сейчас подтянуться? Смотри-ка, и труба все еще на месте. Ничего не меняется в асфальтовом мире Скарборо. Умер старик Мурарка, появилась девушка. Умирают одни крысы, нарождаются другие. Подштукатурят в одном месте, обвалится в другом. Теперь уже не нужно было подпрыгивать. Теперь уже и не нужно было подтягиваться. Кусок ржавой трубы торчал слишком низко. У него уже появились другие заботы. Он поднял руку и потер ладонью чугун. Ладонь стала оранжевой и запахла ржавым металлом. Счастливый запах детства. - Это для вас низко, - улыбнулась девушка в окне. - На такой высоте и я подтянусь. У нее были прямые светлые волосы и смеющиеся синий глаза. Казалось, она была заряжена смехом под давлением, и он теперь прыгал и бурлил в ней, ища выхода. - Попробуйте, - усмехнулся Арт. Она исчезла в глубине комнаты и через минуту вышла во двор. На ней были пестренькие узкие брюки и старый, затрепанный джемпер. - Ой, - сказала она, взглянув на трубу, - она же вся ржавая. Руки перемажешь... - Она засмеялась и посмотрела на Арта. - Я, наверное, кажусь вам дурочкой? Честно, я не обижусь... - Нет, честно, нет, - покачал головой Арт. Она была слишком красивой, она была выходцем из какого-то другого мира. Здесь, в этом асфальтовом колодце, так не смеялись. Здесь, может быть, смеялись и громче, но не так. Не так охотно. Здесь никто не был заряжен на смех. - А вы здесь живете? - Да, вчера переехала. Ничего конурка. Не очень веселенькая, но жить можно. А вы? - О, я здесь родился и вырос, - сказал Арт. Ему хотелось сказать девушке что-нибудь очень веселое, легкое, остроумное, но он не знал, что сказать, и лишь смотрел на нее с напряженным вниманием, радуясь тому, что в мире бывают такие случаи, когда прямые светлые волосы и смеющиеся синие глаза могут вместе образовать такое вот лицо, от которого ни за что не хочется отвести глаза. От которого на душе одновременно и весело и грустно. - Однако вы могли бы мне и представиться, - засмеялась девушка, - тем более что вы старожил, а я новосел. - Арт Фрисби, - наклонил голову Арт, вспоминая, как это делают по телевизору джентльмены. - А я Мэри-Лу Никольз. Продавщица в магазине на Седьмой улице. Сегодня у меня выходной. - Может быть, мы это как-нибудь отметим? - Что именно? Что я Мэри-Лу Никольз, что я продавщица или что сегодня я выходная? - И то, и другое, и третье, - снова наклонил голову Арт. - Это все очень важные и конкретные вещи, - он сам удивился своему красноречию, но почему-то совсем не стеснялся девушки. - Выпьем где-нибудь и пойдем в кино. Или, может быть, на танцы? - Мне везет. Не успела переехать на новое место, как уже получила приглашение. Сейчас я переоденусь. Или так пойти, если в кино? - Она вопросительно и доверчиво посмотрела на Арта. - Так. Только так, - твердо сказал Арт. - Почему? - Потому что, что бы вы ни надели, ничто не сможет сравниться с этим туалетом. Мэри-Лу покатилась со смеху. - Ну, вы шутник, Арт. И комплименты откалываете, только держись. Когда они шли к бару Коблера, он как бы невзначай коснулся ладонью ее руки. Кожа у нее была теплая и сухая, и Арту вдруг стало грустно. Душный комок подкатил к горлу и застрял там. Он не знал, почему ему грустно, но понимал, что грусть эта как-то связана с прямыми светлыми волосами, с доверчиво-смеющимися синими глазами, с теплой и сухой кожей ее руки. И с ним. Он не понимал, что где-то в его сердце рождалась нежность - чувство для него незнакомое и даже опасное, потому что пока в его мире места для нее не было, а ломать привычный мир всегда опасно. Они начали встречаться, и как-то вечером, глядя, как она расчесывает волосы перед маленьким в радужных разводах зеркалом, он сказал ей: - Ты знаешь, я не хотел говорить тебе, но... - Она быстро повернулась, и в глазах начал расплываться, обесцвечивая их, испуг. - Я на крючке. - На каком крючке? - в голосе ее звучала тревога. - На белом снадобье. На героине. Губы ее разошлись в улыбке, но страх в глазах не исчезал. - Давно? - Несколько месяцев. - Ты бросишь. Ты обязательно бросишь. Ты ведь хочешь бросить? - Теперь да. Раньше мне было все равно. - Тогда ты бросишь, милый. Ты ведь сильный. Я нюхом чувствую, какой ты сильный. Ты, может быть, и сам не знаешь, какой ты сильный. А я знаю, я никогда не ошибаюсь. Ты мне защитник, один во всем свете. И ты бросишь эту дрянь ради меня. Бросишь? Она посмотрела на него, и в глазах были испуг и надежда. Арт был оглушен. Волна острой нежности захлестнула его сердце. Он нужен кому-то. Его просят о чем-то. Просто нужен и просто просят. Ради него самого, без всякого расчета... Впервые за последние дни комок в горле Арта растаял, растворился и вышел наружу несколькими слезинками, которые проложили две холодные дорожки по его щекам. Первые дорожки на щеках за много-много лет. А может быть, первые в жизни, потому что, сколько он себя помнил, он никогда не плакал. Конечно, он бросит, возьмет себя в руки и бросит. Это ведь в конце концов не так уж и трудно. У него ведь воля что надо - захочет - и сделает. Для Мэри-Лу сделает, для этих синих теперь уже не смеющихся глаз. В лепешку разобьется, наизнанку вывернется, из своей шкуры выскочит, только чтобы в синих родных глазах снова заскакал, запрыгал веселым щенком смех. Мэри-Лу тихонько провела пальцем по его щекам, и там, где ее палец касался его кожи, влажные дорожки тут же высыхали. - Все будет хорошо, - торопливо шептала она, и шепот ее был полон ласки и веселья, от которого становилось на душе грустно, - все будет хорошо. 3 Он бросил героин. Он решил, что бросит, - и бросил. День, другой, третий. Он даже не испытывал тех мук, о которых говорили нарки. Просто все это были люди слабые, рыхлые, безвольные, не чета ему. Он вот решил - и бросил. По ночам ему снилось, как он закатывает рукав рубашки, берет правой рукой, шприц, легко вкалывает его привычным движением и нажимает на плунжер. Но прозрачно-розовая волна не катилась на него, не ревела беззвучно радостным ревом, и тело его не тянулось навстречу. Утром он чувствовал себя разбитым, слабым, больным. Но он лишь усмехался. Это все ерунда. Главное - он бросил. Он хозяин себе. Он может даже кольнуться, чтобы доказать свое освобождение. Если он не получит дозы, он все время будет сомневаться, действительно ли он поборол эту рабскую привычку. А если зарядится, докажет себе раз и навсегда, что он хозяин своей воли. Он кольнулся. Назавтра снова. Будь прокляты эти синие испуганные глаза и детские пальцы в его волосах. Зачем эти жалкие слова? Зачем мучить человека, когда радости в этом вонючем асфальтовом мире и без того маловато? Ну кольнется, ну не кольнется - какое все это имеет значение? Да и кто ты мне, Мэри-Лу? Много здесь вас таких, только и ждете случая, чтоб подцепить себе мужа, твари расчетливые. Как вцепятся, так и не отпустят... "Ты бросишь, ты сильный". Ишь ты. Я и сам знаю, что сильный, что могу бросить, если захочу. А зачем вообще-то бросать? Лишать себя удовольствия? Ну ладно, поженятся они, пацан появится. И что? Рассказывать ему про домик в ОП? Про зеленую травку? Как жить в джунглях без белого снадобья, чем жить, на что надеяться? Он знал, что все эти мысли и слова были хлипкой, ненадежной стеной, которую он возводил между собой и правдой, потому что жить с глазу на глаз с реальностью дано не каждому. Все это он подсознательно чувствовал и потому ненавидел себя и Мэри-Лу, которая, сама того не ведая, разрушила его глиняную крепость. Он ненавидел ее, потому что любил... - Одному бросить трудно, - сказала как-то вечером Мэри-Лу. - Никто тебя не понимает, если даже хочет понять. Это ведь как в пословице: сытый голодного не разумеет. - Что ты хочешь сказать? - угрюмо спросил Арт и посмотрел на Мэри-Лу. - Чтоб я в ихнюю больницу записался? Чтоб напичкали меня ихней дрянью, да так, что потом без двух доз в день и не проживешь? Нет уж, лучше издохнуть самому по себе. Способов ведь много. Папашка мой однорукий с лестницы свалился. Сосед один с третьего этажа то ли лишнего себе вколол, то ли еще что-нибудь, только нашли его утром на лестнице. Почему это все начинается и кончается лестницей? - Арти, - прошептала Мэри-Лу, - я... я всегда буду с тобой. Ты ведь не такой, как другие. Ты... ты мой. Ты вот и грубый, как другие, и на снадобье, а все-таки что-то в тебе отличает тебя от других. Я вот чувствую, что именно, а выразить словами не могу. Знаю только, что без тебя теперь жить не смогу... Все для тебя сделаю... Через несколько дней он заметил у нее на ноге след. Еле заметный, как от шприца. Не может быть, сказал он себе, но вскоре заметил второй. - Мэри-Лу, - сказал он и посмотрел ей в глаза, и понял, что не ошибся, потому что в синих ее глазах уже клубились первые стеклянные облачка героина. - Ты... ты... - закричал он и поднял руку, чтобы ударить ее, но удержался. - Зачем? Ты? Ты ведь... для меня... вся жизнь... Слова были какие-то жалкие, нелепые, растерянно моргающие, как глаза отца. Тогда, когда он извинялся перед ним, трехлеткой, что забыл про свою культю. Мэри-Лу медленно улыбнулась ему, и в улыбке почему-то была бесконечная радость. - Я хочу, чтоб тебе легче было бросить. Одному трудно. Эдди Макинтайр говорит, что легче всего бросить вдвоем, когда оба понимают друг друга и поддерживают друг друга. - Это тебе сказал Эдди Макинтайр? - спросил Арт. - Да, он был очень добр. Ничего с меня не взял. Даже подарил шприц. Вдвоем вам, говорит, будет легче. Вдвоем вы быстро бросите. Они не бросили вдвоем, и вскоре им нужно было не меньше пятисот НД в неделю. А пятьсот НД - это уже немалые деньги. Этих денег из сумочек, отобранных у старух, не натрясешь. Дважды Арт удачно ограбил маленький магазин на Шестой улице. Несколько раз они вместе ходили в супермаркет, и Мэри-Лу удалось стащить с прилавка кое-какие мелочи. Они даже изобрели новый способ превращения этих товаров в деньги. Продавать их было бы процедурой долгой, да и возьмешь за них десятую часть того, что они стоили. Вместо этого Мэри-Лу приносила краденое в магазин, говорила, что она передумала, и ей возвращали стоимость вещи. Денег все равно не хватало, и Мэри-Лу стала исчезать по вечерам на несколько часов. Однажды она пришла с подбитым глазом, но Арт не спрашивал ее, куда она ходила. Она приносила деньги, а деньги означали жизнь. Нет, не прозрачно-розовую волну. Он уже давно не слышал ее беззвучного и радостного грохота. Ему уже было не до теплого ветра и живого, влажного ковра под босыми ногами. Шприц теперь отделял его от невыносимых мук, которые он испытывал без белого снадобья. Только шприц давал возможность дышать, успокаивал нервы и плавно уводил куда-то в сторону, отодвигал вечно караулившую за углом тошноту... Знал ли он, куда она ходила и как добывала деньги? О, это был непростой вопрос. Он не знал, потому что не хотел знать. Но он знал, что не хотел знать. Поэтому самое важное было - не думать ни о чем, а в этом как раз и помогало белое снадобье. То, на которое она приносила денег. То, которое как раз и давало возможность не думать, откуда она приносит деньги... На улице было пасмурно и холодно. Дождя не было, но воздух был перенасыщен влагой, которая оседала на ворсистой куртке крошечными белесыми каплями. В подъезде пахло застоявшейся сыростью и влажной штукатуркой, и запах этот напоминал запах сырых пеленок. На сегодня, кажется, у Мэри-Лу снадобья хватит, завтра... Завтра видно будет. Завтра не существовало. Мир кончался сейчас, на этом мгновении, которое медленно, тошнотворно медленно, в такт его неверным шагам, двигалось вместе с ним по грязной лестнице. На шестой ступеньке выбита вся середина, не попасть бы туда ногой. На штукатурке гвоздем выцарапано: "Поли". Поли... Зачем Поли? Почему Поли? Мягкими, обессиливающими волнами накатывалась тошнота. Она поднималась откуда-то снизу, клубилась в желудке, собиралась с силами, а потом уж липким, холодным прибоем накатывалась на сердце и горло. Арт остановился, несколько раз глубоко вздохнул, но тошнота требовала не кислорода, а вечерней дозы белого снадобья. Хорошо, что у Мэри-Лу на сегодня есть чем кольнуться... Он толкнул плечом дверь комнаты, но она не подалась. Может быть, Мэри-Лу нет дома, подумал он, и еще раз толкнул дверь. Она слегка приоткрылась, одновременно послышался грохот, и он понял, что