И все это, включая веревку, совершенно необходимо для фаблио. Каково? x 12 x Как-то Мартину пришлось прослушать длинную дидактическую читку с экземплами - краем уха, как и все, что говорилось Дитрихом, - о некоем обычае, бытующем в землях язычников. О предметных письмах. Когда кто-то заинтересован в передаче сообщения и не умеет, либо не желает воспользоваться принадлежностями для букворождения, он шлет письмо, собранное из предметов. Заворачивает в красивый платок голубиное перо, два кардамоновых орешка и медную монету, а затем поручает посыльному доставить многозначительный сверток адресату. Это значит: "В два возле голубятни - за мной должок". Получается очень выгодно - и адресат, и корреспондент в случае чего имеют возможность оспорить свою причастность к переписке, отстраниться от сообщения. Иными словами, предметное письмо - густые кущи, где всегда может скрыться струсивший, сомневающийся. Истинный податель письма в случае чего - недоказуемый податель. Тот, кто получил, в случае чего - несообразительный, либо вообще ничего такого не получавший простак: платок сгорел на углях, перо пущено по ветру, орешки разгрызены и выплюнуты, грош брошен нищему. Никакой графологии, никаких уличающих бумажек - разъединенные предметы перестают значить, сообщать, существовать как письмо. "В самом деле, какая это замечательная придумка, - размышлял Мартин, - для тех, кто таится". Так исподволь Мартин попал в плен предметной идеи послать Карлу сокола. x 13 x Представляя себе вероятный разговор с Карлом, который обязательно произойдет, Мартин всякий раз норовил направить его в то наперед выхоленное русло, где собеседника уже ожидает какая-нибудь заранее заготовленная и офранцуженная умность. Делая так, он тешил себя мыслью, что не просто фантазирует, но, подобно великим, просчитывает ход сражения, расставляет войска и устраивает засады. x 14 x Выбирать ловчих птиц, равно как и выбирать остальное, Мартин толком не умел, необходимость скрывать намерения делала Дитриха плохим советчиком. Сама идея представлялась Мартину то дурной, то доброй, но отказываться от столь эффектного послания не хотелось. Можно было, конечно, послать "как бы сокола" - рисунок, статуэтку, камею, но ведь предмет, тем более один, должен говорить о предмете письма по всем канонам красноречия. Тогда понятно, что единственно живой сокол - прожорливый, вертлявый, способный к полету - может быть уподоблен всепоглощающей страсти, плохо запрятанной влюбленной горячке, очень даже рациональному иррациональному влечению "быть с", а не просто так - "быть и все". Безобразный и старый виллан, добывший для Мартина птицу, получил сполна - пожалованного "болезным немецким барчуком" доставало на покупку телушки и четвертушки. x 15 x Добрая половина дня впереди. Медленные гости коротают полуденную сиесту, сидя за неубранным столом, во главе которого Филипп, Филипп Добрый, Филипп Уставший. Еду больше не подают, но, напротив, время от времени уносят лишнее. Грязные тарелки сменяются чистыми, приглашающими себя запачкать. Эта смена не возбуждает аппетит, но уменьшает тошноту. Граф Сен-Поль подливает себе вина, бокал полон на четверть, потом на половину, на три четверти. Дитрих с интересом косится на него. Сколько эти бургунды могут выпить и не лопнуть? Два литра? Три литра? За окном, у конюшни, филиппов лоботряс Карл бьет баклуши. С Карлом - водимая им молодежь. Среди молодежи - Мартин. x 16 x Все утро Карл водил молодежь по конюшням. Наверное, так келарь показывает молодым послушникам винные погреба - сироп из гордости и смущения. Два брата - молодые Эннекены - хлопали породистых лошадок по крупам и угощали их ситным калачом, остальные насмехались. Самый младший - десятилетний, сопливый Русси, перепачкался с ног до головы навозом и это тоже вызывало смех. Мартин был настойчиво немногословен и сдержан, словно римская карикатура на идеального спартанца. Он очень опасался испортить все равно чем торжественность предвкушаемого дарения или спугнуть глупым словом что-то, отвечающее в мире за счастье и за благосклонность лесных фей, красивых и всеми обожаемых людей, маленьких девочек и мальчиков. Сокол был в клетке, клетка в дырявом мешке, все это купно - на сохранении у конюха. От ненаблюдательного Карла не укрылся, однако, тот наэлектризованный неуют, который исходил от Мартина, погруженного в свои похвальные, но непонятные Карлу старания. Он без обиняков спросил у трепещущего от близости юноши, так ли скверно у него на душе, как это может представиться, если присмотреться к его фиолетовой роже. "Nein. Вовсе наоборот! Alles in Ordnung!" - вспыхнул Мартин, готовый к откровениям любой тяжести. Поразмыслив еще, он даже улыбнулся "фиолетовой роже", ничуть не обидной. Он же слышал, он знает, что в Дижоне вовсе не такой пуризм, как в его родном Меце. Заскучавший Карл отвернулся - в ответе юного отпрыска не было на его взгляд ничего, кроме невежливо онемеченного словотворения. Он-то сам немецкого не знает - и знать не хочет. Да и вообще: ты ему участливое слово, а он тебе за это тарабарское слово, по смыслу что-то вроде "Да не цепляйся ты ко мне, пожалуйста!". Вот оно - пресловутое немецкое высокомерие. Очень охота разбираться, можно подумать, отчего у этого Мартина чего. Да чего у него может быть в пятнадцать лет? Любимый песик околел? Или там добренький хомячок отправился в Страну Обильной Еды? Или, может, противный дядька Дитрих запер Овидия на ключ и сказал, что если будешь и дальше коротать вечера за срамотищей, не видать тебе библиотеки как своих ушей? В общем, Мартин был вымаран из списка собеседников. Заливаясь соловьем о седельных луках, слабых подпругах, выходящих из моды наглазниках и входящих в моду цельножелезных чепраках, Карл наслаждался своей добродетельной чуткостью, снисходительностью, способностью нравиться - в конце концов, Мартин определенно им восхищается и это приятно. Хотя из списка собеседников он вымаран, да. x 17 x Когда позвали к обеду, стая молодых карасиков и самый большой карась - Карл, умерили интерес к сбруе и копытным, засуетились, засобирались. Не успевший оробеть Мартин приблизился к Карлу. Так индианка приближается к алтарю с ароматами и гирляндой. "Монсеньор, вы не могли бы задержаться здесь со мной на недолго?" - эту фразу Мартин фанатично репетировал полночи и, тем не менее, смазал конец. Карл, отмечая про себя удивительное отсутствие чувства голода, согласился. "Мы вас догоним, мне необходимо переговорить с Мартином", - объяснил Карл своей молодой пастве, разувшей глаза завистливые, непонимающие. "Валите-валите!" - крикнул в нерешительные спины граф Шароле, непонятно зачем интригующий малышню, подливающий масла в огонь недоумения. "Что там у вас, Мартин?" - справился Карл и повалился в сено. Он приготовился к повести о безвременной гибели злосчастного хомячка и уже заранее настроился внимать с тем выражением лица, которое было у святой Бригитты на одном образке. Ему было даже чуть-чуть интересно. Он скажет ему в утешение, что для всякой твари забронирована конура в зверином рае. Немец, правда, скорее всего не поверит. - Я всего лишь хотел поднести вам в подарок вот эту птицу, - едва ворочая сухим языком, но довольно внятно сказал Мартин, стащил мешок и передал клетку Карлу - возлегающему, всебезразличному. - Ух ты! - Карл вскочил, весь - закипающая молодецкая удаль, весь - пружина. - Ух ты, какой красавец! - он уже почти не помнил о присутствии Мартина, о его занудстве, о его доставучем немецком. Он зачаровано постучал по клетке пальцем, сокол попытался расправить крылья. - Спасибо, Мартин. - Es ist sehr venig! - Мартин испугался этого всплеска ненаигранной заинтересованности, квинтэссенции сюрприза и, не сумев совладать с испугом, снова заговорил на том языке, на котором ему предстоит отпираться на Страшном Суде. - Vielen dank! - слюбезничал Карл, снизойдя до редкого делегата из немецкого словаря, забитого-таки наставником Децием в его голову, и погладил юношу по безбородой, бескровной, безумной, возносящейся щеке, скользнув указательным пальцем по доверчиво распахнутым губам и чиркнув ребром ладони по белому локону. И все это - не отрывая взгляда от сокола. Птица всецело завладела вниманием Карла. Кажется, надолго. Он, честное слово, хотел похлопать Мартина по плечу, но рассеянная рука заблудилась, сбилась с пути, промахнулась и ненароком благословила, нечаянно осчастливила. - Спасибо! - швырнул через плечо Карл, затворяя ногой дверь конюшни. Таким образом, вся процедура дарения заняла не более шести минут. x 18 x На анонсированном обеде ни Карла, ни Мартина не было. Молодой граф тетешкался с живой игрушкой в своих покоях, откусывая наугад от хлебного ломтя с куском окорока. Мартин вкушал блаженство неожиданности на поляне среди знойного аромата земляничных листов и шмелей, першеронами пересекавших абрис соборных шпилей Нотр-Дам де Дижон. Надо же! Всего за шесть минут он успел разжиться крохотной вечностью. x 19 x "И ты забудешь все это как кошмарный сон." Почему так говорят? Правильнее было бы так: "Ты будешь помнить это как кошмарный сон". Или это: "Я еще поверил бы, если бы..." - так любит начинать Луи. Это странно думать, что если ты не можешь поверить сейчас, то сможешь поверить после, когда сложатся для этого благоприятные условия. Ведь очевидно, что вера и обстоятельства не состоят в близком родстве, всего-то шапочно знакомы. Карл вышел по нужде и заодно попить. Ничего так не отрадно душе, как стакан воды после кошмара. А потом - на свежий воздух. Вначале промыть потроха, а затем проветрить. Вот он выходит и стоит на балконе, вдыхая кусками майскую ночь. Сплевывает вниз, плетется в уборную. Два голоса, доносящиеся оттуда, опознаны Карлом как принадлежащие братьям Эннекенам - неразлучным засранцам. Карл не то чтобы крадется, но идет гепардом, чтобы не наступить на швабру. Карл собран, не дышит, не пылит дорога, не шумят листы. Погоди немного, ruhest du auch. Немецкий - Мартин - сокол от Мартина - вернуться и задать ему корму. Мысль слегка попугать этих недоделанных Эннекенов показалась Карлу не совсем уж дурацкой - напротив, взбодрила и развеселила. Стать под окошком уборной и с чувством повыть - больше ничего не требуется для ее воплощения, в этом-то и прелесть забавы. А после ждать в кустах, когда они выскочат оттуда, творя молитвы и осеняя все и вся крестным знамением. Побегут, спотыкаясь, в свою спальню, к другим мальчикам - расскажут по секрету и будут психовать миньоном. "Успеть бы сотворить молитву Господу и трижды осенить крестом нечистого". Помнится, так. Энергия кошмара, застопорившаяся в теле Карла, требовала сублимации - в виде кошмар-водевиля для недорослей Эннекенов. Карл устроился в кустах под окошком уборной. Затаился на корточках. Со стороны это еще как смотрится! Молодой граф Шароле - в будущем по меньшей мере герцог, а может и король - в засаде. Среди ветвей и отголосков смрада, одной ногой в муравейнике, на околице нужника. Шпион-вервольф. Нинзя-черепашка - как выразились бы те же Эннекены пятью веками позже. Куда им азы фехтования, какие им конюшни! Им еще пасочки печь в песочницах. Взрослее, чем в восемнадцать, Карл не ощущал себя никогда после. x 20 x Устроился. Теперь нужно обождать удобной паузы в разговоре и предаться зловещему вою, сложив ладони бочонком. Причем сделать это побыстрее. Все-таки зябко. Ага. Обсуждают фаблио. - ...