Сергей Жемайтис. Вечный ветер --------------------------------------------------------------- Изд: "Детская литература", Москва, 1970 OSR&Spellcheck: Д.Гордеев (DimGo@risp.ru), 01.06.2000 --------------------------------------------------------------- ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР Внизу лежал великий город. Плавно изгибалась Москва-река, стянутая тоненькими перемычками мостов. В лучах закатного солнца розовели купола Кремля. Скопления зданий, разбросанных среди деревьев в кажущемся беспорядке, были похожи на архипелаг островов в зеленом море. Серыми сталагмитами поднимались древние небоскребы, холодные и одинокие. Мы стояли под крышей их тезки - старого здания университета на Ленинских горах. Этот высокий, ступенчатый дом не кажется холодным и одиноким, в нем - мудрая задумчивость старого учителя, немного чудаковатого, со своими непонятными привычками, характером, но дорогого и близкого. Воздух над городом был чист от летательных машин - очень мудрое решение Московского Совета, запрещающее полеты в вечерние часы. Только далеко, где-то на горизонте, проплыл серебряный дирижабль, поддерживающий связь между Москвой и городами-спутниками. У нас под ногами - белые, с подрумяненными боками строения факультетов, спортивные площадки, старый парк с причудливой сетью аллей и дорожек, уже почти не видных в вечерних тенях. На площадке вместе с нами много студентов. По традиции, после окончания учебных дней совершалось паломничество на старую башню. Завтра большинство разлетится во все края Земли и даже на Луну. С нами Биата. Она получила назначение на астрономический спутник, самый большой, - настоящая искусственная планета. На этом спутнике уже около года ведутся наблюдения за участком неба, где должна вспыхнуть Сверхновая звезда. Биата счастлива, что будет там, на самом опасном месте, но на душе у нее тревожно. Всем немножко грустно, жаль расставаться и в то же время хочется поскорее окунуться в новый мир ощущений. Нам с Костей здорово повезло: мы отправляемся на "БС-1009" - биостанцию, настоящий плавающий остров в Индийском океане. На нем целый промышленный комплекс и научный центр очень широкого охвата биологических проблем. Таких островов множество по обе стороны экватора в зоне интенсивного морского промысла, китовых пастбищ и полей планктона. Костя и Биата стоят у перил и о чем-то шепчутся, поглядывая вниз. Мне кажется, я знаю, о чем. Костя напоминает ей, как два года назад мы встретили ее на астрономической площадке "совершенно случайно", и, конечно, не признается, что эта случайность была нами тщательно подготовлена. Хотя трудно сказать, о чем может разговаривать Костя. Может быть, они говорят обо мне? С некоторых пор Биата как-то сторонится меня. Она непостижима для меня. Как-то я сказал ей об этом, и она приняла мою искренность за грубый комплимент. Действительно, после анализа своего поведения я могу согласиться с ней, если только исключить мою искренность. Мой дедушка говорит, что женщины так же полны загадок, как отложения плиоцена (дедушка палеоботаник), и он глубоко прав. Например, сегодня, когда мы поднимались по ступенькам к главному входу, Биата оперлась на мою руку, хотя Костя шел на таком же расстоянии от нее. Правда, сейчас она отвела его в сторону. Но это ничего не значит. Мой опыт психолога (все отмечают у меня задатки психоаналитика) говорит мне, что у Кости меньше шансов. Вот и сейчас Биата ищет меня глазами среди толпы. - Ив! - зовет она. - Что ты там делаешь один? - Я не знаю, что с ней творится, - говорит Костя, когда я подхожу к ним. - Представь, ею овладела мировая скорбь. Биата, улыбаясь, покачала головой: - Совсем нет. Только трезвые расчеты и вполне обоснованные опасения. И, признаться, мне непонятно ваше легкомыслие. Никто не знает, что произойдет, когда она вспыхнет. Костя пожал плечами: - Сверхновые звезды вспыхивали множество раз, и, как мы видим, ничего особенного не стряслось ни с планетой, ни с нами. - Сейчас мы уже кое-что знаем об изменениях в биосфере во время и после вспышек сверхновых звезд. - Но ничего страшного. Все это догадки. - А гибель ящеров? А мутации? - Ах, бедные бронтозавры! Ах, мутации! Это же замечательно быть мутантом! Разве плохо, если у нас вырастут крылья, появятся жабры или еще пара ног и мы превратимся в кентавров, но с руками? Как будет удобно передвигаться! Какие рекорды мы поставим в беге и прыжках! Биата невольно улыбнулась: - Но меня такая перспектива не устраивает. Было довольно шумно. Появлялись новые компании студентов и бросались к перилам, раздавались восторженные голоса, смех, приветствия. Город внизу потемнел, но на улицах и площадях еще не зажглись огни, чтобы не нарушить гармонию сумерек. В репродукторах послышалось знакомое покашливание. Сразу все замолчали, повернувшись к экранам, вмонтированным в стены лифтов. Оператор показывал крупным планом лицо ректора. Голубоватые глазки ректора щурились в улыбке. Он всегда улыбался, этот загадочный человек, которого мы видели только на экранах университетского телецентра да изредка в хрониках, передаваемых для всех континентов: Ипполит Иванович Репнин, один из сопредседателей Всемирной ассоциации здоровья и счастья. Ученый помахал рукой, приветствуя невидимую аудиторию. - Мои дорогие друзья! - Голос его звучал молодо и звонко. - Я и все мои близкие поздравляем вас с началом каникул... Оператор показал всю многочисленную семью ректора, сидящую за большим круглым столом, и робота, держащего всеми своими руками поднос с бокалами из дымчатого хрусталя. Ипполит Иванович стоял, держась руками за край стола. - ...во время которых вы основательно увеличите и закрепите знания, полученные в альма-матер, и глубже познакомитесь с жизнью и той отраслью науки и связанным с нею производством, где вам предстоит в будущем применить свои силы и способности. Что-то похожее я говорю каждый год в это время уже много лет (широкая улыбка ректора и улыбающиеся лица сидящих за столом), и не думайте, что по рассеянности или забывчивости. (Лукавая улыбка.) Отнюдь. Я обязан чему-то научить вас, оставить вам несколько простых истин и много сомнительных, которые вы опровергнете в будущем. Так вот, одна из простых истин... - Он выжидательно замолчал. А мы дружно продолжили: - "Повторение - мать учения". Он кивнул: - Вот именно: "Повторение - мать учения". Так давайте летом займемся повторением, но уже применительно к практике. Но я не против творческих дерзаний и озарений. Пусть они вас посещают как можно чаще. Повторяя - сомневайтесь! И... - Репнин поднял палец и выжидательно замолчал. А мы пропели: - Ниспровергайте блестящие с виду, но ветхие истины! Он развел руками: - Совершенно справедливо. Мне нечего больше сказать, кроме как пожелать здоровья и счастья. - Он протянул руку к роботу, тот подкатился к нему, ректор взял бокал из дымчатого хрусталя и высоко поднял его. Ипполит Иванович что-то еще говорил. Наверное, не стандартные слова - ректор в конце своих коротких речей иногда блистал экспромтом, который потом долго ходил среди студентов, модернизируясь и принимая форму анекдота. На этот раз поднялся такой шум и смех, что мы увидели только его улыбающееся лицо. Все спохватились, что уже давно должны были находиться в студенческой столовой или дома за праздничным ужином. Когда мы спускались в лифте, Костя сказал: - С паузами полторы минуты! Вот это речь! Человек помнит, что сам был студентом. Жаль, мы не расслышали заключительной и главной части его речи. Очень высокий студент в модных очках процитировал у нас над головами: - "Быть полезным - это только быть полезным, быть прекрасным - это только быть прекрасным, но быть полезным и прекрасным - значит быть великим". Спутница студента заметила: - Ты и так велик, тебе осталось сделаться или полезным, или прекрасным. Вся компания разразилась громким смехом, и громче всех хохотал глухим басом студент в модных очках. Биата даже не улыбнулась. Когда мы вышли из лифта и направились к выходу, она сказала: - Вместо довольно спорного афоризма он мог сказать о вещах более важных. Костя спросил: - Ты считаешь, что он должен был упомянуть о звезде? - Вот именно! Он должен был сказать, предупредить! Ему известно многое. Высказать опасения. - Посеять панику? - Нет, сплотить в дни опасности!.. Костя понимал, что ступил на гибельный путь, но, верный себе, не мог остановиться и поссорился с Биатой. Вечер был испорчен. Она разрешила нам проводить ее только до автокара и уехала в свое Голицыно. Костя сказал, глубокомысленно хмурясь: - Вот так глупцы портят жизнь себе и окружающим. - Помолчав, он добавил: - Близким. Я согласился: - Довольно верный итог самоанализа. Костя на этот раз принял как должное все мои колкости и покорно кивал головой, повторяя при этом: - Ты прав, Ив. Абсолютно прав. Но почему ты не перевел разговор на другую тему, не отвлек? - Пытался. - Да, ты пытался. Проклятая звезда! Чтоб она там сгорела раньше времени. - Слабое утешение. - Как ты прав. Ив! Мне бы твое благоразумие. Его искреннее раскаяние и покорность привели к тому, что я сервировал стол, когда мы пришли к себе в общежитие, и ухаживал за Костей, как за больным. Наш робот Чарли все еще покоился в нише у дверей. В первом семестре Костя пытался его модернизировать, разобрал и за недостатком времени не смог собрать до сих пор, так что в довершение всего после "праздничного ужина" мне пришлось еще и убирать квартиру, чтобы не заниматься этим завтра, в день отъезда, хотя делать это должен был Костя: ведь он распотрошил Чарли. Пока я орудовал с пылесосами, Костя, томный, расслабленный и виноватый, сидел перед экраном и смотрел какую-то унылую передачу из серии "Если тебе нечем заняться". Я спешил, потому что к полночи обещал быть у родителей. И все-таки вечер кончился отлично! Внезапно на экране видеофона появилась Биата. И, как всегда, будто ничего не произошло, спросила: - Вы дома, мальчики? - Дома! Дома! - заревел Костя, вскакивая. - Как хорошо, что я вас застала! - Поразительная случайность! - нашелся Костя. - Действительно, мне казалось, что мне ни за что вас не найти. Костя умолк. Оба мы блаженно улыбались. И она, помолчав и критически оглядев нас, продолжала: - Как вы думаете, не приехать ли вам сейчас ко мне? - О-о-о! - было нашим ответом. - Вот и отлично. А то сидят вдвоем в такой вечер да еще занимаются уборкой! Костя с деланной скромностью потупился: - Трудолюбие - одно из наших многочисленных достоинств. - Особенно твоих. Ну, я жду. Потанцуем. Дома у меня столько народу - гости сестры. Глядя на них, я вспомнила и о вас. Пожалуйста, приезжайте! - Она одарила нас улыбкой и растаяла. Костя набрал