перевернул стул. Почему? Зачем стул у двери? Обгоняя охвативший его страх, Арт пошарил рукой по стенке, нащупал выключатель, но еще прежде, чем он щелкнул им, он уже знал, что Мэри-Лу дома и что он не увидит ее. Она висела на веревке, прикрепленной к трубе, что проходила почти под потолком. Синие глаза были открыты и пусты. На трубе ржавчина. У ржавчины свой запах. Но как его выразить словами, если он не похож на другой запах? Запах ржавого металла. Лучше всего чувствуешь этот запах, когда касаешься металла подбородком. Одна туфля осталась у нее на ноге, другая упала на пол. Та, что осталась на ноге, зацепилась за пальцы и висела просто чудом. "Осторожно, чтобы не упала", - пронеслось в голове у Арта. Когда-то, должно быть, на стельке была выдавлена фирменная марка, но сейчас осталось лишь темное пятно. Арт стоял, глядя на туфлю, и пытался сообразить, как же все-таки называлась фирма. Нет, как ни старайся, не определишь - все буквы стерты. На столе лежала записка. "Дорогой Арт! Мы проиграли. Эдди Макинтайр ошибся. Вдвоем еще тяжелей. Я больше не могу. Прости. Если сможешь, спасись. Ради нас". Арт аккуратно и неторопливо сложил записку, засунул ее в карман. Его тошнило. Его все рвало и рвало, и он не в силах был остановиться. Холодный и липкий пот стекал со лба. Он упал на пол. Он плакал, и его тошнило. И спина у него были открыта, не защищена. За ней висела Мэри-Лу. - Давай иди, - кивнул Арту сержант и показал подбородком на обитую пластиком дверь. - Капитан освободился. - Спасибо, - сказал Арт и толкнул ладонью дверь. Она открылась с вкусным чмоканьем, и он очутился в кабинете начальника. Капитан Доул, крупный человек лет сорока, с оспенным лицом и сонными серыми глазами, скучно зевнул, вздохнул и принялся нарочито медленно набивать трубку. Раскурив ее и выпустив несколько клубов дыма, он посмотрел на Арта и сказал: - Ну? - Вот, прочтите. - Арт протянул полицейскому капитану записку Мэри-Лу. Тот скользнул по ней глазами. - Ну? - Понимаете, - Арт поднял глаза на капитана, - сначала Эдди Макинтайр обманом приспособил к белому снадобью меня, а теперь вот ее. - Он кивнул на записку. - Он уверял ее, что вдвоем бросить легче, чем одному... Она хотела мне помочь... Повесилась... - Ну? - капитан боялся, что трубка погаснет, и несколько раз быстро втянул воздух. - И что ты хочешь от меня? - Этот Эдди Макинтайр людей губит... Сначала я вот... А теперь она... И других много... На лестнице... - Ладно, ты посиди там, сержант тебе покажет, а я пока вызову сюда Эдди. Арт сидел на жесткой скамейке и рассматривал фотографии десяти разыскиваемых полицией наиболее опасных преступников. Эдди Макинтайра среди них не было. Удивительно он себя чувствовал сейчас. Пустота и тяжесть. Не было ни сердца, ни желудка, ни печени - ничего. Он был пуст. Пуст и холоден, как поздняя осенняя улица. И вместе с тем он весил тонны, тонны. Тяжелая пустота. Пустая тяжесть. - Эй, - крикнул ему сержант, - иди! Он снова вошел в кабинет капитана. На стуле у стола сидел Эдди Макинтайр. Увидев Арта, он грустно улыбнулся. Не зло, не с ненавистью, не с обидой даже, просто грустно. - Как ужасно, - сказал он, - такая молодая... - Эдди, - сказал капитан, - этот человек утверждает, что ты специально приохочиваешь людей к белому снадобью. Специально, чтоб потом наживаться на них. Что ты можешь сказать? Арт, не веря себе, с надеждой посмотрел на капитана. С самого детства, с первым глотком асфальтового воздуха, с молоком покойной матери он всосал в себя страх и недоверие к полиции. Полиция защищала тех, кто жил не в джунглях. Но ведь попадаются же иногда люди и среди свиней. Редко, конечно, но должны же попадаться... - Так что ты скажешь, Эдди? - еще раз переспросил капитан. - Это ведь серьезное обвинение. - По-моему, - ответил кротко Эдди, - этот человек не ведает, что говорит. - И снова сказал без злобы, без гнева. С грустью, с жалостью, с сожалением. - Это мы сейчас проверим. Ну-ка, - капитан кивнул Арту, подзывая его к столу, - ближе, подойди ближе. Капитан поднялся, потянулся, разминая затекшую спину, и что-то в его плечах вкусно хрустнуло. Он еще раз потянулся через стол и ударил Арта по щеке. Письменный стол и потолок дернулись, поменялись местами, и Арт лениво и безразлично понял, что лежит на полу. Откуда-то издалека донесся голос капитана: - Может, посадить паскудника на годик-другой? Впрочем, тогда он, не дай бог, отвыкнет от снадобья и перестанет носить тебе свои денежки. - Голос гудел громко, раскатисто, жирно. - Ишь ты, нарк паршивый, говорит, Эдди Макинтайр людей губит. Это ж надо, всякая шваль будет ко - мне ходить. Он ярил себя, рисуясь перед Эдди Макинтайром, но в глазах его застыла скука. Будни, служба, плохо вымытые окна кабинета, простуженное шипение кондиционера... Капитан вышел из-за стола, одной рукой рывком поднял Арта на ноги и, прищурившись, нацелился его головой на дверь своего кабинета. - Осторожнее, капитан, - улыбнулся Эдди Макинтайр, - не сломайте, Христа ради, ему шею. Все-то вам хочется лишить меня клиента. - Ладно, Эдди, - кивнул капитан. - Это уж как получится. Считай, что его шея и основание черепа в руках божьих. - Он раскачал Арта и толкнул его головой вперед. В полусознании Арт выбросил вперед руки - у него с детства была быстрая реакция, - и голова его осталась цела... Он медленно брел по обочине шоссе, оставив за спиной Скарборо, шел не оборачиваясь, когда сзади нарастал вой приближающейся машины. Они пролетали мимо, успев толкнуть его жаркой, тугой воздушной волной, и уносились, таяли в знойной дымке. Вскоре он свернул с шоссе на грунтовую дорогу. Идти по обочине шоссе было довольно опасно. Кто-нибудь мог выстрелить из проносившейся машины, хотя днем это случалось не часто, мог зацапать его и полицейский патруль. Что за человек на обочине шоссе, куда идет? Попробуй объясни им, когда он и сам толком не знал. Он знал только, что ему нужна была какая-нибудь ферма. Выйдет - хорошо, не выйдет - еще лучше. Через несколько часов он почувствовал, что силы оставляют его. Язык распух и не помещался во рту. Слюна была горькой, горячей и густой... Что напоминает ему мысль о слюне? Не помнит... Неважно. Хуже, что очень подкатывает тошнота и в голову бьют мягкие, но болезненные молотки. Упадет - и черт с ним... Ферма была небольшой. Точно такой, какой он представлял их себе. И мохнатая собака, что лаяла сейчас на него, припадая от возмущения на передние лапы, тоже была точно такой, какой он их представлял себе. У дома тарахтел трактор, впряженный в тележку с удобрениями. Удобрение было белым. Почти как белое снадобье, подумал Арт, и подошел ближе. У трактора стоял загорелый худощавый старик в широкополой шляпе и ковырялся в двигателе. Должно быть, регулировал обороты холостого хода, потому что трактор то и дело менял тембр своего гудения. Из-за него он и не слышал лая. Но вот старик поднял голову, увидел Арта, и в руке его сразу появился пистолет. Арт вскинул кверху руки, опустил их, распахнул куртку, снова поднял руки. Старик выключил двигатель и в плотной, негородской тишине вопросительно смотрел на Арта, поигрывая пистолетом. - Что надо? - спросил наконец старик. - Работы у меня нет. Проходи. - Он был высок и худ. Его загорелая кожа была покрыта еще более темными морщинами. Хоть он и держал в руках оружие, в глазах был страх. - Мне не нужна работа, - сказал Арт, с трудом преодолевая сопротивление вязкой слюны. - А что тебе нужно? - Вы только выслушайте меня, - вяло сказал Арт. Тело его медленно подрагивало от слабости. - Мне от вас нужно только одно - какой-нибудь сарай. Поставьте туда ведро воды и заприте меня там. Так, чтобы я не мог выйти. Что бы я ни делал, как бы вас ни умолял, не открывайте. Если даже я не буду шевелиться, не открывайте. Если я буду просить у вас чего-нибудь, не отвечайте и не открывайте. Откройте через две недели. Если я буду жив, дадите мне немножко молока. Я не прошу у вас одолжения. Вот, возьмите, здесь почти двести НД. Можете забрать деньги и выстрелить в меня сейчас. Я вам только спасибо скажу. Можете застрелить меня в сарае. Можете вообще не открывать его. Ежели я не подохну, хозяин, я бы просил у вас только одно - разрешения проработать у вас потом годок. Без гроша. Бесплатно. Мне нужен будет только кусок ржавой трубы... Знаете, такой, что пахнет ржавым металлом. Он пришел в себя и открыл глаза. Он лежал на спине и смотрел на дощатую крышу. Ах да, конечно... Старик все-таки поверил ему. В косом солнечном луче, проникавшем сквозь какую-то щель, плясали пылинки. Луч казался таким плотным, что его можно было взять в руки, на нем можно было подтянуться, из него можно было сделать петлю и надеть на шею. По телу его первой легкой волной пробежали сокращения мышц. Начинались судороги. Мускулы то затвердевали, напрягаясь в бесцельном слепом усилии, и в теле его разливалась острая боль, то вдруг расслаблялись, оставляя его дрожащим от слабости. Потом ему стало жарко, и он купался в ручьях пота. Он никогда бы не поверил, что человек может так потеть. Его начало тошнить. Судорожные сокращения желудка следовали одно за другим, скручивали его, выкручивали, комкали, ломали, корежили. Он умирал. Он знал, что умирает. Мыслей не было. Была боль. Ее нельзя было локализовать. Она плескалась по всему телу, то тупая и ноющая, то пронизывающая и острая, как взвизг механической пилы. Времени не было, не было больше ни начала, ни конца, ни дня, ни ночи. Не было луча, и не было синих глаз, танцующих в этом луче. И не было лучей, танцующих в синих глазах. Их не было, и они были. Мысли и образы, боль и воспоминания распадались, расщеплялись на обрывки, кусочки, осколки, молекулы, атомы. Качалась, качалась туфля, висевшая на ржавой трубе. И кто-то жалобно моргал, и на эти извиняющиеся глаза обрушивался оспенный кулак. Он завыл. Ему казалось, что вой сотрясает стены сарая, рвется наружу, но это был всего-навсего жалкий хрип. Арт потерял сознание, но и беспамятство не приносило облегчения. Однажды ему показалось, что над ним склонилось лицо старика. - Дайте мне закурить, - прошептал Арт. А может быть, только хотел прошептать. Он не знал. Он знал только, что, если старик даст ему зажженную папиросу, он сумеет поджечь сено и удрать, когда загорятся стены. Или сгореть. Что именно, было не так важно. Лишь бы не эта бесконечная пытка. Но то ли старик покачал головой, то ли он вообще пригрезился - сигареты не было. Была пытка. Он не Знал, сколько прошло дней. Иногда он с трудом становился на колени, погружал голову в ведро с водой и пил. Несколько раз он вяло отмечал про себя, что вода в ведре почему-то не убывает, но мысль тут же куда-то ускользала от него. Он ослабел. Судороги все еще сотрясали его тело, но уже с меньшей силой. Темнота по-прежнему клубилась в нем, но рвота стала мучить его реже. Иногда ему удавалось по нескольку минут подряд удерживать мысли от головокружительного хаоса. Это были самые страшные минуты. Они были населены Мэри-Лу, Эдди Макинтайром и капитаном Доулом. Он подползал к стенам сарая и пробовал разбить голову о стесанные бревна, но он был слишком слаб. Он пытался нащупать хоть что-нибудь похожее на веревку, но ничего не нашел. Временами он стал впадать в оцепенение. Теперь уже не было ничего. Даже боли. Было только загустевшее, вязкое время, остановившееся время, застрявшее время, без прошлого и будущего и уж подавно без настоящего. Арт пришел в себя от тишины. Густой, плотной, негородской тишины. И слабости. И странного, позабытого спокойствия. Ему захотелось встать, но он не мог. Он не мог даже вспомнить, каким мышцам для этого нужно сократиться. И он подумал, что обидно было бы умереть сейчас, когда впервые за долгие, долгие дни он не мечтал о смерти. Когда за стеной раздалось собачье поскуливание, щелкнул замок и открылась дверь, он даже не мог повернуться. Старик стоял над ним, с ужасом и жадностью вглядываясь в него, а он даже не мог открыть глаза, потому что свет нестерпимо давил на них, причиняя боль. Должно быть, и собака тоже всматривалась в высохшее бесплотное существо, распростертое на провонявшей соломе, потому что она больше не скулила, а дышала часто-часто, вывалив от изумления язык. - Ну и ну, - пробормотал старик. - Это ж надо... А ведь жив, хотя, надо думать, скоро