Зиновий Юрьев. Альфа и омега ----------------------------------------------------------------------- Авт.сб. "Рука Кассандры" OCR & spellcheck by HarryFan, 2000 ----------------------------------------------------------------------- ФОРМИКА РУФА Жаба открыла дверь, нехотя сложила печеное личико в вялую улыбку и промямлила: - Ах, это вы, мистер Карсуэлл! Боже мой, вы и не представляете себе, как я рада вас видеть... Не представляете... Еще секундочку, и вы бы меня не застали. Как раз собиралась выйти... На ней была розовая, похожая на взбитый крем, шляпка, из-под которой виднелись жидкие седые пряди завитых волос, розовое платье и розовые перчатки. - ...Такая жара на улице, просто ужасно! "Почему наши старухи всегда носят розовые шляпки? - подумал Дэн. - Мы почему-то превращаемся в нацию розовых старух". - Миссис Камински, я хотел спросить у вас: вы случайно не знаете, куда именно уехала Флоренс? Ловкими движениями лицевых мускулов Жаба попыталась изобразить на физиономии смесь любви и горя, скосив при этом глаза на зеркало, перед которым стояла. Смесь, однако, не получилась. В одном глазу злобно сверкала любовь, в другом - горе. Дэн с трудом проглотил поднимавшееся в нем раздражение и еще раз, стараясь быть вежливым, спросил: - Простите за назойливость, но неужели она не сказала вам, куда именно едет? - Бедняжка, я так заботилась о ней... Не знаю, смогу ли я когда-нибудь найти себе такую жиличку... Кроткая, милая... Ангел, ну просто ангел! "Конечно, ангел за сорок долларов в неделю, да еще кроткий и милый..." - подумал Дэн. - Дорогая миссис Камински, я вам охотно верю, что Фло ангел, но даже ангел должен иметь адрес. Не может быть, чтобы она не сказала вам, куда едет. - Представьте себе, не сказала. А вам? Неужели она не сказала вам? Ай-яй-яй!.. Нынешние молодые люди... - В голосе Жабы послышалось подобие сочувствия. Злорадство делало ее великодушной. - До свиданья, миссис Камински, мне было чрезвычайно приятно побеседовать с вами. В высшей степени приятно. И кроме того, я вам очень рекомендую выкрасить и глаза в розовый цвет, под цвет шляпки. Дэн вышел на улицу. Густой зной недвижимо висел над городом, слегка колеблясь у раскаленных капотов и крыш машин. Разморенный асфальт лениво оседал под каблуками. Когда он уселся в свой "Мустанг", то почувствовал, что вот-вот сварится. На внутренней поверхности ветрового стекла испуганно гудела иссиня-зеленая жирная муха. Дэн попытался прихлопнуть ее, но она ловко выскользнула из-под ладони. Второй раз поднять руку уже не было сил. Впрочем, делать этого, наверное, и не следовало. Муха придавала зною законченность, делала его совершенным. Точь-в-точь как розовая шляпка миссис Камински. Над мостовой дрожали маленькие миражи. Казалось, улицу заливает вода. - Черт с нею, черт с ними всеми, включая мою дорогую, любимую мисс Флоренс Кучел и дорогую, любимую муху на стекле! - с отвращением пробормотал Дэн и включил мотор. "Мустанг", словно в предчувствии прохладного гаража, нетерпеливо рванул с места. Муха по-прежнему билась о стекло. Поднявшись к себе домой, Дэн бессильно плюхнулся в кресло и закрыл глаза. Он не мог заставить себя даже снять пиджак. Бессмысленно. Все равно он давно приклеился к спине. Навсегда. Его даже похоронят в этом пиджаке. И миссис Камински придет на похороны в розовой шляпке. Снова и снова он тупо повторял себе, что не желает больше думать о Фло, но в глубине сознания маленькая, остренькая мысль, на которую жара почему-то не действовала, решительно возражала: это неправда. Он не мог не думать о ней. Мало того: он хотел думать о ней. Он достал из кармана пиджака письмо Фло и долго смотрел на него, не разворачивая листка. Он вспомнил, как мальчишкой смотрел в кино "Ромео и Джульетту". Он уже читал Шекспира и знал, чем все кончится, но до последней секунды все же надеялся, что они останутся живы, что все будет хорошо. Нужно только очень захотеть - и все будет хорошо. Так и сейчас с письмом. Нужно только очень захотеть. Он его уже знал наизусть, но снова прочел: "Дорогой Дэн, ты всегда говорил мне, что нет ничего глупее слов любви, написанных на бумаге. Наверное, ты прав. Ты всегда был прав. Всегда и во всем, в этом-то и дело. Поэтому я не буду писать тебе о том, как я тебя люблю, тем более что ты это и так великолепно знаешь. Спасибо тебе за все. Пойми: я не могла больше одним своим присутствием подталкивать тебя к тому, чего ты избегал, и поэтому сегодня я уезжаю. Я приняла очень выгодное и интересное предложение. Это новое дело, и я думаю, что оно увлечет меня. Не пытайся разыскивать меня - это бесполезно. Да и я, если бы даже захотела, не смогу вернуться ранее чем через два года, когда истечет срок контракта. Постарайся понять меня правильно: я действую не импульсивно, а совершенно спокойно, по зрелому размышлению. Так будет лучше для нас обоих и избавит нас от ненужных переживаний. Целую тебя и желаю тебе счастья. Следи за своей язвой. Твоя Фло". Дэн медленно и аккуратно сложил листок и спрятал в карман. "Следи за своей язвой"! Спасибо, мисс Кучел. Вы, как всегда, благородны. Вы исчезаете, чтобы не обременять своего Дэниэла Карсуэлла, и рекомендуете ему на прощание следить за язвой. Прекрасные слова! Пусть Изольда и Джульетта покраснеют от стыда, они ведь были эгоистками и не просили ни Тристана, ни Ромео следить за желудком! Что значит научный склад ума, высшее образование и профессия биолога! Ничего не поделаешь, двадцатый век, эпоха разума. Ах, дорогая Фло, надо было бы написать мне, что решение проверено на большой электронно-вычислительной машине фирмы "Интернейшел бизнес машинз" и одобрено всеми ее электронными потрохами. Дэн поморщился. Для чего весь этот поток слов? Все это было чушью. Он знал, что страдает. Боль все время поднималась толчками откуда-то снизу, собиралась в горле и стояла там мягким, душным комом, который никак нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть. Можно было хорохориться сколько угодно, но обманывать самого себя безнадежно. Почему он был таким дураком? Чего он боялся? Чего он ждал? Что проверял? Боялся ответственности... Болтовня! Всю жизнь он чего-нибудь боялся и всегда умел так приодеть свой страх, что даже сам переставал узнавать его. Как он легко жонглировал словами: "семья", "чувство", "ответственность", "время..." Наверное, именно поэтому он стал специалистом по рекламе. Нарядить страх в осторожность, трусость - в благоразумие, эгоизм - в необходимость... Боже мой, как легко он это делал всю жизнь! Как элегантно он всегда уходил от решений, и не поймешь: то ли он прятался от них, то ли они от него. Он вспомнил, как она входила сюда, в эту комнату, подбегала к нему, обхватывала его шею руками, у нее всегда были прохладные ладони, терлась носом о его нос и с важной торжественностью говорила: "Формика Фло приветствует тебя". Она тогда изучала муравьев, всех этих формика поликтена и формика руфа, и утверждала, что, только потеревшись усиками, муравьи могут узнавать друг друга. А он ей говорил, что если она уж хочет перейти с ним на чисто муравьиные отношения, то ей следует отрастить себе усы или, по крайней мере, усики. Тогда она будет настоящей формикой. А она отвечала, что главное не усы, а свой собственный уютный маленький муравейник. Боже, как это было давно! И было ли это когда-нибудь? Муравьи - по-латыни "формика". Формика... Как, кстати, фамилия профессора, с которым она работала? Она ведь говорила ему что-то похожее. Фор... Фер... Ферми... Нет, это физик. Ага, кажется, Фортас. Дэн вскочил с такой силой, что кресло с обиженным скрипом сдвинулось с места. Телефонная книжка лежала на письменном столе. Боже, сколько идиотских, никому не нужных имен! Десять фунтов бессмысленных имен. Фортасов было восемь! Хорошо, что не Смит или Джонсон, их были бы тысячи. А что, собственно, он спросит у этого Фортаса, если даже и найдет того самого? Где мисс Флоренс Кучел? Он никогда не ответит. Фло несколько раз говорила ему, что хотя она и биолог, но работает в каком-то чрезвычайно секретном учреждении. Дэн набрал первый номер. Низкий женский голос манерно процедил в самое ухо "Ал-ло-о...". - Миссис Фортас? - спросил Дэн, стараясь унять биение сердца. - Да, что вам угодно? - Видите ли, ваш супруг просил меня достать ему хороших муравьев, формика руфа... - Большое спасибо, но мы теперь питаемся только кузнечиками. Трубка на другом конце с треском опустилась на рычаг. Второй и третий Фортасы не отвечали. Уже теряя надежду, Дэн набрал четвертый номер. После нескольких гудков в трубке послышался уверенный и слегка насмешливый мужской голос: - Я вас слушаю. - Формика руфа, - сказал Дэн. - Это ваше имя или вы хотите сказать, что вы муравей рыжий? - саркастически спросил после короткой паузы голос. Он! Вряд ли могло быть столько случайных совпадений. Вряд ли какой-нибудь другой Фортас мог знать, что такое формика руфа. Дэн осторожно положил трубку. Где он живет? Ага, Сентрал Чейз, 14. Респектабельный район, ничего не скажешь. Внезапно его снова охватило сомнение. Для чего все это? Даже если каким-нибудь чудом он узнает, где сейчас Фло, что он скажет ей? Что он скажет ей, чего не мог сказать раньше? Как объяснит, почему не сказал раньше, когда она была рядом? Но комок в горле нетерпеливо повернулся, словно подгоняя его, и Дэн понял, что с этого мгновения та логика, которая определяла раньше его поступки, уже не действует. Слова, которые всегда были его спасением, потеряли свой смысл. Если бы только она отключилась раньше, эта логика, когда Фло была здесь, рядом, с прохладными ладонями на его шее, он никогда бы не отпустил ее, ни на мгновение, и не было бы этого письма "Дорогой Дэн", и не нужно было бы искать какого-то муравьиного Фортаса. Он нажал на кнопку вызова лифта, но не стал ждать кабины и ринулся вниз по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки, покрытые вытертой дорожкой. "Почему она должна быть там два года? - думал он. - Странно. Все это немножко странно". МИРМЕКОЛОГ СО СМИТ-ВЕССОНОМ В прохладном холле, отделанном мрамором, настолько искусственным, что он казался естественнее настоящего, за конторкой дремал привратник. Не успел Дэн прикрыть за собой дверь, как он открыл глаза: - К кому? - Мне нужен мистер Фортас. - Одну минутку, сейчас я позвоню. Как доложить? - Видите ли, я представитель фирмы, у которой мистер Фортас заказывал оборудование, и я сомневаюсь... Он уже третий месяц тянет с оплатой... - Не выйдет. У нас тут строгий порядок: обязательно нужно звонить снизу. - Да, но вы понимаете... - Я-то понимаю, но другие не понимают. Почему я должен вылететь отсюда? Ради того, чтобы бухгалтерские книги вашей фирмы были в порядке? Трое детей, сэр... Поневоле будешь выполнять инструкции. Дэн облокотился на конторку и вытащил из кармана бумажник. Сонные глаза привратника мгновенно прояснились, как запотевшее стекло под струей воздуха, и с интересом следили за его руками. - Вот, - сказал Дэн и протянул пятидолларовую бумажку. Привратник горестно вздохнул, и в то же мгновение бумажка каким-то чудесным образом выскользнула из рук Дэна и исчезла. - Четвертый этаж, двенадцать "Б", - пробормотал привратник и мгновенно заснул, как умеют засыпать лишь швейцары, портье и привратники. Лифт три раза мягко щелкнул на лестничных клетках и, вздрогнув, остановился. В прохладном коридоре никого не было. У массивной, под орех, двери с медной табличкой "12 Б" Дэн остановился. Сердце его колотилось, и у него возникло смутное ощущение, будто это не он, Дэниэл Карсуэлл, служащий рекламной фирмы "Мейер, Хамберт и Кь", а кто-то совсем другой замер перед чужой, незнакомой дверью, не зная, что сделает через мгновение. Было еще не поздно повернуться и спокойно спуститься вниз, и у Дэниэла Карсуэлла возникло острое желание поступить именно так, но он знал, что не найдет больше слов, чтобы спрятать свою трусость, и тот, другой, бесцеремонно заставил его поднять руку и позвонить. За дверью послышались шаги, щелкнул замок, и она приоткрылась. Невысокого роста человек в кирпичного цвета домашнем халате удивленно поднял брови. Брови на пухлом бледном лице были настолько густыми, что казались наклеенными. - Вы, очевидно, ошиблись дверью, - сказали брови, загораживая собой вход. - Мистер Фортас? - спросил Дэн и