пять лет. Впрочем, вместе со своими камнями в печени  он  может
еще жить и жить.
   - Отец, - сказал он, - Тэд Валенти бывает у своей любовницы два раза  в
месяц.
   Джо Коломбо снял очки, отчего его глаза стали казаться меньше и злее, и
начал массировать лицо ладонями. Он вздохнул несколько  раз,  снова  надел
очки и невидящими глазами посмотрел на сына.
   - Так, - наконец сказал он, - Тэд Валенти... Значит, он.
   - Пока это только слова Руфуса Гровера, тем более что Гровер не слишком
долюбливает Валенти, как, впрочем, и наоборот.
   - Да, Марв, конечно, но слишком уж велики совпадения.
   - Но зачем бы Валенти, если  он  действительно  шпионит  для  Кальвино,
рассказывать Руфусу Гроверу о своей любовнице?
   - А почему бы и нет? Элементарная мера предосторожности.  Мало  ли  кто
мог увидеть его в городе. А так пожалуйста, я и  не  скрывал.  Рассказывал
даже Гроверу, спросите у него. Хитрый пес... Найди ее, Марв, и обязательно
привези ко мне сюда. Я бы хотел сам поговорить с ней.
   - Хорошо, отец, найду.


   Марвин Коломбо поднялся на лифте на третий этаж. Шофер Валенти  сказал,
что номера он не помнит, но как будто из лифта направо. Удивительное дело,
но похоже, что Валенти вовсе не делал тайны из своего  знакомства  с  этой
дамой. Вот здесь. Квартира тридцать четыре.
   Он нажал на кнопку звонка.  Дверь  не  открывали.  Он  нажал  еще  раз,
прислушался. Ему почудилось, что где-то внутри скрипнуло,  затихло.  После
пятого звонка из-за двери послышался старушечий голос:
   - Кого?
   - Мне нужно видеть Бернис.
   - Нет ее.
   - Когда будет?
   - Кто ее знает, будет или не будет.
   - Вы можете мне открыть?
   Из-за двери донесся слабый, но ехидный смешок.
   - Чего захотел... Она тоже чужим открыла... вот что получилось...
   Марвин почувствовал, как у  него  забилось  сердце.  Что-то  случилось,
кто-то уже опередил их. Неужели это дело рук самого  Валенти?  Но  старуха
говорит - чужие. Мало ли кого он мог послать... Почувствовал,  что  что-то
не так...
   - Уверяю вас, бабуся, я с вами ничего не сделаю.
   - Не-е, - донесся из-за двери еще один смешок, - не открою.
   - Мне нужно просто поговорить с вами.
   - Не-е, не открою. Она тоже чужим открыла... вона что стало.
   Он вышел на улицу  и  не  без  труда  нашел  привратника.  Дом  был  из
сравнительно дорогих, и при нем  еще  сохранился  привратник,  оказавшийся
угрюмым человеком средних лет с костяной отполированной лысиной.
   - Мне нужна ваша помощь, - сказал Марвин.
   Привратник ничего  не  ответил,  лишь  метнул  на  Марвина  сердитый  и
обиженный взгляд.
   - Мне нужно поговорить с женщиной, которая живет  в  квартире  тридцать
четыре.
   - Ну и говорите, - неожиданно громко рявкнул привратник, - мне-то  что.
Я ей не хозяин. Я вообще никому не хозяин, - с отвращением  добавил  он  и
повернулся к Марвину спиной. Марвин протянул ему пять НД, которые  исчезли
мгновенно, словно растворились в воздухе.
   - И еще десять, - сказал Марвин, - если вы  устроите  мне  свидание  со
старухой из тридцать четвертой квартиры.
   - Ей же тыща лет, - привратник подозрительно посмотрел на Марвина, - ее
же черт испугается.
   - Я не черт. И мне с ней надо поговорить по делу.
   Они снова поднялись на третий этаж. Привратник нажал на  звонок  и,  не
дожидаясь ответа, забарабанил по двери руками и ногами.
   - Эй, ты что, оглохла, старая? - заорал он.
   - Чего разорался, лысый пес? - донеслось из-за двери.
   - Тут к тебе кавалер пришел.
   - Сказала, не открою.
   - Он тебе посулился пять НД дать.
   - Брешешь ты все.
   - Ей-богу. Сейчас он под дверь подсунет.
   Марвин попытался было подсунуть купюру под дверь, но не  смог  -  мешал
наружный порожек.
   - Ну видишь, - донеслось из-за двери, - я ж говорила, брешешь ты все.
   - Да как же я подсуну, если не дает порожек? - сказал Марвин, подумал и
добавил: - Вот что. Я оставляю вашему знакомому деньги и выхожу на  улицу.
Вы открываете  дверь,  берете  деньги  и  выходите  на  улицу.  Там  мы  и
поговорим. Вы ж не  боитесь  выйти  днем  на  улицу...  Если  вы  выйдете,
получите еще столько же.
   - Ладно. Иди на улицу и жди там, - проворчала старуха из-за двери.
   Марвин спустился вниз и вышел на улицу. Недавно прошел дождь, и  лужицы
быстро подсыхали на  раскаленном  асфальте.  Около  подъезда  на  складном
стульчике   сидел   старик.   Глаза   его   были   устремлены   вдаль    с
сосредоточенностью слепого.
   - Мистер, - тихо сказал старик, - почему вы остановились около меня?  Я
не люблю, когда останавливаются около меня.
   - Почему? - зачем-то спросил Марвин.
   - Я боюсь людей, - вздохнул старик.
   - Я жду человека.
   - А... - протянул старик,  и  Марвину  почудилось,  что  в  голосе  его
прозвучало разочарование, - я тоже жду.
   - Кого?
   - Жду. Просто жду. Все равно кого или что.
   Хлопнула дверь, и из подъезда выползла толстая старуха  с  морщинистым,
словно печеное яблоко, лицом.
   - Это вы, что ли? - подозрительно спросила  она  Марвина.  -  Чего  вам
нужно?
   - Привратник передал вам деньги?
   - Попробовал бы не передать... Говорите, чего вам,  а  то  я  здесь  на
улице торчать не люблю. Вон пусть он торчит. Ему хорошо, он слепой.
   - Расскажите, что случилось с Бернис?
   - А чего рассказывать? Звонят это поздно  вечером,  я  уж  и  телевизор
выключила в своей комнате. Она сама и открыла. Это все я из своей комнатки
слышу. У вас вообще хозяйка так мне говорит: "Если, - говорит,  -  я  сама
знакомым открываю, нечего тебе твой старый нос совать". Это она мне. А что
я, можно сказать, вынянчила ее, это ей без внимания.
   - Я понимаю, -  кротко  сказал  Марвин.  -  Значит,  она  открыла.  Что
случилось дальше?
   - А чего дальше?
   - Это я вас спрашиваю.
   - Да, вот я и говорю. Открыла она, и я слышу,  спрашивает:  "Что-нибудь
случилось с Тэдом?" Тэд - это у ней есть такой. Лысоватенький,  но  вообще
самостоятельный мужчина.
   - Это он? - спросил Марвин и показал старухе фотографию Тэда Валенти.
   - Смотри, - удивилась старуха. - Он. Он как и есть он.
   - Ну и что же случилось дальше?
   - Дальше... Они заржали, а Бернис вскрикнула. То ли чего  она  увидела,
то ли ударили ее - не знаю, врать не стану. Только замолчала она.  "Ну,  -
думаю, - сейчас до меня очередь дойдет", -  и  шмыг  под  кровать.  Вы  не
смотрите, я еще шустрая. И правда. Они там чего-то между собой  поговорили
и, я слышу, мою дверь открывают. Хорошо, я ее не  заперла,  а  то  они  бы
сразу поняли, что внутри кто-то есть. А так вошли они, покрутились. Я лежу
ни жива ни мертва. Лежу, смотрю на ноги. Четыре ноги. В  середине  комнаты
постояли, подошли к кровати. Один из  них  говорит:  "Нет  старухи,  ушла,
видно, к любовнику". Второй заржал и говорит: "Ладно, пошли, черт с  ней".
Я так и поняла, что это, значит, черт со мной. "И слава, - думаю, - богу".
Смотрю - и вправду ноги к двери двинулись. Ну, потом я как  услышала,  что
дверь входная хлопнула, вылезла. "Ну, - думаю, - сейчас  я  Бернис  скажу,
что больше я у ней работать не стану. Что хватит с меня. Что хоть я  ее  и
вынянчила, но терпеть такую жизнь не намерена. Не  для  того  я  до  седых
волос дожила, чтобы как кошка от ейных знакомых под кровати шмыгать".  Так
ей и хотела сказать. А ее нет. Унесли ее.
   - Как унесли? Откуда вы знаете, что унесли? Вы ж были в своей  комнате,
да еще под кроватью.
   - А я и не видела. Я, молодой человек, слышала. Перед тем, как хлопнула
входная дверь, один из них и говорит: "Ты смотри,  маленькая,  а  тяжелая.
Попробуй ее на себе волочь. Пусть, мол, подкинет полсотни за тяжесть".
   - Кто подкинет?
   - А я почем знаю, какое-то имя вроде он назвал, да я не  помню.  Вот  и
все. Вы мне еще обещали пятерку.
   - Вот, держи. И когда это все случилось?
   - Да позавчера. Я все жду хозяйку-то. Только ни слуху от нее  ни  духу.
Ну ладно, я пойду, а то озябла я что-то. Да и Бернис вдруг позвонит.
   - Значит, вы не помните, о ком они говорили, чье имя поминали?
   - Нет. Я б сразу сказала, чего таить-то?
   - Хорошо. Я еще раз приеду к вам завтра.  Постарайтесь  вспомнить  имя.
Если вспомните, четвертной ваш.
   - Врешь ты, - недоверчиво сказала старуха.
   - Ей-богу, - улыбнулся Марвин.
   - Ну приезжай, даст бог - вспомню.


   Тэд Валенти подошел к  двери  комнаты  босса,  но  путь  ему  преградил
телохранитель Коломбо.
   - Я очень сожалею, мистер Валенти, но есть  приказ  забирать  оружие  у
всех, кто входит к боссу.
   - А что случилось? - встревоженно спросил Валенти.
   - Не знаю, у меня приказ.
   Валенти протянул телохранителю пистолет, постоял,  пока  тот  ловко  не
ощупал его, и спросил:
   - Теперь можно?
   - Идите, мистер Валенти, босс вас ждет.
   Валенти вошел в комнату. Он взглянул на главу семьи и наклонил голову:
   - Добрый день, дон Коломбо. Вы звали меня?
   - Да, Тэд. Марвин и я хотели спросить у тебя, сколько тебе  платит  дон
Кальвино. Нет, нет, Тэдди, не волнуйся. Мы  же  не  налоговое  управление.
Просто любопытно. Может, это действительно выгодно  -  шпионить?  Расскажи
нам, Тэдди-бой.
   Коломбо внимательно посмотрел на Валенти и заметил, как  тот  с  трудом
проглотил слюну и неуверенно, как бы на пробу, сложил лицо  в  улыбку.  Но
улыбка мгновенно исчезла, когда взгляды их встретились.
   - Так тебе не хочется ничего рассказать нам?  -  мягко,  почти  ласково
спросил Коломбо. В его  вкрадчивой  неторопливой  манере  было  что-то  от
кошки, которая собиралась поиграть с жертвой.
   - Я... я не понимаю, - пробормотал Валенти. - Я не могу понять,  шутите
ли вы, дон Коломбо...
   - Ну, конечно, шутим. Шутим, почему же  нам  не  шутить,  когда  у  нас
хорошее настроение, когда нам весело, когда, наконец, я знаю, кто  предает
и продает меня и всю семью.  Согласись,  это  случается  не  каждый  день,
Тэдди, и не каждый день можно накинуть на шею бывшему другу,  которого  ты
собственноручно вытащил из дерьма, хорошенькую удавочку.  Можно  было  бы,
конечно, и просто пустить пулю в лоб, но не надо забывать старых традиций.
   - Нет, нет, нет! - слабо крикнул Валенти и  упал  на  колени.  -  Богом
клянусь...
   - Ты же у нас атеист, - улыбнулся Коломбо.
   - Клянусь всем, что вы сделали для меня, дон Коломбо...
   - Так это я сделал, а не ты. Я тебя вытащил из  джунглей,  где  ты  под
именем Эдди Макинтайра размешивал белое снадобье молочным  сахаром,  чтобы
трижды обокрасть и тех, кому ты толкал героин, и тех. Кто тебя им снабжал.
Ты и капитан Доул, я вас вытащил обоих, когда вас  хотели  наказать,  чтоб
другим было неповадно красть у тех, кто  тебя  кормит.  Доул  сегодня  наш
уважаемый сенатор, гордость Скарборо. Сенатор и респектабельный бизнесмен,
у  которого  вложено  в  дело  почти  полмиллиона.  Ты  же,  Тэд  Валенти,
дослужился до советника семьи. У тебя жена и двое  детей,  на  которых  ты
получил лицензии. Ты уважаемый гражданин. Ты неплохо работал,  потому  что
чем выше ты поднимался под моим крылом,  тем  больше,  надо  думать,  тебе
платил дон Кальвино.
   - Го-осподи, го-ос-поди! - взвыл Валенти и ударил головой об пол. - Это
ложь, ложь, ложь! Слова здесь нет правды, дон Коломбо, клянусь вам. Детьми
клянусь! Кто, кто мог вам нашептать такое? Почему вы так решили, почему вы
отвернулись от меня? Жизнь моя вся прошла у вас  на  виду...  -  Он  начал
всхлипывать.
   - Ты неплохой актер, - улыбнулся Коломбо  и  несколько  раз  хлопнул  в
ладоши. - Я аплодирую твоей игре, потому что я человек  справедливый.  Что
хорошо, то хорошо. Я ничего не буду от тебя утаивать. К нам из  Уотерфолла
перебежал человек. Он рассказал, между прочим,  о  разговоре,  который  он
случайно услышал и который  вели  между  собой  дон  Кальвино  и  Папочка.
Кальвино беспокоился, не слишком ли часто ездит один человек к своей даме,
а Папочка успокоил его, человек этот не пылкий и ездит всего  два  раза  в
месяц. Этот человек ты.
   - Дон Коломбо, - протянул руки Валенти. - Это вы говорите о Бернис? Так
спросите ее, она вам подтвердит под пыткой, что ничего у меня и  в  мыслях
не было.
   - Она ничего не подтвердит.
   - Почему, дон Коломбо? Почему? Сжальтесь надо мной, почему?
   - Ее похитили. Ее нет.
   - Кто похитил? Зачем?
   - Это я как раз тебя хотел спросить.
   - Найдите ее, богом вас заклинаю...
   - Ты к ней так привязан? - улыбнулся Коломбо.
   - Нет, чтобы она подтвердила мою невиновность.
   - Хватит, ты становишься, смешон. Оставайся хоть мужчиной.
   - Но я же не скрывал, что езжу к ней. Все знали об этом.
   - И даже в Грин-Палисейд? Даже дон Кальвино знал?
   - Господи, что же это? -  Валенти  на  коленях  добежал  до  кресла,  в
котором сидел Коломбо. - Господи, это же заговор врагов моих! Я знаю,  дон
Коломбо, это все чудовищные интриги Руфуса Гровера. Он ненавидит меня. Да,
я ему говорил, что езжу к Бернис Разве это преступление? Я  сам  предлагал
познакомить его с ней.
   - Хватит, Тэд Валенти, ты мне  надоел.  У  меня  все  уши  полны  твоим
визгом. Будь  мужчиной.  Ты  ведь  у  нас  атеист,  так  что  тебе  нечего
беспокоиться из-за ада. Эй, - крикнул он, - возьмите его!
   Дверь бесшумно распахнулась,  и  в  комнату  вошел  телохранитель  дона
Коломбо. Он легко, словно ребенка, поднял Валенти с ковра и  посмотрел  на
босса.
   - Запри его пока в подвале.