думаю, самый смак будет как раз когда фаблио закончится. Все налижутся и разбредутся по сеновалам, все твари по паре или кто как устроится. Сен-Поль, слышал? Водит шашни с этой Лютецией, - просвещал младшего старший Эннекен. - С какой еще Лютецией? - С той, которую Мартин обозвал сундучкой. - Это тот Мартин, немец? - Тот самый - любимчик Карла. Вот увидишь, после фаблио Сен-Поль с Лютецией, ручки крендельком, пойдут налево - скажут, прогуляться, а Карл с Мартином в обнимочку - направо; тоже что-нибудь наврут. - Да ну! - Карл словно бы видел сквозь стену, как младший таращится на брата, определяя где север, а где юг, или недоверчиво, а может, близоруко, щурится, отыскивая в очке нужника стрелку компаса. - Точно говорю. В Дижоне тут все такие. Бабы уже никого не интересуют. Я сам видел, как они с графом миловались в конюшне, помнишь? И на обеде их потом не было. - Та! Не верю! - стоически отстаивал свою мировоззренческую целомудренность младший. - Ну и дурак! - старший Эннекен, как и всякий Мефистофель, был жестоко уязвлен недоверием. Единоутробные товарищи, составив ложную оппозиционную пару - фантазерство и здравый смысл, ложь и правда, интересное-неинтересное - вышли из строения посвежевшие и готовые смотреть сто вторую серию своих сновидческих сериалов, а Карл так и остался сидеть в кустах - охуевший, растирающий руками предплечья, испещренные гусиной кожей. x 21 x "Buenos noches, добрый вечер, сынок! Сквернейший вечер, если говорить правду. Верный нам синьор Мигель дель Пазо любезно согласился быть моим ave de paso (почтовым голубем) и, значит, передаст тебе мое письмо во что бы то ни стало - он человек слова. (Если ты читаешь это, значит он не соврал.) Моя жизнь здесь среди песен melodioso, из которых у моих компаньонок лучше всего выходит о любви к Господу, была бы хороша, если бы не мигрень. (Нынче на здоровье в письмах не жалуется только ленивый.) В прошлый раз я уже описывала тебе все - крючковатый нос нашей настоятельницы, мигрень и здешнюю кухню. Вроде бы, ты еще не ответил мне. Впрочем, это не странно - у тебя, полагаю, столько хлопот, сколько новых людей в Дижоне. Сеньор Меццо, которого твой отец совершенно, на мой взгляд, незаслуженно назвал в моем присутствии chivo и castrado (козлом и кастратом), что несколько антиномично, навещал меня в этой обители всего угодного Господу и рассказывал о том, с каким всеобщим рвением готовится грандиозное фаблио о Роланде. Мечтаю увидеть, точнее, мечтала бы увидеть это действо, где ты, мой повзрослевший, лучше всех. К слову, теперь уже можно открыться, мы с твоим отцом до недавнего времени были не на шутку обеспокоены, и вот чем: ты казался нам несколько более ребенком, чем то пристало юноше твоих годов - ты всегда сторонился женщин, шумных сборищ, развитых сверстников. Теперь, к счастью, нет поводов тревожиться по поводу твоей инфантильности, но появились другие. Бог с ними. Однако, прошу тебя, сынок, сохраняй в тайне все, что касается этого chico, muchacho, pequeno (мальчика, мальчика, мальчика). Здесь, в Компостела, такое относят к большим грехам (где-то сорок флоринов), в Кордове хуже - уличенных в этом предают колесованию. Впрочем, ты не в Испании. Не оставляю надежд повидать тебя. Молюсь за тебя, люблю. Adios!" x 22 x Мать никогда не подписывала эпистулы, адресованные близким. Твой адресат узнает тебя по первым словам. Для этого ему не нужен автограф. Иное дело читающие из любопытства - якобы случайно увидел на столе, когда хозяин стола в отлучке, якобы подумал, что ему, якобы прочел только заглавное обращение и все такое прочее. Вот для таких существуют подписи. Кроме всего, они как бы заявляют о признании читателя-воришки, того, кто не узнает корреспондента по почерку. Матушка Изабелла не желала подписываться. Для нее это было жестом презрения постороннего. Монастырь Сантьяго-де-Компостела был достаточно далек, чтобы полагать его каким-то затридевятьземельным, но и достаточно близок, чтобы письма приходили часто. Карл свернул письмо в трубочку. Развернул в парус. Согнул вчетверо. Сослал в потайной ящик. На дно самого потайного из ящиков, куда можешь доступиться лишь в сновидческом угаре. Чернила, пожираемые пламенем эпистолярного аутодафе, химически воняли. Карл закашлялся. x 23 x Сен-Поль, Дитрих, вечер. Из дома Юпитера в дом Марса проносится падающая звезда. - Я не понимаю. Настоящий мужчина рождается с мечом и Евангелием в руках. Настоящий мужчина живет с мечом и Евангелием в руках. Мой прадед умер с мечом и Евангелием в Святой Земле, мой дед умер с мечом и Евангелием в Пруссии... Сен-Поль, завороженный убедительным тевтонским рокотом, мерно покачивает головой - девяносто пятое согласие, девяносто шестое согласие, на тебе держится вся Священная Римская империя, твой отец подпирает небосвод за страной гипербореев, твой дед произошел из серебряной серьги твоей прабабки... - У вас не так. Ученость, вежество, богохульство. Войной ведают лучники, бомбардиры и инженеры, на проповедях болтают о Тристане. Сен-Полю скучно. Нераспечатанное письмо стучит в его сердце, взывая к прочтению. - Только законы приличия, которые особо строги к гостям, удерживают меня от резких шагов. Мой Мартин, доселе благоразумно полагавший в женщинах дьяволиц, вчера так смотрел на прислужницу, вашу, прошу извинения, Франквазу, что небеса пунцовели от стыда, оскорбленные. В Меце он никогда не позволял себе так, хотя наша Гретхен ничем не хуже. Сен-Поль, словно китайский болванчик, кивнул еще раз. Вчера Мартин так смотрел сквозь прислужницу, ибо вездесущий абрис ее жопы то и дело застил ему экспозицию Карла. Похоже, с некоторых пор прислужницы модны в Бургундии стеклянными. x 24 x "Из всех фрустраций важнейшей для нас является любовь". До жеребьевки оставалось около часа и Мартин, напряженный, как и все немецкое, вышедшее за опушку Герцинского леса, напряженный, как мировое яйцо в момент "минус ноль", напряженный, как дверь в ожидании заговорщического стука, методически перелистывал страницы, силясь найти потерянное. Карл говорил: "Бургундское фаблио мягко только на языке, на деле же это не так." Почему фаблио? Почему это слово, подслащенное соком сицилийских смокв, леденцом тающее, дремотное, почему не ристалище, не игры, не противоборение? Карл ответил: "Дристалище - не про бургундов" и ослепительный след, оставленный весельем, начисто выжег в памяти почему не игры и почему не противоборение. Карл говорил: "Наше фаблио лучше охоты. На охоте триста лиг гонишь единорога и во всей округе как назло ни одной девственницы. На охоте стреле удобно метить в перепела, а воткнуться в перья на вашей шляпе. Охота хуже турнира." Когда поили коней, Карл исчез в зарослях жимолости и возвратился только когда двое его братьев-бастардов, уверившись, что граф исчез навсегда, уже успели поделить герцогство на Антуанию и Бодуэнию. Карл назначил им полную ночь караула, пароль "Карл - герцог" и, преступив границы мирской власти, по пятьсот отченашей на выблядка; затем продолжал: "Визиволлен, наше фаблио отнюдь не свальный турнир. Да, есть сходство с тем, что немцы называют "бугурт". Но на турнире Морхульт может сразить Ланселота, а может Ланселот Морхульта и ничто не предначертано. У нас же если сказано, что Роланд сразит дюжину сарацинских эмиров, значит уж сразит так, что обломки копей достигнут небес и падут к ногам Святого Петра, а дамы не просохнут и к обедне." Что, такая кровища? Или грязь? Или такое что? "Такое наше фаблио", - таинственно подмигивал граф, брахман среди париев, я бы стал о браслетом на его запястье, золотым агнцом на его лебединой вые. "И если сказано, что Роланд падет на бранном поле, а его душа отлетит в объятья Святого Петра, значит уж падет, как Ерихон, и отлетит, как Фаэтон, хотя, ставлю экю, никто из вас о таком и не слыхивал". Честно отдав экю просвещенному племяннику архиепископа Льежского, Карл ответил: "Да, без дураков. Отлетит. Кто-то из вас отлично прокатится. (Что, правда? А как же, ведь душа?) Кто-то прокатится, а другие будут петь псалмы, а третьи походят вслед за баронами с амуницией и побегают с любовными записочками, а четвертые поскучают в невольниках - все решит жеребьевка. Но это не главное. Три дня - под открытым небом, в шатрах, паланкинах, фурах, раззолоченных клетках, под кустами, в седле и пешком - все будут жить законами "Истории О пылком рыцаре Роланде и его славном Дюрандале, Марсилии, эмире Сарагосском, злонаветном Ганелоне и гибели сарацинов при соответственной экзекуции их поганых божеств, Или О трубном гласе Олифана". Вопросы поглотились варевом всеобщей и конечной неясности. Карл встретил тишину встречным улыбчивым молчанием. Наконец: "Но и это не главное". Продемонстрировав внутренность небольшой торбы, где копошились изумрудные жуки, граф торжественно провозгласил: "Прошу не забывать, на фаблио будут все дамы Дижона!" Со страницы, засеянной семьдесят четвертым псалмом (Не погуби. Псалом Асафа. Песнь), на Мартина зыркнул правым и единственным оком сокол, облюбовавший куст орешника. x 25 x Со дня своего приезда в Дижон Мартин видел множество красивых и некрасивых женщин. Для себя он почти сразу же отметил, что Дижон в этом смысле мало чем отличается от других мест. Правда, здесь как бы лучше получается замечать красивых. На то и столица. Мартин скоренько решил, что такое замечание делает честь его наблюдательности, но на этом не успокоился. В то же время любая кокотка рождается с мыслью, которая даже не мысль, а приобретенный инстинкт - Карл, граф Шароле, красивей ее, потому что мужчина и, следовательно, красивей прочих женщин. Кстати, что даже смешно, - продолжал, перебирая четки, Мартин, - они все совершенно уверены в том, что мужчины настолько ненаблюдательны и глупы, что не замечают этого. Мужчин-бирюков легко провести пудрой, запахом, декольтированным телом, поэтому Карл им, значится, не соперник. Это они так думают. И пусть думают - ухмыльнулся Мартин. Из всей женской шайки-лейки более всех ему была неприятна одна, по имени Лютеция. Она была стара. В том смысле, в котором так говорят о женщинах, стремящихся выглядеть моложе. Крикливо одевалась, купалась в дешевых запахах, смех ее был некрасив. Ее взгляд всегда намекал на некое взаимопонимание (быть может, на призыв к нему), но Мартин явственно осознавал: понимать на самом деле тут совершенно нечего. А взаимо-понимать незачем. Такие Лютеции - они жалки и пусты как сундук, - начал ваять трюизм Мартин, но не смог окончить. Смутное никак не желало отливаться в мраморную мишень для метания дротиков. Может потому, что Лютеция вообще имела очень много общего с сундуком и было непонятно, на чем заострить внимание. Кстати, Мартина почему-то все время тянуло сравнивать Лютецию с Карлом. Но граф Шароле никогда не стремился выглядеть моложе, не был похож на сундук и ему всегда было чем разрешить вопрос о взаимопонимании - кулаками, к месту рассказанным анекдотом, общим молчанием по общему поводу. Кроме всего прочего, он был мужчиной. x 26 x - Если хотите знать мое мнение, оно таково. Монтенуа нам не подходит - склоны крутоваты, да и не избежать трений с епископом. Мельничная гора излишне высока, терновые заросли на ее склонах слишком густы и там никто ничего не разглядит. Лучше холма Святого Бенигния на Общественных Полях ничего не сыщешь. Отличный обзор, живописные дубы, удобные подходы. Кстати, через дубы и протянем... Вы согласны? - Да, мой граф. x 27 x Карл упал на кровать, закинул руки за голову, цокнул языком. Сегодня я был более чем внятен. Как андреевский крест. Шших-шших, в два смелых и уверенных взмаха ножа, каким вскрывают гнойники в бубонную чуму. Все оттого, что рядом не было Луи, при Луи не выходит говорить как Луи, а это очень удобно, словно бы не по-французски. Единственно, забыл намекнуть на странность нашего фаблио. А ведь и правда, странное дело - на фаблио всегда ровно одно недоразумение, ровно одна пропажа. Как в том году уперли Святой Грааль, а на первом Изольда понесла не поймешь от кого. На то и фаблио. x 28 x Развернув письмо, Сен-Поль сразу же узнал ее полуграмотную руку. Быстро пробежал по строкам, по строкам, мимо "вашей стати" и "розовых лучей", в поисках времени и места, предпочитая числа словам. Ни X, ни V, ни кола. Уже в пост-скриптуме, прочитанном только со второго, более прилежного захода, значилось: "Когда наш паладин испустит дух, на холме Монтенуа." x 29 x Дитриху фон Хелленталь не повезло - его жребий выпал быть злонаветным Ганелоном, главным предателем великофранцузских интересов среди рыцарей Карла Великого. Но не поэтому - о нет! - Дитрих пребывал в состоянии музицирующей гневливости. Тевтон удручался кощунственной ролью, которая досталась его подопечному. Мартин - душа Ролянда, подумать только! Со всем согласная арфа печально откликалась третьим "ля". x 30 x Его подкараулили когда шли к заутрене. Сначала накинули на голову мешок, затем связали, заковали в колодки шею и руки, заткнули рот, завязали глаза и посыпали раны красным перцем. Все это сделали с ним и, наверное, это не все - просто он не знал. Когда шли к заутрене, Карл оказался рядом с Мартином у дверей собора. Карл сказал: "Забери своего сокола, чтоб я его больше не видел." Руки Карла - руки палача, волосы Карла - волосы палача. Сделав сообщение, молодой граф отделился, нырнул в толпу нарядных матрон, окликнул кого-то - и был таков. x 31 x Служба. Среди прихожан всегда находится кто-то, кому не до вечности, кого не отпускает, кто о своем. Мартину было не до образов, не до в вертикали, не до латыни, не до песен. Не до чего кроме Карла, к которому - чтобы объясниться - он шажок за шажком пробирался. - Опять ты! - Карл дрожал от раздражения. Саломея пустилась в пляс. Еще одно па, потом финальный поклон - и пора рубить голову. Он бы сейчас снес голову Мартину. И снес! Теперь и Карлу было не до службы. Мартин, объявившийся у его уха, был воплощением самого себя - ненавистный, тощий пацан, белокожий как девка, скотина, зуб выщерблен, глаза грешного серафима. Ничего не скажешь - хорош задний дружок! В отдалении маячили стриженые затылки Эннекенов. Младший обернулся, посмотрел на Карла, на Мартина, потом подался к уху старшего брата, такого же недоноска - поделиться с ним добычей. Но ни один из них не сглотнул смешок, не