еперь стал пугать его, так как Санька наконец ясно понял, что дед притворяется слепым. "А раз он притворяется, - думал Санька, - стало быть, человек он нехороший, и его надо бояться". Кроме того, он заметил, что не один только дед притворяется, а многие из нищих и странников ломают какую-то комедию. Они и кланяются, и крестятся, и молятся не как все люди, а как-то по-иному, будто кого передразнивают. Все эти думы, мысли и наблюдения не могли, конечно, веселить Рыжика, понявшего наконец, что он попал в общество нехороших, злых людей. Во втором часу трапеза кончилась, и нищим без церемонии приказано было убираться подобру-поздорову. Рыжик волей-неволей должен был идти с дедушкой Архипом: другого пути у него не было. IV СПИРЬКА ВЬЮН Дедушка Архип, как только вышел из монастырского двора, заговорил с Рыжиком совсем в ином тоне. Он понял, что мальчику некуда идти, что за него никто не заступится, и он решил действовать более откровенно. - Ну-с, мальчонка, - проговорил дед, когда, миновав ярмарочную площадь, они вошли в какую-то длинную безлюдную улицу, - до сей поры ты меня вел, а теперь я тебя поведу, потому я не слепой... Понял ты, касатик? Старик беззвучно засмеялся, взял мальчика за руку и зашагал вперед. Рыжик молча следовал за ним. Он покорился своей участи, так как другого исхода у него не было. Откровенность деда его нисколько не смутила: он еще во время трапезы догадался, что дед притворяется слепым. Он только не понимал, для какой цели старик это делает. - Вот придем на постоялый, переночуем, - заговорил снова дед, - а завтра и за дело возьмемся... Тебя маленько поучим, и, гляди, впрок пойдешь. Даром, брат, никто кормить не станет. Теперя люди по-иначему живут: каждый в свой рот кусок кладет... А без обмана куска-то и не положишь... Человека допрежь всего разжалобить надо. Без жалости, хоть пропадай, никто не поможет. А где жалость взять?.. Хорошо, ежели тебе посчастливилось руку либо ногу потерять аль слепым родиться. А ежели ты здоров да без изъянов, тогда как быть? Ведь благодетель не поверит, потому на тебя жалости нет... Вот, стало быть, приходится жалость показывать. Ну, там слепым прикинуться аль безруким... Понял, касатик? Рыжик молчал, не зная, что сказать. Речь старика не совсем была для него ясна; да ему и вникать-то не хотелось в то, о чем говорил дед. Его в ту минуту больше всего интересовал Спирька, с которым сидел он недавно за одной миской. Черномазый мальчуган, похожий на цыганенка, очень понравился Саньке. - Прощай, красноперый! - бросил Рыжику Спирька, когда они выходили из монастыря. - Будешь на постоялке - свидимся. Иду по ярмарке стрелять. Санька был рад, когда узнал от дедушки, что они идут на постоялый: он надеялся там встретиться со Спирькой. Старик, видя, что мальчик покорно следует за ним, выпустил его руку и переложил мешок с одного плеча на другое. Жара стояла невыносимая. С деда пот градом катился, и он, по-видимому, сильно устал. Даже Рыжику, на котором, помимо рубашки и коротеньких штанишек, ничего не было, и то было жарко. Его загорелое, покрытое веснушками курносое лицо было мокро от пота, а горячая пыль, точно неостывшая зола, жгла ему босые ноги, что заставляло Рыжика часто и смешно подпрыгивать. Постоялый двор не понравился Саньке. Во-первых, там был кабак, из которого выходили пьяные и буйные оборванцы, а во-вторых, нигде нельзя было найти прохладного местечка. Низенький заборчик, которым был огорожен постоялый двор, не давал тени, а в большой ночлежной комнате, куда они было с дедом заглянули, стояла такая духота и столько там было мух, что они решили до солнечного заката уж лучше посидеть на дворе. Дедушка усадил Рыжика возле входа в ночлежку, оставил на его присмотр мешок и отправился в питейный дом, находившийся тут же, у ворот постоялого двора. Только что Санька уселся, как явился Спирька. - А, красноперый, мое вам огорчение! Как поживаете? Как глазами моргаете? - еще издали приветствовал Рыжика Спирька. Санька улыбнулся и весело взглянул на мальчика. Спирька был одет почти так же, как и Рыжик. Иными словами говоря, весь его костюм состоял из серой рубашонки и таких же штанишек. Ноги были босы, и на голове, несмотря на летний зной, лихо была закинута набекрень потертая круглая шапка из поддельного барашка. У Спирьки вид был задорный, воинственный и веселый. По всему было видно, что мальчуган привык жить в нищенской обстановке и прекрасно чувствовал себя везде и всюду. - Куришь? - коротко спросил он, усаживаясь рядом с Санькой. - Нет, - ответил Рыжик и мысленно очень пожалел, что не курит. - Ты глуп... А вот я курю. Где-то у меня антрацита немного осталось... Спирька запустил руку в карман штанишек и вытащил оттуда несколько крошек махорки. Потом он из другого кармана достал клочок газетной бумаги, ловко и привычно скрутил папироску и обратился к проходившему мимо бородатому оборванцу: - Эй, Тимоша, друг, нет ли спички? Оборванец остановился, пошарил у себя в карманах, нашел коробку спичек, подошел к Спирьке и подал ему зажженную спичку. Спирька закурил, пустил из носа две синеватые струйки дыма, плюнул наискось и важно, подражая взрослым, проговорил: - Спасибо, Тима! Бородач спрятал спички и молча прошел мимо. За всей этой сценой Рыжик наблюдал с напряженным вниманием. Спирька положительно рос в его глазах. "Он не только курит, но старшие ему для этого даже спички дают! Вот молодец!" - мысленно похвалил Санька маленького курильщика, и в его душе росло уважение к Спирьке. Тот, видя, что производит на новичка впечатление, еще пуще заважничал. - Как тебя звать? - тоном судебного следователя спросил Спирька, выпуская дым из носа. - Санька, - послышался тихий ответ. - Как?.. Не бойся, говори громче! - Санька. - А прозвище какое у тебя? Рыжик молчал. - Ну что же ты молчишь? - Рыжик меня еще зовут. - А меня зовут Спирька Вьюн. Водку пьешь? Последний вопрос даже немного испугал Саньку: до того он был неожидан. - Не пьешь? - Нет. - Дурак! А я пью. На пасхе я страсть как натрескался... Эх, вот беда, денег нет, а то я бы сегодня за милую душу дернул бы, потому огорчен я... Ванька Ткач обидел... Ну, да ладно, еще попляшет он у меня! Тебя дед где украл? - Он меня не украл. - А как же ты к нему попал? - Я из Киева приехал... Один под скамейкой лежал... А ночью меня выпустили... - Постой, - перебил Рыжика Спирька, - это, стало быть, ты зайцем из Киева прикатил сюда? - Да. - Молодец! - от души похвалил Спирька и уже с большим уважением стал смотреть на Саньку. - Да ты не баба, как погляжу на тебя!.. Ну, рассказывай дальше. А в Киев как ты попал? - С фокусником. Полфунтом звать его. Он, брат, алголик! - добавил Рыжик, вспомнив почему-то это слово, которое употребил однажды Полфунта, когда говорил о себе как о пьянице. - Как ты сказал? Кто он такой? - крайне заинтересованный, переспросил Спирька. - Алголик. - А что такое алголик? - Это, значит, волшебник. Он умеет огонь кушать и платки из уха вынимать. - Ты врешь?! - широко раскрыв глаза, пробормотал Спирька. - Собственными глазами видел. - Где же он теперь? Куда он девался? Какой он? - засыпал Спирька вопросами Рыжика. Тому пришлось подробно рассказать всю свою историю. Когда Рыжик кончил, Спирька хлопнул его по плечу, уставил на него свои черные умные глаза и промолвил: - Будем товарищами! Хорошо? - Хорошо, - согласился Санька. Время между тем шло, а деда не было. Тень от ночлежного дома, у которого сидели мальчики, постепенно удлинялась, и становилось прохладнее. - А дед твой где? - спросил Спирька. - Вон туда зашел, - указал Рыжик на питейный дом. - Это он тебя пропивает. - Как это - меня? - встревожился Санька. - Да так, обнаковенным манером: как меня пропивают, как других... - А ты чей? - Я у Ткача живу... Только я уйду от него... Ну его!.. Не хочу у него родимчиком быть... Рыжик слушал нового приятеля с разинутым ртом. Лицо его выражало удивление, любопытство, испуг. - Ты что глазами заворочал? - проговорил Спирька, заметив крайнее удивление на лице Рыжика. - Ты, может, думаешь, я вру? Нет, брат, все правда. Они как поймают аль украдут мальчика либо девочку, так сейчас же ими торговать начинают. Меня раз десять продавали... - Да ну?! - вырвалось восклицание у Рыжика. - Верно говорю. Меня украли маленьким, а я все помню. У нас деревня была большая... И лес был, и речка, и гора, высокая-высокая!.. Мы с Таней на самый верх забирались, а потом скатывались. - А кто такая была Таня? - спросил Рыжик, и в то же мгновение вспомнил Дуню. - Старшая сестра моя, - ответил Спирька и продолжал: - Вот, помню я, - летом это было, - сидел я на дороге, насупротив нашей избы, и баловался. А Таня побежала к мамке на покос. Вдруг это по деревне проходит баба да прямо ко мне. Я еще глуп был: мне бы удрать, а я на нее глаза вылупил, будто на родную, и ни с места. А баба видит, что на деревне никого нет, и подходит. "Что, голубчик, сахару хочешь?" - спрашивает. "Хочу". Она сейчас мне большой кусок и подает. А я маленький страсть как сахар любил! А ты? Рыжик, чтобы не прервать нити рассказа, только утвердительно кивнул головой. - Ну ладно, - продолжал Спирька. - Подала это она мне сахар и говорит: "Пойдем со мной, голубчик, я тебя к маме сведу". А я, не будь умный, встал на ножки и пошел. Вышли мы из деревни и давай по проселкам шататься. Стало мне тут скушно, и заплакал я. А она: "Погоди, грит, не плачь, голубь: лесок пройдем, и маму увидишь". И долго-долго ходили мы, а вечером в город попали. И вот с той поры у нищих я живу. А вот недавно - может, год, а может, и три прошло - не знаю, - попал я, братец, в такое место, что и сказать страшно! - добавил Спирька и таинственно понизил голос. - В какое? - шепотом спросил Рыжик. - А в такое, где калек делают, - тихо ответил Спирька. - Что ты?! Рыжика от любопытства и страха даже залихорадило, и он ближе пододвинулся к рассказчику. - Верно говорю тебе. Слушай, - зашептал Спирька, прижавшись к Рыжику. - Там, братец ты мой, глаза выкалывают, руки, ноги выламывают, голодом морят... Рыжик, трепеща всем телом, еще плотнее прижался к Спирьке. - Правда? - поднял он большие карие глаза на товарища. - Говорю тебе, правда... Слушай дальше. Хотели и со мной такую штуку сделать, да полиция помешала. Пришла полиция паспорта проверять, ну они и струсили... - А кому они что сделали? - Одной девочке глаза выкололи - она теперь померла, а одному мальчику ногу сломали. - Мне страшно!.. - с трудом выговорил Санька и умоляюще взглянул на Спирьку. - Чего страшно? - А ежели и у меня глаза они выколют? - Не бойсь, теперь этому не бывать, потому мы люди большие. Да и место тут не такое... Калек делают под Киевом да еще и под Москвой... Эк, чего бояться вздумал! - закончил Спирька громким голосом и весело метнул глазами. Голос и взгляд Спирьки сразу ободрили Рыжика и прогнали страх. Подражая Спирьке, он так тряхнул рыжими кудрями, что шапчонка набок съехала, и сказал: - А захотят что сделать, мы убежим! Ведь правда? - Конечно. Чего их бояться!.. Мальчики успокоились и на время притихли. Близился вечер. Солнце совсем скрылось за домом, и небо из голубого становилось темно-синим. - Пойдем в ночлежку, - сказал после некоторого молчания Спирька, - займем места хорошие. А то народу как навалит - под нарой спать придется. - А дедушка? - спросил Рыжик. - Что - дедушка? - А ежели он придет, а меня не будет? - Чудак человек! Ведь ночлежка - вот она. Ляжем мы у окна, он нас и увидит. И мешок захвати. В мешке небось съедобного много, мы и закусим. Не трусь, ничего не будет! - добавил Спирька, подметив в лице Рыжика нерешительность. Через минуту дети были в общей спальне, или в "ночлежке", как ее называли обитатели постоялого двора. Ночлежка представляла собою обширнейших размеров комнату с низким черным и потрескавшимся потолком, с шестью окнами во двор и земляным полом. Вдоль стен в виде буквы "П" тянулись широкие нары. Окна были открыты, и легкий предвечерний ветер освежал воздух. - Вот сюда иди! - скомандовал Спирька и первый прыгнул на нару. Рыжик немедленно последовал за ним. Спирька выбрал место в углу, под самым окном. - Садись сюда, здесь хорошо: клопов мало, да