ы добираться, отчего он такой. Ехал как-то Юрка на розвальнях из соседней деревни. За-свинцовели на небе тучи, закрутился снег с ветром. Юрке предоставить бы лошади самой найти дорогу домой, но он,-- городской человек,-- стал править сквозь вьюгу, сбился на цельный снег и начал плутать. Уже в сумерках наткнулся на жердяную изгородь, за нею темным стогом высилась крестьянская рига. Разобрав жерди, подъехал к избе с огоньком в окнах, стал стучаться, попросил приюта. -- Какая деревня? -- Полканово. -- До Одинцовки далеко? -- Эва! Осьмнадцать верст. -- Во куда заехал! Ну, товарищ, приюти. Сбился с дороги, закоченел. -- Зайди, зайди, чего ж там! Нестарый мужик с бритым лицом ввел Юрку в избу. Горница была полна народа. Сразу стало Юрке уютно и все близко: в красном углу, вместо икон, висели портреты Маркса, Ленина и Фрунзе. За столом, среди мужиков и баб, сидела чернобровая дивчина в кожанке, с двумя толстыми русыми косами, с обликом своего, родного душе человека. Хозяин сказал: -- Садись, парень. Пообожди маленько, сейчас кончим заседание. Горячо говорили, размахивая руками. Об учете инвентаря и тяговой силы, о том, как добыть формалину для протравливания семян. Дивчина писала и делала арифметические подсчеты. Юрка шепотом спросил соседа: -- Что это у вас за собрание? -- Колхозники. Обсуждаем план посевных работ. Юрка с изумлением глядел: нет мрачных лиц, взглядов исподлобья. Глаза светлые, спорят все с живостью и с интересом, как о своем деле. Необычно это было для Юрки. Мужики расходились. Хозяин подошел к Юрке, стал расспрашивать -- кто, откуда. Подошла и дивчина в кожанке. Хозяйка позвала ужинать. Пригласили и Юрку. После ужина пили чай. Юрка спросил девушку: -- А ты тоже тут на колхозной кампании? -- Ага! -- Как у вас дело идет? -- Да жаловаться не станем. Еще в прошлом году объединились в колхоз восемнадцать дворов, только всего, а в этом, понимаешь, еще пятнадцать уже дворов присоединилось! Увидали, насколько ладнее идет дело в колхозе. Она ударила по плечу хозяина. -- Много он вот помогает. Он да еще двое. Горят на работе. Смотри, скоро все село втянут в колхоз. Хозяину было приятно. Он конфузливо поднял брови и потер рукой губы. И сказал: -- Вот только с грамотой очень нам трудно,-- с учетом этим самым, с бухгалтерией всякой. Кабы не эта наша товарищ,-- хоть свертывай все дело. Сами ничего не понимаем, счетовода нанять,-- где денег возьмешь? -- Привыкнете понемножку. Дело немудрое.-- Девушка засунула руки в карманы кожанки и широким мужским шагом зашагала по горнице.-- Ничего, налаживается дело. Пойдет определенно. Еще бы лучше пошло, если бы кой-какие товарищи не мешали. Работает тут верст за восемь один из Москвы, Головастое. -- Головастое? Оська? Это наш, с завода нашего "Красный витязь",-- сказал Юрка. -- Вот негодяй! Слыхал ты, как он коммуну провел в Соснов-ке? Нагнал своих ребят из других деревень -- приезжих и местных -- и их голосами провел в Сосновке коммуну. А из сосновcких никто за коммуну не голосовал. И вот вам пожалуйте -- коммуна! Можешь представить, какая прочная будет коммуна? Юрка покраснел. Он посовестился сказать, что и сам участвовал в этом голосовании. -- Форменный уголовный тип. Мы до него доберемся! Посмел там возражать против коммуны один, Евстрат Метелкин такой. Так его Головастое за это раскулачил, все отобрал в коммуну, самого арестовал и отправил в город. А он, понимаешь, несомнен-нейший середняк, два года пробыл на красном фронте, боевой товарищ вот этого нашего хозяина,-- вместе брали в Крыму Чонгарский