, наигрывая на банджо, и продает отпечатанные на машинке (по 5 рублей штука) тексты песен. - Кто любит песню - два века проживет. Баба-торговка: - Ничего, я и без твоих песен проживу. - Ну, что ж. Живите. Пожалуйста. Я вам не завидую. x x x Зацепа. Высокий иконописный старик, слабый уже и высохший, но без единой сединки, торгует иконами, молитвенниками, медными крестиками. Иногда, если покупатель задумывается, отдает крест бесплатно. - Носи только. Удивительно приятно смотреть, как он ест хлеб. На коленях расстелил платок, под кусок подставляет ладонь, крошки тщательно подбирает. x x x Там же. Мрачный молодой человек с седым ежиком и с багрово загорелым обветренным лицом - владелец необыкновенного "тир-автомата". Это - целое сооружение из каких-то колес, кнопок, рычагов... Красное с никелем. Пистолет на стенке. Самодвижущаяся мишень. После удачного выстрела на голову счастливцу льется цветочный одеколон. Насупленный хозяин восседает в кожаном седле - не то джигит, не то комбайнер. Зазывает публику зловещим голосом, с трудом пересиливая свою неразговорчивость, тоску, нелюдимость: - Эй, пацаны! А ну, идите стрелять. А ну, подходи. Ну, что же вы? Его боятся. Представил, как он ночами изобретал, чертил, конструировал, обдумывал свой "бизнес". И вот: - Ну, что же вы?!! Все есть. Не хватает таланта. x x x Там же и в тот же день. Кто-то принес продавать - фрак или визитку. Толпа окружила, смеется. - Ну, на это покупателя не найдешь. - Это какому-нибудь бывшему барину. - Ага! Или - детскому писателю. - Во-во! Именно. Детскому писателю! Похоже, что выдумал. Нет, не выдумал. Именно так было сказано: детскому писателю. Я даже попятился и, может быть, покраснел, когда услышал эти добрые слова. Какого детского писателя я могу представить в этом фраке? Только, пожалуй, одного: Даниила Ивановича Хармса. x x x Характерное для стариков и вообще для пожилых любование стариной, прошлым и восхваление его. У Бунина в "Худой траве" старуха говорит: - Раньше и тучки не те были, все зайчики да кусточки, а теперь облако грубое пошло... Другая старуха, которую я хорошо знал, из бывших, уверяла, что нынче холода летом пошли потому, что "большевики полюс открыли". x x x На Зацепе. - У кого четвертинка закупыренная есть? То есть запечатанная, а не разливная. x x x Пятилетнюю девочку привели в большой магазин. Толкотня, очереди, шум, брань, особый дамский ажиотаж. Девочка постояла, постояла, не выдержала и взмолилась: - Уведите меня из этого ада! x x x - Хорошо засыпать, зная, что на свете живет хоть один по-настоящему счастливый человек. x x x "Катя". Он ходил в старинной большой люфовой фуражке, уже сильно потемневшей от времени. x x x Кто-то хорошо назвал передвижнические картины "либеральными фельетонами". x x x - Ах ты, нахалка-полтавка! x x x Варвара Константиновна Ж. - преинтересное создание, изобразить ее дело нелегкое. Она украинка (из Харькова или из-под Харькова). Художница. Училась музыке. Поет. В молодости была, вероятно, красива. Да и сейчас, когда молодость уже за спиной, находятся ценители и поклонники ее красот. Нынешний муж ее Михаил Семенович - личность, тоже заслуживающая внимания, - семь лет ждал, пока первый (или, может быть, третий) муж Варвары Константиновны, его сослуживец, попадет под трамвай. До этого любил молча. Зато сейчас блаженствует. Готов на коленках ползать перед своим кумиром. А кумир его, действительно, похож на вылитого из бронзы идола. Гигант. В плечах косая сажень. Лицо цвета красной меди. Губы накрашены, и над ними, как и на подбородке, - пепельно-серый пушок. Волосы - должно быть, не крашенные еще - цвета воронова крыла. Челка или чубчик - тоже будто из чугуна вылитые: хочется пощелкать по этому чубчику пальцем и услышать, как звенит металл. x x x Твердила Иванович и Зубрила Петрович. x x x - Сколько вашей девочке? - Два годика. Почему "годика"? Ведь в этом возрасте год - целая вечность. Это уж потом, много позже, "годики" начнут мелькать, как столбы верстовые. x x x Рано утром. Коридор коммунальной квартиры. Молодой женский голос за дверью: - Утро у Образцовых началось с ругани. Это хорошая примета. x x x Помянутая выше Варвара Конст. Ж. - в молодости страстно любила птиц и всяких маленьких зверьков (кроликов, белок, хомяков). Очень интересно, увлекательно рассказывает она о своих четвероногих и пернатых питомцах, в частности о том, как прирученная, одомашненная ею ворона (или сорока) воровала у соседей-дачников кольца, деньги и тому подобное и как Варвару Конст. обвинили в том, что она будто бы специально дрессирует на это своих птиц. Она же - страстная любительница и рассказчица всяких "таинственных историй" и семейных мелодрам. Она давно нигде не служит, по утрам иногда "пишет маслом". Стены их большой комнаты увешаны ее шедеврами, это сплошь наивная мазня, натюрморты, собачки, женские головки, списанные с дешевых дореволюционных открыток. Единственный поклонник Варвары Константиновны и ценитель ее таланта - ее муж. Варвара Константиновна - общественница. Натура деятельная, кипучая. Она и в жакте, и в избирательной комиссии, и - почему-то - в совете жен фронтовиков, хотя муж ее никогда фронтовиком не был. Может быть, был другой - тот, который попал под трамвай? В прошлом году за свою общественную деятельность Варвара Константиновна получила орден - "Знак Почета". Вероятно, она существо небесполезное, много делает нужного, в частности для детей-сирот, но любит об этом говорить больше, чем позволяет самая скромная скромность. Хвастливость ее и наивное тяготение ко всему громкому и мало-мальски известному иногда выглядит почти трогательно. По первому (или второму) мужу В.К. в отдаленном родстве (вернее, свойстве) с В.Я.Шишковым. Рассказывала мне что-то о вдове Шишкова - Клавочке. - Мы с ней, между прочим, большие приятельницы. - Да? А давно вы с ней знакомы? - Давно ли? Как вам сказать. Мы на кладбище с ней познакомились, когда Вячеслава Яковлевича хоронили. А разговор у нас шел месяца полтора спустя после смерти Шишкова. - Я, между прочим, со многими писателями знакома. И с женами их. Жену Новикова-Прибоя тоже очень хорошо знаю. Тихонова Николая Семеновича тоже знаю. - А с Николаем Семеновичем вы где познакомились? - Где? Представьте себе - тоже на кладбище. x x x Жила на свете старуха. Восемьдесят два года просидела она в своей деревне, за околицу редко выходила. Но вот вырастила сына, сын уехал на войну, отличился, получил большую должность в Ленинграде, женился, выписал к себе мамашу. Мамаша со своими узлами и корзинами доехала благополучно... В Питере встретил ее сын, уже немолодой человек в кожаном. Вот тут я их своими очами и лицезрел. Носильщика сын, понятное дело, не взял. Шел нагруженный узлами и корзинами. А сзади, задыхаясь, тоже нагруженная до отказа, тащилась мамаша. Охает, стонет, задыхается и говорит нараспев: - Ох, Коленька, не могу, скоро ли квартера-то! - Да что вы, мамаша. Стыдитесь! Мы еще с вокзала не вышли. x x x Мальчишка балагурит: - Товарищ начальник, крыса попала в чайник! Разрешите доложить: куда крысу положить? x x x Девочка: - Не люблю радио. Музыка еще ничего, а то начнут: "Министр просвещенных сил"... x x x В переулке у ворот мальчики лет по десять-одиннадцать на коньках. Из ворот выходит маленькая невзрачная девушка с авоськой. - Пошла! Пошла! Видали? - громко зашептались ребята. В их срывающихся голосах - восторг. - Кто это? - спрашиваю. - Вы что - не знаете? Это Малькова Оля. - У нее орден Красной Звезды. - Она сто пятьдесят раненых спасла. - Ага! А ей только двадцать лет, кажется... x x x "Путеводная звезда" В лимитном продовольственном магазине встретились Он и Она. Она - некогда известная опереточная певица, ныне уже весьма в летах, но еще сохраняющая (не без усилий и не без помощи косметики) красоту; с подчерненными ресницами, с напудренным до синевы, пористым, как наперсток, носом, в облезлых мехах, небрежно накинутых на костлявые плечи, в черной муаровой шубке. Он - семидесятилетний, высокий, бритый, с глуповатыми, навыкате, глазами, - когда-то известный поэт, печатавшийся рядом с Блоком и Бальмонтом, а теперь известный лишь служащим Литфонда и завсегдатаям писательского клуба, где он бывает почти каждый вечер и где очень часто - тоже почти ежедневно - выступает с длинными скучными речами. Всякий раз, когда он поднимается на трибуну, ему приходится слышать, как в зале спрашивают: "Кто это?" Живет он главным образом пайками своими: продает, выменивает, комбинирует... Работает "в шефском порядке" на каком-то заводе, ведет литературный кружок. Но большую часть времени убивает он на хлопоты о своем юбилее, который должен состояться в этом году и о котором, кроме него, никто на всем белом свете не вспоминает. Когда-то, лет тридцать пять назад, поэт хорошо знал эту двадцатитрехлетнюю опереточную диву, даже начинался у них легкий роман, были поездки в "Эрмитаж", была глупая ревность и глупая ссора. Но теперь встретились они как старые друзья. Он подходит, чтобы занять очередь за повидлом, спрашивает, кто последний, и вдруг узнает ее. Целует ей руку, держит ее за локоть, долго и нежно смотрит на подведенные глаза, на пористый нос. - Мне нужно за мясом, - говорит он и просит ее последить, чтобы не заняли его очередь. - Будьте моей путеводной звездой... Говорит он это, галантно осклабившись и слегка в нос - совсем не тем голосом, каким выступает на собраниях или беседует с подшефными кружковцами. - Ну, что ж, - весело отвечает она, прищурив один глаз. - В данном случае я готова быть вашей путеводной звездой. Получается у нее это так звонко и удачно, что, поведя глазами, она еще громче и еще удачнее повторяет: - В данном случае я согласна быть вашей путеводной звездой... Вечером у нее гостья, тоже актриса, ныне почти совсем оглохшая, живущая в Доме ветеранов сцены... Хозяйка угощает гостью черным кофе и сандвичами с повидлом и рассказывает ей о сегодняшней неожиданной встрече с одним известным поэтом. - Он говорит: "Будьте моей путеводной звездой", и я ему: "Что ж, говорю, в данном случае я готова быть вашей путеводной звездой". Гостья уходит, уезжает в свой Дом ветеранов. Догорает огонь в маленькой кирпичной печурке. Хозяйка ложится спать. И, засыпая, еще раз с удовольствием вспоминает: "Ну, что ж. В данном случае я готова..." x x x "Катя". Купец Исаак Пугачев, старообрядец, торговал мукой на Таганке. x x x Шкидский рассказ. Очко. Азарт. Играют баш на баш. Ва-банк. Кто-нибудь кому-нибудь проигрывает 182 вагона хлеба. Так было у меня с Новалинским. Новалинский собирался бежать из школы. Я испугался и простил ему долг. x x x В 1920-м (кажется) году В.