можно... - прошептал Спирька, мучительно волнуясь. На дворе давно уже царила тишина. Ни топота ног по лестнице, ни разговоров не было слышно. Все вокруг онемело, уснуло и притихло. Не так давно сидевшие в чулане злоумышленники через просверленную Фомкачем дырочку увидели, как в окнах, что напротив, потух огонь. Это заставило еще сильнее заволноваться Спирьку. - Я пойду... - повторил он и решительно поднялся с места. Рыжик и Немец не раз пробовали вздремнуть, но каждый раз их будил наэлектризованный Спирька. Разбудил он их и теперь. Волей-неволей последовали они за ним. Когда воришки вышли во двор, где-то протяжно и слабо прокричал гудок. - Уже не рано, - прошептал Немец, прижавшись к стене, - фабрики гудят... - Это не фабрики, а пароход, - заметил Рыжик. Ночь была "фартовая", как говорят воры, то есть счастливая, потому что было темно и ненастно. Спирька первый вышел во двор. Но едва только он очутился на вольном воздухе, как до его слуха явственно донеслись какие-то странные звуки. В смертельном страхе припал он спиной к мокрой каменной стене дома и замер на месте. Только тогда, когда к нему подошли товарищи, он догадался, что его испугало монотонное позвякиванье дождевой воды, что тонкими струями стекала из водосточных труб на плоские камни. А потом уже раздался упомянутый гудок, вызвавший замечание со стороны Немца и возражение Рыжика. Все три приятеля стояли у стены и тряслись, как щенки на морозе. Их съежившиеся фигуры едва заметными темными пятнами выступали на сером фоне каменной стены. - Что ж ты к воротам не идешь? - едва слышно прошептал Немец. Спирька вздрогнул, точно на него брызнули холодной водой. Вьюн понял, что слова Немца относятся к нему, и после минутного колебания он на цыпочках не пошел, а поплыл к воротам. А дождик все накрапывал, и вода звенела, падая на камни. Спирька подошел к воротам, отдернул засов и открыл калитку. Железные петли заскрипели и застонали. Спирька высоко поднял ногу и осторожно стал перелезать через высокую перекладину калитки. Когда он перелезал, ему почудилось, что позади него кто-то ходит, и он оглянулся. В нескольких шагах от него промелькнуло что-то большое, темное и сейчас же скрылось во мраке ночи. Спирька замер от ужаса. Холодный пот выступил у него на лбу, и сердце перестало биться. Ему показалось, что это промелькнул человек и что этот человек сейчас схватит его, и тогда он погиб. Но прошла минута, тишина никем больше не нарушалась, и Спирька немного успокоился, пришел в себя. Вспомнив наставление Леньки, он отошел на середину тротуара и громко кашлянул. В то же мгновение на другой стороне улицы появилась человеческая фигура, быстро направившаяся к Спирьке. Вьюн знал, что это был Фомкач, но тем не менее, пока Ленька подошел к нему, у него от одного только сомнения, действительно ли это Фомкач, ноги подкосились и кровь бросилась в голову. - Что так поздно? - прошептал Ленька. - Недавно только огни погасли, - тем же шепотом отвечал Вьюн. - А во дворе все ладно?.. Никого не видали?.. - Кажись, никого. - Ну хорошо! Идем!.. Спустя немного вся шайка стояла перед каменным корпусом, под одним из окон первого этажа. - Теперь, ребята, не дышите, - едва слышно проговорил Ленька и принялся за дело. Из кармана он достал длинный, заостренный на конце гвоздь и подошел к самому окну. Сначала он приложил лицо к стеклу и внимательно стал всматриваться, но в квартире было темно, и Фомкач ничего не мог разглядеть. Потом он ощупал угол окна, приложил к стеклу гвоздь и слегка придавил его. Раздался тихий звук, похожий на тот, когда лопается стакан или ламповое стекло. Звук был настолько слаб, что его уловило только чуткое ухо Фомкача. Остальные члены шайки ничего не слыхали. Ленька провел ладонью по стеклу и остался доволен: стекло растрескалось на множество частей. Теперь оставалось самое трудное: вынуть все кусочки и очистить переплет окошка от стекла. Желая удостовериться, все ли на дворе обстоит благополучно, Ленька отпрянул от окна и на цыпочках, слегка подпрыгивая, прошелся немного взад и вперед, а затем снова вернулся к окну. Неожиданное движение Фомкача, когда он отпрянул от окна, до того испугало его помощников, что они так на месте и присели. Но Ленька жестами успокоил их и приказал им быть немыми. После этого он снова принялся за дело, которое требовало большого умения и опытности. С необычайной ловкостью и осторожностью он вытащил первый осколок стекла и, держа его в обеих руках, как какое-нибудь сокровище, тихо положил его возле стены. То же самое проделал он со вторым, третьим, четвертым осколком, пока квадратный переплет рамы совершенно не очистился от стекла. Все действия Леньки были до того плавны и бесшумны, что помощники его, стоявшие тут же, ничего не слышали. Когда стекло было вынуто, Фомкач еще раз осмотрелся и, убедившись, что никого нет, стал снимать сапоги, приказав и помощникам сделать то же самое. Те беспрекословно повиновались. - Кто из вас ловчее? - чуть дыша, спросил Ленька, обращаясь к ребятам. - Я, - первым откликнулся Спирька. С ним творилось что-то непонятное. Он сильно трусил, нервничал, волновался и в то же время, сгорая от нетерпения, готов был везде и всюду быть первым. - Ну, слушай же, - подошел к нему вплотную Фомкач, - ты влезешь, отдернешь верхний шпингалет и откроешь окно. Мы тогда все войдем в квартиру. Спирька, со свойственной ему торопливостью, подошел к окну и просунул голову в освобожденное от стекла отверстие. Из квартиры на него пахнуло теплом. - Лезешь? - тихо спросил у него Ленька. - Конечно, - ответил Спирька. Тогда Фомкач схватил его за ноги и почти насильно протиснул через оконное отверстие. Через минуту Спирька, находясь уже в квартире, встал на подоконник, спустил задвижку и открыл окно. Рыжик и Немец сейчас же перелезли к Спирьке. Последним стал подниматься Фомкач. Когда половина его туловища лежала уже на подоконнике, Леньке, как перед тем Спирьке, почудилось, что кто-то ходит позади него. Фомкач оглянулся и вперил в темное пространство широко раскрытые глаза, как бы желая взглядом разорвать черную пелену ночи, но он ничего не увидал и успокоился. Фомкач первым делом, как только перелез через окно, зажег серную спичку. Трепетный огонек осветил большую с двумя окнами комнату - не то кабинет, не то контору. Рыжику прежде всего бросился в глаза огромный письменный стол со множеством интересных и блестящих предметов. Но не успел он их хорошенько разглядеть, как спичка в руках Фомкача потухла и густой мрак ночи поглотил все вещи. Но вот Фомкач зажег вторую спичку, и Рыжик явственно разглядел на краю стола бронзовую фигурку собачки, под которой лежали какие-то бумаги. Санька подскочил к столу, схватил золотую, как он думал, собачку и спрятал ее в карман. С этого момента Рыжик как будто переродился. Апатичное состояние, в котором он все время находился, сменилось вдруг необычайным оживлением. Санькой овладела неслыханная жадность, жадность вора. Похитив одну вещь, ему захотелось забрать все, что было на письменном столе, и даже самый стол. Весь охваченный воровским азартом, Рыжик бросился к столу с явным намерением стащить все, что глаза увидят, но Ленька его остановил. - Погоди здесь работать, - сказал он ему, - дай прежде шторы спустить. С этими словами Фомкач подошел к окнам и опустил шторы. В комнате сделалось совершенно темно. Тогда Ленька зажег одну из двух свечей, стоявших на письменном столе в красивых подсвечниках перед большим бронзовым письменным прибором. При свете огня обстановка кабинета выступила довольно ясно. Не бог весть какая это была обстановка, но Рыжику и Спирьке казалось, что они попали в царский дворец. Ничего подобного они во всей своей жизни не видали. Даже квартира панычей, от которой Рыжик когда-то был в таком восторге, побледнела в сравнении с кабинетом, в который он проник как вор. Больше всего Рыжика соблазнял стол, на котором была масса безделушек. Как только Фомкач зажег свечу, Санька с каким-то остервенением принялся за грабеж. Лихорадочно трясущимися руками хватал он карандаши, бронзовые крышки от чернильниц, перочинные ножи и другие мелкие вещи, набивая ими карманы и пряча их за пазуху. Глаза его сверкали фосфорическим блеском. Он тяжело дышал и был возбужден до крайней степени. В таком точно состоянии находился и Спирька. Оба приятеля чуть было не подрались у стола из-за коробки перьев - до того они забылись и вошли в азарт. А Фомкач, от которого почему-то ни на шаг не отступал Немец, возился около несгораемого денежного шкафа, привинченного к стене. Однако Фомкач вскоре должен был убедиться, что из-за отсутствия необходимых инструментов ничего со шкафом не сделать, и он, махнув на это дело рукой, подошел к письменному столу, около которого "работали" Рыжик и Спирька. За Фомкачом, точно тень, последовал и Ванька Немец. - Бросьте! Что вы делаете! - зашипел на приятелей Фомкач, увидав, с какой жадной торопливостью они "очищали" стол. - Работаем, вот что!.. - забыв всякую осторожность, почти крикнул Санька, скосив глаза. - Тсс... рыжий дьявол!.. - заскрипел зубами Ленька и оттащил Рыжика от стола. Но тот напряг свои силы, вырвался из рук Фомкача и, подбежав к письменному столу, почти лег на него. - Это мое... Я первый увидал!.. - задыхаясь от волнения и силясь руками обнять весь стол, твердил Санька. Он был неузнаваем. Лицо его, широкое и курносое, было выпачкано в чернилах, которые он пролил, когда грабил стол. Шапки на нем не было: он еще в чулане потерял ее. Рыжие кудри разлохматились и при свете трепетно горевшей свечи отливали червонным золотом. Широко раскрытые глаза его казались совершенно черными. Они были полны огня, тревоги и решимости. - Никому не дам... Я первый... Мое это... - точно в бреду повторял Рыжик, наваливаясь на стол. Фомкач побледнел от ярости и страха. - Да ты что же это, щенок паршивый, делаешь? - сквозь зубы процедил Ленька и схватил Рыжика за плечи. - Аль засыпать хочешь нас?.. Так я, брат, тюрьмы не боюсь... А вот тебя... Фомкач не договорил: ему послышалось, что щелкнул замок в одной из дверей кабинета, и он осекся на полуслове. Услыхали щелканье замка и остальные воришки. Одно мгновение - и все они стояли у открытого окна, готовые при малейшей опасности выскочить вон из кабинета. Прошла минута жуткого, мучительного ожидания. Но кругом было мертвенно тихо. Дождь перестал. Слышно было, как стекали последние капли дождя и как они все реже и реже позвякивали, падая на камни. Из соседней комнаты до слуха притаившихся воров доносилось равномерное и солидное тиканье больших, как можно было догадаться, часов. Прошло еще несколько минут, Рыжик, Спирька и Немец все еще не могли прийти в себя от страха и с ужасом поглядывали на ту дверь, у которой, как им всем показалось, щелкнул замок. Один только Фомкач очень скоро успокоился и решил продолжать "дело". Ему нужно было проникнуть в другие комнаты. Он помнил наставления Горбатихи, которая главным образом указывала на столовую и на спальню. По ее словам, в столовой должен был находиться буфет, полный серебра, а в спальне на туалетном столике - шкатулка с драгоценностями. В кабинете было две двери: одна напротив окон, другая направо, неподалеку от письменного стола. Обе двери, по уверениям Горбатихи, никогда не запирались на замок. Фомкач решил сначала проникнуть в столовую, как в менее опасную комнату. Окончательно успокоившись, он направился к двери, что находилась напротив окон, полагая, что она ведет в столовую. Рыжик в первый раз увидел, как ночные воры ходят по комнатам. Фомкач, шествуя к дверям, высоко поднимал босые ноги и балансировал туловищем и руками, точно канатоходец. Ступал он всей пятой, боясь встать на цыпочки, чтобы не хрустнули как-нибудь суставы в больших пальцах. Но вот Ленька достиг двери. Тихо и осторожно нажал он медную ручку и, затаив дыхание, постепенно стал налегать на дверь. Но напрасно: дверь не открывалась. Не могло быть сомнения, что дверь была заперта на замок. Обстоятельство это сильно обеспокоило и даже испугало Фомкача. "Стало быть, замок давеча щелкнул неспроста", - промелькнула у него мысль, и он решил попробовать другую