помрет... Не может душа на костях жить. Что с тобой делать, доходяга? - Он потер шершавой расплющенной ладонью свое лицо, дыхание его прервалось, и он судорожно вздохнул. - Разве что попробовать несколько капель молока ему влить? Ты как считаешь, Фидо? Старик ушел за молоком. Свет уже не причинял такой боли глазам, и Арт осторожно открыл их. Боже мой, как он устал. Он подивился слову "устал", которое употребил мысленно, и хотел было улыбнуться, но не смог. Старик вернулся с баночкой молока и ложкой. - Это ж надо, - сокрушенно и вместе с тем возбужденно пробормотал он, - что теперь с людями делают... Это что ж делается, ежели люди сами себя... А? - чувствовалось, что старик привык разговаривать с собой. - Это как же понять? Это кто же скажет? Зачем? Он приблизил ложку ко рту Арта, и, видя, что тот не открывает его, неуклюже подсунул свои пальцы под его губы, и приоткрыл ему рот. На мгновение Арт испытал страх перед приближавшейся снова тошнотой, но несколько пахнувших не по-городскому капель благополучно просочились сквозь его высохшую гортань, и Арт с благодарностью опустил веки. 4 Арт окреп довольно быстро. Молодой его организм, словно истосковавшись по свежему воздуху, спокойной, тяжелой здоровой работе и простой пище, спешил обрести утраченные силы. Старик жил на крошечной ферме один. Он бы, конечно, давно разорился, если бы попытался выжать из нее хоть какой-нибудь доходишко, но ему помогал сын, состоятельный химик, живший в Бельвью. - Понимаешь, - медленно говорил по вечерам Арту старик, и в его выцветших глазах тлело недоумение. - Понимаешь, сын - он, слава богу, меня не забыл, как другие, - зовет меня: приезжай, мол, ко мне в ОП. Здесь, мол, спокойно. Почти не стреляют, не грабят. А по мне, так зачем спокойствие, если живешь за колючей проволокой, как скот какой-нибудь? Конечно, на фермах, бывает, и нападут, отстреливаться приходится. Но так далеко нарки редко забредают... Ты вот первый, - старик посмотрел на Арта и улыбнулся. - Да у меня и взять-то нечего. Разве что трактор. А на кой он нарку? Его еще продать нужно, а кому опять же нужен старый трактор, когда мелких ферм почти и не осталось? Обратно же Фидо выручает... Она чужого человека за милю учуивает... Конечно, иногда хочется поболтать с живым человеком. Вроде тебя, - старик неумело улыбнулся. - Ну ничего. С собакой поговоришь, с домом, с трактором... А потом и подумаешь, а они-то там, в джунглях или ОП, говорят друг с другом? Старик еще не привык к живому собеседнику и каждый вечер убаюкивал Арта бесконечными монологами. Он рассказывал о себе, о сыне. О том, как на его глазах менялась жизнь, как белое снадобье заразило страну. Он рассказал, почему не хочет даже видеть своего сына. Его внук участвовал как-то в студенческой демонстрации протеста. Полиция открыла огонь. Семь человек остались лежать на мостовой. И среди них его внук. У сына были слезы на глазах, и голос его дрожал, но он сказал: "И правильно стреляли. Питер у меня единственный, но я готов пожать руку тем, кто нажимал на спуск, потому что эти протестующие безответственные юнцы толкают страну к гибели". Он рассказывал, как люди состоятельные спасались бегством из городов, образуя первые охраняемые поселки - ОП, а города, разрушаясь, превращались в джунгли... Арт слушал его краем уха и думал об Эдди Макинтайре, капитане Доуле, о покойном отце, о матери. О Мэри-Лу он не думал. Он не разрешал себе думать о ней. Об Эдди Макинтайре и капитане думать было хорошо. Они помогали ему поправиться и окрепнуть. Через несколько месяцев он решил съездить в Скарборо. - Ты ведь вернешься? - спросил его подозрительно старик. - Смотри, второй раз я тебя не выхожу. Может, не стоит таскаться? - Вернусь, - кивнул Арт. - Ну, смотри, с богом. Ты ведь не маленький, хотя мог бы быть мне внуком... Возьми немножко денег. Арт вытащил у старика из комода старинный кольт и отправился в город. В первый же день он узнал, что капитана Доула перевели куда-то. Куда - не знал никто. Эдди Макинтайр по-прежнему был в Скарборо, но Арт никак не мог подкараулить его. Казалось, Эдди вообще не выходил из своей квартиры. Идти же прямо к нему не имело смысла. Если он и откроет ему дверь, то только с пистолетом в руке. Скорей же всего вообще не откроет. Не такой он дурак. Самому высовывать нос также не следовало. У Эдди собак хватает. Тут же прибегут с докладом: "Угадай, Эдди, кто появился - Арт Фрисби. Помнишь, у которого девчонка повесилась? Здоровый такой, загорелый". Арт поселился в полуразвалившемся отельчике на Рипаблик-авеню. На лестнице с выбитыми ступенями пахло мочой и рвотой. В крошечной сырой комнате в батареях центрального отопления жалобно булькало. Под потолком висела на проволоке голая лампочка, засиженная мухами. По ночам в коридорах слышались шаркающие шаги, торопливый шепот, неожиданные вскрики. Арт выходил уже несколько раз по вечерам, когда на улице было темно и можно было избегать знакомых лиц, но так ни разу и не видел Эдди, даже издалека. Куда он делся? Раньше, бывало, всегда его можно было увидеть на улице. Или у баре Коблера. Но Арти дважды звонил в бар, спрашивая Эдди, и оба раза ему ответили, что его нет. Оставалось только одно - попробовать подкараулить его около дома. Арт стоял в подъезде Эдди и ждал. У ног его дугой выгнулась худая серенькая кошка, потянулась и с приглашающим мурлыканьем стала тереться о брюки. Наверное, она была голодна, хотела тепла и ласки. Здесь никто не подходил друг к другу без нужды. И уж подавно не ласкались. А те, кто делал это, повисали потом... Стоп. Аут. Нельзя. Раздался стеклянный взрыв. По асфальту брызнули осколки. Кто-то с верхнего этажа швырнул вниз бутылку. На улице послышался шум машины, хлопнула дверца. Шаги по асфальту. Неужели наконец... Арт сжимает старинный кольт, всматривается в сумрак двора. "Так и есть, Эдди. И еще какой-то верзила с ним. На гаком расстоянии и в темноте не попасть. Значит, нужно подождать, пока они войдут в подъезд". Пупырчатая рукоятка кольта раскалена. Кошка, чутьем обитательницы джунглей почуявшая опасность, с разочарованным мяуканьем исчезает в полумраке лестницы. - Ну давай, - слышится голос Эдди, и в проеме двери появляется фигура человека. В одной руке пистолет, в другой электрический фонарь. Еще мгновение - и луч коснется Арта. Он не ждет этого мгновения и стреляет. Звук выстрела оглушает в резонаторе подъезда. Арт выскакивает на улицу, но Эдди уже нет. Арт стоит, прислушиваясь к полумраку. Звука машины не было, шагов тоже. Значит, Эдди где-то здесь, недалеко. Из чьего-то открытого окна слышится ворчание: "Опять расстрелялись, сволочи, дня им мало". Окно с треском захлопывается. Арт стоит спиной к дому. Справа подъезд, где в темноте все еще светит электрический фонарик. "Надо же, - думает Арт, - не разбился". Слева еще один подъезд. "Эдди скорей всего там". Арт начинает осторожно, дюйм за дюймом, придвигаться к левому подъезду. Строго говоря, спокойно думает он, шансов почти нет. Если Эдди ждет его в подъезде, то выстрелит первым. Но не уходить же так... В это мгновение Арт слышит какую-то возню в правом подъезде, откуда он только что вышел. "Вот гад", - слышит Арт тихое проклятие, легкий стон, и вдруг из подъезда, пошатываясь, выглядывает верзила, в которого стрелял Арт. Пока Арт раздумывает, что делать, стрелять ли второй раз или нет, верзила уже успел нажать на курок. Пуля цокает о кирпич. Арт, почти не целясь, стреляет и бежит зигзагами. Выстрелов нет. Он пробегает пару кварталов и переводит дыхание. Не вышло. Чего-то Эдди боялся. Или кого-то. А может быть, все-таки кто-нибудь его заметил и действительно передал Эдди. Раньше он никогда не ходил с телохранителем. - Ну ладно, мистер Макинтайр, - тихонько бормочет Арт, - в другой раз. В гостиницу возвращаться опасно. Если уж Эдди знает, что Арт в Скарборо, он землю носом рыть будет, а найдет его. Людей у него хватит. В крайнем случае и полиция поможет. Не капитан Доул, так другие. Полиция любит Эдди Макинтайра. И не его одного, а наверное, всех эдди макинтайров. Всех до одного. Все они заодно, сволочи. Старик посмотрел на Арта. - Значит, ты вернулся... А я думал, останешься там... - Мистер Майер, я взял ваш старый кольт, вот он. - Спер все-таки? - лицо старика покраснело от негодования. - Как же спер, если я вам его возвращаю? Просто одолжил. Вы же знаете, без пистолета ходить нельзя. - Спер, спер, - зло закричал старик, - все вы теперь такие! Лгать, красть, стрелять и безуметь на своем белом снадобье. Все вы теперь такие. Заразу несете, проклятие! Все вы вокруг отравляете своим смрадным дыханием, все, все... Старик трясся в библейском гневе, в выцветших детских глазах горела, плавилась ненависть. - Простите, мистер Майер. Если вы хотите, я уйду. - Уходи, убирайся! Ты ж сюда заразу принес. Жил, кажется, тихо, никому не мешал, а ты и сюда добрался... Арт повернулся и пошел к двери, а старик вдруг всхлипнул и сказал: - Прости, Арти, я ведь, признаться, думал, что ты станешь мне внуком... Останься, парень... Арт обернулся, помолчал. - Спасибо, мистер Майер, вы меня спасли. Но я вправду, наверное, отравлен и все могу отравить... Вы добрый человек, а мне нельзя быть с добрыми. В моем мире доброта ни к чему. В Скарборо делать ему было нечего, появиться там он не мог, и он перебрался в Уотерфолл. Здесь, по крайней мере, Эдди Макинтайр до него не доберется. В Уотерфолле были свои эдди макинтайры и свои капитаны доулы, которые отличались лишь тем, что принадлежали к другим организациям. Арт нашел дешевую комнатку и несколько дней болтался на улице, присматриваясь к окружению. Раз-другой его попытались облапошить, предлагая героин по чересчур низким ценам, но само белое снадобье не интересовало его. Ему нужен был настоящий толкач, настоящий продавец героина. Только на этом можно заработать, только здесь пахло деньгами. В конце первой недели он знал уже толкача в лицо. Это был тучный медлительный человек, и жирные его щеки мягко лежали двумя расходившимися от подбородка складками. Говорили, что, кроме героина, он еще ссужал деньги под чудовищные проценты. Звали его Толстый Папочка, а настоящего имени не знал никто. Он сидел перед Артом неподвижный, как скала, и лишь торчавшая из мясистых губ сигара жила своей жизнью: то приподнималась, то опускалась, нацеливаясь на письменный стол, заваленный бумагами. Серенький стерженек пепла, казалось, вот-вот упадет на бумаги, лежавшие на столе. - Зачем пришел? - наконец спросил толстяк неожиданно тонким голоском. - Хочешь кольнуться? - Мистер Толстый Папочка, - сказал Арт. - Ничего, если я вас буду называть как все - Толстый Папочка? - Я буду польщен, мальчик. Я ведь действительно толстый и действительно папочка для всех моих прихожан Церкви Белого Оракула. - Так вот, мистер Толстый Папочка, в Скарборо есть толкач по имени Эдди Макинтайр. Некоторое время назад он был очень расстроен, что такой видный и взрослый парень, как я, не пробовал снадобья. Он даже пригласил меня домой, даже угостил виски, и, прежде чем я что-либо сообразил - честь-то какая! - у меня в руке уже торчал шприц. Добрый человек Эдди Макинтайр. Потом я познакомился с одной девчонкой. Она все уговаривала меня бросить, но я не мог. Она оказалась сама на крючке - и ей помог добрый Эдди - и повесилась. Я бросил. - Правда ли это, сын мой? - усмехнулся толстяк. - Правда, - сказал Арт. - Сколько ты уже чист? - Полгода. - Почему ты ушел из Скарборо? - Хотел рассчитаться с Эдди, пока не вышло. - Слова не мальчика, но мужа. - Сигара во рту толстяка задумчиво затрепетала, и стерженек пепла наконец надломился и упал. Толстый Папочка помолчал, потом добавил; - Не говори ни слова, мой юный друг. Дай мне возможность потренировать мозги. Сейчас я скажу тебе, что ты хочешь от меня. Героина ты не хочешь, я тебе верю. Отпадает. Убивать всех толкачей ты не станешь, ибо, во-первых, их слишком много, а во-вторых, ты их дитя. Ты даже не мыслишь мира без них, если вообще умеешь мыслить. Ты пришел ко мне, потому что хочешь ухватиться за лиану и чуть-чуть высунуть нос из теплого болота джунглей. Чтоб было, чем дышать, и что жрать, и что положить в карман. Так, мои юный Чайльд-Гарольд? - А кто такой Чайльд Гарольд? - А... Ты думаешь, я сам помню? Что-то литературное. Так верны ли мои рассуждения? - Почти, мистер Толстый Папочка... - Мистер не надо, очень длинно. Толстый можно тоже пропускать. Почему почти? - Я хочу еще встретиться с Эдди Макинтайром. - Прелестно. Достойные устремления. Что ты умеешь? Читать и писать? - Да, - с гордостью кивнул Арт. - Кончил четыре класса. В пятый не ходил. - Стрелять? - Хорошо. - Можешь отжаться от пола? - Раз сто. - Что-о? - жирные щеки оттекли от глаз Папочки и изумленно округлились. Арт сбросил куртку, упал на вытянутые руки и начал легко отжиматься. - Хватит, - вздохнул толстяк, - меня господь обидел телесной ловкостью, но я люблю ее в других. Ты ловок и силен, юноша, ты мне нравишься, но тем не менее я вынужден буду прихлопнуть тебя. Он неожиданно быстро поднял пистолет и нажал на спуск. Грохнул выстрел, но Арт не шелохнулся. Папочка покатился со смеха. Щеки танцевали на груди, а глаза превратились в крохотные дырочки. - Ты меня поражаешь, падший ангел. Почему ты не побежал? - Во-первых, если вы меня действительно хотели бы прищелкнуть, вы бы это сделали давным-давно. Во-вторых, чего же бояться... Я свое отбоялся. - Прекрасные слова, дитя века. С этой минуты ты работаешь на меня, Арти-бой... ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЛАН 1 Арт посмотрел на часы. До трех было еще полчаса. Он перевернулся на спину, подложив под голову руки. Небо было чистым, и лишь где-то совсем высоко едва уловимо белело полупрозрачное перламутровое облачко. Тишина, ленивый полуденный покой жаркого дня. Слева, на шоссе, время от времени проносились машины, но шум их не мешал ему, может быть, даже наоборот, подчеркивал загородную тишину. Арт почти не волновался. Конечно, он знал, что ему предстояло сделать минут через двадцать - двадцать пять, знал, что может остаться лежать там слева, на шоссе, знал, что эта тишина может быть последней перед сердитыми плевками базук, истерическим клекотом автоматов, злобным шипением горящего напалма. И был равнодушен. Потому что за одиннадцать лет, что прошли с тех пор, как Мэри-Лу смотрела на него пустыми синими глазами, случилось очень многое и не случилось ничего. Он уже давно не был наивным пареньком из джунглей Скарборо. Вместе с Толстым Папочкой он проделал большой путь. Он был и толкачом, сбывавшим белое снадобье таким, каким он сам был когда-то; и "прессом", выжимавшим из должников ссуды, которые они брали у Папочки под безумные проценты; и мелким служащим в "семье" Филиппа Кальвино; и "солдатом", а потом, когда Папочка стал правой рукой босса, он, в свою очередь, был произведен в "лейтенанты". И сейчас он лежал на опушке сосновой рощицы, метрах в ста от шоссе, и ждал, когда прожужжит зуммер рации. Он снова посмотрел на часы. "Пора бы", - подумал он, и в этот момент рация ожила. - Ты готов, Арти? - услышал он голос одного из своих "солдат", который следил за шоссе с вертолета. - А то они уже миновали поворот у восемьдесят второй мили. - Хорошо, - сказал Арт в микрофон. - Твой вертолет не вызвал у них подозрений? - Как будто нет. Скорость такая же, около девяноста в час, всего одиннадцать машин. Передняя и задняя - полицейские. - Хорошо. Двигай на лужайку, только не виси над шоссе. - Слушаюсь. - Давай, а я вызываю Джефа. Джеф, Джеф... - Да, мистер Фрисби, я готов, - отозвался уже другой голос, молодой и охрипший от волнения. - Твой вертолет в порядке? - Да, мистер Фрисби, все в порядке. - Пора, Джеф. Через несколько минут они появятся. Ты идешь, как мы это отрабатывали на репетиции, метрах в двадцати над шоссе прямо на них и открываешь огонь только по передней машине Причем метров с двухсот, не раньше. Все зависит от тебя, Джеф. Ну, с богом. - Я не подведу, мистер Фрисби. Водитель головной машины конвоя, немолодой уже сержант, привычно бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора, все ли сзади в порядке. Дистанция нормальная, как договаривались, скорость девяносто миль в час - самая подходящая скорость. И риска нет лишнего, и моторы не рвешь, и не ползешь, как черепаха. Как, например, всегда ездит Майк Фернандес. И еще делает из этого принцип. "Я, - говорит, - в ваших гонках не участвую. Не желаю шею ломать". Может, он, конечно, и прав. Шею ломать никому не хочется. С другой стороны, что он имеет за свою осторожность? Зарплату? Многое из нее сделаешь, как же. Вон сын его, говорят, уже из второго класса выскочил, все науки превзошел. Ну и сиди в джунглях. Не морфий, так кокаин, не кокаин, так ЛСД, не ЛСД, так белое снадобье. А не наркотики, сопьется. А чем еще кончают в джунглях? Тут хоть знаешь, за что работаешь. К одной зарплате еще три идет. Нет, что ни говори, а с синдикатом можно иметь дело. Важно знать свое место и не лезть. Я-то знаю свое место. Привычный взгляд сержанта замечает далеко впереди вертолет, скользящий почти над самым шоссе навстречу им. - Опять полиция, - бормочет он. Человек, сидящий рядом с ним, поправляет лежащий на коленях автомат и поднимает бинокль. Цвета полицейские. Но что-то он слишком низко идет. - Ну-ка, ребята, - командует он, не поворачивая головы, двум полицейским на заднем сиденье, - приготовьтесь на всякий случай. Что-то слишком низко он идет. Внезапно вертолет начинает набирать высоту, и в то же мгновение на машину обрушивается дробный град. На ветровом стекле, словно в ускоренной киносъемке, мгновенно распускается цветок. Маленький цветок с лепестками-лучиками, а в середине дырочка. И сползает с сиденья водитель-сержант, который знал свое место в мире и не лез, куда не положено. Машину заносит, еще мгновение - и она перевернется, но человек рядом с водителем успевает схватить руль и выправить автомобиль. Слышен скрежет тормозов и частая дробь выстрелов. Господи, если бы не этот сержант, не этот человеческий мешок, что мешает пересесть за руль, он бы сейчас дал газу и, даст бог, проскочил бы. Он ищет ногой тормоз, находит его и останавливает машину. Полицейские выскакивают, словно пробки из бутылок, бросаются на бетон и, падая, уже открывают огонь из автоматов. Вертолет уходит вверх, но вот он странно дергается, словно наткнулся на невидимую стену, останавливается на долю секунды и начинает все стремительнее скользить вниз. Не ровно и плавно, старомодным книксеном, а боком, нелепо, с треском касается он бетона и тут же вспыхивает, обволакивается оранжево-рыжим дымом. Ухают базуки, захлебываются пулеметы и автоматы. По полотну шоссе ползет человек. Он не слышит воя и грохота, не чувствует запаха гари и дыма, не видит горящий металл и бегущих к стоящим машинам людей. Он ползет, он занят важным делом - куда-то доползти, где не будет рвущейся боли и не будет с каждым усилием с насосным влажным чавканьем течь из него кровь. Он так занят своим единственным во всем мире делом, что не видит, как с ревом срывается с места одна из уцелевших машин и проносится через него. Теперь он уже не ползет. Он уже освободился от своих забот, хотя кровь еще сочится, окрашивая серый бетон. Бетон пыльный, и смачивается плохо, но крови достаточно, и он постепенно краснеет... Нападавшие добивают раненых, рыжехвостый напалм ползет по искореженному металлу... Арт посмотрел на часы - с момента первого выстрела прошло всего четыре минуты. Ни одной встречной машины, ни одной машины сзади. Молодцы. Это уже дело Карпи. Двое "солдат" тащат металлические опечатанные ящики. Что и говорить, семейка Коломбо понесла сегодня изрядный ущерб. Судя по величине конвоя, в ящиках должно быть не меньше полумиллиона НД. Впрочем, Арта это уже касается меньше всего. Это уже высокая дипломатия, тонкая игра. Это дело дона Кальвино, Папочки и всех их советников. Кто-то, конечно, на них у Коломбо работает. Иначе как бы они узнали о сегодняшнем конвое? Мало того, человек этот, видно, не маленький, если знает о такой операции. Да и приладить под машиной радионаводчик - это тоже надо уметь. Машины ведь перед серьезным конвоем проверяются ох как строго. - Все? - спрашивает Арт у помощника. - Какие потери? Помощник вытирает рукавом пот. В безумных еще глазах появляется осмысленное выражение: - Шестеро убиты, восемь ранено. Раненых потащили к лужайке. - А трупы? - Сейчас... - Пойдем, - кивает Арт. - Побыстрее. И позови кого-нибудь, у кого еще остался напалм. Они поджигают трупы и, не оглядываясь, бегут к опушке леса. Лес встречает их сосновой пахучей торжественностью, тишиной, и не поймешь, то ли ветка сухая трещит под ногой, то ли потрескивают, лопаясь от жара, человеческие тела на сером бетоне шоссе. Солдаты стоят на лужайке молча, слышен лишь захлебывающийся шепот одного из раненых: - Боже, боже, боже, боже... Господь, наверное, помогает ему, потому что он вздрагивает и затихает. Над верхушками сосен скользит вертолет, медленно садится, прижимая траву к земле упругим воздушным потоком. - Сначала грузите раненых, - коротко бросает Арт. И несколько раз разводит и сводит плечи. Он всегда делает так, когда хочется снять усталость и напряжение после трудного дня. Вечером он лежал в ванне, наслаждаясь горячей водой, и дремал. Вот вода начала остывать, и он открыл кран. Он наслаждался горячей водой и вдруг почувствовал прилив безотчетного отчаяния. Это случалось не в первый раз за последние месяцы, но сегодня отчаяние было особенно острым. Это было даже не отчаяние. Казалось, в уютном привычном помещения вдруг открылась дверь, о которой он раньше и не подозревал, и в распахнутых створках бездонным мраком предстало ничто. Бесконечно холодное, бесконечно равнодушное, бесконечно близкое ничто. И сжималось сердце, и было чего-то жаль, что-то безвозвратно уходило, и все теряло смысл и привычные ценности. Он уже знал по опыту, что приступы эти проходят. Нужно лишь набраться терпения и покорно ждать, пока не отпустит сердце, пока не захлопнется незнакомая дверь. - Тебе не нужно чего-нибудь? - услышал он голос Конни. - Ты там не заснул? Арт не отвечал, и Конни запела: Мы уйдем туда вместе, уйдем навсегда, Где останется радость и... - Заткнись, - заревел Арт, и щебетание прекратилось. Приступ прошел. Можно было дышать, но какое-то легкое неуловимое беспокойство все же оставалось. Он вылез из ванны и посмотрел на себя в зеркало, пожал плечами, встретив тяжелый, почти не мигающий взгляд. Он вытерся, набросил халат и вышел из ванной. Конни была тут как тут. Маленькая, круглая, заискивающе улыбающаяся - точь-в-точь ласковая дворняжечка. - Сядь, Конни, - сказал Арт. - Хорошо, - она торопливо метнулась к стулу. - Я только хотела подать тебе кофе. Ты ведь любишь кофе после ванны. - Я люблю кофе, но не люблю тебя, - медленно сказал Арт. Эта девчонка была слишком счастлива. Счастлива и беззаботна, не имея на это права. Имела право другая, но он никогда не сможет сделать ее ни счастливой, ни беззаботной. Потому что она до сих пор смотрит на него пустыми синими глазами, и одна туфля так и зацепилась на ее ноге, не упала. Он давным-давно запретил себе вспоминать Мэри-Лу. В конце концов, что вспоминать прошедшее? Одиннадцать лет не один день. Но она не отпускала его. Нет, не так. Неверно. Это он не отпускал ее, это она нужна была ему, а не наоборот. Зачем - он не знал, но предчувствовал, что без нее дверь с бездонным мраком открывалась бы чаще и все жаднее заглядывал бы он во влажный, плотный и промозглый мрак. Конни смотрела на него испуганными глазами. Они были зеленоватого цвета и не пусты. Нет, она не имела права быть даже испуганной. Она не имела права вообще быть. Что-то с ним не так, не может такое думать нормальный человек. Ну, не нравится тебе женщина - выгони ее. Но думать так, как он... Эдак можно и рехнуться... - Чем я провинилась? - в глазах Конни начали взбухать две слезинки. - Да ничем, - пожал плечами Арт. - Просто тем, что ты есть, и поэтому тебе нужно уйти отсюда. Совсем. Навсегда. Всю ночь он то засыпал, то просыпался. Странные невоспроизводимые сны мучили его, многократно повторялись, и каждый раз он открывал глаза вместе с пропущенным ударом сердца. Мир, потрепетав мгновение-другое на границе сна и бодрствования, неохотно принимал обычные очертания... 