Но Санька и не думал встать во фронт: ему было не до того. Безрукого это обстоятельство даже немного удивило. Закуривая трубку, он протянул зажженную спичку к лицу мальчика. - Эге, брат, да ты, никак, контужен? - воскликнул инвалид, заметив глубокие царапины на лице мальчика. - Ты это с кем воевал? - С мальчишками на берегу, - не без некоторой гордости ответил Рыжик, не считая нужным скрывать истину. - Враг был силен? - продолжал свой допрос старик. - Еще как! - Эге, молодец! Славный будешь вояка!.. А диспозицию какую ты выбрал? На это Санька не мог ответить, так как не понял вопроса. - Н-да, братец, - после некоторого молчания снова заговорил солдат, - война - это великая штука... Такой, к примеру, войны, как севастопольская, не было и не будет, потому теперь не тот солдат пошел... Героев нет, н-да-с... Одиннадцать, братец, месяцев враг Севастополь брал, а шиш получил, потому герои были. Сидим это мы, бывало, в траншее аль по Малахову кургану разгуливаем, а гранаты да пули так и свистят, так и свистят кругом... А мы себе знай прогуливаемся да англичан и французов поддразниваем... Да-с, братец... - Дяденька, а хлеб где вы доставали тогда? - спросил Рыжик, у которого за весь день крошки во рту не было. - У нас хлеба не было, а были сухари. - Дяденька, а страшно быть на войне? Безрукий, прежде чем ответить, поднял с камня свой картуз, накрыл им лысую голову и, поднявшись с места, промолвил: - Бабам страшно, а солдату не страшно. - Дяденька, я пойду с вами... - А ты куда, домой? - покосился на него безрукий. Санька молчал, не решаясь сказать всю правду. Вдруг его зоркие глаза увидали Тараса и Ивана Чумаченко, которые шли из города им навстречу. Мальчуган в испуге шарахнулся в сторону и через минуту стоял уже на краю ямы, в которую недолго думая прыгнул, скрывшись из виду. - Солдат, братец, войны не боится, - продолжал между тем безрукий, не заметив исчезновения своего собеседника. - Для солдата война все едино, что бал аль свадьба, потому, черт возьми, весело... Трубы трубят, барабаны бьют наступление, пули свистят, а ты себе штыком работаешь, и горюшка мало... Конешно, бывает, что и враг силен! Да только супротив России идти ему не под стать, потому сильнее нет русского солдата... Ты еще, к примеру, щенок, можно сказать, и настоящего понятия о войне не имеешь... Но тут Андрей-воин неожиданно столкнулся с Тарасом и Иваном, шедшими туда, откуда возвращался солдат, то есть на постоялый двор, и умолк. Постоялый двор находился на самом краю города и служил первой и последней станицей для приезжающих и отъезжающих крестьян окрест лежащих деревень. Зазуля и Чумаченко ходили в этот шинок только тогда, когда им надо было подальше спрятаться от своих сварливых жен. - С каким это чертом ты беседу ведешь? - смеясь, спросил у Андрея Тарас. - Не с чертом, а с парнем твоим беседую я, - ответил безрукий. При этом ответе Зазуля и Иван значительно переглянулись, словно говорили друг другу: "Изрядно, должно быть, клюнул старик", и оба прыснули со смеху. - Вы чего ржете? - рассердился было Андрей, но, оглянувшись и увидав, что Рыжика нет возле него, он растерянно посмотрел на Ивана, потом на Тараса и упавшим голосом проговорил: - Он со мною сейчас рядом шел, провалиться - не вру... - Кто шел? - спросил Тарас. - Да Санька твой. - Санька?! - воскликнул Тарас и вопросительно посмотрел на кума. Но кум ничего ему не мог на это сказать, так как он сам весь день не был дома и ничего не знал о бегстве крестника. - А может, ты с водкой беседовал, а не с Санькой? - полушутя, полусерьезно стал допытываться Тарас. Безрукого этот вопрос обидел настолько, что, не ответив, он энергично плюнул и быстро зашагал вперед. Кумовья посмотрели ему вслед, покачали головами и направились дальше, будучи уверены, что солдат допился до зеленого змия. А Рыжик лежал в яме и, затаив дыхание, прислушивался к тому, что делалось там, наверху. Яма, в которой лежал Санька, была довольно обширных размеров. Когда-то мужики добывали здесь глину для построек, но впоследствии, когда глубоко вырытая пещера после обильных дождей стала во многих местах обваливаться, они из опасения быть задавленными бросили это место и перешли на другое. Но женщины и дети все еще продолжали по краям ямы выкапывать глину для домашних надобностей. Один только Рыжик не боялся проникать в самую глубь пещеры. Он неоднократно прятал в ней выигранные от товарищей бабки, пуговицы, крючки и конские хвосты для лесок. Забившись в самую глубь ямы, Санька пролежал с четверть часа, боясь шевельнуться. Вскоре, однако, холод и сырость вынудили его подняться в верхнее отделение пещеры, где было несравненно теплее и суше. Здесь он решил подождать возвращения отца и Ивана, а потом... потом он и сам не знал, куда пойдет. Но пока что он сгреб руками небольшую кучку песка и глины, накрыл ее картузом и улегся, положив голову на подушку собственного изобретения. Долго лежал Санька с открытыми глазами, прислушиваясь к малейшему шороху, как вдруг над ямой мелькнула какая-то тень и громкий лай собаки нарушил ночную тишину. Рыжик сразу же узнал своего верного пса Мойпеса, который, должно быть, весь день разыскивал хозяина по всему городу. - Мойпеска, голубчик, милый!.. - зашептал он в сильной радости, не зная, как приветствовать дорогого друга. Отрывистым и громким лаем ответил на приветствие хозяина Мойпес и энергично завилял черным пушистым хвостом. - Мойпеска, я есть хочу, мне холодно... - стал жаловаться Рыжик. Тут собака еще громче залаяла, улегшись на самый край ямы. Лай Мойпеса сильно обеспокоил мальчика. Он совершенно справедливо рассудил, что лай этот легко может привлечь прохожих. - Цыц, Мойпес, цыц, цыц! - сначала мягко, а потом построже обратился Санька к собаке. Пес смекнул, в чем дело, и немедленно прекратил свой лай. Но зато через минуту он поднял морду вверх и, не спуская глаз с луны, так жалобно и протяжно завыл, что многие обыватели, до слуха которых долетал этот вой, осеняли себя крестом, будучи уверены, что собака воет по покойнику. Рыжик пробовал и лаской и угрозами заставить Мойпеса замолчать, но это ему не удалось. Собака по-прежнему смотрела на луну и выла до тех пор, пока измученный, усталый и голодный беглец не заснул под эту собачью колыбельную песню. Первая узнала о бегстве Саньки Катерина. Придя домой и заметив отсутствие своего "помощника", как назвал мальчика Иван, Катерина со свойственной ей флегматичностью низко согнула худую, долговязую фигуру, заглянула под кровать и, убедившись, что и там "помощника" нет, принялась за свои домашние дела. Только к вечеру Катерина вспомнила о другом, более важном беглеце - о муже, который ушел за товаром и забыл вернуться домой. - Чтоб ему ни дна, ни покрышки, пьянице окаянному! - выругала она заочно мужа и собралась к Зазулям, где надеялась найти пропавшего супруга. О Рыжике она совсем забыла. Странная какая-то женщина была эта Катерина. Худая, как скелет, с длинными костлявыми руками и ногами, она всюду вносила тоску и мертвящую скуку. Самое веселое общество при ее появлении немедленно впадало в уныние, словно в комнату вносили покойника. Недаром Иван называл свою благоверную "холерой тридцатого года"; но в то же время он не на шутку ее побаивался. - Добрый вечер! - монотонным голосом произнесла Катерина, войдя в хату Зазулей. - Вечер добрый! - послышался за печкой голос Аксиньи. - А я к вам... - протянула гостья, став у дверей. - Нет ли у вас моего лодыря? - Был он у нас, да ушел, да и моего куда-то утащил, - ответила Аксинья и вышла на середину хаты. - Ну, как мой Санька устроился? Плачет? А? - спросила Аксинья. - Санька? Да его нет у нас. - Как - нет у вас? Ведь кум Иван взял его в ученье и повел к себе. - Ну так что же, что повел? А он взял да удрал. Посидел-посидел, а как вышла я из хаты, так и его не стало. - Ах, боже мой! Где же он? - обеспокоилась Аксинья. - Ребенок весь день не ел, отец с кумом, по дурости своей, напугали мальчика... Не успела Аксинья кончить, как в хату вошел Тарас, а вслед за ним, трусливо ежась, плелся Иван. - Эй, жинка, засвети огонь! - гаркнул с порога Тарас и, обернувшись к куму, добавил шутливым тоном: - Ползи, кум, и не бойся: Катерины твоей нет здесь. Но едва он это сказал, как длинная, сухопарая Катерина быстро отделилась от стены и набросилась на мужа. Тарас ахнул от изумленья и развел руками. Затем очередь настала за Аксиньей. Она принялась, по обыкновению, причитывать, осыпая мужа самыми горькими упреками. - Душегуб ты окаянный! - рыдая, выкрикивала Аксинья. - Сгубил ты меня, по миру пустишь ты, Мазепа безбожный, семью свою... Приемыша погубил... Говори, басурман, где Санька? Где Санька, пьяница ты этакий?.. - все сильней и настойчивей приставала она к мужу. Тарас стоял, насупившись, ожидая, когда жена наконец сделает передышку и он получит возможность вставить и свое слово. Но резкий и громкий голос Аксиньи не умолкал. Не переставала кричать и Катерина. Можно было подумать, что обе женщины об заклад побились, кто кого перекричит: так долго и старательно они бранились. У Ивана и Тараса от столь любезной встречи жен даже хмель стал проходить. Оба они, громадные и неуклюжие, стояли с опущенными головами и, казалось, готовы были при малейшем удобном случае шмыгнуть вон из хаты. - Тише, бабы, говорю вам! - вдруг закричал на женщин Тарас и стал к чему-то прислушиваться. Женщины как-то машинально замолкли, и в хате наступила тишина. В это время под окном завыл Мойпес. Собака убаюкала маленького хозяина и пришла выть домой. Трудно передать впечатление, какое произвел собачий вой на находившихся в хате; даже мужчины сочли нужным плюнуть три раза, а о женщинах и говорить нечего. - Вот до чего докричались вы! - заговорил Тарас, обращаясь к своей и Ивановой жене. - До собачьего воя докричались... IX В ЯМЕ На другой день, на рассвете, Рыжика разбудил все тот же Мойпес, который, по-видимому, никак не мог помириться с необыкновенным положением вещей. Ему, преданному псу, приходилось видеть своего маленького хозяина в самых разнообразных положениях: не раз видел он своего друга лежащим на верстаке, когда отец его наказывал; видел он Рыжика и сидящим на деревьях, ворующим яблоки или вишни; чувствовал он не раз его у себя на спине, когда проказнику приходила фантазия "погарцевать" на собаке по улицам города; и не раз приходилось ему со своим хозяином разделять ложе в темных сенях. Но в глубокой глиняной пещере Мойпес впервые увидал Саньку, и это его крайне обеспокоило, тем более что хозяин, несмотря на его отчаянный вой, и не думал вылезать из ямы. Всю ночь Мойпес глаз не смыкал. Пока светила луна, пес знал, что ему надо делать: сидя на задних лапах, он до глубокой ночи не переставал выть на нее, спокойно и горделиво плывшую по звездному небу; но с исчезновением луны Мойпес совершенно потерял голову и с жалобным визгом раз двадцать бегал от ямы домой и обратно. Только на рассвете Санька проснулся, и радости собаки не было конца. Совсем иначе почувствовал себя Рыжик. Сначала он было вообразил себя заживо похороненным и не на шутку струсил, но лохматая морда Мойпеса вывела его из заблуждения, и он ясно вспомнил все вчерашние происшествия. От этих воспоминаний ему ничуть не стало легче. Мысль о том, что его все забыли, что им никто не интересуется, болезненно сжала сердце Рыжика. - Мойпеска, голубчик! - обратился он к визжавшей наверху собаке. - Ты один меня любишь, больше никто, никто меня не любит... Я ничей... - На ресницах мальчика блеснули слезы. - Мойпеска, у меня нога болит, - поспешил он поделиться горем со своим четвероногим приятелем; но того уже и след простыл. Исчезновение Мойпеса окончательно удручило мальчика. Из-за реки между тем поднялось солнце и рассыпало вокруг горячие лучи. Одни из них попали в яму и быстро стали согревать Рыжика. Почувствовав тепло, он поднялся на ноги, надел картуз и хотел было выпрыгнуть из пещеры, но не тут-то было: после недавно случившегося обвала стены ее сделались до того отвесны, что без посторонней помощи и взрослому человеку нельзя было бы из нее выбраться. По этой самой причине