полную грудь воздуха и, как перед глубоким погружением на большую глубину, с шумом выдохнув, сказал: - Ты заметил - ни намека на эту чертову звезду! МЫ УЛЕТАЕМ Студенты нашего факультета разъезжались и разлетались на практику. Мы стояли на полу из желтого пластика в самом центре нового здания Шереметьевского аэровокзала. Наша шумная и пестрая стая привлекала всеобщее внимание. Особенно бросались в глаза костюмы девушек из пентасилона, окрашенные иллюзорином. В последнем семестре мы участвовали в разработке этого удивительного красителя, меняющего цвета под влиянием биотоков. Через неделю улицы городов расцветут умопомрачительными пентасилоно-иллюзориновыми тонами, а сейчас только наши девушки привлекают всеобщее внимание и вызывают хорошо скрытую зависть сверстниц из других школ. Иллюзорин открывает потрясающие перспективы для биологической практики. Самое небольшое изменение биополя меняет оттенок цвета, его напряженность. А какие перспективы открываются для психологов! Олег Зотов на этом основании пророчит кратковременность моды на иллюзорные краски. И он, пожалуй, прав. Женщина всегда должна быть таинственно непроницаемой, а сейчас можно прочитать все ее привязанности, симпатии и антипатии - достаточно взглянуть, какие оттенки принимают кофточки, свитеры, брюки наших девушек. Одеяние Литы Чавканадзе прошло через все тона фиолета, пока Костя Болотин, золотоголовый красавец, учил Олю Головину замысловатому па из "Ой хо-хо". Наконец Костя оставил Олю и подошел к Лите. Ее свитер сначала стал пепельно-серым, а затем вспыхнул, как трава на солнце. Только на одной Биате был комбинезон из обыкновенной защитной ткани золотистого цвета, принятый в этом году у астролетчиков. Только одна Биата из всего астрономического факультета отправляется в космос. Ее группа, сменяющая старый персонал обсерватории, состоит в основном из видных астрофизиков. Никого из них нет еще на вокзале. Не чета нам, студентам, они научились ценить время и появятся точно в срок. А Биата приехала вместе с нами. Среди красочной толпы кое-где попадались роботы - провожатые, присланные родными для последних напутствий. За мной, не отставая ни на шаг, ходил дядя Вася. Это, кажется, один из самых древних роботов на планете, созданных для услуг, присмотра за детьми, хранения семейной информации и расчетов по хозяйству. На большее он не был способен, но мы любили эту безотказную машину, с ней было связано очень многое из истории нашей семьи. В своей памяти дядя Вася хранил все мало-мальски интересные случаи из нашей жизни и семейные анекдоты. С тех пор как у него испортилось реле выключения магнитной записи, он "запоминал" все звуки в доме и тем нередко помогал восстанавливать истину в спорах. Последнее обстоятельство выводило из себя мою сестру Катю, но и она стояла горой за него, когда заходил разговор о замене Василия более совершенной моделью. Дядя Вася говорил спокойным, слегка надтреснутым голосом моего дедушки: - Иван, я высылаю с вашим "Альбатросом" мою последнюю работу "Процентное содержание пыльцы араукарий в отложениях верхнего плиоцена". Работа крайне далека от вопросов, которые тебя интересуют по молодости лет и недостаточной научной подготовке, но в работе есть ряд, на мой взгляд, интересных мыслей общего порядка... - Вася, прибавь темп передачи! - скомандовал я, и голос моего ученого деда прожужжал со скоростью тысяча знаков в минуту. Когда по моему приказанию Вася перевел передачу на прежнюю частоту, дедушка заключил: - Надеюсь, я не утомил тебя своими полезными, но несколько несовременными сентенциями. Будь здоров и иногда показывай свой лик на моем видеофоне. После этого послышалась бравурная музыка - Катя и отец в четыре руки играли "Восход солнца" Игнатова. Музыка внезапно оборвалась, и я услышал маму: - Мой мальчик, я заказала тебе лыжный костюм с подогревом. Милая мама! Лыжный костюм с подогревом - в тропики! "Наверное, это зимняя запись. Василий все перепутал", - подумал я. Но нет, мама упомянула нашу станцию, даже назвала ее координаты и в заключение грустно добавила: - Как жаль, что мы в последнее время виделись так редко! Мне всегда тебя не хватало. Почему вы все так далеки от искусства, и отец, и ты? Боюсь я и за Катерину, она же самая талантливая из всех нас. Ей надо серьезно заняться музыкой, а она недавно стала посещать дополнительные занятия по биохимии: сказывается твое дурное влияние... Прости, через тридцать минут я должна быть в студии... Нет, постой! Не забудь, что мы можем видеться по средам от тринадцати сорока до тринадцати пятидесяти пяти... Были среди провожающих и современные универсальные роботы из пластмассы, полностью имитирующие человеческий облик. С этими роботами происходило множество презабавных случаев, пока собеседник не догадывался, с кем имеет дело. Из десятка таких роботов составился недурной хор-оркестр. Костя получил напутственную информацию от полосатого робота также довольно древнего происхождения. - Ну, спасибо, Марфа, - сказал Костя. - Передай всем привет, а сейчас отправляйся вместе с Васей. Он тоже исчерпал поток напутствий. Только не вздумайте ехать в пассажирском поезде и флиртовать в пути с незнакомыми людьми. - Знаю, - вздохнул Вася грустно. - Какой там флирт - мы обязаны ехать в ржавой трубе вместе с неодушевленными предметами! Когда наши роботы направились в сторону грузовой подземки, мы с Костей по мере сил стали принимать участие в обсуждении причин поражения нашей сборной на последней Олимпиаде в Рио-де-Жанейро, попутно встревая в разнотемный разговор соседей, приветствуя подходивших однокурсников и хором скандируя: "Хорошей посадки!" - когда где-то из-под ног слышался внушительный голос робота-диспетчера, напоминающего, что до отлета очередной группы осталось десять минут. Подъезжал автокар такого же цвета, как и посадочные жетоны улетающих; правда, на автокар редко кто садился из наших ребят - они с гамом бежали, как первокурсники, по цветной дорожке, которая стелилась перед колесами машины, направляя ее к посадочной эстакаде. Биата вначале стояла с подругами, а когда они, щебеча, убежали, она подошла к нам, взяла Костю под руку и отошла с ним в сторону. Костя искоса посмотрел на меня, изобразив на своем лице сожаление и плохо скрываемое торжество. Вчера после замечательно начатого вечера у Биаты я с ней поссорился самым глупейшим образом. И опять из-за Сверхновой звезды. Начал Костя в перерыве между танцами, а я ввязался в спор и стал доказывать и доказал, что ей лететь на спутник не следует. Большее оскорбление трудно было придумать. И вот она ушла с Костей. В руках Биата держала сумочку, где должен был лежать хрустальный флакончик со "Звездной пылью" (если, конечно, она не выбросила его) и катушки с нитями магнитных записей, книг, музыки, фильмов. Я подумал: "Хотелось бы знать, там ли фильм о нашей поездке во время зимних вакаций? Наверное, и его постигла та же участь, что и "Звездную пыль". А жаль". Особенно мне жаль "Звездную пыль". Слава об этой ароматической поэме шла по всему институту. Мне покоя не давали парфюмеры из Москвы, Воронежа, Риги и даже Парижа, требуя формулу, рабочие записи, и приходили в ужас, узнав, что все это было брошено в корзину для мусора. Конечно, я помнил кое-что, но это кое-что принесло жалкие плоды. "Звездная пыль" была сложнейшим синтезом, где главный компонент составляло мое чувство к Биате. Так Биата стала обладательницей уникального соединения ароматического ряда, названного ею "Звездной пылью". До меня доносился нежно-грустный запах, в нем было что-то музыкальное. "Пусть, - думал я, - пусть он ей вечно напоминает обо мне, о нашей нелепой ссоре. Он неистребим, все ее вещи, она сама всегда будут излучать "Звездную пыль". Почему-то эта сентенция доставила мне горькое удовлетворение. Биата что-то говорила Косте. Склонив голову, она пальцем трогала его рукав. По временам доносился гул стартовых дюз, низкие гудки буксиров, отвозивших корабли от посадочных галерей к взлетным полосам, и шипение автокаров, везущих мимо нас более солидных путешественников. Я с деланным равнодушием повернулся спиной к Биате и Косте и тоскливо обводил глазами зал, напоминающий крытый стадион для зимних соревнований по легкой атлетике, только гораздо больше и красивей. Я старался думать с критической горечью, что это здание, в которое вложили столько труда, лишено теплоты, что в нем почему-то чувствуешь себя одиноким, каким-то затерянным, словно вдруг очутился в редком уголке Сахары или Каракумов, где еще не побеждены пески. Единственное, что радовало взор, был золотистый паркет с просвечивающими пятнами и узором орнамента, созданным мастерами школы Васильева, художника-психоаналитика. Стоило вглядеться пристально в пол, как пятна и линии начинали формироваться в реальные картины. Они рождались в подсознании и проецировались с удивительной отчетливостью на полу. Я увидел портрет Биаты, словно на витраже, созданном мастером прошлых веков. Лицо ее было таким строгим и отрешенным, что у меня мороз пробежал по коже. Мне пришлось уже испытать нечто похожее, когда я впервые оказался в состоянии невесомости. Все привычное уходило из-под ног, руки ловили пустоту. Но тогда это необычное состояние длилось недолго, несколько десятков секунд, я был подготовлен к нему и быстро овладел собой. И пришло изумление перед необычным, быстро сменившееся радостью нового ощущения. Сейчас я не чувствовал этой радости. Мне вдруг стало страшно, как в детстве, когда я, тайком пробравшись в библиотеку дедушки, стал просматривать магнитные записи, взятые из Центрального исторического музея. На маленьком экране я увидел поле, обломки машин, среди них стоял мальчик одних лет со мной. К мальчику подошел человек в странной черной форме и выстрелил ему в лицо... Робот называл номер рейса и минуты, оставшиеся до отлета. Товарищи хлопали меня по плечу, что-то говорили и с шумом усаживались в автокар или убегали за скользящим пятном света. Кто-то сказал: - Он погрузился в нирвану, не мешайте ему, идущему по пути совершенства. - Прощай! Ну прощай же! Костя, что с ним? Биата смотрела на меня. Глаза ее были ласково-строги. - Он дозревает, как йог, - объяснил Костя. - Его опасно выводить из этого состояния. И они захохотали. Подкатил сиреневый автокар. Такие автокары доставляли пассажиров только на космодром. Я сжал руку Биаты. Она сказала: - Я пробуду там три недели. Ты понимаешь, как мне повезло. Только я одна с нашего курса! Вот если бы при мне вспыхнула Сверхновая! Вуд уверяет, что ждать недолго... Она думала только об этой гипотетической Сверхновой звезде, которая, по расчетам астрофизиков, уже взорвалась где-то