мост. Ранен в ногу. В деревне все время вел общественную работу, был членом правления кооператива, участвовал в организации мелиоративного товарищества, обучал ратников и допризывников,-- ну, словом, ценнейший общественный работник. И ко всему: был один из зачинателей колхоза, первый в него пошел. А как начал Головастое загибать коммуну,-- встал на дыбы. Тот его и арестовал. Рассказал мне все это Иван Петрович,-- вот этот хозяин мой. Мы -- телеграмму областному прокурору. Вчера Метелкин приехал назад, и приказ по телеграфу немедленно возвратить все имущество. Юрка жадно слушал, редко дыша, даже рот раскрыл. А дивчина рассказывала. -- Весело работать. Только очень трудно. Самое трудное, что приходится бороться на два фронта: с инертностью крестьянства и с головотяпством товарищей, а то и подлостью их. Есть тут еще местный один "активист", Бутыркин. В молочной кооперации растратил пятнадцать тысяч, судился, но выкрутился; заведывал в городе Домом крестьянина, тоже уволен за растрату. Теперь всячески старается подсушить репутацию свою: устраивает с Голо-вастовым вашим коммуну, проводит спошную коллективизацию, мужикам грозит: "Откажетесь -- из города придет артиллерийский дивизион и снесет снарядами всю деревню". Мы тут в его деревне неподалеку организовали ясли,-- сегодня как раз открытие,-- Бутыркин под них отдал бывший свой дом. Большой дом, вместительный, самый кулацкий. Два года назад Бутыркин продал его за тысячу восемьсот рублей, а теперь у нового хозяина дом этот реквизировал под тем предлогом, что тот живет по зимам в городе. Такие беззакония,-- кто что хочет, то и делает... Ты, конечно, ночевать у нас останешься? -- Да хорошо бы. -- Иван Петрович, можно? Хозяин ответил: -- Ну, ясно. Просим милости. -- Так вот что: оставайся, а мне нужно идти на открытие яслей. Мы организовали, нужно сказать приветствие. -- А можно мне с тобой? -- О! Отлично! Идем. Тут недалеко, всего две версты лесом. Метель затихла. Шли просекой через сосновый бор. Широкий дом на краю села, по четыре окна в обе стороны от крыльца. Ярко горела лампа-молния. Много народу. В президиуме -- председатель сельсовета, два приезжих студента (товарищи дивчины), другие. Выделялась старая деревенская баба в полушубке, закутанная в платок: сидела прямо и неподвижно, как идол, с испуганно-окаменевшим лицом. Говорил длинную задушевную речь худощавый брюнет с загорелым, энергичным лицом. Очень хорошо говорил: о великом пятилетнем плане, о необходимости коллективной обработки земли. Юрка знал его: это был Бутыркин. Потом говорила новая знакомая Юрки -- о значении яслей, о раскрепощении женщины, тоже о коллективизации. Юрку странно волновала и речь ее,-- с какими-то неуловимо знакомыми интонациями, теми, да не теми,-- и весь облик девушки,-- мучительно-милый, знакомый и в то же время чуждый. И вдруг мелькнуло: "Лелька!" Все поразительно напоминало Лельку. Только глаза у этой были стального цвета, и больше ощущалось определенности в лице, больше -- мужественности какой-то, что ли. Дивчина кончила, села рядом с Юркой. Стала говорить школьная работница. Юрка спросил: -- Ты, случаем, не знакома с Лелей Ратниковой? -- Как же -- не знакома! Родная мне сестра. -- Да что ты?! Вправду? -- Ну, ясно. -- Ведь она в нашей бригаде, здесь же. -- Здесь?! Нинка так это крикнула, что все обернулись. Жадно стала расспрашивать вполголоса Юрку. Спросила: -- А ты меня завтра не возьмешь с собой, чтоб повидаться с нею? -- Ну как же? Очень хорошо. Назад тебя в санях же и отвезу. Председатель стал вызывать женщин