переступил порог. Человек отступил на шаг и сухо сказал: - Простите, я не имею обыкновения впускать к себе незнакомых людей. Что вам угодно? Если вы хотите всучить мне какие-нибудь рекламные проспекты или продемонстрировать новый автомат для завязывания шнурков... - О нет, мистер Фортас. Меня зовут Дэниэл Карсуэлл, и я был близко знаком с мисс Флоренс Кучел. - А... - неопределенно сказал Фортас. - Она неожиданно уехала, и я решил, что, быть может, вы поможете мне. - Это вы сообщили мне по телефону, что знаете, как по-латыни рыжий муравей? Впрочем, я мог бы догадаться и сам. Так вот, дорогой мистер Карсуэлл, я ровно ничем не смогу помочь вам. Я просто-напросто не знаю нынешнего адреса мисс Кучел. В глазах Фортаса тлела скука. Он выразительно посмотрел на дверь и на Дэна. - Но вы должны понять, мистер Фортас... Мне нужно найти Фло, вы понимаете, нужно, - сказал Дэн и не узнал своего голоса, который звучал настойчиво и даже угрожающе. Могучие брови специалиста по муравьям снова поползли вверх. Он поднял глаза на Дэна и, уже не скрывая раздражения, отчеканил: - Я же вам ясно сказал, что ничем не смогу помочь, мистер... Карсуэлл. Будьте здоровы. Дэн начал было поворачиваться, чтобы уйти, но тот, другой в нем, действовавший заодно с комком в горле, шепнул ему: "Он знает. Ты должен найти Фло. Ты сам потерял ее, и ты должен найти ее". Дэн шагнул к профессору и, глядя ему в глаза, в которых медленно всплывал испуг, хрипло сказал: - Я никуда не уйду, пока вы не дадите мне точный адрес Флоренс. Фортас засунул руку в карман халата и тут же разочарованно вытащил ее. Дэн почувствовал, как в нем закипало бешенство. Все они заодно. И розовая Жаба с двузначным лицом, и мягкий злобный асфальт, и жирная муха на ветровом стекле, и эти брови. Теперь уже он не отделял себя от того, другого человека, который учил его, что делать. - Вам не повезло, дорогой Фортас, - тихо и яростно сказал он, - наверное, пистолет остался в другом кармане. Иначе вы преспокойно бы ухлопали меня, заявив, что я пытался вас ограбить. - Ну хорошо, хорошо, - примирительно пробормотал Фортас, - если вы уж так настойчивы, пройдемте в кабинет, я попробую что-нибудь узнать для вас. Фортас повернулся. На спине его был написан страх. В кабинете, уставленном старинной тяжелой мебелью, профессор тяжело опустился в кресло, быстро смахнул со стола листок бумаги и поднял телефонную трубку. Дэну почудилось, что испуг в глазах профессора исчез, уступив место презрению. "Сейчас он вызовет кого-нибудь", - пронеслось у него в голове, и прежде чем он успел подумать, что делает, вырвал у профессора трубку и швырнул обратно на рычаг. - Я вам не муравей, - тихо сказал Дэн. - Оставьте свои фокусы с телефоном. Мне нужен адрес Фло, и вы его мне дадите. - А почему вы уверены, что я не назову вам первое пришедшее мне в голову место? - дрожащим голосом спросил Фортас. Халат на нем слегка распахнулся сверху, обнажив волосатую с сединой грудь. - Потому что я прекрасно вижу, когда вы врете. - Ну-ну, вы недурной физиономист. Вы, может быть, тоже имеете отношение к науке? - Нет, я занимаюсь рекламой, и мне с утра до вечера приходится возиться с людьми, которые лгут. И сам я лгу. "Лучший в мире стиральный порошок "Тайд". Все самое лучшее в мире. Жду. Краем глаза Дэн видел, как профессор наклонился вперед, привалившись грудью к краю письменного стола. При этом правое плечо его слегка опустилось. Не нужно было быть героем детективного романа, чтобы догадаться, что означает это движение. Дэн с трудом перегнулся через стол и неуклюже ударил профессора в плечо. Прежде чем Фортас успел прийти в себя, Дэн перескочил через стол, сбив ногой настольную бронзовую лампу, которая с грохотом упала на пол, и вытащил из полувыдвинутого ящика стола пистолет. - У вас довольно странные манеры для специалиста по рекламе, - криво усмехнулся Фортас. Дэну показалось, что его пухлое, бледное лицо с густыми кустиками бровей сразу постарело. - Для мирмеколога - так ведь как будто называются специалисты по муравьям - вы тоже не совсем обычно вооружены, - тяжело дыша, ответил Дэн, разглядывая лежавший на его ладони английский смит-вессон. Предохранитель на левой стороне пистолета был поднят. - Итак, вернемся к делу. Мне нужен адрес Фло. - Его ужаснуло собственное спокойствие. - Хорс Шу, Юта, - быстро выпалил Фортас. - Врете, - сказал Дэн. - Вы врете. - Оставьте меня в покое! - вдруг неожиданно пронзительным голосом закричал Фортас. - Убирайтесь отсюда, глупец! Вон! Все равно вы никогда не попадете на секретную базу. Идиот! Впервые за последние двое суток Дэн почувствовал, как комок в его горле исчез, перестал душить его. Но, растворившись, он превратился в ярость, которая против его воли заставила Дэна схватить профессора и сжать его горло руками. Тот попытался ударить его ногой в живот, но потерял равновесие, и оба рухнули на пол. Профессор внезапно обмяк и закрыл глаза. - Ну, - сказал Дэн, все сильнее сжимая пальцы на горле Фортаса, - считаю до трех. Можете думать, что это мистика, но я почувствую, когда вы скажете правду. - Драй-Крик, Аризона, - прохрипел Фортас. Дэн разжал руки и положил пистолет себе в карман. На полу белел листок бумаги, и он еще минуту назад прочел слова "Драй-Крик". Он выпрямился и шагнул к двери. Внезапно он подумал о телефоне. Вернулся, выдрал шнур из розетки. Он двигался и говорил как заводной, давно уже не контролируя себя и не отдавая себе отчета в своих поступках. У двери он поправил галстук, пригладил волосы, вытащил из замочной скважины ключ и запер дверь снаружи. Когда он проходил мимо привратника, тот открыл глаза и вопросительно посмотрел на Дэна. - Все в порядке, мы рассчитались, - сказал Дэн, - не волнуйтесь. ТАБЛЕТКА РОТОРА Почти всю ночь Дэн не мог уснуть. Он метался по раскаленной кровати, и ему начинало казаться, что больше никогда в жизни он не сможет дождаться сна. Несколько раз ему почудилось, что вот-вот он заснет. Он уже видел зыбкую границу между бодрствованием и сном и жаждал перешагнуть ее, но, должно быть, именно оттого, что он ее видел, она каждый раз отступала. "Я уже сплю, сплю", - заклинал он сон, но точно знал, что это неправда. Часа в три ему послышалось, будто кто-то пытается открыть снаружи дверь его квартиры. Он вытащил из кармана пиджака свой трофейный вессон и, сжимая его в потной руке, тихо подошел к двери. Он простоял несколько минут, стараясь не пошевельнуться. Его бил озноб. Тот, за дверью, тоже, наверное, ждал. В кирпичного цвета халате, распахнутом на волосатой груди. Или это миссис Камински в розовой шляпке и с розовыми глазами змеи подкарауливает его на лестничной площадке? Он отер со лба испарину. Бред. Никого не было, наверное, ему померещилось. Он наполнил ванну и долго лежал в горячей воде, пытаясь привести в порядок мысли. Он уже знал, что поедет в Аризону, и даже не пытался отговаривать себя от этого почти безнадежного предприятия. Логика была ни при чем. Он просто должен был поехать в Аризону. В девять часов утра он вышел из дому. Нужно было зайти в контору и договориться об отпуске. Если они его не отпустят, черт с ними, с рекламным агентством "Мейер, Хамберт и Кь". Пусть рекламируют лучшие в мире стиральные порошки и лучшие в мире клопоморы без него. Дэн сел в машину и повернул ключ. Стартер легко прокрутил коленчатый вал, двигатель завелся и тут же снова заглох. Снова и снова он поворачивал ключ, одновременно нажимая на педаль газа, но натужный визг стартера никак не хотел переходить в ровное бульканье работающего двигателя. Когда Дэн почувствовал, что вот-вот сядет аккумулятор, он выругался, запер машину, позвонил в гараж механику и отправился на работу пешком. Тупо ныл живот и слегка поташнивало. "Наверное, от вчерашнего, - подумал он. - Надо будет принять таблетку". Он всегда держал у себя в кабинете коробочку с таблетками ротора. Контора "Мейера, Хамберта и Кь" встретила Дэна обычной суетой. Пегги Маршалл из художественного отдела пронеслась мимо него, держа в руках огромный синий плакат. - Гениальная идея! - пискнула она. - Просто пальчики оближешь! Психологи подсказали. Новая взаимосвязь цвета и подсознания. Главное теперь - подкорка покупателя. Шеф прямо бредит ею. Дэн вошел в свой кабинет, плеснул в стакан воды из сифона и открыл средний ящик письменного стола. Надо будет купить в аптеке новую коробочку ротора. Как он забыл это сделать, ведь прошлый раз, когда он принимал лекарство, оставалась всего одна таблетка! Дэн достал плоскую коробочку со сдвигающейся пластмассовой полоской, которая позволяла легко вынимать по одной таблетке, и привычно потряс ею. Таблеток было несколько. Наверное, он ошибся в прошлый раз. Он достал таблетку, взял стакан с водой. Странно, он почему-то был уверен, что тогда в коробочке оставалась именно одна таблетка. Подкорка и цвет, цвет и подкорка. Он поднял трубку и позвонил привратнице, миссис Джексон. - Кто-нибудь заходил ко мне сегодня утром? - спросил он. - А как же, мистер Карсуэлл, обязательно заходили. Разве они не починили вам замок в ящике стола? Дэн почувствовал, что у него внезапно взмокла спина, а рука, державшая телефонную трубку, стала ватной. Ничего себе муравейник, на который он случайно наступил. Кроткие рассеянные мирмекологи держат в письменных столах пистолеты и подкладывают в коробочки с лекарством новые пилюли. И все из-за муравьев. И секретная база, откуда человек не может уехать, даже если захочет, - тоже из-за формика руфа. Вот тебе формика, вот тебе руфа! Страх выжал на его лбу несколько капелек пота. - А что они сказали вам, эти слесари? - Что вы прислали их починить замок. Они из компании, которая обслуживает нашу контору. А что, разве что-нибудь пропало? Я не выходила из вашего кабинета, пока они были там. - Ни разу? - Нет, я все время сидела в вашем кресле. Неужели что-нибудь пропало? - В голосе миссис Джексон звучало беспокойство. Славная она женщина, миссис Джексон. Только дура. - Нет, нет, дорогая миссис Джексон, не волнуйтесь. Ничего не пропало. Наоборот, кое-что прибавилось, - криво усмехнулся Дэн. Он аккуратно спрятал коробочку с ротором в карман и пошел к шефу. Старик Мейер неожиданно легко согласился отпустить его, и через полчаса Дэн уже был дома. Клеопатра, как всегда, спала на диване, свернувшись в серый пушистый комок. Не меняя положения, она приоткрыла глаза и лениво посмотрела на Дэна откуда-то из четвертого измерения. Зрачки ее были похожи на вертикальные щелочки. Дэн подошел к холодильнику, вытащил бутылку молока и налил полное блюдце. Затем осторожно достал коробочку с ротором и вытряхнул на ладонь таблетку. "Надо раскрошить ее, тогда она быстрее растворится", - подумал он и раздавил пилюлю над блюдцем. Клеопатра томно потянулась, круто выгнув спину, и спрыгнула на ковер. - Ну, Клео, вот и тебе пришлось участвовать в судебно-медицинском эксперименте, - пробормотал Дэн, глядя, как кошка лакает молоко. Почему-то он не думал, что может отравить ее. Он никак не мог до конца осознать то, что случилось. На секунду Клеопатра оторвалась от блюдца, посмотрела на хозяина, и Дэну почудилось, что в глазах ее мелькнуло укоризненно-вопросительное выражение. - Ко всему я еще становлюсь и невропатом, - сказал он, и в нем внезапно возникла уверенность, что все это чистой воды глупость. Он просто забыл. Наверняка в коробке было несколько пилюль... А слесаря? Резко прозвенел телефон. Дэн, вздрогнув, взял трубку. - Мистер Карсуэлл? Это из гаража. Кто это так над вами пошутил? - Что еще стряслось? - Какой-то шутник всыпал вам в бак фунта три сахара да минут десять гонял мотор, так что все засорено. Не мудрено, что машина не заводилась. Пришлось снимать бак, промывать всю систему питания. Там еще работы часа на полтора. Дэн медленно положил трубку. Как ему тогда говорила Фло? Муравьи бросают все силы, чтобы уничтожить чужеземца, вторгшегося в муравейник. В борьбе участвуют все. Ему почудилось, что тысячи крохотных тварей вдруг начали грызть его ногу, и он невольно посмотрел вниз. Бред! Он просто неудобно сидел. Он закрыл глаза и откинулся в кресле. Его бил страх. Он почувствовал себя ничтожной, беззащитной букашкой, к которой присматривается кто-то всесильный и невидимый, выбирая способ, каким лучше прихлопнуть его. Вот уже нога занесена над ним, еще мгновение, и