Михаил Зощенко. Опальные рассказы --------------------------------------------------------------- Издательство "ТРИ БОГАТЫРЯ", 1981 OCR - Евсей Зельдин --------------------------------------------------------------- © Copyright Михаил Зощенко, наследники По всем вопросам касающимся использования авторских прав на произведения Михаила Зощенко следует обращаться: Изд. "Лимбус Пресс" (limbuspr@spb.cityline.ru), тел: 007-812-1126706 --------------------------------------------------------------- ТРАГЕДИЯ МАГИСТРА СМЕХА У нас есть библия труда, но мы ее не ценим. Это рассказы Зощенко. Единственного человека, который показал нам трудящегося, мы втоптали в грязь. А я требую памятников для Зощенко по всем городам и местечкам Советского Союза или по крайней мере, как для дедушки Крылова в Летнем Саду. Осип Мандельштам 27 сентября 1930 года арестовали в Москве моего отца. В том же году я впервые увидел М. М. Зощенко. В последний раз простился с ним на похоронах в Ленинграде. Для любого знакомства -- двадцать восемь лет, -- срок немалый. Он знал меня ребенком, школьником-подростком, юношей, человеком зрелых лет. Наезжая в Москву, Зощенко приходил в наш "опустелый дом". Михаил Михайлович с нежностью относился к отцу, редактору его книг. В те трудные расстрельные годы внимание постороннего к семье "врага народа" рассматриваплось как наивысший критерий порядочности. Я часто смотрю на последнюю прижизненную фотографию М. М. Зощенко, с наслаждением перечитываю его нестареющие книги и всякий раз нахожу в них своеобразную и неповторимую самобытность. Михаил Михайлович Зощенко родился на Украине, в Полтаве -- 10 августа 1895 года. Отец потомственный дворянин -- художник огромного дарования. Его изумительные полотна: акварели, рисунки, карандашные наброски хранятся в запасниках Третьяковской галереи в Москве и в Русском музее в Ленинграде. Шесть десятилетий они терпеливо ждут очереди пока их выставят для широкого обозрения. Мать Зощенко -- русская. В 1913 году Михаил Зощенко окончил гимназию. "Осенью 1914 года началась мировая войне, -- вспоминает Михаил Михайлович, -- и я, бросив юридический факультет Петроградского университета, ушел в армию, чтобы на фронте с достоинством умереть за свою родину". Он служил в Мингрельском полку Кавказской гренадерской дивизии. В девятнадцать пет его произвели в поручики, за храбрость наградили боевыми орденами и присвоили чин штабс-капитана. О подвигах молодого офицера писали газеты и журналы. Два года на передовой. Бои, -- один страшнее другого. Ранения. Контузии. Отравления газами. Тяжелые операции. Пришло то, чего он больше всего боялся -- одиночество, меланхолия, надломленное сердце, истощение нервной системы, неверие в собственные силы и это, пожалуй, самое страшное для будущего писателя. Михаил Зощенко вошел в литературу в самом начале двадцатых годов. Он принес в искусство опыт человека прошедшего через три войны -- Первую мировую, гражданскую и революцию. Его путь в искусстве был трудным и сложным. Он перепробовал множество профессий: комендант почтамта, сапожник, актер драматического театра, милиционер, телефонист, агент уголовного розыска, инструктор по птицеводству, делопроизводитель, секретарь суда, кондуктор трамвая, счетовод... М. М. Зощенко начал с произведений очень сильных, уже первая его книга "Рассказы Назара Ильича Синебрюхова" -- (1922) говорила о том, что в литературу вошел писатель с особенным, ни на кого не похожим голосом. Герой его рассказов Синебрюхов говорил: "Каким ни на есть рукомеслом займусь -- все у меня в руках кипит и вертится". Стрелочник спрашивает Аполлона Переленчука, героя повести "Аполлон и Тамара", собиравшегося покончить самоубийством: " -- Знаешь ли какое ремесло? -- Нет. -- Это худо, -- сказал стрелочник, покачав головой- -- Как же это, брат без рукомесла жить? Это, я тебе скажу, немыслимо худо! Человеку нужно непременно понимать рукомесло..." Стрелочник устраивает Аполлона Перепенчука на работу могильщика, и в этом ясно звучит ирония автора по отношению к людям, занятым только переживаниями и пустопорожними рассуждениями. Комический сказ, созданный писателем обличал мещанина. Он прорывался сквозь шквал жизненного уродства. Он вносил в ряды "уважаемых граждан" и "нервных людей" смятение и беспорядок. Получив иа фронте хроническое заболевание сердца М. М. Зощенко глубоко заинтересовался вопросамм психоанализа. У букинистов Ленинграда, Москвы, Киева, Харькова, Одессы, Воронежа он доставал книги Зигмунда Фрейда, изучал йогов, читал Кафку, Пруста, Ницше. Собрал обширную литературу о Достоевском, пытаясь проникнуть в его внутренний мир. Увлекся психиатрией, генетикой, парапсихологией, философией, физиологией. У него завязались добрые, дружеские отношения с академиком И. П. Павловым профессором Л. С. Штерн, селекционером И. В. Мичуриным. Двадцать лет он вынашивал замысел своей Главной Книги -- самой умной и самой человечной, талантливой и мудрой. В годы Второй мировой войны он находился в эвакуации в Алма-Ата. Москвичи и ленинградцы, киевляне и одесситы, именитые деятели литературы и искусства чаще всего встречались на толкучке, где можно было все продать и все купить. По вечерам, снедаемый тоской, М. М. Зощенко приходил в нетопленный павильон киностудии, где полуголодный Сергей Михайлович Эйзенштейн снимал "Ивана Грозного". Художники подружились. Они умели молчать и слушать тишину. Михаил Михайлович пригласил Эйзенштейна, Виктора Шкловского, Елену Булгакову и меня послушать только что законченную повесть. -- Я не пророк, -- сказал Эйзенштейн, -- но по-хорошему завидую, книга ваша переживет поколения. Темпераментный Виктор Борисович Шкловский, почесав рукой затылок отполированной головы, проговорил, захлебываясь скороговоркой: -- Миша, ты написал лучшую свою книгу, но она не ко времени. Или ты станешь великим, или же тебя обольют грязью. Внимательная и заботливая Елена Сергеевна где-то раздобыла бутылку водки и из своей комнатушки принесла большую, тарелку оладий. Все набросились на еду. В одно мгновение опорожнили заветную бутылку. Эйзенштейн в портфеле обнаружил полпачки чая и несколько кусочков пиленого сахара. Елена Сергеевна тихо сказала: -- Михаил Афанасьевич Булгаков вашу повесть, Мишенька, поставил бы на полку с самыми любимыми книгами. Зощенко благодарно кивнул, потом глухо проговорил: -- Я всегда бережно относился к тому, что написал достойнейший из писателей, Михаил Булгаков... Ежемесячный литературно-художественный журнал "Октябрь" напечатал повесть М. М. Зощенко "Перед восходом солнца" в шестом и седьмом номерах за 1943 год. В России она больше не переиздавалась. На второй день после выхода в свет эти номера стали библиографической редкостью. Из библиотек -- районных, городских, областных, республиканских и прочих они давно изъяты и преданы анафеме. Хотя литературоведы -- "зощенковеды", толкователи "юмора" и "сатиры" не забывают на нее ссылаться и даже цитировать целые куски. 11 декабря 1943 года в ЦК ВКП (б) состоялось обсуждение повести М. М. Зощенко. С резкой критикой выступил А. А. Фадеев. Собачий визг поднял в печати Н. С. Тихонов, который в далекой молодости числился в "Серапионовых братьях", а потом переквалифицировался, стал факельщиком и трубадуром холодной войны. Словесным кастетом он бил живых и глумился над мертвыми. Фрагмент из его статьи: "Повесть Зощенко -- явление глубоко чуждое духу, характеру советской литературы. В этой повести действительность показана с обывательской точки зрения уродливо искаженной, опошленной, на первый план выдвинута мелкая возня субъективных чувств". Михаила Зощенко вызвал секретарь ЦК ВКП (б) Жданов. Красномордый человек с крупными лошадиными зубами потребовал от него "беспрекословного послушания". М. М. Зощенко стал обладателем "социального заказа" и строгих напутствий. Так появились халтурно-убогие, никому не нужные повести и карамельные, высосанные из пальца рассказы о Ленине, к которым он относился весьма скептически. Редакция журнала "Юность" поручила мне взять у М. М. Зощенко интервью. В Ленинграде его не оказалось. С фотокорреспондентом Н. В. Уваровым мы поехали к нему на дачу в Сестрорецк. Его жена Вера Владимировна всячески пыталась оградить писателя от любых интервьюеров. М. М. Зощенко меня узнал. Грустные глаза его потеплели. Говорил он тихо, спокойно, без нарочитого пафоса и без рисовки. На дворе стояло бабье лето. Михаил Михайлович предложил нам пойти в сад. Утренняя свежесть располагала к дружеской, непринужденной беседе. Меня поразил вид Зощенко. Тонкие паутинки морщинок избородили его лицо, взгляд красивых глаз перестал быть живым и острым. Грусть и тоска о навсегда ушедшем и невозвратимом наложили на него свой беспощадный отпечаток. Старые раны и жизненные потрясения давали о себе знать. Отсюда и отчужденность, и непроходящая меланхолия, и апатия. С собой мы привезли две бутылки армянского коньяка. -- К сожалению, пить мне нельзя, -- сказал М. М. Зощенко. -- Врач разрешает молоко, кефир, некрепкий кофе один раз в неделю и слабозаваренный чай. Русалочьей походкой вошла Вера Владимировна. Принесла поднос с завтраком: молоко, простоквашу, брынзу, сыр, творог, масло, боржоми, мед, тоненькие ломтики поджаренного хлеба. После завтрака он проговорил тихим приглушенным голосом: -- Вы хотите знать, что со мной произошло после гражданской войны и революции? Только не перебивайте, а то я потеряю нить разговора. Этот отрезок времени почему-то стал всех интересовать. Уверен, что писать будут после моей смерти. Такова эволюция человеческой природы. Зощенко передохнул. Фрукты он ел медленно. Из-за мнительности тщательно разжевывал каждый кусок. Без конца протирал стерильной салфеткой ложки, вилки, ножи. Боялся микробов. -- Первая мировая война парализовала мое нутро. Я навсегда потерял чувство ориентира. Иногда наступало затишье, а потом опять начинал преследовать какой-то необъяснимый зловещий рок. Я нигде не мог найти успокоения, словно Агасфер менял города, деревни, села, хутора. Как-то забрел в Архангельск. Поморы бесхитростные люди. С ними хорошо, беззаботно, весело. На побережье Ледовитого океана, в старинном русском городке Мезень встретил синеокую красавицу Ладу. В двадцать три года она имела трех сыновей. Муж ее с артелью рыбаков пошел в море за сельдью, никто из них не вернулся. Лада не верила, что его поглотила морская пучина и каждый день ждала своего нареченного. Таких красивых женщин мне еще не довелось видеть. Я попросил Ладу разделить со мной одиночество. -- А что будет потом? -- спросила она. -- Пройдет восторг первых ночей, наступит обыденность, вас потянет в Ленинград или в Москву. Я упорно твердил свое, что она не должна оставаться в заброшенном крае, где кроме леденящего душу холода ничего нет. -- Ошибаетесь, дорогой Михаил Михайлович, -- проговорила Лада протяжно, чуть нараспев. -- У меня есть три сына, три богатыря -- Петр, Александр, Николай; чтобы счастливыми были, нарекла их царскими именами. Кроме того есть Вера в Бога, Библия, иконы, книги, скажите, разве этого мало? Я ничего не мог с собой поделать, мне все нравилось в этой женщине: и легкая воздушная походка, и певучая образная русская речь, и то, как она работала -- убирала, стирала, готовила, стряпала. Лада никогда не роптала, все делала с удовольствием. Поздно вечером, когда засыпали дети. Лада брала старенькую гитару. Она знала множество старинных песен и романсов. Трудно было понять, откуда у нее брались силы, какие соки напаивали ее светлую душу? Лада жила в крае вечной мерзлоты, где летом зима и весной зима. Однажды она отправилась в лавочку за керосином. Стемнело. Захлестывала метель. Лада ускорила шаг. В шуме ветра почувствовала, скорее интуитивно, что ее кто-то тяжело нагоняет. Остановилась. В нескольких метрах от нее возвышалась полутонная глыба белой медведицы, которая сверлила женщину пуговичными глазками. Начался поединок. Лада кинжалом, с которым никогда не расставалась, убила медведицу. Целый год в доме было мясо. В тот