сказать от лица матерей. Бабы пересмеивались, толкались и прятались друг за друга. Выступил опять Бутыркин. Он говорил хорошо, знал это и любил говорить. Юрка никак не мог согласовать с его задушевным голосом и располагающим лицом то, что про него рассказала Нинка. Бутыркин говорил о головокружительных успехах коллекти- визации в их районе, о том, как это важно для социалистического строительства, о пользе яслей и детских приютов. -- Товарищи! И за наши ясли нам нужно ухватиться изо всех наших сил. Владелец этого дома упирается, хочет дом удержать за собой, подал на нас в суд, но мы этого дома все равно ни за что не отдадим. Лучше уж воротим те тысячу восемьсот рублей, что он заплатил за этот дом. Прочли проект резолюции. Председатель спросил: -- Не будет ли каких добавлений к резолюции? Нинка сказала: -- У меня есть добавление. Вышла к столу президиума. Глаза блестели озорно и весело. -- Товарищи! Есть, к сожалению, и среди партийцев люди, которых кашей не корми, а дай им побольше наболтать разных красивых слов. А дойдет до дела,-- форменный рвач, обыватель, только и думающий о своем кармане. Тем приятнее видеть, что выступавший здесь товарищ Бутыркин не из таких. Я удивляюсь, что в резолюции ничего не упомянуто о том, что тут заявил товарищ Бутыркин, Он обещается воротить новому хозяину те тысячу восемьсот рублей, что получил от него за этот дом, только бы дом остался за яслями. Это -- поступок, достойный настоящего коммуниста-большевика. Я предлагаю в резолюции выразить благодарность товарищу Бутыркину за его предложение. В публике взрывались короткие смешки. Бутыркин растерялся, вскочил, зло блеснул глазами. -- Я не это сказал! Нинка невинно спросила: -- А что же вы сказали? -- Я сказал, что если суд присудит дом в его пользу, то дома ему не возвращать, а лучше отдать деньги, которые он за дом заплатил. -- Откуда деньги взять? -- Из общественных, конечно. Откуда же еще? Нинка протянула: -- Я очень извиня-аюсь! Я думала, вы хотели отдать те деньги, что сами с него за этот дом взяли. Я вас не так поняла. Конечно, в таком случае об вас вовсе не нужно прибавлять в резолюции. Женский голос из публики крикнул: -- Своих-то не хотится отдать, что за дом получил! А у другого дом даром отобрал! Ловок. Хохот шел по собранию. x x x Утром Юрка с Ниной поехали в Одинцовку. Стоял морозец, солнце сверкало. За успокоившимися бело-голубыми снегами дымчато серели голые рощи, в них четко выделялись черные ели. Юрка настойчиво расспрашивал Нинку о ее работе, жадно смотрел в глаза. -- Так, говоришь, середняка никак нельзя раскулачивать? А если он в колхоз не желает идти? Значит, против социализму, значит, враг классовый! Нешто не так? -- Ясно, не так. Ленина не читал? Разрывать нам нельзя с крестьянством, надо его постепенно перевоспитать, а не нахрапом действовать. Юрка недоверчиво поглядывал на нее. -- И вправду,-- чтоб только добровольно шли? -- Ну как же иначе! -- А когда раскулачиваем, все нужно отбирать? -- Все, конечно. Весь инвентарь, весь скот и вообще излишки все. Юрка поколебался, вдруг спросил: -- Ас мальчишки пятилетнего валенки можно снять? Нинка изумленно оглядела его. -- С ума сошел! Юрка отвернулся и замолчал. Долго правил молча, старательно нахлестывал кобылу. Потом решительно повернулся к Нинке. -- Так не надо было валенки отбирать? Категорически? -- Категорически. -- Та-ак... Всю остальную дорогу он глубоко молчал. x x x Нинка, не стучась, распахнула дверь и ворвалась к Лельке. Крепко расцеловались. Смеялись, расспрашивали, дивились, что так