и Мойпес, при всей его преданности, не решался прыгнуть в яму, понимая, должно быть, что из нее не скоро выкарабкаешься. Несколько раз Рыжик подпрыгивал вверх, намереваясь ухватиться за край ямы, но все попытки ни к чему не привели: яма была для роста мальчика непомерно глубока. Окончательно обессилев, Санька совершенно растерялся. Еще минута - и он бы, наверно, принялся кричать и звать на помощь; но в это время снова показалась лохматая голова собаки. На этот раз собака прибежала не одна, а вместе с нею явилась и Дуня, которую Мойпес чуть не насильно притащил к яме. Наклонившись и увидав на дне пещеры Саньку, Дуня разинула рот. - Ты здесь, Санька? А мы тебя ищем, ищем!.. И мама твоя тебя ищет, и я тебя искала, искала... Что ты тут делаешь? - Я здесь ночевал. - Ночевал?! И тебе не было страшно? - Это бабам страшно, а нам, мужчинам, не страшно, - машинально повторил Санька слова Андрея-воина. - Принеси мне хлеба, я есть хочу, - вдруг добавил он, переменив тон. - Да ты вылезай скорей, и пойдем домой. Вылезай скорей!.. - Не могу: яма глубока... Беги-ка ты лучше домой, принеси мне хлеба. Да смотри никому не говори, что меня нашла, а то узнают и убьют меня. А ежели встретишь Ваську Дулю, скажи ему, что я в яме ночевал и зову его к себе. Ну, беги! Дуня с Мойпесом убежали. Санька снова остался один. Но теперь он чувствовал себя гораздо лучше, так как был уверен, что Дуня и товарищи его не оставят в беде. Через час вся детвора на Голодаевке узнала о геройском побеге Рыжика и о его ночлеге в яме. Каждый из мальчуганов счел своим долгом навестить беглеца и хоть одним глазком взглянуть на отважного товарища. Благодаря последнему обстоятельству, вскоре после того как Дуня убежала, Санька, или, вернее говоря, яма, в которой он находился, со всех сторон была окружена мальчишками. Все они наперерыв спешили приветствовать "героя", причем вслух выражали свое удивление по поводу его смелого поступка. Больше всего мальчишек поражало то, что Санька не страшился один провести целую ночь в яме. Уважение к беглецу возросло до таких размеров, что когда Павлуша Жаба осмелился сказать, что и он не побоялся бы сделать то же, что и Рыжик, мальчишки готовы были избить его как хвастуна, дерзнувшего сравнить себя с таким "героем", как Санька. Сам Рыжик, хотя и находился на дне глубокой ямы, тем не менее чувствовал себя с приходом товарищей превосходно. С каждой новой похвалой, с каждым новым приветствием мальчуган вырастал в своих собственных глазах. Первым явился к нему Васька Дуля. Встреча друзей была поистине трогательна. Васька, девятилетний мальчик, коренастый и плотный, со стогом нерасчесанных волос на голове, в первый момент готов был прыгнуть к товарищу в яму, но Санька остановил его. - Не прыгай, Васька, ногу сломаешь, - предупредил он товарища и обратился с вопросом, откуда он узнал о нем. - Мне Дунька сказала, она побежала за хлебом. Ты есть хочешь? - Страшно хочу. - Ну, подожди немного: Дунька принесет, а я побегу за ребятами. С этими словами Васька убежал, а через полчаса вернулся в сопровождении многочисленной оравы детей. - Рыжик, здравствуй! - Неужто ты здесь ночевал? - А ведьмы к тебе не приходили? - Тебе не было страшно? Мальчишки, для того чтобы лучше разглядеть беглеца, улеглись на животах вокруг ямы, причем головы их находились над самым ее отверстием. - Панычи идут, панычи идут! - крикнул кто-то, и детвора на минуту примолкла, а Рыжик, сидя в яме, снял с головы картуз и приосанился. Володя и Сережа только накануне приехали из деревни. Узнав о смелом побеге Рыжика, они не вытерпели и, уверив гувернантку, что идут в сад, бросились бежать к яме. Мальчишки из уважения к панычам теснее придвинулись друг к другу и дали им место. Панычи, как и всегда, были одеты в красивые, изящные костюмчики, резко выделявшиеся среди грязных серых рубашонок и штанишек прочей детворы. На обоих были одинаковые матросские шапочки с черными ленточками. На каждой ленточке золотыми буквами значилось имя владельца шапочки. - Рыжик, правда, что ты в этой яме ночевал? - обратился к Саньке Володя, и на бледном лице мальчика появилось выражение любопытства и удивления. - Правда, - твердым голосом ответил Санька. - И ты не боялся? - Нет. Я ничего не боюсь. - Вот молодец! - воскликнул Сережа. - А как ты отсюда выйдешь? - добавил он, глазами измеряя глубину ямы. - Я отсюда не выйду, я долго-долго здесь буду: я не хочу быть сапожником, - раздался из ямы звонкий голос беглеца. Заявление Рыжика произвело на присутствующих огромное впечатление. Даже Васька Дуля, самый отчаянный мальчуган, и тот был поражен услышанным. Несколько минут длилось молчание. Догадавшись, что своим заявлением он огорошил товарищей, Санька горделиво выпрямился и поднял голову. - Ты, значит, все лето здесь проживешь? - снова обратился к Саньке Сережа. - Всегда, всегда буду здесь жить, - донесся из ямы ответ. Панычи переглянулись. - Ты знаешь, Сережа, как мы его назовем? - обратился к брату Володя. - Робинзоном Крузо. Идет? - Идет... Вот отлично ты придумал! - обрадовался Сережа. - Рыжик, слушай: ты знаешь, как мы тебя назовем? Робинзоном Крузо. Это Володя придумал. Робинзон Крузо - хорошее имя: он герой... Он на необитаемом острове жил один-одинешенький и с дикарями воевал... - Кто? - перебил Рыжик. - Да он же все, Робинзон Крузо... Так ты хочешь быть Робинзоном? - Я кушать хочу, - раздался голос Саньки. Этот неожиданный ответ сразу уничтожил весь геройский пыл Сережи, напомнив ему, что Рыжик - обыкновенный мальчик, а не Робинзон Крузо. Но совсем иначе к заявлению Саньки отнесся старший брат Володя. Находясь под впечатлением только что прочитанной книги, он и из этого обстоятельства задумал устроить нечто интересное, необыкновенное. - Он прав, что есть хочет, - тихо проговорил Володя, обращаясь к брату, - и Робинзон тоже есть хотел. Вот мы сейчас отправимся домой, раздобудем провизии и спустим ее нашему Робинзону в яму. - Вот отлично! - по обыкновению восторженно подхватил Сережа и, еще раз нагнувшись над ямой, прокричал, войдя совершенно в роль. - Робинзон, ты слышишь? Мы сейчас спустим тебе провизию... - Мне не надо провизии, я хлеба хочу, - энергично запротестовал Санька, не поняв, что такое означает слово "провизия". Володя принялся было объяснять беглецу, что провизия - вещь съедобная, но в это время кто-то из ребятишек крикнул: - Братцы, его папа и мама сюда идут!.. - и в одно мгновение около ямы никого не стало. У Саньки сердце замерло от страха. Как испуганный кролик, он забился в самую глубь пещеры и в сильном волнении стал ожидать дальнейших событий. К яме между тем скорыми шагами приближались Зазули и Иван Чумаченко. Впереди бежала Дуня с Мойпесом. Девочка, по настоянию Маланьи, к которой она побежала за хлебом, рассказала все Аксинье, причем со слезами на глазах умоляла не бить Саньку за то, что он ночевал в яме. Просьба девочки оказалась излишней: все были до того рады, что мальчик нашелся, что никому и в голову не приходило его наказывать. Даже сам Тарас, подойдя к яме, заговорил с Рыжиком в самом миролюбивом тоне: - Ай, Санька, Санька, как тебе не стыдно беспокоить нас!.. Мы думали, что ты в речке утонул. Нехорошо, нехорошо!.. Вылезай-ка скорей из ямы! Рыжик внимательно прислушивался к голосу Тараса, стараясь угадать, правду ли он говорит или же просто хочет выманить его из ямы, а потом приступить к порке. Но тут в дело вмешалась Аксинья, и Рыжик немного успокоился. - Выходи, Санечка, выходи, мы тебя не тронем! Небось кушать хочешь? Ну, выходи же, голубчик!.. Ласковые, полные любви и жалости слова Аксиньи самым успокоительным образом подействовали на беглеца, и он, поднявшись на ноги, объяснил, что не может вылезть из ямы. - Вот так молодец! - засмеялся Иван. - В такую яму залез, что и не выберется. А вот, постой-ка, я тебя вытащу, - добавил он, и, сняв с себя кожаный ремень, сапожник один конец его опустил в яму: - Ну, Санька, хватай ремень да крепко вцепись в него, а я тебя потащу. Ну что, готово? - Готово! - весело воскликнул Рыжик, которого стал забавлять своеобразный выход из ямы. - Раз, два, три! - шутливо скомандовал Иван и, понатужившись, вытащил крестника наружу. Через несколько минут Рыжик торжественно шествовал домой. X РЫЖИК В РОЛИ ПАСТУХА Прошел ровно год. Для Рыжика этот год был годом тяжких испытаний. Оторванный от приемной матери, от домашней обстановки, он очутился во власти злой и черствой Катерины. Чего-чего только она не заставляла Саньку делать! И хату он убирал, и воду из реки носил, и в кабак за водкой бегал, и в лавочку за щетиной и гвоздиками ходил, даже печку он белил и в то же время по приказанию Ивана мочил в чашке подошвы, драл зубами дратву и учился тачать. Впрочем, в распоряжении Ивана он редко бывал: Рыжиком всецело завладела Катерина. Бывало, только усядется он за свое сапожное дело, как Катерина уже зовет его к себе, чтобы он ей помог горшки мыть или пол в сенях выравнивать. - Что ты, Катерина, мальчика от работы отрываешь? - заметит, бывало, Иван. - А тебе, лодырю, любо помощника иметь, чтобы вольготней было по кабакам бегать? - ответит жена. И Чумаченко умолкал, зная, что входить в прения с женой не совсем безопасно. Все это не могло не отразиться на характере Рыжика. Всегда веселый, жизнерадостный и беспечный, Санька становился с каждым днем серьезнее и задумчивее. Он ясно понимал, что толку из него не выйдет, если он будет жить у крестного, и это сознание не давало ему покоя. Вместо сапожного ремесла, вместо того, чтобы шилом ковырять кожу и молотком вколачивать в подошвы деревянные гвоздочки - о чем Санька, в сущности, только и мечтал, - его совсем превратили в домашнюю прислугу, заставляя делать то, что мужчине, каковым он себя считал, не пристало. Мало того, одно время Катерина превратила его в настоящего пастуха, или, вернее говоря, в свинопаса. Дело было летом. Ивану удалось как-то по случаю купить очень дешево свинью с двенадцатью крошечными поросятами. Сначала Чумаченко рассчитывал свинью перепродать, заработать рубля два и тем ограничиться, но Катерина взглянула на дело иначе. По ее мнению выходило, что если она купленную свинью со всем ее многочисленным семейством попридержит до Успенской ярмарки, они получат огромный барыш, так как к тому времени и поросята подрастут. Санька, узнав о решении Катерины предоставить свинью с поросятами в его распоряжение, несказанно обрадовался. Больше всего его радовала мысль, что он будет на свободе, что перестанет таскать воду и не будет весь день сидеть в душной и смрадной хате. Когда же Катерина накануне сообщила, что она ему даст сумочку с хлебом, которую он может повесить через плечо, что даст она ему ножик и кнут, и когда наконец она сказала, что ему разрешается взять с собой Мойпеса, - радости мальчугана не было границ. Наконец-то он будет вместе со своим любимцем, которого злая Катерина до сих пор обдавала помоями, когда верный пес наносил визиты своему хозяину. Рыжик сделался пастухом. Каждый день на рассвете, с длинным кнутом в руках и с сумочкой через плечо, выходил он во двор, выгонял из хлева свинью с поросятами и в сопровождении Мойпеса, к которому Катерина стала относиться снисходительней, отправлялся в дальний путь (пастбище находилось в трех верстах от города). Все это Рыжик делал с такой охотой, с такой любовью, точно бог весть какие блага давало ему его новое занятие. Однажды городской пастух, встретив Саньку со свиньями, хмуро покосился на него и погрозил кулаком. Рыжик не понял, за что пастух на него сердится, но тем не менее счел нужным высунуть в ответ язык и с гиком и свистом пронестись мимо него во весь карьер. Очень может быть, что Зазули и даже сам крестный не позволили бы Катерине сделать мальчика свинопасом, но воспрепятствовать этому помешали вспрыски, длившиеся ровно тринадцать дней. Дело в том, что Чумаченко, вспрыснув свинью, вспомнил на следующий день, что у свиньи имеются двенадцать поросят, которые в будущем обещали сделаться такими же большими свиньями, как и их мать. Вспомнив это, сапожник и решил вспрыскивать каждого поросенка отдельно. И