в безмерной космической дали тысячи лет назад. Ее микроосколки летят к нам, и лавина их нарастает с каждым мгновением. На автокаре стояла только одна Биата, строгая и отрешенная. - Ждем тебя! - сказал Костя. - Благодарю. Обязательно загляну на ваш остров. Мы бежали с Костей, держась за поручни автокара. Внезапно она улыбнулась: - Мы будем видеться, - и стала торопливо рыться в сумочке. - Отойдите от автокара! Опасно! - прогремел робот Службы предохранения от несчастных случаев. Автокар остановился у ряда кресел, возле которых стояли высокий сухощавый старик и пятеро студентов - две девушки и трое юношей в таких же комбинезонах, как у Биаты. Студенты, судя по значкам на груди, были из Томского университета, а высокий старик - Джеймс Вуд, известный астрофизик, предсказавший вспышку Сверхновой. Когда автокар тронулся, Биата взмахнула рукой, в воздухе что-то блеснуло и со звоном покатилось по паркету. Это были два металлических жетона. На одной стороне было написано: "Астрономическая обсерватория "Космос-10". На другой стояло число "943" - номер жетона и в скобках цифра "5". Каждый жетон давал право на пятиминутный разговор с космической станцией, то есть с Биатой. Зажав по жетону в руке, мы с Костей провожали взглядом сиреневый автокар. Он объехал чуть ли не весь зал и захватил еще с десяток пассажиров, а затем скрылся в ярко освещенном входе в подземный туннель. Костя сказал в раздумье: - Одно время у меня была мысль заняться астробиологией. - Еще не поздно. - Да, но... - Что значит это выразительное "но"? - спросил я. - Видишь ли, она сказала, что ее привлекает с некоторых пор и океан. Несколько минут мы стояли молча. Костя иногда улыбался, глядя в пространство, а когда посматривал на меня, то в его взгляде я улавливал прямо-таки материнское сочувствие. Костя удивительно простодушный парень. Каждое движение его сознания или, как писали прежде, души проецируется на его полном лике. И не надо быть тонким психоаналитиком, чтобы понять его без слов. И в то же время он считает себя скрытным, загадочным человеком. Особенно это мнение укрепилось в нем после того, как мы познакомились с Биатой. Ему кажется, что он скрывает от меня свое чувство к ней, и это мучает его. Меня он почему-то не принимает всерьез как соперника. Как-то он сказал мне: "Не обижайся, Иван, но ты и Биата несовместимы. Я это увидел сразу. Она очень эмоциональная, тонкая натура, возвышенная и в то же время необычайно целеустремленная. Я уверен, что из нее выйдет великий астрофизик. Ей нужен в жизни спутник совершенно особого склада, который бы дополнял ее и в то же время не выходил из ее поля. Ты же знаешь, что ваши поля чудовищно далеки. У тебя не тот психокомплекс! Пойми и не огорчайся. Будь философом!" Костя был ярким приверженцем модной теории психологического поля. Действительно, с полями у нас с Биатой не ладилось, а кривая Кости почти совпадала с ее кривой, и это окрыляло его. А возможно, что поля тут ни при чем, тем более что они непостоянны. Главное не в этом. "Не в этом! Не в этом! - мысленно повторял я. - Главное - что она дала мне жетон. Значит, она думала обо мне... Но такой же кусочек никеля и у Кости... Какое это имеет значение? Просто она поступила необыкновенно тактично. Что мог подумать Костя, если бы оба жетона она отдала мне? Она удивительная! И все удивительно на Земле!" Я залюбовался изгибом арок, мерцающими в вышине витражами, на них изображалась история воздухоплавания и завоевания космоса. Поразил удивительный аромат, вдруг окутавший меня невидимым облаком. Да это же духи Биаты, мои духи, мой подарок! Запах исходил от жетона, крепко зажатого в моем кулаке. Кто придумал обычай дарить близким вещи, созданные только своими руками, разумом и любовью? Полгода я искал это неповторимое сочетание молекул... Я услышал голос Кости: - Вот так квазиинцидент! Мы, кажется, безнадежно отстали. Слышишь, как надрывается робот? Ротозеи несчастные! Тебе это еще простительно как личности неуравновешенной, но на меня это совсем не похоже. Бежим, пока не поздно! Хотя, если хочешь, беги ты, а я, пожалуй, поеду. Прощание как-то расслабляюще действует на весь мой физиологический и психологический комплекс. Он ехал на площадке автокара, а я бежал по оранжевой дорожке, скользившей по мозаичному полу. ЗАГАДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК Мы с Костей оказались последними из пассажиров. Робот-контролер сказал при нашем появлении: - Надо быть на своем месте не позже чем за минуту до закрытия люка. У вас же осталось всего пять секунд... четыре... три... две... одна! - Круглая дверь захлопнулась. Щелкнули автоматические замки. Робот продолжал тоном брюзги: - Ваши места в круглом салоне под номерами девятьсот шестьдесят три и девятьсот шестьдесят четыре, прошу занять их побыстрее, через девяносто секунд "Альбатрос номер семьсот шестьдесят три дробь пять" выходит на старт. - Понятно, старина! - сказал Костя. - Спасибо. Извини. - Не отвлекайте посторонними разговорами. Задавайте только вопросы, связанные с нашим полетом. Следуйте за мной. - Он покатился по зеленой дорожке в проходе между кресел. На нас с улыбкой смотрели пассажиры. Теперь робот не оставит нас в покое, читая инструкции поведения в полете и предупреждая каждое наше желание. Это было своеобразным наказанием за нарушение дисциплины. - Вот ваши места. Девятьсот шестьдесят три и девятьсот шестьдесят четыре. - Хорошо, старина, спасибо, теперь иди подзарядись, - сказал Костя. - Я получил энергии на весь рейс. Подзарядка в шесть тридцать пять, - невозмутимо ответил робот и продолжал, уставившись на нас желтым глазом: - Туалетные комнаты находятся в хвосте корабля, там же расположены кабины с ионным душем и роботами-массажистами и парикмахерами... - Мы все это знаем, старина, - сказал Костя, - можешь идти на свое место. - Полет продлится четыре часа сорок восемь с половиной минут. - Он надолго! - простонал Костя. - Как бы отключить его? Из-за высокой спинки кресла впереди нас показалось большеглазое лицо девушки. Она сказала с видимым сочувствием: - Не пытайся. Конструкторы учли этот вариант. Он не отключается. Программа для пассажиров, нарушающих дисциплину, рассчитана на тридцать минут. В следующий раз не будете опаздывать. "Альбатрос" начал грузно покачиваться: нас буксировали на взлетную полосу. Костя завел разговор с девушкой. Робот все внимание переключил на меня и почему-то перешел на интимный шепот: - Круговая телепанорама дает возможность за все время полета наблюдать за поверхностью Земли. - О, так вы на Китовую ферму! - радостно воскликнула соседка. Из репродуктора к боку робота, нацеленного мне в ухо, лился поток сведений о корабле - его грузоподъемности, скорости, высоте полета: - Грузо-пассажирский лайнер типа "Альбатрос", кроме двух тысяч пассажиров, берет на борт триста пятьдесят тонн груза. Скорость на высоте тридцати километров - пять тысяч... Костя толкнул меня в бок: - Вера советует рассредоточить внимание этого идиота. Иди к штурманской рубке, а я пройдусь к институту коммунальных услуг. Она едет в цейлонский дендрарий, тоже летняя практика, - добавил он и, вскочив, быстро пошел к корме. На левом полукружии экрана плыла ночная, залитая призрачным светом искусственных лун Москва. Когда и я встал, робот вздрогнул, его желтый глаз растерянно замигал: он принимал решение. Через несколько секунд, свет, источаемый глазом робота, стал ровным: решение было принято, он остался со мной. Я пошел в сторону корабельной рубки, робот не отставал, бормоча полезные сведения. Между прочим, я услышал от него, что на "Альбатросе" можно получить копию любой книги не позже чем через полчаса после заказа в корабельной библиотеке. Я вспомнил, что так и не удосужился захватить с собой "Язык и психологию приматов моря". Эта необыкновенная работа произвела сенсацию в ученом мире и была восторженно встречена читателями всех континентов. Дельфины в генеалогическом древе жизни давно занимали второе место после человека. Но это место, по установившейся традиции, считалось на много ступеней ниже, чем заслужили наши морские братья по разуму. Я читал и слушал книгу в отрывках, она вышла как раз во время цикла самопроверки знаний, но мне до сих пор не удавалось прочитать ее всю. Остров, куда мы летели, считался одним из главных центров по комплексному изучению приматов моря, и не хотелось прослыть невеждой при встрече с учеными, к тому же приматы моря всегда меня привлекали, и в ту пору я серьезно подумывал, не внести ли и мне вклад в этот интереснейший раздел науки. Неотвязный робот проводил меня до дверей библиотеки, читая инструкцию о поведении пассажира во время полета. В небольшой комнате за пультом склонился высокий худой человек, облаченный в какой-то невообразимо старомодный костюм. Он был абсолютно лыс, темя прикрывала выцветшая тюбетейка, видимо, очень старой работы - такие я видел в Самаркандском музее. Человек быстро нажимал на разноцветные клавиши, посылая заказы на какие-то книги. Покончив с этим делом, он встал. Меня поразило его лицо: очень загорелое, и, хотя на нем почти не было морщин, оно казалось очень древним и, когда он молчал, застывшим, как у куклы или у робота. Хотелось дотронуться до его щеки, чтобы убедиться, что она не из пластика. С лицом контрастировали глаза - черные, живые, с иронической искоркой. Уступив мне место, он почему-то не уходил. Я в замешательстве рассматривал аппаратуру библиотеки, мне еще не приходилось пользоваться этими разноцветными клавишами с нанесенным на них шифром. К тому же меня в этом человеке или существе, похожем на человека, поразила еще одна странность: в нем, где-то в недрах его туловища, что-то тикало, работал какой-то прибор вроде старинного хронометра. Я не мог ошибиться, потому что все электронные приборы в библиотеке работали бесшумно, и он подошел ко мне так близко, что я почти касался его. Он обратился ко мне. Голос его был не громок и очень приятного тембра: - Все очень просто, молодой человек. К тому же вот она, инструкция-спасительница. Все же читать ее не стоит. Что у вас там? Я назвал книгу. Он улыбнулся: - Да, вещица стала довольно популярной. Но вот что странно. Истинное понимание идеи, заложенной в этой книжице, мы находим, как прежде говорили и писали, только среди широкой массы читателей. С особенным восторгом идею книги приняла молодежь, в то же время большинство маститых ученых пишут черт знает что! Ты не читал последний вестник Академии? Нет? И прекрасно. Будь у меня такая шевелюра, как у тебя, я бы поседел, читая эти, с позволения сказать, мысли ученых мужей. Как ни странно, но даже в ваше время, - он подчеркнул слово "ваше", - когорта ученых, отягощенная тысячелетним опытом, не в состоянии понять, что творческие силы природы не могли исчерпаться созданием только одного-единственного прибора, - он шлепнул себя по лбу, - втиснутого в черепную коробку такого несовершенного создания, каким пока является человек. - Он схватился за голову так, будто опасался за ее сохранность, и улыбнулся. - Самое тяжкое и затяжное заболевание человечества - консерватизм мышления. Это наблюдалось всегда. Ты же проходил историю развития познания. Конечно, мы имеем сдвиги в этой области, но, к сожалению, они не пропорциональны общему прогрессу. Видимо, дает себя знать груз энтропии, накопленный за столетия. Имей в виду, что это относится главным образом к ученой братии, ограниченной рамочками узкой специализации. И все-таки нет причин для уныния - их песенка спета! Сейчас настоящий ученый может апеллировать ко всему человечеству. Ты только представь себе, - он сильно сжал мой локоть, - пять миллионов писем! За полгода! Я вынужден отвечать только через печать... Давай познакомимся: Поликарпов Павел Мефодьевич... Да, да, тот самый. Полпред дельфинов, как недавно выразился один из моих остроумных коллег. Между прочим, он и не догадывается, какое этим доставил мне удовольствие. Как звучит: полномочный представитель народа, живущего в гидросфере. Ведь неплохо! Я согласился, что звучит это достаточно веско. Когда я назвал себя и сказал о цели поездки, он схватил меня за плечи и потряс: - Прекрасно! Студиозус на летнюю практику! Представь, и я туда же и тоже на практику! Ты впервые, вероятно, в те края, а я уже десятый год избрал этот плавающий остров своей лабораторией. Так это о тебе и еще об одном юноше сообщили мне на днях и просили присматривать за вами? Послушай, а не пойти ли нам с тобой в бар и не отметить ли встречу чем-нибудь горячительным или прохладительным?.. Видимо, придется ограничиться только прохладительным; на ракетах этого типа не держат алкогольных напитков. Ну, идем, не теряя бодрости, в безалкогольный бар. Ты же, молодчик, прекрати свое глупое бормотание и ступай с богом, на свой насест, - сказал он роботу. - Непонятное слово "с богом". В моей памяти нет такого слова. Обратитесь в бюро справок, отсек десять, комната тридцать два. - Спасибо, братец! Ох и олух же ты, как я погляжу! - Я не братец и не олух. Мое имя "Робот с обратной связью три бэ восемь ноль три". На мне лежит обязанность оказывать услуги пассажирам и давать объяснения первой сложности. - Вот и окажи услугу, ступай себе. - Это нарушение. Не отвлекайте меня от исполнения обязанностей, этим вы продлеваете время нашей беседы. Павел Мефодьевич захохотал: - Вот тип! Слышал? Не без юмора! От навязчивого робота нас избавил корабельный механик, проходивший по коридору. - Сейчас мы нейтрализуем этого говоруна. - Механик подмигнул, провел рукой по затылку робота, раздался легкий щелчок, и робот, чмокая присосками на резиновых ступнях, удалился. В баре уже сидели Костя и Вера. Упершись локтем в стойку и сосредоточенно глядя в смеющиеся глаза Веры, Костя что-то рассказывал ей, сохраняя мрачную серьезность. Вера, увидав меня, подняла руку, приглашая к своему столику. Мы налили себе по стакану ананасного сока и подсели к ним. Павел Мефодьевич посмотрел на Веру, задержал взгляд на Костиной взъерошенной шевелюре, спросил: - Что, подхватил ветерок? Теперь понесет. Не остановится. Сколько ни вяжи рифов, ветер будет мчать. И пусть его мчит. Только учитесь управлять парусами. До цели далеко. Ох, как далеко! Не вздумайте отдать якоря. Полетят канаты. Что, мудрено говорит старик? - Нет, все понятно, - за всех ответила Вера. - Хорошая метафора. - Вот и прекрасно. "Важно найти общий язык", говорили древние. Но я вас перебил. В чем это так горячо убеждала тебя Вера? - спросил он Костю. Костя в подчеркнуто вежливой манере стал передавать тему беседы с Верой, искоса поглядывая на меня: - Вера считает, что путем направленной эволюции может быть создана раса мыслящих растений. И она вместе со своим руководителем Кокиси Мокимото не теряет надежды получить хотя бы древовидное животное. По их расчетам, в скором времени одно из подопытных растений начнет ходить. Академик недобро усмехнулся и спросил: - Этот Мокимото орудует на Цейлоне? - Орудует? - не поняла Вера. - Ну, трудится, работает. В мое время иногда синонимом этих слов было - орудует. - Да, орудует. - Вера улыбнулась. - Я в общих чертах рассказала Косте о нашем ору-ду-вании... фу, какое трудное слово!.. а он воспроизвел в лицах диалог между древо-сапианс, летающими в ракете. - Занятный, должно быть, они вели разговор, - сказал академик. Побарабанив пальцами по стакану и оглядев нас, усмехнулся: - К слову сказать, и меня когда-то интересовала эта проблема. Помню, даже писал что-то на эту тему. Хвалили. Нервы у мимозы. Или, скажем, у дуба. Я уже начинал серьезно подумывать, имею ли я нравственное право есть салат! В то время нас также крайне волновала проблема мыслящего робота, способного к воспроизведению себе подобных и в конечном счете покоряющего мир и уничтожающего человечество. Модели конфликтов строились на основе классовых противоречий того времени. А сколько было истрачено нервной энергии и типографской бумаги на изображение иных миров и описание встреч с марсианами, юпитерианцами, жителями иных планетных систем! Мы везде искали инопланетных братьев по разуму и проглядели их у себя под носом! У Веры в глазах мелькнули лукавые искорки. - Что вы говорите! Неужели они проникли к нам инкогнито? Он погрозил пальцем и сказал, прищурившись: - Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. К слову сказать, у меня есть сведения, что ваш досточтимый Кокиси Мокимото до сих пор содержит в заточении двенадцать приматов моря. - Он судорожно пожал плечами. - Творится что-то непонятное: люди ищут нервы в капусте и не хотят замечать их у разумного существа! И это происходит в наше время, когда мы ходим по Луне, Марсу, Венере! Мечтаем, и не только мечтаем, - готовимся, создаем корабли для полетов к иным солнцам. Я отказываюсь понимать, что творится на белом свете! - Он встал, окинул нас таким уничтожающим взглядом, будто мы были виновниками всех ложных теорий и взглядов. Чмокнув губами, что, по-видимому, означало крайнюю степень неодобрения, и круто повернувшись, он вышел из бара. Вера сказала: - Я еще не встречала таких оригинальных людей! - Сам похож на дельфина, - усмехнулся Костя, - и чмокает, как дельфин. Где ты его откопал? Я сказал, что он наш руководитель практики. Костя тихо свистнул: - Вот не было печали! Представляю, как обогатятся наши познания под воздействием такого могучего интеллекта, воспевающего ветер. Вера, опустив глаза, сказала: - Мне он очень понравился. Наверное, это настоящий ученый, как наш Кокиси. Ученый очень широкого диапазона, непримиримый к чужим ошибкам и, наверное, жестокий и к себе. В его лице есть что-то особенное. Как он хорошо сказал про ветер! Он как персонаж с древней картины или фрески. Как жаль, что я обидела его! Надо обязательно извиниться. - И она так же внезапно встала и быстро ушла. Костя сказал: - У тебя особый дар устраивать интересные встречи. Удивительно кстати ты появился в обществе этого ученого монстра! Нашей ссоре помешала лунная десятиминутка. На небольшом овальном экране появилась Надя Павлова, диктор научного отдела Всемирной вещательной ассоциации, и объявила, что сейчас будет передаваться сообщение с Луны. Костя сказал, разглядывая на свет свой стакан: - После встречи с этим почтенным старцем я начинаю подумывать о всех прелестях, которые ждут нас на сооружении из базальта, плавающем в теплой соленой воде... - Он замолчал, увидав на серебристой лунной поверхности космонавтов. Кадр резко сменился. Космонавты теперь двигались среди причудливых скал, временами растворяясь в чер-нильно-черных тенях. Сильный рефлектор осветил нагромождения камней, похожие на причудливую арку. Космонавты, их было трое, вошли под арку. Диктор говорил таинственно тихо, поясняя каждый шаг исследователей. Вот они идут по пещере с коричневыми ноздреватыми стенами. Внезапно весь экран переливается разноцветными огнями. Это сверкают кристаллы странной формы, они похожи на морские анемоны. - Лунный камень! - говорит диктор. Один из космонавтов взмахивает геологическим молотком, и большая "анемона" беззвучно рассыпается в бриллиантовую пыль. - Пещера, видимо, образовалась как результат вулканической деятельности, - говорит диктор. - Теперь спокойно можно перебираться на Луну, - шепчет Костя, - в этой пещере поместится целый город, ни один метеорит не прошибет! Подошла Вера. - Мальчики, он спит в своем кресле, - сказала она, - я оставила ему записку... Бедные! - добавила она по адресу космонавтов. - Все время находятся в пустоте, да еще в таких безобразных костюмах! Бр-р! Совсем иное - зеленый, живой лес! Вы не хотите спать? - В такую ночь! - Костя подавил зевок. - Я вообще не сплю во время коротких перелетов. - Вот и прекрасно. Я сейчас покажу вам одну запись. Выключи, Костя, эту жуткую Луну и подключи мой "юпитер" к экрану. Вместо холодных лунных пейзажей экран заполнила пышная зелень тропиков. В ветвях порхали желтые и красные попугаи... Повеяло ароматом цветов. Я закрыл глаза и почти сразу уснул в податливом кресле. Я увидел Биату. Она шла в комбинезоне по лунному кратеру и чему-то улыбалась. И я тоже улыбался и шел рядом, нимало не удивляясь тому, что мы дышим в вакууме и чувствуем себя великолепно. Где-то за непроницаемым пятном лунной тени громко засмеялись. Я открыл глаза. Смех, плеск воды доносились с экрана. В большом бассейне ватага молодежи устроила гонки верхом на дельфинах. Сквозь шум я уловил голос Кости: - Ты извини, у него сегодня так много впечатлений. И не особенно приятных. Он хорошо сделал, что отключился... Ему надо быть в форме. Назревают неприятности... Одна девушка с астрономического... Их поля абсолютно не синхронны... Я нащупал в кармане жетон Биаты, крепко сжал его в руке и заснул снова. ПО СЛЕДАМ ПИРАТОВ Из Коломбо мы шли на "Кальмаре", древнем военном корабле, переоборудованном для несения патрульной службы. Узкий, длинный, с красивыми обводами, он напоминал морское животное, приспособившееся в процессе длительной эволюции к воде. "Кальмар", казалось, без всяких усилий разрезал темно-синюю воду. Справа и слева по борту плыли дельфины. Они легко перегоняли корабль, возвращались назад, устраивали настоящие цирковые представления или плыли, купаясь в пенистых волнах возле форштевня. Мы с Костей зашли в ходовую рубку. Здесь все сохранилось с тех времен, когда "Кальмар" был боевым кораблем, даже приборы