из оконца ночью продувает... А ну-ка, покажь, что в мешке имеется... Санька молча подвинул мешок к Спирьке. Тот преспокойно развязал его, достал булку, пару огурцов и принялся с аппетитом есть, угощая в то же время и Рыжика. - Ты сильный? - набив рот хлебом, спросил Спирька. - Сильный, - чуть не подавившись огурцом, ответил Рыжик. - Ладно! Потом поборемся. Знаешь, мне давно хотелось иметь товарища. Я одно дело задумал... Вот я тебе когда-нибудь расскажу, и мы оба это дело обтяпаем. Хорошо? - А какое это дело? - Сурьезное. Потом скажу... Теперь молчи!.. Вот уже и стрелки собираются. Противные, терпеть их не могу. Санька выглянул в окно. По двору гурьбой подвигались к ночлежке оборванцы обоего пола. V В НОЧЛЕЖКЕ От Спирьки Санька узнал, что за ночлег нищие не платят, потому что монастырь за весь дом платит хозяину постоялого двора. Затем Рыжик узнал, что нищих здесь большое множество, но живут они тут не круглый год. Перед большими праздниками они отправляются в Киев и в Одессу. Туда же они уводят и "родимчиков". - Вот недавно дедушка Архип, - рассказывал Спирька, - двух мальчиков и одну девочку в Киев увез. - Зачем? - Известно зачем - чтоб продать. - А где он их взял? - Кого? - Да мальчиков и девочку? - А кто его знает... Может, купил, а может, украл... - Большие были мальчики? - Нет, мелюзга... И девочка крохотная... - А тебя как продавали? - Обнаковенным манером... Была у меня, скажем, первая хозяйка Настя Сороковка. Хорошо. Вот это она запьянствовала. Где деньги взять? Тут подвернись дед Вакул - померший он - да с деньгами. А Настя к нему: "Купи, дед, Спирьку!" Поглядел дед, видит, что мяса на мне мало, и грит: "Ладно! Сколько хочешь?" Столько-то. Ну, тут по рукам - и дело сладили. А мне не все ли едино, что с дедом ходить, что с Настей аль с Ткачом?.. Эх, не люблю я стрелять... - с грустью в голосе закончил Спирька и умолк. Молчал и Рыжик. Оба они лежали на животах и глядели в открытое окно. Им был виден двор, питейный дом и безоблачное небо, на котором время от времени появлялись все новые и новые звезды. - Гляди вот, звезды, что огни твои, горят, а от них не жарко, - первый прервал молчание Рыжик, не спускавший глаз с неба. - И от луны не жарко, - заметил Спирька. - Отчего это? - А видишь ли, луна и звезды сделаны для зимы, а солнце - для лета... - Эй, Вьюн, нет ли у тебя двугривенного? - вдруг раздался позади мальчиков грубый мужской голос. Приятели оглянулись. В ночлежке было совсем уже темно, только от зажженной лампочки, что висела на стене у входа, желтыми пятнами падал тусклый свет на нары и на земляной пол. Спальня постепенно наполнялась народом. На нарах и на полу двигались и шумели ночлежники. Темными силуэтами вырисовывались их фигуры в полумраке плохо освещенной комнаты. Многие из нищих курили, и едкий дым махорки синеватыми облаками тихо носился по направлению к открытым окнам. То там, то сям вспыхивали спички. Повсюду шли разговоры, перебранки и ругань. Шум и духота усиливались. Рыжик бросил взгляд на толпу, и ему сделалось грустно. Для него все здесь было и чуждо и неприветливо. То ли дело с Полфунтом - они, бывало, спят на просторе, под охраной небес!.. - Даешь, что ли двугривенный? - повторил тот самый голос, который вывел из задумчивости мальчиков. Голос этот принадлежал высокому, худому оборванцу с козлиной серой бородкой и несоразмерно большим сизым носом на помятом мягком лице. - Нет у меня, отвяжись! - сказал Спирька и снова повернул голову к окну. - Не даешь, стало быть?.. Не даешь?.. Ну, попомню я тебе!.. Оборванец выругался, плюнул и отошел прочь. - Ишь ты, гусь какой выискался! - проворчал Спирька вслед оборванцу. - Давай ему двугривенный! Как бы не так!.. Продулся в карты, а теперь за мое здоровье хочет отыграться. Хитрый!.. Спирька и здесь очень понравился Рыжику. Он курит, к нему старшие за деньгами обращаются, он со всеми говорит смело, как с равными, никого не боится... Все эти "качества" подкупали Саньку, и он не мог не гордиться своим новым товарищем. Приятели снова улеглись на животы и стали следить за тем, как из бесконечной небесной выси выпадали звезды. - Знаешь, Санька, - после долгого молчания тихо заговорил Спирька, - не нравится мне быть нищим... Воровать лучше... Как ты скажешь? Рыжик молчал, пугливо прислушиваясь к словам товарища. - Ты воровать умеешь? - не получив ответа, задал новый вопрос Спирька. - Не знаю, - едва слышно ответил Санька. - А я вот люблю воровать. Воровать прибыльней. Стрелять ты можешь цельный день и ничего не получишь, а тут уж дело видимое. Вот я в прошлом годе - только ты гляди не звони про это - украл у Пашки безносой... у этой, что с нами сегодня трапезила... три рубля!.. Она спала пьяная, а я подкрался и оторвал кисетик с деньгами... Она кисетик на шее носила, - шепотом добавил Спирька. Санька слушал, затаив дыхание. - Вот это на другой день, - продолжал Спирька, - проснулась Пашка и давай голосить. А я ушел - не люблю, когда голосят: жалость приходит... - А деньги? - чуть дыша, спросил Рыжик. - Деньги, брат, в дело пошли... Рассказал я об этом Ткачу и дал ему два рубля, чтобы, значит, со мной в компании был. А свой целковый я проел и прокурил. Вот я когда курить научился... Да, воровать лестно... Люблю... Знаешь что, Санька... - Спирька поднял голову, испытующе посмотрел черными глазами на Рыжика и промолвил скороговоркой: - Давай сделаемся ворами? Рыжик не успел ответить, как вдруг Спирька отчаянно вскрикнул и вскочил с места. В ту же минуту возле них на наре раздался дикий хохот, похожий на вопль сумасшедшего. То хохотал Ванька Ткач, тот самый оборванец с подбитыми глазами, который утром одним своим видом испугал Саньку. Теперь он выглядел не лучше. Покрытая синяками небритая рожа его от хохота сделалась квадратной. В руке он держал закуренную толстую папиросу. - Что, брат, ножки твои не курят? - прервав на время безумный смех, прохрипел Ткач и снова залился, невольно заражая смехом и других ночлежников, лежавших неподалеку. Оказалось, как потом узнал Рыжик, что Ткач, желая подшутить над Спирькой, приложил к его босой ноге горящий конец папиросы. Торжествующий хохот Ткача, смех окружающих и нестерпимая боль от ожога подняли целую бурю в сердце обиженного мальчика. Злоба быстро вырастала в его груди и рвалась наружу. Наконец Спирька не выдержал и разразился по адресу Ткача такими ругательствами, которых даже Санька, проведший жизнь свою на улице, никогда не слыхивал. Звонким, взволнованным голосом, в котором слышались слезы горькой обиды, выкрикивал Спирька свои ругательства. На мгновение даже сам Ткач, "хозяин" Спирьки, растерялся от этой неслыханной руготни, посыпавшейся на него, точно град. Но замешательство длилось недолго. Не успел Спирька исчерпать и половину своего запаса, как Ткач уже подмял его под себя и стал наносить мальчику удар за ударом. Сначала Спирька барахтался, кричал, но вскоре он умолк, так как пьяный, рискуя задушить его, зажал ему рот своей огромной грязной рукой. - Брось мальца: ведь насмерть убьешь! - сказал один из ночлежников. Но Ткач никого не видел, ничего не слышал и продолжал истязать беззащитного мальчика. Внезапно произошло нечто в высшей степени неожиданное... Рыжик, со страхом наблюдавший эту сцену, вдруг возмутился, кинулся на Ткача и вцепился зубами в его шею. Ткач отчаянно вскрикнул и упал навзничь, увлекая за собою и Рыжика. В это время с лампочкой в руке вошел в ночлежку дворник постоялого двора, Карпыч. Нищие боялись его как огня: он имел право любого из них выгнать в какое угодно время дня и ночи. - Эй вы, лохматые, чего шкандалите? - гаркнул на всю комнату Карпыч и подошел к наре. Рыжик, дрожа от озлобления и страха, отскочил к окну. Там уже сидел и бился в лихорадке Спирька. - Пшол вон отсюда, пьяная харя! - закричал Карпыч, увидя Ткача. - Кому я говорил - сюда не ходить в пьяном виде?.. Вон сию минуту!.. Сейчас полицию позову!.. При слове "полиция" Ткач зашевелился и стал слезать с нары. Ткача убрали, и в ночлежке стало тише, но ненадолго. Через несколько минут среди нищих в одном из дальних углов комнаты завязалась азартная карточная игра. Свет игрокам давал небольшой огарок свечи, воткнутый в пустую бутылку. Спирька и Рыжик были до того взволнованы, что долго не могли слова вымолвить. Ночлежники между тем все прибывали, и в спальне становилось тесней. За неимением места многие ложились на пол. Явился наконец и дедушка Архип. Он был пьян и не мог вскарабкаться на нары. Несколько раз он наваливался всем телом на доски, а затем медленно, помимо воли сползал на пол. - Что, Архипушка, не влезть? - смеялись лежавшие на наре. - Подставь стульчик! - И без... сту... ульчика... - бормотал дедушка, сползая на пол. Там он и заснул. - Тебе больно? - тихо спросил Санька у Вьюна, придя немного в себя. - Нет, сейчас не больно... У меня только злость большая, - дрогнувшим голосом проговорил Спирька. - И у меня злость... - счел нужным сообщить и Рыжик. Они снова улеглись, как прежде. - Уйдем лучше отсюда! - сказал Рыжик. - Куда? - А куда-нибудь. Что тут делать?.. - Эх, чудак ты какой! - вздохнул Спирька. Да рази же я не ушел бы, ежели б можно было! - А почему нельзя? - Потому нельзя, что не пускают. - Кто? - Да вот эти дьяволы. Спирька рукой указал на всех ночлежников. - Как они не пускают? - А так, обнаковенно... Ты думаешь, я не убегал? Как бы не так! Два раза тягу давал... - Ну и что? - Изловили и поколотили - вот и все... Нет, брат, с ними не скоро развяжешься, потому идти некуда... Понимаешь?.. Ну, скажи, куда бы ты пошел отсюда?.. Пойдешь направо - тебя поймают, пойдешь налево - поймают и поколотят... Вот ежели б заступа у нас была!.. А то у нас кто есть? Никого! У кого мать, у кого отец, а у нас никого. Мы как камни на песке растем. Ничьи мы... Понимаешь? Голос у Спирьки дрогнул и осекся. У Саньки показались слезы. Ему было жаль и себя и Спирьку. Теперь, когда Спирька перестал быть похожим на взрослого и когда в его голосе послышались слезы, Рыжик почувствовал особенно сильную любовь к нему. - Вот прошлой зимой, - начал снова Спирька, - жил здесь мальчик, Колькой его звали, а по прозвищу Мохнатый. Старше он меня был на год, а может, и на два. Привел его сюда земляк дедушки Архипа, Семен Ширяй. Теперь его нет, с весны пропал. После того случая, как ушел, так и не стало его. - После какого случая? - А ты слушай! Откуда Семен достал Кольку, никто не знал. Только ведомо было, что Колька не простой, а господский мальчик. Меня к нему не допускали, да и мало я бывал здесь. Ходил я тогда поводырем с дедушкой Архипом. Ну ладно. Вот этот Колька возьми один раз и убеги. Кинулись за ним и поймали. Избили. Хорошо. Вот это зима приходит, морозы, снег... Колька опять удирает. Бросились туда, бросились сюда - нет молодца. Пригорюнился Семен, а за ним и вся братия, потому куда пошел Колька, неизвестно. А может, он до отца, до родных доберется, тогда что?.. Тогда ведь нашим достанется во как!.. Ну ладно. Прошла эта неделя, прошла и другая, а Кольки Мохнатого нет. И вдруг на рождестве он нашелся. Ездили полем мужики и нашли его в снегу мертвенького... - Да ну? - воскликнул Рыжик. - Верно говорю. Это он, стало быть, убежал, а его застигла вьюга. Заплутался он и замерз. Вот оно какое дело... А ты уйти хочешь! Рыжик, окончательно убежденный Спирькой, ничего не возразил. Снова наступило молчание. В спальне становилось тише. Ночлежники засыпали. Только в дальнем углу, где горела в бутылке свеча, бодрствовали игроки. Оттуда время от времени раздавались злобные голоса, крики и брань. Уснувшие ночлежники ворочались во сне, чесались и спросонья ругали клопов. А на дворе мерцала ночь, тихая, спокойная, звездная... VI БЕГЛЕЦЫ Прошло около года. Лето, осень и зиму Рыжик прожил в Незнамове среди нищих. Много он за это время перевидел, переиспытал и много горя, лишений и невзгод перенес. Свои печали он делил со Спирькой Вьюном, которому жилось ничуть не лучше. Одинокие, заброшенные, без ласки, без участия, прозябали мальчики среди отверженных, несчастных людей, которые сами жили, как паразиты. Случилось так, что дедушка Архип захворал и всю зиму провалялся в