Чумаченко с Зазулей пьянствовали тринадцать дней, забыв даже о существовании Саньки. Однако свинопасом Рыжик пробыл очень недолго. В один прекрасный день к нему на луг пришла Дуня. Она явилася с тем, чтобы сообщить ему новость, что она учится читать. - Счастливая ты какая! - тихо протянул Санька и с завистью взглянул на девочку. Ему сделалось грустно. "Вот она, - подумал он, - будет жить у господ, будет играть с панычами, читать и писать научится, а я ничего не буду знать и вечно буду, как Мойпес, босиком бегать..." - А панычи вчера смеялись, - сказала Дуня, как бы угадав мысли Саньки. - Отчего они смеялись? - живо заинтересовался Санька. - Они из тебя смеялись (Дуня так и сказала: "из тебя"). - А что? - Говорят: ты свиней пасешь, с тобой они играть не будут. - Почему? - спросил Рыжик, и сердце у него сжалось от непонятной тоски. - Они говорят, что свинопас им не товарищ. - А я им ружей делать не буду! - вспылил было Рыжик, но вскоре его мысли приняли другой оборот. - И то правда, - стал он рассуждать вслух, - и воду тащи, и свиней паси, а сапог шить не дают. Я сапожником хотел быть, а не пастухом... Знаешь, Дуня, - обратился он затем к девочке, - ежели так, я больше свиней пасти не буду. Возьму сейчас всех поросят да брошу в речку, пусть потонут... - Что ты, что ты! Тебя насмерть изобьют за это. - Ну и пусть бьют, а я возьму и убегу. Не хочу, чтобы надо мной панычи смеялись. Я сам над ними посмеюсь, когда большой стану. С этими словами Рыжик встал, схватил кнут и погнал свинью с поросятами к реке. Догадались ли животные о злом намерении маленького пастуха или же им просто пить не хотелось, но только, вместо того чтобы бежать к реке, они бросились в сторону, по направлению к роще. Это обстоятельство окончательно рассердило Рыжика, и он удвоил энергию. Мойпес, сообразив, что его хозяин гонится за свиньями, также бросился за ними. Испуганные животные с неимоверной быстротой неслись по всем направлениям; свинья хрюкала, поросята визжали, собака лаяла, а сам Рыжик, как тигренок, перескакивал с кочки на кочку и, размахивая кнутом, изо всей силы кричал Мойпесу: - Куси, куси, проклятых! Через минуту на лугу и помину не осталось как от самой свиньи, так и от ее поросят. Одни только Санька с Дуней стояли возле рощи да Мойпес, высунув язык, тяжело дышал, улегшись у ног хозяина. - Пусть тетенька теперь ищет своих свиней, - с трудом переводя дух, проговорил Рыжик. - Их теперь нельзя будет найти? - спросила Дуня. - Нет, - уверенно ответил Санька, - они будут бежать, бежать, пока до Москвы не добегут, а там и подохнут. Дальше Москвы никто не в силах бежать. Твой дядя рассказывал, что и французы дальше Москвы не могли идти и все перемерзли, а уж поросята наверное погибнут... Вот разве сама свинья выдержит... - Ох, боюсь! - протянула Дуня. - Чего? - Бить тебя будут. - А я убегу, - успокоил Рыжик Дуню и пригласил ее сесть на траву и разделить с ним обед. XI ВТОРОЙ ПОБЕГ День был знойный, безветренный. С высоты голубого неба палило июньское солнце. Было сонливо-тихо. Широкий луг, обожженный солнцем, пожелтел и замер. Задремала и роща. Только неугомонные и невидимые кузнечики без умолку стрекотали да изредка и как бы нехотя пиликали в роще мелкие птички. Санька с Дуней уселись в тени под густой зеленью молодого орешника. Мойпес растянулся тут же, высунув мокрый и трепещущий язык. Кругом, насколько мог охватить человеческий глаз, не было видно ни одной живой души. Рыжику было жарко; с него пот катился градом, и он с трудом переводил дыхание. - Кабы речка близко была бы, вот бы когда я выкупался, - протянул он, вытирая потное и красное лицо. Дуня молчала. Она была занята думами о поросятах, убежавших, по словам Саньки, в Москву. Рыжик, отдохнув немного, развязал свою сумочку, достал из нее кусок пшеничного хлеба, пару луковиц, соли и, разделив все это пополам, одну часть положил себе на подол рубашки, а другую отдал Дуне. Та молча приняла свою порцию и апатично стала есть. Временами она отщипывала тонкими пальчиками хлебную мякоть и кидала Мойпесу. Собака на лету подхватывала кусочки и так быстро проглатывала их, что издали можно было подумать, что она ловит мух. Дети закусили, легли на траву и долго глядели на небо. - Небо-то какое высокое, страсть! - после долгого молчания заговорила Дуня. - Санька! - Ась? - Небо-то, говорю я, какое высокое. - Да... Ни один человек не может до неба камнем достать. - А птицы достают небо? - Нет. Змей, тот достанет. - Какой змей? - Бумажный. Вот ежели пустить его да нитку оторвать, он будет лететь, лететь, пока в небо не вдарится... - А тогда что? - Тогда он сгорит. Попадет на солнце, а солнце-то все в огне, ну, он и сгорит. Дети снова умолкли. - А что, теперь они уже далеко? - опять первая заговорила Дуня. - Кто? - Поросята. - Далеко. - До Москвы еще не добежали? - Нет. - До Москвы надо три дня бежать. Девочка стала что-то высчитывать на пальцах, а затем, повернув голову к собеседнику, тихо и мечтательно произнесла: - А знаешь, они в воскресенье будут там. Рыжик ничего на это не возразил и только глубоко вздохнул: он в эту минуту искренне завидовал поросятам и от души желал превратиться в свинью, чтобы иметь возможность убежать в Москву. - Ну, я пойду, - вдруг заявила Дуня и поднялась с места. - Куда? - встрепенулся Рыжик. - Домой: меня тетка ждет. - Подожди, не уходи!.. - чуть не плача, взмолился Санька. Дуня покорно села на траву, всунула в рот указательный палец и задумалась. Задумался и Рыжик. Мальчиком овладевала тоска. В его воображении промелькнул образ Катерины. - А я домой не пойду... - как бы про себя проговорил Санька, устремив полные слез глаза в пространство. - Где же ты будешь? - заинтересовалась Дуня. - Нигде я не буду... У меня нет дома... Меня не любят... обижают... Панычи смеются... Никто мне не родной. Я ничей... Говоря это, мальчик употреблял всю силу воли, чтобы не расплакаться; но слезы, помимо его желания, катились из глаз и крупными каплями стекали с подбородка на рубашку и босые ноги. Дуня, увидав, что Рыжик плачет, вторично поднялась с места и, боясь, чтобы Санька опять ее не задержал, со всех ног бросилась бежать. Потом она остановилась на минуту и издали крикнула: - Ты не плачь! Я Зазулихе все расскажу, и она придет за тобой... А сама побежала дальше. Рыжик с грустью следил за тем, как постепенно удалялась Дуня, как она тонкими босыми ногами проворно перепрыгивала через кочки и канавки и как с каждым мгновением ее и без того маленькая фигурка уменьшалась и таяла в прозрачном знойном воздухе летнего дня. Не успела девочка скрыться из виду, как с другой стороны луга показалась высокая худая фигура женщины, торопливо направлявшаяся к роще. Зоркие глаза Саньки сейчас же узнали Катерину, и сердце мальчика замерло от страха. Он чувствовал, что Катерина ему спуску не даст за то, что он разогнал свиней, и что она его за это жестоко накажет. Не спуская глаз с бегущей к нему женщины, Рыжик в то же время напрягал весь свой детский ум, подыскивая подходящее для себя оправдание, но ничего придумать не мог. А Катерина между тем была уже близко. Рыжик успел даже разглядеть ее худое продолговатое лицо и горящие злобой серые глаза. "Убьет, насмерть убьет", - промелькнуло в голове у Рыжика, и он решил бежать. Страх придал ему силу и энергию. Недолго думая, он приподнялся на ноги и бросился бежать, врезавшись в густую зелень рощи. За ним последовала собака. Пробежав без отдыха минут пятнадцать, Рыжик наконец оглянулся. Возле него стоял с высунутым языком его приятель и тяжело дышал. Умные и влажные глаза Мойпеса были устремлены на мальчика и как бы спрашивали: "Скажи-ка, любезный, долго ли ты намерен меня гонять, как зайца, по лугам и рощам?" Санька, затаив дыхание, стал прислушиваться, не бежит ли за ним Катерина, но его опасения были напрасны: в роще никого не было. Рыжик постоял еще немного, а затем тихо поплелся дальше, сам не зная куда. Узенькая тропинка, по которой он шел, зигзагами спускалась куда-то вниз. С каждым шагом роща редела и вскоре неожиданно закончилась почти у самой реки. Рыжик очутился в совершенно незнакомой ему местности. Он еще никогда так далеко не заходил. Это обстоятельство его обрадовало и встревожило в одно и то же время. С одной стороны, он был рад, что Катерина его не найдет теперь, а с другой - его стала мучить мысль, что он далеко ушел и что ему не найти обратно дороги. Но когда он осмотрел незнакомую местность, ему сразу сделалось хорошо и легко. Картина, представшая перед его глазами, настолько ему понравилась, что он перестал думать о Катерине, о поросятах и о панычах. Прежде всего Санька увидел, что река в этом месте гораздо шире, чем в городе. "Здесь мне реку не переплыть", - подумал Рыжик. Он чмокнул губами, приглашая этим звуком Мойпеса, и тихо поплелся к берегу. До слуха мальчика откуда-то доносился глухой, неясный шум. Этот шум он услыхал, еще когда выбежал из рощи; теперь же, приближаясь к реке, он совсем уже ясно услыхал громкое гуденье, похожее на шум падающей воды. Река в том месте, где находился Рыжик, делала крутой изгиб и совершенно исчезла из виду. Ему захотелось узнать, что там такое шумит, и он пошел вперед, держась вдоль берега. Через несколько минут он обогнул полукруг реки и остановился в радостном изумлении: перед ним выросла большая водяная мельница. В городе он много слышал о ней. Мальчишки уверяли, что на мельнице живут черти, поедающие по ночам много муки. Заинтересовала Рыжика и "гребля" (плотина). По ней он перешел реку и приблизился к мельнице. У главного входа стояли возы, нагруженные мешками. Возле них топтались на одном месте босые крестьяне. На верхней площадке наружной лестницы стоял человек, весь белый от мучной пыли, и что-то кричал мужикам; но грохот падающей воды и гуденье мельницы были настолько сильны, что голоса мельника нельзя было расслышать. Рыжик сделал несколько шагов вперед, обошел мельницу и остановился на самом берегу. Здесь он увидал, как через открытые шлюзы падала вода. Из квадратных отверстий с шумом и свистом вырывалась она и с неудержимой силой падала вниз, в реку. В том месте, где падала вода, река кипела ключом, бурлила и выбрасывала вверх высокие фонтаны. Каскады брызг, освещенные солнцем, точно разноцветный стеклярус, сверкали и кружились в воздухе. Широкие лопасти огромного мельничного колеса то опускались, то поднимались под напором водопада, и таким образом мельница приводилась в движение. Долго стоял мальчик на одном месте, долго следил он за тем, как пенилась, грохотала и шумела вода, и наконец вынужден был уйти: от сильного шума у него разболелась голова. Пока Санька смотрел на мельницу, на водопад, на реку, он совершенно забыл о Катерине и обо всем своем горестном житье-бытье, но лишь только он отошел от реки и перед его глазами легла широкая пыльная дорога, незнакомая, неведомая ему, как воспоминания тотчас нахлынули на него и в душу закралась тоска. - Куда же мы с тобой пойдем, Мойпеска? - обратился Рыжик к собаке. Собака тихо завиляла пушистым черным хвостом и устремила на маленького хозяина свои круглые глаза. XII ВСТРЕЧА Дорога от мельницы шла в гору и с обеих сторон была обсажена небольшими деревцами. Санька пустился в путь. Он не отдавал себе отчета в том, куда и зачем идет, и почти бессознательно шагал босыми ногами по мягкой дороге. За ним флегматично следовал его телохранитель Мойпес, который меланхолически обнюхивал каждый камешек, каждый кустик. Поднявшись на самый верх дороги, Рыжик остановился в недоумении. Перед ним золотистым ковром легло обширное поле. Колосья почти уже спелого хлеба гнулись к земле, а между ними, точно играя в прятки, скрывались голубые васильки. Солнце склонялось к западу, и жара значительно спала. Направо от дороги, где кончалось поле, Рыжик увидал много белых домиков, утопавших в зелени деревьев, а за домиками вырисовывалась деревянная церковь с золотым крестом. "Вот так забрался я куда... До другого города!" - мысленно воскликнул мальчик и тревожно стал оглядываться во все стороны. Санька во всей своей жизни, за исключением ближайших окрестностей