них в производстве ... После этого короткого разговора Игорь долго сидел за столом в своем кабинете. Формально он должен был дождаться официального следственного поручения и лишь потом идти в СИЗО. А за то время, пока бумаги будут идти, Князь уже все узнает по тюремной почте, или от орущих каждый вечер под окнами изолятора приятелей. Но Игорь знал, что сейчас он встанет и сам поедет к Саньке. Поедет сказать ему, что бестолковый и твердолобый Чудик в тот день, на бесконечной серой ленте, среди умирающих листьев, все уже знал, ко всему приготовился и попрощался со своим Князем навсегда. Грозный - Оставь ты это! Жизнь надоела? О семье подумай. Ты же видишь, что в городе творится. Война на носу. Эти шакалы совсем с цепи сорвались. Ничего ты не добьешься. Обвинят, что порочишь защитников независимой Ичкерии, и пристрелят, как агента Кремля. Начальник райотдела сердито-сочувственно посмотрел на Дауда, нервно выдернул сигарету из лежащей на столе пачки и закурил, пуская дым отрывистыми клубками, словно выплевывая. - И что? Будем спокойно смотреть на все, что творится? Что же у нас за республика такая? Фашистская, да? - Договоришься ты когда-нибудь... Зачем ты в прокуратуру полез? Асланбек мне звонил, очень советовал не соваться в этот гадюшник. И из МВД уже звонки были: 'Кто это у тебя нашелся такой умный? Он хоть понимает, кого пытается дискредитировать?' Вот уйдешь на пенсию, тогда делай что хочешь, ты человек взрослый. А пока на службе, нечего через голову руководства прыгать. Я все сказал. Иди, и еще раз подумай! Дауд вышел, аккуратно, привычным уважением закрыв за собой дверь кабинета. Хотя, вообще-то, хотелось так шарахнуть этой дверью, чтобы с петель слетела! Несколько дней назад он получил информацию о том, что два сотрудника департамента госбезопасности нанесли визит в квартиру известной в городе русской преподавательницы, заслуженного учителя. Что там происходило, неизвестно. Но, на следующий день, заглянувшая в приоткрытую дверь любопытная соседка увидела незнакомых людей, делавших в квартире уборку. И как ни испугалась, но успела заметить, что один из работников ожесточенно оттирал щеткой впитавшееся в ковер возле дивана большое кровяное пятно. Сама же учительница и ее взрослая дочь бесследно исчезли. А через несколько дней в их бывшем жилище начались пьяные оргии, в которых принимали активное участие те же самые дэгэбэшники. Собственно говоря, никакой загадки в том, что произошло, не было. Такое творилось в городе сплошь и рядом. Но обычно подобные 'зачистки' квартир все же маскировались под их легальную покупку в связи со срочным отъездом русских хозяев в неизвестном направлении. Но эта ситуация отличалась неприкрытой наглостью и безбоязненностью тех, кто, по всей видимости, и был виновником трагедии. И еще тем, что убийцы не побоялись поднять руку на известного всему городу человека, благодаря которому сотни чеченских девчонок и мальчишек при поступлении в вузы сумели легко перешагнуть самый трудный для них барьер - сочинение по русскому языку и литературе. Ее ученики теперь работали буквально везде - на предприятиях, в больницах, в школах, в администрации, в МВД... Многие занимали солидные посты. Неужели и этот случай не всколыхнет людей, не заставит задуматься, куда катится Чечня? Неужели практически все вот так, до полного сумасшествия опьянели от националистической пропаганды и этих непрерывных воплей о непонятно кому нужной независимости? Для Дауда не было секретом, что происходящее в республике как минимум негласно поощрялось ее новым руководством. Не прошло и полугода с момента прихода к власти Дудаева, как он с удивлением и возмущением стал встречать на улицах родного города одетых в форму новых силовых структур вооруженных типов, которых он лично когда-то отправлял за решетку. Те весело скалились при встречах: 'Привет, начальник!' Или угрюмо спрашивали: 'Тебя еще не пристрелили, легавый?' А затем всевластие вооруженных подонков стало таким, что, например, заявления от русскоязычных потерпевших в полиции попросту перестали принимать. Да, собственно, с такими заявлениями никто и не рисковал обращаться. Молча стерпев нападение, грабеж или насилие, человек еще имел шанс уцелеть и вырваться из этого ада. Но любая попытка добиться справедливости и наказания негодяев оборачивалась только повторной встречей с ними, и отнюдь не в зале суда. А как же иначе?! Ведь сам Президент Дудаев на весь мир заявил: 'Слухи о насилии против русских являются безосновательными и кощунственными. Вся пропагандистская кампания на этот счет развязана российским руководством и не имеет под собой никакой основы. В республике не зарегистрировано преступлений против русских на межнациональной основе'. Не лучшей была судьба и трезвомыслящих чеченцев, особенно, интеллигенции. Кого могла удивить или ужаснуть судьба двух русских женщин после открытых, наглых, демонстративных расправ над ректором университета и руководителями других грозненских вузов, чеченцами по национальности, не признававшими власти распоясавшегося быдла. И все же... Дауд, на свой страх и риск ознакомил с материалом районного прокурора, надеясь, что его вмешательство хотя бы предотвратит новые насилия и убийства со стороны отморозков в форме. Асланбек вообще-то неплохой мужик: грамотный, независимый, за его спиной стоит мощный тейп, не потерявший своих позиций и при новой власти. Но вот как все обернулось... Погруженный в невеселые мысли, Дауд сел в свой старенький зеленый 'москвич' и покатил домой. На службе, собственно говоря, в такой ситуации и делать-то было нечего. Его дом был угловым, в самом начале их улицы. Начинал его строить еще отец Дауда. А достраивал повзрослевший и ставший самостоятельным сын. Пусть его дом был не таким роскошным, как некоторые особняки в городе, и даже не таким основательным, как многие другие дома на их улице, но зато, каждый кирпич аккуратной кладки, каждая досочка чердачной обшивки, каждый оконный наличник помнили тепло его рук, и казалось, улыбались хозяину, когда он появлялся возле своих владений. И в доме его тоже встретят улыбками. Его Элиза - невысокая, с виду хрупкая и изящная, но гибкая и выносливая, умеющая легко, весело и без видимого напряжения выполнять всю нелегкую работу по разраставшемуся хозяйству. Девятилетняя Аида - мамина помощница и вечная досада для веселого, предприимчивого и бесстрашного шестилетнего Лемы. И сам Лема - его гордость, надежда и старший наследник. Дауд очень надеялся, что у него будет еще не один сын. Но и не забывал каждый день благодарить Аллаха за то, что на свете уже существовал этот отчаянный и беззаветно преданный отцу мальчуган. В доме были гости - их бывшая соседка Мадина со своим старшим сыном Алхазуром, ровесником Лемы. Когда хозяин появился на пороге, они собрались уже уходить. Алхазур, сосредоточенно пыхтя, пытался заправить в штаны вылезшую рубаху. Его щеки алели, как маков цвет, бисеринки пота выступили над рыжеватыми бровями. Судя по его внешнему виду, только что закончилась очередная борцовская схватка двух приятелей на полу детской комнаты, застеленном основательным, толстым ковром. А судя по лучащейся мордахе Лемы, сегодня поединок закончился явно не в пользу гостя. Ну, ничего. В другой раз поквитаются. Тем более что Алхазур использует любой повод, лишь бы вырваться к баловавшим его старикам Мадины и вдоволь погарцевать по этой окраинной, напоминающей деревенскую, улице со своим дружком. Неизвестно, ведут ли они какие-то счеты между собой, но горе тому, даже из старших пацанов, кто попытается тронуть хотя бы одного из этой парочки!... Дауд наклонившись, серьезно обнял-поприветствовал гостя-мужчину. Улыбнулся Мадине. - Привет, соседка! Та тепло улыбнулась в ответ: - Здравствуй, сосед! Это обращение, давно ставшее для них дружеским паролем, впервые слетело с легкого языка Дауда, заводилы всех детских развлечений на их улице, еще тогда, когда Мадина была совсем ребенком. Казалось бы, простые, незатейливые слова, но они неизменно вызывали у них встречную улыбку. Когда Мадина под руководством матери впервые самостоятельно испекла лепешки, она гордо понесла гостинец на пробу соседям. И Дауд был первым, кто вкусил ее хлеб, солидно, но от души похвалив стряпню маленькой хозяйки. А потом они повзрослели. Мадина была очень красива. Но их взаимная симпатия так и не переросла в нечто большее, чем обычная дружеская приязнь двух молодых людей, знающих друг друга с детства. Дауд, отслужив в армии, вернулся на родную улицу и, достроив новый дом, начатый отцом, женился. Мадина тоже вышла замуж и перешла в семью мужа. Она родила своего первенца в тот же месяц, когда у Дауда с Элизой появился на свет маленький Лема. И когда Мадина навещала своих стариков, она непременно заглядывала и к соседям. Две молодые матери с удовольствием общались друг с другом, обсуждая достижения своих малышей, делясь женскими секретами, присматривая сразу за двумя колясками, если одной из них нужно было ненадолго отлучиться. Когда мужа Мадины внезапно убила скоротечная страшная болезнь, молодая женщина, вырываясь из обстановки того дома, в котором все напоминало о ее беде, часто отводила душу в общении с доброжелательной, тактичной, неназойливой Элизой. - Что так быстро засобирались? - Да мы давно у вас. Мальчишки сегодня уже, наверное, дырку в ковре протерли. - Ничего, их дело мужское. Нечего джигитам с женщинами сидеть, разговоры слушать. А? Пошли, покажу новый приемчик! - и Дауд подмигнул сразу обоим польщенным его вниманием 'джигитам'. - В другой раз. Спасибо. Алхазур было нахмурился, но его мать только подняла красивую тонкую бровь, и пацан, подавив недовольство, послушно пошел к двери, напоследок махнув приятелю и вежливо попрощавшись со старшими хозяевами. Дауд, дождавшись, пока жена с сыном проводят гостей, устало сел за стол. - Что-то случилось? - Элиза, отправив сына смотреть видик, чтобы не мешал отцу отдохнуть и спокойно пообедать, вернулась к мужу. - Да ничего особенного... Ты не подумывала о том, чтобы пока перебраться в село, к старикам? - Зачем? - В городе все тревожней. Всякая шпана творит что хочет. А у меня среди них много 'приятелей'. - Это так серьезно? Кто-то конкретно угрожал? - Пока нет. Но они могут не угрожать и не предупреждать. Помнишь, что стало с семьями оппозиции? Элиза хмуро кивнула. Об этом не трубили 'независимые' СМИ, ни слова не говорили официальные лица. И никто во всей остальной России не знал того, что знал каждый житель Чечни. Когда представители оппозиции, недовольные разгоном законно избранного парламента республики и безумной политикой Дудаева, потребовали проведения настоящих легитимных выборов, генерал-диктатор согласился. Трон под ним шатался, и сила ему противостояла серьезная: бывшие депутаты парламента - люди с авторитетом; многие муфтии, озабоченные тем, что религию превращают в орудие межнациональной розни; члены Верховного и Конституционного судов республики, недовольные укреплением дудаевского единовластия; крупные бизнесмены, для предприятий которых антирусский геноцид стал катастрофой; сплоченные и организованные сподвижники Гантамирова. Но в одну из ночей, когда лидеры оппозиции и их наиболее активные сторонники собрались в городской мэрии, их атаковали отряды дудаевских головорезов. Да только противостояли бандитам не продувные мелкотравчатые политики, а настоящие мужчины. Большинство из них сумело вырваться из горящей мэрии и пробиться через заслоны боевиков. Но и дома их ждали засады и облавы. А еще - черная весть о том, что дудаевцы во многих семьях захватили в заложники детей. Кто-то пошел сдаваться, в надежде хотя бы такой ценой спасти своего ребенка. Но ни их, и ни одного из похищенных детей больше никто и никогда не видел. - Хорошо. Если нужно... - Не договорив, Элиза отправилась на кухню, где уже вовсю гремела сковородками и кастрюлями Аида. Что бы ни происходило в этом мире, но главу семьи все равно надо кормить. На улице у их ворот просигналила какая-то машина и веселый голос крикнул: - Эй, хозяин! Дома? Дауд выглянул в открытое окно. В проеме ворот, приоткрыв вваренную прямо в одно из полотнищ металлическую калитку, стоял незнакомый парень в камуфляжной форме, с коротким автоматом, небрежно свисающим с плеча. У него за спиной виднелся кусочек борта обычного патрульного 'жигуленка'. Наверное, со службы, с поручением, кто-нибудь из новичков. Меняются, как перчатки, не уследишь. - Проходи, сейчас выйду, - отозвался Дауд. И тут что-то словно кольнуло его в сердце. Уж слишком напряженная была у гостя улыбка, нехорошая. Увидел Дауд и другое: какой-то странный силуэт над невысоким кирпичным забором, чуть сбоку от ворот. И уже уходя за стену от длинной очереди, ударившей по окну, он понял, что это было лицо человека, прильнувшего к прицелу стоящего на сошках ручного пулемета. Пуля успела вспороть ему кожу на голове. Липкая кровь потекла в глаза, и клок мокрых, срубленных ударом волос упал на кончик носа. Дауд смахнул их рукой, размазав кровь по всему лицу. Отпрыгнув в сторону, на корточках рванулся к кобуре, висящей на спинке стула. 