она опустится на него, и все померкнет. В комнате было холодно. По спине у него прокатывались зябкие волны, и он дрожал. Фло, Фло... Послышалось легкое звяканье, и Дэн открыл глаза. Клеопатра дергалась около перевернутого блюдца. Глаза ее уже стекленели. Мышцы еще раз судорожно сократились, и серый пушистый комок вдруг обмяк. На ее розоватом носу лопнул молочный пузырь. Несколько капель молока медленно впитывались в ковер, расплываясь во влажном пятне. Но откуда они узнали, что он принимает лекарство и держит его на работе в столе? Откуда? Словно в трансе, Дэн взял газету, осторожно завернул в нее Клеопатру и вместе с блюдцем бросил в мусоропровод. Газета глухо зашуршала о его стенки. Пушистый серый комок упадет сейчас в мусороприемник. А ведь место там было приготовлено для него. Грань между теплым мурлыканьем и трупом в газете была той чертой, которую обратно переступить уже было, наверное, нельзя. Он неторопливо вымыл руки и так же неторопливо вытер их. Из зеркала на него посмотрел незнакомый человек. У человека были слегка запавшие глаза и угрюмо сжатый рот. Увидев Дэна, человек в зеркале не улыбнулся, а лишь сурово покачал головой. Может быть, позвонить Фортасу и извиниться? Сказать, что он никогда не поедет в Аризону и даже постарается забыть слова "Драй-Крик"? И попросить, чтобы ему не сыпали в бак машины сахар и не подсовывали яд в виде пилюль от язвы? И что он отказывается от Фло, и что они могут два года делать с ней все, что им заблагорассудится? Или двадцать два года? Мысли неслись, толкая друг друга, и Дэн не понимал, что это древний инстинкт бойца распаляет его, чтобы прогнать страх и подготовить к схватке, которой уже не избежать и в которой у него не было ни малейших шансов. Человек в зеркале решительно кивнул Дэну, и Дэн ответил ему таким же кивком. Он достал из кармана пистолет и долго рассматривал его короткое металлическое тело, нагревшееся у него в кармане. Почему у этого Фортаса английский пистолет? Где он еще разводил муравьев? Под круглой фабричной маркой были заметны отпечатки пальцев. Наверное, его пальцев. Кто будет рассматривать их и сверяться по картотеке ФБР? - Ну-с, джентльмены, подумайте о каком-нибудь другом способе сделать из меня муравья и насадить на иголку, - сказал он вслух. Он никогда не разговаривал сам с собой, но сейчас ему обязательно нужно было услышать чей-нибудь голос. Хотя бы свой. К своему удивлению, он почти успокоился. Расслабляющий озноб, который только что заставлял его дрожать, куда-то исчез, и вместо него появилась внутренняя одеревенелость, словно ему дали наркоз и он перестал что-либо чувствовать. Он знал, что теперь им двигала не только любовь к Фло, но нечто большее. Слишком долго он жил в кредит у самых простых принципов, и теперь нужно было расплачиваться. Или объявить себя банкротом. Он засунул пистолет в карман, достал из ящика письменного стола все деньги, которые у него были. В портфель он положил бритву, зубную щетку и мыло и вышел из дому. Брать свой "Мустанг" было бы глупо. В нужном укромном месте на шоссе наверняка нашелся бы тяжелый грузовик, который почему-то вдруг потерял бы управление и врезался в него. Ничего особенного, обыкновенный несчастный случай... Лететь прямо до Феникса тоже было безнадежно. Они, должно быть, предусмотрели и такую возможность и встретят его в аэропорту с распростертыми объятиями. Чересчур распростертыми и чересчур цепкими. Очевидно, нужно было сбить их с толку. Долететь, скажем, до Рено, в Неваде, и оттуда добираться на попутных машинах до этого самого Драй-Крика. Не могут же они останавливать каждый автомобиль. Рено. Отличная мысль! В этот рай для разводящихся, единственное место в стране, где развестись ничего не стоит, кроме тысячи-другой долларов, ежедневно летят десятки людей. На улице он огляделся. Как будто никого не было. Мимо проезжало такси. Дэн поднял руку. - В аэропорт, - сказал он, и шофер молча кивнул головой. Он еще раз огляделся. Никого. КОКА-КОЛА УТОЛЯЕТ ЖАЖДУ С внутренней стороны ветрового стекла грузовика-рефрижератора была приклеена фотография Кэрол Бейкер. Киноактриса, слегка прикрытая меховой накидкой, смотрела на Дэна равнодушным взглядом, и он подумал: "А что, если бы стекло разбилось, сдуло бы с нее мех?" От этой мысли он улыбнулся впервые за последние сутки и спросил у сидевшего рядом водителя: - Далеко еще до Драй-Крика? - Да миль десять. Скоро вам вылезать, мистер. Смотрите только не изжарьтесь. В этих местах такая жарища бывает, что дивишься, как здесь люди живут. - Постараюсь, - сказал Дэн, - а там все может быть... Водитель привычным движением губ передвинул сигарету из одного угла рта в другой, бросил короткий взгляд на Дэна и промолчал. Лента шоссе неторопливо набегала под аккомпанемент мотора на рефрижератор, раздваивалась и, шурша, исчезала позади. - Ну вот, - сказал водитель, - за этим поворотом будет маленький ресторанчик. Там спросите, как добраться до Драй-Крика. Где-то это здесь. - Спасибо, друг, - сказал Дэн. - Не за что, в дороге кому хочешь рад. А то в этой чертовой пустыне, того и гляди, уснешь за рулем. Из-за поворота выплыло одноэтажное небольшое здание, около которого расположилась бензозаправочная станция с овальной эмблемой "Эссо". Рефрижератор плавно затормозил, и Дэн спрыгнул на обочину. Сухой зной Аризоны пахнул ему в лицо, ударил его жарким одеялом. Водитель кивнул из кабины, и, взревев мотором, машина двинулась вперед, набирая скорость. Порыв ветра зашуршал мелким песком, перебросил через шоссе обрывок газеты, который, казалось, обессилел от такого длинного пути и тут же улегся на обочину. С обрывка на вылинявшее от жары небо смотрело женское лицо. "Обнаружена уби..." Дэна с новой силой охватило ощущение нереальности всего происходящего. Почему он вдруг оказался в этом богом заброшенном жарком углу, вместо того чтобы сидеть сейчас в своем прохладном кабинете и придумывать подписи к рекламным фотографиям моющего препарата для посуды "Джой"? "Джой"! Если мытье жирной посуды было для вас тяжкой обязанностью, то теперь оно становится источником радости... Ах, Фло, Фло... Впрочем, она ни в чем не виновата. Наверное, она действительно думала, что он не любит ее. Как она не могла понять, что он боялся ответственности перед нею в этом неустойчивом, неопределенном мире... Если бы она подождала хотя бы еще немножко... Если бы она понимала, что он боялся ее, боялся себя... Он всегда чего-нибудь боялся. Теперь он снова испытывал страх, острый страх, ставший для него за эти два дня почти привычным. К страху привыкнуть легко, легче, чем к чему бы то ни было. Не успеешь ничего понять, и уже дрожишь день и ночь и не знаешь, что дрожишь, и думаешь, что так и надо. Может быть, человек вообще рожден для страха? Может быть, это и есть его нормальное состояние? Нет, Дэн, не распускайся, не пытайся оправдывать себя, даже если это и не ты, а твоя подкорка... Ты слишком долго преуспевал в этом. Только не поддаваться страху. Действовать. Все равно что, но что-то делать. Тем более, что ничего другого, как зайти в ресторанчик, в голову ему не приходило. Солнце не светило и не жгло, оно струило на землю густой обжигающий душ. Фортас и остекленевшие глаза Клеопатры, казалось, расплавились под этим душем и слились в гримасничающее бровастое лицо с кошачьими зрачками. Дэн толкнул дверь и не сразу смог рассмотреть в полутьме несколько столиков и оцинкованный бар. Пахло пивом. - Что, печет сегодня, приятель? - послышался сонный голос откуда-то из прохладных недр комнаты. - Да, не холодно. - Дэн вздрогнул и уселся за столик. - А вы, наверное, издалека? Теперь Дэн уже различал в полумраке лоснящуюся от пота физиономию бармена за стойкой. - Это вы тонко заметили, - сказал Дэн. - А знаете, как я определил? - дружелюбно спросил бармен. - Кто тут хоть раз был, знает, что у стойки прохладнее, да и Мэри сейчас не дозовешься. Дрыхнет, дрянь такая, на кухне... Вам чего? - Бутылочку кока. - Это правильно. Я всегда говорю: хочешь утолить жажду - выпей бутылочку кока-колы. А вы здесь проездом? Что-то я вашей машины не вижу. - Нет, мне нужно в Драй-Крик. - Так это вроде и есть Драй-Крик. Тут вот в полумиле поселочек, так, ерунда, домиков десять - пятнадцать. Вы к кому, если можно узнать? Мы здесь народ любопытный: как видишь незнакомое лицо, обязательно суешь нос во все. Иной раз полдня не с кем словом перекинуться. - Понимаете, мне нужно добраться до научной базы... - А... Так бы сразу и сказали. Я там, правда, не был, да туда, говорят, никого и не пускают. Это милях в тридцати отсюда. - А дорога туда есть? - Есть, построили. Но они все больше на вертолетах. Торопятся теперь все. А вас встретить разве не должны? - Н-ет. Я не предупредил их. - Ну ничего, скоро кто-нибудь оттуда появится. Выпейте еще бутылочку. Сейчас я вам из холодильника достану. Бармен нырнул к холодильнику, пошарил в его освещенной изнутри камере, достал запотевшую ребристую бутылочку и вытер ее полотенцем. - Холодненькое. Я всегда говорю: хочешь утолить жажду - выпей бутылочку кока-колы. - Спасибо, - сказал Дэн, поднимая тяжелый стакан. - Ну как? - с гордостью спросил бармен. - Холодная? - Как раз по вашей жаре, - ответил Дэн. Он почему-то почувствовал сонливость. Глаза закрывались сами собой. "Бред какой! - подумал он. - Не хватает сейчас заснуть тут, прямо у стойки". Он сделал над собой усилие и встряхнул головой. Мысли его, казалось, отделились от черепной коробки и тихо плескались в голове, все густея и тяжелея. Мышцы век больше не слушались его. Веки были стотонны, и он уже знал, что не сумеет удержать их. Зачем держать их? Тяжкий сон неотвратимо навалился на него, как асфальтовый каток, и ничто не могло остановить его. "Я уже сплю", - вяло подумал Дэн и с каким-то облегчением разом перестал сопротивляться сну, словно отпустил веревку и полетел куда-то вниз. Сквозь сон он почувствовал боль во лбу. Он ударился головой о стойку и начал было сползать с высокого стула, но бармен успел подставить плечо и аккуратно уложил Дэна на пол. Затем осторожно приподнял ему веко и удовлетворенно кивнул головой: - Спит, как сурок! Он запер наружную дверь, тщательно выполоскал стакан, спрятал бутылку и позвонил по телефону. Через полчаса послышалось громкое гудение, все усиливавшееся и усиливавшееся, пока вдруг неожиданно не стихло. В заднюю дверь вошли двое мужчин в светлых комбинезонах. - Все в порядке? - спросил один из них. - Спит, как сурок, - гордо сказал бармен. - Пива? - В другой раз. Втроем они вынесли Дэна из ресторана во двор, где, печально свесив длинные лопасти, стоял вертолет. - Ну, счастливо, - сказал бармен, - я свое дело сделал. - Ладно, шеф будет доволен, - сказал пилот вертолета, - только привяжите его к креслу. "Сикорский" загудел, вращающиеся лопасти приподнялись, набирая обороты, и легко потянули вверх небольшую кабину. Вертолет слегка наклонился вперед и заскользил над желтым морем песка и редкими пятнами деревьев. ДРАЙ-КРИК Прежде чем Дэн открыл глаза, он уже знал, что в комнате много солнца, потому что мрак под закрытыми веками трепетал и был светлым. Он почувствовал радость, такую же безотчетную радость бытия, какая посещала его во время пробуждения ото сна много-много лет назад, когда он был мальчишкой и каждый новый день был началом новой жизни. "Как хорошо!" - подумал он и открыл глаза. На светло-зеленой стене дрожала солнечная полоска. Должно быть, лучи проходили сквозь листву и она передавала им свой трепет. Дэн лежал на диване. Он вдруг вспомнил все: остекленевшие глаза Клеопатры, Кэрол Бейкер на стекле рефрижератора, кока-колу и сон. Его усыпили, подумал он, и тут же автоматически отметил какую-то странность: мысль эта нисколько не испугала его и даже не спугнула радостного настроения. Это было удивительно. Дэн легко сел на диване и потянулся. Тело его слегка онемело от долгого лежания и чуть-чуть болела голова. Но хотя он и зафиксировал эти ощущения, все то же блаженное состояние не проходило. "Какой великолепный светло-зеленый цвет у стен и как красиво они освещены солнцем", - подумал он. Послышались шаги, Дэн обернулся и увидел полноватого смуглого человека средних лет, в светло-зеленом халате. Лицо человека показалось ему каким-то удивительно родным и домашним, и он не мог сдержать