ет,  почему  дал  по
морде. Прямо мистика какая-то. Где же вы были вчера, Александр Васильевич?
   - В Трое...
   - Где, простите, в Троицком?
   - Нет, в Трое... Я же вам говорю, это не совсем обычная история.
   - В Трое? - У дежурного округлились глаза. - Древние греки?
   - Да, - тихо сказал Куроедов и опустил голову на грудь.
   - И как там? - Дежурный подмигнул старшине. - Как жизнь?
   - Я не сержусь на вас, - кривясь, пробормотал Куроедов,  -  я  понимаю,
что это звучит дико, но...
   - Не сердитесь?  Ну  и  на  том  спасибо,  гражданин  Куроедов.  Только
симуляция безумия  -  вещь  тонкая.  К  ней  готовиться  надо,  литературу
специальную изучить. А вы - в Трое. Нехорошо. Младший научный сотрудник, а
говорите, как школьник. Некрасиво.
   - Я понимаю, я все понимаю... - Куроедов, казалось, с трудом произносил
слова, делая усилие над собой. - Но что я могу еще сказать вам?
   - Значит, вы утверждаете, что попали в магазин игрушек  номер  тридцать
три прямо из Трои?
   - Да.
   - И для чего же, позвольте полюбопытствовать?
   - Не знаю. Я ведь уже говорил, что не знаю, как попал туда.
   - Ну хорошо, - вздохнул дежурный. - Может быть, вы посидите, подумаете,
отдохнете...
   - Знаете что? - У Куроедова, казалось,  мелькнула  мысль.  -  Позвоните
моему научному руководителю  Леону  Суреновичу  Павсаняну.  Он  заведующий
сектором нашего института, доктор исторических наук. Вот телефон.
   ...Павсанян влетел в комнату, как смерч. Полы  его  плаща  развевались,
словно крылья. Под плащом была видна синенькая пижама.  Увидев  Куроедова,
он зарычал и прыгнул на него.
   - Саша! - крикнул он и рухнул вместе с младшим научным  сотрудником  на
жесткую милицейскую скамью. - Видел? Не казни меня, Коня видел?
   - Позвольте, товарищ Павсанян, - сказал дежурный  по  отделению,  -  вы
подтверждаете, что это младший научный сотрудник Куроедов?
   - Я? Подтверждаю? Дорогой мой, запомните эту минуту! Она войдет во  все
учебники, это вам говорю я, Леон Павсанян! А сейчас,  дорогой,  позвольте,
Саша, ты видел?
   - Видел, - грустно улыбнулся Куроедов. - Конь на площади...
   - Ты видел Коня? - со священным ужасом переспросил Павсанян. - Сам?
   - Да, Леон Суренович, видел.
   Павсанян вдруг как-то бранно уменьшился в размерах, закрыл лицо  руками
и заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.
   - Зачем же вы его так? - укоризненно пробормотал  дежурный.  -  Человек
вас опознал, хотел помочь, а вы его каким-то конем...
   Но Павсанян уже смеялся. Он выпятил узкую грудь и крикнул:
   - Мой бедный маленький Геродюк! Мне жаль его детей, они будут стыдиться
отца, который утверждал, что Коня не было.
   - Потише, товарищи, - попросил совсем  уже  стушевавшийся  дежурный.  -
Телефон  звонит.  Да,  товарищ  полковник.  Все  в  порядке,  нет,  ничего
особенного не произошло.  Задержанный  один.  Как  будто  младший  научный
сотрудник Куроедов. Здесь он, у  меня.  Что?  Как  вы  сказали?  Слушаюсь,
товарищ  полковник.  Выполняю.  -  Дежурный  встал,  дико   посмотрел   на
Куроедова. - Полковник  Полупанов  приказал  мне  лично  расцеловать  вас,
товарищ Куроедов. Трижды. Разрешите выполнять?


   Иван Сергеевич Голубь устало потер веки.
   - Так как же будем оформлять, Александр Васильевич?
   - Да как хотите. Какая разница?
   - Как это - какая разница? Отпуск за свой счет - одно.  Командировка  -
другое. Тем более, если считать суточные по два  шестьдесят  в  день,  вам
полагается за три тысячи лет, я тут уже прикинул, два  миллиона  восемьсот
сорок семь тысяч рублей. Проверьте.
   - Позвольте, для  чего  мне  проверять,  если  мне  этих  денег  никто,
разумеется, платить не собирается. Я вас, Пиан Сергеевич, не понимаю.
   - Кроме того, командировка не может быть оформлена, поскольку у вас нет
отметки ни о прибытии в Трою, ни об убытии.
   И снова уходит куда-то голос, не слышит никого Куроедов,  только  сухой
жар руки Кассандры, только горьковатый запах ее волос, только  бьющееся  в
ней отчаяние.
   Махнул рукой, вышел. В коридоре Маша  Тиберман.  Глаза  набрякшие,  без
косметики. Увидела, всхлипнула, по-детски шмыгнула носом. Абнеос,  Абнеос,
нежный бородатый ребенок. Ма-ша. Ма-ша. Да и было ли все это?


   Их была горстка, чудом уцелевших во время пожара и резни. Они собрались
в негустом лесу многохолмной Иды, и в ушах их все еще звучал треск огня  и
крики. Эней, привалившись спиной к дереву, вытирал пот со лба и  никак  не
мог отдышаться: тащил на плечах дряхлого отца, да и сын висел на руке  как
гиря.
   Сидели, молчали. Многоречива победа, поражение  же  молчит.  Да  и  что
скажешь, когда лица еще пылают от жара  огня,  а  в  глазах  пустота:  что
скажешь, кому?
   Но надо  идти,  пробираться  как-нибудь  к  берегу,  бежать  от  богами
проклятого пожарища, от тлеющих руин, от пьяных греческих  мечей.  Ноги  -
что чужие, кажется, и не встать на них, да надо.
   - Вставайте, - негромко говорит Эней, - идем.
   Все покорно встают, один бородатый в диковинном костюме не  подымается.
Смотрит пустыми, далекими глазами.  Тряпка,  обмотанная  вокруг  шеи,  уже
совсем пропиталась кровью. Плох, не дойдет. А тащить  некому.  И  так  еле
бредут.
   Эней подходит к бородатому.
   - Сможешь идти? - угрюмо спрашивает.
   - Ма-ша, - бормочет запекшимися губами. - Ма-ша...
   Легко умирать Абнеосу. Не здесь он, на склоне Иды, а там, в другом мире
теперь его душа. В непонятном, но светлом и мягком, в добром мире. И Маша,
Маша все смотрит на него так, будто ждет, просит чего-то. А что?
   - Идешь? - еще раз спрашивает Эней, так, для очистки совести.
   - Ма-ша, - все бормочет бородатый, и вдруг слабая  улыбка  трогает  его
лицо.
   - Бредит, слово неясное все говорит, - бросает спутникам Эней. - Пошли!