вечер я спросил за ужином: -- Лада, вот вы говорите про Веру в Бога, подчеркиваете свое с ним единение, не забываете молиться, с детства совершаете обряды, приучили детей молиться, а вот ОН забрал у вас любимого человека, вашего единственного мужчину, отца ваших сыновей? Женщина спокойно ответила: -- Мой отец священник, последователь патриарха Тихона. Его с матушкой расстреляли большевики. Мы псковичи. Сюда нас навечно сослали. Простите за откровенность, если что не так... Я поехал в Новгород, затем два месяца жил в монастыре под Псковом. Ездил к Пушкину в Михайловское. Потом последовали Курск, Брянск, Клинцы, Орел. Владимир, Суздаль, Тамбов, исколесил Смоленскую губернию и снова вернулся в Петроград. -- Удалось ли вам, Михаил Михайлович, хоть в какой-то степени найти в писательстве внутренний покой? -- Читательская масса в моих рассказах искала голый смех, попросту говоря, им хотелось "поржать, да животики надорвать". Людские страдания, нечистоплотность жизни, остались за кадром, даже маститые критики не хотели понимать моей трагедии, моего душевного крика. Писательский союз направил М. М. Зощенко в "творческую" командировку на Беломорско-Балтийский канал. В Май-Губе на лагерном пункте он случайно увидел Ладу. -- Отравление газами и немытая Лада в продырявленной телогрейке -- самое тяжкое потрясение в моей жизни, --сказал писатель. -- Я спросил ее про сыновей. Безразличным голосом Лада ответила, что ничего о них не знает. Вернувшись домой, я послал ей посылки с продуктами, деньги, теплые вещи. Мне хотелось написать повесть о женщине-лагернице, прообразом сделать Ладу, но из этого замысла ничего не получилось. Не я в этом виноват. Юморист во мне давно умер. В образе человека остался живой скелет, который с трудом доживает свой век, начертанный Временем и судьбой. С моря подул холодный ветер. Мы вернулись в дом. Вера Владимировна ушла на базар. М. М. Зощенко почувствовал себя свободней. В присутствии жены ему не хотелось говорить. В его рабочей комнатке на письменном столе лежали книги Фрейда, Кафки, "Дневник" Достоевского, "Агасфер" Эжен Сю. С закладками рукопись "Перед восходом солнца". Михаил Михайлович поделился замыслом романизированной повести, которую вынашивал много лет, возможно мысль и ней запала, когда он лежал в госпиталях отравленный газами. -- Едут в первую мировую войну по лесу на фронте два человека -- офицер и вестовой, два разных человека. Каждый по-своему любит Русь.Офицер уже кое-что соображает, чувствует. Июльский сумеречно-теплый лес торопливо готовился отойти ко сну. Одна за одной смолкали непоседливые лесные птицы, замирали набухающие темнотой елки. Затвердевала смола. И ее запах мешался с запахом сухой, еще не опус тившейся наземь росы. Везде был отрадный, дремотный лес. Он засыпал, врачуя покоем смятенные души офицера и солдата; лес был добр, широк, был понятен и назойлив, от него веяло родиной и покоем, как веет от старой и мудрой матери... M. М. Зощенко оборвал и заговорил о другом. Но потом не раз возвращался к той же сцене в лесу. Что-то очень важное возникало в том ненаписанном эпизоде -- автобиографическое, может быть, определившее жизнь. Но когда писатель не договаривал, и похоже было, что он не рискует коснуться испытанного в том прифронтовом лесу чувства словами приблизительными... Вера Владимировна приготовила чай с чудесным домашним печеньем. На стол постелила кокетливую скатерть. Потом ушла к себе. А Зощенко продолжал говорить. Он торопился закончить свою исповедь: -- Редакция детского ежемесячного журнала "Мурзилка" попросила дать им для публикации "какой-нибудь смешной рассказ". Я ответил по телефону: "Рассказ непременно пришлю в ближайшее время, но не уверен, что он будет очень смешной, скорее печальный". Так на страницах "Мурзилки" появился безобидный рассказ "Приключения обезьянки". Этот рассказ понравился Виссариону Саянову, главному редактору журнала "Звезда". Не согласовав со мной, он в порядке самодеятельности перепечатал мой рассказ про злополучную обезьянку. Саянов был уверен, что сделал мне приятный сюрприз. Финал не заставил себя ждать. А в это время "специальные корреспонденты" ЦК ВКП (б) -- Ермилов, Дымшиц, Еголин под руководством Жданова готовили специальное, правительственное постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград". Ушаты помоев были вылиты на голову М. М. Зощенко за повесть "Перед восходом солнца" и за безобидный рассказ "Приключение обезьянки". В августе 1946 года Михаила Михайловича Зощенко исключили из союза писателей и выгнали из членов профсоюза. Главный редактор журнала "Юность" В. П. Катаев эабраковал нашу беседу. -- Вместо разговора о боевой советской сатире у вас получилась сентиментальная размазня. Не пойдет! Негативы сдайте в архив, полученные деньги - в кассу. Письмо А. А. Фадеева М. М. Зощенко 12 октября 1948 года Уважаемый Михаил Михайлович! Извини, что отвечаю тебе с таким многомесячным опозданием! В мае я уехал в санаторий, а потом ушел в длительный творческий отпуск, и все дела волей-неволей отложились на осень. Что произошло с твоей комедией? Кроме меня и П. И. Лебедева ее прочли некоторые другие товарищи, от которых также зависела ее постановка в театре. Товарищи нашли, что комедия не перерастает в сатиру на американский империализм, что она недостаточно остра и зла, что враг показан только смешным, что при отсутствии положительных персонажей юмористические обыгрывания гангстерства без сатирического разоблачения самой сущности империализма могут вызвать у зрителя обратный эффект -- благодушного отношения к злу. К числу этих товарищей принадлежит К. М. Симонов. Он нашел также недостатки в комедии и именно поэтому отказался ее печатать. Я советовался по этому вопросу с Лебедевым, и мы пришли к выводу, что в этих условиях настаивать на постановке комедии в театре значило бы подвести тебя под удар. Все депо в том, что и у меня и у него, -- если уж говорить о наших сомнениях, -- то же главное опасение вызвал этот изложенный выше недостаток комедии. Мне, правда, казалось, что театр дотянет там, где у тебя смягчено, но если не только я и Лебедев, а все обратили внимание именно на эту сторону комедии, значит в этом есть объективная правда и комедия сама нуждается в доработке именно в этом направлении. Мне кажется, ты вполне можешь это сделать. Вопрос, который ты хочешь через меня поставить в ЦК, -- о возможности твоей работы в литературе -- вопрос неправомерный. Ведь все дело в том, чтобы сделать вещь политически и художественно цельную и нужную. Значит, дело в самой работе, а не в чьем-то разрешении на ту или иную работу. Я пишу одновременно письмо в президиум Ленинградского союза писателей, чтобы они снеслись с горкомом и областным отделением профсоюза работников печати на предмет восстановления тебя в правах члена профсоюза. Тебе необходимо будет подать заявление в писательский горком профсоюза в Ленинграде о восстановлении тебя в правах члена профсоюза, поскольку после исключения - ты печатался в журнале и имеешь произведения малых форм, разрешенные к постановке. Я написал также во Всесоюзное правление Литфонда о предоставлении тебе дополнительной ссуды, чтобы дать возможность закончить пьесу. Мне кажется, что тебе, главным образом, не следует падать духом. Желаю успеха. А. Фадеев Вряд ли стоит комментировать послание "инженера человеческих душ". Только в июне 1953 года больного писателя вновь приняли в писательское логово. В Сестрорецк, к нему на дачу, где почти безвыездно жил больной художник, приехал А.А. Фадеев. - Мы не поймем друг друга, потому что мы слишком разные, - сказал ему еще опальный исатель. Михаил Михайлович тяжело умирал. Не выдржало его надломленное сердце. Он умер 22 июля 1958 года. Огромные толпы провожали любимого писателя в последний путь. Самый красивый венок принесла Лада Крестьянинова. Меня с ней познакомила вдова писателя. Так жил и умер некоранованный Магистр Смеха, замечательный русский писатель Михаил Михайлович Зощенко. Леонард Гендлин 1981 год. x x x БАБА Судья пристально смотрит на обвиняемых. Их двое -- муж и жена. Самогонщики. -- Так как же, -- спрашивает судья, -- значит, вы, обвиняемый, не признаете себя виноватым? -- Нету, -- говорит подсудимый, -- не признаю. .. Она во всем виновата. Она пущай и расплачивается. Я ничего не знаю про это. . . -- Позвольте, -- удивляется судья, -- как же так? Вы живете с женой в одной квартире и ничего не знаете. Не знаете даже, чем занимается ваша жена. -- Не знаю, гражданин судья.. . Она во всем.. . -- Странно, -- говорит судья. -- Подсудимая, что вы скажете? -- Верно уж, начальник судья, верно.. . Я во всем виновата... Меня и казните. .. Он не касается. .. -- Гражданка, -- говорит судья, -- если вы хотите выгородить своего мужа, то напрасно. Суд все равно разберет. . . Вы только задерживаете дело. .. Вы сами посудите: не могу же я поверить, что муж живет в одной квартире и ничего не знает... Что, вы не живете с ним, что ли? Подсудимая молчит. Муж радостно кивает головой. -- Не живу я с ней, -- говорит он, -- вот именно: не живу. Некоторые думают, что я живу, а я нет. . . Она во все виновата. . . -- Верно это?--спрашивает судья у подсудимой. -- Уж верно. . . Меня одну казните, он не причастен. -- Вот как! -- говорит судья -- Не живете. . Что ж, вы характером не сошлись? Подсудимый кивает головой. --- Характером, гражданин судья, и вообще.. Она и старше меня и. . . -- То есть, как это старше?--спрашивает подсудимая. -- Ровесники мы с ним, гражданин судья..... На месяц-то всего я и старше. -- Это верно, -- говорит подсудимый, -- на месяц только. . . Это она правильно, гражданин судья. . . Ну, а для бабы каждый месяц, что год. . . В сорок-то лет. . . -- И нету сорока. Врет он, гражданин судья. -- Ну хоть и нету, а для бабы и тридцать девять -- возраст. И волос все-таки седой к сорока-то и вообще. . . -- Что вообще?--возмущается подсудимая.-- Ты договаривай! Нечего меня перед народом страмить. Что вообще? Судья улыбается. -- Ничего, Марусечка. . . Я только так. Я говорю -- вообще. . . и кожа уж не та, и морщинки, ежели, скажем, в сорок-то лет. .. Не живу я с ней, гражданин судья... -- Ах, вот как! -- кричит подсудимая. -- Кожа тебе не по скусу? Морщинки тебе, морда собачья, не ндравятся? Перед народом меня страмить выдумал. . . Врет он, граждане судьи! Живет он со мной, сукин сын. Живет. И самогонный аппарат сам покупал. . . Я ж для него, сукиного сына, кровь порчу, спасаю его, а он вот что! Страмить. . . Пущай вместе казнят... Подсудимая плачет, громко сморкаясь в платок. Подсудимый оторопело смотрит на жену. Потом с отчаянием машет рукой. -- Баба, баба и есть, чортова баба. .. Пущай уж, гражданин судья. . . я тоже. .. И я виноват. Пущай уж... У-у, стерва... Судья совещается с заседателями. НИЩИЙ Повалился ко мне один нищий ходить. Парень это был здоровенный: ногу согнет -- портки лопаются, и к тому же нахальный до невозможности. Он стучал в мою дверь кулаками и говорил не как принято: "подайте, гражданин", а: -- Нельзя ли, гражданин, получить безработному. Подал я ему раз, другой, третий. Наконец, говорю: -- Вот, братишка, получай полтинник и отстань, сделай милость. Работать мешаешь. . . Раньше как через неделю на глаза не показывайся. Через неделю ровно нищий снова заявился. Он поздоровался со мной, как со старым знакомым, за руку. Спросил -- чего пишу. Я дал ему полтинник. Нищий кивнул мне головой и ушел. И всякую неделю, по пятницам, приходил он ко мне, получал свой полтинник, жал мне руку и уходил. А раз как-то, получив деньги, он помялся у двери и сказал: -- Прибавить, гражданин, нужно. Невозможно как все дорожает. Я посмеялся над его нахальством, но прибавил. Наконец, на-днях это было, он приходит ко мне. Денег у меня не было... -- Нету, -- говорю, -- братишка, сейчас. В другой раз... -- Как, -- говорит, -- в другой раз? Уговор дороже денег... плати сейчас. -- Да как же, -- говорю, -- ты можешь требовать? -- Да нет, плати сейчас. Я, -- говорит, -- не согласен ждать. Посмотрел я на него -- нет, не шутит. Говорит серьезно, обидчиво, кричать даже начал на меня. -- Послушай, -- говорю, -- дурья голова, сам посуди, можешь ли ты с меня требовать? -- Да нет, -- говорит, -- ничего не знаю. Занял я у соседа полтинник -- дал ему. Он взял деньги и не прощаясь ушел. Больше он ко мне не приходил -- наверное, обиделся. АВАНТЮРНЫЙ РАССКАЗ Т а и н с т в е и н а я з а п а д н я На площадке четвертого этажа человек остановился. Он пошарил в карманах, вынул спички и чиркнул. Желтое, короткое пламя осветило медную дверную дощечку. На дощечке было сказано буквально cледующее: "Зубной врач Яков Петрович Шишман". -- Здеся, -- прошептал незнакомец. И, не найдя звонка, постучал ногой в дверь. Вскоре щелкнул французский замок, и дверь бесшумно раскрылась. -- Звиняюсь, зубной врач принимают?