родного города, никуда не ходил и ничего не видал. Вот почему он деревню принял за город, вообразив, что он очень далеко ушел. Сердце мальчика еще сильнее забилось в груди, и к глазам подступили слезы. По дороге то и дело попадались люди и возы, нагруженные мешками. Медленно и лениво тащились волы, запряженные попарно, неприятно скрипели колеса телег, в воздухе поминутно слышались понуканья, а пыль темными тучами поднималась над полем и закрывала собой белевшую вдали деревню и церковь. Налево, вдоль дороги, тянулась глубокая канава, заросшая травой. Канава эта отделяла дорогу от поля. Рыжик, желая скрыться с глаз прохожих и проезжающих, спрыгнул в канаву, улегся на дне ее и заплакал горькими слезами. Мойпес, видя, что хозяин плачет, поднял морду и жалобно завыл, как бы вторя ему. Концерт этот длился несколько минут. Вдруг собака перестала выть, поджала хвост и, оскалив зубы, тихо заворчала. - Вы чего здесь хохочете? - послышался чей-то голос. Мальчик торопливо вытер глаза и поднял голову. На краю дороги, наклонившись над канавой, стоял человек небольшого роста, одетый самым смешным образом. На нем болтался широчайший серого цвета балахон с двумя крыльями вместо рукавов; ноги его были обуты в желтые башмаки с большими красными пуговицами, а на голове красовалась черная шляпа с такими огромными полями, что издали ее можно было принять за зонтик. Такого одеяния Санька еще никогда ни на ком не видывал. Сам незнакомец был еще более смешон, чем его костюм. Безволосое лицо его имело форму правильного треугольника: острый подбородок и широкие скулы. Рот у него был чуть ли не до ушей, губы толстые, влажные и загнутые вверх, как у негра. Сам он был мал и худ до того, что его легко можно было принять за мальчика, если бы не его морщинистое и помятое лицо. Глаза у него были почти такие же, как у Мойпеса: круглые, без ресниц. - Можно мне к вам в гости? - тоненьким голоском пропел незнакомец и прыгнул в канаву. Мойпес заворчал на него. - Что он говорит? - указывая глазами на собаку, спросил незнакомец у Саньки и при этом скорчил такую рожу, что мальчик едва-едва не прыснул со смеху. - Я хоть человек образованный, - продолжал он, - но собачьему языку до сих пор не выучился. Ну-с, а теперь здравствуйте, дяденька! - протянул он мальчику руку. - Как поживаете? Здорова ли ваша жена, дети?.. Санька наконец не выдержал и хихикнул. - А, вы и смеяться умеете! Это хорошо. А позвольте вас спросить, куда вы путь держите? Рыжик молчал. - Что же вы молчите, милый пастушок? - Я теперь не пастух, а иду я в Москву! - вдруг выпалил Санька. - В Москву-у?! - воскликнул маленький человек и так вытянул физиономию, что она сделалась похожа на большую редьку. Взглянув ему в лицо, Санька покатился со смеху. Он от души хохотал, забыв о своем горе. - Что с вами случилось, дядя? Где у вас болит? - совершенно серьезно стал спрашивать у него незнакомец. Эти вопросы еще пуще усилили смешливое настроение Рыжика, и он залился неудержимым смехом. - Как вас зовут, любезный? - опять пристал незнакомец, когда мальчик наконец успокоился и его лицо снова приняло серьезное выражение. - Санька, - последовал короткий ответ. - Санька? - протянул незнакомец. - А вы русский? - Русский. - Странно. Вы русский, а зовут вас Санька. Таких имен нет у русских... Александр есть, а Саньки нет. Хоть какой угодно календарь возьмите - не найдете... Ну, да, впрочем, это все равно. А как вас дразнят? - Никак. - Вот и неправда. Я знаю, как вас дразнят... - А как? - Рыжиком. - А ты почем знаешь? - изумился мальчик. - Я, дяденька, все знаю: я умный. Когда я вижу рыжего, ни за что не скажу, что он голубой или фиолетовый... Итак, мы с вами познакомились. Теперь можно перейти на "ты". Скажи же мне, Рыжик, из какой ты деревни? - Я не из деревни, а из города, - становясь все смелее, заметил мальчик. - Вот как! А город твой как называется? - Не знаю, - совершенно искренне ответил Санька. Он действительно не знал, как называется его город. Ему никогда не приходилось слышать название родного города. - Тэк-с... Названия ты не знаешь, а может быть, ты знаешь, где он находится? - Знаю: вон там, за рощей. - Ого, как далеко ты зашел... - Я еще дальше уйду! - хвастливо проговорил мальчик. - А домой? - Домой не пойду. - Почему? - Катерины боюсь: я разогнал свиней. - Вот как... И умный же ты человек! Ну, а вот этот господин с тобой пойдет? - указывая на собаку, продолжал расспрашивать незнакомец. - Со мною. - Как его зовут? - Мойпес. - Я спрашиваю, как его зовут, а не чей он... - Его так и зовут: Мойпес, - сказал Рыжик. - Хорошее имя! А ну-ка, господин Мойпес, позвольте и с вами познакомиться... С этими словами незнакомец протянул руку и хотел было погладить Мойпеса по голове, но, едва только рука коснулась шерсти, собака оскалила зубы и заворчала. Маленький человечек, точно обжегшись, быстро отдернул руку и съежился в комочек. Рыжик расхохотался. - Он пива не пьет? - спросил незнакомец, указывая на Мойпеса. - Нет, - сквозь смех ответил мальчик. - А почему же у него такая густая октава? Ишь зарычал, лохматый, точно гром прокатился. Ну, да мы с ним еще споемся... Вот что, Рыжик: кушать хочешь? - Хочу. - Вот и прекрасно. Давно бы так сказал... Давай пообедаем! Проговорив это, незнакомец стал вытаскивать из карманов своей крылатки печеную картошку и складывать ее возле себя. - Обед наш будет состоять из трех блюд. Хорошо? Рыжик, у которого аппетит разыгрался не на шутку, утвердительно кивнул головой. - Сначала мы скорлупу поедим, она вкусная, это будет первое блюдо; потом мы картофель съедим, это будет второе блюдо; а на третье будем пальцы облизывать. Хорошо? Рыжик снова кивнул головой. Незнакомец разделил картофель пополам, и оба с жадностью стали есть, изредка кидая кусочки Мойпесу. - А знаешь ли ты, кто я такой? - покончив с обедом, обратился незнакомец к мальчику. - Не знаешь? Ну так знай: я придворный маг и волшебник египетского фараона Апчихиноса Третьего. Слыхал ты про такого? - Нет, - простодушно ответил Рыжик. - Не слыхал?.. Странно... Его все знают... А не хочешь ли, я покажу тебе, какие я умею делать фокусы? - Хочу, покажи! - подхватил Санька, который уже совсем освоился с незнакомым человеком и чувствовал себя с ним превосходно. Незнакомец вынул из кармана носовой платок, скомкал его и подал Рыжику: - На, держи! Только смотри держи крепко. Рыжик взял платок и сжал его в руке. Он был крайне заинтересован и с нетерпением ожидал дальнейших действий. - Ну-с, теперь приступим к делу. Незнакомец закинул рукава крылатки на плечи, протянул руки вперед и уставился глазами в смеющееся лицо Рыжика. У Саньки ноздри заходили от сдерживаемого смеха. В ту минуту ему было хорошо и весело. Обсыпанное веснушками курносое лицо его расширилось от улыбки и полного довольства. Он крепко тискал в руке грязный платок фокусника и поедал его своими большими карими глазами. Фокусник в широкополой шляпе, рыжеволосый Санька и сладко дремавший возле них Мойпес, освещенные косыми лучами упавшего на горизонт солнца, красивой группой вырисовывались на светло-зеленом фоне широкой канавы, густо заросшей травой. - Держишь? - спросил незнакомец. Санька, боясь расхохотаться, ответил кивком. - Раз-два-три! Лапу разожми! - скомандовал фокусник. Рыжик разжал руку. Скомканный платок лежал у него на ладони. - Теперь положи платок в мою руку и сам закрой ее. Санька быстро исполнил приказание. - Ну-с, где теперь платок? - У тебя в руке. - Отлично. Фокусник оправился, кашлянул и предупредил: - Фокус начинается. - Затем он воскликнул: - раз-два-три!.. Где платок мой - поищи!.. - и разжал руку, в которой платка уже не было. У Саньки вырвался крик изумления. Платок исчез так быстро и так незаметно, что у Рыжика дух заняло от удивления и любопытства. - Что, ловко? - спросил фокусник. - А где же платок? - не отвечая на вопрос, почти прошептал мальчик, все еще находясь под впечатлением только что совершившегося, по его понятиям, чуда. - Платок у тебя. Хочешь - найду? - А ну!.. - Изволь! Фокусник в третий раз оправился и воскликнул: - Дунь-плюнь-разотри, и ко мне, платок, лети!.. С этими словами он рукой дотронулся до уха Рыжика и в ту же минуту отнял ее и поднес руку к глазам мальчика. К великому изумлению Саньки, на ладони фокусника лежал все тот же скомканный платок. - У тебя в ухе он был, - сказал незнакомец и расхохотался. Хохотал и Рыжик. Он чувствовал себя до того хорошо, что совершенно забыл о доме, о Катерине и о своем положении. А солнце все ниже и ниже падало, утопая в золоте заката. XIII В ЛЕСУ - Ну, брат, прощай! - перестав смеяться, сказал фокусник. - Вон видишь, - добавил он, - солнышко и то спать уходит... - А ты куда пойдешь? - спросил Рыжик, и только что смеющееся лицо его сделалось грустным. - Я пойду за ветром. - Как это - за ветром? - не понял Санька. - А так... Я не люблю, чтобы ветер дул мне в лицо, поэтому я всегда иду за ветром. Понял?.. Ну, теперь прощай! Незнакомец поднялся, оправился и протянул Рыжику руку. - Прощай, мой пунцовый мальчик!.. Передай от меня привет господину Мойпесу, когда он проснется. Фокусник взялся за край канавы и хотел было выпрыгнуть на дорогу, но Рыжик быстро подскочил к нему и обеими руками ухватился за его широкую крылатку. - И я пойду с тобою... Возьми меня, голубчик, возьми!.. - взмолился Рыжик. Мысль, что скоро наступит ночь, а он будет один, сильно его испугала. - Возьми, возьми меня!.. - твердил он, не выпуская из рук крылатки фокусника. - Я, братец, далеко иду... - Ничего, и я пойду. Я тоже хочу за ветром... - Ха-ха-ха!.. - от души расхохотался фокусник. - И ты за ветром хочешь?.. Ха-ха-ха!.. Ой, батюшки, уморил!.. Ну и чудак же ты! Разве можешь ты со мной идти?.. Ведь я всю жизнь хожу: я бродяга! Понимаешь? Сегодня я здесь, а через месяц ищи меня в Москве... - И я в Москву хочу! - воскликнул Рыжик. Незнакомец с удивлением посмотрел на него, покачал головой, а потом спросил: - А папенька что скажет? А маменька... - У меня нет никого, - перебил фокусника Рыжик, - я ничей. - Как это - ничей? - удивился тот. - Так... Меня нашли... - начал Санька и как мог рассказал в немногих словах историю своего происхождения. Незнакомец выслушал рассказ внимательно, а затем, подумав с минуту, промолвил, обращаясь к Рыжику: - Вот что, милейший, я тебе скажу: сейчас я отправлюсь на ночлег. Ты видишь вон там, за полем, большой синий треугольник? Это лес. Там я буду ночевать. Если хочешь, переночуй со мной, а завтра увидим, что будет. - Хочу, хочу! - подхватил Санька и первый выскочил из канавы. Через минуту фокусник и Санька направлялись к лесу. Они шли через поле, узкой межой, а позади, фыркая, шествовал Мойпес. Временами он убегал в сторону, и колосья ржи совершенно скрывали его из виду. Наступил вечер. На далеком горизонте, где пылала заря, точно скалы, недвижимо стояли тучи. Озаренные пламенем заката, они казались раскаленными докрасна. Становилось тише. Ветер чуть-чуть дышал. Природа готовилась ко сну. Рыжик первый остановился. Перед ним лежало огромное озеро. На противоположном берегу стройно возвышался темный лес. Красные отблески вечерней зари ярко поблескивали на зеркальной поверхности озера. - Что, брат, хороша у меня гостиница? - услыхал Рыжик позади себя голос фокусника. - Какая гостиница? - не понял Санька. - А вот эта, что перед нами. Рыжик ничего не сказал, а только улыбнулся. Мальчик был доволен и счастлив. Он чувствовал себя свободным, и этого вполне для него было достаточно. Теперь Катерины он уже не боялся. Домой его не тянуло. Ему было хорошо с этим незнакомым веселым человеком, который "любит ходить за ветром", а до остального ему дела не было. - Ну-с, мой рыжий товарищ, идем дальше! - сказал фокусник, хлопнув Саньку по плечу. - Обойдем мы озеро и в лесу заночуем. Я там хорошее местечко выберу. Рыжик и Мойпес последовали за незнакомцем. Спустя немного путники обогнули озеро и стали подходить к лесу. Здесь веяло легкой прохладой. Стройными, высокими рядами выступали коричневые стволы громадных сосен. Было дремотно-тихо. За озером угасала заря. Тучи на горизонте остыли и