'Макаров' выскользнул из своей кожаной спальни, рука привычно легла на рифленую рукоять... И тут за его спиной раздался страшный, безумный крик Элизы. Дауд оглянулся. На пороге комнаты, свернувшись калачиком и прижав руки к груди, лежал Лема. Его лицо сморщилось, сжалось от страха и боли. А по спине, по выпирающей из-под футболки мальчишеской лопатке, из развороченного пулей выходного отверстия одна за одной наплывали багровые густеющие волны. Элиза стояла перед сыном на коленях и, боясь дотронуться до ребенка, то снова начинала кричать, то в безумии впивалась зубами в свои кулаки. За спиной матери появилась Аида. Остановившимися, округлившимися от ужаса глазами она глядела на перемазанное кровью лицо отца, на лежащего брата, на кричащую мать. Во дворе послышался дробный топот обутых в тяжелые ботинки ног. Убийцы не боялись и бежали открыто. Они услышали крик Элизы. Но неверно истолковали его. Они были уверены, что убили мужчину, и теперь спешили убрать ненужных свидетелей - его жену и детей. Дауд встряхнул Элизу за плечи: - Зажми раны полотенцами! Выпрыгнул в прихожую, по пути отшвырнув Аиду в угол, за валики большого мягкого кресла. Встал сбоку от двери и, когда она распахнулась, ударил шагнувшего на порог стволом пистолета в лицо. Синхронно его палец нажал на спуск. Отталкивая падающее грузное тело, Дауд увидел, как брызги крови и куски черепа летят на чисто выметенный бетон двора. Второй убийца отстал от первого на несколько шагов. Но он тоже не успел понять свою ошибку. Дауд выстрелил трижды. Он помнил, что там, в доме, лежит и умирает его малыш. Но еще он помнил, что возле Лемы находятся его жена и дочь. Пока еще живые жена и дочь. И он не бросился назад. А наоборот, подхватив автомат первого из убитых выродков, слегка оттянул затвор. Он увидел, как из патронника потянулась за выбрасывателем зеленая гильза. Такое же зеленое пятнышко поблескивало и в маленьком отверстии внизу пластмассового рожка. Магазин был полон. Дауд отпустил затвор и шагнул к воротам, готовый встретить и уничтожить всех, кто еще попытается ворваться к нему во двор. В стоящих у ворот 'жигулях' никого не было. Но на углу, задом к дому, притаился зеленый уазик без номеров. В боковом зеркале виднелись напряженные глаза водителя. Как только перед воротами вместо нападавших появился Дауд с автоматом в руках, уазик взвыл, нырнул за угол и рванул по направлению к городу. Дауд бегом вернулся домой. Элиза услышала и поняла его слова. Лема уже лежал на тахте. У него под спиной и на груди лежали чистые, сложенные в несколько слоев полотенца. Аида прижимала их к ранам, едва стоя на дрожащих, подкашивающихся ногах. А ее мать рвала на повязки простынь, судорожно вцепившись в белое полотно зубами. Дауд глянул своему малышу в лицо. Он работал в уголовном розыске десять лет. Он знал, как выглядит смерть. Поцеловав сына в остывающие губы, он остановил жену и вынул простынь из ее замерших рук. Завернул Лему в чистую белоснежную ткань с головой. Оторванной полосой перетянул себе рассеченный лоб. Снятым с груди ребенка полотенцем стер со своих век и ресниц черные сгустки крови, смешав ее с кровью сына. И сунул полотенце за пазуху, под рубашку, к сердцу. Через несколько минут от дома Дауда отъехали патрульные милицейские 'жигули'. За рулем сидел молодой мужчина с мрачными потухшими глазами и перевязанной головой. У него на коленях лежал тупорылый укороченный автомат Калашникова. Под рукой в оперативной кобуре торчал пистолет с наполовину пустой обоймой. Справа - прикладом на полик, длинным тонким стволом на спинку пассажирского сиденья - лежал ручной пулемет, оттопырив тяжелый магазин на сорок пять патронов. А на заднем сиденье находились бледная, дрожащая девочка и женщина с мертвым лицом. У них на коленях лежал большой белый сверток, который женщина прижимала к груди в оцепенелом, судорожном объятии. Из включенной автомобильной рации доносился торопливый, сбивчивый голос. Он сообщал всем патрулям, блокпостам, всем сотрудникам силовых структур, что агент ФСК России и предатель интересов чеченского народа Дауд Магомадов при попытке его задержания расстрелял двух сотрудников ДГБ и, завладев патрульной автомашиной, пытается прорваться из города. - ...Преступник вооружен автоматическим оружием. При обнаружении открывать огонь на поражение. Его приметы... Магадан Удивительное явление - время. Одни и те же двадцать четыре часа могут бесконечно ползти, выматывая, высасывая силы, доводя до зудящего томительного раздражения. А иногда - просвистят, как табун чирков над ушами, и глазами вслед хлопнуть не успеваешь. Сегодня вполне мог образоваться очень нудный вечерок. Еще вчера все, кто имел хоть какое-то отношение к оперативной работе, были подняты в помощь следственно-оперативной группе прокуратуры и УБОП. Наконец-то удалось выйти на след негодяев, убивших год назад молодую женщину. Она пропала без вести еще прошлой осенью. А весной труп несчастной вытаял у обочины дороги на перевале. Страшной была ее смерть. Даже видавший виды пожилой судебный медик, передавая следователям акт экспертизы, не удержался от эмоционального комментария. - Редкие ублюдки! У потерпевшей распорот живот, голова пробита твердым предметом, - возможно, молотком или чем-то подобным. Не исключаю, что они насиловали ее после причинения этих телесных повреждений. Умирающую. Или уже мертвую... Целый год просеивали, процеживали город опера. И, по мистическому совпадению, именно в день исчезновения потерпевшей удалось, наконец, получить интересную информацию об одном ничем не приметном молодом человеке, родившемся и выросшем в этом городе, работающем водителем уазика. Но наблюдение за подозреваемым и изучение круга его общения привело к однозначному выводу: его рук дело. Его и его дружка, такого же презираемого, отвергаемого даже самыми невзыскательными девчонками. Как сказала одна из их несостоявшихся подружек, до этого лет с пятнадцати ни разу не отказавшая ни одному возжелавшему ее мужчине: - Вроде и не уроды. На морду - ничего. И в штанах что-то есть. Но что один, что другой: только лапать начинают, а меня уже блевать тянет. Но оказалась эта девица не только 'слабой на передок', как говорят водители-трассовики. Но и невоздержанной на язычок. Десять раз предупрежденная о том, чтобы никому не говорила ни слова о встрече с операми, она все же разболтала об этом приятельнице. А та не нашла ничего умней, как брякнуть приглашавшим ее прокатиться-повеселиться дружкам: - Ага, я с вами поеду, а потом меня тоже на перевале найдут!... Повезло дурехе, что разговор не с глазу на глаз был. Подружки не позволили затащить ее в машину и увезти для 'более обстоятельной беседы' на лоне природы. Но кровавым насильникам и этого хватило, чтобы сообразить, откуда ветер дует и, исчезнув из снятой ими на двоих квартиры, где-то залечь на дно. 'Адрес', на котором в засаде коротал время за неспешной беседой Игорь с тремя коллегами, был не из самых перспективных. И если бы не хорошая компания, можно было бы вообще со скуки сдохнуть. В данный момент все слушали рассказ приданного операм для физического усиления собровца Дениса, которого весь УБОП с легкой руки кого-то из сослуживцев называл просто Дэн. Был этот Дэн личностью замечательной. Игорь хорошо запомнил тот день, когда по поручению руководства он занимался комплектованием только что созданного СОБРа, и к нему на прием пришел этот темноволосый серьезный парень. В рекомендации руководства медвытрезвителя, где Дэн до этого служил, было написано, что он является хорошим спортсменом-рукопашником. Но все же впечатления очень мощного бойца этот сержант не производил. Рост, правда, хороший - под метр восемьдесят. А фигура обыкновенная: не худой, не толстый, и уж вовсе не Шварценеггер. Приходили в СОБР ребятки и покруче. А когда в четырех строчках рапорта на имя начальника УВД будущий офицер спецподразделения залепил три смешные грамматические ошибки, Игорь и вовсе мысленно присвистнул: куда ж тебе, братец, лейтенантские погоны? И со скрытой усмешкой спросил: - А что вам в медвытрезвителе не служится? Нормальная работа: сутки через трое. Да и на офицерскую должность там вас тоже могут выдвинуть, руководство ваше вас ценит. Посмотрел парень на него внимательно: - Разве это работа для мужчины? Там хорошо до пенсии дослуживать. Трудно сразу сказать, что именно понравилось Игорю в его словах. Сущность этого ответа или то, что сумел Денис на не очень-то корректный вопрос ответить без вызова, без демонстрации, с дружелюбным спокойным достоинством. Но взамен заготовленной уже вежливо-казенной фразы, что, мол, поставим вас в резерв, и в будущем, возможно...Игорь произнес: - Я буду вас рекомендовать в СОБР. Но только... Денис, подтяните русский язык. На курсы какие-нибудь походите... Вы же идете на должность оперативного уполномоченного. Вам придется в следственных действиях участвовать, рапорты писать, процессуальные документы составлять... Парень густо покраснел. Но справился с собой. Ответил твердо: - Да, я постараюсь. И вот уже год, как они служат рядом. Игорь в оперативном отделении, а Денис - в боевом. Как продвинулись у Дэна дела с русским языком, Игорь, честно говоря, не знал. А вот какого бойца и товарища мог бы не получить СОБР, прими он другое решение - и подумать было неприятно. На поверку оказалось, что был Дэн не просто хорошим бойцом, а уникальным. Не такой уж могучий с виду, весил он за девяносто килограммов. И когда, разогревшись в спортзале, он скидывал тренировочную куртку, даже друзья-собровцы (сплошь натуралы) откровенно любовались его атлетически сложенным, бронзовым от природы телом. Казалось, что его рельефные, без дутых габаритов, мышцы сплетены из медной проволоки. Усиливалось это впечатление еще и тем фактом, что Денис просто не знал устали. Не понимал, что это такое. Он мог, проскакав вместе со всеми полдня на штурмовой подготовке, уже через пару часов заявиться в спортзал и весело таскать железо, молотить по грушам, отрабатывая удары, в то время как его друзья, покряхтывая, валились на маты или на кровати в комнате отдыха. В рукопашных поединках у него поначалу немного прихрамывала техника. Но наставники в СОБРе были хорошие. И вскоре бойцы один за другим стали отказываться от спарринга с Дэном: - Он же на ринге дурной! Специально пропустит пару ударов, чтобы в раж войти, а потом убивает, как партизан фашиста. Впрочем, обиды на него никто не держал. Потому что очень скоро проявились и другие качества Дэна. Вне борцовских ковров и татами был он добродушен, открыт и дружелюбен. Саму сущность его составляла глубокая, природная, непоказная порядочность и в словах и в поступках. И поэтому в любом деле было с ним спокойно и надежно. А еще он искренне любил свою работу и был уверен в ее важности и полезности: - Если мы, мужчины, не будем защищать людей от ублюдков, кто их защитит? Говорилось это спокойно, без тени рисовки. В других устах звучали бы эти слова, как митинговый лозунг. А в его - как обстоятельно продуманное, выношенное убеждение. Дэн вообще не любил зря языком болтать. Потому никто даже не ожидал, что он вдруг, против обыкновения, разговорится в ответ на вопрос Игоря: 'Слушай, Денис: а как тебя вообще