        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. МАРКВУД И ФРИСБИ


        1

   Клиффорд Марквуд вылез из-под душа,  вытерся  и  посмотрел  на  себя  в
зеркало. Удивительный все-таки перед ним был человек, решил он. Мало того,
что физиономия у него всегда была асимметричная и  унылая,  теперь  в  ней
появилось  что-то  совсем  отталкивающее.  Блудливо-самодовольные   глаза,
трусливо-жестокие губы. И не мудрено, впрочем.  Доктор  Клиффорд  Марквуд,
друг гангстерского лорда. Друг и поверенный. Интеллигентный и образованный
человек, который с таким интересом выслушивает лекции  по  истории  мафии.
Кто сможет еще так  оценить  тонкие  силлогизмы  седовласого  джентльмена?
Никто. Народ все вокруг грубый. Стрелять? Это пожалуйста!  А  вести  после
стрельбы тонкие просвещенные беседы  -  для  этого,  извольте,  мы  держим
специального человечка. Как же, как же, с образованием.  Настоящий  доктор
наук. И не какой-нибудь адвокатишко,  которые  толпятся  в  очереди  перед
дверями мафии - авось возьму", а специалист по  компьютерам.  И  заметьте,
человек со стороны, будней наших не знает, все ему в диковинку. Надо будет
вас познакомить. У  него,  представляете,  еще  есть  совесть...  ха-ха...
представляете? Правда, чуть-чуть, но есть еще, и так забавно следить,  как
он ее, совесть, выжимает из себя. Что вы хотите, человек он  образованный,
не может просто вспороть кому-нибудь брюхо, как это делаем мы.  Должен  же
он помучиться немножко. Нет, нет, я вам его не уступлю,  мне  свой  ученый
тут нужен.
   Да, Клиффорд Марквуд, это ты можешь. Что-что, а по части  самобичевания
ты мастак...
   Ну хорошо, а если прямо сказать:  мистер  Коломбо,  я  вас  презираю  и
ненавижу. Вы чудовище. Я отказываюсь иметь  с  вами  дело.  Я  буду  всеми
силами бороться с вами. Всегда и  везде.  Что  вы  говорите?  Стать  сюда?
Зачем? Ах, чтоб не  забрызгать  мозгами  ковер,  когда  вы  сейчас  будете
стрелять в меня? Нет, дон Коломбо, я вас предупредил,  что  буду  бороться
против вас - я забрызгаю своими мозгами ваш ковер, причинив вам тем  самым
ущерб в пять кредиток на химчистку.
   А если серьезно? А если серьезно, то на душе муторно, а что делать,  не
известно ни мне, ни даже мудрой машине.  Пока  ждать,  даже  отдавая  себе
отчет, что с такого безропотного ожидания, когда человеку кажется, что  он
лишь  выжидает  благоприятного  случая,  чтобы  потом  проявить   верность
принципам,  -  и  начинается  предательство.  Кто  определит,  что   такое
благоприятный  случай?  То,  что  имеешь  сегодня?  Пожалуй,   нет.   Надо
подождать, может, завтрашний  день  принесет  действительно  Благоприятный
случай.  А  принципы?  А  что  принципы,  я  ж  им   верен.   Просто   жду
благоприятного случая.
   Марквуд сварил себе кофе, выпил пару чашечек и вышел на улицу.  Хвойный
густой воздух настаивался на солнечных  лучах.  В  торжественной  сосновой
тишине  слышно  было,  как  деревья,   потрескивая,   разминают   суставы.
Пайнхиллз. ОП, охраняемый поселок. Сосновые  холмы.  Богом  благословенное
место. Дорогое место. Стоило  миллионы.  Миллионы,  по  крохам  собранные,
скопленные, уворованные парками для короля Гангстерляндии,  его  светлости
дона Коломбо Первого.
   Под  ногами  у  него  хрустнула  сухая  веточка,  и  на  мгновение  ему
почудилось, что это хрустнуло стекло  шприца.  Ничего  удивительного.  Эти
благословенные холмы стоят на шприцах. Не Гангстерляндия, а Шприцляндия...
   Его уже ждали. Конвоир - дюжий парень, и тот, ради которого он выслушал
столь замечательную лекцию по истории  мафии.  Лекцию,  прочитанную  самим
доном Коломбо.
   - Возьмете его наверх, мистер Марквуд? - спросил конвоир.
   - Да, в мою комнату.
   Они молча поднялись по лестнице.
   - Мне помочь вам? - поинтересовался конвоир.
   - Да нет, я сам справлюсь, спасибо, - кивнул Марквуд.
   Они остались вдвоем и оценивающе осмотрели друг друга.
   - Как вас зовут? - спросил наконец Марквуд.
   - Арт Фрисби, - ответ был четкий и старательный, как у ученика, который
хочет показать учителю свою дисциплинированность.
   - Прекрасно. Будем знакомы. Меня зовут Клиффорд Марквуд, и мне поручили
произвести испытание вас на детекторе лжи... Вы знаете,  кстати,  что  это
такое?
   - Так, - пожал плечами Фрисби, - в самых общих чертах.
   - Ну хоть  назначение  его  вы  себе  представляете?  -  Марквуд  вдруг
почувствовал, что говорит снисходительным тоном сержанта, обращающегося  к
новобранцу. Боже мой правый, я презираю  человека  за  то,  что  он  плохо
знает, что такое детектор лжи!
   - Назначение? - переспросил равнодушно Фрисби.
   - Да.
   - Догадываюсь.
   Марквуд посмотрел на Фрисби и подивился  какой-то  апатии  испытуемого,
глубокому безразличию,  наконец  просто  отсутствию  самого  элементарного
любопытства. Не его, Марквуда, собирались испытывать, а он, и тем не менее
сердце у него билось учащенно.  Перед  ним  человек,  похожий  на  корову,
ведомую на убой. Она спокойно  пережевывает  в  блаженном  неведении  свою
жвачку, а он, тонко организованный поводырь, переживает за корову. Но  все
это самое элементарное и самое привычное  для  него  принаряживание  своей
трусости, ее облагораживание. Что ни говори, а по этой части он мастак. Ни
подлости, ни трусости -  один  лишь  трепет  высокоорганизованной  нервной
системы.
   Он усадил Фрисби на  стул  и  долго  и  неумело  возился  с  датчиками,
прикрепляя их клейкой лентой к его телу. Наконец  он  управился  со  всем:
пульс, электропроводность кожи, дыхание и другое. Датчики  он  соединил  с
машиной.
   Он начал задавать вопросы, помня об  инструкциях,  которые  получил  от
Коломбо. Мистера Коломбо несколько смущала ссора  в  баре,  и  нужно  было
подойти к  ней  неожиданно.  Поэтому  вопросы  вначале  были  отвлекающие,
безобидные, простые. Он заранее  договорился  с  машиной,  что  она  будет
анализировать  одновременно  и  сами  ответы  как  таковые,  и   показания
физиологического состояния Фрисби. Замечания и указания машина должна была
сообщать по радио, и в ухо Марквуда был вставлен крошечный приемничек.
   Арт отвечал на вопросы скучным, ровным голосом.
   "У меня впечатление, - вдруг сказала машина, - что его  угрюмость,  как
бы внутренняя замороженность, в общем для него привычны. Он не стал  таким
с момента ссоры в баре. Скорее всего причины формирования такого характера
лежат где-то глубже..."
   Марквуд посмотрел на  Фрисби.  Вот  перед  ним  сидит  ладно  скроенный
человек лет тридцати с правильными, но маловыразительными чертами  лица  и
ждет очередного дурацкого вопроса. Человек, устроенный так же, как он. Его
земляк по планете. И он не понимает его, не знает его. Словно они заряжены
одноименными зарядами и не могут приблизиться друг к другу. Что в голове у
этого Фрисби, что за пружинка заставляет его двигаться, думать, жить?  Кто
он, что он, для чего он? Неужели нельзя преодолеть одноименность зарядов и
приблизиться друг к другу, не испытывая взаимного отталкивания? Ах, ах,  -
тут же поймал он себя, - какие прекрасные слова! Земляк по планете. А  он,
тонко организованный  Клиффорд  Марквуд,  пытается  этого  самого  земляка
поймать, дабы укрепить или развеять  подозрение  гангстера.  Для  чего  он
играет эту дурацкую роль? Только ли оттого, что в  услужении  Коломбо  для
него есть какая-то надежда? Надежда на что? На то, что он выживет?  А  для
чего?
   - Послушайте, Фрисби, - сказал Марквуд, - для чего вы живете?
   Фрисби поднял глаза и посмотрел на Марквуда. Он,  должно  быть,  ожидал
улыбки, но Марквуд был серьезен.
   -  Не  знаю,  -  медленно  сказал  он.  -  А  вы  знаете?  Вы   человек
образованный, а у меня четыре класса за душой. Вы  даже  книги,  наверное,
читаете. Вот и объясните, для чего вы живете.
   - Не знаю.
   - А чего же вы меня спрашиваете?
   - Мне на минуту показалось, что у вас есть цель  в  жизни.  Что  вы,  в
отличие от меня, знаете, для чего вы дышите  и  шевелитесь.  Мы  ведь  все
дергаемся, как маленькие заводные игрушки. Бегаем, чтобы было что  поесть,
где поесть, на что купить, с кем лечь спать. Это все не цели...
   - А... Верно... Цель -  это  другое.  У  меня,  если  подумать,  бывали
цели...
   "Легкое отклонение от нормы,  -  послышался  в  ухе  у  Марквуда  голос
машины, - разговор о цели имеет для Фрисби эмоциональную окраску".
   - Какие же? - спросил Марквуд.
   - Разные, - пожал плечами Фрисби, - в разное время разные. Бывают  цели
поменьше, бывают покрупнее. А бывают и такие, которые помогают жить.
   "Еще раз обращаю внимание, - пискнуло в ухе у Марквуда,  -  разговор  о
целях волнует его, но он старается держать себя в руках".
   - Возможно, - кивнул Марквуд Фрисби. - Даже не возможно, а  безусловно.
Вопрос о другом. Ну хорошо, у вас есть цель. Вы ее достигаете. Допустим. А
что дальше? Вы ставите себе новую цель?
   - Не знаю, - покачал головой Фрисби. - Я  в  философии  не  разбираюсь.
Каждый живет как может. Один одним - другой  другим.  Люди  себе  цели  не
ставят. Жизнь их ставит.
   - А вам какие цели ставила жизнь?
   - Разные. Я вот когда был совсем  еще  сопливым,  поставил  себе  целью
стать сильнее одного мальчишки, который меня тиранил...  -  Фрисби  слегка
улыбнулся, словно ему было приятно  вспоминать,  как  его  тиранили.  -  Я
устроил себе что-то вроде турника из куска трубы. Сначала я, не  то  чтобы
подтянуться, даме висеть толком не мог, а потом пошло...
   - И вы поколотили своего тирана?
   - Да. Это был хороший день.
   - Мне кажется, у вас должна быть сильная воля.
   - Может быть, - пожал плечами Фрисби. - Не знаю.
   - Но вы ведь, кажется,  пристрастились  к  героину  и  все-таки  сумели
бросить. Так, во всяком случае, вы говорили мистеру Коломбо.
   - Это правда.
   - Но бросить героин чудовищно трудно.  Практически  невозможно.  Он  же
включается организмом в процессы обмена. Что вас заставило бросить?
   "Все  датчики  регистрируют  эмоциональное  отношение  к  вопросу",   -
предупредила машина.
   - Мне повезло, - еле  заметно  усмехнулся  Фрисби.  -  Я  полюбил  одну
девушку. А она повесилась. Из-за белого снадобья, Она, выходит, тоже  была
волевым человеком. Обычно нарки умирают медленно. Так, что они  даже  сами
не замечают, как окочуриваются, не говоря уже об  окружающих.  Может,  это
потому, что и жизнь-то нарка трудно назвать жизнью... Так.  А  она  решила
умереть сразу... Тогда я и надумал бросить.
   - Почему? Вы были потрясены ее смертью? Я понимаю. Но все-таки  как  вы
бросили? Наоборот, в вашем состоянии  тогда  естественно  было  бы  искать
успокоения в наркотиках.
   - Наверное, вы это понимаете лучше. А я думаю, что мне удалось все-таки
бросить из-за сильного чувства.
   - Любовь к этой девушке?
   - Нет, не совсем. Мне  кажется,  из-за  любви  того  не  сделаешь,  что
сделаешь из-за ненависти.
   "Эта тема необыкновенно для него важна, - сообщила машина  Марквуду.  -
Он справляется с волнением только усилием воли".
   -  Простите,  Фрисби,  я  вас  не  совсем  понимаю.  Ненависть  -   это
действительно сильная штука. Кого вы ненавидели?
   - Был толкач, который сначала меня подколол  обманом,  а  потом,  когда
Мэри-Лу - так ее звали - все старалась помочь мне бросить, он  ее  убедил,
что вдвоем бросить легче. Что она меня лучше понимать будет. В общем, и ее
приспособил к шприцу. Его-то я и  возненавидел.  Хотя,  если  как  следует
разобраться, - задумчиво протянул Фрисби,  -  я  его  возненавидел  только
потому, что уж очень сильно любил ее. Вот ведь что получается,  без  любви
не было и ненависти. - Он усмехнулся и покачал головой, удивленный, должно
быть, своим открытием.
   - Ну и что, удалось вам еще встретиться с ним?
   - Да нет, все это давно было. Одиннадцать лет назад. Так вот,  вспомнил
тут с вами. А так все это дело забытое...
   "Сильный сдвиг всех показаний датчиков. По-видимому, ответ представляет
сознательную ложь", - пропищало в ухо Марквуда.
   - А как его звали? - спросил Марквуд  и  посмотрел  на  Фрисби.  И  без
анализа машины видно было, что вопрос был собеседнику неприятен.
   - Не помню. Мало ли было толкачей.  Если  б  я  всех  толкачей,  с  кем
приходилось иметь дело, помнил, у меня б голова давно лопнула бы...
   "Безусловно, сознательная ложь, - констатировала машина. - По-видимому,
имя и личность этого толкача играют в жизни Фрисби  большую  роль.  Именно
играют, а не только играли.  Слишком  велика  эмоциональная  реакция.  Мне
кажется, что следует пойти обходным путем. Постарайтесь  узнать,  где  все
это происходило. Когда, мы уже знаем. Примерно одиннадцать лет назад".
   - Послушайте, Фрисби, вот вы сказали, что ненависть важнее в жизни, чем
любовь. Ну допустим, что вы сейчас так  думаете.  Допустим  даже,  что  вы
правы. Но в детстве вы, наверное, были другим? Пока жизнь не повернулась к
вам своей жестокой и грозной стороной.
   Фрисби исподлобья посмотрел на Марквуда. Странный человек - подумал он.
Странные вопросы, глупые вопросы. Чистоплюй  из  охраняемого  поселка.  Но
ведь он сам-то здесь у Коломбо. Что же строить из себя наивную девицу? Или
все они с образованием чокнутые?
   - Позвольте вас спросить, мистер Марквуд, вы сами где родились, не в ОП
случайно?
   - Да.
   - А я в джунглях. И там жизнь  не  крутится  перед  их  обитателями  то
одним, то другим боком. Она вам не вертихвостка какая-нибудь.  Она  всегда
повернута к ним одной стороной. На то это и джунгли.
   - Где вы выросли? Я имею в виду - в каком городе?
   - Здесь, в Скарборо.
   - Где именно?
   - На тридцать второй улице. Если вы представите не  просто  джунгли,  а
болото в джунглях, так это как раз там...
   Марквуд на мгновение вообразил, как перетряхивает свою магнитную память
машина, которая должна помнить всех тех, кто работает или работал на семью
Коломбо. Если этот толкач не был диким...
   "Это участок Тэда Валенти, которого  тогда  звали  Эдди  Макинтайр",  -
передала машина.
   Так, спокойно, не торопись, сказал себе Клиффорд Марквуд.  Обдумай  все
спокойнее. Этот человек, Фрисби, конечно, знает, что Эдди  Макинтайр  стал
теперь Тэдом Валенти и входит в число самых приближенных к Коломбо  людей.
Знал и скрывал, что знает. Почему? Наиболее естественный ответ: боялся  за
свою шкуру. Ведь могли бы тогда подумать, что он оказался здесь для  мести
и вся история с побегом  из  Уотерфолла  лишь  инсценировка.  Что  значит,
инсценировка? Какая, в конце концов,  разница,  убил  ли  он  Кармайкла  в
порыве гнева или для  того,  чтобы  его  появление  здесь,  в  Пайнхиллзе,
выглядело правдоподобным? Но раз Кармайкл действительно убит, выходит,  он
был  убит  хладнокровно,  только  для  инсценировки?  А  может   быть,   в
инсценировке принимал участие не он один? Нет,  это  уже  область  чистого
вымысла. Чистая спекуляция.
   - Когда вы узнали, что Тэд Валенти когда-то назывался Эдди Макинтайром?
- спросил Марквуд.
   - Не помню, - медленно сказал Фрисби и пожал плечами.
   "Безусловно, ложь, - комментировала машина. - Кроме  того,  ему  вообще
следовало бы несказанно удивиться. Это его первая грубая ошибка.  Ведь  из
всего предшествующего  разговора  должно  было  явствовать,  что  он  даже
Макинтайра не помнит, а не то, что Макинтайр и Валенти -  один  и  тот  же
человек. Теперь задайте ему вопрос: сам ли он узнал,  что  Эдди  Макинтайр
служит Коломбо, или ему сказали?"
   - Скажите, Фрисби, вы сами узнали, что Макинтайр и Валенти одно и то же
лицо, или вам кто-то сказал об этом?
   - Сам.
   "По всем физиологическим показателям  -  ложь.  Пульс  сразу  дошел  до
девяноста против его обычных семидесяти двух. Марквуд, начните  снимать  с
него датчики и, когда вы все их снимете и он начнет успокаиваться, задайте
ему вопрос, для чего  его  послали  в  Пайнхиллз.  Спросите  между  делом,
небрежно. Я буду следить за его голосом и выражением".
   Марквуд посмотрел на Арта Фрисби. Тот устало опустил плечи, но лицо его
по-прежнему было непроницаемым и неподвижным. "Думающий компьютер  да  еще
человек - не слишком ли много для одного  гангстера  с  четырьмя  классами
образования?" - подумал Марквуд. В нем впервые шевельнулось нечто  похожее
на симпатию к человеку, сидевшему перед ним. Почему  вообще  он  проявляет
такое рвение в допросе? Почему он, ученый, привыкший думать,  что  он  сам
себе хозяин, вдруг лезет из кожи,  чтобы  помочь  одному  бандиту  поймать
другого? Что ему вообще до этих людей с их заботами? Ну хорошо, раз  попал
он сюда, в это осиное гнездо с  философствующим  гангстером  во  главе,  -
значит, попал. И вряд ли выберется отсюда вообще. Но загонять кого-либо  в
угол при помощи думающей машины? Да  еще  испытывать  при  этом  охотничье
возбуждение? До каких же пределов  подлости  может  человек  докатиться  и
оправдывать себя при этом? Хотя бы азартом охоты или поиска...
   Он молча подошел к Фрисби и подумал, что надо иметь железные нервы  или
вообще ничего не понимать, чтобы сохранять такое  спокойствие.  Но  он  же
понимает. В его мозгу бушуют бури: страх, ненависть, боязнь,  что  вот-вот
он проговорится. Нет, право же, в  неподвижном  лице  Фрисби  было  что-то
стоическое, индейское...
   Марквуд начал снимать с Фрисби датчики. Тот облегченно вздохнул, слегка
развел руками, разминая затекшие плечи.
   - Да, Фрисби, - как можно небрежнее спросил вдруг Марквуд, - а чего вас
все-таки послали сюда, в Пайнхиллз?
   - Не знаю, - машинально сказал Фрисби и тут же  вздрогнул,  словно  его
ударил электрический ток. - Я хочу сказать, что не понимаю вас, -  добавил
он и сам понял, что голос его звучит жалко и неубедительно. Он  побледнел.
Кулаки его несколько раз сжались и разжались. - Меня никто не  посылал,  -
твердо сказал он. - Никто. Все было так, как я рассказывал  дону  Коломбо.
Можете меня пытать.
   Значит, его послали сюда. Значит, нюх не подвел  мистера  Коломбо.  То,
что произошло в баре, было инсценировкой. У  Арта  Фрисби  есть  цель.  Им
движет ненависть. Ненависть к Макинтайру - Валенти. Значит,  те,  кто  его
послал, тоже хотят причинить вред Валенти. Ну что ж, у  этого  парня  хоть
есть в жизни цель. Хоть негативная, но цель. А у меня нет. Ни  негативной,
ни позитивной. Он не боится, а я боюсь. Боюсь всего.  Я  и  пошел-то  сюда
только из-за страха. Из-за страха остаться без работы и  быть  вышвырнутым
из привычного ОП в джунгли. Мэрфи и его хозяин не ошиблись во мне.  Именно
такие мучающиеся трусы и служат хозяину лучше всех.
   Его мысли прервал голос машины:  "Я  бы  сообщила  о  результатах  дону
Коломбо.  Мне  кажется,  что  детектор  лжи  кое-чего  стоит.  Это   может
пригодиться..."



