Повесть


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: С.Н.Сергеев-Ценский. Собр.соч. в 12-ти томах. Том 1
     Издательство "Правда", Библиотека "Огонек", Москва, 1967
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октября 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------




     В последнем классе земледельческого училища Алексей Шевардин проделывал
гимнастику с пудовыми гирями,  ходил упругой походкой с легким развальцем и,
похлопывая  себя  по  объемистой  груди,  самодовольно  говорил:  "Широ-окая
кость!"
     Целыми днями он возился в саду, в поле, в оранжерее, к урокам готовился
ночью, спал без одеяла и аккуратно купался до первого льда.
     Дед Никита, помогавший летом ученикам пускать плуги, жнейки, молотилки,
а  в  остальное время  состоявший в  училище истопником,  искренне любовался
Шевардиным.
     - Добытчик!..   Хлебороб!   Истинное   слово,   хлебороб,   -   говорил
проникновенно дед, корявый и темный снизу, светлый вверху, глядя на упрямую,
круглую,  как точеный шар,  гладко стриженную голову Шевардина.  -  Богатеем
будешь,  -  правду тебе  истинную говорю...  Настоящий мериканец!..  Знал  я
одного такого немца,  -  Идмуд  Мартыныч звали,  -  вот  деляга был,  и-и-и,
куды!..
     - Зачем  мне  Америка,  дед?  -  перебивал его  Шевардин,  по  привычке
вздергивая крупным,  попорченным оспою носом. - Тут у нас своя Америка, своя
земля людей ждет.
     - Тесно у нас-то, внучек, вот что...
     Глаза у деда были совсем ясные,  детские,  и, глядя в эти глаза, сквозь
которые  двумя  острыми  воронками прошла,  не  замутивши их,  целая  жизнь,
Шевардин говорил громко и уверенно:
     - Тесно бывает только узеньким, дед, а широкому везде широко... Жизнь -
резиновая, всякому по мерке.
     - Быть-быть,  -  сочувственно кивал головою дед.  -  Ты грамотный, тебе
видней.
     Шевардин  был   бобыль   и   учился  на   казенный  счет.   Далеко,   в
Новгород-Северске,  у  него была тетка,  прачка,  посылавшая ему по  рублю к
Рождеству и  на Пасху.  На эти рубли Шевардин покупал себе простого табаку и
спичек; других расходов у него не было.
     Когда Шевардин одним из  лучших окончил училище,  начальство выдало ему
пятьдесят рублей в пособие до приискания места; но он не искал места.
     Вблизи одной небольшой станции на юге,  у причта села Татьяновки,  снял
он фруктовый сад за сорок рублей в лето;  местный батюшка выговорил себе три
пуда антоновки и сенокос, а он поставил в условие - двадцать рублей уплатить
сразу, а двадцать после.
     В саду был старый,  бурый от непогоды шалаш.  Шевардин в первый же день
поправил его,  покрыл заново соломой, поставил в нем топчан, собственноручно
сбитый из досок, а около выкопал в земле печку.
     В  тот  же  день  на  селе у  кузнеца он  взял напрокат переделанное из
берданки ружье,  на неуклюжем широком прикладе которого была выжжена кривыми
каракулями замысловатая надпись:  "Се гут, се бон, се балабанюка, се Лондон,
се кузнец Иван Коваль".
     А  когда  он  купил  в  лавочке ковригу хлеба,  мешок  картофеля и  два
обливных горшка, бабы, следя за его легкой походкой с развальцем, уже знали,
кто он и зачем приехал.
     - У  попiв  в  аренту за  сорок карбованцiв сад  зняв...  По  хвамилии,
кажуть, Шковородин, - из кацапiв.




     Сад, снятый Шевардиным, углом примыкал к селу, углом к реке.
     Обнесен он был ветхим плетнем,  который Шевардин в первый же день начал
поправлять и выравнивать.
     Груши в саду были старые, дуплистые, зато хороших сортов, и полносочные
были  яблони,  а  посередине,  вдоль  узкой  дорожки,  стеной  стоял  темный
вишенник.
     Между деревьями в  густой траве желтел донник,  розовел клевер,  яркими
кровавыми каплями сверкал дикий  мак;  с  неровных щербатых зубьев плетня во
все стороны кудрявыми струями сбегал хмель, а в густом воздухе, точно кипела
вода, густо гудели пчелы.
     И  село и  сад  лежали в  низине над рекою.  Выше села по  меловой горе
взбирался крупный сосновый лес,  по  другому берегу стелилось чернолесье,  и
через реку видны были старые князья-дубы, купающиеся в воде корнями.
     Верстах в пяти вниз по реке лежал монастырь, и в море леса чуть заметно
белый, он казался кучей яичной скорлупы, прибитой к берегу водою.
     Лес  тянулся до  самого горизонта.  На  меловых горах он  был зеленее и
реже,  в лощинах темнее и гуще, точно подымались и падали гигантские валы, и
вдалеке, где проступали узкие робкие поля, разбивались желтеющими барашками.
     И в сравнении с этим лесным простором сжатая в серый комочек Татьяновка
казалась беспомощной,  маленькой,  жалкой и  лишней,  точно костер из  сухой
перегнившей соломы, пропитанной миазмами, который кто-то собрал в одно место
и приготовился поджечь,  чтобы очистить воздух.  Но в Татьяновке было двести
двадцать семь дворов и четыреста тридцать душ мужского пола.
     Когда  часам  к  одиннадцати вечера  Шевардин улегся в  шалаше на  куче
свежесорванной травы,  над ним пронзительно тонко и  хищно запели комары,  в
саду,  не  смолкая,  стрекотали кузнечики,  а  из  леса через реку доносился
раскатистый торжествующий хохот филина. От этого хохота становилось жутко, и
лаяли на селе разбуженные им собаки.
     В   незатворенные  двери  шалаша  черными  шепчущими  тенями  толпились
деревья.  Ночь была месячная,  и  освещенное,  паутинно-легкое небо радостно
уходило куда-то от черных мягких силуэтов,  пригвожденных к земле.  И хотя у
Шевардина мутило в  голове от  усталости и  пьяного запаха травы,  уснул  он
поздно.




     Утром к нему пришел татьяновский священник о.Мефодий.
     В  рыжем  подряснике  и  рыжей  шляпе,   грузный  и  черный,  о.Мефодий
принадлежал к разряду людей,  говорящих громким, тяжелым, как свинец, басом.
Почему-то такие люди склонны много пить водки,  много говорить, оглушительно
смеяться и хлопать собеседника по колену.
     - Доброго  здравия,  Робинзон Крузе!  -  крикнул он  издали,  проступая
сквозь чащу вишенника и раздвигая ветки бородавчатой самодельной палкой.
     Шевардин подпирал в  это  время толстым колом завалившийся в  сад кусок
плетня,  и  плетень дрожал под его руками,  и  недовольно шипел,  отрываясь,
подымаемый с земли вместе с плетнем цепкий хмель.
     Отец  Мефодий  уселся  на  траве,  подвернув угол  подрясника,  закурил
папиросу и с лениво-веселой улыбкой следил за ловкими движ