ась ненужной. В больнице мисс Каррадос умерла на следующий день, так и не приходя в сознание. Внутренние кровоизлияния, ожоги, не говоря уж о переломах. - Вы осмотрели место взрыва? Поттер посмотрел на Милича с презрением: - Конечно. Мы не Шервуд, но... - Ладно, сержант. Если хотите дуться на меня, это ваше дело. Они из столицы, а мы здесь... и так далее. Отговаривать вас не буду, потому что если уж человек решает обижаться, он всегда найдет для этого повод. Поттер вдруг ухмыльнулся: - Насчет столичных - это вы точно сформулировали, но обижаться на вас я не буду. - Ну и отлично. - В десять часов вечера, конечно, темно, да и погода была позавчера ужасающая. Шел дождь, ветер. Поэтому основной осмотр мест я произвел на следующий день рано утром. Прежде всего о месте взрыва. Машина ехала из Лейквью и взорвалась на самом повороте боковой дороги на шоссе. - Смогли вы установить характер взрыва? Сержант Поттер покачал головой: - Боюсь, что нет. У нас здесь специалистов по взрывам нет, а я ни к какому твердому заключению прийти не мог. - А не твердому? - По-моему, взрыв был не случайный. - На основании чего вы так считаете? - Ну, прежде всего потому, что взрыв машины практически на ровном месте, без аварии, без столкновения - вещь очень редкая. Потом, когда взрывается машина, на которой едет человек, работающий в секретном проекте, да еще в день приезда русских... - Ну, коллега, это же не доказательства. Это скорее из области беллетристики. - Как вы сказали? - Литературы. - А... Так я и говорю, что это не твердое заключение. И даже не косвенные доказательства. Общие, так сказать, рамки. - И все? - Нет. Я нашел одну почти целую металлическую линейку и кусок другой. - Линейки? - Угу. - Ну и что? - Мисс Каррадос ничего не чертила... - Но она же... - Нет, они мне объяснили в Лейквью, что она никакого отношения к технике не имела. Абсолютно никакого. А молодая девушка девятнадцати лет, не имеющая никакого отношения к технике, не возит обычно в машине две металлические линейки. Поттер торжествующе посмотрел на Милича, и тот усмехнулся. - Правильно, сержант, так их, столичных зазнаек. - Да я... - Не стесняйтесь, давите их. - Это еще не все, - театрально сказал Поттер, сделал для пущего эффекта паузу и добавил: - На конце одной из линеек, той, что почти целая, я заметил какую-то неровность. Это оказались следы припоя. - Значит, вы думаете, эти линейки были частями взрывного устройства? - Да, - гордо кивнул Поттер, и лейтенант, глядя на мясистое, красное лицо сержанта, подумал, что физиономиста из него не вышло и что Поттер умнее, чем ему показалось. - Наверное, вы правы, - задумчиво сказал Милич. - Действительно, есть такая конструкция самодельных бомб для машин. К двум металлическим линейкам припаивают проводки, ведущие к детонатору. Линейки друг от друга изолируют так, чтобы они лежали на каком-нибудь изоляторе, например резине, одна над другой, наподобие крокодильей пасти. Концы пасти всовывают в пружины подвески машины. Как только машину слегка тряхнет, пружина сожмется, сожмет концы линеек, замкнув тем самым электрическую цепь, - и пожалуйста, сержант Поттер начинает лазить по месту взрыва. Вы молодец, и я говорю это искренне. В красном лице сержанта появился кирпичный оттенок, и Милич понял, что его собеседник покраснел. - Я никогда с такими штуками не сталкивался, - сказал Поттер, - но читал раз про это. Не помню точно, в какой книге, но помню, меня поразило, как все подробно там было описано. Как руководство "Сделай сам". - Руководство... гм... Пожалуй, единственное, чему людей не надо учить, - это преступлениям. И откуда только фантазия берется!.. - Это точно вы говорите... Я еще помню, что в книге подробно описывалось, куда какой проводок идет. Батарейка, детонатор, взрывное устройство. И я часа два лазил по мокрой траве, в кустах. И нашел несколько кусочков тонких проводков, которые в электропроводке машины не применяются. Милич посмотрел на начальника полиции Буэнас-Вистас, который тихо сидел в кресле и глядел с отеческой гордостью на Поттера. - Мистер Брюнес, как бы вы реагировали, если б я попросил у вас сержанта? Я бы на вашем месте не колебался. Если нам удастся чего-нибудь добиться, - лавры пополам. По весу, по счету - как угодно. Половина - полиции Шервуда, половина - небольшой, но опытной и самоотверженной полиции Буэнас-Вистас, мужественно стоящей на защите закона и порядка под руководством скромного своего начальника, всеми уважаемого мистера Брюнеса. Брюнес добродушно рассмеялся. Смех был искренний, и Милич решил, что больше всего, наверное, его рассмешили слова о скромном, всеми уважаемом мистере Брюнесе. - Вы как этот самый... - Змий-искуситель? - Точно. Ну, а если распутать ничего не удастся? Профессор Хамберт летает высоко, туда начальники полиций маленьких городков не залетают, крылышки слабы. Что тогда, если профессор пожалуется? А я как раз вышел на финишную прямую перед пенсией... - Я как раз к этому и шел. Если провал - виноват во всем лейтенант Милич. Вы не представляете, как эта идея понравится в Шервуде. - Что вы виноваты? - Угу. Я стольким людям наступал по глупости на мозоли... А теперь уже не могу отучиться. Плохая привычка - смотреть, как гримасничают владельцы мозолей, когда ступаешь на них... На лице начальника полиции Буэнас-Вистас появился неподдельный ужас, и Милич подумал, что он-то уж наверняка никому ни на какие мозоли не наступал и вообще, похоже, не вылезал из-за своего стола, в который давно врос. Он даже ничего не сказал по поводу мозолей. На финишной прямой перед пенсией осторожность ценится превыше всего. Впрочем, такие люди, как Брюнес, всегда идут по прямой, избегая поворотов. - Так как, мистер Брюнес? - У нас мало людей, и я боюсь, что... - Профессор Хамберт, как вы выразились, летает высоко, и если бы ему вдруг пришла в голову идея, что полиция Буэнас-Вистас не хочет оказать посильную помощь... На финишной прямой... Брюнес бросил быстрый взгляд на человека, сидевшего перед ним. Двадцать или даже двадцать пять лет разницы. Один с самоуверенностью молодости шагает по мозолям ближних своих и гордится этим, другой видит лишь финишную ленточку, такую желанную финишную ленточку. - Хорошо, - вздохнул он. - Поттер, вы будете работать с лейтенантом Миличем. И не вздумайте докладывать мне. Это дело Шервуда, а не наше, и я просто пытаюсь помочь. Понятно? - Вполне, сэр. - В таком случае, до свидания. Когда они вышли на улицу, Милич сказал: - Если не хотите, можете отказаться. Поттер только хмыкнул, но ничего не ответил. - Ладно. У вас тут есть гостиница? - Есть. Целых две. Мотель Лейквью, хотя никакого вида на озеро из него нет, и отель Лемана. - Какой из них лучше? Поттер пожал плечами: - Наверное, отель. - Хорошо. Я оставлю там вещи и свяжусь с профессором Хамбертом, а вы съездите в больницу, узнайте у врачей и сестер, не говорила ли что-нибудь мисс Каррадос. - Она не приходила в сознание. - Я знаю. Но она могла бредить... что-нибудь. Не знаю, как вы, Поттер, а я вначале всякий раз твердо уверен, что ничего сделать не смогу. Люди задумали преступление, тщательно готовили его, умные люди, способные на все, и я, Генри Милич, должен оказаться умнее их. А вы говорите, инспектор шервудской полиции... - Я вас понимаю, мистер Милич. - Давайте-ка перейдем на имена. Зовите меня Генри. По крайней мере, это короче на два слога, чем мистер Милич. Хорошо? - Хорошо. А меня зовут Джим. - Прекрасно. Это-то мы, по крайней мере, выяснили без особых трудностей. Да, вот еще: посмотрите в больнице, оставила ли эта дама, которая привезла Каррадос в больницу, свой адрес. - Миссис ван Хойзен. - Тем более. Если найдете ее адрес, поговорите и с ней. - Хорошо. - Мне звоните в отель. Если меня не будет, портье скажет, где я. Дайте мне ваши координаты. - Вот, пожалуйста. - Поттер вынул из бумажника визитную карточку. - Если не ошибаюсь, я проезжал какой-то отель, когда ехал к вам. Это он и есть? - Да, в полумиле отсюда. С левой стороны. 2 - Мистер Милич, - сказал профессор Хамберт, растирая ладонью левую руку, - прежде всего я хотел бы, чтобы вы уяснили себе характер исследований, которые мы вели здесь. Понимаете, эти исследования не совсем... гм... обычные, и я бы попросил вас соблюдать максимальную осторожность. Через несколько минут вы поймете, что я имею в виду. Мисс Каррадос, которая вчера умерла в больнице, принимала сигналы внеземной цивилизации. - Принимала или хотела принимать? - Мистер Милич, чтобы нам не тратить лишнего времени, давайте договоримся: я говорю именно то, что хочу сказать. И если я говорю "принимала сигналы внеземной цивилизации", я имею в виду именно этот факт. Профессор переменил руки и теперь растирал левой ладонью правую руку. Кожа на тыльной стороне рук была у профессора морщинистая, как кожа ящерицы, и покрыта пятнами пигментации. "Я смотрю на кожу его рук потому, что мой мозг пытается выиграть время, чтобы поглотить сказанное профессором", - подумал лейтенант Милич. - Она... - Мисс Каррадос получала во сне сигналы в виде сновидений. Сомнений у нас в этом нет никаких. Особенно когда мы узнали, что и у русских есть человек, который видит те же сны. "Спокойно, - сказал себе лейтенант Милич, - никаких эмоций. Ты ищейка, идущая по следу. Тебя не должно волновать, оставил ли следы банальный вор или маленький зеленый Человечек с летающего блюдца. Это тебя не касается". - Этот русский, Юрий Чернов, прилетел вчера вместе с руководителем их проекта академиком Петелиным. Я лично пригласил их. Они приглашали нас, и я бы с удовольствием поехал, но мисс Каррадос категорически отказалась. У нее тяжело больна мать. Практически она обречена... - Профессор медленно и машинально растирал ладонью сухую, морщинистую кожу, словно заряжал себя статическим электричеством. Он помолчал и продолжал: - Если бы я только уговорил ее... Девочка была бы жива... Пауза все растягивалась, становясь напряженнее и напряженнее, пока Милич не спросил: - Если не ошибаюсь, вы обратились в полицию из-за того, что у вас пропали материалы? Профессор вздрогнул, поднял голову. - А? Да, совершенно верно. - И когда вы обнаружили пропажу? - Вчера вечером. Я встретил в Шервуде русских, привез их сюда, показал им их коттедж и договорился, что зайду за ними в восемь часов, чтобы пообедать у нас. Часов около семи я пошел в свой кабинет. Он находится в центральном здании. Я открыл сейф - он был пуст. Все материалы лежали в портфеле: магнитные кассеты с записью рассказов мисс Каррадос, лабораторные исследования ее состояния во время сна - все результаты наших исследований... Профессор замолчал и опустил голову. Старую седую голову на старой морщинистой шее. Поражения тяжелы вообще, а старикам вдвойне. Или втройне. Проигрыш, который уже не обыграешь, подумал Милич. - Но самое главное - Лина Каррадос. До момента, пока я не обнаружил пропажу материалов, я был уверен, что это несчастный случай. Но когда я увидел пустой сейф... - Боюсь, вы, скорее всего, правы, профессор, - сказал Милич. - Похоже, что это не простое совпадение. Сержант Поттер из местной полиции, который осматривал место взрыва, обнаружил кое-какие указания, что в машину была подложена бомба. - Бомба? - Я говорю то, что имею в виду. Бом-ба. - Бомба - в машине Лины? - Да. - Но... - Что "но"? - Кому она могла мешать? Она была почти девочкой. Ей только исполнилось девятнадцать лет. Она не могла никому мешать. Кто мог захотеть убить ее? - Пока я не могу ответить на этот вопрос. - Убить Лину? Это просто не укладывается в сознании. Это какое-то нелепое заблуждение. Полиция ошибается. Ведь ошибается же полиция? Бывают такие случаи? - Сколько угодно. Но не на этот раз. Скажите, профессор, кто знал, что она вечером поедет в Буэнас-Вистас? - Кто знал? - Профессор беспомощно пожал плечами. - Все, наверное. - Что значит - все? - Вся наша группа, девять человек. Не считая меня и моей жены. - Стало быть, одиннадцать человек? - Ну, может быть, еще Дик Колела. Он здесь нечто вроде сторожа. - Профессор на мгновение прикрыл глаза, проверяя себя, потом кивнул: - Да, двенадцать человек. - А молодой человек вашей сотрудницы? - Наверное, и он знал, раз она ехала к нему на свидание. - Вы его видели