захихикал, не прыснул в изнеможении и даже не скривился ядовито - ничего подобного. - Ну! - негодующий Карл. - Пожалуйста, не отказывайтесь от подарка! - Мне надоело, отстань, - отрезал хамский, жестокий Карл. - Выпустите птицу, если она вам не нравится, только не отказывайтесь! - Я сказал забери! Да и вообще - вали, хватит ко мне клеиться! - Карл был аспидом шипящим, спрыснутым уксусом углем, немилостивым, неумолимым. Свеча длинная-предлинная. У девушки впереди головной убор похож на перевернутый и почищенный коровий колокольчик, у ее соседки - на таз. Мартин роняет четки. Нагибается, садится на корточки, шарит рукой по полу. Подолы платьев, шлейфы, ноги, чужие ноги, нога Карла в шерстистых, белых рейтузах. Мартин глянул вверх - Карл вроде бы совсем не смотрит на него. Он подвигается к белой голени, подносит бескровные губы к белой шерсти рейтуз, целует, еще раз целует и отстраняется. Никто ничего не заметил. Карл ничего не заметил и оттого молчит. Украденный поцелуй Мартин спрятал - до лучших, до худших ли времен. Служба закончилась очень скоро. x 32 x На выходе из собора дядя Дитрих подловил Мартина-без-свойств и разразился спонтанной нотацией. Нельзя приличному мужику, каким Мартин станет в перспективе, быть таким чистюлей, каким Мартин уже есть. У Мартина оскорбительно чистые ногти, подозрительно завитые волосы - ты что, спозаранку сегодня их укладывал? - его тело пахнет какими-то эликсирами, манжеты чисты, словно он меняет сорочку раз в полдня. Да, дядя Дитрих, нет, дядя Дитрих. Всего лишь раз в день. Я буду. Я не буду. Понимаю. Ваша правда, дядя Дитрих. Мартин - благодарная мишень для всякой стрелы. - Милейший фон Хелленталь, - заворковал Карл, подлаживаясь под медвежью поступь Дитриха научающего, - ваша волшебная арфа будет на фаблио как нельзя кстати. Я бы просил... И так далее. Глаза Мартина - глаза ягненка, которого принесли к жертвеннику стреноженного, увитого гирляндами, окурили, омыли и приготовили, но! В последний момент жертвоприношение как-то расстроилось и, похоже, его вот-вот отпустят. Мартин ищет в нежданной приветливости Карла ответ: может быть, его все-таки отпустят? Быть может, вот оно, прощение, и Карл не сердит более? - А, Мартин! - Карл как бы невзначай, будто только заметил его. - Там твой костюм, тот, что смастерил Даре, так его нужно подогнать по твоей мерке. Карлово невзначайство обескураживает. - Прямо сейчас? - спрашивает Мартин, успешно офранцузившийся для того, чтобы при случившемся буйстве чувств не ляпнуть чего-нибудь невпопад по-германски. - Мне все равно, - смакует мнимое равнодушие Карл. - Если ты не против сейчас, то иди к декорациям, а я тебя потом догоню. У меня тут еще одно маленькое дело. Мартин взглядом испрашивает и получает разрешение дяди Дитриха, сворачивает на нужную тропку. Карл исчезает. Дитрих, заколдованный любезностями молодого графа, плетется восвояси. x 33 x В виду пустующих декораций Мартин оборачивается. Карл дышит ему в спину. Как случилось, что я не распознал родное дыхание, растворенное в переменчивых майских ветрах? - недоумевает Мартин и останавливается. Карл дает ему пощечину. Мартин закрывает глаза руками. Карл снова бьет. Бьет еще - кулаком под дых. Лупит открытой рукой по щекам, плечам, ссутулившейся спине. Шлепки, тычки - хладнокровные злые руки Карла работают без устали. "Ты меня позоришь-шь!" - шипит Карл в унисон последней затрещине. x 34 x Общественные Поля были наследственным леном герцогов Бургундских, а названы "общественными" с легкой руки Иоанна Бесстрашного, деда Карла, романофила. Он придумал фаблио и частенько выступал в нем под женской личиной, что не помешало ему там же, теплой майской ночью, зачать Филиппа Доброго. Общественные Поля, когда-то, возможно, плодородные, за шестьдесят лет были вытоптаны безвозвратно. Дернув Мартина за рукав, Бодуэн с гордостью сообщил: "Здесь не пасутся ни козы, ни другие нечистые животные. Здесь нет навоза." x 35 x В воздухе еще витал дух ночной грозы. В комнате было сыро, на улице - свежо и солнечно. Сен-Поль, как обычно, малость заспался. Завтра - фаблио. Это значит, что пора идти на Общественные Поля, отправлять обязанности распорядителя. Но это еще ладно. А вот то, что вчера поздним вечером ввалился Луи и, глядя ему точно в переносицу, сообщил, что граф Шароле настоятельно рекомендует составить краткое изложение грядущих на фаблио событий, и притом сделать это к сегодняшнему полудню, дабы к ужину переписчики успели изготовить должное количество экземпляров для всех невежественных гостей, вот это уже не лезло ни в какие ворота. Сен-Поль шумно выдохнул, молодецки отшвыривая покрывало и переправляя босые пятки на персидский ковер. Ну зачем, зачем, спрашивается, пересказывать сюжет всем известной "Песни о Роланде"? Ведь все и так просмотрят и прослушают ее от первой лэссы до последней, без купюр. Ладно еще в прошлом году, когда занимались "Персевалем", в котором сам черт ногу сломит. Но "Роланд"! Да его наизусть знает каждый немецкий мальчик. Впрочем, иные вызывают сомнение. Вот, Дитрих: "Настоящий мужчина живет с мечом и Евангелием в руках." Его бледный подопечный, бедняга, наверное и не знает вовсе ни о каком "пылком рыцаре Роланде", ни о "Марсилии, эмире Сарагосском", ни о "трубном гласе Олифана". А должен бы знать, ибо ему предстоит весьма вдохновенное дело. Хотя бы ради Мартина стоит. Итак, Общественные Поля и Роланд. Орать на ленивых мастеровых, сооружающих махины для фаблио, и одновременно с этим писать чернилами все равно не получится - только раскрасишь школярскими кляксами и бумагу, и рубаху. Поэтому предусмотрительный Сен-Поль остановил свой выбор на ста-а-аром военно-полевом инвентаре: железном грифеле и четырех восковых дощечках. Много он все равно не напишет - вот уж дудки вам, граф Шароле. И вообще - просвещали бы публику сами. Сразу за дижонскими воротами Сен-Поль для взбодрения духа погнал коня вскачь. Не теряя времени, он по дороге сочинил несколько первых фраз и, как только подошвы его сапог ухнули в парную траву близ холма Святого Бенигния, выхватил грифель с намерением поспешно вверить их воску. В этот момент, по своему дурацкому обыкновению словно из-под земли, появился Жювель. - Не серчайте, сир, но без вас лихо. Не могу с плотниками говорить по делу. Сен-Поль обронил мрачное "скоты" и пошел смотреть на плотников. x 36 x Вершина холма. Дуб слева, сорок шагов пустоты и дуб справа. В центре - распотрошенный магический ящик Альфонса Даре с надписью "К смерти Роланда" и десяток лентяев с лопатами и топорами. Лентяи мнутся над одной парой роскошных ослепительно-белых крыльев, панированных жемчугами, одной клеткой, одним мотком веревки, двумя лебедками - с воротом и без, и тремя блоками на длинных кованых стержнях. Ну что ж тут не понять? Под левым дубом, где будет лежать Роланд и где душа графа покинет тело, роется яма с потайным выходом на обратный скат холма - там все равно болото, а публика не дура, кормить пиявок не пойдет. Выход еще обсадим кустами боярышника, которые надо выкопать на Монтенуа (но не все - иначе негде будет разложить Лютецию). Но боярышник - это уже послезавтра, под шумок, пока все будут смотреть резню в Ронсевальском ущелье. Иначе цветы на кустах засохнут и куртуазного вида не выйдет. В яме будет врыта одна холостая лебедка и в ней мы засядем вместе с этим немецким везунчиком, который жеребьеван душой Роланда. Там он загодя оденет крылатую сбрую, подцепится к веревке и получит от меня благословение. А под правым дубом будет такая же яма, с таким же выходом, но лебедка там будет не холостая, а ведущая, и при ней будут трое ослов во главе с ишаком-верховодителем - Жювелем. Там же - первый блок, от которого пойдет веревка на второй блок, что будет на самой верхотуре правого дуба. Ну а третий блок будет в нашей с душою Роланда яме. Когда отгремят из поднебесья слова "В рай душу графа понесли они", Жювель скомандует вращать и подцепленная на веревку душа появится из-под земли. Но Роланд будет лежать так, что возникнет полная иллюзия отделения души от бездыханного тела. А потом, преодолев сорок саженей наклонного взлета, душа исчезнет в кроне правого дуба, которую, кстати, добро бы сделать погуще. Там будет клетка с символическим голубем и Мартин выпустит его. Голубь взмоет вверх и все. - И все, остолопы! - заключил Сен-Поль, дважды повторив весь план, смысл и назначение грядущих работ, а заодно и начертав грифелем на лысой макушке холма места для ям, для потайных ходов и даже набросав (это уже для самоуспокоения) на земле контур Роланда. - Вот, здесь он будет лежать. Ясно?! - Ясно, - расцвели в малоосмысленных улыбках остолопы. - Ну ты-то хоть понял? - спросил Сен-Поль у Жювеля. - Понял. А не убьется? Больно он умный, Жювель. - Если убьется - я тебя этой самой веревкой распилю надвое, - Сен-Поль указал на чудо-вервие Даре. Граф не был жесток, но образ мыслей Жювеля ему очень не понравился. Не понравился, ибо в точности совпал с его собственным. Сен-Поль уединился на том самом обратном скате холма Святого Бенигния, где намечались фортификационно мудрые "потайные ходы" и, с трудом собирая обрывки распуганных Жювелем мыслей, записал: "Славный император Карл Великий идет войной на сарацинов, истребляет и крестит их семь лет и берет Кордову. Испуганный Марсилий, эмир язычников..." Землекопы принялись за работу и затянули гнусную песню. "Шибчее, братва, давай-давай!" - ободрял их Жювель ежеминутными вскриками. Сен-Поль обернулся, собираясь всыпать трудовой капелле по первое число, но когда он уже открыл рот, его удержало одно соображение: молчать для этих работяг означает спать или быть мертвыми. И наоборот - работать значит горлопанить. Сен-Поль подошел к ним, сообщил, что через час приедет с проверкой, посулил по два су сверху, если они к его возвращению успеют углубиться на длину лопаты, и поехал куда глаза глядят. Графу были необходимы покой и уединение. x 37 x "Славный император Карл Великий идет войной на сарацинов, истребляет и крестит их семь лет и берет Кордову. Испуганный Марсилий, эмир язычников, собирает в Сарагосе военный совет. Его приспешник Бланкандрен предлагает откупиться от Карла Великого баснословно богатой данью, чтобы тот ушел обратно во Францию. Марсилий принимает его совет как единственно разумный, ибо воевать против Карла, его отважных рыцарей и, главное, непревзойденного воителя графа Роланда у язычников больше мочи нет. Сарацинское посольство во главе с Бланкандреном в лагере Карла Великого у стен Кордовы. Пэры Карла Великого обсуждают предложение Марсилия. Все находят его вполне пристойным, ибо уже устали воевать на чужбине, и только племянник короля граф Роланд - против. Решают все же принять предложение Марсилия, а послом с подачи Роланда выдвигают злонаветного Ганелона. К слову сказать, отчима Роланда. По пути в Сарагосу Ганелон, истово ненавидящий Роланда, и сарацин Бланкандрен сговариваются погубить доблестного графа. Втроем с Марсилием они составляют такой план: принять условия императора Карла, выплатить ему дань и отослать французам своих заложников. Император Карл пойдет домой, а с подачи Ганелона Роланд будет назначен в арьергард войска. И здесь на него нападут тьмы сарацинов. Все по уговору. Карл уходит во Францию, а Роланд, скрепя сердце, во главе двенадцати пэров и двадцати тысяч наилучших воинов остается держать Ронсевальское ущелье. Их догоняют четыреста тысяч язычников во главе с Марсилием. Соратник Роланда Оливье просит графа затрубить в могучий рог Олифан, чтобы вызвать на подмогу французское войско во главе с Карлом Великим. Но, ослепленный собственной доблестью, Роланд отказывается взывать к императору о помощи и происключается величайшая битва меж паладинами и неверными, какую только знают хроники, ибо никогда еще не выходило в поле разом столько знатных и достойных бойцов и никогда еще не было явлено небесам столько отваги и коварства, как в день Ронсеваля. Также, в день Ронсеваля надо всей Францией бушевала буря, сверкали молнии, хлестал дождь и просыпался град размером с гусиное яйцо. В некоторых графствах колебалась земля и люди полагали, что настал день Страшного Суда. Они ошибались - то был плач по Роланду. Свершив десятки достославных подвигов, которые будут явлены взорам на фаблио в наиполнейшем и блистательном великолепии, почти все пэры и прочие воины погибают. Теперь уже сам Роланд предлагает затрубить в Олифан. Но на этот раз возражает Оливье. Он говорит, что теперь было бы бесчестьем звать императора на помощь - ведь их руки уже окровавлены до самых плеч. И он, Оливье, и Роланд погибнут здесь и сегодня. Но архиепископ Турпен, вмешавшись в их спор, все же склоняет Роланда вострубить. Ибо, говорит Турпен, хотя они и погибнут все, но император Карл, явившись на бранное поле, отомстит за их гибель. Роланд трубит. От натуги у