близко друг от друга работают и не знали. Нинка видела в комнате две кровати, видела Ведерникова, сидящего на одной из них. Но об этом не спрашивала. Кому какое дело? Закусывали, пили чай. Лелька вдруг вспомнила. -- Погоди-ка! Тут недавно инструктор приезжал, справлялся о комсомолке Ратниковой, что ведет подрывную работу. Напоролся на меня. А это, случаем, уж не ты ли была? У Нинки знакомым Лельке озорным огнем загорелись глаза. -- Видно, я и есть. Все время доносы шлют, что развожу контрреволюционную работу... Наверно, про меня. Осторожно вошел в комнату Юрка, присел к столу. Не прошло и получасу,-- между Нинкой и Лелькой запрыгали такие же колючие электрические искры, как, бывало, у них обеих с матерью, при беседе с нею. Нинка изумленно пожимала плечами. -- Какая нелепость! Чего вы этою принудительностью достигнете? Лелька, враждебно глядя, отвечала: -- Ты не понимаешь, чего? "Бытие определяет сознание",-- слышала ты когда-нибудь про это? Как ты иначе перестроишь собственническую психологию мужика? "Убеждением"? Розовая водичка! Ну, будут рыпаться, бузить,-- может быть, даже побун-туют. А потом свыкнутся и начнут понемножку перестраивать свою психологию. А дети их будут уже расти в новых условиях, и им даже непонятна будет прежняя психология их папенек и маменек. -- Вот какая установка! Это, Лелька, ново! Ни в каких партийных директивах я такой установки не встречала. Где это сказано? Вмешался Ведерников и резко сказал: -- Это, товарищ, сказано в нашем пролетарском сознании. А Лелька насмешливо прибавила: -- Тебе непременно хочется "директив"? Ты разве не читаешь директив из райкома и окружкома? Все они только одно повторяют: "Гни на сплошную". А как иначе гнуть? Или, может быть, ты не признаешь компетенции окружкома? Желаешь разговаривать только с Политбюро? Расстались враждебно. Юрка повез Нину обратно. x x x Приехали к Нинке. Она стала звать Юрку зайти, попить чайку. Юрка привязывал лошадь к столбику крыльца. Вошел хозяин со странным лицом и взволнованно сказал Нинке: -- Тут из окружного исполкома приехал какой-то... Велел вам сейчас же, как приедете, прийти к нему в сельсовет... Э, да вон он. Не терпится. Сам опять идет. Подошел человек в кожаной куртке, с широким, рябым лицом и шрамом на виске; на куртке алел орден Красного Знамени. -- Мне сказали, гражданка Ратникова приехала. Это вы? Нинка побледнела от "гражданки". -- Я -- Ратникова. Приезжий оглядел Юрку и Нинкина хозяина. -- Нам нужно с вами, гражданка, поговорить наедине. Пойдемте, походим. Юрка глядел, сидя на перилах крыльца. Приезжий расхаживал с Нинкой по снежной дороге, что-то сердито говорил и размахивал рукою. Побледневшая Нинка с вызовом ему возражала. Приезжий закинул голову, угрожающе помахал указательным пальцем перед самым носом Нинки и, не прощаясь, пошел к сельсовету. Нинка воротилась к крыльцу. Глаза ее двигались медленно, ничего вокруг не видя. Вся была полна разговором. Вошла с Юркою в избу и с усмешкою сказала хозяину: -- Белено всю работу прекратить и завтра явиться в райком. Юрка спросил: -- В чем дело? -- Потом как-нибудь. Пообедали вместе. После обеда сидели под навесом двора, на снятой с колес телеге. Нинка рассказывала: от облисполкома была получена директива: тем, кто вздумает выходить из колхоза, возвращать только одну треть имущества, а все остальное удерживать в пользу колхоза. Евстрат Метелкин привел к ней крестьян, Нинка им объяснила, что такого закона нет. Они ее попросили им это написать. -- Я, конечно, написала. Почему бы нет?.. Кричал, что это