когда-нибудь? - Нет, ни разу, но Лина рассказывала о нем. Они познакомились где-то в городе. Он печатник в типографии местной газетки. Сейчас я вспомню его имя... Брюс... да, Брюс Тализ. Кажется, так. - И вы не представляете себе, кому нужна была смерть мисс Каррадос? - Абсолютно не представляю. Лина... Она была как птица, маленькая, веселая, бесхитростная птичка. Все улыбались, когда смотрели на нее. Когда она появлялась в своих неизменных джинсах и короткой черной кофточке, которая то и дело задиралась и обнажала полоску загорелой кожи, встряхивала длинными, распущенными по плечам волосами и, сияя, начинала рассказывать нам какую-нибудь милую глупость, мы все расплывались в улыбках... Простите меня, мистер Милич, что я снова и снова с маниакальной настойчивостью повторяю одно и то же, но я ничего не могу поделать. Если бы вы хоть раз видели Лину Каррадос, вы бы поняли меня... - Убивают не только старых и уродливых. Убивают тех, кто мешает. Чье исчезновение выгодно. - Может быть. Наверное, вы правы. В этих вещах вы понимаете больше меня. И тем не менее мне вам просто нечего больше сказать. - А как относились члены вашей группы к работе, которую вы проводили? - О, с огромным энтузиазмом, разумеется. Вначале, пока у нас были сомнения, энтузиазм разделяли не все. Но когда сомнений не осталось, нами всеми овладела буквально лихорадка. Мы все отдавали себе отчет в необыкновенной важности работы. Даже не просто важности. В исторической роли работы. Вы представляете, что это значит - впервые в истории человечества установить контакт с иной цивилизацией? Пусть вначале даже односторонний. Разумеется, у нас были да и остаются некоторые опасения. Профессор Лернер, например... Это наш социолог. Он считает, что знакомство человечества с иной цивилизацией, стоящей на более высокой ступеньке развития, может оказать отрицательное влияние на весь дальнейший ход истории. Я этой точки зрения не разделяю. Я считаю, что мы вообще переоцениваем влияние идей на судьбы человечества... Но это другой вопрос. - Скажите, вы, случайно, не знаете, была мисс Каррадос застрахована? - Понятия не имею. - Вы можете мне сказать, ездила ли куда-нибудь Лина на своей машине в день трагедии? Профессор Хамберт склонил голову набок и пожевал серую нижнюю губу. - Весь день она была здесь. И ночевала здесь. - Могу я спросить вас, профессор, уверены ли вы в этом? - Гм... В том, что восьмого она никуда не уезжала, - да. А ночью... Я спросил ее утром, как ей спалось... Я каждое утро задавал ей этот вопрос... - Профессор вздохнул медленно и печально. - А Лина рассмеялась и сказала, что спала как убитая... Как убитая... Как убитая. Все это легко проверить у сторожа. Ворота обычно закрыты, и, чтобы въехать или выехать из Лейквью, нужно, чтобы он открыл их. - Спасибо. Наверное, у сторожа я смогу узнать и о других. - Конечно. - Меня интересует, в частности, кто из сотрудников ночевал здесь в ночь с седьмого на восьмое. - Обычно почти все предпочитают ночевать здесь. Здесь так тихо... - Ну что ж, благодарю вас. Если вы дадите мне список ваших сотрудников, на сегодня достаточно. - Я приготовил список. Вот он. Сейчас все люди здесь, в Лейквью... Все, что я смогу сделать для вас, я сделаю. - Голос профессора стал хриплым, но он не откашлялся. - Я многое отдал бы, чтобы узнать, кто подложил в Линину машину бомбу. - Да, еще маленькая деталь, чуть не забыл. Вы мне сказали, что открыли сейф, чтобы взять документы, и он был пуст. - Совершенно верно. - Никаких следов того, что его пытались взломать? - Нет. Сейф был в полном порядке. Я набрал комбинацию и открыл дверцу. - А кто знал эту комбинацию, кроме вас? - Кроме меня? Никто. Хотя простите, комбинацию знал еще один человек. - Кто же? - Лина. Теперь я вспоминаю. Да, конечно, она знала. Я стоял как-то у сейфа, не то закрывая, не то открывая его... Пожалуй, закрывал, потому что был уже вечер. Да, горел свет. Внезапно я услышал Линии смех. "Мистер Хамберт, поздравьте меня! Я только что открыла способ, как разбогатеть!" - "Какой же?" - спросил я. Наверное, я улыбался. Я всегда улыбался, когда разговаривал с ней. Никогда нельзя было заранее знать, что она скажет. "Я стану медвежатницей". - "Что? Ты будешь охотиться на медведя?" - "Ах, профессор, профессор! - сказала она, подошла ко мне, взяла мою руку и потерлась щекой о нее. - Какой вы необразованный! Медвежатник - это специалист по открыванию сейфов". - "Ты хочешь стать механиком?" - "Нет, вором. Воровкой. Представляете заголовок в газетах: "Величайшая медвежатница всех времен и народов Лина Каррадос сегодня обчистила свой тысячный сейф". Каково?" - "И как же ты собираешься стать медвежатницей?" - спросил я. Когда я разговаривал с Линой, мне неважно было, о чем шла речь. Мне достаточно было смотреть на нее. Наверное, если бы мне было хотя бы лет на тридцать меньше, я бы влюбился в нее. "Очень просто, - пропела Лина, - вот вы сейчас набирали комбинацию девятнадцать - двадцать пять - пятьдесят девять. Правильно?" - "Конечно. Я ведь совсем забыл, что ты читаешь мысли", - сказал я. "То-то же, берегитесь!" - еще раз пропела Лина и выпорхнула из кабинета. - Профессор покачал головой, как бы прогоняя воспоминания. - Простите, я увлекся деталями. - Что вы, что вы! - сказал лейтенант Милич и подумал, что старику, наверное, не нужно было сбрасывать тридцать лет, чтобы полюбить эту Лину в опущенных на пупок джинсах и черной короткой кофточке. - И, кроме мисс Каррадос, никто комбинации сейфа не знал? - Нет. Строго говоря, никакой особой уж необходимости в этом сейфе не было. Никаких официальных секретных документов, никаких крупных сумм и так далее. Просто в сейфе было удобнее хранить все материалы опытов, и, кроме того, мы все твердо решили любыми способами предотвратить преждевременное разглашение результатов. - Гм?.. Вы говорите, она читала мысли? Что это значит? В прямом смысле этого слова? - Видите ли, раньше у нее этого необыкновенного дара не было. Она обрела эту способность уже после сновидений, о которых я вам уже говорил. Мы считали, что чтение мыслей безусловно связано с ее ролью реципиента космических сигналов. - И что же, она могла знать, о чем думают окружающие ее люди? - Да. Она просто читала их мысли, слышала. Правда, для этого ей нужно было сосредоточиться, нужно было захотеть. Только тогда она начинала слышать чужие мысли. Я понимаю, как это все фантастично звучит. Мы сами прошли через стадию неверия, недоумения, нежелания поверить и наконец принятия этого как факта, который существовал, но который мы не могли объяснить. Профессор Лернер первый предположил, что чтение мыслей - инструмент, при помощи которого внеземные корреспонденты Лины пытались привлечь внимание к ее сновидениям. - Спасибо, профессор. Я должен хорошенько обдумать то, что вы рассказали мне. - И я не сразу смог все это воспринять. Как до сих пор не могу воспринять, что завтра я не увижу Лину. Лейтенант встал и посмотрел на профессора. Высокий сутулый старик, погруженный в воспоминания. Лейтенант тихонько вышел из комнаты. Поттер уже ждал его в гостинице. Он сидел в холле и мирно дремал, держа перед собой газету. Но едва Милич толкнул вертящуюся стеклянную дверь, как он открыл глаза и встал. - Если не возражаете, пошли наверх ко мне в номер, - сказал лейтенант. - Я заметил, что преступления раскрываются преимущественно тогда, когда снимаешь ботинки. - Может быть, мне лучше тогда все время бегать босиком? - ухмыльнулся Поттер. Они поднялись в маленький номер, и Милич с наслаждением плюхнулся на кровать. - Можете занять диван. Что успели? - Я разговаривал с сестрами и врачом. Она не приходила в сознание и не бредила. Ни слова. - А эта добрая самаритянка? - Простите... - Ах, Джим, Джим, сразу видно, что вы из не очень религиозной семьи. А в меня так матушка вгоняла священное писание, с таким пылом, что я иногда по два дня сидеть не мог. Мать и бабушка. Бабушка и дедушка с отцовской стороны родом из Загреба, тогда это была еще Австро-Венгрия... Да, так нашли вы женщину, которая привезла мисс Каррадос в больницу? - Да. Она оставила там свой адрес: Стипклиф. Я разговаривал с ней. - По телефону? - Нет, съездил туда. Это всего сорок миль. Милая старушка. Знаете, бывают такие чистые, уютные старушки с личиками, как печеные яблоки. Она ехала в Буэнас-Вистас к дочери. Увидела у шоссе на обочине пламя. Остановилась. Она говорит, что несколько машин уже стояло. Кто-то крикнул - кто именно, она не знает, - что на земле лежит раненый. Она предложила, что довезет его до больницы. Она говорит, что никогда в жизни не ехала с такой скоростью. Ей все казалось, что девушка вот-вот умрет. - И мисс Каррадос ничего не сказала? - Нет. Она только стонала. - Понятно. Послушайте, Джим, вернемся-ка к взрыву. Профессор Хамберт утверждает, что пропавшие из сейфа материалы лежали обычно в портфеле. Не нашли ли вы случайно чего-нибудь похожего на портфель? - Нашел. Не просто что-то похожее на портфель, а настоящий портфель. И не очень обгорелый. Я так представляю себе, что взрывом его выбросило из машины. - А что было в нем? - Ничего. - Гм?.. Где сейчас портфель? - У меня. В управлении. - А остатки машины? - В полиции. Во дворе. - Ладно. Я позвоню в Шервуд и попрошу, чтобы прислали нашего пиротехника... - Кого? - Специалиста по взрывчатке и взрывам. А вы посмотрите портфель, нет ли на нем отпечатков пальцев, хотя шансов, как вы сами понимаете, не слишком много. Если у человека хватает ума и знаний изготовить бомбу и взрывное устройство, подложить ее в машину, а до этого открыть сейф, не повредив его, - этот человек не станет оставлять отпечатки пальцев. Но портфель для очистки совести осмотрите, и завтра мы покажем его профессору. И завтра же утром на всякий случай осмотрите сейф. А вдруг? Хотя я лично в чудеса не верю. Старик ничего существенного рассказать мне не мог. О чем бы он ни говорил, его тут же сносило к этой Лине Каррадос. О ней он рассказывает всякие чудеса. Она и эти сны видела, она и мысли читала. - Мысли? - Мысли. - Чьи? - Любого, кто был рядом с ней. - Гм... Вот вам и мотив... - Не думаю. Ну, могла она, допустим, определить, что кто-то испытывал не слишком возвышенные чувства к ней, кто-то кого-то недолюбливал, кто-то кого-то ревновал... Это еще не повод для убийства. - Но могла она узнать что-то важное? - Могла, конечно. И так или иначе мы должны найти, кому выгодна была ее смерть. - Лейтенант вздохнул. - Старику, конечно, нелегко. Уж очень он был к ней привязан... Простите, что я вас эксплуатирую, но постарайтесь найти сейчас по телефону Брюса Тализа. Он работает как будто печатником в типографии городской газеты. У вас одна газета? - Одна. "Буэнас-Вистас икзэминер". Была еще одна, да закрылась уже лет пять назад. - Валяйте, Джим. Знаете, как мой шеф в Шервуде судит о работниках? По умению обращаться с телефоном. Преступление раскрыть, говорит он, любой может, а вот ты попробуй уговорить человека на другом конце провода, который тебя не знает и не видит, сделать что-то для тебя. Для этого талант иметь нужно. Лейтенант Милич закрыл глаза. Всегда так. Хотя бы раз повезло. Хотя бы раз из преступления торчала крепкая заметная ниточка, как из пакета со стерильным бинтом. Чтобы можно было сразу потянуть ее и из пакета выпал бы преступник, держа в зубах заготовленное признание. А пока что стена. Контакт с инопланетянами. Тут с людьми контакта не установишь, не то что с маленькими зелеными человечками. Стена, на которой пока даже трещин не видно. Разбегайся - и головой. Глядишь - появится трещина. В стене или голове. Но ты чувствуешь такую же панику каждый раз, подумал Милич. Верно, ответил он сам себе. Но на этот раз стена особая. Вещие сновидения и чтение мыслей. Философы и астрономы. Целая академия, и ты должен распутать клубок. Неважно. В конце концов, убивают везде из-за одного и того же. Жадность, страх, ревность, зависть - везде одни и те же двигатели полицейского прогресса. Милич знал, что на него накатывается волна раздражения. Надо только не торопиться. Подождать, пока она схлынет, и он перестанет жалеть себя и завидовать тем, чья жизнь в такие минуты казалась ему, в отличие от его жизни, полной, яркой, интересной. - Мистер Милич, что