Л.Дуров открыл в Москве театр для детей. Первый спектакль назывался "Зайцы всех стран, соединяйтесь!". x x x У подъезда школы. Ссорятся мальчишки. - Вот сейчас зафигачу твою кепку, зафиндалю куда-нибудь подальше - попробуй достань! Чем не "глокая куздра"? x x x - Саше можно, он еще маленький. - Я тоже маленький. - Какой же ты маленький! Ты на две головы выше Саши. - Нет, все-таки я маленький. Я - полумаленький. x x x Подполковник (четыре ряда орденских ленточек) обедает (и пьет) с товарищами в ресторане. Заказывает на второе блинчики с мясом, объясняет: - Я - человек холостой, мне приятно домашнее. x x x - Знаете это что? Глазикум отводикум - вот это что! x x x Четырехлетний мальчик ходит по двору, каждые две минуты кричит: - А-а-ахапкин! Чем ему понравился этот Охапкин - не знаю. Но убежден, что это доставляет ему высочайшее наслаждение. Для него это - и стихи и музыка. Повторил раз двадцать. x x x Черное платье в белую капочку. x x x Хорошо сказала одна девушка-партизанка про немцев: - Вы сами принесли свои кости на русскую землю... x x x В поезде "Москва - Ленинград". Проводник-мужчина идет коридором, уютным каким-то голосом возглашает: - Чаевничать никто не будет? - Я буду. - А вы где живете? И стало еще уютнее. x x x В соседнем купе трехлетняя девочка читает стихи - совсем как Рина Зеленая. x x x Рассказывает пожилой капитан: - Девушка была замечательная. Причем Лидия Михайловна звали... x x x В тамбуре. Стоят, курят демобилизованные. Оживленно обсуждают достоинства и недостатки европейских столиц. - Нет, мне все-таки Вена больше нравится. - А, брось ты. А чем Москва хуже? - Кто говорит хуже? - Вот Прага - так это городок! - В Будапеште метро хорошее. - А набережные в Вене - на Дунае - разве это набережные? У нас, в Ленинграде, Фонтанка и та лучше оборудована. А там - течет себе как речка в деревне. x x x Едет маленький худенький сорокалетний сержант с моложавым болезненным лицом. Четыре года на фронте. Прошел от Старой Руссы до "города Вена на Дунае". А в Ленинграде, куда он возвращается, - ни дома, ни семьи. Жена и четырехлетняя дочь погибли в 1942 году (дочка "росла на шоколаде, а умерла с голоду"). Дом на Охте сгорел. И вот едет - "счастья искать"... x x x Старший сержант. 1905 года рождения. Артиллерист. Был контужен осенью 1941 года под Старой Руссой. В пяти метрах от него упала бомба, его отбросило на 25 метров в сторону, ударило головой о дерево. Потерял сознание, лежал четыре месяца в госпитале. Говорить не мог. Рука дергалась. "Ничто не болит, а все-таки дергается". "Самое скверное - память. Память стала никудышная. Забывал самые простые вещи. Обедать иду - пилотку забуду надеть. Задание получил - повторю его, как положено по уставу, а отойду на пятьдесят шагов и - забыл. А один раз прихожу к командиру дивизиона: "Товарищ капитан, красноармеец..." - и, представьте себе, забыл собственную фамилию"... - Пока в наступление шли - получше было. А как в Вену пришли и дальше уж некуда - опять началось. - Как же лечили вас? - Капли - не знаю, какие-то - в ухо пускали. Руку мазью растирали. А речь как-то сама вернулась. x x x Он же: - Жена встретила - первое дело: "Из Вены привез чего-нибудь?" - "Нет, ничего не привез". x x x Как это сказано у Достоевского, что русские - "люди весьма непрочной ненависти". x x x В больнице. - Бабушка, вы мокроту не глотайте. Вы - в баночку. - Ну, что ж. Буду. Послушание поче поста и молитвы. x x x Ленинград. Сижу на лестнице, жду Лялю. Маленький мальчик кричит с лестницы в окно - во двор, старшему брату: - Вовка, иди домой! - Зачем? - Бабушка зовет! - Не пойду. - А мы ЧЕГО-ТО банку с бабушкой открыли. - Ладно, иду! Не ешьте! x x x Джамиль Мордам-бей. x x x - Мальчики - милитаристы со дня рождения и чаще всего до дня призыва на действительную службу. x x x Старик - мальчику: - Шмотри у меня - по заднишке получишь. x x x "Небее неба славянская девушка". Вел.Хлебников x x x "Влада худесников и неимеев, бедесников трудоты". "Неимеи всех длин, соединяйтесь!" Он же x x x У него же - эмигранты: "Самогнанцы в даль, в чужбу"... x x x - Какой сегодня фильм? - "Путешествие таракана вокруг стакана". x x x Меня крестили в Троицком Измайловском соборе - там, где венчался с Анной Григорьевной Ф.М.Достоевский. x x x В деревнях Ленинградской области немцы платили 400 граммов "натурального печеного хлеба" за каждый донос на партизан. x x x "Катя". Рахмановы торговали мешками - старыми и новыми - в Калашниковских складах. Клим Федотович ходил поэтому всегда в сером пальто. Некто сказочно разбогател на торговле старыми мучными мешками (на мучной трухе). x x x "Катя". Осьминкин держал мелочную лавку и ренсковый погреб на Фонтанке у Египетского моста. Кроме того, у него было пять или шесть лавок на отчете, то есть таких, где хозяйничали приказчики, отчитываясь перед ним ежемесячно. В лавке пекли пироги. Покупали их главным образом катали с барок, которые стояли в те времена на Фонтанке в два ряда. Барки - с камнем, тесом, дровами (для Экспедиции заготовления государственных бумаг). Дочь Осьминкина Паша-лавочница. Катя с ней одно время дружила. Чем-то были похожи. x x x Ваня любил ходить в лавку к Осьминкину - месить квашню. x x x Имели булочную. Сами не пекли, а торговали скупным товаром, то есть покупали булки у других. Торговали еще кофеем. Жарили и мололи. Большие стеклянные банки. В лавке дурманящий запах кофе и венской сдобы. x x x Толстая собачка - словно кашей начинена. x x x Пропал, как немец под Сталинградом. x x x Детский дом в эвакуации. Девочки достали картошку, сварили. Ищут соль. - Соли нема! - Вот соль. Нашла! Только "английская" написано. - Нехай английская. Давай ее сюда. x x x Тетя Тэна угощает: - Съешь бараночку. - Нет, благодарю, тетя Тэна, сыт. - Съешь! Перед сном полезно. А то цыгане приснятся, как говорят. x x x Из рассказов тети Тэны. Нянька Елизавета приходит: - Дети, дети. Говорят, у нас наследника мешочком ударили! (Это про будущего Николая Второго.) x x x Из рассказов тети Тэны. У Муравлевых, к которым она в детстве ездила гостить, пол был выкрашен под паркет, а середина его - под ковер. Мыли пол квасом. x x x Тетя Тэна: - Был у нас знакомый Пушкин. Так его даже не хотелось называть Пушкиным. x x x - Платье у нее такого цвета, как на другой день кисель бывает. x x x Эпиграф к "Кате". "Ох, времени тому!" Протопоп Аввакум (Тетя Тэна, старообрядка, произносит: Аввакум.) x x x Покойный Василий Васильевич однажды сказал: - Эх, на мои бы плечи да голову Фирс Иваныча. Фирс Иванович - его компаньон по колбасному делу. Плечи у Василия Васильевича были, действительно, хороши. x x x - Пока вы ездили загорать на Южный берег Крыма, моим пристанищем был южный берег Обводного канала. x x x Волково кладбище. Жестяной самодельный крестик. Дощечка со стихами: Тихо, деревья, не шумите, Мово Пашу не будите Под зеленым бугорком Спи, родной мой, вечным сном! x x x Рассказывала тетя Тэна. В молодости был у них домашний врач - доктор Струпов. Он почему-то прописал тете Тэне есть горох и студень. - Он вообще был странный доктор. Любил гладить больных по рукам. - Небось только женщин, тетя Тэночка, и только хорошеньких? - Да ну тебя! А впрочем - да, Михаила Иваныча он не гладил. x x x Вечером на улице Каляева. Стриженый мальчик, влюбленный конечно, проводил до подъезда двух девушек. Попрощался, пошел, оглянулся: - Ляля! Вернулся, сказал что-то, опять пожал руки и - пошел покачиваясь, радостный и счастливый до того, что завидно было смотреть. x x x На Охте. Трогательная надпись - большими черными каракулями по забору: "Мы отстояли наш Ленинград - и мы его восстановим". x x x Столяр: - Неужто у вас в доме одни писатели живут? - Да, одни писатели. - Гм. - А что вас удивляет? - Да вот - не могу, вы знаете, представить дом, где бы, скажем, одни столяры жили. Как точно этот человек выразил мое отвращение к жизни в "обойме", в "папиросной пачке". x x x "Катя". Бабушка о Ване: - Сколько ему бедному перестрадать пришлось. И с Аркадием, с отчимом, нелегко ему, разумеется, было. А уж как я огорчалась, когда он в военные уходил. Аркадий говорит: "Не тужи. Все равно вернется". И ведь так и случилось: вернулся. Говорит об этом бабушка, как о большом счастии и о победе. Вероятно, ей и в голову не пришло и сейчас не приходит, что для Вани это была трагедия: возвращение к старому быту, к торговле дровами и "чистым лесом". x x x В поезде: - У нас в поселке народу нынче!.. Три сеанса в клубе, и то не помещаются. Киносеанс как мера объема. x x x И в Ленинграде и в Москве говорят на русском языке. Но в Ленинграде у нас говорят "вставочка", а в Москве - "ручка". В Ленинграде выходят из трамвая, в Москве сходят (соответственно вылазят и слазят). В Ленинграде говорят сегодня, в Москве говорят, бывает, и так, но чаще нынче. В Ленинграде девочки скачут через скакалку, в Москве прыгают через прыгалку. В Ленинграде - прятки, в Москве - пряталки. В Ленинграде ошибки в тетрадях стирают резинкой, в Москве - ластиком... Список мог бы продолжить. У нас, например, проходные дворы, в Москве - пролетные. x x x В Петрозаводске. Сижу на уроке в школе. И вдруг во мне просыпается старый, самый настоящий мальчишеский страх: а вдруг меня вызовут! - Пантелеев, к доске!.. x x x У многих мальчиков под партами - лыжи. x x x Гарик Печерин - племянник С.И.