ые водосточные трубы. Одна сердито плевалась водой, из другой еле сочилась струйка. - Сейчас, братец Джим. Он подошел к трубе. В нем даже не было охотничьего азарта. Он был уверен, что в трубе что-то есть. Он нагнулся. Черт возьми, придется стать на колени. Пахло мокрым металлом, сыростью. Он засунул руку в трубу. Нет как будто ничего. Глубже. Его пальцы коснулись чего-то. Он снял плащ. Теперь было удобнее, и он без особого труда подцепил какой-то сверток. Два или три раза пальцы соскальзывали, но наконец ему удалось ухватиться покрепче, и он вытащил пластиковый сверток. Стоявшая в трубе вода злорадно выплеснулась ему на ботинки. Поттер, стоя на крыльце, следил за ним завороженным взглядом. Милич поежился. Один ботинок был совершенно мокрый. Мокрыми были колени. Он достал из кармана носовой платок и вытер лицо. Платок тоже был мокрый. - Так что там в пакете? - спросил он. Сержант осторожно снял резинку, сжимавшую горловину пакета, заглянул. - Две линейки, паяльник, провод, металлическая коробка... - В голосе сержанта звучало изумление ребенка, которому только что показали фокус. - Значит, Лернер, - сказал Милич. - Вы мне как с самого начала рассказали о нем, я сразу и подумал, что это подходящая кандидатура. В домике было тепло и тихо. Миличу вдруг опять все показалось абсурдным и нереальным: и его мокрые на коленях брюки, и красное лицо сержанта, и пластиковый пакет на столе. Рядом с пакетом стоял телефон. Он позвонил в главное здание и попросил, чтобы мистер Лернер пришел в свой коттедж. Он пришел через несколько минут и остановился в дверях. Взгляд его скользнул по Миличу и остановился на пакете. - Что это? - спросил он. - По всей видимости, детали, из которых можно легко сделать пластиковую бомбу. - Где вы их нашли? - А вы не знаете? - спросил Поттер. - Может быть, положили и забыли? - Очень остроумно, - сказал Лернер, не поворачиваясь к сержанту. - Мы нашли этот пакет в водосточной трубе вашего домика, мистер Лернер, - мягко сказал лейтенант Милич и посмотрел на маленького человечка с всклоченной шевелюрой. - Очень остроумно, - снова сказал Лернер и зябко потер ладони друг о дружку, словно смывал с них что-то. - Что именно? - Миличу почему-то на мгновение даже стало жаль человечка, стоявшего перед ним. Наверное, у него нет жены, подумал он. Всегда измят, обсыпан перхотью, пеплом, неухожен. - Остроумно то, что пакет подсунули именно мне. Человеку, который не скрывал своих взглядов на идею Контакта. Я бы на их месте разделил содержимое пакета на две части. Одну - мне, другую - Эммери Бьюглу. Он ведь тоже в оппозиции. - Значит, вы никогда не видели этого пакета раньше? Профессор закурил, глубоко затянулся и выпустил дым из ноздрей. Он посмотрел на лейтенанта и покачал головой: - Ай-яй-яй, дорогой лейтенант, я был о вас более высокого мнения. - Сержант сердито кашлянул, но профессор не посмотрел на него. Он посмотрел на лейтенанта и вздохнул: - Еще одна разбитая иллюзия... Значит, вы считаете меня таким кретином, что я выбрал для тайника место в водосточной трубе, да еще у себя в доме. - Отчего же, место не столь уж неудачное. Если бы не такой сильный дождь... Да и то я совершенно случайно обратил внимание, что из одной трубы вода почти не течет. - Допустим. Но почему бы мне не засунуть этот пакет в ту же водосточную трубу соседнего коттеджа? Коттеджа Бьюгла, скажем, или даже Иана Колби, чтобы всех сбить с толку? Почему не закопать пакет на берегу озера? Где-нибудь у забора? Ночи сейчас темные, никто не мешает. Смог же некто приладить бомбу к машине Лины. Я вас не утомил вариантами? - Нет, напротив, мистер Лернер. Вы, должно быть, заметили, что и в первый раз я слушал вас со вниманием. - Благодарю вас. В наши дни так трудно найти хорошего собеседника... - И все-таки меня смущают совпадения, - развел руками лейтенант. - Кроме Хамберта и Лины, вы единственный человек, который знал комбинацию сейфа. Вы высказывали точку зрения, ставящую под сомнение идею Контакта. И у вас нашли детали для бомбы. - На вашем месте, дорогой лейтенант, я бы выкинул профессора Лернера из головы. Как собеседник он чересчур болтлив, как преступник слишком невиновен. Разве вы сами не чувствуете искусственности ситуации? Кто сказал вам, что я знаю комбинацию? Я. Мог я не говорить? Мог. Мог я не прятать у себя в водосточной трубе пакет? Мог. Это же очевидная инсценировка. Как только вы осмотрите содержимое пакета, вы увидите, что моих отпечатков там нет. - Ну, ну, мистер Лернер, теперь вы обижаете убийцу, кто бы он ни был. Неужели вы думаете, что он оставил свои отпечатки? А что касается нарочитости, то это, знаете, тонкая штука. Вы считаете, что очевидность в вашем случае уже обеляет вас. А может быть, наоборот? Специально выставить все напоказ: пожалуйста, сам скажу, что против Контакта, что знаю шифр сейфа, пусть даже найдут детали бомбы в доме - это ведь тоже может быть тонкий ход, чтобы отвести подозрения. - Гм, в этом что-то есть, - почти весело сказал Лернер. - Довольно убедительно звучит, почти как моя система доказательств. Еще немножко - и вы убедите меня, что Лину Каррадос убил все-таки я. "Уж на льду", - подумал Милич и мысленно вздохнул. Отпечатков пальцев на содержимом пакета не было. Надо было начинать все сначала. Оставалась тоненькая ниточка. Даже не ниточка, а паутинка. Но выбора не было, и приходилось тянуть за паутинку. Лейтенант Милич сидел в домике у Иана Колби и пил кофе маленькими глоточками. Хозяин дома спросил: - Может быть, бутерброд? - Спасибо. - Жаль, - мягко улыбнулся синт. - Я обожаю кормить гостей. Итак, мистер Милич, вы спрашиваете, как я отношусь к сновидениям бедной Лины Каррадос. У вас есть хотя бы четверть часа? - Разумеется, - сказал Милич. Он чувствовал себя удивительно уютно в этой теплой, тихой комнате. Он посмотрел на хозяина. Немолодой округлый человек. Желтые круги на рукавах мягкой куртки. Доброжелательные глаза за стеклами очков. - Тогда я, с вашего позволения, начну с нашей церкви. Вы знаете, что лежит в основе Синтетической христианской церкви? - Гм... Скажем, не совсем точно. - Две идеи. Первая, и она далеко не нова, - это то, что само бесчисленное количество различных христианских церквей и вер - от католиков до, скажем, адвентистов седьмого дня - нелепо. Можно ли всерьез в конце двадцатого века говорить об определении понятия благодати - одного из важнейших различий католицизма и протестантизма? Может ли волновать простого человека, тянущегося к вере, разница между понятием благодати как сверхъестественной силы, которой господь награждает верующих у католиков, и благодатью у протестантов, которые считают ее не подарком всевышнего, а чем-то, что составляет неотделимую часть его? Кого может всерьез волновать вопрос о том, как толковать смысл причащения? Кто ближе к истине, лютеране, которые считают, что Иисус Христос действительно незримо присутствует в хлебе и воде, или кальвинисты, видящие в хлебе и воде лишь символ тела и крови нашего спасителя? К кому ближе англиканская церковь, к католикам или протестантам? Все эти вопросы когда-то имели значение. Из-за них ломали копья, отлучали от церкви, объявляли еретиками, сжигали на кострах, изгоняли в ссылку, основывали новые веры. Сейчас это пустые звуки. Желтые и хрупкие от старости страницы истории, которые давно уже не будоражат сердца. Это наша первая идея. Идея, повторяю, не новая, потому что давно уже существует так называемая Церковь Христа, прихожане которой называют себя просто христианами, а не, скажем, фундаменталистами или баптистами. Были времена, когда входила в моду Синкретическая церковь, претендовавшая на универсальность. Начиная с Вавилона, который отличался удивительной веротерпимостью, и кончая персидским чиновником Мирзой Гуссейном Али, который объявил себя в прошлом веке пророком новой синкретической, то есть всеобщей, веры - бахай, объединившей даже христианство и ислам. Все это не ново. Нова наша вторая идея. Мы поняли, что религия умирает не потому, что человек не хочет верить. Она умирает потому, что он не может верить. Наука и прогресс лишили человека наивности дикаря, сердце которого тянется к чуду, к ожиданию чуда. Мы стали образованны и скептичны, и скепсис изгнал наивность. И религия стала умирать, как умирает дерево, корни которого больше не могут питать его. О, теологи и богословы, отцы церкви и философы давно почувствовали опасность. Начался текущий ремонт, ремонт во имя спасения. И даже самая неповоротливая и преисполненная гордыни католическая церковь начала потихоньку модернизировать свое здание, выстроенное еще апостолом Петром. И даже русская православная церковь, которая утверждает, что не внесла никаких новшеств в свою философию и литургию за последнюю тысячу лет, и та сдвинулась с места. Но все это напрасные попытки, дорогой мой мистер Милич. Дело не в религиях, дело в человеке. Не религия стала плоха, а плох стал человек, и не религия нуждается в переделке, а человек. Это наша вторая и главная идея. Мы поняли, что не религию нужно подгонять к человеку двадцатого века, а человека к религии. Но как? Ополчиться против образования? Смешно, да и современная технология требует образованных людей, а мы вовсе не призываем к возврату в пещеры. Да и пещер, между прочим, все равно не хватило бы. И вот основатели нашей церкви задумались над причиной, почему в шестидесятых и семидесятых годах стало катастрофически расти увлечение наркотиками. О, наука предлагала много объяснений, но все они не устраивали отцов нашей церкви. Если объяснений десятки, значит, ни одно из них не может быть верно. И они первые поняли, что наркотики - это неосознанный протест против рациональности нашей жизни. Человек не хочет быть гомо сапиенс. Поймите меня правильно, дорогой мой. Дело не в управлении прокатным станом или настройке синхрофазотрона. Человек не хочет быть гомо сапиенс, потому что он подсознательно тяготится материалистической философией, потому что он влачит на себе тяжкий груз рационализма. А он не хочет безжалостного рационализма. Он не хочет бестеневого света науки. Он хочет полумрака тайны и чуда. Вы спросите меня, почему? Да потому, что разум, сознающий сам себя, несовместим с бренностью тела. Можно описать смерть в тысяче подробнейших медицинских трактатов, но таинство ее все равно ускользнет от микроскопа и осциллографа. Человек не хочет умирать. Смерть абсурдна. Смерть делает нас на земле лишь временными жильцами. И мы жаждем чуда. Мы восстаем против науки, убившей чудо и веру. И молодые люди начинают вкатывать себе все большие и большие дозы наркотиков, даже зная, что станут наркоманами. Лишь бы уйти из-под яркого света ламп, забиться в темный угол, где в тени фантасмагорий могут еще случаться чудеса. И основатели нашей церкви решили создать такой препарат, который не превращал бы человека в своего раба, но позволял бы ему ускользать от проклятия рационального мышления. Так появился христин. Человек, принимающий таблетки Христина, перестает интересоваться внешним миром. Этот мир становится для него призрачным и ирреальным. Нет, он может продолжать работать, как работал раньше, но его работа, будь это управление реактивным лайнером или подметание улиц, становится чужой, иллюзорной. Она становится сном. Сном становится и бремя эндокринных страстей - груз, который мы влачим на себе всю жизнь. И огорчения и заботы тоже становятся иллюзией, которая спадает с тебя, как старая кожа со змеи. Реальность - это твоя душа. Огромная, неслыханно огромная душа. Равнина без края и конца. И ты один на этой равнине. И ты одинок. Тебе страшно. Ты жаждешь услышать голос, зовущий тебя, молишь о руке, которая повела бы тебя. И человек слышит голос. Это голос Иисуса Христа, нашего спасителя. А рука, которая ведет тебя к нему, - это наша церковь. Христианская синтетическая церковь. Каждый человек, который становится прихожанином Синтетической церкви, или синтом, как нас называют, получает бесплатно в своей церкви таблетки христина. Каждый день он принимает их от восьми до двенадцати штук. Через три года он снижает прием до трех-четырех. Зато он начинает осваивать так называемый авторитм, то есть умение заставлять свой мозг работать в ритме, который раньше обеспечивали ему