сказать этому Тализу? - Поттер прикрыл рукой микрофон трубки. - Спросите, может ли он прийти сюда... ну, скажем, через полчаса. Чтобы мы успели пожрать чего-нибудь. Джинсы, короткая черная кофточка и распущенные волосы. Это тебе не астрономия и философия. "Представляю, каково сейчас старику - потерять такую игрушку. Стоп, Милич, - сказал себе лейтенант. Мысленно он называл себя всегда по фамилии. - Стоп. Это пошло. На уровне капитана Трэгга. Волна раздражения. Жалость к себе". Они едва успели поесть, как в дверь постучали. - Войдите! - крикнул Милич, и в комнату вошел высоченный, похожий на Христа парень. Вьющиеся слегка рыжеватые волосы спадали на плечи, борода была густая и короткая. Светло-голубые глаза смотрели спокойно, и в них не было ни беспокойства, ни любопытства. - Добрый вечер, - сказал Христос неожиданно высоким голосом. - Я Брюс Тализ. - Добрый вечер. Я инспектор Милич. Мы бы хотели задать вам несколько вопросов. Вы знакомы с Линой Каррадос? - Да. - Вы знаете, что она погибла? - Да. - И вы знаете, как она погибла? - Да, я читал в газете. Лейтенант посмотрел на Тализа. Спокойные, терпеливые глаза. Чуть расширенные зрачки. Крупные кисти рук, неподвижно лежащие на белесо-голубых джинсовых коленях. Только что у парня умерла девушка, а он и рыжей бровью не ведет. - Вы долго встречались? - Нет, недели две. - Какие у вас были отношения? Христос медленно пожал плечами и посмотрел прямо в глаза Миличу: - Она нравилась мне. Я мечтал снять с нее груз. - Что? - Снять с нее груз. Так мы в Синтетической церкви называем приобщение к истинной вере. - А, вы принадлежите к Синтетической церкви? - спросил лейтенант и подумал, что он невнимателен. Он сразу должен был понять, что перед ним синт. Хотя бы по глазам. Спокойствие, принесенное их снадобьем. Как оно у них называется? Ага, христин. - Да, - ответил парень. - И родители и я. Я надеялся, что помогу и Лине снять груз. - Вы давали ей христин? - Нет, мистер Милич. Вы не понимаете. Мы никого не обращаем в нашу веру христином. Христин для нас - как молитва. А у Лины не было веры. Я ей рассказывал о нашей церкви, как она снимает груз с души и сердца и приносит гармонию. - Она слушала? - Да, ей было интересно. Она не уставала расспрашивать меня о нашей вере. - В тот вечер, когда она погибла, у вас было назначено свидание? - Да, накануне мы договорились встретиться. - Накануне? Это седьмого декабря? - Верно. - В каком она была настроении? - В обычном. Посмотрит на меня, рассмеется и спросит: "Ну, Брюс, неужели ты всегда будешь таким серьезным?" - "Если не потеряю веру, - отвечал я ей. - Это ведь не серьезность, Лина. Это гармония". - "А что такое гармония?" - спрашивала она. "Ты этого не понимаешь, пока на тебе груз, - отвечал я ей. - Груз - это бремя эндокринного испытания, посланного нам небом. Бремя злых страстей. Сними груз - и ты воспрянешь. И вместо груза почувствуешь гармонию". - Она говорила вам, что ее мать тяжело больна? - Да. Мы договаривались, что на следующей неделе съездим в Шервуд. Она говорила, что мать страдает и ей нужна вера и помощь. - Вы знали, что делает Лина в Лейквью? - Нет, точно не знал. Она как-то сказала, что работает там стенографисткой. - И вы не расспрашивали ее подробнее? - Нет, мы, синты, нелюбопытны. Излишняя, суетная информация делает достижение гармонии и удержание ее более трудным. - Спасибо, мистер Тализ. - Пожалуйста, - сказал молодой человек, вставая. Он достал из кармана металлическую коробочку с выдавленным на ней распятием, сдвинул крышку, высыпал на ладонь два белых шарика, привычным движением бросил их себе в рот и вышел из комнаты. - Ну, что вы думаете, Джим? Настоящий синт или играет? - Настоящий, - убежденно сказал Поттер. - Так не сыграешь. Да и зачем? Проверить - дело десяти секунд. - Поттер потянулся к телефону. Милич усмехнулся: - Я начинаю подумывать, чтобы представить вас своему шефу. Вы хватаетесь за телефон, как киноковбои за пистолет, когда заходят в салун... Бог с ним, с этим парнем. Может быть, ее действительно интересовала Синтетическая церковь, а может быть, она хотела сделать что-нибудь для умирающей матери. Во всяком случае, пока он для нас особого интереса не представляет... - Мистер Милич... - Генри... - Простите, никак не могу привыкнуть... Если Липа и ехала в город на свидание с этим синтом, это вовсе не исключает, что она могла захватить портфель с документами, чтобы передать кому-нибудь по пути. - И как же все материалы тогда исчезли из портфеля? Дематериализовались? - Простите... - Выскочили из портфеля? - Она могла вынуть материалы из портфеля до взрыва. - А зачем? Почему бы не передать иксу материалы вместе с портфелем? Представьте себе: вечер, темно, холодно, идет дождь. И нужно вытаскивать из портфеля все эти бумаги, пленки. Я просто не вижу в этом смысла. Впрочем, пока я ни в чем не вижу смысла. Нет, все это в высшей степени мало вероятно. Лина Каррадос выкрадывает материалы, чтобы передать их кому-нибудь, а ей тем временем подсовывают в машину маленькую аккуратненькую бомбочку. Не импонирует мне... - Простите, не понял. - Не впечатляет меня эта теория. - Значит, вы считаете, что материалы вытащила из сейфа не мисс Каррадос? - Я ничего не считаю. Я ни в чем не уверен. Просто в голове у меня крутятся все эти чудеса: космические сновидения, самодельные бомбы, знаменитый влюбленный старик, голопузая юная красавица, чтение чужих мыслей, русские и все остальное. Разве это для такого человека, как я? Мне по должности положено что-нибудь попроще. Муж раскраивает гаечным ключом череп любимой супруге за то, что та не приготовила вовремя обед. Или наоборот. Все ясно, понятно, четко, гармонично, современно. И ты начинаешь вибрировать в такт... - Простите, я как-то не совсем улавливаю... - Ладно. Не надо вибрировать. Я же говорю все это не потому, что хочу вам что-то сказать. Я говорю потому, что сказать мне нечего. Вы замечали такую корреляцию? - Извините... - Ах да, корреляция. Связь. Взаимозависимость. Чем меньше человек может сказать ближнему, тем больше он тратит для этого слов. Вот что я хотел сказать. Сержант Поттер посмотрел на лейтенанта: - Никак не привыкну, как вы разговариваете... Но я понимаю, понимаю... Я сам, когда голова очень забита чем-то, становлюсь что немой. - Вы прекрасно все поняли. Правда, с другим знаком. Наоборот. Но это не имеет никакого значения... Значит, завтра вы проверите для очистки совести портфель, также для очистки нашей полицейской совести посмотрите на сейф - а вдруг совестливый преступник оставил нам набор своих отпечатков? А я начну знакомиться с обитателями Лейквью. 3 Профессор Лернер оказался маленьким человечком с огромной копной седеющих волос и насмешливыми глазами. Он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и курил. Несколько раз он забывал стряхнуть пепел, и Милич видел, как серенький столбик падал на мятый пиджак социолога. - Вы спрашиваете, лейтенант, могли бы у кого-нибудь быть мотивы для убийства Лины Каррадос? Сколько угодно. Например, у меня. Мои коллеги, без сомнения, расскажут вам, что Абрахам Лернер не в слишком большом восторге от идеи космического братания. - И это будет соответствовать истине? - О да, - тонко улыбнулся Лернер. - Разве могут уважаемые ученые мужи возводить напраслину на коллегу? Меня действительно пугает мысль о том, что человечество могло бы познакомиться с какой-нибудь иной моделью развития. - Почему? - Потому что цивилизация наша хрупка и ненадежна. Ни одно уважающее себя страховое общество не возьмется застраховать ее хотя бы на полвека. Мы - странная и нелепая мутация. Разум, сознающий сам себя, - болезненный уродливый нарост на теле органической жизни. Знаете, что лежит в основе неустойчивости общества? Абсурдное противоречие между разумом, сознанием, сознающим себя, и бренным телом, терзаемым страстями, болезнями и обреченным на скорую смерть. Разум противится мысли о смерти и создает пирамиды и религию, философию и радиотелескопы, литературу и наследование состояний. "О боже правый и милосердный! - подумал лейтенант Милич. - При таком начале он заговорит меня насмерть! И я умру, так и не построив себе пирамиду". - И вот нашему неустойчивому, жалкому в своих противоречиях обществу говорят: а вот смотрите, как живут другие. В гармонии и спокойствии. Забыв, что такое смерть и одиночество. А ведь именно это основные черты мира, который видела Лина Каррадос. И вы думаете, это видение вдохновит человечество? - Профессор Лернер торжествующе и насмешливо посмотрел на лейтенанта. Лейтенант почувствовал, что как представитель человечества должен попытаться защитить его. - Конечно. Если, как вы говорите, какая-то другая цивилизация может жить в мире и согласии, достигнув бессмертия и избавившись от одиночества, разве эта мысль не придаст нам оптимизма? - Нет, мистер Милич, - радостно вскрикнул профессор Лернер, - не придаст! И знаете, почему? По принципу масштаба зависти. - Масштаб зависти? - Угу. Вы ведь не склонны завидовать какому-нибудь Гетти, который даже не знает точно, сколько у него миллиардов. Он слишком далек от вас. Он абстракция. Фикция. Математическая фикция. Столько-то нулей. А вот вашему коллеге, у которого зажигалка со светочувствительным элементом, вы завидуете. Масштаб зависти соизмерим. - Я не совсем... - Сейчас, дорогой мой лейтенант, вы все поймете, Если бы Лина Каррадос принимала сигналы с планеты, на которой у автомобилей по сравнению с земными усовершенствованные тормоза, или даже если бы автомобили там летали, все было бы прекрасно. Это та же зажигалка, о которой мы мечтаем. Но речь идет не об автомобильных тормозах. Речь идет о цивилизации, рядом с которой мы - катастрофически размножившиеся темные, глупые, эгоистические животные. Линина цивилизация не зовет нас вперед. Она лишний раз наглядно показывает, кто мы и что мы. И от этого опускаются руки. Линины сны - это зеркало человечества. Только поглядев на ее планету, мы впервые увидели себя со стороны. Мы получили масштаб для сравнений. И сравнение не в нашу пользу. Заставьте человечество посмотреть в это космическое зеркало - и последние остатки воли к прогрессу, надежды на прогресс исчезнут. - Профессор вдруг засмеялся и поднял палец правой руки. - Не то чтобы потеря была велика, но все же, согласитесь, жалко. Вы понимаете меня? Лейтенант вздохнул. В этом и заключалось несчастье. Все они говорят так ловко и так убедительно, что хочется верить каждому, если даже этот каждый говорит нечто прямо противоположное тому, что говорили до него. - Да, но... - Никаких, к сожалению, "но"... - Я хотел сказать, что говорите вы очень убедительно, но я, знаете, привык ко всему относиться настороженно. Инстинкт полицейского. Тем более, что другие... - О да, - усмехнулся профессор Лернер. - В мире, в котором все становится дороже и дороже, единственный товар, недостатка в котором не замечается, - это теория. Инфляция интеллекта. Ежегодные распродажи вышедших из моды идей. Большой выбор слов. Наборы "Сделай сам". Философ за пять минут. Мисс, эти идеи вам не к лицу. У вас овальное лицо, и мы можем порекомендовать вам новые, только что полученные из-за границы идеи. "Наркоман, - подумал Милич. - Наркоман. Упивается словами, как наркотиком". - Мы немножко отвлеклись, мистер Лернер, - сказал он. - Мы начали с того, что могло бы побудить кого-то убить Лину Каррадос. Вы сказали, что мотив мог бы быть и у вас. - Совершенно верно. Я как раз и попытался объяснить вам этот философский мотив. Убивают даже тогда, когда появляется угроза кошельку, репутации или карьере, а здесь - угроза человечеству. - Значит, вы признаете, что могли бы подложить бомбу в машину мисс Каррадос? - Безусловно. Насчет "мог бы", наверное, к сожалению, нет. А вот что должен был бы - в этом у меня сомнений нет. "Прямо дымовая завеса из слов. Каракатица, окутывающая себя темным облачком, чтобы благополучно удрать. Ящерица, оставляющая хвост в зубах преследователя". - Значит, вы все-таки не подложили бомбу? - Увы, нет. Я из породы говорунов. Когда легко говорить - трудно делать. А ведь у меня были прекрасные возможности. Я знал комбинацию от сейфа в кабинете Хамберта. - Что? - То, что вы слышите. Как-то, не очень