Лобанова{458}. Одиннадцать лет. Как и большинство коренных петрозаводцев, слегка окает. Лучший друг Гарика заболел. Гарик много раз с гордостью сообщал мне, что у товарища его: - Туб-беркулезный брронходенит. Говорит он это так звучно, с такой гордостью и с таким апломбом, как будто объявляет: - Мой друг - генерал-полковник артиллерии. x x x Комнатка Гариковой бабушки. Очень хороши свежие сосновые стены, ничем не обитые и не оклеенные. Хорошо, чисто блестит светлая серебряная иконка в углу. x x x В Карело-Финском Госиздате в прошлом году был такой случай. В служебное время в коридорах издательства появились - цыганки. Нашлись охотницы - и в редакциях, и в бухгалтерии, и в корректорской - узнать судьбу свою. На другой день - заметка в стенной газете. Общее собрание. Сергея Ивановича вызывают... x x x Русскую газету "Северное слово", выходившую в Петрозаводске в годы оккупации, население называло "Скверное слово". x x x Объявление на стене: "Одинокая женщина старшего возраста ищет комнату или угол"... x x x Юлии Константиновне 65 лет. Внучка ее Лера "от несчастной любви" хотела отравиться, накапала в стакан 60 капель валерьянки. Ее остановили, пристыдили. Она расплакалась, хочет выплеснуть "отраву" в ведро. Бабушка схватила ее за руку: - Ты что? С ума сошла! Лекарство? Выплескивать? За него деньги плочены. Давай-ка лучше я его выпью. И выпила. x x x Уборная (или "туалет", как написано на двери) в провинциальной гостинице. То тут, то там не хватает кафельных плиток, из стены глядит грязный серый квадрат. Один кран отломан, труба заткнута деревянной втулкой. Стеклянная полочка для мыла разбита, торчат ржавые кронштейны. Грубое, "бесконечное" полотенце - всегда грязное и постоянно мокрое, к нему страшно прикасаться. Впечатление: как сшили, так и не меняли. Пахнет земляничным мылом и окурками, которые коричневой кашицей мокнут в писсуарах. x x x В Дармштадте гроб с останками Чехова встретили русские студенты. Пришли на вокзал. Венок с надписью: "Кому повемъ печаль мою?" Это - эпиграф к "Тоске". x x x Чехов очень любил прогулки на кладбищах. Суворин тоже. Они часто ездили вдвоем на петербургские и другие кладбища. (Смотри у Суворина в "Дневнике".) x x x Зимой 1941/42 года варили суп из "Ляминарина". Сегодня нашел в ванной пеструю коробку с надписью: "Морская капуста представляет собой водоросль Белого моря и содержит в себе следующее: Соли йода, брома, фосфора, хлора, серы, железа, калия, натрия, кальция и магния"... Карандашом приписано: "Хлебца бы к этому магнию". Коробочка пуста - ни единой крошки, ни единой пылинки... x x x Тетя Тэна в детстве мечтала - или поступить в цирк наездницей, или сделаться учительницей. Любимая игра была - в школу. Она учительница - Александра Ивановна Виноградова. Но - не вышло, кончила только городское четырехклассное. x x x Бабушка видела во сне Ваню (о судьбе которого не знает почти тридцать лет). - В каком же, - я спрашиваю, - возрасте вы его видели? - Да совсем маленьким... подросточком. Вижу, как будто он в таком сереньком халатике. У горла зеленой пуговицей застегнут. Я думаю: нехорошо. Надо бы пуговицу переставить. Говорю ему об этом, а тут и проснулась. x x x Ее же рассказ. - Он думал, что военная должность облагораживает, что военные люди все какие-то необыкновенные. Но и тут разочаровался. А как японская война началась, приходит: "Мамаша, говорит, я хочу на войну ехать". - "Куда же, я говорю, ты, Ваня, поедешь! Ведь и полк ваш не идет". - "Я не могу. Сейчас семейные люди и то идут, а я - одинокий". Ну, что ж. Стали хлопотать. Я поехала к мадам Шульман, знакомой. Муж ее по казачьей части был. Выхлопотала. Перевели его в Приморский полк. x x x О нем же. После ранения за границу ездил, в Швейцарию. Неделю пожил - вернулся, не понравилось. Говорит: наше озеро Байкал во много раз красивее. А там - одна реклама, а красоты у нас куда больше. x x x Москва. Передо мной на остановке автобуса - несколько слепых с толстыми книгами под мышкой. Кто-то из них - с возмущением: - Эти зрячие - такая сволочь! x x x Хвастун Э. - Мозоль?!! Это разве мозоль? Вот у меня мозоль! - Какой он работник! Я в профсоюзе с тысяча девятьсот тридцать первого года! - Техникум?! Я учился в гимназии цесаревича Алексея! Знаете, что это такое? x x x Почему-то застряли в памяти и хранятся там с 1919 года строки из фельетона, напечатанного в уфимской газете: - Иван Иванович, куда вы? - Ах, Петр Петрович! Очень рад. А вы, представьте, были правы - Возьмет Юденич Петроград! - Да, да, готовьте чемоданы, Ведь вы - туда, а я - москвич, Пальмиры Северной туманы Для слабых легких это бич... и так далее. Строки, надо сказать, весьма энергические. Неудивительно, что я запомнил их, прочитав всего один раз в газете, наклеенной на заборе. Кто автор? Куда он канул? x x x Ивану Афанасьевичу в детстве платили 2 копейки за каждый день, когда он не плакал. Плакал он - "просто так, от скуки". Сидит, сидит у окошка... - Ваня, ты что? - Скучно, мамаша. x x x В фашистские времена (в последние все-таки военные годы, вероятно) в Германии была распространена рискованная шутка. Входивший, поднимая руку, говорил не "Heil Hitler", a "Halb Liter" (то есть поллитра). x x x В первом русском переводе роман Гюго "Notre Dame de Paris" назывался "Соборная церковь Богородицы в Париже". А "Хижина дяди Тома" - "Избушка дяди Фомы". Да еще через фиту. x x x Из почты "Дружных ребят". В письмах, адресованных "Золотому ключику" (который я второй год редактирую), - даты: "10 мая 1945 г. Второй день Победы". И в другом письме: "9 мая - День Победы над немецкими захватчиками". x x x Еще о "Золотом ключике". Задал ребятам шуточную задачу. "Название какого государства кончается тремя "я"? Имелась в виду Австрия. И вдруг приходит ответ от двенадцатилетнего деревенского школьника: "СвященнаЯ РимскаЯ ИмпериЯ". Не молодец ли? Кстати, это был единственный ответ на задачу. На другие ответы приходят сотнями. x x x Еще в середине XIX века слово "гонорар" обозначалось буквальным переводом этого слова. А.Ф.Смирдин, по словам его биографа, за годы своей издательской деятельности "выдал писателям 1370535 рублей почетного вознаграждения". x x x В автобусе. Кабина водителя со стороны пассажирского "салона" прикрыта белой занавеской. В середине ее вышита большая корзинка с ягодами. Шофер, конечно, женщина. 1946 Появляется, потирая руки. - Вот так Мороз Морозович! Ах, ну и славно же!.. x x x Жизненный девиз доктора Ф.И.Гааза: "Спешите делать добро". В Москве во дворе больницы в переулке Мечникова на Покровке стоит памятник доктору Гаазу. В Ленинграде в больнице имени доктора Гааза умер Гриша Белых. x x x И Чехов и Толстой называли пишущую машинку ремингтон (по имени фирмы). В Ясной Поляне комната, где печатали, - ремингтонная. Не было и слова "машинистка". Вообще этим делом занимались на первых порах мужчины. Чехов писал: "Благоволите назвать по имени и отчеству Вашего заведующего ремингтоном, который будет печатать пьесу". x x x "Катя". Конец октября 1917 года. Говорят о бегстве из Гатчины А.Ф.Керенского. - Людовик Шестнадцатый, кажется, бежал из Парижа тоже переодетым. - Да, кажется поваром. - Лакеем. x x x Подвыпивший халтурщик, левак, шабашник хвалится перед товарищем: - Зашибаю я сейчас больше инженера или профессора. x x x Пьяницу хотели отвратить от вина. Стали ему прибавлять в водку керосин. И, представьте себе, человек этот на всю жизнь возненавидел - керосин. На этом анекдоте я проверяю - понимает человек юмор или нет. Женщины, увы, смеются и даже улыбаются реже. x x x Слепой на Зацепе бубнит: - Гадаю женщинам и дамам, мужикам и бабам. Гадаю девушкам красивым, дамам фальшивым... x x x В переулке мальчики играют в хоккей. За игрой их наблюдает единственный болельщик - мальчик на костылях. Раза два-три он даже поддавая своим костылем шайбу. Те, за кого он болеет и кому пытался помочь, забивают гол. Вратарь возражает: - Ничего подобного. Катись! Не было. - Было! Было! Правильно! И хромой, подпрыгивая на своих костылях, тоже - во весь голос, ликуя: - Правильно! Забили! Точно!.. x x x Мадам Гумбинская. x x x Три человека на темной улице. Один из них в солдатской шинели. - А когда я ушел - обо мне в полку споминали? - Споминали. Свернул в переулок, иду и думаю: кто они? Однополчане, конечно. А что за человек - этот, который интересовался, не забыли ли его? Не очень, конечно, скромный, но все-таки славный парень. И, вероятно, его действительно вспоминали. x x x На Зацепе. - Во сапожки, а? Дчим-подчкипер... x x x Марине восемь с половиной лет, учится во втором классе, отличница. Спрашиваю у нее: - Что вы сейчас по русскому проходите? - Сейчас мы проходили разделительные. А будем проходить... как это? Сказоумие? Сказуемое, конечно. x x x Чувствовать умом и думать сердцем. x x x Очень ждали телеграмму из Ленинграда. Взрослых не было, телеграмму принял восьмилетний Алеха. Вечером у него спрашивают: - Телеграмму не приносили? - Приносили. - Где она? - Где-то здесь. Искали, искали, потом выяснилось, что Алеха забыл: он из телеграммы трубу для парохода сделал. x x x Вера Инбер в своем дневнике "Почти три года" пишет (29 августа 1942 года): "Неправильно, что здесь еще остались дети. Я бы их всех до единого вывезла отсюда". Трудно не согласиться с этим, но можно и поспорить. Я, например, не уверен, устоял ли бы Ленинград, если бы рядом с нами не жили наши дети. x x x Эвфония, то есть благозвучие, гармоничное сочетание звуков, чередование гласных и согласных. Музыка слова! Как тонко чувствует, слышит это Бунин. Как дивно инструментует он не только стихи, но и прозу свою... Но знает ли он об этом? Сознательно ли совершается этот процесс?! Не уверен. Могу говорить только о своем личном опыте. До сих пор наизусть помню начало главы "Ленька Пантелеев" - из "Республики Шкид". Главу эту, написанную почему-то ритмической прозой, забраковал Маршак. Я долго боролся, отстаивал эти гекзаметры, потом сдался, главу переписал. Вот как она начиналась: "Страшной костлявой рукой сдавил молодую республику голод. Сидели без хлеба окопы на многих фронтах, заводы с застывшими топками домен, и тысячи тысяч людей, в хвостах прозябая, осьмушки тащили домой и ели с промерзлою воблой"... Здесь явное нагнетание звуков СТ и СД, явное их обыгрывание, любование ими: ст-ст-сд-дс-тз-зд-ст-ст-тс-тс-ст... И тогда и позже эта игра звуками, эта словесная инструментовка возникали у меня совершенно непроизвольно, я не знал о ней и обнаруживал ее чаще всего случайно и чаще всего не в живой ткани рассказа, а в тех случаях, когда ткань эта каким-нибудь образом была нарушена, повреждена. x x x В начале тридцатых годов терзали меня (других тоже, но меня особенно) гувернантки, вдруг оказавшиеся на постах редакторов. Не печатались или печатались, но предварительно калечились мои рассказы "Часы", "Карлушкин фокус", "Пакет". Особенно ожесточились редакторы, когда в "Правде" был напечатан фельетон Кольцова "Берегите Лидочку" (так, кажется?). Мы с Маршаком были у Горького, и Самуил Яковлевич рассказал ему о моих очередных бедах. Алексей Максимович тут же позвонил Кольцову и, помню, закончил свой рассказ такими словами: - Вот что наделали песни твои. Кольцов что-то сказал. Горький засмеялся. Потом повесил трубку: - Н-да. Остроумно. - Что он сказал? - Говорит - дураков у нас на две пятилетки