в милицию занесло?' - Но, видно, даже у молчунов бывает иногда потребность поговорить по душам. И оказалось, что и мысли свои этот парень умеет выражать связно, и мягкой, ненавязчивой самоиронии не чужд. Дэн - Что пойду служить в милицию, я еще в армии решил. Я в ноябре восемьдесят девятого призвался, на флот. Служил во Владивостоке. Служба была не так чтобы очень сложная, если не считать неуставных взаимоотношений. Я, например, умудрился в первый же день своего пребывания в части получить по голове за свою наглость. Не захотел постирать штаны дембелю. Вот и получил. Мне это как-то не понравилось, и... в общем... я этого дембеля немного удивил. Ну, он пару раз упал на пол, полежал. А его товарищи посмотрели на это дело, посмотрели, помогли ему встать... А потом положили меня на то же место, где до этого лежал удивленный дембель. Правда, больше он с тех пор никогда ко мне с просьбами разными не обращался и даже не подходил. И другие дембеля тоже как-то особенно не лезли. Но кое-какие уроки я из этого дела извлек. И старался особо на рожон не лезть. Первый год делал то же, что и все. Спортом много занимался. Благо спортзал у нас был более или менее оснащен, в основном железом. А после года, когда все дембеля сошли, я вообще из спортзала не вылезал. А еще много спал и ел. Даже была мечта набрать центнер, но не за счет сала, конечно, а исключительно за счет мышц. И если бы прослужил полный срок в три года, то точно набрал бы. Я уже девяносто пять кило весил. Но тут пришел указ о сокращении срока службы на полгода. Пришлось уволиться в запас. Хотя, если честно, я из-за этого ни капли не расстроился... А за полгода до своего дембеля, был я дома в отпуске. Смотрю, у нас новая порода шпаны появилась. Ходят бритые, в кожаных куртках, в адидасовских костюмах, с понтом - спортсмены. С друзьями разговариваю, с одноклассниками: того эти носороги избили, того платить 'за крышу' заставили, там девчонку обидели. И, главное, все их боятся. Разговоров о них столько: 'мафия', 'хозяева жизни'! Ладно, думаю, вернусь домой, разберемся, кто в этом городе хозяин: уроды разные или нормальные люди. Но дембеля в армии мне уже показали, что такое - стая и как против нее в одиночку долбиться. Думаю, как-то надо и мне с толковыми мужиками объединяться. Домой приехал. Отдохнул с недельку. Пошел в горотдел милиции, в отдел кадров. Сказали мне, что есть места в патрульно-постовой службе. Нормально, думаю. Серьезная работа, как говорится - на передовой. Направили меня на стажировку в роту ППС, на три месяца. А через месяц уже снова вызывают в кадры и говорят, что все мои документы готовы и стажировку я прошел успешно. Но мест в роте ППС сейчас нет. Всегда были, а сейчас нет! Правда, есть место в городском вытрезвителе... Я теперь понимаю, что им надо было вытрезвитель укомплектовать. Да и тогда сомнения были. Но как спорить? Подумал я немного, минут этак пять, и решил: а почему нет? Что время-то терять, зато посмотрю, что это такое - вытрезвитель, сам-то там ни разу не был. И стал я самым что ни на есть настоящим милиционером: в форме и фуражке. И был этим чрезвычайно горд. Сначала даже интересно было. Грязи, конечно много. Зато клиенты - такой народ веселый, чего только не увидишь... Но все равно я потом заскучал как-то. Там хорошо тому, кто уже от службы устал, кому на пенсию пора собираться. Или кому для личных дел много свободного времени нужно. Я туда и гири свои перетащил, чтобы хоть чем-то свободные часы занять. Но все равно скучно. Слава богу, тут СОБР стали создавать. Я и пошел проситься. У меня ведь душа рвалась в бой, хотелось победить всю преступность, если не во всей стране, то хотя бы на территории нашей области. Ну, на худой конец, хотя бы в родном городе... - Ну и что, победил преступность-то? - рассмеялись опера. - Частично. Оказывается, тут до хрена работы, быстро не управишься, - улыбнулся Дэн своей обычной улыбкой: открытой, спокойной. Но в глазах его лукавые огоньки блеснули. Не так уж и прост этот парень. И как бы в подтверждение этой мысли Дэн вдруг добавил: - А все равно я правильно сделал, что в СОБР пошел. Вот вас тут два майора и капитан. А все равно вас начальство без меня, младшего лейтенанта, на серьезную работу не отпускает... Подпрыгнули ветераны сыска, от неожиданности у всех синхронно в мозгах коротнуло. Сидят, друг на друга поглядывают: кто быстрей и остроумней на этот неожиданный выпад ответит. Не успели. Прошло время для достойно короткой паузы. Заржали дружно (правда, шепотом). - Ах ты, нахал! И в этот момент в квартире дверной звонок затрещал. Кто-то решил квартиру посетить. Снова переглянулись опера. Но теперь уже не шуточки шутить надо. А серьезное решение принимать: запустить гостей или не подавать признаков жизни, ждать, пока сами зайдут? Игорь палец к губам приложил, головой покачал. Показал рукой: 'По местам!' По информации, у тех, кого они ждали, ключи от этой квартиры должны быть. Так что вполне может этот звонок быть проверкой. Как только щелкнет в двери открываемый операми замок, рванут вниз гостеньки, и поминай как звали. Снова звонок, настойчивый, продолжительный, на нервы давящий. Пауза длинная. Часы на руках громко тикают, секунды в минуты сливаются. Неужели ошибку допустили? Кто приходил-то? Может быть, все же надо было рискнуть? Но вот завозились за дверью, заскреблись. И щелкнул замок, открываемый снаружи! Вошли двое. У одного в руках монтировка. У второго револьвер, газовик-переделка под боевой патрон (хвастались они как-то этой игрушкой в тесной компании). Игорь в полный голос рявкнул: 'Бросай оружие!' - и навстречу этим двоим выпрыгнул. Попытался тот, что с револьвером, ствол свой приподнять. Но слева и справа, из ванной и кладовки, еще два опера вылетели. Заклинило бандита от неожиданности: в кого первого стрелять? Долго думаешь! Сверху, с антресолей, прямо на него дэновские девяносто пять кило обрушились. Второй негодяй своей монтировкой замахнулся, но не успел Игорь пистолет к его голове вскинуть (так хотелось на спуск нажать!), как страшный удар собровца сокрушил, раздробил в мелкие обломки челюсть убийцы. Вылетело уже бесчувственное тело на лестничную площадку, мягким мешком скатилось по ступенькам, ломая ребра. Все в две-три секунды закончилось. Что успел Дэн со 'стрелком' до расправы с 'монтером' сделать, ни один из оперов не заметил. Вроде бы просто упал на него. Но и этот, выронив свое оружие, лежал на полу смятой куклой, без сознания. А его рука, когда-то колотившая молотком по голове беззащитной женщины, словно сама побывала под кузнечным молотом. Смотреть страшно. Вот для чего Дэн долгими часами по штурмовой полосе в полном снаряжении носился. Вот для чего, истекая потом, железом в спортзале громыхал. Вот для чего, не считая своих и чужих синяков, бился с друзьями на татами. Зря жаловались коллеги на его спортивную злость. Теперь видно, что им доставались только легкие дружеские плюхи. Ни одному из них не пришлось отведать таких ударов, какие веселый и доброжелательный Дэн подарил любителям насиловать умирающих. Если мы, мужчины, не будем защищать людей от ублюдков, кто их защитит? Грозный Дауд постучал в дверь: три коротких, один сдвоенный. Выждал паузу, негромко сказал: - Это я. Дверь бесшумно приоткрылась: ровно настолько, чтобы он мог втиснуться один, но никто не сумел ворваться вместе с ним. В комнате было темно, лишь настольная лампа, стоящая на тумбочке у стены и развернутая отражателем ко входу, била ему в глаза электрическим светом, делая невидимым все вокруг. Дауд плотно притворил дверь, одобрительно кивнул головой. Молодцы. Все делают, как он учил. Легкая гибкая тень скользнула за его спину, защелкали дверные замки. Тонкие руки обняли его сзади и горячая, даже через куртку, щека прижалась к спине. - Все хорошо, маленькая... Дауд, привыкая к перепаду освещения, наклонил голову, протянул руку назад, привлек к себе дочь, ласково потрепал за волосы. Раньше бы они обязательно подурачились. Он, не поворачиваясь, ловил бы вертлявую озорницу за своей спиной, а поймав, долго крутил бы в воздухе, наслаждаясь ее веселым писком и заливистым смехом. Но теперь их любимое баловство осталось в прошлом, как и многое другое. И дело не только в том, что его девочка выросла. Просто сегодня и того, что они могут быть рядом, было достаточно, чтобы хоть на миг почувствовать себя счастливыми. Слепящий свет лампы скользнул в сторону. Раздался тихий щелчок и следом, через секунду, очень своеобразный звук: слившиеся воедино стук твердого предмета о дерево и короткий лязг стали о сталь. Тот, кто слышал подобные аккорды сотни раз, понял бы сразу: это был щелчок предохранителя и звук автоматического оружия, поставленного на приклад. Дауд шагнул вперед. Элиза стояла в проеме двери, ведущей в спальню, устало опираясь на стоящий у ее ноги ручной пулемет. Она сама-то была не намного выше этой смертоносной машинки. Как и дочь, Элиза была одета в джинсы, мужскую рубашку и свитер. Волосы коротко острижены. Надень на них с Аидой кепки - два брата-подростка, даже хорошие знакомые сразу не узнают. Лицо Элизы было бледным, руки, обнявшие вороненый ствол, подрагивали. Дауд ласково и ободряюще улыбнулся, забрал оружие и занес в спальню, положив пулемет на его обычное место: на кровать, с краю. Он неторопливо умылся, давая жене прийти в себя после очередного пережитого ею испытания. Вот уже два месяца, как они переходили и переезжали с места на место, маскируясь и пряча свои лица, каждую минуту ожидая предательского выстрела из-за угла, внезапного нападения. И в те дни, когда они вынужденно бездействовали, затаившись в очередном убежище, приходилось спать вполглаза, во сне слышать все, происходящее вокруг. Из этого дома, предоставленного им старым другом, никто из них вообще не выходил две недели, даже во двор, даже по ночам. Нужно было укрепить слух, прошедший среди тех, кто их искал, что им уже удалось выскользнуть из города и укрыться у сельской родни. Но сегодня Дауду пришлось выйти из убежища, чтобы встретиться с людьми, готовившими их уход из Грозного. Перед тем как ступить за порог, Дауд еще раз заставил жену повторить все, что она должна делать в случае опасности. По его жесточайшему требованию, если бы кто-то ворвался в дом, или он постучал в дверь тремя медленными сдвоенными ударами, Элиза расстреляла бы в проем двери весь магазин - сорок пять патронов. Дауд обещал ей, что упадет на землю, или увернется в сторону, подставив тех, кто сумеет его выследить. Обещал, понимая, что сделать это будет практически невозможно. А потом его женщины должны были попытаться уйти через подвал и задний двор. Если же не получится... И у Элизы, и у девятилетней Аиды на поясах, в черных сумочках-барсетках, хранилось по одной гранате РГО. Стоит выдернуть чеку и отпустить пластмассовый предохранительный рычаг, и никто не сумеет ни перехватить гранату, ни отбросить ее подальше. От любого толчка небольшие, насеченные в мелкую сетку шарики цвета хаки немедленно рванут, выбросив правильной сферой сотни стальных осколков. В том, что его женщины смогут это сделать, Дауд был абсолютно уверен. Слишком многое им пришлось пережить, узнать и своими глазами увидеть за последние месяцы. Поэтому, даже если у Аиды дрогнет рука, ее мать никому не позволит коснуться грязной лапой ни себя, ни тоненького тела ее единственного теперь ребенка. - Все готово. Сегодня мы выберемся в село. - С кем? - С нами поедет Заявди. А на посту, через который мы выедем из города, сегодня дежурит Анзор. Элиза задумалась. Заявди был двоюродным братом Дауда по материнской линии. Этой осенью, поддавшись на уговоры новой власти, он вернулся на службу в МВД, под руководство Казбека Махашева - нового дудаевского министра. От большинства своих соратников хитрый, комбинативно мыслящий Махашев отличался предельным рационализмом и откровенно предпочитал безыдейных профессионалов религиозным фанатикам. Поэтому он, с одной стороны, провел блестящую операцию, в результате которой чеченцы, осужденные за разные преступления по всей России, были стянуты в 'родные' колонии и СИЗО, а затем оказались на свободе, в национальной гвардии