для ведения артиллерийского огня и торпедных атак, хотя все торпедные аппараты и орудия были сняты и давно переплавлены. Из всего грозного вооружения осталась только одна пушка на баке. Управлялся корабль с помощью штурвального колеса, хотя ничего не стоило приспособить для этого довольно скучного труда автомат. У штурвала стоял наш сверстник, студент Морской академии. На его смуглом насмешливом лице я, к своему удивлению, не мог заметить недовольства тем, что он попусту тратит свое драгоценное время. Наоборот, он, казалось, вполне доволен своей участью придатка такого несовершенного механизма. На нем были широкие белые штаны и такая же рубаха с синим воротником, а на выгоревших волосах лихо сидел красный берет. Наряд был довольно безвкусен, но шел этому парню. Костя хлопнул его по спине и сказал: - Как ты вырядился! Прямо матрос из "Пенителей моря"! Люблю эту оперетку. Рулевой не обиделся. - Ничего не поделаешь, - сказал он, - на море свои законы. Мне вначале тоже не нравилось это архаичное одеяние, но потом привык и оценил удобство костюма. - Он с тревогой обратился к Косте: - Пожалуйста, не трогай ничего руками, а то сыграешь "боевую тревогу" или дашь "самый полный назад". Представляю, как ты тогда будешь объясняться с капитаном! - Не беспокойся, не первый раз на таком лайнере. - Приятно встретить коллегу в наших широтах. - Мне не меньше. Между прочим, меня зовут Константин. - А меня Андрей. Так ты держишь курс на китовую ферму? - Да, дружище! "Корень учения горек", - говорили наши предки, и вот тащусь с Иваном на поплавок. - Не вешай носа! Я в прошлом году тоже доил китих. Хорошее было время! - Тоже наш брат биолог? - Да. - Как же ты попал на этот музейный корабль? - По призванию. Мне всегда хотелось заняться чем-то настоящим. Мальчишкой еще мечтал. - А биология? - Кто может отрицать значение этой полезной науки! Здесь же нечто иное. - Романтика? - Этого хватает. Меня привлекает здесь постоянная борьба. Риск, который не могут, к счастью, еще устранить киберы. Хотя уже нашлись маменькины сынки, которым помешали циклоны, и они научились их подавлять, вернее, убивать эти изумительные вихри. Все же еще остался свежий ветер, шквалы, пассат и, по счастью, можно встретить циклончик местного значения. Все это останется для нашего брата, пока светит солнце и крутится наш маленький шарик. - Он повернул колесо, прищурившись, посмотрел на ослепительно синюю воду и продолжал: - Конечно, не только ради удовольствия качаться на волнах разной амплитуды я переменил школу. И биологию, конечно, я не оставил. Ведь я специализируюсь на глубоководных и приматах моря. Моя мечта - выловить наконец-то Великого Морского Змея! - Разве он еще не пойман? Я же сам смотрел хронику и видел твоего Змея! - Дорогой мой, ты видел всего только змееныша. В нем едва наберется двадцать метров, а у Великого Змея - сорок! Только один человек на планете видел своими глазами Великого Змея - это необыкновенный аквалангист Оноэ Итимура. Я спросил: - А сейчас вы охотитесь за своим Змеем? - Нет. Дело куда проще: ищем Черного Джека, хотя с нашими средствами и либеральными методами могут пройти годы... И он рассказал нам об удивительной косатке-корсаре, предводителе целой шайки пиратов. "Кальмара" вел по их следам отряд дельфинов. - И вот мы делаем еще одну попытку схватить его, - продолжал рулевой, - но, между нами, вряд ли это удастся. Он научился уходить даже от воздушной разведки. Его невозможно отличить от "мирных" косаток, с которыми у нас есть контакты. К нему посылали парламентеров - косаток и дельфинов, - все они не возвратились. Джек убивает их. - И вы церемонитесь с ним? - воскликнул Костя. - Мы выполняем инструкции. Ты же знаешь, что все приматы моря под охраной закона. По мнению Совета по делам морей, еще не приняты все воспитательные меры. Между прочим, вчера он убил кита, а на той неделе ворвался на рыбную плантацию - каким-то чудом он разведал, что там на одном участке ослабли силовые поля. Плантации больше не существует. Костя спросил: - И вы идете его уговаривать не делать больше глупостей? - На этот раз разрешено применить капсулы. - Он сделал испуганные глаза: - Кэп! Спасайся, ребята, в левую дверь! Все пассажиры стояли и сидели под тентом на мостике, любуясь морской гладью и дельфинами. Кроме нас с Костей и академика, на остров ехала целая группа ученых разных специальностей, изучающих море, и ботаник Кокиси Мокимото. Павел Мефодьевич ходил, перешагивая через ноги сидевших в шезлонгах, улыбаясь и поглядывая по сторонам. Он был явно доволен сегодняшним днем и блестяще проведенной операцией по освобождению дельфинов. Океанариум в Коломбо соединялся с морем длинным каналом. С год назад доверчивых дельфинов заманили через канал в океанариум и закрыли выход решеткой. Действительно, в океанариуме, по людским представлениям об удобствах для живых существ другого вида, было сделано все возможное: проточная вода, обильная пища, относительно просторное помещение. И все-таки приматы моря чувствовали себя как в тюрьме. Они выражали свой протест, но ботаники его не слышали, вернее - не понимали, так как не искали с ними контактов. Ученый секретарь дендрария Кокиси Мокимото был буквально подавлен натиском академика Поликарпова. Японец только шептал извинения, прижимая левую руку к груди, и болезненно улыбался, показывая, как он огорчен случившимся. Наконец он вымолвил: - Простите... Нам казалось, что мы не посягаем на их свободу. Мы делали все, чтобы их жизнь была приятной. Они даже могли включать и выключать по своему желанию музыку, специально написанную для них. Извините, не помню фамилии композитора. Жаль, у нас не было средств, облегчающих контакты. Разговор происходил в павильоне-оранжерее, служившем лабораторией ученого секретаря. - Не было средств для контактов! - загремел академик и взял с полки, уставленной приборами, небольшую желтую коробку. - Последняя модель "ЛК-8006"! Пока выпущено всего тысяча приборов, и один из них почему-то прислан сюда. Мне думается, что вам должно быть известно о возможностях этого изобретения? - О да-да... - Позвольте усомниться в этом. И если я неправ, то прошу прощения, но все же нелишне напомнить, что с помощью "ЛК-8006" - надо же придумать такое дурацкое название! - мы можем разговаривать с марсианами, если, конечно, они там еще обитают. Можем обмениваться информацией с пришельцами невесть откуда, будь у них углеродная, фтористая, кремниевая или бог весть какая иная основа. Надеюсь, я не утомил вас такой пространной речью об истинах, известных школьнику первого цикла? - О нет! Даже очень интересно, хотя... - Хотя вам все это хорошо известно? Так вот, чтобы не терять дорогого времени, идемте и немедленно освободим несчастных узников. Кстати, я научу вас пользоваться "ЛК-8006", этим замечательным изобретением с дурацким названием... Академик зашагал к океанариуму, а мы с Мокимото едва поспевали за ним следом. Ученый секретарь шепнул мне: - Очень оригинальный ум! Его метод вести беседу оставляет довольно сильное впечатление... Костя и Вера плескались в воде, окруженные дельфинами. Вера неожиданно вскочила на блестящую спину дельфина и, смеясь, помчалась на нем, описывая круги. - Безобразие! - крикнул академик. - Вы превратили их в забаву! Надо немедленно покончить с этим издевательством! - Он опустил в воду гидрофон, что-то сказал, и в тот же миг все дельфины бросились к нему. Вера полетела в воду и стала, давясь от хохота, что-то объяснять Косте. Я впервые слышал не на телеэкране диалог между человеком и дельфином. Академик говорил напыщенным языком старых информационных листов: - Приветствую вас, братья моря! Дельфин отвечал ему в том же стиле: - И мы приветствуем вас, братья Земли! - Мы пришли просить у вас извинения за то, чти, хоть и не по злой воле, так долго ограничивали вам свободу передвижения. - Нам было трудно в этой мелкой круглой луже, но у нас нет плохого чувства к вам. - Сейчас будет поднята решетка, закрывающая выход в море, и вы можете следовать в любом направлении. Со своей стороны я предлагаю вам совместное путешествие к юго-западу на один из плавучих островов. Там живут и трудятся вместе с нами на общее благо много братьев моря. Согласны ли вы? - Мы согласны... Павел Мефодьевич назвал место встречи - выход из гавани... Мокимото, прижав руки к груди, согнулся в прощальном поклоне. Он не сказал ни слова, и это немое признание своей вины растрогало академика. - Извините меня, старого грубияна. - Внезапно он хлопнул Мокимото по спине: - Послушайте, коллега, а не поехать ли и вам ко мне на остров? Я понимаю, что у вас работа, мало свободного времени, и все же очень бы вас просил об этом одолжении. Кокиси Мокимото обвел взглядом свой зеленый кабинет, улыбнулся, протянул руку. И вот мы все покачиваемся на пологих волнах Индийского океана, встречный ветер умеряет тропический зной. Павел Мефодьевич останавливается возле кресла, о котором, полузакрыв глаза, лежит Мокимото. - Надеюсь, что вы не очень сетуете на меня, дорогой коллега? - О-о, мистер Поликарпов! Я так благодарен вам! Очень давно мне не приходилось совершать такие приятные перемещения в пространстве. Я так люблю море! Мои предки были рыбаками из Киото. Между прочим, на гербе этого города - золотые дельфины. - Знаю. Существует много легенд по этому поводу. Но достовернее всего та, в которой говорится о спасении дельфинами одного из основателей города. Возможно, вашего предка? - К сожалению, у нас в семье нет таких романтических преданий. Они помолчали. Потом Мокимото сказал: - Удивительный покой охватывает душу, когда ощущаешь красоту мира и единство начал жизни! - Я с вами согласен и могу только добавить, что такие мысли чаще всего приходят не во время путешествий на ракетах, не на сверхэкспрессах и не на адских земноводных амфибиях, где мы сидим в закрытых футлярах и нас с неимоверной скоростью перебрасывают с материка на материк, а когда мы вот так идем по древней дороге и можем протянуть руку и пощупать океан, землю, горы. - В этом преимущество исторических видов транспорта, - улыбнулся Мокимото. - К сожалению, сейчас так мало пользуются ими! Даже мы, посвятившие жизнь изучению природы, предпочитаем скоростные машины и, выигрывая в скорости, подчас совершенно ненужной, теряем главное - ощущение величия нашей планеты. - Ну, я не жалуюсь. - Академик расправил плечи. - Мне приходится большую часть времени проводить вот здесь, - он широко развел руки, - в этой колыбели всего живого, где слишком большие скорости просто невозможны и не нужны... Ко мне подошел Костя и потянул за руку. Он отвел меня на самый край мостика, нависшего над водой. - Ну