ом, чтобы оказаться как можно ближе от неживых. Они не посмеют разделаться со мной на глазах неживых. Не может быть, чтобы те не спросили, за что они побивают меня камнями. Зыбкая надежда. Топот ног по утрамбованной дороге накатывался сзади на меня. Но я не хотел расставаться с ней, с последней надеждой. Я отчаянно вцепился в нее, и вместе мы мчались так, как никогда в жизни я не бегал. Рядом просвистел камень и шлепнулся на дорогу. Следующий я мог остановить только собой. Но и неживые были уже совсем близко. Должно быть, они увидели погоню и прибавили ходу. - Юуран, - услышал я голос и понял, что это Шестой. - Ты вернулся? Для чего? Я хотел ответить, но что-то тяжелое ударило меня в плечо. Я покачнулся и упал, шлепнувшись плашмя лицом вниз на жесткую дорогу. Должно быть, на несколько минут я потерял сознание, потому что, когда я пришел в себя, я почувствовал, как меня куда-то тащат два корра. В замутненной голове вяло трепыхалась надежда: раз они не убили меня сразу... Я так и не успел рассмотреть эту надежду, потому что корры привалили меня к дереву. Передо мной стояло несколько неживых. Они слегка расплющили шары, от чего стали казаться приземистее и сильнее. Щупальца их были неподвижны. - Жаль, - сказал робот, и я понял, что это Пятый. - Жаль, - еще раз повторил он. Он пристально смотрел на меня, и в его неподвижности я чувствовал угрозу. Я знал, что нужно объяснить им, для чего я оказался здесь. Я хотел это сделать, но я почему-то никак не мог составить в уме первую фразу. Я пришел, чтобы... Я пришел, чтобы... - Чего тебе жаль? - спросил Пятого кто-то из роботов. - Мне жаль, что Юуран оказался врагом. Я помню, как мы подолгу разговаривали с ним. Я рассказывал ему о нашем прошлом, об эбрах, и мне казалось, что он слушал с жадностью и интересом. А потом, когда мы узнали о предательстве Варды и о той клевете на нас, которой пришелец отравил его сознание, я понял, что ему не интересно было наше прошлое. Он лишь изыскивал способы погубить нас. Предательство всегда печально. Обман ложится на плечи тяжестью. Ты молчишь, Юуран, потому что тебе нечего сказать. Ты наш враг. Ты пытался рассорить корров с нами. Ты нагромождал одну ложь и клевету на другую. Мы не жестоки. Мы никогда не хотим убивать просто ради убийства. Но ты опасен, пришелец, и нам придется лишить тебя жизни. Был бы я один, я, может, пощадил тебя, но твоей смерти требуют все корры. Так, друзья? - спросил Пятый у корров, которые окружали нас. - Да, учитель. - Убить его! - Он обманул Варду и заставил его стать предателем. Он опечалил нас. - Они вместе пришли. Он и Варда. - Как, и Варда вернулся? - спросил Шестой. - Где он? - Мы видели его, но не смогли схватить. Он успел убежать. - Целая экспедиция. Ну что ж, пришелец, ты видишь, чего требуют наши друзья корры. А мы ведь считаемся с ними. Они благородны и бесстрашны. И если уж эти добрые существа требуют твоей смерти, ты заслужил ее. Так, Хиал? - Да, - ответил рыжий корр, тот, который уже заносил надо мной камень. - Ну что ж, воля корров - наша воля. Как мы лишим его жизни? - Размозжим ему голову камнем, - твердо сказал Хиал. - Ты сможешь это сделать? - Да учитель. - Хорошо. Пришелец, может быть, ты все-таки надумал объяснить нам перед смертью, для чего ты оказался здесь? Оцепенение, что спеленало мое сознание, спало, и я почувствовал, что могу говорить. - Да, - сказал я и не узнал свой хриплый голос. - Ты объяснишь, почему ты пришел к нам? - спросил Пятый. Его глаза-объективы смотрели на меня грозно, как коротенькие пушечки. - Да. Я пришел, потому что меня прислали эбры. Неживые стояли молча и неподвижно, и лишь шары некоторых из них подрагивали, то сплющиваясь, то раздуваясь снова. - Тебя прислали эбры? - недоверчиво переспросил Пятый. - Ты понимаешь, что говоришь? Или ты смеешься над нами? Тебе мало лгать и клеветать на нас, ты еще издеваешься над памятью наших создателей. - Разрешите нам увести его? - спросил Хиал и дернул меня за руку так, что я сразу оказался на ногах. - Сейчас, Хиал, обожди. Может, ты объяснишь свои слова, Юуран? Что ты хотел этим сказать? Я покачнулся, но все-таки устоял на ногах. Я был слаб, болела ссадина на лбу, и я слышал ровный и тяжкий гул в голове. - То, что сказал, - ответил я, с трудом ворочая языком. - Меня прислали к вам эбры. - Но ведь наши господа погибли, все до одного, - очень тихо сказал Пятый. - Давно, бесконечно давно, когда начала оседать пыль, что повисла в воздухе после Великого Толчка и закрывала облака, мы надеялись, что кто-то из них остался в живых. Мы обшаривали одни развалины за другими, но не осталось никого в живых. Лучше бы и мы ушли вместе с ними... Ты безумен, пришелец. Или ты лжешь, или ты стал безумцем. - Меня прислал Арроба, - сказал я. - Что? - крикнул Шестой, стремительно подкатился ко мне, и я взмыл в воздух, поднятый его щупальцами. - Что ты сказал? Кто послал тебя? - Арроба. - Ты понимаешь, что говоришь? - Да. - Это имя моего незабвенного господина. Как смеешь ты, жалкий пришелец, смеяться над его памятью? - Я не смеюсь. Он действительно послал меня к вам. - Но он же погиб. Все эбры погибли во время Великого Толчка. - И он тоже, - сказал я. - Он погиб и не погиб. Сознание Арробы и еще одного эбра заранее перенесли в машины, спрятанные в подземелье. - Заранее? - Да. Он рассказал мне, что трехглазые пророки все время предупреждали о грядущей катастрофе. Что были аварии машин, воздействовавших на силу тяжести. И чтобы обезопасить цивилизацию эбров от полного уничтожения, сознание некоторых из них было перенесено в машины. Арробе нужно тело, ему нужны вы. Я пришел с этой вестью, я пришел, чтобы помочь вам встретиться, а вы обсуждаете способ, каким удобнее лишить меня жизни. Гул в моей голове не ослабевал, но силы понемножку возвращались, а вместе с ними и эмоции. Я презирал себя за то, что стоял сейчас покачиваясь перед неживыми и коррами. Даже Варда мог предвидеть, что ожидало меня здесь. - Ты лжешь, - каким-то удивительно ровным и плоским голосом сказал Шестой. - Ты запомнил имя моего господина, когда я рассказывал тебе о нем, и теперь ты пользуешься им, чтобы, избежать правосудия. Мало того, что ты наш враг, ты ложью пытался вбить клин между нами и коррами, ты еще и издеваешься над памятью наших создателей. Воистину ты достоин камня. - Но зачем, подумайте сами, зачем бы мне приходить сюда, зная, что меня ожидает. - Не слушай его, учитель. - Ведь должен быть какой-нибудь смысл в моем приходе. - Он лжет. - Не знаю, - сказал. Шестой. - Скорее всего ты действительно надеялся рассорить наших друзей корров с нами. - Разреши, учитель, увести его, - сказал Хиал. - Нечего слушать его безумные лживые речи. Я бы давно размозжил ему голову, и он бы не унижал нас больше ложью. - Да, ты, наверное, прав, - вздохнул Пятый. - Но меня настораживает злоба, которая бушует в тебе. Ты совершенно прав. Пришелец заслужил смерть, и ты размозжишь ему голову. Но сделать это нужно без злобы. Вы ведь теперь уже не животные. И поднять камень тебе должна помочь не злоба, не ярость, а лишь любовь к справедливости. Так, Хиал? - Да, учитель, - угрюмо ответил Хиал. - Хорошо. Можешь увести пришельца. Мы не хотим слышать его крика. Нам жаль растрачивать драгоценную энергию на пустые разговоры с лгуном вместо того, чтобы думать о добре и долге. Ведь не все еще эллы освободились от оков Семьи, и мы должны помочь страждущим. - Мы успеем еще покончить с пришельцем, - сказал задумчиво Шестой. - Разумеется, все, что он рассказывает, - выдумка. Но мне все-таки хочется выпытать из него, в чем действительный смысл его прихода к нам. Я прошу надеть на его руки и ноги белые кольца. С ними он не убежит. Даже десяти шагов не сделает. А я еще раз попробую поговорить с ним. - Жалко энергии. - Я хочу знать. - Как хочешь, - сказал Пятый. - Но проследи, чтобы кольца надели как следует. 