и в других силовых структурах. Но, с другой, он же сделал все возможное, чтобы привлечь на сторону дудаевцев максимальное количество бывших сотрудников милиции. А когда один из новоявленных исламских 'замполитов' стал резко возражать против возвращения в МВД людей, 'служивших Российской империи', Махашев только брезгливо бросил ему: - А кто преступления будет раскрывать? Ты?! Заявди, конечно, не входил в руководство, занимая скромную должность оперативного дежурного МВД. Но именно благодаря этой должности его хорошо знали и руководители на местах и многие рядовые сотрудники. К тому же министерское удостоверение нового образца и легальный, закрепленный за ним 'на постоянку' автомат Калашникова, по нынешним временам - наилучшие пропуска. И главное: Заявди был не только очень близким, по меркам Чечни, родственником, но и порядочным, надежным человеком. А вот Анзор... Тоже из родни, но - седьмая вода на киселе. И натура у него гниловатая. Он служил в национальной гвардии в невысоких чинах. Но нос задирал страшно, стал вдруг истинно верующим мусульманином (раньше еле помнил, в какую сторону надо обращаться при совершении намаза), не гнушался взятками и поборами даже со своих, прихихикивая: 'Не для себя, а во имя службы'... - Подведет Анзор. Продаст. К нему ведь наверняка не раз подходили насчет тебя. - Я не сам с ним разговаривал. Ему брат велел, он знает о нашей беде, - несмотря на всю серьезность разговора, Дауд слегка улыбнулся. Элиза поняла его без лишних объяснений. Всем было известно, что Анзор, как огня, боялся своего старшего брата Мусу - честного, решительного, жесткого и отважного человека. И хотя Муса был убежденным сторонником Дудаева, это ничего не меняло. Предательства с этой стороны теперь можно было не опасаться. Случись что с Даудом и его семьей, при малейшем подозрении на участие в этом Анзора старший брат своими руками ему голову отрежет. Конечно, в такой сложной ситуации все не рассчитаешь и не предусмотришь. Опасных случайностей могут быть десятки на каждом сантиметре их пути. Но ни Дауда, ни его женщин, столько времени проживших бок о бок со смертью, они остановить не могли. Оставаться дальше в городе было в тысячу раз опасней. - Я тебе подарок принес, Заявди передал, - Дауд вытащил из внутреннего кармана ПСМ компактный, малокалиберный пистолет, остроконечные пули которого хоть и не обладают большой останавливающей силой, но зато могут прошить насквозь легкий бронежилет. - Кстати, знаешь, что он сказал? - Что? - Что он желает своим детям, внукам и правнукам таких жен, как ты. - Спасибо. - И я хочу тебе сказать, что он прав. Мне очень повезло. Когда все это закончится, у нас еще будут дети. Много детей. И я буду просить Аллаха, чтобы нашим будущим сыновьям повезло так же, как их отцу. Элиза молча уткнулась мужу в грудь, и Дауд почувствовал, что его рубашка мгновенно промокла. Он стоял, обняв жену за тонкие плечи, и терпеливо ждал, когда ее слезы иссякнут. Он готов был стоять так целую вечность, наплевав на весь мир и на все суровые обычаи своего народа. Невероятное мужество этой маленькой женщины заслуживало такой награды. Магадан - Товарищ генерал! Ну, какой из меня командир ОМОНа? Я еще и опер-то не из самых опытных. Но здесь у меня хотя бы что-то получается, да и нравится мне эта работа. А ОМОН - подразделение строевое, там военную подготовку надо капитальную иметь. - Ты же офицер запаса, в армии служил... - Двухгодичник, 'пиджак' в батальоне связи. Какой из меня строевик? - Ты пойми: отряду сейчас не строевщина нужна. Людей надо одеть, обуть, снарядить, подготовить к реальной боевой работе. Ты уже год в СОБРе, и что, ничему у своего командира не научился? - Я же начальник оперативного отделения, а не боевого. Мы половину специальных тренировок пропускаем, носимся по своим делам... - Слушай, а тебе не кажется, что ты слишком много пререкаешься, а? - генерал явно начинал терять терпение. - Ты вообще понимаешь, что такие предложения офицеру не каждый день делаются и, если откажешься, то будешь сидеть на своей прежней должности до морковкина заговенья?... В общем, так: я считаю, что ты можешь и должен возглавить отряд. И пока не напишешь рапорт о назначении, из моего кабинета не выйдешь. Понял? - Так точно! Игорь приуныл. Вот попал! Месяца два назад руководство УВД приняло решение назначить нового командира ОМОНа: у прежнего, бывшего афганца, стало регулярно 'башню срывать'. Во время одной из последних воспитательных бесед с личным составом, проходившей на стрельбище, он пообрывал бойцам погоны, а потом, для вящей убедительности, засадил обойму из пистолета в столб рядом с ними. По слухам, и один из разговоров с 'замполитом' отряда закончился стрельбой в деревянные панели кабинета. В общем-то, жаль его, поломала жизнь мужика. Но и держать, конечно, на такой должности с такими нервишками нельзя. А с новым командиром дело зависло. И вот те здрасьте: нашли кандидата... Но какая же ты все-таки, братец, зараза строптивая! Понимаешь, что прав генерал. Понимаешь, что, не согласившись, выйдешь из его кабинета с невидимым клеймом на лбу и в личном деле: 'Конец карьере'. Но кровь твоя своенравная, любого насилия не терпящая, бурлит пузырьками, пьянит бесшабашно, дескать: ну и черт с вами и вашими милостями! Я - опер, я от этой работы азартной, как наркоман от героина, балдею. Мне мои комбинации ночами снятся - теми ночами, в которые удается до кровати добраться. Я от некоторых своих находок, бесовски хитроумных, в пустом кабинете иногда в голос хохочу, кричу сам себе, как Пушкин: 'Ай да Игорь, ай да сукин сын!' Мои пацаны, всего год назад с улицы набранные вертолетчики, кулинары да моряки, сегодня больше тяжких преступлений раскрывают, чем все ветераны 'бандитского отдела', вместе взятые. Не зря начальник УБОПа недавно старикам шпильку в задницу по этому поводу вставил. И вот тебе, пожалуйста: равняйсь, смирно, на патрулирование города ша-агом марш! Ужас как интересно! И кому такая идея в голову пришла?.. Игорь уже и сам не рад был своей упертости. Но и отступать не собирался. Вздернул голову самолюбиво, застыл в строевой стойке у генеральского стола. Только отшагнул чуть, вполоборота, чтобы не застить начальнику УВД экран телевизора. А тот в руку пульт взял, программу переключил. На ОРТ 'Время' началось, очередной выпуск. На экране - танки и бэтээры застыли, толпы людей им дорогу перекрывают. Женщины в черных платках под гусеницы лезут. Мужики бородатые за их спинами кулаками машут. А ведь только-только завершилась позором и трагедией очередная авантюра с 'тихой' помощью ГРУ антидудаевской оппозиции. Сдали ребят с потрохами, как рижский ОМОН, как 'альфовцев' в Вильнюсе. Ох, похоже, и крутая заваруха в этой самой Чечне вызревает... Погас экран. - Видишь, что творится! Я тебе (без выноса за пределы этого кабинета) скажу: насколько я чеченцев знаю и насколько ситуацию понимаю - будет война, и будет большая кровь. ОМОНы туда, как и в Осетию-Ингушетию, обязательно пойдут. Уже пошли. Пойми, Игорь, в другой обстановке я бы с тобой, нахалом, больше минуты и разговаривать не стал. Но сейчас ты нужен, у тебя все козыри: молод, энергичен, депутатом тебя избрали - значит сможешь всю область на помощь отряду поднять. Да и вырос ты здесь, люди тебя знают, верят... Я ведь тебе не карьерный взлет, не булку с маслом предлагаю. Хлеб твой командирский несладким будет, с дерьмом и горчицей. Но надо отряд поднимать и готовить. И я тебя, как офицер офицера, прошу: помоги мне. Чтобы, не дай Бог, с нашими ребятами беды не вышло, чтобы беда эта потом на мою и твою совесть не легла... Игорь посмотрел генералу в глаза. И теперь уже не шальная кровь, а жгучий стыд за свое мальчишество залил багровой краской его лоб и щеки. - Когда принести рапорт, товарищ генерал? - Возьми листок у секретаря. Пиши прямо сейчас, занесешь мне. - Есть! - А это что за латы? - В голосе Игоря сквозила откровенная насмешка. Злиться и переживать - смысла не было. Никаких бы сил на эти переживания не хватило. Двадцать минут назад закончился строевой смотр отряда, больше всего напоминавший сбор партизан на лесной полянке. Повседневная милицейская форма у одних, застиранный линялый камуфляж у других. Купленные на личные деньги береты и классические форменные 'сковородки' с сияющими за километр кокардами... Так что к картине, которая открылась перед ним в отрядной оружейке, Игорь был уже морально готов. - Жилет 'Чешуя' не держит ни х..., - в тон Игорю позволил себе маленькую вольность оперативный дежурный, который, нервно побрякивая связкой ключей, стоял за спиной у нового командира и сопровождающих его офицеров. - Как он по паспорту называется? - Так и называется: 'Чешуя'. Предназначен для защиты от холодного оружия. Только непонятно от какого. Мужики на сборах говорили, что 'заточку' он, например, не держит. - Да-а... А это? - Игорь попинал ногой лежащий в углу предмет, больше всего похожий на застиранный зеленый кухонный фартук, карманы которого выжившая из ума хозяйка набила кусками расколовшихся сковородок. - ЖЗТ. Тяжелый жилет, но беспонтовый. Любой автомат его насквозь прошивает. Это же все - старье, ему лет по десять, если не больше. Мы их всего один раз надевали, когда мужик с обрезом в квартире заперся. А если на серьезные мероприятия взять, то таскать замучаешься, и толку - никакого. - И сколько у нас таких? - Четыре. - Ну-ну... Что там у нас еще интересного? Кстати: это у кого такой выхлоп, как из пасти у дракона?... - Да это... у меня вчера день рождения был, - виновато потупившись, пробасил дежурный, здоровенный мужик, бывший армейский прапорщик, добирающий в отряде недостающую до 'военной' пенсии выслугу. - Вчера? В общем, так: прием-передачу вооружения продолжит ваш помощник. А вы сейчас напишете объяснение, почему позволяете себе выход на службу в таком состоянии, и отправитесь домой. Завтра в десять тридцать прибудете ко мне для принятия решения по этому поводу. А вы, - обернулся Игорь к угрюмо помалкивающему кадровику, сдающему свои полномочия 'и. о. командира', - обеспечите замену дежурного. И доведете до сведения всего личного состава, что следующий 'Змей Горыныч' вылетит из отряда в двадцать четыре часа, невзирая на должность, звание и любые заслуги... Надеюсь, всем понятно? - Понятно... - через силу выдавил из себя кадровик, которого народ, по старой памяти, чаще величал 'замполитом'. Стоявшие тут же командиры взводов отмолчались. Но по всему было видно, что резкие телодвижения нового командира тоже пришлись им явно не по душе. Через несколько минут командир с сопровождающими его офицерами покинул оружейку. Отстраненный дежурный, сидя в уголке за столом и зло царапая авторучкой по замусоленному листу бумаги, громко пробурчал ему вслед: - Смотри ты, унюхал... 'Змей Горыныч'...Сам ты Змей! В коридоре толпились бойцы, которые готовились заступить в наряд, и ждали, когда можно будет получить оружие. Услышав ворчание 'залетчика', омоновцы заулыбались. - Змей, говоришь... Закрывшись в кабинете, усевшись в высокое удобное кожаное кресло и положив ноги в новеньких высоких шнурованных 'берцах' на старый, сохранившийся со времен НКВД-ОГПУ стол, Игорь смотрел в потолок. На прогнувшуюся стальную балку, с помощью которой этот потолок пытались удержать в горизонтальном положении ремонтники из хозяйственного отдела УВД. На срывающиеся в специально подставленный тазик веселые капельки, в которые превращался лед, наросший в трещине под балкой. Штаб ОМОНа размещался в бывшем управлении пересыльной тюрьмы - одном из первых деревянных зданий, построенных в городе в далекие тридцатые годы. Так что наружность штаба находилась в полной гармонии с его внутренним содержанием. Но не вид командирского кабинета, а именно это 'внутреннее содержание' и привело новоиспеченного командира в состояние, близкое к шоку. На сто человек - двадцать пять пистолетов, шесть автоматов, одна снайперская винтовка и целый склад ну о-о-очень полезных, доведись воевать по-настоящему, резиновых палок, дюралевых щитов и пластиковых шлемов... Впрочем в ступоре Игорь пребывал недолго. Не та у него была натура. Если бы полчаса спустя кто-нибудь смог заглянуть в его кабинет или хотя бы просто подслушать, что происходит за двойными, обитыми дерматином дверями, то он решил бы, что командира самого впору отстранять от службы. А как еще воспринимать поведение человека в форме, который, забросив на служебный стол ноги и раскачиваясь в кресле, с энтузиазмом распевает песни. Причем исполняет их хоть и не очень громко, но зато очень старательно, мешая в кучу революционные марши, шлягеры из советских кинофильмов и песни всенародного любимца Владимира Сем?