таблетки христина. Он поднялся на вторую ступеньку лестницы, ведущей к богу, и поэтому он стал синтом второй ступени или ранга. На рукавах его красные нашивки. Синты третьей ступени уже не принимают таблеток. На их рукавах нашивки третьей ступени. Подняться на эту высоту нелегко. Мирская суета бьется прибоем у твоих ног, захлестывает тебя, ты должен противостоять ей, не прибегая к помощи христина. Если тебе тяжело, ты можешь получить христин и начать принимать его, но тогда ты спускаешься на ступеньку и меняешь нашивки... - Скажите, мистер Колби, много в вашей церкви синтов третьей ступени? - О нет! Может быть, несколько десятков человек. Большинство занято в штаб-квартире в Стипклифе. Я же, как видите, был приглашен мистером Хамбертом... Не утомил я вас своей проповедью? - Иан Колби застенчиво улыбнулся и виновато развел руками. - Мы, знаете, молодая религия. Мы исполнены миссионерского пыла... А кофе-то совсем холодный... Как я заговорил вас, ай-яй-яй!.. Сейчас я приготовлю новую порцию. - Благодарю вас, мистер Колби. Скажите, кто именно из штаб-квартиры вашей церкви приезжал к вам на прошлой неделе? Миличу показалось, что глаза синта за толстыми стеклами очков сразу сделались жесткими и колючими, но напряженность тут же смыла добрая, мягкая улыбка. - А, вы, наверное, имеете в виду брата Энока Бартона. Да, он приезжал ко мне. Мой старинный друг. - Скажите, мистер Колби, а как вы относитесь к сновидениям мисс Каррадос? Синт потянулся к карману, и Милич подумал, что сейчас он бросит в рот таблетку христина и начнет тут же спарывать свои желтые нашивки. Но вместо таблеток он вытащил сигарету, неспешно закурил и лишь после этого пожал плечами. - Я могу высказывать вам лишь точку зрения нашей церкви, а она так и не была сформулирована. - Почему? - Хотя бы потому, что я ничего не сообщал в Стипклиф о работе нашей группы. Профессор Хамберт просил нас соблюдать конфиденциальность, и я согласился. - Значит, в Стипклифе не знают о Лине Каррадос? - Нет. - И ваш коллега Энок Бартон, который приезжал к вам, тоже ничего не знает? Синт покачал головой. А все-таки глаза у него не такие, как у этого парня, что встречался с Линой, подумал Милич. Не такие отрешенные. Даже вовсе не отрешенные. Настороженные и внимательные. Не очень-то вяжущиеся с приветливой, мягкой улыбкой. - Скажите, мистер Колби, а как вы сами относились к опытам с мисс Каррадос? Синт тихонько засмеялся: - Вы не понимаете, дорогой мой лейтенант. Я сам никак не могу относиться. Чем выше мы поднимаемся по ступенькам к богу, тем больше мы отказываемся от собственных взглядов и суждений. Зачем они мне? Зачем мне мучиться и терзаться, блуждать по чащобе фактов в поисках ответов, когда мне дает их моя церковь? Я снял с себя бремя, освободился от груза. - Позвольте, я действительно чего-то недопонимаю. Раз у вас нет никаких мнений, как вы можете работать здесь, в Лейквью? - Я ученый, мистер Милич. Христианский ученый. Синт третьей ступени. Здесь я собираю факты. Собирал, точнее. Я составил определенное мнение о фактах. О том, что несчастная девочка действительно принимала во сне сигналы иной цивилизации. А вот интерпретация этих фактов - это дело моей церкви. Церковь выработала бы точку зрения, и я принял бы ее. - Угу, теперь я понял. Благодарю вас. Лейтенант Милич встал. Поднялся и синт. "Наверное, мне почудилось, что в глазах у него была настороженность, - подумал Милич. - Прямо расплывается человек от улыбки". 8 - Так что, братец Джим, подаем в отставку? - В каком смысле? - угрюмо спросил Поттер и неприязненно посмотрел на лейтенанта. - В прямом. Найти убийцу мы не можем, буксуем на месте. Добыли за все время пакет с паяльником и двумя железными линейками... "Попрыгунчик, - подумал сержант. - В отставку... А жрать?" - Я вот не пойму, вы женаты или нет? - спросил он. - Я и сам не пойму. - В каком смысле? - В прямом. И развестись не развелся, и жить вместе не живем, дай бог ей здоровья. - В каком смысле? - В прямом, братец Джим. Хотя бы за то, что отпустила меня подобру-поздорову. - А как же дети? - Нет у меня детей, дай ей бог за это счастья. - А у меня двое. - Поздравляю, коллега. - Кормить их надо. - Ну и кормите, только смотрите не перекармливайте. - А вы говорите - в отставку... - О господи! - простонал лейтенант. - За что, за что? - Что - за что? - Ничего, - сухо сказал лейтенант, рывком сел и свесил ноги с кровати на пол. - Долой сомнения. Двинемся дальше. - Давайте. А куда? - А вот куда. Пока я лежал и вел с вами чисто фатическую беседу... - Что? Фактическую? - Фатическую. То есть бессмысленную. Так вот, пока мы благодушно сотрясали воздух, я подумал об одной комбинации. Несколько лет назад подобная штука мне очень помогла. У меня не выходит из головы брат Энок Бартон, который приезжал к Колби накануне взрыва. Сторож, если я не ошибаюсь, рассказывал вам, что он приехал с портфелем и портфель в машине не оставил, а пошел с ним в коттедж Колби. Так? - Точно. - Так вот, давайте попробуем одновременно задать вопрос Иану Колби и Эноку Бартону, что было в портфеле. - Как это - одновременно? Собрать их вместе? - Нет, в том-то и дело, что не вместе. Я еду в Стипклиф, а вы начинаете в это же время беседу с Колби. И мы оба задаем своим святым собеседникам один и тот же вопрос. Один шанс из ста, что ответы будут разные, поскольку преступники не согласовали заранее ответы. - Преступники? - На это у нас тоже один шанс из ста. Значит, по теории вероятности у нас всего один шанс из десяти тысяч. Не так уж плохо. - Но почему, почему вы решили, что Лину убили эти два синта с желтыми нашивками? Это же... - Да ничего я не решил, братец Джим. И не переживайте так за Синтетическую церковь, а то я подумаю, что вот-вот вы сами начнете кормиться их таблетками. Мистер Колби мне целую лекцию прочел о Христианской синтетической церкви. Я бы с удовольствием снял груз этого расследования. Как, братец Джим, обратимся? - Не пойму я что-то вас. То разумно говорите, как человек взрослый и солидный, то как ребенок. - В этом-то весь фокус, братец Джим. - В чем фокус? - А в том. Слышали вы выражение "устами младенца глаголет истина"? - Ну... - Вот я и стараюсь не заглушить в себе голос младенца. - Вы все смеетесь надо мной! - Над вами, братец Джим, смеяться нельзя. Вы сержант и олицетворяете собой здравый смысл. Ну ладно, ладно, не дуйтесь, вам ведь детей кормить нужно... Значит, так: я еду без предварительного телефонного звонка в Стипклиф, в штаб-квартиру синтов. Если Энок Бартон на месте, я, не заходя еще к нему, звоню вам, и вы тут же хватаете Колби, тащите в его коттедж и спрашиваете, что было в портфеле, с которым приезжал его коллега. Снимите при этом незаметно телефонную трубку. - Зачем? - Может быть, Бартон захочет позвонить Колби, прежде чем ответить что-либо мне. "Простите, мистер Милич, меня вызывают..." Или: "Ах, простите, совершенно забыл, мне нужно выйти распорядиться относительно партии христина для Экваториальной Африки". - А если Колби захочет позвонить Бартону? - Ему некуда выходить, и его некому вызывать. Не отходите от него ни на шаг, как футбольный защитник при персональной опеке. Все понятно? - Все, - угрюмо кивнул Поттер. - Но только мне это не по душе. Хоть многие к синтам относятся с насмешкой, а по мне, так их религия не хуже любой другой. Я вот числюсь фундаменталистом, как меня родители воспитали, да только, по мне, что фундаменталисты, что конгрегационалисты, что баптисты - все одно. - Видите, братец Джим, я и говорю, что вы, по крайней мере, созрели для Синтетической церкви. Мне как раз об этом и говорил Колби. Здорово говорил, надо ему должное отдать. Я поехал. Штаб-квартира Христианской синтетической церкви представляла собой красивое здание, построенное в виде огромных ступеней, ведущих вверх, к небу. Милич увидел его издалека, еще задолго до того, как свернул с главной улицы Стипклифа, проехал по сосновой рощице и, повинуясь указателям и символическими ступенями и большими буквами ХСЦ, подкатил прямо к стоянке у штаб-квартиры. Брат Энок Бартон был на месте. Лейтенант позвонил Поттеру и поднялся в лифте на третью ступень. Синт с пустыми глазами поднялся из-за столика и вопросительно посмотрел на Милича: - Как доложить, брат? - Скажите, лейтенант Милич из Лейквью. Синт поднял телефонную трубку: - Брат Бартон? К вам лейтенант Милич из Лейквью... Хорошо. Синт положил трубку и улыбнулся: - Пожалуйста, брат Бартон ждет вас. Восемнадцатая комната. Брат Бартон оказался плотным седым человеком лет пятидесяти пяти. Рукопожатие его было сильным, улыбка - располагающей. - Прошу простить меня, мистер Бартон, но я занимаюсь уголовным делом, связанным с убийством некой Лины Каррадос... - Знаю, знаю, - нетерпеливо прервал его синт. - Мне рассказывал брат Иан Колби. - Тем лучше. Я хотел вам задать один вопрос. Примерно неделю назад вы приезжали в Лейквью... - Совершенно верно. - Вы что-нибудь привезли мистеру Колби? Не смотреть в глаза, как начинающий следователь, но и не пропустить мгновение, во время которого они напрягаются, брови чуть сходятся, морща лоб. Короткое мгновение, которое важно не пропустить. Но брат Бартон не зря достиг третьей ступени и носил на рукавах желтые нашивки. Как только лейтенант спросил "вы что-нибудь...", он отвернулся, чтобы налить себе воды. Случайное совпадение? Или опыт человека, знающего, что не всегда удается контролировать свои глаза? - Гм... - неторопливо помычал синт, отпил несколько глотков и осторожно поставил стакан на стол. - Да нет, насколько я помню... - Голос у него был низкий, звучный, уверенный. Голос, которым хорошо читать проповеди и отвечать полицейским на глупые вопросы. - А что у вас было в портфеле? Все-таки не удержался, подумал Милич, глядя, как дрогнули веки синта. - В портфеле? - Да, в портфеле, который вы держали в руке, когда оставили у ворот машину и пошли к коттеджу мистера Колби. - Ах да, да, совсем забыл, - неспешно пророкотал синт, и лейтенант подумал, что актер он все-таки неважный. - Я ничего не привез брату Колби, поэтому я не сразу вспомнил о портфеле. - А почему же вы не оставили его в машине? - У меня были в нем ценные бумаги... Скорее всего, это ничего не значит, подумал лейтенант, но врет. Зверь, попавший в капкан. Чем больше дергается, тем больше сжимается пружина. - Лейквью огорожен. У ворот рядом с вашей машиной оставался сторож... - Гм... Теперь, когда вы это мне подробно все растолковали, я вижу, что мои объяснения должны звучать гм... несколько неубедительно. Но когда я остановил машину у ворот, я не занимался анализом того, насколько безопасно оставить в Лейквью портфель в машине. Я вообще не думал об этом. - Голос синта окреп и уже рокотал с прежней уверенностью. - Элементарный инстинкт, который, увы, давно уже выработался у нас всех: выходя из машины, возьми с собой ценные вещи. И не хочу вас обидеть, лейтенант, но, к сожалению, немалая вина за этот инстинкт ложится на вас, на полицию... Надеюсь, я не был слишком груб? - Нет, мистер Бартон. Полицейский, который обижается на каждое замечание о работе полиции, должен бросить свою работу на второй день. А еще лучше в первый же. Брат Бартон вежливо побулькал в горле легким смешком и положил на край стола ладони. Нет, он не вставал, давая понять, что считает разговор законченным, он лишь показал, что мог бы встать. - Благодарю вас, мистер Бартон. Теперь уже встал и хозяин. Вежливый человек - он не смел задерживать гостя. Из вестибюля Милич позвонил в Лейквью сторожу и попросил его, чтобы он сходил в коттедж Колби и попросил сержанта приехать в Буэнас-Вистас. - Ну, что сказал наш милый синт? - спросил он у Поттера, когда вошел к себе в комнату в гостинице. - Ничего не знает. Не обратил внимания, был ли вообще портфель. - Толково. - А второй? - вяло спросил Поттер. - Тоже ничего. Сначала не мог вспомнить. Потом сказал, что захватил портфель автоматически, поскольку в нем были ценные бумаги. Поттер устало откинулся на спинку кресла. Красное лицо его слегка побледнело, складки в уголках губ углубились. Он постарел лет на десять. - Вы не заболели случайно, братец Джим? - спросил Милич. Поттер покачал головой: - Нет. - Ну ладно. Один шанс оказался меньше десяти тысяч. Точно в соответствии