давно, я проходил мимо кабинета Хамберта. Дверь в него была открыта. В двери стояла Лина и смеялась. Я остановился. Когда Лина Каррадос смеялась, пройти мимо нее было невозможно. Поверьте мне. За шестьдесят четыре года жизни я слышал смех разных женщин. Даже над собой. Лина была рождена для смеха. Совершенное приспособление для получения самого звонкого, самого веселого, мелодичного, пьянящего женского смеха. Она не могла не смеяться. У нее умирает мать в Шервуде, но и мать не могла заткнуть этот серебряный фонтанчик... "Стоит им заговорить о Лине, как все они становятся поэтами", - подумал Милич. - Я остановился и услышал, как она говорит Хамберту, что станет... Как это слово? Тот, кто взламывает сейфы? - Медвежатник? - Совершенно верно. Она смеялась и говорила, что станет медвежатницей, потому что читает мысли и может определить комбинацию, если замок наборный. И назвала цифры. Я их и сейчас помню. Девятнадцать - двадцать пять - пятьдесят девять. - Скажите пожалуйста, почему вы рассказали мне об этом случае? Вы ведь могли бы и не рассказывать. Видел вас кто-нибудь тогда у кабинета Хамберта? - Нет. Ни одна душа. - Зачем же вы мне рассказали? Допустим, о ваших взглядах на полезность контактов с внеземной цивилизацией мне могли бы рассказать ваши коллеги. Но то, что вы знали комбинацию сейфа? Профессор Лернер хохотнул. Смешок у него был такой же маленький и стремительный, как он сам. - Вы думаете, я сам знаю как следует? Разве что начну объяснять вам и пойму. У меня слово предшествует мысли... "Это видно, - подумал Милич. - И ткет и ткет, прямо опутывает словесной паутиной". - Понимаете, чтобы высказывать немодные взгляды, нужно обладать определенным интеллектуальным мужеством. И я горжусь тем, что такое мужество, как мне кажется, у меня есть. К шестидесяти четырем годам остается, знаете, не так уж много вещей, которыми можно было бы гордиться. Скрыть что-то от вас... Гм... Я бы почувствовал к себе презрение. Человек, утаивающий что-то от полицейского офицера, уже тем самым зачисляет себя в разряд тех, кто имеет хоть какое-то отношение к преступлению. А преступление мне всегда претит. Хотя бы потому, что всякое преступление банально. Я ясно выражаю свои мысли? - О, вполне. Если бы только все те, с кем нам приходится иметь дело, думали так же, как вы! Значит, будем пока исходить из того, что вы так и не собрались подложить бомбу в машину мисс Каррадос. - Пока? Пожалуйста, пусть будет пока. - Отлично. А что вы могли бы сказать мне о других? Могли быть мотивы у других членов вашей группы? - Разумеется. Как только несколько цивилизованных существ оказываются связаны общими интересами, у них тут же в изобилии появляются поводы для ненависти, зависти, страха, ревности и тому подобное. И стало быть, и для преступления. - Например? Можете вы быть конкретнее или вы признаете только крупный шрифт? - Не понимаю, - нахмурил лоб профессор Лернер. - Слава богу, а то я один все время морщил лоб... Знаете, в учебниках психиатрии мелким шрифтом обычно набирают истории болезней для пояснения мысли автора. "Больная М.М., двадцати восьми лет, в детстве перенесла..." и так далее. - Понимаю. Это остроумно. Что ж, перейдем к мелкому шрифту. Начнем с нашего ходячего памятника целой эпохи. - Вы имеете в виду профессора Хамберта? - Угу. Старик был явно влюблен в Лину. - Это при их-то разнице в возрасте? - Полноте, лейтенант. Шестьдесят лет - велика ли разница? - Профессор улыбнулся. - Он, разумеется, считает, что любит ее как дочь, но его жену это не вводило в заблуждение. Вот вам мелкий шрифт для начала. Профессор Х.Х., восьмидесяти лет, влюбился в девушку девятнадцати лет. Понимая, что не может рассчитывать на взаимность, не сумев себя обмануть самоувещеваниями, что испытывает лишь отцовские чувства, испытывая муки бессильной ревности к некоему молодому человеку, к которому ездит девушка, он убивает ее. А чтобы отвести от себя подозрения и создать видимость научного преступления, прячет материалы исследований. Каково, а? Идем далее. Супруга Х.Х., также терзаемая муками ревности и напичканная детективными и шпионскими историями с инструкциями по изготовлению маленьких аккуратных пластиковых бомбочек, взрывает машину соперницы. - А сейф? - Это уже детали. Это ваше дело. Я вам лишь подбрасываю идеи. Причем заметьте: бесплатно. А бесплатно разрабатывать детали я не умею. Продолжать или вы устали уже от этого умственного жонглирования? - Нет, нет, мистер Лернер. Наоборот. - Отлично. Продолжаем. Мисс Валерия Басс. Это наша специалистка по сну. Ассистентка профессора Кулика, о котором мы еще поговорим. Незамужняя дама тридцати с небольшим лет. Достаточно, чтобы потерять надежду стать настоящим ученым, и недостаточно, чтобы обрести философское смирение. Достаточно, чтобы сменить по крайней мере двух мужей, и недостаточно, чтобы вцепиться в последнего. Рядом с Линой Каррадос кажется бледной старухой с синеватым прозрачным носом. Чем не мотив? - На этот раз я не аплодирую. - И правильно делаете. Ученым и артистам аплодировать не следует, они сразу же перестают двигаться вперед. Кто уйдет по доброй воле от сладостных звуков оваций? "О господи, я засыпаю! Еще немножко - и он усыпит меня этим нескончаемым потоком слов", - подумал лейтенант Милич. - Следующий абзац мелкого шрифта. Сам профессор Кулик. Гм... Что бы ему придумать? Взглядов у бедняги нет, не было и не будет. Любовь? Только трогательная в своей бескорыстности любовь к себе. А может быть, он тайный безумец, убийца-маньяк? - Слабо. - Увы, действительно слабовато. Что значит эгоист... Еще один специалист по сновидениям, профессор Лезе. Никак не может простить родителям, что они родили его в Шервуде, а не в старой доброй Вене, где должен рождаться каждый уважающий себя психоаналитик. Гм... Вполне мог взорвать машину, чтобы потом на досуге не спеша анализировать самого себя. - Психосамоанализ невозможен. - Это выдумка психоаналитиков, которые боятся лишиться куска хлеба. Ну, а если говорить серьезно, ему мотива я пока подобрать не могу. Зато Чарльз Медина так и просится на скамью подсудимых. Молод, энергичен, мечтает занять уютную нишу, где наш Хью Хамберт спешно достраивает себе памятник. - Но разве он не участвует в работе группы? Он в списке, который мне дал мистер Хамберт. - О да, конечно. Но это группа Хамберта. Проект Хамберта. Хамберт выбил деньги у фонда Капра. Хамберт узнал о девчонке, которой снятся странные сны. А Чарльз Медина не из тех людей, которые согласны быть просто сотрудниками. Если бы ему предложили участвовать в проекте, который должен сделать человечество счастливым, он бы прежде всего спросил, кто будет руководителем. И если не он - отказался бы. - Но он же согласился на этот раз. - Может быть, только для того, чтобы скомпрометировать великого старца. - Нельзя сказать, мистер Лернер, чтобы вы были особенно высокого мнения о ваших коллегах... - Ученые в целом, как группа, невозможны. А как индивидуумы невыносимы. Пожалуй, за исключением Иана Колби. Это наш теолог, моралист и местный святой. - Какой у него мог быть мотив? - У него? Гм... Здесь даже моей фантазии не хватает. Кротчайшее существо. Синт. Синт третьего ранга. Знаете, те, что носят на одежде желтую нашивку. - Ага. А он подпадает под ваше определение ученых? - Пожалуй, нет. Он теолог. А это не наука. Религия - это мечта. Теология - поэзия. Он скорее поэт. Тихий, кроткий поэт, стремящийся к недостижимому совершенству... - Так. Давайте подведем итоги... - Э, обождите еще. Я совершенно забыл нашего физиолога Эммери Бьюгла. Отличная кандидатура для роли убийцы. - Почему? - Твердо убежден, что все несчастья - от разрядки. Спорил с Хамбертом до хрипоты, доказывал, что не следует проводить совместные исследования. Впрочем, он вам расскажет об этом сам. Его дважды просить не нужно, уверяю вас. Знаете, эдакий биологический консерватор. Человек, которого корчит от новых идей. Вот, собственно говоря, и вся наша маленькая компания, которая, надо думать, скоро распадется. - Как скоро, кстати? - Пока еще ничего не решено. Хамберт, насколько я понимаю, хотел бы провести цикл исследований с русскими, но что-то у них не получается. - Что именно не получается? - Не знаю. Я практически не разговаривал с Хамбертом с момента убийства. - Ну что ж, благодарю вас, мистер Лернер. Мне было очень приятно беседовать с вами, хотя, конечно, я бы предпочел, чтобы вы сразу признались или хотя бы точно назвали убийцу. - Увы... - А вы кому-нибудь рассказывали о номере комбинации? - Замка сейфа? - Угу. - Нет. - Жаль. Был бы еще один, про которого можно было бы сказать: подозрение пало... - Еще один? - Ну конечно. Один уже есть. - Кто же это? - Вы, разумеется. Абрахам Лернер рассмеялся, но смех получился искусственным. - Вы так убедительно изложили мне свои мотивы, что просто было бы грехом не числить вас в фаворитах... И последний вопрос: в ночь с седьмого на восьмое вы были здесь, в Лейквью? - Да. Я здесь почти все время. Изумительное место: тишина, покой, воздух божественный. - А точнее? Вы ведь в коттедже живете один? - Вы об алиби? - Приблизительно. - И в помине нет, - весело сказал профессор. - Весь вечер работал над рукописью, потом посмотрел какую-то глупость по телевизору, почитал в кровати и уснул. Никто и ничто поручиться за меня не может. - Спасибо, мистер Лернер, вы мне очень помогли. - Пожалуйста, пожалуйста, - ухмыльнулся ученый, - рад помочь нашей достославной полиции. - Он стряхнул пепел с пиджака и встал. 4 Вторую ночь я просыпаюсь в невыразимой печали. Я просыпаюсь рано, когда за окном висит плотная бархатная темнота. Здесь, в Лейквью, тишина необыкновенная. Я лежу с открытыми глазами и слушаю монотонный стук дождя о крышу. Иногда в стук вплетается разбойничий посвист ветра. Под одеялом тепло, но я всем своим нутром чувствую и холодный, бесконечный дождь и ледяной ветер. Вернее, не чувствую. Просто мне легко представить себе, что происходит на улице, потому что душевное мое состояние созвучно погоде. Но оно не вызвано погодой. И даже не гибелью Лины Каррадос, хотя мне до слез жалко ее, жалко всего, о чем мы так и не поговорили. Потому что только мы двое могли понять друг друга. Я печалюсь оттого, что вот уже вторую ночь подряд не вижу янтарных снов. Я не вижу больше братьев У, не слышу мелодии поющих холмов, не скольжу в воздухе по крутым невидимым горкам силовых полей, не спешу на Зов, не Завершаю с братьями Узора. И мир сразу потерял для меня золотой отблеск праздничности, кануна торжества, к которому я так привык. Хотя это не так. К празднику привыкнуть нельзя. Праздник, к которому привыкаешь, - уже не праздник. А сны оставались для меня праздником. Может быть, если бы это была только моя потеря, я бы относился к ней чуточку спокойнее. Или хотя бы попытался относиться спокойнее. Но это потеря для всего человечества. Я здесь ни при чем. Я понимаю, что комбинация слов "я" и "человечество" по меньшей мере смешна. Но я ведь лишь реципиент. Точка на земной поверхности, куда попал лучик янтарных сновидений. Живой приемник на двух ногах и четырнадцати миллиардах нейронов. И вот приемник перестал работать. Сломался ли он? Не думаю. Как не думает и Павел Дмитриевич. Слишком велики совпадения. Потеря дара чтения мыслей, которую я заметил в самолете, пришлась на время, когда Лина Каррадос умирала в больнице. А янтарные сны исчезли после ее смерти. Павел Дмитриевич убежден, что и Лина Каррадос и я одновременно с ролью приемников выполняли и функции передатчиков. Во всяком случае, жители Янтарной планеты видели Землю нашими глазами точно так же, как мы с ней видели Янтарную планету глазами У. Они не понимают, что такое смерть. Для них смерть - это острая необходимость тут же Завершить Узор. Страдания Лины Каррадос должны были потрясти их, если ее мозг продолжал работать в режиме передатчика. И страх и боль заставили их прервать с нами связь. Они слишком другие. Они слишком далеко ушли от нас - если вообще когда-нибудь стояли близко, - чтобы не ужаснуться мукам, жестокости, смерти. Они должны были прервать с нами связь. Они поняли, что эта боль, мучения, смерть как-то связаны со сновидениями. Они вполне могли это понять. Бомба, корежащая при взрыве