(Рассказ старого матроса)


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
     Издательство "Художественная литература", Москва, 1986
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 апреля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------




     - Изволите знать, вашескобродие?
     С  этими словами старый отставной матрос Кирюшкин,  с которым мы ранним
августовским утром  сидели  на  пеньках у  опушки леса,  разбирая только что
собранные грибы,  указал  обрубленным указательным пальцем  правой  руки  на
старенького-престаренького отставного  адмирала,  ковылявшего,  опираясь  на
палку, по дороге из Кронштадтской колонии в деревню Венки.
     - Видать видал; он в колонии на даче живет; а не знаю! - ответил я.
     - Это - Никандра Петрович Быстров. Слыхали, конечно?
     - Не слыхал.
     - Про  Никандру  Петровича  не  слыхали,  вашескобродие?!  -  изумленно
спросил Кирюшкин.
     - То-то не слыхал.
     - Довольно-таки диковинно,  что  не  слыхали.  Сами изволили служить во
флоте и не знаете Никандры Петровича!
     И,  словно бы  недовольный,  что я  не знаю Никандра Петровича,  старый
матрос  пожал  плечами,  отчего дыра  на  его  неопределенного цвета  ветхом
легоньком пальтеце обозначилась яснее,  и  покачал головой,  на которой была
матросская  фуражка,  тоже  давно  потерявшая свой  прежний  черный  цвет  и
сделавшаяся рыжеватой. Сбитая на затылок, она оставляла открытым морщинистый
пожелтевший лоб и часть белой головы.
     - Чем же замечателен ваш Никандр Петрович?
     - Очень  даже  замечателен,  если  угодно  знать.  Всякий старый матрос
хорошо его помнит.  Теперь,  конечно,  ежели по чести разобрать,  что в нем?
Одни,  с  позволения сказать,  завалящие  кости  да  шкура.  Высох  Никандра
Петрович,  вроде будто египетской муми... Вылез вот на солнышко, словно ящер
из-под камня,  у смерти отсрочки просит...  Ему ведь,  вашескобродие,  что и
мне,  к девятому десятку подходит, и давно нам с ним на том свете паек идет.
Пожалуйте,  мол,  такие-сякие,  на  разделку.  И  ты,  ваше присходительство
Никандра Петрович! И ты, отставной матрос первой статьи, бродяжка и пьяница,
Андрейка Кирюшкин!..  Вот теперь что... А прежде, этак лет сорок тому назад,
Никандра Петрович на весь балтинский флот гремел...
     - Чем же?
     - Боем и шлифовкой.  Первый по зверству капитан был! - не без некоторой
торжественности произнес старик.
     Признаюсь,   я   никак  не  ожидал,   что  речь  будет  о  такого  рода
знаменитости.  Удивило меня еще и то,  что Кирюшкин, не жалевший обыкновенно
довольно  энергичных эпитетов при  воспоминаниях о  некоторых командирах,  с
которыми служил и  которые далеко не гремели на весь флот,  подобно Никандру
Петровичу, говорил об этом последнем без порицания.
     Напротив, в тоне старческого, разбитого голоса Кирюшкина звучали как бы
почтение и любовь к человеку, даже прославившемуся боем и "шлифовкой".
     - Ну, Дмитрич, немного же замечательного в Никандре Петровиче!
     - То-то очень даже много, вашескобродие...
     - В том, что шлифовал?..
     - Вы прежде извольте дослушать, тогда и спорьте, вашескобродие... В том
и диковина,  что этот самый Никандра Петрович сделался совсем другим,  самым
жалостливым, можно сказать, командиром.
     - Ну?! - недоверчиво протянул я.
     - Ни - не ну, а на моих глазах все это было. Когда я с им на "Дромахе"*
на конверте в дальнюю ходил.
     ______________
     * "Андромаха". (Примеч. автора.)

     - Как же это случилось?
     - Один матросик его выправил.
     - Выправил? Расскажите, Дмитрич. Это любопытно.
     - Еще  бы  не  любопытно...  Бывает,  значит,  с  людьми это  самое!  -
раздумчиво промолвил старик матрос.
     - Редко только, Дмитрич.
     - Редко,  а бывает. Человек, примерно, и бога забыл, и совесть забыл, а
придет такой час,  и  вдруг вроде будто все по-новому обернулось...  А я так
полагаю,  по своему рассудку,  вашескобродие,  что всякому человеку,  самому
последнему,  дадена совесть... Только не всегда такой случай выйдет, что она
проснется и зазрит человека. Как об этом в науках пишут, вашескобродие?