с арифметикой. - Сержант прикрыл глаза, и Милич добавил: - Может быть, все-таки вы заболели? Устали? Огорчены, что негодяй до сих пор не вручил нам письменного признания? Может быть, просто попросить их всех в Лейквью: "Господа, сержант Поттер устал, и поэтому мы настоятельно просим убийцу признаться. Сержант принимает от пяти до семи. Просьба захватить с собой в случае возможности вещественные доказательства". - Простите меня, я думаю. - Что же тут думать, братец Джим? Это очень и очень интересно. - Пожалуйста, можете смеяться надо мной, сколько вам угодно. Вы лейтенант, я сержант. Вы кончили университет, я нет. Вы - из Шервуда, я - из маленького городка. Меня никто не знает, вы - известный в полиции человек. Но подозревать мистера Колби - это, простите меня, смешно. Вы, конечно, человек неверующий. Да и я, признаться, давненько не брал в руки писание. Но я хоть уважаю в других веру. А мистер Колби - верующий человек. Стоит с ним пять минут поговорить - сразу видишь, перед тобой верующий человек. И хоть многое у них странно, но верят-то они в того же Иисуса Христа, в которого меня учили верить родители. - Одно другого не касается, братец Джим. Можешь стать синтом, это дело твое. Но, пока ты полицейский, у тебя должна быть открытая голова. Или вы заранее составили себе твердое мнение, кто убийца? - Не нравится мне этот Лернер... Как обмылок, не за что ухватиться. - Вот негодяй, действительно. Вместо того чтобы сказать: вяжите меня, он, видите ли, еще и извивается. Я, братец Джим, тоже не в восторге от мистера Лернера, но я также не в восторге от мистера Бьюгла, хотя он, если не ошибаюсь, другого вероисповедания, в религиозном и политическом смысле. Не нравится мне и мистер Медина. Ну, и что из этого? - Прошло уже столько времени... - Да, прошло. Преступник умен. Это не пьяный балбес, избивший бармена. У него голова не хуже наших двух. А может быть, и лучше. Единственное наше преимущество заключается в том, что мы не можем бросить расследование. Мы бульдоги, челюсти которых сомкнулись. И пока мы не найдем убийцу, мы не имеем права разжать зубы. - Но мы же никого не ухватили... - Да, никого. Мы ухватили дело о взрыве в Лейквью машины Лины Каррадос. И мы не отпустим его. Я, по крайней мере, не отпущу его. Может быть, любое другое дело бросил бы, но это - нет. - Почему? - Как вам объяснить, братец Джим... Наверное, это как... - Лейтенант помолчал, склонив голову набок. - Столько лет мы все поклонялись науке... Наука может все. Расщепить атом и послать человека на Луну. Нас учили молиться на науку. Ученый стал жрецом. А потом выяснилось, что жрец гол. Нам не стало лучше, и мы не стали чище. Не стало меньше лжи, и не стало больше счастья. Жрецы науки предали нас, как предали еще раньше политиканы, а еще раньше священники. И я не люблю ученых, братец Джим. Я не люблю жрецов, которые царственно кутаются в несуществующие мантии... А может быть, и не только это... И я хотел стать ученым. А стал полицейской ищейкой. И теперь я должен или признать, что я неудачник, или доказать себе, что ученые не стоят того, чтобы им завидовать. Так или иначе, я их не люблю, братец Джим. Не люблю. И буду счастлив, когда один из этой компании в Лейквью будет трепыхаться, подцепленный на наш крючок... Так-то, братец Джим. Вот вам и первое признание. Правда, пока не убийцы, а полицейского... А сейчас отправляйтесь к своим наследникам и супруге и верьте в своего фундаменталистского бога. А то завтра, может быть, придется поменять его на другого... 9 Лейтенанту Миличу снились сны. Он бежал за кем-то по бесконечной дороге, и шаги его были неслышны, словно дорога шла по облакам. Ему было очень важно догнать человека, бледной тенью мелькавшего впереди. И он бежал, задыхаясь. Сердце билось о прутья грудной клетки. Он задыхался. Но что-то все гнало и гнало его. И когда он был в шаге от убегавшего, тот вдруг обернулся, и Милич увидел лицо матери. Лицо было недовольное, с брезгливо поджатыми губами. Седые волосы были собраны в жалкий маленький пучок. "Где ты был? - скрипуче спросила мать. - Ты уже неделю не брал в руки Библию". Он хотел было ответить матери, но что-то отвлекло его внимание. Это что-то грубо врывалось в сон, требовало внимания, и Милич наконец понял, что это телефон. Он открыл глаза. Звонок телефона в зыбкой темноте комнаты, слегка подсвеченной фонарем на улице, казался невероятно пронзительным. Он должен был разбудить всю гостиницу, весь город. Весь мир. С бьющимся сердцем он схватил трубку. - Да? - пробормотал он хрипло и услышал знакомый голос: - Милич? - Да, - сказал лейтенант. Сердце постепенно успокаивалось. Это была не мать. Мать умерла двенадцать лет назад. Это был капитан Трэгг. - Вы еще не выспались? Придется вам вытащить свою задницу из постели и приехать сюда. - Что случилось? - Полчаса назад мне позвонил дежурный и доложил, что в своей квартире убита Валерия Басс. - Валерия Басс? - Я вижу, вы еще не совсем очухались. Это дама из Лейквью. Работала там у вас вместе с Хамбертом. А так как я дал строгий приказ срочно докладывать мне обо всем, что связано с Лейквью, меня с радостью разбудили. А я с не меньшей радостью - вас. - Еду, - сказал Милич. - Приехать в управление или прямо на место? - Езжайте сразу на место. Пенн-парк, восемнадцать. Квартира четыре "Б". Там будет кто-нибудь из наших и ее экономка, которая позвонила в полицию. - Еду. Милич положил трубку и начал одеваться. Он попытался подумать о Валерии Басс, но мозг отказывался работать. Он прошел мимо спавшего за стойкой портье, в полированной лысине которого отражалась горевшая возле него настольная лампа, и вышел на улицу. Было тихо, и шел крупный, мокрый снег. Снег был театральный, ненастоящий и стыдливо исчезал, едва коснувшись асфальта. Но на машине он не таял, и лейтенант смахнул его с ветрового стекла. Валерия Басс. Ассистентка профессора Кулика. Тридцать два года. Высокая женщина с вечно ждущим лицом. Не мудрено: когда было два мужа, ждешь третьего. Грустный нос. Нос был умнее своей хозяйки. Нос уже не ждал третьего мужа. Впрочем, теперь ей уже не нужен третий муж. Ей уже никто не нужен. Щетки с мягким урчанием сгоняли снег с ветрового стекла, и по краям очищаемых полукружий он лежал толстым валиком. Можно было уже включить обогреватель, и лейтенант с благодарностью услышал шипение теплого воздуха, гонимого вентилятором. Шоссе было пустым. Три часа ночи. Он проносился сквозь пятна света от висячих ламп и нырял в тоннели темноты. Только не думать о Валерии Басс. Сейчас думать бессмысленно. Потом. Мысли, казалось, проносились в его мозгу с такой же скоростью, как пятна света. Они не успевали сложиться, оформиться, одеться в слова. Маленькие обрывки. Они проносились, как снежинки, которые плотной стеной неслись навстречу фарам машины. Басс. Колби. Портфель. Истерика братца Джима. Таблетки христина. Странные сигналы, оседавшие в мозгу смеющейся Лины Каррадос. Металлические челюсти в виде двух линеек. Толчок - они коснулись друг друга, и невидимая искра скользнула по ним, юркнула по проводкам, заставила хлопнуть детонатор и с нелепым грохотом подбросила в воздух машину, разрывая и скручивая металл. На мгновение лейтенанту почудилось, что сейчас взорвется и его "джелектрик", и он весь сжался в тягостном ожидании. Но машина продолжала спокойно мчаться навстречу стене мокрых снежинок. Пенн-парк. Неплохая улица, сохранившая еще очарование индивидуальности. Доход, может быть, и невысок, но средние классы традиционно следили за чистотой. Тихая улица. При падающем в свете фонарей снеге похожа на декорацию. Но убийство настоящее. Дом номер восемнадцать. Конечно, вон он. Две полицейские машины, поставленные во втором ряду, несколько тревожных и любопытных глаз освещенных окон. Милич нажал на кнопку звонка с цифрой "4b" и услышал мужской голос. - Лейтенант Милич. - Пожалуйста, - сказал голос, замок щелкнул, открываясь, и лейтенант вошел в подъезд. Он поднялся на второй этаж. Да, здесь. Дверь была не заперта. Кто, интересно, дежурит сегодня? - Привет, лейтенант, - сказал офицер, впуская Милича в квартиру. - Привет, Баумгартнер. Как дела? - Да вот видишь, спать не дают. Как будто нельзя отправлять народ на тот свет в дневное время. Трэгг сказал, что у тебя особый интерес к этой даме. Милич пожал плечами: - Может быть, еще не знаю. А где она сама? - Уже увезли. Можешь поговорить со старухой. - С какой старухой? - Что-то вроде экономки. Жила с ней. - А вы что-нибудь нашли? - Пока ничего. За исключением самого орудия убийства. В старых добрых традициях ей размозжили голову старинными каминными щипцами. Камина нет, а щипцы, видно, служили украшением. Тяжелые такие, с бронзовыми ручками. Макафи и Шуль пытаются найти отпечатки. - Нет? - Пока нет... Будешь сам разговаривать со старухой или рассказать тебе то, что она нам сообщила? - Спасибо, Баумгартнер. Потолкую с ней сам. Где она? Баумгартнер подвел Милича к двери, постучал и, не ожидая ответа, вошел. - Миссис Ставрос, это лейтенант Милич. Если бы вы могли еще раз рассказать... - Конечно, конечно, - сказала густым, прокуренным басом толстая огромная старуха с желто-седыми волосами, небрежно заплетенными в косу, и густыми черными бровями. На ней был суконный черный халат, надетый поверх пижамы. - Вы не возражаете, если я закурю? - спросила старуха. Она была возбуждена, и ее руки все время двигались, хватаясь то за пуговицы халата, то за подлокотник кресла, то за пачку сигарет, которая лежала на столе. Наконец она заняла руки сигаретой и спичками и посмотрела на Милича маленькими черными глазками: - Рассказывать все по порядку или вы будете сами задавать вопросы? - Вы расскажите, миссис Ставрос, что сможете, а я потом, если мне что-то будет неясно, еще спрошу. Хорошо? - Конечно, конечно. - Старуха выпятила губы, выпустила струю дыма и посмотрела на потолок, словно именно там начиналась история убийства ее хозяйки. - Валерия позвонила мне днем, что приедет вечером. Она сейчас работает где-то около Буэнас-Вистас. Точно я не знаю... - Это неважно, я в курсе дела, миссис Ставрос. Старуха обиженно посмотрела на Милича. Это было покушение на ее монополию. Она знала. Только она. - Конечно, конечно. - Она поджала губы. ("Точно так же, как когда-то поджимала их мать, - подумал Милич. - И в сегодняшнем сне".) - Значит, она позвонила, что приедет. Она приезжает раз или два в неделю. Голос у нее был веселый такой. Она назвала меня не миссис Ставрос, как обычно, а Ксения. Она меня всегда называет Ксения, когда у нее хорошее настроение. "Всегда называет", - подумал Милич. Как людям трудно перейти с настоящего на прошлое время. Понять, что не называет, а называла. И никогда больше не назовет. Грамматика смерти. - Приехала она часов в восемь вечера. И правда - все улыбалась. Я, конечно, не стала спрашивать. Не люблю я лезть в душу с расспросами. Захочет - сама расскажет. Я ведь помню, что не у себя на старости лет живу, а у людей. - Старуха снова неодобрительно поджала губы и покачала головой. - Да, у людей. Хотя мне на мисс Басс грех жаловаться. А после того как она со своим последним мужем - это с доктором - развелась, так мы и вовсе спокойно зажили. Да, значит, пришла она веселая, улыбчивая такая, чмокнула меня в щечку... Да, вы не смотрите так, она ко мне иногда прямо как к матери... - Старуха одновременно всхлипнула, затянулась, пошарила в кармане и вытерла сухие глаза рукавом халата. - Чмокнула меня - и шмыг в ванную. Она, знаете, как тюлень какой, - часами в воде сидеть может. Ну, поплескалась она, наверное, не меньше часа. И что меня поразило, даже пела там. Сроду такого с ней не было. Что-то такое там мурлыкала про любовь. А потом вылезла и спрашивает, какая у меня вера. Я даже сразу и не сообразила, что она в виду имеет. "В бога в какого вы веруете?" - спрашивает. А я говорю: "Как - в какого? В господа нашего и спасителя, в Иисуса Христа". - "Да нет, говорит, к какой церкви вы принадлежите, Ксения?" - "А, говорю, я и не поняла сначала. К Греческой православной, хотя не так я часто хожу в храм божий, как следовало бы". - "А к Синтетической церкви как вы относитесь? - спрашивает она и поясняет: - Это новая религия такая, вы слышали, наверное". Слышать-то я слышала, конечно, да