хватит. x x x В "Пакете" у меня генерал Мамонтов говорил сквозь зубы пленному Трофимову: - Ага! Засыпался, сукин сын?! Хотя слова эти произносит не мальчик и даже не маленькая девочка, а казачий генерал, белогвардеец, враг, меня попросили этого ужасного "сукина сына" заменить чем-нибудь более деликатным. Над этой репликой я, помню, сидел несколько дней. И наконец нашел замену: - Ага! Попался, ангел мой! По смыслу, пожалуй, даже лучше стало, смешнее. Сиволапый медведь, бурбон в мохнатой папахе, злые, ненавидящие глаза и - вдруг: - Ангел мой! Но читать вслух эту реплику я не могу. Не читается. Что же произошло? А произошло то, что первая реплика была злой, сардонической, даже зловещей. Помогали этому ощущению пять свистящих звуков "3" и "С": - ЗаСыпалСя Сукин Сын?! Теперь же, с ангелом, фраза приобрела совсем иное звучание, стала мягкой, округлой, почти добродушной. x x x И еще пример. Рассказ "Маруся Федоровна". Пожалуй, лучший из цикла "Последние халдеи". Это и критика отмечала, что он - лучший. Чем же он хорош, этот рассказец? Вообще-то история довольно сентиментальная - о том, как учительница ботаники, очень молодая девушка, худенькая, "ходячее растение", покорила сердца "огрубелых шкидцев". О том, как она умерла и как ее хоронили. Кончается рассказ так: "Марусю Федоровну хоронили по-старому, по-церковному. Перед гробом шел маленький мальчик с серебряной иконкой в руках. Мать и другие родственники шли за колесами катафалка, плакали и стучали каблуками, а мы - босоногие шкеты - шли позади всех и несли огромный металлический венок, украденный нами ночью на Волковом кладбище с могилы генерал-лейтенанта Круглова". Недавно, когда я готовил "Последних халдеев" к переизданию, я обратил внимание на этого генерал-лейтенанта и подумал: уместен ли он тут? Ведь рассказ был написан в годы, когда в Красной Армии генералов не было. Тогда было ясно, что речь идет о старой, заброшенной могиле. Не решит ли современный читатель, подумал я, будто шкидцы сперли венок со свежей могилы, с могилы советского генерала? Не лучше ли взять что-нибудь более старинное? И, зачеркнув "генерал-лейтенанта", я написал: "с могилы генерал-адъютанта Круглова", то есть использовал звание, какого в Советской Армии нет. Но вот - несколько дней спустя - возвращаюсь к этой правке, пробую читать заключительную фразу "Маруси Федоровны" и - не могу. Чем-то она меня огорчает, эта фраза, что-то в ней не звучит, не блестит, не играет. Какая-то она стала вялая, аморфная. "...и несли металлический венок, украденный нами ночью на Волковом кладбище с могилы генерал-адъютанта Круглова". Перечитываю первый вариант: "...металлический венок, украденный нами ночью на Волковом кладбище с могилы генерал-лейтенанта Круглова". Лучше! Перечитываю весь этот заключительный абзац, и вдруг меня осеняет, я понимаю, в чем дело. Эта заключающая рассказ фраза была инструментована на звуках л-к-г-т, главным образом на л-к. "Адъютант" вместо "лейтенант" ослабило мускулатуру этой фразы, разжижило, размагничило ее. Где же основа этой инструментовки, что, так сказать, задает здесь тон? Я думал: Волково кладбище. Но нет, оказалось, еще раньше. Колеса катафалка! Именно эти "колеса" и повлекли за собой и "плакали", и "стучали каблуками", и "металлический венок", и "Волково кладбище", и "могилу", и "генерал-лейтенанта", и "Круглова". В слове "адъютант" как бы лопнула струна, сорвался голос, не сработала клавиша. x x x А для чего она вообще, эта инструментовка? Для чего этот подбор звуков, это нанизывание "Л" на "К" и "К" на "Л"? Не знаю, для чего. Для музыки, для собственной радости, для того же, для чего вообще существует поэзия. Если для собственной радости, то, думается, и на радость читателю. Сознательный ли процесс эта словесная инструментовка? Нет, процесс этот почти всегда бессознательный, полуинтуитивный. Там, где поэт сознательно и старательно подгоняет "шуршанье" к "тиши", а "тишь" к "камышам", получается версификаторская игрушка, далекое от поэзии звукоподражательство. Не думаю, чтобы Пушкин сразу, в процессе работы обнаружил, что строфа "И блеск, и шум, и говор балов" так плотно набита аллитерациями. x x x Разговор за дверью, в коридоре. Зима. Крепкий мороз. К Е.Вл.Образцовой пришла девушка-ученица. - Замерзла? - Замерзла, как Жучка. - И здесь у нас не топлено. Ученица (стуча зубами и снимая, по-видимому, ботик). Дрова едут? - Не говори! А через пять минут Жучка уже заливается на всю промерзшую квартиру: Мой миленький дружо-о-ок, Любезный пастушо-о-ок x x x Могила Мочалова-отца на Ваганьковском. Стефанъ Федоровичъ МАЧАЛОВЪ житiя его было 48 лътъ, в супружествъ жилъ 27 лътъ и 6 мъсяцевъ. Скончался 1823 года iюня 28-го дня в 11 часовъ утра. И рядом - гранитная колонка с шапкой снега наверху: Павелъ Степановичъ МОЧАЛОВЪ скончался 16 марта 1848 г. Ты слылъ безумцемъ в мiре этомъ И беднякомъ ты опочилъ. И лишь предъ избранным поэтомъ Земное счастье находилъ. Такъ спи, безумный другъ Шекспира! Оправданъ вечности Отцом. Вещалъ Онъ, что премудрость мiра Безумство предъ Его Судомъ. [Коринфяномъ, 3, 14] x x x Знает ли Бунин, что на службе у него побывала не только так называемая эвфония, то есть благозвучие, но и явное нарушение этой эвфонии - то, что ученые стиховеды называют зиянием, или гиатусом! В "Господине из Сан-Франциско" изображается трудное движение сквозь ночь огромного океанского парохода, когда "океан с гулом ходил за стенами черными горами", свистала вьюга, и "пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы". Эти неудобочитаемые, непроизносимые семь гласных подряд АЯИЕЕИЭ, сочетание их, такое неожиданное и необычное для Бунина, поставлены здесь, может быть, и не сознательно, но, во всяком случае, не напрасно. Трудность прочтения, произнесения этих звуков помогает нам ощутить преодоление препятствия, невероятную трудность движения огромного корабля сквозь океан, сквозь эти водяные черные горы... x x x - И так я устала... будто выкипела вся. x x x "Ум начинается с тех пор, когда умеют делать выбор между плохим и хорошим". В.Хлебников x x x Говорил мне в инженерном училище один курсант: - Я все равно как домашний гусь. Гусь домашний - он и ходить может, и плавает, и летать тоже немножко умеет. Всего, одним словом, понемножку, и все плохо. Так и я: пою, рисовать могу, на струнных инструментах играю. А все не то... Одним словом, домашний гусь по фамилии Цыганов. x x x С.Я.Маршак в припадке нежности: - Ах ты, тпруська-бычок, молодая ты говядинка!.. x x x У Бунина в "Господине из Сан-Франциско" сталкиваются семь гласных. Вот столкновение девяти гласных: "Евгения, я и ее Иоанн"... А вот целых одиннадцать: "Настроение ее и у ее Иоанна испортилось". x x x Пример косноязычного столкновения восьми согласных: "Я прибыл в ТоМСК С ВСТРетившимся сегодня на пароходе дедом". И при этом еще ся-се и де-де. x x x Девочка лет пяти (ковыряя в носу): - Ко мне не подходи, я - коклюшная. x x x Могила на Ваганьковском. Крохотный (четверть метра), но не железный и не деревянный, а лабрадоровый крестик. На нем высечено: М.ГОЛУБЕВ Моя радость И ничего больше. x x x Обедают и вспоминают, какая литература была в годы их юности. - А "Всадника без головы" помнишь? - Каррамба! Еще бы не помнить. - Эта чертовская сложность, запутанность сюжетных перипетий, и никаких этих психологических штучек - скачешь по книге, как мустанг по прерии... "Святая Дева! Я, кажется, убил его"! - Я, кажется, нечаянно убил его. - Вот, вот. Именно. Нечаянно убил... x x x Неточность газетного языка. Журналист М. в "Вечерней Москве" (18. 02. 46) пишет в статье о четвертой очереди метро: "Навеки оставил о себе память художник Фролов, погибший при осаде Ленинграда". Получается, что Фролов служил у немцев и осаждал (а не оборонял) Ленинград!.. x x x "Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие собаки не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять - и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал". Чехов - Бунину. В воспоминаниях И.А.Бунина. x x x Зацепа. Тридцатилетний дядя с очень живым, умным и веселым "южным" лицом. Видать, из демобилизованных. В десантном бушлате, в шапке, на которой сохраняется еще след пятиконечной звезды. Поставил в самом бурном месте рыночного водоворота маленький раскидной столик и - торгует какими-то кубиками для точки бритв. Целый день толпится возле этого столика народ. И нельзя не залюбоваться и не заслушаться этим парнем. Зазывает он покупателей ненавязчиво, как бы походя, с юмором, не очень даже уговаривая и не слишком настойчиво убеждая, что товар его не липовый. Но при этом он проделывает удивительные вещи. Берет бритву, на глазах у всех весьма основательно тупит ее о камень, затем проводит лезвием по руке, доказывая, что бритва тупая. Не довольствуясь этим, снимает шапку с головы стоящего рядом двенадцатилетнего мальчишки-ремесленника и изо всех сил "бреет", то есть пробует брить рыжие лохмы испугавшегося до полусмерти паренька. Затем берет "кубик", натирает им - ловко и изящно - кожаный ремень, который властно дает подержать тоже первому попавшемуся зрителю, и - точит в течение одной минуты бритву. Потом достает откуда-то светлую прядь женских волос, приставляет ее к бритве и - дует на волосы. Бритва буквально "одним дыханием" на лету прорезает основательной толщины прядку. - Прошу желающих поторопиться. Было восемь вагонов, осталось восемь штук... И покупают. Даже не покупают, а расхватывают. - Врешь небось, - говорит какой-то колхозник с мешком, - а все-таки давай, уговорил. - Не пожалеешь, хозяин. Не успеешь до дому дойти - борода сама падать начнет. Не молчит ни минуты. - Прошу, прошу, - говорит он, заворачивая волшебные кубики в бумагу, получая деньги и отсчитывая сдачу. - Придешь домой - за голову схватишься. В кармане пятьдесят рублей было, а купил одну штуку. Товарищ узнает, перестанет руку подавать: себе купил, а обо мне забыл. - А где держать ее? - спрашивает кто-то. - В любых условиях. Ничего не боится. Главное, чтоб не украли и не отняли. Завернуть прикажете? И все это как бы не всерьез, играючи, с усмешкой и именно поэтому убедительно и - с пользой для коммерции. А в двадцати шагах от него восседает в своем кожаном седле владелец автоматического тира и мрачно бубнит: - Ну, что же вы не подходите? Подходите! Эй, пацаны! x x x - Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным, но больным. "Афоризм" Даниила Ивановича Хармса. x x x На Зацепе. Продавец "чистоля" укоряет покупателей: - Мы семечки грызем, квас пьем, а целесообразную вещь купить не решаемся. x x x У Тынянова в "Кюхле": "Тетка Брейткопф, положа руки на стол и смотря величаво на Вильгельма, ломала голову..." Вероятно, свою голову? И, вероятно, автор не собирался каламбурить. Но получилась все-таки загадка: каким образом тетка Брейткопф ломала свою голову, держа руки на столе и при этом величаво смотря на Вильгельма?! x x x Характерное для нынешнего Бунина и столь часто повторяемое им употребление двух (или даже больше) синонимов или близких, усиливающих один другой эпитетов, стоящих рядом и разделенных запятой, впервые использовано им еще в 1900 году в рассказе "Антоновские яблоки": "...