     - Пишут, что трудное это дело - перемениться в известные годы...
     - То-то трудное,  а Никандра Петрович вовсе переменился,  - дай бог ему
легко смерть принять.  Я по себе знаю,  какое это трудное дело, примерно, от
водки отстать.  Прямо-таки нету сил моего карахтера. Помните, вашескобродие,
еще когда мы с  вами на "Коршуне" взаграницу ходили,  я был,  можно сказать,
как есть отчаянный пьяница?
     - Как не помнить...
     - И  если  миловали меня  за  пропой  казенных вещей,  то  потому,  что
командир  "Коршуна"  прямо-таки  добреющий человек  был  и  почитал  во  мне
хорошего  марсового...   Небось  был  марсовым,   вашескобродие!  -  не  без
удовлетворенного чувства вспомнил старик.
     Действительно,  Кирюшкин был  лучшим матросом на  "Коршуне",  отличался
необыкновенной  смелостью  и   притом  был   на   редкость  добрый  человек,
общительного и  веселого характера,  пользующийся общей  любовью команды.  И
если б не его слабость напиваться мертвецки на берегу,  пропивая все, что на
нем бывало,  то, конечно, он на службе был бы унтер-офицером и не был бы под
конец жизни бездомным пьянчужкой,  с  трудом зарабатывавшим в  Кронштадте на
свое  пропитание...  По  зимам он  ходил в  факельщиках,  а  летом занимался
грибами.
     Это лето,  когда мы  встретились после тридцати лет,  Кирюшкин гостил у
меня на  даче,  поселившись в  сарае для дров.  Трезвый,  он  доставлял всем
большое   удовольствие  своими   рассказами  и   необыкновенно  уживчивым  и
деликатным характером. Его все любили, и кухарка с особенным гостеприимством
угащивала Дмитрича.
     Когда же  он  собирался отправиться в  "дальнюю",  как называл он  свои
запои, то деликатно исчезал, объясняя, что ему нужно по делам в Кронштадт, и
возвращался через неделю,  а  то и две,  в невозможном костюме,  вроде того,
какой был на нем в  это утро,  и  несколько сконфуженный,  что пропил старые
пиджак и штаны, подаренные ему мной.
     - И давал я тогда,  вашескобродие,  зарок капитану за евойную доброту -
не пить...  и вышел перед ним подлецом. Лупцевали меня раньше за это самое -
я еще пуще пьянствовал.  Вышел в отставку,  к докторам ходил... "Так, мол, и
так...  Выпользуйте от пьянства..." Отреклись.  Дивились только, как это я -
такой старик,  а живу с пьяными нутренностями...  А по какой такой причине я
не имею сил карахтера?  Вот тут-то и  загвоздка!  А фор-марсового Егорушкина
помните, вашескобродие?
     - Помню.
     - Тоже  был,  можно сказать,  во  всей  форме пьяница,  а  как  вышел в
отставку - в рот не берет. Случай такой вышел...
     - Какой?..
     - Баба,  вашескобродие...  Есть такие бабы,  что вовсе умеют оболванить
мущинов...  Так Егорушкин,  как вернулся из дальней, и встретился с такой...
Замуж запросил...  А она:  "Брось,  говорит,  пить,  пойду". А не то поворот
"оверштаг"!  Она вдовая матроска была и  слышала,  как к повороту командуют.
Ну,  и как есть оболванила.  Бросил пить из-за этой самой бабы...  А и баба,
если на совесть сказать,  прямо-таки жидкая вовсе была, вашескобродие! Глаза
только одни...  А вот поди ж ты!  Такую власть взяла над Егорушкиным, что он
пить перестал... А ведь пил-то как раньше! Значит, ему случай вышел такой, а
мне не вышло... Так вот и с Никандрой Петровичем.
     - Так вы расскажите, Дмитрич, про вашего Никандра Петровича.
     - Сейчас. Дозвольте только цигарку сделать, вашескобродие.
     - Папироску не хотите ли, Дмитрич?
     - Не занимаюсь ими. Я по-старинному, махорку курю.
     Кирюшкин  достал  из  кармана  тряпицу  с  крошеной махоркой и  обрывок
газетной бумаги.  Свернув слегка дрожавшими от  пьянства руками цигарку,  он
закурил ее и, с наслаждением затянувшись, проговорил:
     - Нет  табаку лучше махорки,  вашескобродие.  И  кашлю ослабку дает,  и
мокроту гонит.
     И, откашлявшись, начал.