почернели. В лесу наступили сумерки. Земля, казалось, дышала, и пар от ее дыхания легким дымчатым туманом стлался над остекленевшим озером. Рыжик с фокусником вошли в лес широкой, чистой, будто выметенной тропой. - Вот здесь будет наша спальня, - сказал фокусник и остановился. Место, выбранное для спальни, было восхитительное. Здесь густо росла трава. Вокруг толпились стройные сосны. Озеро находилось в нескольких шагах и хорошо было видно. - Вот здесь нас никто не увидит и никто не тронет. Ложись, брат, и спи! - проговорил маленький человек и стал приготовлять себе постель. Перочинным ножиком нарезал он груду папоротниковых листьев, уложил их в кучу, накрыл их снятой с себя крылаткой и комфортабельно улегся, крякнув от удовольствия. - Вот так спальня! - воскликнул фокусник, когда Рыжик, приготовив себе точно такую же постель, улегся рядом с ним. - Поди, и губернатор ваш на такой постели не леживал... Ты погляди, рыженький, какая у нас благодать!.. Слышишь, - продолжал фокусник, - как тихо стало? Это потому, что нам спать пора. Вон и озеро уснуло, вон на западе от зари золотистый только след остался... А скоро на небе лампады затеплят... - Это звезды-то? - подхватил Рыжик, внимательно слушавший фокусника. - Ты догадливый мальчик. Да, скоро заблестят звезды, а когда мы уснем, поздно ночью тихо взойдет луна, повиснет над озером и долго будет смотреться в него, как в зеркало... Потом все побледнеет - и луна, и звезды, и само небо... И зазвенит земля. Зашепчутся леса и воды, утренние песни пропоют птицы. Улыбнется небо, и зарумянится восток. И взойдет яркое солнце, и проснется земля... Фокусник вздохнул и умолк. - А тогда что? - тихо спросил Рыжик. - А тогда раздобуду себе вон в том селе, где церковь белеется, завтрак, поем хорошенько, а потом отправлюсь дальше. - Куда? - А я и сам не знаю... Дойду до Киева, а там зайцем на машине до Одессы прокачусь; а может быть, другой путь изберу... Человек я свободный: куда хочу, туда иду... В городах я живу только зимою, и то потому лишь, что в это время года бродить в моей шубе холодно. Не люблю я городской жизни, - продолжал фокусник, - там люди все за деньгами да за каким-то счастьем гонятся. Обгоняя друг друга, они давят слабых, злорадствуют, завидуют и готовы друг дружке горло перегрызть... То ли дело бродить по просторным полям и лесам!.. Здесь волк волка не тронет, а уж про зайцев, кроликов да разных букашек и говорить нечего: в них столько доброты и нежности, сколько у людей никогда и не было. А красота какая!.. Какие ночи, какие дни!.. А в городах и неба не видно. - И я не хочу в городе жить... - мечтательно протянул Рыжик, когда его собеседник умолк. - Я всегда, всегда с тобою ходить буду... - Нет, голубчик, со мною ты не пойдешь... Я завтра же отправлю тебя домой... - Не хочу, не хочу! - с отчаянием в голосе воскликнул Санька. - Ах ты, глупенький!.. Ну какой ты мне товарищ? Встретил человека и привязался к нему... А может, я разбойник? - Нет, нет, ты хороший!.. Я с тобой пойду... Не хочу у крестного жить и свиней пасти не хочу... - Но пойми ты, карапуз этакий, ведь я больной человек: я алкоголик... - А что это такое? - Ну, попросту говоря, я пьяница... - Это ничего, - перебил Рыжик, - я пьяных не боюсь... У нас на Голодаевке их страсть сколько!.. - С тобой не сговоришься... Ну ладно, спи, а завтра мы решим этот вопрос, - сказал фокусник и повернулся спиной к Рыжику. Наступило молчание. На небе появились звезды. Тихая летняя ночь неслышно спустилась на землю. Санька долго не мог уснуть. Голова его работала безостановочно. Он вспоминал все происшествия прожитого дня, и в душу к нему закрадывалось какое-то приятное и в то же время жуткое чувство. Приятно ему было сознавать, что от Катерины он больше не зависит и что теперь он свободен, как птица. Пугала его только мысль о том, что незнакомец может его бросить, и он тогда останется один с бессловесным Мойпесом. Потом Рыжик думал еще о панычах, о Дуне, об Аксинье. Думал он о том, как он уйдет далеко-далеко, как он вырастет, как он много денег заработает и как он тогда всех осчастливит и обрадует. Детские наивные мечты усыпили Рыжика, и он уснул спокойным, крепким сном. Мойпес, растянувшись у ног Саньки, также уснул. В лесу сделалось до того тихо, что малейший шорох, малейший звук явственно нарушали строгое молчание ночи. - Эй, товарищ, вставай кушать! - услыхал Рыжик и проснулся. Возле него на траве сидел фокусник и перочинным ножиком резал хлеб. Санька не совсем еще пришел в себя и с удивлением поглядывал на него, не понимая, в чем дело. - Ты что это на меня свои колеса таращишь, аль не узнал? - смеясь, спросил незнакомец. Санька при первых звуках его голоса улыбнулся и весело тряхнул рыжей лохматой головой. - Ну, ступай к озеру, умойся, а потом садись завтракать. Рыжик бодро вскочил на ноги и побежал к озеру. По обыкновению, за ним последовал и Мойпес. - Ну и собака у тебя, чтоб ей кошкой подавиться! - сказал фокусник, когда Рыжик вернулся с озера. - Ни на шаг, четвероногий трубочист, от тебя не отходит... Рыжик весело рассмеялся, погладил собаку и уселся подле незнакомца. - Ты где это взял? - спросил Санька. - Что? - Да вот хлеб, масло, лук, соль... - Ты еще, брат, спал, когда я на промысел отправился... Вон где я был... Видишь церковь? - Вижу. - Ну, так вот я там был. Спустя немного, когда путники наелись и когда накормлен был и Мойпес, фокусник стал готовиться в путь-дорогу. Он снял с себя башмаки и крылатку, тщательно уложил их вместе с остатками завтрака в мешок, а затем, найдя рябину, стал вырезывать палку. Рыжик молча следил за всеми движениями незнакомца и со страхом ожидал окончания этих приготовлений. Он боялся, что тот не возьмет его с собою. - Ну, брат, я готов, - сказал незнакомец, вернувшись с палкой. Он подошел к своему мешку, бросил его себе на плечи и, сняв шляпу, промолвил, обращаясь к Рыжику: - Прощай!.. Но не успел он договорить, как Санька, точно ужаленный, вскочил с места, судорожно обнял его и так вскрикнул, что у того сердце сжалось в груди. - О чем ты? Что с тобой?.. Перестань же! - заговорил фокусник ласковым голосом. - Ну и спутника нашел я себе, - добавил он и улыбнулся. - Ну, брат, сядем, поговорим. Рыжик, успокоившись немного, снова опустился на траву рядом с фокусником. - Ты выслушай меня внимательно, - начал незнакомец, - а потом уже скажи, пойдешь ли ты за мной или нет. Я еще вчера тебе сказал, что я бродяга. Кроме того, у меня еще и паспорта нет. Когда-то я был гимназистом, а теперь я пьяница. Характер у меня такой, что с людьми я жить не могу. Вот почему я всю жизнь брожу без цели, без пользы. Жизнь моя не всякому понравится. Часто, очень часто я голодаю, а осенью провожу ночи под открытым небом. В душе я великий артист. Я так много понимаю и чувствую, что самому себе иногда удивляюсь. Но это все в душе у меня. На самом же деле я никуда не гожусь, и цена мне грош. Вот почему я сделался не артистом, а фокусником и клоуном. Зимою я работаю в цирках и балаганах и все, что получаю, пропиваю до последней копейки... Летом я брожу... Теперь подумай, что ждет тебя, если ты пойдешь со мною. Что могу я, балаганный клоун, тебе дать? - Мне ничего не надо! - живо воскликнул Рыжик и добавил, скорчив жалостную мину: - Дяденька, добрый, хороший, возьми меня!.. Я тоже хочу клоуном быть. - Довольно клянчить! - остановил Саньку фокусник. - Я вижу, что ты рожден быть бродягой, а потому я беру тебя. Но только помни: ежели ты хоть раз мне скажешь: "Дяденька, домой хочу!" или реветь станешь - только ты меня и видел. Как щенка, брошу я тебя на дороге. Затем надо тебе с Мойпесом расстаться. Он нам не нужен. Мы не на охоту вышли... - Он не уйдет... - сказал Рыжик, и голос у него дрогнул. - А мы вот что сделаем: выйдем на большую дорогу, привяжем его к дереву - у меня ремешок есть, - а сами и уйдем. Пока он ремешок перекусит, мы уже будем далеко. Он поищет-поищет нас, а потом домой убежит... Там ему лучше будет. Согласен? - Ладно, - тихо ответил Рыжик. - В таком случае, мы пошли... Ах да, забыл сказать: меня дяденькой ты не зови, терпеть не могу. Меня зовут Иван Раздольев, а клоуны да акробаты прозвали меня за мой маленький рост и легкость в весе Полфунта. Можешь и ты меня, если хочешь, так называть. Полфунта первый встал, а за ним уже Рыжик и Мойпес. Выйдя на дорогу, Полфунта достал из кармана длинный кожаный ремешок и передал его Рыжику. - Вот к этому дереву привяжи его, - сказал фокусник Саньке, подойдя к одному из тополей, росших по обеим сторонам дороги. Рыжик дрожащими руками обвязал ремешком шею Мойпеса, а затем другой конец ремня прикрепил к толстой нижней ветке тополя. Мойпес все время доверчиво смотрел на своего хозяина и тихо вилял хвостом. Когда Рыжик, привязав собаку, поднял голову, Полфунта увидал слезы на его глазах. - Э, брат, ты плачешь!.. Так я один пойду, - полушутя, полусерьезно заметил фокусник. - Ишь ты, чай, жалко мне его!.. - насильно улыбаясь, сказал Рыжик, и крупная слеза, точно хрустальный шарик, упала с ресниц и покатилась по щеке. - А мне вот ремешка жалко: десять лет служил мне... Ну, пойдем, нечего тут стоять. Путники поспешно ушли. Рыжик долго не оглядывался. Ему было и грустно и больно. Больше всего жалел он Мойпеса. Когда было пройдено порядочное расстояние, Рыжик не вытерпел и оглянулся. Ни поля, ни дороги, ни Мойпеса мальчик уже не видал. Только вдали зеленым треугольником выступал сосновый бор. Лохматые вершины деревьев, качаемые ветром, кланялись, и Рыжику казалось, что лес шлет ему прощальный привет. XIV ПРИКЛЮЧЕНИЯ РЫЖИКА НАЧИНАЮТСЯ На седьмой день Полфунта и Рыжик подошли к Киеву. Путешественники имели бодрый, здоровый вид. Бродячая жизнь понравилась Саньке, и он чувствовал себя прекрасно. Все время стояла чудная погода, и путники отлично проводили дни и ночи под открытым небом. Во время пути Рыжик не переставал восхищаться всем, что только не попадалось ему на глаза. К Раздольеву он привязался всем пылом детской души и не отходил от него ни на шаг. Полфунта оказался очень знающим человеком. На все вопросы Рыжика он отвечал так интересно и понятно, что мальчик готов был его слушать без конца. Полфунта держал себя по отношению к Саньке как добрый товарищ и делил с ним поровну каждый кусок. Если он замечал, что Рыжик задумался или грустит, он тотчас начинал шутить и выкидывать такие штуки, что мальчик покатывался со смеху и мгновенно забывал о своем горе. Несомненно, что этот странный и никому не ведомый человек искренне привязался к Рыжику и сердечно полюбил его. - Из тебя, брат, человек выйдет, - сказал он ему как-то раз, - ты мальчик способный... До балагана я тебя не допущу, а определю в такое место, что потом спасибо скажешь. Дай только до Одессы добраться. Жаль вот, что у тебя метрики нет... Ну, да мы вытребуем и это. Рыжик на все был согласен. Слушая Полфунта, он млел от восторга и заранее строил в уме грандиозные планы. И вот наконец они дошли до Киева. Благодаря тому, что они пришли в город вечером, древний Киев произвел не особенно сильное впечатление на Рыжика. Помимо этого, Полфунта почему-то избегал главных улиц, а ходил все какими-то закоулками да проулками. К девяти часам они пришли на вокзал. Вот здесь Рыжик насмотрелся диковин! Прежде всего его поразила громадная зала третьего класса, наполненная народом. Кого-кого только не было! И старики, и женщины, и солдаты, и дети, и купцы - все смешалось в одну шумливую, беспокойную толпу, на скамьях, на широких подоконниках - всюду, где только возможно было, лежали сундуки, мешки, узлы и чемоданы. Люди беспокойно сновали взад и вперед, о чем-то кричали, с кем-то переругивались; грудные дети оглашали громадную залу резкими криками. Санька, попав в эту кашу, до того растерялся, что в первую минуту потерял даже способность соображать. В глазах у него зарябило, и голова закружилась. - Что здесь? - спросил он у Полфунта, который взял его за руку. - Здесь вокзал. - Что это значит? - А это значит, что отсюда народ уезжает по железной дороге, куда ему нужно. Вот мы, например, уедем в Одессу. - А где дорога? - Дорога вот