металл. Вспышка, уносящая жизнь. Им нет места на Янтарной планете. И они разорвали нить, что связывала нас. Я лежу в темноте, в тихой и плотной тишине Лейквью, и сердце мое сжимает печаль. Это нелепо. Когда подумаешь как следует, вдруг остро осознаешь нелепость общества, в котором совершают преступления. Это не новая мысль, я ничего не открываю, даже для себя, но бывает, что, произнеся вслух какое-нибудь самое обычное слово, поражаешься вдруг незнакомым звукам, и слово становится загадочным и чужим. Так и с убийством. Мысль о том, что человек может убить человека, вдруг поражает меня. Убить человека. Брата. Сестру. Дождь продолжает выбивать по крыше свою скучную и однообразную мелодию. В Москве, наверное, уже лежит снег, и снегоуборочные машины идут по ночным тихим улицам развернутым фронтом, оттесняя его все ближе к тротуарам. Галя сейчас спит. Хотя нет. Разница во времени. Только собирается. Смотрит по телевизору соревнования по регби. Или стоклеточным шашкам. И думает, может быть, как там Юраня. А может быть, и не думает. Илья, наверное, прошел протоптанной в пыли дорожкой из кухни к своему ложу и читает сейчас. Он всегда читает самые невероятные книжки. Например "Историю алхимии в Западной Европе". Или "Методику обучения умственно отсталых детей". А Нина, наверное, спит. Или лежит и думает о выросшем мальчике, который когда-то носил ее портфель. И который ушел от нее. С огромным портфелем. Пустым портфелем, из которого исчезли все материалы опытов. Он не уходит, он уезжает. На странной маленькой машине. К машине что-то привязано. Это же бомба. Сейчас она взорвется. Я вздрагиваю и просыпаюсь. Сердце колотится, лоб горит. Надо успокоиться. Я смотрю на свои часы. Стрелки слабо светятся в темноте. Половина шестого. Надо еще поспать. Боязливо, словно нащупывая брод в бурной, опасной речке, я вхожу в сон. Утром к нам пришел профессор Хамберт. Как он постарел за эти два дня! Теперь уже не только его шея напоминает ящерицу. И лицо тоже. Он вопросительно посмотрел на меня, на Павла Дмитриевича, тяжело опустился в кресло. - К сожалению, снова нет, - покачал я головой. - Ничего похожего. И профессор Хамберт и Павел Дмитриевич знают, о чем я говорю, так же как и я знаю, о чем они молча спрашивают меня. Профессор Хамберт вздыхает. Тяжелый вздох разочарования. - А я все-таки не теряю надежды, - решительно говорит Павел Дмитриевич, но в голосе его больше упрямства, чем уверенности. - Спасибо, Пол, - грустно говорит профессор Хамберт, - вы очень добрый человек, и вам хочется, чтобы мы все-таки могли провести совместные опыты. И вам очень хочется, чтобы эти опыты были удачными и я перестал бы хныкать. - Хью, неужели у вас раньше не было неудач? Но вы всегда сохраняли оптимизм... - Павел Дмитриевич делает отчаянные усилия перекачать в профессора Хамберта хотя бы часть своего оптимизма и энергии, но ток не течет и аккумуляторы старика не заряжаются. - Раньше? Конечно, Пол, были и неудачи. Сколько угодно. Но была надежда на завтра. Или на послезавтра. А теперь у меня нет надежды. Завтра утром не придет Лина и не начнет рассказывать о своей планете. У меня украли эту девочку и величайшее научное, философское и политическое открытие. Украли саму идею Контакта. - Да, но у нас ведь есть... - Я понимаю, Пол. И вы понимаете. И вам и нам нужно было подтверждение. Мистер Чернов должен был подтвердить объективно сны Лины Каррадос, а Лина Каррадос - его. Тогда мы были бы готовы сообщить всему миру о Контакте. А так? Сновидений нет, Лины Каррадос нет, никаких материалов нет. Есть лишь какие-то черновые заметки, какие-то воспоминания. Это не годится. В восемьдесят лет неприятно становиться посмешищем. Профессор Хамберт увлекается телепатией. Да, знаете, в его возрасте это простительно. А что, он действительно утверждает, что есть загробная жизнь? И так далее. Может быть, я преувеличиваю, но чуть-чуть. Так ведь? - К сожалению, так, - кивнул Павел Дмитриевич. У меня прямо сердце сжимается, когда я смотрю на него. Вокруг него всегда бушуют маленькие смерчи - столько в нем энергии. А сейчас он ничего сделать не может и выглядит поэтому обиженной, нахохлившейся седой хохлаткой. - И наше пребывание здесь становится бессмысленным, - добавляет Павел Дмитриевич. - Еще несколько дней, - просит профессор Хамберт и смотрит на меня так, словно от меня зависит, возобновятся или не возобновятся передачи с Янтарной планетой. - Может быть, если найдут убийцу Лины... - Вы думаете, на Янтарной планете будут ждать расследования? И идея Контакта, таким образом, в руках полиции? - с печальной иронией опрашивает Павел Дмитриевич. - Не знаю. Я прошу только, чтобы вы остались еще на несколько дней. Поезжайте в Шервуд... - Профессор Хамберт еще раз вздохнул и добавил после паузы: - А я надеялся, что они вот-вот сообщат нам свои координаты. После того как вы сообщили мне об этой гениальной догадке с интервалами между периодами быстрого сна, я был уверен, что они точно так же сообщат нам свои координаты. "Гениальная догадка, - подумал я. - А этот знакомый Ильи Плошкина, который походя определил, что значат интервалы, даже и не знает, наверное, что высказал гениальную догадку". Мы решили остаться еще на несколько дней. Да, не так я представлял себе поездку в Шервуд. Вместо интервью и банкетов - тишина Лейквью, дождь без остановки и тяжелые старческие вздохи профессора Хамберта. - Ну, что нового? - спросил лейтенант Милич у Поттера. - Приготовили нам преступники приятный сюрприз? Сержант Поттер покачал головой: - Нет. На портфеле ничего, а на сейфе только отпечатки пальцев профессора Хамберта... Был я во всех трех магазинах, в которых можно купить в Буэнас-Вистас металлическую линейку... - А почему не там, где можно купить, например, паяльник? Или тонкую проволоку? - Потому что паяльник или провод - довольно обычный товар. - А металлическая линейка? - Верно, это тоже не бог весть какая редкость. Но скажите мне, часто ли люди покупают по две металлические линейки? Кому нужно сразу две металлические линейки? - Молодец, прекрасная мысль. И что же? - Ничего. Никто две металлические линейки сразу не покупал. - А по одной? Может быть, он был настолько осторожен, что купил одну линейку в одном магазине, а другую - в другом. - Я подумал об этом. Они вообще в последнее время не продавали никому таких линеек... Может быть, стоит обыскать все коттеджи в Лейквью? - Вы думаете, в одном из них мы найдем паяльник и схему устройства самодельной бомбы? Я в этом вовсе не уверен. Если и найдем, то разве что на дне озера. И то, скорее всего, не здесь... Будь они все прокляты!.. - Кто, мистер Милич? - Опять мистер Милич? - Простите, Генри. Никак не могу привыкнуть. Вы кого-то прокляли? - Всех, кто не оставляет после себя приличных следов. Хочешь совершать преступления - пожалуйста, у нас для этого есть все возможности, но подумай и о других. Дай и полиции шанс... Ладно, будем продолжать, больше ничего делать не остается. Отправляйтесь к Дику Колела - это сторож в Лейквью, - я уже говорил с ним. Растолкайте его и постарайтесь, чтобы он вспомнил, не ездил ли кто-нибудь куда-нибудь в течение нескольких дней перед взрывом и не приезжал ли кто-нибудь к кому-нибудь. Вряд ли один из этих ученых мужей стал бы долго держать у себя взрывчатку. Скорее всего, ее привезли незадолго до взрыва. - Хорошо... Генри. - При слове "Генри" сержант сделал усилие. - А я продолжу знакомство с компанией профессора Хамберта. Если и остальные похожи на Лернера... - А что он? - Я думал, он меня задушит словами. Поток, фонтан. Я чувствовал себя мухой, которую паук закатывает в паутину из слов. И притом скользок, как смазанная маслом ледышка. Сам признал, что знал комбинацию замка сейфа. - Что? - Даже не признал, а просто сам сказал мне, что случайно услышал, как Лина Каррадос называла цифры Хамберту. И никто его при этом не видел. - Зачем же он сказал вам об этом? - В этом-то все и дело. Не по моим он зубам. Только нацелишься пощупать его, а он уже ушел. И такие финты выделывает, что и не знаешь, куда бросаться. Для чего ему было говорить? Оказывается, ему неприятно утаивать, видите ли, что-то от полиции. Это, оказывается, унижает его. Мог он подложить бомбу? А черт его знает. И мог и не мог. - В каком смысле? - В самом прямом. С одной стороны, достаточно ума, сообразительности и побудительных причин, с другой - слишком уж у него вся сила выходит словами. Посмотрим, какого о нем мнения другие. И посмотрим на других. Больше пока ничего не остается. Чарльз Медина был сух, корректен и полон презрения. После каждого вопроса он бросал быстрый взгляд на лейтенанта Милича, словно желая убедиться, что тот еще на месте, и отвечал коротко и ясно. - Как по-вашему, мистер Медина, у кого из группы Хамберта могли быть веские основания для убийства Лины Каррадос? - Насколько я знаю, ни у кого. - А если бы вы узнали, что убийство совершил икс или игрек из вашей группы, были бы вы удивлены? - Не очень. - Значит, вы допускаете, что кто-то мог бы подложить бомбу? - Вполне. - На основании чего вы так считаете? - На основании впечатления, которое производят на меня эти люди. - И какое же это впечатление? - Мы вращаемся по замкнутому кругу, лейтенант. Я отвечу вам: на меня они производят впечатление людей, которые вполне могли бы сунуть бомбу под машину. - Но вы же только что сказали, что мотивов ни у кого здесь не было. - Верно. Насколько я знаю, мотивов ни у кого не было, но вместе с тем, если бы мотивы были, почти любой мог бы пойти на преступление. - Почти любой? - Ну, может быть, за исключением Лернера и Колби. - Почему Лернера? - Болтлив. Стар и болтлив. Убийство требует холодного ума, расчета, выдержки и скрытности. И даже умения в данном случае контролировать свои мысли, чтобы мисс Каррадос случайно не разгадала его намерения. Лернер - прямая противоположность всем этим качествам. Разве что он может заговорить человека насмерть. Если бы Лину Каррадос нашли мертвой без видимых следов насилия, я бы легко мог поверить, что ее заговорил этот болтун. Задушил словами. Я сам раз едва ноги унес. Прогресс, регресс, модели развития и так далее. Блестящие игрушки для праздных и неряшливых умов... - Гм... А что вы все-таки скажете о взглядах мистера Лернера? Его боязнь, что контакт с внеземной цивилизацией может оказать пагубное влияние на развитие человечества... - Чепуха. Сентиментальная чепуха. Набор слов. Контакт с десятью цивилизациями произвел бы на человечество куда меньше впечатления, чем последний развод очередной звезды телевидения. Через два дня все забыли бы об этих цивилизациях. - Я вижу, вы невысокого мнения о людях. - Я ученый, мистер Милич. Ученый не может быть сентиментален. У него должен быть ясный мозг, не боящийся фактов, как бы эти факты ни были неприятны ему. Как только у ученого появляется эмоциональное отношение к чему-то, он перестает быть ученым. По крайней мере в этом вопросе. Если ученый изучает людей, он не имеет права любить их. Медина достал из кармана пачку сигарет, вытащил сигарету, посмотрел на нее с глубоким отвращением и закурил. - Ну хорошо, - вздохнул Милич. - А что вы можете сказать об Иане Колби? - Синт. - И одно это уже исключает его из числа потенциальных убийц? - Вы знаете, что самое характерное для синтов? - Что? - У них не хватает интеллектуального мужества воспринимать жизнь такой, какой она есть. Они смотрят на жизнь сквозь свой христин, надев на себя спасательный пояс христианства. - А Эммери Бьюгл? Мог бы он убить? - Наверное. Впрочем, не знаю. Для убийцы у него слишком сильные убеждения... - Боюсь, мистер Медина, этот парадокс слишком глубок для меня. - Нисколько. Он так ненавидит прогресс, либералов и социализм, что для обычного убийства у него вряд ли осталось бы достаточно ненависти. - А если бы это убийство носило политический характер? - То есть? - Если бы взрывом машины мисс Каррадос можно было помешать контакту не столько с внеземной цивилизацией, сколько с русскими? Ведь, если я не ошибаюсь, мистер Бьюгл твердо убежден, что такие контакты пагубны. - Он идиот. Биологический консерватор. Человек жестко запрограммированный. Робот, не способный к обучению... - Вы не ответили мне на вопрос. - А, вы спрашиваете, мог