новича Высоцкого... Змей - Вихри враждебные веют над нами, Черные силы нас злобно гнетут... ...Интересно, как старые офицерские кадры себя дальше поведут? Смогут мужики переступить через свои амбиции, понять необходимость завинчивания гаек или начнут воду мутить?... - А нам все равно, а нам все равно, Пусть боимся мы волка и сову... Да, по фигу... Кто поведет себя по-мужски - станем товарищами. А кто будет заниматься ерундой - отверну башку, тут сюси-муси разводить некогда... - Это есть наш последний и решительный бой!... Если облажаюсь, то точно: будет и последний и решительный. Господи, сделай так, чтобы нас не бросили в эту долбаную Чечню уже завтра! Ну, хоть три месяца, а?! Ну что Тебе стоит, Господи?! - У них денег куры не клюют, А у нас на водку не хватает... Ладно бы, на водку. А то тыловики из службы вооружения убили просто: 'Патроны у нас - только на НЗ. А если хочешь тренировочные стрельбы проводить, то надо из Хабаровска завозить, с окружных складов. Найдешь спонсоров, чтобы оплатить доставку самолетом, порешаем вопрос. А нет - значит нет...' Цирк! Скажи кому-нибудь на Западе, что в России спецподразделения на войну за свой счет собираются, командиры отрядов с шапкой по кругу ходят, ведь не поверит никто... - Если друг оказался вдруг, И не друг и не враг, а так... Кстати, Сер?га еще на прошлой неделе манишку на груди рвал: 'Игорь, если что надо помочь, я завсегда! Мой новый ресторан-казино такие бабки приносит, что хоть в бочках засаливай...' Вот и подмотаем его за язычок, раскулачим слегка. И Николая Васильевича, соседа по подъезду, не грех тряхнуть: как-никак брат-депутат, а по совместительству - буржуин. Практически все склады бывшего треста столовых и ресторанов сумел прихватизировать. Ежели он по амбарам поскребет, да по сусекам пометет - всему отряду сухой паек на месяц. По натуре он не жлоб, в таком деле поможет. Так: кто у нас еще богатенький Буратино? Только надо не вразнобой вспоминать, а по порядочку. Начнем с одногоршечников, с кем еще в детском саду кашки и какашки ели. Потом - одноклассники, потом... - Клич пионера: всегда будь готов! x x x - Есть желающие поехать добровольно? - начальник УБОП, выдерживая паузу, выжидательно смотрел на собровцев, сидящих перед ним в актовом зале управления. Только что была зачитана телеграмма из МВД с приказом направить в Чечню в состав сводного отряда экипаж для БТРа из двух человек: механика-водителя и стрелка-оператора. Дэн тоже держал паузу. Он внимательно разглядывал затылок сидящего впереди него Рэмбо. На прошлой неделе их отделение, вернувшись в УБОП с заснеженного, насквозь промерзшего полигона, чистило оружие. Разомлев в благодатном тепле и привычно-ловко надраивая оттаявшие стволы, народ обсуждал последние новости из Чечни. И все запомнили, как, закончив чистку и спустив курок собранного автомата, Рэмбо - рослый красавец с самоуверенными, развязными манерами - заявил: - Мочить этих сволочей надо при каждой возможности. Если надо будет, я первый туда поеду! Но сейчас Рэмбо молчал. И его подбритый под 'спецовское каре' затылок все больше и больше втягивался в плечи. Просто удивительно было, как это у него получалось. Сто очков вперед любой черепахе! Дэну стало смешно, противно и стыдно. Так невыносимо стыдно, что он поднял руку и негромко сказал: - Я могу поработать стрелком. Больше добровольцев не нашлось. Нет, все остальные собравшиеся в зале офицеры СОБРа не были поголовно такими же трусами, как их хвастливый, но не набравшийся мужества подтвердить свои слова делом коллега. Многие из них уже не раз достойно проявляли себя в самых опасных ситуациях. Просто ни у кого не было особого желания ехать в зону вооруженного конфликта, от которого даже здесь, на расстоянии многих тысяч километров, потягивало явным душком братоубийственной политической авантюры. Но и уклоняться от исполнения своего долга никто не собирался. Поэтому практически все решили переложить свою личную ответственность на волю жребия. В титановый шлем бросили кучу свернутых в трубки чистых бумажек. И одну - с надписью 'командировка' (крестик не стали рисовать из суеверных соображений). Ехать выпало Руслану - симпатичному, щепетильно аккуратному и очень самолюбивому лейтенанту, лишь недавно завершившему стажировку в отделе. Дэн досадливо мотнул головой. Не очень хороший выбор сделала судьба. В общем-то, Руслан - парень неплохой. Во всяком случае старательный и честный. Но водитель из него... Одним словом - наездник. А ведь там надо будет не только уметь рулить. В боевой обстановке любая, самая мелкая поломка может стать грозной, смертоносной проблемой. А слесарей из автохозяйства УВД с собой в Чечню не потащишь... Но, видимо, небесные кураторы СОБРа и сами заметили свою оплошность. Когда народ, негромко обсуждая завершившееся мероприятие, уже стал расходиться, в актовый зал заглянул еще один новичок. Звали его Василий, и по виду он меньше всего был похож на офицера спецподразделения. Классический российский работяга с простым лицом рубахи-парня, с носом уточкой и с вечными пятнами разнообразной 'мазуты' на руках и на физиономии. Собственно, работягой он и был. Водитель-трассовик, оставшийся не у дел после развала родной автобазы и пересевший из-за баранки КамАЗа в милицейский уазик. И кличку в отделе он получил соответствующую: Вася-Камаз. Собрята - народ крутой! С лихим визгом тормозов подрезать на своей автомашине 'тачку' с бритоголовыми братками или устроить за ними бесшабашную погоню по городским колдобинам - это - хлебом не корми. Внезапно блокировать неуклюжими уазиками стильные иномарки только что получивших очередную дань вымогателей - это запросто. Но техническое обслуживание, замена фильтров и масла, прокатка изувеченных на городских бордюринах дисков и прочая возня с видавшей виды милицейской техникой... В общем, как-то так само собой получилось, что с первых же дней своего появления в СОБРе Василий стал практически внештатным механиком подразделения, постоянно помогал своим лихим и пижонистым товарищам толковыми советами, а чаще - делом. Вот и сегодня он опоздал на собрание, поскольку полдня провозился с очередным техническим ребусом и на обед поехал, когда остальные уже ужинать собирались. Жребий за него тащил начальник отделения. Василий подошел к Дэну и Руслану, которые, усевшись рядом, внимательно перечитывали длинную телеграмму МВД с подробным перечнем требований к сотрудникам, направляемым в Чечню, и их снаряжению: - Руслик, а правда, что в Чечню вы пойдете через Моздок? - В телеграмме так указано. - У меня же там батя живет. Я его лет пять уже не видел... Слушай: все равно нам всем там придется побывать. Давай я вместо тебя поеду, а ты - в другой раз. Дэн, а ты не против? - Я-то не против... - Денис с интересом посмотрел на Василия, а затем перевел взгляд на Руслана. Тот, пытаясь не показать вспыхнувшую радость от неожиданной отсрочки, с деланно безразличным видом пожал плечами: - Ну, если хочешь... Но честно добавил: - Только вряд ли в Моздоке удастся долго побыть. В телеграмме сказано, что сначала нужно получить технику в Астрахани, а потом уже идти в Моздок своим ходом. Можете и проскочить его транзитом. - Ну и ладно, на обратном пути загляну, - улыбнулся Василий. - По рукам? В зал заглянул человек в такой же камуфляжной форме, как и у них, но с черными нашивками на рукавах и в черном же берете. Дэн узнал Игоря, которого недавно назначили командиром ОМОНа. По уши погрузившись в новые заботы, тем не менее Игорь старых товарищей не забывал. Вот и теперь, прослышав о том, что собрята первыми в области направляют своих бойцов в Чечню, заскочил, чтобы узнать, что и как. Расспросив Дэна и Василия о предстоящем выезде, на прощание обнял обоих. Тихо, только для них двоих, сказал: - Без трепа: мы тоже скоро едем. К 1 апреля должны быть там, шестьдесят человек. А вы как раз успеете домой вернуться. Так что будете нас потом наставлять, почем в Чечне фунт лиха. Не знаю, вырвусь ли вас проводить, поэтому заранее: главное, ребята, возвращайтесь живыми и здоровыми. Ну, ни пуха ни пера! - К черту! Грозный Колонна сползала с холма к окраине города, рыча двигателями, лязгая гусеницами, поднимая за собой туманную взвесь из мельчайших брызг грязи и выхлопов солярки. Возглавляли и замыкали колонну танки. Из башни переднего, опершись спиной на откинутую крышку люка и ухватившись за рукоятки большого, закрепленного на броне пулемета, торчал человек в танковом шлеме и в больших овальных очках на лице. Мадина остановилась на обочине, сначала инстинктивно прижавшись к какому-то столбу. Но потом пересилила себя и шагнула на видное место. Если будешь прятаться - могут выстрелить сразу, не разбираясь, кто там скрывается. И вовремя. Впереди всей колонны, метрах в двухстах, ехал открытый, без тента, уазик. В нем, настороженно ощетинившись стволами, сидели трое, одетые в теплые непромокаемые куртки цвета снега с грязью и в черных лыжных шапочках. Лица их от ледяного встречного ветра закрывали такие же черные трикотажные маски, в прорезях которых сверкали белки внимательных напряженных глаз. Когда Мадина решила выйти к дороге, один из них уже вскинул автомат и стал разворачиваться, краем глаза заметив силуэт прячущегося за бетонным столбом человека. Поравнявшись с женщиной, машина притормозила. В нижней прорези маски блеснули белые зубы, их обладатель игриво помахал рукой и крикнул: - Эй, красавица, зачем так опасно гуляешь? Мадина опустила голову. Не получив ответа, человек в машине тем не менее так же весело прокричал, перекрывая фырканье двигателя и грохот наползавшей колонны: - Как тут у вас? Боевиков нет? Что молчишь? Не бойся, мы таких красивых не обижаем! Мадина по-прежнему упорно не поднимала глаз. Во-первых, сказалась выработанная с детства привычка не пялить глаза на мужчин, особенно на чужих. А во-вторых, неужели он думает, что ему здесь кто-то может радоваться и кто-то будет с ним любезно разговаривать? После этих сумасшедших бомбежек и обстрелов? После того как улицы города устелили сотни трупов? - Нет у нас никаких боевиков. Здесь мирные все. - Ой, смотри, красивая! Уазик зарычал, и машина, вновь набирая дистанцию, отделявшую ее от колонны, пошла вперед. Мадина продолжала стоять в нерешительности. Перебежать дорогу сейчас или уже дождаться, пока пройдет вся техника, такая страшная, полная тяжелой угрозы? Вообще-то, настоящей вражды к федералам она не испытывала. Помнила, как спокойно входили в город, прокатившись через центр в сторону железнодорожного вокзала, первые колонны. А потом началась бойня, и отчаявшиеся окровавленные люди в военной форме метались между каменными коробками, а их убивали, убивали, убивали... Может быть, это было и правильно, и справедливо. Мужчины в эти дни только и говорили о своих победах. Хвастались даже те, кто никакого участия в боях не принимал. Но Мадина женским сердцем, сердцем матери не могла принять ту жестокость, которую проявляли победители. Особенно ей запомнился худенький рыжий мальчишка в солдатской форме, странно похожий на ее старшего - Алхазура. Наверное, ее сын будет так же выглядеть в восемнадцать лет. Ведь в армию берут с восемнадцати? Хотя это в России. А как теперь будет у них, в Ичкерии? Это было на их улице. В городе после страшной стрельбы в центре на несколько часов установилось затишье, и Мадина рискнула сходить через несколько домов к соседке. У той муж служил в национальной гвардии, можно было узнать новости: что происходит и, самое главное - чего ждать дальше. А возвращаясь, она увидела этого рыжего. Его вели по улице двое увешанных оружием взрослых бородатых мужчин и поминутно били прикладами