контрреволюция, что я вообще веду подрывную работу в крестьянстве, что еще сегодня утром об этом получено заявление в ГПУ от товарища Бутыркина. Грозился отправить меня отсюда по этапу. Я ему: "Вы говорите со мною, как с классовым врагом!" -- "Вы, говорит, и есть классовый враг. Только помните, мы и не с такими, как вы, справлялись". Юрка раздумчиво сказал: -- А он с орденом Красного Знамени. Значит, человек категорически приверженный. Нинка поглядела на него, помолчала. -- Передал приказ райкома немедленно прекратить работу и завтра явиться в райком... Может, и правда, по этапу отправят,-- с усмешкою добавила она. -- А как в город доедешь? -- Эка! Двадцать верст! Пешком дойду. Багаж небольшой,-- один рюкзак. Юрка с порывом сказал: -- Я тебя отвезу. Переночую у вас, а завтра утречком поедем. Нинка с лаской пожала концы его пальцев. -- Ну, спасибо! Пошли гулять в бор. Из-за сини далеких снегов красным кругом поднимался огромный месяц. Юрка, напряженно наморщив брови, сказал: -- Все-таки, видно, ты неправа. Не такую надо гнуть линию. Только к дезорганизации ведешь. -- Не зна-аю! -- с вызовом возразила Нинка, а в глазах были тоска и страдание.-- А одно я хорошо знаю: партиец ты, комсомолец,-- а должен шевелить собственными мозгами и справляться с собственным душевным голосом. Только тогда окажешься и хорошим партийцем. Иначе ты -- разменная монета, собственной цены никакой в тебе нет. Только всего и свету, что в окошке? Так всегда черногряжский райком и должен быть правым? Бороться нужно, Юрка, отстаивать свое, не сдаваться по первому окрику. Юрка страдающе наморщился и согнутыми в когти пальцами стал скрести в затылке. -- Черт ее... Как это тут... Не пойму никак. x x x Утром приехали в Черногряжск. Вместе с Юркой Нинка пошла в райком. В коридоре столкнулись с рябым, который вчера был у Нинки. Нинка нахмурилась и хотела пройти мимо, но он, широко улыбаясь, протянул большую свою ладонь и сказал ласково: -- Здравствуй, товарищ Ратникова. Приехала-таки? Брось,-- не стоило! Ворочайся назад. Нам такие, как ты, нужны. -- Что это значит? Он поднял брови и виновато-добродушно улыбнулся. -- Ничего. Маленькую ошибочку дали. С кем не бывает! В бюро ячейки -- то же самое. Нинка ждала грозных криков, обвинений. А все были ласковы и смущены, говорили, что вызов ее -- только недоразумение, извинялись и просили обязательно ехать назад. В недоуменной радости Нинка вышла. К ней навстречу бросился Юрка с газетным листом в руках. -- Нинка, читай! Что написано-то!! Нинка подошла к окну, развернула газету. На первой странице была большая статья. Заглавие: ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ ОТ УСПЕХОВ Подпись: И. Сталин, Писано было в статье вот что: Успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства... "Мы все можем!" "Нам всЕ нипочем!" Они, эти успехи, нередко пьянят людей... Наша политика опирается на добровольность колхозного движения... Нельзя насаждать колхозы силой. Это было бы глупо и реакционно. А что происходит у нас на деле? Можно ли сказать, что принцип добровольности не нарушается в ряде районов? Нет, нельзя этого сказать, к сожалению... Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов! К чему они могут привести, эти искривления? К усилению наших врагов и к развенчанию идей колхозного движения. Нинка, давясь радостным смехом, смазала Юрку газетным листом по лицу. -- Ну, что, товарищ? Не вредит изредка и собственными мозгами поворочать? Большинство вокруг было в смущении и испуге. Немногие были довольны и победительно посмеивались. Шла по коридору пучеглазая женщина с очень большим бюстом, с листом "Правды" в руках. Юрка кинулся ей навстречу. -- Ногаева! Ты разве тоже здесь? -- А как же. Со следующей за вами партией выехала. И с гордостью она рассказывала своим спокойно-уверенным, как будто не знающим сомнений голосом: -- Мы на эту левую провокацию не поддались с самого начала. Стали середняков раскулачивать,-- мы сейчас же: "Стой!" Сельсовет нас слушать не хотел, но мы заставили. А про Оську Головастова написали в наш заводский партком, что он вполне дискредитует звание пролетария. И что ж бы вы думали! Заказным письмом послала,-- и не дошло! С оказией потом второе послала. На почте тут письма перехватывали! Юрка слушал с неподвижным лицом. x x x Вышли с Нинкой на улицу. По деревянным мосткам шагал подвыпивший мужик с газетой в руках. Потряс ею перед носом Нинки и Юрки, засмеялся. -- Против вашего брата газета писана!.. Ой, вот так газетинка! Три рубля заплатил на базаре за нее, и не жалко. Стоит того! Все экземпляры газет были расхватаны крестьянами моментально. Приезжали из деревень все новые мужики, специально, чтоб купить газету. Перепродавали номер за пять, за восемь рублей. Юрка и Нина ехали назад. В деревнях звучали песни и смех. Нинка вдруг рассмеялась и радостно потерла руки: -- Вот теперь поработаем! Навстречу трусила лошаденка, в розвальнях сидели Оська Головастое и Бутыркин, оба с бледными, растерянными лицами. Тут же милиционер. Юрка соскочил с саней, подбежал, хотел поговорить, но милиционер не позволил: -- А-рес-то-ва-ны... Юрка завез Нинку в Полканово и поехал к себе в Одинцов-ку. Там, в барском доме, тоже было общее смущение. Ведерников чесал в затылке, губы его закручивались в сконфуженную улыбку. -- Маленько перегнули, это что говорить. Засыпались! Лелька неподвижно глядела в окно, x x x Вечером под сильными ударами кулака затрещала Лелькина дверь. Лелька была одна. Вошел Юрка. Был очень бледен, волосы падали на блестящие глаза. Медленно сел, кулаками уперся в расставленные колени, в упор глядел на Лельку. И спросил с вызовом: -- Ну? Что? Лелька удивленно приглядывалась к нему. -- Что это ты... какой? -- Ну, что, говорю? Правильно мы тут с вами поступали или неправильно? -- Неправильно, Юрка. -- Не-пра-виль-но.. Ха-ха! Непра-авильно? -- Он вцепился взглядом в глаза Лельки.-- Сволочь ты этакая! Чего ж ты меня в эту грязь втравила? Лелька теперь только сообразила, что Юрка глубоко пьян. В комнате стоял тяжелый запах самогона. Она отвернулась и, наморщив брови, стала барабанить пальцами по столу. Вдруг услышала странный хруст,-- как будто быстро ломались одна за другою ледяные сосульки. Лелька нервно вздрогнула. Юрка, охватив руками спинку стула, смотрел в темный угол и скрипел зубами. -- Ох, тяжело! -- хрипло заговорил он.-- Понимаешь, бежит по талому снегу... А я, как проклятый, гляжу в сторону и лошаденку подхлестываю. А он, понимаешь, все бежит, не отстает. Босой. Юрка судорожно сжал спинку стула и еще сильнее заскрипел зубами. Лелька подошла к нему. Уверенная в своем обаянии и всегдашнем влиянии, ласково положила ему руку на плечо. -- Юрка, слушай... Он сбросил ее руку с плеча и вскочил. -- Отойди... гадюка!.. У-ух!! -- Юрка отнес назад руку со сжатым кулаком.-- Так бы и залепил тебе в ухо, чтоб торчмя головой полетела на кровать... Лелька! Падающим движением подался к ней, схватил за запястья. -- Лелька! -- Задыхался и со страданием смотрел на нее.