широкую, счастливую улыбку. - Ну, вот вы и проснулись, - сказал человек. - Позвольте представиться: доктор Цукки. Как вы себя чувствуете? - Прекрасно, - ответил Дэн. Он испытывал какую-то незнакомую радость, разговаривая с этим человеком, и, даже если бы чувствовал себя совершенно больным, все равно ответил бы "прекрасно", лишь бы сделать ему приятное. - Вас, наверное, интересует, где вы и что с вами случилось, - сказал доктор Цукки. - Вы сидели в баре "Драй-Крик", пили кока-колу, и вам стало плохо. Хозяин позвонил нам сюда, - доктор сделал широкий жест рукой, - и мы вас доставили к себе. Здесь у нас экспериментальная биологическая база. Побудьте пока тут, отдохните, а там видно будет. Вы что-нибудь хотите спросить меня, мистер... - Карсуэлл, Дэниэл Карсуэлл, - широко улыбнулся Дэн. - Нет, нет, ничего. - Ну, вот и отлично. В двух словах о нашем распорядке. Жить вы пока будете в коттедже номер три, столовая почти рядом. В том же помещении, что и столовая, - наша кают-компания. Можете там взять себе что-нибудь почитать, сыграть партию на бильярде, посмотреть телевизионную программу. Лагерь наш обнесен колючей проволокой, подходить к ней нельзя. Нельзя самому входить и в помещения лабораторий. Впрочем, вы сами увидите надписи с предупреждением... Вы что-то хотите сказать, мистер Карсуэлл? - Мне очень стыдно, дорогой доктор, но я должен признаться вам, что я оказался в ресторанчике не случайно... Доктор Цукки внимательно посмотрел на Дэна и ободряюще кивнул. - Видите ли... я не знал как, но я намеревался проникнуть на вашу базу... Мне нужно было поговорить с мисс Флоренс Кучел, которая, как мне стало известно, находится здесь. Дэн испытывал жгучий стыд за свои поступки и вместе с тем в нем трепетала радостная уверенность, что доктор Цукки простит его. Это было необъяснимо. Он чувствовал то, чего не мог чувствовать, и говорил то, что не могло прийти ему в голову. Но тем не менее он это делал, и при этом в нем все росло и росло некое радостное животное блаженство, которому он не мог найти названия и которому не мог и не хотел сопротивляться. Все мысли и воспоминания, чуждые этому блаженству, казались осклизлыми кусками дерева на воде: только захочешь за них уцепиться, как бесшумно и плавно они уходят из-под рук и даже не всплывают снова рядом, а выныривают где-то далеко, где их почти не видно. Доктор флегматично кивнул и сказал: - Ну ничего, ничего. А мисс Кучел вы встретите через несколько минут. Я ее только что видел. Кстати, когда вас привезли сюда, из кармана у вас выпал пистолет. Сейчас я вам принесу его. - Что вы, доктор, зачем мне пистолет в таком приятном месте? Господь с вами! Дэну на мгновение почудилось, что он сошел с ума, что все эти странные слова, которые он произносил, не могли родиться в его мозгу. Он не мог радоваться тому, что попал в тюрьму за колючей проволокой, не мог признаться в своих намерениях, не мог отказаться от пистолета, не мог остаться равнодушным при мысли, что сейчас увидит Фло. Но тут же безотчетная, всепоглощающая физиологическая радость, какое-то благостное удовлетворение и довольство смыли тревожные мысли, сморщили их, сделав крошечными и скучными. - Вот, прошу вас. - Доктор протянул Дэну знакомый вессон и внимательно посмотрел на него. Дэн отшатнулся. Металлический предмет на раскрытой ладони доктора казался абсурдным, чудовищно нелепым в этом радостном солнечном мире. - Господь с вами, доктор, уберите его! - с жаром воскликнул Дэн, и снова на какую-то долю секунды в голове его шевельнулась мысль о фантастичности всего происходящего. Нет, он не бредил. Он чувствовал себя бодрым и энергичным. Он помнил все, решительно все. Просто все потеряло свою привычную ценность. Ценность приобретал взгляд доктора Цукки, его улыбка, и ради этой улыбки Дэн с готовностью и восторгом согласился бы на что угодно. "Хорошо если бы я был собакой, - подумал Дэн, - я бы встал на задние лапы и лизнул доктора в лицо". - Отлично! Когда он вам понадобится, скажете мне или кому-нибудь еще из обслуживающего персонала. А теперь прошу, я вам покажу ваше жилище. - О, спасибо, доктор, вы так добры ко мне!.. Они вышли из комнаты, прошли прохладным коридором, где под ногами у них мягко и упруго пружинил пластик, и вышли на улицу. Невдалеке натужно ревел красный бульдозер, сгребая в кучу сухую коричнево-бурую землю, и несколько рабочих в светлых комбинезонах осматривали огромную трубу, для которой уже была готова траншея. - Как видите, мистер Карсуэлл, мы еще благоустраиваемся. Прямо перед ними среди пальм виднелись живописно разбросанные коттеджики, а правее, ярдах в трехстах, над приземистым корпусом вверх тянулось несколько металлических радиомачт. По периметру базу окружали три ряда колючей проволоки со сторожевыми башенками через каждые сто - сто пятьдесят ярдов. - К проволоке лучше не подходить, - сказал доктор Цукки. - Что вы, что вы! - испугался Дэн. - Мне это и в голову никогда не придет. Раз нельзя - какой может быть разговор! - Ну и великолепно. Я вас сейчас оставлю, а вы можете зайти к себе или погулять, как хотите. До обеда еще больше часа. До свиданья. - До свиданья, доктор Цукки. Огромное вам спасибо за все. Вы и не представляете себе, как мне было приятно с вами познакомиться. Доктор коротко взглянул на Дэна сквозь очки с толстыми стеклами, и тому почудилось, что в его близоруких глазах мелькнула какая-то брезгливая жалость, с какой обычно смотрят на отсталых в умственном развитии детей. Неужели он его чем-нибудь огорчил, испуганно подумал Дэн, но доктор рассеянно кивнул, и на лице у Дэна расплылась блаженнейшая улыбка. Мир был прекрасен. Все, что он видел вокруг, казалось ему невыразимо приятным. Крохотные однотипные домики источали несказанный покой. С десяток чахлых пальм трогали его своей беззащитностью. Геометрические контуры металлических башен радовали глаз какой-то благородной строгостью. Красный бульдозер походил на большого добродушного слона, а рабочие в светлых комбинезонах вызывали в нем восхищение своими четкими, размеренными движениями. "Но это же невероятно! - подумал Дэн. - Почему я полон этой странной всеблагости? Почему во мне нет ни одной привычной и естественной эмоции?" Но, как и несколько минут назад, вопросы эти не находили пристанища в его мозгу, им как будто не за что было уцепиться, и они тут же уплывали куда-то вдаль, теряя остроту и смысл. Все было хорошо, и незачем было думать о том, что нарушало его ровный поющий восторг. Впрочем, ему казалось, что восторг этот нарушить было вообще невозможно, словно какой-то мощный брандспойт в его сознании непрерывно омывал его сильной струей блаженного покоя, которая мгновенно затопляла и уносила все неприятные мысли и чувства. Впереди на дорожке послышались шаги. Дэн поднял голову и увидел Фло. Она шла под руку с каким-то человеком и сияла белозубой улыбкой. Она загорела с того момента, когда он последний раз видел ее, и легкий загар шел к ее светло-каштановым волосам, которые дрожали сейчас в порывах теплого ветра. Легкое светлое платье, похожее на сарафан, обнажало ее руки. Дэн затаил на мгновение дыхание, инстинктивно ожидая, что сердце его сейчас пропустит такт, а потом понесется вскачь, охлаждая все внутри и обдавая горячим жаром лицо, но оно продолжало биться ровно и спокойно. Фло подняла глаза и увидела Дэна. Она приветливо кивнула ему и крикнула: - Дэнни, как ты сюда попал? - Приехал, Фло, - спокойно ответил Дэн. Ему было приятно ее видеть, впрочем, как и ее спутника, молчаливого черноволосого мужчину, высокого и широкоплечего. - Знакомься, Дэнни, это Генри. Генри Фостер. Он тоже работает здесь. - Очень приятно! - Фостер дружелюбно протянул Дэну руку, и тот с чувством пожал ее. - Хорошо, что ты здесь, - весело сказала Фло. - Народу у нас маловато, и втроем нам будет веселее. Правда, Генри? - Она обернулась к своему спутнику, и тот смущенно улыбнулся, кивнув головой. Теперь Дэн знал, твердо знал, что должен испытывать в эту минуту боль, острую боль. Он хотел бы испытать ее, ждал ее, понимая, что острая горечь вернула бы его в нормальный мир нормальных чувств. Но ни боли, ни горечи не было. Он мог их вызывать волевым усилием сколько угодно, но то были пустые заклинания. Он даже произнес мысленно слова "боль" и "горечь", ожидая, что они повлекут за собой и чувства, но слова оставались лишь словами, пустой шелухой, хрустящей на зубах. Ему было хорошо и весело на душе, ему нравились и Фло, и ее спутник, и с этим ничего нельзя было поделать. Он поймал себя на мысли, что сказал про себя "она мне нравится" вместо привычных слов "я ее люблю", но опять все это не имело значения. Слова, просто слова. Фостер отступил на миг от Фло и приветливо улыбнулся Дэну, как бы уступая место, но Дэну не захотелось огорчать этого приятного, столь симпатичного ему человека, и он покачал головой. - Вы церемонны, как два старых высохших аристократа, - засмеялась Фло и взяла их обоих под руку. - Давайте погуляем до обеда. Сегодня не так жарко, как обычно. Она была хороша, еще красивее, чем раньше. Нет, пожалуй, не красивее, а привлекательнее. Ее светло-серые глаза все время смеялись, а губы жили какой-то своей собственной жизнью: ни на секунду не застывали, то и дело меняли выражение лица. Дэн испытывал острую и горячую благодарность к Фло, и ее спутнику, и доктору Цукки, которые заставили его чувствовать себя таким счастливым, таким довольным всем на свете, каким он не чувствовал себя никогда. Ощущение восторженной благодарности было так сильно, что в течение нескольких минут он не в состоянии был вымолвить ни слова. Ему хотелось мычать от счастья и трясти головой, как теленку на лугу. Рядом с ним шла женщина, которую он любил, и Фостер, которого он любил, где-то недалеко был доктор Цукки, которого он любил, и глухо урчал бульдозер, который он тоже любил. Дэн вдруг вспомнил, о чем хотел спросить Фло с того самого момента, когда обнаружил в коробочке с ротором лишние пилюли, и выпалил вопрос, прежде чем успел забыть о нем: - Фло, ты рассказывала кому-нибудь в последнее время о моей язве и о том, что я принимаю ротор? - Конечно, - небрежно сказала Фло. - Позавчера меня расспрашивали, что я знаю о тебе. - Спасибо, Фло, - ласково сказал Дэн и удивился, для чего он задал этот никчемный, не имеющий никакого значения вопрос. - А обед скоро? - Скоро, скоро, - весело пропела Фло. - Мы тут все почему-то прожорливы, как галчата. Это так забавно, ты и представить себе не можешь. Скоро я стану как тумба. - Ну, уж на тебя это не похоже. А что вы делаете по вечерам? Бридж? - Да нет, знаешь, как-то не получается. Пробовали несколько раз - и все не то. - Почему? - Да как тебе сказать... Здесь у нас все время такое хорошее настроение, что трудно всерьез сосредоточиться на картах. Верно, Генри? - Совершенно верно. И потом, знаете, когда приходит хорошая карта, как-то становится жалко противников. И знаешь, что это их не огорчит, и все-таки огорчать не хочется. А теперь позвольте вас оставить вдвоем до обеда. Мне надо еще зайти к себе. Фостер кивнул и ушел. Дэн посмотрел на Фло. - Фло, - сказал он. - Да, Дэн? - улыбнулась ему в ответ Фло. - Ты... - Он вдруг почувствовал, что не знает, о чем ее спросить. Не то чтобы он забыл вопросы, тысячи вопросов, но просто все они казались теперь ему настолько неинтересными, что не к чему было их и задавать. Ему было хорошо, слишком хорошо, и блаженство изолировало его мозг от мира. - Ты меня хотел о чем-то спросить? - рассеянно пробормотала Фло. - Н-нет. - Я тоже что-то стала в последнее время такая рассеянная. Ты думаешь, это от жары? - Не знаю. Да и какое это имеет значение? - Верно, - улыбнулась Фло. - Никакого. Пойдем обедать. ТРУБА - Ну-с, мистер Карсуэлл, - сказал доктор Цукки, пристально рассматривая Дэна, - вы у нас уже два дня. Как вы себя чувствуете в новой обстановке? - Прекрасно, доктор, только... - Дэн смущенно опустил глаза, но затем, словно собравшись с духом, выпалил: - Только я соскучился по вас... Доктор Цукки едва заметно поморщился и пожал плечами: - Ну-ну, мистер Карсуэлл, не будем признаваться в любви. Вы теперь окрепли, и я хотел спросить, когда мы можем вас отправить домой. Вы ведь, как всякий нормальный человек, должны тяготиться пребыванием здесь, а? Колючая проволока, часовые на сторожевых