        2

   Марвин Коломбо снова подошел к знакомой уже двери  и  нажал  на  кнопку
звонка.
   - Кто там? - почти сразу ответила старуха.
   - Мы с вами вчера беседовали...
   - Ну слава  те,  господи,  -  послышался  облегченный  вздох,  и  дверь
распахнулась. - А я уж боялась, что вы не придете, мистер. Деньги при вас?
   - Какие деньги? - рассеяно спросил Марвин.
   - Это как  какие?  -  испуганно  спросила  старуха,  стоя  прямо  перед
Марвином и глядя ему в глаза.  -  А  кто  мне  полсотни  обещал,  ежели  я
вспомню? - в голосе старухи появилась дребезжащая визгливость. - Я цельную
ночь глаз не сомкнула - все вспоминала, чуть голова не лопнула, а у меня и
так давление, а ты прикидываешься, что не знаешь, какие деньги.
   Марвин потряс головой. Не может быть. Два раза  подряд  так  не  везет.
Сейчас старуха исчезнет, растает, и он снова окажется за своим  письменным
столом и юркнет как мышь в гору документов.  Но  старуха  не  исчезала,  и
Марвин сказал с нежностью, которая была для него непривычна:
   - Да есть же деньги, вот они.  Хотите  -  мелкими.  А  хотите  -  одной
бумажкой.
   - Тогда слушай, - степенно кивнула старуха. - Вот тебе имя-то.  Значит,
один из них и говорит другому: "Маленькая, а тяжелая. Попробуй ее на  себе
волочь. Надо бы, чтобы Руфус Гровер подкинул нам по полсотни за тяжесть".
   - Как вы сказали? - чуть не подпрыгнул Марвин. - Руфус Гровер?
   - Ну а я что говорю? Руфус Гровер.
   - Точно?
   - А я  что,  придумала?  Я  б  тогда  еще  вчера  придумала.  Всю  ночь
вспоминала, веришь - глаз не сомкнула, а у меня давление...
   Марвин не стал ожидать лифта, а бросился вниз по лестнице, перепрыгивая
сразу через три-четыре ступеньки. Это  даже  была  не  просто  удача,  это
невозможно было себе представить. И даже дело не  в  том,  что  шпионил-то
вовсе не Валенти, а сам Руфус Гровер, черт с ними с обоими.  Дело  в  том,
что теперь-то уж отец поймет, что на него можно  положиться.  Исчезнет  из
отцовских  глаз  то  снисходительное  выражение,  которое  всегда  в   них
появлялось, стоило ему заговорить с сыном.  Не  ценил  его  отец,  считал,
видите ли, адвокатишкой, испорченным слишком легкой жизнью, способным лишь
оказывать услуги. А для главы семьи,  для  настоящего  босса  нужна,  мол,
прежде  всего  твердость,  жестокость,  предприимчивость.   Вот   тебе   и
предприимчивость, вот тебе и правая папенькина рука. Руфус Гровер. Кто  бы
мог подумать...
   Он не помнил, как домчался до Пайнхиллза и  как  ворвался  в  домик,  в
котором жил отец. Телохранитель кивнул ему, и он понял, что старик у себя.
Он даже не постучал в дверь, а распахнул  ее  толчком.  Коломбо  сидел  за
письменным столом, обложившись бумагами. Он  поднял  глаза  и  понял,  что
случилось что-то важное.
   - Руфус Гровер, - задыхаясь, пробормотал Марвин.
   - Что Руфус Гровер?
   - Старуха вспомнила. Те  двое,  что  похитили  Бернис,  говорили  между
собой, что она маленькая, а тяжелая и что  надо  бы,  чтобы  Руфус  Гровер
подкинул им по полсотне.
   - Она назвала имя Руфуса Гровера?
   - Да. Темная, наполовину выжившая из ума старуха. Она не  могла  ничего
придумать.
   - Да, наверное... Марвин, налей мне немножко выпить. И можешь  плеснуть
себе.
   Марвин подошел к бару, налил два стакана  виски,  бросил  туда  льда  и
добавил воды. Старик, видно, разволновался. Он  ведь  пьет  только,  когда
что-то его очень беспокоит. Вообще-то ему нельзя. Печень. Еще, не дай бог,
что-нибудь с ним случится. Нет, нет, он, конечно, не  желал  смерти  отца,
боже упаси, но вместе с тем мысль о его смерти не  пугала  его,  не  несла
эмоционального заряда, а была лишь некой абстракцией.
   Джо Коломбо сделал глоток, облизал губы, поставил  стакан  на  папку  с
бумагами -  боится,  что  от  мокрого  стакана  может  остаться  пятно  на
полированном столе, подумал Марвин, - помассировал руками лицо.
   - Это несколько меняет картину, - вздохнул Коломбо.
   - Еще бы. А я было уж решил, что  на  Кальвино  работает  действительно
Валенти.
   Марвин мог бы, конечно, сказать: "Ты было  уже  решил",  но  старик  не
прощал, когда его тыкали носом в собственные ошибки.
   - Да, похоже было, -  согласился  Джо  Коломбо.  -  Значит,  это  Руфус
Гровер.
   - Да, отец, теперь уже сомневаться не  приходится.  Посуди  сам,  какая
получается  картина.  Мы  узнаем,  что  в  нашем  штабе  кто-то  из  наших
приближенных к тебе людей работает на Кальвино. Это факт.
   - Это факт, - кивнул Джо Коломбо.
   - К нам попадает Арт Фрисби, и от него мы узнаем, что Кальвино  заботит
человек, посещающий свою приятельницу дважды в месяц. Мы узнаем,  что  это
Тэд Валенти. Это факт.
   - Это факт.
   - Дальше. Нам удается узнать адрес этой Бернис, причем выяснилось,  что
Валенти  вовсе  не  скрывал  ни  Бернис,  ни  ее  адреса.  Даже  предлагал
познакомить с ней Руфуса Гровера. Это факт.
   - Это факт, - слабым эхом отозвался Джо Коломбо.
   - Я нахожу квартиру Бернис. Ее похитили. Похитили  после  того,  как  в
Пайнхиллзе появился Арт Фрисби. Я решаю, что все  сходится.  Шпион  -  Тэд
Валенти. Именно его имел в виду дон Кальвино в  разговоре  с  Папочкой.  А
когда они узнали, что Арт Фрисби у  нас,  они  убирают  на  всякий  случай
Бернис, которая, очевидно, была связной и что-то могла знать.
   Но это не так. Шпион не Валенти, а Руфус. Это, кстати, Руфус сказал мне
о Бернис. Чтобы отвести подозрение от себя... Постой, постой, значит, этот
Арт Фрисби... Значит, его подослали...  Подослали  с  байкой  о  человеке,
который ходит дважды в месяц к своей  приятельнице.  Теперь  все  понятно.
Руфус знает об этом, сообщает в Уотерфолл, и все вместе они  разрабатывают
просто дьявольский план. Бросить подозрение на Валенти. Все  указывает  на
него. На шее  его  затягивается  традиционная  удавка  -  все  в  порядке.
Невинный человек на том свете, а шпион  может  теперь  спокойно  работать,
пока Кальвино не решит, что можно вообще  разделаться  с  семьей  Коломбо.
Имея такого шпиона, грех  не  попробовать.  Руфус  Гровер...  Кто  бы  мог
подумать... Предан как собака, казался преданным  как  собака.  Боже,  что
было бы, если бы старуха не вспомнила имени или эти два похитителя получше
обыскали бы квартиру...
   - Никогда не верь  никому,  -  сказал  Джо  Коломбо,  поднял  стакан  и
посмотрел его на свет. - Ты думаешь, я тебе верю до  конца,  сын  мой?  Ты
ведь сам не против стать главой семьи? А? Тебе ведь кажется, что ты бы уже
развернулся, что я слишком много плачу и полиции, и судьям,  и  депутатам.
Так ведь?
   - Господь с тобой, отец... - испуганно промямлил Марвин.
   - Господь со мной, - кивнул старик. -  Он-то  и  учит  меня  никому  не
верить. Есть только интересы. Если твои  интересы  совпадают  на  какое-то
время с интересами другого - можешь рассчитывать на него. Если нет,  лучше
подумай о своей безопасности. Так-то, сынок. И поди скажи Раве,  чтобы  он
позвал ко мне Руфуса. И пусть позовут  ко  мне  этого  Марквуда.  Давай-ка
подумаем, с кем лучше побеседовать сначала.