что я о ней знаю? И родители мои, которые в десятом году сюда, в Шервуд, из Салоник приехали, и я - мы всегда были в Греческой православной церкви. И к чему, думаю, она меня про синтов спрашивает? Потом какое-то время прошло, я накормила Валерию, подала на стол кофе - она, знаете, так кофе любит, что даже на ночь пьет, - она вдруг и говорит: "А знаете, Ксения, я выхожу замуж". И смеется. Весело так. Как дитя. - Старуха снова покопалась в кармане, в котором раз уже не нашла платка, и снова вытерла сухие глаза рукавом халата. - "Ну, - я говорю, - поздравляю вас, дорогая Валерия. А кто же он?" - "О, говорит, очень солидный человек. Необыкновенный человек. Только он синт". - Что? - вскрикнул лейтенант. - Синт? - Я никогда не вру, - снова поджала губы миссис Ставрос. - Она так и сказала: синт. Я Валерии и говорю: "Какая разница, баптист ли, католик, иудей - лишь бы человек был хороший. Хотя я, если честно говорить, пошла бы только за православного". Ну, поговорили мы немножко. Она мне объяснила, что он там какой-то пост высокий у себя в церкви занимает и должен согласовать брак со своими старейшинами или как там у них называется. А Валерия прямо так и светится, мне рассказывает. И у меня глаза на мокром месте, потому что последнее время она мрачнее тучи ходила. Ну, легла она спать. Только легла - телефонный звонок. Я почему обратила внимание - так-то ей полно звонят. Но все знают, что ее нет. Вот никто и не звонит. А тут уже часов двенадцать, наверное, может, чуть меньше, - и телефон. Я слышу, она там что-то поговорила, пришла ко мне в комнату и говорит, что к ней должны заехать, чтобы я не вставала, она сама откроет. И действительно, наверное, через полчасика раздается звонок. Я понимаю, дело, конечно, не в том, что вдруг такая заботливая стала. Просто, видно, не хотела она, чтоб я видела, кто к ней пришел. Только что про брак разговоры вела... Да я ее не осуждаю. У нынешних-то свои понятия... Ну, она впустила его - и сразу к себе в комнату. А я, конечно, не сплю. Только что название, что я ей чужая, а сама я к ней как к родной. Ну, понятно, и беспокойно мне как-то и любопытно. Встала я тихонечко, вышла в прихожую. Смотрю - куртка висит. Странный, думаю, у нее посетитель. - Почему странный? - спросил Милич. - Куртка такая коричневая, нейлоновая. Грязноватая такая... и рукав рваный. - Ну и что? - Как вам объяснить? Валерия ведь не девчонка. Тридцать два года. Ну и... думаешь... посолиднее должны у нее знакомые быть... А тут - рваная куртка... И на полу глина. - Что? - Глина, говорю. У нас у входа коврик. Так вот и коврик в глине - видно, тер он ноги, - и пол испачкан. Понимаете теперь, почему я говорю - несолидный человек? Солидный человек не придет к даме за полночь да еще в рваной куртке и ботинки в глине. - Вы не слышали, о чем они говорили? - Так, если честно сказать, подошла я к двери... - Ну, и что? - Ничего не слышно было. Думаю, может быть... - Что "может быть"? - Думаю, может быть, спят. И тут слышу шаги. Вроде бы как к двери. Я быстренько в свою комнату. И уже оттуда слышу, как выходят из комнаты Валерии в прихожую. И шаги не ее. И тут же дверь захлопнулась. Знаете, ночью, когда лежишь и не спишь, все слышишь. Проходит полчаса, час. Все тихо. А мне как-то беспокойно на душе. Прямо места себе не нахожу - ворочаюсь и ворочаюсь, и сердце болит. Не знаю, чего именно, а болит и болит. Ну, встала я наконец, подошла к ее двери. А там свет горит. Ни звука. Постучала. Сама не знаю чего - но постучала. Не отвечает. Может, думаю, спит. Забыла свет погасить. Отошла от двери - и обратно. Открыла тихонечко дверь - и как закричу! Валерия на полу, и около головы лужица темная. Я все сразу поняла. Я как куртку эту увидела - сразу почувствовала: что-то тут не так. - А вы не слышали, как они поздоровались, когда он вошел? Старуха посмотрела на лейтенанта с сожалением. "Считает, видно, меня за идиота", - подумал Милич. - Неужели бы не сказала вам? - А вы не могли бы подробнее описать мне куртку, что вы видели на вешалке? - Пожалуйста. Темно-коричневая, на "молнии". С поясом. Один конец пояса висел почти что до пола. Я еще подумала - потеряет ведь. - Вы говорили, порвана... - Точно. Рукав один. Сейчас соображу, какой... - Старуха закрыла глаза и наморщила лоб. - Левый рукав. Так, знаете, как за Гвоздь зацепил. - Все? - Еще можно сказать, что куртка была грязная. - Грязная? - Ну да, грязная. Не то чтобы чем-то там вымазана, но грязная. Не чистая. - Спасибо, миссис Ставрос. Баумгартнер ждал его в прихожей, откинувшись в кресле, что стояло у столика с телефоном. - Ну как? - спросил Милич. - Следы есть? - Похоже, что он не спешил и стер все, что мог стереть. Завтра в лаборатории будет видно. Но надежд у меня не слишком много. Как старуха? - Лучше, чем большинство полицейских. И наблюдательнее и говорит складнее. Спасибо тебе... Возьмите, пожалуйста, глину с коврика в прихожей на анализ. - Обязательно. Ты поехал? - Угу. Ну, будь здоров. 10 В Лейквью Милич приехал в восьмом часу, когда начало светать и снег из театральных хлопьев превратился в редкий и крупный холодный дождь. Дик Колела уже встал и вовсе не удивился, увидев лейтенанта. - Вот погодка! - пробормотал он вместо приветствия. - Хоть бы подморозило, что ли, а то от этой сырости не знаешь, куда деться. - Мистер Колела, вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? - Валяйте. Я любому допросу рад, а то уж сам с собой разговаривать начинаю. - Скажите, кто уезжал из Лейквью сегодня ночью? - Вчера вечером, вы говорите? Вечером, стало быть, уезжал профессор Лезе. Красивый у него "тойсун", ничего не скажешь. Ну, и кто еще? - Старик подумал и добавил: - Еще мистер Лернер. У него такая же "вега", что была у девчонки у этой, что взорвалась. Лезе и Лернер. Сдвинуть потихонечку карты. Но он не верил, что карта будет хороша. Это было бы слишком просто и слишком нелепо. - А когда они вернулись? - Почти в одно время. Только я ворота за мистером Лернером закрыл и в сторожку зашел, смотрю - снова фары. Вот, думаю, черти, покоя секунды не дадут. Вышел - точно: профессорский "тойсун". - Это в какое время было? - Сейчас вам точно скажу... Я еще по телевизору смотрел эту... ну, про семью, родители там разводятся... - Ну, ну... - Как раз передача кончилась. Стало быть, одиннадцать часов было. - И больше никто не уезжал и не приезжал? - Ночью? - Да. - Не... ни одна живая душа. - Это точно? - Вы что, - обиделся старик, - не верите мне? - Я вам верю, но, может быть... - Ничего не может быть. Ключ у меня в сторожке, а без ключа ворота не откроешь. - А ворота здесь одни? - Одни. Даже калитки нигде больше нет. - Спасибо, мистер Колела. Конечно, ботинки у него будут вроде тех, что наследили на коврике миссис Ставрос, но Миличу не хотелось откладывать задуманное. Он вышел из сторожки и пошел вдоль зеленой ограды. Дождь кончился, но порывы ветра то и дело сбрасывали с ветвей снег и воду, и вся рощица была полна шороха. Листья под ногами были влажными и почти черными, словно после пожара. Он медленно шел вдоль наружной стороны забора, то и дело останавливаясь и осматриваясь. Забор был высокий, почти в его рост. Ботинки его быстро стали тяжелыми от налипшей глины. Наверняка от той же глины, что осталась на коврике в квартире Валерии Басс. До чего пустынен лес декабрьским утром! Прозрачен, пустынен, печален. Лейтенанту вдруг стало жаль деревьев, обреченных мокнуть вот так, без жалоб и надежд, до самой весны. В затянутом тучами небе вдруг образовался голубой колодец. Голубизна была так необычна, так драгоценна в сером, сочившемся влагой мире, что у лейтенанта сжалось сердце. Прямо у его ног, в кустах, что-то лежало. Наверное, старая тряпка, засыпанная листьями. Лейтенант поковырял кучу ногой. Под листьями лежала коричневая нейлоновая куртка. Отдельно лежал пояс. Старуха не ошибалась. У нее орлиные глаза. Пояс действительно плохо держался. Лейтенант нагнулся, отвел рукой мокрые ветки от лица и осторожно поднял куртку. Левый рукав был порван. Где-то здесь он должен был либо перелезть через забор, либо пролезть сквозь щель. Он нашел щель в десятке шагов от куртки. Если бы он не пробовал каждую доску, он бы прошел мимо. Но одна из досок легко сдвинулась в сторону, и он без особых усилий протиснулся сквозь щель. Конечно, вот и гвоздь, за который, наверное, зацепился ночной посетитель Валерии Басс. Отдельные, разрозненные части складывались в общую картину теперь легко и свободно. Пока можно было позволить себе роскошь не думать о том, кому принадлежала коричневая куртка. Пока можно было наслаждаться маленьким триумфом. Кстати, триумф триумфом, а нести куртку через всю территорию Лейквью, пожалуй, не стоило. Пусть владелец этой куртки пока думает, что она преспокойно лежит в кустах. И пусть преспокойно ходит, радуясь, что так ловко раскроил женщине череп тяжелыми каминными щипцами с бронзовыми ручками. Ведь гордость художника свойственна не только живописцам или поэтам. Преступник не меньше их может гордиться своим преступлением, выдумкой и талантом, вложенными в него. А раскроенный череп - что ж, это, так сказать, издержка производства. Лейтенант вернулся к сторожке. - Мистер Колела, вы, случайно, не знаете, чья это куртка? Старик внимательно посмотрел на куртку, пожевал губами. - Откуда ж я знаю... - Вы никого не видели в ней из нынешних здешних обитателей? Старик снова задумчиво пожевал губами, пожал плечами и неуверенно посмотрел на Милича: - Может быть, этот... ну, полный такой, с лысиной и бородавкой на подбородке? - Бьюгл? - Во-во. Он. Я вот сейчас думаю - вроде на нем видел. Он еще со спиннингом шел. Вместе с мистером Колби. Спрашивает у меня, берет ли здесь на спиннинг. А я ему говорю: я, мол, не рыба, откуда я знаю. Как будто бы он в такой куртке был. Не скажу, что в этой. Чего не знаю - не знаю, врать не стану. Но похоже, в такой. - У вас найдется что-нибудь, во что можно было бы завернуть куртку? - В газету? - Давайте газету. Лейтенант аккуратно завернул куртку и спрятал ее в багажник своего "джелектрика". Было уже половина девятого. Он позвонил из сторожки профессору Хамберту и попросил разрешения зайти. Профессор встретил его в толстом вязаном свитере и домашних брюках. Он медленно поднял голову и вопросительно посмотрел на лейтенанта. В выцветших глазах клубилась тревога. Боже, подумал Милич, в этом свитере он вылитая черепаха! Старая, печальная черепаха. Не ждущая ничего от жизни и от людей. Интуиция стариков. - Мистер Хамберт, мне очень жаль приносить вам неприятные известия, но, увы... - Лейтенанту показалось, что профессор съежился, ожидая удара. - Сегодня ночью была убита Валерия Басс. Профессор замер, прислушиваясь. Медленно поднял правую руку и начал осторожно массировать сердце. По лицу его пробежала гримаса. - Марта, - позвал он, и в комнату тут же вошла жена профессора. Она неприязненно кивнула лейтенанту и подошла к мужу: - Что, дорогой? - Я думаю, мне бы следовало принять пару таблеток кардиэйда. - Сердце? - спросила миссис Хамберт и, не ожидая ответа, вышла. Через несколько секунд она появилась со стаканом воды и двумя розовыми таблетками на ладони. Старик кивнул, проглотил таблетки и запил их водой. - Он болен, - с ненавистью сказала женщина. - Неужели вы не можете оставить его в покое? - Марта, не нужно, - сказал профессор. - Нужно! Этот проклятый проект доконает тебя! - Марта, прошу тебя... - Профессор с мольбой посмотрел на жену и покачал головой. - Я больше нервничаю от твоего крика. Успокойся, дорогая... - Вы видели, до чего вы довели нас? - прокурорским тоном спросила миссис Хамберт у лейтенанта. - Я пытаюсь успокоить мужа - у него больное сердце и ему нельзя нервничать, - а выясняется, что это он успокаивает меня. И все из-за вас! - Стекла очков миссис Хамберт негодующе сверкнули. - Марта, лейтенант Милич не взрывал машину, в которой ехала Лина. Будь рассудительна. - Я не хочу быть рассудительной, когда речь идет о твоем здоровье! - взвизгнула миссис Хамберт. - Всю жизнь мне приходится оберегать тебя от... - Миссис Хамберт, я прошу прощения, - сказал лейтенант, - но я должен... - Марта, мистер Милич должен мне что-то сказать. Для этого он и пришел. Профессор осторожно опустился на стул и попробовал