бы Бьюгл убить?.. - Совершенно верно. Медина брезгливо раздавил окурок сигареты в пепельнице. - Не знаю, - пожал он плечами. - С одной стороны, он в достаточной степени глуп, чтобы быть фанатиком. С другой - слишком ничтожен, чтобы быть настоящим фанатиком. - А мистер Хамберт? Медина бросил быстрый взгляд на лейтенанта и усмехнулся: - Мистер Хамберт не способен ни на что. Он памятник. Он занят лишь тем, чтобы голуби не засидели его, чтобы пьедестал не растрескался, чтобы вокруг было чисто подметено и чтобы говорили экскурсиям чистеньких школьников и школьниц, особенно школьниц: а это, детки, памятник великому ученому Хамберту. - Как по-вашему, мистер Медина, как относился мистер Хамберт к Лине Каррадос? Медина легонько кончиками пальцев побарабанил по столу. На скулах его затрепетали желваки и тут же успокоились. - Меня не интересовала личная жизнь Хамберта. "Ага, голубчик, - подумал Милич, - не на таком уж высоком Олимпе ты пребываешь". - А у вас какие были отношения? - С кем? "Прекрасно знает, кого я имею в виду. Выигрывает несколько секунд, чтобы взять себя в руки", - пронеслось в голове у Милича. - С Линой. - Ах, с Линой... Обычные. Самые нормальные отношения. Лейтенант Милич сделал мысленно заметку вернуться к отношениям Медины и Лины и спросил: - А вы бы сумели убить? - Вы меня оскорбляете. - Впервые за время разговора по лицу Чарльза Медины скользнула улыбка. - Помилуйте, это чисто гипотетический вопрос. - Нет, вы меня не поняли. Меня обидело уже то, что вы сомневаетесь, мог ли я убить. Конечно, мог. Если бы мне это было очень нужно. - А вам не нужно было убить Лину Каррадос? - Для чего? - Ну, скажем, чтобы монумент, который строит себе профессор Хамберт, остался незаконченным. И чтобы к нему не водили экскурсии школьниц. - На слове "школьниц" Милич сделал ударение, и Медина гмыкнул. - Вы думаете, это мне все-таки следовало ее убить? - спросил он. - Уже поздно. У кого-то были более серьезные основания. Или кто-то оказался расторопнее меня... Но вообще-то я вас теперь понимаю. Вы считаете, что я завидую старику и мог бы пойти на все, чтобы насолить ему. Так? - Медина серьезно и внимательно посмотрел на лейтенанта. - Приблизительно, - кивнул Милич. "Ах ты, кремень, - подумал он. - Ты идешь напрямик, и я юлить с тобой не стану". Медина наморщил лоб и посмотрел поверх своих очков в роговой оправе в окно на серое небо и редкий тяжелый и ленивый дождь. - Я вас понимаю, - сказал он наконец, - но я не подложил бомбу Лине Каррадос. Надеюсь, вы найдете тому доказательства. У меня их, к сожалению, нет. Надеюсь, презумпция невиновности у нас еще действует? Или мне нужно доказывать вам свою невиновность? 5 - Кто куда ездил? - Дик Колела пожал плечами. - Так разве я знаю? Мое дело - открой ворота, потом закрой, и все дела. Ну, а если кто сюда, в Лейквью, приедет - спросить к кому. Ну конечно, следить, чтобы смазка была в петлях, подкрасить, если надо где... - Краска меня не интересует, мистер Колела, - терпеливо сказал Поттер. - Меня интересует, не ездил ли кто-нибудь из сотрудников в последние дни до взрыва куда-нибудь. - Так я вам и говорю: откуда мне знать? Они каждый день ездят. Кто в Буэнас-Вистас, кто в Шервуд, кто в Стипклиф. Я никого не спрашивал. Мне б сказали, я б спрашивал. А так - какое мое дело? - А сюда никто не приезжал? - Сюда? - Колела задумчиво поскреб затылок. - Да вроде никто... Хотя обождите... К мистеру Колби - это к синту - вроде приезжала машина... Точно, приезжала, теперь вспомнил. Я чего вспомнил - за рулем такой же сидел, как мистер Колби... - В каком смысле такой же? Похожий? - Да нет, это... знак у него на одежде такой, как у мистера Колби. Желтая эта нашивка. Уж чего она у них там означает, это меня не спрашивайте. Я когда рос, никаких этих синтов не было. В нашей местности около Стипклифа и католика-то, бывало, не увидишь, а теперь там ихний штаб, что ли... - Чей штаб? - Этих синтов. Мне дочка говорила, она и сейчас в Стипклифе живет. И этот, что приезжал, тоже из Стипклифа. - А откуда вы знаете? - Ну как же. Я как увидел, что синт он и нашивка у него такая же, как у мистера Колби, я его спрашиваю: "К мистеру Колби, наверное?" А он кивает, да, мол, к нему. А я подумал, чего мне дочка говорила, и спрашиваю: "Из Стипклифа, поди?" - "Да", - говорит. Я тем временем ворота открыл, пропустил его и снова закрыл. Конечно, в такую погоду все время вылезать закрывать да открывать не очень-то приятно, да я уже привык, мне нипочем. Он, этот синт, спросил еще, где машину поставить. Я ему объяснил, что можно к самому коттеджу проехать, а можно и тут, около ворот оставить. Ну, он тут, у ворот, машину поставил, аккуратненько так, вылез. Я ему показал, куда пройти, и он зашагал, портфельчиком помахивая. - А долго был этот синт из Стипклифа? - Да нет, наверное, час, может, полтора. - А кто еще приезжал? - Да я ж говорю, больше никого. - Вы сначала и синта забыли. - Ну и что ж, что забыл, потом вспомнил. У меня память, слава богу, жаловаться не приходится. Вон Эдвин Манн на три года меня младше, а... - Бог с ним, с Эдвином. Значит, больше никто не приезжал? - Ну, приезжала к этой женщине, длинноволосой... как ее... ага, мисс Басс, сестра ее. - Сестра? - Сестра. Точная копия. Такая же носатенькая. Ну, и к этому... маленькому... мистеру Лернеру... - А кто приезжал к мистеру Лернеру? - А кто его знает, кто... Человек, стало быть... - А я-то думал, обезьяна... Сторож обиженно заморгал, но ничего не сказал. - А кто он был, откуда, ничего не сказал? - Нет. Сказал - к мистеру Лернеру, я его пустил. И все. - Больше никого? - Нет. Поттер посмотрел на часы. Половина первого. Лейтенант занят своими беседами. Может быть, съездить в Стипклиф? Бессмысленно, конечно, но попробовать нужно. В Буэнас-Вистас материалы для самодельной бомбы никто не покупал. Нужно было бы быть последним идиотом, чтобы делать это в городке, где всего пятнадцать тысяч населения и который находится под боком. Стипклиф побольше. И подальше. Но огромный Шервуд еще удобнее. В Шервуде человек теряется, как муравей в муравейнике. Конечно, решил Поттер, будь он на месте преступника, он бы приобрел все, что нужно для бомбы, именно в Шервуде, привез в Лейквью, спокойно изготовил бы бомбу и приладил ее вечерком к машине мисс Каррадос. Вечером или даже ночью. Предыдущей ночью, после того как она вернулась из города и легла спать. Захвати маленький карманный фонарик и спокойненько делай свое дело. Вымажешься, конечно... Вымажешься... Может, здесь что есть? Да нет, пустое дело. Ну, вымазал человек куртку, выстирал ее - к утру и сухая. Это не дело. А что дело? Хорошо, что отвечать будет лейтенант. Он отвечает - он пусть и думает, в чем дело. А я свой долг выполняю, и все. Сержант Поттер вел машину, уверяя себя, что он ни за что не отвечает, но мозг его против воли снова и снова перебирал обстоятельства дела. Лейтенант прав... Хоть бы какая-нибудь ниточка была. Ну хорошо, приезжал к этому синту другой синт. Оба с желтыми нашивками. Ну и что? Можно, конечно, представить себе, что он привез набор для бомбы. Можно, но трудно. Легче, пожалуй, представить, как мисс Басс берет у длинноносой сестрички сверточек, садится за столик, отодвигает всякие там кремы и пудры и начинает собирать бомбочку. Чтобы избавиться от соперницы? Может быть, мисс Басс тоже имела виды на старого Хамберта? У них и разница в возрасте поменьше, всего полвека. А торопилась она потому, что с восьмидесятилетними кавалерами всегда надо спешить... Что-то всякая чепуха лезет в голову. Как ребенок. Сержант Поттер улыбнулся. "Джелектрик" бежал резво, электромотор жужжал ровно и успокаивающе, и сержанту вдруг показалось, что он еще молод, что все впереди, что когда-нибудь и он будет разговаривать так же небрежно и слегка насмешливо, как лейтенант Милич. Хотя, конечно, образование у него не то. Всякие там вибрации, корреляции и беллетристики - лейтенант их как семечки щелкает, а ему каждый раз приходится дома в словарь толковый лезть. Толстенный том с вырезами для букв сбоку. Старое издание. Отец еще покупал. Отец... Сколько уже, как он умер? Четыре года. Четыре года. Четыре года всего, а будто и не было его никогда. Да он и при жизни человек тихий был. Что был - что не был. Тихий, незаметный. Только иногда, когда он был еще мальчишкой, подойдет к нему, посмотрит в глаза, несмело так, застенчиво, и тут же отведет их. И рукой волосы погладит. Быстро как-то и тут же отойдет. Словно стеснялся чего-то. А может, это от усталости. Он водил автобус, а попробуй посиди за рулем автобуса на городских узких улицах целую смену. От рук до почек все болит. И нервы. Хотя нельзя сказать, что отец нервный был. Наоборот, тихий. Все в себе держал... Это, говорят, хуже... В Стипклифе Поттер остановился у телефонной будки, взял справочник и начал листать его. Писчебумажные магазины. Раз, два - всего четыре. Можно было и не смотреть в справочнике - все здесь, на центральной улице. В первом магазине было прохладно, пусто и тихо. Молоденькая девушка в наброшенной на плечи куртке рассматривала журнал. На огромном, в целую страницу, фото была изображена смеющаяся красавица в норковой шубе, стоящая около роскошной машины. Шуба отражалась в лакированной поверхности металла. - Простите! - Девушка вздрогнула и вскочила на ноги. - Зачиталась. - Быстрым движением плеч она сбросила куртку и ожидающе посмотрела на сержанта: - Что вам? - Мне нужна линейка. - Какая? - Знаете, пожалуй, лучше железную. Хоть прочная, по крайней мере. - Пожалуйста. Вот эти, десятидюймовые, по девяносто. А эти длинные - по два десять. "Эти, - подумал Поттер, беря в руки парочку десятидюймовых хромированных линеек. - Точно такие же. Господи, неужели же повезет..." Лейтенант его в Стипклиф не посылал. Сам решил ехать. Вот вам и Поттер... - Короткие, пожалуй, подойдут. - Одну, две? - Да давайте две, чтоб не бегать каждый раз, как потеряются... - Пожалуйста. Доллар восемьдесят. Поттер с сомнением посмотрел на девушку: - А хорошие они? Не сломаются? - Что вы!" - обиженно сказала девушка. - Прекрасные линейки, отчего же они сломаются?.. Завернуть? - А что покупатели говорят? Не возвращают? Девушка бросила быстрый взгляд на Поттера, и он усмехнулся про себя. Она, наверное, думает: ну и зануда. Если он не может решиться купить линейку за девяносто центов, как же он, интересно, женился? - Никто никогда не жаловался? - Никто, - еще более обиженно помотала головой девушка и посмотрела на норковую шубу и блестящий бок автомобиля. Она вздохнула. - А покупают сразу по две линейки? - спросил Поттер и подумал, что незачем было разыгрывать эту маленькую сценку. Можно было сразу спросить, что его интересует. Девушка снова оторвалась от норковой шубки, на которую смотрела краешком глаза. - По две? По две линейки? - Ну да. - Да. Наверное... - "Да" или "наверное"? Продавщица посмотрела на сержанта и еле заметно пожала плечами. - Ну хорошо, - сказал Поттер. - Так мы, похоже, никогда не договоримся. Я из полиции. Меня интересует, не покупал ли у вас кто-нибудь в последнее время, ну, скажем, за последнюю неделю две такие линейки. - Конечно, покупали. Иногда по два-три дня никто не спросит, а иногда за день штуки три продашь... Девушка теперь смотрела на сержанта с большей симпатией. Все-таки полиция поближе к норковым шубкам, подумал Поттер. По крайней мере к краденым. - Вы меня не совсем поняли, мисс. Не покупал ли кто-нибудь две линейки сразу, как я? - Не-ет, - с сожалением протянула девушка. - Точно? - Точно. Я б запомнила. Металлическая линейка - это не такая вещь, чтоб их сразу по нескольку штук покупали. - А вы все время одна в магазине? - Да, мать больна. Когда она здорова, мы с ней меняемся. Магазин принадлежит матери... - Спасибо, - сказал Поттер и направился к выходу. - А линейки? - спросила девушка. - Вы их возьмете? - Давайте, - вздохнул Поттер и протянул деньги. Второй магазин был больше, наряднее и богаче. На стенах висели две яркие рекламы карманных калькуляторов. На одной из них блондинка неземной красоты извлекала на калькуляторе, судя по подписи, корень. При этом на лице ее было написано такое блаженство, что каждому ребенку сразу же становилось ясно: без карманного