5 Когда мы остались одни, я посмотрел на свои браслеты и спросил Шестого: - Объясни мне, почему вам легче обвинить меня во лжи, чем проверить правоту моих слов. - Странный вопрос. - Почему? - Мы же рассказывали тебе, как мало в нас осталось сил. Если бы не найденный источник, мы бы давно перестали двигаться и наши глаза покрылись бы пылью. - Но после источника... - Да, после прикосновения к источнику, этому безмолвному привету из ушедшего прошлого, мы вновь обретаем силы. Но не надолго. Их не хватит, чтобы совершить путешествие к Зеркальным стенам. Это долгий путь, и даже половину его мы не сможем прокатиться. А если шары наши остановятся вдали от источника, мы погибнем. Ты, наверное, хочешь меня спросить, почему мы не можем отправить с тобой нескольких корров, чтобы они проверили твой рассказ. - Допустим. - Ты разочаровываешь меня. Это очевидно. Несколько корров, да еще в твоей компании, станут легкой добычей эллов. Эллов ведь сотни, и они в своей слепоте ненавидят нас. Нас, которые желают им только добра. Что это, думал я, просто привычка к демагогии или неживые искренне верят в свою ложь? - Вы желаете им добра? - Конечно. - И посылаете корров, чтобы они убивали трехглазых? - С болью, пришелец. Это вынужденная мера, чтобы разрушить Семью и освободить эллов от ее оков. - Это единственное, что движет вами? - Разумеется. - А вовсе не стремление заполучить новый сильный источник, настолько сильный, что он подымает трехглазый в воздух? Неживой помолчал, и я почувствовал, как белые браслеты на моих руках и ногах начали сжиматься: Боль была такой сильной, что я застонал. Еще мгновение, пронеслась мысль, и я услышу хруст своих костей. Браслеты слегка ослабили свою мертвую хватку. - Ты опасное существо, - задумчиво сказал неживой. - Я начинаю жалеть, что затеял этот разговор. - Конечно. Некому было бы тогда беспокоить вас правдой. Вы бы лгали так спокойно и долго, что в конце концов сами бы поверили в свою ложь. Это бывает. Для некоторых лучший способ верить в свое благородство - это поверить в свою ложь. - Для чего ты это говоришь, Юуран? Я перестаю тебя понимать. Ты ведь не животное, ты принадлежишь к разумной расе. Ты боишься боли. Ты застонал, когда я слегка сжал кольца. Твой разум способен строить логические схемы и проектировать их в будущее. Ты понимаешь, что, оскорбляя меня, ты рискуешь вызвать у меня желание еще раз сжать кольца еще сильнее. Так, пришелец? - Так. - Для чего же ты тогда тычешь мне в нос свои ядовитые выдумки? - У меня есть один шанс уйти отсюда живым. Для этого вы должны поверить мне. Я не корр. Это пусть они засматривают вам в глаза и слушают вас, округлив глаза и раскрыв рот. Я знаю, что вам нужны новые сильные источники. Я знаю, что именно для этого вы ведете настоящую войну против эллов. И не торопись сжимать браслеты, Шестой. Подземелье, в котором спрятаны машины, хранящие сознание двух эбров, насыщено энергией. Я полз по трубе, исследуя развалины, и труба, толстенная труба, прогнулась подо мной, доставив меня на дно колодца. А потом волна невесомости несла меня. Сквозь прозрачные стены я видел мерцание и игру света - для всего этого нужна энергия. Уже после того, как Арроба послал меня к вам, та же труба вынесла меня на поверхность. Для этого тоже потребно много энергии. Неживой издал какой-то звук, нечто среднее между стоном и рычанием: - Каждый раз, когда ты произносишь имя моего возлюбленного господина, что-то переворачивается во мне. Даже зная, что его нет, я жажду еще раз услышать это драгоценное имя... Я думаю, ты догадываешься об этом и пользуешься моей слабостью, чтобы продлить себе жизнь. - Скажи мне, Шестой, ты только что повторил, что считаешь меня существом разумным. - Да, это так. - Но объясни тогда, для чего мне, существу, разумному, было приходить к вам, зная, какая встреча меня ожидает. Для чего мне, существу разумному, а, стало быть, знающему, что такое боль, нужно было подвергать свою жизнь смертельной опасности? Я уже задавал этот вопрос, но сейчас мы одни, и у тебя есть время спокойно подумать. - Вот это и смущает меня... - Я ведь не мог рассчитывать, что тут же раскрою коррам глаза, и они мгновенно поймут, как вы используете их. - Пришелец! - Обожди. Наберись мужества хотя бы ради твоего создателя. Эбры не боялись ничего, даже своей гибели. - Хорошо, - медленно пробормотал неживой. - Я не буду перебивать тебя. Говори, что хочешь. Но в конце разговора ты пожалеешь, что Хиал не успел разбить тебе голову камнем, потому что я сожму кольца так, что они раздавят твои руки и ноги. Нет, не сразу, пришелец, не сразу, этого ты не заслужил, а медленно, так, чтобы успел тысячи раз проклясть свою судьбу, как проклинали ее мы, пережившие своих господ и творцов. - Другого я не жду. Я взываю не к твоему благородству, я стучусь в дверь твоего разума, твоего расчета. Назови мне хоть одну причину, побудившую меня прийти сюда, и я буду спокойно ждать своего конца. Хотя бы одно объяснение, неживой, одно, всего одно. Ведь Варда рассказал мне о возмущении корров его словами, моими словами, и намерение передать все вам. Ну, говори, Шестой. - Я не знаю... Может быть, ты действительно потерял разум. - Ты не веришь своим словам. Ты знаешь, что я не безумец. - Я не могу решить. Ты говоришь одновременно и как здравомыслящее существо, и как потерявший разум. - Отлично, значит, ты не можешь придумать ни одного объяснения моего появления в вашем лагере. Но почему же тогда не допустить, хотя бы на короткое время, что я говорю правду, что я действительно нашел подземелье в Больших развалинах, где находятся машины с сознанием двух эбров? Чем ты рискуешь? - Нет, пришелец. Это бессмысленно. - Но почему же? - вскричал я. - Я уже прикидывал такую возможность, но тут же отверг ее. - Почему? - Очень просто. Допустим, ты действительно не лжешь, чтобы спасти свою жизнь. Допустим, ты действительно говорил с эбрами. Допустим. Но для чего тебе идти к нам? Ты же ненавидишь нас за то, что мы делаем с Семьей. Для чего же тебе оказывать нам величайшую услугу? Да что услугу - стать нашим благодетелем. Что ты скажешь на это? - Наконец-то! Наконец-то мы дошли до главного. Ты прав, Шестой. Я не испытываю к вам особой любви. Мало того, умом своим я понимаю, что и эбры не заслуживают моей любви, ибо безразличие их ко всему, что мешало им мчаться вперед, равнодушие ко всем, кто оказывался на их пути, нам чуждо и отвратительно. Но Арроба сумел, несмотря на все это, внушить, вложить в мой мозг какую-то противоестественную любовь к себе. Она-то и гнала меня к вам. - Ты хочешь сказать, что полюбил моего незабвенного господина? - Не я полюбил его, а он заставил меня насильно полюбить его. Против моего желания, против моей воли. - Так или иначе, но ты любишь его? - Да. - Как это похоже на него, - прошептал неживой. - Он никогда никому ничего не приказывал. Он говорил мне: сделай то-то и то-то, и я тотчас же бросался выполнять приказ. Он знал, что все любили его. Я уже тебе, кажется, рассказывал, как ему нравилось менять форму. Один раз он принял даже обличье трехглазого. Когда я увидел трехглазого, входившего в наш дом, я встал на его пути, потому что мой хозяин не любил пророков и презирал их. А трехглазый на моих глазах начал меняться. Сначала исчез третий глаз, потом тело его слегка укоротилось, а черты лица смягчились. Передо мной стоял мой господин, а я все еще не мог прийти в себя. Может, это трехглазый прикидывается господином Арробой, подумал я, но в этот момент эбр весело рассмеялся и сказал: "Робот, ты всегда должен уметь различать своего хозяина в любом обличье. Иначе ты не достоин звания настоящего слуги". Я готов был провалиться со стыда... - Теперь ты веришь