   - Ну как, доктор, что-нибудь получилось из ваших бесед с  перебежчиком?
Или все то же самое, что я уже знаю?
   -  Боюсь,  мистер  Коломбо,  кое-что  оказалось  не  совсем  так,   как
рассказывал Фрисби.
   - А именно? - без особого интереса спросил Коломбо.
   - Арт Фрисби не  убежал  из  Грин-Палисейда.  Все  это  была  тщательно
поставленная инсценировка. Его послали. А если это так, то выходит, что  в
Уотерфолле заинтересованы в погибели Валенти. Стало быть, он  не  является
их шпионом и не предал вас. Шпионит кто-то другой,  а  вся  операция  была
задумана, чтобы обезопасить этого другого и  лишить  вас  Валенти.  Таковы
выводы из показаний детектора лжи. Арт Фрисби держался прекрасно. Ни одной
ошибки, ни один мускул не дрогнул. Если бы не детектор...
   - Спасибо, Марквуд. Я уже знал обо всем этом. Но вы  еще  раз  укрепили
меня в мысли, что Валенти ни при чем. Продался Кальвино  не  он.  Продался
Руфус Гровер. Что поделаешь - он деловой человек. Решил, что  работать  на
дона Кальвино выгоднее. Очевидно, так... Стало быть, я не ошибался,  когда
говорил, что ссора в баре мне не очень нравится.
   - Вы не ошиблись.
   - А вы  знаете,  в  этом  Фрисби  что-то  есть.  Согласиться  на  такое
задание... Почти верный провал...
   - Мистер Коломбо, я как раз хотел попросить вас, чтобы вы разрешили мне
продолжить опыты с Фрисби и детектором лжи. Я хотел  бы  усовершенствовать
технику анализа показаний датчиков, вводя  их  в  компьютер.  Если  вы  не
возражаете, я бы даже поселил Фрисби у себя на некоторое время. Он  должен
привыкнуть ко мне.
   - Пожалуйста, доктор.  Держите  его  сколько  вам  угодно.  Это  пешка,
которой  уже  сыграли,  сыграли  хитро,  коварно,  но  противник  разгадал
замысел... - Джо Коломбо слегка улыбнулся.


   Открытый грузовичок  медленно  двигался  по  улице.  На  транспарантах,
прикрепленных к бортам, белыми  буквами  на  черном  фоне  было  написано:
"Зачем быть рабом белого снадобья? Хочешь избавиться от шприца -  переходи
на метадон. Раз в день бесплатный стакан сока с метадоном - и  ты  сможешь
обойтись без дозы белого снадобья. Общество борьбы с наркоманией".  Те  же
слова доносились время от времени и из динамика, установленного  на  крыше
кабины, но в женском хриплом голосе не  было  особой  уверенности,  скорее
безразличие, а может быть, даже и брезгливость. То же выражение можно было
прочесть и на лице той, которая сидела в кабине рядом с водителем и каждые
несколько минут подносила к губам микрофон.
   Общество борьбы  с  наркоманией  не  испытывало  недостатка  в  молодых
добровольцах из сытых, благополучных ОП, которые горели желанием  бороться
против белого снадобья и перевоспитывать нарков. Но когда они сталкивались
лицом к лицу с джунглями, когда видели  перед  собой  упрямые,  стеклянные
глаза нарков, отказывавшихся от метадона, когда к ним придиралась полиция,
когда их оскорбляли, -  многие  начинали  колебаться.  А  когда  газеты  и
телевидение рассказывали о гибели  то  здесь,  то  там  очередной  бригады
общества,  случалось,   что   какой-нибудь   грузовичок   с   черно-белыми
транспарантами оказывался брошенным экипажем.
   Молодые люди, приходившие добровольцами в общество,  представляли  себе
свою миссию иначе. Да, конечно, им говорили и  о  трудностях,  и  даже  об
опасностях, но рассказы лишь разжигали их стремление прийти к  страждущим,
протянуть руку помощи и увидеть в глазах чистое сияние благодарности.  Да,
конечно,  это  нелегко,  это  должно  раздражать   всяких   там   торгашей
наркотиками, но зато сколько  благородства  в  их  миссии.  Ведь  это  так
просто. Послушайте, неужели вы не понимаете, что нельзя быть жалким  рабом
белого  снадобья,  нельзя  губить  себя   ради   мимолетного,   эфемерного
удовольствия. Стакан апельсинового сока с метадоном в день - и вы  сможете
обойтись без героина. Неужели же это непонятно? А может быть, все  дело  в
том, что обитатели джунглей устроены не так,  как  они?  Может  быть,  они
вообще не хотят, чтобы им помогали? Может быть, так и  надо?  Может  быть,
все  эта  затея   с   метадоном,   метанолом,   налоксоном,   циклацозином
бессмысленна? И может быть, ей, Аби  Шривер,  лучше  бы  сейчас  оказаться
дома, в их уютном милом домике, принять ванну, лениво поспорить  с  мамой,
что надеть вечером, когда она пойдет в гости к Джеку Эйстайну.
   - Не будь дурочкой, - ворчливо сказала бы мама, -  надень  новый  серый
костюм. Ты ведь знаешь, как он тебе идет.
   - Ну что ты, мама, - сказала бы она и презрительно сморщила бы  нос.  -
Этот костюм... Он же... буржуазен. Типичный костюм ОП.
   - Ну если тебе нравятся моды джунглей, - уже  всерьез  рассердилась  бы
мама, - тогда, конечно, другое дело.
   - Нет, мама, мне не нравится в джунглях,  но  ведь  ежегодно  в  стране
гибнет от белого снадобья почти полмиллиона человек. Это война. Это война,
которую  мы  ведем  сами  против  себя.  Война   шприцами   против   своей
цивилизации, и пока побеждает шприц. Вот почему, мама, я опять  подношу  к
губам микрофон и вот почему в моем  голосе,  что  гремит  из  динамика  на
крыше, нет убежденности.
   - Откашляйся, ты же хрипишь,  как  пропойца,  -  криво  усмехнулся  Эрл
О'Риордан, сидевший за рулем. - Я думаю, можно постоять здесь.
   Они остановили машину, и Аби перелезла в кузов, уселась на  стульчик  у
бака с соком и лекарством. Было жарко, и она вытерла лоб носовым  платком.
"Хорошо, что я без косметики, - лениво  подумала  она,  -  а  то  в  такую
духотищу все поплыло бы".
   Было  действительно   душно.   Душно   асфальтовым   зноем,   каменными
обшарпанными домами,  неубранными  мусорными  контейнерами  на  тротуарах,
бессильным шорохом обрывков газет на мостовой.
   Грузовичок  постепенно  окружали  дети.  Осторожно,  шажок  за  шажком,
приближались они  к  машине,  и  в  их  широко  раскрытых  глазах  детское
любопытство смешивалось с недоверчивостью маленьких зверьков.
   - А она конопатая, - беззлобным басом сказал крошечный мальчик в  одних
трусах.
   - Сам ты конопатый, дурак, - вступилась на защиту Аби девочка постарше.
   К машине подошел полицейский. Лицо его под форменной фуражкой было  так
красно  от  жары,  что  казалось,  он  уже  сварился  и   вот-вот   начнет
поджариваться,  образуя  вкусную  хрустящую  корочку.   Он   подозрительно
осмотрел грузовичок, скользнул невидящим взглядом по Аби - не  человек,  а
ходячее воплощение Закона - и медленно побрел к своей машине.
   Вслед за детьми к грузовичку начали подходить и взрослые.
   - Вранье все это, - убежденно и почему-то радостно  сказала  женщина  с
рыжей челкой. - Это они специально  так  делают,  чтоб  народ  к  снадобью
приохочивать. Напьешься этого ихнего сока бесплатно, а  тебя  потом  прямо
подхватывает, к белому снадобью так и несет, так и толкает.
   - А вы пробовали? - громко, чтобы все ее услышали, спросила Аби. -  Как
вы можете говорить такую чушь?
   - А ты сиди там, -  еще  более  радостно,  почти  торжествующе  сказала
челка. - Тебя посадили - ты и сиди себе. А я раз говорю - значит, знаю.
   Она действительно знала, что говорить, потому  что  ее  научил  местный
толкач, обещавший ей десятку.
   - А я-то думаю, странно как-то - бесплатно, - задумчиво протянула худая
черная старуха. - Я как увижу слово "бесплатно" - так  я  сразу  думаю:  к
чему бы это?
   - Болтаете вы все, -  зло  крикнул  высокий  парень  с  узкой,  впавшей
грудью. - Мой приятель пробовал. Все точно, говорит.
   - Все-то ты знаешь, доходяга, - ласково  проворковала  рыжая  челка.  -
Платят тебе, что ли, расхваливать их сок?
   - Рехнулась баба! -  крикнул  парень  и  шагнул  к  ней,  но  она  сама
бросилась  навстречу  и  с  неожиданной  силой  уцепилась  за  его   белую
безрукавку.
   - Убивают! - торжествующе прокричала, почти запела она.
   "Господи, - тоскливо подумала Аби, - хоть бы этот  вареный  полицейский
подошел, разнял этих зверей". Она оглянулась, но  страж  закона  бесследно
исчез. Хотелось пить. Слюна во рту загустела, и она  с  трудом  проглотила
ее. У ног крохотного мальчугана, сосавшего палец, расплывалась на асфальте
черная лужица. Но через минуту, когда Аби снова взглянула на него,  лужица
уже высохла. Жарко.
   - Ну-ка отойди, дай пройти, - угрюмо сказал человек лет  двадцати  пяти
со стеклянными глазами нарка. - Сил больше нет. Дай попить.
   "Господи, - благодарно подумала Аби, - хоть один. И то хорошо".
   - Пожалуйста, - улыбнулась она,  налила  сок  с  метадоном  в  бумажный
стакан и, упершись одной рукой в борт грузовика, протянула нарку.
   Толпа, стоявшая вокруг,  молча  смотрела,  как  нарк  медленно  высосал
стаканчик и бросил его на мостовую.
   - Ну как? - спросил высокий худой парень.
   - Легче, - пожал плечами нарк и медленно побрел прочь от грузовичка.
   - Тогда дай и мне попробовать...
   "Пора", - подумал  рыжий  Донован  по  прозвищу  "Крыса".  Он  стоял  в
подъезде, откуда был виден грузовик, и думал  о  том,  что  через  полчаса
получит обещанные сто доз  первоклассного  белого  снадобья,  которых  ему
хватит надолго. Ух и надолго же... На  неделю  запрется  в  своей  конуре,
провались весь божий мир к черту. Запузырит себе  для  начала  хорошенькую
порцию - так, чтобы подхватило, понесло... Эх, побыстрее бы... Он выскочил
из подъезда и побежал к машине, по-лошадиному вскидывая ноги.
   - Стойте, - визгливо закричал он, - не пейте эту отраву! -  И  мысль  о
ста дозах, о целой горе героина  наполняла  его  необыкновенной  силой.  -
Вчера в шестом доме человек от этого помер. Как шел, так  и  покатился  по
лестнице.
   - А, это ты,  Крыса,  -  пробормотал  высокий  худой  парень.  -  Опять
шумишь...
   Крыса развернулся, чтобы ударить парня по уху, но тот увернулся,  и  он
ударился о борт грузовика.
   - Сволочи! - крикнул он и вытащил пистолет.
   Длинный парень успел схватить его за руку, но Крыса в слепой ярости все
нажимал и нажимал на спуск, пока не разрядил обойму.
   Одна пуля пробила бак,  другая  попала  в  Аби.  Она  начала  медленно,
неправдоподобно медленно клониться в сторону, пока не упала на дощатый пол
кузова, в лужицу апельсинового сока, в котором был растворен метадон.  Она
лежала лицом кверху, и струйка сока брызгала ей на лицо, и  она  подумала,
что, к счастью, не положила сегодня косметики. А то бы она поплыла.


   Джо  Коломбо  взял  очередную  бумагу.  Это  был  отчет  толкача,   уже
завизированный Тэдом Валенти. Коломбо бегло  просмотрел  цифры.  Сто  семь
кредиток на разжигание  толпы.  Сто  пятьдесят  полицейскому  сержанту  за
отсутствие на  месте  происшествия.  Двести  пятьдесят  трем  журналистам,
писавшим о случайной смерти  Аби  Шривер.  Тысяча  четыреста  прокурору  и
судье, которые вели дело Донована по прозвищу "Крыса", стрелявшего  в  Аби
Шривер на почве ревности. Так,  во  всяком  случае,  установил  суд.  Плюс
восемьдесят на мелкие расходы. Итого,  -  Джо  Коломбо  нажал  на  клавиши
калькулятора, - тысяча девятьсот восемьдесят семь.  Почти  две  тысячи  на
один паршивый грузовик с метадоном. Эдак можно вообще взять  весь  мир  на
содержание. Две тысячи - это ж надо придумать. И Валенти начал выживать из
ума - завизировал такую сумму.
   Он  взял  ручку  и  написал:  "Оплатить   половину.   Остальное   пусть
доплачивает сам толкач". И  без  того  он,  наверное,  уворовывает  добрую
треть. А если не захочет -  ради  бога.  Его  похороны  обойдутся  гораздо
дешевле.