2 Папочка сиял. Лучились не только маленькие глаза, лучилось все его необъятное лицо, вся фигура. И даже сигара дымилась торжественно. - Сейчас подойдет дон Кальвино, чтобы самому пожать тебе руку, а пока его нет, я хочу пожать руку сам себе. Одиннадцать лет тому назад я в тебе не ошибся. - Спасибо, Папочка, - вежливо ответил Арт, и тут же в комнату вошел босс, глава уотефоллской семьи, дон Филипп Кальвино. Он кивнул Арту и протянул ему руку. - Молодец. Жаль, что ты не из нашего рода. Я бы гордился таким сыном. Знаешь, сколько было в тех двух ящиках? Папочка, ты молчи. Я хочу, чтобы Арт сам угадал. Так сколько? - Ну... - Арт пожал плечами, - вчера я думал, что, судя по величине конвоя и тяжести ящиков, там должно быть не меньше полумиллиона НД. Но, судя по вашему лицу, дон Кальвино... - Так сколько? - нетерпеливо спросил дон Кальвино. - Тысяч семьсот, - неуверенно сказал Арт, чувствуя, что добыча была больше, но что старику будет приятно, если он занизит сумму. - Как бы не так, - усмехнулся дон Кальвино и хитро подмигнул Арту. Похоже было, что он видел его немудреную игру насквозь, но все равно она была приятна ему. - Как бы не так. Миллион двести. Коломбо не скоро забудет этот день. - Старик замолчал и внимательно посмотрел на Арта, потом на Папочку. - Арт, - сказал он, - вчера ты хорошо поработал и многое сделал для своей семьи, но сегодня мы хотим тебя просить еще о большем. Если ты почувствуешь, что не можешь или не хочешь выполнить новое поручение, скажи об этом прямо, никто не попрекнет тебя. Кроме нас троих, никто об этом разговоре не узнает. Папочка, комната проверена? - Последний раз полчаса тому назад. Все чисто. Нигде ни микрофона. - Хорошо. Тогда слушай, Арт, внимательно, и если тебе хоть что-нибудь непонятно, смело перебивай меня. Как ты думаешь, откуда мы узнали о вчерашнем конвое? Мало ли сколько конвоев проходит по шоссе за день... - Мне подумалось, что кто-то в Скарборо работает на нас. А скорее всего даже не в Скарборо, а в самом Пайнхиллзе, потому что о конвое с миллионом двести тысяч НД может знать не каждый лейтенант. - Правильно, Арт. Ты умный человек. Умнее даже, чем требуется от простого лейтенанта, - старик лукаво улыбнулся. - Но это тебя смущать не должно. Если все будет хорошо, ты станешь самым молодым в стране советником семьи. Но не будем отвлекаться. Ты прав, в Пайнхиллзе под самым боком у Коломбо работает наш человек. Это он сообщил о вчерашнем конвое, он прикрепил к одной из машин радионаводчик. Это уже не первый раз он передает нам такую важную информацию. Но скажи мне, если ты догадался, что там есть наш человек, мог ли об этом догадаться Коломбо? Ведь он вовсе не глуп, этот Джо Коломбо, и он, безусловно, догадывается, что среди его окружения наш агент. Вчерашний день не оставит ему никаких сомнений. Человек наш замаскирован отлично, но Коломбо и в особенности его первый советник Тэд Валенти будут землю носом рыть. Они будут подозревать всех и каждого. Он не то что рентгеном всех просветит, вывернет каждого наизнанку и своими руками перещупает. А наш человек должен избегнуть подозрений. А это нелегко. Мало того, он передал нам еще месяц тому назад, что Валенти стал относиться к нему с некоторой подозрительностью. Короче говоря, перед нами три пути. Первый - ничего не делать, сложить руки и ждать, пока Валенти не докопается до чего-нибудь и погубит нашего человека. Второй - дать команду нашему человеку немедля сматывать удочки из Пайнхиллза. Не говоря уже о том, что мы лишаемся ценной информации, мы ставим под угрозу само существование нашей семьи, потому что, если оценивать объективно, семья Коломбо раза в два сильнее нас и богаче. Если до сих пор он еще не сделал попытки начать против нас тотальную войну, то, можешь не сомневаться, он сделает это. И мы будем почти беззащитны без разведки. И, наконец, третий путь. Мы можем попытаться подсунуть Коломбо дезинформацию, сбить его со следа, назвать ему совсем другую фамилию и тем самым обезопасить и нашего человека, и всю семью. Каков план ты считаешь наиболее приемлемым? - Третий, - сказал Арт. - И ты согласился бы участвовать в его исполнении? - Да. - Даже с риском для жизни? - Да. - А ты не знал случайно, что в молодости у Тэда Валенти было другое имя? - Нет. - Когда еще был толкачом в Скарборо, он называл себя Эдди Макинтайром... - Почему вы не сказали мне об этом раньше, дон Кальвино? - спросил тусклым, сонным голосом Арт. Голос был маскировкой. Арт уже давно научился скрывать свои чувства. И теперь, когда сердце у него дернулось и понесло, словно спринтер, он по-прежнему сохранял спокойствие. - Потому что сделать раньше что-либо было нельзя, а вбивать своим людям гвозди в сердце я не люблю. - Дон Кальвино пожал плечами. - Теперь другое дело. Слушай внимательно. Представь себе, что ты поссорился с кем-либо из нас. Не просто поссорился, а даже убил кого-нибудь. И даже успел бежать. Ну, скажем, в Скарборо. И наши люди попытались бы тебе отомстить там, но у них не вышло бы. Представь далее, что ты в опасности. Друзей у тебя там нет. Ты идешь в полицию и просишь защиты. Они там не дураки и понимают, что, если член чужой организации ищет защиты у полиции, он хочет познакомиться с хозяевами полиции. Сказать, что полиция подчиняется Джо Коломбо, было бы, конечно, преувеличением. В полиции, конечно, понимают, что, попади они в полное подчинение такому скопидому, как глава скарборской семьи, не то что не заработаешь - половину своих денег отдавать придется. Так что точнее будет сказать, они сотрудничают. Итак, полиция сообщает о тебе в Пайнхиллз, и кто-нибудь оттуда, естественно, выражает желание побеседовать с тобой. Скорее всего это будет сам Джо Коломбо и его сын. В таких делах они доверяют только себе. Всего, что происходит тут у нас в Уотерфолле, ты, конечно, знать не можешь, ты ведь всего лейтенант, хотя и приближенный к старому Кальвино. Ты даже командовал нападением на конвой. Точно ты не знаешь, но слышал намеки, будто в Пайнхиллзе кто-то работает на семью Кальвино. Кто именно, ты даже представления не имеешь. Вот разве что... ты вспоминаешь, будто слышал, скажем, в разговоре между мною и Папочкой упоминание о каком-то человеке. Ты вспомнишь, как совсем недавно Папочка позвал тебя к себе и, когда ты входил, услышал, как он разговаривал со мною. Я спрашивал его: "А не слишком часто он бывает у этой бабы?" А Папочка засмеялся в ответ: "Он у нас человек не пылкий. Два раза в месяц как по расписанию". Ты сможешь запомнить эти две фразы? - Да, - кивнул Арт. - Больше, хоть режь, ты ничего не помнишь. Можешь, конечно, рассказывать обо мне, Папочке, других - это они и так знают. Они кинутся проверять, кто из окружения главы семьи ездит к знакомой дважды в месяц. И можешь не сомневаться - найдут. Это уж точно - найдут. И как ты можешь догадаться, этим человеком окажется Эдди Макинтайр, он же Тэд Валенти. Конечно, старику будет трудно сразу поверить, что его ближайший помощник предатель, но старик реалист. Иначе он не был бы главой семьи. Агент наш, имя которого мы тебе даже не называем, чтобы ты при любом нажиме не назвал его, будет в безопасности, а твой старинный приятель получит удавочку на шею или пулю в лоб. Ты согласен, Арти? - Да, дон Кальвино. - Тогда Папочка изложит тебе детали... Арт сидел один за столиком, положив подбородок на ладонь. Бармен нажал кнопку автомата, и легкая грустная мелодия старинной песни заскользила вдоль обшитых темными дубовыми панелями стен. В стакане с янтарным виски таяли кубики льда, но лень было даже изменить позу, не то что поднять стакан. Песенка сжимала сердце. Чего-то было бесконечно жаль, что-то потерялось безвозвратно, осталось где-то позади, там, куда уже не вернешься. Через столик от него. Папочка, блаженно зажмурив глаза, покачивал головой в такт мелодии, и лоснящиеся его чудовищные щеки плавно колыхались в медленном танце. Обычно шумливый, Сарди Колла, сидевший за его столом, тоже притих и задумчиво смотрел перед собой невидящим взглядом. Патрик Кармайкл, такой же лейтенант, как и Арт, был уже пьян. Глаза его были налиты кровью, лицо побагровело. Внезапно он встал, с минуту постоял, с пьяной сосредоточенностью разглядывая Арта, потом спросил тихо и почти ласково: - Ты, говорят, выгнал Конни? "Что это, - подумал Арт, - всерьез он или так задумано? Папочка не сказал мне заранее, с кем я должен буду поссориться. Как он сказал? "Чтобы не лишать сцену непосредственности". - Да, - сказал Арт. - Почему? - А тебе что за дело? - Арт почувствовал поднимавшееся в нем раздражение. По сценарию это идет или не по сценарию, но его-то какое собачье дело? Кармайкл задумчиво пожевал нижнюю губу, прищурил глаза и так же тихо, но уже менее ласково сказал: - А то, что я ее двоюродный брат. - Ну и что? Да хоть бы ты был ее мамочкой. Или бабушкой. Или ты следишь за моей нравственностью? Топай за свой стол и оставь меня в покое, следи за ее нравственностью. Это серьезная работа. На весь день. И даже на ночь. - Я бы простил тебе, если бы ты оскорбил меня, но ты выгнал Конни. Ты подлец, - Кармайкл поднял голос, - ты не знаешь, что такое честь... Музыка замолкла. Головы присутствующих медленно повернулись к столику Арти. - Хватит, ты пьян, проваливай, - брезгливо сказал Арт. - Сволочь, - громко и неожиданно отчетливо отчеканил Кармайкл. - Мало того, что ты сделал с Конни. Ты еще и обо мне говорил... Папочка начал вставать, задел животом столик, и стаканы брызнули радужными осколками. - Прекратить! - крикнул он. - Всем выйти! Остаться Кармайклу и Фрисби. Надрались, мерзавцы... Загрохотали отодвигаемые стулья, и люди, оглядываясь, стали выходить из бара. - Прохвост, сын шелудивой суки, ты еще поползаешь у меня в ногах! - гремел Кармайкл, а Арт начал медленно вставать, не спуская взгляда с лейтенанта. - Стоп, Арт, дай-ка твой пистолет! - приказал Папочка, и Арт покорно отдал ему оружие. - Ну как, Папочка, как я сыграл? - спросил вдруг Кармайкл и подмигнул Арту. - Все правильно? - Все, - улыбнулся Папочка и поднял пистолет Арта. - Продолжим уж инсценировку до конца. - Он прицелился в Кармайкла и нажал на спуск. Грохнул выстрел, и лейтенант с довольной улыбкой начал медленно оседать. На лбу у него появилась маленькая дырочка. - Беги, - прошептал Папочка Арту, сунув ему в руку пистолет. Арт бросился к двери, а Папочка толкнул спиной столик и упал на ковер. Когда в бар снова вошли, Папочка застонал, с трудом сел, упираясь в ковер руками, и помотал головой. - Что случилось? - крикнул Сардж Колла, заметив распростертую фигуру Кармайкла. Он стал на колени и приложил ухо к груди. - А вы целы, Папочка? - Более или менее. Хорошо, что этот выродок не спутал меня с Кармайклом. Схватили его? - Фрисби? Господи, да никто, наверное, в суматохе и не сообразил задержать его. Эй, кто там ближе к двери, поглядите, где он. - Вот сволочь, вот сволочь, - шептал Папочка, глядя на труп Кармайкла. - Это ж надо, это ж надо, - помотал он головой, словно никак не мог поверить своим глазам. - Из-за какой-то девки продырявить товарища... Вот подлец, вот сволочь... Ей-богу, от себя заплачу тысячу НД тому, кто схватит его... А я его еще тянул, верил в него... Сардж... - Да, Папочка? - Он как будто женат? - Папочка кивнул на нелепо скорченное на полу тело Кармайкла. - Да. - Вот сволочь, - снова сокрушенно прошептал Папочка. - Пока ничего ей не говори. Я сам к ней съезжу. 