мне? - спросил я. - Нет, - упрямо сказал неживой. - Ты все же не убедил меня. Ты не привел ни одного доказательства истины своих слов. Мало того, теперь я догадываюсь, для чего ты пришел. - Например? - Чтобы уговорить нас отправиться к Зеркальным стенам и завести в засаду. Так, Юуран? Признайся, и я пойду тебе навстречу. Я разом сожму кольца, и тебе даже не придется мучиться, ты тут же испустишь дух. Ну? - Нет. Но я хоть понимаю теперь... чтобы убедить тебя в истинности своих слов, я должен сообщить тебе нечто такое, что мог узнать только от эбров. - Да, пришелец, - насмешливо сказал Шестой. - Но боюсь, для этого тебе придется отправиться в путешествие, из которого не возвращаются. - Там было два эбра. Арроба и... - Я жду. Второе имя... Назови мне второе имя. Неживой смотрел на меня, его глаза-объективы блестели холодной угрозой. А я не мог вспомнить второго имени. Не мог - и все. Я никогда не отличался хорошей памятью. Мой брат запоминал в детстве целые страницы стихов. Один раз услышит - и словно сфотографировал их. А у меня стихи никак не удерживались в голове. Не удерживались - и все тут. Давай, Юрча, еще раз, говорил папа: Муха, муха-цокотуха, позолоченное... Ну? Я хотел, вспомнить, я хотел сделать папе приятное, он так грустно смотрел на меня. Ну что может быть у мухи позолоченным? Руки? Ноги? Нет, у нее же лапки. Цокотуха, цокотуха... ага! Вспомнил, кричал я. Вспомнил: позолоченное ухо! Папа вздыхал и говорил: не ухо, а брюхо. Но то были детские стишки, и я знал, что, даже не запомнив ни единой строчки, я все равно могу залезть отцу ни колени и потереться о его подбородок, который к вечеру всегда становился колючим. Об него было удобно чесаться. Я не мог залезть на колени робота хотя бы потому, что у него не было коленей. И в отличие от позолоченного брюха, от памяти моей сейчас зависела судьба планеты, не говоря уже о собственной жизни. Что за дьявольская штука человеческая память. Какой своевольной, капризной, непредсказуемой она бывает. Покладистая наша служанка, она вдруг взбрыкивает и отказывается работать. И не выговоришь ей, не призовешь к порядку, не польстишь, не посулишь награды. И нет тогда с ней сладу, и чем больше просишь ее выудить искомое, тем упрямее отказывается она это сделать. Ведь знал, знал же я это проклятое имя! Арроба и... Снова и снова я повторял имя бесплотного эбра, беседовавшего со мной в подземелье, надеясь с разгона поймать и второе имя, которое могло мгновенно превратить меня из осужденного смертника в почитаемого благодетеля. Да что благодетеля - существо высшего порядка! При исступленной любви неживых к своим господам они бы боготворили любого, кто принес им надежду на встречу с ними. Я специально уводил память от эбров. Я вспоминал какие-то случайные пустяки. Я воссоздавал в памяти все гастроли нашего цирка за время, что я надел свой серебряный цирковой костюм. Словно издеваясь надо мной, память услужливо подсовывала не только города, но и манежи цирков, гостиницы, номера, в которых я жил. В Лионе на стене моего номера висела гравюра, изображавшая Наполеона в окружении офицеров на высоком холме. На заднем плане видны были корабли в гавани. Подпись гласила (насколько моих скудных познаний во французском хватало) "Лагерь в Булони". На переднем плане лежал ствол пушки. В этом месте гравюра под стеклом сморщилась, и пушка была волнистой, и мне все время хотелось разгладить ее. Это был маневр, чтобы усыпить бдительность памяти. Я специально задерживался в лионском отеле, снова и снова возвращаясь к великому полководцу. Он недовольно указывал рукой на гавань, выговаривал что-то двум офицерам с обнаженными головами. Вид у офицеров был растерянный. Покладистым характером Бонапарт, кажется, не отличался. Ну а теперь сразу: как же звали второго эбра? Я помнил, что имя было коротенькое... коротенькое... Интересно, сколько тысяч, десятков и сотен тысяч имен можно составить из четырех, пяти букв. - Ну что же, пришелец? - вдруг услышал я голос неживого. - Я долго ждал, но ты не торопишься. Я совершенно забыл о нем, но он не забыл обо мне. Он не забывал своих обещаний. Белые кольца на запястьях и лодыжках слегка сжались. Нет, они еще не причиняли мне боль, они просто напоминали о себе. Они предупреждали о грядущей боли. - Шестой, - сказал я, - пока еще имя второго эбра не всплыло на поверхность. Но оно в моей голове. Когда Варда в первый раз доставил меня сюда, вы копались в моей голове. Вы перетряхнули ее. Я чувствовал, как вы это делали. Я видел перед собой образы, которые не могут быть на Элинии, потому что эти люди остались на моей планете. Тогда вы не спрашивали разрешения, чтобы проникнуть в мой мозг. Я понимаю, это было необходимо хотя бы для того, чтобы вы усвоили мой язык. Теперь я прошу тебя: войди в мою память, перерой ее, но вытащи из нее это проклятое имя. Это же нетрудно. - Нет, - слегка покачал головой робот. - Почему? Объясни мне. - Я не верю тебе. Я не хочу тебе верить. Я хочу, чтобы тебе было больно, потому что ты враг. Ты ненавидишь нас. Ты пытался поднять на нас корров. Все было бесполезно. Имя было коротенькое, всего несколько звуков. Оно скользило в памяти легкой тенью. То мне казалось, что вот-вот сейчас оно вынырнет на поверхность, то оно снова уходило в глубину. - Войди в мою голову, Шестой, - взмолился я. - Нет, - упрямо сказал он. И мне почудилось, что его глаза-объективы заблестели от садистского предвкушения моей казни. Моей казни. Что за нелепые слова - моя казнь. Я же в двадцать первом веке, я гражданин прекрасной планеты Земля, где все люди стали братьями и понятие "казнь" благополучно перекочевало в историю. Моя казнь. Этого не может быть. Понятие казни, да еще моей было настолько уродливо, нелепо, что оно просто не укладывалось в сознании. Ни по размеру, ни по смыслу. Не было там для него места. - Шестой, - сказал я, напрягая все свои силы, чтобы удержать отчаяние и страх в узде, - ты предупредил меня, что браслеты будут сжимать мои руки и ноги медленно. - Да. - Я прошу тебя растянуть пытку. - Растянуть? Ты любишь боль? - Нет, Шестой. Я надеюсь, что вспомню имя. - Ты упрям. - Ты ничем не рискуешь. - Хорошо. - Но ты будешь недалеко, чтобы я мог позвать тебя. - Я буду совсем близко. Здесь. Рядом с тобой. Я хочу видеть твое лицо. - Хорошо. Паша Литвак, с которым мы дружили в детстве, окончил медицинский институт и стал хирургом. Как-то, еще до цирка, мы встретились с ним, и он сказал: "Хочешь, я проведу тебя на операцию? Завтра мой шеф делает уникальную операцию по реставрации сердца, а я ассистирую. Я посажу тебя вместе со студентами. Это потрясающее зрелище - следить за шефом. Он просто фокусник. У него гениальные руки. За эти руки ему можно даже простить дурацкую привычку рассказывать во время операции пошловатые анекдоты". Я с содроганием отказался. Я боялся крови, боялся страданий. Чужой крови и чужих страданий. Я машинально отметил, что думаю о себе уже в прошедшем времени: я боялся крови. Не боюсь, а боялся. Вещая ошибка. Я боялся. Я жил. Я боялся страданий. А теперь меня ожидали мои собственные муки. Я непроизвольно погладил рукой браслет, словно упрашивая его пощадить меня. Браслеты были белые, похожие на безвредные украшения. Мне показалось, что давление чуть усилилось. Моя казнь. Слова эти меня по-прежнему не касались. Чья-то еще казнь, но не моя. Со мной этого случиться не могло. Живи я лет на сто пятьдесят - двести раньше, я бы молился. Но молиться было некому, и я знал, что заклинания мои бесполезны. Я не мог пробить броню упрямой злобы, что заставляла робота смаковать пытку. Так любить и быть полным такой мстительной злобы... Значит, был у его любви к господам и этой непреклонной жестокости общий знаменатель. Вскочить, броситься на неживого... Браслеты тут