--спросил незнакомец, с осторожностью входя в полутемную прихожую. -- Вам придется немного обождать, -- сухо ответил врач. -- У меня сейчас пациент. -- Ну, что ж, можно обождать, -- добродушно согласился незнакомец. Врач острым сверлящим взглядом посмотрел на незнакомца и, недобро усмехнувшись, добавил: -- Прошу вас пройти в столовую. Следуйте за мной. И едва незнакомец сел, как врач, быстро обернувшись назад, выскочил из комнаты и захлопнул за собой тяжелую, массивную дверь. Раздалось зловещее щелканье замка. Незнакомец смертельно побледнел и пытливым взглядом окинул помещение. Комната была почти пуста. Кроме стола, покрытого скатертью, и пары деревянных стульев, ничего в ней не было. Врач принимает незнакомца. Через двадцать минут зубной врач Яков Шишман принял незнакомца. -- Я очень извиняюсь, -- сказал врач, -- что мне пришлось закрыть вас в столовой. Прислуги у меня, видите ли, нету. А знаете, какое нынче времечко? Давеча у меня пациенты два пальто с вешалки унесли. Перед тем -- шубу. . . А сегодня, знаете, один дьявол последнюю медную плевательницу из прихожей вынес. Прямо хоть бросай работу. Пока тут, знаете, возишься с пациентом, ожидающие выносят. Приходится принимать такие меры. . . Я очень извиняюсь. . . Откройте рот.. -- Хм, -- неопределенно сказал незнакомец и открыл рот. 3. Чистая работа Незнакомец вышел на улицу, остановился у фонаря и саркастически усмехнулся. -- Тэк, -- сказал незнакомец, -- посмотрим теперича что за дермо. Он вынул из-под пальто столовую скатерть и развернул ее. -- А скатертишка-то дрянь. Латаная скатертишка, -- прошептал сквозь зубы незнакомец и с остервенением сплюнул. Затем потоптался на месте и пробормотал: -- Ну, пес с ей, какая есть! Окроме ее ни чорта же не было. Не стулья же, граждане, выносить. Незнакомец махнул рукой и побрел дальше. ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ Уважаемый читатель! Я не знаю, какие газеты будут через сто лет. Может быть, газет и совсем не будет. Может быть, у каждого гражданина над кроватью будет присобачен особый небольшой радио-приемник, по которому и будут узнаваться последние сенсационные политические новости. Однако, может, газета и будет. Конечно, это будет иная газета, чем теперь. Будет она, небось, напечатана на бристольском картоне с золотым обрезом, в 24 страницы. Но одно в ней сохранится -- это отдел жалоб. Говорят: ничто не вечно под луной. Явно врут. Отдел жалоб будет вечно. На наш ничтожный взгляд, в 2025 году отдел этот будет примерно в таком виде: Аэро-разврат Уважаемый товарищ редактор! Вчерась, возвращаясь со службы на казенном фармане, мне представилась в воздухе такая картина. Летит под пропеллером двухместная колбаса, на которой облокотившись летит заведывающий 10-ой радио-кухней со свой кассиршей Есиповой. Не разобравши за шумом, про чего они говорят, я пролетел мимо. А пущай-ка спросит редакция, на какие это народные деньги летит на колбасе зарвавшийся завевающий радио-кухней? А кассиршу давно бы пора по зубам стукнуть -- пущай не тратит бензин на свои любовные прихоти. А когда я на нее с казенного фармана посмотревши, так она трудящемуся язык показывает. Служащий 10 радио-кухни Чесноков. Халатность Гражданин редактор! Пора, наконец, упорядочить дело с пеплом. Отвезши мою помершую бабушку в крематорий попросив заведывающего в ударном порядке сжечь ее остатки, я являюсь на другой день за результатом. Оказалось, что мне перепутали пепел, выдав заместо ее пепла пепел какой-то гражданки. На вопрос, -- где же старушкин пепел? -- ааведывающий нагло ответил, что пепел безразлично, какой чей, и что ему нету времени возжаться с пеплом. На вопрос, что эта старушка была свидетельницей Революции и что это -- великая старушка,-- заведывающий явно испугался и просил нe доводить дело до центра, предложив мне, кроме того, взять еще сколько угодно пеплу. На вопрос -- как же я могу разобраться, какой чей пепел, -- заведывающий заявил, что он не в курсе и что он на следующих моих родственниках будет делать специальные метки. Уважаемый редактор, пора бы поднять вопрос о правильной постановке дела на страницах вашего органа. С приветом Лучкин Тормозят науку Уважаемый редактор и дорогие наборщики! Наблюдая из окна в телескоп Марс и другие планеты с научной целью, я заметил какое-то затемнение рефрактора. Взлезши немедленно на подоконник, чтоб узнать, в чем дело, и удостовериться, отчего это затемняется, и не планета ли заслонила трубу, увидел, что сбоку кто-то пронзительно свистнул, и чья-то фигура скрылась за углом трехэтажного небоскреба. При ближайшем осмотре оказалось, что неизвестная фигура сперла с телескопа увеличительную стекляшку, через что смотреть на небесные миры. Заявив милиции о пропаже стекляшки, прошу кроме того уважаемый печатный орган продернуть лиц, тормозящих науку и прущих из-под носа научные стекляшки. Ник. Кушаков. Старая история Отличаясь слабостью организма, я ежедневно поднимаюсь на колбасе для принятия солнечных ванн. Вчера, поднявшись на небосвод, я обратил внимание, что на бывшем Петропавловском шпилю торчит какая-то штуковинка. Подлетев ближе, выяснилось, что это торчит небольшая бывшая коронка. Доколе же, гражданин редактор и наборщики? Неужели же смотритель Петропавловки мечтает еще о возврате царского режима? Потомственный крестьянин Егор Бабичев СЛУЧАЙ На-днях я пошел на склад. Дров покупать. Купил полсажени осиновых и думаю с горечью: "И топор, думаю, есть, а наколоть дров некому. А мне самому -- здоровье не позволяет". .. А я, действительно, человек слабый, организм у меня городской, кость хрупкая, мелко-мещанская. Иной раз взмахнешь топором -- и пугаешься, не сломать бы какой-нибудь нужной части скелета.. . "Разоренье, -- думаю, -- с этими дровами. Придется, думаю, человечка принанять: наколоть и в этаж снести". И вдруг подходит ко мне тут же, на складе, этакий арапистый гражданин в бабьей шляпке и в штанах ужасно рваного вида. Подходит и докладывает: -- Интересуюсь, говорит, работой. Могу, говорит, колоть, могу пилить и могу в любые этажи носить. -- Можно, -- говорю. Сговорились мы в цене и пошли. Приходим домой, а хозяйка топора не дает. -- Я, -- отвечает, -- пятьдесят лет на свете живу. Глаз, говорит, у меня наметанный, и человека я враз вижу. Этот пришедший человек, хотя и симпатичная у него личность, настолько скромно и неинтересно одет, что обязательно топор свистнет. Я, говорит, вдова, на социальном обеспечении, и не могу разбрасываться топорами налево и направо. Я, говорит, топоры не сама делаю. Обеспечил я хозяйке цену за топор -- дала. Взял мой гражданин топор, поплевал на руки и начал. Гляжу: ловко так колет -- глядеть приятно. Наколет охапочку, крякнет, взвалит на себя и прет кверху. Он дрова носит, а хозяйка по квартире мечется -- вещи пересчитывает -- не спер бы, боится. А сын ее, Мишка, у вешалки польты считает. "Ах,--думаю,-- чортова мещанка!" А сам я пальтишко свое снял, отнес в комнатy и газетой прикрыл. "Лучше, -- думаю, -- газетой прикрыть, чем на глазах пересчитывать -- человека обижать. Гляжу: кончил мой гражданин. Деньги я ему сполна уплатил и говорю любезно: -- Садитесь, говорю, к столу. Чай будем кушать. -- Нет, -- говорит, -- спасибо. Бежать надо. Лекция у меня сейчас. -- Ах, -- говорю, -- скажите па милость, как движется наука и техника! Неужели же, говорю, насчет дров ученые профессора лекции теперича читают? -- Нет, -- отвечает, -- я студент из вуза. А на дровах работаю для цели питания. Очень я сконфузился, повесил свое пальто на вешалку, очки на нос надел и говорю любезно: -- Извините, говорю, за бедность мысли -- обмишурился. . Хотел я добавить еще какое-нибудь французское или немецкое слово, но с неожиданности перезабыл иностранные языки и замолчал. Стою и кланяюсь молча. А он кивнул головой и интеллигентно вышел. Вот это был единственный случай, когда я студента видел. До этих пор видеть не приходилось. Даже неловко было. Все кричат: студенты, студенты. А я и не знаю, какие это студенты. Потому формы у них нету. Как узнаешь? НА ПОСТУ Очень худая профессия у врачей. Главное -- пациет нынче пошел довольно грубоватый. Не стесняется. Чуть что не понял -- драться лезет, или вообще убивает врача каким-нибудь предметом. А врач, может, человек интеллигентный, не любит, может, чтобы его убивали. От этого, может, он нервничает. А только у нас в приемном покое привычки такой нет, чтобы врачей убивать. У нас, может, с начала революции бессменно на посту один врач стоит. Ни разу его не убили. Фельдшера, действительно, раз отвозили по морде, а врача пальцем не тронули. Он за ширмой был спрятавшись. А что один раз нашего врача шибко напугали, так в этом порока нету, Это случайно произошло, а к тому же врач у нас вообще был довольно пугливый интеллигент. Бывало, пациента трубкой ковырнет и отбежит в сторонку, этак шагов на сорок И оттуда разговаривает. Довольно осторожный был интеллигент. А когда Григорий Иванович Веревкин явился на прием, так врач уже был насторожившись нервно. А приперся Григорий Иванович на прием по срочному делу. Надо ему было то-есть до полного зарезу в отпуск ехать. В деревню. Батька его требовал. Вот он приперся, разоблачился и стоит перед врачом, в чем мама родила. И думает: "Хорошо бы, думает, этого интеллигента недельки на две опутать". А врач, конечно, ковырнул его трубкой по брюху и отбежал за шкафик. И оттуда мямлит: -- Нету, -- мол, -- объективных болезней. Одевайтесь. А Григорий Иванович расстроился и говорит ему с сердцем: -- Ты, говорит, дядя, хорошо меня слушай, а не ковыряй зря трубкой. Я, говорит, и сам ковырнуть могу. Врач, конечно, расстроился и снова стал слушать После отошел за шкафик и говорит: -- Ей-богу, говорит, вот вам крест -- ничего такого нету. Одевайтесь. Стал Григорий Иванович одеваться. Одевается. И, конечно, у Григория Ивановича, у голубчика и в мыслях не было врача, например, убить или фельдшера стукнуть. А просто-напросто расстроился человек, что отпуск у него рухнул. И в расстройстве чувств даже сплюнул в сторону. Даже руку в карман сунул, хотел платок достать -- высморкаться для полного успокоения. И только он руку в карман сунул -- крики. Врач, конечно, кричит -- убивают. Фельдшер махает рукой, народ кличет. Тут прибежал народ, схватил Григория Ивановича Веревкина, держит. Веревкин говорит: -- Да что вы. братцы-сестрицы очумели, что ли? А фельдшер, зараза, отвечает: -- Он руку сейчас в карман сунул, хотел, может, нас, обоих медиков, зараз трахнуть. Стали Григория Ивановича обыскивать, а только ничего такого, кроме махорки, ие нашли. А что про платок Григорий Иванович говорил, будто он хотел в платок интеллигентно высморкаться, то врет. Платка у него тоже не нашли. Небось, просто так он сунул руку в карман. А в этот момент и закричали. Только напрасно закричали. У нас вообще привычки нет врачей убивать. Пущай живут. Жалко что ли? ШИПЫ И РОЗЫ На лестнице раздался резкий звонок. Я бросился открывать дверь. Открыл. И вдруг в прихожую стремительно ворвался человек. Он явно был не в себе. Рот у него был открыт, усы висели книзу, глаза блуждали, и слюна тонкой струйкой текла по подбородку. Пиджак был порван и надет в один рукав. -- Счетчик?!