на улице дребезжат извозчичьи экипажи, и с гулом, с грохотом катятся среди толпы тяжелые конки..." Казалось, это - Бунин, и только Бунин, что нигде, ни у одного другого автора такого не встретишь... Вчера купил на развале третий том С.Т.Аксакова, которого не перечитывал с детства. Читаю "Очерк зимнего дня": "Воздух был сух, тонок, жгуч, пронзителен, и много хворало народу от жестоких простуд..." "Красны, ясны и тихи стояли короткие зимние дни". И так далее. Кто это? Разве не Бунин? x x x С.Я. по поводу Тимура: - Надо ли сдабривать подвиг игрой? x x x - Где тут у вас ватерлянд? x x x Удивительно цельный был человек. Во всех графах анкеты писал: мет, нет, не был, не имею, не состоял. И действительно не состоял. А потом вдруг узнаем: замначальника городской полиции в оккупированном немцами Ольшанске. x x x Сосед по купе - старый путиловец: - Наш завод под минометным огнем был. Если у будки с квасом человек десять - двенадцать соберутся - готово дело: огонь. - Откуда же они знали - немцы? - Ну, вы, как ленинградец, сами знаете: чужих глаз и ушей достаточно было. То пьяный мужик с баяном сидит, а в баяне - рация. То рыбку у Калинкина моста удит человек. Одним глазом на поплавок, а другим - что на мосту делается... Правда, на моей памяти ни один мост в Питере серьезно не пострадал. А били прицельно. И всегда по транспорту, и прежде всего по оборонному... x x x На том месте, где стоит дом, в котором я родился, в допетровские, шведско-финские времена была небольшая деревня Кемь. Фонтанка в те времена называлась Кемиякки. На картах петровских времен ее именовали Безымянный Ерик. x x x Екатерининский сквер. Мимо памятника Екатерине проходит супружеская пара средних лет. Она: Вон, смотри, у нее в руках... как это называется? Вымпел? - Какой вымпел?!! Не вымпел, а скиптер. - Ах, да, скиптер. x x x Сижу в поликлинике Стоматологического института. Санитарка или сестра: - Вы к кому сидите? - Я сижу к Нине Васильевне Пластининой. Песатель! А как же иначе скажешь. x x x На улице маленькая девочка сделала пи-пи на руках у матери. Мать - с возмущением: - Ты что же не предупреждаешь? Разве можно так - без всякого предупреждения?! x x x Пришел в сумерках к тете Тэне. Она работает, шьет на машинке. - Темно, тетя Тэна! Почему вы электричество не включите? - Не могу, Лешенька. - Как? Почему не можете? - Да так уж я положила. Принцип у меня такой. Пока пять окон во флигеле напротив не зажжется - и я не зажигаю. А глаза у нее больные. Закапывает пилокарпин. x x x Из рассказов тети Тэны. Онуша (Онуфрий). Веселый мужичок. Работал возчиком у Хлудовых (прядильные фабрики). Очень любил птиц. И птицы его тоже. Везет, бывало, товар. Насыплет на повозку - зерна, крошек, баранок... А птицы - за ним летят, всю дорогу так и кружатся над повозкой. А на дуге еще алые ленты... x x x Добрый ум и умное сердце. Быть по-умному добрым. Только дли этого и поставлена голова на плечах. x x x На Невском у Сада отдыха - очень хороший, кажется пахомовский, плакат: мужчины, женщины и подростки все с медалями "За оборону Ленинграда". Кисти, ведра, лопаты. И стихи: Друзья, с Урала иль с Алтая, Откуда б ни вернулись вы - Закон - на берегах Невы Работать рук не покладая! x x x Под моим окном сидит, дежурит дворничиха. Ночью - какой-то шум, голоса. Оторвался от работы, прислушался. Звонкий, обиженный мужской голос: - Вы совесть имейте свою... Начальник подходит, а вы отвернулись! "Начальник", находящийся в состоянии так называемого административного восторга, по-видимому, квартальный. Молодой, недавно назначенный. Пауза. - Вот погодите, я завтра Сидорову доложу... Пауза. - Начальник подходит, а она сидит! Дворничиха молчит упорно. - Вы можете что-нибудь сказать, когда начальник подходит?! - А чего я вам должна сказать? - отвечает она наконец довольно-таки дерзко. - Совесть надо иметь, вот что я вам должен сказать! Все-таки - начальник подходит, а она - отвернулась. x x x Девятилетний Витя Кафтанников записал в телефонную книжку: "Кинотятор Художественный". x x x Он же, когда заговорили о котятах, сказал со вздохом про кота Рыжего: - Наш Рыжий - старая дева... x x x В сборнике "Фольклор советской Карелии" записана такая "солдатская поговорка": "Трус и паникер - врагу партнер". x x x Середина мая. Острова, да и вся Петроградская сторона вместе с ними насквозь пропахли корюшкой. Корюшкой пахнет на улицах, на мостах, в магазинах, в трамвае, в автобусе, в аптеке, даже в церкви - в Князь-Владимирском соборе у Тучкова моста. x x x Между Новой Деревней и Елагиным островом на середине Большой Невки рыбаки выбирают из невода рыбу. Даже издали, с берега видно, как бурлит и кипит в квадратной лучинной корзине живое серебро... x x x - Смотри, какое облако. Вылитый бык. Только рога и хвост немножко подрисовать. - С этого, дружок, началось искусство живописи. x x x "Нигде не думается так хорошо, спокойно и бесстрашно, как на кладбище". Л.Авилова - в воспоминаниях о Чехове x x x Из рассказов тети Тэны: - Уж как раньше офицеры и генералы над нижними чинами измывались - я сама видела, своими глазами. Ходили мы на масляной "на горы" - на Марсово поле. Идет юнкер или вольноопределяющийся, уж я не помню, с барышней. Идут хорошо, веселые такие, прилично, под ручку. Юнкер этот папиросу курит. А генерал или полковник к нему подошел, - своими глазами видела, - папироску у него изо рта вырвал и - по щекам - в самые щеки - горячей папиросой - тырк... тырк... тырк... Даже искры посыпались. Я сама, своими глазами видела! x x x Ленинградский трамвай. Два мальчика - с удочками, с жестяными банками и прочим рыболовным снаряжением едут на задней площадке прицепного вагона. Едут честь честью - с билетами. Чем дальше, тем больше пустеет вагон, тем сильнее подскакивает он на стрелках и на стыках, тем быстрее ход его и грохот колес и мотора. Трамвай выходит из черты города, идет по окраине, вдоль Невы. Булыжная мостовая, поросшая травой. Дощатые заборы. Свежий речной ветер. На остановке один из мальчиков не выдерживает, выходит из вагона и, пользуясь свободой, отсутствием милиционеров и дремотным состоянием кондукторши, устраивается на "колбасе". А проехав две станции и в полную меру насладившись прелестью этого острого ощущения, он возвращается в вагон - к своему приятелю, в скучное, неинтересное состояние платного пассажира. x x x Эпиграф: "У этого поезда плакать не принято. Штраф". Конст.Симонов x x x Фридриху Ницше, предтече Геббельса, были ненавистны "лавочники, христиане, коровы, женщины, англичане и прочие демократы". x x x Идешь к врачу. Сейчас он, этот старый петербургский немец, полезет тебе в горло и в нос. Идешь с отвращением, испытывая что-то вроде озноба. И вот попадаешь на лестницу этого старого василеостровского дома и забываешь о том, что тебе предстоит. У каждой двери старомодный звонок - с рычагом. Нажимаешь кнопку - не звенит. Тогда дергаешь эту милую железную штуку. Попадаешь в квартиру. Какие низкие потолки. Какие славные пузатенькие кафельные печи. Синие (а не белые) двери. Высокий, худой, бритоголовый человек. Очень любезен, мил, хотя сообщает тебе вещи не очень приятные. И жена - милая седая дама. Говорю: - Как у вас славно. - Еще бы! Нашему дому двести лет! - Да что вы? - говорю. - Сейчас выйду и поклонюсь ему. x x x Интересно, как рождается, придумывается, подыскивается и постепенно обтесывается, уминается слово даже у одного и того же автора. В декабре 1927 года А.В.Луначарский в корреспонденции из Женевы писал в "Правду": "Общественный глаз", представленный многочисленными фотографами и кинематографами..." и так далее. В апреле 1929 года из Женевы же: "Суетятся фотографы и кинолюди"... Позже: "Нас фотографировали, кинематографировали"... x x x Середина мая. Волшебный петербургский вечер. Днем было жарко, 22o на солнце. Вечером поехал на Каменный остров. Автобус завез меня дальше, чем нужно было, - куда-то к Яхт-клубу, кажется. К Стрелке. Все прекрасно, сказочно. Светло, сизая дымка, в окнах - луна и электрический свет, похожий на лунный. Особенное, только в Питере, над Невой, наблюдаемое великолепие, пышное нагромождение облаков - золото, сизая голубизна, пурпур, лебединый пух, маленькие черные обрывки туч... Все в мареве - дворцы, купола, трубы, колокольни, мосты... Только вода - в Неве, в каналах и в "канавках" - черная, лаково блестящая, отражающая в себе и луну, и свет фонарей, и редкие высокие звезды... В этом мареве белой петербургской ночи - неповторимо прекрасно все - даже рубища, даже руины, даже безобразные, облупленные окраинные дома-комоды постройки тридцатых годов. А за городом - на Островах - много воды, свежая, робкая прозелень на деревьях. Необозримые просторы - кажется, что видишь покатость земли. Стоит у причала пароход. В другое время и в другом месте - ничего особенного как будто. А тут и этот скромный грузовой пароходишко показался прекрасным. Белая ночь как-то особенно подчеркивает, сгущает, делает сочнее краски. Глянцевито-черная густая окраска бортов, ярко-красный вытянутый прямоугольник ниже ватерлинии. Изящная форма, изящная посадка его на водной глади. Не пил, а чувствую себя до сих пор пьяным. Часов в одиннадцать пошел дождь. И под дождем хорошо. Темно, но и темень особенная, северная, ленинградская. Зрение обостряется, как у пьяного. Еду обратно в город. В полупустом автобусе девушка читает газету. На мосту нас обгоняет трамвай. Зеленая искра. Зеленая вспышка на белом газетном листе. И это тоже радует. x x x Чехов в прекрасном письме к брату Александру: "Дети-святы и чисты. Даже у разбойников и крокодилов они состоят в ангельском чине. Сами мы можем лезть в какую угодно яму, но их должны окутывать в атмосферу, приличную их чину"... x x x Там же: "Лучше быть жертвой, чем палачом". x x x "Катя". Кухарка у Пурышевых - олонецкая. Послана была в сад - позвать Аркапура к чаю. - Александра Ивановна, нету их нигде. Уж я рычала, рычала - не отзываются. x x x Финляндский вокзал. По радио объявляют об отправлении очередной электрички. И вдруг - тем же голосом - из рупора: - Эскимошницы, отойдите от вагонов! x x x В Ремарке есть что-то от Игоря Северянина{475}. Странно? Но возьмите хотя бы его любование винами, их марками и названиями. Смакование всего "шикарного". Что-то приказчицкое. Нет, хуже Северянина. Нет северянинского вкуса к слову, к музыке его. Отель "Гелэ Биссон", ресторан "Гран Вефур", кальвадос, сыр из Палле Маджи... - Бутылку Фрамбуаза! - У вас есть Фендли? - Есть Фендли из Вельпочелло. ...