же сомкнутся. А я все еще надеялся на чудо. Может быть, Курри? Нет, что-то похожее, но не Курри. К сожалению, не Курри. Я бы запомнил это имя. Курица, курить... Нет. Не курица и не курильщик. Но почему-то не хотелось отпускать эти имена. Было что-то в комбинации звуков такое, что заставляло меня... Я даже затаил дыхание. Вот только бы сердце не бухало так о ребра, если бы и оно могло замереть, чтобы не спугнуть надежду. Осторожно, безмерно нежно, как берут в руки выпавшего из гнезда птенца и чувствуют под рукой испуганную барабанную дробь крошечного сердечка, я держал на ладони два слога: Ку-ри. Имя эбра бродило где-то совсем рядом, я был в этом уверен. Браслеты сжались сильнее, но я не обращал на них внимания. Даже если бы они крушили мои кости, я бы даже не взглянул сейчас на них. Су-ри. Ту-ри. Тихонечко, не торопиться. Последняя надежда. Если эти слоги не приведут за собой товарища, который спасет меня, больше рассчитывать мне не на что. Ру-ри, Чу-ри... И вдруг кто-то ясно и четко произнес в моей голове: Бурри. Ну конечно же, как я мог столько времени бродить в потемках кругом да около такого простого имени. Бурри. Я не закричал от радости, и не вскочил на ноги. Кессонная болезнь заключается в том, что ныряльщик чересчур быстро поднимается с глубины на поверхность и растворенные под давлением в его крови газы вскипают пузырьками и закупоривают сосуды. Поэтому поднимаются водолазы медленно, с остановками. Я был на слишком большой глубине отчаяния, чтобы сразу вынырнуть на поверхность. Не я чувствовал это, какие-то инстинкты помогали мне. Я молчал. Я ощутил на глазах слезы. Браслеты снова сжались, но я не боялся их. Я больше не узник, приговоренный к казни. Я повелитель. Я держу судьбу в своих руках прочнее, чем держат меня белые кольца. - Ты здесь, Шестой?! - спросил я, стараясь, чтобы в голос мой не просочился восторг освобождения. Должно быть, он что-то почувствовал, потому что подкатился ко мне и испытующе навел на меня объективы. - Здесь. - У тебя хорошая память, неживой? Я задал вопрос, и вдруг меня пронзила холодная, как льдышка, мысль, которую я давно уже подсознательно гнал от себя: а вдруг он не помнит такого имени? - Источник оживляет нашу память. - Прекрасно, неживой. В машине, что находится в Больших развалинах у Зеркальных стен, хранится сознание Арробы... - Я уже слышал. - Молчи. И Бурри. Этого имени вы, роботы, мне не говорили. - Как ты сказал? - тихо спросил робот. - Я сказал, Бурри! - крикнул я. - Ты произнес имя Бурри? - снова переспросил Шестой. - Да, я произнес имя Бурри. Это имя назвал мне Арроба. - Значит, ты действительно говорил с незабвенным моим господином? - спросил Шестой, и шар его расплющился, расплылся, от чего он стал сразу ниже. - Ты же не верил мне, робот. - Господин Бурри... Я вижу его перед собой. Это хозяин того, кого ты называешь Пятым... Высокий, всегда серьезный, всегда куда-то торопящийся... Господин Бурри... Этого не может быть, - прошептал он. - Может, может, и ты прекрасно знаешь это. - Да, это правда. И все же я не могу поверить, что услышу голос моего возлюбленного создателя. Господин Арроба... Когда он настраивал меня, и я еще путал комнаты, он всегда был терпелив, и прикосновение пальцев его к регуляторам было сладостным и успокаивающим. Юуран, это правда! Я больше не хочу быть неживым. Я живой! Я трепещу от предвкушения встречи. Я расплющиваю перед тобой мой шар в знак благодарности. Прости, Юуран, что не сразу поверил тебе. Все эти бесконечные вращения светила, один, разлученный навсегда с господином, с памятью о нем, которая тоже стремилась выскользнуть из меня, я стал печален, равнодушен. Я был несправедлив и жесток, Юуран. Прости, если можешь... Когда господин Арроба возвращался домой, я еще издали слышал его сигнал и мчался к двери с такой скоростью, что мой повелитель смеялся. "Эдак ты скоро и летать научишься, малыш", - говорил он. Он похлопывал меня по голове, и я чувствовал, как таю от любви. Я услышу его голос. Шестой вдруг надул свой шар, сделал круг и снова осел передо мной. Если бы у него был хвост, он бы сейчас выбивал им дробь о землю. - Мы сейчас же отправимся... Нет, но... О! Я даже не сказал Пятому! Как я мог не сказать Пятому! Я позову его. - Он замолчал, посылая, очевидно, сигнал. Вскоре вкатился Пятый. Он вопросительно посмотрел на товарища. - Спусти перед Юураном шар! - простонал страстно Шестой. - И вымолим вместе прощение! Пятый недоуменно переводил объективы с робота на меня и с меня на робота. - Это все правда! Все, что он говорил, правда! Наши господа ждут нас. - На-ши? - испуганно спросил Пятый. - Да. Господин Арроба и господин Бурри. - Господин Бурри? - Да, господин Бурри. Или ты забыл имя своего хозяина? - Господин Бурри, - прошептал Пятый в экстазе. - Они ждут нас. Бесплотные, лишенные тел. Они ждут нас. Мы им нужны. Мы пойдем к ним. Юуран поведет нас. Пятый повернулся ко мне, спустил шар и нагнул голову. - Прости, - прошептал он. - Прости, если можешь. Я ничего не ответил. Мне не хотелось ни мстить, ни унижать их. Я чувствовал себя безмерно опустошенным и усталым. Хотелось закрыть глаза, отпустить швартовы, в которые я так судорожно вцепился, и спокойно отплыть, покачиваясь, в исцеляющий сон. С легким шорохом белые кольца соскользнули с моих рук. Оба робота стояли передо мной на спущенных своих шарах с почтительно наклоненными головами. Они слегка покачивались, и я пытался понять, засыпаю ли я, или они действительно покачиваются. Но когда с них стали спадать бесконечные кольца, я понял, что засыпаю, что сплю. 6 Когда я рассказал неживым о развалинах с летучими мышами, которые я нашел в самом начале своей одиссеи, они решили, что сумеют добраться до подземелья без помощи корров. - Так будет лучше, - сказал Третий. - Почему? - Неужели ты не понимаешь? Нас могут увидеть эллы. Они ненавидят корров. - Хорошо, что эллы не знают нас. - Почему вы так в этом уверены? - спросил я. - Многие эллы побывали у вас... - Все равно нам спокойнее отправиться без корров, - сказал Шестой. - И будем торопиться, пока мы полны энергии после утреннего омовения в источнике. Это была странная процессия, и не раз я жалел, что нет у меня никакой аппаратуры, чтобы запечатлеть ее, все осталось в моем кубике с зеркальными стенами. Впереди шел я, за мной катилось четверо неживых. Все роботы рвались в эту экспедицию, но решено было, что со мной отправятся только четверо: Пятый и Шестой, которые рвались на свидание с духами своих создателей, Третий и Одиннадцатый. Остальные оставались с коррами. Когда дорога была более ровной, неживые полностью надували шары и катились быстрее, на неровностях они снижали в них давление и замедляли ход. - Юуран, - сказал Третий после нескольких часов движения, - скоро будут развалины, о которых ты говорил. Мы начинаем чувствовать слабость. - Скоро, по-моему, скоро. Мы шли, наверное, еще с час, но развалин с летучими мышами все еще не было видно. - Я больше не могу двигаться, - сказал Третий. - Мне кажется, - пробормотал Одиннадцатый, - пришелец обманул нас. - Молчи! - крикнул Пятый. - Он ведет нас к эбрам! - Не к эбрам он ведет нас, а к гибели. Еще немножко - и мы навсегда останемся здесь. Остатки энергии вытекут из нас, глаза засыплет пыль... - Хватит! - прошипел Пятый. - Не трать зря энергию, - сказал Шестой. - Пусть остаются, если хотят. Пусть ждут, пока за ними придут корры и потащат их на себе к источнику. - Ты прав. Они полностью надули шары, которые стали жесткими и подпрыгивали на камешках, а не обтекали их, как обычно. Катиться так было, очевидно, неудобно, но потери энергии меньше. - Стойте, - сказал Одиннадцатый, - я больше не могу катиться. - Я тоже с трудом вращаю шар, - подтвердил Третий. - Нам надо остановиться и решить, что