дверь. "Ежели и та заперта, надо, значит, удирать, покуда время есть", - подумал Фомкач и повернул направо. К великой радости Леньки, вторая дверь была не заперта и вела прямо в столовую. Зоркие глаза опытного вора сразу увидали большой темный буфет, который выделялся своими огромными размерами. Оставив дверь в столовую открытой, Фомкач вернулся к своим помощникам. По дороге он потушил свечу. В кабинет сквозь неплотно задернутые шторы проникали сумерки приближавшегося рассвета. - Братцы, - заговорил тихим шепотом Фомкач, - уже не рано... Скоро, гляди, светать зачнет... До шкатулки не добраться, а столовая - вот она... Заберем покуда серебро, а там касательно шкатулки поглядим опосля... Ты, Спирька, оставайся здесь... Ежели что заприметишь, сейчас знать дай... А мы с Ванькой да Рыжиком пойдем в столовую работать... Спирька остался в кабинете возле окна, а остальные все отправились в столовую. Рыжик, подражая Фомкачу, шагал так, будто пол был усеян колючим щебнем или стеклом. Время между тем шло, и с каждой минутой становилось светлее. Яснее стали обрисовываться предметы. Только теперь Рыжик увидал всю обстановку кабинета. Громадный кожаный диван с высокой спинкой, два кресла, шкаф с книгами и тяжелые стулья темными выпуклыми пятнами выступали на фоне светлых обоев. В столовой было еще светлее, так как мебели здесь было меньше, а окон больше. Фомкач, видя, что времени осталось совсем мало, заторопился и прибавил шагу. С буфетом возился он недолго. Железной отмычкой он живо открыл все дверцы и стал вытаскивать сначала салфетки да скатерти, а потом уже ложки, ножи, вилки и другие ценные серебряные вещи... Помогали ему Ванька и Рыжик. Каждую металлическую вещь они должны были обернуть в салфетку, чтобы они не ударялись друг о друга. На этот раз Рыжик действовал не совсем охотно и ежеминутно спрашивал у Леньки: "Еще не все?", на что тот каждый раз отвечал сердитым, угрожающим жестом. Рыжика мало интересовали ложки и вилки, хотя они и были серебряные. Его больше всего занимали те блестящие бронзовые безделушки, которые он стащил со стола. Этими безделушками были набиты его карманы и пазуха. Саньке хотелось скорее уйти отсюда и на свободе хорошенько разглядеть добычу. - Вот и все... - прошептал Фомкач, взвалил себе на плечи узел и быстро направился к кабинету. Рыжик, а за ним и Немец последовали за своим старшим. Но не успели они дойти до дверей, как вдруг среди мертвой тишины раздался отчаянный крик Спирьки, и вслед за тем послышался топот ног, мужские голоса и хлопанье дверьми. У Фомкача ноги подкосились, а из рук выскользнул узел и упал с глухим звоном на пол. Рыжика охватил ужас. Трепеща всем телом, он с лихорадочной торопливостью стал выгружать карманы и выбрасывать вон все похищенные им вещи. Он теперь не только ими не дорожил, но все они были ему противны. Каждая вещь усиливала ощущение ужаса. - Вот они где, мазурики! - раздался вдруг чей-то сильный, грубый голос. В столовую вбежали люди, здоровые, бородатые, не то дворники, не то мастеровые. - Ага, голубчики, поймались!.. - радостно воскликнул первый из них, рослый, широкоплечий детина с зажженной свечой в руке. - Павел Антипыч, пожалте - все здеся... Как будто в тенета голубки попалися!.. Фомкач со всех ног бросился было в кабинет, рассчитывая там выскочить из окна, но не тут-то было: в кабинете уже были люди, которые держали Спирьку... Через несколько минут вся шайка была на дворе. Воров окружили дворники, рабочие и добровольцы-конвойные. Рассвет был близок. Небо очистилось от туч, и день обещал быть солнечным. - Эй, что там такое? - крикнула какая-то заспанная физиономия, высунувшись из окна третьего этажа. - Воров поймали! - охотно отвечал тот самый широкоплечий парень, который раньше всех вбежал в столовую. Он, по-видимому, испытывал огромное удовольствие от сознания, что воры пойманы. Крупное скуластое лицо его расплылось от улыбки. Он крепко держал Рыжика за руку и, часто наклоняясь к нему, радостно повторял одну и ту же фразу: "Что, голубчики, пыймали вас?.." При этом выражение лица у него было такое, точно он сообщал мальчику великую радостную весть. Двор стал просыпаться. То и дело раскрывались окна, высовывались любопытные лица, и со всех сторон сыпались вопросы: - Что случилось?.. - Где поймали?.. Кого поймали?.. - Каких мазуриков?.. А, вот они где!.. - Бей их!.. Все эти восклицания ясно и отчетливо улавливал Рыжик, но понять, вникнуть в смысл этих отрывистых фраз и слов он не был в состоянии. В голове у него стоял беспрерывный звон, а перед глазами сверкали какие-то блестящие, огненные круги. Здравый смысл совершенно оставил его, и он до того растерялся, что не мог точно сообразить, где он и что с ним случилось. Все происходившее вокруг него казалось ему сном, а мгновениями он даже был уверен, что все случившееся к нему лично не относится и что он является здесь посторонним зрителем. И на широком смертельно бледном лице его появилась бессмысленная и жалкая улыбка. Пришел в себя Рыжик только тогда, когда кто-то крикнул: "Бей их!" - и вслед за этим раздался отчаянный вопль Спирьки. - Ой, родимые, не буду!.. - завопил Спирька. Вслед за его криком послышался плачущий, жалобный голос Немца и глухое хрипение Фомкача. - Вот так их... - раздавались отдельные голоса. - Бей их!.. Чаво мазуриков жалеть!.. - крикнул кто-то. В тот же момент Рыжик почувствовал удар по затылку. Удар был настолько силен, что у Саньки помутилось в глазах. Он, наверно, упал бы, если бы не тот самый детина, который крепко держал его за руку. - Тише, слышь, бей! - оглянулся на кого-то детина. - Эдак и пришибить недолго... - А он не воруй! - послышался как бы в ответ чей-то голос. Вдруг случилось нечто совсем неожиданное. Фомкач, которого несколько человек били смертным боем, вырвался из их рук, ловким ударом свалил одного из самых сильных и бросился к воротам. За ним кинулась вся черная масса. Побежал и тот, который держал Рыжика. Пленника своего мужик не выпускал из рук, и бедному Саньке волей-неволей пришлось во весь опор мчаться с державшим его человеком. На улице толпа рассыпалась во все стороны. Торжественная предутренняя тишина нарушилась криками, свистками и топотом бегущих людей. - Держи его!.. Лови, лови!.. - раздались голоса. Рыжик почувствовал, что бегущий с ним человек совсем почти забыл о нем и держит его не так крепко, как раньше. "А что, ежели вырваться?" - промелькнула мысль у Саньки. Мысль эта в одно мгновение разбудила в Рыжике энергию. Недолго думая он сильным движением вырвал руку свою из руки державшего его парня и... показал тому, как надо бегать... - Держи его!.. - завопил здоровый, но неуклюжий парень и бросился за Санькой, но того уже и след простыл. XII НЕОЖИДАННОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ Совсем рассвело, когда Рыжик, едва дыша, добежал до городского сада. Измученный страхом и усталостью, босой и без шапки, Санька остановился, чтобы перевести дух. Кругом было тихо и безлюдно. Крики, свистки, топот ног - все это осталось позади. Город еще спал и казался мертвым. Огромные дома с закрытыми глазами-окнами отчетливо выступали по обеим сторонам улиц. Обнаженные каменные мостовые, отшлифованные ногами людей и животных, казались белыми паркетами. Обыватели еще спали крепким сном. Их покой охраняли дремавшие у ворот сторожа. Чем-то жутким веяло от этого мертвенного покоя большого города. Да оно и неудивительно: города создаются людьми, а не природой, а потому самый большой, самый оживленный из них становится мертвым, как только заснут или уйдут творцы его - люди. Совсем другое - природа, в которой все живет и живет вечно. Вот почему Рыжик, горячо любивший природу, не мог не залюбоваться нарождением утра, совершавшимся на его глазах. С удовольствием и любопытством следил он за тем, как ветер энергично и торопливо гнал на запад белые пушистые тучки, очищая путь солнцу. Голубой простор постепенно светлел, покрывался бледно-розовыми пятнами, а на востоке ярким пламенем вспыхнула заря. Рыжик прошелся вдоль сада, убедился, что ворота еще закрыты, и, недолго думая, перелез через чугунную решетку. Сад не показался Саньке мертвым, хотя в нем ни одного человека не было. Давно проснувшиеся птички громко, непринужденно распевали свои песни, а вымытые дождем деревья улыбались, сверкая алмазными каплями. На одной из веток молодой бледно-зеленой акации Рыжик увидал крохотную пеструю птичку и остановился поглядеть на нее. Качаясь на тоненькой ветке, птичка схватила миниатюрным клювом прозрачную каплю, проглотила ее, а затем, задрав серебристую головку, щелканьем и свистом выразила свое удовольствие. Рыжик улыбнулся птичке и побежал по широкой аллее сада. Аллея заканчивалась обширной площадкой, посередине которой рельефно вырисовывалась на светло-зеленом фоне деревьев белая круглая эстрада для музыкантов. Место здесь было ровное, гладкое и обсыпанное песком. Белые цветущие акации, раскидистые каштаны и серебристые тополя, будто ведя хоровод, плотным кольцом охватывали площадку со всех сторон. Перебегая площадку, Санька случайно обратил внимание на следы, которые он выдавливал своими босыми ногами на влажном желтом песке. Следы понравились Рыжику, и он стал кружиться и бегать, чтобы испещрить ими всю площадку. Забавляя самого себя, он совершенно забыл о только что происшедших с ним приключениях, как вдруг где-то далеко, по ту сторону сада, раздался свисток городового. Рыжику почудилось, что преследователи его находятся в саду и что он уже окружен ими. Не помня себя от ужаса, он бросился к эстраде, надеясь найти в ней какую-нибудь щель, какой-нибудь уголок, куда бы он мог проскользнуть и скрыться из виду. Эстрада была высокая. Пол ее, или, вернее говоря, подмостки были подняты от земли на добрый аршин. Эстрада стояла не на фундаменте, а на столбах, врытых в землю. Столбы были обиты досками, выкрашенными в белый цвет. Для музыкантов имелась небольшая деревянная лесенка, по которой они поднимались на эстраду. Рыжик подбежал, к лесенке, заглянул под ступени и, увидав небольшое отверстие, юркнул под эстраду и скрылся из виду. Под полом эстрады было темно и тихо. Санька на четвереньках отполз подальше от лесенки и улегся на каких-то стружках. Сердце сильно колотилось в груди мальчика, и он долго не мог успокоиться. А когда тревога улеглась, Рыжик стал думать о том, что будет с ним дальше, и чувство страха сменилось чувством тоски и безысходной грусти. Бедняга устал от всех этих треволнений незнакомой ему доселе жизни, с которой он столкнулся лицом к лицу. Ему не под силу оказалась борьба с этой жизнью, и он пал духом. Горячие крупные слезы брызнули из его глаз. Он плакал тихо, беззвучно и вспоминал родину. Сквозь слезы, точно сквозь тусклое стекло, Рыжик увидал нескончаемую вереницу дорогих образов, лиц и картин. Теперь ему все было дорого: и сама Голодаевка, и товарищи, и Зазули, и Дуня, и Мойпес, и даже Катерина. Много слез пролил Рыжик в это памятное для него утро. Но вот иссякли слезы, и он притих, измученный, обессиленный. Вдруг Саньке почудилось, что он не один лежит под эстрадой. От одного этого предположения у него волосы зашевелились на голове и холод пробежал по всему телу. Сначала ему послышалось, что кто-то возле него шевельнулся, а вслед за тем он явственно расслышал протяжный вздох. В продолжение двух-трех секунд, не более, Санька успел подумать о черте, о ведьме, о разбойнике, о домовом и о других "милых" созданиях. - Кто здесь? - раздался почти над самым ухом Рыжика чей-то шепот. Вместо ответа Рыжик, точно ужаленный, шарахнулся в сторону и торопливо пополз на четвереньках к тому самому отверстию, через которое он проник под эстраду. Там, где находилось отверстие, свет падал небольшим золотистым пятном. - О, уже утро!.. Пора вылезать... Послушайте, куда вы удираете? - уже совсем явственно и отчетливо услыхал Рыжик, когда он дополз до отверстия. Санька понял, что неизвестный следует за ним, и это заставило его ускорить свои движения. Еще минута - и он пулей выскочил из-под деревянной лесенки эстрады и бросился бежать к аллее. Перебежав площадку, Санька остановился, оглянулся, и... крик