--дико захрипел человек. -- Скорей! Где? Я ахнул с испугу и ткнул пальцем под потолок. Человек вскочил на столик, раздавил ногой отличную дамскую шляпу и принялся за счетчик. -- Товарищ, -- испуганно спросил я, -- вы кто же, извиняюсь, будете? Контролер, что ли? -- Контролер, -- хрипло сказал человек. -- Чичас проверим, и дальше бежать надо... Контролер спрыгнул на пол, зашиб ногу об угол сундука и, охая, бросился к выходной двери. -- Товарищ. . . Братишечка, -- сказал я, -- вы бы присели отдохнуть... на вас лица нет. . . Контролер остановился, перевел дух и сказал: -- Фу. .. Действительно. . . Запарившись я сегодня. .. Сто квартир все-таки... Раньше мы шестьдесят проверяли, а теперича восемьдесят надо... А если больше, твое счастье -- премия теперь идет... Вот догоню сегодня, ну, до полутораста, и будет... Мне много не надо. Я не жадный. -- Ну и ничего, поспеваете?--осторожно спросил я, поправляя помятую шляпу. -- Поспеваем, -- ответил контролер. -- Только что публика, конечно, не привыкши еще к повышению производительности. Пугается быстроте. .. Давеча вот в седьмой номер вбегаю -- думали, налетчик. Крик подняли. В девятом номере столик небольшой такой сломал -- опять крики и недовольство. В соседнем доме по нечаянности счетчик сорвал -- квартирант в морду полез. Не нравится ему, видите ли, что счетчик висит неинтересно. Некрасиво, говорит. .. Ах, гражданин, до чего публика не привыкши еще! Только что в вашей квартире тихо и благородно... Шляпенция-то еще держится. . . раздавил я ее, что ли? -- Раздавили, -- деликатно сказал я, подвязывая на шляпе сломанные перья. -- Да уж эти дамские моды, -- неопределенно сказал контролер, укоризненно покачивая головой. Контролер потоптался у дверей и добавил: -- Беда с этим повышением. Всей душой рвешься, стараешься, а публика некультурная, обижается быстроте. . . Фу.. . Бежать надо. Прощайте вам. Контролер сорвался с места, ударил себя по коленям, гикнул и одним прыжком ринулся на лестницу. Производительность повышалась. ТРИ ДОКУМЕНТА Жизнь штука хитрая. Иные полагают, что в жизни все просто и ясно, но это не так. Это совсем не так, дорогие товарищи! Вот возьмем для примеру конторщика Костю Печенкина. В прошлом году, в эту пору, возвращаясь слегка под хмельком, Костя Печенкин был ограблен. С него сняли шубу, избили и после отпустили с миром. Небось, простодушный читатель подумает, что Костя Печенкин нынче опустился, ходит в рваной, летней шинелишке, без галош и кашляет от хронического бронхита. Ничуть не бывало. Нынче Костя Печенкин герой и молодец. Он ходит в новом зимнем пальто с бобровым воротником, в новых галошах на байке, и кашне у него новое в полоску. При этом Костя Печенкин любит поговорить о своем ночном приключении. И говорит не без гордости и щегольства. Мало того: говорят, что Костя Печенкин на-днях женился на Лидочке Лыткиной. И это, говорят, произошло в связи с историей. С чего бы это так Костя возвеличился? -- удивится простодушный читатель. С чего? Эх, дорогие товарищи! Костя Печенкин жить умеет -- вот с чего. Вот возьмем сейчас Костину историю, да копнем вглубь, да обернем медаль оборотной стороной! Ну-те-ка, чего получится? А вот чего: Заявление Состоя во вверенной вам канцелярии, сообщаю, что, возвращаясь вчера после трудового дня, я был остановлен каким-то социально-опасным преступником, который, подойдя ближе, велел снять зимнее с барашковым воротником пальто. Удивившись наглому требованию, я удивленно посмотрел, заявив, что при мне нет казенных денег, а если бы они и были, то я не отдал бы и лучше смерть. Тогда взбешенный неудачей преступник снова велел снимать единственное пальто. Не растерявшись и сняв пальто, я остался в одном легоньком пиджаке, каждую минуту рискуя простудиться и тем самым манкировать в дальнейшем службой. Сняв с меня еще и галоши государственной резиновой фабрики, -- и, так сказать, народное достояние, -- преступник обратился в бегство. Закричав через полчаса о помощи, я был поднят прохожим и отвезен домой. Оставшись в настоящее время совершенно раздетый вместе с моей престарелой матерью и не надеясь на бога, как на религиозный предрассудок, я обращаюсь с покорнейшей просьбой о выдаче мне из казенных сумм субсидии на предмет покупки зимнего пальто хотя бы без воротника. Конст. Печенкин. Письмо к матери Ну и ну, дорогая мамаша, чего только происходит в Петрограде -- это ужасно. В прошлом году вы писали мне, что вы нездоровы и больны, так -- как теперь ваше самочувствие? Поздравляю вас, кроме того, с прошедшими праздниками. Мне эти празднички ударили по карману. Я, дорогая мамаша, возвращаясь после службы, был остановлен и ограблен преступниками. И избит ими до бесчувствия. А один из преступников, сняв с меня галоши, ударил по лицу. Удар пришелся по рту, отчего хлынула кровь у вашего, так сказать, единоутробного сына. В настоящее времч, оставшись совершенно раздетый вместе со своей престарелой матерью и надеясь исключительно на милость и милосердие божие, я, дорогая мамаша, прошу вас прислать мне кое-что из теплого белья и нет ли еще шерстяных носков. За присланные же в прошлом году вязаные подштанники -- благодарю и спасибо. Ваш сын Конст. Печенкин. Письмо к девице Здравствуйте, дорогая и милая Лидочка! Вчера, возвращаясь после вечера, проведенного с вами, я был остановлен какой-то бандой преступников, которые с дикими криками и ревом набросились на меня с требованием снимать верхнее платье. Не растерявшись и сбросив с ноги галошу, я принялся избивать ею направо и налево, наводя буквально панику на грабителей, которые стали разбегаться как крысы. Тогда, страшно распарившись и сбросив с себя шубу, я бросился в погоню за одним из бандитов, который скрылся в каком-то переулке. Вернувшись назад, шубы уже не было. Светила луна, и мороз достигал 15 градусов. Тогда, подняв воротник пиджака, я пустился к дому, благодаря провидение за то, что вас не было со мной. Впрочем, я сумел бы защитить вашу жизнь. Дорогая Лидочка, оставшись в настоящее время совершенно раздетый вместе со своей престарелой... Впрочем, что же это я? Да, так в настоящее время сижу дома, не имея возможности выйти. Зайдите, дорогая, навестите болящего. Костя Печенкин Вот и все, дорогой читатель. А против Кости мы зла не имеем. Женится? Пожалуйста! Государству нужно новое здоровое поколение. Мы против Кости ничего не имеем и не хотим ему портить карьеры. Пусть его. Мы только хотели показать, какая в сущности жизнь хитрая штука. Эх, товарищи, трудно жить человеку на свете! НЕИЗВЕСТНЫЙ ДРУГ Жил такой человек, Петр Петрович, с супругой своей, Катериной Васильевной. Жил он на Малой Охте. И жил хорошо. Богато. Хозяйство и гардероб, и сундуки полные добра... Было у него даже два самовара. А утюгов -- и не счесть -- штук пятнадцать. Но при всем таком богатстве жил человек скучновато. Сидел на своем добре, смотрел на свою супругу и никуда не показывался. Боялся из дома выходить. Сами знаете, какое нынче вороватое времечко. Даже в кинематограф не ходил. Ну, а однажды получил Петр Петрович письмо по почте. Письмо секретное. Без подписи. Пишет кто-то: "Эх ты, -- пишет, -- старый хрен, степа -- валеный сапог. Живешь ты с молодой супругой и не видишь, чего вокруг делается. Жена-то твоя, дурень старый, крутит с одним обывателем. Как я есть твой неизвестный друг и все такое, то сообщаю: ежели ты, старый хрен, придешь в Сад Трудящихся в 7 часов вечера в субботу, 29 июля, то глазами удостоверишься, какая есть твоя супруга гулящая бабочка. Протри глаза, старый хрен. С глубоким почтением. Неизвестный друг". Прочел это письмо Петр Петрович и обомлел. Стал вспоминать, как и что. И вспомнил: получила Катерина Васильевна два письма, а от кого -- не сказала. И вообще вела себя подозрительно: к мамаше зачастила и денег требовала на мелкие расходы. "Ну, клюква!--подумал Петр Петрович.--Пригрел я змею... Но ничего, не позволю над собой насмехаться. Выслежу, морду набью, и разговор весь". В субботу, 29 июля, Петр Петрович сказался больным. Лег на диван и следит за супругой. А та -- ничего -- хозяйством занимается. Но к вечеру говорит: -- Мне, говорит, Петр Петрович, нужно к мамаше сходить. У меня, говорит, мамаша опасно захворала. И сама нос пудрой, шляпку на затылок, я пошла. Петр Петрович поскорей оделся, взял в левую руку палку, надел галоши -- и следом за женой. Пришел в Сад Трудящихся, воротничок поднял. чтоб не узнали, и ходит по дорожкам. Вдруг видит -- у фонтана супруга сидит и в даль всматривается. Подошел. -- А, -- говорит, -- здравствуйте. Любовника ожидаете? Так-с. Вам, говорит, Катерина Васильевна, морду набить мало... Та в слезы. -- Ах, -- говорит, --- Петр Петрович, Петр Петрович! не подумайте худого... Не хотела я вам говорить, но приходится... И с этими словами вынимает она из рукава письмо. А в письме, в печальных тонах, написано о том, что она, Катерина Васильевна, одна может спасти человека, который погибает и находится в жизни на краю пропасти. И этот человек умоляет притти Катерину Васильевну в Сад Трудящихся в субботу, 29 июля. Прочел письмо Петр Петрович. -- Странно, -- говорит. -- Кто же это пишет? -- Я не знаю, -- отвечает Катерина Васильевна. -- Я пожалела и пришла. -- Так-с, -- говорит Петр Петрович, -- пришла. А ежели пришла, так и сиди и не двигайся. Я, говорит, за фонтан спрячусь. Посмотрю, что за фигура. Я, говорит, намну ему бока. Спрятался Петр Петрович за фонтан и сидит. А супруга напротив -- бледная и еле дышит. Час проходит -- никого. Еще час -- опять никого. Вылезает тогда Петр Петрович из-за фонтана. -- Ну, -- говорит, -- не хнычьте, Катерина Васильевна. Тут, безусловно, кто-нибудь подшутил над нами. Идемте домой, что ли... Нагулялись.. Не ваш ли братец-подлец подшутил? Покачала головой Катерина Васильевна. -- Нет, -- говорит, -- тут что-нибудь серьезное. Может, неизвестный человек испугался вас и не подошел. Плюнул Петр Петрович, взял жену под руку и пошел. И вот приезжают супруги домой. А дома -- разгром. Сундуки и комоды разворочены, утюги раскиданы, самоваров нет -- грабеж. А на столе булавкой пришпилена записка: "Вас, чертей собачьих, иначе никаким каком из дома не вытащить. Сидят, как сычи... А костюмчики твои, старый хрен, не по росту мне. Рост у тебя, старый хрен, паршивый и низенький. Это довольно подло с твоей стороны. А супруге твоей -- наше нижайшее с кисточкой и с огурцом пятнадцать". Прочли супруги записку, охнули, сели на пол и ревут, что маленькие. АМЕРИКАНСКАЯ РЕКЛАМА Пошел тут один рабочий квартирку себе подыскать. Ходил, ходил, похудел и поседел, сердечный, но квартирку все-таки нашел. По случаю. Миленькая такая квартирка -- кухня и при ней комната. В арендованном доме. До чего обрадовался рабочий -- сказать нельзя. -- Беру, -- говорит, -- гражданин-арендатель. Считайте за мной. Арендатель говорит: -- Да, конечное, дело, берите, ладно. Платите мне шестьдесят рублей въездных и берите, ладно. Такую квартирку за такую цену у меня завсегда с руками и с ногами оторвут. Рабочий говорит: -- Нету у меня, братишка, таких бешеных денег. Нельзя ли, дядя, вообще без въездных? Ну, одним словом, не сошлись в цене. Очень расстроился от этого рабочий. Идет домой в сильных грустях и думает: "Прохвачу этого прохвоста в газете. Мыслимое ли дело такие деньги драть!" И на другой день, действительно, появилась в газете за подписью рабкора обличительная заметка. Крепко так обложили арендателя. Это, говорят, паук, а не муха. Шесть червонцев драть за такую квартирку -- это же прямо скучно. И откуда могут быть такие бешеные деньги у рабочего человека? Словом -- вот как обложили арендателя. И адрес указали. Чтоб в случае чего хвост могли накрутить ядовитому арендателю. И, батюшки-светы, чего было в тот же день на этой вышеуказанной улице! Очередь. Огромадная, то-есть, очередь образовалась. Давка. Галдеж. Все граждане стоят и в руках газеты держут. И пальцами в заметку тычут. -- Да это же, -- говорят, -- граждане, квартира! За шестьдесят рублей цельная квартира. Да мы очень слободно сто дадим в случае ежели чего. В одном месте у ворот драка чуть не случилась. Хотели уж конную милицию требовать. Да в этот момент сам гражданин арендатель в окне показался. И ручкой реверанс сделал. -- Расходись, -- кричит, -- робя! Не стой понапрасну. Сдадена квартиренка. -- За сколько сдадена то?