делать. - Останавливайтесь, если хотите, - сказал Шестой. - Нам некогда, - добавил Пятый. - Нас ждут. - Но у вас ведь тоже кончается запас энергии. - Мы будем катиться, пока в силах хоть раз повернуть шар. Не знаю, одинаково ли они умели запасать энергию, или любовь к создателям добавляла Пятому и Шестому сил, но они оставили двух других неживых далеко позади. Еще через полчаса Шестой дернулся, остановился, и шар его начал медленно расплющиваться. Пятый мельком взглянул на него и продолжал движение. Я остановился около неподвижного робота и сказал: - Осталось совсем немного. Развалины вон за тем поворотом. - Я не могу катиться. - Если Пятый докатится до источника, он вернется, чтобы поделиться с тобой энергией. - Нет, - прошептал Шестой. - Он не вернется, он будет торопиться к своему господину. Я вспомнил читанную когда-то восточную притчу. Два человека бредут по пустыне. У одного из них прохудился мех с водой, и она вся незаметно вытекла. Оставшейся воды не хватит, чтобы оба добрались до ближайшего колодца, и оба знают это. Что должны они делать? - спрашивает притча и отвечает: если они оба простые смертные, человек с полным мехом оставит товарища и пойдет вперед. Если человек с водой святой, он разделит воду пополам. Пусть они и не дойдут, но не дойдут вместе. Но если человек с водой ангел, он отдаст ее товарищу, чтобы дошел тот. Мои роботы были не святыми и не ангелами, в этом я уже успел убедиться. Сейчас они лишний раз подтвердили, что подлость не остается в одной лишь части уравнения, она обязательно выплывает в решении его. Я догнал Пятого и почти сразу же увидел развалины. Как и в прошлый раз "при нашем появлении откуда-то выпорхнули тучи крылатых тварей. С шорохом, со свистом они заметались над нашими головами, и писк их сверлил уши: - Опасность! Опасность! - пищали они. - Это стражи развалин, - зачем-то сказал я и сделал шаг вперед. Как и в прошлый раз, я плавно взлетел вверх. - Смелее, робот. Если вы способны воспринимать эту энергию, здесь ты сможешь вволю запастись ею. Пятый с трудом перевалился через торчащий край обрушившейся стены и замер. У неживых нет черт лица, у них, строго говоря, нет и лица, но я физически чувствовал облегчение и наслаждение, которые испытывал Пятый. Он покачивался, то напрягая шар, то снижая в нем давление. - С самого рождения, - сказал он, - мы знали, что энергию можно пить только маленькими глотками, особенно когда испытываешь жажду. Сразу глотать ее опасно. Почему так - я объяснить не умею, но мы все знаем это. Но сейчас я не сдерживаю поток, что вливается в меня. Я тороплюсь. Через несколько минут он объявил, что готов двигаться дальше, и мы вернулись на дорогу. - Куда ты? - спросил я, видя, что он двинулся вперед. - Как куда? К Зеркальным стенам. - Надо вернуться и поделиться энергией с Шестым. - Зачем? - Чтобы и он мог докатиться. - Но я здесь при чем? - Помоги ему. - Мне некогда. - Вернись, он же твой товарищ. - Но он остановился. Он не может катиться, - упрямо сказал Пятый. - Значит, нужно помочь ему. До Зеркальных стен недалеко, и даже если ты поделишься энергией, вам обоим хватит добраться до места. - Я понимаю твои слова, Юуран, но я никак не могу понять их смысла. Я тороплюсь, я полон энергии, источник налил меня до краев, я трепещу при мысли о встрече со своим создателем, а ты задерживаешь меня разговорами о Шестом. Почему? Разве ты не вызвался сам довести нас до подземелья? - Вот-вот. Ты сказал "нас". Вы вышли вместе. Шестой разрядился. Он не может вращать шар. У вас ведь сильные умы. Разве ты не можешь представить, что сейчас творится в сердце твоего товарища? - Что такое сердце? - Неважно. Пусть не сердце. Пусть мозг. Пусть логические схемы. Пусть что угодно. - Я понимаю. Я знаю, что он страдает. Мысль его тянется туда, где ждет господин, а шар больше не может повернуться ни разу. - А он не ждет, что ты поделишься с ним энергией? - Странная мысль. Нет, конечно. Как он может ожидать столь нелепого поступка? Энергию можно пытаться отнять, но как можно делиться ею, когда она нужна мне самому? - Ладно, не будем обсуждать нравственные проблемы. Я прошу тебя вернуться и поделиться энергией. Мы не можем бросить Шестого. - Ты не логичен, Юуран. Мы же оставили позади еще двух неживых. Почему ты не требуешь, чтобы я возвратился и к ним? Я вздохнул. Универсальная софистика себялюбов. Если я не могу помочь всем, то зачем помогать этому или тому. - Возвратись и поделись энергией с товарищем, - твердо приказал я. - Иначе мы не двинемся с места, а без меня ты никогда не найдешь вход в подземелье Больших развалин. - Но я... - Твой господин будет недоволен, если по твоей вине Арроба останется без своего слуги. Пятый повернул обратно. Шестой стоял на обочине дороги и походил на странный гриб. Шар его полностью расплющился, и он медленно поднял голову, глядя на нас. - Мы вернулись, чтобы помочь тебе, - сказал я. - Я обессилен. Я не могу двигаться, мысли мои текут медленно и путаются. - Пятый полон энергии, он поделится с тобой. - Что значит понятие "поделиться"? Я не понимаю, что ты хочешь сказать. - Он отдаст тебе часть своей энергии. - Почему? - недоуменно спросил Шестой. - Ты недоволен? Может быть, ты не торопишься к своему господину? Может быть, я скажу Арробе, что его слуга не хотел прикатиться к нему? Робот низко опустил голову и издал звук, похожий на стон. - За работу, Пятый. Ты должен как-то подсоединиться к нему? - Нет, это делается проще. Я просто отдаю ему часть энергии. Он стоял недвижимо, оборотясь к товарищу, а тот оживал на глазах: шар его начал округляться, голова поднялась с груди. - Спасибо, - прошептал он, глядя на меня. Я хотел сказать ему, что он вовсе не похож сейчас на того робота, который совсем недавно предвкушал удовольствие от пыток, уготованных мне, но услышал какой-то звук и обернулся. К нам бежали с десяток корров. Впереди несся рыжий Хиал, тот самый, что чуть было не размозжил мне голову. А рядом с ним бежал Варда. - Юуран! - крикнул он и бросился ко мне. Дыхание его было прерывисто, бока ходили, и коричневый мех почернел от пота. Но в глазах светилась радость. Он осторожно коснулся рукой моего лица. - Юуран, - повторил он. Остальные корры окружили нас кольцом. Хиал несколько раз глубоко вздохнул и сказал: - Юуран, ты должен простить меня. Теперь мы поняли, что Варда говорил правду. Ты говорил правду. Неживые лгали нам. Лгали? - крикнул он, подступая к роботам. - Мы научили вас добру, - сказал Шестой. - Мы помогли вам выйти из леса. Вы перестали быть животными, - добавил Пятый. - Какому добру? Убивать эллов? Когда Варда пытался открыть нам глаза, мы гневались, потому что мы привыкли жить с закрытыми глазами. Нам не нужны были свои глаза, мы все видели вашими. Мы не верили Варде, не хотели его слушать. Мы чувствовали, что поверить ему значило понять, кто мы на самом деле. Увидеть, что мы не благородные корры, несущие добро трехглазым и гордые найденным смыслом существования, а глупые, обманутые твари. Творящие зло. Истинное зло, которое мы в своей глупой слепоте принимаем за добро. И в самодовольстве своем не желающие ничего видеть и слышать. - Это ложь, - твердо сказал Шестой. - Вы прекрасно знаете, что мы ваши учителя. - Вы заставляли нас служить вам, - сказал Курха, выступая вперед. - Мы никогда никого не заставляли ничего делать насильно, - сказал Пятый. - Ответь, Курха, так? Хоть раз мы прибегали к насилию? Почему ты молчишь? - Да, не прибегали. Вам не нужно было насилие. Вы пользовались обманом. Вы знаете, что он порабощает сильнее, чем насилие. - Какой обман? - крикнул Шестой. - В чем обман? Почему вы слушаете безумного Варду, который предал ваше дело, ушел к трехглазым? В чем обман? О чем вы толкуете? Разве неправду мы говорили вам, когда рассказывали о Семье эллов, в