Эклеры с жареным миндалем, который они запивали молодым монтраше. - Я хочу устриц. И бутылку легкого пуйи... и кусок пон л'Эвека... И тут же такая пошлятина: "Его кровь закипела подобно лаве в Этне". Понемножку от Т.Манна, от Хемингуэя. Томас Манн для бедных. Хемингуэй для бедных. А критика ставит чуть ли не в один ряд с этими мастерами. x x x В пивной. Сорокалетний майор угощает приехавшего к нему из провинции гостя - родственника или товарища, армейского капитана. Говорит с важностью, наставительностью и попечительностью. - Сегодня мы с тобой пойдем в кинотеатр, завтра сходим в госцирк или в госэрмитаж. С шиком защелкивает металлический портсигар. Капитан быстро хмелеет. Вряд ли они попадут сегодня в госэрмитаж или даже в кинотеатр. x x x Та же пара через полчаса. Капитан: - Эх, коротка жизнь!.. Майор: - Коротка - да. Но зачем тебе жизнь? Капитан: - У меня была цель - медведя сломить. Майор: - Медведя? Для себя? Капитан: - Нет! Майор: - Для общества? Пожалуйста... x x x Из рассказов тети Тэны. Е. любила молодого человека из семьи Рассадниковых (уксусный завод на Таганке). Очень красивый, сорил деньгами, "модничал". Он вскружил ей голову, но предложения не сделал. Она - бедна. Любила его до последнего часа. Сама рассказывала: - Лампадку жгла перед его карточкой. Потом, год спустя, получила колоссальное наследство (Плевако, который вел процесс, взял 200000 рублей за ведение дела, а во время процесса одолжил своему клиенту 10000). Рассадников кусал локти. Е. вышла замуж за нажившегося на голоде волжского богача Струйкова. Очень некрасивый. На "сговор" (который устраивался в доме невесты) вышла в белом платье с черной отделкой. Это по нем траур. В 1917 году Струйковы зарыли свое золото и бриллианты в конюшне своего саратовского дома. Вернулись в Саратов в 1922 году. Дом занят. Попросили поселить их хотя бы в конюшне. Сжалились, поселили. Все выкопали. x x x Чехов - писатель черно-белый. Особенно бросается это в глаза после чтения бунинской прозы, прозы цветастой, живописной, где на одной странице столько красок, цветов, оттенков. У Чехова редко-редко встретишь цветовую характеристику, вообще упоминание цвета. Вот рассказ "Черный монах". Даже описывая великолепный питомник цветов, автор говорит: "Таких удивительных роз, лилий, камелий, таких тюльпанов всевозможных цветов, начиная с ярко-белого и кончая черным, как сажа... не случалось видеть..." В том же рассказе встречаются краски, но - какие? Как подцветка в старинных кинематографических "видовых". Луна, бухта... "Это было нежное и мягкое сочетание синего с зеленым; местами иода походила цветом на синий купорос, а местами казалось, лунный свет сгустился и вместо воды наполнял бухту". Ниже: "Бухта, как живая, глядела на него множеством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз" (огненных, а не красных). И если встретится вдруг в рассказе Чехова красный или другой цвет, то он режет глаза, запоминается, дерзко и грубо выделяется на черно-белом фоне, - как алый флаг в "Броненосце Потемкине" (смотри, например, повесть "Три года". Светский лев и стареющий фат Панауров, его оранжевые перчатки и черный цилиндр на фоне уездного города. У другого автора эти оранжевые перчатки так не прозвучали бы). x x x На Волковом кладбище видел склеп купцов Булычовых. x x x В Петергофе на Царицыном острове (между вокзалом и Верхним садом) растет дуб, на котором до войны висела (не знаю, сохранилась ли) бронзовая дощечка: Вложенный желудь снят с дуба, осеняющего могилу незабвенного Вашингтона, и поднесен в знак величайшего уважения Его Величеству императору Всероссийскому. Американцы x x x Желудь был посажен Николаем Первым в 1842 году. После смерти Николая вокруг разросшегося дуба устанавливалась ежегодно летом золоченая корзинка с незабудками. Знал ли об этом Герцен? x x x У девушки-официантки присловье: "мне дурно". Увидела знакомую: - Зина, мне дурно, как ты сюда попала? x x x Биографическая справка в подстрочном примечании о графе Бурхарде Христофоре Минихе: "В 1742 был сослан в Пелым, в 1761 возвращен оттуда. Умер 16 октября 1766 года". Эпически спокойно и бесстрастно. x x x "Катя". Веселый приказчик у Осьминкиных. На вопрос покупателя: - А что у вас ситный - на масле? - Как же-с, как же-с, на невском масле. x x x ...Может быть, это была просто награда за хорошую, прилежную работу. Весь день, с девяти до половины шестого, я сидел за столом, а к вечеру вышел пройтись. Было начало июля. Что-то дымное и чуть-чуть грустное в этом северном обманчивом закате... Мускулы ныли. В голове звенело. Зашел в Летний сад. И вот - чудо. Пруд. Лебедь плывет, а рядом бежит серебряный луч. Откуда он? А вот, оказывается, откуда: берегом, обнявшись, идут влюбленные, у нее в руке сумочка, а на сумочке серебряная пряжка или замочек, в который сильно и прямо бьет предзакатное солнце. Это было первое чудо. Ему еще можно было дать объяснение. А там пошли чудеса чистой воды. У памятника Суворову сел в трамвай. Стою на площадке. Трамвай поехал, поет, и у меня внутри все поет. И все, все, что я вижу, радует. Вот чайка над водой. Чудо! Вот молодой точильщик поставил ногу на ступеньку подъезда и завязывает тесемочки на кальсонах. Может быть, это смешно (и наверно смешно!), но и это кажется мне чудом и вызывает восторг. И сейчас, когда вспоминаю эти тесемочки, - тот же восторг... x x x В Городской думе - в очереди за железнодорожными билетами: - Вы не знаете, телефон-автомат здесь есть? - Да. Есть. На лестнице. Матрос с деревянным сундучком: - Точно. Есть. Там, на трапе, на второй площадке. x x x В чайную у Кузнечного рынка пришли два паренька, ремесленники или молодые рабочие. Обдумали по меню обед, хотят взять пива или водки. Молодая еще официантка улыбнулась им и говорит: - Возьмите, ребятки, лучше бутылку лимонада. Парни переглянулись. - Ну, ладно. x x x У П. работает "приходящей" некая Ирина Михайловна, пожилая, невысокая, полная, с чуть подкрашенным лицом и с глуповатыми глазами тетенька. Чай она пьет с "господами", а сама, оказывается, из бывших: муж ее был "художником-архитектором" и почему-то служил в Государственном банке, а по совместительству еще и в страховом обществе "Саламандра". Мне сказали, что на днях Ирина Михайловна видела во сне - Николая Второго. За чаем я просил ее рассказать. - Ах, да, - сказала она, кокетливо смущаясь, - представьте, вижу - входит ко мне государь. А я эти дни очень больная была. Температура, голова очень болела. Думала, что совсем уж конец... А он входит и говорит: "Вы, говорят, больны чем-то?" А сам - в мундире, с бородой, ну, одним словом, как его раньше на портретах изображали... Я ему говорю: "Садитесь..." - Простите, а как же вы его величали, Ирина Михайловна? - Да никак. Просто: садитесь, говорю. Он на оттоманку сел и вынимает из обоих карманов пузыречки с лекарством. Потом уж я не помню. Проснулась, и как рукой сняло. Выздоровела... - А какое же лекарство вам государь дал? - А лекарство, главное дело, было гомеопатическое. Как сейчас вижу - крупиночки такие, шарики белые. Он мне сказал, сколько раз их принимать надо, только я не запомнила. Но - помогло. Все как рукой сняло. x x x В Москве на Садово-Кудринской, неподалеку от болгарского посольства ("Блгарска легация" - написано там на медной дощечке у подъезда) живет маленький, но очень умненький мальчик. Однажды он, возбужденный, возвращается с прогулки, бежит к матери: - Мама, мама, ты знаешь, я болгарского посла видел!.. - Где? - У посольства. Во дворе. - А почему ты думаешь, что это посол? - А он как генерал. Весь в золоте и даже на шапке золото. - А что он делал? - Он ковер трусил. x x x Как небось страшно для современного молодого читателя звучит у Чехова: "Дедушка ел ужасно много... и холодный пирог, оставшийся с воскресенья, и людскую солонину"... x x x К нам, в редакцию "Дружных ребят", пришло письмо из провинции. Читатели, два мальчика, спрашивают, правда ли, что тем, кто соберет и пошлет в Москву тысячу спичечных этикеток, - вышлют в обмен мотороллер или щенка-боксера? И я вспомнил собственное далекое детство, когда какая-то бонна внушила нам с Васей, что если собрать сто почтовых марок и послать их в Китай - оттуда пришлют фарфоровый чайный сервиз или живого китайчонка. Помню, как просиживали мы над плюшевыми альбомами, с трудом отклеивая марки с папиных и маминых старых открыток. И вспомнил еще почему-то китайчонка-жонглера, забредшего к нам на кухню. Мелькание синеватых ножей под потолком. Серая холодная котлета в грязных пальцах. Рассказ "Живой китайчонок, или Сто почтовых марок". x x x Старуха гостья уходит раньше других, идет пешком из Замоскворечья в Сокольники. Объясняет: - Мне просто необходимо движение. А то ведь я - аннулируюсь. x x x На Зацепском рынке. Дама с умывальным кувшином: - Кому маринованные огурчики?! Оригинальные огурчики - с хренком, с чесночком... x x x Человек продает велосипед - английский "Ролс". Кто-то скептически: - На нем до угла доедешь и - стоп. Продавец: - Мне кажется, у человека глаза есть, и голова есть, и ноги есть. Можно сесть и... - А у тебя язык есть. - Да. И язык есть, и велосипед, слава богу, есть. И есть жена и двое детей... Глупо, но почему-то смешно. x x x Он же. Расхваливая машину: - Посмотри покрышки! Наша, советская резина и то пять лет ходит. А это - "континенталь". Кто-то: - Зачем же ты опошляешь советское? Продавец (слегка испуганно): - Почему опошляю? Я не опошляю (и начинает доказывать "на примере", что костюм, который он носит, сшитый из советского бостона, все-таки хуже английского). Оппонент (мрачно, не слушая): - А ты не опошляй. x x x Восьмого