изумления и радости вырвался из его груди: около эстрады стоял и охорашивался только что вылезший из-под лесенки Полфунта! Невозможно передать восторг Саньки, который мгновенно узнал своего дорогого друга. С радостным воплем бросился он к Полфунту с явным намерением приласкаться к нему, но холодный, недоумевающий взгляд последнего остановил Рыжика на полпути. Дело в том, что Полфунта не узнал своего бывшего маленького спутника. Саньку действительно трудно было узнать: лицо его было совершенно черное, как у арапа. - Дяденька... - смущенно пробормотал Рыжик, опустив голову. Но Полфунта не дал ему договорить: он по голосу узнал приятеля и сам бросился обнимать его. - Санька... Рыжик... ты ли это? - восклицал Полфунта, крепко прижимая мальчика к своей груди. Это неожиданное столкновение, видимо, сильно взволновало фокусника. Голос у него дрожал, а из уст вырывались отрывистые слова и фразы. - В каком это ты чернильном море купался? - после первых приветствий заговорил уже более спокойно Полфунта, с любопытством разглядывая Саньку. - В Одессе, - продолжал он, - насколько я помню, имеется Черное море, но не чернильное. Ты погляди только на себя, мой милый Рыжик, на кого ты похож! Рожей как будто на негра смахиваешь, а волосами - англичанина напоминаешь. Рыжий негр!.. Вот так зверь!.. Да тебя, брат, за деньги показывать можно. Полфунта весело рассмеялся. Рыжик молчал, но по его улыбающейся широкой физиономии, выпачканной чернилами и слезами, и по смеющимся глазам, устремленным на фокусника, видно было, что он счастлив и доволен. - Но где же ты пропадал?.. - снова заговорил Полфунта. - Где ты жил, что делал?.. Ведь мы вот уже год как расстались... А? Что же ты молчишь, мой Рыжик? В ответ на последний вопрос Санька только вздохнул и опустил голову. Полфунта понял, что с мальчиком, наверно, случилось что-то очень нехорошее, что ему тяжело об этом теперь говорить, а потому он не стал больше расспрашивать. - Ну ладно! - сказал он. - Потом мне все расскажешь, а пока лезь в спальню (Полфунта указал на эстраду) и найди свою шапку. Потом купаться отправимся, а потом... Ну, да там увидим, что потом будет... Что же ты стоишь?.. Беги, говорю, за шапкой... - У меня нет шапки, - едва слышно пробормотал Санька. - А где она? - Потерял. - Кого? - Шапку. - Где потерял? Рыжик снова замолчал и потупился. - Ну ладно, пойдем к морю... Выкупаемся и думать начнем. Марш за мной! Через час оба они сидели на берегу моря, недалеко от Практической гавани, и вели беседу. Для Рыжика Полфунта оказался тем же милым, веселым и добрым человеком, каким он был при первой встрече. Он даже и наружно нисколько не изменился. Те же добрые круглые глаза, то же смуглое подвижное лицо треугольником и та же серая крылатка... Рыжик чувствовал себя с ним как нельзя лучше. Подробно и чистосердечно рассказал он ему о всех своих злоключениях, начиная с того момента, когда его выбросили из вагона, и кончая вчерашним покушением на кражу. - Тэк-с... Вот оно какие дела ты отмачивал!.. - вздохнул Полфунта, когда выслушал рассказ своего маленького приятеля. - Да, брат, жизнь - штука капризная. На кого захочет, легким перышком упадет, а на кого - тяжелым камнем навалится... Тебя, брат, она здорово душить начала, а потому домой тебе пора... Рыжик внимательно слушал фокусника и в то же время глаз не спускал с любимого моря, с которым, как почему-то казалось ему, он видится в последний раз. Море было почти покойно. Темно-синяя гладь его, озаренная солнцем, чуть-чуть морщилась от прикосновения ветра, а золотистые волны мелкими складками торопливо бежали к берегу и там с тихим шепотом расплескивались о камни. Извилистый берег гавани был весь усеян пароходами и парусными судами. Мачты и трубы бесчисленных судов издали казались огромным обнаженным лесом. На далеком светлом горизонте, будто белые птицы, вырисовывались идущие к Одессе корабли с распущенными парусами. - А теперь, - после небольшой паузы заговорил Полфунта, - я расскажу тебе, что со мною было. Купил я булку, выбежал на платформу и хотел было к тебе в вагон, а поезд-то вильнул этак перед моим носом хвостом и врезался в темноту. Только я его и видел. Стало мне тут грустно. "Как же теперь Рыжик будет без меня? - думаю. - Как он доедет?.." Но я, должен тебе сказать, долго думать не люблю, а предпочитаю дело делать. И вот я решился со следующим поездом катнуть в Одессу, за тобой... А так как денег у меня не было, то я поехал не человеком, а зайцем. В Одессе я тебя три дня искал, но найти не мог. Тогда я решил махнуть в Житомир... - Куда? - заинтересовался Рыжик. - В Житомир, в твой родной город, откуда ты родом. Ведь я тебя подле Житомира нашел в прошлом году. - А какая там река? - возбужденно, глядя на Полфунта, спросил Санька. - Река Тетерев. - Правда, правда, - захлопал в ладоши Рыжик. Лицо его озарилось светлой, радостной улыбкой. - Ну-с, прикатил я через месяц в Житомир, - продолжал Полфунта, - побродил по городу, погулял по берегу реки... - И у нас ты был? - живо перебил Санька, впившись глазами в фокусника. - А "вы" кто такие? - улыбаясь, спросил Полфунта. - Ну, у Зазулей... А может, ты Дуню встретил, а может, Мойпеса видел? - Ах, вот "вы" кто такие!.. Нет, не видел я "вас", а речку вот я видел. Неважная речонка: мелкая, каменистая... - Неправда, хорошая она! - горячо заступился за речку Рыжик. - Есть места страсть глубокие какие! От крестной моей ежели спуститься, ужасти как глубоко будет... Там один раз пьяный утоп... - Ну, брат, пьяному и в луже утопиться ничего не стоит. Да не в том толк. Слушай дальше. В Житомире я тебя не нашел, а потому пустился обратно в Одессу. А так как мне захотелось прогуляться пешком, то я только вчера прибыл сюда из Кишинева. Вот какую я карусель ногами описал! В Кишиневе я захворал... Я, знаешь ли, хвораю иногда... И вот пришел сюда без копейки и даже без сумочки. Все состояние свое прохворал я. И отправился я ночевать в городской сад. Ну, а дальше ты все знаешь. Теперь я тебя вот о чем спрошу: домой хочешь? - Ох, хочу, дяденька! - просил Санька. - Не называй ты меня дяденькой. - Не буду, не буду, дяденька! - Опять! - Не бу... - Рыжик обеими руками закрыл рот, а карие глаза его плутовато и весело смеялись. - Вот что... слушай! - начал снова Полфунта, задумчиво устремив глаза вдаль. - Я здесь имею родных. Люди они богатые, но я не люблю их и не хожу к ним... Но ты без шапки, без сапог, а я без гроша... С такими средствами пуститься в путь нельзя. И вот что я надумал. Спрячу я свою гордость и отправлюсь на поклон к родным. Что дадут, то и ладно. Обмундируемся мы с тобою и начнем шагать, а ежели много дадут, на машине поедем. - Лучше на машине: скорей дома буду! - подхватил Рыжик. - Ты умный: сразу понял, что лучше... Так вот, ты здесь посиди, а я кланяться пойду... Что с тобой? - закончил он вопросом, заметив, как вдруг побледнел и какими испуганными глазами посмотрел на него Санька. - Я боюсь... - тихо ответил Рыжик. - Кого боишься? - А ежели ты не придешь? - Что ты! - заволновался Полфунта. - За кого ты меня принимаешь?.. Нет, голубчик, ты не бойся: я тебя не обману... Сиди и жди! Через час, самое большее через два прилечу к тебе, и мы позавтракаем так, что любой волк нам позавидует. Полфунта ушел, а Санька, полный тревоги и сомнений, остался сидеть на берегу моря. XIII ПОЛФУНТА И ЕГО БОЛЕЗНЬ Опасения и тревоги Рыжика были напрасны: ровно через два часа явился Полфунта. В руках он нес небольшой, чем-то наполненный мешок. Подойдя к Саньке, он сел рядом с ним и стал развязывать мешок. - Вот видишь, я и пришел, а ты боялся, - проговорил Полфунта и, к великой радости Рыжика, вытащил из мешка пару подержанных, но совсем еще целых сапог и суконный картуз с лакированным козырьком, тоже подержанный. - На-ка, примерь сапоги! - сказал Полфунта, подавая один сапог Рыжику. - Сей секунд! - радостно волнуясь, проговорил Санька и хотел было натянуть сапог на босую ногу. Но Полфунта остановил его: - Погоди, я и портянки купил... Тряпицы отличные, иным полотенцам не уступят... Фокусник вытащил из мешка две длинные тряпки и подал их Саньке. - А ты сумеешь обернуть ноги? - спросил у Рыжика Полфунта. - Умею, чего тут не уметь! - живо подхватил Санька и стал обуваться. Сидя на камне, он поднял ногу чуть ли не до лица, изогнулся колесом и торопливо принялся обматывать портянку вокруг ноги. Делал он это крайне неумело, пыхтел, краснел и в то же время беспрерывно повторял: "Чего тут не уметь!" Наконец после долгих усилий ему удалось надеть сапоги. Тогда он вскочил на ноги, поплясал на одном месте и, глядя на Полфунта смеющимися глазами, сказал: - Чего тут не уметь! - А теперь надень фуражку, - проговорил Полфунта. Рыжик охотно натянул на голову картуз, подбоченился и от души расхохотался. Ему было бесконечно весело. Он совершенно переродился. Картуз делал его чрезвычайно забавным. Вокруг черного околыша мягкими кольцами лезли вверх рыжие кудри, а из-под лакированного козырька выглядывали темные горящие глаза и широкий вздернутый нос. Тупой подбородок, полные щеки, обсыпанные веснушками, красный рот с оскаленными крепкими зубами - все эти части лица вздрагивали и ширились от неудержимого смеха, которым Рыжик выражал свою радость. Совсем иначе чувствовал себя Полфунта. Насколько можно было судить по его грустному лицу и по горькой усмешке, с которой он смотрел на Саньку, его настроение духа было неважное. Но Рыжик был настолько счастлив, что не обращал на фокусника никакого внимания и нисколько не интересовался его душевным настроением. - Мы на машине поедем, да? - перестав смеяться, спросил Санька. - Может быть, и на машине... А пока зайдем - вот тут недалеко трактирчик есть - и позавтракаем. Ох, боюсь, опять бы мне не захворать, как в Кишиневе! - со вздохом добавил Полфунта и направился к городу. Трактир, в который зашли приятели, как все береговые одесские трущобы, не отличался ни чистотой, ни благоустройством. Низкие, закоптелые потолки, стены с грязными, оборванными обоями, обширные комнаты со множеством столиков, неизбежная машина, стойка, буфетчик, половые с намасленными волосами - вот и вся обстановка. Ввиду раннего времени в трактире посетителей почти не было. Полфунта, усевшись с Рыжиком за одним из столиков, потребовал чаю, а у Саньки спросил, не хочет ли он чего-нибудь поесть. - Хочу, очень хочу! - живо заявил Рыжик. - Чего же ты хочешь? Прежде чем ответить, Санька пробежал глазами по стойке, остановил свой взгляд на огромном блюде, нагруженном колбасами, а затем, повернув голову к Полфунту, нерешительно и тихо промолвил: - Я бы колбаски съел... - Уж вы, господин хороший, картузик снимите, потому как здесь икона божия... - сиплым, простуженным голосом проговорил принесший чай половой, обращаясь к Саньке. Рыжик мгновенно сдернул фуражку и сильно сконфузился. - Подай сюда вареной колбасы и хлеба! - приказал Полфунта половому. - Сейчас! Спустя немного Санька с жадностью уписывал колбасу, набивая рот большими кусками хлеба. Полфунта не дотрагивался ни до колбасы, ни до чая. Угрюмый, молчаливый, сидел он напротив Рыжика, устремив глаза в одну точку. - А вам ничего не угодно-с? Полфунта повернул голову. У стола с грязной и влажной салфеткой через плечо стоял половой. Фокусник бросил рассеянный взгляд на узкие приподнятые плечи полового, а затем равнодушным тоном, каким просят холодной воды, проговорил: - Принеси мне полбутылки очищенной, кусок черного хлеба с солью и стаканчик. - Слушаю-с! Когда половой принес водку, Рыжик с завтраком уже покончил. С любопытством и удивлением стал он следить за Полфунтом. В прошлом году во время их путешествия Санька ни разу не видел, чтобы Полфунта хоть одну рюмочку выпил. Вот почему он с таким интересом стал следить за каждым движением фокусника. С разинутым ртом смотрел Рыжик на то, как Полфунта налил полный стаканчик, как он поднес его ко рту, как закинул голову, выпил залпом, как он некрасиво сморщил лицо и как стал нюхать черный хлеб, держа его перед носом. Не прошло и десяти минут, как бутылочка была совершенно опорожнена. Полфунта быстро опьянел. На лице выступили красные