Повесть
---------------------------------------------------------------------
Книга: С.Н.Сергеев-Ценский. Собр.соч. в 12-ти томах. Том 1
Издательство "Правда", Библиотека "Огонек", Москва, 1967
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октября 2002 года
---------------------------------------------------------------------
I
В последнем классе земледельческого училища Алексей Шевардин проделывал
гимнастику с пудовыми гирями, ходил упругой походкой с легким развальцем и,
похлопывая себя по объемистой груди, самодовольно говорил: "Широ-окая
кость!"
Целыми днями он возился в саду, в поле, в оранжерее, к урокам готовился
ночью, спал без одеяла и аккуратно купался до первого льда.
Дед Никита, помогавший летом ученикам пускать плуги, жнейки, молотилки,
а в остальное время состоявший в училище истопником, искренне любовался
Шевардиным.
- Добытчик!.. Хлебороб! Истинное слово, хлебороб, - говорил
проникновенно дед, корявый и темный снизу, светлый вверху, глядя на упрямую,
круглую, как точеный шар, гладко стриженную голову Шевардина. - Богатеем
будешь, - правду тебе истинную говорю... Настоящий мериканец!.. Знал я
одного такого немца, - Идмуд Мартыныч звали, - вот деляга был, и-и-и,
куды!..
- Зачем мне Америка, дед? - перебивал его Шевардин, по привычке
вздергивая крупным, попорченным оспою носом. - Тут у нас своя Америка, своя
земля людей ждет.
- Тесно у нас-то, внучек, вот что...
Глаза у деда были совсем ясные, детские, и, глядя в эти глаза, сквозь
которые двумя острыми воронками прошла, не замутивши их, целая жизнь,
Шевардин говорил громко и уверенно:
- Тесно бывает только узеньким, дед, а широкому везде широко... Жизнь -
резиновая, всякому по мерке.
- Быть-быть, - сочувственно кивал головою дед. - Ты грамотный, тебе
видней.
Шевардин был бобыль и учился на казенный счет. Далеко, в
Новгород-Северске, у него была тетка, прачка, посылавшая ему по рублю к
Рождеству и на Пасху. На эти рубли Шевардин покупал себе простого табаку и
спичек; других расходов у него не было.
Когда Шевардин одним из лучших окончил училище, начальство выдало ему
пятьдесят рублей в пособие до приискания места; но он не искал места.
Вблизи одной небольшой станции на юге, у причта села Татьяновки, снял
он фруктовый сад за сорок рублей в лето; местный батюшка выговорил себе три
пуда антоновки и сенокос, а он поставил в условие - двадцать рублей уплатить
сразу, а двадцать после.
В саду был старый, бурый от непогоды шалаш. Шевардин в первый же день
поправил его, покрыл заново соломой, поставил в нем топчан, собственноручно
сбитый из досок, а около выкопал в земле печку.
В тот же день на селе у кузнеца он взял напрокат переделанное из
берданки ружье, на неуклюжем широком прикладе которого была выжжена кривыми
каракулями замысловатая надпись: "Се гут, се бон, се балабанюка, се Лондон,
се кузнец Иван Коваль".
А когда он купил в лавочке ковригу хлеба, мешок картофеля и два
обливных горшка, бабы, следя за его легкой походкой с развальцем, уже знали,
кто он и зачем приехал.
- У попiв в аренту за сорок карбованцiв сад зняв... По хвамилии,
кажуть, Шковородин, - из кацапiв.
II
Сад, снятый Шевардиным, углом примыкал к селу, углом к реке.
Обнесен он был ветхим плетнем, который Шевардин в первый же день начал
поправлять и выравнивать.
Груши в саду были старые, дуплистые, зато хороших сортов, и полносочные
были яблони, а посередине, вдоль узкой дорожки, стеной стоял темный
вишенник.
Между деревьями в густой траве желтел донник, розовел клевер, яркими
кровавыми каплями сверкал дикий мак; с неровных щербатых зубьев плетня во
все стороны кудрявыми струями сбегал хмель, а в густом воздухе, точно кипела
вода, густо гудели пчелы.
И село и сад лежали в низине над рекою. Выше села по меловой горе
взбирался крупный сосновый лес, по другому берегу стелилось чернолесье, и
через реку видны были старые князья-дубы, купающиеся в воде корнями.
Верстах в пяти вниз по реке лежал монастырь, и в море леса чуть заметно
белый, он казался кучей яичной скорлупы, прибитой к берегу водою.
Лес тянулся до самого горизонта. На меловых горах он был зеленее и
реже, в лощинах темнее и гуще, точно подымались и падали гигантские валы, и
вдалеке, где проступали узкие робкие поля, разбивались желтеющими барашками.
И в сравнении с этим лесным простором сжатая в серый комочек Татьяновка
казалась беспомощной, маленькой, жалкой и лишней, точно костер из сухой
перегнившей соломы, пропитанной миазмами, который кто-то собрал в одно место
и приготовился поджечь, чтобы очистить воздух. Но в Татьяновке было двести
двадцать семь дворов и четыреста тридцать душ мужского пола.
Когда часам к одиннадцати вечера Шевардин улегся в шалаше на куче
свежесорванной травы, над ним пронзительно тонко и хищно запели комары, в
саду, не смолкая, стрекотали кузнечики, а из леса через реку доносился
раскатистый торжествующий хохот филина. От этого хохота становилось жутко, и
лаяли на селе разбуженные им собаки.
В незатворенные двери шалаша черными шепчущими тенями толпились
деревья. Ночь была месячная, и освещенное, паутинно-легкое небо радостно
уходило куда-то от черных мягких силуэтов, пригвожденных к земле. И хотя у
Шевардина мутило в голове от усталости и пьяного запаха травы, уснул он
поздно.
III
Утром к нему пришел татьяновский священник о.Мефодий.
В рыжем подряснике и рыжей шляпе, грузный и черный, о.Мефодий
принадлежал к разряду людей, говорящих громким, тяжелым, как свинец, басом.
Почему-то такие люди склонны много пить водки, много говорить, оглушительно
смеяться и хлопать собеседника по колену.
- Доброго здравия, Робинзон Крузе! - крикнул он издали, проступая
сквозь чащу вишенника и раздвигая ветки бородавчатой самодельной палкой.
Шевардин подпирал в это время толстым колом завалившийся в сад кусок
плетня, и плетень дрожал под его руками, и недовольно шипел, отрываясь,
подымаемый с земли вместе с плетнем цепкий хмель.
Отец Мефодий уселся на траве, подвернув угол подрясника, закурил
папиросу и с лениво-веселой улыбкой следил за ловкими движ