-- Выходит, можно было вас и не слушать... Можно было... п-плюнуть вам в бандитские ваши рожи! Ведь я с тех самых дней весь спокой потерял. Целиком и полностью! Вполне категорически! Каждую ночь его вижу... Бежит босой по снегу: "Дяденька! Отдай валенки!.." А ты, гадюка, смотрела, и ничего у тебя в душе не тронулось? Он так крепко сжимал Лельке руки, что они совсем занемели. -- Не тронулось, а? А ведь ты -- женщина. У тебя свои дети могут быть... Вот Нина, сестра твоя. Даже против героя с Красным Знаменем, и то пошла. Есть, значит, в душе... добросовестность... А у тебя что? -- Юрка, пусти руки. Мы с тобою обо всем этом поговорим, когда ты проспишься. -- Не спать уж мне теперь. Боюсь я спать... Все мальчишка этот... Следом бежит. У-у, черт!! Он отбросил руки Лельки и, шатаясь, направился к двери. Вошел Ведерников. Юрка насмешливо оглядел его. -- А-а... "Пролетарское сознание". Остановился на пороге, гаркнул: -- Здесь погребен арестант Иван Гусев, трех лет! И вышел... До поздней ночи он одиноко шатался по деревне, рычал, буянил, скрипел зубами и бил себя кулаком в грудь. Потом исчез... Через день на ветле у околицы нашли его труп висящим на веревке. 1928-- 1931 Примечания Сестры Роман "Сестры" был закончен В. В. Вересаевым в 1931 году. Вышел из печати в 1933 году в Гослитиздате, с тех пор не переиздавался. Текст романа "Сестры", публикуемый в данном издании, восстановлен по авторской рукописи. 1 Речь идет о дневнике, который вели двоюродные сестры Петровы (в романе они родные сестры Ратниковы) и который одна из сестер принесла Вересаеву. 2 Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-- 1939) -- русский поэт, критик. Печатается с 1905 г. В 1922 г. эмигрировал из России. 3 Кузнецов Николай Адрианович (1904-- 1924) -- пролетарский поэт, рабочий завода "Мотор". Член литературных групп "Рабочая весна" и "Октябрь". В 1924 г. бросил завод; выбыл из комсомола и покончил самоубийством. 4 Столыпин Петр Аркадьевич (1862-- 1911) -- с 1906 г. министр внутренних дел, затем Председатель Совета министров. Убит в Киеве Багровым. 5 Дорогой товарищ (нем.). 6 Завод "Красный богатырь" в Москве в Сокольниках. Близ завода в с. Богородском Вересаев поселился на полтора года, работая над романом "Сестры". 7 Скворцов (Степанов) Иван Иванович (1870-- 1928) -- большевик, литератор, историк, экономист. Участвовал в революционном движении с 1898 г., перевел и редактировал три тома "Капитала" К. Маркса, с 1925 г. редактор "Известий", с 1926 г. директор института В. И.Ленина при ЦК ВКП(б). 8 Теперь Киевский вокзал. 9Теперь Бородинский мост. 10 Театр им. Вс. Э. Мейерхольда размещался на месте теперешнего Концертного зала им. П. И. Чайковского. 11 "Азбука коммунизма", популярное объяснение программы Российской коммунистической партии, авт. Н. И. Бухарин в соавторстве с Е. А. Преображенским. М.: Госиздат, 1919. 12 Теперь Ленинский район г. Москвы. 13 РУНИ -- Районное управление недвижимого имущества. 14 Распутин Григорий Ефимович (1872-- 1916) -- фаворит царя Николая II и его жены Александры Федоровны. В качестве "провидца" и "исцелителя" приобрел неограниченное влияние при дворе. Убит в результате заговора в ночь с 17 на 18 декабря 1916 г. князем Ф. Юсуповым при участии великого князя Дмитрия Павловича и монархиста Пуришкевича. 15 Московский городской совет профессиональных союзов. 16 Теперь ДОСААФ. 17 Рабоче-крестьянская инспекция. 18 Город Пожарск встречается и в более ранних произведениях Вересаева (например, в повести "Без дороги" - 1815 г.). Под этим названием писатель выводит свой родной город Тулу. 19 Районный исполнительный комитет. 20 Окружной комитет комсомола.