вышках... Мягкий, липкий страх мгновенно выкачал из Дэна воздух, и образовавшийся в нем вакуум сжал, потянул куда-то вниз сердце. Уйти отсюда? Потерять сиявшую в нем радость, сладко гудевшее блаженство? Там - лишние таблетки ротора, падающий с глухим стуком в мусоропровод труп Клеопатры, душащий комок при мысли о Фло. Здесь - несказанное ощущение благодати, ровное, сладостное спокойствие, колыхавшее его на своих нежных теплых волнах. Дэн почувствовал, как на глазах у него набухли давно забытые детские слезы. Он опустил голову, чтобы скрыть их, ведь доктор мог огорчиться, и глухо сказал: - Я не хочу уезжать отсюда. Не гоните меня. Дэн не видел, как доктор Цукки медленно и задумчиво потер пальцами виски и устало прикрыл веки. - Хорошо! Признаться, мы и не ожидали от вас иного ответа. Теперь ответьте, пожалуйста, мне на вопрос. Судя по всему, вам хорошо. А вы не думали, почему именно? - Не знаю, доктор, - жалобно сказал Дэн, по-детски наморщив лоб, но тут же снова просиял в уже ставшей за эти дни привычной улыбке. - А разве это имеет значение? - Отлично. И самый последний вопрос: вы любите мисс Кучел? - Да, но... не знаю, как вам это объяснить, не так, как раньше... - Спасибо, друг мой. - Доктор Цукки нажал на кнопку магнитофона, на который Дэн раньше не обратил внимания, и медленно вращавшиеся бобины остановились. - Теперь о деле. Мисс Кучел, мистер Фостер и еще некоторое количество людей, находящихся здесь, - ученые. Они выполняют определенную работу. У вас нет специальной подготовки, но тем не менее мы бы хотели, чтобы вы кое в чем помогали нам, например в строительных работах. Хорошо? - С удовольствием! - пылко воскликнул Дэн. Дэн стоял на дне траншеи, выравнивая ее стенки лопатой. Солнце было почти в зените, и воздух в траншее, казалось, раскалился и загустел до такой степени, что мешал Дэну взмахивать лопатой, чтобы выкинуть на поверхность лишнюю землю. Пот пощипывал ему глаза, и прядь волос прилипла к влажному лбу. Он вылез из траншеи. Можно было, конечно, сходить к коттеджу и перевести дух в тени пальм, но ему не хотелось идти под палящими лучами солнца. Он устал, и его мышцы, утомленные непривычной работой, жаждали хотя бы минутного перерыва. Но, несмотря на частое дыхание и ручейки соленого пота, Дэн по-прежнему чувствовал себя счастливым, настолько счастливым, что, не задумываясь, согласился бы до конца своих дней стоять на дне траншеи и выбрасывать наверх сухую красноватую землю. Счастливые люди всегда консерваторы. Больше всего они боятся каких бы то ни было перемен. А Дэн был счастлив. Безмерно и уродливо счастлив. Внезапно его внимание привлекла огромная, фута три в диаметре, труба, которая лежала рядом с траншеей. Тень, закупорившая ее ближний к Дэну конец, казалась прохладной и ощутимо плотной по сравнению с залитой солнцем землей. "Там душно, но, по крайней мере, можно на минутку спрятаться от солнца", - подумал он, опустился на колени и залез в трубу. Против его ожидания, там не было душно. Легкий сквозняк вентилировал трубу, и Дэн даже слегка вздрогнул от влажной прохлады. Потом тень стала ледяной, и зубы его цокнули. Стены неудержимо начали сжиматься, и Дэн, упираясь в них спиной и ногами, вскрикнул. Его заливало тяжелое, свинцовое отчаяние. Оно было тяжелым, но каким-то образом проникало в мельчайшие клеточки его тела, сдавливало их ощущением еще не осознанной катастрофы. Мысли, словно разбуженные уколом ужаса, судорожно дернулись и слепо помчались вперед, спотыкаясь на колючих вопросах: что делать? Фло, Фло... Проволока и сторожевые башенки... Изучающий брезгливый взгляд доктора Цукки... Чернявый кретин, держащий Фло под руку... Острая боль мгновенно просверлила его сердце. "Фло..." "Ты знаешь, как я тебя люблю" - это ее слова. "А, это ты, Дэн". С таким же выражением лица она могла бы сказать: "А, опять сегодня парит". А он? Два дня непостижимого, чудовищного, уродливого восторга свиньи, которой скребут деревянной гребенкой спину. Боже правый! Он обезумел, сошел с ума! Еще день, и он начнет пускать пузыри изо рта и звать няньку! Усыпили, напоили его какой-то дрянью и приволокли в эту тюрьму за колючей проволокой. Не мудрено, что Фортас предупреждал его. И все-таки он попал на базу. Но как? Фло, дорогая Фло, любимая мисс Кучел! Сколько благородства, какое верное сердце! Уехать, чтобы прогуливаться здесь с этим чернявым кретином Фостером и написать, что не хочет подталкивать его своим присутствием к тому, чего он избегает. А он-то! "Здравствуй, Фло!" Он... Чему он так радовался эти два дня? Его насадили, как муравья, обыкновенного представителя формика руфа, на булавку и рассматривают со всех сторон. "Вы любите мисс Кучел?" Или все это чудовищный кошмар, продолжение бреда, который начался у этого Фортаса с волосатой грудью, или... Что - или? Он ясно вспомнил клубившееся в нем два дня веселье и застонал. Бежать, бежать немедленно, удариться грудью о колючую проволоку и получить в спину длинную булькающую автоматную очередь. "Ах, это опять Дэн. Надо его похоронить, ведь скоро обед", - улыбаясь, скажет Фло. Больно ударившись локтем о стенку трубы, Дэн пополз к выходу. Быстрее. Ухватившись руками за шершавый край, он рывком наполовину выбросил свое тело из трубы и в изнеможении упал на сухую землю. Она была теплой и тонко пахла пылью. Он сел и зажмурил глаза, ослепленный расплавом солнца. Откуда-то снаружи в него вливалось спокойствие. Словно мощной струей, оно сметало все его остальные чувства, и образовавшийся вакуум быстро заполнялся знакомым ласковым чувством всеблагости. Дэн провел рукой по глазам и лбу и засмеялся. На какую-то неуловимо малую долю секунды его испугал этот смех, но в следующее мгновение страх растворился в смехе, в веселом, беззаботном смехе счастливого человека. Мысли его теперь уже не неслись вскачь. Они плыли неторопливо и спокойно, величаво, не обращая внимания ни на что. Дэн посмотрел на часы. Еще часок он с удовольствием потрудится, а потом и обед. Можно будет поболтать с Генри Фостером, с Фло. Может быть, зайдет и доктор Цукки. Он вспомнил, что несколько минут назад почему-то нехорошо думал и про Фло, и про милягу Фостера, и огорченно покачал головой. Почему он это сделал? Впрочем, так ли уж это важно? Самое забавное, что это безумие нашло на него в трубе. Испугался темноты, как мальчонка... Дэн представил себя мальчишкой в коротких штанах и улыбнулся. Ну и глупости лезут ему сегодня в голову. Все-таки смешно - залез в трубу, чтобы укрыться от солнца, и на тебе! Бог знает, что стал думать... Сейчас он снова сделает то же самое и убедится, что все это чушь. Просто заскок какой-то. Конечно, это постоянное беспричинное веселье немножко странно в его положении, но стоит ли думать о таких пустяках, если ему хорошо? В трубе это был просто заскок какой-то. Сейчас он это проверит... А нужно ли? Так приятно и покойно на душе сейчас, так сладко, не то что было там, в трубе... Дэн опустил голову и полез в трубу. Бог один знает, зачем он это делает. И снова словно кто-то ударил его холодной, влажной подушкой и пахнул в лицо цепенящим ознобом. "Дэн, Дэнни, этого не может быть, и это так. Держись, Дэнни. Не будешь держаться - сойдешь с ума, - подумал он. - Мне больно, мне страшно. Снова. Здесь. В трубе. Эта не случайно. Два раза таких совпадений не бывает... Спокойнее, Дэнни. Почему я вдруг начинаю говорить о себе в третьем лице? Неважно. Спокойно. Ах, Фло, Фло! А может быть, и она в таком же идиотском состоянии? Как оно называется? Кажется, эйфория. И этот Фостер? И все остальные пленники? Но почему же я становлюсь нормальным, стоит мне только залезть в эту проклятую железную трубу? Что делать? Вылезти побыстрее? Там хорошо, там я буду улыбаться, во мне все будет петь. А здесь? Сидеть, втянув голову в плечи, и страдать... И все же я не хочу вылезать. Ты дурак. Очень может быть, но я не хочу вылезать. Понятно, почему эти инквизиторы так оберегают свою базу. Дьявольские здесь вещи происходят. Но нельзя же вечно сидеть в трубе. А кто, кстати, жил в бочке? Ди... Диоген, кажется. Фло... У меня нет к тебе ненависти. Ты просто ничего не понимаешь. Ты улыбаешься идиотской улыбкой, как и я, и ничего не знаешь. Если бы я мог сейчас прижать тебя к груди, и ощутить твои прохладные ладони на шее, и прикоснуться губами к твоему виску, и застыть так... Ты бы все поняла и перестала улыбаться... Надо вылезти отсюда, могут заметить. Вылезти и помнить о том, о чем я думал здесь. Только не забыть. Потом я смогу снова прийти сюда и обдумать все хорошенько. Я еще жив, уважаемые мирмекологи, сменившие формика руфа на гомо сапиенс. Я еще жив". Дэн осторожно вылез из трубы, и снова поток спокойной радости с силой проник в него, и он не мог и не хотел сопротивляться ему. Он покачнулся, слабо взмахнул рукой, отгоняя навалившийся на него восторг, рассмеялся и взял лопату. Доктор Цукки опустил бинокль. Как он раньше не подумал об этом: конечно же, металлическая труба должна экранировать от радиоизлучений. В таком случае возможно почти мгновенное прекращение действия стимулятора на объект. Он покачал головой, представив, что должен испытать объект в момент наступления этого эффекта. Но самое удивительное - это то, что Карсуэлл полез туда снова. Из надежного блаженства - в боль самоанализа. Любопытно, наркотик наоборот. Наркоман оглушает себя, чтобы отгородиться от мрачной действительности, здесь же человек погружается в мрачную действительность, чтобы отгородиться от блаженного покоя. - Интересно, - пробормотал он, - отдает ли он себе в этом отчет? Доктор Цукки щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся и неторопливо зашагал к траншее. Он остановился на самом ее краю и молча стоял, пока Дэн не заметил его. - А, доктор Цукки! Хорошо, что вы пришли! - весело крикнул Дэн снизу и смахнул с лица пот. - Что-нибудь случилось? - Доктор Цукки заметил, как на мгновение лицо Дэна приобрело выражение крайнего недоумения, даже смятения. - Видите ли, я хотел рассказать вам, что случайно залез в трубу... - Ну и что же? - И там... там я почему-то начал думать о многих вещах совсем по-другому, чем обычно. И... о вас тоже... И мне это очень неприятно, доктор Цукки. - Снова в глазах Дэна мелькнул ужас, но он улыбнулся и продолжал: - Мне было бы тяжело скрывать от вас что-либо. Там, в трубе, я почему-то решил скрыть все это. Но это ведь дурно. Я должен быть искренен с вами. Так ведь? - Не волнуйтесь, - почему-то грустно сказал доктор Цукки, бросил сигарету и наступил на нее ногой. - Я прикажу убрать трубу. А вас попрошу зайти ко мне завтра. - Спасибо, доктор! - с жаром крикнул Дэн и взмахнул лопатой. АЛЬФА И ОМЕГА Несколько ледяных кубиков медленно таяли в золотистом виски, распространяя вокруг себя легкие светлые облачка. Доктор Цукки задумчиво покрутил стакан, льдышки звякнули, и облачка исчезли. Его коллега доктор Брайли посмотрел на него с улыбкой, в которой была замаскирована снисходительность, и сказал: - Пари держу, дорогой Цукки, что вы не любите пить и пьете только потому, что пью я и вообще это принято. - Допустим. Но для чего вы это говорите, тем более в третий раз? - Я возвращаюсь к нашему вчерашнему разговору. Вы держите стакан с разведенным "баллантайном", морщитесь и все-таки пьете. Почему? Чтобы походить на других? - Какая проницательность... - Ладно, Юджин, не дуйтесь. Если вам неприятен разговор, я могу замолчать. - Оставьте, Брайли, я не ребенок. Наверное, не ребенок... - Чудно, великолепно, дорогой доктор Цукки! И все-таки вы ребенок. Большой, фунтов на сто семьдесят весу, с дипломом Массачусетского института технологии, но все-таки дитя. Вот вы все время мучаетесь, и терзаетесь, и сомневаетесь, и думаете: а имеем ли мы моральное право на наши эксперименты? - Не задавайте риторических вопросов... Впрочем, я ведь для вас лишь катализатор вашего красноречия... - Не буду. Буду лишь отвечать на них. Вы ребенок, потому что находитесь во власти догм. Варенье без спросу есть нельзя, а то попадет. Нельзя грубить папе и маме и самому зажигать газ. А почему, собственно, нельзя? Вам, видите ли, претит, что мы воздействуем на мысли наших подопытных объектов. А почему? Нельзя! - А вы хотели бы, чтобы кто-то ковырялся в ваших мыслях, даже при помощи новейшей электроники? Не знаю, как