пятна, а глаза сделались влажными и мутными. В руке он держал пустую бутылку и молча глядел на стойку, за которой стоял тучный буфетчик. Рыжик тоже молчал. Глядя на своего благодетеля, он стал понимать, какой болезнью хворает Полфунта, и ему сделалось жутко. В трактире было тихо. Единственные посетители, в лице трех биндюжников, отпив чай, расплатились и ушли, а половые, собравшись в кучу, о чем-то шушукались в соседней комнате. - Чертова родня! - вдруг громко и резко вскрикнул Полфунта и так ударил бутылкой по столу, что она вдребезги разбилась. К столу подлетел половой. - Здесь, сударь, страдать не полагается, - заговорил половой, подбирая осколки. - У нас и больше выпивают, а таких экстренностей не делают... - Другую! - коротко и повелительно оборвал полового Полфунта и швырнул на стол скомканную трехрублевую бумажку. Слуга схватил деньги и побежал к буфету. - Дяденька! - залепетал Санька. - Ну? - бросил на него мутный взгляд фокусник. Санька съежился и молчал. Он не на шутку стал побаиваться своего благодетеля. - "Дяденька"! - заговорил снова Полфунта, выпив стаканчик из новой полбутылки. - Не называй меня ты дяденькой! Терпеть не могу!.. У меня свой дяденька имеется... И сестрица и братец есть... Они порядочные, потому что домовладельцы... А я вот - пьяница, бродяга и никуда не годный человек... И пусть... И пусть я негодяй, пьяница, а все-таки я, Иван Раздольев, презираю их... Пре-зи-раю!.. - повторил он громко, раздельно и так ударил кулаком по столу, что посуда заплясала. Полфунта пьянел с каждой минутой. Лицо его сделалось совершенно красным, глаза потускнели, а веки воспалились. Речь становилась отрывистой и почти бессвязной. Он пил, не закусывая, как истый алкоголик. Рыжик со страхом следил за ним. - Купцы!.. - воскликнул Полфунта и снова ударил кулаком по столу. - Знаешь ли ты, что такое купец!.. А? Не знаешь?.. Купец, братец ты мой, тоже человек... У него все есть: и глаза, и руки, и ноги, и большой живот... Одного только нет - души... Вместо души у него под сердцем купон лежит... А родня моя - купцы... Понял ты, голубчик мой?.. Они купцы, а я бродяга... Десять лет меня не видали, а как пришел сегодня, через прислугу пять рублей выслали... Видеть не захотели... Полфунта выпил, сморщился, плюнул и снова начал: - Нет, ты пойми: ведь обидно... Родная сестра... Я ее так любил... Мы были маленькие... И вдруг - не хочет повидаться... Десять лет не видала!.. Я плохо учился... Меня из гимназии выгнали... И родные прогнали... А из-за чего?.. Из-за искусства!.. Понимаешь ли, я искусство любил... Я театр любил... Ах, как я играл Аркашку!.. На Руси не было и не будет подобного Аркашки... А теперь кто я?.. Ничтожество из ничтожеств. Я пьяница и паяц!.. Балаганный па-яц!.. Голубчик ты мой, Саша, я несчастный... я неудачник... Полфунта захныкал и залился слезами. Потом он рукавом вытер глаза и, едва держась на стуле, дрожащей рукой снова взялся за бутылку. Он совершенно ослаб и размяк. Рыжик, видя, что его благодетелю становится совсем плохо, победил чувство страха и подошел к фокуснику. Обеими руками обхватил он пьяного и, чуть не плача, стал умолять его не пить. - Голубчик, миленький Полфунтичек, не надо!.. - взмолился Рыжик. Пьяная голова Полфунта упала на плечо Саньки. - Ты думаешь, я пьян? - с трудом уже выговаривая слова, забормотал фокусник. - Нет, брат... Я ослаб... это верно... Не следовало натощак... Натощак не годится... Закушу я вот... и еще выпью... Иван Раздольев пить умеет... Он, брат, пить умеет!.. Положение Рыжика становилось безвыходным. Полфунта допился до бесчувствия, и Санька не знал, что с ним делать. Безобразный вид пьяного, его беспомощность и полнейшее отсутствие здравого смысла произвели на мальчика удручающее впечатление. Он много раз видал пьяных. Он не раз видал, как напивался Тарас Зазуля, как пьянствовал его крестный, Андрей-воин и многие другие. Но на этих людей он всегда смотрел издали, а когда они становились буйными, он убегал от них. И поэтому голодаевские пьяницы его только забавляли. Совсем иначе чувствовал себя Санька с фокусником. Этот маленький и чужой ему человек в данную минуту был для него самым близким существом в мире. От него зависела вся судьба Рыжика, потому что только он один мог его доставить на родину. И вдруг этот благодетель напивается и становится почти неодушевленной вещью. Санька приходил в отчаяние. А тут еще вдобавок их выгнали из трактира. Выгнали за то, что Полфунта ногами опрокинул стол и разбил два стакана и чайник. За посуду вычли, мелочь, оставшуюся от трех рублей, вручили Саньке, а затем обоих попросили удалиться. На улице Рыжик совсем растерялся. Через плечо у него висел мешок, а обеими руками он держал пьяного. Полфунта буквально на ногах не стоял и всею тяжестью навалился на мальчика. - Ты не бойся!.. - бормотал Полфунта, раскачиваясь из стороны в сторону. - Я, брат, все понимаю... Мы в Житомир пойдем... Пешком пойдем... Мы бродяги, да?.. Ты Рыжик, а я Полфунта... Беспаспортные мы... Ну и ладно... А? Денежки заработаем и... Но тут Полфунта шлепнулся на мостовую и умолк, растянувшись на камнях. Санька, растерянный и обессиленный, встал у ног пьяного и, точно покойника, принялся его оплакивать. Собралась толпа. Явился городовой. Рыжик, увидав полицейского, до того струсил, что чуть было не бросился бежать. Ему почудилось, что городовой знает, что он на рассвете с ворами покушался на кражу, и что он его сейчас арестует. Но в ту же минуту Санька успокоился, так как полицейский даже не взглянул на него, а занялся исключительно пьяным. - Ишь, натрескался! - проворчал городовой и сделал было попытку поставить пьяного на ноги, но не тут-то было: Полфунта оказался в бесчувственном состоянии. - Рано праздник встретил! - заметил кто-то из толпы. - В крылатке, а напился, как в поддевке, - послышался еще чей-то голос. - А ты думаешь, крылатки не пьют? Эге, еще как заливают!.. - Ему бы банки поставить, живо очнется... - Чего зубы скалишь? Грех да беда с кем не живет... - Братцы, аблакат нашелся... Сейчас могильную речь скажет... Восклицания, шутки и острые словечки сыпались со всех сторон. - Чего вы тут не видали? Разойдитесь! - крикнул городовой. Толпа на мгновение раздалась, но потом опять сомкнулась. Рыжик стоял тут же и употреблял все усилия, чтобы не расплакаться. Городовой наконец заметил его. - Ты был с ним, что ли? - спросил он у Рыжика. - Да, - едва слышно ответил мальчик и опустил глаза. - Где же вы были? - Вот там, в трактире. - А кто он тебе: отец, брат? - Дядя, - неожиданно для самого себя соврал Санька. - С какой же это он радости так напился? - Не знаю. - Где вы живете? - Не знаю. - Да ты что, на самделе дурак аль прикидываешься? Такой здоровый, а все твердит одно: не знаю да не знаю. - А может, они нездешние? - снова послышался чей-то голос из толпы. Городовой повернул голову, презрительным и строгим взглядом оглядел того, кто без позволения осмелился вмешаться не в свое дело, а затем, обернувшись к Рыжику, спросил: - Вы нездешние? - Нет. - Кто же вы? Приезжие? - Да. Полицейский укоризненно покачал головой и снова принялся было за Полфунта, но напрасно: фокусник был мертвецки пьян и не подавал никаких признаков жизни. - Его бы на извозчика да в ночлежный дом, - не унимался все тот же голос, - он бы выспался и на человека стал бы похож. А то расспросы да допросы... Будто и впрямь умный аль следователь... - Вас не спрашивают и прошу не вмешиваться! - строго провозгласил городовой, после чего снова обратился к Рыжику: - Деньги у твоего дяди есть? Рыжик вместо ответа разжал руку: на ладони у него лежало сорок копеек. - Сейчас я вас отправлю, - сказал городовой и остановил извозчика, который в это время проезжал мимо. Извозчик, увидав на панели пьяного, безнадежно махнул рукой. - И не везет же мне сегодня: на второго утопленника наезжаю! - сказал он и энергично плюнул. - Не в часть, а в ночлежный отвезешь... И мальчика захватишь... Двугривенный получишь, - проговорил полицейский. - Этак-то другое колесо выходит! - повеселел извозчик. Затем он слез с козел и обратился к толпе: - Православные, помогите багаж на дрожки взвалить. В толпе послышался смех. На другой день Полфунта проснулся в одном из одесских ночлежных домов с головной болью и мучительными угрызениями совести. Подле него сидел Рыжик. Вид у Саньки был больной, усталый. Вчерашний день надолго остался у него в памяти. Ему много пришлось выстрадать. Дело в том, что Полфунта не один раз, а три раза напивался в продолжение дня. Когда его привезли в ночлежный дом, он был совсем без чувств. Санька даже стал серьезно опасаться за его жизнь. Фокусника бросили на нару, куда забрался и Рыжик. Через два часа он проснулся и потребовал водки; а так как денег не было, то он тут же, в ночлежке, продал за один рубль свою крылатку. Рыжик плакал, умолял его не пить, но тот его не слушал. В третий раз он напился уже вечером. Его угощала трущобная братия за то, что он разные смешные штуки выкидывал. Никогда еще Рыжик не видал его таким скверным, неприличным и гадким. Мальчик нравственно страдал за него. - Ты прости меня, голубчик! - охрипшим и виноватым голосом проговорил Полфунта, обращаясь к Саньке. Лицо его было измято и казалось опухшим. Он, по-видимому, сильно страдал. - Мы сегодня тронемся в путь... - продолжал он. - Пройдемся немного по Бессарабии, а потом уже махнем на Украину... - Я бы домой хотел... - вставил Рыжик. - Домой мы и пойдем. Только у нас, понимаешь ли, денег нет, так вот я хочу по таким местам пройти, где полегче... Ты, голубчик, не беспокойся: будешь дома... А пить я не стану. Слово даю тебе... - Вот это хорошо будет! - подхватил Санька, у которого снова зародилась надежда попасть домой. - А то я страсть как напужался! - Не напужался, а напугался, - поправил Полфунта. - Ну, теперь ты можешь быть покоен. Пока до Житомира не дойдем, капли в рот не возьму. У Саньки точно гора свалилась с плеч. Ему стало легко и весело. Ровно в полдень друзья вышли из Одессы. XIV НА РОДИНЕ Был холодный осенний день. С утра и в продолжение всего дня моросил дождь, а под вечер в сыром воздухе замелькали большие и мягкие хлопья снега. Голодаевка, с ее жалкими домишками, в этот осенний день казалась какой-то пришибленной, придавленной. Река едва заметной темной полосой вырисовывалась в сумерках наступающего вечера. На улице не видно было ни людей, ни животных: все спрятались от ненастья. Только ветер один, завывая и свистя, разгуливал на просторе. В хате Зазулей было темно и тихо, хотя семья была в полном сборе, а в мастерской, на верстаке Тараса, сидел даже гость, кум Иван Чумаченко. Зазули сумерничали - вернее, Аксинья не хотела зажигать огня, потому что керосин был на исходе. Дети Зазулей, Вера и Катя, лежали на печи. Сестры не спали. Точно птички, нахохлились они и молча напрягали зрение, не выпуская из виду мать, сидевшую у окна. Им все почему-то казалось, что взрослые начнут есть, как только они заснут, и девочки поэтому нарочно гнали сон, широко раскрывая глаза. Зазули и кум Иван хранили глубокое молчание. Говорить было не о чем, а дела не веселили. Сапожник думал о том, зачем его нелегкая принесла сюда, и тем не менее продолжал сидеть, так как у него дома было еще скучнее. Тарас думал о том, как бы теперь хорошо было выпить с кумом по поводу первого снега и печальной погоды. А жена Тараса думала о завтрашнем дне и о том, как она без денег проживет этот день и удастся ли ей утром накормить детей. Вообще думы были невеселые. Безотрадные мысли как будто рождались от угрюмого молчания. И неизвестно, до каких пор могло бы протянуться это тоскливое безмолвие, если бы совершенно неожиданно не послышались чьи-то шаги в сенях. Услыхав шаги, Аксинья поднялась с места. В ту же минуту дверь отворилась, и в хату вошли два каких-то человека. - Здесь живет Тарас Зазуля? - спросил один из вошедших. Голос был совершенно незнакомый. - Здесь, здесь! - торопливо отвечал Тарас и тут же стал кричать на жену. - Оксана, да засвети огонь! Никого не видно... Не успел Зазуля кончить, как Аксинья уже зажгла спичку и направилась к непрошенным гостям. Но едва