        2

   Клиффорд Марквуд разлил кофе в чашки и подвинул одну Арту  Фрисби.  Они
сидели в коттедже доктора, в крошечной кухоньке, и  пили  уже  по  третьей
чашке.
   "Я ж не засну, - вяло подумал было Марквуд, но тут же добавил: - Черт с
ним. Иногда не мешает помучиться  бессонницей.  Можно  подумать  о  смысле
жизни и  судьбах  цивилизации.  Арт,  наверное,  никогда  не  страдает  от
бессонницы. Ну конечно же, - поймал он себя, - обычные ваши штучки, доктор
Марквуд. Даже банальную  бессонницу  вы  должны  оправдать  в  собственных
глазах, поднять ее на пьедестал".
   Марквуд улыбнулся, и Арт Фрисби спросил его:
   - Чего вы улыбаетесь, мистер Марквуд?
   - Так, Арт, своим мыслям. Что вы, интересно, обо мне думаете?
   - Да ничего...
   - Это не ответ. Вы находитесь у меня в коттедже. Это не совсем  обычное
место для человека, который  перебежал  из  одной  семьи  в  другую,  -  в
коттедже у специалиста по электронно-вычислительным машинам.  А  вы,  Арт,
ведь даже не перебежали. Вас послали, чтобы вы выдали  Эдди  Макинтайра  -
Тэда Валенти. Старик Коломбо  иногда  формулирует  свои  мысли  грубо,  но
четко. Он назвал вас пешкой, которой  уже  сыграли  и  которая  никому  не
нужна. Ваши друзья Кальвино и  Папочка  разыграли  вами  отличный  вариант
хитрейшей сицилианской партии. Если бы не случайность, они бы преуспели, и
Тэд Валенти уже получил бы по заслугам.  Старик  Коломбо  ведь  не  любит,
когда его люди продаются конкуренту. Как, впрочем, и любой бизнесмен.
   - А я все равно не верю, - упрямо сказал Арт.
   - Чему?
   - Что на Кальвино работал Руфус Гровер.
   - Вы такого высокого мнения о нем? - саркастически спросил  Марквуд.  -
Вы его хорошо знаете?
   - Нет, я слишком низкого мнения о Валенти.
   - Э, Арт, то было одиннадцать лет назад. И потом,  он  поступил  ужасно
только потому, что это коснулось вас.  А  ваш  Папочка  разве  пользовался
другой техникой? А вы сами?  Вы  же  рассказывали  мне,  как  обеспечивали
Папочке своевременный возврат ссуд. Сколько он брал? Двадцать процентов  в
неделю?
   - Двадцать пять.
   - Вот видите. И все жертвы этого вашего  жирного  паука  платили  такой
чудовищный процент с веселой улыбкой? Или  кое  из  кого  вам  приходилось
выбивать деньги силой?
   Арт молча курил, откинувшись на стуле. Что от него хочет этот  странный
болтливый человек, так не похожий на  всех  тех,  с  кем  ему  приходилось
когда-либо встречаться? Ведь ему как будто ничего от  него  не  надо.  Он,
Арт, уже сыгранная пешка. Это верно.  Сбитая,  съеденная  пешка,  небрежно
брошенная на стол рядом с  доской.  На  доске  остались  фигуры.  Крупные,
солидные фигуры, вроде Валенти. Не чета какой-то паршивой пешке...
   -  Вы  мне  так  и  не  ответили,  Арт.  Вам  приходилось  выбивать  из
кого-нибудь деньги силой?
   - А как же, - пожал плечами Арт, - если бы не страх, люди не  стали  бы
платить ростовщику такие  проценты.  Тут  ведь  расписок  нет,  в  суд  не
обратишься. Главное - страх. Должник должен знать, что, если не  отдаст  в
срок, ему будет плохо, очень плохо.
   - И насколько  же  плохо?  -  Арт  раздражал  Марквуда  и  одновременно
возбуждал в  нем  какое-то  едкое  любопытство.  Умом  он  понимал  и  его
жестокость, и безразличие к чужим страданиям. Он не только понимал,  но  и
объяснил бы эти качества куда красноречивее и элегантнее, чем сам Арт.  Но
то умом. В сердце  же  у  него  до  сих  пор  оставался  какой-то  детский
участочек, который не потерял способности удивляться и мерить все на  свой
аршин,  не  подвластный  логике  головы.  И  этому  детскому  участку  все
казалось, что если поговорить с человеком как следует, ну искренне, тепло,
не спеша, ну как человек с человеком, ну как когда-то разговаривали  люди,
то и такой, как Арт, вдруг прозреет, увидит, что причинял боль и страдания
ближним, - и раскается.
   -  Насколько  же  плохо  бывает  людям,  которые  не  хотят  возвращать
акуле-ростовщику ссуды? - повторил Марквуд свой вопрос.
   "Что за странные вопросы, - думал Арт Фрисби. - Что он хочет от  меня?"
Он сам не заметил, как начал говорить. Может быть, потому, что  голос  был
не его, а кого-то другого, потому что вдруг снова распахнулась та дверь, и
из бездонного, плотного и сырого мрака пахнуло холодной  пустотой,  ничем,
отчаянием. Он говорил как человек в трансе, как загипнотизированный. Слова
выползали из него сами по себе, потому что мозг  был  парализован  ужасом,
таившимся за бездонной, бесконечной дверью.
   - Я работал тогда у Папочки уже года  полтора,  наверное.  Он  дал  мне
адрес одного типа, который на  две  недели  задерживал  возврат  ссуды.  Я
быстро нашел нужный дом. Огромный, в полквартала шестиэтажный старый  дом,
набитый людьми и крысами.
   Когда-то в подъездах работали лифты. Но они давно стали.
   Когда я подходил к дому, попадавшиеся мне навстречу либо подобострастно
кланялись, либо старались отойти в сторону. Меня  многие  знали,  а  стало
быть, и боялись, потому что я был человек Папочки. Папочка же был господом
богом. Всесильным, непонятным и грозным. От него  исходила  благодать.  Он
был единственным человеком, который мог дать деньги и белое снадобье, а  о
чем еще может мечтать человек в джунглях? Он мог и пристроить  человека  к
хорошему делу. Реже - на работу, чаще - в  одну  из  многочисленных  банд,
которые орудовали в самих джунглях; нападали на машины на дорогах  и  даже
атаковали по ночам ОП.
   Я поднимался по лестнице, и даже кошки замирали при виде  меня,  и  мне
нравилось, что я внушаю страх - самое, пожалуй, распространенное чувство в
джунглях.
   Звонок  не  работал.  Я  постучал  в  дверь.  Наверное,  стук  мой  был
хозяйским, смелым, потому что дверь сразу открылась, и я даже  не  вскинул
руки вверх традиционным приветствием гостя. Да я и не был гостем.
   Хозяин подобострастно кланялся мне, глядя заискивающе в лицо, и  что-то
говорил, говорил и говорил. Должно быть,  он  считал,  что  поток  слов  -
единственная преграда между ним и мною. В углу  стояла  женщина,  в  ужасе
глядела на меня и держала за руку мальчугана лет пяти. Но  я  их  вспомнил
лишь позднее, когда вышел из квартиры. Тогда я  не  видел  их.  Точнее,  я
видел их глазами, но они не проявлялись в моем сознании.  Я  видел  только
человека. Скорее, правую его руку. Вернее, пустой рукав. Такой  же,  какой
был у моего отца. У моего отца,  который  приходил  по  вечерам  пьяным  и
рассказывал мне, как он устроится на работу водителем грузовика, и вывезет
нас из джунглей, и поселит в  маленьком  уютном  ОП,  в  маленьком  уютном
домике. И вокруг будет настоящая зеленая травка, которую можно пощупать  и
на которой можно сидеть.
   Человек все говорил и говорил. А слова  были  жалкими  и  пустыми,  как
шелуха, как слова моего отца. И как когда-то, у меня на мгновение  сжалось
сердце. От стыда ли, жалости - не знаю. Я подошел к  однорукому  и  ударил
его по лицу. Не очень сильно. Всего несколько раз.  Я  был  очень  зол  на
однорукого, потому что он был слаб и жалок. Я бил своего отца, потому  что
презирал его и ненавидел за слабость. Но это ведь не  был  мой  отец.  Мой
отец упал с лестницы, а этот выбросился той же ночью из окна. Так что  мне
все только казалось. Общего у них не было ничего. Разве только то,  что  у
обоих не было руки, был сын, и оба покончили с собой. Или случайно  упали,
потому что хотели упасть.
   Папочка пожурил меня, но беззлобно. Тут, сказал он, подход нужно иметь.
Что он перекинулся - это дело его. Но должок-то плакал, дитя природы.  Так
он называл меня тогда - дитя природы.
   Арт  замолчал.  Проклятая  дверь  все  не   закрывалась.   Раньше   она
захлопывалась быстрее, и мир потихоньку возвращался  в  наезженную  колею,
которая так привычна, что ее и не замечаешь. А  сейчас  все  вдруг  теряет
смысл, все ставится под сомнение, словно ко всему прикреплен знак вопроса:
на что надеяться ему, когда  ничего  не  хочется,  ничего  не  нужно,  все
призрачно и нереально, а реален лишь промозглый  холод  из  черной  двери?
Боже, дай силы хоть ненавидеть. Ведь остаются еще в  мире  Тэд  Валенти  и
капитан Доул.
   - Мистер Марквуд, я хотел бы поговорить с Валенти с глазу  на  глаз.  Я
никогда никого ни о чем не просил.
   - Я вижу, что у вас характерец не из легких. Но это невозможно, Арт.
   - Но я же вас прошу...
   - Не знаю, Арт. Я подумаю. Может, что-нибудь и придет в голову.
   Но придумал не он. План созрел  у  машины,  когда  Марквуд  изложил  ей
просьбу  Арта  Фрисби.  Марквуд  должен  записать  на  пленку  любой  свой
телефонный разговор с Джо Коломбо. Машина проанализирует звуки его голоса,
высоту, тембр, особенности произношения и постарается  синтезировать  этот
голос для телефонного звонка. От имени Джо Коломбо. Звонок  Тэду  Валенти,
чтобы он немедленно явился в счетный корпус в комнату Марквуда и помог ему
в проведении допроса Арта  Фрисби,  который  сообщает  интересные  вещи  о
Руфусе Гровере.
   Через час Арт Фрисби уже сидел в знакомой комнате, опутанный датчиками.
Марквуд нервно курил. То, что сейчас происходило, могло стоить ему  жизни.
Вряд ли старый Коломбо придет в  восторг,  если  узнает,  что  кто-то  или
что-то умеет подделывать его голос и что  без  его  разрешения  собирается
допрашивать его ближайшего помощника. И вместе с тем Марквуд  отметил  про
себя, что мысль о смерти не так ужасает его, как раньше.
   Он посмотрел на Арта.  Внешне  он  был  спокоен,  но  что  должно  было
твориться у него на душе... Нет,  парень,  не  так  одномерен,  как  могло
показаться. Чего стоит один этот рассказ об одноруком  должнике,  которого
он избил. Но все-таки избил. Хоть он и не  одномерен,  и  в  душе  у  него
собственный маленький ад, он бандит. А может быть, и нет? Как можно судить
о ком-нибудь, кого-нибудь в мире, в котором нет моральных координат?
   Скрипнула дверь, и в комнате появился Тэд Валенти. Он слегка прищурился
после уличной темноты. Прежде чем он  успел  сказать  что-нибудь,  к  нему
подскочил  Детка  -  так  Марквуд  прозвал  маленького   робота,   который
управлялся машиной.
   - Ваш пистолет, мистер Валенти, - равнодушно сказал  Марквуд.  -  Я  не
хочу, чтобы в этом помещении было оружие.
   - Вы не хотите? - насмешливо спросил Валенти. - А кто вы  такой,  чтобы
хотеть или не хотеть? Я сдаю оружие только тогда, когда хожу к боссу.
   - Тогда я вынужден буду сам  взять  у  вас  пистолет,  -  ровно  сказал
Марквуд. Сердце у  него  колотилось  -  вот-вот  выпрыгнет  из  груди  или
взорвется, но ему уже было все равно. Его уже  несло,  крутило,  и  поздно
было думать о чем-нибудь. Он не думал. Он действовал.
   - Детка, - сказал он, - помоги мне взять пистолет у мистера Валенти.
   Робот молниеносным движением схватил  оба  запястья  Валенти  и  замер,
держа их. Тот дернулся,  попытался  освободиться,  но  металлические  лапы
Детки держали его намертво.
   - Вот видите, мистер Валенти, вы  даже  робота  из  себя  вывели  своим
упрямством. - Марквуд подошел к Валенти и неумело начал нашаривать на  нем
оружие. Пистолет лежал в  кармане  пиджака  -  маленький  вороненый  кусок
металла, отливающий зловещей синевой.
   - Что это значит? -  прошипел  Валенти.  -  Я  ухожу.  Я  не  собираюсь
оставаться здесь ни одной секунды. Я иду прямо к дону Коломбо.
   - Ну как? - спросил Марквуд. - Отпустим его, Детка?
   Робот отпустил запястья Валенти, но стал между ним и  дверью,  блокируя
выход.
   - Вы что, рехнулись? - спросил Валенти Марквуда, но в голосе его уже не
было прежней самоуверенности. - Ладно, черт с вами и с  вашими  правилами.
Что я должен здесь делать? Скоро одиннадцать, и я уже собирался  ложиться,
когда босс сказал мне идти сюда.
   - Вот перебежчик, - Марквуд кивнул в сторону Фрисби. -  Его  зовут  Арт
Фрисби, и он утверждает, что  одиннадцать  лет  назад  вас  звали  не  Тэд
Валенти, а Эдди Макинтайр.
   - Ну и что?  Я  этого  не  скрывал.  И  что  значит  все  это  дурацкое
представление? Где у вас телефон? Я хочу позвонить дону Коломбо.
   - Боюсь, что с этим пока  придется  подождать,  -  извиняющимся  жестом
развел руки Марквуд. - Дело в том, что Арт Фрисби еще утверждает, будто вы
обманом приохотили его к героину так же, как несколько  позже  и  девушку,
которую он любил.