     - Был  Никандра Петрович во  всем  своем  форце,  когда  перед Крымской
войной назначили его командиром "Дромахи". Конверт был только что отстроен и
назначен в дальнюю, и Никандру Петровича изо всех других выбрали, как самого
что ни  на есть исправного капитана...  Дока он был на флотской службе,  это
надо  правду сказать...  И  отчаянности в  нем  было много...  Как  есть был
форменный капитан...  смелый... Во флоте знали его отчаянность, еще когда он
бригом "Скорым" командовал.  Бывало,  на  других судах два  рифа у  марселей
возьмут,  а он дует себе на бриге без рифов... Знал, когда, значит, до точки
дойти,  не утопивши себя и  людей.  Ну и  матросы были у  него,  вроде будто
чертей...  Он их тоже довел до отчаянности, потому что пощады не давал. Чуть
что...  заминка какая... меньше ста линьков не назначал... Такая у него была
плепорция... А насчет бою, так это не в счет... Чистил... Почитай, ни одного
матроса у него не было,  чтобы,  послуживши у него, остался с целыми зубами.
Самый форменный мордобой был...  Вы-то, вашескобродие, этого мордобойства уж
не застали,  а  я  десять лет при таком положенье служил...  Сами понимаете,
отчего другой матрос до  бесчувствия напивался...  Теперь небось нет  такого
пьянства, как было... Потому - другое положенье... и люди другие.
     Старик затянулся, сплюнул и продолжал:
     - А  было в те поры Никандре Петровичу лет около сорока...  И был он из
себя видный,  плотный и глазастый... Румяный такой и блондинистый... И очень
приверженный к  женской команде...  Не  брезговал...  была  бы  только  баба
товаристая,  а звания ейного не разбирал. Женатым не был, а в ту пору у него
жила  будто горничной одна шельмоватая девка,  из  Петербурга привезенная...
Шлющая такая...  Аленкой звали...  Бегала она на конверт,  когда мы в гавани
вооружались...  Завтракать носила своему барину...  Так вот, как назначили к
нам этого самого Ястреба -  его так матросики звали,  -  и мы поняли,  какие
такие настоящие ястребы бывают...  Налетал, я вам доложу. Так налетал, что и
обсказать невозможно...  А как вышли в море,  пошла настоящая шлифовка... Не
дай бог и вспомнить... Тьфу!
     И Кирюшкин сплюнул.
     - А  вестовой у него -  из наших "дромахинских" матросов -  одно слово,
словно бы в потемнение рассудка от страха вошел...  Чуял он беду, как только
Ястреб его в  вестовые выбрал...  Мы  с  Тепляковым земляки были...  "Плохо,
говорит,  мое  дело,  Андрейка.  Ястреб  недаром  меня  в  вестовые  выбрал.
Изничтожит он меня, попомни, говорит, мое слово... Потому зол он на меня". -
"Что ты,  говорю,  мелешь.  За что ему быть злым на тебя. Он тебя вовсе и не
знает!" - "То-то, говорит, знает", - и сам с лица побелел.
     И   повинился  мне  тогда  Тепляков,   что  он  к   этой  самой  Аленке
приверженность имел и тайком забегал к ей на кухню, когда ейного барина дома
не  было.  И  раз он  их застал.  Однако ни слова не сказал.  Но с  той поры
Тепляков остерегался ходить...  Аленка все-таки бегала к  нему в казармы и с
ним  гуляла.  И  Никандра Петрович,  должно  быть,  догадывался,  но  только
все-таки Аленку держал... очень уж занозистая девка была... Огонь-девка... -
"Я,  говорит,  и  своего Ястреба люблю,  и  матросика люблю...  На всех меня
хватит..."
     - Что ж, Ястреб мстил Теплякову, что ли? - спросил я.
     - А бог его знает,  что в его душе было,  а только он беднягу вестового
почти что каждый день без всякого милосердия тиранил - то боем, то поркой...
К  каждой малости придирался...  За  все на  нем сердце срывал.  И  до такой
отчаянности его довел, что сам, должно быть, испугался, как бы матрос чего в
потемнении ума  не  сделал!  И  этак  месяцев  через  пять  отчислил его  от
вестовых.  И взаправду,  пора было... а то Тепляков беспременно прикончил бы
Никандру Петровича...  Он,  положим, терпеливый был, но все-таки норовистый.
Есть такие,  вашескобродие. Терпит-терпит до данного ему предела, а потом на
всякую отчаянность пойдет.  И доходил уж Тепляков до предела. Сознался после
мне,  что недобрые мысли были...  Большое зло он на Ястреба имел. И пропасть
бы им обоим, если б в те поры не увольнил Никандра Петрович своего вестового
и  не  взял  другого.  Вовсе  ожесточил человека и  в  тоску ввел!  Однако и
покурить пора, вашескобродие.