там, за дверью, у которой швейцар стоит. Полфунта подвел Рыжика к окну, усадил его и сказал: - Вот здесь сиди и не трогайся с места! Смотри в окно и молчи... - А ты? - обеспокоился Санька. - А я пойду с кондукторами поговорю. Мы зайцами поедем, - добавил он шепотом. - Как это - зайцами? - воскликнул Рыжик. - Тсс!.. Экий ты какой! Молчи, потом все узнаешь. - Ай-ай! Глянь-кось, что летит! - вдруг закричал Рыжик, увидавший в окно промчавшийся мимо паровоз. - Вот это и есть машина, которая нас повезет. - А как она летит? - Паром. - А лошадь где? - Ах, боже мой!.. Ну ладно, потом я тебе все объясню, а пока сиди и не уходи отсюда, - сказал Полфунта и мгновенно исчез в толпе. Санька уперся носом в стекло и во все глаза глядел на то, что делалось на полотне дороги. Там, по мнению Саньки, происходило нечто невероятное. Громадные фонари, как солнце, ярко освещали всю платформу и полотно дороги. Рельсы, сверкая сталью, длинными змеями уходили вдаль, то переплетаясь, то расходясь. Где-то вдали мерцали в ночном воздухе синие и красные огоньки. По платформе бегали люди в белых фартуках, с бляхами на груди, какие-то господа в фуражках с красными донышками и разный другой люд. Но не это занимало Рыжика. Его вниманием всецело овладел подходивший к платформе поезд. Два чудовищных глаза у паровоза и длинные движущиеся дома, наполненные пассажирами, до того его поразили, что он рот разинул от изумления и даже немного струсил. - Ну что, как ты тут? - услыхал Рыжик голос Полфунта. - Ай, что там делается! - воскликнул мальчик. - Ты посмотри, народу-то сколько!.. Куда это они бегут? - Выходят из вагонов. Приехали, ну и выходят. Не ночевать же им. - И мы так поедем? - Поедем. - Когда? - Через полчаса. Только слушай: я тебя (тут Полфунта понизил голос до шепота) положу под скамейку. Ты лежи смирно и не шевелись. Я буду около. А как приедем, я тебе скажу, и ты вылезешь. Понял? - Понял. Только бы поскорей. - Успеешь, еще надоест тебе. - А долго ехать мы будем? - Долго, говорю - надоест. В это время раздался звонок, и толпа, точно обезумев, ринулась к выходу. Поднялась невообразимая давка. Рыжику и Полфунту удалось первыми проскользнуть на платформу. Первыми они попали и в вагон. - Скорее лезь! - прошептал Полфунта Рыжику и сам помог ему. Санька мгновенно исполнил приказание. Затаив дыхание, он улегся комочком и закрыл даже глаза. - Лежишь? - нагнулся к нему Полфунта. - Лежу, - прошептал Санька. - Ну и лежи знай! Я скажу тебе, когда вылезать. Кушать не хочешь? - Хочу, - живо ответил мальчик, обладавший волчьим аппетитом. - Хорошо! Погоди немного: пусть народ войдет; я побегу за булкой... - Ты с кем это там? - вдруг раздался над головой Полфунта чей-то хриплый бас. Он вздрогнул и поднял голову. Перед ним с чемоданом в руке стоял толстый купчина, с лопатообразной светлой бородой и хитрыми, но добродушными глазами. - Двуногого зайца везешь, а? - усмехнулся купец. - Братишка мой... Платить нечем, я его и того... - начал было Полфунта, но купец перебил его: - Дорога не моя: вези сколько хочешь... Только гляди, чтобы воришкой зайчик не оказался. - Что вы, что вы!.. Ведь я тут буду... - А у тебя билет есть? - У меня... Скажу правду, и у меня нет. Было у меня два рубля - кондуктору отдал... Уж вы пожалуйста! - Да чего ради просишь! Сказывал я, что не моя дорога. Вагон наполнился народом. Перед глазами Рыжика замелькали ноги. Под скамейкой сделалось темно. Раздался второй звонок. Полфунта вспомнил, что обещал Рыжику булку, и стремглав бросился вон из вагона. Толкая встречных, он побежал к буфету третьего класса. Там он схватил булку и бросил буфетчику двугривенный. - Скорее, пожалуйста, сдачи, а не то я опоздаю, - дрожа от нетерпения, проговорил Полфунта, обращаясь к буфетчику. Тот, не торопясь, внимательно осмотрел монету, бросил взгляд на покупателя и сквозь зубы процедил: - Все едино опоздал. С этими словами он подал клоуну сдачу. - Как - опоздал?! - не своим голосом воскликнул Полфунта и как сумасшедший бросился на платформу. Там, к ужасу его, поезда уже не было. Оказалось, что третий звонок он принял за второй, когда побежал в буфет. С фокусником чуть дурно не сделалось. - Что я наделал? Что теперь будет с мальчиком!.. - в отчаянии прошептал он и прислонился к холодной каменной стене вокзала.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  I НА ПРОИЗВОЛ СУДЬБЫ Рыжик лежал под скамейкой и долго прислушивался к монотонному стуку колес. Этот стук в конце концов убаюкал его. Привыкший ко всякого рода постелям, Санька и под скамейкой вагона уснул крепким, сладким сном. Ночью кондуктора закрыли окна, и в вагоне сделалось душно и жарко. Пассажиры, кто лежа, кто сидя, боролись с дремотой, настойчиво овладевавшей ими. Лучше и покойнее всех спал бородатый купец, с которым разговаривал Полфунта. Он лежал на скамье лицом вверх и храпел на весь вагон. Толстые стеариновые свечи трепетно горели в двух висевших над дверьми фонарях. Освещение было слабое, и в вагоне царил полумрак. Движение, хлопанье дверьми и разговоры давно уже прекратились, и все вокруг успокоилось, умолкло и притихло. Только сам поезд, не боясь темной ночи, с грохотом и свистом мчался вперед и, точно звезды, разбрасывал по сторонам красные, быстро гаснущие искры... Рыжик спал и видел какой-то чрезвычайно интересный сон, как вдруг он почувствовал, что его кто-то тянет за ноги. Рыжик проснулся. Забыв, где он находится, он хотел было вскочить на ноги, но при первой же попытке так ударился головой о скамейку, что окончательно потерял соображение. Вытаскивал Рыжика из-под скамейки младший кондуктор, сухопарый мужчина высокого роста, с черными тонкими усами, опущенными вниз, как у китайца. Помощник действовал по приказанию обер-кондуктора, стоявшего тут же, рядом с контролером. Случилось так, что контролер, проверяя билеты, нечаянно уронил щипцы возле скамейки, под которой лежал Рыжик. Контролер нагнулся и увидел ноги мальчика. - Это что такое? - строго спросил контролер у обера. - Что-с? - А вот то-с!.. Ноги чьи?.. А ну-ка, опусти фонарь! - строго обратился контролер к младшему кондуктору. Помощник немедленно исполнил приказание. Ручной фонарик, поставленный на пол, бросил яркую полосу света и осветил грязные босые ноги Рыжика, торчавшие из-под скамейки. - Тащи его! - коротко скомандовал контролер. Младший кондуктор стал вытаскивать Саньку. - Ишь, брыкается! - проворчал кондуктор. - Шалишь, брат, у меня живо вылезешь... Саньку вытащили и поставили посередине вагона. - Ты кто такой? - строгим голосом спросил у Рыжика обер-кондуктор и навел на него фонарь. Яркий, сильный свет ударил мальчику в лицо, и он невольно закрыл глаза. Обер-кондуктор отлично знал, откуда взялся Рыжик, потому что он от Полфунта недаром получил два рубля. Но об этом не должен знать контролер. И вот, чтобы снять с себя всякое подозрение, обер напустил на себя необыкновенную строгость. - Этакий клоп, а уже зайцем разъезжает! - воскликнул обер и опустил фонарь. - Откуда ты взялся? - спросил, в свою очередь, контролер. Рыжик упорно молчал. Он не мог говорить: страх сковал его, и он стоял перед кондукторами в каком-то оцепенении. Мысли его спутались, и он не мог даже ясно понять, что, собственно, с ним случилось. Обстановка, в которой он очутился, пуще всего пугала его. Этот качающийся, плохо освещенный вагон, эти спящие пассажиры, усатые кондуктора и, главное, отсутствие Полфунта совершенно ошеломили и уничтожили Рыжика. Горе мальчика было так велико, что он не только говорить, но даже плакать не был в состоянии. - Его спустить надо... - не получив от Рыжика ответа, сказал контролер. - На полустанке прикажете? - спросил обер. - Конечно! Не в Одессу же везти его без билета! Пусть погуляет по степи... Контролер повернулся к выходу. За ним последовал обер-кондуктор. - Ты его на первой остановке спустишь, - прежде чем уйти, сказал обер младшему кондуктору. - Слушаю-с! - ответил тот и взял Рыжика за плечо. Санька был ни жив ни мертв. Он плохо понял, о чем говорили кондуктора, но какое-то предчувствие подсказывало ему, что с ним сейчас сделают нечто ужасное. - А, зайца поймали! - вдруг пробасил проснувшийся купец. - А где же тот, в крылатке который? Рыжик бросил робкий взгляд на купца, на его лопатообразную бороду и низко опустил голову. Младший кондуктор крепко держал его за плечо, точно он боялся, чтобы Санька не убежал. Пассажиры, разбуженные поднятым кондукторами шумом, с любопытством стали следить за всем, что происходило в вагоне. Некоторые из них вставали со своих мест, подходили к Саньке и заговаривали с ним. Но Рыжик, перепуганный и растерянный, не проронил ни звука. - Откуда он взялся?.. Куда он едет? - спрашивали пассажиры друг у друга. - Он из Киева едет, - громко заговорил купец. - Тут был с ним один, в крылатке... - Где же он? - спросила какая-то женщина с ребенком на руках, сидевшая напротив купца. - А кто его знает!.. Втолкнул под скамейку мальца, а сам побежал... за булкой, сказывал; а, одначе, нет его... Мазурики они... - закончил купец таким тоном, будто он имел неопровержимое доказательство, что те, о ком шла речь, были мазурики. - Вот они какие!.. - протянула женщина и, глядя на Рыжика, укоризненно закачала головой. В это время поезд замедлил ход. Кондуктор потащил Рыжика к дверям. - Послушайте, куда вы мальчика тащите? Нельзя так ребенка вышвыривать! - запротестовал кто-то из пассажиров. - Вот уж ироды! Ночью мальчика выбрасывают... - послышался еще чей-то голос. Кондуктор на мгновение остановился, посмотрел в ту сторону, откуда раздавались голоса, а затем широко раскрыл дверь и вышел вместе с Рыжиком из вагона. Поезд с каждой секундой замедлял ход. Ночь была теплая, душная и темная. Чувствовалось приближение грозы. Рыжика залихорадило. Страх окончательно овладел мальчиком. Поезд между тем стал останавливаться. Раздался свисток, протяжный, унылый... Вагоны запрыгали, переходя с одних рельсов на другие. Мелькнули два-три зеленых огонька. Поезд остановился. - Ступай, - почти прошептал кондуктор, помогая Рыжику слезть с площадки. Санька ступил босой ногой на холодную железную лесенку площадки. - Сейчас поезд пойдет... Отходи в сторону, а то, гляди, под колеса попадешь, - сказал кондуктор, которому вдруг до боли стало жаль мальчика. Рыжик услыхал добрые, участливые нотки в голосе кондуктора и заплакал горько, жалобно... - Дяденька, я боюсь... Миленький... родненький!.. - залепетал сквозь рыдания Санька, судорожно обхватив обеими руками ноги кондуктора. В это время раздался свисток. Кондуктор заторопился: - Ничего я, голубчик, не могу сделать... Вон там видишь огонек? Туда и ступай... Там станция... - Дяденька, миленький, боюсь... - твердил свое Санька, обливая слезами сапоги кондуктора. - Ничего я не могу сделать... - с горечью прошептал кондуктор и насильно оторвал крепко вцепившегося в него мальчика. - Ступай на станцию, скоро гроза будет, - добавил он и стащил Рыжика вниз. Только он успел это сделать, как раздался оглушительный, резкий свисток, и поезд снова запрыгал по рельсам. Через минуту поезд был уже далеко. Рыжик остался один. Он стоял на песчаном откосе железной дороги и горько плакал. Ему было жаль самого себя. Вокруг было темно и тихо. Только стук умчавшегося поезда далеким, едва слышным отголоском долетал до слуха Саньки. Полустанок спал мирным, крепким сном. Начальник крохотной станции, он же телеграфист и кассир, проводив поезд, прошел в телеграфную комнату. Сторож, зная, что поездов больше не будет, отправился спать. На станции воцарилась тишина. Рыжик, брошенный на произвол судьбы, вдоволь наплакался, вытер подолом рубахи лицо и медленно направился к станции, куда манило его освещенное окно телеграфной комнаты. Мальчиком стало руководить чувство самосохранения. Безлюдная равнина, темная ночь и сознание полнейшей беспомощности ужасали Рыжика. Когда Санька взошел на деревянный помост платформы, на небе сверкнула молния. Синей огненной змейкой врезалась она в черные тучи и на мгновение озарила их ярким, ослепительным светом. Гром сухой, трескучей трелью рассыпался под сводом низко упавшего