него лопаются виски и уста обагряются кровью. Но его усилия не напрасны. Карл услышал зов Олифана за тридцать миль и ведет войско на помощь Роланду. Сарацины, заслышав переливы боевых труб французов, ударяются в бегство. Но к этому времени, увы, из христиан в Ронсевальском ущелье живы только трое - граф Роланд, Оливье и архиепископ Турпен - и все трое при смерти. Оливье и Турпен испускают дух на руках у Роланда. Граф идет умирать на холм меж двух деревьев. Случайно уцелевший язычник нападает на Роланда и граф, защищаясь, мозжит ему голову Олифаном. Тем подвигом Роланда и положен предел существованию дивного рога, ибо Олифан раскалывается надвое. Потом Роланд трижды и оттого втройне безуспешно тщится сокрушить могучий Дюрандаль о каменные глыбы, ибо не желает, чтобы столь светлый меч, в рукоять которого вделаны зуб Петра, власы Дениса, кровь Василия и обрывок риз Марии-приснодевы, попал в руки к сарацинам. Вслед за тем граф Роланд обращает лицо к Испании, дабы император Карл видел, что граф погиб, но победил в бою, и кается в своих..." Дальше было еще немало. Нападение мстительного Карла на Сарагосу, истребление неимоверного числа язычников при соответствующей экзекуции их поганых божеств, разоблачение и казнь злонаветного Ганелона. Но таблички закончились. Утомленный письмом по воску, сам сплошь как воск, Сен-Поль был насильственно вышвырнут из компилятивного транса и в сердцах констатировал по солнцу, теням и острому голоду, что прошел отнюдь не унитарный час, отнюдь не манихейские два, а тринитарные три - вполне в духе "Роланда". Он опаздывает! Сен-Поль вскочил на ноги. Граф был зол, причем исключительно на самого себя, а это наипоследнее дело. Он, не глядя, всадил стило в ствол дерева, под которым творил либретто, вскочил в седло и погнал коня к холму Святого Бенигния. x 38 x - Смотри какой мужчина интересный, - сказала Гибор в спину стремительно уносящемуся по тропе меж кустов боярышника всаднику. - Чем же он интересный? - ревниво осведомился Гвискар. Отношения у них в последнее время неважные. Оба прекрасно понимают, что природа глиняных людей сильнее их, оба знают, что лично из них двоих не виноват никто, и все же. Гвискар склонен обвинять свою морганатическую супругу в бесплодии. Гибор Гвискара - в мужской немочи. Нет, гвискаров уд по-прежнему исправно распаляется для страсти, но его семя не всходит в богоданных теплицах Гибор. И так не только с нею - это проверено. Далее. Чего стоили семьсот семьдесят семь флорентийских ночей, когда Гибор под предлогом преодоления глиняной природы предавалась беспутству с воистину хтоническим рвением! Но и он, Гвискар, хорош - сколько италийских матрон совращено без толку, сколько алхимических штудий проведено впустую! Но сейчас ревность Гвискара лишена оснований - когда глаза Гибор смеются так, это означает именно поверхностное ха-ха и точка, а не сто пятьдесят страниц "Любви Свана", открытых плюс-бесконечности. - Он интересный тем, что у него вся спина в черной саже, - говорит Гибор. - А еще тем, что бежит прочь отсюда, бежит в Париж, но пока еще сам не знает этого. x 39 x "ШЕСТОЙ АРГУМЕНТ, ПРЕПОДАННЫЙ ЧЕРЕЗ НАДЪЕСТЕСТВЕННУЮ ПРИРОДУ ФАБЛИО" граф Жан-Себастьян де Сен-Поль Я не знаю, каким законам подчиняется бургундское фаблио, какие послушники льют воду на эту грандиозную мельницу, откуда в действительности и какие предписания получают люди и предметы. Поверить своим глазам значит купить за грош шелковый отрез длиной в семнадцать миль. Не поверить - значит проснуться. На фаблио в ушах свиристят флейты; флейты, которым послушны хрустальные сферы и пыль под ногами бойцов. Над телом Тристана плачут жаворонки, над сечей парит Сигрдрива. Я не знаю как устроено фаблио, я знаю лишь каково оно - яблоки сочатся кларетом, поутру на клинках прохладной испариной проступает амбра, забытая в земле стрела прорастает омелой. Когда всадники три часа кряду избивают друг друга молотами и шестоперами, из-под распотрошенных лат брызжет клюквенный морс, а на всю округу разносится смех перепачканных, облизывающих пальчики виконтесс. На бивуаках сарацины жарят быков, а христиане - подсвинков, невольников обносят воблой и чечевичной похлебкой, кенарям подают просо, детям - сахарные головы. Горбатые карлики стоят по струнке, со свечами в три собственных роста, и между ними, как по аллеям камелотского парка, можно гулять так и этак: по левую руку прехорошенькая содержанка, по правую - бывалая сука с четырьмя щенками, сзади - два валета, волокущие корзину с обильной закуской. Мне никогда не участвовать в фаблио, не понять его. Мой удел - числиться распорядителем и, распоряжаясь, надзирая, обустраивая, с восхищением и тайной завистью подмечать, как через все мои старания на Общественные Поля нисходит божественный божественный хаос. x 40 x Карл-император радостен и горд: Взял Кордову он штурмом, башни снес, Баллистами своими стены смел, Всех оделил добычею большой - Оружьем, золотом и серебром. Язычников там нет ни одного: Кто не убит в бою, тот окрещен. В первый день Мартин, избавленный от каких-либо обязательных повинностей по причине будущего высокого предназначения, разбавлял своим присутствием зрителей, сплошь дам. Их обожательное жужжание не знающее границ очарование восхищенное не давало ни на миг сосредоточиться на чем-то, самое что ускользало неуловимое от аналитики и эфики, от попыток прокомментировать видимое в силу собственно нескончаемых посторонних комментариев к тексту-действу, которое и впрямь изумляло, фаблио. У руин разграбленной Кордовы господа рыцари, докрестив язычников, загрузив трофеями трофейные же подводы, сели в скудной тени олив - к зрительницам достаточно близко, чтобы те внимали им без затруднений, от зрительниц достаточно далеко, чтобы не смущать их бранной вонью, которая, не исключено, им самое то. По крайней мере, так нашел Мартин, тщетно гадавший, под каким из сщикарных армэ, страусиные перья льющих на плечи и спины счастливцев красные, синие, буйные яичножелтые перья - кичливые метафоры париков и рукодельных букетов - под каким из жабских забрал кроется кто, под каким - кое-кто, а под каким - никто. Промолвил император Карл: "Бароны, Прислал гонцов Марсилий Сарагосский." Карл Великий - не Карл. Значит, как Мартин и думал, граф Шароле - Роланд, нехотя поднявшийся, вальяжным жестом сорвавший маслину и задумчиво сплющивший ее в железных пальцах. Только Карл может вести себя так на военном совете - он играет с публикой, как Карл, он совлекает шлем, как Карл, он отирает лицо услужливо поданным кружевным платком, он говорит: "Марсилию не верьте" и Мартин, вздрогнув от прикосновения чужих пальцев, нежными щипцами ложащихся на его шею, понимает, что Роланд - Луи. "Роланд - Луи, император - один англичанин, друг герцога Филиппа, и среди пэров Карла тоже нет", - шепчет ему в ухо хозяйка чужих пальцев и теплого дуновения. "Ну и что?" - отстраняется Мартин, смешавшийся и подавленный. "Пойдем, поищем", - не отпускает она. Возле Кордовы действительно делать больше нечего. Ганелон, чья неуклюжесть известна Мартину с младых ногтей, роняет железную перчатку и огромная стая воронов, скольких не соберешь со всех рыцарских романов, с навязчивым гомоном покидает кроны олив. Все в мире не так и Мартин сдается. Все молвят: "Что же будет, о создатель? Посольство это нам сулит несчастье." "Увидим", - дядя Дитрих отвечает. x 41 x Сказал король: "Мы речи тратим зря, Совету без доверья грош цена. Клянитесь же Роланда нам предать." Посол сказал: "Охотно клятву дам." Обитель язычников удалась бургундам под умелым руководством Даре на славу. Так всегда - сердце тьмы выходит и живописней, и убедительней, чем парадиз, Аваллон или королевство Артура. Быть может потому, что через него прошли все или почти все (в этом "или" - полные звезд и мишуры бездны еретических теологий), а вот в Элизиуме - очень и очень немногие и уж совсем немногие бодхисаттвы отважились из него вернуться (и здесь все религии прискорбно единогласны). Так думал просвещенный Гвискар. Угольно-черный дворец сарацинов с трех сторон обрамлял жесткий квадрат площади, над которой победительно довлели идолы Аполлена, Тервагана и Магомета, вознесенные на вершину неороманской колонны. В узких окнах дворца то и дело проскакивали зловещие багровые языки пламени, а из-под земли неслось жутковатое бормотание страшно подумать кого. Под колонной на змееногом троне восседал Марсилий в окружении тьмы сарацинов, а перед ним стояли Бланкандрен и Ганелон, предатель библейского масштаба. И несмотря на то, что все это приторное инферно было похоже на реальную Альгамбру реальных сарацинов как кизяк на шоколадку, замкнутый Гвискар, жизнелюбивая Гибор и еще две сотни зрителей из числа завсегдатаев публичных казней испытывали единый и неподдельный катартический спазм, в котором смешивались ужас, негодование, трепет и, на правах сопродюсера, - уверенность в конечном торжестве католического воинства над поганскими душегубами, почерпнутая из либретто господина распорядителя. Когда все было окончено, когда Ганелон, набрав полные седельные сумы иудиных сребренников и сверсхемных шелков, вскочил на коня и погнал его обратно к ставке императора Карла, а язычники, похохатывая, сели точить сабли и зубы на графа Роланда, Гвискар деликатно кашлянул и, обратившись к своему соседу по катарсису, осведомился: - Простите мне мое праздное любопытство, монсеньор, но, как я мог понять по акценту, в роли главного предателя французских интересов вполне логичным образом выступает англичанин. Сосед Гвискара, знаменитый дижонский ростовщик Тудандаль - лицо низкого ремесла, категорически лишенное доступа к участию в фаблио, но зато именно в силу специфики своего щепетильного ремесла ведающее о Бургундском Доме и его сателлитах решительно все - разлепил тяжелые персидские губы и снисходительно сообщил: - Нет, монсеньор. Злонаветный Ганелон - это некто герр Дитрих из Меца. И, досконально обсосав в своих великолепных губах новый пакет информации, добавил конфиденциальным тоном: - И вот это уже вправду логично. Гвискар не до конца понял что по мнению его собеседника представляется логичным - немецкий генезис Ганелона, мецский генезис Дитриха или равная злонаветность актора и его фаблиозного образа, но переспрашивать не стал. - Благодарю вас, монсеньор, - учтиво кивнул он Тудандалю. - Вы удовлетворили мое любопытство целиком и полностью. Тудандаль, который рассчитывал на длинный-предлинный обмен свежими сплетнями с этим симпатичным маврообразным мужчиной, был в глубине души уязвлен умеренностью познавательного аппетита Гвискара и, иронично прищурившись, осведомился: - В самом деле? Целиком и полностью? А вы знаете, кто его приемный племянник? - Знаю, - отрезал Гвискар. И, поскольку поначалу впечатлявшее замогильное бормотание под сарацинским дворцом теперь, когда перфорированный круг "шумомелодийной клепсидры" Даре пошел на пятнадцатый повтор одного и того же, звучало мучительным мушиным жужжанием, раздраженный Гвискар, не стесняясь, добавил: - И не приведи Господь вам, монсеньор, рассказать мне животрепещущую новость о том, как сей племянник относится к Марсилию Сарагосскому, который есть Карл, граф Шароле, сын добрейшей герцогини Изабеллы. x 42 x ФАБЛИО (ЛЮТЕЦИЯ О МАРТИНЕ) Когда мы отыскали Карла, о да, мы, разумеется, милочка, отыскали Карла, он так и сказал, что теперь это будет для него всегда "отыскать Карла", он сказал еще, вдобавок ко всему остальному: "Я убью графа Шароле". Я нашла очень забавным, что такой, такой, я даже затрудняюсь сказать кто, может умышлять против жизни графа Шароле, и как, правда, интересно, это у него выйдет, а он ответил: "Если я скажу тебе как, тогда об этом узнают все и мне уже не добраться до него никогда". Понимаешь, мы лежали на мягком мху, в укромнейшем местечке, очень далеко от всех остальных, и я очень испугалась. Он мог задушить меня и уйти. А бежать через ночной лес нельзя и я подумала, что надо самой задушить его, но, понимаешь, вино с корицей, которым поначалу были полны наши бутыли, вновь вспыхнуло во мне, и я нестерпимо, нестерпимо захотела опять найти Карла, я не могла думать о том, чтобы его задушить, да и как задушишь ребенка, пусть он даже не ребенок и собирается убить графа. А утром мы пошли на равнину, где наши бились с маврами и целый день ели жирных каплунов с перечною подливкой, пили нектар, и когда Мартин глядел на графа, он глядел на него совсем иначе, не так, как раньше, что, впрочем, неудивительно, ведь граф в обличье Марсилия был подлинный дьявол, и когда он клекотал "Je renie Dieu!" и вышибал из седла доброго христианина, все трепетали в ужасе и отвращении. Впрочем - и это меня не удивляет - он тем более затмевал собою всех и даже Роланда, даже Роланда. x 43 x Мысли totally fucked up Мартина, доселе сложные и витийствующие, как маргинальные