откинуться на спинку, словно желая получить опору. - Хорошо, но только в моем присутствии, - решительно сказала женщина и царственным движением запахнула полы длинного стеганого халата. - Так что же еще у вас случилось? - Боюсь, что в равной степени и у вас. Я только что вынужден был сообщить вашему мужу, что сегодня ночью была убита мисс Валерия Басс. - Как это - убита? - недоверчиво спросила миссис Хамберт. - Эта недотепа... - Увы, чтобы отправиться на тот свет, не нужно обладать особой ловкостью. Старуха внимательно посмотрела на лейтенанта. Должно быть, она не привыкла, чтобы ей возражали, подумал он. Профессор, во всяком случае, вряд ли ей возражал когда-нибудь. - И кому же она понадобилась? - Марта, мне кажется... - Перестань, Хью, затыкать мне рот! Я не хочу быть старой ханжой и делать вид, что человек мне нравился, только потому, что его больше нет в живых. Это глупо. - К сожалению, я не могу пока точно сказать, кто убил ее, но одному человеку она безусловно понадобилась. Мистер Колби обещал ей, что женится на ней. - Колби? Тогда можете арестовать его, - уверенно кивнула миссис Хамберт. - За что? - За убийство. У него, наверное, не оставалось другого выхода. - Марта, лейтенант может подумать... - неуверенно начал было профессор Хамберт. Но супруга тут же оборвала его: - Лейтенант ничего не подумает. Я тебе все время говорила, что эта Басс ведет себя самым скандальным образом. Она преследовала бедного Колби так, что он буквально не мог от нее спрятаться. Представляю, как он молил своего синтетического бога... Профессор покачал головой, поймал взгляд лейтенанта и выразительно пожал плечами. - А почему вы так уверены, что он бегал от нее? Насколько я понимаю, в таких случаях вряд ли делают предложения. - Вы ничего не понимаете. Мужчина делает предложение только тогда, когда его загнали в угол. Сначала он отбивается, а потом, когда чувствует, что конец уже близок, он сдается. - Но в таком случае, миссис Хамберт, у него вряд ли хватит решимости, чтобы раскроить своей невесте череп. Я могу представить себе, что он... скажем так: уступил настойчивым ухаживаниям мисс Басс. Как вы говорите, он, допустим, устал сопротивляться. Но чтобы после этого он убил невесту... - Он верующий человек, мистер Милич. - И что, это ему помогло вооружиться каминными щипцами? - Верующему человеку легче подчиниться воле божьей, а всевышнему, видно, не угодно было, чтобы она заполучила третьего мужа. У более достойных женщин нет ни одного, а ей, видите ли, нужен третий! Профессор поежился в кресле, словно пробуя надежность спинки, и просительно сказал: - Перестань же, дорогая. Что ты хочешь от бедной мисс Басс? - Я? - саркастически воскликнула старуха. - Я от нее ничего не хочу. Я не этот боров Бьюгл, который каждый раз облизывался, когда смотрел на нее... - Он ухаживал за ней? - Если облизывание называть ухаживанием - то да. - А она не выказывала какой-нибудь симпатии к нему? - Может быть, и выказала бы, если бы Эммери Бьюгла не держала за руки и за ноги жена и шесть человек детей. Наш Эммери настолько ненавидит прогресс, что не признает противозачаточных средств. - Скажите, миссис Хамберт, как по-вашему, мог мистер Бьюгл ревновать ее к Колби? - Наверное. Особенно если бы он вбил себе в голову, что все это дело рук красных и либералов. Бедняга везде видит козни либералов. Вы видели, как он ест? - Нет, не приходилось. - Он подносит вилку ко рту, потом передумывает, рассматривает кусок, нюхает его и только потом отправляет себе в рот. - Марта, мне кажется... - сказал профессор, но не окончил фразы и улыбнулся. - Скажите, миссис Хамберт, а у мистера Лернера не было никаких отношений с Валерией? - У Лернера? Почему Лернера? - подозрительно спросила она. - Я пытаюсь представить себе общую картину. - Хватит с нее двух. Она и их не заслуживала. Бегать за одним и видеть, как на тебя облизывается другой, - это более чем достаточно для такой особы, какой была эта Басс. - Марта... - Перестань мне затыкать рот, Хью! С годами ты становишься просто невыносим! Ты не даешь мне сказать буквально ни слова, я не бессловесное животное. Я никогда не влезаю в чужие беседы, как ты иногда себе позволяешь, но всему есть предел, дорогой. Тебе лучше? - О да, да, - простонал профессор и закрыл глаза. - Вот так с ним всегда, - вздохнула миссис Хамберт. - Стоит ему начать какой-нибудь неприятный разговор, как он возбуждается, начинает нервничать, а нервничать ему категорически нельзя. У него слабое сердце... - Благодарю вас, миссис Хамберт. Вы очень помогли мне. Картина, которую вы нарисовали, очень жива... - оказал лейтенант, вставая. - Вот видишь, дорогой! - Старуха испустила пронзительный торжествующий клич. - А ты говоришь, что я ничего не понимаю... Профессору будет нетрудно умирать, подумал Милич, выходя из коттеджа Хамберта. Чтобы избавиться от такой супруги, имеет смысл даже умереть. Теперь понятно, почему он стал астрономом. Он надеялся, наверное, что хоть в космосе найдет отдых от нее. Но она, судя по ее манерам, сидела рядом с ним в обсерватории и говорила, куда направлять телескоп: "Хью, не говори глупостей, это альфа Центавра. Бета Центавра совсем не там, куда ты смотришь. И не спорь, дорогой. Не затыкай мне рот. Это не твой космос, а наш космос". Господи, вздохнул Милич, а может быть, он стал знаменитым ученым именно потому, что она совсем затюкала его? И памятник поставят им обоим. И бронзовый Хамберт будет сидеть, заткнув пальцами уши, а она будет стоять против него, навечно раскрыв рот и уперев руки в бока... ...Он вошел в коттедж Бьюгла. Физиолог ждал его. - Чем обязан столь раннему визиту? - спросил он. - Несколько вопросов, мистер Бьюгл. - Пожалуйста, пожалуйста, дорогой лейтенант, я полностью к вашим услугам. Гладко выбритое лицо физиолога было розово, розово блестела его лысина, и даже бородавка на подбородке была розовая. Ирония судьбы, улыбнулся про себя Милич: всю жизнь сражаться против красных, а самому быть розовым. Впрочем, вскоре цвет лица у него должен слегка измениться. - Мистер Бьюгл, вы, я слышал, страстный рыболов. - Страстный - это, пожалуй, преувеличение, но, наверное, не очень большое. - Бьюгл вопросительно улыбнулся, ожидая следующего вопроса. - А где вы здесь ловите? - Здесь? Здесь, собственно, выбора нет. На озере. Спиннингом. Иногда с лодки, иногда с берега. В это время года, когда рыба уходит на глубину и засыпает, можно только блеснить. Хищник всегда активен. - Я бы с удовольствием сходил с вами разок-другой. - Буду рад. Удочки у меня есть, даже запасная пара резиновых сапог. - А в чем вы ловите? Все-таки ведь холодно... - Тепло, уверяю вас, дорогой лейтенант. Я надеваю толстый свитер, нейлоновую куртку и чувствую себя великолепно даже на самом пронизывающем ветру. Важно только, чтобы куртка была из плотной ткани. - А можно посмотреть вашу куртку? - Пожалуйста. Эммери Бьюгл вышел из комнаты, а Милич подумал, что держится он удивительно. Что делать, он уже давно пришел к выводу, что преступление - одна из тех немногих областей человеческой деятельности, в которой любители иногда могут дать сто очков вперед профессионалам. Он услышал скрип открываемых и закрываемых дверок, глухой стук. Реализм высшего класса. Актер. Талант. Он был, разумеется, уверен, что никому в голову не придет искать в лесу нейлоновую куртку, но и виду не подает, что растерян. - Удивительное дело! - пробормотал физиолог, входя в комнату. - Ума не приложу, куда она могла деться... - Куртка? - Ну да. Я совершенно точно помню, что она висела в шкафу. Да, собственно, ей больше и негде быть. - А все-таки, мистер Бьюгл? Физиолог замер и посмотрел на лейтенанта: - Что все это значит? - Что именно? - Весь этот разговор. Вы начали с рыбной ловли, чтобы специально перейти к куртке. Так? - Совершенно верно. - Вы знали, что куртки у меня нет? - Знал. - Каким образом? - Она у меня. - У вас? - Да. Смотрите. - Лейтенант развернул сверток и показал куртку. - Ваша? - Вы... вы взяли ее у меня? - Лицо физиолога из розового сделалось красным, и он медленно погладил лысину ладонью, не то успокаивая себя, не то разжигая в себе боевой пыл. Наступление всегда лучшая защита. - Что вы, мистер Бьюгл... С какой стати? - А где же вы ее взяли? - Я нашел ее. - Нашли? - Да, в лесочке за забором. В двадцати шагах от оторванной доски. К сожалению, левый рукав разорван. В дыре в заборе один гвоздь торчит так неудачно, что просто невозможно не зацепиться за него. - Послушайте, лейтенант, что все это значит? Что за детективные заходы? Какой лес, какая дыра, какой гвоздь? Это же нонсенс, чепуха, нелепый розыгрыш. Милич театрально вздохнул и развел руками: - Я был бы рад, если бы вы были правы. Куртку, конечно, жаль, но все несколько усложняется двумя деталями. Во-первых, сегодня ночью в своей квартире была убита Валерия Басс... - Лейтенант сделал паузу и смотрел, как Бьюгл дрожащей рукой снова потер себе лысину. - А во-вторых, вашу куртку видела на вешалке в прихожей мисс Басс ее служанка. - Ну перестаньте же вы! - крикнул физиолог. - Что значит этот бред? Кто из нас рехнулся, я или вы? - Боюсь, что... - Чушь, фантасмагория! Мне жаль, конечно, мисс Басс, но я вынужден сейчас говорить о себе. И я заявляю вам совершенно официально, что никогда - понимаете, никогда! - не был у мисс Басс. Ни этой ночью, ни другой, никогда! - Физиолог остановился, наморщил лоб. - Спросите у сторожа. Он безусловно подтвердит вам, что я никуда не уезжал прошлой ночью. - Безусловно. Я уже говорил с ним. - Вот видите... - Я вам сказал, что нашел куртку недалеко от дыры в заборе. Через эту дыру можно было спокойно выйти с территории Лейквью, причем ни одна живая душа не заметила бы этого. Пройти полмили до шоссе, остановить попутную машину... А потом вернуться таким же образом, бросив на всякий случай куртку, рукав которой вы разорвали... - Я ничего не разрывал... - Я говорю гипотетически, мистер Бьюгл. Я ни в чем пока вас не обвиняю. Хотя... - А вы знаете, мистер Милич, что я не запираю здесь свой коттедж? Мне нечего прятать. И у меня здесь нечего красть. Кто мог помешать кому-то войти в мой домик, взять куртку, отправиться к мисс Басс, убить ее и вернуться обратно? Именно так, как вы рассказали. За одним малым исключением: в куртке был не я. Клянусь вам, я не лгу! Это типичная инсценировка. Дьявольская выдумка. О, я уже давно стою у них поперек пути... - У кого, мистер Бьюгл? - У всех них. - Физиолог сделал широкий жест рукой. - У всех. У тех, кому не терпится разрушить нашу страну, уничтожить наши ценности, растоптать наши идеалы. Критика? Они называют это критикой, я называю это подкопом. Они подкапываются подо все. Копают, чтобы в нужный момент заложить в подкоп взрывчатку и взорвать все к чертовой матери. Красные профсоюзы и либералы-интеллектуалы - дьявольский союз... - Мистер Бьюгл, я уже слышал от вас о ваших взглядах... - Это не взгляды! - крикнул Бьюгл, вскочил и прислушался на мгновение, словно желая убедиться, не довели ли подкоп уже под него. - Это не просто взгляды! Мне говорили - и не раз, - что я пре-уве-ли-чиваю. А я отвечаю: нет. Преувеличить опасность нельзя. - Бьюгл заговорщически понизил голос и зашептал: - Они повсюду, поверьте мне. Это дьявольский союз, дьявольский союз. - Я не вижу... - Теперь они добрались до меня. Когда погибла несчастная мисс Каррадос, я еще сомневался. Эммери, сказал я себе, не спеши с выводами. Не превращайся в параноика. Может быть, это убийство и не направлено против тебя. Но я уже тогда знал в глубине души, что это заговор против меня. - Но каким образом? - О, я видел их насквозь! Я никогда не скрывал своих взглядов, я всегда смело высказывал их, как бы надо мной ни смеялись, как бы в меня ни тыкали пальцем: ископаемое, неандерталец, пещерный человек. Я с самого начала был против любых контактов. Мне говорили: это - глупо! А я отвечал: это инстинкт самосохранения. Мне говорили: помилуйте, Бьюгл, что общего между земной социалистической страной и неведомой планетой, где нет смерти, где все существа соединены в некоем одном общем союзе? А я отвечал, что важны не детали, а важна идея. А идеи эти враждебны нашему обществу. Это пагубная идея коллективизма против идеи индивидуализма. Неважно, в каком