ночлежке. Благодаря этому Санька остался в Незнамове, а на промысел, то есть нищенствовать, ходил с безносой Пашкой, которая уплачивала за него деду двадцать копеек в день. "Благодетелям" она выдавала его за сына, а себя - за "вдову убогую". Спирька после описанного скандала в ночлежке, который, к слову сказать, не только не повторялся больше, но и тогда явился случаем исключительным, окончательно расстался с Ванькой Ткачом и на компанейских началах ходил "стрелять" с Тимошкой Дурачком, с тем самым Тимошкой, который когда-то поднес ему зажженную спичку для папиросы. Дела Спирьки были неважны. Местные жители отлично знали, что за птицы эти монастырские попрошайки, и редко когда подавали милостыню. Оставалось только дожидаться больших праздников, но и тогда ввиду большой конкуренции мало перепадало на долю Спирьки. Кроме того, он не любил своего дела и тяготился им. В особенности сильно надоело ему нищенство с появления Рыжика. Санька своими рассказами о том, как он с Полфунтом "гулял на просторе", как они ночевали в лесах и как делали все, что им хотелось, разбудил в душе Спирьки чувство любви к свободе, к безневольному житью, и он мучительно затосковал. - Нет, брат, как знаешь, а я больше жить здесь не стану. Убегу куда глаза глядят, - сказал однажды Спирька Рыжику. - Вот, хочешь, убежим вместе... - Зимою-то?! - удивился Рыжик. - Все едино погибнуть... Зима не зверь - не съест... - Нет, Спиря, погоди, - урезонивал Санька, - придет весна, станет теплей, тогда маху и дадим. - Ну ладно... - согласился наконец и Спирька. После этого разговора дружба мальчиков сделалась еще тесней. У них была тайна, и эта тайна связывала приятелей окончательно. Бывало, в долгие зимние ночи усядутся они вдвоем в любимом уголке и заведут нескончаемый разговор. Ночлежники давно уже спят, уныло мерцает закоптелая лампочка, кругом тишина. Только приятели не спят и, что заведенные машинки, говорят без конца. - Что на вас сна нет?.. Замолчите вы аль нет? - крикнет на них какой-нибудь ночлежник. Мальчишки умолкают. Но не проходит и пяти минут, как они снова принимаются за свое. Впрочем, это были не разговоры, а мечты вслух. Каждый говорил то, что приходило ему в голову, или о том, что рисовало мечтательно настроенное воображение. Сидя в грязной, затхлой ночлежке, наполненной оборванными, пьяными и нечистоплотными людьми, Спирька с Рыжиком мысленно уносились далеко-далеко и чувствовали себя вполне счастливыми. - А там, как заработаем, - захлебываясь от восторга, грезил вслух Санька, - вот у нас жизнь пойдет! - И оденемся мы, как порядочные, - вторил Спирька, - будем веселиться... - А потом, как большие станем, торговлю заведем... Хруктами аль часами торговать будем. Правда ведь? - Что ж, можно и торговлей заняться. Дело хорошее, - соглашался Спирька. Так мечтали друзья, пока не пришла наконец весна. Она явилась рано и во всей своей прелести. Старушка-зима сейчас же уступила место юной сопернице: в какие-нибудь два-три дня от зимы и следа не осталось. Молодая хозяйка, вступив в свои права, приветствовала всех теплом и лаской. Солнцу приказала она подольше оставаться на небе и не жалеть тепла. И солнце послушно исполняло приказание, и его золотые лучи расплавляли ледяной покров зимы и превращали его в шумные, веселые ручьи. Весна всех разбудила, всем дала жизнь, а природе сказала: нарядись! И покрылись зеленым бархатом поля, и приоделись свежей листвой деревья... Очнулись и наши приятели. От сладких мечтаний они должны были перейти к делу. Теперь они уже не разговаривали, а шушукались, причем старались быть незамеченными. Дедушка Архип выздоровел и сказал, что на пасху отправится с Рыжиком в Киев. Это известие окончательно встревожило друзей, и они решили ускорить день побега. И вот в одну из чудных весенних ночей они приступили к выполнению смело задуманного плана. Была полночь. Луна тихим светом озаряла уснувшую землю и медленно плыла по синей выси, окруженная стаей серебристых тучек. Недалеко от входа в ночлежку прижался к стене Рыжик. Его невзрачная фигурка слилась с серой тенью, падавшей от дома, и его почти не было видно. У Саньки в руках был небольшой мешок. Он поминутно вздрагивал и при малейшем шорохе широко раскрывал глаза. Он поджидал Спирьку, который находился еще в ночлежке. Наконец в одном из окон показалось что-то черное. Это была голова Спирьки. Еще мгновение - и Вьюн осторожно вылез в окно, согнулся и почти на четвереньках подполз к ожидавшему его Рыжику. - Идем! - прошептал Спирька и первый пополз дальше к забору. Санька, крепко стиснув зубы, чтобы не стучали, последовал за товарищем. Никто не видел, как приятели перелезли через высокий забор, как они вышли на дорогу, ведущую к станции, и как, взявшись за руки, пустились бежать. Одна только луна с высоты небес следила за ними и освещала им путь. Пробежав версты три, мальчики пошли шагом. Сердца их от усталости и страха учащенно бились, и они с трудом переводили дыхание. Им сделалось жарко, хотя ночь была свежая, прохладная. Одеты беглецы были в какое-то теплое ватное тряпье, висевшее на них грязными клочьями. Рыжик был обут в рваные сапоги громаднейших размеров. Сапоги терли ему ноги и причиняли невыносимую боль. Не менее скверно в отношении обуви чувствовал себя и Спирька: на нем были дамские башмаки на высоких, тоненьких каблуках. Благодаря этим башмакам Спирька не ходил, а прыгал. Но во время побега ни тот, ни другой не обращали внимания на обувь, а всецело были поглощены мыслью о том, как бы им добраться до железнодорожной станции, а оттуда на каком-нибудь поезде укатить в Одессу или в Киев. - Как светло! Будто днем, - проговорил Рыжик. - Это хорошо, что светло: дорогу видим, а в темноте заплутались бы. - Это верно, - согласился Рыжик и остановился, чтобы поправить мешок, болтавшийся у него за спиной. Остановился и Спирька. Весенняя ночь благоговейно молчала; не слышно было ни шороха, ни звука. Только по обеим сторонам шоссейной дороги, в прорытых канавах, тихо журчали вешние воды, торопливо убегая в темную даль уснувшей степи. - Дай я понесу! - проговорил Спирька и протянул руку за мешком. - Ничего, я не устал, - тяжело дыша, пробормотал Рыжик, отдавая Спирьке мешок. - Ну, теперь гайда вперед!.. Бояться нечего... - сказал Спирька и первый зашагал, смешно подпрыгивая в высоких башмаках, точно он был на ходулях. За ним последовал и Санька, через силу поднимая тяжелые, облепленные грязью сапожищи. Фигуры маленьких путников рельефно вырисовывались на серебристом фоне лунной ночи. Они чувствовали это и часто с беспокойством оглядывались. Но никто за ними, кроме луны, не следил, никто не следовал. - А ежели нас не пустят, тогда что? - спросил Рыжик после долгого молчания. - Куда не пустят? - не понял Спирька. - Да на машину-то? - Чудак человек!.. Да рази же мы проситься станем? Мы крадучись войдем. Понял? Залезем в товарный вагон и притаимся. А там куда хочет пусть машина везет. Хочет - в Одессу, хочет - в Киев. Нам не все ли едино? - Уж лучше бы в Одессу, - заметил Рыжик. - Мне Полфунта сказывал, что Одесса - важнецкий город... - Оно, конешно, город хороший: и море там, и богачи... Да вот как машина... Слышишь? - вдруг прервал разговор Спирька и стал к чему-то прислушиваться. Остановился и Рыжик. Откуда-то издалека, где даль, окутанная синевой небес, казалась темной бездной, вырвался резкий, сильный свист. Протяжный, длительный, он прорезал спящую равнину, дерзко нарушил торжественное безмолвие ночи и медленно замер на далеком краю серебристой степи. - Слышал? - спросил Спирька и поднял к носу указательный палец. - Это, братец, машина... Идем скорей! Спустя немного впереди замелькали станционные огни. Беглецы прибавили шагу. - Стой, теперь надо потише! - командовал Спирька. Рыжик увидал знакомый ему домик с красной крышей, рельсы и много вагонов на колесах, но без дверей и окон. - Глянь-кось, анбары какие стоят! - прошептал Санька. - Тише звони!.. Это не анбары, а товарный поезд... Вот нам надо с другой стороны обойти и поискать, нет ли порожнего вагона... Идем, только тихо-тихо. Беглецы затаили дыхание, согнулись в три погибели и медленно стали обходить полотно дороги, на котором освещенный луною стоял товарный поезд. Впереди вагонов тяжело дышал черный паровоз, и пар от его дыхания горячими серыми фонтанами вырывался из-под колес и с шипеньем и свистом кружился по обеим сторонам песчаного откоса. - Митрий! - раздался в тишине ночи чей-то звонкий, молодой голос. - Чего? - отозвался другой. - Ведомость захвати! Я ее в служебном оставил. - Сейчас. Спирька и Рыжик стояли на теневой стороне поезда, у открытого вагона. Когда раздался первый голос, мальчики прижались друг к другу и старались не дышать. Они слышали, как чьи-то ноги, обутые в сапоги, зашуршали по песку. Шаги становились явственней и, по-видимому, приближались. "К нам идут", - одновременно промелькнула мысль у обоих беглецов; но никто из них не промолвил ни слова. Они молча праздновали труса. А шаги между тем приближались. Положение приятелей становилось опасным. Им пришлось пережить несколько очень тяжелых минут. Но, на их счастье, человек прошел мимо, по ту сторону поезда, и их не заметил. Беглецы даже слышали, как он ворчал, идя вдоль вагонов. - Ведомость подавай... Подумаешь, барин какой... Товарный обер... Невелика шишка... - бормотал себе под нос неизвестный человек, проходя мимо того вагона, за которым стояли беглецы. Через две-три минуты человек прошел обратно и опять не заметил прятавшихся оборвышей. Когда шаги его окончательно замерли вдали, приятели вздохнули с облегчением и ожили. Теперь предстояло им решить самую трудную и рискованную задачу: им нужно было влезть в тот самый вагон, перед которым они стояли. Сделать это было нелегко. Вагон стоял на высоких рессорах, и до пола его беглецы едва доставали поднятыми вверх руками. Дверь вагона, или, вернее говоря, ставень был отодвинут в сторону, и ребятам, когда они поднимались на цыпочках и задирали головы, видна была внутренность вагона. Они даже заметили, что пол вагона был грязен и кое-где валялась солома. По всей вероятности, в нем перевозили животных - коров и лошадей. - Как же это мы устроимся? - сокрушенно промолвил Спирька, после того как две попытки его взобраться в вагон окончились неудачей. - А ты встань на меня, - посоветовал Рыжик, - и влезай первый, а потом ты пальтишко снимешь, подержишь, а я поднимусь. - Идет! - согласился Спирька и, недолго думая, приступил к делу. Рыжик, как более сильный (Спирька убедился в его силе после борьбы, которую они однажды затеяли в ночлежке), встал на четвереньки, а Вьюн вскочил ему на спину; потом он, ухватившись за железный желоб, по которому двигался ставень, подтянулся на мускулах и таким образом вскарабкался в вагон. Вслед за Спирькой проник в вагон и Рыжик. Некоторое время они стояли в углу вагона без движения, без звука. Вдруг опять послышались шаги. Беглецы замерли. К ним подходили люди. Вот шаги затихли у самого вагона. - Митрий, - услышали беглецы прежний голос, - закрывай вагоны. - Сейчас, - послышался ответ, и к вагону, в котором находились приятели, подошел кто-то. Вслед за тем за стеной вагона запищало, заскрипело что-то, и ставень задвигался вперед, закрывая собою широкое отверстие, через которое приятели только что проникли в вагон. Не успели беглецы оглянуться, собраться с мыслями, как они оказались запертыми и окутанными непроницаемым мраком. Мальчики совсем растерялись и не знали, что делать. Как раз в это время кто-то подал свисток, такой, как обыкновенно подают городовые. В ответ на свисток раздался сильный и пронзительный голос паровоза, закончившийся коротеньким присвистом, и вагон, в котором находились Спирька с Рыжиком, вздрогнул, покачнулся и запрыгал по рельсам. Темнота в вагоне была беспросветная, и это особенно пугало незадачливых пассажиров. Колеса между тем сильнее застучали, и наконец их стук превратился в равномерную дробь. Вдруг Рыжик заметил, что на одной из продольных стен вагона образовывается щель. Через эту щель лунный свет упал на пол вагона в виде узенькой серебристой ленточки. - Смотри, открывается!.. - прошептал