что ты слушаешь эту старческую болтовню! - сказал он. - Сейчас разговор пойдет о подводных городах... Так и есть! Вот тот, в зеленых очках, полгода прожил в "Поселке осьминогов" на коралловой отмели, сейчас он закатит доклад миль на триста. Пошли лучше вниз, поболтаем с дельфинами через бортовой гидрофон. Увлекая меня вниз по трапу, он сказал: - Меня все больше интересует наш метр. Интересная, оригинальная и загадочная личность. Тебе не приходила мысль, что он похож на биологического робота? Я все время думаю об этом. Такого же мнения и Вера. Не улыбайся, пожалуйста, у нее совершенный слух, и она уловила в нем работу какого-то, видимо, не совсем отлаженного датчика, ну, как у старых "кухонных" роботов. Конечно, он бесконечно совершенен... А тебе ничего не показалось? Я ничего не ответил Косте, хотя ясно вспомнил, что и меня настораживали глухие ритмичные толчки, когда я стоял в библиотеке "Альбатроса" рядом с загадочным академиком. СОЛНЕЧНОЕ УТРО Ровно в шесть меня разбудила Пенелопа. Она стояла возле кровати и бесконечно повторяла тусклым голосом: - Пора вставать. Пора вставать. Шесть часов. Шесть часов. Я натянул на голову одеяло и попытался заснуть, но скоро понял, что при таком соседстве заснуть не удастся. Пенелопа может стоять целую вечность и вот так бубнить и мигать своим единственным глазом. К тому же я сам приказал ей разбудить меня ровно в шесть. Мы условились с Костей, что будем вставать теперь с восходом солнца. Внезапно вся моя постель поехала вбок, и я очутился на полу: тоже мое распоряжение, если я не встану в течение пяти минут. Спать можно было и на полу, но я не знал, на что еще способна Пенелопа:, у нее, судя по инструкции, нанесенной на ее спине, был запас "логических решений". Что это такое, я чуть было не испытал на себе. Только я успел вскочить, как Пенелопа сгребла постель своими рычагами, пошла с нею к двери. Я едва успел нажать желтую кнопку на плече исполнительной служанки, прервав цепь ее логических решений. - Ты что хотела сделать с постелью? - спросил я, натягивая плавки. - Ты сказал: если не встану, то хватай меня и волоки в лагуну. Пенелопа принялась было наводить в спальне порядок, но я отправил ее будить Костю. Он сам попросил меня об этом. Его комнаты находились рядом с моими. Оттуда послышалось бормотание робота, затем заспанный голос Кости, умоляющий оставить его в покое. Я не стал дожидаться развязки. К стенам нашего домика вплотную подходили заросли тропических растений. Я побежал по тропинке в сумеречном туннеле, холодные капли росы падали с листьев на спину. До берега лагуны было не больше двухсот метров, , но я довольно долго петлял по зеленому лабиринту, иногда вырываясь на небольшие полянки с зеленым или голубым газоном, засаженные цветами, наткнулся на сетку теннисного корта и наконец пересек бамбуковую рощицу и очутился возле вышки для прыжков в воду. Когда я, тяжело дыша, забрался на последнюю площадку вышки, еще стояло короткое прохладное утро тропического дня. Горизонт закрывала тяжелая стена серо-золотых облаков. Солнечные лучи прорывались в трещины стены и били по упругой поверхности океана, тоже золотисто-серого. Пассат толкал меня в спину. Пришлось покрепче схватиться за поручни. Внизу кто-то в голубой шапочке уже плавал посреди лагуны в сопровождении двух дельфинов. Несколько приматов моря с огромной быстротой пронеслись к выходу из лагуны, поравнявшись с черно-желтым буем, они сбавили скорость, развернувшись, выстроились в линию и опять ринулись, теперь уже в лагуну. Должно быть, они тренировались, готовясь к состязаниям. Серые, быстро движущиеся тела во всех направлениях пронизывали толщу воды. Я вертел головой во все стороны, стараясь не пропустить ни одного предмета, запомнить все, что нас будет окружать много месяцев: разноцветные пятна китовых пастбищ, полей, засеянных водорослями. Меня привлекала туча морских птиц у северной части острова, какие-то движущиеся пятна у самой стены облаков, загораживающих солнце. У входа в лагуну кто-то взмахнул перламутровым крылом; наверное, пронеслась стая летучих рыб. Остров интересовал меня меньше, я воспринимал его как гигантское сооружение, замаскированное под атолл, другими словами - очень простую и не особенно остроумно выполненную машину. Только много позже и как-то незаметно величие и простота этого создания человеческого гения стали внушать невольное уважение. А сейчас я видел только океан, только утро в блеске и славе Гелиоса. Лучезарный бог вырвался из-за стены пылающих облаков и победно поднимался к зениту. Как в эти минуты я понимал древних поэтов, наделивших природу трепетными человеческими чувствами! Меня охватило радостное и в то же время тревожное чувство ожидания необыкновенного, как в детстве, когда я глядел на звездное небо и видел черные таинственные провалы в глубинах, где тоже жили галактики, солнца, планеты, а может быть, и люди. Я совсем забыл про своего друга, а между тем он стремительно поднимался ко мне, подтягиваясь на руках и перепрыгивая через пять ступенек, прямо возносился ввысь, как невесомый. В этой стремительности не было ничего необыкновенного - медлительный Костя иногда проявлял чудеса энергии. Но вот он вскочил на площадку, и я увидал его красное, потное лицо, ссадины на лбу, прищуренные глаза и понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее. - Пенелопа? - спросил я, стараясь сдержать улыбку. Костя сверкнул глазами: - Ах, он еще смеется! Натравил эту безмозглую дуру и скалит зубы... Обыкновенно я прыгал только с десяти метров, а на этот раз впервые ринулся с пятнадцати, не чувствуя страха, распластав руки, как крылья. Летел и улыбался, представив себе удивленную физиономию моего друга. Вынырнув и поглядев вверх, я увидел на вышке Костю, сидящего на корточках. Он погрозил мне кулаком и, сбежав вниз, прыгнул с пятиметрового трамплина, сделав тройное сальто. Вынырнув, Костя долго кашлял, пяля на меня горящие нетерпением глаза. Наконец сказал: - Хлебнул водицы, - и, засияв, добавил: - Какой прыжок! У Кости импульсивный характер, у него необыкновенно легко меняется настроение. Но такого еще не бывало! Простить мне так скоро ссадину на лбу и даже по достоинству оценить мой прыжок! Я скромно сказал: - Да, прыжок, видимо, получился сносно. Только, кажется, я недостаточно прогнулся? - Ха-ха! Ничего себе сносно! Да ты шлепнулся, как камбала с утеса. Вот я действительно крутанул сальто. Пять оборотов! - Три от силы. - Пять! И даже с половиной! А как вошел в воду? Гвоздиком! К нам подплыли три дельфина и остановились, разглядывая нас большими умными глазами. - Доброе утро! - Костя шлепнул одного из них по спине. В то же мгновение все они скрылись под водой и больше не подплывали к нам. - Обиделись, - проворчал Костя, плывя бок о бок со мной. - Ну что я такого сделал? Я сказал, что, видимо, они не терпят грубого и фамильярного отношения к себе. - Никакой фамильярности, просто дружески ударил тихонько по плечу. - Костя фыркнул, выплевывая воду, я быстро поплыл к противоположному берегу. И по его тону, и по поведению было видно, что он крайне недоволен собой. Меня же не оставляло приподнятое, солнечное чувство. Я только улыбнулся Костиным огорчениям. Вечно с ним что-нибудь приключается. "Наверное, сказывается наследственность, - думал я, медленно плывя вдоль берега лагуны. - Ведь он сам первым страдает от своих необдуманных поступков. Надо как-нибудь незаметно подсунуть ему запись лекций психолога Вацлава Казимежа. Конечно, и я мог бы кое-что ему посоветовать, да разве Костя примет во внимание мои рекомендации!.." В ту пору мне казалось, что я полон всевозможных добродетелей, прямо фонтанирую ими, как артезианский колодец. От педагогических мыслей меня оторвал дельфин: озорник ткнул носом в мою пятку. Ему было не больше года, совсем маленький дельфиненок. Он вынырнул метрах в десяти и пронесся рядом со мной, обдав брызгами. В кильватер за ним промчалась целая ватага невесть откуда взявшихся таких же сорванцов, издававших пронзительный свист. За моей спиной послышался смех. Обернувшись, я увидел мокрое улыбающееся лицо молодого человека в голубой купальной шапочке. Он сказал: - Сейчас им влетит. Харита засадит их на "балкон" минут на десять. Представляешь, каково этим вулканическим созданиям просидеть хотя бы минуту на одном месте! Но с Харитой шутки плохи, она запретила малышам появляться среди двуногих во время их утренних довольно неуклюжих манипуляций в воде. Могут быть неприятности, и виноваты, конечно, будут не они: уж слишком мы неповоротливы в их родной стихии. Симпатичного юношу в голубой шапочке звали Петя Самойлов. С нескрываемой гордостью он сообщил, что уже второй год работает здесь китодоем. О своей научной практике он сказал как-то вскользь, с легким презрением: "Между делом приходится торчать в лаборатории. У меня довольно пустяковая тема: фитопланктон". Но о китах он говорил с увлечением и прямо-таки с трогательной теплотой. Мы с Петей стояли на "балконе", вода достигала нам до пояса, под ногами пружинил пористый пластик, чтобы дельфины могли на нем отдыхать, не боясь поранить свою чрезвычайно чувствительную кожу. "Балконом" Петя назвал подводный выступ в базальтовой стенке. Он занимал около километра в длину. На всем его протяжении поблескивали спины дельфинов. - Здесь у них и школы, и клубы, и лечебницы, и отели, - объяснил Петя. Он засмеялся: - Смотри, Харита смилостивилась. Мимо нас пронеслась стайка небольших дельфинов. Они теперь обходили плавающих островитян на довольно почтительном расстоянии. - Удивительные существа! - сказал Петя, глядя вслед дельфинам. - Чем больше их узнаешь, тем сильнее убеждаешься в этом. Информация, которую мы получаем об этом народе, невероятно обширна и в то же время поверхностна. Мы отыскиваем у дельфинов сходные черты, роднящие их с нами, а, видимо, надо идти по другому пути - находить в них то, чего у нас нет. Ты еще не знаком с Чаури Сингхом? Так скоро познакомишься. Они с Лагранжем ставят необыкновенно интересные опыты с головоногими моллюсками. Видимо, такой метод необходим для познания психики любых существ. Петя говорил быстро, не особенно заботясь о логической связи. Ему хотелось выложить мне все, что ему известно о дельфинах, хотя в его информации и было не так уж много нового для меня. - Особенно интересна молодежь, - продолжал Петя. - Она совсем недавно осознала свои силы и способности. Прежде у них не было критериев. В чем-то они выше нас, хотя менее рациональны - сказывается отсутствие рук. Они прошли более спокойный путь развития. Дело в том, что им никогда не надо было особенно заботиться о добывании пищи, поэтому оставалось