     - Этот самый Тепляков и "выправил" Никандра Петровича? - спросил я.
     - А вот узнаете, вашескобродие. Заставили рассказывать, так слушайте! -
ворчливо ответил Дмитрич, задетый в своем самолюбии рассказчика, привыкшего,
чтоб его слушали.  И  вообще он,  несмотря на свою горемычную жизнь и  почти
нищенское положение, умел сохранять свое достоинство.
     Докурив свою цигарку, старик сказал:
     - А хорошо на солнышке...  Кости-то старые греет...  Верно,  и Никандра
Петрович солнышку радуется.  Он и не знает, что мы про него рассказываем, и,
верно, забыл, что мне три зуба вышиб...
     - Три?
     - То-то три, и сразу. Рука у него была тяжелая...
     - И наказывал вас линьками?..
     - И очень даже довольно часто... За пропой казны... Ну, да бог с ним...
Я  зла на него не имею...  Мало ли чего было...  И  дай ему бог на том свете
покою...   Потому  -  понял  свою  ожесточенность  и  людей  стал  жалеть...
Беспременно явлюсь к нему... Я и не знал, что он тут на даче...
     - Кажется, тут... Ну, так рассказывайте, Дмитрич.
     И старик продолжал.




     - Назначили Теплякова фор-марсовым -  он и раньше на фор-марсе служил -
и гребцом на капитанский вельбот...  Видный и пригожий из себя был Тепляков,
Никандра Петрович любил,  чтобы гребцы,  что на его катере, что на вельботе,
были  здоровые,  молодые и  видные...  По  крайности лестно...  И  вскорости
Тепляков в  себя пришел...  Свет божий увидал,  как из вестовых вышел.  А уж
старался как, чтобы, значит, не могло быть капитанской шлифовки!.. Бывало, и
на рее работал вовсю,  и  у орудия за комендора был...  Провористый такой во
всяком деле... И повеселел...
     - А разве Ястреб ваш отошел?..
     - По-прежнему разделывал,  но  только все  же  Теплякову не  так  часто
попадало, а вместе со всеми, ежели, примерно, капитан прикажет всех марсовых
перепороть...
     - А это случалось часто?
     - Небось раз в неделю обязательно...  Чуть на секунд,  на другой паруса
закрепили позже евойного положения или марселя сменили на  минуту позже,  уж
он заметит -  сам в руках склянку держал -  и,  как ученье окончит,  зыкнет:
"Фор-марсовых или  грот-марсовых на  бак!"  Ну,  а  там  известная разделка.
Получи по сту.  И по другим случаям попадало...  И сам, бывало, смотрит, как
наказывают... Вовсе легко в жестокость приходил. Потому - видит, что нет ему
противности,  он от этой самой жестокости и пьянеет... Никого не боится - ни
бога,  ни  черта.  Нынче вот,  как препона есть,  небось жестоких командиров
что-то нет.  Утихомирил их батюшка император Александр Второй...  Суди, мол,
виноватого,  а  жестоким не  будь...  Хорошо.  Плавали мы  таким родом шесть
месяцев и кляли Ястреба...  А он и ухом не вел, что матросы его не терпят...
Небось  понимал это...  Пришли мы  наконец и  на  Яву-остров,  в  Батавию...
Изволите помнить,  вашескобродие?.. Мы с вами и на "Коршуне" там были... Еще
там арака такая пьяная... Только араку эту я и помню... какой такой город...
Пришли,  а капитан ту ж минуту айда в город и велел вельботу через два дня у
пристани быть в  десять часов утра.  Он везде в  портах любил съезжать и  уж
там,  сказывали,  денежкам глаза протирал...  Любил форснуть,  ну и мамзелей
угостить,  чтобы, значит, знали, какой есть командир российского конверта...
Он  по этой части себя соблюдал и,  бывало,  ежели к  себе гостей взагранице
звал, то уж небось угостит и напоит.
     - А сам пил?
     - В плепорцию.
     - И наверху никогда пьяным не бывал?
     - Не видал...  Так разве в каюте когда по-благородному выпьет,  а чтобы
наверху пьяный, этого никто не видал. Он до этого не допускал себя... Однако
за пьянство с матроса не взыскивал.  Только вернись в свое время,  а в каком
виде  пьянства,  до  этого  не  касался.  И  старшему офицеру  приказывал не
взыскивать.  Только чтобы пропою казенных вещей не было, а ты хоть в мертвом
виде будь...  На то ты и матрос... Однако вы все перебиваете, вашескобродие.