Рыжик, ухватившись за Спирьку. Спирька молчал, ожидая, что будет дальше. А дальше случилось то, что ставень вследствие сильного колебания вагона сам собой двинулся назад и вскоре совсем ушел в сторону. В широкое отверстие вагона заглянул месяц, и беглецы почувствовали себя храбрее. Поезд катил на всех парах. Приятели долго следили за тем, как убегали телеграфные столбы, как, плавно кружась, уходила земля, кое-где покрытая кусками талого снега, как за поездом не торопясь следовала луна, и наконец они не выдержали и стали громко выражать свои восторги, убедившись, что опасность миновала. - Поехали! - первый закричал Рыжик. - Пошла, гнедая! - взвизгнул Спирька. И оба захохотали как безумные. А поезд, извиваясь и дрожа, будто живое чудовище, мчался по широкой равнине и частыми резкими криками пугал задумчивую тишину весенней ночи. VII В ОДЕССЕ В вагоне беглецам было недурно. Они спали на соломе, и спали очень долго. Поезд на каждой станции делал продолжительные остановки. Во время стоянок приятели прекращали всякие разговоры и отодвигались в дальний угол... Благодаря таким предосторожностям их никто ни разу не заметил. Питались они хлебом и огурцами. Мешок, в котором была провизия, постепенно уменьшался в объеме и наконец совсем опустел. Вскоре после того, как друзья покончили с последним куском хлеба, их стала мучить сильная жажда. - Ты пить хочешь? - спросил Рыжик у Спирьки. - Страсть хочу как! - отвечал Спирька, у которого давно уже пересохло в горле. - Эх, когда же мы приедем?.. Вот надоело!.. - заныл Рыжик. - Погоди, сейчас я взгляну. Спирька встал, подошел к отверстию вагона и, сняв шапку, высунул голову. Поезд быстро мчался вперед, стучал колесами и так вздрагивал, что казалось, вот-вот вагоны слетят с полотна дороги и разобьются вдребезги. - Санька, пойди сюда скорей!.. Глянь-кося!.. - радостно воскликнул Спирька, повернув голову к Рыжику. - Город, брат, видать... Провалиться, видать!.. Рыжик сорвался с места, подскочил к Спирьке и также выглянул из вагона. Вдали, окутанный полупрозрачным сероватым дымом, вырисовывался огромный белый город, окруженный высокими красными трубами. Поезд пошел тише. Город только мелькнул на мгновение и снова исчез из виду. Вместо города приятели увидали множество вагонов. Рельсы здесь были разбросаны на десятки путей, и все пути во всю длину были заняты товарными вагонами да паровозами. Поезд врезался в это царство вагонов и замедлил ход. Залязгали цепи, раздались свистки, и поезд, точно ударившись о что-то, остановился. Поезд прибыл на станцию "Одесса-Товарная". До города оставалось еще добрых три версты. - Давай вылезем, а то заприметят - беда будет, - сказал Спирька. - А куда мы пойдем? - шепотом спросил Рыжик. - Известно куда - в город. Чай, видал ты его? - Я не про то... А ежели нас увидят? - Когда? - А вот когда вылезем. - Ну так что ж? Пусть глядят на нас, мы за это денег не возьмем... Эх ты, чудак человек!.. Вылезай вот скорей... - добавил Спирька и прыгнул на полотно дороги. Рыжик немедленно последовал за ним. Через несколько минут приятели стояли у водокачки и, жадно припав губами к черным железным трубкам, из которых лилась холодная чистая вода, пили, что называется, до отвала, до изнеможения. Неподалеку стояла группа биндюжников* и добродушно посмеивалась, глядя на маленьких оборвышей. ______________ * Биндюжники - ломовые извозчики. - Гляди-ка, какие Родоканаки* экстренной машиной по шпалам прикатили! - проговорил один из биндюжников, указывая на Спирьку и Рыжика. ______________ * Родоканаки - известные в то время в Одессе греки-миллионеры. (Примеч. автора.) - Это не Родоканаки, а жуликанаки, - заметил другой возчик и громко засмеялся. Приятели напились и отошли прочь от водокачки. На насмешки возчиков они не обратили никакого внимания. Долго шли они, путаясь между вагонами, рельсами и стрелками, пока наконец не выбрались из этого железнодорожного лабиринта. Вот тут только они увидали Одессу и прибавили шагу. Было около пяти часов пополудни. Погода стояла великолепная. Солнце, уходя на запад, прощальными лучами озаряло белевший вдали обширный город. Южный теплый ветер, пробегая мимо, ласкал и манил куда-то маленьких оборванных путешественников. - Вот она, Одесса-то, где!.. - воскликнул Рыжик, когда они вышли на ровное место. - Да, это Одесса, а не Киев, потому Киев на горе стоит, - заметил Спирька и добавил: - Теперь, брат, не зевай, идем скорей!.. Постреляем, покуда светло, а там и жить начнем. - Идет! - весело и добро откликнулся Рыжик, и приятели смело двинулись вперед. Громадный город, с его шумом, давкой и оживлением, поразил и ошеломил маленьких бродяг. Широкие ровные улицы, вымощенные каменными плитками, высокие дома с балконами, длинные аллеи вдоль просторных тротуаров, зеркальные окна магазинов, нарядная, богатая толпа, стукотня, говор и грохот экипажей - все это до того заинтересовало ребят, что они совершенно забыли, где они и для чего сюда явились. Им и в голову не приходило, что они, оборванные и грязные, обращают на себя всеобщее внимание и что многие из публики поглядывают на них не то с сожалением, не то с чувством брезгливости. В особенности брезгливо отстранялись от них дамы, боясь, чтобы ватные лохмотья оборвышей не прикоснулись к их дорогим весенним нарядам. Приятели, будучи уверены, что они имеют право ходить по улицам, смело шагали вдоль тротуаров, громко делясь своими восторгами и впечатлениями. - Глянь-кося, - указывая пальцем на цилиндр одного молодого человека, проходившего мимо, воскликнул Спирька, - шапка-то какая: не то ведро, не то тумба! - Гляди, фургон какой! - кричал Санька, указывая на омнибус. - Погоди, сейчас подкую вон того барина, - сказал Спирька, и, подскочив к богато одетому мужчине, он сдернул с себя шапку, согнулся в три погибели и, протянув руку, затянул хорошо знакомую ему песню: "Благодетели милостивые! Подайте христа ради сироте круглому... Христьяне православные..." Мужчина не дал докончить Спирьке и сунул ему в руку двугривенный. Вьюн, увидав монету, в восторге подскочил к Рыжику и воскликнул: - Глянь-кось, сколько отвалил! Вот так почин!.. - И я стрелять буду! - решительно заявил Рыжик. - И отлично сделаешь, - одобрил Спирька. - Идем дальше! Они вышли на главную улицу, на Дерибасовскую, и... ахнули от изумления. Такая роскошь, такой блеск, такое богатство никогда и во сне им не снились! На время они даже и нищенствовать забыли. Они шли по тротуару, где сплошной массой двигалась нарядная, праздная публика. Рыжик в своих тяжелых сапогах, огромных и серых от засохшей на них грязи, не раз наступал на платья дам, за что его награждали злобными взглядами и нелестными словечками. Рыжику это шествие, теснота и давка надоели очень скоро. - Пойдем на середку, - обратился он к Спирьке, - здесь господа толкаются. Ну их!.. - Идем, мне все едино, - согласился Вьюн. Приятели вышли на середину улицы. Но не успели они сделать несколько шагов, как их увидал стоявший на посту городовой, высокий, полный, с горизонтально лежащими темными усами. - Вы чего сюда затесались?.. Вон отсюда!.. - зарычал на них блюститель порядка, надув щеки и сверкая глазами. Неожиданно появившийся городовой насмерть перепугал маленьких оборвышей. Охваченные паникой, они быстро повернули назад и со всех ног бросились бежать, держась середины улицы. - Бере-гись!.. - вдруг гаркнул на них бородатый кучер, и, как вихрь, промчалась мимо ребят пара рысаков, запряженных в шикарную коляску, в которой сидела дама в огромной шляпе с дрожащим красным пером и крохотная беленькая собачка. Крик сытого кучера, точно удар кнута, ожег приятелей, и они, как ошпаренные, отскочили в сторону. Но там на них крикнул другой кучер, мчавшийся с противоположной стороны. Мальчики окончательно растерялись и снова бросились бежать посередине улицы, пока опять не наткнулись на городового. - А!! - разинул рот городовой. Но оборвыши не дали ему окончить и в ужасе повернули назад. Спирька с Рыжиком очутились в положении кур, забредших в чужой огород. Дети гонятся за ними, кричат им: "Киш, киш!..", а обезумевшие от страха куры мечутся по засеянным грядкам, не находя выхода. Наконец один городовой сжалился над ними и указал им, куда идти. Долго шли они по улицам Одессы, тщетно отыскивая глазами такое место или такое заведение, куда они могли бы зайти поесть, попить и переночевать. Но, к великому их огорчению, по обеим сторонам улиц, по которым они проходили, гордо возвышались каменные громады, ярко сверкали окна магазинов, а на панелях разгуливали все богачи, до того нарядные, до того важные, что оборвыши не осмеливались близко подходить даже к тротуарам. У Рыжика впервые шевельнулось неприязненное чувство к нарядной толпе. "Ишь, они какие, - думал он, поглядывая исподлобья на публику, - весь город себе забрали..." Спирька думал только об одном: как бы найти подходящий трактир. Во рту у него за щекой лежал двугривенный, который очень бодрил мальчика. Его только смущала роскошь одесских улиц. Он уже готов был подумать, что Одесса - город богачей, как вдруг они повернули на Базарную улицу, и радостная улыбка озарила лица мальчиков. Они увидали бедняков и несказанно обрадовались. Дома и здесь были большие, каменные, но публика была совсем иная. Здесь народ не чванился, а держал себя свободно, громко разговаривал и даже песни пел. Местная публика как нельзя лучше пришлась по душе Рыжику и Спирьке. Оба они были рады тому, что в Одессе живут не одни только богачи. В большой восторг пришли они от оборванных и грязных детей, которыми базарная площадь кишмя кишела. - Гляди, сколько нашего брата здесь, - указывая на маленьких оборвышей, проговорил Рыжик. - И отлично, хорошо: стало быть, и мы тут панами будем, - довольным тоном сказал Спирька. - Пироги горячие! Пироги! - раздался вблизи приятелей звонкий бабий голос. Спирька с Рыжиком молча перекинулись взглядом, улыбнулись и купили у бабы пару горячих пирогов с печенкой. С волчьей жадностью уничтожали приятели пироги, находя их замечательно вкусными, несмотря на то что от пирогов не совсем-то важно и приятно пахло, а от остывшего во рту сала прилипал язык к небу. Базарная площадь была со всех сторон окружена трактирами, питейными домами, ресторациями и другими подобными заведениями. Когда открывалась дверь любого из этих заведений, на площадь врывался шум пьяных голосов. Иногда из открытой двери трактира, точно неодушевленный предмет, выволакивали пьяного. Спирьку, как более опытного и знающего, потянуло к трактиру. - Пойдем, слышь, в трактир, - сказал он Рыжику, - там чайку попьем и о ночлеге разузнаем... Рыжик охотно согласился на предложение товарища, и оба приятеля спустя немного времени сидели в трактире "Белый орел" и пили чай. На чистую половину, где столы были покрыты белыми скатертями, их не пустили. Мальчишка-половой в белых штанах, с грязной тряпкой вместо салфетки через плечо, увидав Спирьку и Рыжика, подлетел к ним, усадил их за единственно незанятый столик подле дверей и, назвав их помещиками, спросил, что им угодно. - Чаю! - коротко ответил Спирька и заранее отдал последние два пятака, которые остались от двугривенного после пирогов. Половой схватил деньги и, как вихрь, умчался куда-то. Спирька успел только разглядеть его затылок, на котором лоснились густо вымазанные маслом русые волосы, подстриженные в скобку. Грязная половина трактира, в которой сидели приятели, была битком набита оборванцами. Среди посетителей положительно не было ни одного человека, мало-мальски прилично одетого. На всех здесь висели грязные, бесформенные лохмотья. В трактире пили чай, но больше всего водку. Среди посетителей были женщины и дети. Народ держал себя здесь более чем непринужденно. Шум, крик, давка, звон посуды и площадная брань не прекращались ни на минуту. В трактире было жарко и душно. Табачный дым и пар тяжелыми тучами носился над головами посетителей. Сквозь этот туман огни висящих ламп казались кроваво-красными. Возбужденные потные лица, бороды, женские головы в платочках, кулаки, бутылки и громадная стойка с брюхатым буфетчиком вырисовывались неясно, точно в