которой у них не было даже имен, в которой они не могли ни радоваться, ни печалиться? Разве получил бы какой-нибудь элл без нас имя? Вы говорите, что мы обманывали вас, а на самом деле это Варда сбивает вас с толку, потому что он хочет предводительствовать вами. - Послушайте, корры, - пробормотал невысокий корр, - может, мы поторопились? Все-таки неживые действительно многому научили нас. - Лгать они нас научили, - печально сказал Курха. - И убивать. И ты это знаешь, Раху. - Вы убивали не для удовольствия, - сказал Шестой. - Вы поставили перед собой благородную цель освободить эллов от рабства Семьи и стремились к ней. Но не всем доступно бескорыстное благородство. И те, кому оно непонятно, пытаются объявить его злом. Плохо, плохо вы еще усвоили принципы любви, если вас так легко сбить с тропы мудрости. - Слова, - угрюмо сказал Хиал, сжимая и разжимая огромные кулаки. - Вы ими ловко швыряетесь, лучше, чем камнями. Вы нас одурманили словами. Не успевали облака налиться дневным оранжевым светом, как вы уже начинали опутывать нас словами: долг, любовь, мудрость, добро. Вы затыкали ими наши глотки, вы залепляли ими наши глаза, набивали ими наши головы. А сами строили планы, как превратить нас в покорных слуг... - Ложь! - крикнул Пятый. - Вы добровольно слушали нас, потому что вы видели в наших словах правду. - Мы встретили на пути двух неживых. Почему вы бросили их, если вы учите нас добру? - спросил тихо Курха. - Вы ничего не сказали нам, - сказал Хиал, - когда отправились к Зеркальным стенам. Да, мы не хотели верить Варде, когда он пытался открыть нам глаза на ваши истинные планы, но когда вы бросили все и помчались к Зеркальным стенам, мы поняли, что он говорит правду. И мы кинулись за вами. Варда объяснил нам, что вам нужна энергия, новые источники. - Ложь! - взвизгнул Пятый. - Уничтожьте Варду, он предатель! - Он дернулся вперед и поднял щупальца, но Варда увернулся. - Уничтожить - хорошее слово, - пробормотал Хиал. - Это как раз то, что нужно сделать с вами. - Он нагнулся и поднял с дороги увесистый камень. - Вот ответ на ваши слова. - Хиал, - пробормотал Курха. - Обожди, нельзя так... - Мы слишком долго ждали. - Хиал прав, - вздохнул Варда. - Но ведь уничтожить неживых - тоже зло, - задумчиво сказал Курха. - Мы бежим от одного зла к другому. - Зло надо уничтожать, так вы нас учили, учителя? - насмешливо спросил Хиал, перебрасывая камень из руки в руку. Я не знал, что делать и что сказать. Варда был прав, и я чувствовал невольную симпатию к простодушному Хиалу. Для него ощущение правоты означало действие. Сначала оно было направлено на мою голову, а теперь увесистый с острыми краями аргумент в его руках адресовался неживым. И сомнения бедного Курхи я мог понять. И я думал так же, как он. Но в отличие от них я видел еще мысленным взором и мерцающие всполохи света за прозрачными стенами в подземелье. Я знал, как страстно ждут два бесплотных духа, обреченных на вековое ожидание, освобождения. Знал и все еще испытывал постыдную, навязанную мне любовь к ним. Я должен бы привести неживых в подземелье. - Ты молчишь, Юуран? - недоуменно спросил Варда. - Ты ничего не хочешь сказать нам? Я хотел крикнуть коррам, что убивать нельзя, но мои голосовые связки были парализованы. Не мог я защищать неживых, и не мог я благословлять их уничтожение. - Видишь, Варда, он с ними, - угрожающе сказал Хиал. - Юуран никогда не сделал никому ничего плохого! - пылко крикнул Варда. - Если он с ними, значит, у него есть какой-то план. - Хватит! - взревел Хиал. - Хватит слов, планов, объяснений! Вот мой план! - Неуловимым движением он швырнул камень, и тот со звоном ударил в голову Пятого. Что-то брызнуло, какие-то светлые осколки разлетелись в стороны. - Стойте! - застонал Курха. - Бей! - крикнул Раху, нагибаясь за камнем. - Бей, бей! - скандировали корры. - Не трогайте Юурана! - кричал Варда. - Плевать нам на твоего пришельца, раз он с неживыми! - кричал Хиал. - Не прикасайтесь к нему! - Он с ними! - Бей! - Топчи, топчи неживых! Я не думал о себе. В голове билась лишь мысль об эбрах, замурованных в подземелье. Я должен был их освободить. С пронзительной ясностью я понял: если я не смогу привести к ним роботов, мне придется отдать им свое тело, свой мозг. Я не смогу поступить иначе. Иначе мина замедленного действия все равно взорвется во мне. Не соображая, что делаю, я схватил Шестого за щупальца и бросился вперед. - Держите их! - Нет! - Я тебе дам нет! - Смотрите, он встает! - Ты попал в меня! - Ты что делаешь? О-о-о... - Держите их... - Варда, ты что... - Да я... - А-а-а... Крики затихали позади. Я не мог обернуться, у меня для этого не было мгновения. Мелькали в голове обрывки мыслей. Варда... без него бы... Не успеем... Надо... Я никогда не мчался с такой скоростью. Дыхание перехватывало, ноги с каждым шагом делались все тяжелее и неповоротливее. Воздух загустел, и мне никак не удавалось наполнить им легкие. "Остановись! - вопили все мышцы тела. - Мы больше не можем". Мысль об остановке была сладостна, ей было трудно сопротивляться. Сердце колотилось короткими ударами: стой, стой, стой. В спину что-то больно толкнуло, и я инстинктивно обернулся. На меня мчался Хиал. Руки его были пусты, он уже швырнул в меня камень. - Шестой! - крикнул я. - Теперь ты не уйдешь! - крикнул корр. Он опустил голову и бросился на меня. Он хотел сбить меня на землю. В последнюю долю секунды я отскочил в сторону и успел подставить ему ногу. По ноге ударил молот, и я упал. Падая, я видел, как упал и Хиал. Он тут же вскочил на ноги, чтобы снова броситься на меня, на этот раз уже в последнюю атаку, но Шестой схватил его щупальцами, поднял в воздух - я даже представить себе не мог, что неживые так сильны - и с силой швырнул наземь. Корр шмякнулся с глухим стуком, с каким падают тяжелые и мягкие вещи. - Бежим, - прохрипел я, вскочил на ноги, но тут же снова упал. Боль в ноге была невыносимой. Сломал я ее, что ли... Неважно. Ничего больше не было важно. Все потеряло смысл. Я знал, что не смогу бежать, даже если бы все корры Элинии гнались за мною с пудовыми каменьями в руках. Только что робот никак не мог взять в толк, почему нужно с кем-то чем-то делиться - не слишком они большие альтруисты, это уж точно, - но когда что-то касалось их самих... Шестой легко подхватил меня. Болела спина, правую ногу простреливали вспышки острой боли, я все еще никак не мог изловчиться и набрать полную грудь воздуха. Я вдруг почему-то увидел со стороны, как нелепый робот прижимает к холодному телу циркового артиста Юрия Александровича Шухмина и катит с ним по узкой дороге на своем шаре. - Еще чуть-чуть. Скоро уже развалины, - прокаркал я хрипло. - Вот сейчас мы должны повернуть. Еще через несколько минут мы были уже у той роковой плиты, с которой начались все мои злоключения. Труба была на месте, такая же ровная, как и тогда, когда я первый раз уподобился лемуру и пополз по ней, жмурясь от ярких облаков. И вдруг я понял, что робот никогда не сможет взобраться на плиту. Как бы он ни манипулировал своим шаром, ему не преодолеть препятствие. У шара просто слишком малый диаметр, чтобы вкатиться на метровой высоты кусок стены, на котором лежала плита. - Ты не сможешь залезть на эту плиту, - сказал я, и Шестой поднял меня и опустил на плиту. - Один я не поползу. - Почему один? - пробормотал неживой, и я увидел, как шар на моих глазах раздвоился, каждая половинка вытянулась, превращаясь в ноги. Еще через минуту мы были внизу, в темноте колодца. - Сейчас я нащупаю руками проход в коридор, - сказал я. - Не надо, - прошептал Шестой. - Не надо ничего нащупывать. Я знаю, куда идти. Я слышу голос. О, я слышу голос! Иду, мой господин, иду, мой повелитель. Он ринулся вперед, и я остался один. Я не мог идти за