--спросили в толпе. -- За двести сдадена. Спрос очень огромадный, нельзя, братцы, меньше. -- За двести!--ахнула толпа. -- Да мы тебе дядя, очень слободно триста бы дали. Допусти только. Арендатель с явным сожалением развел руками и отошел от окна. Толпа понуро расходилась, помахивая газетами. МЕЛКИЙ СЛУЧАЙ Конечно, случай этот мелкий, не мирового значения. Некоторые людишки очень даже свободно не поймут, в чем тут дело. Нэпман, например, у которого, может, в каждом жилетном кармане серебро гремит, тоже навряд ли разберется в этом происшествии. Зато поймет это дело простой рабочий человек, который не гребет деньги лопатой. Такой человек поймет и очень даже горячо посочувствует Василию Ивановичу. Дело в том, что Василий Иванович купил билет в театр. В день получки Вася специально зашел в театр и, чтоб зря не растратиться, купил заблаговременно билет в 16-м ряду. Человек давно мечтал провести вечер в культурном общежитии. И в силу этого целковый отдал, не моргнув глазом. Только языком чуть щелкнул, когда кассир монету загребал . А к этому спектаклю Василий Иванович очень даже серьезно готовился. Помылся, побрился, галстук привязал. Ох-ох, Василий Иванович, Василий Иванович! Чувствовало ли твое благородное сердце житейский подвох? Предвидел ли ты все мелочи жизни? Не дрогнула ли у тебя стальная рука,, привязывая галстук? Ох-ох, грустные дела, скучные дела происходят на свете! А в день спектакля Василий Иванович в очень радостно-веселом настроении пошел в театр. "Другие, -- думает, -- людишки, нет на них погибели, в пивные ходят, или в пьяном угаре морды об тумбу друг другу разбивают. А тут идешь себе в театр. С билетом. Тепло, уютно, интеллигентно. И цена за все -- рубль". Пришел Василий Иванович в театр минут за двадцать. "Пока, -- думает, -- то да се, пока разденусь да схожу оправиться, да галстук потуже привяжу -- оно в аккурат и будет". Начал наш милый товарищ Василий Иванович раздеваться, глядит на стене объявление--20 копеек с персоны за раздеванье. Екнуло у Василия Ивановича сердце. "Нету, -- думает, -- у меня таких денег. За билет, да, действительно сполна уплачено. А больше, нету. Копеек восемь, должно быть, набежит. Если,-- думает,--за эту сумму не пристрою одежу, то худо. Придется в пальто и галошах переть и на шапке сидеть". , Разделся наш сердечный друг Василий Иванович Подает одежду с галошами за барьер. -- Извини, -- говорит, -- дядя, мелких мало. Прими в руку что есть, не считая. А при вешалке, как раз наоборот, попался человек циничный. Он сразу пересчитал мелкие. -- Ты, -- говорит, -- что ж это, собачья кровь, шесть копеек мне в руку кладешь? Я, -- говорит, -- за это могу тебя галошей по морде ударить. Тут сразу между ними ссора произошла. Крик. Вешальщик орет: -- Да мне, может, за эти мелкие противно за твоими галошами ухаживать. Отойди от моей вешалки, не то я за себя не ручаюсь. Василий Иванович говорит: -- Ты, зараза, не ори на меня. Не подрывай авторитета в глазах буржуазии. Прими одежу, как есть, я тебе завтра занесу остатние. Вешальщик говорит: -- Ты меня буржуями не стращай. Я, -- говорит, -- не испугался. Отойди от моей вешалки на пушечный выстрел, арапская твоя личность. Тут, конечно, другие вешальщики начали обсуждать эпизод. Дискуссия у них поднялась, -- дескать, можно ли шесть копеек в руку совать. А время, конечно, идет. Последние зрители бегут в зал. Акт начинается. Васин вешальщик орет за своим барьером: -- Пущай, -- говорит, -- этот паразит в другой раз со своей вешалкой приходит. Пущай, -- говорит, -- сам вешает и сам сторожит. Василий Иванович чуть не заплакал от обиды. -- Ах ты, -- говорит, -- старая морда, верзила - мученик. Да я, -- говорит, -- зa эти выражения могу тебе всю бороду выдернуть. Тут Василий Иванович поскорей надел пальто, положил галоши в шапку и бросился к дверям. Бросился к дверям -- не пущают в одеже. -- Братцы, -- говорит Василий Иванович. -- милые товарищи, билет же, глядите, вот у меня в руке.. Оторвите от него корешок и пропустите. Нет, не пускают. Тут, действительно, Василий Иванович прямо зaметался. Спектакль идет. Музыка раздается. Билет в руке. И пройти нельзя. Поскорее разделся Василий Иванович. завернул одежду в узел. Ткнулся с узлом в дверь -- не дозволяют. -- Вы бы, -- говорят, -- еще перину с собой принесли. А время идет. Музыка гремит. Антракт начинается. Василий Иванович совершенно упал духом. Бросился до своего вешальщика. -- Ах ты, -- говорит, -- распродажная твоя личность! Глядите, какую харю наел, ухаживая sa нэпом Еще немного -- и произошла бы некрасивая стычка. Но, спасибо, другие вешальщики роэняли. Один старенький, наиболее добродушный вешальщик говорит Василию Ивановичу: -- Прямо, -- говорит, -- очень жалко на тебя глядеть, как ты расстраиваешься. Вешай ко мне задаром. Только, -- говорит, -- завтра, Христа ради, не позабудь принести. Василий Иванович говорит: -- Чего мне теперь вешать, раз второе действие идет. Я,-- говорит, -- все равно теперь ни хрена не пойму. Я, -- говорит, -- не привык пьесы с конца глядеть. Начал Василий Иванович продавать свой билет кому попало. С трудом продал за гривенник одному беспризорному. Плюнул в сторону своего вешальщика и вышел на улицу. БЛЕДНОЛИЦЫЕ БРАТЬЯ Идейный организм Есть еще идейные люди на белом свете. Не оскудела еще наша жизни. На праздниках я встретил одного честного борца против алкоголя. Этот человек сидел напротив меня за рождественским столом. Наружность у этого человека была угрюмая. Нос крупный, с красным отливом. "Этот, -- думаю, -- не подкачает -- самосильно наляжет на хозяйскую выпивку". И вдруг вижу, братцы мои, отставляет этот человек свои рюмки и бокалы в сторону и решительно говорит: -- Извиняюсь. Не пью. Мне, -- говорит, -- на эти стеклянные предметы смотреть худо. Я, -- говорит, -- недавно начал идейную борьбу против алкоголя. Тут начались среди гостей охи и вздохи. Дескать, такое любопытное занятие отстранять от себя на праздниках! Можно ли? Тогда, человек этот горько усмехнулся на эти реплики и начал отчитывать гостей и хозяев. Много острых и верных вещей сказал он. -- Люди, -- говорит, -- могут без этого веселиться. Довольно стыдно. Можно, -- говорит, -- заместо этого в картишки удариться и обыграть хозяина. Или, -- говорит, -- на худой конец можно погулять с хозяйкой этого дома. Но зачем же отравлять свой идейный организм такой отравой? Я, -- говорит, -- всю жизнь пил и закусывал, но теперь я стою за сухой закон. Пущай будут разные ограничения. Пущай продают полбутылки на брата. Пора за это взяться и обратить внимание. Довольно. Я с радостью глядел на этого выдающегося человека. Его добродушная супруга сидела рядом со мной. -- Муж-то, -- говорю ей, -- у вас какой идейный супруг. -- Да, --- говорит, -- такая, знаете, обида напротив праздника! Врач ему совсем не дозволил пить: "Сердце, -- говорит, -- у вас не дозволяет наклюкаться. Помереть можете". . . К концу ужина идейный супруг все же до того назюзюкался, что дважды его выносили во двор, и там он освежался. 2. Квартира В нашем доме произошла трагедия.Убийство Муж из ревности убил свою молодую фактическую супругу и ее юридическую мамашу. Не будем входить в психологию убийства, скажем одно, убийство произошло в небольшой уютной квартире -- две комнаты и кухня. Бельэтаж. Уборная. Ванна. Десять квадратных саженей. Народу собралось во двор этого дома уйма. Каждому, конечно, любопытно было узнать, кому теперь домоуправление передаст эту освободившуюся квартиру. Уже увезли убийцу. Уже убитых отправили, куда следует, -- толпа не расходилась. Завязалась небольшая потасовка. Кто-то дико орал, что это прямо кумовство передавать эту площадь близким родственникам. Лучше пускай кинут жребий -- кому достанется. И вдруг, братцы мои, стало мне грустно на сердце. Стало мне до чего обидно. Тут, можно сказать, такая трагедия и драма. с кровью и с убийством, и тут же, наряду с этим, такой мелкий коммерческий расчет. "Эх, -- думаю,-- бледнолицые мои братья!" И долго стоял у ворот. И противно мне было принимать участие в этих грубых разговорах. Тем более, что на прошлой неделе я, по случаю, получил не очень худую квартиру. Смешно же опять менять и горячиться. Я доволен. ЮМОРИСТ На-днях мне позвонили по телефону. Кто-то вежливым, мягким голосом спросил: -- Товарищ Зощенко? -- Да. -- Вот в чем дело. Мы производим опыты над усилителем. Большая просьба прочесть несколько строк из какого-нибудь вашего рассказа. У меня была неотложная срочная работа. Мне очень не хотелось отрываться от дела. Но я человек мягкий. Я уважаю, кроме того, всякие новейшие изобретения. Я прочел в телефонную трубку несколько строчек. -- Прекрасно, -- сказал вежливый голос -- Благодарю вас. Звучность изумительная. Теперь мы попросим вас послушать нашу передачу. Будьте любезны, отойдите в самый дальний угол комнаты. И слушайте. Я положил трубку на стол и отошел шагов на десять. Минуты две стоял дурак-дураком. Потом подошел. -- Ну. как? -- Ничего не слышал. -- Тогда отойдите шагов на пять и присядьте так, чтобы ваше ухо было на одной линии с трубкой. Я отошел и присел. -- Ну. как? -- Ей-богу. я решительно ничего не слышу! -- сказал я сердитым голосом. -- Тогда. -- сказал мой собеседник, смеясь, -- повесьте трубку и ложитесь спать. Человек смеялся весело, от души, захлебываясь и хрюкая в телефон. Да, действительно, я был очень взбешен. Я чуть не оторвал телефонную трубку. Еще бы -- десять минут меня дурачил какой-то прохвост. Даже заставлял приседать. Потом я успокоился. Даже усмехнулся. В чем дело? Все обстоит прекрасно. Можно записать сюжет. Можно сделать небольшой юмористический рассказ на актуальную темку -- телефонные хулиганы. Двадцать рублей я честно заработал на этом поганом деле. В каждой собачьей ерунде есть свои хорошие стороны. 4. Скупой рыцарь Год назад в одно почтенное издательское учреждение я три месяца подряд ходил за деньгами. Заведующий отделом человек был милый, симпатичный. Всякий раз он справлялся о моем драгоценном здоровье, интересовался работой. И всегда очень сочувствовал и входил в положение. Однако, денег не платил. Примерно, зайдешь к нему числа десятого. Разведет руками, грустно улыбнется. -- Ай, -- говорит, -- ну, можно ли в такие несуразные числа заходить. Десятое число! А мне, может, пятнадцатого рабочим и служащим платить. Сами посудите. Ну, сообразишь, что десятое число, действительно, несколько неудобное число для платежей, -- уйдешь. Приходишь числа двадцатого. -- Ну, что вы, -- говорит, -- делаете? Только что недавно рабочим и служащим заплатил. Ну. откуда я вам возьму? Сами посудите. Два месяца я терпеливо поднимался на пятый этаж. В начале третьего месяца я стал слегка наседать и требовать. Заведующий ерзал на стуле, грустно разводил руками, но денег не платил. Я знаю--деньги платить занятие скучное, малоприбыльное. Сплошной, можно сказать, коммерческий расход. В трубу можно свободно полететь, ежели всем платить. Однако, мне было все равно. Я с энергичной настойчивостью вел свою линию. Заведующий, видимо, начал страдать oт моих посещений. Он избегал моего взгляда. Молча разводил руками. И углублялся в свои бумаги. Однажды, когда у заведующего сидел какой-то посетитель, я начал грозить. Я сказал: -- Либо платите сейчас, либо я сам не знаю, что сейчас сделаю. В голосе моем появились истерические нотки и вообще некоторое повизгиванье. Вдруг я услышал всхлипывание. Я с испугом посмотрел на заведующего. Закрыв глаза рукой, он плакал, не стесняясь присутствия посетителя. Я мысленно обругал себя скотиной и выбежал из кабинета. Мне было ужасно стыдно и неловко. Так довести человека. Экая я чортова свинья! Ну, действительно, ну, откуда ему взять денег, если у него, может, нету? Ах, такая гнусность! Надо извиниться. Скажу: согласен ждать, сколько понадобится. Я снова пошел в кабинет. Заведующий, откинувшись на спинку кресла, тихонько смеялся. Его усы и подбородок дрожали от смеха. Я услышал, как он говорил своему собеседнику: -- Ну, что я могу сделать? Пристают, докучают. Мешают работать. Ну, откуда я всем возьму? Приходится, знаете, прибегать к этой невинной хитрости. Это действует. Они народ впечатлительный. Я подошел к столу и тяжелым голосом потребовал немедленной уплаты. Заведующий, не глядя на мое лицо, написал на моем заявлении -- уплатить завтра. Назавтра я деньги получил. Этот случай -- подлинная правда. Я давно уже перестал фантазией разбавлять свои рассказы. 