тумане. Рыжик, впервые очутившись в подобной обстановке, растерянно и пугливо озирался по сторонам, не зная, на чем остановить свой блуждающий взор. Спирька же, наоборот, чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Ему с нищими не раз приходилось бывать в таких заведениях. Когда половой в двух чайниках принес им кипяток с чаем, Спирька, подражая купцам, выполоскал стаканы, а затем налил чай. - Пей и не робей! - сказал он Рыжику и добавил, понизив голос: - Шмыгни-ка глазами направо и погляди, какая компания сидит. Санька взглянул на указанное место и увидал за длинным столом группу детей, мальчиков и девочек. На столе, как и у них, стояли чайники, стаканы и блюдечко с сахаром. Всех их было семеро: пятеро мальчиков и две девочки. Все они были одеты немногим лучше Спирьки и Рыжика. - Кто они, по-твоему? - шепотом спросил у Рыжика Спирька. - Нищие, должно... - Нет, хватай выше! - не согласился Спирька. - Кто ж они? - А я так думаю: воры они, вот кто! - Да ну?! - Вот тебе и ну! - А почем ты знаешь? - Знаю, стало быть, коль говорю. В ту минуту, когда Спирька говорил, в трактир вбежал оборванный мальчишка с быстрыми косыми глазами. Вбежавший метнул взглядом по сторонам, увидал компанию ребятишек за длинным столом и подскочил к ним. - Братцы, - задыхающимся голосом проговорил он, - сейчас Анюта и Петька Чалый засыпались... - Где? - в один голос воскликнула компания. - Здесь, на Толкучке. Вот как было... Тут косоглазый мальчишка заговорил до того тихо, что ни Санька, ни Вьюн не могли ни одного слова расслышать. В это время на другом конце трактира вспыхнул скандал. Какой-то босяк, здоровый, с рослой фигурой и пьяной, избитой физиономией, очень похожий на Ваньку Ткача, с силой ударил сидевшую с ним женщину. Та вскрикнула и упала со стула на пол. К буяну подскочили половые и потащили его к выходу. Но буян оказался человеком сильным, и сладить с ним было нелегко. Изрыгая невозможные ругательства, он ногами опрокидывал столы, бил посуду и несколько раз богатырскими взмахами отшвыривал державших его половых. Вся эта дикая, безобразная сцена и все ее действующие лица точно в тумане вырисовывались сквозь едкий табачный дым и горячий пар. Спирька с Рыжиком во все глаза глядели на скандал, испытывая какое-то нехорошее, жуткое чувство. А косоглазый мальчик как ни в чем не бывало продолжал таинственным шепотом что-то рассказывать своим приятелям. Те слушали его, по-видимому, не обращая никакого внимания на скандал, который для них, по всей вероятности, не являлся редкостью. VIII ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ После долгой и трудной борьбы половым удалось наконец пьяного буяна вышвырнуть на улицу. Пострадавшую женщину они подняли с пола и куда-то увели. Нарушенный порядок таким образом был восстановлен. Из "чистой" половины трактира раздались "медные" звуки машины, а посетители "грязной" половины, оставшись довольны даровым зрелищем, вернулись к своим бутылкам в ожидании нового скандала. - Эй вы, помещики, не больно-то засиживайтесь за чаем!.. Вам здесь не квартира и не клоповник!..* - крикнул мальчишка-половой, промчавшись с горячими чайниками мимо стола, за которым сидели Спирька и Санька. ______________ * Клоповник - ночлежный приют. (Примеч. автора.) Окрик полового испугал и смутил приятелей. Они только теперь ясно поняли, что им некуда деваться. Для них, одиноких и бесприютных, огромный, многолюдный и богатый город мог оказаться, в сущности, пустыней Аравийской. Рыжик совсем упал духом и даже готов был заплакать, но Спирька, как более закаленный в житейских боях, постарался ободрить и утешить товарища, хотя и у него на душе кошки скребли. - Ты погоди, Санька, горевать, - проговорил Вьюн, видя, что товарищ намеревается плакать, - еще не поздно... может, мы что-нибудь успеем раздобыть... - Куда мы пойдем, Спиря? - жалобным тоном спросил Рыжик, устремив влажные глаза на товарища. - Сейчас... Не горюй! Дай подумать... - рассеянно ответил Спирька. У Спирьки в это время действительно стал зарождаться какой-то план. Он все время с большим интересом следил за теми маленькими оборванцами, которые сидели неподалеку, за большим столом. Еще раньше, когда он только взглянул на них, он решил, что они не кто иные, как мазурики, а с момента появления косоглазого мальчика мнение это еще более укрепилось в Спирьке. "Что он там нашептывает?" - мысленно спрашивал самого себя Спирька, не спуская глаз с косоглазого оборвыша, который, наклонившись над столом, тихим и таинственным шепотом продолжал что-то рассказывать. Но вот косоглазый кончил и выпрямился. - Иду домой, - сказал он и кое-кому из компании подал руку. - Посиди, куда тебе? - послышались голоса. - Нет уж, я пойду... Надо Косоручке все доложить... - Скажи ему, что и мы скоро домой, и еще скажи, что удачи нет нам сегодня... - Ладно, скажу... Ох, не любит Косоручка, когда без фарта... - быстро проговорил косоглазый и выбежал из трактира. - А наплевать, что не любит, - проворчал один из компании, смуглый чернокудрый мальчик. В это время Спирька, ничего не сказав Рыжику, вдруг поднялся с места и решительно подошел к компании оборвышей. Семь пар глаз уставились на него с любопытством и удивлением. - Тебе чего? - раньше чем Спирька успел открыть рот, строго спросил его черноголовый кудрявый мальчик. Впоследствии Спирька узнал, что мальчик этот - еврей и что его зовут Мошка Каракуль. Прозвище свое получил он за волосы, которые цветом и завитушками очень напоминали каракуль. - Нам ночевать надо... - Ну? - нетерпеливо перебил Мошка. - А не знаем, где... Вот я хочу спросить... - Где ночевать? - снова перебил Каракуль. - Да постой, Мошка, не горячись! - вмешался в разговор другой мальчик, лет четырнадцати, с добродушным, немного как будто опухшим, мягким лицом и большими серыми глазами. - Дай поговорить... Вы откуда сами? - перевел он глаза на Спирьку. - Мы сегодня из Киева приехали, - счел почему-то нужным соврать Спирька. - На чем приехали? - На товарной машине... В пустом вагоне... - Вот как! - удивились некоторые из компании. - Мы завсегда так ездим, - продолжал врать Спирька, почувствовав себя смелее. На Вьюна стали смотреть совсем иначе. Даже Мошка и тот сделался приветливей. - Садись сюда! - предложил он Спирьке, указывая ему на стул, стоявший подле него. Спирька весело кивнул головой Рыжику, как бы говоря ему: "Не робей, брат: дело на лад идет", - и сел рядом с Каракулем. А мальчик с добродушным, мягким лицом, которого, как узнал потом Спирька, звали Ванька Немец, продолжал между тем начатый допрос: - А тот, рыжий, кто такой? - Товарищ мой. Мы вместе разъезжаем. - Чем занимаетесь? - Мы фартовые ребята, - не моргнув глазом, соврал Спирька, который, кстати сказать, недурно владел воровским жаргоном. Заявление Спирьки произвело прямо-таки сенсацию. - Так вы вот кто!.. Так бы ты раньше и сказал. А то сидят себе и молчат! - воскликнул Ванька Немец и тут же добавил: - А вы сильные? - Я, по правде сказать, - отвечал Спирька, - силен-то силен, но не очень чтобы уж, а так, средственно... Ну, а вон тот, приятель мой, тот действительно... - Очень? - заинтересовался Мошка. - То есть страсть какой сильный... Ведмедя уложит!.. - Ну?! - хором воскликнули оборвыши. - Ей-богу! Только ловкости во мне больше. Я на кулачки хорошо дерусь, а он бороться мастер. - Как его зовут? - Санька Рыжик. - А тебя? - Спирька Вьюн. - Ну, вот что, Спирька, - сказал Немец, - позови-ка сюда своего приятеля, и мы потолкуем... Спирька не дал договорить Немцу: он сорвался с места и подбежал к Рыжику. - Ну, брат, - зашептал он, радостно взволнованный, - дело идет хорошо... Мы на воров наскочили... Они, брат, настоящие... Пойдем к ним!.. Рыжик нехотя поднялся и последовал за товарищем. Сердце его трепетно забилось, и ему чудилось, будто Спирька тащит его в пропасть, из которой ему никогда не выбраться. Воришки между тем внимательно и критически разглядывали Рыжика. Их глаза бегали по его широким плечам, по его крепкой, массивной фигуре и по всклоченным рыжим, давно не стриженным кудрям, благодаря которым голова Саньки казалась вдвое больше. А когда Рыжик подошел к столу, к нему разом протянулось несколько рук для пожатия. - Вы, стало быть, ночевать не имеете где? - обратился к приятелям Немец. - Нет, - ответил Спирька. - В таком разе, идемте с нами, мы живем на Молдаванке, отсюда недалече... Наш хозяин - Федька Косоручка, мошенник первой руки. Он вас возьмет к себе... Не правда ли, ребята, - обернулся он ко всей компании. - Конечно, возьмет, - подтвердили и другие. - Еще спасибо скажет, - добавила одна из двух девочек, сероглазая замарашка, закутанная в большой дырявый платок. - Уж не тебе ли он скажет? - заметил ей Мошка Каракуль. - Нет, тебе, клопу! - вспылила девочка. - Что?.. - Что ты сказала?.. Повтори!.. - вскочил с места Каракуль. - Манька, брось! - вмешался в дело Ванька Немец, который, по-видимому, играл среди компании роль старшего. - Да и ты, Мошка, оставь!.. Как тебе не стыдно с девчонкой связываться!.. Ну, ребята, пора домой, - добавил он в заключение и вышел из-за стола, пробираясь к выходу. Спустя немного маленькие оборвыши шагали по опустевшей Базарной площади, направляясь к Молдаванке. В то время Молдаванка была неблагоустроенной окраиной, на которой даже бедняки избегали селиться. Ютился там народ темный, безработный. Улицы на Молдаванке почти совсем не освещались, а в ненастное время они утопали в грязи и болоте. Одесситы даже днем боялись бывать в этой местности. Не проходило дня, чтобы на Молдаванке не произошло убийства или грабежа. Короче говоря, Молдаванка была местностью, где жило и пряталось все преступное, грязное и несчастное. Вот почему не только Рыжик, но и Спирька, не на шутку струсили, когда компания оборвышей, пройдя площадь, вошла в какую-то длинную, темную и безлюдную улицу. Луна еще не взошла. На темно-синем небе крупными алмазами горели звезды. Но их блеск не давал света земле, и Молдаванка утопала во мраке. На улице, по которой шла компания, было тихо и безлюдно. Слышно было, как ноги оборвышей хлюпали по жидкой грязи. - Федька Косоручка, брат, человек хороший, да только бог смерти ему не дает, - вполголоса говорил Ванька Немец шедшему рядом с ним Спирьке. - Был он когда-то конокрадом, много раз сидел в тюрьме, а как на одном деле попался да как избили его - он и сделался Косоручкой, потому ему руку выломали. Теперь он сам не ворует, а только перекупает да еще мелкоту обучает... Ну, понимаешь, на манер как бы школа у него... - А спать нам будет где? - вдруг задал вопрос Спирька, который главным образом беспокоился за ночлег. - Известное дело, будет... Да мы скоро придем... Вон там огонек, видишь?.. Как дойдем, так, значит, и дома. На конце улицы действительно мерцал огонек, как далекая звездочка. Рыжик за все время не проронил ни слова. Ему не нравились новые знакомые. Он их побаивался и очень жалел, что послушался Спирьку и пошел за воришками. Саньке сделалось грустно. Совсем не того ожидал он от Одессы. Чудесные рассказы Полфунта об этом городе врезались в память Рыжика, и он стремился сюда, полный наивных, несбыточных надежд и мечтаний. Надежды эти, как мы видим, не сбылись, и Санька затосковал. Он почти бессознательно следовал за компанией и думал о своих неудачах. Давно ли он пустился странствовать - еще года нет, а уж сколько пришлось ему выстрадать, сколько горя перенесть!.. - Ну вот и пришли, - перебил думы Рыжика Немец, остановившись перед каким-то невысоким деревянным забором. Это было на самом конце улицы. Дальше тянулась ровная незастроенная местность, освещенная только что взошедшей луной. - Эй, новички, за мною лезьте! - скомандовал Немец и вскочил на забор. Маленькие оборвыши, не исключая и двух девочек, с ловкостью опытных акробатов перескакивали один за другим через забор и мгновенно исчезали из виду. Спирька первый последовал за компанией, а потом уже перелез и Рыжик. По ту сторону забора дожидался их Ванька Немец, а от остальных членов компании и следа не осталось. - Теперь идите за мной, - сказал Немец, - я покажу вас хозяину. Спирька и Рыжик молча последовали за ним. Они шли