только она взглянула на них, как крик радости вырвался у нее из груди: у дверей стояли Рыжик и незнакомый ей Полфунта. - Санечка!.. Мой милый!.. Мой родимый!.. - вскричала Аксинья и, дрожа от волнения, кинулась зажигать лампу. Подошел к дверям и Тарас, а с печи стала слезать Верочка. Через минуту хата огласилась радостными восклицаниями, расспросами и шумным говором. Когда первые восторги прошли и когда все немного успокоились, выступил вперед Полфунта. - Ваш мальчик? - шутя спросил он, положив руку на плечо Рыжика. - Наш, наш! - ответили ему хором. - В таком случае, получайте его в целости и сохранности. - Спасибо, спасибо вам! - заговорил Тарас. - Что же вы не сядете? Садитесь, прошу вас, будьте гостем... Последние слова "будьте гостем" Зазуля произнес дрогнувшим голосом, так как вспомнил, что угощать нечем. А он человек был хлебосольный и гостеприимный, как все украинцы. Полфунта, точно угадав мысли Тараса, запустил руку в карман, вытащил рубль и подал его Аксинье. - А вы, хозяюшка, - сказал он ей, - угостите нас... Мы в дороге озябли... Нам, мужчинам, водочки дайте, а рыжему мальчику вашему чайку дайте, да не крепкого, чтобы цвет волос не испортился... - Что вы беспокоитесь? - залепетала Аксинья, принимая рубль. - Ничего, ничего, - поспешил утешить ее Полфунта, - деньги эти не мои, а вашего сына... Вместе со мною в цирке заработал их... - Вот как! - улыбнулась Аксинья и с лаской посмотрела на своего любимца. Аксинья побежала в лавочку, а мужчины уселись за стол. Рыжик увидал Верочку, удивился, как она выросла, поцеловал ее и посадил рядом с Полфунтом. Катя, не умевшая еще сама слезать с печи, все время не переставала хныкать. Но на нее никто не обращал внимания. Тем временем Санька стал постепенно осваиваться и наконец осмелился заговорить. - А Мойпес жив? - спросил он у Тараса. - Как же, жив! - воскликнул Зазуля. - Он на другой день, когда ты пропал, вечером явился... больной, усталый... Три дня не жрал и выл и все бегал куда-то искать тебя... Думали, подохнет пес, ан нет, выходился. Он на своем месте, в сарае, лежит... - Можно к нему? - Сходи, ежели охота есть. Рыжик выбежал из хаты. - Ну-с, может, вы теперь хотите знать, где был ваш мальчик и что он делал? - спросил Полфунта, когда Санька выбежал из хаты. - Рассказывайте, будьте добры! - подхватил Тарас. - Послушать антиресно! - решил вставить и свое слово Чумаченко. - Извольте! Ваш Санька был в большой школе. Называется эта школа - жизнь. Успел он только пройти приготовительный класс, но и то на добрый грош умнее стал. Оба кума, громадные и неуклюжие, с напряжением слушали маленького человека, но при всем старании ничего не могли понять. Полфунта заметил это и заговорил более просто. В немногих словах рассказал он им всю историю приключений Саньки. Его рассказ в высшей степени заинтересовал обоих слушателей и даже Верочку, которая все время глаз не спускала с Полфунта. Рыжик между тем, выбежав на двор, подошел к низенькому плетню и тихо свистнул. В ту же минуту из сарая вылетело что-то черное, большое и с визгом бросилось к Саньке. Это был Мойпес. Встреча друзей была поистине трогательна. - Дорогой мой песик!.. Славненький... - прошептал Рыжик, крепко прижимая к груди голову собаки. Пес отвечал на ласку лаской. Он не переставал вилять хвостом, радостно визжать и прыгать. Несколько раз ему удавалось положить свои передние мокрые лапы на плечи Саньки. Рыжик был наверху блаженства. Наконец-то он дома, на родине!.. Заветная мечта его последних дней сбылась, и счастливее Рыжика не было человека. Он только жалел, зачем все это случилось вечером и в такое ненастное время. Будь это днем, он всю Голодаевку обегал бы, со всеми повидался и рассказал бы о своих приключениях. Теперь ничего нельзя было поделать и приходилось ждать до завтрашнего утра. Освободившись из объятий Мойпеса, Санька вернулся в хату. Там Полфунта рассказывал о том, как они с Рыжиком после долгих скитаний по Бессарабии и Украине попали в Киев и поступили в цирк: Полфунта в качестве клоуна и фокусника, а Санька - его помощником. - Сорок два рубля в один месяц заработали! - добавил в заключение рассказа Полфунта. - Ого! - удивился Тарас. - Здорово! - подтвердил и Чумаченко. - Э, да разве это заработок! - хвастливо заметил Полфунта. - Если бы у нас были свои костюмы да все принадлежности для фокусов, мы бы и сто заработали. - Здорово! - повторил сапожник. - А то сорок два рубля, - продолжал фокусник, - разве это деньги?.. Купил я себе пальтишко, сапоги, шапку, кое-как одел мальчонку - и вот все деньги. - Деньги - вода, известное дело, - сказал Тарас. - Вода, истинно вода! - подтвердил Чумаченко. В это время в хату вошла Катерина, а вслед за нею явилась Агафья-портниха. Аксинья, идя в лавку, не утерпела и дала знать соседям о появлении Саньки. Агафья, со свойственной ей добротой и нежностью, горячо обняла Рыжика. - Ах ты, сердечный мой!.. Где же ты был все время?.. А мы по тебе тут стосковались, - мягким голосом заговорила Агафья. От этой материнской ласки Рыжику сделалось хорошо и покойно на душе, а на глазах навернулись слезы умиления и благодарности. Катерина ничего не сказала и даже не подошла к Саньке. Она издали глядела на него и как-то странно морщила брови. Катерина была такая же худая и высокая, как всегда. Вскоре вернулась Аксинья с закуской и выпивкой. Живо накрыла она стол, все приготовила и пригласила дорогих гостей откушать. - Смотри, кума, как вырос мой крестник, - сказала Агафья, обращаясь к Аксинье. - Я и то уже гляжу, - отозвалась Зазулиха, - в один год и так вырасти! - Уж скоро полтора будет, - вставил Тарас. - За ваше здоровье! Извините, не знаю, как вас величать, - вежливо обернулся он к Полфунту, держа налитую рюмку. - Меня зовут Иван Петрович, - ответил Полфунта и также поднял рюмку. Мужчины чокнулись и выпили. А женщины занялись Рыжиком. Они разглядывали его, расспрашивали о его похождениях и ласкали его. Рыжик выглядел молодцом. Одет он был довольно прилично. - А где Дуня? - спросил вдруг Санька. - Дуня у директорши живет, - ответила Аксинья. - Ей там очень хорошо. Маленькая барышня Надя полюбила ее, и они живут, как сестры. Ее обувают, одевают... Совсем как паненка. Читать и писать учится... - И он умеет читать и писать, - вмешался в разговор Полфунта, указывая на Рыжика. - Как это - умеет? - удивился Тарас. - Очень просто: я его выучил. Все лето гуляли без дела, а дни были длинные... Дай, думаю, поучу малыша: может, потом и спасибо скажет... И вот я его выучил. Кое-как читает, может и писульку нацарапать... Чего больше! - Спасибо вам, добрый человек, что сироту не оставили, - поклонилась ему Аксинья. - Это верно, что спасибо, - вставил свое слово Чумаченко и выпил вторую рюмку. - Известное дело, спасибо, - сказал Тарас и тоже выпил. - Вот я вам каким Рыжика вашего доставил!.. - проговорил Полфунта. - Теперь мое дело - сторона. Завтра отправляюсь в путь, а вам на память оставлю Саньку. Да, кстати, а переночевать у вас мне можно будет? - Да что вы спрашиваете! Конечно, можно. Даже рады будем, - сказала Аксинья. - Очень рады будем, - вставил Тарас и в третий раз выпил. - Да вы поживите у нас денька два. Куда вы в такую погоду пойдете? Поживите, мы рады будем, - совершенно искренне стала упрашивать Аксинья. - Очень вам благодарен. Я бы с удовольствием пожил у вас, да времени у меня нет... Я счастье свое должен догнать... Вот я теперь в Житомире, а мне кажется, что мое счастье теперь в Полтаве... - Какое же это счастье? - не на шутку заинтересовался Тарас. - Обыкновенное. У каждого человека есть счастье, только не каждый человек умеет его беречь. Я потерял свое счастье лет двенадцать тому назад. И вот до сих пор не могу его поймать. Я уверен, что приду в Полтаву, а мое счастье махнет в Ромны. Я и в Ромны пойду, а из Ромны на Амур, в Ташкент, мне это все равно, а уж счастье свое я найду... - А не лучше ли посидеть да обождать: может, само счастье на вас наскочит? - проговорил Тарас и налил по четвертой. - Сидеть не годится, - уверенно заявил Полфунта. - От сиденья не получишь уменья. И придет счастье, да не сумеешь взять его. Нет, уж я завтра непременно отправлюсь. А ты, - обратился он к Саньке, - живи на Голодаевке и будь сыт. Весной, может, пройду мимо, тогда увидимся. А пока, друзья, за ваше здоровье! Полфунта чокнулся и выпил. Аксинья поставила самовар. Чай пили до поздней ночи, так что Санька уснул не раздевшись. На другой день Полфунта ушел, оставив Аксинье три рубля. Она было не хотела взять, но он уверил ее, что деньги для него совершенно лишняя роскошь и что они только мешают ему. Санька проводил Полфунта до самой рощи. Там они сердечно распростились и расстались. Рыжик, немного грустный, вернулся в город в сопровождении Мойпеса, который по старой памяти не отставал от хозяина ни на шаг. Рыжик отправился к Дуне. Был легкий морозец. Река еще не встала, но вдоль берега, точно куски стекла, уже лежали над водою хрупкие и тонкие ледяные слои. Небо было серое и неприветливое. Голодаевские ребятишки, не имея сапог, попрятались по домам, и на улице поэтому не было почти никакого оживления. Рыжику это обстоятельство крайне не нравилось, так как он хотел, чтобы все его видели. Панычи встретили Саньку далеко не так радостно, как он почему-то рассчитывал. Он как вошел в кухню, так и оставался там все время, потому что панычи не сочли нужным пригласить его в комнаты. Случись это в другое время, Володя и Сережа наверное бы более горячо встретили Рыжика, но он явился к ним тогда, когда они сами были заняты новым происшествием в их жизни. Дело в том, что оба они поступили в гимназию и только недавно надели на себя мундиры с блестящими пуговицами. И Володя и Сережа были страшно заняты собою и прежде всего желали, чтобы все любовались только ими и их мундирами. Несвязный и сбивчивый рассказ Рыжика о его приключениях они выслушали довольно равнодушно, а когда на кухню пришли Надя и Дуня, они немедленно отправились к себе. Дуню Рыжик узнал с трудом. Бывшая замарашка и босоножка превратилась в настоящую барышню. Увидав Саньку, Дуня вскрикнула от радости и первая бросилась к нему. Искреннее и задушевное приветствие Дуни немного вознаградило Рыжика за разочарование, которое он испытал от холодной встречи с панычами. Дуня долго и с большим интересом расспрашивала Рыжика о его жизни и о том, где он был и что с ним случилось. Санька был очень доволен, что повидался с Дуней, хотя он ушел домой далеко невеселый. Какая-то непонятная грусть овладела им, и ему с каждой минутой становилось тоскливей. Больше всего Саньку беспокоили хмурые признаки наступающей зимы. XV ЗА СЧАСТЬЕМ Долго тянулась зима. Рыжику казалось, что ей конца не будет. За последнее время он совершенно измучился. Голодаевка опротивела ему очень скоро. То, к чему он так горячо стремился, что хотел увидать, далеко не было так заманчиво и интересно, как он воображал. На чужбине родина рисовалась ему прекрасной страной, где он с каждым предметом, с каждой пылинкой сроднился с малых лет. Но вот он увидал эту чудную страну, увидал близких людей, и что же? На другой день ему все наскучило. Жизнь на Голодаевке тянулась серо, однообразно. Все, что он оставил, он нашел таким же, без всяких перемен, без всяких изменений. Та же бедность я вечная нужда приемных родителей, те же интересы, мелочные, жалкие. Здесь люди только и думали, как бы раздобыть на хлеб, а что окажется лишним - пропить. Рыжик не нашел себе товарища. Все его бывшие приятели отданы были в ученье и давно уже забыли об играх. Да и сам Санька не захотел бы с ними дружить. Оставалась только Дуня, но с нею он мог видеться лишь изредка, да и то урывками. Таким образом, Рыжик оказался совершенно одиноким и как будто даже лишним существом. Первые дни им еще интересовались, приходили спрашивать его, где он был, что видел. А когда все узнали, бросили им заниматься и как будто даже перестали его замечать. Самолюбивый мальчик мучительно страдал от сознания, что он среди голодаевцев является совершенно ненужным и лишним существом. Не раз он вспоминал, как Тарас называл его дармоедом, когда еще он, Санька, был