кущи, как наречие геральдики, нерасчленимые, неназываемые, переходящие одна в другую и истекающие из предшествующей в последующую лишь с тем, чтобы повернуть вспять и обращать мысль в чувствование и недеяние, отлились в совершеннейших сферических формах и более не превоплощались. Земля под ногами была липкой от крови. Господа рыцари графа Роланда и тьмы сарацинов шесть часов кряду пырялись ножичками. Французов постепенно теснили к холму Святого Бенигния. Мертвецы, в синяках и ссадинах, непритворно охающие, валялись под всеми оливами, наконец-то разоблаченные, довольные, принимали от зрительниц подношения венками и целебными пилюлями. Роланд в очередной раз описал Дюрандалем поэтическую дугу и К Шерноблю скакуна галопом гонит. Шлем, где горит карбункул, им раздроблен. Прорезал меч подшлемник, кудри, кожу, Прошел меж глаз середкой лобной кости, Рассек с размаху на кольчуге кольца И через пах наружу вышел снова, Пробил седло из кожи золоченой, Увяз глубоко в крупе под попоной. Усталый счастливец псевдо-Шернобль, наконец-то разрубленный от темени до паха, обрастая шлейфом оруженосцев, женщин, попрошаек и бог весть кого еще, поплелся на отдых. Пора было приниматься за свое. - Не обратиться ли нам вновь к уединению? - прошептал Мартин в плечо своей госпоже, оголенное и кому-нибудь в самом деле соблазнительное. x 44 x А потом он вдруг исчез, веришь? Пропал, растворился, я не знаю. x 45 x Чем, чем, чем писать? Чем? Мартин брел среди дробной и частой россыпи вздорных бугров, выбеленных цветущим боярышником. Здесь не было никого. "И ничего", - присовокупил он, устав вглядываться в заросли, теряя надежду найти искомый скриптор. Ему повезло, ибо фаблио. В вяз, раскрашенный молнией в сотни переливчатых оттенков черного, был вонзен тончайший стальной грифель, какие уж не в ходу, ведь все саги давно записаны, а все цезари давно зарезаны. Не менее получаса Мартин потратил на составление своей печальной истории в подобающем духе, небрегая гудением пчел, голодом, любовным зудом, некстати ударившим в чресла и преодоленным благодаря сферическому образу мыслей. Убить Карла необходимо, ибо любить его более невозможно. Мартин вложил свое послание в берет, засунул берет под голову вместо подушки и закололся грифелем. x 46 x Господин распорядитель присел на корточки и макнул пальцы в темную лужицу. Клюквенный морс? Малиновый сироп? Киноварь? Он посучил пальцами, перетирая пробу, понюхал, пожал плечами, лизнул. Блядь, настоящая. Господин распорядитель вскочил на ноги и нервно перекантовался - три шага назад, два шага вперед. Ему через час воспарять душой Роланда, а он дрыхнет с железякой в груди и изволит быть вне фаблио мертвым. Я отрицаю ботинки, каблуки, подошвы, сапоги, хрустальные туфельки, пояса девственности, бутылки, брудершафт и заколотое тело в кустах боярышника. Сен-Поль пощупал его горло. Холодное, биений нет. На устах немецкая тонкогубая ухмылочка. Ангелов видел, да? В самом деле красивый - сбивая щелчком с мартинова неодушевленного носа жука-мертвоеда согласился Сен-Поль, все еще боясь заглянуть в будущее, где громыхали чугунные жернова неопределенных и множественно-вероятных последствий. Распорядитель поцеловал Мартина в улыбку - так, на память. x 47 x Граф головою на плечо поник И, руки на груди сложив, почил. К нему слетели с неба херувим И на водах спаситель Михаил И Гавриил-архангел в помощь им. В рай душу графа понесли они. Разряженный в златотканые свободные одежды с парой блещущих жемчугами крыльев Мартин возносился в рай на тончайших во имя скрытности крашеных несравненным мастером Даре Арльским под тон вечернего неба талях, каковые невежественный дижонский двор прозвал "веревками-невидимками". - Глядите, глядите! Душа Роланда! - Господи свят, ты есть! - Несравненно! - Бесподобно! - Виват! - Бургундия! - Твою мать! Так кричала восхищенная толпа, отвечая восторгом на восторг, и не было самого последнего мерзавца, который не завидовал бы Мартину и в то же время не радовался бы истинно искренне его возвышению и триумфу. x 48 x Распорядитель подал знак. Блок, через который проходило чудо-вервие Даре, треснул и распался на две беспомощные доли. Мартин, тело Мартина, повторив в реверсивном нисходящем пируэте уже единожды описанную восходящую дугу, скользнул, скользнуло обратно к земле. Восторг публики излился через край в безудержном хаотическом вое и улюлюкании. Дождались наконец-то, да здравствует фаблио треснуло долгие лета, а душа-то едва ли способна воспарить в божественную лузу, вот уж дадут по шее кому-то я не я буду. Продравшись сквозь тугие волны отнюдь не злорадных зрителей, Дитрих фон Хелленталь взбежал на вершину холма Святого Бенигния. На обломке копья, как жареная рыбка над огнем, скорчился Мартин. Роланд-Луи, начисто сорвавший голос за двенадцать часов непрерывной драки, приподнялся на локте и прошептал: - Жаль пацана. Шепот избавил его голос от неизбежной фальши, а Дитрих вообще предпочел промолчать, ведь он был так убит горем. На трофейном жеребце подъехал язычник Марсилий. Жестокие законы фаблио требовали от него ядовитой улыбки и слов "Цвет Франции погиб - то видит Бог". Но он понимал: стоит ему улыбнуться и сказать так, и его начнет презревать даже собственное отражение в зеркале. "На фаблио всегда ровно одно недоразумение, ровно одна пропажа." Карл снял уродливый сарацинский шлем и подошел к Мартину, закутанному в смятые крылья. Нет, он посмотрит на него позже. Карл обернулся к толпе. Карл поднял вверх перчатку, требуя внимания. - Фаблио око... - голос графа Шароле сорвался. x 49 x - Он тебе понравится, - всхлипнула Гибор. Прошло уже почти шесть часов, а она все никак не могла успокоиться - словно бы Мартин действительно был их сыном. - Понравится, только успокойся. Гибор полоснула Гвискара взглядом, исполненным немой ярости, и разревелась с новой силой. Прагматичный Гвискар искренне и оттого вдвойне по-свински недоумевал: чего ради плакать, если свершилось неизбежное и - для них, глиняных скитальцев по дхарме - радостное событие? Неизбежное - ибо четыре дня назад из дома Юпитера в дом Марса переместилась падающая звезда и они с Гибор были теми двумя из двадцати миллионов, которые поняли этот знак единственно верным образом. Радостное - ибо теперь у них впервые появился шанс завести своего настоящего, выстраданного сына, и жить чем-то большим, чем гранадским danse macabre, флорентийскими карнавалами или бургундским фаблио. И вот здесь-то, на этом спонтанно вспыхнувшем и неуточняемом "чем-то большем", Гвискар осознал всю многоярусную фальшь только что сорвавшихся с его языка слов, понял двойное свинство своего искреннего недоумения и, обняв Гибор, прошептал: - Извини. Я весь сгорел изнутри за эти четыре дня. - Какой ты нежный, - слабо улыбнулась, наконец-то улыбнулась Гибор и неловко поцеловала Гвискара в подбородок, потому что дотянуться до его губ у нее сейчас не было сил. x 50 x Греческих стратегов, убитых на чужбине, отправляли в Элладу залитыми медом. Сердца Роланда, Турпена и Оливье по приказу Карла Великого были извлечены и закутаны в шелк, а их тела омыты в настое перца и вина, зашиты в оленьи кожи и в таком виде прибыли для погребения в Ахен. Чтобы упокоить прах Мартина в Меце, его тело выварили в извести, кости сложили в серебряную вазу с семью опалами и под траурный колокольный перезвон вверили ее Дитриху. Дитрих фон Хелленталь возвращался домой один, верхом. Арфа, меч, Евангелие, ваза с костями приемного племянника - все. Строгий внутренний розгоносец Дитриха запрещал ему проявлять малейшие признаки ликования по поводу смерти подопечного, и поэтому он лишь смиренно молился. Первое: за упокой души Мартина. Второе: за быстрейшее делопроизводство по поводу наследства покойного, которое по справедливости должно попасть в чистые и праведные руки. То есть в его, Дитриха, лапы. Дитрих очень спешил. Он позволял себе остановиться на отдых только с заходом солнца, ужинал, четверть часа музицировал на арфе, истово молился, спал, вскидывался в пять утра, вновь молился и в половину шестого уже выезжал на дорогу. На третий день, расположившись в фешенебельном постоялом дворе "У Маккавеюса" на восточной границе бургундских владений, Дитрих впервые позволил себе облегченный вздох. Богопротивная Бургундия, где на проповедях болтают о Тристане, изподкопытной пылью растаяла за спиной. Сердце Дитриха пело, душа ликовала и их согласному крещендо не могли помешать даже спертый дух, оставленный в его комнате предыдущими хозяевами, и скребучий грызун размером с чеширского кота (как можно было судить по его грузной возне в подполье). Сон Дитриха впервые со дня отъезда из Меца был глубоким и ровным, а по пробуждении он обнаружил, что серебряная ваза с семью опалами бесследно исчезла. Путного разговора при посредстве клинка и тевтонского неколебимого духа с хозяином постоялого двора не вышло, ибо у Маккавеюса оказались шестеро братьев, пятеро сыновей и трое заезжих шурьев. Каждый - формата одесского биндюжника и с основательным вилланским дубьем. После умеренного скандала Дитрих почел за лучшее оплатить перерубленный стол и убрался прочь, весь сгорая от жажды мщения. На пятой миле он успокоился. На десятой - понял, сколь сильно на самом деле тяготился прахом приемного племянника. А на двадцатой миле решил, что если проклятой Бургундии в лице анонимных воров было угодно прибрать не только жизнь, но и кости Мартина - так на здоровье, пусть подавится своими семью опалами. <...........................> ГЛАВА VIII x 1 x В замке Шиболет дважды в день сменялась стража. Трижды звали в трапезную. Четырежды палили из пушки: в полдень, в полночь, на закате и на рассвете. Пять раз в день Изабелла раскладывала пасьянс. Карты сообщали однообразной курортной жизни дополнительное (четвертое) измерение. Арканы Таро мистически измеряли Изабеллу. И чем однообразнее становился рисунок на скатерти (ромашка, два лютика, ромашка), чем скучней было сидеть у окна, тем более значительные события маячили вдали. На них (куда-то за пределы замка) указывали остриями копий томные молодые мужчины (валеты треф и пик), туда стреляли глазами инфернальные пре-рафаэлитские дамы (пик и бубен), к ним обращали навершия держав бородатые пиночеты (король бубен) и похорошевшие фидели (король червей). Значительные, судьбоносные события пророчили десятки, тузы и множественные их комбинации. Оставалось только сбыться, случиться, произойти. x 2 x Изабелле было хорошо за двадцать. Ей всегда везло скрыть все что требовалось, в том числе возраст. Она была в фаворе у Людовика. Ее находили привлекательной, а при мягком освещении даже красивой - умные глаза, подвижные как две рыбки, выгодная античная грудь, к верхней губе намертво пристала родинка - гостья из мира париков и прециозности. Шиболет не был местом ее заточения, как можно было бы подумать, памятуя графа Монте-Кристо, отнюдь. Он был удаленной беседкой для отдыха беременной, которой представлялась всем, кроме самой себя, Изабелла. Вдали от короля любовница короля сохраняла мнимый плод. Изабелла была спокойной, как подсолнечное масло, хитра как раз в той степени, чтобы можно было побаловать себя бесхитростностью, строптива, богобоязненна и напрочь лишена честолюбивых заскоков. В Париже она была любима несколькими французами, уступившими ее своему королю. Она нравилась Людовику тем, что не была скучна и знала чувство меры. Прояви Изабелла больше инициативы, она могла приобрести значительное влияние при дворе и впоследствии, войти в феминистские анналы в качестве одного из выдающихся she-кукловодов французского двора. Тогда ее позднеготический портрет кисти ван дер Вейдена поместили бы среди былин о Ливиях Августах и Нефертити, где ее биография, политая грушевым сиропом, предвосхищала бы сказ о маркизе де Помпадур ("Знаменитыя женщины", СПб., 1916). Если бы она была настойчивей! Людовик, сам того не ведая, исполнял бы ее прихоти и перенимал ее ненавязчивые предпочтения. Вскоре можно было бы наложить лапу на внешнюю политику и начать отказывать Людовику в основном инстинкте чем и привязывать его к себе еще крепче. Но Изабелла была равнодушна к политике, хотя отказывать Людовику она начала довольно скоро. Тот был даже немного рад - у него не получалось быть с Изабеллой ласковым настолько часто, насколько это соответствовало его представлениям о монаршей любвеобильности. Лекари не слишком помогали. Первое время Изабелла признавала монополию Людовика на свое тело, поскольку тогда видела себя роялисткой. Так прошли семь месяцев, по истечении которых Изабелла обзавелась любовником, затем еще одним, ибо сказано, non progredi est regredi, а регрессировать это как стареть, плохо. Второй любовник был лучше первого, которому выпала честь позабыться. Второго звали Анри, что объедалось губами Изабеллы до "'Ри". Любопытно, но их никто не подозревал, настолько Анри был осторожен, бесцветен и тих. Точно хорек. Эта связь была долгой. Три месяца - немалый срок. Нудный Людовик опротивел Изабелле до такой степени, что она стала мелочной и раздражительной, начала грубить и огрызаться без повода, а в постели поворачиваться к государю спиной (чтобы безмятежно вычерчивать вензель А.