калькулятора "Эйч-пи" человек счастливым, красивым и преуспевающим быть не может, не говоря уж о невозможности быстро извлекать корни. Поттер подошел к продавцу с сонными глазами и, испытывая стыд, что не покупает себе калькулятора "Эйч-пи", спросил, есть ли в магазине металлические линейки. - Вот такие, - добавил он, показывая продавцу линейку, купленную в первом магазине. Продавец несколько раз моргнул, пытаясь проснуться, внимательно посмотрел на линейку, потом на Поттера и надолго задумался. Похоже было, он решал, не вложить ли ему все свои сбережения в металлические линейки, раз они начинают пользоваться таким спросом. Очевидно, ни к какому твердому выводу он не пришел и сказал, что линейки есть. - Я из полиции, - сказал Поттер и положил локти на прилавок. - Слушаю, - наклонился к нему продавец. Он уже совсем проснулся. - Я хотел у вас узнать, не покупал ли кто-нибудь в течение последней недели или двух такие линейки. Причем две сразу. - Две? - Да. - Сразу? - Да. - Гм... Интересно. Вот вы спрашиваете - и я сразу вспомнил. Да, только не две... - Меня интересуют именно две. - А четыре? - Что? - Четыре. Я, помню, подумал: а зачем человеку, интересно, сразу четыре линейки? Что можно делать с четырьмя линейками? Поттер почувствовал, как по позвоночнику легкой щекочущей волной прошел озноб. Щекочущий охотничий озноб. "Спокойно, - сказал он себе. - Не торопись. Скорее всего, это не то". - А когда это было? - спросил он. - Гм... Позвольте, сейчас я соображу... Так, так... пять или шесть дней назад... Минуточку... Да, пожалуй, шесть дней назад. - Вы точно помните? - Да. В тот день привезли новые калькуляторы, - продавец кивнул на блондинку, все еще пребывавшую в блаженном трансе, - и я, знаете, как-то подумал, когда покупатель попросил четыре железные линейки, что калькуляторы калькуляторами, а железные линейки лет сто уже, наверное, не меняются. - А вы могли бы описать мне этого покупателя? - Да, конечно. Среднего роста... - Возраст? - Тоже средний. Ну, лет тридцать пять. Может быть, чуть больше. Одет обычно. Если не ошибаюсь, серое пальто. Серая матерчатая кепка. - Что-нибудь еще? - Гм... Пожалуй, все. - Не синт, случайно? - Нет. - Вы уверены? - Конечно. Синта я сразу узнаю. По глазам. По разговору. По запаху. Я их за милю чую, еретиков. Спиной чую. В голосе продавца появилась страстная хрипотца, а в глазах засветилась ненависть. - Значит, точно не синт? - Я ж вам говорю, мистер, я их за милю чую. Ползают по нашей земле, как черви. Нажрутся своего христина и ползают с пустыми глазами, людей от настоящей религии оттягивают. Из нашей Епископальной церкви только за последний год троих переманили. Запретить их секту надо, вот что я вам скажу. - А ничего он не говорил, когда покупал линейки? - Да нет, - сказал продавец, и глаза его начали медленно остывать, словно в них выключили ток. - Спросил, сколько. Я ему говорю - три шестьдесят. - И все? - И все. Попросил добавить полдюжины резинок, заплатил за все и ушел. - Полдюжины резинок? - Ну да. - Благодарю вас. Поттер вышел из магазина и сел за руль своего "джелектрика". Мотор он сразу не завел, а сидел, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Как там в книжке описывалась самодельная бомба? Самоустройство для замыкания цепи. Металлические линейки с припаянными проводками, а между ними проложены для изоляции резинки. А может быть, все это фантазии, чепуха? Школьный учитель? Мало ли кому могут понадобиться четыре металлические линейки и полдюжины резинок. Раз это был не синт - он и по возрасту не подходит к тому, что приезжал в Лейквью к Колби, - это мог быть кто угодно. А может быть, тот, кто приезжал к Лернеру? Лейтенант говорил, что Лернер может повернуться и тем и другим боком... Придется расспросить сторожа еще раз и снова приехать сюда. Он вздохнул и включил двигатель. Охотничий азарт давно покинул его. То, что в первую секунду заставило его сердце забиться быстрее, казалось сейчас не таким уж интересным. Не та это ниточка, о которой говорил лейтенант, подумал он и нажал на реостат. 6 - Мистер Бьюгл, - сказал лейтенант Милич, - как вы относитесь к идее сотрудничества с русскими? - Отрицательно, - сказал физиолог и ласково погладил свою лысину. - Вы высказывали свое отношение профессору Хамберту? - О да, - кивнул он. - Я не из тех людей, которые делают секрет из своих убеждений. Я не оппортунист, приспосабливающийся к конъюнктуре. - Значит, приглашая вас сюда, в Лейквью, мистер Хамберт знал о ваших взглядах? - Думаю, что да. К сожалению, в наших университетских кругах не так много людей, у которых хватает смелости придерживаться немодных взглядов. - То есть? - Наши либералы любят считать себя людьми, на которых трудно воздействовать. На самом деле они как дети. Они пешки на политической доске. - И кто же ими играет? - Все, кому не лень, все, кому это выгодно. О, вы скажете, что они сами любят всех критиковать. Да, критикуют иногда. Но дело не в этом. Они все накачаны суицидальным синдромом... - Чем? - Синдромом самоубийства. Они не понимают, а может быть, и не хотят понимать, что давно превратились в термитов, которые подтачивают основание нашего общества. У них на уме только одно: грызть, и грызть, и грызть, разрушая все, от семьи до патриотизма, от системы свободного предпринимательства до полиции... "Начинает заводиться, - подумал Милич. - Как шаман". - А вы? - Что я? Вы говорите о моих взглядах? Мне вся эта картина баранов, бегущих к обрыву, смешна и отвратительна. Возьмите, например, профсоюзы. Власть их нелепо велика. Забастовки сотрясают страну, подтачивают ее мощь. Но разве много людей в университетских сферах найдет в себе мужество сказать об этом всуе? О чем вы говорите? Вместо этого либералы-профессора, длинноволосые юнцы и их девчонки будут до хрипоты кричать о гражданских правах. Ах, как это сладко - говорить о чужих правах, когда твои тебе давно обеспечили. Папы, презренные буржуазные отцы, погрязли в коммерческой пошлости, а их возвышенные сыночки и дочери, вскормленные при помощи этой коммерческой пошлости, могут смело накуриваться до одурения марихуаной и идти защищать чужие гражданские права. Мне, мистер Милич, эта картина всегда была отвратительна, и я никогда не скрывал своих взглядов. Хотя меня называли и консерватором, и динозавром, и неандертальцем. Наши милые либералы ведь либеральны только тогда, когда люди придерживаются их взглядов. Скажите что-нибудь, что им не нравится, и они начинают жужжать, как потревоженные осы. И ты становишься и тори, и стегозавром, и живым ископаемым, и бог знает кем еще. Дай им власть - и где бы, интересно, были мои гражданские свободы? О, тогда наши славные профессора не очень бы разрешили своим сыночкам и их подружкам идти защищать мои права. - Я понимаю, мистер Бьюгл, - мягко сказал лейтенант Милич. - Я понимаю, - повторил он голосом няни, успокаивающей расходившегося ребенка. - Но вы все-таки не ответили на вопрос, почему, так отличаясь от вас политическими взглядами, мистер Хамберт пригласил вас сюда? - Своим вопросом вы уже ответили. Именно, я полагаю, из-за моих взглядов. Если бы я фигурировал среди тех, кто работал вместе с Хамбертом, никто бы не смел усомниться в результатах. Я, таким образом, был приглашен на амплуа адвоката дьявола, который должен все подвергать сомнению. - И вы выполнили свою миссию? - Да, вполне. - И к какому же вы пришли выводу? Я имею в виду опыты с Линой Каррадос. - Увы, факт Контакта бесспорен. - Вы говорите "увы"? - Да, увы. - Но почему же? - Вы спрашиваете меня, почему? Да потому, что картина, нарисованная мисс Каррадос, вовсе не та картина, которую мне хотелось бы увидеть. Представляете, что это значит? Каков был бы эффект знакомства с нашими первыми соседями во Вселенной? С первыми, повторяю, соседями. Интересно, какие они? Как живут? Чем живут? Тем более, что соседи богаты. Они умеют то, что нам и не снилось. - И в чем же опасность? - А вы не видите, мистер Милич? - Эммери Бьюгл снова погладил себя ладонью по лысине, потом по мясистому лицу, по раздвоенному подбородку с домашней симпатичной бородавкой. - Нет, признаться. - Напрасно. Наше общество - это наше общество. И наша цивилизация - наша цивилизация. Мы создавали ее миллион лет, едва спустились с деревьев на землю. Мы тянулись за веткой, бананами, ногой косули, землей соседа, новой машиной. Мы - цивилизация индивидуалистов. Это не черта моего характера. Это не черта вашего характера. Это в наших генах. В генах, которые формировались миллионы лет. О, я вижу, вы хотите сказать мне, что те же обезьяны жили стадами. Прекрасно. И мы продолжаем жить стадами. Стадами индивидуалистов. Хорошо ли, плохо ли - это основа нашей цивилизации. Может быть, и жестокая основа, но она обеспечила нам прогресс. Только протянув руку, чтобы отнять у соседа банан, мы стали на путь прогресса... Профессор Бьюгл прикрыл глаза и тихонько раскачивался. Милич снова подумал, что он чем-то похож на шамана, входящего в экстаз при помощи однообразных движений. - И вот нам говорят: дети, познакомьтесь со своими соседями. И дети видят картину, так не похожую на ту, к которой они привыкли... Они видят общество, в котором не существует понятия "я" и "ты". Общество, в котором эти понятия слились. Одна гигантская семья, члены которой не могут жить друг без друга. Мы не можем принять эту идею. Они не могут быть моделью для нас. Они вселят в наши сердца, и без того полные смятения и сомнений, отвращение к самим себе, ибо рядом с ними мы действительно выглядим как мясники рядом с серафимами. Но мясники должны жить отдельно от серафимов. В разных измерениях. Это даже не вопрос, кто лучше, мясники или серафимы. Просто они несовместимы. И, наконец, политическая сторона. - Что значит "политическая сторона"? - Как по-вашему, какой модели ближе наши соседи - нашей модели или модели социалистического общества?.. То-то же, мистер Милич. Я вижу ответ на вашем лице. Им, им выгоднее сны Лины Каррадос и их Чернова. Не нам, а им. А мы снова, как безмозглые овцы, играем в их игру, не понимая, что мы в цугцванге, что любым ходом мы лишь ухудшаем свою позицию. Я это видел с самого начала, еще до того, как Хамберт, этот старый глупый идеалист, пригласил сюда русских. И дело не только в содержании снов. Я вообще против контактов. Космических и политических. Мы стали слишком уязвимы. Наши фигуры, пользуясь снова шахматным языком, стоят слишком плохо. Нам нужно сначала навести порядок в нашем собственном лагере, перегруппировать силы, а потом уже думать об участии в матчах. - Я понимаю вашу мысль, - сказал лейтенант Милич. - Нечто похожее говорил мне мистер Лернер. - Лернер? Этот... болтун? У меня не может быть с ним общих взглядов. - На мясистом лице Бьюгла появилось брезгливое выражение. - Скажите, мистер Бьюгл, а кому, по-вашему, была выгодна смерть Лины Каррадос? - Всему нашему обществу. - А в масштабах Лейквью? - Другими словами, вы хотите спросить меня, кто убил ее? - Если хотите. - Не знаю. Я, во всяком случае, этого не сделал. Хотя, наверное, должен был. Эммери Бьюгл глубоко вздохнул, то ли жалея, что не выполнил своего долга, то ли давая понять, что больше сказать ему нечего. - Благодарю вас, мистер Бьюгл. Вы прочли мне сегодня замечательную лекцию. - Пожалуйста. К сожалению, не так уж много людей имеет мужество в наши дни даже выслушивать нас, не говоря уж о том, чтобы разделять наши мысли. Лейтенант коротко кивнул и вышел из коттеджа физиолога. Пора ехать в Буэнас-Вистас. Принять душ, поесть и вытянуться на кровати. Потрясти как следует головой, чтобы вытряхнуть из нее весь этот бред, который набился в нее за день. Вынуть фильтр, очистить его, прополоскать и вставить обратно. Опять шел мелкий холодный дождь. На голых ветвях деревьев сверкали бриллианты. Опавшие листья уже перестали источать пьянящий запах увядания. Они уже сдались. Они уже не были листьями. "Как хорошо бы тоже сдаться, - подумал лейтенант. - Снять с себя круглосуточный груз. Я уже заговорил, как синт. Я их понимаю. Когда тебе говорят: мы снимем с тебя бремя мыслей и решений, для многих это кажется соблазнительным". Паники у него еще не было, но и спокойствия тоже. Они не продвинулись ни на один шаг. Бомбу мог