5. Обезьяний язык Трудный это русский язык, дорогие граждане! Беда какой трудный! Главная причина в том, что иностранных слов в нем до чорта. Ну, взять французскую речь. Все хорошо и понятно. Кескесе, мерси, комси -- все, обратите ваше внимание, чисто французские, натуральные, понятные слова. А нy-те-ка. сунься теперь с русской фразой -- беда. Вся речъ пересыпана словами с иностранным, туманным значением. От этого затрудняется речь, нарушается дыхание и треплются нервы. Я вот на-днях слышал разговор. На собрании было. Соседи мои разговорились. Очень умный и интеллигентный разговор был, но я, человек без высшего образования, понимал ихний разговор с трудом и хлопал ушами. Началось дело с пустяков. Мой сосед, не старый еще мужчина с бородой, наклонился к своему соседу слева и вежливо спросил: -- А что, товарищ, это заседание пленарное будет, али как? ~ Пленарное, -- небрежно ответил сосед. -- Ишь ты, -- удивился первый, -- то-то я и гляжу, что такое? -- как будто оно и пленарное. -- Да уж -- будьте покойны. -- строго ответил второй. -- Сегодня сильно пленарное, и кворум такой подобрался -- только держись. -- Да ну?--спросил сосед. -- Неужели и кворум подобрался? -- Ей-богу. -- сказал второй. -- И что же он, кворум-то этот? --- Да ничего, -- ответил сосед, несколько растерявшись. -- Подобрался и все тут. -- Скажи на милость, -- с огорчением покачал головой первый сосед. -- С чего бы это он, а? Второй сосед развел руками и строго посмотрел на собеседника, потом добавил с мягкой улыбкой: -- Вот вы, товарищ, небось, не одобряете эти пленарные заседания. . . А мне как-то они ближе. Все как-то, знаете ли, выходит в них минимально по существу дня. .. Хотя я, прямо скажу, последнее время отношусь довольно перманентно к этим собраниям. Так, знаете ли, индустрия из пустого в порожнее. -- Не всегда это, -- возразил первый. -- Если, конечно, посмотреть с точки зрения. Вступить, так сказать, на точку зрения и оттеда, с точки зрения, то да -- индустрия конкретно. -- Конкретно фактически, -- строго поправил второй. -- Пожалуй, -- согласился собеседник. -- Это я гоже допущаю. Конкретно фактически. Хотя как когда... -- Всегда, -- коротко отрезал второй. -- Всегда, уважаемый товарищ. Особенно, если после речей подсекция заварится минимально. Дискуссии и крику тогда не оберешься. На трибуну взошел человек и махнул рукой. Все смолкло. Только соседи мои, несколько разгоряченные спором, не сразу замолчали. Первый сосед никак не мог помириться с тем, что подсекция заваривается минимально. Ему казалось, что подекция заваривается несколько иначе. На соседей моих зашикали. Соседи пожали плечами и смолкли. Потом первый сосед наклонился ко второму и тихо спросил: -- Это кто ж там такой вышедши. -- Это? Да это президиум вышедши. Очень острый мужчина. И оратор первейший. Завсегда остро говорит по существу дня. Оратор простер руки вперед и начал речь. И когда он произносил надменные слова с иностранным, туманным значением, соседи мои сурово кивали головами. Причем второй сосед строго поглядывал на первого, желая показать, что он все все же был прав в только что законченном споре. Трудно, товарищи, говорить по-русски! КАТОРГА То-есть каторжный труд -- велосипеды теперь иметь. Действительно верно, громадное через них удовольствие, физическое развлечение и все такое. На собак, опять же можно наехать. Или куренка попугать. Но только, несмотря на это, от велосипеда я отказываюсь. Я тяжко захворал через свою машину, через свой этот аппарат. Я надорвался. И теперь лечусь амбулаторно. Грыжа у меня открылась. Я теперь, может быть, инвалид. Собственная машина меня уела. Действительно, положение такое -- на две минуты машину невозможно без себя оставить -- упрут. Ну, и приходилось в силу этого машину на себе носить в свободное от катанья время. На плечах. Бывало, в магазин с машиной заходишь -- публику за прилавок колесьями загоняешь. Или к знакомым в разные этажи поднимаешься. По делам. Или к родственникам. Да и у родственников тоже сидишь -- за руль держишься. Мало ли какое настроение у родственников. Я не знаю. В чужую личность не влезешь. Отвертят ааднее колесо или внутреннюю шину вынут. А после скажут: так и было. В общем, тяжело приходилось. Неизвестно даже, кто на ком больше ездил. Я на велосипеде или он на мне. Конечно, некоторые довоенные велосипедисты пробовали оставлять на улице велосипеды. Замыкали на все запоры. Однако, не достигало -- угоняли. Ну, и приходилось считаться с мировоззрением остальных граждан. Приходилось носить машину на себе. Конечно, человеку со здоровой психикой не составляет труда понести на себе машину. Но тут обстоятельства для меня сложились неаккуратно. А понадобился мне в срочном порядке целковый. На пропой души. "Надо, -- думаю, -- где-нибудь забодать". Благо машина есть -- сел и поехал. Заехал к одному приятелю -- дома нету. Заехал к другому -- денег дома нету, а приятель дома. А один приятель хотя проживает в третьем этаже, зато другой в седьмом. Туда и назад с машиной смотался -- и язык высунул. После того поехал к родственнице. На Симбирскую улицу. К родной тетке. А она, зануда, на шестом этаже живет. Поднялся со своим аппаратом на шестой этаж. Смотрю, на дверях записка. Дескать, приду через полчаса. "Шляется, -- думаю, -- старая кочерыжка". Ужасно я расстроился и сгоряча вниз сошел. Мне бы с машиной наверху обождать, а я сошел от расстройства чувств. Стал внизу тетку ждать. Вскоре она приходит и обижается на меня, зачем я с ней наверх итти не хочу. -- У меня, -- говорит, -- с собою около гривенника. Остальные деньги на квартире. Взял я машину на плечо, пошел за теткой. И чувствую, икота поднимается, и язык наружу вылезает. Однако, дошел. Получил деньги сполна. Пошамал для подкрепления организма. Накачал шину и вниз сошел. Только дошел донизу -- гляжу, парадная дверь закрыта. У них в семь часов закрывается. Ничего я тогда не сказал, только ужасно заскрипел зубами, надел на себя велосипед и стал опять подниматься. Сколько времени я поднимался -- не помню. Шел, прямо, как сквозь сон. Начала меня тетка выпущать с черного хода. Сама, зануда, смеется. -- Ты бы, -- говорит, -- машину наверху оставлял, если внизу боишься. После перестала смеяться -- видит ужасная бледность разлилась по моему лицу. А я, действительно, держусь за руль и качаюсь. Однако, вышел на улицу. Но ехать от слабости не мог. А теперь обнаружились последствия -- хвораю через эту каторгу. Утешаюсь только тем, что мотоциклистам еще хуже. Вот, небось, переживают! И хорошо еще,, что у нас небоскребов не удосужились построить. Сколько бы народу полегло! ВСТРЕЧА Скажу вам откровенно: я очень люблю людей. Другие, знаете ли, на собак растрачивают свои симпатии. Купают их и на цепочках водят. А мне как-то человек милее. Однако, не могу соврать: при всей своей горячей любви не видел бескорыстных людей. Один-было парнишка светлой личностью промелькнул в моей жизни. Да и то сейчас насчет него нахожусь в тяжелом раздумье. Не могу решить, чего он тогда думал. Пес его знает -- какие у него были мысли, когда он делал свое ескорыстное дело. А шел я, знаете, из Ялты в Алупку. Пешком. По шоссе. Я в этом году в Крыму был. В доме отдыха. Так иду я пешком. Любуюсь крымской природой. Налево, конечно, синее море. Корабли плавают. Направо -- чертовские горы. Орлы порхают. Красота, можно сказать, неземная. Одно худо -- невозможно жарко. Через эту жару даже красота на ум нейдет. Оторачиваешься от панорамы. И пыль на зубах скрипит. Семь верст прошел и язык высунул. А до Алупки еще чорт знает сколько. Может, верст десять. Прямо не рад, что и вышел. Прошел еще версту. Запарился. Присел на дорогу. Сижу. Отдыхаю. И вижу -- позади меня человек идет. Шагов, может, за пятьсот. А кругом, конечно, пустынно. Ни души. Орлы летают. Худого я тогда ничего не подумал. Но все-таки при всей своей любви к людям не люблю с ними встречаться в пустынном месте. Мало ли чего бывает. Соблазну много. Встал и пошел. Немного прошел, обернулся -- идет человек за мной. Тогда я пошел быстрее, -- он как будто бы тоже поднажал. Иду, на крымскую природу не гляжу. Только бы, думаю, живьем до Алупки дойти. Оборачиваюсь. Гляжу -- он рукой мне машет. Я ему тоже махнул рукой. Дескать, отстань, сделай милость. Слышу, кричит чего-то. Вот, думаю, сволочь, привязался! Ходко пошел вперед. Слышу опять кричит. И бежит сзади меня. Несмотря на усталось, я тоже побежал. Пробежал немного -- задыхаюсь. Слышу кричит: -- Стой! Стой! Товарищ! Прислонился я к скале. Стою. Подбегает до меня небогато одетый человек. В сандалиях. И заместо рубашки -- сетка. -- Чего вам, говорю, надо? Ничего, говорит не надо. А вижу -- не туда идете. Вы в Алупку? -- В Алупку. -- Тогда, говорит, вам по шаше не надо. По шаше громадный крюк даете. Туристы тут завсегда путаются. А тут по тропке надо итти. Версты четыре выгоды. И тени много. -- Да нет, говорю, мерси-спасибо. Я уж по шоссе пойду. -- Ну, говорит, как хотите. А я по тропинке. Повернулся и пошел назад. После говорит: -- Нет ли папироски, товарищ? Курить охота. Дал я ему папироску. И сразу как-то мы с ним познакомились и подружились. И пошли вместе. По тропинке. Очень симпатичный человек оказался. Пищевик. Всю дорогу он надо мной смеялся. -- Прямо, говорит, тяжело было на вас глядеть. Идет не туда. Дай, думаю, скажу. А вы бежите. Чего-ж вы бежали? -- Да, говорю, чего не пробежать. Незаметно, по тенистой тропинке пришли мы В Алупку и здесь распрощались. Весь цельный вечер я думал насчет этого пищевика. Человек бежал, задыхался, сандалии трепал. И для чего? Чтобы сказать куда мнe надо итти. Это было очень благородно с его стороны. Я теперь, вернувшись в Ленинград, думаю: пес его знает, а может, ему курить сильно захотелось? Может, он хотел папироску у меня стрельнуть. Вот и бежал. Или, может, итти ему было скучно-- попутчика искал. Так и не знаю. ПОСЛЕДНЕЕ РОЖДЕСТВО Давненько я не праздновал Рождества. В последний раз это было лет семь назад. Перед самым Рождеством выехал я к своим родным в Петроград. Мне не повезло: на какой-то пустяковой станции пришлось ночевать. Поезд опаздывал часов на двенадцать. А станция была действительно пустяковая -- не было даже буфета. Сторож, впрочем, хвалился, что буфет "обнакновенно есть, но покеда", по случаю праздников -- нет. Утешение было среднее. На этой станции нас, горемычных путников, было человек двенадцать. Тут был и какой-то купец-рыбник с бородой, два студента, и какая-то женщина в старомодной ротонде, с двумя чемоданами, и прочий неизвестный мне люд. Все покорно сидели за столом в маленькой зальце, и только в купце бушевала злоба. Он вскакивал из-за стола, бежал в дежурную, и нам было слышно, как голос его злобно повизгивал и повышался. Кто-то из начальства отвечал спокойно: -- Не могу знать... В восемь утра... Не раньше. Среди пассажиров был еще очень опрятного вида старичок в шубке и в высокой меховой шапке. Сначала старичок, добродушно посмеиваясь, утешал пассажиров, ласково глядя им в глаза, потом принялся подпевать тихим козлиным тенорком: "Рождество твое, Христе боже наш". Это был старичок совершенно набожного вида. Добродушие и кротость были заметны во всяком его движении. Он сидел на стуле и, покачиваясь в такт, пел "Рождество твое". Но вдруг сорвался со стула и исчез со станции... Через несколько минут он вернулся, держа в руке еловый сучок. -- Вот!