   Не спеша, спокойно  и  методично,  Арт  Фрисби  начал  снимать  с  себя
датчики. Сняв, он подошел к Валенти и посмотрел на него.
   - Может быть, вы вспомните меня, Тэд Валенти? Или  где  вам  вспоминать
какого-там Арта Фрисби. И девчонку мою, ее звали Мэри-Лу,  и  у  нее  были
синие глаза... Где вам вспомнить ее? Ну повесилась, ну и что? Одним нарком
больше, одним меньше - что это  меняет?  Но  я  бросил  белое  снадобье  и
одиннадцать лет ждал этой минуты, Эдди Макинтайр. Спасибо,  Эдди,  что  ты
жив и ты здесь. Значит, я не напрасно ждал.
   - Марквуд, - дрожащим голосом сказал Валенти, - уберите этого  маньяка.
Разве вы не видите, что он не в себе? Если  мне  здесь  нечего  делать,  я
уйду.
   - Э нет, Эдди, - ласково сказал Арт Фрисби. - Ты не уйдешь, потому  что
мне нужно с тобой  рассчитаться.  Когда  она  висела,  у  нее  глаза  были
открыты. И пусты. Одна туфля упала, а вторая висела  у  нее  на  ноге.  Ты
понимаешь, Эдди? Пустые синие глаза и одна туфля. И веревка.
   - Ты сошел с ума! - крикнул Валенти и попятился от Арта. - Какие глаза?
Какая туфля? Марквуд, уберите его, разве вы не видите, что он рехнулся? Он
же не понимает, что делает!
   - Я все понимаю, Эдди Макинтайр, - кивнул Арт Фрисби. - Я просто  хочу,
чтобы и твои глаза стали пустыми, и  у  тебя  вывалился  язык.  Разве  это
много? Разве я требую от тебя лишнего? Одной твоей смерти за  десятки  или
сотни? По-моему, это очень выгодная для тебя сделка,  а  ты  всегда  любил
выгодные сделки.
   Валенти метнулся к двери, но в дверях стоял Детка, и металлические  его
лапы были разведены в стороны. Валенти остановился, обвел глазами комнату.
Окон не было. Спасения не было. Он почувствовал, как животный ужас выкачал
из него воздух, и сердце сжалось в тягучей истоме, и пот выступил  у  него
на спине.
   - Послушайте, - быстро и жарко зашептал он, - у меня есть деньги. Много
денег. Я дам вам десять тысяч, двадцать тысяч. Это очень  хорошие  деньги.
На них можно снять домик в ОП...
   - Спасибо, - задумчиво улыбнулся Арт, - мне уже однажды обещали домик в
ОП. С настоящей зеленой травкой вокруг.
   Не спуская глаз с Валенти, он чуть пригнулся, развел  руки  и  медленно
стал приближаться к нему.
   - Марквуд, вы же не безумец, - взмолился Валенти. - Пятьдесят  тысяч  -
прекрасные деньги. Только помогите мне выбраться отсюда, заклинаю  вас.  Я
сделаю для вас все, что угодно...
   Марквуд молчал. Арт  Фрисби  медленно  приближался  к  Валенти,  а  тот
пятился от него.
   - Нет, - вдруг воскликнул он, - вы не можете убить  меня.  Босс  знает,
что я пошел сюда. Меня будут искать. Они поймут...
   - Нет, - раздался голос машины, и голос был голосом Джо Коломбо. -  Дон
не знает. Он не звонил. Звонила я.
   - Что? Что это? - встрепенулся Валенти. - Я схожу с ума. Чей это голос?
   - Этот голос не принадлежит никому. Он синтезирован мною, машиной.
   - Да, Эдди Макинтайр, это так. И никто не будет искать здесь твой труп,
тем более что мы уже приготовили для него  место.  И  хватит.  Мы  слишком
много говорим. - Арт Фрисби сделал еще несколько шагов вперед,  и  Валенти
очутился в углу. Он упирался спиной в стену  и,  казалось,  надеялся,  что
сумеет спрятаться в ней, найти убежище.
   Он вдруг опустился на колени.
   - Пощадите, пощадите меня. Я отдам вам все, мне ничего не надо.  Только
дышать. Я все отдам. Все, все, все отдам. Только жить...
   Фрисби выбросил вперед руки, и они замкнулись на шее Валенти.
   - Ты просишь очень многого, Эдди Макинтайр. Дышать - это большое  дело.
Но ты не будешь дышать, и  через  несколько  минут  твое  сердце  дернется
раз-другой, остановится, и ты начнешь остывать. Ты  не  будешь  больше  ни
Эдди  Макинтайром,  ни  Тэдом  Валенти.  Просто   сто   пятьдесят   фунтов
холодеющего немолодого мяса, костей и воды.
   Арт начал медленно сжимать руки, и Валенти захрипел.
   - Нет, - прошептал он, - подожди. Я должен что-то сказать.
   - Ну что еще?
   - Это не Руфус Гровер работает на Кальвино. Это я. Не убивайте меня.  Я
расскажу все. И дон Коломбо дарует мне жизнь, потому что я многое знаю.  Я
знаю, когда решено расправиться с семьей  Коломбо.  Скарборо  и  Уотерфолл
должны принадлежать семье дона Кальвино. У них есть план, и я его знаю.  Я
нужен. Я нужен, клянусь небом, я нужен. Меня сейчас нельзя убивать.
   - Ты врешь, - нетерпеливо пробормотал Арт Фрисби, снова сдавливая  руки
на шее Валенти. - Ты готов назваться шпионом, чтобы только выскользнуть из
моих рук.
   - Нет, нет, это святая правда. Я могу доказать. Я знаю. Этот  план  был
разработан  мной  и  Папочкой.  Мы  знали,  что  Руфус  Гровер  уже  давно
подозревает меня, но у него не было доказательств, и он пока помалкивал. И
мы решили, что его надо убрать, одновременно обезопасив меня. Решено  было
инсценировать побег одного из членов семьи Кальвино. Выбор  пал  на  тебя,
Арт, потому что Папочка знал, как ты ненавидишь меня.  И  этой  ненавистью
решили воспользоваться. Тебе сказали, что на Кальвино работает  другой,  а
ты должен оклеветать меня. Заметьте, оклеветать, потому  что  на  Кальвино
работает кто-то другой. Кто - этого ты не знал и даже под пыткой  не  смог
бы сказать. Все было продумано  заранее.  И  несколько  фраз  о  человеке,
который дважды в месяц ездит к своей любовнице. Фразы, которые Арт  Фрисби
вспомнит не сразу. И то, что я говорил о своей любовнице  Руфусу  Гроверу.
Все должно было указывать на меня. Это была рискованная  игра,  но  партия
была продумана с первого до  последнего  хода.  Естественно,  дон  Коломбо
должен был захотеть найти подтверждение, что  человек,  ездящий  дважды  в
месяц к своей любовнице, -  это  действительно  я.  Марвин  Коломбо  нашел
квартиру и обнаружил, что Бернис похищена. Только наследующий день старуха
вспоминает, "то похитители называли имя Руфуса Гровера. В  этом  была  вся
изюминка. Если бы мы сразу дали Коломбо понять, что шпион - Гровер, он  бы
мог не поверить. У него тонкий нюх, и  он  мог  бы  заподозрить,  что  это
дезинформация. А так он понимает,  что  Арта  Фрисби  послали,  специально
послали, чтобы бросить тень на невинного Валенти  и  выгородить  виновного
Руфуса Гровера. Не мы ему подсказываем, что  шпион  -  Гровер,  а  он  сам
узнает об этом. Характер сицилийца недоверчив, и он готов поверить  только
той информации, которую добыл сам. Все было продумано. И даже детектор лжи
был предусмотрен. Было предусмотрено, что Марквуд засечет ложь Фрисби. Все
сработано, все.
   Валенти обессиленно замолчал. Ноги, очевидно, больше не держали его,  и
он медленно сполз по стене на пол. Он  дышал  медленно,  втягивая  в  себя
воздух с легким присвистом, словно смакуя его, словно не веря, что все еще
дышит. И что до того, что будет дальше, когда можно сейчас сидеть,  дышать
и не чувствовать, как бьется  сердце.  Чувствовать,  что  ты  теплый,  что
побаливает язва, старая добрая язва двенадцатиперстной кишки. Боже,  какое
счастье ощущать боль! Какое изысканное наслаждение смаковать эту боль, ибо
каждое мгновение, наполненное болью, - это гимн жизни. Не  думать  о  том,
что будет дальше.
   Пока он им нужен, он жив - и это главное. Ничего человеку  не  нужно  -
только жить. И запомнить эту простенькую и всегда  ото  всех  ускользающую
мыслишку...
   Арт Фрисби внезапно рассмеялся.
   - Нет, мистер Марквуд, вы ошиблись, когда  назвали  меня  пешкой.  Мною
действительно хотели сыграть. И почти сыграли. Но выиграл-то  все-таки  я.
Один я, несмотря ни на  что,  был  уверен,  что  шпион  Кальвино  все-таки
Валенти.
   - А если бы он все-таки не признался? Что  тогда?  -  спросил  Марквуд.
Голова его шла кругом. - Ты бы его убил? - От волнения он перешел даже  на
"ты".
   - Нет. Я бы ведь подвел вас.
   - Подожди, подожди, Арт, - пробормотал Марквуд. - Ты  не  убил  бы  его
из-за себя или из-за меня?
   - При чем тут я? - пожал плечами Арт Фрисби. -  Я  бы  с  удовольствием
отправился на тот свет в компании Эдди  Макинтайра,  но  мне  не  хотелось
подводить вас. Я же вам обещал, что оставлю его в живых.
   - Значит, ты не собирался задушить меня? -  медленно  спросил  Валенти,
все еще сидя на полу.
   - Я же уже сказал - нет.
   - Мне теперь можно уйти?
   - Конечно.
   Валенти встал и пошел к выходу.
   - Возьмите пистолет, - сказал Марквуд, и  Детка  протянул  Валенти  его
оружие. Он взял пистолет, подошел к  двери  и,  уже  стоя  в  ней,  поднял
неожиданно руку, нажал на спуск. Но выстрела не последовало.
   - О, Детка у нас  предусмотрительный,  он  всегда  вынимает  обоймы  из
пистолетов, которые попадают ему в лапки.
   - Я вам ничего не  говорил,  -  торжествующе  крикнул  Валенти.  -  Кто
поверит вашему безумному бреду?
   И в то же мгновение из динамика раздался голос Валенти:
   - Это не Руфус Гровер работает на Кальвино. Это я. Не убивайте меня,  я
расскажу все...
   - Как видите, Валенти, мы тоже предусмотрительны, - усмехнулся Марквуд,
но Валенти уже не было. -  Ну,  Арт  Фрисби,  давай  звонить  самому  дону
Коломбо, хотя уже скоро час ночи. И одному богу  известно,  что  из  этого
всего выйдет.
   Он поднял трубку телефона. С минуту, наверное, никто не отвечал,  потом
послышался сонный голос Коломбо:
   - Ну кто еще там?
   - Простите, мистер Коломбо, это Марквуд.
   - Вы что, с ума сошли? Я давно сплю. Что случилось?
   - Я хочу, чтобы вы сейчас же пришли ко мне...
   - Послушайте, доктор, вы в своем уме?
   - Да. И возьмите с собой Руфуса Гровера.
   - Хорошо.
   Дон Коломбо был неглупым человеком и умел почувствовать, когда стоит  и
когда не стоит задавать вопросы. Через несколько минут на улице послышался
шум машины, и тут же  в  комнату  вошли  Джо  Коломбо,  Марвин  Коломбо  и
телохранитель босса Рава,  к  запястью  которого  тоненькой  металлической
цепочкой было прикреплено запястье Руфуса  Гровера.  Все  четверо  были  в
пижамах.
   - Теперь вы мне скажете, что случилось? - спросил Джо Коломбо.
   - Да, конечно. Вы можете разомкнуть этот браслет, - Марквуд  кивнул  на
цепочку, связывавшую телохранителя  и  Руфуса  Гровера.  -  Мистер  Гровер
совершенно ни при чем.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - То, что сказал. Он никогда не работал на Кальвино и не предавал  вас.
Это все-таки Валенти.
   - Вы сошли с ума, Марквуд.
   - Нет. Сейчас вы все поймете.
   Из динамика донесся голос Валенти. Джо Коломбо слушал внимательно, чуть
склонив голову на плечо, и был похож на старую, нахохлившуюся птицу.  Лицо
Руфуса Гровера оживало постепенно, словно отходило от  холода,  сковавшего
его. Незаметно  для  себя  он  все  время  кивал  головой.  Когда  динамик
замолчал, Джо Коломбо спросил Раву:
   - Ключ у тебя?
   - Да.
   - Отстегни браслет. Так. И отправляйся за Валенти. - Он  протянул  руку
Руфусу Гроверу. - Я рад, что все так получилось.
   - Я уже было перестал надеяться, - пробормотал Гровер. -  Это  страшная
штука - знать, что ты невиновен, и  не  быть  в  состоянии  доказать  это.
Спасибо, Марквуд.
   - Это  не  я,  -  пожал  плечами  Марквуд.  -  Если  уж  кого-нибудь  и
благодарить, то это Арта Фрисби. Мы иногда делаем ошибки, принимая кого-то
за пешки. Иногда пешками оказываемся мы сами.
   - Не буду спорить с вами, доктор. Если бы не вы оба, Кальвино со  своим
Папочкой могли бы праздновать победу. Имея такого человека, как Валенти, у
меня под боком, они могли смело  рассчитывать  на  победу.  Но  теперь  мы
посмотрим, как это им удастся... У вас тут есть виски, доктор?
   - Нет, дон Коломбо.
   - Тогда поедем ко мне. Марвин, возьми пленку с исповедью Валенти. Я  бы
с удовольствием заплатил за нее миллион, доктор, вы сделали  ошибку.  Надо
было сначала сторговаться со мной.
   - Я уже вам сказал, что идея и исполнение не мои, а Арта Фрисби.
   - Ну что ты хочешь, мальчик? Сколько?
   - Спасибо, дон Коломбо, я хочу, чтобы вы все-таки  отдали  мне  Валенти
после того, как он станет вам не нужен.
   - Согласен, - кивнул Джо Коломбо,  -  хотя  я  и  сам  с  удовольствием
расквитался бы с ним. - Джо Коломбо посмотрел на Руфуса Гровера.
   - Руфус, надеюсь, ты понимаешь, что тебя никто не должен  видеть,  даже
твои домашние. В Уотерфолле  должны  быть  уверены,  что  я  проглотил  их
приманку и ты уже на том свете. Валенти же поработает у  нас  на  поводке.
Если захочет, конечно, несколько продлить свои дни...




        ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПОЛ ДОУЛ


        1

   Сенатор Пол Доул сидел в  шезлонге  у  своего  бассейна  и  наслаждался
солнцем. Он только что выкупался, и в мышцах  еще  приятно  гудела  легкая
усталость. Он не думал ни о чем, ничего  не  вспоминал  -  он  был  просто
частью этого покойного уютного мира, в котором даже  через  закрытые  веки
оранжево трепещут солнечные лучи, сонно шелестит листва в теплом  ветерке,
неуверенно налетающем откуда-то с юга, и шершавые камни по краям  бассейна
так приятны на ощупь.
   Мир был покоен, уютен и прекрасен. Он был  покоен,  уютен  и  прекрасен
вдвойне, потому что весь - от солнца до плиток бассейна - был  создан  им,
его умом, его трудом, его терпением, его мужеством. Он мог бы, да что мог,
должен был жить в джунглях, должен был видеть вокруг себя стеклянные глаза
парков и вдыхать на темных, грязных лестницах запах их  рвоты.  Он  должен
был  вариться  в  неподвижном  каменном  зное  и  дрожать  от  асфальтовых
промозглых сквозняков.
   Он был рожден для джунглей и обречен на джунгли. Он даже не должен  был
страдать из-за жизни в них, потому что мысль об ОП не смела даже приходить
в голову простому полисмену, который живет на одну зарплату. На  зарплату,
на которую нельзя купить даже собачью конуру, если бы ты  и  был  согласен
жить на цепи и лаять на прохожих.
   И все-таки он хотел выбраться из джунглей. И верил,  что  выберется  из
них...
   Когда случилась вся эта история с Рафферти? Лет восемнадцать назад? Да,
точно. Восемнадцать лет  назад.  Странный  был  человек  полицейский  Билл
Рафферти. Когда Пол Доул в первый раз увидел его,  то  уже  тогда  заметил
какую-то напряженность в его взгляде. Когда он стоял рядом  с  ним,  Доулу
почему-то  начинало  казаться,  что  Рафферти  постоянно   находится   под
давлением, что он заряжен, что нужно с ним быть осторожным, потому  что  в
любую секунду он может взорваться, и не дай бог оказаться на пути  у  этой
взрывной волны. Он и говорил-то  как-то  особенно:  едко,  раздраженно,  с
неясными и вместе с тем обидными намеками. И все-таки  Доул  не  испытывал
неприязни к Рафферти. Скорее даже наоборот. Было что-то в  этом  постоянно
возбужденном человеке, что, очевидно, импонировало ему.  Может  быть,  это
было его беспокойство... Ведь и он, Доул, был непоседлив, не находил  себе
места, не желал примиряться со своей долей  и  мечтал  о  лучшей,  хотя  и
понимал, что это пустые мечтания. Понимал и все-таки презирал в душе своих
коллег, которые были довольны жизнью и со спокойствием скота мирно паслись
на своих участках, пощипывая мелкие взятки. Рафферти был не таким.  Сортом
повыше.
   Дружбы у них, правда, не получилось, для этого у Рафферти  характер  уж
очень был неподходящий, но все равно у Доула всегда жило уважение к нему.
   Через несколько месяцев после того, как Доула перевели на  их  участок,
Рафферти арестовал Билла Кресси за хранение и  торговлю  наркотиками.  Суд
его оправдал, потому что оба свидетеля, на которых рассчитывал Рафферти, в
последнюю минуту отказались от своих показаний,  данных  на  следствии.  У
всех, кто был на суде, создалось впечатление, что  судья  даже  облегченно
улыбнулся, когда оба парня взяли обратно свои показания.
   На Рафферти начали коситься. Конечно, Билл Кресси - подонок, это  знали
все. И торговал дрянным белым снадобьем, подмешивая чудовищное  количество
молочного сахара.  Говорили,  что  девяносто  восемь  процентов.  И  ходил
задравши нос, разодетый как павлин. И когда встречал на  улице  полисмена,
даже не кивал ему. Одним словом, подонок. И все-таки не надо было Рафферти
оформлять арест. Не дело это ума простого полисмена. Для них в джунглях  и
так работы хватает - вор на бандите сидит и карманником погоняет.
   До того дело доходило, что и рвань-то арестовать страшно было.  Однажды
Пол Доул ехал в автобусе. Народу было битком,  и  его  прижала  к  сиденью
громадных размеров сопящая баба. С носом с ее, что ли, было  что-то  не  в
порядке, но сопела она все время, как кузнечные мехи. Наконец он  выбрался
из-под этой сопящей горы и тут увидел, как какой-то рыжий парень с фигурой
бейсболиста и остановившимися  глазами  нарка  преспокойно  вытаскивает  у
крошечного,  словно   кукольного,   аккуратного   старичка   бумажник.   И
вытаскивает не профессионально, не артистически, а в открытую, силой,  как
часто делают нарки, когда срочно нужно раздобыть денег на дозу и им уже не
до тонкостей.  Старичок,  парализованный  ужасом,  молчал,  и  Доулу  даже
почудилось, что он чуть наклонился вперед, чтобы нарку легче было очистить
ему карман. То ли нарк никак не мог ухватиться за бумажник, то  ли  карман
был застегнут на  пуговку,  но  вдруг  он  резко  дернул  руку,  кукольный
старичок подпрыгнул, послышался треск рвущейся подкладки, и  нарк  наконец
выдернул из внутреннего кармана бумажник. И тут он  увидел  Доула.  Увидел
полицейского, смотрящего на него. Стража закона и порядка.  И  что  же  он
сделал? Бросил бумажник? Начал судорожно пробираться к выходу?  Да  ничего
подобного. Ухмыльнулся, засунул правую руку в карман и наполовину  вытащил
оттуда пистолет, показывая его Доулу. А глаза  у  него  не  ухмылялись.  У
нарка не бывает улыбки в глазах, когда ему срочно нужна доза.
   Что полагалось в этом случае  делать  полицейскому?  Арестовать  нарка?
Прекрасная мысль, но для этого нужно рискнуть  жизнью,  потому  что  нарк,
которому позарез нужна доза белого снадобья, готов на все. Он-то  за  свою
жизнь не держится. Для него доза в этот момент важнее  жизни.  Пистолет  в
руке нарка подрагивал, но промахнуться он все равно не смог бы  -  слишком
уж мало было расстояние.
   Доул не был трусом,  но  стоил  ли  потертый,  старенький  бумажник,  в
котором-то денег скорей всего не было, а лежали лишь аккуратно сложенные и
потертые на сгибах старые рецепты или фотографии внучки с кошкой в  руках,
его жизни? Доул посчитал, что не стоил. Тем более что его  жизнь  была  не
только его жизнью.  Дома  его  ждала  жена  и  полуторагодовалый  сын.  Он
представил себе, как капитан торжественно и важно  говорит  ей:  "Ваш  муж
пал...", и так далее. И как через месяц  или  два  ее  выбрасывают  из  их
мало-мальски пристойной  квартирки,  и  она  начинает  медленный  спуск  в
болото, к крысам, к гниющим помоям, к тротуару, к  белому  снадобью.  Нет,
пока он жив, этого не будет, если даже ему придется нарушать все правила и
инструкции,  которые  определяют  поведение  полисмена.  Черт  с  ними,  с
правилами и  инструкциями,  если  нужно  выбирать  между  ними  и  семьей.
Молчаливая, тихонькая, как мышка. Марта, с детскими незащищенными глазами,
всегда смотрящая на него с  немым  удивлением:  как  это  он  отваживается
выходить в  этот  страшный  непонятный  мир,  который  так  пугает  ее?  И
однозубый парнишка, который при виде его  начинает  радостно  колотить  по
кровати пухлыми, в перевязках, ножками... Пора бы  ему  уже  пойти...  Все
из-за  проклятых  джунглей.  Кислорода  здесь  мало,  говорил  врач  один,
старикашка...
   Доул посмотрел еще раз на пистолет и повернулся  к  карманнику  спиной.
Ему показалось, что сзади кто-то хмыкнул. Может быть, даже сам парк. Но он
продолжал смотреть в запыленное окно автобуса. Прокладки давно истлели,  и
стекла тонко дребезжали.
   А вот Рафферти надумал связаться с Биллом  Кресси.  Если  ты  уж  такой
смелый, воюй с бандитами. Впрочем, если бы у него, как у Рафферти, не было
семьи, он бы тоже... Но об этом лучше не думать.  Полисмену  много  думать
нельзя.
   Но Билл Кресси оказался Рафферти не по зубам. После того  как  суд  его
оправдал, люди слышали, как он разглагольствовал в баре. Рафферти, говорил
он, наверное, думает, что у него металлическая  шея,  и  не  ломается.  Но
только, говорил Билл Кресси, я еще не видел шеи, которую  нельзя  было  бы
сломать. Одна покрепче, другая послабее - но любая шея в  мире  сломается,
если за нее как следует  взяться.  К  Рафферти  после  этого  нельзя  было
буквально  подойти.  Он  шипел,  дымился,  клокотал.  Если  бы   к   людям
прикреплять манометры, манометр Рафферти давно бы, наверное, лопнул, шкалы
бы не хватило. И что ему дался Билл Кресси? Толкача он, что ли, не  видел?
Или обидно ему было, что делится тот не с ним?
   Так или иначе, но и Рафферти на людях поклялся, что Билл Кресси у  него
с крючка не соскочит. Поклялся - и все, конечно, об этом забыли.  Мало  ли
кто в чем клянется.
   В тот вечер, когда Доул встретил Рафферти во время обхода,  он  по  его
виду понял, что тот что-то замышляет.
   - Слушай, Доул, - сказал он. - Сегодня я его все-таки наколю.
   - Кого?
   - Кого, кого... Билла Кресси.
   - А как?
   - Сейчас увидишь. Да ты не трясись, воин, он сейчас распустил  перья  в
баре и разглагольствует, как он меня ловко обвел вокруг пальца.
   Рафферти подошел к машине - и сейчас,  восемнадцать  лет  спустя,  Доул
помнил, что у машины - это был розовый огромный "кадиллак" -  было  помято
переднее правое крыло. Рафферти огляделся - никого не было. Он  достал  из
кармана ключ и какой-то пакет, быстро открыл багажник розового чудовища  и
бросил туда пакет.
   - Теперь он у меня не уйдет.
   Он нырнул в дверь бара Коблера и  через  минуту  появился  снова,  ведя
Билла Кресси. Вслед за ними высыпало еще десятка два людей.
   - А за  что,  позвольте  полюбопытствовать,  -  медленно  спросил  Билл
Кресси, - вы меня арестовываете, полисмен?
   -  За  незаконное  хранение  наркотиков,  -  так  же  медленно  ответил
Рафферти.
   - Вы, однако, не блещете выдумкой, - еще медленнее процедил сквозь зубы
толкач. Кто-то в толпе засмеялся, но тут же замолчал. Люди  понимали,  что
смеяться было нечего. Кто-то из этих двух должен был в тот  вечер  сломать
себе шею.
   - Как и вы, мистер Кресси, - в тон ему  ответил  Рафферти.  -  Вы  сами
поведете свою машину или мне сесть за руль?
   - С вашего разрешения, полисмен, я бы предпочел вести свою машину  сам.
Я не уверен, что вы привыкли к таким дорогим моделям.
   Рафферти кивнул Доулу, и они оба сели на заднее сиденье. "Не знаю,  как
мой коллега, - подумал Доул, - но  я  действительно  в  таких  машинах  не
ездил". В кузове пахло настоящей кожей и настоящими сигарами.  "Живет  же,
сволочь, - с ненавистью подумал Доул о толкаче. - А мы  таскайся  по  этим
паршивым улицам". Он  почувствовал,  как  в  нем  шевельнулось  восхищение
смелостью товарища. Шальной он, конечно, этот Рафферти, но отчаянный.
   Всю дорогу до участка они молчали. Здесь не было аудитории и  не  перед
кем было ломать комедию и куражиться. Они понимали, что вцепились  друг  в
друга мертвой хваткой, челюсти были сжаты, и было не до лая.  К  тому  же,
как показалось Доулу, Кресси начал трусить, не знал, откуда ожидать удара,
и трусил. В конце концов, и он не был всемогущ, и у него могли быть враги.
Он имел около пятидесяти тысяч годового дохода, и кое-кто  мог  посчитать,
что лучше бы эти деньги шли другому. Кто знает, а может быть,  этот  идиот
действует не один? Может быть, за Рафферти кто-нибудь стоит? Не станет  же
нормальный полисмен проявлять такое дурацкое упорство? Нет,  должно  быть,
все это чепуха. Суд же прошел как по маслу. И все-таки...
   - Послушайте, Рафферти, - вдруг сказал Кресси, - вам еще не надоело?
   "Уже не полисмен, - подумал Доул, - а Рафферти. Если так пойдет,  скоро
он станет "мистером Рафферти". А может быть, Рафферти и не такой чокнутый,
каким его все считают?" Доул этого  не  знал,  и  на  душе  у  него  стало
неспокойно, потому что  он  всегда  предпочитал  иметь  о  людях  и  вещах
суждения однозначные, четкие, простые.
   - Что вы мне инкриминируете? - снова спросил Кресси, когда они  наконец
оказались в участке. У дежурного лейтенанта при  виде  Кресси  лицо  стало
несчастное, и толкач быстро обретал обычную наглую самоуверенность.
   - Незаконное хранение наркотиков,  -  сказал  Рафферти  и  торжествующе
посмотрел на Кресси. Доул подумал, что первый раз видит у  Рафферти  такое
спокойное и удовлетворенное выражение лица.
   - Вы можете это доказать? - строго спросил лейтенант, и видно было, что
надеялся он только на один ответ: нет.
   - Да, - кивнул Рафферти. - Я прошу мистера Кресси открыть сейчас крышку
багажника своей машины.
   Лицо Кресси пошло пятнами. Он и так  не  отличался  особой  красотой  и
сейчас стал похож на пятнистую гиену. Он снова начал трусить, но  старался
держать нос кверху. Он пожал плечами.
   - Пожалуйста.
   Он вытащил из кармана ключи - брелок-то,  похоже,  золотой,  показалось
Доулу, - вставил один в замок багажника и повернул его. Крышка  открылась,
загорелась лампочка. Около запасного колеса  лежал  небольшой,  но  плотно
набитый пластмассовый пакет.
   - Что в этом пакете? - спросил  Рафферти.  Голос  его  утратил  обычную
раздраженность и звучал сейчас спокойно, почти ласково.
   - Не знаю, - сказал Кресси. - Официально заявляю, что это провокация. Я
вижу этот пакет первый раз в жизни. Я прошу, чтобы  мне  дали  возможность
немедленно связаться с моим адвокатом.
   - Рафферти... - промямлил лейтенант и облизал вдруг пересохшие губы.  -
Вы... уверены? Мистер Кресси никогда раньше...
   - А вы что хотите, сэр, чтобы он  сразу  во  всем  признался?  Я  прошу
вскрыть пакет, составить протокол и оформить арест  присутствующего  здесь
Билла Кресси.
   Лейтенант посмотрел на него с ненавистью. Он даже  пошевелил  беззвучно
губами,  должно  быть  призывая   все   проклятия   на   голову   упрямого
полицейского. "Вот для чего он потащил меня за собой, -  подумал  Доул.  -
Рафферти нужен свидетель. При нем и еще одном свидетеле дежурному  офицеру
деваться некуда. Ну а если бы он не встретил  меня?  Тогда,  надо  думать,
позвал бы другого дурачка. Хитер, хитер, собака - Доул почувствовал, как в
нем поднимается раздражение. - Не посоветовался, не  спросил  согласия  на
участие в таком деле.  Просто,  использовал.  Как  последнего  дурака.  Ну
ладно,  ты  такой   отчаянный,   ты   такой   принципиальный,   ты   такой
необыкновенный, но спроси же сначала товарища,  хочет  ли  он,  чтобы  его
использовали как пешку. Да стоит  ли  опускаться  до  какого-то  паршивого
Доула, кому интересно, что он думает, что хочет".
   Он взглянул на Рафферти и впервые заметил, что один глаз у того  больше
другого. Уголки губ у него подрагивали.
   "Не мог взять Кресси атакой в лоб, ишь что придумал.  И  главное  -  не
стеснялся меня. При мне прямо подбросил. Не сомневался во мне. Этот,  мол,
свой, все подтвердит. А почему? Почему я должен подтверждать?  У  них  там
свои счеты, а я при чем? Почему я должен покрывать провокацию?  Сейчас,  а
потом еще и на суде. Пока в участке только один идиот  -  Рафферти.  Скоро
все будут знать, что их двое - Рафферти и Доул. Сволочь он  вообще,  ежели
как следует разобраться. Кресси, конечно,  подонок,  но  провокацию  зачем
устраивать? Эдак до чего хочешь можно дойти..."
   - Доул, - сказал лейтенант, и в  голосе  его  прозвучала  еще  уловимая
надежда, - вы присутствовали при аресте мистера Кресси?
   - Нет, - сказал Доул, - Рафферти арестовал его в баре Коблера,  а  я  в
это время оставался на улице.
   - Значит, - вздохнул  лейтенант,  -  вы  не  присутствовали  при  самом
аресте?
   - Присутствовало восемнадцать человек. Вот их адреса, - сказал Рафферти
и протянул лейтенанту листок.
   "Если бы каждое пожелание человека выполнялось, - подумал  Доул,  -  то
Рафферти сейчас лопнул бы или провалился под землю - столько ненависти  во
взгляде лейтенанта".
   - Разрешите, сэр, - вдруг сказал Доул и сам  не  узнал  своего  голоса.
Лейтенант быстро повернулся и посмотрел на него. Доул почувствовал, как  у
него пробежали по спине мурашки, Это у него  случалось  всегда,  когда  он
играл в карты и ставка была высокая. И вместе с тем была разница.  Он  был
твердо уверен сейчас, что выиграет. Что и сколько - не знал. Что  выиграет
- знал. А Рафферти - что ж, нечего устраивать провокации.
   - Да, Доул?
   - Я не присутствовал при аресте...
   - Это вы уже сказали, - раздраженно заметил лейтенант.
   - Я не присутствовал при аресте, - упрямо повторил  Доул:  он  мог  это
позволить себе сейчас. - Но, к сожалению, я видел  другое.  Я  видел,  как
Рафферти открыл своим ключом багажник машины мистера Кресси и бросил  туда
что-то. В темноте я не разобрал, но похоже, что вот этот пакет.
   В глазах лейтенанта проявлялось радостное изумление. Ему так  хотелось,
чтобы он не ослышался, что спросил:
   - Вы это видели сами?
   - Да, сэр, - твердо ответил Доул.
   Кресси расправлял плечи и  выкатывал  грудь,  словно  кто-то  невидимый
надувал его. Он даже стал выше ростом. Он посмотрел  на  Доула,  потом  на
Рафферти, пожал плечами и сказал:
   - Я же вас предупреждал, Рафферти, что вы сломаете себе  шею,  -  голос
его звучал мягко, почти соболезнующе. - Иногда мне казалось, что вы просто
сошли с ума...
   Это тоже была  прекрасная  мысль,  и  лейтенант  с  энтузиазмом  кивнул
головой,  словно  подтверждая  официально   диагноз.   Прекрасная   мысль,
объясняющая все. Великолепная  теория,  охватывающая  все  факты,  полная,
внутренне непротиворечивая, гармоничная.
   Рафферти молчал. "Удар, которого не ждешь, - подумал  Доул,  -  опаснее
всего. Что ж, надо было ему раньше думать. Хоть бы посоветовался,  сволочь
такая, со мной, а то решил использовать меня для своих грязных махинаций".
   Доул любил четкие и  ясные  мнения  и  любил,  чтобы  его  суждения  не
расходились с его поступками. И если он рассказал лейтенанту,  что  видел,
то только потому, что  Рафферти  человек  плохой,  и  он,  Доул,  поступил
правильно и принципиально. А  сознание  того,  что  все  это  не  так,  он
решительно утопил в самых глубинах памяти. Словно камень привязал  -  и  в
реку.
   - Рафферти, -  ласково  сказал  лейтенант,  пристально  глядя  на  руки
полицейского, - дайте мне ваше оружие. Я временно отстраняю вас от работы.
Завтра вас осмотрит психиатр.
   Рафферти не сопротивлялся. Он отдал пистолет и электродубинку,  так  ни
разу и не взглянув на Доула. Человек, получающий неожиданный удар, да  еще
сзади, сопротивляется редко. Если он человек нормальный, он понимает,  что
сопротивление бессмысленно...