время для раздумий и осмысления мира. В результате возникла своеобразная умозрительная цивилизация, без письменности и изобразительных искусств. Контакты с людьми их здорово обогатили, так же как и нас общение с ними. Мы можем наблюдать, как самые пустяковые вещи вызывают у них потрясающие изменения. - Петя развел руки в стороны: - Никто, например, не ожидал, что это примитивное приспособление сыграет такую огромную роль в жизни приматов моря. Прежде дельфины не имели ни минуты покоя. Днем охота, битвы с акулами, большие переходы. Некоторые племена, как тебе известно, занимались своеобразным "скотоводством" - пасли косяки рыб и заботились об их пропитании, перегоняя в места, богатые планктоном. Ночью, даже в хорошую, штилевую погоду, забот было не меньше, если не больше. Каждое мгновение могли напасть косатки, кальмары, морские змеи или гигантские угри. На плавниках у матерей дремали детеныши. Взрослые, те, что не стояли на страже, только на мгновение погружались в забытье. И так все время. И что самое интересное: есть еще много приматов моря, которые предпочитают прежний образ жизни и проповедуют его среди молодежи. Петя неожиданно замолчал, посмотрел на черный диск часов с золотыми цифрами, потом, будто сверяя точность своего электронного хронометра, прищурясь, бросил взгляд на солнце и, кивнув, скрылся под водой. Он так долго не выныривал, что я уже с тревогой посматривал вокруг, думая, не произошел ли несчастный случай, как в ста метрах показалась голубая шапочка и по обе стороны от нее - два дельфина. - Утонуть здесь трудно, пожалуй, даже невозможно, - грустно сказал Костя, он незаметно подплыл и уселся на край "балкона", - спасательная служба работает безукоризненно. Как только я нырял, за мной неизменно увязывались три или четыре дежурных. И, кажется, были разочарованы, когда я без их помощи выбирался на поверхность. Я несколько раз пытался их поблагодарить, завязать разговор или просто наладить контакты, и представь, они вели себя так же странно, как и тот, которого я похлопал по плечу. - Костя умолк. Лицо его стало сосредоточенно-торжественным. Он поднял палец перед носом. - Слышишь? Идут! Над водой пронеслись мощные вздохи, плеск и шелест водяных струй: в лагуну входило стадо синих китов - тридцать взрослых и десятка полтора детенышей. В лагуне они двигались осторожно, словно боясь причинить вред нашему острову. Мелодично прозвучали "склянки", настоящие удары в медный колокол, записанные на магнитную нить. - Семь часов! - трагически прошептал Костя. - Бежим! Мы опоздали к завтраку! Меня предупреждали, что здесь морской регламент. В семь уже прекращается деятельность столовой. - Что значит морской регламент? - спросил я уже на бегу. - Сейчас узнаешь... "Что он подразумевает под морским регламентом?" - думал я, едва поспевая за Костей. Столовая здесь получше, чем в университете: можно заказывать что угодно. Вчера вечером Костя, молниеносно проглотив довольно вкусный стандартный ужин, подозвал робота и что-то прошептал ему в ушной микрофон. Робот принес ему древнейший перфоратор и книгу с целлулоидовыми страницами. Костя, придав своему лицу значительное выражение, стал быстро листать поваренную книгу и стучать по клавишам перфоратора. Я заметил, что почти все островитяне, поев, не уходили; некоторые тянули не спеша соки из высоких стаканов, другие, не скрывая любопытства, ждали результатов Костиной импровизации. Наконец появился тот же робот, держа четырьмя руками блюдо неимоверных размеров. На блюде покоился неплохо выполненный муляж бронтозаврика килограммов на пятьдесят. Робот объявил в наступившей тишине: - Персональное блюдо! Марсианский заяц! Мне показалось, круглая физиономия четверорукого робота расплылась в ехидной улыбке. Сделав небольшую паузу, робот дополнил свое сообщение: - Выполнен за семь минут тридцать четыре секунды по марсианскому времени. Никогда еще в столовой, наверное, так не веселились, насколько я заметил, здесь постоянно царила сдержанная атмосфера, характерная для мест такого рода. Нас окружили и с хохотом потянулись к "марсианскому зайцу". Надо сказать, что мало кому удалось проглотить хотя бы кусочек этого "марсианского зверя". Серо-зеленая масса "зайца" была насыщена поваренной солью и сдобрена всеми естественными и синтетическими специями и пряностями, какие попались Косте в кулинарном справочнике. Костя хохотал громче всех, необыкновенно довольный произведенным эффектом. Правда, его веселье немного поуменьшилось, когда на телеэкране появился Нильсен и сказал с плохо сдерживаемой улыбкой: - Прошу автора "марсианского зайца" зайти на Центральный пост... конечно, когда он поужинает... Об этом посещении Костя особенно не распространялся, сказав только, что на острове совершенно "странные порядки". И спросил меня, откуда мог узнать Нильсен о его склонности проводить эксперименты в любых областях науки и прикладного искусства. - А "марсианский заяц"? - напомнил я. - Но это же частный случай! Разве можно делать такие поспешные выводы только по одному примеру и не такому уж неудачному?.. Наверное, Нильсен, воспользовавшись случаем, напомнил ему и о "морском регламенте". В большом прохладном зале столовой с раздвинутыми стенами не было ни души, если не считать четверорукого робота с ехидной физиономией. Робот носился на бесшумных роликах между столами, производя уборку. Он, казалось, не замечал нашего присутствия, всецело занятый своим делом. Мы скоро убедились, что вся кулинарная автоматика выключена и нам не удастся получить даже по тарелке овсяной каши и по чашке кофе. Костя посмотрел на меня торжествующим взглядом и объявил: - Вот это и называется морским регламентом! Опоздал на завтрак - жди обеда, на обед - ужина! Ты не находишь, что это возмутительно? И вообще, мне здесь все не нравится. Ты посмотри, что выделывает этот идиот! - Костя кивнул на промчавшегося мимо нас робота. - Что за фигурное катанье! Действительно, веселый робот делал сложные повороты, часто меняя направление, описывал круги, вертелся на одном месте и неожиданно устремлялся к одной из прозрачных стен. В то же время он ухитрялся собирать грязную посуду и складывать ее в желтый мешок. - Эй, приятель! - крикнул Костя. - Иди-ка сюда! Робот повернулся спиной. - Это его специально запрограммировали, - мрачно сказал Костя, - перед нашим приездом. Ты не находишь, что мы напичканы через край педагогикой? - Он поморщился. - Идем отсюда! Пошли к китодоям! Выпьем парного молочка. Подумаешь, испугали своими порядочками... В противоположном конце зала показалась тощая фигура академика. Он тоже заметил нас и помахал нам рукой. - Доброе утро, друзья мои! - крикнул он и что-то сказал роботу. Тот сбавил темп и подкатил к нему. - Видал? - Костя повел глазами. - Что я говорил! Ему скучно в обществе людей и даже дельфинов. Он пришел побеседовать с кухонным роботом. О чем это они секретничают? Куда это он его послал? Робот скрылся в дверях, а наш загадочный наставник подходил к нам, скаля чудесные искусственные зубы. На этот счет не могло быть двух мнений - самые обыкновенные стандартные челюсти, как и у моего дедушки. - Так, так, - сказал он, щурясь. - "Голод не тетка", говорили в наше время. Я вспомнил этот забытый афоризм, пускаясь на розыски своих учеников. Костя фыркнул: - Вторые сутки мы только и делаем, что выслушиваем афоризмы и нравоучения и в результате совершенствуемся. Во всех диапазонах. - О, это заметно! Рост невероятный, - сказал Павел Мефодьевич, нисколько не обидевшись; казалось даже, что ему понравилась Костина грубость. Неожиданно с Костей произошла подлинная метаморфоза. Лицо его словно озарилось внутренним светом, глаза засияли. К столу торжественно подплывал робот, нагруженный пищей. В трех руках он держал по тарелке, а в четвертой - поднос, уставленный стаканами с янтарным соком, в них звенели льдинки. Наш наставник беззвучно засмеялся, потирая руки. - Ну, вот и все окончилось или, надо полагать, окончится к общему удовольствию. Прошу! Ставь, братец, да осторожней, не разбей. Можешь идти заниматься своим делом. Мы не стали дожидаться повторного предложения. Павел Мефодьевич отпил немного из своего стакана и больше ни к чему не притронулся. С видимым удовольствием он наблюдал, как мы уничтожаем завтрак. Робот принялся за прерванную работу, но в его движениях явно чувствовалась какая-то скованность. Павел Мефодьевич наставлял нас, как поскорее войти в жизнь острова, и исподволь выпытывал наши склонности, но, заметив, что мы посматриваем на робота-фигуриста, спросил: - Странный экземпляр, не правда ли? Это представитель совершенно нового типа роботов. Он не только совершенствует свои знания в процессе труда и общения с нами, грешными, а, как видите, старается усложнить свою деятельность, обогащает ее элементами творчества. - Кто-нибудь из ребят заложил в него эту программу, - сказал Костя. - В том-то и дело, что никакой заданной программы нет. К тому же движения его беспрестанно меняются, но, если вы заметили, всегда подчинены главной задаче - порученному делу. Трудясь, он развлекается. Умеет находить удовольствие в скучном, неинтересном занятии. Редкое свойство даже для мыслящего существа. Между тем робот набил свой желтый мешок грязной посудой, отправил его в мусоропровод и танцующим шагом двинулся вдоль стены. Академик встал: - Бежим, ребята, что есть духу! Этот паршивец задумал черное дело. Едва мы переступили порог, как стены сдвинулись, двери захлопнулись, и до нашего слуха долетел шум водяных струй: робот приступил к "мокрой уборке". Наши имена внесли в штат острова, каждый из нас получил "ящик Пандоры" - так здесь называют "авральную памятку" в виде крошечного ящичка; его можно носить вместе с часами на запястье руки, приколоть к одежде или просто сунуть в карман. У него одна удивительная особенность - его нельзя потерять: стоит обронить, как он начинает подавать сигналы на центральный пост, и оттуда незадачливый хозяин во всеуслышание оповещается о местонахождении пропажи. За все время нашего пребывания на острове только Костя однажды ухитрился потерять свой "ящик Пандоры", да так, что его не нашли и по сей день. Трудно было бы подыскать более меткое название для этого остроумного прибора. В нем действительно, как и в легендарном "ящике Пандоры", была заключена масса неприятных неожиданностей. Представьте себе, что вас будят среди ночи и приказывают бежать к ракете или "Колымаге" и отправляться в дождь и бурю в погоню за китом, которому вздумалось плыть в Антарктику, или устанавливать сигнальные буи, сорванные "молодцами" из банды Черного Джека. Да мало ли что может случиться в океане и на острове в