--сказал старичок с восторгом, подходя к столу. -- Вот, милостивые государи, и у нас елка. И старичок принялся втыкать елку в графин, тихо подпевая: "Рождество твое, Христе боже наш". -- Вот, милостивые государи, -- снова сказал старичок, несколько отходя от стола и любуясь своей работой. -- В этот торжественный день, по чьим-то грехам, вынуждены мы тут сидеть яко благ, яко наг... Пассажиры с неудовольствием и раздражением смотрели на суетливую фигурку старика. -- Да, -- продолжал старичок, -- по чьим-то грехам. .. Православные христиане, этот торжественный день мы, конечно, привыкли проводить среди своих друзей и приятелей. Мы привыкли смотреть, как наши маленькие детки прыгают в неописуемом восторге вокруг рождественской елки... Нам нравится, милостивые государи, по человеческим слабостям, откушать в этот день и ветчинки с зеленым горошком, и кружок-другой колбасы, и ломтик гуся, и рюмашечку чего-нибудь этого. ..[Author ID1: at Tue Dec 13 14:20:00 2005 ] -- Тьфу! -- сказал рыботорговец, с омерзением глядя на старичка. Пассажиры задвигались на стульях. -- Да, милостивые государи, -- продолжал старичок тончайшим голосом, -- привыкли мы проводить этот день в торжестве, но если нет, то не пойдешь против бога.. . Говорят, тут неподалеку существует церковка... Пойду я туда. .. Пойду, милостивые государи, пролью слезу и поставлю свечечку. .. -- Послушайте, -- сказал торговец, -- а может, тут чем разжиться можно? Может, в самом деле, тут этово... ветчинки раздобыть можно? Ежели расспросить. -- Полагаю, что можно, -- сказал старичок, -- за деньги, милостивые государи, все можно. Ежели собраться... Купец вынул бумажник и, хлопнув об стол, стал отсчитывать. Пассажиры с радостью заворочались на стульях, вытаскивая свои деньги. .. Через несколько минут, подсчитав собранные деньги, старичок с восторгом объявил, что хватит за глаза и на еду и на питье и на прочее. -- Только вы недолго, -- сказал торговец. -- Поставлю свечечку, -- сказал старичок, -- пролью слезу, расспрошу у православных христиан, где купить, и назад... За кого, милостивые государи, поставить свечечку? -- Поставьте за меня, -- сказала женщина в ротонде, роясь в кошельке и протягивая деньги. Денег от нее старичок не взял. -- Нет, сударыня, -- сказал он, -- позвольте уж мне из своих скромных средств сделать христианское дело. За кого еще? -- Ну и за меня тогда, -- сказал купец, пряча свой бумажник. Старичок кивнул головой и вышел. "Рождество твое, Христе боже наш", -- услышали мы его голос. -- Какой божественный старичок!--сказал торговец. -- Удивительный старичок, -- поддержал кто-то. И пассажиры с восторгом стали рассуждать о старичке. Прошел час. Потом два. Потом часы пробили пять. Старичок не шел. В семь часов утра его тоже не было. Половина восьмого -- подали поезд, и пассажиры бросились занимать места. Поезд тронулся. Было еще темновато. Вдруг мне показалось, что за углом станции мелкнула знакомая фигура старичка. Я бросился к окну. Старичок скрылся. Я вышел на площадку -- и вдруг явственно услышал знакомый козлиный тенорок: "Рождество твое, Христе боже наш". Это было мое последнее Рождество. Сейчас к религии я отношусь как-то скептически. ЧЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН (Письмо в милицию) Состоя, конешно, на платформе, сообщаю, что квартира No 10 подозрительна в смысле самогона, который, вероятно, варит гражданка Гусева и дерет окромя того с трудящихся три шкуры. А когда, например, нетути денег или вообще нехватка хушь бы одной копейки, то в долг нипочем не доверяет. и еще, не считаясь, что ты есть свободный обыватель, пихают в спину. А еще сообщаю, как я есть честный гражданин, что квартира No 3 тоже, без сомнения, подозрительна по самогону, в каковой вкладывают для скусу, что ли, опенки, или, может быть, пельсннные корки, отчего блюешь сверх нормы. А в долг, конешно, тоже не доверяют. Хушь плачь! А сама вредная гражданка заставляет ждать потребителя на кухне и в помещение, чисто ли варят, не впущает. А в кухне ихняя собачонка, системы пудель, набрасывается на потребителя и рвет ноги, та пудель, холера ей в бок, и мене ухватила за оги. А когда я размахнулся посудой, чтоб эту пудель, конешно, ударить, то хозяйка тую посуду вырвала у меня из рук и кричит: -- На, -- говорит, -- идол, обратно деньги. Не будет тебе товару, ежели ты бессловесную животную посудой мучаешь. А я, если на то пошло, эту пудель не мучил, а размахивался посудой. -- Что вы, -- говорю, -- вредная гражданка! Я, говорю, не трогал вашу пудель. Возьмите свои слова обратно. Я говорю: недопустимо, чтоб пудель рвал ноги. А гражданка выкинула мне деньги взад, каковые и упали у плите. Деньги лежат у плите, а ихняя пудель насуслила их и не подпущает. Хушь плачь. Тогда я, действительно, не отрицаю, пихнул животную ногой и схватил деньги, среди каковых один рубль насуслин и противно взять в руки, а с другого объеден номер, и госбанк не принимает. Хушь плачь. Тогда я обратно, не отрицаю, пихнул пудель в грудку и поскорее вышел. А теперича эта вредная гражданка меня в квартиру к себе не впущает, и дверь все время, и когда ни сунься, на цепке содержит. И еще, стерва, плюется через отверстие, если я, например, подошедши. А когда я на плевки ихние размахнулся, чтоб тоже по роже съездить или по чем попало, то она, с перепугу, что ли, дверь поскорее хлопнула и руку мне прищемила по локоть. Я ору благим матом и кручусь перед дверью, а ихняя пудель заливается изнутре. Даже до слез обидно. О чем имею врачебную записку, и, окромя того, кровь и теперя текеть, если, например, ежедневно сдирать болячки. А еще, окромя этих подозрительных квартир, сообщаю, что трактир "Веселая Долина" тоже, без сомнения, подозрителен. Там меня ударили по морде и запятили в угол. -- Плати, -- говорят, -- собачье жало, за разбитую стопку. А я ихнюю стопку не бил, и, вообще, очень-то нужно мне бить ихние стопки. -- Я, -- говорю, -- не бил стопку. Допустите, говорю, докушать бутерброть, граждане. А они меня тащат и тащат и к бутербротю не подпущают. Дотащили до дверей и кинули. А бутерброть лежит на столе. Хушь плачь. А еще, как честный гражданин, сообщаю, что девица Варька Петрова есть подозрительная и гулящая. А когда я к Варьке подошедши, так она мной гнушается. Каковых вышеуказанных лиц можете арестовать или как хотите. Теперича еще сообщаю, что заявление мной проверено, как я есть на платформе и против долой дурман, хоша и уволен по сокращению за правду. А еще прошу, чтоб трактир "Веселую Долину" пока чтоб не закрывали. Как я есть еще больной и не могу двинуться. А вскоре, без сомнения, поправлюсь и двинусь. Бутерброть тоже денег стоит. ВОР Был Васька Тяпкин по профессии карманник В трамваях все больше орудовал. А только не завидуйте ему, читатель, -- ничего не стоящая это профессия. В один карман влезешь-- дерьмо -- зажигалка, может быть; в другой влезешь -- опять дерьмо -- платок или, например, папирос десяток или, скажем еще того чище -- счет за электрическую энергию. Так, баловство, а не профессия. А которые поценнее вещи - бумажник там или часы, что ли -- дудки. Неизвестно, где нынче содержат пассажиры это. А и подлый же до чего народ пошел! Гляди в оба, как бы из твоего кармана чего не стырили. И стырят. Очень просто. На кондукторшину сумку, скажем, засмотрелся -- и баста -- стырили уж. Елки-палки.,. Ну, а что касается ценностей, то не иначе, как пассажиры по подлости своей на груди их носят или на животе, что ли. Места эти, между прочим, нежные, щекотки нипочем не выносят. Пальцем едва колупнешь -- крики: ограбили, дескать. Смотреть противно. Эх, ничего не стоящая профессия! Оптик один полупочтенный из налетчиков посоветовал Ваське Тяпкину от чистого сердца переменить профессию. Переменить, то-есть, специальность. -- Время, -- говорит, -- нынче летнее. Поезжай-ка, говорит, братишка, в дачные окрестности. Облюбуй какую-нибудь дачу и крой после. И, между прочим, воздухом дыши. Ваш брат тоже туберкулезом захворать может. Очень просто. "Это верно, -- подумал Васька, -- работаешь ровно слон, а ни тебе спасибо, ни тебе благодарности. Поеду-ка я и в самом деле в дачные окрестности. Воздух все-таки, и работа иная. Да и запарился я -- туберкулезом захворать можно". Так Васька и сделал. Поехал в Парголово. Походил по шоссе, походил по улицам -- воздух, действительно, великолепный, дачный, слов нет, а разжиться нечем. И жрать к тому же на воздухе приспичило, только давай, давай -- будто дыра в пузе -- съел, а еще просится. Стал Васька дачу облюбовывать. Видит, стоит одна дача жилая и на взгляд превосходная. На заборе заявление: медик Корюшкин, по женским болезням. "Ежели медик, -- думает Васька, -- тем лучше. Медики эти завсегда серебро в буфете держат". На сегодня залег Васька в кусты, что у медика в саду за клумбами, стал следить, что вокруг делается. А делается: нянька в сад с пятилетним буржуйчиком гулять вышла. Нянька гуляет на припеке, а парнишка по саду мечется, в игры играет. Игр этих у него до дьявола: куклы, маховички разные заводные, паровозики.. . А одна игра совсем любопытная -- волчок, что ли. Заводом заведешь ого -- гудит это ужасно как, и сам по земле, что карусель, крутится. И до того Ваську эта игра заинтриговала, что едва он из кустов не выпал. Сдержался только. "Неполным заводом, -- думает, -- они, идолы, крутят. Ежели бы полным заводом, --вот понес бы шибко". А нянька распарилась на припеке, лень ей, видите ли, крутить. -- Крути, крути сполна, -- шепчет про себя Васька. -- Крути, дура такая... Сук тебе в нос. .. Ушла нянька с парнишкой. Вышел и Васька из кустов. Пошел во двор, посмотрел, что и как. Каждую мелочь знать все-таки нужно: где труба, а где. вообще, и кухня. После в кухню заявился. Услуги свои предложил. Отказали. -- Катись,-- говорят, -- сопрешь еще что. По роже видно. А ведь верно: угадали, елки-палки, -- спер Васька топор на обратном ходу. Ну, да не говори под руку.. . На завтра Васька опять в кусты. Лежит, соображает, как начать. "Лезть надо, -- думает, -- в окно. В столовую. Ежели окно на сегодня закрыто -- не беда. Обожду. Завтра, может быть, забудут закрыть. Надо мной не каплет". Всякую ночь подходил Васька к дому, трогал окно -- не поддастся ли. Через неделю поддалось -- закрыть забыли. Скинул Ваеька пиджачок для легкости, успокоил в животе бурчанье и полез. "Налево, -- думает, -- стол, направо буфет. Серебро в буфете". Влез Васька в комнату -- темно. Ночь хотя и светлая, а в чужих аппартаментах трудно разобраться. Пошарил Васька руками -- буфет, что ли. Открыл ящик. Пустяки в ящике -- дерьмо -- игрушки детские. Тьфу ты, бес. Действительно: куклы, маховички... "Эх, елки-палки! -- подумал Васька. -- Не туда, честное слово, залез. Не иначе, как в детскую комнату я залез. Елки-палки". Руки опустил даже Васька. Хотел было в соседнюю комнату итти -- страшно. С расположения сбился. К медику еще влезешь -- ланцетом по привычке чикнет. "Эх, -- думает, -- елки-палки. Соберу хоть игрушки. Игрушки, между прочим, тоже денег стоят". Стал Васька выкладывать из ящика игрушки -- волчок в руки попал. Тот самый, что в саду пускали давеча. Улыбнулся Васька. "Тот самый, -- думает, -- пущу, ей-богу, после. Обязательно. Заведу на полный ход. А сейчас поторопиться нужно, товарищи". Стал Васька торопиться, рассыпал что-то, зазвенело на полу. Только смотрит -- на кровати парнишка зашевелился. Встал. Пошел к нему босенький. Оробел сначала Васька. -- Спи! -- сказал. Спи, елки-палки. -- Не трогай!--закричал мальчик.