гитара - она все поймет и все примет. Скользят руки по грифу, по струнам... И вдруг рвануло, хлынуло! Тетрадку истрепанную с несколькими листками чистыми - рядом, под руку. За карандаш - за гитару... за карандаш - за гитару... Слова горячие, жесткие, пулеметными очередями на бумагу ложатся. Струны гитарные сухими залпами аккордов ритм рубят. Ни на секунду не остановился, не задумался. Будто кто-то сверху слова диктует. И последние строчки, как приговор: Вся сволочь не уйдет, Мы ваш оплатим счет! Оплатим. По полной программе оплатим! С процентами! Не там, на шоссе, так в другом месте встретимся. Оплатим... Если нам позволят это сделать... И не позволят - сделаем! Вот так она и рождается: Ненависть. Примечание Дорогие друзья! К сожалению, условия моего контракта с издательством "ЭКСМО" не позволяют мне разместить текст романа в Интернете полностью. Но, думаю, что опубликованный отрывок дает достаточно полное представление о характере книги. И если Вы захотите продолжить свое знакомство с ней, то выглядит книга вот так: http://my-shop.ru/shop/books/207368.html ? http://my-shop.ru/shop/books/207368.html Она есть и в розничной продаже и в других Интернет-магазинах.