Ж. (Анри де Жу) на подушке во время любовных крещендо короля Франции) и делать другие опасные вещи. Слава Богу, она была из тех, кто мог себе это позволить, тем более, что после того, как она изобрела, что беременна, все это списали на "странности" будущей матери бастарда. Чтобы развеяться и "пожить по-нормальному" (одно из ее выражений), Изабелла удалилась от косых взглядов, которые ей осточертели, в пустующий замок Шиболет, типический аналог онегинской "деревни". Шиболет располагался в глуши, в полезной близости от целебного источника, который между тем соседствовал с бургундской границей (правда, об этом никто почему-то не вспомнил). Людовик нехотя согласился и обещал навещать. С Изабеллой отправились сорок человек охраны, из них десять истых, но бездарных соглядатаев. Над всеми был поставлен капитан Анри - к нему, словно к морю, стекались все доносы. Анри старательно, вдумчиво читал, делал выводы, иногда смеялся и отсылал Людовику пузатые депеши, полные скрупулезнейших отчетов чем, где и сколько минут занималась Изабелла. Педантичный Анри присовокуплял к ним свои комментарии (здесь - неточность, здесь - указано неверное время, здесь следует читать "очень долго спала", а не "спала подолгу"). Эти отчеты походили на дневник наблюдений за природой или, скорее, на анонимки параноика. Людовику даже начало казаться, что он уже видит все сам. Пришлось признать, что с разведкой он переборщил. Через месяц комментарии Анри стали приводить Людовика в бешенство. Ему не приходило в голову, что кое о чем Анри умалчивает. x 3 x Изабелла тоже не забывала Людо. Хоть полстрочки, но ежедневно. Ей тошнит, ей хочется то того, то этого. У нее кружится голова. Кухарка плохо готовит, заменить кухарку. Капитан Анри - непроходимый невежа, с ним не о чем поговорить. Говорили они и вправду редко. Третий месяц беременности вышел особенно тяжелым. Людо приезжал целых два раза. Капитан Анри упал с лестницы, приставленной к часовне, лестницы с трухлявыми перекладинами, и сломал ногу, а потому вышел встречать государя, опираясь на палку. Правда, благодаря этому несчастью, Изабелла выступила к Людо с неподдельно девственным выражением лица. Это впечатлило всех сопровождавших. Двое валетов крякнув сняли с повозки огромный сундук с римской классикой, которую Изабелла желала читать dans le texte. "Людо - мой Золотой Осел" - шепнула она Анри, четыре дня спустя, когда до книг дошли руки. Кроме этого Людо привез в подарок двух персидских кенарей - Изабелла как-то обмолвилась, что без ума от певчих птиц. Птицы тосковали, но делали свое дело. Без устали гадили и клевали листья салата. Анри пришлось собственноручно свернуть им шеи. Все это время Изабеллу заботило как придется потом выпутываться. Потом, когда вслед за мнимой беременностью возникнет необходимость разрешиться мнимыми родами. x 4 x Карл придержал жеребца, остановился, съехал на обочину и окинул любящим взглядом свою ораву. Двести пятьдесят солдат его сиятельства герцога Бургундского Филиппа без особого воодушевления, но и без какого бы то ни было ропота влачились по античной лесной дороге, на которой местами еще проглядывало величие Рима. "Может, ее сам Цезарь строил... - меланхолически думал Карл, - или не строил..." Мимо Карла прошел почтенный капитан Шато де ла Брийо, прошли лучники, прошло двадцать швейцарских горлопанов с двуручными мечами, проехали махонькая бомбарда и фальконет - его пасторальная артиллерия. Фальконету имя было "Пастух", бомбарде - "Пастушка". Блевотина. Проезжающего Луи, который пребывал в арьергарде арьергарда с указаниями следить, чтобы никто не дернул в лес, Карл задержал. "Подожди". - Ты знаешь, что мы здесь делаем? - спросил Карл. - Нет, - живо соврал Луи. - Это хорошо, что не знаешь. Миссия наша ведь очень секретная, - Карлу нравилось говорить так - "миссия", "секретная" - и так: - Но ты должен знать на случай, если я паду, пронзен стрелой или сражен копьем. - Едва ли, - сказал Луи, бросив беглый взгляд на волчицу, которая косилась на двух пестрых бургундов из-под огромного куста бузины. - С нами сама Дева Мария. Шутки Луи не отличались разнообразием. Карлу хотелось проговориться, выговориться уже неделю, но он терпел. Карл терпел, а на болтовню вокруг да около государственных тайн тянуло все больше. В отличие от Луи, которого от них тошнило с десяти лет, когда все тайны Савойского Дома раскрылись перед ним трепетной розой фаворитки тамошней герцогини. Но Карла уже было не остановить и когда они, порядочно отстав от колонны, тронулись вслед за покачивающимся стволом фальконета, Карл, понизив голос, сообщил: "Мы начинаем большую войну". - Ага, - оживился Луи. - Поэтому мы взяли с собой прорву артиллерии и весь цвет бургундского рыцарства. - Дурак, начать, - сказал Карл, оснащая каждое слово своим замысловатым смысловым ударением, - начать большую войну можно и с одним человеком. А продолжать будут все, никуда не денутся. Мы идем на замок Шиболет. Луи удовлетворенно кивнул: - Красивый. Так и надо. - А в замке Шиболет, - продолжал Карл, не рискуя выказать свое недоумение по поводу замечания Луи, - нас интересует женщина. - Ясно. А в женщине нас интересует что? - В женщине нас интересует имя, - серьезно сказал Карл. - Потому что ее зовут Изабелла. - Именем сыт не будешь, - протянул Луи. Карл благодушно осклабился. - Не будешь - не жри. Изабелла Нормандская, чтоб ты знал, поганец, фаворитка самого короля. Она сейчас там, беременная, а мы с отцом хотим видеть ее в Дижоне, как Людовик видит Сен-Поля в Париже. - Потому что это уже верх наглости! - орет Филипп, описывая круги вокруг цветного квадрата, лежащего на полу по воле яркого солнца и нерушимых оптических законов. Наступать на него как-то неловко - в витраже он сам, молодой герцог Филипп, принимает Золотое Руно из рук архангела Гавриила. Карл сидит, подперев голову рукой, и терпеливо внемлет. - Потому что выдернуть такого мерзавца, как Сен-Поль, прямо из-под нашего носа и прямо из-под твоего меча все равно как мне навалить кучу в трапезной Сен-Дени! Карл старательно прячет улыбку. У него, все-таки, славный папаша. - Потому что всякий, да, всякий, кто бежит нашего гнева, должен понимать, что тем самым лишь продляет свои мучения в юдоли земных печалей! Людовик покрыл Сен-Поля. Хорошо. Тогда пусть простится со своей девкой! Пусть пользует своего Сен-Поля, либо пусть меняется - графа на шлюху, ха! Филипп молча описывает еще два круга и говорит уже совершенно спокойно. - У тебя, я видел, отличный удар. Надо будет наградить твоего учителя фехтования, как ты думаешь? - Да. Брийо, кстати, что ни день бредит Азенкуром. Вот, дескать, было времечко... Самая лучшая награда - отпустить его со мной в Шиболет. - Так ведь он уже старый дедуган, - с сомнением тянет Филипп, аллегория младости, мальчик-март. - Отпусти, а? - только и говорит Карл. Он знает, что отцу, а равно и всем прочим, лучше не перечить. На отца, а равно и на всех прочих, лучше давить. - Постой, - до Филиппа только сейчас доходит, о чем это Карл. - Что значит с тобой? Ты что, блядь, Парис?! Тебе дома плохо сидится?! Да послать туда д'Эмбекура, и всех дел! - Ты хочешь поговорить об этом с матерью? - в глазах Карла, потемневших с недавних пор, Филипп видит о дерзость Нимрода, о ярость Саула, о славу Соломона, о тоску по ослиной челюсти. - И вроде бы я благочестив, - бормочет Филипп, - и жена моя ох как благочестива... А сын наш - исчадие Тервагана, - завершает он, довольный как формой своей риторики, так и ее наполнением. Слышать это из собственных уст ему очень лестно. - Кстати, не было никого лучше тебя на фаблио. - Спасибо. И все-таки, мы с Брийо пойдем на Шиболет? - Я же сказал "да", - кивает Филипп, хотя никакого "да" он раньше не говорил. - Я лично подберу тебе солдат. Карл не против, Карл прощается. Это уже Луи не очень интересно - как там знатные баре говорят друг другу "до свиданья". - Но король, конечно, откажется от мены, - поясняет ему Карл. - И тогда начнется большая война. Поэтому я и говорю, что мы едем начинать большую войну. Если бы Луи не был столь ленив и столь умен, он смог бы утереть нос любому Макиавелли. Но "Государь" подписан "Никколо Макиавелли", а не "Луи, пес" и поэтому мир лишен многих и многих радостей. x 5 x Тот день запомнился всем, как запоминается каждому необъятная страница из Бургундского Часослова, озаглавленная пылким "Июль". Двое монахов-бенедиктинцев с ангельскими глазами колотили в ворота замка Шиболет. Один из них заунывно заклинал стражу именем Господним, а другой угрюмо молчал, колотя в дубовые доски ворот summis desiderantes. Замок молчал. Наконец в бойнице надвратной башни появилась тучная кухарка с лоханью. Понимающая ухмылка, привычное движение двух кирпично-красных рук - и отменная свиная жрача обрушилась на нищенствующих проходимцев. О военной хитрости хорошо писать трактаты. Ею успешно пользуется стило Полибия. Но она ни в жопу не годится на войне. Карл и Луи отскочили от ворот, оставив фальшивые аватары монахов на усмотрение историков будущей Священной Бургундской империи. Загаженные сутаны полетели в свежую помойную лужу. Кухарка восхищенно наблюдала как двое попрошаек превратились в прекрасных принцев. Солнце, отражаясь в стальных наплечниках, золотило их пышные кудри, дохлый барашек на груди того, что пониже, был и без того золотым. Луи свирепо свистнул в два пальца, Карл сделал невидимым артиллеристам пригласительный знак в направлении ворот. Милости просим. Густые кусты, в которых кухарку третьего дня поваливал мавританин Тибо, денщик капитана Анри, разродились громом и молнией. Восьмифунтовое ядро фальконета пробило ворота, сорвало запор и убило гуся, который был назначен сегодня к обеду. Облачко перьев отразилось в облаке дыма, поднявшемся над кустами, и прежде чем оно рассеялось Карл и Луи развели ворота, открывая дорогу ревущей ватаге солдат. Наш герцог еще в бытность графом был либеральнее самого короля. x 6 x Капитан Анри дрожащими руками подвязывал отваливающийся гульф. Изабелла глядела на него без испуга, без волнения, без ничего. В тот момент она была Буддой. Анри взялся было за перевязь к ножнам, но тотчас же отшвырнул ее прочь. В его руках остался только обнаженный меч - больше ему ничего не понадобится. Строй его мыслей украсил бы любого Патрокла. Идти, проливать кровь, защищать свою лилию, пасть героем. Пасть героя исторгла историческое "Мерзавцы получат свое" и Анри, сильно прихрамывая, покинул опочивальню. А что ей делать, Изабелле, в разгар июльского дня, когда бургундский фальконет гвоздит по ветхой угловой башне, а бомбарда только что проломила крышу и горячее ядро, разметав самый свежие пророчества Таро, жжет незатоптанный ковер под столом? Изабелла поднялась с постели и принялась подбирать карты. От шершавого каменного ядра исходило приятное тепло и сладковатый запах жженой шерсти она тоже сочла приятным. x 7 x Гарнизон замка, пожалуй, охотно сдался бы, предложи ему бургунды сдачу. Но никто этого не сделал и оттого французы рубились отчаянно. Внутренний двор, стены и башни замка были наводнены звоном, воплями, смертью. Карла первый раз в жизни охватил животный ужас. Белый, с отвисшей челюстью, он вжался всем телом в подножие донжона и проклинал свою идиотскую самонадеянность. Конечно, надо было послать д'Эмбекура. Пусть бы он и уссыкался здесь под французскими стрелами. На Карла вышел смуглый бородач, определенно ублюдок какого-нибудь Абенсерраха. Кривой меч, густо заляпанный швейцарскими мозгами, рушился из-под солнца на беззащитное темя графа Шароле. Карл отскочил в сторону - дамасская сталь выбила из кирпичной кладки колючую крошку - и с неожиданной для самого себя легкостью обрубил нечестивую руку у самого локтя. Кривой меч вместе с намертво впившейся в него ладонью упал на землю. Есть и такие гербы у некоторых дураков. Мавританина добил Луи - на то он и слуга - и страх перед бураном лезвий навсегда покинул графа Шароле. x 8 x Капитану Анри не мешала его хромота. Он уже зарубил четверых и теперь в одиночку держал небольшую площадку, которой оканчивалась лестница - черный ход в покои Изабеллы. Площадка отлично просматривалась со двора. Карл, не замечая, что его правая нога попирает чью-то раскроенную голову, пристально наблюдал, как Анри ловко уходит от огромных швейцарских мечей. Такими ножиками в три удара можно разделать быка, но Анри жил среди них уже довольно долго и, похоже, собирался жить до вечера. В остальном гарнизон замка Шиболет был мертв, включая