вы, а я... Впрочем... - А почему бы и нет? Современная цивилизация только и делает, что воздействует на наши мысли. И школа, и семья, и радио, и телевидение, и газеты, и книги, и кино, и реклама, и театр, и, наконец, общественное мнение. И вы это принимаете как нечто само собой разумеющееся. И пьете виски не потому, что вкус его вам приятен, и не потому, что хотите напиться, а потому, что вам внушили, вложили маленькую простенькую мысль: пить красиво, мужественно. Стакан виски помогает беседе. А что делаем мы здесь, пока что под величайшим секретом? Мы тоже вкладываем нашим двуногим кроликам мысли, вернее, эмоциональный настрой. Когда в университете Атланты начали работать над телестимулятором, они там, наверное, тоже ломали руки, как наши физики при создании водородной бомбы. И ничего, все-таки работали. Конечно, здесь мы это все здорово подразвили и от заинтересованных заказчиков отбоя нет, а в основе все то же - прогресс науки, которого меньше всего нужно бояться и который - с нами или без нас, раньше или позже - приведет к теленастроенному обществу. - Да, но... - Обождите, уважаемый коллега. Я вас достаточно хорошо знаю, чтобы заранее предвидеть ваши обычные аргументы: а как же святая инквизиция, фашизм, диктатура? - Вот именно. - Во-первых, все эти системы действовали негуманно, во-вторых, мы не согласны с их целями. - А почему вы думаете, Брайли, что газваген был негуманен? С точки зрения его создателей, он позволял быстро отправлять на тот свет тех, кому не было места в новом порядке третьего рейха. - Фи, Цукки, вы говорите как обыватель! Мы же никого не убиваем. Наоборот, наши объекты счастливы и довольны всем на свете. Вы много знаете счастливых людей, счастливых не какое-то короткое мгновение, а всегда счастливых? То-то же. Человек вообще не может быть счастливым. Биологически не может. Природа не предусмотрела такого состояния. Да оно всегда было вредно индивиду, потому что счастье расслабляет, обезоруживает человека, а для наших волосатых предков это было равносильно гибели. Счастье противоестественно и сейчас, ибо существует смерть, которая противоестественна для осознающего самого себя человека. Биологически мы вместе с жабой, летучей мышью и слоном созданы одинаково: наша конструкция не рассчитана на самосознание. И если в результате какой-то чудовищной мутационной случайности мы стали мыслить, мы должны исправить упущение природы. Некоторое время человек довольствовался религией Комфортабельный рай был величайшим изобретением человечества, куда более важным, чем колесо или огонь. Но интеллект все время подпиливает сучья, на которых сидит. Мы потеряли рай. У нас его украла наука, вырвала утешительную погремушку из рук человечества. А человек снова ужаснулся, ибо смерть, повторяю, противоестественна самосознанию. Наука не жестока. Она обокрала человека не нарочно. Взамен рая она дала немнущиеся брюки и телевизор. Она даже пытается бороться со смертью при помощи пенициллина, переливания крови и аспирина. Каково оружие! Нет, Цукки, до тех пор, пока наука не возместит человечеству потерю бессмертия в раю, она воровка, пытающаяся откупиться жалкими подачками вроде квантовой механики или удаленных от нас на миллиарды световых лет галактик. Но когда человек, маленький простой человек в ужасе глядит в глаза надвигающемуся страшному небытию, что ему до фотонов или коллапса звезд? Мы в долгу у людей, и впервые за историю науки мы пытаемся выплатить этот долг, даже с процентами. Так почему же вы боитесь, когда человеку, который, кстати, об этом не подозревает, вставляют под черепную коробку телестимулятор величиною с булавочную головку и погружают его в постоянную эйфорию, лишают страха, даже страха перед смертью? И ведь при этом мы не отбираем у него памяти. Он помнит все, знает все, может работать. Он просто становится невосприимчив к отчаянию, к горю, к душевной боли. - Но ведь при этом меняются его взгляды, моральные ценности, чувства, эмоции. - Ну и что из того? Опять догмы. Почему взгляды, чувства и эмоции человека должны быть святыней? Есть чем гордиться! Жадность, эгоизм, подлость, индивидуализм - невелика гордость. И то если бы мы делали из людей злобных животных. А мы их делаем кроткими, искренними, ласковыми существами. И при этом их умственные способности нисколько не страдают. Кучел, фостер и все остальные прекрасно работают, не хуже, чем раньше в лаборатории Фортаса. Разве это высокая цена - лишиться эгоизма? - А вам не претит роль всемогущего бога, который одним поворотом ручки передатчика может заменить эйфорию на агрессивность, страх или, скажем, чувство голода? Я не могу и подумать об этом... - А почему мне должна претить эта роль? Наоборот, я горжусь ею. Мне тяжелее, чем им. Я должен думать, нести ответственность, а они блаженствуют в полном смысле этого слова. - Высшие и низшие, арийцы и неарийцы - бремя белого человека? - Опять вы за свое! Вы же прекрасно знаете, что в любом человеческом сообществе, равно как и в волчьей стае, в стае бабуинов или стаде коров, есть альфы, беты, и так до омег. Альфа занимает безусловно господствующее положение. Затем по иерархическим ступенькам идет бета, гамма и так далее. Схельдеруп-Эббе изучал иерархию даже у кур, мышей и сверчков. То же и у людей. Возьмите любую группку ребят и понаблюдайте за ними - вы наверняка обнаружите у них и свою альфу, и свою омегу, которой достается от всех. Вспомните себя в детстве. Кем вы были, а? Голос Брайли медленно затихал, словно кто-то поворачивал ручку громкости, и перед глазами Цукки одновременно возник каменный двор. На третьей перекладине пожарной лестницы, футах в десяти от невыразимо далекой асфальтовой земли, стоит мальчик. "Прыгай, Цукки-брюки, прыгай! Прыгай! Прыгай!" - ревут мальчишки. Асфальтовая земля далеко, а их рты близко-близко, вот-вот вцепятся в мальчика. Самое страшное - он знает, что не сумеет оторвать руки от перекладины. Не сумеет. Как хорошо было бы умереть! Разжать пальцы и упасть. Они бы перестали визжать. Но он знает, что не разожмет пальцы. Он медленно спускается вниз. Как свирепо они орут! И Дороти тоже орет. Если бы разжать руки... Уже поздно. Он спускается прямо в их распяленные презрением рты... Надо что-то сказать... - Наверное, я был омегой, - вздохнул Цукки. - Мы тогда жили в Бруклине. Отец разгружал товары в универсальном магазине. Я был, пожалуй, одним из самых маленьких ростом в классе, и меня дразнили все, кому не лень. Я даже помню, как они орали: "Цукки, Цукки, провалился в брюки!" Я ходил во всем, из чего вырастал старший брат, а разница у нас в два года. А вообще меня все звали "Цукки-брюки". Ну конечно же, и грязным итальяшкой, и макаронником. У нас там жили и ирландцы, и итальянцы, и евреи. И доставалось всем. Я помню, как отец утешал меня, когда я приходил домой и говорил, что не хочу больше быть итальянцем. - Ваш отец знал, что вы омега. Быть итальянцем - это уже большой шанс на принадлежность к классу омег. - И все-таки, Брайли, вы проповедуете то, во что сами не верите. Неужели вы можете спокойно думать об обществе, которое телеуправляется? Вы просто бравируете трехцентовым нигилизмом. - А почему бы и не представить такое общество? Мы и так, как я уже говорил, управляемое общество. Раскрепоститесь духовно, дорогой Юджин, вы же ученый, и взгляните в глаза фактам. Все ваше прекраснодушное существо содрогается при словах "телеуправляемое общество". А разве мы и так не телеуправляемое общество? Разве телевидение не способ телеуправления? Что бы вы ни видели на экране - от рекламы зубной пасты "Пепсодент" и до серий о человеке - летучей мыши, - разве все это не телеуправление вкусами, наклонностями и мыслями миллионов? А ведь куда проще и эффективнее заменить все средства обработки индивида одним крошечным телестимулятором. И если бы даже люди узнали о том, что носят их в головах, они бы и не подумали протестовать. Они были бы счастливы, понимаете: счаст-ли-вы. Они были бы счастливы и в жалкой лачуге, и в двадцатикомнатной вилле, босыми на пыльной дороге и в роскошных "кадиллаках". Исчезли бы горечь, зависть, горе, которые разъедают современную цивилизацию, и самое главное - страх. - А может быть, человеку иногда и нужно страдать? - Ну, доктор, меньше всего я ожидал от вас услышать проповедь христианства! - Боже упаси, Брайли, я верил в бога ровно до десяти лет. Но вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. Человек не может платить за счастье отказом от своего "я". Человек должен думать, понимаете: должен! Даже если мысль - наш крест, мы должны нести его, а не всучивать его с благодарностью первому встречному, кто выражает желание разгрузить наш ум от нерешенных и трудных вопросов. Вы, Брайли, говорите куда красноречивее меня, но вы меня ни в чем не убедили, хотя ваши ответы просты и логичны, а у меня по большей части вообще нет ответов на самые простые вопросы. Счастье! Нужно прежде всего определить, что это такое. Тем более, будем откровенны, пока что наши заказчики в мундирах меньше всего пекутся о всеобщем счастье. Их интересует совсем другое. - Это уже другой вопрос. К сожалению, у нас в стране это самые богатые меценаты. Но великое открытие нельзя долго прятать в генеральских сейфах. Раньше или позже оно выбирается оттуда. Так было и с атомной энергией, с ракетами, с лазерами и со многим другим. Как, кстати, ваш новый парень? - Ничего, очень удобен для наблюдений над эмоциональным сдвигом. Он ведь любит мисс Кучел... - А она была с Фостером. Великолепно! И как он к этому отнесся? - Спокойно, конечно. Вы можете мне говорить что угодно, но это страшно и тягостно... - Ну-ну-ну... Или вы предпочитаете классические сцены ревности? - Может быть, - вздохнул доктор Цукки. Он поймал себя на том, что хотел рассказать Брайли о трубе, и сдержался. Это было, разумеется, глупо, но ему не хотелось говорить этому человеку о том, что Карсуэлл залез в трубу во второй раз. СВИДАНИЕ ЗА ЭКРАНОМ - Здравствуйте, доктор Цукки! - просиял Дэн. - Вы просили меня зайти. - Добрый день, мистер Карсуэлл, - вздохнул доктор Цукки. - Садитесь. Дэн с наивным любопытством рассматривал оборудование лаборатории. - Как у вас тут все интересно! - сказал он. - М-да... - неопределенно промычал доктор. С минуту оба они молчали: Дэн - весело улыбаясь, Цукки - погруженный в раздумья. - Скажите, Карсуэлл, - наконец прервал молчание доктор, - для чего вы полезли в трубу во второй раз? Вы ведь помнили свои ощущения и мысли, когда сидели в ней? На лице Дэна появилось легкое облачко. Он наморщил лоб, пытаясь собрать веселые ленивые мысли, которые сыто и неторопливо - точь-в-точь стадо коров в жаркий полдень - дремали в его голове. Конечно, он помнил все то, о чем думал в трубе. Но воспоминания казались жалкими, смешными и стыдными, словно воспоминания о детских грешках. - Я... я не знаю, доктор, - виновато сказал Дэн. - А еще раз вы хотели бы испытать те же ощущения? Сытые, дремлющие коровы-мысли в голове Дэна проснулись, встали и негодующе замычали. Они не хотели открывать глаза и сейчас мечтали лишь об одном: снова погрузиться в сладкую дремоту. - Нет, доктор, - испугался Дэн, - я и близко не подойду к этой трубе! - Подумайте лучше, - угрюмо настаивал Цукки, - не может быть, чтобы ничто из того, о чем вы думали там и что переживали, не было вам дорого. Дэн почувствовал, как его захватывает смятение. Он не хотел думать о трубе. Все его существо содрогалось при мысли о ней, и вместе с тем ему страстно хотелось угодить доктору Цукки. Он не принадлежал себе. Его волю тащили в разные стороны. Он вспомнил Фло и боль, которая поглотила его в трубе, вспомнил отчаяние. Почему доктор настаивает, чтобы он испытал этот ужас еще раз? Но ведь этот ужас в тысячу раз естественнее его нынешнего сладкого отупения. Ну и что? Пускай это называется отупением или как угодно, но нет ни сил, ни воли, чтобы добровольно отказаться от него. Ему казалось, что стоило в нем появиться какому-то подобию воли, как теплые волны покоя сильно и нежно смывали ее куда-то вниз. - Не знаю, доктор Цукки, - робко улыбнулся Дэн, - не могу думать. Вы уж простите меня. - Улыбка на его лице крепла, растекалась, пока не засияла во всем своем бездумном великолепии. Доктор Цукки, как и всегда в трудные моменты жизни, чувствовал