автоматов то по спине, то по затылку. Солдатик был раздет, в одной белой бязевой рубашке и разорванных брюках. Его короткие кирзовые сапоги с налипшими комьями грязи хлябали голенищами и норовили свалиться с ног. Он трясся от пронизывающего сырого холода. Но не от страха. На его лице было написано лишь злое упрямство, совсем как у Алхазура, когда ему не удавалось победить в очередной борцовской схватке с приятелями или двоюродными братьями. После одного из ударов, рыжий упал на колени и, повернувшись к тем, кто его бил, что-то прокричал. Должно быть, что-то злое и обидное. И тогда его ударили уже в лицо. У одного из мужчин в руке появился большой нож. Он наклонился к мальчишке... Мадину затрясло, и женщина, наклонив лицо, чтобы ничего не видеть, быстрым шагом пошла, почти побежала домой. Но, пройдя немного, не выдержала и обернулась. Тело рыжего, прогнувшись в спине и мелко подрагивая, лежало на асфальте животом вниз. Но его лицо, неестественно белое, завернутое, запрокинутое к плечу, смотрело почти что вверх, к небу. Из-под плеча на асфальт стремительно наплывала густая бурая лужа. Мадина не помнила, как добралась домой. Она жила недалеко от центра Грозного, в уцелевшем пока квартале частных домов, у своего свекра. После смерти мужа, за месяц сгоревшего от рака позвоночника, она, по обычаю, осталась в его семье. У них было четверо детей, трое сыновей и девочка, все - погодки. Мадина была не только красива, но и замечательно по-женски здорова. И Аллах не давал пустовать ее чреву, к гордости мужа и на радость рано овдовевшему свекру, видевшему, как наполняется их дом. Свекор, строгий, молчаливый, жестко державший в жилистом кулаке всю семью, младшей снохой был доволен. Не показывая этого явно, он все же в каких-то малозаметных, вроде бы и пустяковых, моментах отличал ее, вызывая легкую ревность старшей невестки Хажар. Женское сердце чутко... У той тоже были дети, двое, мальчик и девочка. Но после третьей беременности, закончившейся выкидышем, она уже не могла рожать. И утешала себя лишь тем, что все же успела подарить мужу наследника, крепкого бойкого мальчишку, ставшего старшим в очередном поколении большого и сильного рода. Несмотря на эти нюансы, невестки ладили между собой. Особенно сблизились они после смерти мужа Мадины. Старший брат умершего, муж Хажар, Иса, известный всему городу своими золотыми руками автомеханик, заменил детям отца, обеспечивая и воспитывая их наравне со своими. А тетка стала для них второй матерью. Незадолго до смерти отца старшему из погодков - Алхазуру исполнилось четыре года. Сейчас ему было шесть и осенью он должен был бы пойти в подготовительный класс... Как же он все-таки похож на этого убитого мальчишку. Неужели и его судьба - одеть военную форму и сгинуть в какой-нибудь резне? Когда Мадина вернулась домой, у нее был такой вид, что, Хажар, снимавшая просохшее белье во дворе, чуть не выронила тазик из рук. Выслушав страшный сбивчивый рассказ невестки, она потемнела лицом и с тоской оглянулась на окно, из которого доносились детские голоса. Свекор, строгавший во дворе под навесом какую-то деревяшку, тоже все слышал. Он нашел среди инструментов, хранившихся в пристройке к дому, штыковую лопату. Затем молча взял из тазика Хажар только что сложенную чистую простыню, позвал Ису и вместе с ним вышел на улицу. Потом соседи рассказывали, что отец с сыном отнесли тело солдатика на небольшой пустырь за домами и похоронили в импровизированном саване. Старик даже прочитал над убитым короткую молитву. Кое-кому это очень не понравилось. Но никто не посмел сделать ему замечание. Зачем наживать вражду с человеком, у которого только родных братьев шесть человек и только в ближних ветвях рода больше мужчин, чем в иных полных тейпах. А потом на город обрушилась настоящая война. Непрерывный стрекот стрельбы; грохот самолетов; жуткий вой и шелест в небе; взрывы, сливающиеся в один мощный ровный гул; постоянно дрожащий, как от землетрясения, и подпрыгивающий от близких попаданий дом. Две невестки, обнимая детей, сидели в большом, занимавшем всю площадь под домом подвале, среди банок с консервами, и непрерывно молили Аллаха о том, чтобы он пощадил их, отвел беду. В какой-то момент наиболее частая стрельба отдалилась от их дома. Чеченское ополчение и гвардейцы вновь смогли выбить часть федералов из центра к окраине, а остальных заблокировать в занятых ими районах. И тогда по-прежнему молчаливый свекор вывел из гаража свои старенькие 'жигули'. Он укрепил на дверце палку с белым полотенцем и медленно, объезжая лежащие на улицах трупы, останавливаясь на каждый окрик любого человека с оружием, повез Мадину с детьми к ее родителям. Здесь, действительно, было безопасней. Этот район война почти не затронула. Мадина сначала не понимала, почему свекор не отвез сюда и вторую сноху. Лишь потом она осознала, что мудрый старик, многое повидавший в жизни, предвидел, что после первых неудач федералы обрушатся на Грозный с новой силой. И он специально разделил свою семью. Чтобы одна бомба или один снаряд не смогли уничтожить ее всю сразу. Здесь, на окраине, было не только тише. Но и с едой получше. В подвалах оставалось еще немало зимних запасов. И практически все живущие здесь держали скотину. В том числе и двоюродная сестра Мадины, ровесница и самая близкая подруга детства, жившая всего в пяти минутах ходьбы, за старым кладбищем. От нее-то по удобной тропинке, соединявшей две параллельные улицы, и возвращалась Мадина с трехлитровой банкой молока в матерчатой сумке. Сейчас эта огромная бронированная змея сползет с холма, втянется в улицы, и город вновь загрохочет, окутается дымом пожаров. И снова хлынет кровь. Как там родные? Когда друзья Исы пришли звать его в ополчение, он обратился за советом к отцу. Тот ответил коротко: 'Война не рождает сыновей. Она их убивает. На тебе - твои дети и дети брата. А эта война - грязная, в ней нет справедливости'. И сын внял мудрому совету. Лишь бы ничего не случилось с Хажар и с детьми. Тогда никто и ничто не удержит Ису дома. Да отец в таком случае и удерживать не станет. Как все страшно! Мадина понимала, что никто не будет тормозить колонну из-за одинокой женщины на обочине. Тем более что разведчики федералов уже останавливались и разговаривали с ней. Опасны солдаты - одиночки, или их мелкие группы. Оставшись без командиров, пробираясь через враждебный город с оружием в руках, голодные, испуганные и ожесточенные, они часто готовы выместить свое озлобление и страх на любом, кто попадется им на пути. А в данной ситуации безопаснее всего было оставаться на месте и ждать, пока вся техника пройдет мимо. И она, отступив несколько шагов назад, подальше от грязной обочины, продолжала стоять, прижимая к животу драгоценную по нынешним временам банку. Жирное, парное, еще теплое молоко сквозь ткань сумки приятно согревало зябнущие руки в тонких перчатках. Вот с ней поравнялся передний танк.... И вдруг что-то произошло. Танк внезапно остановился, словно наткнувшись на какое-то препятствие. И вся колонна, лязгая, как тормозящий железнодорожный состав, стала замедлять ход. А потом вдруг расползлась в стороны, тяжко переваливаясь через неглубокие кюветы, сминая придорожный кустарник и разворачиваясь в подкову. Оглушенная грохотом техники Мадина оказалась внутри этой подковы. Ничего не понимая, она испуганными глазами смотрела, как прямо на нее наползает, покачивая жутким жерлом своей пушки, один из танков. Женщина шарахнулась в сторону. Танк, выбросив ей в лицо комья липкой грязи и сизую струю выхлопа, крутнулся на одной гусенице и развернулся в сторону домов. С его кормы, оскальзываясь и приседая, прыгали солдаты в грязных, покрытых серой коркой ватных штанах и бушлатах, в завязанных под подбородками теплых шапках. Один их них, чуть не столкнувшись с Мадиной, вскинул автомат и ненавистно заорал: - Наводчица! Тварь! Другой с силой рванул ствол его оружия вниз: - Охерел?! - Но тут же сам, так же сипло и яростно рявкнул на Мадину: - Х.. смотришь?! Не видишь, что делается?! Уматывай, дура! Беги, пока цела! Мадина беспомощно оглянулась: куда ей бежать?! И, мгновенно забыв о собственном страхе, замерла, словно окаменела: в самом начале их улицы, в нескольких метрах от крайнего дома, уткнувшись в столб освещения, стоял уазик. А рядом с ним как разбросанные неряшливой девчонкой куклы, раскинув руки, лежали две фигурки в бело-грязных куртках, с черными безлицыми головами. Третий разведчик, уткнувшись лицом в рулевое колесо, замер на водительском сиденье, будто решил вздремнуть минутку-другую после тяжелого и напряженного марша. Этот дом на углу уже давно пустовал. Его хозяин Дауд, бывший сотрудник уголовного розыска, имевший кровные счеты с дудаевцами, исчез из города вместе с уцелевшими членами семьи. Но сейчас в его окруженном кирпичным забором дворе были люди. Вот над основательной коричневой кладкой мелькнула чья-то голова и сзади за ней взметнулось облако плотного белого дыма. Над забором вспыхнула яркая оранжевая звезда, стремительно понеслась вперед по пологой дуге и ударила в одну из машин на ближнем краю подковы. Через секунду до Мадины донесся звук взрыва. И тут же, рядом с ней страшно хлестанула танковая пушка. Резкий удар мощной воздушной пощечиной сбил ее с ног, дикой болью рванул перепонки. Но она не потеряла сознание. А наоборот, в какие-то доли секунды, в жутком и безнадежном просветлении осознала, что сейчас произойдет. Встав на четвереньки и пошатываясь, Мадина подняла голову. Крайнего дома не было. Зеленые железные ворота, раньше горделиво возвышавшиеся перед ним, сейчас валялись на земле. А в пустом проеме между столбами, над холмом мусора оседала туча известково-белой пыли. Ударила еще одна пушка. Второй дом от края улицы вспучился, его стропила с шифером приподнялись, будто крышка над кастрюлей с выползающим тестом. А затем все осело. И над кучей битых кирпичей, растопырившихся стропил и медленно сползающего с них шифера, осталась стоять только одна уцелевшая боковая стена. Их дом, в котором сейчас под присмотром стариков оставались ее дети, был четвертым с краю. Мадина не бежала, она летела. Летела, как в страшном кошмарном сне: с неистовой силой перебирая ногами, но оставаясь почти на месте и понимая, что не успевает, никак не успевает. Подпрыгнул и осел третий дом... Когда колонна снова свернулась в походный порядок и, словно горячий нож сквозь масло, прошла дальше через этот район, на расстрелянную улицу сбежались люди. И родственники увидели на развалинах живую Мадину. Изодранными в кровь, разбитыми до голых костей руками она молча и яростно расшвыривала в стороны доски и кирпичи на месте бывшей кухни. Там, где в центре пола должна была быть крышка погреба. Только в погребе старики могли спрятать ее детей. И только там они могли уцелеть. Подошедшие и сразу принявшиеся за работу мужчины попытались ее остановить, отвести в сторону. Но она молча вырвалась из их рук. Ее двоюродная сестра, плачущая, разрывающаяся между общей бедой и страхом за своих, тоже оставленных с родителями детей, хотела ее перевязать. Мадина так глянула черными провалами пустых глаз, что у той и руки опустились. И продолжала копать. Тогда мужчины стали работать рядом с ней, полагаясь на ее материнское чутье и вытаскивая то, что ей было не под силу. Рядом оставалась и сестра, понимая, что предстоит увидеть, и боясь это увидеть. Часа через два, подняв оторванную створку посудного шкафа, среди крошева штукатурки Мадина увидела мертвое лицо своей матери. Очистив и бережно приподняв голову мамы, она стала высвобождать ее грудь и плечи. Затем - вытягивать из-под щебня ее руку. Рука эта была почему-то необыкновенно длинной, и ее никак не удавалось вытащить. Но все вокруг, вместо того чтобы помочь, вдруг перестали работать и замерли с окаменевшими лицами. А Мадина все еще не могла, а точнее, просто не хотела увидеть и понять то, что видели и понимали остальные. Кисть ее матери закоченевшей хваткой сжимала тонкие пальчики детской руки, уходящей под огромный пласт обрушившейся стены... Астрахань - Слушай, Дэн! Давай махнемся водилами, а! - Лешка из ульяновского СОБРа, перекуривая вместе с другими братишками из сводного отряда, завистливо разглядывал нагруженный, словно ишак, БТР дэновского экипажа. - Э-э, не-е! Такая корова нужна самому! - Денис довольно засмеялся. С каждым днем он все больше убеждался, что с Василием ему действительно повезло. Если честно, то обветренное, в красных прожилках лицо и незатейливые манеры напарника первое время внушали ему опасение, как бы тот не оказался чрезмерным любителем спиртного. Но в этой части Василий ничем особенным не выделялся. От других не отставал, но и сильно не увлекался. Зато в Астрахани в первый же день, пока его коллеги, съехавшиеся с разных концов страны, еще отсыпались и ждали у моря погоды, Василий разузнал, где предстоит получать БТРы и быстро скорешился с обслуживавшими их технарями. А к моменту появления на базе остальных водителей сводного отряда, он уже успел облазить и проверить на ходу самый свежий из бронетранспортеров, укомплектовать его по фантастической норме положенности и выцыганить кучу разного вспомогательного барахла. В данный же момент он, от старательности высунув язык, как первоклашка над прописями, тщательно выводил на борту грозной машины ее новое имя: 'Домовой'. - Вот сам он домовой и есть. Хозяин! - Л?