маленьким. Чтобы избавиться от упреков в дармоедстве, Рыжик сам отправился к крестному и попросил, чтобы он его принял в ученье. Тот охотно согласился, и мальчик с необычайным рвением принялся за работу. Но скоро и сапожное ремесло ему надоело, и он стал мечтать. Вот с этого-то момента Рыжик и стал жить двойною жизнью. Наружно он жил, как все люди: работал, помогал крестному, беспрекословно исполнял приказания Катерины и был во всех отношениях хорошим и старательным парнем. Но все это было только наружное. На самом же деле Рыжик был занят совсем другим. Он мечтал о весне и ревниво оберегал эту сладкую мечту, боясь намеком или взглядом выдать свою тайну. Он мечтал о том, как наступит весна, как придет за ним Полфунта и как снова он, вольный и свободный, пойдет гулять по лесам и полям... Ночью Санька чувствовал себя лучше. Лежа на печи, он мог мечтать, сколько ему хотелось. Чаще всего мечтал он о море. Но вот наконец пришла и весна. Чутко прислушивался Рыжик к пробуждению природы. Он первый почувствовал теплое дыхание весны, первый увидал, как спадали тяжелые оковы зимы и как постепенно освобождалась земля. Быстро наступали теплые дни. Ярко засияло солнце, на голубом небе появились легкие, полупрозрачные тучки, и зеленым бархатом покрывалась земля. Река сбросила ледяной покров, и прилетели птицы. У Рыжика от волнения сердце готово было разорваться. Он сам не понимал, что с ним такое, но его неудержимо потянуло куда-то. Стоило ему только взглянуть на далекий, светлый горизонт, как у него сейчас же являлось желание бросить все и уйти куда глаза глядят. Единственно, что его удерживало, это надежда, что за ним придет Полфунта. Но Полфунта не приходил, и страдания Рыжика становились выше его сил. Весенние праздники прошли для Саньки почти незаметно. Он ничем не интересовался, и ничто его не радовало. Короче говоря, ему донельзя опротивела Голодаевка, ее обыватели и их нищенская жизнь. Каждый праздник Рыжик уходил за город и там проводил весь день. Чаще всего любил он ходить на мельницу и на ту дорогу, где он когда-то впервые встретился с Полфунтом. В одно из воскресений Санька, по обыкновению, отправился гулять. Погода была великолепная. Был полдень. Рыжик долго гулял по роще, потом вышел к реке, выкупался, а затем перешел плотину и стал подниматься по пыльной широкой дороге, по которой он два года тому назад впервые пустился в путь с Мойпесом. Избегая пыли, Санька держался ближе к канаве, края которой густо заросли травою. Долго шел Рыжик, мечтая о своих будущих путешествиях, как вдруг он остановился в большом волнении. В одном месте, на дне канавы, он увидел спящего человека. Сердце замерло в груди мальчика. Какое-то внутреннее убеждение подсказало ему, что это Полфунта. И он не ошибся. Едва только Санька поравнялся с неизвестным человеком, как тот, услыхав шаги, поднял голову и расхохотался. Это был Полфунта. - А ты, брат, легок на помине: сейчас только во сне тебя видел, - сказал Полфунта и приподнялся с места. Санька прыгнул прямо на него и стал душить его в своих объятиях. - Голубчик, милый!.. Я думал, ты не придешь... - задыхаясь от волнения, говорил Рыжик. - Погоди... Ну тебя!.. Задушишь... А на что я тебе? - Я с тобой пойду, - решительно заявил Санька. - Мне уже четырнадцатый год пошел... Я не маленький... - Что ж из этого? - А то, что я могу быть тебе помощником. - Землю мерить помогать будешь? - Что хочешь, мне все равно... - Ах, Рыжик, Рыжик, откуда ты взялся на мою голову? - проговорил Полфунта и улыбнулся. - Ну хорошо, возьму я тебя с собой. Будем вместе бродяжить, разыскивая счастье... А если мы этого счастья не найдем, тогда что? Ведь ты вырастешь никуда не годным человеком. И грех этот на моей душе будет... - Никакого греха не будет, - уверенно перебил Рыжик, - мы найдем счастье... - Вот как! Ты уверен? - Да. - Ну и чудак же ты! А впрочем, и на Голодаевке тебя не бог весть какое счастье ожидает. Кстати, ты чем там занимался? - У крестного сапоги учился шить. - И многому научился? - Кожу мочить умею. - Только-то! Ну, ежели так, беги домой, попрощайся и, если тебя отпустят, лети сюда, я тебя подожду. - Не пойду, - решительно заявил Санька. - Почему? - Не хочу. Мне там надоело и так... Я сейчас с тобой пойду... Полфунта задумался. Наступило молчание. - Ладно, - промолвил наконец Полфунта, - идем, если так. Только помни: терпи! Не всегда сладко будет... А теперь - гайда в путь-дороженьку! Полфунта встал, встряхнулся и велел Рыжику снять сапоги. - Без сапог тебе легче ходить будет, и в город не босяком, а человеком войдешь. - А мы сейчас куда пойдем? - спросил Рыжик, снимая с себя сапоги. - Куда? За счастьем - вот куда, - полушутя, полусерьезно ответил Полфунта и выскочил из канавы. Через час фигуры двух путников едва заметными черными точками виднелись вдали.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  I НОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ Солнце прощалось с землею. Его последние огни охватывали далекий край неба и расплавленной золотисто-красной массой разливались по горизонту. Казалось, что там, далеко, кто-то вздумал поджечь небо и развел для этого гигантский костер. Но пламя заката постепенно гасло. Теплый майский день тихо умирал, уступая место вечерним сумеркам. Полфунта и Рыжик лежали на опушке леса и молча следили за работой природы. - Хорошо как! - прошептал Рыжик. Он не любил долго молчать. - Что хорошо? - спросил Полфунта. - Все хорошо. И поле это зеленое, и небо, и... все, все хорошо... - Ну и радуйся, коли тебе хорошо, - проговорил хандривший весь день Полфунта. Рыжик промолчал. Но через минуту он не выдержал и опять заговорил: - Отчего все люди так не живут, как мы? Ушли бы все из городов и ходили бы по земле... И как бы всем весело было! - Умолкни, милый: ты глупости мелешь, - проворчал Полфунта. - Почему глупости? - не унимался Рыжик. - Ведь нам как хорошо! Мы и поля, и леса, и реки, и разные города видим... Гуляем в свое удовольствие. Ну, и пускай люди так живут. Мне не жалко. - Какой ты щедрый! - сказал Полфунта и невольно улыбнулся. - И глуп же ты, Рыжик! Ай-ай, как глуп!.. Ты хочешь, чтобы все люди, как тараканы, расползлись по свету и чтобы ни одного чистого местечка не осталось на земле. Недурно, что и говорить... Эх, Сашка, Сашка, когда ты поумнеешь? - Я давно умный, - засмеялся Рыжик. - А ежели ты умный, то и придумай, где бы нам сегодня переночевать. - А здесь чем плохо? Травка мягкая, дождя нет, тепло... Отлично уснем! - Нет, не отлично. - Почему не отлично? - А потому, что дождь будет. - Откуда ты знаешь? - Оттуда. Разве не видишь? Полфунта рукой указал на юг, где на далеком небосклоне чернела туча. - Эка, испугался чего: пятнышка! - возразил Рыжик, вглядываясь в указанную точку. - И завтра эта туча не дойдет до нас. - Ты так думаешь? Ну, в таком случае оставайся здесь, а я в деревню отправлюсь ночевать. Полфунта встал, поднял вырезанную им в лесу палку и тощую серую котомку, в которой лежали его башмаки, одна смена белья, несколько картонных изделий для фокусов, осьмушка табачных корешков и "Ревизор" Гоголя. Котомку он перекинул через плечо, шляпу надвинул по самые брови и один двинулся в путь, ни разу не взглянув на товарища. Зато Санька глаз не спускал с приятеля, а с его широкого курносого лица, усеянного веснушками, не сходила плутовская улыбка. "Далеко не уйдешь, голубчик!" - говорили смеющиеся карие глаза Рыжика. Полфунта продолжал шагать вперед как ни в чем не бывало. Вскоре его маленькая фигурка едва видным серым пятном вырисовывалась на темно-зеленом фоне яровых полей, между которыми пролегала дорога в деревню. - Теперь, брат, берегись, наскочу! - воскликнул про себя Рыжик и быстро вскочил на ноги. Он зачем-то закатал парусиновые штанишки до колен, надел на палку связанные сапоги, положил палку с сапогами на плечо, сдернул с головы картуз, немного согнулся, тряхнул красно-золотистыми кудрями и стрелой помчался вперед, едва касаясь босыми ногами мягкой пыльной дороги. Не прошло и пяти минут, как Санька поравнялся с Полфунтом. - Ты чего же не остался на опушке? - небрежно бросил Полфунта своему спутнику, стараясь не глядеть на него. - Ишь ты какой! Мне, чай, одному скучно, - учащенно дыша, проговорил Рыжик, прижимаясь на ходу к Полфунту. Вечер наступал быстро. На потемневшем небе появился молодой месяц. Пробежал свежий, влажный ветер. - Поздно придем! - тихо, как бы про себя, ворчал Полфунта. - Не надо было валяться так долго на опушке... А теперь, изволь-ка радоваться, стучи под окнами! Да еще не всякий пустит, на ночь-то глядя... - А до деревни еще далече? - перебил ворчанье Полфунта Рыжик. - Взойдем на горку - видна будет. И действительно, как только они поднялись на бугорок, Рыжик увидал деревню. Окруженная со всех сторон хлебными полями, деревня эта издали в сумерках наступающей ночи показалась Саньке большой и богатой. Он уже имел понятие о том, что такое бедная и богатая деревня. Ему чудилось, что крестьянские хатки упали откуда-то с высоты и рассыпались меж полей в красивом беспорядке. - Вот это, я понимаю, деревня! - радостно воскликнул Рыжик. - А я вот не понимаю, чему ты радуешься... Здесь, того и гляди, без ночлега останешься. - Почему? - Да потому, что деревня нищенская. Рыжик очень скоро убедился в справедливости слов Полфунта. Когда они подошли ближе, крохотные хатенки выступили перед путниками во всем своем неприглядном виде. Соломенные крыши до самых окон покрывали убогие домики. Эти домики напоминали собою кавказских нищих, у которых порыжевшие лохматые шапки надвинуты по самые глаза. Полфунта с Рыжиком вошли в деревню. Собака, лежавшая на дороге, при их приближении лениво поднялась на ноги, что-то проворчала себе под нос, нехотя отошла в сторону и снова улеглась. Кругом было тихо и безлюдно. Редко-редко в какой хате горел огонек. Полфунта глазами выбрал наиболее видный домик и подошел к нему. Рыжик, конечно, последовал за ним. Через оконце они увидали многочисленную семью, сидевшую за ужином. Внутренность комнаты освещала маленькая лампочка, висевшая на стене. Полфунта постучал в окно. В ту же минуту все сидевшие за столом, точно по команде, повернули головы к окошку. Старуха, хлопотавшая возле стола, подошла к оконцу, и почти приложив сморщенное лицо свое к стеклу, спросила скрипучим, старческим голосом: - Вам кого надо? - Позвольте прохожим переночевать! - просительным тоном прокричал Полфунта и добавил: - Издалека идем... устали очень... От дождя дозвольте укрыться... При последних словах Полфунта Рыжик посмотрел на небо. Капля дождя упала ему на нос, и он опустил голову. - В самом деле дождь! - пробормотал он про себя. - У нас третьего дня прохожие ночевали, - послышался через окно голос старухи. - Не наш сегодня черед. Ступайте к ковалю Ивану! - А чтоб вам черт ребра пересчитал! - злобно проворчал Полфунта и отошел прочь. Он знал, что в деревнях и селах, лежащих на большой проезжей дороге, существует порядок по очереди пускать запоздавших путников на ночлег, и поэтому он не стал разговаривать со старухой, а отправился отыскивать хату коваля Ивана. Подойдя к третьей хате, Полфунта снова постучался в окно. - Кто там? - откликнулся на стук молодой женский голос. - Пустите, ради христа, переночевать прохожих! - взмолился Полфунта. - Сейчас. Полфунта и Рыжик подошли к дверям. Прошло добрых десять минут, пока дверь в сени открылась. Путешественники вошли в маленькую, но чистенькую хату. Большая русская печь у дверей, длинная широкая лавка вдоль стены, большой стол, на котором горела свеча в глиняном подсвечнике, темные иконы без риз и киотов в красном углу - вот все, что успел заметить Рыжик, войдя вслед за Полфунтом в хату. Молодая, красивая женщина приветливо встретила ночлежников и спросила, не хотят ли они поужинать. Рыжик утвердительно кивнул головой. Молодая хозяйка захлопотала. Она достала с полки завернутый в серое полотенце каравай хлеба, положила на стол две деревянные ложки и отправилась к печке. Полфунта следил за каждым ее движением и в то же время глазами выбирал место для спанья. "Должно быть, на лавке спать придется", - мысленно решил