виде предстает эта идея, в виде планеты Лины Каррадос или в любом другом виде. Важно, что она противопоставляется нашей идее. Коллектив против индивидуализма. А я не хочу так жить, я не хочу жить для кого-то и для чего-то. Я хочу сам решать, как мне жить и для чего жить. Нет, дорогой лейтенант, идея коллективизма не для меня! Пускай она даже не активно враждебна. Она враждебна уже самим своим существованием. И я им мешал. Я все время говорил об этом. И они убили Лину Каррадос, чтобы подозрения пали на меня. Вы думаете, я забыл вопросы, которые вы мне задавали тогда? Но вы оказались порядочным человеком. Я понял это тогда, когда вы слушали меня и не смеялись. Он не смеется, сказал я себе. Ты можешь не беспокоиться, Эммери. И я не беспокоился. Я видел, что полиция на моей стороне. Это счастье, что им не удалось пока перетащить на свою сторону и полицию. Профсоюзы и университеты, торговые палаты и правительственные чиновники - везде у них есть свои люди, везде они ведут пропаганду, везде превозносят идеи контактов. А теперь Валерия Басс! О, какие макиавеллиевские инсценировки! Добить Эммери Бьюгла, убрать человека, который стоит у них поперек пути... - Бьюгл с силой провел ладонью по макушке, выжимая из головы последние мысли. Он вдруг сразу успокоился и посмотрел на Милича: - Допустим на мгновение, что это был я. Что я убил бедную Валерию Басс. Допустим, я догадался, что ее служанка видела мою куртку, и я решил отделаться от нее. Неужели я стал бы бросать ее возле лаза в заборе? - Она была присыпана листьями, - неуверенно сказал лейтенант. - Но вы же ее нашли? Что помешало бы мне отойти от лаза не на двадцать шагов, как вы говорите, а на тысячу? Нашли бы ее тогда? Или закопать? - У вас не было лопаты. - Верно, не было. Найти какую-нибудь яму... - Не забывайте, что вы возвращались ночью, в кромешной тьме, подсвечивая себе дорогу фонариком. - Что ж, пожалуй, вы правы. Они умны. Они мудры, как змеи. Они рассчитывают каждый свой шаг. Они хотят скомпрометировать не только меня, но и всех тех, кто думает, как и я. Мне нечего больше сказать, мистер Милич. - Скажите, мистер Бьюгл, Валерия нравилась вам? Бьюгл внимательно посмотрел в глаза лейтенанту, подумал и сказал: - Я думаю, вы уже говорили с другими. И другие успели насплетничать вам, особенно эта сумасшедшая старуха... - Вы имеете в виду миссис Хамберт? - Ее. Она не может простить мне, что я осмелился возражать ее старой, выжившей из ума мумии... - Мне не хотелось бы... - Да, мне нравилась мисс Басс. Как может нравиться молодая женщина человеку моего возраста. Я не скрывал своих симпатий. - А вы знали, что мисс Басс... гм... дарила своим вниманием мистера Колби? - Я не мог понять ее. Что она нашла в этом святоше? Тихий голос, вкрадчивые манеры... Разве что желтые нашивки, - невесело улыбнулся Бьюгл. - Эти синты так же подгрызают устои, как и другие. По-своему, но подгрызают. Может быть, они и думают, что несут новую религию, но самая лучшая новая религия всегда хуже самой плохой старой. Как самая лучшая новая идея всегда хуже самой плохой старой. В смене всегда опасность. Перемена всегда несет в себе угрозу... - Простите, мистер Бьюгл, что перебиваю вас. Вы знали, что Колби решил жениться на Валерии Басс? - Колби? Гм, не думал, что у синта хватит ума оценить такую женщину. - Он не говорил с вами о мисс Басс? - Нет. Мы почти не разговаривали с ним. Я вообще почти ни с кем не разговаривал здесь. Странное сборище. Начиная от этого болтливого карлика Лернера и до мумии Хамберта с его сумасшедшей старухой. - У вас, конечно, нет никакого алиби? - Вы имеете в виду прошлую ночь? - Да. - Боюсь, что нет. Я смотрел телевизор часов до одиннадцати. Потом почитал часок и заснул. Я был у себя в коттедже почти весь день. Вы ведь знаете, мы вообще сейчас в странном положении. После смерти Лины Каррадос и потери Черновым способности к контактам нам практически нечего делать. Но Хамберт не хочет распускать нас. Он все надеется, что вдруг контакт возобновится. Фонд Капра деньги дает - вот мы и сидим здесь, сторожим Лейквью. - Спасибо, мистер Бьюгл. До свидания. 11 Лейтенант вышел на улицу. В ветвях деревьев медленно плыли клочья тумана. Прямо над ним, на ветке ели, сидела коричнево-серая белка. Она с любопытством уставилась на него бусинками глаз, повернулась и с противоестественной легкостью побежала по ветке, слегка раскачивая ее собственной тяжестью. В голове у Милича медленно вращались два колеса. Они вращались в разные стороны. На одном было написано "Колби", на другом - "Бьюгл". Милич остановился и прикрыл глаза, чтобы не потерять равновесия. Будь они все прокляты, эти ученые мужи, изощренные в обмане, коварстве и расчете! Клиффорд Кулик, высокий выхоленный блондин с заторможенными реакциями, был следующим. - Мистер Кулик, - сказал лейтенант, - вчера ночью ваша ассистентка Валерия Басс была убита в своей квартире. Психолог внимательно осмотрел свои ногти и, по всей видимости, остался доволен ими, потому что перешел к воротничку светло-голубой рубахи и бордовому галстуку - проверил их, поправил и только тогда поднял глаза на Милича. Неужели это единственная реакция на смерть человека - проверить, как завязан галстук, подумал лейтенант. - С вашего разрешения, - вздохнул лейтенант, - я бы хотел задать вам несколько вопросов. Профессор Кулик снова проконсультировался со своими ногтями, получил, по-видимому, от них согласие и молча кивнул. - Вы ведь психолог, профессор? - спросил Милич. - Да, - сказал Кулик, и лейтенант подумал с облегчением, что профессор не глухонемой и ему не придется разговаривать с ним на пальцах. - И как психолог вы должны уметь наблюдать человеческие реакции в различных ситуациях? Теперь профессор обратил внимание на свои безукоризненно начищенные туфли. Он внимательно и критически осмотрел их, покачав сначала одну ногу на колене, потом другую, и кивнул. - Да. - Прекрасно. Мисс Басс была вашей помощницей. В каком она пребывала настроении в последнее время? - Вообще характер мисс Басс имела нелегкий, - ровным голосом сказал психолог. - Она была довольно угрюмым и раздражительным человеком, хотя эти качества не сказывались непосредственно на ее работе. Работник она была превосходный. С интровертами это бывает довольно часто. Вы спрашиваете о ее настроении в последнее время? - Да, профессор. Особенно в последние дни. - Пожалуй, она была даже еще несколько более угрюмой, неразговорчивой, раздражительной. - В чем это выражалось? Профессор снова вернулся к ногтям. Боже правый, подумал Милич, неужели он всегда так нетороплив? - Кислое, недовольное выражение лица. Низкий уровень общительности. Единственные два человека, с кем она стремилась общаться, - мистер Колби и мисс Каррадос. Возможно, что ее состояние в последнее время связано с гибелью мисс Каррадос. - Вы говорите, с Линой Каррадос она общалась? - Да, я не раз видел их вместе. Они были единственными женщинами в Лейквью, если не считать миссис Хамберт. - А как вела себя по отношению к вашей помощнице Лина? - Мисс Каррадос была ее полной противоположностью. Экстраверт сангвинического типа. Она была типичным сангвиником - легкий, приветливый характер, склонность к общению. Насколько я мог заметить, у них были самые теплые отношения. - А после смерти мисс Каррадос Валерия Басс, вы говорите, стремилась поддерживать отношения только с Паном Колби? - Да, такое у меня сложилось впечатление. - Казалась вам ваша помощница счастливой в последние дни? Профессор оторвался наконец от своих ногтей и посмотрел на лейтенанта: - Счастливой? - Угу. - Нет. - Производила она на вас впечатление женщины, которая выходит замуж за любимого человека? - Скорее, наоборот. - Что значит "наоборот"? - Я бы сказал, что она производила впечатление женщины, которая не прочь бы выйти замуж, но разочарована отсутствием энтузиазма у своего избранника. - Вы имеете в виду Иана Колби? - Возможно. - Что значит "возможно"? - Понимаете, мистер Милич, я не занимался психологическим изучением мисс Басс и мистера Колби. Совсем наоборот. Вы полицейский. Вы задаете мне вопросы, ответы на которые могут иметь значение для следствия, поэтому я стараюсь быть точным. Вы меня понимаете? - Вполне. И поверьте, я ценю ваше стремление к точности. Скажите, если бы вы узнали, что мисс Басс получила предложение о замужестве от Иана Колби, вы бы удивились? - Я бы подумал, что для влюбленного жениха мистер Колби ведет себя, скажем, несколько странно... - В чем это выражалось? - Несколько раз я даже замечал, как он старался избегать мисс Басс. - Вы в этом уверены? - Такое у меня сложилось впечатление. - Значит, мистер Колби не походил на влюбленного? - Боюсь, что нет. Разве что его влюбленность проявлялась тем странным образом, о котором я уже говорил. - А может быть, мистер Колби просто болезненно застенчивый человек? - Не думаю. Я бы скорее сказал обратное. - То есть? - Никаких следов застенчивости. Умение держаться. Умение свободно и четко выражать публично свои мысли. Никаких комплексов и ингибиций, которые бросались бы в глаза. - А нельзя ли отнести любовную застенчивость мистера Колби за счет его религии? Может быть, синты... - Не думаю. Насколько я знаю, отношение Христианской синтетической церкви к браку традиционное. Что же касается эмоционального портрета типичного синта, то Эрдстрем и Куча подробно исследовали этот вопрос... - Простите, мистер Кулик, я не думаю, чтобы меня интересовала работа Эрдстрема и Кучи. Мне вполне достаточно вашего мнения. - Но я не специалист в области психологии религии. - Меня не интересуют такие детали. Подведем итоги. Вчера вечером, вернувшись домой, мисс Басс сказала своей служанке, что выходит замуж. По словам служанки, она была очень оживлена, весела, благодушна. Она сказала ей, что выходит замуж и что ее жених синт. Судя по поведению Иана Колби и Валерии Басс, это неожиданно для вас? - По-моему, не только для меня, но и для них самих. - Скажите, профессор, как психолог можете вы представить себе какой-то фактор, какую-то ситуацию, которая вдруг, в одну минуту все переменила и заставила бы мистера Колби сделать предложение вашей помощнице? - Только гипотетически. Повторяю, только гипотетически. Внезапное решение могло быть вызвано каким-то важным дополнительным фактором. - То есть? - Ну, допустим, жених вдруг узнает, что невеста должна получить большое наследство. Или что-нибудь в этом роде. - Благодарю вас. Пока, пожалуй, это все, о чем я вас хотел спросить. Дополнительный фактор, подумал лейтенант, направляясь к коттеджу Иана Колби. Неглупо. ...