ха вздохнул и, досадливо отшвырнув в сторону докуренную до фильтра сигарету, пошел воспитывать своего напарника, который, заполонив нутро их БТРа жутким перегаром, отсыпался на водительском сиденье. А Дэн, подойдя к 'Домовому', ласково похлопал его по окрашенному в защитный цвет боку. Теперь эта восьмиколесная, одетая в броню машина становилась для них с Василием не просто боевой техникой, но и их домом и крепостью. Могла стать и братской могилой. Но об этом как-то думать не хотелось. - Высохнуть-то успеет? - Краска - нитро. На ацетоне. За кистью сохнет. Хочешь побалдеть, еще осталось? - Василий, балуясь, сунул банку под нос напарнику. - Отвали, юный токсикоман! Ты ведь, куркуль, точно, остатки не выкинешь, заначишь. Только я тебя умоляю, не тащи в машину, где-нибудь сверху засунь. А то и в самом деле нанюхаемся. Пронзительный свист пронесся вдоль выстроившейся на обочине дороги колонны. И следом за ним прокатилась повторенная на разные голоса команда: - По машинам! Народ, жадно, на ходу делая последние затяжки, щелчками отстреливая в разные стороны бычки и перебрасываясь короткими репликами, разбежался к своим бэтээрам. - Ну, с Богом! - Дэн хлопнул напарника по плечу и еще раз заглянул товарищу в глаза: как он, готов ли душой к опасному путешествию? А тот отошел к корме БТРа, не торопясь расстегнул камуфлированные штаны и серьезно, с чувством, оросил заднее колесо. Застегнулся. Кивнул головой на большую алюминиевую канистру с водой: - Полей. Вымыл руки, обтер чистой ветошкой и, приторочив канистру к бесчисленным вьюкам на броне, неторопливо полез в люк. И от этой незатейливой сценки вдруг стало у Дэна на сердце легко и спокойно. Обстоятельный человек. С таким не пропадешь. Грозный Кто-то снаружи со всей дури лупанул по броне то ли палкой, то ли прикладом. Еще удар и еще!... - Какого хрена! - Дэн сердито приподнялся на локте и прислушался. Удары прекратились. Если бы кому-то действительно что-то надо было от экипажа, он бы давно забрался на броню и постучал в люк, как все порядочные люди. Скорее всего, дурковал один из бойцов, отмечавших накануне свое прибытие в Грозный. Горе-вояки! Вставать и разбираться не хотелось. В машине, под бушлатом, было так тепло и уютно. А за броней висела враждебная, ледяная, пронизывающая до костей мгла. Город в первый день так разглядеть и не удалось. Шли колонной, открыв верхние люки на случай обстрела из гранатометов, но сами из люков не высовывались. Вероятность словить пулю, пусть даже случайную, была вполне реальной. Но повезло, проскочили без обстрелов со стороны боевиков. Зато вдоволь нагляделись, как стреляют свои. На подходе к городу встречавшие колонну блок-посты салютовали длинными очередями из автоматов и пулеметов вверх или лупили по обочинам дороги, придавливая огнем зеленку на пути товарищей. Дэн, слышавший стрельбу и видевший из башни через оптику своего прицела чумазые улыбки стрелявших, удивлялся. Было странно видеть такое вольное обращение с оружием после тренировок на армейских полигонах и в тире УВД, где за каждый патрон приходилось расписываться и отчитываться, где любой выстрел без команды расценивался как ЧП. В Грозный вошли уже в сумерках. И Дэну, сменившему за рулем Василия, пришлось сосредоточить все внимание на том, чтобы не оторваться от кормы идущего впереди БТРа, но и не врезаться в нее, когда передняя машина вдруг резко тормозит. А притормаживать приходилось часто. Весь асфальт был исковырян выбоинами и воронками от снарядов. Эти воронки тоже вызывали странное ощущение. По телепередачам было ясно, что в Грозном шла стрельба, и федеральным силам, пытавшимся навести порядок, оказывалось серьезное сопротивление. Показывали даже репортаж, как на улицах Грозного горел подожженный чеченцами из гранатометов танк. Только вот для гранатометов и даже для танковых пушек эти воронки были чересчур велики. Да и как выяснилось, тот сгоревший танк был далеко не единственным. Только на пути колоны их оказалось штук пять: черные глыбы с размотанными по грязи гусеницами, безвольно обвисшими стволами пушек или вообще без улетевших невесть куда башен. Еще чаще встречались погибшие собратья 'Домового' и подбитые БМП. Дэну сразу вспомнился эпизод из горячо любимого в детстве фильма 'На войне, как на войне', когда самоходчики младшего лейтенанта Малешкина увидели результаты боя родных тридцатьчетверок с немецкими 'Тиграми'. Но особо всматриваться и рассуждать было некогда. В тех же самых влажных, промозглых сумерках, насыщенных запахами гари и дизельных выхлопов, колонна вкатилась на территорию какого-то то ли заброшенного, то ли недавно пережившего пожар завода. Наскоро выскочив по нужде и недолго потусовавшись по машинам, смертельно уставшие экипажи вскоре расползлись каждый в свой БТР. Томное тепло разогревшихся на ходу, оснащенных мощными печками 'коробок' ласкало не только тело, но и душу, усиливая возникающую под броней иллюзию полной безопасности. Но Дэн, усевшись на свое место стрелка, все же покрутил башню, постарался рассмотреть в оптику хоть какие-то ориентиры и на всякий случай загнал патроны в патронники обоих пулеметов. Василий в это время уже вовсю нахрапывал на сиденье в десантном отсеке. Денис улегся напротив, повертелся немного и, несмотря на пережитое в ходе марша чувство опасности, на волнение, охватившее его перед лицом грозной неизвестности, тоже, наконец, сумел заснуть. Ну вот, пожалуйста: опять! - Бум-м! Бум-м! - Что за идиоты! А ну их в задницу... - Дэн выругался, нащупал в темноте лежавшую рядом армейскую шапку и, опустив ее теплые 'уши', подвязал их под подбородком. Все звуки сразу отдалились, приглушились. А Дэн, решив больше не обращать внимания на дурацкие выходки перепивших героев, снова погрузился в вязкую, расслабляющую дрему. - Подъем, штрафная рота! Бодрый голос Василия пробрался под отпотевшую овчину шапки. Дэн подскочил, больно ударившись плечом о выступающие рукояти башенного поворота. Василий хихикнул и исчез, убрав черно-лохматый контур головы из светло-серого проема люка. Было слышно, как его резиновые сапоги прошлепали по броне и тяжело чавкнули, когда он спрыгнул с борта. Выбравшись из машины, Дэн зябко вздрогнул от мгновенного перехода из влажного тепла в не менее влажную стылость. Вот он, первый настоящий день в Грозном! В уползающей дымке смутными силуэтами постепенно проявлялись заводские корпуса: разбитые, изуродованные. По всей территории были разбросаны плотные рулоны разноцветной полиэтиленовой пленки и картона. Эти нелепо-яркие пятна на грязно-сером фоне не смягчали, а наоборот, усиливали то мрачное впечатление, которое возникало от вида насильственно приконченного творения рук человеческих. Дэн подошел к одному из рулонов, поскоблил рантом ботинка заляпанный влажной грязью голубой бок. Явственно проступила надпись: 'Молоко'. Слово-то какое: мирное, теплое, парное. - Что, брат, молочка захотелось? Дэн поднял глаза. Коренастый крепкий парень с лицом, почерневшим от въевшейся в поры грязи, скалил зубы в дружелюбной ухмылке. Его 'Снег' - давно облюбованный собрами камуфляжный комплект на синтепоне, покрытый плотной болоньей цвета тающих сугробов, был весь испятнан пропалинами. Теплые, с высоким поясом штаны на лямках и заправленная в них куртка в нескольких местах расползлись под грубой штопкой по краям рваных дыр. Автомат, вытертый по бокам до белого блеска, висел у парня под рукой так же, как и у Дэна. Но прилажен он был настолько ловко и настолько гармонировал с обликом своего хозяина, что казался составной частью его организма: третья рука, смертоносная, точная и безотказная. - Из новеньких? Собственно, вопрос этот был вовсе и не вопрос, а утверждение. Но Дэн согласно кивнул головой. Надо же как-то беседу поддержать. - Ну, посмотри, посмотри. Только ушами не хлопай. Вон те розовые рулоны видишь? Это обертки для кефира. А за ними - площадка, которая простреливается с высоток. Вылезешь - можешь словить подарок от снайпера. И воздух слушай. Могут в любой момент минометами накрыть или подствольников накидать. - Кто? - Чехи, кто еще!!! Да и свои могут окучить за будь здоров, - парень рассмеялся. - Похоже, братан, вас, как и нас, готовили. Один трендеж про конституционный долг и ни слова правды, что здесь происходит... Ладно, мне долго рассказывать некогда. Ты американский фильм 'Взвод' видел? - Видел. - Так вот, по сравнению с Грозным - у них там был детский сад. Понял? - Понял... - Сам запомни и ребятам своим скажи, на первые дни, пока не освоились: здесь лучше перебздеть, чем недобздеть. Веди себя, как на минном поле. Потом все сам поймешь. Ладно, удачи, живи, братишка! - крепкая ладонь хлопнула Дэна по плечу, и парень, не торопясь, вразвалочку, побежал к выезжающему с территории завода БТРу. На ходу легко запрыгнул на броню, обернулся. Дэн приветственно вскинул вверх руку со сжатым кулаком. БТР прошел рядом, и человек восемь собрят, таких же матерых и обугленных, шутливо ответили ему пионерскими салютами. Белые зубы сверкали под потрескавшимися сухими губами. Но глаза этих ребят уже не улыбались. Глаза жили отдельной жизнью. Пронизывая висящую над городом дымку, цепкими крючками впиваясь в каждую подозрительную деталь окружающего пейзажа, они, словно рентгеновские установки, просвечивали город в поисках инородных, опасных для их хозяев тел. Они уже работали. Дэн вернулся к своему БТРу. Возле машин собрались не только свои ребята. Подтянулись и любопытствующие из числа тех, кто обосновался на молокозаводе раньше. - Как отдыхалось? - Василий уже успел умыться из своей канистры. Но, поскольку он поливал себе сам и умывался одной рукой, на его веселой физиономии остались смешные разводы, делавшие его похожим на мартышку. - Нормально. Только придурок какой-то всю ночь доставал. Ты не слышал? - Какой придурок? - Да кто-то лазил между машинами и по броне колотил. Палкой, что ли. Звук глухой, но как даст-даст, аж все гудит! Василий недоуменно пожал плечами. Вот дрых, суслик, ничего не слышал! Стоявшие рядом старожилы молокозавода весело заржали: - Палкой, говоришь?! Такой палкой, если в самом деле по броне навернет, то у тебя не только уши отлетят. Это саушки работали, Черноречье окучивали. Там сейчас Дудик тусуется. И, словно в подтверждение их слов, 'дум-м! дум-м!' - тяжелая воздушная кувалда дважды бахнула по темени. Завибрировал, задребезжал свисающий с крыши здания кусок металлической кровли. 