августа, пасмурным утром сидел у открытого окна, работал. Подошел со своим плоским серым ящиком стекольщик, молодой горбоносый мужик, не заглядывая в комнату, постучал осторожно по стеклу, сказал: - Эй, хозяева, сентябрь подходит. И стало грустно от одних слов этих. x x x Два мальчика лет по восьми сидят на крылечке в московском переулке, разглядывают новые задачники. - Смотри, как складно, - говорит один. - Двойка. Тройка. И пятерка. И зачастили: Двойка, тройка и пятерка. Двойка, тройка и пятерка. Двойка, тройка и пятерка... x x x Сентябрь. Переделкино. "Дом творчества". Очень красивый, очень молодой и очень интеллигентный человек на костылях (ниже колена нет левой ноги, потерял на фронте). Весь день лихорадочно возбужден, много и приподнято говорит, но за всем этим чувствуется большой душевный надрыв. Уезжает из Дома какая-то молодая польская писательница или журналистка. В послеобеденный час долго и шумно прощается со всеми в круглой столовой-ротонде. Особенно долго и особенно горячо жмет и трясет руку молодому инвалиду (очень изящно, картинно стоящему перед ней на своих грубых солдатских костылях). - Я желять вам самого хорошего. И не бывать такой грюстный. - Да что вы! - Да, да. - Я - грустен? Что вы! Полноте. Я... я весел, как... арлекин. - Нет, нет. - Уверяю вас. Я верю, что еще будут летать в небесах ангелы и что небо будет в алмазах. - Ну, не в алмазах, так хотя бы в приличных звездах, - замечает кто-то будничный, в сером макинтоше и в галошах. Погода стоит пасмурная, дождливая, в саду пахнет грибами, небо в одной сплошной серой туче. x x x Там же. Молодая красивая лохматая, вечно заспанная и вечно зевающая женщина. Говорит мало, но на каждом шагу: - Анег-дот!.. x x x Девочка Вика (Виктория) девяти с половиной лет. Кормили мы с нею после обеда приблудных собак, которых так много здесь, возле Дома творчества. Вика: - Говорят: культура! культура! Надо раньше, чтобы нищих не было... и чтобы собаки голодными не бегали. Насчет нищих это, конечно, с чужих слов, а о собаках - сама. x x x В Федосьинской сельской школе. Мальчик по моей просьбе рассказывает сказку: - У одного старика был ковер. А ковер этот мог летать, как все равно самолет. Он так потому и назывался: "ковер-самолет". x x x Переделкино. Чудесный осенний день. Пруд и берега его, плотина, ветлы над ней, старый парк и деревня на противоположном берегу - все это и всегда хорошо, а сегодня - особенно. Тишина. Зеркало воды, и в нем - все это великолепие. Стою, любуюсь. Шел через мост над плотиной немолодой демобилизованный, в обмотках, в стеганых ватных штанах, в замызганной пилоточке. Остановился в пяти шагах от меня, под серебряной ветлой и - в совершенном восторге, обращаясь, наверно, ко мне, но не глядя на меня: - А? Смотри!.. Был бы я настоящий человек, не пьяница такой, - нарисовать бы такую картинку. Вздохнул, покачал головой: - Да-а!.. И пошел не оглядываясь. x x x Видел двух собак - черную и светло-рыжую, которые прилежно охотились - за мышами, что ли. Рыли передними лапами ямы, зарывались мордами в землю, нюхали и продолжали лихорадочно копить. Я подошел ближе. Свистнул. Черная зарычала, подбежала ко мне, стала лениво лаять. Я цыкнул на нее. Она залаяла громче, несколько раз оглянувшись в сторону подруги и как бы зовя ее на помощь. Но та была увлечена охотой, отмахнулась хвостом и даже, как мне показалось, тявкнула: - А ну его!.. Черная несколько раз гавкнула, исполнила свой собачий долг и побежала обратно по (черному с желтизной) жнивью. x x x Стригся и брился в быковской парикмахерской. Вышел оттуда и не понимаю: почему так тоскливо, так тягостно на сердце. О чем говорили с парикмахером? Ах, да. Он рассказывал о своих военных делах. Как ему повезло. У командира батальона прикомандированный к нему парикмахер "стала пухнуть" ("Вы понимаете? Да?"). Ну и он спешно откомандировал ее в другой батальон. И вот эта "пухнущая", давно уже разродившаяся и уже давно отстрадавшая женщина (я даже имени ее не знаю) прибавила горечи к моему и без того горькому дню. А еще что? Ах, да. Спросил: - Где же тот старик еврей, который работал здесь прошлым летом? - Ах, Ефим Исаич! А он умер. Поехал к себе на родину, на Украину, и - в дороге умер. - Он ведь, кажется, и жил здесь - на чердаке? - Да, летом жил. У него там и кроватка осталась - хорошая, железная. И тюфячок. И вот опять - кроватка и тюфячок, стоящие на чердаке этого деревянного дома в Быковке, долго не выходят у меня из памяти. И по-настоящему больно. Меня давно уже спрашивают: почему вы такой молодой и седой? Потому и седой, что... А что за этим "что"? Добрый? Добрый ли? Не знаю, не уверен. Но где-то во мне сидит очень чувствительная мембрана. x x x Ивы (ветлы) над плотиной у пруда. Сперва они были зеленые, потом серебристо-серые, потом покраснели, а сейчас опять в серебре (снег и иней). x x x Бунин в стихотворении (прекрасном стихотворении) "Художник", посвященном Чехову: Он, улыбаясь, думает о том, Как будут выносить его, как сизы На жарком солнце траурные ризы, Как желт огонь, как бел на синем дым... Это - неправда, неверно, неточно. Чехов так думать не мог, уже по одному тому, что он черно-белый, как кинематограф. Это Бунин живописен и красочен, это его палитра и его поэтика. x x x Уже четыре месяца ношу в бумажнике вырезку из "Ленинградской правды". Любуюсь и не могу налюбоваться, радуюсь и не могу нарадоваться маленькой заметке, напечатанной под рубрикой "Происшествия": Чемоданы в подъезде Младший сержант милиции Н.В.Трифонов в подъезде дома Э 8 по Садовой улице обнаружил два неизвестно кем оставленных чемодана. Подождав некоторое время, сержант вынужден был отправить вещи в отделение милиции до обнаружения владельцев, а сам, находясь на посту, наблюдал за подъездом. Только к вечеру он увидел у дома двух подростков. В руках у них были покупки, они с растерянными лицами тревожно смотрели по сторонам. Владельцы чемоданов, приехавшие в ремесленное училище из Кировской области Аркадий Пожарицкий и Владимир Беспалов, решили посмотреть город. Они оставили свои вещи в подъезде и ушли гулять. Явившись к дому, ребята и не знали, сколько тревоги они причинили постовому милиционеру. Не знали эти милые, чистые деревенские мальчики из далекой Кировской области, сколько радости доставили они - уверен в этом - многим, читавшим газету. А напиши об этом рассказ - получится или слащаво или смешно. x x x Замоскворечье. Надпись на заборе: СПАРТАК ПРИПУХ x x x Последняя хохма Светлова: Жили-были дед да баба На девятом этаже. Так как лифт работал слабо, Оба умерли уже. x x x Стою в очереди в булочной Филиппова на улице Горького. - А зачем же вы, раб божий, курите? Вздрогнул, обернулся. Молодой человек, бледный, с усиками, в кожаной тужурке. Робко улыбается. - А вам, - я говорю, - откуда известно, что я курю? - Я видел... на улице. Убеждает бросить курить. - Не выйдет, дорогой. Пороха не хватит. Пробовал. - Надо просить помощи. x x x Саша Черный. Какая метаморфоза произошла с ним в эмиграции! На родине он, захлебываясь желчью, издевался даже над тем, что и в малой степени не заслуживало иронии. А вот его стихи "В Булонском лесу": ...Жестянка мокрой жести Сверкнула под кустом. То есть консервная банка, следы мещанского пикника. Сколько яда было бы пролито на эту ржавую банку из-под килек, если бы стихи назывались "В Екатерингофе" или "На Островах" и если бы помечены они были не 1930-м, а 1908-м, скажем, годом! А тут: Ну, что ж, тут были люди, А людям надо есть В зеленом этом чуде Пускай цветет и жесть... x x x Хорошенькая восьмилетняя девочка говорит захлебываясь, пуская пузыри. x x x В интеллигентной семье дети положили в карман пальто нелюбимого, надоевшего им гостя записку: "Незваный гость хуже татарина". Он не перестал ходить. Может быть, не знал, в каком доме опущена записка. x x x Сознательные девочки написали мелом на дверях квартиры подруги: "Ни открывайти Нине у ние восем двоек". x x x Стиль дома Смирновых-Халтуриных. Веру Васильевну Ваня называет "мадам". Она его - "Халтурин" ("Халтурин, не пора ли обедать?"). Вова называет отца - "отцом", да еще на древнерусский лад. "Отче, вы пойдете на французскую выставку?" "Отче, вы не брали моего Вальтера Скотта?" x x x Иринка Карасева, московская жительница трех лет от роду, из служащих, свободная от каких-либо церковных или провинциальных, диалектных влияний, говорит вместо "руки" и "ноги": - Руци и нози. Свидетельствую. Сам слышал. x x x Маленькая девочка мечтает, когда вырастет, сделаться продавщицей соленых огурцов. Именно почему-то соленых. 1947 Ишь ты какой испанский дворянин! Дон Сезар де Базар!.. x x x Читаю страшную книгу Г.Смита об атомной бомбе. Особенно страшно и отвратительно звучат те строки, где он жалуется, что "ничего не осталось делать, как работать над атомной бомбой в нашей стране. Вначале многие ученые могли надеяться и надеялись на то, что появится на свет какой-то принцип, согласно которому атомная бомба по существу невозможна. Эта надежда постепенно исчезла". Прелестных вершин достигла наша цивилизация! Надеялись, что не откроют, не изобретут как-нибудь, а все-таки изобрели, открыли... (стр. 235). x x x Совсем ужасно выглядит в книге Смита описание первого испытания атомной (или, как он тут ее называет, - космической) бомбы. "Работа шла под вспышки молнии и под раскаты грома..." "Все находившиеся в контрольном помещении, включая д-ра Оппенгеймера и ген. Фаррела, затаили дыхание и молились со всей напряженностью момента..." x x x Боже мой, что же остается человечеству, кроме космического, глобального самоубийства?!! Разве не подлинное безумие вот эти слова Смита: "Можно сказать наверняка, что большинство присутствующих молилось, и молилось более горячо, чем когда бы то ни было раньше. Если взрыв удастся, это будет оправданием нескольких лет интенсивного труда десятков тысяч людей". x x x Про N говорят, что он был исключен из Союза русского народа - за правый уклон в вопросах антисемитизма. x x x Ленинградская запись. Что ели ленинградцы пять лет назад? По официальным данным (выставка "Героическая оборона Ленинграда"): хвоя, пузыри сухие (заменитель мяса), альбумин технический, кишки соленые, целлюлоза (фабрика-кухня Кировского района выпустила 1000000 блюд из целлюлозы), мездра, челна (технические отходы после убоя рогатого скота), клей, жмыхи всех видов... К этому могу добавить подошвенную кожу, всякого рода лекарственные