он про себя. Незваным гостям была поставлена миска горячих щей. Приятели поужинали на славу и вполне искренне поблагодарили молодую хозяйку. Как раз в это время в окна и в крышу застучал дождь. Хозяйка, одетая в пеструю ситцевую юбку и с красным очипком на затылке, проворно убрала со стола и стала посередине хаты. Она с любопытством разглядывала гостей, желая, по-видимому, вступить с ними в разговор. Если бы не очипок на голове, ее легко можно было принять за девочку: до того было молодо и наивно ее миниатюрное смуглое лицо. - Это вы и есть жена Ивана-коваля? - обратился к ней с вопросом Полфунта. - Я самая, - отвечала хозяйка. - А хороший коваль ваш муж? - продолжал допрашивать Полфунта таким тоном, каким обыкновенно говорят с детьми, когда у них спрашивают, любят ли они папу, маму, тетю... - Такого коваля во всей волости нет, - заметно оживившись, ответила ковалиха. - Вот как! А давно вы замужем? - Давно. Скоро полгода будет. - Это верно, что давно, - иронизировал Полфунта. - А где он теперь, ваш муж? - В нашем местечке гуляет. Работу вчера повез и не вернулся. Загулял, значит. - Он часто гуляет у вас? - Нет. В месяц раза два-три... - Действительно, что редко... Ну, а во хмелю он буен? - Нет. Веселый он дюже тогда и драться любит... - Ох-хо! - сокрушенно вздохнул Полфунта и умолк, догадавшись, что имеет дело с красивой дурочкой. Легкая тревога закралась в его душу. "А что, если загулявший коваль явится ночью пьяный и вздует нас ради потехи так, что мы век помнить будем?" - думал про себя Полфунта. Тревога эта с каждой минутой усиливалась в нем, и если бы не дождь, Полфунта вряд ли бы остался ночевать в хате коваля. - А вы нас, хозяюшка, где уложите? - спросил он у ковалихи после долгого раздумья. - Ложитесь на лавку! - сказала хозяйка. Она достала с печи две подушки, или, вернее говоря, два мешка, набитые сеном, бросила их на лавку, а сама села у стола. Полфунта и Рыжик, пожелав хозяйке покойной ночи, улеглись спать не раздеваясь. Санька долго не мог уснуть. Он прислушивался к шуму дождя, изредка поглядывал на неподвижно сидевшую за столом хозяйку и щурил глаза на свечку. Когда он прищуривал глаза, ему казалось, что лучи от горевшей на столе свечки протягиваются и достигают его ресниц. Но усталость взяла наконец свое, и Рыжик заснул крепким, богатырским сном. В самую полночь приятелей разбудил сильный стук в дверь и чей-то грубый, ревущий голос: - Эй, ж инка, отпирай! Хату расшибу! - ревел мужской голос в сенях. Свеча давно догорела, и в хате было темно. Ночлежники слышали, как забегала хозяйка, чиркнула спичку и как трясущимися руками она зажигала лучину. А тот, кто был в сенях, не унимался. - Скоро ли там? - кричал грубый мужской голос, и вслед за тем раздался такой удар в дверь, что стекла задребезжали в оконцах. Полфунта и Рыжик, лежа на разных концах длинной и широкой лавки, одновременно, точно сговорившись, съежились в комочек и решили не подавать признаков жизни. В хату ввалился огромного роста человек. При неровном свете лучины, зажженной хозяйкой, человек этот показался Рыжику чудовищем. В одной руке он держал длинный кнут, а в другой - темную бутылку с широким дном. Высокие сапоги его были облеплены грязью. - Гей, здорово, жинка! - гаркнул он во все горло и, слегка пошатываясь, направился к столу. - Здрастите, - тихим голосом откликнулась на приветствие хозяйка. - Что это вы, Иван Семенович, запозднились? - Хто, я запозднился? Брехня, Маруся, брехня. А свечка где? - Вся сгорела, вас дожидаючись... - Сгорела?.. Ну, и нехай! А я во какую привез, люстринную! - Коваль нагнулся, запустил пальцы в голенище правого сапога и вытащил изрядно помятую стеариновую свечу. - На, засвети! Та немедленно исполнила приказание пьяного мужа: свечу зажгла, а лучину потушила. Настроение духа коваля было самое веселое. Рыжик, полуоткрыв глаза, с затаенным страхом следил за каждым его движением. Иван Семенович, как называла его жена, поставил бутылку на стол, кнут бросил на лавку, около скорчившегося Полфунта, и потребовал ужинать. Тут только Санька хорошо разглядел хозяина хаты. Это был широкоплечий детина, громадного роста, с черной бородкой и сильными, тяжелыми руками. Весь мокрый и грязный от дождя, хозяин хаты сел за стол, а хозяйка пошла доставать ужин из печки. - Гей, жинка, открой двери: жарко мне! - крикнул коваль. Молодая женщина сейчас же исполнила приказание. В хате действительно было и душно и жарко. За ужином Иван выпил стаканчик водки и стал рассказывать жене о своих удачах в городе. Какой-то пан Бриндзевич очень хвалил его работу, три гривенника дал ему на водку и еще новый заказ сделал. - Живем, Маруся! - весело и громко закончил свой рассказ Иван и так ударил кулаком по столу, что бутылка закачалась и миска со щами запрыгала. Рыжик до того заинтересовался, что забыл всякий страх, и уже не одним, а обоими глазами смотрел на коваля. А хозяин между тем не столько ел, сколько пил. После каждого выпитого им стаканчика он становился оживленнее. - Чего, жинка, пригорюнилась? - крикнул коваль и подбоченился. - А мне во как весело!.. Эх, жаль, побить некого!.. Коваль поднялся из-за стола и тут только увидал на лавке Рыжика, а потом и Полфунта. - Хто такие? - спросил он у хозяйки. - Прохожие ночевать просились. Наш черед сегодня, - отвечала жена. - Га, вот это хорошо! Гости дорогие, вставайте ужинать. - Они уже ужинали, - робко проговорила ковалиха, но муж не обратил внимания на ее слова. Он подошел к лавке и, словно котят, смахнул на пол сначала Полфунта, а потом и Рыжика. - Хто вы такие? - повторил свой вопрос коваль, глядя сверху вниз на медленно поднимавшихся с пола ночлежников. - Ну?.. Где ваши языки?.. - не дождавшись ответа, нетерпеливо крикнул на гостей хозяин и схватил с лавки брошенный им недавно кнут. Рыжик струсил не на шутку. Пьяный коваль, по-видимому, готов был разойтись вовсю. Все, что еще оставалось у Саньки сонного, вмиг проснулось, и он оживился под влиянием страха. Прежде всего ему на ум пришла мысль захватить с лавки свои сапоги и удрать, благо двери настежь были открыты. Но шум дождя и покойный вид Полфунта удержали Рыжика. Но Санька ошибся: Полфунта только казался покойным, а на самом деле он трусил не менее своего приятеля. Как человек опытный в подобных делах, Полфунта понял, что бежать не имеет смысла, и решил поступить иначе. В ту минуту, когда коваль стоял над ним с кнутом в руках, Полфунта скорчил такую рожу, что пьяный хозяин в изумлении отступил шаг назад. - Хто ты? - упавшим, испуганным голосом спросил коваль, незаметно отступая к столу. - Я кто такой? - пискливым голосом прокричал Полфунта и запрыгал и завертелся по хате с такой быстротой, что сам Рыжик, не понимая, в чем дело, на всякий случай старался держаться подальше от приятеля. - Я двоюродный шурин сатаны и племянник дьявола... Пойдем к нам в ад, гостем будешь!.. - тонким голоском провизжал Полфунта и, корча невероятные рожи, подскочил к ковалю. У бедного Ивана весь хмель из головы выскочил. - Цур меня... - шептал коваль, пятясь к столу. С хозяйкой совсем сделалось дурно. А Полфунта не переставал дурачиться, нагоняя страх не только на хозяев хаты, но и на Саньку. Фокуснику, однако, все это показалось недостаточным. На минутку он повернулся лицом к дверям, быстро достал из кармана серные спички, вымазал фосфором лоб и подбородок, пальцами вывернул наизнанку веки, отчего глаза его сделались действительно страшными, упал на пол и на четвереньках пополз к хозяину, не переставая визжать и корчить рожи. Трудно передать, что сделалось с ковалем, когда он увидал ползущего к нему Полфунта с вывернутыми веками и светящимися от фосфора лбом и подбородком. Перепуганный насмерть великан дрожащей рукой осенил себя крестом и полез под стол, не помня себя от ужаса. - Цур, цур, чертяка... - шептал под столом коваль. Полфунту только этого и надо было. Увидав, что Иван окончательно обалдел от страху, он встал, схватил с лавки свою котомку и сделал знак Рыжику. Тот сразу сообразил, в чем дело, и последовал за Полфунтом, не забыв захватить свои сапоги. На улице было темно и грязно от дождя. Сквозь разорванные и гонимые ветром тучи изредка выглядывали звездочки. - Ты что это? - спросил у Полфунта Рыжик, желая скорее узнать, для чего приятель разыграл черта. - Молчи, ты ничего не понимаешь, - прошептал Полфунта. - Ежели бы я этой штуки не выкинул, пьяный коваль так бы нас избил, что мы его век помнили бы. А теперь, пока он очухается, мы уже далеко уйдем. - Молодец ты, Полфунта! Ей-богу! - в полном восхищении воскликнул Рыжик, только теперь сообразив, какую хитрую штуку проделал с ковалем его ловкий приятель. - Ты не шуми больно! - остановил расходившегося Саньку Полфунта. - Опасность еще не миновала. Придет коваль в себя, беда будет... Не успел он кончить, как спящая улица огласилась громкими, отчаянными криками. - Это он... Бежим! - сказал Полфунта. - Не поймаешь! - крикнул Санька и со всех ног бросился вперед. - Гей, держи! Лови черта! - послышался ревущий голос коваля. Рыжик прибавил прыти. Ноги его вязли и скользили по грязи, но он на это мало обращал внимания. Далеко позади раздавались чьи-то крики и собачий лай. А Рыжик, точно спугнутый заяц, мчался вперед, забыв в это время про Полфунта и про самого себя... II НЕ-КУШАЙ-КАШИ Долго без оглядки бежал Рыжик. Остановился он только тогда, когда почувствовал, что ноги у него подкашиваются. Весь мокрый, грязный, стоял он на скошенном лугу и едва переводил дыхание от усталости. Тут только Санька вспомнил о приятеле и с беспокойством стал оглядываться и прислушиваться. Было темно. До рассвета оставалось еще много. Рыжик отбежал порядочное расстояние. Никаких голосов, никакого лая он теперь уже не слыхал. Жутко становилось Саньке. Мысль о том, что он может потерять Полфунта, сильно его испугала, и он готов уже был вернуться назад, но темень и бездорожье удержали его. Положение Рыжика становилось далеко не веселым. Во время отчаянного бега он сбился с пути и теперь сам не знал, где он и что с ним будет. А стоять до рассвета посреди поля, под открытым небом, было тоже нелегко, тем более что он едва на ногах держался от усталости. "А что, ежели я крикну?" - мысленно спросил себя Санька. И не успел он подумать о последствиях, как из уст его вырвалось имя приятеля: - Полфунта!.. Сильный, молодой голос Рыжика прорезал тишину ночи и стих. Санька с замиранием сердца стал прислушиваться, но отклика ниоткуда не последовало. После его окрика стало как будто еще тише и темнее. Мальчик обернулся в другую сторону. Под его босыми ногами хлюпала дождевая вода, которую еще не успела впитать земля. - Полфунта-а!!! - снова пронесся протяжный одинокий окрик Саньки. Ответа не последовало. - Дядя Ва-ня-а!!! На этот раз уже слезы слышались в голосе мальчика, но отклика не было. Измученный страхом и тревогой, Санька медленно поплелся вперед, сам не зная куда и зачем. Не успел он сделать и десяти шагов, как остановился в крайнем удивлении. Ему показалось, что он подходит к той самой деревне, где они с Полфунтом обрели такой неудачный ночлег. Конусообразные хатки темными пирамидами вырисовывались вдали. Рыжик сделал еще несколько шагов, пристальнее стал всматриваться вдаль и тогда только понял, что перед ним не деревня и не хатки, а свежескошенная трава, подвешенная на кольях для просушки. Санька вспомнил, что в прошлом году в одной из таких копен они с Полфунтом прекрасно устроились и провели целую ночь. Подойдя к первой копне-пирамиде, Рыжик сейчас же нашел отверстие, ведущее внутрь копны. На него пахнуло острым ароматом свежего сена. Этот любимый Рыжиком запах мгновенно нагнал на него сон. Повинуясь неудержимому желанию соснуть на мягком сене, Санька пролез в пирамиду, положил подле себя сапоги и сам улегся на мягкой, свежей траве. Он был рад, что попал в сухое место. Он почувствовал приятную теплоту и решил до утра пробыть в сене. А утром Полфунта его сам найдет. С последней мыслью Санька сладко уснул. - Ой-ой, батюшки, ноги отдавил, разбойник! - услыхал Рыжик чей-то голос и проснулся. В ту же минуту он почувствовал, как что-то живое, теплое