кухарку с кирпично-красными руками богини образцового быта. Карл начинал злиться. Изабеллы нет как не было, большинство солдат разбрелось шарить по кастрюлям и погребам, делать, в общем-то, больше нечего. Ночью обязательно пойдет дождь. Анри в очередной раз вытянулся в глубоком выпаде и с площадки полетел вниз еще один швейцарский верзила. Рядом с Карлом уже давно переминался в сомнении капитан Шато де ла Брийо. С одной стороны, его годы представляют вполне благовидный предлог к бездействию. С другой - он был и остается лучшим фехтовальщиком Бургундии, а подобное реноме требует постоянных подтверждений. Опять же - и в этом Шато де ла Брийо был как никогда честен перед собой - опять же его вареный конь. Сейчас ореол загадочного и беспощадного убийцы сияет ярко и притягательно, и на разные мелкие мелочи дамы готовы закрывать глаза, лишь бы прикоснуться к Той Самой Руке, Которая, лишь бы услышать из уст Первого Клинка Бургундии благодарственное "Пшла вон". Но без указанного ореола не нагнешь даже какую-нибудь Франсуазу. О продажной любви мессир Шато де ла Брийо не мог и помыслить, ибо был рыцарем до мозга кости. - Покажите хоть вы себя, дорогой Брийо, - бросил Карл, кивнув в сторону лестницы, прилепившейся к серой стене. Капитан раздосадован. Личное геройство, на которое он почти уже решился, после слов Карла превратилось в обычное исполнение сюзеренской прихоти. Брийо оставалось только сдержанно кивнуть. Карл с детским любопытством смотрел как престарелый капитан подходит к лестнице, отзывает швейцарцев, подымается по ступеням. Анри, тяжело дыша, опустил меч и радовался минутной передышке. Брийо предложил ему почетный плен. Анри очень хотелось согласиться, но он, поблагодарив, отказался. Брийо пожал плечами. Несколько раз звякнули клинки. У Анри подвернулась вывихнутая нога и он упал на колено - удар Брийо поразил пустоту. Анри, не подымаясь, отмахнулся, и Брийо, вскрикнув от боли в перерубленной икре, глупо раскинул руки. Он упал на спину, ударился затылком о ступени и больше не двигался. Анри, придерживаясь руками о стену, поднялся. - Да застрелите же его наконец! - испытывая сильную неловкость, приказал Карл кучке арбалетчиков, перепачканных жиром. Они ели длинную свиную колбасу. x 9 x - Карл, граф Шароле. На стуле, придвинутом к окну, сидела женщина. Она была одета в дорожное платье, восемь заколок и массивный серебряный обруч удерживали ее прическу. В ней не было ничего от Рапунцель. - С настоящего момента вы являетесь пленницей Бургундского Дома. Почетной, разумеется. Неумелое подобие умелой политической улыбки исказило красивые губы Карла. Изабелла не оборачивалась. Улыбка завяла и канула в Лету. - Мы должны идти. В противном случае я убью вас. Карлу было все равно что говорить. Немыслимым казалось только молчание. - И вы не боитесь Людо? - спросила вдруг Изабелла, вставая и продолжая глядеть в окно. - Людо даже вы не боитесь, - ввернул Карл первое, что легло на язык. Изабелла обернулась и посмотрела на графа Шароле. x 10 x Они вышли. Когда переступали через тело Анри, арбалетный каро, торчащий из груди капитана эфиопским украшением, зацепил платье Изабеллы и Карл едва успел поймать за талию теплый силуэт, ринущий через пролом в перилах навстречу истоптанной темной земле. Изабелла - не вскрикнув, молча - вернулась к вертикали и одернула платье. Так, оглянувшись вполоборота, нетерпеливо дергают за поводок замечтавшуюся собаку. Клочок фландрского сукна остался трепетать на обломке каро. Поджидающий хозяина внизу Луи бестрепетно, лениво лизнул взглядом ноги Изабеллы. Назад двинулись налегке. Пастух и пастушка, фальконет и бомбарда, были сняты с лафетов и утоплены в замковом колодце, чтобы не затруднять отряд в поспешном отступлении. Убитых сложили вповалку на первом ярусе донжона и подожгли вместе со всем остальным под невнятное бормотание глухого швейцарца - у него единственного сыскался захватанный требник. С собой забрали только Шато де ла Брийо. Его мощам Карл уступил своего жеребца. Изабелле предоставил лошадь Луи. Граф Шароле быстро шагал впереди всех. Стемнело. Дождя, как и следовало ожидать, не было. "Парис-не-Парис... Елена-не-Елена... - Карл засыпал на ходу. - Интересно, я люблю женщин?" x 11 x Достигнув границы бургундских владений, в первой же деревне конфисковали вместительную фуру, чтобы Их Недокоролевское Величество Изабелла могли скрасить лишения плена относительным комфортом варварского экипажа. А во второй деревне до Карла дотянулась длинная рука бургундской почтовой службы. Письмо от маменьки не застигло Карла врасплох - он был уверен, что со дня на день что-нибудь придет. Не будучи ни наблюдательным, ни суеверным, он, однако, знал: рогатое семя чертополоха, льнущее к рукаву его камзола - верный признак. Он оторвал семечко в тот самый момент, когда "Вам, графу Шароле" слетело с сухих губ посыльного, одетого на гишпанский лад. "Хорошо", - с готовностью отозвался Карл, принимая пакет. Лицо Карла - словно ожившая камея. Камея, оживленная сбывшимся знамением. В кои-то веки, ожидая письма, получаешь письмо. "Сынок! Ты был краток, как нескучный разговор. Увы. И все равно многие новости мне известны. Я знаю, например, что твой chico мертв - это, пожалуй, самое важное. А следом идет остальное. Я знаю также, что он убит, причем не Сен-Полем. Ты был бы последним cobarde (трусом), если бы сам написал мне об этом. Я восхищаюсь тобой. Поясню: написать о юном отпрыске семейства Остхофен собственной рукой значило бы для тебя отстраниться, спрятаться в кусты, проявив трусость. Но ради того, чтобы лишний раз похвалить тебя, мне недосуг марать бумагу. Я о другом. "Если можешь, мой милый мальчик - женись", - говорит твоя мама, стиснув зубы. Кстати, тетя Анна, моя сестра, супруга португальскго монарха, того же мнения: только так можно пресечь слухи, которые даже слухами не назовешь. Женись на ком попало. Это все равно. Даже если станешь выбирать три года - результат будет тот же. Сожалею вместе с тобой. Думаю, ты увидишься с ним снова. Мать-настоятельница говорит - обязательно. Adios!" М-да, обязательно. Карл еще раз пробежал глазами по строкам письма маман. Тоже, кстати сказать, Изабеллы, но Португальской. Особенно выразительно там, где про "слухи, которые даже слухами не назовешь". Пожалуй, этот немецкий chico из Меца был бы доволен, если бы узнал, что. Женись! Карл натянул поводья и остановился, дожидаясь, когда окошко фуры с драгоценной птичкой с ним поравняется. Вот оно - личико Изабеллы номер два, Людовика девки, беременной шлюхи. - Mademuaselle, пойдете ли вы за меня? - издевательским шепотом спрашивает Карл. Возница останавливает двух каурых лошадок. Изабелла не отвечает. Вопрос непонятный. Слишком понятный, чтобы быть понятым. Карл смеется. Жениться, даже не переспав. Вот это номер! Никто не покупает жеребца, не сделав на нем хотя бы пол-лиги галопом. А с женитьбой - это как бы нормально. Женись, а уж потом поглядишь - какова она в галопе. Вот что казалось Карлу смешным. С Мартином было бы иначе. Стоп. Две шпоры грызанули покорную конину. Возница в свою очередь хлестнул каурых лошадок. Карл передал испанское письмо Луи и еще раз украдкой взглянул на фуру. Выводов было два. Если Людовик не согласится сменять свою рыбку на рыбку Сен-Поля, придется на ней жениться. И второй: если Сантьяго-де-Компостела вкупе с португальским королевским домом размышляют над тем как спасти честное имя Бургундского Дома и прилаживают тряпичные розы к могильному кресту павшего за любовь немецкого мученика Мартина фон Остхофен, значит жениться на Изабелле просто необходимо. x 12 x Необъезженная лошадка была Карлу не нужна. Изабелла уже спала, когда к ней ввалился молодой граф. Карл волновался. Обстоятельства стеклись, словно вино из опрокинутого кубка, к краю стола, к краю. Они стеклись так, что Изабелла теперь занимала ту самую комнату, где недавно обитал не кто-нибудь, а Мартин. Выходило, что это единственные свободные апартаменты из приличных - никто из гостей не хотел жить в комнате убитого. Люлю, новообретенной служанке Изабеллы, досталась комната, где в прощальном дребезжании поймавшихся в паутину мух можно было узнать отзвуки арфы Дитриха. Под потолком было много паутины, которую эстетически дополняли неприглядные разводы на самом потолке. Здесь тоже было свободно. По той же причине - никто из слуг не хотел жить в комнате убитого. Карл отпер дверь своим ключом. Первым бросилось в глаза окно, которое даже безлунной ночью выделяется светлым, разрезанным начетверо прямоугольником. Окно было закрыто, но кисея балдахина все равно дышала. Новомодная вентиляция? Аэро-намек на коптерку соглядатая, в которой окно как раз открыто (все-таки июль)? Второе. Балдахин расшит звездами, кометами, и щекастыми пучеглазыми уродцами, занятыми испусканием космического ветра. ("Космический ветер перебирает вихры мечтателям в тихие идеально астрономические ночи", - спустя много лет Карл услышит это от Жануария.) Интересно, когда Мартин был жив, балдахин был этот же самый? - не успел спросить себя Карл, как рассудок тут же ухватился за воспоминание о том, как пятилетний мальчик (он), подсунул стальную колючку под седло любимой кобылы маман с экзальтированным именем Софонисба Нумидийская. Это было как раз перед очередным отбытием герцогини в ненавистную Испанию, где даже муравьи исповедуют католичество. Тогда Карл отсиживался здесь - да-да, точно здесь, - пока родители и слуги повсюду его разыскивали - герцог Филипп мечтал всыпать наследнику по первое число. Наивный Карл рассчитывал, что колючка больно поранит Софонисбе спину и ее станут лечить, благодаря чему мать задержится с ним еще на несколько дней. Вместо этого, лошадь, в круп которой впился стальной репях (как называл это Карл), впрессованный туда мраморным задом герцогини, понесла. Софонисба Нумидийская наверняка сбросила бы наездницу, если бы не подоспевшие слуги. Они кинулись на спятившую скотину с таким воодушевлением, словно были уверены, что можно разом исцелиться от всех недугов, единожды ее коснувшись. Все, к счастью, обошлось. Но Карл не ушел от расплаты. Его нашли и знатно (для графа - знатно) отодрали. Никаких последствий эта шалость не имела, в тот раз Карл даже скучал за матерью меньше, чем всегда. Но в эту комнату он больше не заходил. И вот же, зашел. x 13 x Карл влез на кровать. Сдернул с Изабеллы покрывало - тоже со звездами и космическими ветрами. У нее даже ночью волосы собраны в прическу. Нательный крест. Крепкий запах тела, закамуфлированный жасмином. То было время, когда Карлу очень нравилось казался себе бессовестным и циничным. С деликатностью медвежатника он развел ноги и без стука вошел. Так матерый мародер входит в уготованный огню город - вперед, еще раз вперед и побыстрее. Но экстатическая радость триумфа очень скоро, слишком скоро свалилась со своего крюка, как свиной окорок на пол мясницкой лавки. Шлепнулась, выставив зрителям свой самый неприглядный бок, брызги полетели по стенам и сразу стало неинтересно. Карлу ничего не оставалось, как закрыть глаза. Мавр сделал свое дело, мавр кончил свое дело. Карл, в те годы отдававший предпочтение первой основной, или, как шутили в колониальную эпоху, миссионерской, позиции, без удовлетворения отметил, что руки - не ноги, и долго опираться на них не удается, в то время, как это придется делать еще по внутренним часам минуты две. Из соображений постельной вежливости он стеснялся покинуть теплую Изабеллу раньше времени и продолжал тупо возвышаться над ней как солдат, сачкующий отжимание от пола, хотя, если следовать тем же соображениям, было бы правильней ее поцеловать. При всей беззаботности молодого графа Шароле в таких вопросах как этикет мэйклавинга, случившееся разочаровало даже его. Во-первых, стремительно - это не синоним быстро. Во-вторых, ритмично - это значит в ритме блюза, а не в ритме зайца, обитающего в подряпанных кущах провинциального тира, который, если в него попадешь, сделает бум-бум-бум шесть раз, а в прелюдии седьмого раскинет лапы с облупившимися барабанными палочками, словно матрос по команде "суши весла!". В-третьих, хотя ему все время и кажется, что на него кто-то смотрит, это не значит, что следует стеснительно заниматься любовью, не снимая штанов. А, в-четвертых, очень хочется чихнуть, потому что в носу защекотало, как обычно случается в голубятне, где пух, перо, экскременты и воздух смешанны в пропорции 1:1. Даже почудился тот трудноописуемый орнитологический звук, с каким перья трутся о воздух и друг о дружку. Шелест крыльев. Нет, действительно шелест крыльев! Карл напряг зрение. Что-что? Сокол? Сидит у изголовья ложа и, не мигая, - они вообще почти не умеют - глядит? Карлу очень захотелось вдруг обнаружить, что, оказывается, он пьян или вспомнить, что обкурился гашишу или подсказать себе, что