неприятный озноб, какой-то парализующий холодок внутри. Имел ли он право взять этого человека, излучавшего покой и довольство, и своими руками снова ввергнуть в кошмар осознания всего? Если бы он мог выпустить его из лагеря... Это от него не зависело, это абсолютно исключалось. А не пытается ли он подогнать факты под свои собственные убеждения? Может быть, Брайли в конце концов прав? Может быть, люди действительно готовы заплатить за счастье ценой отказа от своего "я"? Но ведь Карсуэлл не может оценивать вещи объективно, находясь в поле радиоизлучения. Ну и что? Он все равно полностью сохранил умственные способности и память. Он может думать, но он не хочет думать, потому что из опыта уже знает, что мысль несет горе. А кто он, Юджин Цукки, чтобы решать за другого, думать ему или не думать? На мгновение Цукки показалось, что кто-то начинает ковыряться в его, Цукки, мыслях, и острый страх сковал его. Нет, нет и нет! Человек должен быть хозяином своей головы, даже если для этого его нужно взять за загривок, ткнуть носом в его собственные мысли и приказать: "Думай!" Любой контроль над мыслями - это низведение человека до животного или робота. Стоило ли спускаться с деревьев и сотни тысяч лет дрожать при свете костра в промозглых пещерах, гибнуть на дыбах инквизиции и в фашистских крематориях, писать сонеты и создавать теорию относительности, чтобы стать телемарионетками? Счастье - это не критерий цивилизации. А что есть ее цель? "Не знаю, что ее цель, но то, что я сейчас совершу преступление, - это я знаю. Я же подписал целую гору документов о сохранении тайны. Для чего нужно подвергать себя такому риску? Чтобы переубедить Брайли? Да ему и намекнуть об этом нельзя будет... Подумай, пока еще не поздно. Умерь гордыню и не высовывай нос, он у тебя и так длинный... Но я должен знать, как поведет себя в камере этот человек... Что бы он ни говорил, он полез в трубу во второй раз... Чушь... Теперь не полез бы... А если бы полез? И как всегда, ясного ответа нет... И как всегда, я делаю глупости... Сейчас я сделаю глупость, и будет поздно, и я буду рвать на себе волосы и не буду спать ночами... Но он же человек, он ее любит... Я тоже любил Мэри Энн, и она ушла. Ну и что... Он имеет право любить..." Цукки поежился от внутреннего холодка и вдруг понял, что уже давно решился. Он выглянул из окна. Никого не было. На всякий случай он задернул зеленоватую занавеску, быстро подошел к запертой двери в стене и отворил ее. - Пройдите сюда, Карсуэлл, - твердо сказал он. Дэн, весело ухмыльнувшись, с любопытством посмотрел на тяжелую металлическую дверь и вошел в нее. Он попал в небольшую каморку, стены которой были покрыты множеством шкал. Подслеповато смотрели белесые экраны осциллографов. - Садитесь, - приказал Дэну Цукки и закрыл за собой дверь. И в то же мгновение с мира кто-то разом смыл сияющий розоватый отсвет, наполнив его невыносимо пронзительным холодным колючим светом. Как и тогда в трубе, мир наваливался на него своими острыми углами, каждый из которых ранил, причинял ему боль. Но это была его боль, и он застонал при мысли, что может снова лишиться ее, оказавшись снаружи там в блаженном бездумье сумасшедшего дома. - Я могу снова открыть дверь, - почему-то прошептал Цукки и посмотрел на Дэна. - Вы хотите туда? - Послушайте, вы! - Дэн скрипнул зубами и сделал усилие, чтобы удержать руки. С каким наслаждением он бы вложил весь вес своего тела в удар по щурившейся физиономии этого кретина с трусливыми глазами и вялым, безвольным ртом! - Послушайте, вы, - еще раз с силой выдохнул Дэн, - лучше заткнитесь, пока я еще могу сдерживаться! Тюремщик должен быть тюремщиком, а не строить из себя черт знает кого. - Вы совершенно правы, - пробормотал Цукки, и Дэну показалось, что в глазах его за толстыми стеклами очков скользнули веселые искорки. - Вы еще смеетесь надо мной? Мало того, что из меня здесь сделали обезьяну, отвратительную обезьяну! Вам еще и смешно? - Нет, Карсуэлл, мне не смешно. И вы еще многого не понимаете. Вы знаете, почему вы здесь стали думать, как тогда, в трубе? - Нет, - сказал Дэн и внимательно посмотрел на доктора. - Мы находимся в экранирующей камере. Стенки ее из металла и не пропускают радиоволн. - А я что, приемник? - Да, - просто ответил Цукки. - Вы приемник. Под вашей черепной коробкой находится крошечный, величиной с булавочную головку, специальный телестимулятор, который контролирует ваш эмоциональный настрой. Дэн судорожно схватился за голову, ероша волосы и ощупывая череп. - Вы не нащупаете его, - покачал головой Цукки. - Ультразвуковая дрель почти не оставляет следов, а сам стимулятор - под черепной коробкой. - Так выньте его, - застонал Дэн, - прошу вас! - Не могу, - сказал доктор Цукки. - Вставить его - дело нескольких минут, а вынуть - сложнейшая операция. Это вроде рыболовного крючка. - Ну прошу вас, - Дэн сжал кулаки, - выньте у меня эту пружину! Я не хочу быть заводным человечком! Вы понимаете - не хочу! Не хочу! - Мы еще поговорим на эту тему, - мягко сказал доктор, - а сейчас подождите минутку. - Он подвинул к себе телефон и попытался набрать номер. Палец его дрожал и дважды соскочил с диска. Наконец он получил соединение и сказал: - Мисс Кучел? Это доктор Цукки. Зайдите, пожалуйста, ко мне на минутку... Да, да, в лабораторию. Дэн сжался в комок. Сердце рванулось, как гоночный автомобиль. Мысли, отталкивая друг друга, ринулись вдогонку. Секунды набухали, росли до бесконечности, растягивались и не хотели уходить. Минуты подавляли своей огромностью. Внезапно из комнаты за дверью послышался смеющийся голос: - Доктор Цукки, где вы? - Одну минутку, - пробормотал Цукки, открыл металлическую дверь, впустил Фло и тихо вышел из камеры. Дэн смотрел на Фло. Казалось, что кто-то невидимый медленно менял диапозитивы в ее глазах. Прозрачное веселье тускнело, темнело, и вместо него приходило выражение острой и недоуменной боли. Фло с силой провела рукой по лбу и закрыла на мгновение глаза. - Дэнни, - вдруг прошептала она и заплакала. Слезы набухали в ее глазах и по-детски скатывались по щекам и носу. - Дэнни... - Она, казалось, колебалась с секунду, потом судорожно закинула ему руки за шею и прижалась к нему. Она все сжимала и сжимала руки, старалась распластаться у него на груди и при этом все повторяла: "Дэнни, Дэнни", будто боялась забыть это слово. Медленно и осторожно он положил ей руки на спину и ощутил под ладонями знакомое живое тепло. Он прижал губы к ее шее и замер, не думая ни о чем. Не было ни экранирующей камеры, ни колючей проволоки, ни ужаса самосознания, ни стимулятора, ни доктора Цукки - ничего. Была лишь страшная и горькая, сладостная и огромная нежность к этому трепетавшему подле него существу. От этой нежности перехватывало дыхание и на глаза навернулись слезы. Фло, Фло... Роберт Брайли не любил доктора Цукки. Неприязнь эта была полной и гармоничной. Его раздражало мягкое, нерешительное лицо, безвольный рот, и даже очки доктора Цукки с толстыми стеклами и толстой оправой были ему неприятны. Его смешили костюмы коллеги: мешковатые и с привычными неопрятными складками на брюках и пиджаке. Его бесила манера доктора говорить: он всегда мямлил, словно в нерешительности обдумывал простейшие вещи, прежде чем сказать их. Его угнетал провинциальный идеализм Цукки, умственная трусость и боязнь точных формулировок. Будучи ученым, Брайли не раз пытался анализировать свою неприязнь к нему. Иногда ему казалось, что он не любит Цукки потому, что тот вышел из другой социальной среды. Но тут же он возражал себе, что среди его знакомых многие выбились из самых низов, и ни к кому из них он не испытывал ни малейшей антипатии. Не мог он и завидовать Цукки. Начиная с научной карьеры и до гольфа, он был гораздо удачливее Юджина. Особенно в гольфе. Стоило посмотреть, как тот замахивается клюшкой и в глазах его при этом появляется мучительно напряженное выражение неудачника, сознающего, что он неудачник, как становилось ясным: далеко этот человек не пойдет. И хотя Брайли не мог сказать себе, почему именно он не любит Цукки, он, не любя его, не мог заставить себя относиться к нему, как относился ко многим на базе: сугубо сухо и официально. Казалось, что едкое раздражение, которое он испытывал во время бесконечных споров, стало уже необходимо ему, как некий странный наркотик. Он все время пытался переубедить его, переспорить, прижать в угол бесспорными аргументами, заставить выкинуть белый флаг. И не мог. В последний момент тот отказывался сдаваться. Может быть, Цукки не хватало гордости? Человека негордого победить бывает труднее - у него не хватает гордости признать поражение. Порой он начинал думать, что пытается сломить не Цукки, а самого себя, но мысль была абсурдна, и он ее с презрением отбрасывал. Постепенно, сам не замечая того, он принялся внимательнейшим образом шпионить за Цукки, находя в этом какое-то сладостное удовлетворение. Однажды, как он себя уверял - от скуки, он собрал крохотный микрофончик, который незаметно спрятал в лаборатории Цукки и время от времени развлекался, прислушиваясь у себя в комнате к его свинячьему похрюкиванию. Когда Цукки работал над особенно сложной схемой, он всегда похрюкивал. Сейчас похрюкивания не было слышно. Шаги. Кто-то вошел к Цукки. Ага, это новенький, Карсуэлл. Брайли прижал ухо к динамику. Это интересно. В высшей степени интересно. Странные беседы для сотрудника базы, да еще с объектом. Оригинально! Объяснять действие стимулятора! Они ведь подписывали кучу бумаг, в которых клялись никогда и никому не разъяснять работ на базе. Смешно. Как он сразу не мог раскусить эту толстую неопрятную свинью! Он же предатель, Цукки. Он из тех, кто прикрывает свое предательство такими гладенькими и гаденькими фразами о моральной ответственности ученого. Он из тех, кто, побив себя кулаками по впалой груди, бросался продавать военные секреты страны любым врагам. И даже бесплатно. Лишь бы предать. Само по себе предательство не вызывало в Брайли ненависти. Он был слишком умным человеком, чтобы приходить в ужас от таких вещей. Но Цукки, мямля Цукки со своими сомнениями... Ему вдруг стало легко и весело на душе, словно с нее свалился груз. Вот, оказывается, в чем дело: предатель! Предатель! Предатель! Вот она, его правда! Вот они, его принципы! Вот она, его душевная чистота! А он, Брайли, хорош, нечего сказать. Споры, споры, споры... Аргументы и контраргументы... С кем? С элементарным предателем. А это кто? Ах да, мисс Кучел. Ну конечно, Цукки что-то говорил о том, что они любят друг друга. Почему они все замолчали? Странно! А может быть, экранирующая камера? Не может быть!.. А почему, собственно? Почему не может? После объяснения действия стимулятора все может быть! Брайли почувствовал острую, ни с чем не сравнимую радость. Цукки у него на веревке. Он проденет ему кольцо в нос и будет водить его, как быка. Безрогого быка. Ах, Цукки, Цукки! Цукки-брюки. Цукки провалился в брюки. Не в брюки, дорогой Юджин, а значительно глубже! Завести объект в экранирующую камеру - великолепно! Не надо только спешить. Надо все хорошенько обдумать и наметить план действий. Ах, Цукки-брюки, кто бы мог подумать!.. Можно было бы, конечно, тотчас же сообщить Далби и Уэббу. Мало того: не "можно было бы", а "нужно было бы". Но не стоит себе отказывать в маленьком удовольствии. Сообщить будет не поздно и через несколько дней. Совсем не поздно... Ему даже стало жарко от всего случившегося. Он расстегнул воротник и вытащил из кармана сигарету. Он закурил и глубоко затянулся. Смешно, что он так радуется чужой подлости. А подлости ли? Конечно, это подлость, с какой стороны ее ни рассматривай. Он пригладил волосы и вздохнул. Проще нужно смотреть на вещи. Проще. Кому нужна в наш век достоевщина? Разве что таким, как этот Цукки... УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА Земля была сухая и твердая, и лопата никак не хотела входить в нее. Дэн наступил ногой на загнутую кромку штыка, несколько раз дернул за ручку и наконец вывернул ком земли. "Здесь так сухо, что нет червей", - подумал он, вспомнив, как копал мальчишкой червей для рыбной ловли. Они пытались спрятаться, целиком уйти в землю, но он цепко хватался за скользкий, извивающийся конец червя и торжествующе вытаскивал его. Каждый