ним, я не мог опереться на ногу. Я опустился на пол. Я испытывал полную отрешенность. Эмоции мои не успевали за событиями. Я был пуст, легок. И боль пульсировала не во мне, а где-то в стороне, в плотном мраке. Сердце постепенно замедляло галоп. Я уже не хватал судорожно воздух. Ощущение легкости и пустоты все усиливалось. Я был воздушным шаром - еще мгновение, и порыв ветра унесет его. Но вот пустота начала подниматься вверх, словно я находился в свободном падении, и взорвалась в голове фейерверком. Я не сразу понял, что произошло. Я лишь знал, что что-то случилось. И вдруг понял, почувствовал: противоестественная и рабская моя любовь к эбру, которую он, не спрашивая моего согласия, всунув в меня, ушла. Я был свободен. Мне было легко. Пусть я сижу в темноте со сломанной ногой и не знаю, что делать, все равно я больше не марионетка. И неважно, что не я сам оборвал нитки, за которые дергал бесплотный кукловод, а он, потому что занялся очередной марионеткой. Важно, что я обрел самый ценный на свете дар - духовную свободу. Никто больше не управлял моим сердцем и моим сознанием. И раньше сквозь навязанную рабскую покорность я видел, чего стоят повелители неживых. Теперь, свободный, я испытывал огромное облегчение от мысли, что не должен больше служить им. Я услышал шаги в темноте. По коридору кто-то шел к колодцу, на дне которого я сидел. Стены коридора засветились, и я в их зыбком свете успел увидеть элла. Он вошел в темь колодца, стены коридора погасли. Зато засветилось все вокруг меня. Да, это был элл. В нем было что-то странное, но что именно, я не понимал. Он прошел мимо меня и посмотрел вверх, где виднелся кусочек неба. - Элл, - пробормотал я, - как ты попал сюда? Он не ответил. Свечение стен усилилось. Труба, которая доставила нас вниз, плавно и бесшумно скользнула вверх. - Как ты сюда попал? - повторил я. - И как ты думаешь выбраться? - Я выйду, - сказал элл. - Но я не элл. Я эбр. Я Арроба, и я начинаю новую главу. Я не элл. Я не трехглазый. - А я... Ты опустишь для меня трубу? - по-детски спросил я. Сейчас он исчезнет, а я останусь один. В темноте. Я уже знал, что свет, сочившийся из стен, погаснет, когда он уйдет. - Нет. - Почему? - Ты больше не нужен, пришелец. - Я привел тебе твоего слугу, Арроба. Я ничего не прошу, помоги мне только выйти. - Нет. - Почему? - Я могу помочь тому, кто существует. Тебя нет, ты фикция. Ты позади. Впереди я не вижу тебя, стало быть, тебя нет. Он не сделал видимого усилия, он просто начал медленно подниматься вверх, тем самым воздушным шаром, каким я только что чувствовал себя. Он подымался, и стены гасли за ним. Вот он мелькнул на фоне неба и исчез. Я сидел на жестком дне колодца со сломанной ногой, не зная, сумею ли я вообще когда-нибудь выбраться отсюда, сидел в плотной, физически ощутимой темноте, вымотанный, выжатый, опустошенный и глупо улыбался. Я понимал, что с такой улыбкой в таких обстоятельствах я готов был для психокорректора, но ближайший психиатр был довольно далеко. Мне было хорошо. Мне было противоестественно хорошо. В этой западне я был свободен. Выберусь я отсюда или нет - это было уже другое дело. А сейчас я ни о чем не хотел думать. Сейчас я был скупцом, наслаждавшимся своими сокровищами. Только сокровищами были не деньги, не золото, не драгоценные камни, а чувство освобождения от тягостного бремени постыдной любви. Я снова и снова раскладывал свое эмоциональное богатство: вот блестела теплым, нежным блеском любовь к Ивонне, вот ровно светилась глубочайшая привязанность к маме и брату, прыгали веселые искорки заботливой нежности к моим животным, сияла преданность родной Земле. Все свое, все вольно родившееся во мне, а не втиснутое в сознание чужой враждебной волей. - Юу-ра-ан, - услышал я зов и поднял голову. Я не зря улыбался во тьме. Это был голос Варды. - Я здесь! - заорал я во все горло. - Здесь, Варда, внизу. - Как тебе помочь? - Найди веревку. - Хорошо, Юуран, я пойду к Верткому. К тому времени, когда около меня зазмеилась веревка, я уже знал, что ногу я все-таки не сломал. Это был очень сильный ушиб. Объединенные силы корра и элла не шли ни в какое сравнение с таинственной мощью неведомых машин, которые плавно меняли силу тяжести в колодце. Они тянули меня долго, рывками. Несколько раз мне даже казалось, что вот-вот веревка лопнет, но какой-то фильтр не пропускал в меня ни страх, ни дурные предчувствия. Я так и перевалился через край провала с глупой улыбкой, которая стала еще шире при виде Барды, Верткого и Первенца. 7 - А кто был этот элл, что вылетел, как пробка, из колодца? - спросил Варда. - Я видел его издалека, когда мчался сюда. Почему он оставил тебя внизу? И как он поднялся, кто его вытащил? - Это был не элл, - сказал я. - Но я видел его. - Это был не элл. Это был эбр. - Но я же видел элла. Элл выбрался отсюда. - Я повторяю, это был эбр. - А неживой? Он внизу? И кто такой эбр? - допытывался Варда. - Пойми, Варда. Это был эбр. Он использовал неживого, превратив его тело в тело элла. - Для чего? - Он сам в этом теле. - Юуран, ты говоришь странно, - участливо пробормотал Первенец. - Я ничего не понимаю. Что такое эбр? Как он может быть в теле неживого? Как неживой может быть эллом? - Скажите, Первенец и Верткий, кто были ваши предки? - Предки? - От кого вы произошли? - Что значит "произошли"? - Кто был до вас? - Мы ни от кого не произошли. Семья была всегда. - Нет, братья, не всегда. Элинию некогда населял могущественный народ, который звал себя эбрами. Они умели странствовать по Вселенной, они умели подчинять себе силы природы, даже силу тяжести они заставили работать на себя. Они создавали роботов, которые преданно служили им. - Неживых? - Да. Это был беспокойный народ, полный гордыни от своего всесилия, снедаемый зудом новых открытий, нового знания, томимый неутолимой жаждой постоянных перемен. В какой-то момент самые мудрые из них поняли, что они слишком бездумны с силами природы, что они похожи на детей, которые играют страшными игрушками. Они почувствовали, что народ, не умеющий оглянуться, подумать, не желающий признавать никого, кроме себя, обречен. Эти мудрецы стали пророками. Они призывали своих соплеменников осмотреться, внять предзнаменованиям, а их было много. Сила тяжести оказалась покоренной не до конца, и то и дело землю сотрясали толчки. У эбров было по два глаза, но пророки открыли в себе третий глаз, как символ своего стремления увидеть то, что остальные эбры не хотели видеть. - И мы... - прошептал Первенец и не закончил фразы. - Да, - сказал я. - Вы потомки эбров, трехглазых эбров, оставшихся в живых после страшного Большого Толчка, который покрыл планету бесчисленными развалинами. - Но Семья... - недоуменно пробормотал Верткий. - Я думаю, катастрофа так потрясла выживших, что они прокляли не только бездумное знание, которое привело к ней, они прокляли всякое знание. Они прокляли жажду знания, и чтобы жажда эта больше никогда не томила их, они объединили всех эбров в Семью, лишили их имен, своего "я", своих чувств и эмоций. Они стали не эбрами, а эллами. Они выбросили из своей памяти прошлое, чтобы прошлое не вернулось. Осталась в живых после Большого Толчка и горстка неживых, которые тихо угасали, живя воспоминаниями о своих господах. Но перед самой катастрофой эбры заложили на всякий случай сознание нескольких своих соплеменников в машины, спрятанные глубоко под землей, и машины хранили их спящее сознание, пока я случайно не наткнулся на одну из таких машин. Сознание одного такого эбра - его имя Арроба - в неживом, которого я привел сюда. А эбры умеют изменять форму вещей. - Ты привел сюда неживого? - недоуменно спросил Первенец. - Почему? - Может, ты заодно с этими... эбрами, пришелец? - Верткий подозрительно посмотрел на меня. - Нет, братья. Иначе