зашевелилось под его головой. Рыжик испуганно вскочил на ноги. В отверстие пробивался утренний свет. Это обстоятельство немного успокоило мальчика. "Хорошо, что ночь прошла", - подумал он. А между тем в сене шевелился кто-то. "Не Полфунта ли это?" - мелькнуло у Саньки в голове, и радость нахлынула на него, и сердце его усиленно забилось. - Кто здесь? Это ты, Полфунта? - спросил Рыжик и замер в ожидании ответа. - Нет, брат, здесь не Полфунтом, а пудами пахнет, - послышался из-под сена чей-то хриплый незнакомый голос. В звуках этого голоса Рыжик уловил что-то доброе и простодушное. Но некоторые меры предосторожности он все-таки принял: сапоги и палку взял в руки, а сам пополз к выходу. - А кто же ты? - снова спросил Рыжик, обращаясь к неизвестному существу, копошившемуся в сене. - Я кто?.. Я, батюшка ты мой... Ой-ой, спинушку заломило... Я, брат, человек и отставной рядовой, а зовут меня Не-Кушай-Каши... Ох-хо-хо!.. В это время голова говорившего поднялась, и Санька увидал круглое, давно не бритое лицо человека. - Что, понравилось тебе имечко мое? Хе-хе-хе!.. И круглое лицо засмеялось. Рыжик невольно улыбнулся, глядя на незнакомца, с трудом вылезавшего из-под сена. Что-то смешливое и добродушное чувствовалось в этом большом, неуклюжем человеке. - Ну, брат, вылезай, а то нам вдвоем не выкарабкаться отсюда. Того и гляди, шалашик опрокинем. Рыжик послушался незнакомца и первый вылез из сена, а вслед за ним выполз и его случайный соночлежник. Вот тут только Санька увидал, с кем имеет дело. Это был большой, неповоротливый человек лет за пятьдесят. Круглая, как мяч, голова его с широким, плоским лицом была коротко острижена. Вздутые щеки были покрыты седой щетиной давно не бритой бороды. Глаза у него были круглые, светло-серые, усы длинные, с коричневым оттенком, брови густые, нависшие. Большие, толстые уши незнакомца особенно как-то выделялись на фоне седой остриженной головы. Эти уши и внутри и снаружи были покрыты мягкой, пушистой растительностью. Выйдя на свет, незнакомец встряхнулся, протяжно и громко зевнул, внимательно осмотрел со всех сторон небо, низко кланяясь востоку, на котором яркими огнями горело восходящее солнце. Покончив с осмотром, незнакомец обернулся к Рыжику и засмеялся добрым стариковским смехом. - Экий ты рыжий! - любовно поглядывая на Саньку, промолвил он. - Это ты, что ли, ночью-то кричал? - Я, - ответил Рыжик и хотел было подробно рассказать о вчерашнем приключении, но незнакомец перебил его: - Ты потом расскажешь, а пока вот что: полезай-ка в нашу спальню и тащи оттуда мою шапку, торбу и чайник... А ну-ка, молодые ножки, пошевелитесь трошки! - добавил он в заключение и хлопнул Саньку по плечу. Рыжик охотно бросился исполнять просьбу старика. Утро было дивное. Земля, освеженная дождем, только что проснулась и весело улыбалась голубому небу, на далеком горизонте которого сияла корона земли - солнце. Как звезды в ясную ночь, сверкали на лугу крупные капли чистой, прозрачной росы. Птицы и насекомые встретили утро торжественным многоголосым гимном. Не прошло и минуты, как Рыжик уже вылез из-под сена, таща за собою имущество незнакомца. - Вот за это спасибо тебе! - сказал старик, принимая от Саньки свои вещи. - А теперь сядем за стожком и позавтракаем. Ты, чай, не откажешься? - Я и чай люблю, - поспешил заявить Рыжик, не поняв старика. - И чаек попьем, - согласился незнакомец и направился к теневой стороне пирамиды, где и уселся, выбрав место, наиболее мягкое и сухое. - Садись! - пригласил он Рыжика и стал развязывать торбу. Спустя немного Рыжик сидел напротив незнакомца с набитым хлебом и свиным салом ртом и глаз не спускал с добродушного отставного солдата. - Ну, брат, рассказывай теперь, кого ты ночью кликал и как сюда попал? - обратился к Саньке старик, когда завтрак подошел к концу. Рыжик, проглотив последний кусок, подробно рассказал о вчерашнем случае. Незнакомец слушал его с большим вниманием, причем его круглое лицо не переставало улыбаться. - Ну, брат, горе твое невелико, - заговорил незнакомец, выслушав Рыжика до конца, - приятеля ты своего найдешь, а не найдешь, так и без него не пропадешь. Эх, брат, на моем веку этих самых попутчиков да товарищей не счесть сколько было! И не горюю я... Да и о чем горевать-то? Человек никогда один не бывает: завсегда с ним его тень ходит... А куда же вы с этим Полфунтом шли? - вдруг вопросом оборвал свою речь старик. - Мы шли за счастьем, - с наивной уверенностью ответил Рыжик. - Славный путь придумали... хе-хе-хе!.. - тихо засмеялся старик, а затем проговорил: - Нет лучше, как идти за счастьем: путь долгий и веселый. Я, братец, уже двадцать лет хожу по этой самой дорожке и слез не лью... Старик вздохнул, достал из-за пазухи кисет, набитый махоркой, и не торопясь принялся из газетной бумаги скручивать трубку, или так называемую "собачью ножку". - А почему тебя зовут Не-Кушай-Каши? - после долгого молчания вдруг спросил Рыжик со свойственной ему простотой и наивностью. Бывший солдат ухмыльнулся, закурил "цыгарку", выровнял рукой свои длинные усы, а затем уже приступил к ответу: - Теперь Не-Кушай-Каши - моя настоящая фамилия, а было время, когда у меня, окромя Антона, никакого имени не было. Был я тогда подпаском. Ни отца, ни матери не помнил. Обчественный был я... Ну ладно!.. Вот это, скажем, подрос я. Надо в солдаты идти, а у меня ни роду, ни племени. Ладно... Вот это, скажем, забрили меня да в город, в казармы. Как раз к обеду пригнали меня. Ввели в казарму. Гляжу, солдаты кашу едят, жирную, пахучую... У меня нос так и заходил кругом. Грешный человек, любил я в те поры кашу. Ну ладно!.. Вот это, скажем, только я в казарму, а со двора барабан тревогу бьет. Солдаты как вскочат, как схватят ружья да вон из казармы!.. Я один и остался. Не имел я тогда понятия о военной службе и не понимал, для чего тревогу бьют. А как кашу едят - я знал. И вот это, скажем, как выбежали солдаты, я стал глядеть на кашу. А каши-то цельных шесть мисок. Пар густой, вкусный валит. Не хочу я, скажем, на кашу глядеть, а гляжу. Ну, и, грешное дело, соблазнился... Подошел я к первой миске, подсел, взял ложку и попробовал. За первой ложкой, скажем, вторую съел, а там третью, четвертую, и пошла машина в ход... Ну ладно... Вот это пришли солдаты. Каши нет, а я на полу валяюсь: глаза луженые, живот горой вздуло, и рот раскрыт - ни дать ни взять, рыба на суше. Тут, скажем, принялись меня лечить. А как вылечили, порку задали... И, помню, фельдфебель наш, когда пороли меня, стоял подле и все, сердечный, приговаривал: "Не кушай каши, не кушай каши!.." Вот с тех пор, скажем, меня и назвали Не-Кушай-Каши!.. Старик закончил свой рассказ незлобивым смехом. Рыжик залился звонким хохотом. Он живо представил себе деревенского парня, который, объевшись каши, лежит на полу казармы. Но веселость Рыжика была непродолжительна. Как это часто бывает, в ту минуту, когда он заливался неудержимым, заразительным смехом, ему вдруг припомнился Полфунта. Образ приятеля, будто тень, промелькнул и скрылся. Санька все вспомнил, и настроение духа его сразу испортилось. Он мгновенно оборвал свой смех, вскочил на ноги и с беспокойством стал осматривать окрестность, надеясь увидать где-нибудь Полфунта. - Да ты, парень не гляди, - обратился к нему Не-Кушай-Каши, - все едино никого не усмотришь. А вот придем, скажем, в местечко, тогда уж твоего Полпуда, наверно, найдем. - Полфунта, а не Полпуда, - чуть ли не плача, поправил Рыжик. - Пусть Полфунта, это все едино... - А найдем мы его? - Ежели он, скажем, там да ежели он жив, то беспременно найдем. Уверенный тон Не-Кушай-Каши немного успокоил Рыжика. - А до местечка еще далече? - Сегодня дойдем. Вот тот лесок как пройдем, городок и завиднеется. Не-Кушай-Каши рукой показал в ту сторону, где в виде темной полоски вырисовывался на светлом фоне горизонта небольшой лесок, а может быть, просто рощица. - Вот как дойдем до леса, мы привал устроим, чайку попьем, и ладно будет. А там, скажем, и местечко... Не горюй парень!.. Все по-хорошему будет. А теперь давай-ка в путь тронемся... Ох-хо-хо, косточки солдатские!.. Кряхтя и охая, Не-Кушай-Каши поднялся на ноги, взвалил торбу на плечи, прошептал несколько раз про свои косточки солдатские и ровным, неторопливым шагом поплелся к дороге. Санька, понурив голову, последовал за своим случайным попутчиком. По временам он бросал на старика косые, подозрительные взгляды, и смутное беспокойство закрадывалось в душу мальчика. "Кто он для меня будет, этот незнакомый человек? - мысленно спрашивал он самого себя. - Неужто мне всегда-всегда придется ходить с ним?.." Не найдя ответа на эти вопросы, Санька еще ниже опустил голову и весь отдался во власть невеселых дум. III В ЕВРЕЙСКОМ МЕСТЕЧКЕ За чаем на берегу ручья Рыжик узнал от Не-Кушай-Каши много интересного. Отставной солдат, между прочим, рассказал ему, чем он занимается, когда попадает в еврейское местечко. - Я, братец ты мой, делаюсь тогда шабес-гоем, - ровно и не торопясь говорил Не-Кушай-Каши. - А что такое шабес-гой? - спросил Санька. - Это, братец ты мой, штука тонкая. Видишь ли, у евреев такая мода: воскресенье они празднуют в субботу. И вот, скажем, как в пятницу зажгли огонь, так, значит, и зашабашили. И ничего-ничего им делать нельзя. Закон им позволяет кушать да молиться, а больше ничего. Ну, вот тут-то они, скажем, и просят нашего брата, хрестьянина, помочь им: кому со стола подсвечник снять надо, кому до синагоги богомолье донести надо, а кто просит скотину накормить... Много разного дела найдется. Ну, и исполняешь... - А они что за это? - полюбопытствовал Рыжик. - А уж это глядя по делу и по состоянию. Бедняк, скажем, кусок булки даст, а богач рюмку водки поднесет, а то и цельный пятак еще в руку положит. - Это дело легкое, - после некоторого раздумья проговорил Санька. - Какое дело легкое? - Да вот это самое, евреям помочь еврейское воскресенье прожить... - Оно-то правда, что дело легкое, да вот беда: в одно время всем делать надо, а один много ли домов обегаешь? Вот и будь ты мне помощником! Я тебя не обижу. Что дадут - все пополам. Согласен? Рыжик не скоро ответил. Он в ту минуту думал об исчезнувшем Полфунте. Он надеялся встретить приятеля в местечке и уйти с ним дальше, в самый Петербург, о котором Полфунта не раз упоминал за последнее время. - Что же ты, братец, молчишь? - снова заговорил Не-Кушай-Каши. - Не хочешь быть помощником, так отвечай прямо: "не хочу, мол", а хочешь, так говори: "хочу". - Я-то хочу... А ежели нам Полфунта встретится? - Ну так что? Можешь с ним пойти... Я не держу тебя. - Ладно, ежели так, - согласился наконец Санька. До вечера оставалось недолго, когда Не-Кушай-Каши и Рыжик вошли в еврейское местечко. - Меня, брат, здесь знают, - говорил Не-Кушай-Каши, наклоняясь к Рыжику. - Уж я тут сколько раз бывал. Мы сейчас прямо к главной молельне махнем. Меня там и служка знает... Санька молчал. Он с любопытством оглядывал незнакомые улицы местечка и в то же время глазами отыскивал Полфунта. Городок, куда попал Рыжик, был заселен евреями. Жители городка, живые, быстрые, с черными пейсами вдоль щек, в ермолках, в длинных, до пят, сюртуках, переполняли все улицы. Одноэтажные деревянные домики беспрерывными рядами тянулись по обеим сторонам немощеных пыльных улиц. Все женское население городка было занято приготовлением к субботе. Пожилые и замужние женщины в белых чепчиках и мокрых передниках то и дело выносили помойные ушаты и выливали содержимое из ушатов тут же, недалеко от порога. Жидкие помои впитывала почва, а на отбросы, вроде рыбьих внутренностей, чешуи, картофельной шелухи и прочего, с жадностью набрасывались собаки, кошки и свиньи, шайками бродившие по местечку, выслеживая добычу. Через открытые окна Санька увидел, как молодые девушки убирали к субботе комнаты. Они накрывали столы белыми скатертями, расставляли медные, ярко вычищенные подсвечники. Положив на стол крученые булки, они накрывали их полотенцем. Все это делалось быстро, торопливо. Каждая хозяйка боялась опоздать и выбивалась из сил, чтобы к солнечному закату поспеть с уборкой. А мужчины в это время отдыхали. Одни и