по обширному двору, огороженному со всех сторон деревянным забором. Лунный свет, проникший сюда, озарял какую-то странную постройку необычайной длины. Здание это имело вид навеса и тянулось от одного конца забора до другого. Крыша была односкатная и плоская. Рыжик, если бы захотел, мог бы крышу достать рукой. Кроме этой длинной и узкой постройки, других зданий не было. Во дворе было тихо. Луна медленно плыла сквозь звездный строй и будто висела между землей и небом. Ее тихий, покойный свет падал на плоскую крышу навесообразного дома и на его серый фасад, испещренный множеством низеньких окон и дверей. Под ногами мальчиков хрустел прошлогодний бурьян. - Ворота далече отсюда, - объяснил Немец своим спутникам, - вон на той стороне... Так вот мы через забор, чтобы, значит, ближе было... - А где те? - спросил Спирька. - Кто? - Да вот ребята, что сейчас с нами были. - Они, брат, по своим конурам разбежались. Завтра всех увидишь... А теперь идемте к Косоручке... Что он скажет... - А ты как думаешь, что он скажет? - полюбопытствовал Спирька. - Думаю, что оставит вас... Ему ведь убытку не будет... В это время мальчики подошли к дому, и разговор прекратился. Перед ними замелькали низенькие оконца и черные двери. Окон и дверей было много. Весь дом, как легко можно было догадаться, был разбит на множество мелких жилых помещений одинакового размера. - Стойте, мы пришли, - сказал Немец, остановившись перед одной дверью. - Шагайте за мной да глядите не стукнитесь о косяк. С этими словами Немец толкнул дверь и нырнул в темные сени. Потом он ощупал другую дверь и открыл ее. Слабый свет бледной полосой вырвался из небольшой комнаты, в которой горела жестяная лампочка, прибитая к стене напротив дверей. Ванька Немец первый вошел в комнату, а за ним уже робко последовали Спирька и Рыжик. Странный вид имела эта небольшая квадратная комнатка, с низким и совершенно черным потолком, с единственным окошечком и кирпичным полом. Стены не были оштукатурены, и обнаженные большие камни, из которых было сложено все здание, имели вид ящиков, поставленных друг на друга. В комнатке пахло гарью и сыростью. На полу, вдоль стен, лежала солома, покрытая тряпьем. Вся обстановка состояла из пары табуреток, одного некрашеного стола и круглой железной печурки. На соломе спали люди. Их серые фигуры темными пятнами вырисовывались в полумраке плохо освещенной комнаты. Только направо от дверей, в самом углу, сидела на груде тряпок какая-то старуха в серой длинной рубахе. Лица женщины не было видно: она сидела с низко опущенной головой, обхватив колени своими длинными костлявыми руками. Седые космы ее волос, похожие на клочья шерсти, упали ей на подол и чуть-чуть шевелились. Старуха, услыхав шаги, подняла голову, откинула назад волосы и взглянула на пришедших. Спирька и Рыжик, увидав лицо старухи, вздрогнули, вообразив, что перед ними сидит настоящая ведьма. Красноватый огонек лампочки падал прямо на старуху и хорошо освещал ее костлявую горбатую фигуру и морщинистое желтое лицо с длинным хищным носом, который почти прикасался к острому и задранному вверх подбородку. Мягкий беззубый рот с тонкими, вдавленными внутрь губами обозначался едва заметной узенькой черточкой. - Бабушка, а бабушка, - подошел к ней Немец, - где хозяин? - Ась? - Хозяин где? - возвысил голос Ванька. - Не знаю... Иди ищи его сам, ежели он тебе нужен, - ответила старуха. - У, старая ведьма, - проворчал Немец, а затем обернулся к своим спутникам: - Нету Косоручки, завтра увидим его, а теперь ложитесь спать... И я с вами лягу. Вот сюда идите... Спустя немного они лежали на соломе и тихо разговаривали. - Все здесь квартирки такие, - шепотом рассказывал Немец, - сени да комнатка. Тут, видишь ли, раньше были кузни, много кузниц; и потом кузнецы ушли на Южную улицу, а сюда переселился наш брат, фартовый люд. Есть тут и стрелки, да мы с ними компанию не ведем. А наш хозяин, Федька Косоручка, пять квартир сымает... Тут еще у нас, брат, потаенные ходы сделаны... - Где? - заинтересовался Спирька. - А вон у той стены, что к забору выходит. Там два камня вынимаются, и какой хочешь человек пролезет. - Для чего этот ход? - Как - для чего?.. А ежели полиция нагрянет аль обход?.. Вот тут мы живым манером камни долой - и поминай как звали... Рыжик плохо слышал Немца: он был занят собственными думами. Положение, в котором они с приятелем очутились, сильно беспокоило и пугало его. По мнению Саньки, они со Спирькой попали из огня да в полымя. "Отсюда надо подальше", - мысленно решил Санька и стал обдумывать план будущих действий. Спирька и Немец давно уже уснули. Даже старуха и та после долгого сиденья упала на тряпье, вытянулась и засвистела носом, а Рыжик все еще был занят своими думами. Наконец в лампочке керосин весь выгорел, и огонь погас; тогда только Рыжик стал засыпать. IX ШКОЛА ВОРОВ Санька спал недолго: едва только занялась заря, уж он лежал с открытыми глазами. В комнате становилось светлее. Теперь Рыжик имел возможность лучше разглядеть внутренность убогого жилища. Но чем дольше он вглядывался в окружающую его обстановку, тем хуже становилось у него на душе. Такой нищеты, такого убожества Санька никогда еще не встречал. Если бы не маленькое окошечко со стеклами, комнату, в которой находился Рыжик, можно было бы принять за чулан, за кладовую, за что угодно, но только не за жилое помещение. А между тем здесь спали люди. Санька насчитал семнадцать человек. Все они лежали в лохмотьях, грязные, жалкие, где и как попало. Влажная от сырости солома совершенно измочалилась и не шуршала, когда спящие ворочались. Воздух в комнате был нестерпимый. Санька положительно задыхался. Временами ему казалось, что он лежит в каком-то большом мусорном ящике. По ноздреватым каменным стенам трущобы, точно слезы, крупными каплями стекала вода, прячась в соломе, на которой спали люди. Рыжик взглянул на Спирьку. Тот спал сном праведника, обняв, как родного брата, Ваньку Немца. Санька подивился на приятеля и немного даже подосадовал. "Спит, и горя ему мало", - подумал Рыжик. В окошко тем временем все сильнее и ярче проникал свет наступающего утра. Вот поднялась старуха. Ворча и кряхтя, стала она одеваться. Она надела на себя какие-то коричневые лохмотья, а нерасчесанную седую голову покрыла черным платком и вышла из комнаты. Рыжик успел только разглядеть ее крючковатый нос и длинную палку, которую она захватила с собою. Старуха, уходя, не совсем плотно закрыла дверь, и в комнату вместе с яркой полосой света ворвалась струя свежего воздуха. Санька учащенно задышал, желая побольше набрать в себя чистого воздуха, но из этого ничего не выходило: свежий воздух, проникший через узенькую щель неплотно закрытой двери, быстро растворялся в смрадной атмосфере грязной трущобы, и дышать все-таки было трудно. Тогда Рыжик решил последовать примеру старухи. Осторожно, чтобы никого не разбудить, он поднялся с места и вышел из комнаты. Через минуту он был на дворе и с жадностью вдыхал здоровый весенний воздух. На дворе было тихо и безлюдно; горбатая фигура старухи обогнула длинное здание и вышла из ворот на улицу. Рыжик поднял голову и залюбовался светло-голубым небом, на котором не было ни одного облачка, ни одного пятнышка. Только на востоке небосклон окрашивался не то в розовый, не то в бледно-сиреневый цвет. Близился восход. Только что проснувшиеся птички, свистя и щебеча, весело кружились и трепетали в голубоватом воздухе наступающего утра. Рыжик впервые после долгой зимы увидал ласточек. Острокрылые и белогрудые, они то стрелами вонзались в небесную синь, то вдруг падали вниз и грудью гладили землю. Санька следил за ласточками с любовью и большим интересом. Ему казалось, что они только что прилетели из теплых стран и что, может быть, вчера только они пронеслись через Голодаевку и, может быть, их видели Дуня, панычи и все, кто там живет. Последнее предположение невольно вызвало у Рыжика воспоминания о прошлом, и ему снова сделалось грустно. С тоскливым чувством обвел он глазами обширный двор и задумался. Ему не нравилось здесь. Чем-то таинственным и преступным веяло от этого огороженного двора, от этого до безобразия длинного и низенького здания, в котором живут не то мазурики, не то нищие. Рыжик вспомнил, что Полфунта говорил ему о каком-то Черном море, на берегу которого и стоит город Одесса. "Но где оно, это море? - спрашивал самого себя Рыжик. - Как к нему подойти? Нет, отсюда надо поскорее убраться. Пойду сейчас разбужу Спирьку, и мы тронемся с ним дальше", - твердо решил Санька и направился к трущобе, в которой ночевал. Но не успел он сделать и двух шагов, как перед ним, точно из земли, вырос громадного роста человек с круглыми серыми глазами. Рыжик, взглянув на этого человека, оцепенел от ужаса. А тот, не трогаясь с места, неподвижным взглядом смотрел на Саньку и этим смертельно пугал мальчика. Страшнее всего было лицо великана. Крупное и темное, это лицо было рассечено надвое. Красный шрам резкой и глубокой чертой лег от низкого, заросшего жесткими волосами лба до широкого безволосого подбородка. По всей вероятности, человек этот получил когда-то сильный удар по лицу ножом или другим орудием, причем удар пришелся по лбу, носу, губам и подбородку. Вот этот-то шрам главным образом и делал лицо страшным. - Что, брат, спужался? - тоненьким, почти детским голосом спросил великан. У Рыжика отлегло от сердца. Слабый голос великана, нисколько не гармонировавший с его мощной фигурой, почему-то сразу успокоил Саньку, и он стал смотреть на него не со страхом, а с любопытством. Большой человек с тонким голосом был одет довольно прилично: на нем была черная пиджачная пара, лакированные сапоги офицерского покроя и круглая мягкая шапочка, надвинутая на затылок. Между прочим, Рыжик успел заметить у незнакомца еще одну особенность: правая рука его, изогнутая в виде косы, все время находилась возле груди, на весу. Санька сейчас же догадался, что великан правой рукой не владеет. У Рыжика даже мелькнула мысль, не есть ли этот субъект тот самый Федька Косоручка, о котором вчера рассказывал Ванька Немец. - Будет тебе глаза на меня пялить, - тем же тоненьким голоском снова заговорил великан, - лучше скажи, откуда ты взялся. - Я здесь не один, - счел почему-то нужным заявить Рыжик. - А с кем ты? - С товарищем, со Спирькой... Он еще спит... - Где спит? - А вон там, с Ванькой Немцем... А ты Федька Косоручка? Да? - Откуда ты меня знаешь? - удивился великан. - Знаю уж... - поддразнивая незнакомца, сказал Рыжик, шаловливо склонив к плечу свою рыжую кудрявую голову. В это время из трущобы выползли на двор Ванька и Спирька. При виде их Санька совсем оживился. - Вот и мой товарищ! - воскликнул он и побежал приятелю навстречу. Спирька и Немец щурили глаза и позевывали. - Этот страшный - Федька Косоручка? Да? - громко спросил Рыжик у Немца. - Чего ты орешь?.. Конешно, он... - тихо, но энергично остановил Рыжика Ванька. Тот живо присмирел. Косоручка подошел к мальчикам. - Сколько вчера заработал? - коротко спросил он у Немца. - Нисколько, - по-видимому робея, ответил Ванька. - Отчего же это "нисколько", голубчик ты мой? - совсем по-детски запищал Федька Косоручка и совершенно неожиданно схватил левой рукой Немца за плечо и, так тряхнул его, что у бедняги чуть душа не выскочила из тела. Вот тут-то лицо у Косоручки действительно сделалось страшным. Дряблое, желтое и безволосое, оно вдруг налилось кровью, круглые серые глаза остановились, а шрам потемнел и резким, глубоким рубцом обозначился посередине лица. Рыжик и Спирька основательно струсили и уже приготовились было "задать стрекача", как выражался Спирька, но все очень скоро уладилось, и приятели успокоились. Федька выпустил Немца, а тот, крепко выругавшись, стал растирать плечо, которое держал в своей руке Федька, и этим дело ограничилось. - Где ты их нашел? - как ни в чем не бывало спросил Косоручка, указывая на приятелей. - Они фартовые ребята, - ответил Немец, все еще глядя на хозяина исподлобья. - Вот как! - удивился Федька. - Посмотрим, посмотрим, какие вы воры... - обернулся он к приятелям. В это время обитатели трущоб проснулись