'У-у-у! У-у-у!' - провыли в воздухе снаряды явно нешуточного калибра. И два тяжких разрыва вновь сотрясли воздух где-то совсем недалеко, на окраине города. - Ладно, братишки! Не вы первые, не вы последние. Это мы сейчас такие умные. А месяц назад тоже были лопухи еще те... Психотерапевт с вами? - Какой психотерапевт? - Какой, какой? Стеклянный, с пробкой. - Кто ж стекло в броне возит? У нас специальная фляжечка есть, - рассудительно ответил хозяйственный Василий. - Ну и славно. Склад видите? Вот там на полках мы и живем. Берите свою фляжечку и валите к нам, на инструктаж... Но молокозавод стал для экипажей БТР, опередивших основные силы СОБРа, всего лишь перевалочной базой. До этой смены на нем размещался весь сводный отряд, но теперь с утра пораньше все экипажи разбросали по комендатурам. Туда же в течение дня должны были подойти и другие подразделения. Дэну с Василием выпала первая комендатура, расположившаяся в двухэтажном здании, в очень неудобном месте. С одной стороны - пустые дома частного сектора, в которых по ночам шныряли все, кому не лень. А с другой - многоэтажки. Тоже пустые. Идеальное место для снайперов и прочих умельцев. Благо и уметь-то много не нужно: комендатура - как на ладони. Тир! И кто такое место выбрал? Скорее всего, никто ничего особенно и не выбирал. Где зацепились в свое время, да укрепились более-менее, там и остались, передавая друг другу это набитое мешками с песком здание, да его немудреное хозяйство. Заняв две соседние кровати в комнате, предназначенной для собрят, и наскоро забросив под панцирные сетки свои пожитки, Дэн и Василий тут же получили свое первое задание. Старая смена комендатуры уже загрузилась в машины и ждала команду отправляться. Надо было сопроводить 'Уралы' до места сбора больших колонн, которые пойдут через зеленку и перевалы в Моздок, вывозя из войны уставших, ожесточившихся и научившихся убивать. А им на смену уже вползали в город новые колонны с необстрелянными бойцами. В лучшем случае - с армейскими спецподразделениями, собровцами и омоновцами, прошедшими хотя бы какую-то профильную подготовку. В основной же массе - с обычным пушечным мясом, восемнадцатилетними пацанами-срочниками, возглавляемыми еще не воевавшими, но уже издерганными политической свистопляской командирами. С теми, кто будет платить своей кровью за чужие ошибки и предательство, но, вопреки всему проявляя извечное российское терпеливое мужество, побеждать многочисленных, хорошо подготовленных и отважных врагов. 'Домовой' шел по городу в голове сопровождаемой колонны. Легкий морозец с ветром осадил, разогнал гарь и туман. И Дэн увидел картину, которая врежется в его память навсегда, на всю жизнь. Он уже видел это раньше: в документальных фильмах. А теперь - наяву: поток людей, изгнанных из города войной и возвращающихся к своим разгромленным, выжженным, разграбленным гнездам... Молодых мужчин было немного. Зато нескончаемой чередой шли старики, женщины и дети. Со скоростью пешеходов в толпе по обочинам ползли навьюченные 'жигули', 'москвичи' и 'запорожцы'. Идущие пешком везли вещи на тачках, в детских колясках, несли их в узлах и раздувшихся хозяйственных сумках. Но, в отличие от тех людей, из победных хроник Великой Отечественной, они не улыбались и не махали руками своим освободителям. Не было на их лицах улыбок. Лишь горечь, ожесточение и печальное предчувствие того, что их ожидает в конце пути. А на обратном пути 'Домовой' встал. Накрылся гидроусилитель руля. Управлять четырнадцатитонной машиной, когда руль и вдвоем не провернуть... Так они и торчали на одной из разрушенных угрюмых улиц: вдвоем, под обстрелом сотен недружелюбных глаз и под дамокловым мечом возможности попасть в любой момент в серьезную переделку. Ощущение - не из приятных. Василий за час прошел по всей системе от движка до трубок, проходящих под настилом внутри машины, все проверил, перещупал, пересмотрел. Дэн, загнав патрон в патронник автомата, в это время сидел на башне, справедливо полагая, что так и обзор и возможность воспринимать обстановку будут лучше. Наконец, вылетевший из открытого люка отборный пролетарский мат в адрес пролетариев же - изготовителей бэтээра, возвестил о том, что неисправность обнаружена. Василий вылез из машины, держа в руках лопнувшую по шву медную трубку. - Все, трандец! Надеялся, что где-то завоздушило или засорилось, удастся продуть... А там, под пайолами - вся жидкость. Ну и где мне теперь новую трубку брать? К счастью, удалось тормознуть проезжающих мимо на такой же 'броне' вэвэшников. Те не преминули сообщить свое мнение о ментах, которым доверили солидный аппарат, но до ближайшего блокпоста, возле которого скопилось целое кладбище мертвой техники, все же дотащили. На прощание их механик-водитель, молодой, но очень серьезный парнишка, вдруг суеверно проговорил: - Вообще-то с разбитой техники что-то брать - плохая примета. Говорят, что машины с 'черными' запчастями потом первыми подбивают... - У меня своя примета: если не сделаю БТР, то нам с Дэном придется на соплях до комендатуры ехать, а потом вместе с десантом пешком бегать, - ворчливо отозвался Василий, махнул рукой и нырнул в люк стоявшей на днище, с виду начисто разграбленной 'коробки'. Через некоторое время он появился, донельзя довольный. - Ты представляешь: ну все поснимали, с-суки, а эта трубочка - на месте! В комендатуру 'Домовой' успел вернуться до темноты. Лихо зарулив в защитную подкову из мешков с песком, БТР взревел, прокашлялся, выплюнул накопившуюся в выхлопных коллекторах гарь и замер, угрожающе развернув свои пулеметы в сторону подлых многоэтажек. Дэн и Василий, измученные, переполненные впечатлениями первого дня, неторопливо спрыгнули с брони. Разминая затекшие спины, вразвалочку направились в расположение. Там уже вовсю устраивалась новая смена, приехавшая, пока они провожали старую. Появление экипажа 'Домового' не прошло незамеченным. Братья-собрята с уважением и даже некоторой робостью уставились на боевой экипаж грозной машины, присутствие которого до этого обозначалось лишь двумя рюкзаками под кроватями, да спальниками на самих кроватях. Видок-то у 'домовых' был еще тот! Небрежно висящие под рукой автоматы, усталые лица, усеянные крапинками грязи и покрытые разводами от пота, черные после ремонта руки... Напарники 'просекли тему' и вошли в роль мгновенно. Два суровых, опаленных войной бойца развесили над кроватями набитые под завязку разгрузки. Сняв грязную верхнюю одежду, перекинули ее через проволоку, натянутую над гудящей, краснобокой буржуйкой и достали из рюкзаков относительно чистую подменку. Пройдя между почтительно расступившимися коллегами к выходу, наскоро ополоснулись на улице из помятого, видавшего виды алюминиевого умывальника. А вернувшись, тут же расстелили на кроватях куски желтоватой армейской фланели и принялись за чистку автоматов. Причем, судя по тому, как старательно они надраивали ершиками каналы стволов немало пострелявших автоматов... - Братишки, компанию составите? - Жест старшего из новоприбывших не оставлял сомнений: ветеранов приглашали к столу, и стол этот производил очень приятное впечатление... Дэну после целого дня, проведенного в сумасшедшем напряжении на голодный желудок, стоило больших усилий выдержать достойную паузу. Тем не менее он вопросительно посмотрел на Василия и, наконец, снисходительно кивнул: - Можно. Познакомиться-то надо. Как-никак, вы - наш новый десант. Закуска на столе все прибывала. Появилась и очередная бутылка. - А вот это - уже лишнее, - твердо произнес Василий. - Стандартный продукт надо экономить, - поддержал его Дэн. Мужики в очередной раз уважительно посмотрели на 'домовых', сердито - на собренка, проявившего излишнюю инициативу, и бутылка исчезла со стола в мгновение ока. Над столом повисла неловкая тишина. Еды еще оставалось море. Места в крепких, привычных к любым перегрузкам желудках - бездна. Но настроение явно пошло на убыль. - Ладно, - Василий загадочно улыбнулся, - ты и ты, - ткнул он пока еще точным пальцем в две могучие грудные клетки, обладатели которых загрустили особенно заметно, - за мной! Через пару минут Василий вернулся в комнату, держа в руке полиэтиленовый тюк, набитый большими и маленькими одноразовыми бумажными стаканчиками для мороженого. Его новоявленные адъютанты внесли следом стандартный двадцатилитровый молочный бидон. В гробовом молчании алюминиевая емкость для самого безалкогольного напитка в мире была водружена рядом со столом, на месте сдвинутой торопливой ногой одинокой бутылки из-под водки. - Мы тут утречком кое-что прихватили с собой с молокозавода. Большие стаканчики - это ИЗ ЧЕГО кушать. Маленькие - это КУДА наливать. А вот ЧТО наливать?... Это мы прихватили с другого завода... От напряженного любопытства один из собрят аж нос сморщил, и все его лицо, ярко, как у персонажа обожаемой всем российским спецназом группы 'Маски-шоу', отразило общее чувство: 'Ну, не тяни резину, хватит кровь-то пить!' Василий откинул крышку. Тысяча вторая ночь! Новая сказка Шахерезады, рассказанная джинном в тельняшке и со славянским носом на неотмываемом от мазута лице в одной из долин Северного Кавказа, среди дымящихся руин недавно прекрасного города. Двадцать литров благоухающего, как шербет, напитка из бездонных нержавеющих цистерн грозненского коньячного завода... Вот уже третий час, с небольшими перерывами на тосты и поедание еще сохранивших домашний вкус деликатесов, экипаж 'Домового' рассказывал новичкам о чеченской войне. Первые два тоста были посвящены знакомству: кто откуда и где это на карте. Третий, по традиции не чокаясь, - за погибших товарищей. Четвертый - чтобы за них самих не пришлось пить третий... На пятом Дэн с Василием извинились перед новыми друзьями за то, что разнесли город и перебили большую часть духов, не дожидаясь прибытия коллег. А затем по очереди старательно пересказали все, что услышали вчера на молокозаводе от действительно опытных братишек. В конце концов, воевать предстоит вместе, и грех не поделиться тем, что уже успели узнать сами. Коллеги слушали внимательно, ловили каждое слово, и 'домовые' с удовольствием купались в лучах их восхищенных взглядов. Но поддерживать разговор становилось все труднее, да и глаза начали слипаться. Дэн взглянул на часы. Стрелки подбирались к двенадцати. А во сколько завтра поднимут, один Бог ведает. Василий понял жест напарника, поднял кружку с остатками ароматного 'антидепрессанта' на дне и со скромным достоинством произнес: - Ну что ж, приятно было познакомиться. Будем воевать и набираться опыта вместе. Тем более что мы с Дэном пока еще себя суперменами тоже не считаем... - А сколько вы уже здесь, - по-прежнему почтительно спросил один из новых побратимов. - На шестнадцать часов больше вас. Мы вчера вечером прибыли. А в этой комендатуре - с сегодняшнего утра... x x x Иса ушел на другой день после похорон племянников. Один из родственников, отлеживающийся дома с ранением, дал ему свой автомат, с условием, что когда он добудет себе собственное оружие, то это вернет хозяину. Отец ничего не говорил сыну. Все было сказано судьбой и законом кровной мести. Но стариковские глаза его утратили привычную жесткость и уверенность. Вся печаль жизни была теперь в них. Жизни, которая дала ему не так уж много хорошего. А потом еще и забрала почти все, что дала. Иса не успел добыть свой автомат. И не вернул чужой. Но он не потерял чести. Отряд, в который он ушел, оборонял знаменитый 'Зеленый квартал' на подходах к дудаевскому дворцу. Оборонял стойко, нанося федералам тяжелые потери. Но в тот день, когда в отряд пришел Иса, их атаковал батальон балтийской морской пехоты. Многие из морских пехотинцев были такими же мальчишками, как и те, кого доедали одичавшие собаки на городских пустырях. Но дрались они совсем по-другому. И Иса стал шахидом. По обычаю, погибших в бою хоронят отдельно, рядом с другими павшими смертью воинов. Но в этом районе не было такого места. И тогда на старом кладбище, рядом с давно заросшими могилами появился свежий холмик, в изголовье которого была воткнута острием вверх перевязанная зеленой лентой импровизированная пика. Сообщить отцу о гибели сына и о том, где он похоронен, его друзья смогли только через три дня. Бойцы, которые принесли эту черную весть, хотели сразу уйти, чтобы не подвергать семью опасности. Но не посмели. Глава дома не удерживал их, он просто вел себя и общался с товарищами сына так, что уйти не было никакой возможности. Оскорбить гостеприимство достойного и мужественного старика - это было немыслимо. Поздний ужин, на который было собрано все, что имелось в доме съестного, прошел по обряду поминок. Наконец,