травы... И тем и другим сам кормился. x x x У ларька, где торгуют квасом, конфетами и ватрушками. Покупательница - продавцу: - Вы что же мне так отвечаете, будто у вас гвоздь в сапоге? Вы должны улыбаться покупателю!.. Продавец делает страшную гримасу: - Пожалуйста... - Ты смеешься, подлец? С тобой покупатель разговаривает, а ты смеешься!.. x x x 26 января ездил в Загорск. Выехать удалось только к вечеру, на поезде 15.30. Подходил к Лавре уже в сумерках. Морозец под двадцать градусов. Все в инее. Под ногами как-то особенно похрустывает снежок, как хрустит он только в старых русских городах - в Новгороде, в Руссе и вот здесь - в бывшем Сергиевом посаде. На площади, по случаю выборов, говорило радио. Когда я входил в лаврские ворота, диктор объявил: - Говорит Ленинград. Счел это за доброе предзнаменование. Лавру осмотрел бегло. Стоял за всенощной в огромном монастырском храме. Большой квадратный зал (корабль?), совершенно голый. Икон нет (не считая фресок). В конце зала - арка, за ней - мерцание свечей, блеск золота, электрическая люстра, пение монашеского хора. У входа - налево свечной ящик. За ним два монаха: седой, высокий, благообразный, интеллигентный и - худенький, молодой еще, лет под сорок. Направо от входа - в самом углу, в нише - черный монах и мальчик-послушник: тонкое с девичьим румянцем лицо, каштановые кудри... Черный кожаный кушак препоясывает его отроческие чресла. Что-то нестеровское в этой паре. Крестятся истово, кланяются в пояс. Собор ремонтируется, восстанавливается. По-видимому, когда-то алтарь был ближе - за той аркой, где сейчас идет богослужение, толпится народ, поет хор. Новый иконостас и царские врата, похоже, из какой-то другой церкви. Иконы XIX века, а может быть, даже и начала XX. Сверху пустота забита фанерой, и фанера наскоро побелена. По сторонам, где положено быть боковым алтарным дверям, - темно-вишневые огромные, от потолка до пола, драпри. Служит наместник Лавры, священноархимандрит Гурий. Сослужат ему восемь или десять иеромонахов. Молитвенно-трогательно поет мужской хор. После всенощной службы - акафист перед ракой с мощами святого Сергия, игумена Радонежского. Часы на клиросе - перед огромным, сверкающим золотом саркофагом раки - читает двенадцатилетний мальчик-послушник. Мальчики в алтаре. Кажется, двое из них ссорятся между собой. Физиономии у них не монастырские, задорные, - такие деревенские рожицы часто видишь среди учеников-ремесленников. Напевы прелестные, монастырские. За ектеньей иеродиакон возглашает молитву за "братию святой обители сей". Не достояв акафиста, выхожу из храма в монастырский сад. В саду тишина. Белеет в темноте огромный куб четырехфронтонного собора. Огромные деревья, огромные сугробы, как и все здесь огромное, прочное, на века сделанное. Хрустально-нежно и на морозе как-то особенно звонко и витиевато вызванивают часы на соборной колокольне. Стены в Лавре толщины непробиваемой. Арки двух ворот, через которые попадаешь в обитель, длинны, как туннели. Идешь под ними и плечами чувствуешь их белокаменную прочность и монолитность. Такие стены называли в древности столпостенами. Город после Лавры оглушает своей суетностью и шумом, хотя и здесь, конечно, провинциально тихо и безлюдно. Старинная площадь - с ее лабазами, складами и торговыми рядами - сказочна и при электрическом освещении. Искусственный накат шоссейной дороги идет в гору. За парапетом ее - внизу - светится электрический шар ресторана "Волох". У входа автомобиль с британским флажком на радиаторе. На площади - ларьки. Торгуют мороженым (это на двадцатиградусном-то морозе!), водкой, пивом... Скрипит снег под ногами. Бегут санки. Идут с поезда люди - с портфелями, с авоськами... x x x Как славно пишут, бывает, наши газетчики. Токийский корреспондент большой московской газеты сообщает (в номере от 26.I.47): "В весьма разбухших штатах демобилизационной палаты нашло себе приют ПЕРЕОДЕВШЕЕСЯ в гражданскую одежду большое КОЛИЧЕСТВО японских офицеров"... x x x К нашумевшей басне Михалкова "Лиса и Бобер" кто-то придумал концовку: Чтоб не было тебе такого лиха, Имей свою жену, но не бросай бобриху. x x x В самые трудные для Советского государства дни - в пиковые часы гражданской войны и интервенции - территории, находившаяся под контролем Москвы, сократилась до одной шестнадцатой всей площади России. x x x "Не потрафляй, даже если ты можешь рассчитывать на восемнадцать изданий". Саша Черный x x x Реплика пьяного, которого волокут в милицию: - За что??! Товарищ милиционер, за что?! Я честно пил пиво... а тут... x x x "Катя". Клим Федотыч носил сибирку - длинный сюртук, ниже колен ("вакурат где голенища кончаются"). x x x - За грудь, за пельки ухватился. "Стреляй!" - кричит. x x x Эпиграф к "Кате" (к той главе, где Ваня отказывается пить за здоровье государя-императора): "...Хотя шел он сражаться против стороны, которой сочувствовал, однако невозможно было заставить его пить за успех дела, которому он не сочувствовал". Г.Филдинг{488}. "Том Джонс" x x x - Ты вдова. Тебе легко. Куда захотела, туда и полетела. x x x Летом и под осень сорок седьмого года ходили по Руси поезда, прозванные в народе "веселыми". На таком поезде приехали из Краснокамска в Москву Ирина Большая и Иринка Маленькая. Платформа без навесов. Черепаший шаг. А на больших станциях по радио объявляют: - Поезд номер пятьсот один, Веселый, отправляется с четвертой платформы. Повторяю... x x x Читал во сне (в ночь на 9.Х.47) рассказ или сказку, которая кончалась такими словами (записал сразу же дословно): "И Рузвельт, который ехал в этот час на Бродвейскую конференцию, молился богу и говорил так: - Дай хорошего... (неразборчиво) и мне, и бобру, который охотится сейчас в лесу, и рыбам, которые плывут в Гудзон, и всякой твари, которая живет в мире... А поезд бежал и на весь мир стучал колесами". Последняя фраза во сне звучала как-то необычайно значительно. ПРИМЕЧАНИЯ ИЗ СТАРЫХ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК (1924-1947) В записных книжках отражаются не только люди, годы, но и личность самого писателя, его нравственный опыт, он точен и откровенен в оценках происходящего, искренен в рассказе о себе. Так же, как и в больших жанрах, Л.Пантелеев с предельной требовательностью относится к слову, его выразительности. Поэтому записные книжки, безусловно, жанр искусства, поскольку искусство - это опыт одного, в котором многие должны найти и понять себя. Впервые напечатано в кн.: "Приоткрытая дверь". Л., Советский писатель", 1980. С. 265. Хлебников Велемир (1885-1922) - русский советский поэт. С. 275. Макдональд Джеймс Рамсей (1866-1937) - один из лидеров лейбористской партии, с 1929 по 1931 год - премьер-министр Великобритании. Мейерхольд Всеволод Эмильевич (1874-1940) - советский режиссер. С. 279. Форд Генри (1863-1947) - один из основателей автомобильной промышленности США. Автор книг "Моя жизнь и работа", "Сегодня и завтра", "Движение вперед". С. 285. Талмуд - древнееврейское собрание религиозно-этических и правовых положений, сложившееся в IV-V веках до нашей эры. С. 287. Виньи Альфред де (1797-1863) - французский поэт-романтик, автор исторических романов. Наиболее известный роман - "Сен-Мар". С. 290. "...потомки Ришелье или Дерибаса". - Ришелье Арман Эмманюэль дю Плесси (1766-1822) - французский и русский государственный деятель. С 1795 года жил в России, в 1803 году - градоначальник Одессы. Дерибас (Рибас Хосе де) Осип Михайлович (1749-1800) - русский адмирал, по происхождению испанец. По его проекту была выстроена Одесса. С. 302. Клаузевиц Карл (1780-1831) - немецкий военный теоретик и историк, прусский генерал. Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) - немецкий философ, идеалист. С. 307. Алкоран (Коран) - главная священная книга мусульман, собрание проповедей, правовых установлений, притч, составленное в VII веке. С. 313. Суворин Алексей Сергеевич (1834-1912) - русский журналист и издатель. Аксаков Иван Сергеевич (1823-1886) - русский публицист, поэт и общественный деятель. Орлов Алексей Федорович (1787-1862) - русский дипломат. С 1844 года - шеф жандармов и начальник III отделения. Курбский Андрей Михайлович (1528-1583) - князь, русский политический деятель, автор трех посланий к Ивану IV и "Истории о князе Московском". С. 317. Козлов Иван Иванович (1779-1840) - русский поэт. С. 318. Декарт Рене (1596-1650) - французский философ, математик, физик. С. 321. "Окассен и Николлет" - сложившееся в XIII веке народно-поэтическое сказание о любви сына графа рыцаря Окассена к плененной сарацинке Николлет. С. 326. Тарле Евгений Викторович (1875-1955) - советский историк и писатель, автор книг "Наполеон", "Нашествие Наполеона на Россию". С. 333. Ницше Фридрих (1844-1900) - немецкий философ, проповедовавший культ "сильной личности". Реакционные тенденции учения Ницше использовали идеологи немецкого фашизма. С. 344. Решетов Александр Ефимович (1909-1971) - советский поэт. С. 349. Жорес Жан (1859-1914) - деятель французской социалистической партии, выдающийся оратор, активно выступавший против милитаризма и войны. С. 352. Апокалипсис - древнейший памятник ранней христианской литературы. Содержит пророчества о "конце света". С. 360. Габбе Тамара Григорьевна (1903-1960) - литературный критик, драматург, редактор. С. 374. Хармс Даниил Иванович (1905-1942) - советский поэт, автор многих книг для детей. С. 391. Данько Елена Яковлевна (1898-1942) - детская писательница. С. 409. Честертон Гилберт Кит (1874-1936) - английский писатель, журналист, критик. С. 413. Игнатьев Алексей Алексеевич (1877-1954) - русский дипломат, генерал Советской Армии, автор книги "50 лет в строю". С. 420. Эккерман Иоганн Петер (1792-1854) - немецкий писатель, в 1823-1832 годах личный секретарь В.Гете. С. 444. Григорьев Аполлон Александрович (1822-1864) - русский критик и поэт. С. 447. Шульгин Василий Витальевич (1878-1976) - русский политический деятель, монархист. В конце жизни пересмотрел свои взгляды, призывал русскую эмиграцию отказаться от враждебного отношения к СССР. С. 458. Лобанов Сергей Иванович (1907-1955) - воспитанник Шкиды, впоследствии журналист, директор государственного Петрозаводского издательства. С. 475. Северянин Игорь (1887-1941) - русский поэт. С. 488. Филдинг Генри (1707-1754) - английский писатель, автор сатирических комедий и романов, самый известный из которых - "История Тома Джонса, найденыша". Г.Антонова, Е.Путилова