-- Не трогай игрушки. "Ах, ты, -- думает Васька, -- засыпаться так можно". А мальчик орет, плакать начинает. -- Спи, шибздик! -- сказал Васька. -- Раздавлю, как вошку. -- Не трогай. Мои игрушки... -- Врешь, -- сказал Васька, пихая в мешок игрушки, -- были это, точно, твои, а теперь ищи-свищи. .. -- Чего? -- Ищи, говорю, свищи. Выкинул Васька мешок за окно и сам прыгнул. Да неловко прыгнул -- грудь зашиб. "Эх, -- подумал, -- елки-палки, так и туберкулезом захворать можно". Присел Васька на клумбу, потер грудь, отдышался. "Бежать, -- думает, -- скорее нужно". Вскинул мешок на плечи, хотел бежать, про волчок вдруг вспомнил. -- Стоп! -- сказал Васька. -- Где волчок? Не забыл ли я волчок? Елки-палки. Пощупал мешок -- здесь. Вынул Васька волчок. Пустить охота, не терпится. "А ну, -- думает, -- попробую, заведу". Закрутил он на полный ход, пустил. Гудит полчок, качается. Засмеялся Васька. Прилег на земь от смеха. "Вот, -- думает, -- когда полным ходом дует. Елки-палки". Еще не докрутился волчок, как закричали вдруг в доме: -- Вор.. . Держи вора! Вскочил Васька, хотел бежать -- бяк по голове кто-то. Да не шибко ударили. Неопытно. Рухнул хотя Васька на землю, но вскочил после. "Палкой, -- думает, -- ударили, что ли. Палкой, наверное, или смоляной веревкой". Побежал Васька, закрывши рукой голову. Пробежал версту, вспомнил: пиджак забыл. Чуть не заплакал с досады Васька. Присел в канаву. "Эх, -- думает, -- елки-палки. Переменить профессию надо. Ничего не стоящая профессия, хуже первой. Последнего, скажем, пиджачка лишился. Поступлю-ка я в налетчики. Елки-палки". И пошел Васька в город. ГРИШКА ЖИГАН Поймали Гришку Жигана на базаре, когда он Старостину лошадь купчику уторговывал. Ходил Гришка вокруг лошади и купцу подмигивал. -- Конь-то каков, господин купчик! Королевский конь. Лучше бы мне с голоду околеть, чем такого коня запродать. Ей-богу, моя правда. Ну, а тут вижу -- человек хороший. Хорошему человеку и продать не стыдно. Особенно если купчику благородному. Купец смотрел на Гришкину лошадь недоверчизо. Лошадь была мужицкая -- росту маленького и сама пузатая. -- А зубы-то... Зубы-то, господин купчик, каковы! Ведь это же, взгляните, королевские зубы. Гришка приседал на корячки, ходил вокруг лошади без всякой на то нужды, даже наземь ложился под брюхо лошади. И хвалил брюхо. А купчик медлил и спрашивал: -- Ну, а она, боже сохрани, не краденая? -- Краденая?--обижался Гришка. -- Эта-то лошадь краденая? У краденой лошади, господин купчик, взор не такой. Краденая лошадь завсегда глазом косит. А тут, обратите внимание, какой взор. Чистый, королевский взор. И масть у ней королевская. -- Да ты много не рассусоливай, -- сказал купчих. -- Ежели она есть краденая, так ты мне и скажи: краденая, мол, лошадь. А то ходит тут, говорят -- вор и конокрад, Гришка Жиган. .. Так уж не ты ли это и будешь. А? Как звать-то тебя? -- Это меня-то? Гришей меня зовут. Это точно. Да только, господин купчик, я воровством имя такое позорить не буду. На это я никогда не соглашусь. .. А зовут, да, Гришей зовут. Могу и пачпорт вам показать... Ну, что же, берете коня-то? Королевский конь. Ей-богу, моя правда. А в это время мужички со старостой во главе подошли к базару. -- Вот он, -- тонко завыл староста, -- вот он, собачий хвост, вор и конокрад -- Гришка Жиган. Бейте его, людишки добрые! Стоит Гришка и бежать не думает, только лицом слегка посерел. Знает, бежать нельзя. Поймают и сразу бить будут. А сгоряча бьют до смерти. Опешили мужики. Как же так -- вор, а не бежит и даже из рук не рвется. Потоптались на месте, насели на Гришку и руки ему вожжей скрутили. А в городе бить человека неловко. -- Волоките его за город, -- сказал староста, -- покажем ему вору, сукиному сыну, как чужих коней уворовывать. Повели Гришку за город. Прошли с полверсты. -- Буде! -- остановился Фома Хромой. И пиджак скинул. -- Начнем, братишки. Видит Гришка, дело его плохое: бить сейчас будут. А вора-конокрада бьют мужички до смерти -- такой закон. -- Братцы, -- сказал Гришка, -- а чья земля эта будет? Земля-то ведь эта казенная будет. Нельзя здесь меня бить. Такого и закону нет, чтоб на казенной земле человека били. К вам до суда дело, и мне вред. Староста согласился. -- Это он верно. Затаскает судья, если, например, до смерти убьем человека. Волокнем его, братишки, на село. Там и концы в воду. Повели Гришку на село. -- Братцы, -- тихо спросил Гришка, -- за что бить-то будете? Под суд меня вора и конокрада надобно. Суд дело разберет. Да только каждый суд оправдает меня. Любой суд на лошадь взглянет и оправдает. Скверная лошаденка, шут с ней совсем. От нее и радости-то никакой нет. -- Да что ж это он, -- удивился староста, -- что ж это он, православные, лошадь-то мою хает? Этакая чудная лошадь, а он хает... Ты что ж это, хвост собачий, лошадь мою хаешь? -- Eй-богу, моя правда, -- сказал Гришка. -- Поступь у ней, посмотрите, какая. На такую лошадь и сесть противно. Как на нее только сядешь -- она, дура такая, задом крутит. Шут ее знает почему, но крутит задом. От нее и болезни могут произойти: грыжа, например, болезнь... От села до базара четыре версты, всякий знает, а у меня пот градом -- измучила совсем чертова анафема. Так и крутит задом, так и крутит... Да я вам даже показать могу... Фома Хромой подошел к Гришке и ударил его. -- Чего зубы-то заговариваешъ, сука старая. Если ты есть вор, так и веди себя правильно. Не заговаривай. Повели Гришку дальше. Уже и село близко -- церковь видна. -- Братцы, -- смиренно сказал Гришка, -- а. братцы... А ведь бить-то меня зря будете. Все равно скоро конец свету. Мужики шли молча. -- Вот что, -- опять напал Гришка,--ходит тут такой юродивый блажененький Иванушка-братец. .. Не я, а он эти слова говорит. "Да, -- говорит, -- будет в этих местах великое землетрясение и огненный вихорь". -- Да ну?--тихо удивился Фома Хромой.-- Врешь? -- Ей-богу, моя правда. Да что мне теперь скрывать? Мне и скрывать теперь нечего. Он и число назначил. Какое у нас число сегодня? -- Осьмое число, -- ответили мужики. -- Осьмое. Правильно. Ну, а тут на девятое назначено. Завтра, значит, и будет. В полдень пожелтеет небо, настанет вихорь, и град падет на землю, и град сей будет крупнейший, с яйцо с куриное и даже больше... И будет бить этот град все насквозь. И человека, и скот домашний -- корову, например, или курицу... -- И железо?--спросил староста.--Крыша у меня если, скажем, железная? -- Драгоценные есть ваши слова, -- сказал Гришка, -- и железо. Мужики остановились. -- Ну, а попа, -- спросил кто-то, -- может ли, например, поп уцелеть? -- Нет, -- ответил Гришка, -- и поп не может уцелеть... -- А ведь это верно, -- раздумчиво сказал Фома Хромой, -- ходила тут схимонашенка такая... Подтверждала эти слова. Только про град-то это он врет. Про град она ничего не говорила. А землетрясение -- это верно. И вихорь огненный. -- Ну, а что же, -- спросили мужики Гришку, -- что же такое делать, если, например, кто спастись хочет? .. -- Да врет он, -- вдруг закричал староста. -- Врет ведь, собачий хвост. Зубы дуракам заговаривает. Бейте его, людишки добрые! Мужички не двигались. -- Нельзя бить, -- строго сказал Фома Хромой. -- Обождать нужно. Обождем до завтра, братишки. Убить человека завсегда не поздно... Только про град-то он врет, собачий хвост. Ничего схимонашенка про такое не говорила. -- Безусловно врет, -- сказал староста, -- ей-богу, врет. И про железо врет. -- Так завтра что ли, Гриша, обещаешь ты? -- спросил Фома Хромой. -- Завтра. Пожелтеет в полдень небо, настанет вихорь, и град падет на землю, и град сей... -- Ладно, -- сказали мужички, -- обождем до завтрева. Развязали Гришке руки и повели в село. А в селе заперли Гришку на старостином дворе в амбаре и караульщика приставили. К вечеру все село знало о страшном пророчестве. Приходили бабы на Старостин двор с хлебом и с яйцами, кланялись Гришке и плакали. А у Фомы Хромого народу собралось множество. Сидел Фома Хромой на лавке и говорил такое: -- Если б не эта схимонашенка, да я бы первый сказал, врет он, собачий хвост. Ну, а тут, схимонашенка. .. У кого еще была схимонашенка? -- У меня, Фома Васильич, была. У меня и есть, -- сказала баба простоволосая, -- к вечеру сижу я преспокойно... Стучит ктой-то... -- Да, -- перебил Фома Хромой, -- небо пожелтеет, настанет вихорь... Назавтра мужички в поле не вышли. А день был ясный. Ходили мужички по селу, на Старостин двор заходили и пересмеивались. -- Сидит еще пророк-то? -- Сидит. -- Соврал, собачий хвост. Как пить дать, соврал. А ведь каково складно вышло. Ах ты, дуй его горой! Такого и бить-то жалко. И только Фома Хромой не смеялся. Ходил Фома Хромой в одиночку, хмурился, выходил в поле и смотрел на небо. А небо было ясное. В полдень услышали крик на селе. Кричал Фома Хромой. -- Туча! И точно. Из-за казенного лесу низко шла туча. Была эта туча небольшая и серая. И ветер гнал ее быстро. Все село высыпало на зады и в поля. И дивится. -- Да, туча. Но не пожелтело небо и вихорь не настал -- прошла туча над селом быстро и скрылась. День был ясный. Бросились мужички на Старостин двор. Хвать -- похвать -- амбар открыт, а Гришки нету. Исчез Гришка. А вместе с Гришкой исчез и конь старостин королевской масти. 1921 ЛИТЕРАТОР Я первый раз в жизни видел такого писателя. Он был еле грамотный. Читал он, правда, ничего себе, сносно. Хотя на некоторых длинных словах затруднялся. И буквы некоторые ему, видимо, были в диковинку. Зато писал он до того худо, что в первый момент я даже растерялся, когда посмотрел на его рукопись. Это было чорт знает что такое. Что-то вообще было нацарапано на бумаге, но что именно-- разобрать было трудно. Я просто обомлел, даже испугался, когда он заявил, что эта рукопись -- юмористический рассказ. В рукописи было десятка два еле понятных фраз и выражений. Ей-богу, такого писателя мне не приходилось больше видеть! А главное, от него почему-то сильно разило скипидаром. Запах был до того острый, что просто можно было потерять сознание, если подольше посидеть с таким человеком. Он, видимо, и сам сознавал всю остроту своего запаха. И, входя в комнату, он просил разренения слегка приоткрыть форточку. --- Слушайте, товарищ,--сказал я ему, возвращая рукопись, -- да, может, вы спутали? Может, вы вовсе, как бы сказать, не писатель? -- Зачем же путать, -- уныло сказал он. -- Известно -- писатель. Беллетрист. Он заходил ко мне несколько раз. И всякий раз приносил страницы две-три чорт знает какой ерунды. Я несколько попривык к его куриному почерку и стал более внимательно читать. Нет, это была совершеннейшая галиматья. Это была просто неслыханная чушь. Это был какой-то лепет дефективного переростка! С некоторым испугом отдавал я ему обратно рукописи. Я боялся, как бы он меня не убил за возврат. Уж очень он был мрачный. И усы у него были длинные, разбойничьи. Однако, он довольно терпимо относился к возврату. -- Значит, для журнала не годится?--спрашивал он. -- Печатать нельзя? -- М-да, -- говорил я, -- навряд ли можно. Он довольно равнодушно пожимал плечами и неясно говорил: -- Надо, конечно, расстараться. И уходил. Всего он заходил ко мне четыре раза. В последний раз он припер с собой довольно объемистую рукопись -- страниц на двадцать. Я тут же, при нем, прочел и просто побледнел от злости. -- Это, -- говорю товарищ, ну, прямо ни к чортовой матери не годится. Надо же, наконец, понять. Не только печатать -- читать совестно. Возьмите обратно. И не приходите больше. Он строго посмотрел на меня и сказал: -- Дайте тогда расписку. -- Какую расписку? -- Да что не приняли? -- Да на что, -- говорю, тебе, чудак-человек, расписка? -- Да так, -- говорит, -- все-таки. Я посмеялся, но расписку дал. Написал, что произведения писателя такого-то не подходят для печати за малограмотностью. Он поблагодарил меня и ушел со своей распиской. Дня через три он снова прибежал ко мне. Он был несколько не в себе. Он протянул назад свою расписку и сказал: -- Надо на бланке и чтоб печать. Нельзя такие расписки выдавать. Тут я припер этого человека к стене. Я просто велел объяснить, на кой дьявол ему нужна расписка. Я ему сказал, что я человек частный и сам никаких печатей на руках не имею. Тогда, несколько путаясь и сморкаясь в свою толстовку, он объяснил. -- Что ж, -- сказал он, -- человек я, конечно, не богатый. Гуталин делаю. Производство, конечно, маленькое -- только что кормиться. И если, -- говорит, -- меня нало