3 Арт добрался до Скарборо только к утру. Ночью никто не хотел ехать, а свою машину он бросил на окраине Уотерфолла. В конце концов какой-то молодой таксист с глазами начинающего нарка согласился довезти его до Скарборо за фантастическую сумму в триста НД. "Это даже и лучше, - подумал Арт, устало плюхаясь на сиденье. - Если они захотят проверить и найдут эту машину и шофер подтвердит, что содрал с меня триста НД, они увидят, что я не вру". Старенькая машина, дребезжа, мчалась по шоссе, и Арт, закрыв глаза, снова и снова видел, как Кармайкл подмигивает ему и спрашивает: "Ну как, Папочка, как я сыграл свою роль?" На мгновение ему захотелось поискать комнату где-нибудь около того дома, где он жил когда-то, но он тут же понял, что это было бы неправильно. Он ведь не круглый идиот и понимает, что такие вещи, как хладнокровное убийство товарища, члена семьи, да еще в присутствии заместителя босса, на которого он тоже поднял руку, даром не проходит. Его должны найти и должны убить. Почему он прячется в Скарборо? Да потому, что это уже территория семьи Коломбо и здесь люди Кальвино, особенно после последнего нападения на конвой, слишком спокойно себя чувствовать не будут. Отсидит в берлоге месяц-другой, пока уляжется пыль, а там можно попытаться и вообще дунуть куда-нибудь подальше, где и слыхом не слыхали о семейках Кальвино и Коломбо. Он увидел средней руки отель под названием "Башня". Он нашел телефон-автомат, бросил три монетки, попросил Уотерфолл и, когда ему ответили, произнес лишь одно слово "Башня". Портье за стопкой в гостинице перестал что-то жевать и равнодушно уставился на Арта. - Мне нужен номер. - Пожалуйста, - портье кивнул и щелчком ногтя направил к Арту бланк. - Вот, заполните. - Номер, не соединяющийся с соседними комнатами. Без балкона и с хорошим замком на двери. И не ниже пятого этажа. Портье по-птичьи склонил голову на плечо и посмотрел снизу вверх на Арта. - Хорошо, сэр. - И мне нужно, чтобы кто-нибудь приносил мне жратву из ресторана. - Хорошо, сэр. Ваши вещи? - Они еще не прибыли, - пожал плечами Арт, взял ключ с большой медной грушей и пошел к лифту. - Шестой этаж! - крикнул портье. - У нас лифт без лифтера. Может быть, вам что-нибудь нужно? У нас есть первоклассные успокаивающие средства. - Спасибо, - кивнул Арт. - Да, кстати. Чуть не забыл. Если кто-нибудь будет вас расспрашивать, не видели ли вы человека, похожего на меня, вы ответите, что не видели. Так будет спокойнее и для меня и для вас. А если вам посулят какие-то деньги, прибавьте к этой сумме десять процентов и предъявите мне счет. Вы проценты высчитывать умеете? - Да, сэр, - подобострастно и одновременно испуганно кивнул портье. Арт захлопнул за собой дверцу шахты. Лифт поплыл вверх, по-стариковски покряхтывая и пощелкивая суставами на этажах, пока не замер на шестом. Комната неожиданно оказалась вполне сносной, именно такой, какую он хотел найти. Он сбросил ботинки и, даже не снимая пиджака, рухнул на кровать и почти тут же уснул. Первые два дня прошли спокойно. Он смотрел телевизор, спал, снова смотрел и снова спал. Еду ему приносил мальчонка-посыльный. Арт сразу договорился с ним, чтобы он стучал в дверь условным стуком: два удара быстрых и два с паузами. На третий день вечером, когда он ждал ужина, раздался обычный стук в дверь. - Ты? - спросил Арт, подходя к двери. - Я, - раздался голос мальчика, и ему почудилось, что был он каким-то странным, сдавленным. Арт усмехнулся, достал из кармана пистолет, стал спиной к стенке, повернул ключ. В дверь снаружи чем-то ударили, должно быть ногой, и в комнату ворвались двое. Арт, не целясь, несколько раз нажал на спуск. Выстрелы, казалось, не умещались в маленьком номере. Горьковато запахло дымом. Один из людей выругался вполголоса, и они исчезли, захлопнув дверь. Арт постоял с минуту, прислушиваясь к тихому всхлипыванию в коридоре. Наконец он приоткрыл дверь. Мальчишка сидел, прислонившись спиной к стене, и закрывал лицо руками. - Ты жив? - прошептал Арт. - Да-а, - всхлипнул посыльный. - Они увидели, как я шел с едой, и заставили меня идти перед собой. Они сказали, что, если я сделаю что-нибудь не так и вы не откроете дверь, они с меня шкуру сдерут, не целиком, а полосками. А еда на полу. Пять НД, а в чем же я виноват? - Ни в чем, - сказал Арт. - Вот тебе десятка. И перестань реветь. - Он сообразил, что все еще держит в руке пистолет, и засунул его в карман. Он оглядел коридор, и несколько чуть-чуть приоткрытых дверей тут же захлопнулись. - А как же вы? Голодный останетесь? - Зачем голодный? Ты мне опять принесешь что-нибудь. Не бойся, больше они не сунутся. - А они... это ваши враги? - Кто знает, - пожал плечами Арт. - В наше время не знаешь, кого бояться больше, друзей или врагов. Арт вернулся в комнату и позвонил портье. - На меня только что было произведено нападение, - скучным голосом сказал он. - Вы случайно не посылали наверх этих двух джентльменов? - О чем вы говорите? - фальшивым и испуганным голосом сказал портье. - Я никого никуда не посылал. У нас приличный отель. - Значит, вы все-таки не умеете высчитывать проценты... - Я вас не понимаю, - пробормотал в трубке голос портье. - Вы меня прекрасно понимаете, дружочек. И все-таки мне интересно: или вы действительно не умеете рассчитывать проценты, или вы предпочитаете наличные обещанным? - Я вас не понимаю... Арт положил трубку. Можно, конечно, было подождать, пока портье сообщит в полицию. Но он может струхнуть - сам послал наверх двух джентльменов, показавших ему, наверное, одновременно три предмета: пистолет, фотографию Арта и купюру в двадцать пять НД. Он спустился вниз и минут через десять сидел уже в участке напротив дежурного сержанта. - Нападение, вы говорите? - лениво пробормотал сержант. Он был похож на снулую рыбу. - А откуда вы знаете, что это было нападение? - А как еще назвать, когда к тебе в комнату врываются два человека с оружием? Сержант необычайно бережно нес сигарету с длинным столбиком беловатого пепла к пепельнице. Казалось, от того, донесет ли он пепел или просыплет на большой, покрытый стеклом стол, зависит очень многое. Пепел благополучно оказался в стеклянной пепельнице, и сержант спросил: - Вы ожидали нападения? - Да. - Почему? - Потому что ожидал. - Мистер, - угрожающе сказал сержант, - вы говорите не тем тоном. Я вас спрашиваю: почему вы ожидали нападения? - Я приехал из Уотерфолла. - Ну и что? Да хоть бы с Луны, какое это имеет отношение. - Имеет. Вы знаете, в чем разница между Уотерфоллом и Скарборо? - Арт посмотрел на сержанта пристальным и многозначительным взглядом. - Да, - неопределенно кивнул сержант. - Уотерфолл - это не Скарборо, и наоборот. - Мне казалось естественным, - продолжал Арт, - что, если у меня неприятности в Уотерфолле, я лучше всего могу отсидеться в Скарборо. Но, кажется, у меня ничего не получилось, и сейчас я сидячая утка. А я не люблю, когда по мне стреляют, да еще прицельно... Сержант переправил вторую порцию пепла в пепельницу, побарабанил пальцами по стеклу и сказал: - Знаете что, я лучше доложу о вас дежурному офицеру, а вы уж сами с ним поговорите. Сержант отвел Арта в небольшую комнатку, и вскоре туда явился совсем молоденький полицейский лейтенант. Он вошел быстро, легко, словно пританцовывая, распространяя вокруг себя запах туалетной воды. Лицо его было розово и старательно-серьезно. Он уселся за стол, немного поиграл телом: поежился, расправил плечи, погладил ладонями грудь. Должно быть, он хотел показать, как он устал и как тяжело работать каждый день, охраняя общественный порядок в Скарборо. - Имя? - наконец спросил он. - Арт Фрисби. - Место жительства? - Уотерфолл. А точнее, ОП Грин-Палисейд. Лейтенант быстро взглянул на Арта. - Значит, у мистера Кальвино? - уже с некоторой почтительностью спросил он. - Выходит, так. - И вы сами приехали в Скарборо? По своей воле? - Я уже говорил сержанту, у меня там были неприятности. - С боссом? - Почти. - И вы прятались в Скарборо? - Я все это уже объяснял сержанту. - И вы сами пришли сюда в участок? - Да. - Сразу после попытки нападения на вас? - Да. - А как вы осмелились высунуть нос на улицу? - подозрительно спросил лейтенант. - Они ж вас могли поджидать где-нибудь около отеля. - Вряд ли сразу после нападения. Они могли рассуждать как вы. К тому же не забывайте, что они все-таки из Уотерфолла, а здесь они чувствуют себя далеко не дома. И еще. Одного я, похоже, все-таки задел. - Ладно, - вздохнул лейтенант, - вы тут посидите, вот вам вечерняя газета, а я свяжусь с начальством. Он вышел, и Арт услышал, как щелкнул замок дверей. Он встал, потянулся, подошел к двери, подергал - и впрямь заперта. Он развернул газету. На первой полосе было фото десятка искореженных и обгорелых машин. Над фото заголовок: "Новые данные о нападении дорожных бандитов на конвой из Скарборо"." Новое заключалось в том, что в конвое были почтенные сотрудники нескольких солидных фирм из Скарборо, которые возвращались домой после служебной поездки. Ни слова, конечно, о Коломбо и ни слова о Кальвино. Арт зевнул и отложил газету. Он не волновался. Пока все шло хорошо, все шло как задумано. У Папочки даже не голова, а электронно-вычислительная машина. Пока он кругом прав. Удивительное дело, столько жира у одного человека, а мозги что надо. Снова щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и розовый лейтенант кивнул Арту. - Пойдемте, внизу ждет машина. - Куда вы меня повезете? - подозрительно спросил Арт. - Не волнуйтесь, мистер Фрисби. Вы же прекрасно понимаете, что в участке мы вас долго держать не можем. Мы хотим вам помочь избежать повторного покушения на вас. Конечно, мы могли бы пока сунуть вас в тюрьму, но это, согласитесь, не лучший вариант. - Я тоже так думаю, - буркнул Арт. - Поэтому-то мы отвезем вас на одну охраняемую ферму, где вы сможете переждать кое-какое время. - Это было бы неплохо, - Арт бросил быстрый настороженный взгляд на лейтенанта, - но что-то мне не верится... - Мистер Фрисби, - раздраженно сказал лейтенант, - нас ждут. Вы слишком подозрительны. - Может быть, - пожал плечами Арт. - Иначе я бы не разговаривал сейчас с вами. - Почему? - Потому что был бы уже давно там, где нет званий. - Нет званий? Где это? - лейтенант с любопытством посмотрел на спутника. Он, очевидно, никак не мог допустить, что есть такие места, где он не мог бы красоваться своей формой. - На том свете... Длинная мощная машина стояла прямо у подъезда, и, прежде чем Арт успел сообразить что-либо, он уже сидел на заднем сиденье, и на запястьях у него серебряно блестели наручники. С обеих сторон его сжимали две молчаливые фигуры. Под тонкими пиджаками и брюками перекатывались металлические мускулы. Тела их были горячи, словно были только что выкованы и еще не успели остыть. Машина шла почти бесшумно. Двое по бокам Арта молчали, лишь у одного что-то булькнуло в желудке. Чересчур спокойным быть тоже не годилось. "Надо показать, что я нервничаю, - подумал Арт. - А то может создаться впечатление, что я догадываюсь, куда меня везут. А это не годится. Самое страшное, если с самого начала они меня заподозрят. Один раз нужно спросить. Но два - это было бы уже глупо и нарочито. Один". - Послушайте, - сказал Арт, прекрасно зная, что ему ничего не ответят, - что все это значит? Он не ошибся. Ему ничего не ответили. Генератор тепла слева пошевелил ногой и коснулся случайно ляжкой ноги Арта. Ляжка была нечеловечески твердой, и Арту на-мгновение показалось, что рядом с ним вовсе не люди, а роботы. Должно быть, он в конце концов задремал, потому что вдруг почувствовал, как у него затекла шея. Машина замедлила ход, свернула с шоссе, куда-то в сторону, несколько минут плыла в кромешной тьме, освещая себе путь фарами, свернула еще раз и очутилась у ярко освещенных ворот. Сосед Арта справа молча и ловко ощупал его, вытащил из кармана пиджака пистолет и снова застыл а неподвижности, словно у него кончился завод. Дверцы машины распахнулись. Сильный луч электрического фонарика на мгновение ослепил Арта и потух. Видно было, что машина стоит у металлического массивного шлагбаума. Вот машина тронулась, остановилась еще перед одним шлагбаумом, нырнула в длинный туннель из сосен, подъехала к приземистому белому зданию и затормозила. Открылись двери, брызнул; яркий свет, и чей-то голос спросил: - Привезли? - Да, - ответил человек, сидевший рядом с водителем. - Обыскали? - Чист. - Давайте его быстрее. Босс ждет. 4 Джо Коломбо, глава гангстерской семьи Скарборо, строго говоря, не являл собой фигуру необыкновенную. Он не был ни отчаянным храбрецом, ни хитроумным стратегом, ни безжалостным палачом. В равной степени он не был ни трусом, ни глупцом, ни добряком. Он был обыкновенным человеком, изучившим лишь в совершенстве правила игры, царившие в том мире, в котором он жил. Он никогда не нарушал этих правил, всегда следовал им и постепенно сделался их символом, хранителем традиций, олицетворением того порядка вещей, который создал его и который он укреплял. Он никогда не суетился, сохранял спокойствие, работал тщательно и никогда не оставлял недоделанных начинаний, ибо прекрасно знал, что неоконченное дело имеет иногда тенденцию превратиться в неожиданную автоматную очередь. Были в семье люди более сильные, чем он, более храбрые. Стрелявшие лучше. Умевшие лучше, чем он, организовать нападение на конвой или убрать провинившегося толкача. Да, на отдельных