Синт встретил Милича, как старого знакомого: - Вы уже завтракали? Может быть, хотя бы чашечку кофе? - Спасибо. Вам никто ничего не говорил сегодня утром? Профессор Хамберт? Или его супруга? Теолог настороженно посмотрел на лейтенанта. Рука с кофейником замерла. - Нет. А что случилось? Неужели снова... - Боюсь, что да... Колби медленно опустил кофейник на стол: - Скажите же, не мучайте меня... - Валерия Басс... - Валерия? - недоверчиво спросил синт. - Что вы хотите сказать? - Она была убита в своей квартире в Шервуде прошлой ночью. Убийца раскроил ей череп тяжелыми каминными щипцами. Колби уставился на лейтенанта невидящими глазами и вдруг быстро зашептал: - Нет, нет, боже правый и милосердный, сделай так, чтобы это было неправдой! - Шепот был страстный и трепетный. - Это не может быть правдой... Не может! Я же видел ее только вчера вечером. Я разговаривал с ней. - О чем? - спросил лейтенант. Колби поднял на него невидящие глаза, с трудом сфокусировал зрачки. - О чем? Я сделал ей предложение. Я просил ее стать моей женой... "Она не напрасно пела в ванной, - подумал Милич. - Старуха не лгала. Он действительно сделал ей предложение". - Кому она могла помешать? - хрипло спросил Колби. - Кому? Может быть, это было ограбление? - Боюсь, что нет. В квартире ничего не пропало... Мистер Колби, поймите меня правильно. Я полицейский, ведущий следствие. Я не имею права на эмоции. Я должен задать вам несколько вопросов. Я понимаю ваше состояние. Если вы не можете отвечать сейчас, я приду к вам позже. - Я синт третьего ранга. Я умею владеть своими чувствами. Не думайте обо мне, не обращайте внимания на мое состояние. - Иан Колби медленно выдохнул воздух из легких и так же медленно сделал глубокий вдох. - Спрашивайте все, что вам угодно, мистер Милич. Я молю лишь бога, чтобы мои ответы хоть на миллиметр приблизили нас к поимке преступника. Что за несчастное место, что за несчастный проект! Лина Каррадос, теперь бедная Валерия... - Колби с трудом сделал глотательное движение; кадык его судорожно дернулся. - Благодарю вас, я ценю ваше мужество. Скажите, вы давно ухаживали за мисс Басс? Синт бросил быстрый взгляд на полицейского. И тут же, чтобы сгладить впечатление настороженности, провел рукой по лбу. - Вы спрашиваете, сколько я ухаживал за бедной Валерией? Я не считал дни. Практически с того момента, когда мы познакомились здесь, в Лейквью. - Как складывались ваши отношения? - Я не понимаю, мистер Милич... - Я ведь заранее извинился перед вами. Это чистая формальность. В конце концов, работа полицейского детектива сводится к бесконечным вопросам, часть которых бессмысленна, а другая - неприятна. - Ну что ж, - пожал плечами синт, - если вы настаиваете... у Валерии был сложный характер. Она была вспыльчива и подозрительна. Но это был человек удивительно цельный и непосредственный. Я быстро понял, что она незаурядная женщина. Она могла быть нежна и очаровательна. Жизнь не раз ранила ее, и она выработала в себе защитные реакции. Она надела на себя кольчугу и шлем. И взгляду обычному она казалась суровой и неласковой. Но тому, кто понимал ее, кто видел ее без доспехов, открывалась трепетная душа, которая тянулась к нежности и любви. Мне повезло, мистер Милич, я сразу понял истинную сущность ее натуры... - Скажите, мистер Колби, как вы объясните впечатление, которое сложилось у некоторых обитателей Лейквью, что вы порой избегали ее общества? - Я избегал ее общества? Боже правый, как глаза людей могут быть закрыты фильтрами злобы! Я избегал ее! - театрально воскликнул синт. - Когда я еще и еще раз обыскивал свою душу, мучимый сомнениями, им казалось, что я избегаю ее! - Сомнениями? - Я спрашивал себя, смогу ли я совместить свое призвание и служение отцу нашему Иисусу Христу с любовью к Валерии. И когда я понял, что у меня достанет сердца и для веры и для любви, я сделал ей предложение. Я не помнил себя от радости, когда мы расстались. Вы молодой человек. Вы не знаете, что такое полюбить в моем возрасте. Подобно Саре, жене Авраама, которая уже не верила, что сможет родить, и тем не менее родила Исаака, так и я, давно примирившийся с бесплодностью своей души, отдавшей всю свою любовь господу нашему, вдруг почувствовал, как в моем сердце расцвела любовь к женщине... - Синт закрыл лицо ладонями, прерывисто вздохнул и сказал: - Простите меня... Бедная, бедная Валерия!.. - Так что, братец Джим, придется теперь вам отвечать на мои вопросы. Усаживайтесь в кресло, налейте себе кофе, если хотите, а я, с вашего разрешения, приму горизонтальное положение. Все важные события в жизни человека случаются тогда, когда он лежит, от рождения до смерти. Поттер молча откинулся в кресле, обреченно вздохнул и вытащил сигарету. - Ну хорошо, братец Джим, сегодня вам придется играть роль столпа здравого смысла... - Опять вы за свое... - Господи, вы уже и на это обижаетесь, братец Джим? Бросайте тогда свою профессию. - Вы мне это уже советовали, - угрюмо буркнул Поттер. - Тем более. Итак, что бы там ни болтал наш преподобный Иан Колби, отношение его к Валерии Басс было далеко не лучшим. Она же, наоборот, старалась привлечь его внимание. - Женщины пошли, - вздохнул сержант, - хуже мужчин... - Очень тонкая мысль, братец Джим, но сейчас главное - не огульное охаивание женщин. Можно считать фактом, что Иан Колби вдруг - подчеркиваю: вдруг - делает ей предложение, о котором она, по-видимому, мечтала. Вопрос: почему? Ученый-психолог профессор Кулик, который так любит рассматривать свои ногти, говорит, что столь внезапная перемена могла произойти под влиянием новой информации, полученной упиравшимся ранее женихом. Например, он узнает, что невеста получила большое наследство. - Не надо для этого быть психологом. - Правильно, братец Джим. Не надо. Ибо мысль банальна. Но основа ее верна. Сформулируем так: что мог узнать Колби? Что заставило его сделать предложение? Мы этого не знаем. От кого мог узнать? Скорей всего, от самой Валерии, поскольку Иан Колби вчера никуда из Лейквью не уезжал. - Мистер Милич, может быть, вы меня отпустите? - Генри, мы ведь договаривались? - Нет, мистер Милич. Из меня толку не будет. Не могу я вот так, без толку, толочь слова. И крутить их так и эдак - и все без толку. Если сделать что - пожалуйста. Но сотрясать все время воздух... вы уж простите меня... не мое это дело. - Мудро. Мудро. Вы мудры, как змий, братец Джим, потому что мы действительно толчем слова в ступе. Но глядишь - что-нибудь и натолчем. Ах, братец Джим, если бы вы знали, как мне самому надоели эти беседы с местными идиотами! Может быть, в своих областях они и специалисты, не мне судить, но как люди - это настоящий паноптикум... - Что? - Цирк. И вот с этими особями я веду бесконечные разговоры. Я должен просеивать сквозь сито своего мозга их мании и фобии... - Что? - Ненависть. Зависть и ревность. Клевету и ложь. Куда приятнее и легче было бы скакать на горячем мустанге с пистолетами в руках и палить на всем скаку в похитителя сокровища. Но увы, братец Джим, если еще и остались мустанги, так в телевизионных студиях, а там обходятся без нас. Поэтому наберитесь терпения, хотя бы даже чуть-чуть, и давайте еще побродим по зарослям логики. Итак, что могла сказать Валерия Басс Иану Колби? Что она знала такого, что заставило синта повернуть на сто восемьдесят градусов? Прежде чем сказать "откуда я знаю", подумайте о том, что Лина Каррадос хорошо относилась к Басс и была человеком общительным. - Ну, и что? - Э, нет, братец Джим, так дело не пойдет. Думайте, черт побери! Вы, конечно, делать это не приучены, но хоть старайтесь! Что знала Лина Каррадос? Помните, нам об этом рассказал ваш любимец Абрахам Лернер. - Номер комбинации сейфа? - Браво, братец Джим! Запомним это. Итак, Лина Каррадос знала это число. Она общительная, веселая девчонка. И, наверное, не прочь поболтать и прихвастнуть. Может она рассказать Валерии Басс о том, как она поразила профессора Хамберта? Вы, братец Джим, - олицетворение здравого смысла, вы - адвокат дьявола. Может или не может? Это очень важный вопрос. Настолько важный, что от него зависит, что окажется в той ступе, в которой мы толчем слова, - вода или убийца Лины Каррадос и Валерии Басс. - Вы думаете, это один и тот же... - Не отвлекайтесь, братец Джим. Да или нет? - Да, - сказал Поттер. Он выпрямился и сидел теперь на самом краешке кресла, словно готовый вот-вот вскочить и бежать куда-то. - Конечно, могла. - Правильно, сержант. И я думаю, что могла. Лина могла сказать со смехом: "А вы знаете, как я сегодня удивила профессора Хамберта?" - "Нет, Лина, а что случилось?" И Лина, заливаясь тем смехом, о котором мы столько слышали, рассказывает о том, как узнала номер комбинации сейфа. - А Валерия Басс могла рассказать об этом Иану Колби? - недоверчиво спросил Поттер, раздавливая окурок в пепельнице. - Могла, братец Джим, - почти крикнул лейтенант. - Не только могла, а должна была! Логика человека, который влюблен и пытается любой ценой привлечь к себе внимание объекта своей любви. - Значит... - нерешительно пробормотал Поттер. - Именно так. Это значит, что преподобный Иан Колби был пятым человеком, знавшим номер комбинации. Лина погибла. Хамберт отпал сразу. Лернер, к вашему великому сожалению, тоже, по-видимому, не прошел экзамена на роль убийцы. Остались Валерия Басс и Иан Колби. Точнее - синт третьего ранга Иан Колби. - Выходит, это он взорвал машину? - Выходит. Сержант с сомнением покачал головой: - Для чего? - Отложим пока объяснение. Всего на несколько минут. Предположим, что побудительный мотив у него был. Это сейчас не так важно. Он взрывает машину. Причем продумано убийство до мельчайших деталей, так что у нас с вами в руках не осталось ни точки. Валерия Басс тоже не дура. Постепенно она начинает осознавать то же самое, что и мы. И в какой-то момент напоминает Иану Колби, что не забыла о том, кто сообщил ему номер комбинации. Что делать Колби? Он успокаивает ее единственным эффективным оружием, которое у него было: признается ей в любви и делает ей предложение. Время выиграно. Остается теперь отделаться от человека, который всегда будет дамокловым мечом. А наш друг Колби почему-то не хотел, чтобы его супруга постоянно держала в руках меч. Он вообще не хотел заводить супругу, а супругу с дамокловым мечом - тем более. Дальше - это уже вопрос техники. Зайти в открытый коттедж Бьюгла, когда тот был в главном здании, - дело нескольких секунд. - А откуда он знал, что найдет там куртку? - Ах, братец Джим, нужно быть внимательнее. Старик Колела, рассказывая о том, как Бьюгл шел на рыбную ловлю, упомянул, что с ним был Колби. - Значит, он хотел, чтобы мы заподозрили в убийстве Бьюгла? - Безусловно. Он позвонил Валерии, что должен на секундочку зайти к ней. Валерия на седьмом небе от счастья... Еще бы, появился наконец третий муж. Человек, которого она любит. Интересный человек. Старше ее, но не настолько, чтобы это было смешно или скандально. Синт третьего ранга. Она счастлива, она целует даже от избытка чувств свою страшную старуху, она поет в ванной. На всякий случай Колби просит, чтобы служанку отправили спать: в его положении, пока он не стал ее супругом... И так далее. "Ах ты мой глупенький, - наверное, лепечет она по телефону. - Ну конечно же, приходи. Какой ты смешной. Ну никто, никто тебя не увидит, не волнуйся". Наш кроткий, добрый синт надевает куртку Бьюгла, пролезает через дыру в заборе. Я не уверен в этом, но думаю, что его уже ждала машина, посланная из Стипклифа... - Ну, это уже слишком! - Слишком? Не думаю, братец Джим. Скорее, наоборот. Скорее, в Стипклифе знали, кто взорвал машину Лины Каррадос. - Знали? - Вот мы и подходим к вопросу, почему и зачем Иан Колби взорвал машину и выкрал все документы о Контакте с внеземной цивилизацией. Я задал ему вопрос, как он относится к Контакту. Он не ответил мне, сославшись на то, что определенную позицию в таком сложном вопросе должна выработать церковь. Я не могу ручаться, что именно думают по этому поводу отцы Христианской синтетической церкви, но я могу представить себе. Я могу представить себе, что сам Контакт и Линины сновидения отвратительны им. - Почему? - Потому что они не оставляют места для бога. Из всеобщего творца бог превращается в местного надсмотрщика, потому что на Лининой планете бога нет. И те забавные существа, что являлись ей во сне, прекрасно обходятся без него. Настолько хорошо, что рядом с их обществом мы кажемся сбродом злодеев... - Но чтобы священнослужитель пошел на преступление... - Ах, братец Джим, я не хочу быть банальным, но сколько же бессчетных миллионов человеческих жизней было загублено во славу божию! От крестовых походов до костров инквизиции, от конкистадоров до армейских капелланов, благословлявших летчиков и бомбардировщиков... Чтобы совершить убийство, между прочим, очень полезно быть уверенным, что ты не злодей, а лишь исполнитель высшей воли. А бог как раз тем и хорош, что снимает с тебя сомнения. - Не понимаю я все-таки вас, - пробормотал Поттер и зябко поежился. - Как вы говорите о вере... Вы рассказывали, что росли в религиозной семье... - Религиозные семьи, братец Джим, - самые эффективные рассадники неверия. Но мы отвлекаемся. Мы с вами воссоздали схему двух преступлений. Что мы упустили? Безразлично, укрепят ли пропущенные звенья схему или разрушат ее, как ветхое строение. - А кто был человек, купивший в Стипклифе четыре линейки? - Браво, братец Джим! Я вижу, вы входите во вкус толчения слов. Вы уже и сидите так, словно зажали ступку между коленями. Именно из-за этого человечка я и считаю, что по крайней мере Энок Бартон из штаб-квартиры ХСЦ в Стипклифе знал и помогал Колби. И, конечно же, в портфеле, с которым он приезжал в Лейквью, были не ценные бумаги. Там лежали безделушки, из которых даже школьник может легко изготовить бомбочку. Конечно, вы можете сказать: а зачем ему было приезжать? Ведь мог же и Колби