неба. Вслед за первой молнией вспыхнула другая, третья, четвертая... Небо рвалось на куски, а из расщелин грозовых туч вырывалось зловещее синее пламя. Озлобленное и грозное небо заговорило, и мощный голос его, разносимый ветром, оглушительными раскатами проносился над притихшей, испуганной землей. Рыжик окончательно струсил и бегом направился к станции. Молнии неоднократно озаряли маленький желтый домик вокзала. Подбежав к окну телеграфной комнаты, Рыжик на мгновение остановился. В комнате, освещенной большой лампой с синим колпаком, сидя перед аппаратом, дремал молодой человек. Рядом с окном Санька увидал дверь. Он подошел и толкнул ее плечом. Дверь бесшумно открылась, и Рыжик очутился в небольшой квадратной комнате. На одной из стен горела висячая лампа. Огонь в лампе был маленький и слабо освещал комнату. Однако Рыжик успел разглядеть длинную скамью, на которой спал какой-то человек. Другой конец скамьи был свободен. Санька тихо подошел к скамье и сел. Тут он разглядел спавшего. Это был старик с длинной седой бородой. Ноги старика были обуты в кожаные опорки. Возле него лежал небольшой, чем-то наполненный полосатый мешок. Рыжик сидел несколько минут без движения, боясь, что сейчас придет кто-нибудь и выгонит его вон. Но потом он немного освоился и решил прилечь. Он лег головой к ногам старика и уснул под шум дождя, который барабанной дробью стучал по крыше вокзала. II ДЕДУШКА Рыжик еще спал, когда гроза прошла и стало светать. На небе шла торопливая, лихорадочная работа. Ветер молча разрывал огромные тучи. Рыхлые серые клочья облаков, будто в панике, метались по необъятному куполу. Все светлее и светлее становилось небо. Голубые просветы постепенно расширялись, и к восходу солнца небо сделалось совершенно бирюзовым. На станции появились люди. Откуда-то пришел сторож, неуклюжий, здоровый и сутуловатый украинец. На нем были тяжелые сапоги, пропитанные дегтем. В руках он держал длинную метлу. Проходя мимо спавших старика и Рыжика, сторож остановился, бросил взгляд на Саньку, а затем, громко и сладко зевнув, отправился мести платформу. Потом явился какой-то высокий, худой человек в белом кителе и в форменной фуражке. Человек этот прошел в телеграфную комнату. Через минуту из телеграфной комнаты раздался звонок. Сторож, услыхав на платформе сигнал, бросил метлу, подошел к зданию вокзала и несколько раз дернул веревку колокола, висевшего над дверьми. Резкий, неровный звон разбудил старика. Он медленно поднялся, сел и стал потягиваться. Потом он, как вор, обшарил глазами комнату и остановился на Рыжике. Небольшие темные глаза его, притаившиеся под седыми нависшими бровями, как-то загадочно смотрели на мальчика. Санька, свернувшись калачиком, спал лицом к стене. Старик не спускал глаз с Рыжика до тех пор, пока из телеграфной не вышел дежурный - тот самый молодой человек, который ночью спал, сидя за аппаратом. Телеграфист вышел на платформу и стал прогуливаться взад и вперед. Несмотря на теплую погоду, молодой человек ежился, прятал руки в рукава и часто позевывал. Старик зорко следил через окно за тем, что происходило на платформе, и в то же время не упускал из виду и Рыжика. Широкоплечий, здоровый, он имел свежий, бодрый вид. Его старила одна только борода. Одет он был, как нищий: в рваную, заплатанную свитку и в грязную серую рубаху с раскрытым воротом. Убедившись, что на вокзале никого нет, старик подвинулся к Саньке и осторожно стал будить его, слегка дергая мальчика за плечи. При этом он полузакрыл глаза, и лицо его сделалось неподвижным, как у слепых. Санька проснулся и вскочил на ноги. События вчерашнего дня не успели еще изгладиться из памяти, и он проснулся, охваченный страхом и беспокойством. Как раз в ту минуту, когда Санька, разбуженный стариком, вскочил на ноги, мимо станции с грохотом и свистом промчался курьерский поезд. Рыжик глазом не успел моргнуть, как мимо окна с быстротой молнии промелькнуло что-то большое, черное и скрылось из виду. Спустя немного, когда станционный домик перестал вздрагивать и когда гуденье умчавшегося поезда стихло, Рыжик поднял голову и робко взглянул на старика. Тот стоял уже со своим полосатым мешком за плечами и с длинной толстой палкой в руке, готовый, по-видимому, уйти. Рыжик, как только взглянул на старика, так сейчас же решил, что дед слепой. Последнее обстоятельство почему-то успокоило мальчика, и когда старик протянул свободную руку и стал ощупывать его, как какой-нибудь неодушевленный предмет, Санька совершенно спокойно отнесся к этому, зная, что слепые люди всегда так делают. - Ты здешний? - тихим, дрожащим голосом спросил старик, проводя рукой по голове и плечам мальчика. - Нет, я не здешний, - жалобным тоном ответил Рыжик. - Откуда же ты, касатик? - Не знаю, - совсем уже плаксиво пробормотал Санька, и на ресницах у него сверкнули слезы. При последнем ответе мальчика в полузакрытых глазах старика неожиданно блеснул беспокойный, но радостный огонек. - Ох, грехи наши тяжкие! - вздохнул дед, а затем добавил: - А что, касатик, не можешь ли ты меня вывести отсюда?.. Я слепой и ничего не вижу... Тут двери есть... Вчера, спасибо сторожу, пустил меня переночевать... Проводи, касатик, а?.. Старик положил руку на плечо Рыжика и почти насильно повернул его к выходу. Санька молча повиновался. - Здесь, дедушка, ступеньки, - счел он нужным предупредить старика, когда они стали выходить из вокзала. - Спасибо, спасибо тебе, касатик! - кряхтя, промолвил дед, ощупывая посохом дорогу. - Ох, нехорошо, деточка, быть слепым... Ничего не видишь, ничего не знаешь... Всегда темнота перед тобою лежит... Что сейчас - день аль ночь?.. Не знаю... - Утро сейчас, дедушка, - подхватил Санька. Старик остановился, снял шапку и перекрестился. Он тихо шептал молитву и низко кланялся. Рыжик стоял подле и обводил тоскливым взором незнакомую местность. Позади остались желтый домик станции с красной железной крышей, рельсы, полотно дороги и золотые отблески восходящего солнца. Впереди же широко и свободно разметалась обнаженная степь. Никогда еще Рыжик не видал такого простора, такой шири. Нарядное голубое небо, убранное по краям серебристо-светлыми тучками, висело над необъятной покойной и безлюдной равниной. Ветер чуть слышно пробегал, обдавая теплым дыханием задумавшегося Саньку. Он думал о вчерашнем дне, о Полфунте, о Мойпесе... Двухнедельное путешествие с Полфунтом оказало сильное влияние на впечатлительного мальчика. Он за это время сделался серьезнее и словно старше. Благодаря фокуснику Рыжик узнал об очень многом из жизни людей, стран и городов. Всезнающий и опытный Полфунта посвятил своего маленького спутника во все тайны бродяжнической жизни. Рыжик живо воспринимал все, о чем рассказывал Полфунта, и наивные, заманчивые грезы наполняли его восторженно настроенное воображение. Еще вчера только, подходя к Киеву, Санька вслух мечтал о том, как они с Полфунтом обойдут всю землю, как они будут в цирках представлять, как они много-много денег заработают и как он, Санька Рыжик, богачом вернется к себе на Голодаевку и удивит всех своим роскошным костюмом. Дуне он полный кошелек с деньгами подарит, а Мойпесу принесет золотой ошейник... Полфунта с улыбкой на губах слушал детский лепет мальчика и одобрительно покачивал головой. И вдруг все эти мечты неожиданно разлетелись в прах, и даже сам Полфунта исчез неизвестно куда. Рыжик знал, что машина далеко увезла его за ночь и что встретиться теперь с Полфунтом невозможно. Рыжик понимал и чувствовал, что он всеми покинут, что он оставлен на произвол судьбы, и это главным образом угнетало, мучило и доводило мальчика до отчаяния. Как бездомный, выброшенный на улицу щенок пристает ко всякому прохожему, так и Санька готов был пойти за кем угодно, чтобы только не быть одному. Вот почему он так охотно последовал за незнакомым слепым дедушкой. - Ох-хо, грехи тяжкие!.. - прошептал старик, надел шапку и снова положил руку на плечо Саньки. Рыжик, выведенный из задумчивости, вздрогнул от неожиданности и взглянул на дедушку. Лицо старика, обрамленное седой окладистой бородой, было покойно, неподвижно, а полузакрытые глаза под густыми бровями выражали безжизненность и равнодушие ко всему окружающему. - А что, касатик, глазки у тебя хорошие? - обратился старик к Рыжику. - Хорошие. - Ну и скажи спасибо, что хорошие... Не дай бог быть слепым... А что, касатик, не видишь ли тут местечка такого, где бы нам присесть можно было да закусить? - Вижу такое место, - быстро ответил Санька, у которого при слове "закусить" явился волчий аппетит. - Вон там, за кустами, где камни лежат, хорошо сидеть будет... - Ох, не вижу... Веди меня, касатик! - перебил Рыжика старик. Мальчик охотно исполнил просьбу, и спустя немного они оба сидели на пропитанной не то дождем, не то росой траве. Широко разросшиеся, светло-зеленые, омытые грозой кусты скрывали их из виду. Рыжик недаром пространствовал две недели с Полуфунтом. Он умел уже выбирать укромные местечки и с чисто бродяжническим комфортом устраиваться на лоне природы. - Вот сюда, дедушка, садись! - заботливо говорил он, помогая старику сесть. - Здесь тебе хорошо на травке будет, а мешок на камень положим. - Спасибо, касатик, спасибо, - кряхтел старик, усаживаясь. Потом дед ощупью развязал мешок, достал два больших ломтя белого хлеба, несколько огурцов, соли и складной ножик. Они принялись за еду. Старик ел не спеша, Рыжик, наоборот, ел с жадностью и глотал недожеванные куски хлеба. - Откуда же ты, касатик, пришел сюда? - спросил старик после некоторого молчания. - Я приехал на машине, - отвечал Санька и тряхнул кудрями. - Я, - продолжал он, проглотив последний кусок хлеба, - под скамейкой ехал... из Киева... - Из Киева?! - вырвалось восклицание у старика. - Да. Я с Полфунтом туда пришел... - С кем? - заинтересовался дед. - С Полфунтом, - повторил Рыжик и тут же рассказал всю свою историю. Рассказывал Санька бойко, толково и с увлечением. Дед весь превратился в слух и внимание. Во время рассказа Рыжик как-то случайно взглянул на своего слушателя и остановился на полуслове: его испугали и поразили глаза старика. Дед смотрел на него совсем не как слепой. Глаза его были широко раскрыты, и в них светился живой, трепетный огонек. В черных блестящих кружочках его зрачков Санька успел разглядеть двух крошечных мальчиков. Дед, увидав, что Санька глядит на него с разинутым ртом, медленно опустил веки, и светлый огонек угас в его глазах. - А дальше что с тобою было, касатик? - как ни в чем не бывало спросил старик. - Дедушка, ты не слепой? - вместо ответа, в свою очередь, спросил Рыжик. - Слепой, касатик, слепой... Ох, ежели б я зрячий был!.. У меня, касатик, вода темная в глазах... Смотрят у меня глаза, а ничего не видят. Солнышка и того не видят. Санька обвел глазами старика, успокоился и стал продолжать свой рассказ. - Куда ж ты, касатик, теперь пойдешь? - спросил у него дед, когда мальчик насытился. - Не знаю, - тихим, грустным голосом ответил Санька. Старик опустил голову и задумался. Наступило молчание. В это время над степью взошло солнце и залило равнину ярким светом и теплом. Ветер притаил дыхание. День обещал быть жарким, знойным. - Ох-хо, грехи тяжкие!.. - нарушил наконец молчание старик и поднял голову. - Так как же, касатик, куда ты пойдешь? Санька молчал, готовый заплакать. - Ну, слушай, малец, что я скажу тебе, - не получив ответа, снова начал дед, - человек я калечный, бедный, живу, как видишь, подаянием... И вот, ежели хочешь, я возьму тебя в поводыри. Ты будешь мне дорогу показывать, а я просить, и будем мы сыты. Как скажешь, касатик? - Хорошо, пойдем! - обрадовался Рыжик. - Ну вот и отлично: компанию, стало быть, составили, - улыбнулся дед. - А теперь ты мне еще вот что скажи, касатик: сколько тебе лет? - Одиннадцатый. - А зовут тебя как? - Санька. - А ходить умеешь? - Умею. Мы с Полфунтом две недели ходили... - Хорошо... Ты умный, должно быть, мальчик... Ну, а теперь пора нам в путь-дорогу. Пока солнышко не жгет, мы до места доберемся. - До какого места, дедушка? - полюбопытствовал Рыжик. - А вот до какого, касатик: пойдем