дистанциях он мог и уступать другим, но в сумме многоборья он был недосягаем и потому уже много лет возглавлял семью. Теперь ему предстояло серьезное испытание. Может быть, самое серьезное из тех, с которыми приходится сталкиваться главе семьи. Предстояло определить, кто из тех нескольких человек, которые составляли его ближайшее окружение, стал предателем. Он знал, что поручить это расследование кому-нибудь еще нельзя, потому что он и только он должен собственноручно выполоть сорную траву, пока она не заглушила всего поля, возделываемого им уже больше четверти века. Да и кому поручить, если он не знает, кто продал его семью, и сам расследователь может оказаться как раз тем, кого они ищут. Разве что сыну... Нет, он должен найти его сам. Вот почему он сидел сейчас перед темноволосым молодым человеком, хотя было уже около полуночи, а он обычно уже давно спал в это время. Когда тебе за шестьдесят, цепляешься за режим. Джо Коломбо не торопился начать беседу с человеком из Уотерфолла. Он молча рассматривал его. Что-нибудь около тридцати. Лицо было бы даже приятным, если бы не угрюмость. Характер скорее всего нелегкий. По-видимому, упрям и самолюбив, вспыльчив. В последнем можно не сомневаться. Вряд ли кто-нибудь из членов семьи решит дезертировать по трезвому размышлению: он будет обречен на месть своей семьи и постоянное подозрение новой семьи. Предателя могут ценить, но доверять - никогда. Предавший раз может предать и во второй. Предатель только тогда перестанет быть предателем, когда занимает место того, кого он предал. Как раз это, очевидно, не прочь бы сделать и та змея, что где-то ползала сейчас по Пайнхиллзу. Сначала хочет ослабить его, Коломбо. Одно нападение на конвой, другое. Один провал, второй, третий, десятый. Случайность раз, случайность два, а потом пойдут разговоры. Стар стал, уже не тот. Ни одной операции спланировать не может. А мы? Стоит ли издыхать под пулями только оттого, что старик цепляется за власть? Не пора ли? И тогда тот, кто ждал своего часа, подаст знак. Или сам прошьет его автоматной очередью. И улыбнется снисходительно. Каждому свое. Теперь его очередь. Коломбо вздохнул, помассировал себе сердце, включил магнитофон и сказал человеку, стоявшему перед ним: - Садись. Как тебя зовут? - Арт Фрисби. - Член семьи Кальвино? - Да. - Место в семье? - Лейтенант. - Кто тебя рекомендовал? - Толстый Папочка. - Откуда ты его знаешь? - Я пришел к нему одиннадцать лет тому назад и сумел убедить его, что смогу быть ему полезен. - Чем ты убедил его? - Тем, что в девятнадцать лет я бросил белое снадобье. Сам. - Что помогло тебе бросить? - Девушка, которую я любил и которая любила меня, тоже была на героине и покончила с собой. Она повесилась. - И ты... - Я ушел из Скарборо, набрел на какую-то ферму, валялся три недели в запертом сарае. Отошел. В девятнадцать лет это иногда бывает. - Отец, мать? - Отец упал с лестницы и разбился насмерть. Лет двадцать, наверное, назад, а может быть, и больше. Мать умерла чуть позже. - Значит, ты одиннадцать лет был под началом Толстого Папочки? - Да. - Ты был к нему близок? - Не знаю, - пожал плечами Арт, - мне трудно судить. Наверное, он доверял мне. Мне давали ответственные задания. Я, например, командовал последним налетом на ваш конвой. Джо Коломбо внимательно посмотрел на Арта. "Если парень не врет, - подумал он, - он может оказаться ценней, чем я подумал сначала. У Папочки в его жирных маленьких ручках все нити". - Хорошо, - кивнул Джо Коломбо, - расскажи мне теперь со всеми подробностями о том, что случилось такого, что заставило тебя смотать удочки из Уотерфолла. Ты ведь как будто не из тех, кто перебегает с места на место. Арт начал рассказывать о ссоре в баре. Говорил он скучным, равнодушным тоном, и Коломбо отметил про себя, что именно такие взрываются неожиданно и непредсказуемо. - Ты хорошо запомнил момент, когда выстрелил в этого Кармайкла? - Да, - кивнул Арт. - Безусловно. Я головы не терял. Этого со мной не бывает. Я даже знал в ту секунду, что это конец всему. Но у меня были такое бешенство, я был готов на все... - Гм, - усмехнулся Коломбо, - нельзя сказать, чтобы ты был очень логичен. С одной стороны, ты осознавал, что делаешь, с другой - был готов на все. Или ты действительно считаешь, что приставания пьяного стоят погубленной карьеры и риска для жизни? "Первое впечатление, что он не врет, - подумал Коломбо. - Для лжи выбирают что-нибудь пологичнее. Впрочем, подождем пока с выводами". Арт молча пожал плечами. - Наверное, вы правы. Мне просто кажется, что я сознавал все... До этого я никогда не ссорился с Кармайклом. Ничего общего у нас не было. - А ты знал, что эта девушка - Конни - его родственница? - Понятия, не имел. - Хорошо. Расскажи мне теперь, как ты добрался из Уотерфолла до Скарборо и что случилось в "Башне"? Арт рассказывал, а Коломбо думал о том, что уже начало второго, что давно уже пора спать, что завтра нужно кое-что проверить и лишь потом переходить к тому, ради чего он сидит в этой комнате перед этим угрюмым, вспыльчивым типом, который командовал налетом, во время которого он и его семья потеряла миллион двести тысяч НД плюс двадцать семь человек охраны. И хотя мысль о потерях была досадной, он не испытывал личной ненависти к этому Арту Фрисби. Его делом, делом Джо Коломбо, было благополучно доставить из Пейтона месячную прибыль его торговцев белым снадобьем, ростовщиков и букмекеров подпольных тотализаторов. Таков у него был приказ. И он его выполнил. Выполнил, надо сказать, здорово. И все же они никогда не смогли бы напасть на его конвой, если бы не шпион здесь, в Пайнхиллзе. Вот если бы удалось вытащить из этого парня хотя бы кончик ниточки, хоть какой-нибудь обрывок, он бы уж сумел распутать весь клубок. Но нет. Сначала нужно как следует проверить этого Фрисби. Кто знает, не подсадная ли он утка. Кальвино и особенно Папочка могут обвести вокруг пальца кого угодно. Пока им удается даже обводить его, Джо Коломбо. Пока. Только пока. - На сегодня хватит, - кивнул он. - Тебя, кстати, накормили? Арт отрицательно покачал головой. - Сейчас поешь. - Он вызвал по телефону сына и, когда тот вошел в комнату, сказал: - Во-первых, покорми человека. Стыдно, что семья Коломбо оказалась на этот раз не слишком гостеприимной. Проверь лично в "Башне", кто искал этого джентльмена и почему портье указал на его номер. Найди шофера такси - старенькое "шеви" - который вез этого джентльмена в ночь на шестнадцатое из Уотерфолла в Скарборо. Узнай, как и где похоронили в Уотерфолле некоего Кармайкла и видел ли кто-нибудь своими глазами его в гробу... Ты все понял? - Да, отец, - кивнул профессорского вида худощавый человек в очках с толстой оправой. - Тебе пора спать. - Я тоже так думаю, - тяжело вздохнул Джо Коломбо и поднялся из-за стола. - Ну, Арт Фрисби, - сказал Джо Коломбо при следующей встрече, - продолжим наши беседы. Все, что ты пока мне рассказал, более или менее соответствует действительности. Меня, признаться, несколько удивляет, как это ты все-таки вспылил в баре... Ну допустим. Бывает. Вот что, сынок, ты теперь скажи мне, слышал ли ты когда-нибудь там, в Грин-Палисейде, разговоры о Скарборо, о Пайнхиллзе. Я имею в виду нашу организацию. - Конечно, дон Коломбо. Половину времени только о вас там и говорят. Все-таки вы - главные конкуренты. Завидуют вам. У вас семья и богаче и больше. - Это понятно, - еще раз вздохнул Джо Коломбо. Его меньше всего интересовали комплименты. - Я имею в виду разговоры, которые показывали бы, что они хорошо осведомлены о наших делах. - Трудно сказать... Когда мы с Папочкой обсуждали детали засады против вашего конвоя, я, помню, спросил его, надежны ли сведения. Папочка весь засиял. Вам бы надо его видеть, когда он сияет. Прямо лоснится весь. "Надежны, - фыркает, - это не то слово. Надежнее надежного". - И все? - А что вы хотите, чтобы я спросил у него, кто именно тут у вас работает на нас? О таких вещах не спрашивают... Может быть, если бы я знал, что окажусь у вас, разве что тогда. - Это ты верно говоришь, Арт Фрисби. Но все-таки напряги свою память, может быть, какое-нибудь имя, намек, обрывок фразы, что-нибудь... - Я ж вам сказал, дон Коломбо, я все-таки был только лейтенантом... - Ты знаком одиннадцать лет с Папочкой, а это кое-что да значит. Ты не рядовой лейтенант. Ты же говоришь, что тебе намекнули о месте советника... - Да, дон Коломбо. Я бы рад вам помочь. Я ведь понимаю, что от этого зависит, может быть, моя жизнь, но я ничего не знаю. Я рассказал вам все. Если я вам больше не нужен... - Не пузырись. Посиди спокойно, закрой глаза, покури не торопясь и вспоминай, вспоминай. Может быть, ты вспомнишь какие-нибудь слова, которые ты слышал от Папочки или Кальвино, которые ты просто не понял, которые казались тебе бессмысленными. Или неважными. Или просто болтовней, знаешь, такой бабьей болтовней, которую иногда ведут серьезные мужчины... - Постойте, дон Коломбо, постойте. Вот вы сказали "бабьей"... Погодите... Ага, вспомнил. Как-то, совсем недавно. Папочка позвал меня к себе. Когда я входил, он разговаривал с доном Кальвино. Босс его спрашивает: "А не слишком часто он бывает у этой бабы?" А Папочка смеется: "Он у нас человек не пылкий. Два раза в месяц как по расписанию". И я еще подумал, про кого они это, но тут же, конечно, выбросил из головы. - Так, так, Арт Фрисби. Я вижу, с тобой можно разговаривать. Я было уже начал думать, что ты можешь только стрелять по конвоям и делать во лбу маленькие дырочки. Хорошо, Арт, иди пообедай, Марвин тебя проводит, а мне нужно подумать. Джо Коломбо включил магнитофон и пересел со стула в глубокое кожаное кресло. Усталости не было и в помине. Так, так, так. Допустим, речь шла именно об их шпионе. Допустим, хотя, конечно, они могли говорить о ком угодно. Почему Кальвино могло интересовать, не слишком ли часто икс бывает у какой-то женщины? Допустим, потому, что эта женщина тоже их агент и каждая лишняя встреча может представлять ненужную опасность. Она может быть связной. Хорошо, но не слишком вразумительно и убедительно. Ладно. Весь мой штаб живет со своими семьями здесь, в Пайнхиллзе. Если шпион кто-нибудь из них, речь идет о его поездках в Скарборо. Два раза в месяц. Мало ли по каким делам туда ездят мои люди. Но он, конечно, к этой женщине ездил или ездит один, а это уже бывает не каждый день. Итак, надо проверить по журналу главных ворот, кто и сколько раз из штаба ездил в город один. Прекрасная идея, если речь шла о шпионе. Одно маленькое "если". Но пока не было других нитей, приходилось держаться даже и за этот кончик. Если семья в опасности, надо сделать все. Все, что возможно и невозможно. 