Арроба не бросил бы меня одного в колодце. Потом, потом я все объясню вам. Знайте только, что Арроба заставил меня помочь ему. - Значит, элл, которого я видел... - начал было Варда, но я прервал его: - Да. Это Арроба. - Что же нам делать? - Мы убьем его! - крикнул Верткий. - Не торопись, не уподобляйся сам бездумным твоим предкам, брат Верткий, - сказал я. - Его нужно убить, - упрямо повторил Верткий. - Он опасен. Видишь, даже тебя он заставил служить себе, - вздохнул Первенец. - Мы можем его найти, - сказал Варда. - Далеко уйти он не мог. - Братья мои, - сказал я, - вы должны сами решать, как вам поступить. Я здесь не для того, чтобы отдавать вам приказы, думать за вас и решать за вас. Но я могу сказать, что думаю. Да, Арроба может быть опасен, хотя пока что это единственный эбр, воскресший после вековой спячки. Пусть он умеет менять форму, пусть в его власти окажется горстка неживых, но пока что он не представляет для вас прямой угрозы. - Он не такой, как мы, - фыркнул Верткий. - Ну и что? - Ему нет здесь места. - А он скажет: трехглазые не такие, как я. А поэтому их надо убить. Выходит, надо убивать всех, кто не похож на тебя? У тебя имя, Верткий, а многие члены Семьи до сих пор предпочитают жить по-старому, без имени. Значит, и их надо убить? А корры должны убивать эллов и с именем и без, потому что те и другие ходят на двух ногах, а не на четырех. Так? - В твоих словах мудрость, Юуран, - тихо сказал Первенец. - Может быть, - упрямо сказал Верткий, - но я нутром чувствую, что лучше не рисковать. Сегодня один эбр, завтра их станет больше, а послезавтра они опять превратятся во властелинов. Его нужно убить. Ты согласен, Варда? - Не знаю. Мой ум разделился на две части. Одна идет за Юураном. Другая бежит за тобой. - Решайте сами, братья. Это ваша планета и ваша история. Я ждал прилета "Гагарина", писал отчет о пребывании на Элинии, делал снимки, думал о своих новых братьях и о том, что случилось с Арробой. Хоть он и хозяйничал без спроса в моей голове, я больше не испытывал к нему ненависти. А случилось с ним вот что. Пока я пытался приобщить Первенца, Варду и Верткого на краю колодца к идее терпимости, Арроба шел мимо Зеркальных стен. Его увидел Тихий и уставился на него. - Прочь с дороги! - приказал Арроба. - Ты мешаешь мне пройти. Но Тихий, казалось, не слышал его слов. Он словно завороженный смотрел на него. - Прочь, трехглазый! - крикнул Арроба и шагнул вперед. Из-за угла показался Узкоглазый. - Что здесь у вас происходит? - спросил он Тихого. - У него... - пробормотал Тихий, - у него два глаза! Какая странная голова. Никогда не видел такого... Может, он болен? - Прочь! - еще раз крикнул Арроба и толкнул Тихого. - Для больного он довольно боек, - хмыкнул Узкоглазый. - Ему нужно помочь, он качается, - сказал Тихий. - Я никогда не видел элла с двумя глазами... - Жалкие твари! - взревел Арроба, отшвырнул Тихого и помчался вперед. До лагеря неживых он добрался благополучно. - Я Арроба. Я эбр и ваш повелитель, - сказал он неживым, и они почтительно расплющили перед ним свои шары и протянули к нему щупальца. - Я вернулся, чтобы возродить величие эбров и двинуться дальше, и мне нужна ваша помощь. - Мы счастливы повиноваться, господин. Но мы дряхлы и немощны. Мы едва поддерживаем силы с помощью источника. - Мне не нужны беспомощные старцы, - грозно сказал Арроба. Несколько дней он потратил на приведение роботов в порядок, а вскоре один из них пробурчал: - Ты, конечно, наш повелитель, но мы уже привыкли жить сами... - Робот, молчать! - скомандовал Арроба. Наверное, они слишком долго ждали возвращения господ. И слишком боготворили память о них. Раз за разом обращалось светило вокруг Элинии, они дряхлели, слабела их память. Их создатели уходили от них все дальше в прошлое и, уходя, становились все прекраснее, все идеальнее. Они думали, что мечтают о возвращении господ. На самом деле они давно уже отвыкли от служения им. Мессия хорош, пока он не вернулся. Во плоти он не нужен. Наяву мечта обернулась тяжким трудом и требованиями беспрекословного повиновения. Сначала робко, не веря своей смелости, они начали огрызаться, потом отказывались выполнять команды. - Не для того мы ждали их возвращения, - вздыхали они и не оканчивали фразу, потому что сами не знали для чего. - Раньше корры служили нам, а теперь... - говорили другие. - А может, это вовсе не настоящий господин, наши господа были справедливы, и нам было хорошо, - вздыхали третьи. - Наверное, так... Как-то Арроба в припадке гнева бросился на робота, не подчинившегося ему, а тот попытался схватить его щупальцами. - Разобрать его! - приказал Арроба. Неживые окружили бунтовщика, но остановились в нерешительности. - Мы жили тихо и спокойно, - сказал бунтовщик. - Мы вспоминали господ и, даже угасая, были, наверное, счастливы. Пришел господин, и оказалось, что я больше не испытываю радости, подчиняясь. - Схватите его! - еще раз крикнул Арроба. - Сегодня вы разберете меня, а завтра он прикажет схватить другого. А потом уже некому будет хватать и некого будет хватать. Роботы все еще стояли в нерешительности, и Арроба крикнул: - Вы не должны рассуждать, когда вам приказывает господин. Вы созданы для подчинения. Ваша радость - в беспрекословном подчинении. Вы не имеете права существовать вне подчинения. Такими вас создали, и только такими вы можете быть. - Мы жили тихо, - сказал бунтовщик. - Нам служили корры... - Вы не жили, - загремел Арроба. - Вам казалось, что вы жили. Вы медленно выходили из строя, одна за другой отказывали ваши тонкие аналитические системы, я до сих пор не могу привести вас даже в относительный порядок. - Мы жили, - упрямо сказал бунтовщик. - Вы созданы слугами, - презрительно сказал Арроба. - Вы машины. Вы не имеете права думать, хотеть и сомневаться. - Может быть, когда-то мы были действительно машинами. Но мы слишком долго жили одни... - Вы рабы, - презрительно крикнул эбр. - Наверное, рабы не могут оставаться рабами без своих господ. Мы тоже думали, что мы рабы. Но мы отвыкли от слепого повиновения. - Вы ни от чего не отвыкли, просто ваши логические цепи требуют ремонта и настройки. - Мы не хотим ремонта и не хотим больше настройки. - Уничтожьте его! - закричал Арроба. - Робот, выходящий из повиновения, должен быть уничтожен. - Мы давно уже не роботы. - Молчать! Вы унижаете своего господина. Арроба оттолкнул неживого, стоявшего перед ним, и кинулся на бунтовщика, но тот схватил его щупальцами и поднял над головой. Эбр мгновенно вошел в мозг робота, чтобы очистить его от ненависти и заполнить любовью к себе. - Ты господин, и я хочу служить тебе, - пробормотал робот. - Я сделаю так, чтобы тебе было лучше, чтобы никто не унижал тебя. - И он швырнул эбра наземь... Меня провожали эллы, корры и даже неживые. - Мы всегда будем считать тебя своим повелителем, Юуран, - сказал Первенец. - Я не хочу быть повелителем, - пробормотал я, чувствуя, как предательски увлажняются мои глаза. О небо, как же я стал сентиментален... - Я хочу остаться вашим другом. - Ты и есть друг. Друг-повелитель. - Ты помог коррам стать свободными, - сказал Варда. Неживые молча расплющили шары. Такими я их всех и запомнил. Как-то я читал какой-то роман, в котором звездолетчик возвращается из космоса, опаленный просторами Вселенной, с глазами, в которых застыла бесконечность мира. Он пытается вернуться к земной жизни, ко все на Земле кажется ему чужим. Со мной все было наоборот. Как только на меня с визгом набросились мои пудели, как только прижалась ко мне Ивонна, Элиния плавно опустилась в самый нижний слой памяти. Она стала нереальной. Она и не могла быть другой в теплой, пульсирующей реальности Земли. Поэтому-то я не сразу согласился еще раз пережить возвращение на планету оранжевых облаков.