   Назавтра Доула вызвал к себе начальник участка. Он вышел  из-за  стола,
огромный и недосягаемый, как горная вершина, и вдруг улыбнулся.
   - Вы молодец, Доул, - сказал он  и  пожал  ему  руку.  -  Я  все  время
присматривался к вам. Мне сразу показалось, что в вас есть зрелость ума  и
понимание всех тонкостей нашей нелегкой службы. И личное бесстрашие...
   "Угадал, - подумал Доул,  -  угадал.  Правильно  сделал.  Сволочь  этот
Рафферти. Я, конечно, тоже, но у меня хоть есть семья..."
   - Поэтому вы скоро будете сержантом, Доул, и я надеюсь, что вы  так  же
хорошо будете справляться и с новыми обязанностями.


   - Вы толковый парень, Доул, - сказал Билл Кресси, когда они  уединились
в кабинете бара Коблера. - Я не знаю, кто  действительно  подсунул  мне  в
багажник десять унций белого снадобья, но вы здорово придумали, будто  это
сделал сам Рафферти.
   Доул промолчал. Если человек думает о тебе, что ты умнее, чем на  самом
деле, никогда не надо его разочаровывать.
   - ...Что в вас мне понравилось,  так  это  то,  что  вы  не  лезли,  не
торопились, а ждали своего шанса, чтобы показать стоящим  людям,  чего  вы
стоите... Вот вам тысяча  кредиток,  и  не  надо  благодарить  меня.  Себя
благодарите. Я уезжаю отсюда через несколько недель - не век же  сидеть  в
этом вонючем болоте. На мое место сядет  неплохой  парень  по  имени  Эдди
Макинтайр. Будете иметь дело с ним. А я вас уже занес в ведомость - будете
для начала получать пятьсот в месяц...
   Доул не сказал Марте ни слова и не дал ей ни  гроша.  И  даже  сыну  не
купил дешевой игрушки. Он понимал, что, если хочет вытащить их из  болота,
надо копить, копить, копить...


   - По-ол, - закричала из двери Марта, - ты не забыл,  что  через  час  к
тебе должен приехать окружной судья? А ты все еще в одном халате...
   - Все в порядке, - вздохнул Доул  и  открыл  глаза.  -  Так  хорошо  на
солнышке. Будь ангелом, принеси мне  холодного  пива,  а  я  еще  подремлю
немножко. Ты не представляешь, как дремлется после купания.


   - Ты знаешь, Доул, - сказал ему спустя два месяца один из его коллег, -
Рафферти повесился в сумасшедшем доме. Вроде нашли, что у него  не  все  в
порядке. Наверное, так оно и есть, если человек сам голову в петлю сует...
А вообще-то что-то в этом парне было. Он мне  как-то  рассказывал,  как  в
первый раз столкнулся с Кресси. Тот  избивал  какую-то  девчонку.  Сначала
кулаками, а потом бросил ее на пол  и  принялся  обрабатывать  ее  ногами.
Только Рафферти подошел, а Кресси ему: "Не волнуйтесь,  полисмен,  это  мы
так развлекаемся. Милдред это нравится. Так ведь,  Милдред?"  Девчонка  на
полу посмотрела на него с ненавистью,  а  он  в  это  время  так  нарочито
вынимает из кармана две бумажки по полсотни кредиток.  "Да,  -  прохрипела
девчонка. - Мы так развлекаемся".
   В тот вечер Доул напился. Нужно  было  помочь  некоторым  воспоминаниям
погрузиться как можно глубже. Алкоголь ему всегда в этом помогал.



        2

   Через год после того, как он стал  начальником  полиции  Скарборо,  его
пригласил к себе Джо Коломбо.
   - Вам нравится ваша работа? - спросил Коломбо и посмотрел свой стакан с
содовой на просвет.
   Доул почувствовал, как  у  него  забилось  сердце.  Что  имеет  в  виду
Коломбо? Вопрос чисто риторический, он ведь на него  даже  не  смотрит,  а
когда Коломбо задает людям серьезные  вопросы,  он  всегда  смотрит  им  в
глаза. Как будто он ни в чем перед хозяином Пайнхиллза не виноват, но мало
ли что может прийти ему в голову... Ему стало жарко.
   - Работа как работа, мистер Коломбо, - уклончиво сказал  он.  -  Бывает
лучше, а бывает и хуже.
   - Вы у нас философ, Доул, - улыбнулся Коломбо, - но это вам  не  мешает
быть толковым человеком.
   - Спасибо, мистер Коломбо.
   - Не за что. Так вот, Доул, я подумал, что хватит вам сидеть в полиции.
Я хочу, чтобы вы выставили свою кандидатуру на пост мэра Скарборо.
   - Что-о? - Доул даже подскочил на кресле. Он ожидал чего угодно, но  не
этого предложения. Мэр Скарборо, всего Скарборо. Речи и пресс-конференции,
официальная резиденция с охраной  и  телохранители.  Утверждение  бюджета.
Совещания, Телекамеры и интервью. Боже,  что  сказала  бы  Марта,  услышав
такой разговор. Первая леди Скарборо. Маленькая,  тихая  Марта,  в  глазах
которой раз и  навсегда  застыли  удивление  и  страх  перед  миром.  Доул
почувствовал, как где-то в  груди  у  него  шевельнулся  маленький  теплый
комочек. Его семья. Его оазис. Крошечный оазис, где мир и  покой,  где  не
нужно иметь пару лишних глаз на затылке... Мэр Скарборо, гм, если  бы  ему
сказали об этом, когда он был простым полисменом...
   Все это прекрасно, но должность-то выборная. Так или иначе, но надо  же
будет выступать перед избирателями. Пожимать руки, целовать  младенцев  он
сумеет,  но  речи...  Что  говорить,  о  чем  говорить,  как  говорить?  И
соперники... Им  будет  что  сказать  о  Поле  Доуле,  начальнике  полиции
Скарборо...
   - Не знаю, - сказал Доул. - Спасибо за честь,  мистер  Коломбо,  но  я,
право, не знаю, что сказать вам. Я никогда не думал...
   -  Доул,  -  усмехнулся  Коломбо,  -   перестаньте   жеманиться.   Роль
малоопытной девицы вам не к лицу... Нашим  друзьям  в  деловых  кругах  вы
нравитесь, чего же еще?
   "Сволочь, - подумал Доул, - бандюга сицилийская...  Если  у  него  есть
деньги, значит, можно издеваться..."
   - Ответьте мне одним словом. Да или нет.
   - Да, - сказал Доул. Он еще ни разу в жизни не сказал "нет"  Коломбо  и
твердо надеялся, что никогда этого не вынужден будет сделать.


   Он сбился со счета своих речей перед избирателями. По ночам ему  снился
океан человеческих лиц, которые накатывались на него вал за  валом,  а  он
ловил на лету детей, чмокал  их  и  кричал,  кричал,  кричал,  не  узнавая
собственного голоса:
   - Закон и порядок, граждане Скарборо, вот что нам нужно. - И  здесь  он
вдруг понимал, что  потерял  голос,  что  разевает  и  закрывает  рот,  не
произнося ни звука, что сейчас еще мгновенье - и  эти  волны  человеческих
лиц захлестнут его, закрутят, унесут, разорвут.
   Он просыпался со стоном и нашаривал на столе стакан с  полосканием  для
горла.
   - Ты опять проснулся? - сонно  спрашивала  Марта  и  шумно,  по-коровьи
вздыхала. Вздох был привычный, домашний, успокаивающий.
   - Спи, спи, - говорил Доул и шел полоскать горло.
   А наутро его уже  снова  везли  куда-то,  и  снова  он  всматривался  в
любопытные и безразличные лица,  в  лица  парков  и  безработных,  в  лица
добродушные и злые - в лица своих избирателей. Он  поправлял  микрофончик,
висевший у него на груди, и начинал:
   - Граждане Скарборо, позвольте задать  вам  вопрос:  что  нам  нужно  в
первую очередь? Я знаю ваш ответ:  закон  и  порядок.  Ибо  без  закона  и
порядка нет цивилизации, и великие ценности нашей культуры оказываются под
угрозой... Вы прекрасно знаете, что ни у одного кандидата нет такого опыта
по борьбе с преступностью, как у меня. Для них слова "закон и  порядок"  -
это только слова. Для меня - вся жизнь...
   Его штаб работал, как  на  пожаре.  Два  адвоката,  четыре  журналиста,
восемнадцать секретарей - у всех был загнанный вид и твердая  уверенность,
что они победят. Это были изумительные работники -  даром  мистер  Коломбо
денег не платил. Ветераны  бесчисленных  избирательных  кампаний,  умевшие
работать по восемнадцать часов в сутки, они могли в течение четверти  часа
организовать аудиторию в сто или двести  человек  там,  где,  казалось,  и
самого Иисуса Христа не вышло бы послушать больше двух или трех старух.
   И все же они были только на  втором  месте.  Все  опросы  общественного
мнения показывали, что впереди  с  большим  отрывом  шел  Фрэнсис  Брокер,
президент небольшой страховой компании. Вначале  штаб  Доула  особенно  не
беспокоился. Общественное мнение переменчиво, и не стоит попадать под чары
процентов. Но проходили недели, и Брокер неизменно оказывался  впереди  на
десять, пятнадцать, а то и двадцать процентов. Коломбо  посоветовал  Доулу
заказать самому независимый опрос общественного мнения. Через  три  дня  в
штаб явился крошечный человечек с тремя  наклеенными  на  желтый  костяной
череп волосками.
   - Я очень сожалею, - сказал он неожиданно сильным  голосом,  -  но  ваш
конкурент действительно идет впереди на шестнадцать процентов.  Наибольшей
поддержкой - здесь он опережает вас на целых двадцать один  процент  -  он
пользуется  среди  молодежи.  Вот,  пожалуйста,  все  цифры.  Опрос   был,
разумеется,  выборочный,  но  весьма  репрезентативный,  по   всем   слоям
избирателей. Счет вы получите завтра, мистер Доул.
   Они   попробовали   сорвать   несколько   выступлений   Брокера   перед
избирателями и наняли десятка два нарков, но  выяснилось,  что  у  Брокера
отличная охрана. Нарки были избиты и вышвырнуты из зала, где  он  говорил.
Мало того, его люди успели заснять нападение нарков и теперь везде крутили
пленку с их рожами. Вот, граждане Скарборо, кто нападает на нас,  вот  кто
пытается сорвать наши встречи, вот кому не по душе наша программа. Нет, не
против этих несчастных вскипает у нас в сердцах  гнев,  ибо  эти  люди  не
ведают, что творят. А против тех, кто вложил в их руки велосипедные цепи и
куски свинцового кабеля. Против тех, кто  заплатил  им,  деньгами  ли  или
героином - это лучше знают наши соперники.
   Таков был Фрэнсис Брокер, и, судя по тому, что он не  считал  денег,  у
него были состоятельные друзья. За ним был бизнес.
   Когда до выборов оставалось около месяца, Брокер перешел в  решительную
атаку. Элегантно-белозубый, он был неотразим  на  плакатах  и  на  экранах
телевизоров. В выступлениях его появилась новая  тональность,  он  уже  не
употреблял слов "мой противник", а говорил прямо -  Пол  Доул.  Пол  Доул,
говорил Брокер, ратует за закон и порядок.  Кому,  как  не  шефу  полиции,
знать, что такое закон и порядок? Но почему же, возглавляя славную полицию
Скарборо, он забыл о законе и порядке? Почему  преступность  за  последние
три года выросла почти вдвое, а потребление наркотиков втрое? Почему не то
что вечером,  во  многих  местах  Скарборо  и  днем-то  пройти  пешком  не
безопасно? Где закон и где порядок? Или мистер Доул понимает слова  "закон
и порядок" по-своему? Не так, как сотни тысяч  жителей  Скарборо,  ставшие
жертвой преступности?
   Очередной опрос общественного  мнения  был  неутешительным.  Брокер  не
только удерживал первое место, но и увеличил разрыв.
   Впервые с начала избирательной кампании Доул заметил, как в штабе с