5 - Сюда, - сказал молчаливый провожатый и указал Клиффорду Марквуду на дверь без, таблички. - Идите, босс ждет вас. Марквуд толкнул дверь и очутился в скромном кабинете. За столом сидел седовласый Человек лет шестидесяти с небольшим с темными живыми глазами. - Садитесь, доктор Марквуд, - кивнул хозяин кабинета на кресло у его стола. - Позвольте представиться: меня зовут Джо Коломбо. Вам это имя что-нибудь говорит? - Я, конечно, слышал это имя, - осторожно ответил Марквуд, - но... - Он замялся и пожал плечами. Коломбо быстро взглянул на него, будто уколол взглядом, и спросил: - Вы догадываетесь о характере нашей организации? Вы ведь здесь уже больше месяца. - Нет, - Марквуд хотел, чтобы его "нет" прозвучало естественно и убедительно. Он одновременно пожал плечами, покачал головой и изобразил на лице недоумение. - Э, доктор, я начинаю в вас разочаровываться, - усмехнулся Коломбо. - Я предполагал, что человек с вашим образованием поймет, что самое лучшее для него - это откровенность. Своим "нет" вы меня просто оскорбляете, доктор Марквуд. Судите сами. Вам платят раза в два с половиной больше, чем обычно. При этом вы даже не имеете отношения к тому, чем, собственно, занимается машина. Те немногие, с кем вам приходится иметь дело, избегают каких-либо разговоров о характере работы фирмы. Плюс вся прискорбная история с доктором Карутти, которая вас настолько взволновала, что вы предприняли целое расследование. И после всего этого вы хотите меня убедить, что вы не догадываетесь о том, кто мы? - Видите ли, мистер Коломбо, все, что вы говорите, прекрасно укладывается в рамки фирмы, которая выполняет сугубо секретные исследования для правительства. Так, во всяком случае, мне говорил мистер Мэрфи, когда предлагал работу. - И вы ему поверили? Я еще раз предлагаю говорить со мной откровенно. Марквуд взглянул на седовласого человека за письменным столом. "Что он хочет от меня? Что скрывается за этими настойчивыми призывами к откровенности? Он мне не верит. Он видит меня насквозь. Действительно, это идиотское отрицание умного человека может только раздражать. А этот Коломбо, по-видимому, человек далеко не глупый. Хорошо, допустим я буду с ним откровенен, что тогда? Не будет ли это означать, что в один прекрасный день я последую за Карутти? Может быть, на другом шоссе, но ведущем туда же, на тот свет. Но если он подозревает, что я догадываюсь, большая ли здесь разница? Не шоссе, так пуля, не пуля, так нож - господи, мало ли способов у мистера Коломбо перестать во мне сомневаться..." - Хорошо, мистер Коломбо, - вздохнул Марквуд, - я буду с вами откровенен. Это действительно упрощает игру. А то вы знаете, что я вру. Я знаю, что вы знаете, что я вру. Вы знаете, что вы знаете, и так далее... - Это уже лучше, - улыбнулся Коломбо. - Так что вы знаете и о чем догадываетесь? - Видите ли, мистер Коломбо, все началось с письма, которое я получил от Карутти... - Я знаю, - кивнул Коломбо, - я читал его. - Значит, ко мне действительно приходили домой? Я так до конца и не был уверен. Мне казалось, что в комнате кто-то курил... - Вы не ошиблись. Я должен был знать, что он написал вам. Наивный чудак. Он тоже не хотел быть со мной откровенным. Впрочем, в отличие от вас он действительно ничего не понимал почти до самого конца. Он все время возился с машиной, все время что-то изменял и усовершенствовал. Я до сих пор не понимал как, но он все-таки догадался. И бросился к нам, а не ко мне, хотя моя покойная жена его тетя. Но вы казались ему ближе. Вы дружили? - Нет, просто учились вместе, некоторое время работали в одной лаборатории. - Родство интеллектов? - Карутти был намного талантливее меня. И отрешеннее. - Последнее верно. За два года, что он провел у нас, он ни разу не подумал о том, что в коттедже у него могут быть микрофоны. Вы же в первый вечер постарались заткнуть чем-то микрофон в спальне. Чего вы боялись? Вы что, разговариваете во сне? "Куда он клонит, - напряженно думал Марквуд. - Чего он петляет все кругом да около? Неужели он знает о машине? Но это же невозможно. Но тогда что все это значит?" - Обычно нет, мистер Коломбо, - сказал Марквуд, - но согласитесь, что спать с микрофоном под боком не очень приятно. Даже оскорбительно... - Может быть, хотя нормального человека этическая сторона электронного контроля уже давно не волнует. Он живет в окружении потайных и открытых микрофонов, он то и дело сует свою ладонь в определитель личности. Его просматривают, досматривают, осматривают, слушают, прослушивают, подслушивают. А вас оскорбляет микрофон за подушкой. Но мы с вами отвлеклись. Что же, по-вашему, мы делаем? - Мне казалось, что ваша фирма... - Смелее, доктор! - Гмм... близка к мафии... "Так, пожалуй, будет правильно, - подумал он. - Я догадываюсь, но я ничего конкретного не знаю. Да и не могу знать". - А вы знаете, что такое мафия? - Ну, в общих чертах... - Это не так просто. Удивительно, как легко люди пользуются словами, значение которых они не знают. Мафия, мафия, только и слышишь со всех сторон о мафии, и хотя бы кто-нибудь задался вопросом: а что же это все-таки такое? Так что же это все-таки такое? Когда-то в Сицилии слово "мафия" означало "убежище". Затем им стали называть тайную организацию, которая на протяжении веков защищала народ от самых разнообразных угнетателей. А их хватало всегда, и своих и чужих. И если сицилийский крестьянин когда-то и думал, что полиция может защитить его от несправедливости власть имущих, он быстро понял на своей шкуре, кому служат полиция и суд. И вот люди научились искать справедливости и защиты только у "мафиозо". Они были ближе им, они были одними из них. Выдать кого-нибудь полиции считалось самым страшным позором, который может пасть на семью. Закон "омерты" - молчания - стал править страной. Мать никогда не называла полиции имя убийцы ее сына, даже если знала его. Жена - убийц мужа. Брат - брата. Постепенно, однако, мафия стала, в свою очередь, служить богатым. Так уж устроен мир, что раньше или позже богатые используют в своих целях все, что могут. Итак, доктор, мафия быстро стала самостоятельной силой. И, разумеется, не только в Сицилии. Она не служила ни бедным, ни богатым. Она служила сама себе, обогащая своих мафиозо. Когда можно было наживаться на бедняках, мафия наживалась и на них. Подпольные тотализаторы, проституция, игорный бизнес и, самое главное, торговля наркотиками - вот заказы, которые мафия быстро и охотно выполняла. Постепенно, с развитием наркомании мы становились огромной силой. Вы, господин доктор, шокированы. Вы не можете верить ушам - возможно ли такое? И как этот человек может произнести такие слова? Как у него поворачивается язык? Поворачивается, как видите. Просто нужно перестать мыслить жалкими старомодными понятиями. Доброта, служение людям, благородство - все это прекрасные слова, великолепные слова. Но только слова. И так было всегда, и так будет всегда, потому что мы цивилизованные звери, живущие в цивилизованных джунглях. И мы отличаемся от обычных зверей лишь тем, что мы ненасытны. Ненасытны и жестоки. Наши дикие четвероногие родственники никогда не убивают ради удовольствия и никогда не убивают, когда соперники покорно подставляют шею в знак капитуляции. У нас это не проходит. Мы ненасытны и жестоки. Но это одна сторона жизни. Другая же посложнее. Наркомания во многом заменяет процесс естественного отбора в обществе. К шприцу ведь тянутся самые слабые, самые неприспособленные к жизни, которые заранее обречены. Мы лишь заставляем их, погибая, обогащать нас. Мы первые, кто превратил естественный отбор в бизнес. Я смотрю на вас, доктор, и вижу в ваших глазах вопрос: а полиция, суд, правительство, государство? Они существуют, и мы делаем все, чтобы обеспечить их существование. Нас устраивает то, что называют парламентской демократией. Именно этот строй позволяет нам быть той силой, которую мы собой представляем. И вы знаете, почему даже самые порядочные и благородные наши политические деятели в глубине души охотно мирятся с нами? Нет, я вовсе не имею в виду финансирование избирательных кампаний и прочее. Это просто и банально. Они знают, что мы, мафия, горой стоим за парламентскую демократию и сделаем все, чтобы защитить ее. Она нам нужна, ибо любой другой социальный строй и другая форма правления - страшная угроза для нас. Конечно, прискорбно, что нам приходится эксплуатировать человеческие слабости, но ведь в принципе всякое общество потребления не только эксплуатирует человеческие слабости, но и создает их. Мы просто бизнесмены, доктор, стоящие формально вне закона. Но, повторяю, лишь формально. Фактически мы уже давно вписались в рамки закона, потому что закон создается тем же обществом, которое порождает и нас. Марквуд сидел неподвижно, внимательно глядя на человека за письменным столом. Он видел благообразные черты спокойного, немолодого лица, совсем еще живые глаза, разделенные аккуратным пробором седые волосы, слышал тихий и спокойный голос человека, привыкшего, что его всегда слушают. Человек за письменным столом был реальностью. Он существовал, в этом не было никакого сомнения. И все же Марквуда не покидало ощущение какой-то призрачности, нереальности, смутности происходящего. Ему казалось, что стоит только покрепче закрыть глаза, подержать их закрытыми несколько секунд, а потом снова открыть, как мир мгновенно вернется в старое, доброе, привычное русло. Исчезнут эти молодые еще глаза, и седые благообразные волосы, и этот письменный стол. Все исчезнет, развеется ночным дрянным кошмаром. Но он знал, что, сколько бы он ни закрывал глаза, хоть пластырем их заклеивай, Коломбо не уйдет в сон. И дело было вовсе не в том, что Клиффорд Марквуд впервые в жизни узнал о существовании и размахе организованной преступности в их благословенной стране. Нет, его смятение было гораздо прозаичнее и эгоистичнее, ибо он знал, что теперь, после этого непрошеного признания, его жизнь уж никогда не будет прежней, если ему вообще суждено еще пожить. Но тут какой-то услужливый тоненький голосок подсказывал ему, что никакой особой угрозы его жизни нет, потому что ни один нормальный человек - а мистер Коломбо был более чем нормален - не станет рассказывать человеку такое только для того, чтобы отправить его к праотцам. - Вы меня понимаете? - вдруг спросил Коломбо. - В каком смысле? - растерянно пробормотал Марквуд. - В прямом, - усмехнулся Коломбо. - Д-да. - Ну и прекрасно. Слава богу, цивилизация приучила нас понимать многое. Теперь послушайте внимательно, доктор. Мне нужен такой человек, как вы. Человек со стороны. Человек, который еще не пропитался духом Пайнхиллза. Далекий от его интриг. Практически не знающий здесь никого. Человек, для которого все здешние обитатели - абстрактные понятия, а не сплав симпатий и антипатий. Человек незаурядного ума, блестящий специалист... Вы, кстати, знаете, что ваш прежний босс, кажется его фамилия Харджис, никак не хотел увольнять вас? Пришлось его основательно припугнуть. Итак, мне нужен такой человек, как вы. - Для чего? - спросил Марквуд. Он вдруг вспомнил паука Джимми, закатанные в его паутину жертвы. Марквуд сам был теперь мухой, и его спокойно, не спеша закатывают в паутинный кокон. И не вскрикнешь, не дернешься. - О, я к этому как раз и собирался подвести разговор. Мне нужно, чтобы вы помогли мне определить, говорит ли правду один молодой человек из Уотерфолла. Вы знаете, как устроен детектор лжи? - В общих чертах. - Узнайте подробнее. Мы сегодня же закажем такой детектор, а завтра вы соберете его. Если вам нужна какая-нибудь справочная литература, звоните по телефону, который вам даст Мэрфи, и заказывайте все. Не думайте о цене. Все только самое лучшее... До свидания, доктор Марквуд... - До свидания, мистер Коломбо. - Доктор Марквуд... вы знаете, когда я понял, что вы будете сотрудничать со мной? - Нет. - Когда я узнал, что второй раз своему знакомому полицейскому Ройвену Хаскелу вы не позвонили. Вы ведь поняли, что он сообщил нам, когда вы пытались узнать подробности о гибели Карутти? - Да. - И не позвонили еще раз. Тогда я понял, что вы умеете смотреть в лицо фактам. А это главное... И еще. Вы, наверное, думаете, зачем я потратил столько времени на вас, так витийствовал, когда речь идет всего-навсего о сборке детектора лжи. Так ведь? Признайтесь. - Да. - Вот видите. Я бы действительно мог вам просто приказать, и вы бы выполнили мое приказание. Но я хочу от вас не слепого послушания, а сотрудничества. Не потому, что вы мне понравились, боже упаси. Я не сентиментален. Но вы обладаете таким товаром - тренированным интеллектом, - которым лучше пользоваться в сотрудничестве с его владельцем. Джо Коломбо улыбнулся, отчего его глаза еще больше помолодели и лучики морщинок возле них стали казаться нарисованными. 6 Марвин Коломбо никак еще не мог поверить удаче. Это даже было больше, чем удача. Это было неслыханным везением. Он приготовился было к многодневным поискам, но все оказалось настолько просто, что к торжеству примешивалось даже легкое разочарование. Часом раньше, разговаривая за ленчем с советником семьи Руфусом Гровером, он ловко перевел разговор на женщин. Он говорил на эту тему со всеми в последние дни, и многие, должно быть, пожимали плечами. Раньше он не отличался репутацией донжуана. Руфус Гровер сказал ему: - Ты знаешь, Тэд Валенти болтает, что стоит ему пробыть с женщиной минут пятнадцать, как ему уже страстно хочется, чтобы она провалилась в тартарары, а на ее месте появилась пара приятелей с колодой карт и бутылочкой виски. Я его спрашиваю, удается ли ему сбрасывать своих дам в преисподнюю. "Нет, - говорит он. - Я придумал более простой способ. Я просто бываю у своей приятельницы не чаще двух раз в месяц и не больше пятнадцати минут. И сам убираюсь восвояси". Марвин Коломбо вошел в кабинет к отцу. Старик, уже совсем старик. Шестьдесят