раз он удивлялся, что червяк, такой слабенький и мягкий, не рвался пополам, а целехоньким оказывался у него на ладони, откуда шлепался в консервную банку и присоединялся к медленно копошащейся куче своих собратьев. Иногда он думал: а понимают они, что с ними случилось что-то страшное и что никогда снова не смогут они лениво сверлить головами влажные пласты земли? Он не мог ответить себе на вопрос и, не зная ответа, быстро забывал о нем. А знает ли он ответы на все вопросы сейчас, стоя с лопатой в руках около клумбы, которую ему поручили вскопать? Наверное, нет, и поэтому не хочется думать ни о чем. Фло... Как это невыразимо странно! Он помнит, как его губы прижимались вчера к ее коже, и она все сжимала и сжимала руки у него на шее, и ее ладони, всегда прохладные, были сухи и горячи. Помнит и не помнит. "Наверное, - лениво подумал Дэн, - человек хорошо помнит тогда, когда не только вспоминает свои чувства, но и снова переживает их, воскрешая в памяти пережитое и перечувствованное. Но позволь, Дэн, тебе вот сейчас хорошо и покойно на душе. А вчера, ты это помнишь, сердце твое съеживалось в комок, словно кто-то выжимал его, как губку". Он безразлично пожал плечами. Он уже привык к вопросам, которые остаются без ответа, вымываются из него радостью бытия и, словно оглушенные рыбки, уносятся кверху животами ровным током блаженного забвения. Но сегодня, впервые за последние дни, рыбки не сразу переворачивались животами кверху и не сразу уносились прочь. Фло... В этих коротких звуках, которые он повторил про себя несколько раз, еще угадывался волшебный трепет, который он так остро чувствовал раньше. Слово это казалось ему почему-то округлым и сильным, как голова моржа, и сегодня оно впервые сопротивлялось потоку радостного спокойствия, струившегося в него откуда-то извне. Теперь он знал, откуда оно берется, но знание ничего не меняло, ничего. Он уже вскопал почти половину клумбы и приспособился к земле. Нужно было вогнать штык наполовину или чуть меньше, несколько раз энергично покачать ручкой лопаты, а потом уже вложить всю тяжесть тела в ногу, упирающуюся в кромку штыка. Ловко. Молодец, Дэнни. Дэнни... Как она вчера повторяла: "Дэнни, Дэнни, Дэнни..." Клумбу разрезала пополам длинная фиолетово-черная тень, остановилась и сказала голосом доктора Брайли: - Как дела, мистер Карсуэлл? Дэнни воткнул лопату в уже вскопанную землю, отер тыльной стороной ладони пот со лба и улыбнулся: - Спасибо, доктор Брайли. Просто не верится, что в эдакой суховище будут расти цветы! - А мы сюда подведем воду. Над клумбой будет вращаться маленький разбрызгиватель, все время увлажняя землю. Представляете себе, какая будет клумба? Хоть на конкурс цветов. Удивительно, как все без исключения люди на базе были ему приятны и симпатичны! Какой он милый, этот доктор Брайли! Такая жарища, а он, как всегда, безупречно одет, и пробор у него точно лакированный. - Послушайте, дорогой мой Карсуэлл, вы меня, право, обижаете. - Я? - испугался Дэн. - Помилуйте, я и в мыслях того не держал! - К моему коллеге Цукки вы заходите, а ко мне никогда. Знаете, народа тут у нас не так уж много, и радуешься каждому новому собеседнику. "Смешной какой! - подумал Дэн. - Обидчивый, как девочка". - Не знаю, доктор Брайли, мне просто было как-то неловко беспокоить вас. - "Беспокоить"! Еще что! Я ж вам говорю: у нас здесь ценишь беседу с каждым новым человеком. Вчера, например, вы, наверное, часа полтора просидели в лаборатории моего коллеги. - Вы меня прямо конфузите, доктор Брайли! Конечно, я с удовольствием беседую с доктором Цукки, но я был бы счастлив зайти и к вам. - Завидую я Цукки! - мечтательно сказал Брайли. - О чем вы, интересно, болтали там весь вечер? Такое общество... Ведь и мисс Кучел тоже зашла на огонек? Наверное, доктор Цукки показывал вам лабораторию и экранирующую камеру? Готов поспорить, что он рассказывал вам об очень интересных опытах, которые мы здесь проводим. А? Вы должны быть ему благодарны. Без него вы вряд ли бы узнали о таких вещах - верно ведь? Дэн уже открыл было рот, чтобы сказать "да, конечно", но округлое и сильное слово "Фло" почему-то снова на мгновение вынырнуло на поверхность его сознания, отчаянно борясь с течением. "Но ведь доктор Брайли милейший человек, мне так хочется рассказать ему обо всем, о чем он меня спрашивает", - мысленно сказал Дэн Фло. "Доктор Цукки рассказал нам вчера то, что не должен был рассказывать", - прошептала Фло из последних сил. Течение подхватило ее, закружило, понесло. Но странным образом ее настойчивый шепот все еще стоял в ушах Дэна. Он почувствовал, что дрожит, словно на спине у него лежал непосильный груз. Он слабо улыбнулся и, не понимая, как может лгать такому милому, симпатичному человеку, как доктор Брайли, сказал: - Рассказывал об опытах? Каких опытах? Брайли разочарованно поморщился. Он взглянул на Дэна, на лице которого блуждала слабая глуповатая улыбка, и спросил: - Но о чем-нибудь интересном вы говорили? У мисс Кучел... - Не знаю, - засмеялся Дэн и протянул руку к лопате, - не помню, доктор Брайли. Но я обязательно зайду к вам. Спасибо за приглашение. Фиолетово-черная длинная тень на клумбе качнулась, рывками, в такт шагам, соскользнула с взрытой земли и исчезла. "Я... я... соврал! - крикнул про себя Дэн. Ему почудилось, что поток бессмысленной радости, нагнетаемой в его голову, чуть ослабел. - Должно быть, потому, что я выстоял", - подумал он. Но усилие было слишком большим. Он больше не мог сопротивляться привычной улыбке, которая растягивала его губы. Через минуту он уже не помнил, почему улыбался. Когда доктор Цукки закрыл за собой металлическую дверь экранирующей камеры, Дэн долго молчал, с силой растирая себе ладонью лоб. - Скажите, доктор, - наконец спросил он, - возможно ли волевое усилие, когда человек находится под воздействием телестимулятора? - В принципе нет, - сказал доктор Цукки и тревожно посмотрел на Дэна, - но вообще трудно сказать... У нас еще слишком мало данных. Хотя пока, повторяю, мы с такими вещами не сталкивались. Сильное возбуждение очагов наслаждения в мозгу. - Оставьте, доктор. Мы не на лекции. Не знаю как, но сегодня я, кажется, устоял перед стимулятором. - Интересно, в высшей степени интересно! - Глаза доктора Цукки за толстыми стеклами очков подслеповато заморгали. - Как же это произошло? - По-моему, Брайли не только знает, что вчера мы были здесь у вас, но знает и про ваши объяснения, и про камеру. Полное смуглое лицо Цукки бледнело постепенно. Сначала кровь отлила от носа, сделав его почти синим, потом от лба и щек. Губы его затряслись от испуга. Он оглянулся вокруг и прошептал срывающимся голосом: - Не может быть! Боже, что со мной будет? Я погиб, погиб! Бежать к нему, броситься на колени, умолить... - Внезапно, опомнившись, Цукки сказал, подбадривая себя: - Не может быть! Вам просто показалось. Как он мог подслушивать? Каким образом? Нет, это чушь какая-то. - Не знаю. - Дэн испытывал теперь легкую брезгливость к этому пухлому, трусливому человеку. - Не знаю, как он мог подслушивать, но у меня впечатление, что он обо всем знает и о многом догадывается. Не впечатление даже, а уверенность. Скажите спасибо, что я каким-то чудом смог удержаться и не выболтал ему все, что знаю. Я ведь прекрасно помню, как ябедничал вам на самого себя. Это один из ваших лучших трюков. Но другой раз я, может быть, и не выдержу. Если бы Брайли помучил меня еще несколько минут, я бы с кретинской улыбкой предал вас и себя. Дэн криво усмехнулся и не мог удержаться, чтобы не ощупать себе голову. Но под корнями волос череп был гладок, и он не мог найти ни бугорка. - Что же делать, что же делать? - заметался доктор Цукки. Пальцы его шевелились, каждый сам по себе. - Мы же все пропадем! Вы и не представляете себе, какие здесь строгости. Боже мой, боже мой! Зачем я только... - Перестаньте, доктор, - ровным голосом сказал Дэн. Он чувствовал безмерную усталость, и странное спокойствие охватило его, как тогда дома, когда, выбросив труп Клеопатры в мусоропровод, он стоял перед зеркалом. - Я знаю только один выход: Брайли нужно убить. Цукки, словно подброшенный пружиной, подскочил на стуле, нелепо взмахнул обеими руками и крикнул: - Прекратите дурацкие шутки, Карсуэлл! Я запрещаю вам так шутить! - Я не шучу, - скучно сказал Дэн. Сигарета заплясала в пальцах Цукки, и он никак не мог усмирить ее, чтобы попасть ею в огонек зажигалки. - Я запрещаю вам говорить об этом! - Во-первых, плевать я хотел на ваши запрещения, - тихо сказал Дэн, - а во-вторых, прекратите истерику. Если вы сейчас же не возьмете себя в руки, я вам набью вашу ученую морду, даю честное слово. Цукки негодующе выдохнул табачный дым и вместе с ним возбуждение. Он безвольно откинулся в кресле, и тотчас же его светло-зеленый халат собрался на животе и груди в привычные мягкие складки. - Убить Брайли, убить? - В голосе его звучало искреннее стремление понять смысл произносимого им слова. - Как это - убить? - Очень просто, - сказал Дэн. - Насильственно лишить его жизни каким-либо способом. Как говорили когда-то: "Повесить его за шею, и пусть он висит до тех пор, пока жизнь не покинет его". - Вы хотите его повесить? - Казалось, что Цукки готов был теперь поверить Дэну, что бы тот ни сказал. - Не думаю, - усмехнулся Дэн, - слишком хлопотно. - Но скажите мне честно, Карсуэлл, вы пошутили, правда? - Нет. Если мы не убьем Брайли, вас упрячут в тюрьму, а мы с Фло надолго, если не навсегда, останемся телеобезьянами. - Но убить человека... - Да, убить человека. А меня вы разве не убили? А Фло, а Фостера и еще человек пятьдесят? Разве это не убийство? Ограбить мозг, душу и сердце и превратить в улыбающегося робота... - Я не знаю, Карсуэлл... Это слишком сложно... - Вы не знаете, хотя вы ученый, а я знаю, хотя я не ученый, а обычный человек, с трудом осиливший университет и зарабатывающий на кусок хлеба в паршивом рекламном агентстве. Я знаю, Цукки. Вы понимаете, знаю! Я знаю, что они не колебались, когда хотели убрать меня тогда. Таблетки с ядом - это всерьез. Несколько минут они оба сидели молча, потом Дэн нагнулся к уху Цукки и что-то зашептал... "НУ КОНЕЧНО ЖЕ, ЭТО САМОУБИЙСТВО" Полковник Далби посмотрел на заместителя, медленно расстегнул верхнюю пуговицу пижамы и сонно спросил: - То есть как умер? Вчера я только видел его. Майор Уэбб с четкостью, не лишенной злорадства, отчеканил: - Именно умер, сэр. Труп Брайли обнаружен, - майор посмотрел на толстый "ролекс" на руке, - ровно пять минут назад. Я приказал ничего не трогать в лаборатории. Полковник Далби не любил неприятностей. Он не любил происшествий. Он не любил никаких событий, ибо даже невинные события имеют скверную привычку со временем обращаться в неприятность. Он мгновенно представил себе целую лавину событий, даже неприятностей, которые навалятся на него, и застонал. - Кто обнаружил труп? - Калберт. Он убирает по ночам лаборатории. Он обнаружил труп пять... простите, уже шесть минут назад. Полковник Далби зажмурился. Ему хотелось снова заснуть и проснуться утром, когда все это окажется глупым сном. Не надо было есть на ночь отбивную. Когда заснуть ему все же не удалось, он свесил с кровати ноги и обреченно спросил: - Умер? - Совершенно верно, сэр. - Но как? - Мгновенно. Пуля попала в висок. - Пуля? - Совершенно верно. Пуля. Пистолет лежал около дивана. Полковник начал раскачиваться всем телом, и на лице его появилось обиженное выражение ребенка, которому сказали, что не берут его в цирк. - Сейчас, за три дня до приезда генерала Труппера! Боже мой, за три дня до приезда! С ума сойти! Что? - Я говорю: так точно, сэр, с ума сойти. - Перестаньте кривляться! Ваши идиотские строевые штучки действуют мне на нервы. Дайте мне, пожалуйста, брюки, вон они на спинке кресла. - Пожалуйста, сэр. Полковник наполовину натянул брюки и вдруг с надеждой спросил: - А может быть, это самоубийство? Майор Уэбб пожал плечами. - Я почти уверен, что это самоубийство, - продолжал полковник. - У ученых, знаете, это бывает. Переутомление. Нервная депрессия. Нет, нет, я почти уверен. Таких, как Брайли, не убивают. Он слишком ловок для этого. Слишком ловок. И потом, что это за убийство? Это же плохой вкус - взять и ухлопать человека на секретной базе. Нет, нет, не убеждайте меня. Это самоубийств