и один за другим стали выходить на свежий воздух. Солнце взошло и залило двор ярким золотым светом. Обширный и только что совершенно пустынный двор быстро наполнился народом. Тут были мужчины, женщины, старики и дети. Рыжику показалось, что он снова находится в Незнамове, среди нищих: до того появившаяся толпа напомнила ему обитателей той ночлежки, которую он с Вьюном оставил всего два дня тому назад. Как там, так и здесь, за исключением Косоручки, не было ни одного человека, мало-мальски хорошо одетого. Здесь люди как будто щеголяли грязными лохмотьями и хвастались ими друг перед другом. Физиономии этих людей вполне гармонировали с их костюмами. На каждом шагу попадались здесь субъекты с подбитыми глазами, с опухшими от пьянства лицами и хриплыми голосами. Женщины в этом отношении мало чем отличались от мужчин и поражали своим безобразием. Рыжик увидал, между прочим, и вчерашних знакомых: Мошку Каракуля, косоглазого мальчика, который вчера прибежал на минутку в трактир, Маньку, подругу ее, курносую девочку, и остальных членов вчерашней компании. Мертвый доселе двор ожил. Послышались голоса, крики, брань; заголосила детвора, и заругались бабы. Некоторые из них вытаскивали из квартир постели и разбрасывали их по двору для проветривания. Иные развешивали свои лохмотья на протянутые веревки. Возле Косоручки собрался кружок мальчиков. Это были все юные, начинающие воришки, которым Федька преподавал уроки воровства. Один из мальчиков вынес "учителю" табуретку, и урок начался. Косоручка уселся спиной к дому, а лицом к "ученикам". - Не тот вор, кто ворует, а тот вор, кто попадается, - ораторствовал Косоручка, обращаясь к маленьким оборванцам, слушавшим его с большим вниманием. - Глянь-кось, что Мошка делает! - шепнул Спирька на ухо Рыжику. Дело в том, что в то время, когда Федька говорил, Каракуль незаметно подкрался к нему и осторожно запустил два пальца в карман его пиджака. Все видели проделку Мошки, но никто и виду не подавал, что замечает это. - Вон вчерась, к примеру, - продолжал Косоручка, - Петька и Анютка засыпались. Отчего? Оттого, что ловкости у них не было... - Тащит, ей-богу, тащит!.. - дрожа от волнения, снова прошептал Спирька, увидев, как Мошка осторожно и тихо стал вытягивать из кармана Косоручки черный кошелек с блестящим медным затвором. Каракуль держал кошелек концами двух пальцев. - А ловкость, братцы, - продолжал "учитель", - для нашего дела - первая статья... Ежели ты карманник, ты должен пальцы запускать в карман так, чтоб тебе самому не слышно было, а не так, как Мошка... При последних словах Косоручка быстро повернулся на табуретке и левой рукой так схватил Мошку, что тот, вскрикнув от боли, уронил кошелек на землю. Свидетели этой сцены разразились дружным хохотом. На бабьем желтом лице "учителя" появилась улыбка. - Вот чуткий какой!.. - Его не обкрадешь!.. - Что, Мошка, засыпался?.. Восклицания и насмешки сыпались со всех сторон. - Пойдем, Спиря! Что нам тут делать? - тихо проговорил Рыжик, обращаясь к приятелю. Но тот до того был заинтересован, что и слушать его не захотел. - Да погоди, не ной!.. - отмахнулся, точно от комара, Спирька и стал следить за дальнейшими действиями воришек. На дворе между тем народу становилось меньше. Оборванцы услыхали колокольный звон и отправились "стрелять" на церковные паперти. Остались только воришки да несколько баб с грудными детьми. Косоручка продолжал урок. С уверенностью истинного знатока разъяснял он "ученикам", как должны они действовать при том или ином случае. Очень долго объяснял он мальчишкам, как надо вынимать стекло из закрытого окна, чтобы никто не услыхал, и как надо пролезать через форточки. Свои объяснения подкреплял он примерами из личной практики. Примеры эти больше всего интересовали слушателей. Потом Косоручка стал говорить о качествах, необходимых каждому "порядочному" вору. - Хороший и честный вор, - говорил Косоручка, - должен быть осторожным, но не трусом, должен забирать из чужой квартиры все ценное, но не должен быть жадным, потому что жадность губит нашего брата. Вор должен быть честным, и если он "работал" с товарищем, он должен поделиться поровну, а если засыплется, никого не выдавать... А главное - вор должен быть сильным и ловким... - Вот он сильный... - перебил оратора Ванька Немец, указав на Рыжика. - Он может ведмедя уложить. - Да неужто? - шутливо воскликнул Косоручка и с улыбкой взглянул на покрасневшего и окончательно смутившегося Рыжика. Санька мгновенно сделался предметом всеобщего внимания. Любопытные глаза мальчиков, всех цветов и оттенков, внимательно рассматривали Саньку со всех сторон. - Все это враки... Какая у него сила!.. - послышался чей-то голос. - Да я, ежели он хочет, один на один с ним пойду! - задорно воскликнул Мошка. - Ай да Каракуль! Вот молодец! - послышались восклицания. - Ну, где ему, холере, с таким парнем тягаться! Хвастает, дошлый... - нарочно подзадоривали Мошку некоторые из товарищей. - Кто, Мошка хвастает?.. Вот уж неправда! - восклицали другие. Эти возгласы наэлектризовывали Каракуля, и, точно молодой петух, он выступил вперед. Присутствующие предупредительно выстроились полукругом и таким образом заранее очистили место для поединка. - Ну, иди: я тебя вызываю один на один! - дрожащим, взволнованным голосом проговорил Мошка и стал посередине круга. Вся его маленькая, тощая фигурка, облаченная в невозможные лохмотья, выражала один сплошной задор. Кулачонки были сжаты, и черные глаза сверкали, как две искорки. "А ну-ка, выходи!" - казалось, говорили его откинутая немного назад фигурка и задорно поднятая, черная как смоль мелкокудрая голова. Рыжик струсил и попятился назад, что немедленно вызвало среди присутствующих насмешки и остроты. - Вот так силач!.. Мошки испугался!.. - закричали одни. - Ведмедя уложить может, а Мошки струсил. - Ишь, попятился-то, что твой рак. По мере того как Рыжик отступал, Каракуль становился смелее и задорнее. - Чего отступаешь? - сверкая глазами и крепко сжимая кулачонки, выкрикивал Мошка. - Мы, брат, раков видали, нечего нам их представлять. Каракуль положительно наскакивал на смущенного и растерявшегося Рыжика. Санька совсем не Мошки боялся, а его пугала вся эта толпа оборвышей, для которой Каракуль был свой человек, а он чужой. Спирька испытывал почти то же самое, что и Рыжик, и уже неоднократно упрекал себя, зачем он вчера похвастал силой приятеля. Его разбирало зло на Мошку. "Я б тебе, черномазому, наклал бы по первое число, ежели б ты попался мне в другом месте", - мысленно говорил Спирька Мошке и невольно сжимал кулаки и крепко стискивал зубы. Федька Косоручка не принимал во всей этой сцене никакого участия. Он только улыбался и, по-видимому, с наслаждением следил за всеми действиями Мошки и Рыжика. А Каракуль между тем совсем уже близко пододвинулся к Рыжику и кулаками почти дотрагивался до лица противника. - Отстань!.. Я не хочу драться... - бледный и чрезвычайно взволнованный, твердил Рыжик, тихо отступая. - Начинай, Мошка! Чего смотреть на него! - послышался чей-то голос. Каракуль сейчас же исполнил приказание и кулаком ударил Рыжика в глаз. Санька вскрикнул от боли, обеими руками закрыл лицо и опустился на корточки. Мошка торжествовал. Подбоченившись, он встал посередине круга, выставил вперед одну ногу, обутую в старую калошу, и обвел присутствующих победоносным взглядом. Но в эту секунду к Мошке подскочил Спирька и так ударил его в ухо, что тот закружился, как волчок, и упал на землю. - Это не по правилу... Он сзади подскочил... - Его за это проучить надо... На Спирьку сразу напало несколько человек. На него, как горох, посыпались удары. Произошла свалка. Спирька не выдержал и начал кричать. Вот тут-то Рыжик и стал действовать. Придя в себя после полученного им удара, он со свежим синяком под глазом ринулся в драку. - Я вам теперь покажу... - процедил сквозь зубы Санька и, как тигр, набросился на толпу. Безумная злоба кипела у него в груди, он не помнил себя от негодования. Жгучее чувство обиды удвоило его энергию и силы. От каждого его удара кто-нибудь да падал. Шапка слетела с головы, и рыжие кудри Саньки упали на его возбужденное и раскрасневшееся лицо. - А у нас вот как дерутся... - задыхаясь от волнения, говорил он, нанося удары направо и налево. - Вот как у нас дерутся... - повторял он, не переставая действовать кулаками. Спирька почувствовал, что Рыжик разошелся вовсю, и также напряг энергию. Воришки не ожидали такого отчаянного и смелого нападения со стороны Рыжика и невольно растерялись. Некоторые даже до того струсили, что позорно бежали. Федька Косоручка, наблюдая за тем, как враги Рыжика падали от каждого его удара, заливался мелким, едва слышным смехом, от которого дряблое, желтое лицо его ширилось, морщинилось, а шрам темнел и становился кровавым. Минут через пять драка прекратилась. Рыжик и Спирька вышли победителями. Больше всех досталось Немцу и Мошке. Последний сидел на земле, подле Косоручки, и тихо всхлипывал, закрыв лицо руками. - Молодцы, ребята! - похвалил приятелей Федька. - А ты, Рыжик, совсем молодец... Из тебя толк выйдет... Вот тебе за это... Косоручка, к великому изумлению остальных мальчиков, подал Рыжику целый рубль. Спустя немного Рыжик и Спирька в сопровождении вчерашней компании отправились в трактир пить чай. Мошка шел рядом с Рыжиком. Он теперь искренне уважал его и не питал к нему ни малейшей злобы. X НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ Прошел месяц. Все это время Рыжик жил будто в тумане. Новая жизнь, новые люди и новые ощущения совершенно овладели им, и, помимо воли, Санька пошел не по тому пути, по которому ему хотелось. Неоднократно намеревался он уйти из Одессы, но каждый раз Спирька умел уговорить его, и он оставался. Так прошла пасха, и наступил май, теплый, благоухающий и цветущий. Санька пользовался полной свободой и мог уходить куда и когда угодно. В продолжение месяца он успел отлично ознакомиться со всем городом, так как с утра до вечера бродил по улицам. Один раз совершенно неожиданно забрел он на Приморский бульвар и впервые увидал море. Трудно передать, что сделалось с Рыжиком, когда перед его взором расстелилась необъятная сверкающая равнина моря. Санька стоял подле памятника Ришелье, на первой ступени гигантской каменной лестницы. Он находился в самом лучшем и красивейшем уголке Одессы, но это его мало трогало. Он не обратил почти никакого внимания на прекрасный бульвар, на памятник и на колоссальную знаменитую лестницу. Море, живое, огромное и трепещущее, поглотило все его внимание. При взгляде на него Рыжиком овладел восторг. Его бесконечная даль и свободная ширь пришлись по душе маленькому бродяге. Он решил сойти вниз, к самому морю, чтобы хоть рукой дотронуться до его гигантского темно-синего тела. ...