это мы по дороге, все прямо да прямо. Этак верст двенадцать пройдем, а там и город будет... - Какой город? - А какой, обнаковенный, - замялся немного старик. - А как он называется? - Архипом звать меня, касатик. Так и зови меня - дедушка Архип. - Нет, я про город, дедушка, спрашивал. - Про город?.. Гм... Как он прозывается... Запамятовал... Да, вот как: Незнамов город прозывается... Ох-хо, грехи тяжкие... - в заключение простонал дед и поднялся с места. Через четверть часа дедушка Архип и Рыжик пустились в путь. III СРЕДИ НИЩИХ Было еще рано, когда дед с Санькой подошли к городу "Незнамову", как назвал его дедушка Архип. Небольшой город прятался в зелени дерев и почти не был виден. Только кое-где из-за тенистых садов выглядывали белые уютные домики. Зоркие глаза Рыжика еще издали увидали в густой зелени садов спелые вишни. Маленькими красными шариками висели вишни на тоненьких, будто восковых, веточках и дразнили Рыжика. - Ой-ой-ой, сколько вишен! - невольно вырвалось у него. Карие глаза Саньки забегали по зеленым вершинам дерев, врезывались в самую чащу и находили бесчисленное множество спелых вишен. - Дедушка, чьи они? - спросил Рыжик. - Кто, касатик? - Да сады? - А горожанские они. У кого домик, у того и садик имеется... - Хорошо здесь, дедушка! - с чувством проговорил Санька, войдя в город. Здесь все для него было ново, и все ему здесь нравилось. С дедушкой он держал себя совершенно свободно и нисколько его не боялся. Рыжик имел способность скоро привыкать к людям и к новым местам. В городе народу было мало. Все, должно быть, попрятались от жары. Тишина и покой царили на безлюдных и немощеных улицах Незнамова. Только на обширной базарной площади, куда наши путники попали, пройдя несколько улиц, заметно было движение. Здесь не было ни садов, ни маленьких домиков. Квадратная площадь была с трех сторон застроена каменными одноэтажными корпусами, в которых помещались лавки, магазины и амбары. На восточной стороне площади возвышалась многоглавая церковь с высокой желтой колокольней. Мужики, бабы, дети, горожане, монашки шумной толпой двигались по площади. Говор, смех и различные восклицания беспрерывно раздавались то там, то сям и нарушали тишину летнего знойного утра. Рыжик остановился. - Теперь куда, дедушка, идти? - спросил он, с любопытством вглядываясь в толпу. Он все еще надеялся встретить Полфунта, о котором сильно тосковал. - А мы третью улицу уже прошли? - в свою очередь, спросил дедушка. - Прошли. Теперь мы там, где людей много. - А церковь видишь? - Вижу. Вон она там... - Пришли, значит... Ох-хо, грехи наши тяжкие!.. - Старик снял шапку и перекрестился. - Теперь, касатик, - заговорил дед, - веди на церковь, а от церкви я скажу, куда повернуть. Дедушка положил руку на плечо Рыжика, поправил мешок на спине, и они двинулись в путь. По дороге Санька, вглядываясь в прохожих, заметил среди них много длинноволосых людей, одетых в подрясники, как послушники. Между ними попадались и женщины в черных платочках и в грубых мужицких сапогах с подковами. Как у женщин, так и у мужчин за спинами висели котомки, кожаные сумки; у кого помимо сумки болтался жестяной чайник, а у кого и чугунный котелок. Таких людей Рыжик встречал на большой дороге под Киевом. Полфунта называл их "дармоешками". Рыжик шел на церковь, держась середины базара. Площадь хотя и была вымощена, по камней почти не было видно: они были покрыты соломой, мокрыми клочьями сена и навозом. Санька ловко проскальзывал мимо лошадей, телег, волов и людей, таща за собою дедушку Архипа. Когда они прошли половину площади, ударил церковный колокол. Густой, сильный звон, вырвавшись из высокой колокольни, пролетал над залитой солнечным светом площадью, заглушал говор и шум подвижной, оживленной толпы и, медленно затихая, таял в теплом светлом воздухе. Дед, услыхав звон, заспешил сам и заторопил мальчика. - Шагай проворней, касатик, - обратился он к Рыжику, - а то, гляди, поздняя отойдет, и монастырь опустеет. - Какой монастырь, дедушка? - А церковь, про которую я давеча спрашивал; церковь-то эта и есть монастырь. Женский он... Народу страсть сколько там... Сегодня храмовой праздничек. Ярмарку вчерась открыли. - Дедушка, мы, стало быть, на ярмарке теперь? - воскликнул Санька. - На ярмарке, касатик, на ярмарке... Чай, видишь, народу-то да шуму сколько... Рыжик прибавил шагу. То обстоятельство, что он неожиданно попал на ярмарку, почему-то сильно его обрадовало. Он живо вспомнил родной город, тамошние Проводскую и Успенскую ярмарки, и сердце его усиленно забилось. Пока он с дедом достиг церковной паперти, он успел мысленно пережить все свое прошлое. В воображении Саньки пестрой вереницей проходили дорогие его сердцу образы и картины. Рыжик вспомнил Голодаевку, обрыв, речку, сады и огороды. Вспомнил он Дуню, Зазулей, панычей, Катерину, поросят... А когда в его воображении как живой появился Мойпес, мальчик чуть не заплакал. Он вспомнил, как доверчиво и незлобно глядели на него добрые и умные глаза собаки, когда он привязывал ее к дереву... "Вот бы теперь встретить Мойпеса и Полфунта!" - подумал Рыжик, и ему начинало казаться, что он на самом деле сейчас встретит своих друзей. Но мечта эта так и осталась мечтой. Широкая каменная паперть была вся усеяна нищими и "дармоешками", как прозвал Полфунта побирающихся странников и странниц. Такого множества оборванных, грязных, искалеченных людей Рыжик еще никогда не видал. Точно галки, облепили они паперть со всех сторон и мешали свободно пройти в церковь. Тут попадались калеки, больные и здоровые нахальные люди, для которых нищенство давно уже превратилось в ремесло. Все они смешались в одну беспорядочную, беспокойную толпу, представляя собою огромную смесь живых уродов. Здесь были горбатые, слепые, хромые, безрукие; среди них были женщины, дети и дряхлые старцы. Некоторые нищие, выбрав более видное место, уселись в ряд и, точно товар, выставили напоказ свои незажившие раны и язвы. При появлении молящихся вся эта пестрая толпа нищих и длинноволосых странников приходила в движение, кланялась и гнусавыми голосами, стараясь перекричать друг друга, заводила одну и ту же песню: "Подайте христа ради!.." Дедушку Архипа некоторые нищие сейчас же заметили и заговорили с ним. По всему было видно, что дедушка здесь свой человек. - С приехалом вас, дедушка! - послышался чей-то хриплый голос. Рыжик бросил взгляд на говорившего и невольно содрогнулся. Человек, приветствовавший старика, имел ужасный вид. Лицо его, давно не бритое, со щетинистыми коричневыми усами, было избито, окровавлено и покрыто синяками. Плечистый, здоровый и высокий, он был оборван до невозможности. На нем висели бесформенные грязные тряпки, плохо покрывавшие тело. Говорил он хриплым, неприятным басом и едва держался на ногах: он был пьян. - Что в Киеве делал?.. Почем мелюзгу спустил?.. - продолжал он, обращаясь к Архипу. Но тот оборвал его. - Не звони, Ткач: я с родимчиком*, - сказал дед. ______________ * Родимчиками промысловые нищие называли детей, которых они заставляли выпрашивать милостыню. Такие дети попадали к нищим различным путем: их воровали, сманивали или же брали у бедных родителей на прокат. (Примеч. автора.) Оборванец, услыхав слова деда, устремил свои подбитые глаза на Рыжика, проворчал что-то и умолк. В это время народ стал выходить из церкви, и нищие заволновались. Низко и беспрерывно кланяясь, они протягивали руки, держа их ладонями вверх, и под колокольный звон затягивали нескончаемую песню. - Подайте христа ради калечному, бездомному!.. - раздавалось с одного места. - Православные благодетели!.. Милосердные христьяне!.. - доносилось с другого конца. Рыжика больше всего интересовала ярмарка. Он долго и жадно следил за всем, что происходило перед его глазами, забыв о дедушке и о собственном своем положении. С высоты паперти Рыжику хорошо была видна базарная площадь. Санька до тех пор глядел на толпу, пока его глаза не устали и перед ним все не смешалось и не запрыгало в смешном и нелепом беспорядке. Площадь, покрытая навозом, соломой и клочьями сена, длинноусые украинцы в смазных сапогах и широких шароварах, бабы в цветных платочках, волы, кони, телята, телеги, ребятишки, евреи с черными пейсами, в туфлях и белых чулках, козы, бараны - все это слилось в глазах Рыжика в одну темную движущуюся массу. - Пойдем, касатик, пора, - услыхал Санька голос деда, и тогда он только очнулся и пришел в себя. Из церкви народ уже вышел. Нищие также стали расходиться. На паперти становилось просторнее. - Дедушка, а куда мы пойдем? - спросил Рыжик. - Куда все идут: на монастырский двор. Там потрапезуем и на постоялый отправимся, на отдых, значит. Монастырский двор находился рядом с церковью и был со всех сторон огорожен высокой каменной оградой серого цвета. Массивные ворота на громадных железных болтах были настежь раскрыты. - Вот сюда, прямо в ворота, и ступай! - проговорил дед, когда Санька остановился в нерешительности. Они вошли на монастырский двор, переполненный народом. Направо от ворот, вдоль ограды, тянулся густой, тенистый сад. Он заканчивался на противоположном конце двора, где выступали желтые каменные здания, с окнами в железных решетках. Там жили монахини. Налево от ворот тянулась бледно-зеленая аллея из акаций. Вот здесь, по обеим сторонам аллеи, и находился народ. За длинными узкими столами сидели мужчины, женщины, старики, дети и хлебали горячий суп из больших деревянных мисок. Большинство из сидевших за столами были длинноволосые странники с котомками за плечами и странницы в черных платочках и мужских сапогах. Неподалеку от столов, на земле, на длинных кусках серого полотна, усаживались нищие, те самые, что недавно на паперти выпрашивали милостыню. Около них ходили "чернички-сестрички", как называли послушниц нищие. Чернички раздавали деревянные ложки и порции хлеба. Хлеб и ложки находились в больших плетеных корзинах, которые с трудом поднимали бледнолицые послушницы. - Эй вы, божьи люди, глядите ложки назад возвращайте! - говорили чернички каждому нищему, вручая ему ложку и ломоть хлеба. Нищие с низкими поклонами принимали подаваемое, крестились, корчили жалобные рожи и, кряхтя и вздыхая, опускались на землю в ожидании похлебки. Когда все уселись, появились другие послушницы с супом. Большая деревянная миска полагалась на пять человек. Нищие знали об этом и заранее разделились на маленькие группы. Рыжик с дедом попали в компанию двух женщин и одного мальчика лет двенадцати. Одна женщина была с больными, гнойными глазами, а у другой благодаря отсутствию носа было совершенно плоское лицо. Зато мальчик был без всяких изъянов. Черный, как жук, быстроглазый и живой, он с первого взгляда понравился Саньке. - Здравствуй, дедушка! Давно ли ты ослеп? - проговорил мальчик и рассмеялся. - Это ты, Спирька? Здравствуй! - ответил дед. - В каком лесу рыжика нашел? - намекая на Саньку, спросил Спирька. Дед не отвечал. Тогда Спирька стал бранить монашек за то, что долго не несут супа. - Вот уж не люблю обедать в монастырях: баб много, а толку мало. Посадили на солнышке, а сами ушли. Погрейтесь, мол, голубчики. Чтоб им... - Будет... Не в меру свой колокол развязал, - остановила расходившегося Спирьку безносая баба, сидевшая рядом с ним. - Ты что, хочешь, чтоб тебя, как Ваньку Ткача, отсюда?.. - Я не пьяный, а голодный! - огрызнулся Спирька. - А что такое с Ткачом приключилось? - полюбопытствовал дедушка Архип. - Ничего не случилось. Залил с утра зенки свои и пьяный в церковь прет, - ответила безносая. - Экий дуралей! - сокрушенно заметил дед. - Не мог после обедни напиться... То-то я еще на паперти приметил, что он не в своем образе... - Дедушка, ты же слепой, - ехидно вставил Спирька, - каким же манером ты мог образину Ткача заприметить? - Ладно, не твое дело! - проворчал дед, видимо смущенный. В это время подали суп, и разговор прекратился. Рыжик почти не дотронулся до пищи: он чувствовал себя неважно. Недавние воспоминания всколыхнули ему ум и душу, и тоска и страх за будущее постепенно овладевали мальчиком. Дедушка, к которому он было уже привык, т