съездить в Стипклиф? Мог. И наверняка ездил. Тем более, что приезд Бартона вовсе не улика. У нас вообще нет улик. У нас есть только отличная теория. Изящная, объясняющая все события, внутренне не противоречивая, компактная. Единственное, чего ей не хватает, - это доказательств. Ни одна живая душа не выдаст ордер на арест Колби, сколько бы мы ни соблазняли эту душу своими теориями. Нам нужны улики. Сержант Поттер вздохнул шумно и печально. Ненадолго вспыхнувшее в нем оживление погасло. Он безнадежно поскреб свой затылок, но ничего не выскреб оттуда и замолчал. - Есть идеи, сержант? - спросил лейтенант. - Я знаю, сержанту идеи по штату иметь не полагается, но все же? - Нет, если все это так, как вы рассказали, то сработали они чисто. Иан Колби мог бы даже нам тихонечко признаться во всем, а потом отказаться на суде. - Значит, братец Джим, улик нет? - Нет. - И прекрасно. Раз их нет, мы их создадим. - Что это вы задумали? Нет, меня уж лучше в это не впутывайте... Может быть, там у вас, в Шервуде, такие вещи и делают, но только не у нас здесь... Нет уж, мистер Милич... - Генри, Генри, братец Джим! - Я против закона... - Да пребудет с нами крестная сила, о чем вы толкуете? Вы думаете, я намерен заняться изготовлением фальшивых улик? Хотя фальшивые улики и лучше настоящих, потому что их делают по заказу, но мне они тоже не по душе, братец Джим. - А о чем же вы говорите? - Надо заставить синта ошибиться. Пусть он ошибется и даст нам необходимые доказательства своей вины. - И как вы заставите его это сделать? Попросите его? - Браво, братец Джим, вы открываете для себя иронию. Даже если вы и не заработаете продвижения по службе, вы уже обогатились духовно. - Опять вы смеетесь надо мной! Вначале вы... - Вначале мы были недостаточно знакомы. Для того чтобы издеваться, нужно быть хорошо знакомым со своей жертвой. Ее нужно даже любить. Но хватит кустарных парадоксов... - Чего? - Парадоксов! - крикнул лейтенант. - Сегодня же я подарю вам толковый словарь, и вы начнете посматривать в него перед сном. - У меня есть словарь, - обиженно сказал сержант. - Я его уже замусолил за время, что познакомился с вами. - Гм... Ладно. Вернемся к уликам. Мы совершенно забыли о русских. Этот молодой человек, если не ошибаюсь - Чернов, обладал такими же способностями, что и Лина Каррадос. Я имею в виду не только сами сны, но и умение читать мысли. - Ну и что? - Вот я и подумал, что если уговорить его на небольшую инсценировку... - Как так? - Пусть на самом деле этот дар не вернулся к нему, но ведь можно все разыграть так, словно он снова может читать чужие мысли. Можно? - Наверное. - Об этом узнает Колби. Что он должен делать? Думайте, братец Джим. Если вы снова пожмете плечами, я обижусь на вас. - Он испугается... - Безусловно. - Он постарается немедленно покинуть Лейквью. - Браво! - Но мы сможем задержать его, заявив, что следствие еще не закончено. - Сержант Поттер, поздравляю вас, вы начинаете думать. Хотя, может быть, надо не поздравлять вас, а выражать соболезнование. Теперь двинемся дальше. Допустим, Колби остался. Он нервничает. И вдруг узнает, что, скажем, завтра Чернов собирается в Шервуд. Вместе с лейтенантом Миличем. - Зачем? - Это он мучается мыслью: зачем? Снова и снова перебирает он в уме все детали обоих убийств, тасует все факты и раскладывает колоду. Чернов читает мысли. И едет с Миличем в Шервуд. Заметьте, с Миличем. Значит, они знают. Он не может догадаться, какие именно у нас улики, и от этого нервничает вдвойне. Он едет в Стипклиф. Теперь в панике уже не он один. Мечет и рвет Энок Бартон. Еще бы, это был бы страшный удар по молодой растущей церкви. Последствия его даже трудно себе представить. И наконец оба синта смотрят друг другу в лицо и читают в глазах друг друга одну и ту же мысль: Чернов должен исчезнуть. Но как? О, тут уже есть над чем подумать конкретно. Раз Чернов и Милич едут в Шервуд, то, скорее всего, в полицейское управление. Иначе Чернов мог бы выбрать себе более интересное общество. Да и сам факт общения русского ученого с шервудским полицейским - дело не очень обычное. Эрго? - Эрго, говорю! По латыни - "следовательно". Запомните, братец Джим. Следовательно, их нужно уничтожить до того, как они попадут в Шервуд. В наш просвещенный век, век прогресса, сделать это нетрудно. Моя машина им известна. Где-то недалеко от выезда на шоссе стоит одна или две машины. В них - хорошие ребята, умеющие метко стрелять во славу Христову. - Не святотатствуйте, прошу вас! - Сержант вздрогнул и поежился. - Я не святотатствую, братец Джим. Я констатирую факты и возможности. Итак, меткие верующие ребята с нервами, укрепленными христином, замечают серенький "джелектрик". Две-три автоматные очереди на близком расстоянии - и обоих человечков в машине можно уже не бояться. Довольны меткие братья во Христе, доволен Иан Колби, улыбается Энок Бартон. Христианской синтетической церкви уготовано светлое будущее. Даже мистер Бьюгл и тот доволен: "Я ж говорил, что контакты с русскими до добра не доведут". - "Не он убил, а его убили". - "Ну, знаете, это уже тонкости. Раз его убили, значит, неспроста". И всклокоченный интеллектуал Абрахам Лернер вздохнет спокойнее. Так было бы, если б инициатива принадлежала им. Но она может принадлежать и нам. В нашем управлении есть точно такие же машины, как моя. Только с пуленепробиваемыми кузовами и стеклами. Колби не будет знать, что мы сменили машину. Она будет той же марки, того же цвета, с тем же номером. А спереди и сзади на шоссе будут патрулировать наши замаскированные машины. После того, как по нас выстрелят, нападающие попытаются скрыться, но их задержат. Следы приведут к Эноку Бартону и Иану Колби. - Гм... Вы так здорово рассказываете, что саму операцию осуществлять вроде бы и не нужно. Неужели вы это сейчас все придумали? - О нет, - скромно улыбнулся лейтенант, - не за день и не за два. - Значит, вы уже давно подозревали Колби? - Угу, братец Джим. Но сыщик - как ученый, которым я когда-то хотел стать: он имеет моральное право на теорию только тогда, когда соберет достаточно фактов и обретет уверенность в своей правоте. Что вы вздыхаете так тяжко, сержант? - Все это... как-то... если бы мы писали детектив, тогда да. А в жизни... - А в жизни, вы хотите сказать, все может быть не так? - Да... - И прекрасно. Когда все будет не так, тогда мы будем думать, как. Идет? - Раз вы так считаете, эрго... - Сержант смущенно захихикал. - Браво, братец Джим! Вы уже пытаетесь говорить на латыни - эрго, вам этого хочется. 12 И снова я проснулся в глубочайшей сельской тишине. И снова в нашем коттедже густая ночная темнота. И еле мерцающие стрелки моих часов на столике показывают пять. Я уже просыпался здесь не раз так рано. Но сегодня все по-другому. Я еще не открыл глаза, я только всплывал на поверхность бодрствования, я еще не вынырнул, но уже ощутил в себе такую знакомую острую радость, такой знакомый янтарный блеск. Радость взорвалась во мне праздничным детским фейерверком, и веселые таинственные гроздья в небе тоже были янтарными. Но на этот раз в моих глазах стояли слезы. Нет, не потому, что янтарно-солнечный блеск слепил их. Потому, что я вернулся к друзьям после долгой разлуки, а я не думал, что когда-нибудь снова побываю на Янтарной планете. Но я вернулся на нее. Я пролетал над уже знакомыми мне плавными холмами, и их мелодия звучала в моем мозгу. Я включился в Кольцо Большого Зова и ощутил в себе чувства и голоса всех своих братьев. И, может быть, я ошибаюсь, но мне почудилось, что братья У стали и моими братьями и они так же рады моему возвращению, как и я. Этой ночью они показали мне, как отправляется с Янтарной планеты корабль в космос. Это для отправления было включено Кольцо Большого Зова. И улетавшие в безбрежную даль впитывали в себя мысли, голоса, чувства всех своих братьев, чтобы унести с собой. Я не могу описать, как был устроен их корабль. Может быть, мне рано еще знать это. Но я видел, как он стартовал. Пять братьев улетали с планеты в космос. Они стояли возле корабля, и, казалось, планета гудела от мощного радостного и одновременно печального прибоя Кольца Большого Зова. Кроме пяти улетавших, у корабля в торжественной недвижимости стоял еще один брат. И я знал, что он избран Освобождающим от тела. Пятеро улетавших медленно взмыли ввысь, и я знал, что они хотят проститься с янтарными холмами. Они скользнули над ними и плавно опустились на то же место, с которого поднялись. И тогда Освобождающий подошел к первому космонавту. И тот лег на янтарную землю. И Освобождающий нагнулся над ним и вынул из головы матово блеснувший кубик. Такой, какой я видел при церемонии Завершения Узора. Затем лег на землю второй, третий. И у всех улетавших Освобождающий доставал мозг. Он вошел в корабль и один за другим вставил пять кубиков в специальные ниши. И над каждой нишей вспыхнула красная точка. И в прибое Кольца Большого Зова я ощутил то, что ощущал каждый из улетавших. Они стали частью корабля. Они стали его мозгом. Они ощущали тяжкое напряжение металла, когда корабль устремил свой острый нос в зенит охристого неба. Они ощущали упругую сжатость энергии, рвавшейся наружу. Они ощущали, как эта энергия давит на них, ибо они ощущали себя и силовыми полями, сдерживавшими напор энергии. Они чувствовали, как молниеносными змейками проносились в них сигналы по тысячам цепей, ибо они были одновременно и сигналами и цепями. И при этом они чувствовали себя и братьями своих братьев, и в них, невыразимо прекрасный и грустный, гудел прибой Кольца Большого Зова. Янтарная планета провожала своих братьев. Гул прибоя усилился, и я вместе со всеми ощутил, как напрягся корабль. Мгновение - и он взмыл вверх. Провал. Ничего. Пустота. Тьма. И из невероятной пустоты ко мне тянется серебряная паутинка. И связывает меня с пустотой. Я вместе со своими братьями. Я вижу черный бархат космического пространства, расшитый серебром звезд. Одна из звезд особенно ярка и велика. Ей далеко до нашего Солнца. И тут, во сне, я осознаю, что это и есть наше Солнце. Просто я вижу его не с Земли, а с большего расстояния. Потому что корабль - это та одиннадцатая точка на графиках моих сновидений, которая то появлялась, то исчезала. Наверное, если посмотреть хорошенько, я увижу Землю. Но я не увидел ее, потому что проснулся. И вот я лежу в темной комнате в далеком Лейквью, и радость рвется из меня наружу, словно впрыснута в меня под давлением. Она распирает меня. Я чувствую, что улыбаюсь в темноте. Слезы давно высохли, да и слезы были не жгучими слезами горя, а теплой влагой, которая появляется от избытка чувств. Нет, если я сейчас же не разбужу Павла Дмитриевича, он никогда не простит мне этого. Впрочем, это вопрос чисто академический, прощать будет некого. Если я не поделюсь сейчас же с ним, радость разорвет меня. Я опускаю ноги на пол и тихонько бреду в соседнюю спальню. Замираю на мгновение. Павел Дмитриевич медленно втягивает воздух через нос, а выпускает через рот, издавая при этом звук "тс-с-с", словно просит быть потише. - Павел Дмитриевич, - шепчу я, - Павел Дмитриевич... - А... - хриплым спросонья голосом бормочет он. - Это я, Юра. - Что случилось? Он щелкает выключателем. В ярком свете настольной лампы он щурится и недоумевающе смотрит на меня. Теперь я вижу, как он немолод. Под глазами набрякли морщинистые мешки, из-под расстегнутой пижамы видны на груди совсем белые волосы. Мне хочется обнять его, отдать ему половину своих сил, своих лет, своих волос и гладкой кожи. - Ничего, Павел Дмитриевич, - говорю я как можно спокойнее, но, наверное, что-то выдает меня, потому что старик вдруг откидывает одеяло, вскакивает и хватает меня за плечи: - Юра, это правда? - Правда. Старик опускается на кровать. Он шмыгает носом и вытирает его полой пижамы. До глаз, которые подозрительно блестят в свете лампы, дотянуться он не может. - Рассказывай. И я рассказываю. Я рассказываю стоя. Как на экзамене. Я то и дело замолкаю. Я не могу найти нужные слова. Но старик не подгоняет меня. Он внимательно смотрит на меня и кивает каждый раз, когда я наконец что-то выдавливаю из себя. Такое выражение лица я видел у мамаш первоклассников, когда те на каком-нибудь вечере декламируют нелепые стишки дро