На чем я остановился?.. Я и запамятовал...
     - Как в  Батавию пришли и капитан съехал на берег,  а вельботу приказал
приехать за ним через два дня...
     - Ну вот,  тут скоро и конец будет... Уехал это Никандра Петрович, и на
конверте,  значит, отдышка... Рады все, что два дня без Ястреба... На третий
день  послали  с  восьми  часов  вельбот  за  ним,  и  вскорости после  того
засвежело...  Здоровый ветер поднялся...  Кои матросы льстились, что в такой
ветер  он  не  пойдет  на  вельботе,  а  побудет  на  берегу;  но  только  я
сумлевался...  Отчаянность-то его понимал...  и  на парей с одним унтерцером
пошел на стакан араки...  По-моему и  вышло.  В  одиннадцатом часу и  видим:
жарит он на вельботе да еще под парусами...  Однако два рифа у грота взял. А
ветер все сильней... Вельбот совсем на боку... близко уж был к конверту, как
в один секунд вельбот перевернуло -  и все в воде...  Тую ж минуту вахтенный
офицер крикнул катерным на катер, и мы наваливаемся, чтобы спасти людей... А
изволите знать, вашескобродие, акульев там страсть, на рейде-то... Гребу это
я,  а сам думаю:  Ястребу крышка...  Плавать он вовсе не мастер был, а волна
ходила здоровая...  Подошли... Кои матросы за перевернутый вельбот держатся,
а Тепляков плывет и Никандру Петровича за волосы держит... Всех забрали, все
только в воде искупались...  Только капитан был в бесчувствии...  А Тепляков
мокрый,  красный и  смотрит на этого самого Ястреба по-хорошему...  доволен,
значит, что спас человека... Пристали это мы к конверту, принесли капитана в
каюту и вскорости его в чувство привели...  Оттерли...  А то воды он хлебнул
порядочно. А я Теплякова допрашиваю: "Как, мол, ты, Антошка, и своего злодея
спас?" - "Сперва не хотел, говорит. Вижу, откинуло его парусом от вельбота и
тонет он,  а  я поближности...  И как увидал он меня,  то с такой,  говорит,
тоской посмотрел -  понял, мол, что не ждать ему от меня помощи, - что в тую
ж минуту жалость меня взяла,  и я к нему... А он уж захлебнулся и под водой.
Я  за волосы и...  тут катер подошел...  и  чувствую я,  говорит,  Андрейка,
теперь легкость на душе.  А не спаси я его... был бы вроде убивца..." Только
что это он  рассказал мне и  переоделся,  как зовут Теплякова к  капитану...
Этак  минут  через десять вернулся он  в  расстройке...  "Ну,  что  он  тебе
говорил?  - спрашиваю. - Благодарил?" Тепляков все в подробности и обсказал,
как Никандра Петрович,  увидавши его, смотрел во все глаза и спросил: "Ты...
ты меня спас?" А Тепляков ему:  "Точно так,  вашескобродие!" - "Ты?" - опять
спросил Никандра Петрович. А Тепляков снова: "Точно так, вашескобродие!.." И
после  того  Ястреб  заплакал  и  сто  рублей  предлагал.   Однако  Тепляков
отказался. "Я, говорит, не за деньги спасал..." - "Так проси чего хочешь", -
спрашивал он.  А  Тепляков ему и  скажи:  "Дозвольте,  вашескобродие,  слово
сказать".  -  "Говори".  -  "Пожалейте,  вашескобродие, матросов!.." С тем и
ушел...  Видно,  сам господь его умудрил ко времени сказать это самое...  Не
побоялся! - промолвил умиленно Дмитрич.
     - Ну и что же, после этого переменился капитан?
     - Совсем  другим  человеком  стал...   Ни  этого  боя  не  было...   ни
шлифовки...
     - И не было наказаний?..
     - Как не было...  были. Без взыска нельзя, но только наказывал не зря и
редко...  И  ожесточенность прошла...  Вот  каким  родом  матросик  выправил
Никандру Петровича...  Небось редко такие дела  бывают,  а  все-таки бывают!
Случай такой подошел...  Вот  только мне случая не  было,  вашескобродие,  -
неожиданно заключил Дмитрич.
     Скоро мы встали и молча побрели домой.



Популярность: 8, Last-modified: Sat, 06 Apr 2002 19:46:16 GMT