подложить практически любой из обитателей Лейквью. Абрахам Лернер, может быть, и прав, когда говорит, что у любого найдется мотив, надо только покопать. А разве не мог убить Лину Каррадос этот жирный лысый боров? Красноречивый боров, ничего не скажешь. Лейтенант почувствовал, как неприязнь к Бьюглу все крепнет в нем. "Стоп, - сказал он себе, - это опасно. Это роскошь, которую я пока себе позволить не могу. Симпатии и антипатии - это очки, сквозь которые смотришь на мир. А полицейскому нужны очки, которые не искажали бы то, что он видит". - Ну, что нового? - спросил он у Поттера, который уже ждал его в гостинице. - Искал магазин, где бы на прошлой неделе продали кому-нибудь две железные линейки. - Ну и что, нашли? - Нет... - Это не путь. - Зато я нашел продавца, который продал одному человеку четыре линейки. И полдюжины резинок. - Четыре линейки? - Лейтенант встряхнул головой, прогоняя сонливость. Загустевшие было мысли снова стали текучими и заскользили, цепляясь друг за друга. Неужели первая ниточка? Давно пора, а то дело начинает врастать в землю - не выдернешь потом. - Когда, кому, где? - В Стипклифе. По времени подходит вполне: шестого декабря. - Неужели продавец запомнил день? - Да, шестого декабря. Купил человек лет тридцати - тридцати пяти. Не синт. - Почему? - Что почему? - Почему вы подчеркиваете, что не синт? - А... Да потому, что Дик Колела - это сторож здесь, в Лейквью, - сказал мне, что к мистеру Колби приезжал коллега. Синт с желтой нашивкой из Стипклифа. А в Стипклифе штаб-квартира Всеобщей синтетической церкви... - Понятно... Четыре линейки. Гм... А как вы думаете, Джим, почему четыре? - Две для взрывного устройства и две про запас. - Что значит "про запас"? Если испортит линейку в процессе изготовления бомбы? - Ну? - Не получается, мой друг. - Почему? - Подумайте: ну как можно испортить металлическую линейку? Неудачно припаять проводок? Отколупнул каплю припоя - и начинай снова. Хоть сто раз. Нет, дело не в запасных частях. - А в чем же? - А если четыре линейки были рассчитаны не на одну, а на две бомбы? - На две? - А что вас так удивляет? Это ведь все-таки не две термоядерные бомбы, а маленькие пластиковые самоделки. Неопытный человек, имея фунт взрывчатки и нужные детали, может изготовить такую бомбу за час или два. Ну, за три часа. - Дело не во времени. Зачем? Чтобы повторить взрыв, если первый окажется неудачным? - О, вы начинаете иронизировать. Прекрасный знак. Вы уже думаете, у вас есть идеи, и мои вам кажутся нелепыми. Вот почему начальство никогда не любит людей, которые склонны иронизировать. Нет, Джим, дело не в повторном взрыве. Убийца действительно хотел изготовить две бомбы, но не для повторного покушения... - Лейтенант почувствовал, как наконец в голове его начали возникать комбинации. Версии и гипотезы вздувались пузырями и в то же мгновение лопались под тяжестью собственной абсурдности. Но мозг начал работать. - Нет, дорогой Джим, дело не в повторном покушении. - Одна гипотеза оказалась покрепче. Она не лопнула сразу. Лейтенант надавил на нее логикой. Гипотеза прогнулась, но испытание выдержала. Он вытащил ее на свет. Но и свет не смог совладать с ней. Чем больше он крутил ее так и эдак, тем крепче становилась догадка. Ей уже было тесно в черепной коробке, и она сама по себе выскочила из него: - А что, если с самого начала убийца намеревался взорвать не одну машину, а две? - Две? - Да, две. Лины Каррадос и... - Хамберта? - Ну при чем здесь Хамберт? Я начинаю думать, что икс убил Лину именно для того, чтобы поставить крест на всем проекте. Не Лина была объектом покушения - кому, в конце концов, мешала эта девчонка? - а сам проект. Вся эта затея с космическими контактами. А приняв такую версию, мы должны сделать и второй шаг. Кто, кроме Лины Каррадос, принимал сигналы? Русский. Чернов. Когда убийцы покупали детали, было уже известно, что приедут русские. - Допустим. Но почему же он не попытался взорвать машину русских? Нет, подумал Милич, гипотеза затвердела до такой степени, что ею можно даже жонглировать. И, как всегда, удачная догадка доставляла ему чисто эстетическое удовольствие. Она была красива, и ему было приятно играть с ней. Конечно, скорей всего, догадка окажется неправильной. Во время любого расследования не раз и не два приходится выбрасывать такие симпатичные версии. Что делать - версии и существуют для того, чтобы, сделав свою работу, умереть. Но пока что версия была жива. - Да потому, Джим, что Чернов перестал видеть сны. Мне рассказал об этом Хамберт. Все они страшно огорчены и удручены. Им не только не удалось поставить совместные опыты, но и Чернов потерял связь с теми, кто посылал сигналы. И перестал представлять угрозу для убийцы. - Выходит, кто-то убил Лину Каррадос только потому, что через нее осуществлялся контакт? Гм, что-то с трудом верится... - Господи, Джим, разве мало ухлопали людей за последний миллион лет за менее серьезные идеи, чем контакт с внеземной цивилизацией? Забивали камнями, распинали на крестах, сжигали, вздергивали, расстреливали, загоняли в газвагены. Идея, брат Джим, - опасная штука. Это не ревность. Любовь проходит, объект ее стареет, страсти угасают, а не убитые вовремя идеи имеют тенденцию набирать силу. Нет, брат Джим, если кому-то идея контактов - я имею в виду и космические и земные контакты с Советским Союзом, - если кому-то такие контакты кажутся опасными, он пойдет на все, чтобы помешать им. - Да, конечно... - Поттер пожал плечами, - говорите вы красиво, но как-то... - Что "как-то"? - Не знаю... Чересчур... Ну, как бы сказать... Выдуманно. - Поттер обрадовался найденному слову и уцепился за него, как малыш за подол матери: - Выдуманно. Не настоящее это как-то... - Ага, не настоящее. А если бы старуха Хамберт подсыпала Лине из-за ревности щепотку цианистого калия в гороховый суп, тогда это было бы настоящее? Да, конечно, тогда бы это было настоящее. Или если бы Лина узнала, что Абрахам Лернер ограбил банк в Буэнас-Вистас. Увы, брат Джим, мы с вами невысокого полета птицы. Копаясь в нашем дерьме, мы начинаем думать, что это дерьмо - весь мир. - А убийство из-за идеи - это что, благородство? - Поттер обиженно нахохлился. Он был обижен за всех тех, с кем всю жизнь имел дело. - Нет, конечно. Но не в этом дело. Я хочу сказать, что идеи могут вызывать такую же ненависть, как и какие-то более простые вещи. А здесь, в Лейквью, как раз собрались люди, которые умеют ненавидеть идеи. - В каком смысле? - В самом буквальном. Они - ученые. Они должны знать цену идеям. А как только знаешь чему-то цену, ничего не стоит начать это ненавидеть. Взять хотя бы Бьюгла. Как только начинает говорить о прогрессе, возбуждается, как шаман. Поглаживает свою лысину, чтобы удержаться, а сам внутри клокочет. Кажется, замолчи он - и услышишь бульканье. Да и Абрахам Лернер не слишком жалует идею космических контактов. Он, пожалуй, относится к ней поспокойнее, чем Бьюгл, но я тоже вполне могу представить его с паяльником в руках. - Может быть, - вздохнул Поттер, - и все-таки... - Что, не убедил я вас? - улыбнулся лейтенант. - Если честно - нет. - Ну что ж, я еще и себя как следует не убедил. Но тем не менее я думаю, стоит посмотреть. - Что посмотреть? - Посмотреть в их коттеджах - а вдруг мы найдем парочку хорошеньких металлических линеечек? - Вы ж сами говорили, что если что и осталось от изготовленной бомбы, так на дне озера. - Это верно, говорил. Но вы тут, в Буэнас-Вистас, забываете о диалектике... - О чем? - О ди-а-лек-ти-ке. Взгляды меняются. Теперь появилась на свет версия со второй бомбой и сразу начала пищать и требовать внимания... - Вы меня простите, Генри, но как-то чудно вы говорите, никак не привыкну. - И ничего удивительного. Я сам к себе никак не привыкну. Появилась, я говорю, версия со второй бомбой. - Ну, и почему убийца не мог выкинуть в озеро или куда угодно оставшиеся линейки, провод, паяльник? - Мог, разумеется. А мог и не выкинуть. Подождать: а вдруг Чернов все-таки займет место мисс Каррадос? - Лейтенант, я, конечно, прикомандирован к вам для помощи. Расследование ведете вы. Но если хотите знать мое мнение... - Не хочу, братец Джим. Я люблю конструктивные мнения... - Какие? - Кон-струк-тив-ные. Поттер вздохнул. Вздох был такой выразительный, что Милич зааплодировал. - Браво, мой друг! Мастерский вздох. Артистический. Ни слова, а сколько чувств и мыслей! На красном лице сержанта появился кирпичный отблеск. - Если вы хотите издеваться... - Да будет вам, Джим, что за провинциальная обидчивость! Да, я иногда могу сказать что-нибудь не очень вежливое, мягонькое, уютное, могу посмеяться, но я не хочу вас обидеть, бог тому свидетель. - Простите, - пробормотал сержант. - Нужно заготовить ордера на обыск? - Черт те знает. А может быть, коттеджи в Лейквью нельзя считать домом каждого и достаточно согласия администрации в лице Хамберта? - А если собрать их всех и попросить у них разрешения на обыск? - спросил Поттер. - А что, это идея. Вряд ли кто-нибудь осмелится отказаться. Ведь тем самым он сразу навлечет на себя подозрение. - А что, улики лучше подозрений? - Не забывайте, что он точно не знает, чего мы ищем. Это раз. Во-вторых, линейки и все остальное может быть запрятано. А в-третьих, видно будет. - В голосе лейтенанта оставалось все меньше уверенности, но он упрямо повторил: - Там видно будет. 7 Профессор Хамберт медленно поднял голову, посмотрел на Милича и так же медленно кивнул. "Старая черепаха, тянущаяся за пучком травы", - подумал Милич. - Я попросил собрать вас здесь, чтобы обратиться к вам с маленькой просьбой, - сказал он и обвел всех собравшихся взглядом. - Я хотел бы, чтобы вы оставались здесь, в главном здании, пока мы осмотрим ваши коттеджи. Разумеется, каждый из вас может протестовать, поскольку у нас нет ордеров на обыск. Я рассчитывал на ваше сотрудничество. - Я не возражаю, - буркнул Эммери Бьюгл и погладил ладонью лысину. - Давно пора. Я бы на вашем месте, лейтенант, начал прямо с обыска, - сказал Абрахам Лернер. - Благодарю вас, мистер Лернер, за весьма ценный совет, - сказал лейтенант, и единственная женщина в комнате - по всей видимости, это была Валерия Басс - засмеялась. Профессор Лернер спокойно вытащил из пачки сигарету, закурил, и Милич подумал, что люди ироничного склада ума часто не способны воспринимать чужую иронию. - Пожалуйста, - сухо кивнул Чарльз Медина. - Надеюсь, я смогу потом разобраться в своих бумагах. Никто не возражал. - Прекрасно. Я попрошу вас пока оставаться здесь. Они вышли на улицу. Дождь усилился. Порывистый ветер нес его полосами. Лейтенант поежился. Поттер молчал, но молчание было явно неодобрительным. - Начнем с этого коттеджа. Здесь, если не ошибаюсь, живет эта тихая, кроткая жердь Лезе. Они вошли в коттедж. Когда проводишь обыск, подумал Милич, или нужно быть уверенным, что обязательно найдешь то, что ищешь, или он начинает казаться довольно нелепым занятием. Обыск у профессора Лезе казался нелепым занятием, потому что они не верили, что найдут что-нибудь. И не нашли. Не нашли ничего и во втором коттедже, в котором жил Чарльз Медина. И в коттедже Валерии Басс. - А это чей? - спросил Поттер, когда они подошли к четвертому домику. - Здесь поселили русских. У них смотреть не будем. Пойдем к следующему. Сейчас я взгляну по плану, чей он. - Он достал из кармана листок бумаги, и ветер сразу попытался выдернуть его. - Абрахам Лернер. Они пошли к домику. Дождь все усиливался и усиливался, барабанил по крышам, звонко булькал в водосточных трубах. Пахло холодной влагой, мокрой тканью плаща. Серое небо почти не источало света, и невольно хотелось протянуть руку и зажечь электричество. - Пойдемте, - сказал Поттер, входя в коттедж. Но Милич стоял под дождем и думал, что именно остановило его. Что-то было не так. - Промокнете. Черт знает, что за погода! Хоть бы морозик все подсушил, - сказал Поттер и распахнул дверь в дом. Но Милич продолжал стоять под дождем. Он стоял терпеливо и ждал. Он привык доверять своим инстинктам. И своим чувствам. Нужно было только набраться терпения и постоять, не двигаясь, под дождем. Он вдруг засмеялся. Все было очень просто. По обеим сторонам коттеджа были водосточные трубы. Аккуратные зелен