спит. Галлюцинировать, обнимая женщину, ему было внове. Положение спасла Изабелла. Она заговорила и пришлось на нее посмотреть. - Я ждала вас завтра, - уведомила Карла Изабелла, когда перестала притворяться спящей. Две бодрствующие руки легли на ягодицы Карла. Все назад. Подобрав ноги, Карл сел на постели возле своей будущей жены и самонадеянно заявил, что почему-то был уверен, что она будет с ним добра. Пока граф лепил дежурную любезность, его семя, три капли его семени, упали на простынь. Они выкатились обратно, словно невостребованная порция золотого дождя. Еще две Карл машинально стер с изабеллиного бедра тыльной стороной ладони. А управившись, храбро поднял зачарованные глаза на птицу, каковая, ладно взмахнув крыльями, поспешила кануть в мистическую пустоту. Но и здесь Изабелла была на высоте - она вмиг возвратила Карла к реальности, в самом материалистическом ее понимании. - Известно ли вам, граф, что я ношу ребенка короля Франции? - не то осведомилась, не то объявила она и строго погладила живот, обольстительно отшлифованный лунным светом. x 14 x Стояла черная ночная жара. На нем были одни кальсоны. "Я ношу ребенка короля Франции!" От этого широковещательного заявления, у Карла со вчерашнего дня сухо во рту. Оно застряло где-то между барабанной перепонкой и мозгом, как это бывает со шлягерами, каламбурами и обрывками месс. Застряло и гвоздит. Карл спрятал голову под подушку и сделал вид, что собирается спать. Под подушкой было жарко, как в экваториальном лесу, чего и следовало ожидать. Вчера, в присутствии Луи он решил, что к Изабелле больше не пойдет, потому, что ему этого не хочется. Молодой Карл презирал психоанализ и самокопание, но тут приходилось признать, что под этим "не хочется" зарыта целая собачья упряжка. С одной стороны, Изабелла ему понравилась. Вкус Людовика скрепя сердце пришлось назвать безупречным, а его выбор одобрить, причем искренне, совершенно искренне. Он уже обжился со своим намерением жениться на одалиске. Как вдруг эта беременность! Но ведь, монсеньоры, это уже слишком! Беременная одалиска - это уже как холодное пиво на катке! А между тем выходит, когда они вчера занимались любовью, ребенок короля Франции, эмбрион чужого бастарда, словно бы смотрел на все это изнутри, выставив перископ, как подводник "Кригсмарине"? И что, может быть потом, двадцать лет спустя, этот вот подросший эмбрион, уже обученный фехтовать, писать и выпивать, возьмет да и похлопает по плечу немолодого герцога Карла (в которого он превратится, никуда не денется), а потом шепнет то ли лукаво, то ли доверительно - "помню-помню!". А между тем выходит, что если он женится на Изабелле, то придется усыновить этого ребенка, дать ему долю в наследстве и учить его фехтовать, выпивать и грамматике? А между тем, это что-то новенькое - герцогу усыновить ребенка короля, словно казанского сироту! Или, того хуже, всю жизнь делать вид, что это ребенок твой, на людях проявлять к нему теплые чувства ("у-тю-тю-тю-тю! Идет коза рогатая за малыми ребятами!")? Ясно же, что не проявлять их на людях может себе позволить только настоящий отец, такой как батюшка Филипп. А между тем будут пересуды и анекдоты ("Приезжает граф Шароле из командировки...") потому, что разрез глаз у этого изабеллиного baby будет чужим, совсем не как у герцогов Запада, и многое другое, такое же безотрадное. Вчера, когда Карл возвратился к себе, у него случился припадок гадливости такой силы, что в голову стали приходить мысли о целибате. "Слава Богу, не о самооскоплении", - утешил Карла Луи и тут же получил затрещину - за профанацию. Луи морщился и тер красные глаза - экзистенциальный кризис герцога выгнал его из кровати. Но несмотря ни на что, ему удалось заверить Карла, что он полностью разделяет его омерзе-отвращение, и что он соглассен со всеми пунктами, поскольку сам, поскольку сам не единожды испытывал бурю и натиск чувств в подобных деликатных ситуациях. И тогда Карл торжественно поклялся, что более не вступит в связь ни с одной беременной женщиной, даже если эта женщина Изабелла. Это была опасная клятва, поскольку на откровенность, подобную изабеллиной, рассчитывать было глупо, а значит, нарушить данное слово можно было даже невольно. x 15 x Чтобы залучить сон, Карл старался дышать ровно. Теперь он размышлял о мужеложестве. В частности о том, что нынче полномочен в суждениях, ибо теперь причастен. Мало украсть - ты еще не вполне вор, пускай даже в твоей влажной ладони уведенный золотой. Ты вор вполне только на дощатом помосте, когда твои нежнейшие шейные позвонки щекочет близость новехонькой веревки. Тогда, даже если отродясь не крал, ты становишься вором. После всего, Карл чувствовал даже некое влечение к Мартину, что было вполне закономерно. Иначе и быть не могло - вот он, граф Шароле, стоит на табурете, который вышибет из-под его палач, чужие губы обсуждают перипетии учиненного им воровства, судьи умывают руки. Теперь он настоящий вор. И содомит заодно. Когда мужчины - это без обмана. Перед женщиной всегда имеет смысл что-то разыгрывать. Даже если не сознаешься себе в притворстве. Перед пейзанками - графа. Перед благородными - таинственного мистер икса с хладным сердцем. Перед матерью - сына. Перед стрелами - святого Себастьяна. Только перед Мартином ничего. Если бы Карл пытался разыграть перед ним влюбленного, равнодушного, колеблющегося, все равно ничего не получилось бы. Потому что когда двое мужчин - это без обмана. То, что получается - это и есть то, что правдиво. Ничего не разыграешь. Стоп. А между тем женщины тоже тебя все время разыгрывают! Не только любят, обманывают, оплакивают, об этом написаны килограммы килобайтов, но еще они разыгрывают! Карла осенило. Как положено в таких состояниях, он вскочил и огляделся. Здесь подошло бы закричать "эврика!". Все прочее он тоже сделал неправдоподобно резво. Чересчур, резво для того, кто уже шестьдесят четыре минуты собирается заснуть. Выпил воды из графина. Выпрыгнул из кальсон, и бросил их в темноту за спиной - что-то похожее можно видеть когда барышня скачет через веревочку. И в чем был, то есть абсолютно голый, вышел в коридор, у которого не было в ту ночь иного предназначения, кроме как привести Карла к Изабелле. Что-то важное напоминало копье, направленное в пах невидимого врага затупленным концом, и, конечно, ручку от сковородки. Но, как ни чудесно, в своем намерении не прикасаться к Изабелле, пока не проверит свою гипотезу, Карл был по-прежнему тверд. В данном случае им правил эрос познания. Его видел де Круа. Услышав шаги, он приник к оконцу нужника, чей диаметр с точностью повторял (по нумизматической прихоти Филиппа) диаметр золотой гинеи. Увиденное мгновенно утвердило на лице графа де Круа знаки того жгучего интереса, с которым Левенгук впервые созерцал в свой микроскоп житейские перипетии страны микробов. В самом деле, не каждый день нагой Аполлон под личиной Карла слоняется по дижонскому замку. x 16 x Бернар, доверенное лицо старого герцога Филиппа, клевал носом у глазка. Его наблюдательный пункт находился в узкой-преузкой каморке, которая тайно обнимала один из углов комнаты Изабеллы Нормандской. Несмотря на ее узость, из глазка этой каморки открывался отличный вид. Бернар был немолод, очень состоятелен и всеми уважаем. Он согласился наблюдать за Изабеллой только потому, что Филипп очень его упрашивал. "В этой области ты патриарх", - заклинал Бернара Филипп и ничего не оставалось как сдаться. В самом деле, за последние двадцать лет на службе у бургундского двора не появилось ни одного шпиона класса Бернара. Он знал все европейские языки включая диалекты, виды и подвиды фени, был внимателен, как скрытая камера, вынослив, как нинзя и, что главное, никогда не торговал увиденным на сторону. Филипп приходил в детский восторг от добытых Бернаром сведений, находил его толковым советчиком, брал с собой когда ездил вершить государственные дела. Филипп ценил Бернара и даже пожаловал ему титул. А Бернар, обласканный Филиппом, ценил Филиппа. - Мне кажется, это очень важно! - Филипп имел в виду наблюдение за Изабеллой. Бернар скептически пожал плечами. Слово "кажется" он презирал. - Мой сын, кажется, к ней неровно дышит! Бернар снова скептически пожал плечами. Ну и что? - Я должен знать, что между ними происходит! В конечном итоге речь идет об отношениях между Бургундией и Францией! Но, главное, в этом вопросе я доверяю только тебе. Это был единственный мотив, который показался Бернару достойным уважения. "Людовик был бы польщен, если бы узнал, что к его любовнице приставлен соглядатаем барон", - вздохнул тогда Бернар, которому шел шестьдесят третий год. Возраст брал свое - шея одеревенела от страусиной позы (только так и видно пленницу во всех ракурсах, если сидеть в высоком кресле), и он позволил себе отдых - оторвался от глазка, отодвинул кресло и прислонил затылок к стене. Это было грубым нарушением выкованного им же самим профессионального кодекса. Но после вчерашнего (сон сморил его прямо на посту; первые петухи разбудили его чуть раньше Изабеллы) никакие нарушения его уже не могли расстроить. Проснувшись, Бернар с горечью констатировал, что от былого биоробота, способного бодрствовать неделю, от киборга, неприхотливого как вша, осталась только плата памяти. Три последних пенсионных года изнежили его, он стал чувствителен и брезглив. Вчера, например, пришлось открыть потайную форточку, потому что ночной горшок, который прислуга должна была опорожнить только утром, наполнил душную комнату знакомым зловонием, в жарких клубах которого продолжать работу было невыносимо. А ведь в былые времена он терпел и не такое! От всего этого Бернар захандрил. Если бы он мог знать, какую хрестоматийную сцену и какую важную весть он проспал вчера, он, верно, удавился бы, потому что таких провалов он за собой не помнил. Слух Бернара воспрял первым. Сон улетучился. Шлепки. Не шлепки, но шаги, кто-то бос, кто-то идет. Сердце Бернара едва не выскочило из груди от волнения, как в былые времена, он приготовился записывать. Как вдруг дверь распахнулась и в комнату спящей Изабеллы Нормандской вошел граф Шароле. Совсем голый. x 17 x - Что, он был совсем-совсем наг? - Филипп чуть не плакал. - Совершенно. Как Адам. Он вошел. Дверь звучно затворилась и она проснулась тотчас же. Я заметил, она спит очень чутко. Он сказал... - Бернар уронил взгляд на свои ночные записи. - Он сказал: "Вы меня разыграли". Подошел к ней. Она спросила: "О чем это вы?" Он ответил: "О ребенке". - О каком ребенке? - Филипп наморщил лоб, что в данном случае означало недоумение. - У нее что, есть ребенок? - Не знаю. - Продолжай. Бернар вновь скосился на шпаргалку. - Она тоже совершенно голая. - Нагая, - автоматически поправляет Филипп. - Нагая. Она долго молчит. Улыбается. Спрашивает: "Как вы догадались?" Он говорит: "Есть такая игра. "Женщины разыгрывают мужчин". Вы в нее со мной сыграли". - Что, действительно есть? - вскидывается Филипп. - Не знаю, - казенным голосом сообщает Бернар. - Далее так. Он говорит: "Так значит, никакого ребенка?". Она смеется. Она говорит: "Конечно нет. Мне нравится, что вы такой сообразительный". Он говорит: "Мне тоже". Она опять смеется. Он спрашивает: "Так значит теперь все хорошо?" Она говорит: "Увы, не совсем." Он спрашивает: "Я вам не нравлюсь?". Она говорит: "Нравитесь". Он спрашивает "А что?" Она говорит: "Но ведь Людо я тоже разыгрывала!" Он... - Не части, не части! - в раздражении перебивает Бернара Филипп. - У меня голова идет кругом от твоих спрашивает-говорит. Бернар смолкает. - Людо - это Людовик, - вслух размышляет Филипп. - А что это нам дает? Она разыграла Людовика. Хм-м-м. Что это значит? - Не знаю. - Ну хоть какое у него было выражение лица когда он все это говорил? - Он стоял ко мне спиной. - А у нее? - Хитрое. У нее хитрое выражение лица, - пояснил Бернар. - Ладно, - не впервые Филиппу, приходилось признавать свое поражение на поприще герменевтики. - Что было дальше? - Они предались блуду и более ничего достойного упоминания не говорили. - И долго? - Долго, - и, встретив взглядом гнилую улыбку герцога Филиппа, Бернар счел нужным добавить: - Я не смотрел. x 18 x Как он написал? Так и написал: "Предлагаю вам, милостивый государь Людовик, обменять в бытность свою нашего, ныне же вашего Сен-Поля, на в бытность свою вашу, ныне же, волею Господа, нашу Изабеллу Нормандскую" В переводе на язык без двусмысленностей, вслух заметил Луи, сие означало: "Ну шо, махнемся блядями?". Карл не из вежливости посмеялся. Изабелла, о пташка (меццо-сопрано)! - так будет сокрушаться Людовик (тенор) в оперном варианте событий, - томится в жестоком Дижоне, где полюбляют одних лишь парубков и кровопролитие, да и то не всех и не всякое. А она - о беспомощна! Так одинока! В склепе угрюмом застенок! (Звучит тема злодейки-судьбы из первого дейст