С того дня Санька подружился с морем. Каждый день приходил он к нему и рассказывал ему о своих печалях и радостях. Рыжик полюбил море ревнивой, горячей любовью, и поэтому он избегал шумных, хлопотливых и многолюдных пристаней и гаваней, а выбрал себе за Ланжероновской дачей укромное местечко и оттуда беспрепятственно им любовался. Больше всего Рыжика увлекала синяя даль, где небо сливалось с морем. Напрасно старался он взглядом пронзить ее насквозь и увидать, что делается там, за горизонтом: при каждой такой попытке взор его таял в бесконечном пространстве, а глазам становилось больно. Тогда Санька принимался мечтать, выдумывать, и фантазия услужливо рисовала ему дивные картины жизни, которой живут неземные существа по ту сторону горизонта. В такие минуты душа Рыжика рвалась вперед, и он всеми мыслями стремился в заманчивую даль. Каждый день море казалось Саньке иным, каждый день он находил в нем новые прелести, новые красоты. Пробежит ли тень птицы или облачка над водною гладью, беспокойный ли ветер пронесется и море, вздрогнув, нахмурится, солнце ли упадет и золото заката обильной червонной массой разольется по синим волнам, пока море не проглотит самое солнце, - Рыжик все замечал и всем любовался. Санька стал понимать голос и язык моря; так, по крайней мере, ему казалось. Когда море бывало покойно, оно нежным голосом, похожим на голос лесного ручейка, что-то рассказывало своему маленькому слушателю, а он, устремив мечтательный взгляд на гладкую его поверхность, с наслаждением слушал его тихие, кроткие речи. В такие минуты Рыжик и сам таинственным шепотом передавал морю свои самые сокровенные думы и желания. Никто их не слышал, никому до них дела не было, только ветер иногда подкрадывался внезапно, схватывал два-три слова и тут же, ослабевая, ронял их в море. Однажды Рыжик пришел к морю и не узнал своего друга. Еще недавно кроткое и ласковое, оно было чрезвычайно взволнованно. Рыжик остановился, боясь подойти к самому берегу. Солнца не было. Серым тяжелым покровом опустилось небо над взволнованной поверхностью. Море кричало, пенилось и вышвыривало на берег огромные седые волны. Волны, падая в объятия береговых камней, с отчаянными воплями умирали, разбиваясь вдребезги. Полное дикого озлобления, море подпрыгивало и раскачивалось, точно хотело выпасть из своего глубокого ложа и проглотить и затопить все, что попадается на пути. Вокруг пристаней тысячи кораблей и пароходов в смертельной панике метались и бились о берег. Казалось, что море задумало сбросить со своих плеч все эти суда, всю эту тяжесть... Рыжик долго смотрел, как грозное море выражало свой гнев, и волнение моря передавалось ему. - Так им и надо!.. - злобно проронил Рыжик, сам не зная, к кому должны относиться его слова. - Так им и надо! - Взволнованный, он ушел домой. А на другой день море как ни в чем не бывало встретило его обычной лаской и кротким, тихим журчаньем. И снова Рыжик начал мечтать, слушая волшебные сказки моря. Совсем иную жизнь вел в это время Спирька. Он весь ушел в интересы воровской шайки, среди которой он сразу занял видное положение. Дни и ночи проводил Спирька с новыми друзьями в трактире, где пил водку, курил папиросы и обдумывал план грандиозной кражи, совершить которую ему страстно хотелось. С Рыжиком он видался только ночью, в трущобе Косоручки. Отношения приятелей с каждым днем становились холодней. Спирька был рад, когда Рыжика не было возле него, потому что Рыжик являлся живым укором для его не совсем еще уснувшей совести. Бывали минуты, когда Вьюн желал совершенно развязаться с Санькой, но что-то его удерживало. Вообще Рыжик пришелся не ко двору ворам, и удивительно было, что его терпел Федька Косоручка, который не любил праздных, бесполезных помощников. Но, по всей вероятности, у Косоручки насчет Саньки был какой-то план, иначе он не стал бы его содержать. Санька иногда тяготился дармоедством, как он сам назвал свое существование в Одессе, и нередко просил у Косоручки дела, на что хозяин каждый раз отвечал одной и той же фразой: "Погоди, хлопчик, дело будет". И Рыжик в ожидании будущего дела уходил к морю. А Спирька тем временем не зевал и мало-помалу начал действовать. Один раз он с Ванькой Немцем украл два тюка овечьей шерсти. Федька дал им за это десять рублей. Спирька в тот же день напился до того, что чуть было не умер. Насилу отходили. В другой раз он стащил у торговки корзину с галантерейным товаром. Воришки стали смотреть на него с завистью и почтением. Косоручка часто ставил его в пример другим ученикам и предсказывал Вьюну завидную будущность. В то время как Рыжик любовался морем и уносился мечтами в неведомый мир, Спирька все ближе сходился с ворами. Слабый огонек добра совершенно угасал в сознании отверженного мальчика. Спирька узнал, что ученики Федьки - ничего не стоящие мелкие базарные воришки и что в Одессе имеются воры, которые живут по-барски, одеваются с неслыханной роскошью и богаты, как князья. Некоторых из них он сам видел. Один раз вечером подкатил на лихаче к их трущобе какой-то молодой барин в цилиндре и с сигарой в зубах. Он что-то шепнул Косоручке и тотчас укатил обратно. Образ этого изящного господина прочно запечатлелся в его памяти. От товарищей Спирька узнал, что барина этого зовут Колька Англичанин, что он железнодорожный вор и что всего два года тому назад он "засыпался" и его били смертным боем. Затем Спирька удостоился видеть королеву карманных воров - Соньку Золотую Ручку. Разодетая в шелк и брильянты, она в карете подъехала к трущобам Косоручки, забрала с собою Мошку Каракуля и уехала. С тех пор Спирька Мошки не видел. Спирьке страстно захотелось сделаться хотя бы таким вором, каким был Ленька Фомкач. Этот вор среди "фартовых ребят" пользовался огромной популярностью. Фомкач был ловкий, красивый и смелый парень лет двадцати двух. Одевался он по-русски, но с таким шиком и роскошью, что все ему завидовали. Первый раз Спирька увидал Леньку Фомкача в одном из трактиров, где он прокучивал "заработанные" деньги. Фомкач был одет в шелковую косоворотку малинового цвета, в бархатные шаровары и в лакированные сапоги. Он ежеминутно приказывал заводить машину и за каждую песню кидал в лицо машиниста скомканную кредитную бумажку. Спирька глаз не спускал с раскутившегося вора и мучительно завидовал ему. А через два дня этого самого Леньку привезли под вечер к Косоручке избитого, окровавленного, в одном белье. Но от этого его значение ничуть не умалилось, так как воры привыкли к подобным превращениям. Фомкач проболел недели две и стал поправляться. Когда он совсем выздоровел, Косоручка одел его и дал ему возможность снова приняться за свое дело. Ленька ушел, и два дня о нем не было ни слуху ни духу, как вдруг на третий день, под вечер, явился он с каким-то серьезным делом к Федьке. Рыжик, Спирька, Немец и прочая мелкота были уже дома и лежали на дворе, под открытым небом, намереваясь заснуть. Появление Фомкача заинтересовало мальчишек. - Наверно, хорошее дело нашел, - прошептал Спирька. - Уж Фомкач даром не прибежит... Не таковский! - подтвердил Немец. Один только Рыжик отнесся к появлению Леньки совершенно безразлично. Он в это время думал о том, как бы снова пуститься в путь и как бы сделать так, чтобы и Спирька с ним пошел. - Что-то долго совет держат, - снова промолвил Немец. Но не успел он кончить, как из комнаты вышли Косоручка и Фомкач. - Ну, ребята, поднимайтесь! Дело есть, - проговорил Федька. Все мальчики, сколько их было, как один человек, поднялись на ноги. - Не все, не все пойдете, - сказал Косоручка. - Пойдут Спирька, Рыжик и Немец... - А я? - послышался чей-то робкий голос. - А я? - протянул еще кто-то. - В другой раз, а теперь спите, - сказал Косоручка и направился к себе. А Фомкач, Рыжик, Спирька и Немец молча перелезли через забор и быстро зашагали по направлению к городу. Когда они прошли Базарную площадь, Ленька остановился и проговорил: - Ребята, я пойду вперед, а вы идите за мной; только держитесь подальше, будто меня не знаете... После этого они снова пустились в путь. Спирьке было и страшно и приятно в одно и то же время. Наконец-то его мечта сбылась и он идет на серьезное дело... Только какое это дело? Кого и как они будут обкрадывать?.. Вопросы эти назойливо лезли ему в голову и не давали покоя. Несмотря на теплый вечер, Спирьку лихорадило. Он всеми силами старался удерживать дрожь, пробегавшую по его телу, дабы спутники не заметили и не подумали, что он трусит. Рыжик также заинтересовался предстоящим делом и чего-то боялся. Он смутно знал, что воровать нельзя, что за это наказывают; но не наказания он боялся, а чего-то другого. При мысли о том, что он сегодня у кого-то что-то отнимет, что тот, кого он обкрадет, будет страдать, плакать, ему становилось жутко и нехорошо. В Саньке, попросту говоря, еще бодрствовала совесть. Она-то и хозяйничала в его маленьком сердце и заставляла его прислушиваться к ее укорам. Через час на углу одной из главных многолюдных улиц Одессы компания остановилась. Ленька Фомкач зорко осмотрелся, а затем обратился к своим спутникам: - Ребята, вы видите большой серый дом, что насупротив нас? - Видим, - ответил за всех Спирька. - И ворота видите? - Видим. - Ну, так слушайте!.. - Фомкач принял веселый, беспечный вид, будто он случайно встретился с мальчишками, и заговорил так, что проходившей мимо публике в голову не могло прийти, что это злоумышленники. - На углу, - улыбаясь во весь рот, продолжал Фомкач, - стоит городовой, а у ворот - дворник, а потому вы должны войти во двор того серого дома по одному, а не все разом. Двор там большой, длинный, и много лестниц имеется... Пройдете середину двора и меня подождите, я вас там спрячу... Ну, идите, а там, на месте, я вам все растолкую... Хозяину кланяйтесь! - нарочно крикнул Ленька, снял шапку, поклонился и пошел в противоположную сторону. Воришки приступили к исполнению приказания. Первым перешел улицу, а затем вошел в ворота указанного дома Спирька, за ним сейчас же последовал Рыжик. Последним вошел Ванька Немец. Двор, о котором говорил Фомкач, был таких огромных размеров, так густо заселен, что его можно было принять за небольшой городок. Со всех сторон был он застроен высокими каменными корпусами. Кого-кого только не было на этом дворе! Медники, водопроводчики, кузнецы, сапожники стучали молотками; из коробочной мастерской доносились резкие, визгливые голоса поющих мастеров; детвора, точно червяки, копошилась на дворе, присоединяя к общему шуму, стукотне, гаму и свои голоса. На дворе было душно, жарко и тесно. Сотни окон в каменных корпусах были настежь открыты. На верхних этажах ярким пламенем отражался на стеклах солнечный закат, а внизу уже реяли сумерки. На вновь явившуюся компанию никто не обратил внимания. Воришки затерялись в этом многолюдий, как щепки в дремучем лесу. Они смело могли здесь разговаривать о чем угодно - их никто бы не подслушивал, ими никто бы не заинтересовался. - Вот так ярмарка! - воскликнул Рыжик, который не мог равнодушно видеть толпы. - Здесь поработать можно... - проговорил Немец, с видом знатока осматривая двор и его постройки. Вскоре явился и Фомкач. - Ну, ребята, не зевайте, за мной идите! - бросил он на ходу и прошел мимо. Шайка немедленно последовала за ним. Пройдя несколько сажен, Ленька завернул в один из черных ходов и шмыгнул под каменную грязную лестницу. Там он открыл небольшую деревянную дверцу и втолкнул подбежавших помощников в какой-то темный чулан. - Вот здесь будет ваше место, - шепотом проговорил Ленька, закрывая дверь. - Садитесь, тут мешки лежат... Ну, теперь слушайте: вы будете здесь сидеть, пока все не утихнет. Я вчера тут всю ночь пробыл... Вы не бойтесь: сюда никто не придет... Здесь чулан для угля. А квартира от этого чулана теперь пустует... Горбатиха все разведала... В это время мимо чулана проходил кто-то, и Фомкач умолк. "Вот она какая!.." - подумал о Горбатихе Рыжик. Он знал ее. Это была мать Косоручки, та самая старуха, которая так испугала его, когда он со Спирькой в первый раз ее увидел. - Здесь я просверлил дырку, - снова начал Ленька, когда шаги утихли. - Когда посмотрите в нее, увидите окна, что насупротив. Вот эти-то окна нам и нужны. Живет там управляющий, богатейший человек... Золота, серебра и денег - не сосчитать... Все наше будет, ежели не струсите... Голос его дрогнул. Ленька как будто поперхнулся. По-видимому, и он сильно волновался. Про его помощников и говорить нечего - они дрожали, как остриженные овцы, выгнанные на холод. - И вот это, братцы, как утихнет все и как огонь потухнет в окнах, тогда вы еще часик подождите, а там вылезайте. Один из вас ворота откроет. Они не на замок, а засовом запираются... Ну, знаете, как будто дышло просовывается... - Я знаю... Я отопру... - стиснув зубы, чтобы не стучали, вызвался Спирька. - Вот молодец!.. А теперь слушайте дальше... Я по улице расставлю дозорных и буду гулять всю ночь... Как только ворота кто из вас откроет, пусть выйдет и громко кашлянет раза два. Бояться нечего, потому ни городового, никого не будет. А я, как приду, окно выставлю и вас впущу в квартиру, а потом и сам войду... Вот и все... Ну, а теперь я пойду... Сидите смирно, не дрейфьте и не спите. Боже упаси, ежели уснете: все дело пропадет!.. Смотрите же, ребята, это ваша первая кража, не подкачайте!.. Ну, я пошел... Тихо и осторожно открыл Фомкач дверцу и вышел из чулана. XI НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ - Теперь, кажись,