наше время, когда мир еще полон загадок и неожиданностей! Несколько часов в день мы проводили в лабораториях. Руководитель практики разработал вместе с нами обширнейшую программу исследований, не предусмотренную курсовыми заданиями на лето. - У вас там детские игрушки, а здесь место для настоящего творческого труда, - сказал Павел Мефодьевич, заметив наши недовольные гримасы. - Вот список книг, магнитных записей, фильмов. Посмотрите между делом. Здесь минимум... У нас перехватило дыхание, когда мы увидели этот "минимум". - Корень учения горек! - изрек в утешение наш ментор. Особенно досаждал он нам, требуя точнейших анализов и не разрешая при этом пользоваться современным оборудованием. - Все это потом, когда разберетесь, что к чему. Все эти молниеносные анализаторы отучают человека думать, разбираться в процессах, в самой сути поставленного эксперимента. Костя шипел, конечно, не в присутствии академика: - Варварство какое-то. В наше время пользоваться методикой алхимиков! Терять столько времени! Мы путали реактивы, били хрупкую лабораторную посуду. И странное дело - скоро увлеклись, как дети. Костя стал напевать и насвистывать за работой - признак высочайшего довольства собой. И вот однажды он вернулся от нашего учителя, которому носил на проверку анализы. Сдерживая клокотавшую в нем радость, он швырнул на стол тетрадь. - Проклятый старикан! - с нежностью сказал он. - Нашел, что мои выводы тоньше, чем у электронного лаборанта. Мефодич находит, и я с ним вполне согласен, что творческие начала неимоверно трудно запрограммировать. Хотя он сам опровергает такое утверждение. Но все равно, пусть он будет трижды робот, я еще не встречал более совершенного интеллекта! - Костя захохотал, ткнул меня в плечо и спросил: - Ну, а как твои успехи? Мне пока хвастаться было нечем. Правда, намечалось кое-что интересное, но требовались кропотливые исследования и главное - время. Морские лилии, которых я изучал, обещали много неожиданного. ВИД С БАШНИ Океан отходил ко сну. Вечер выдался жаркий. Пассат чуть дышал. Двадцатиметровые колеса воздушных генераторов вращались так медленно, что можно было пересчитать их блестящие лопасти. На западе стояла перламутровая стена, вся она трепетала и переливалась. Где-то там, за этой радужной стеной, умирала "Адель" - по старой традиции, циклоны носили женские имена. Туда с нашего острова весь день летели метеорологические ракеты, нацеленные в эпицентр вихря - сердце "Адели". Она тщетно стремилась уйти, вырваться из-под метких ударов, но у нее не хватало сил: к нам она подошла уже порядком израненная после бомбардировок с воздуха и обработки конденсаторами водяных паров. Мы с Костей сидели под селиконовым колпаком на вершине смотровой башни. Вернее, я сидел, а Костя стоял и смотрел на радужную стену, чему-то улыбался, барабаня пальцами по толстой прозрачной стенке. Колпак слегка раскачивался, создавая полное впечатление, что мы висим в гондоле учебного аэростата для тренировочных прыжков с парашютом. Хорошо и немного жутковато болтаться на шестидесятиметровой высоте. В океане отражались краски перламутровой стены. Милях в трех мелькали темные спины китов, они паслись на планктоновых полях. К острову возвращались дельфины, закончившие вахту у загонов синих китов и рыбных питомников. По дороге дельфины затеяли какую-то веселую игру, что-то вроде пятнашек. В лагуне под нами (башня стоит на ее правом крыле) тоже плавали дельфины. Было хорошо видно, как они совершали в прозрачной воде сложные построения, а затем одновременно стремительно бросались вперед; вдруг строй рассыпался, и все начиналось сначала. Костя сказал, позевывая: - Ватерполисты. Сегодня играют с нашей командой. Потрясающе интересные существа. Я познакомился сегодня с Протеем. Он подплыл ко мне и что-то неразборчиво сказал. Потом уже я догадался, что он поздоровался по-английски. Я положил ему руку на спину и говорю: "Здорово, дружище". Он ответил, правда не очень четко, что-то вроде: "Я рад нашей встрече". - По-английски? - Не смейся, Протей знает и русский. Когда мы выплыли в океан, он вдруг пропыхтел довольно внятно: "Назад. Опасность!" - И действительно вам что-то угрожало? - спросил я. - Медузы! Багряные медузы! Колоссальное скопление. Сейчас их унесло течением, а в полдень ты же сам видел, что вода была красной от этих ядовитых слизняков. Тебя никогда они не жалили? Должен заметить, что ощущение не из приятных... У Кости на лице появилась виноватая улыбка, и, будучи верен себе, он начал философствовать на тему, абсолютно не относящуюся к знакомству с Протеем: - За последние пятьдесят лет человечество так много сделало, пожалуй, больше, чем за предыдущие две тысячи лет. Понятно, что этот диалектический скачок готовился столетиями, а человек, творец всего этого, - он развел руками, - совсем не изменился. По крайней мере, очень незаметно, и наши антропологи уверяют, что и не изменится в ближайшие сорок тысяч лет! Тебя не потрясает этот парадокс? Нет, вы какие-то пещерные люди. Именно пещерные! Вас совсем не изумляет то обстоятельство, что, если отбросить все достижения цивилизации коммунистического мира, мы - те же! Я промолчал: когда Костя начинал философствовать, то он не нуждался в оппонентах. Мой друг саркастически усмехнулся: - Да, те же. А вот жизнь стала какой-то не такой, пресной, что ли, как будто мы что-то утратили. Что, если это реакция после стольких веков напряженной борьбы? Порой непонятной нам, но борьбы. А может быть, наши чувства стали менее острыми. И живем мы не так полно, как наши предки. Что-то я не слышал современных записей истории, как в старых книгах. Сколько было тогда нерешенных проблем! Все было загадочным, покрытым тайной. Ты скажешь, изменились условия? Да! Как тебе понравилась Вера? Я сказал, что не вижу никакой связи между рассказом о знакомстве с Протеем, глубокомысленным сетованием на угрожающую задержку с развитием человечества и заключительным вопросом. Костя нимало не смутился. - Видишь ли, - сказал он, прищурившись, - все в жизни взаимосвязано, это нам внушали еще в детских садиках. О Вере я тебя спросил потому, что иногда, несмотря на свой скептицизм, ты высказываешь довольно верные суждения. - Она красива. Возможно, очень умна... - Ты сомневаешься в ее уме! Да она, если хочешь знать, заняла третье место на конкурсе студенческих работ своего факультета! Костя разошелся, стал упрекать меня в пренебрежительном отношении к людям, эгоцентризме и даже сказал, что я неисправимый циник. Закончил он свою тираду снова неожиданным переходом, опровергающим его же высказывание о "пресной жизни". - Как все-таки все сложно, - говорил он, - как мы еще зависим от случайностей! Иногда встреча с человеком, одним из десяти миллиардов, может изменить точно рассчитанную орбиту жизни... Последовал вздох и взгляд на вечернее небо, туда, где сиял спутник Биаты. В эту минуту Костя, наверное, жалел Биату и ему было неловко, что он увлекся другой девушкой. - Мне придется тебя оставить, - продолжал он. - Ты же знаешь, что меня приняли запасным в команду. Вообще третья вахта не такая уж плохая, можно сосредоточиться, побыть одному ближе к звездам. Ну, а я спущусь на Землю... Смотри-ка! Появился дельфиний отец и учитель! Видишь, как размахивает руками? Сегодня я что-то его весь день не видел, он где-то мотался на своем скутере, окруженный свитой приматов моря. Ребята говорили, что он вечерами читает своим дельфинам лекции. Что-то в нем выше моего понимания! Неужели это один из первых биологических роботов? Если это так, то он идеально запрограммирован. Знает решительно все, лишь иногда задумывается, для виду, будто силится вспомнить: копирует человека своих лет. К тому же какой темперамент! Ты знаешь, он мне начинает нравиться. Вот таким, по-моему, должен быть настоящий человек!.. Счастливой вахты! Костя сел в лифт, и я остался один. С высоты остров напоминал крохотный атолл. Его широкая часть была обращена на северо-запад; там среди зелени возвышались ветряки, преобразующие силу пассата в электрическую энергию. Остров собрали из литых базальтовых блоков. Он стоял на мертвых якорях, незыблемый, как скала, и в то же время ничем не отличаясь от самого обыкновенного поплавка. В его недрах день и ночь работали заводы по переработке планктона, рыбы, китового молока, утилизации редких элементов, растворенных в морской воде. Снизу послышался странный для горожанина набор звуков: вопли, пыхтенье, плеск, свист, резкие удары. Началась игра в водное поло, и дельфины-ватерполисты пошли в атаку на ворота островитян и, видимо, подбадривали друг друга этими своеобразными выкриками. Преимущество явно было на стороне дельфинов, и, хотя люди нарушали правила игры, мячи беспрерывно летели в их ворота. Мне хорошо было видно, как торпедообразные тела дельфинов мелькали в голубой воде, оставляя за собой серебристый шлейф из пузырьков воздуха. Команда ватерполистов нашего острова недавно заняла первое место на соревнованиях в Сиднее. Полосатый мяч, который сейчас пасовали носами дельфины, - приз в этих крупнейших состязаниях. Снова наш вратарь, в который уже раз, выбрасывает его из своих ворот. Наконец нападающий команды дельфинов оплошал - отдал мяч, и, как будто стыдясь своего промаха, исчез под водой. За ним скрылась и вся команда, даже вратарь последовал их примеру. Наши погнали мяч в пустые ворота! И мячу преградила путь стенка одновременно вылетевших из воды дельфинов. Они не только переигрывали своих противников, и еще и "смеялись" над ними. И все-таки островитяне, несмотря на явную безнадежность всех своих усилий не только выиграть или сравнять счет, а даже забить хотя бы один мяч, бросались в атаки. Игра внезапно прекратилась. Дельфины поплыли к противоположной стороне лагуны, где стоял академик Поликарпов в окружении гостей. С башни открывался великолепный обзор. Я мог поворачиваться на все триста шестьдесят градусов, сидя в кресле, любоваться водной гладью и посматривать на приборы. В океане, спокойном с виду, проходили очень сложные процессы: там бушевали невидимые волны, возникали и гасли течения, менялась соленость воды, температура, холодные пласты воды вдруг устремлялись к поверхности. Все эти сведения сообщали мне электронные буи, установленные на разных глубинах. На экранах акустических локаторов иногда мелькали синеватые черточки - это дежурные дельфины, охраняющие границы силовых полей. Черточек на экране стало больше, и они вытянулись в одну линию. Вдруг рамка одного из экранов окрасилась в желтый цвет, из динамика раздался голос автомата, установленного на сигнальном буе: "Появилось стадо косаток в квадрате "32-Б". Косатки, эти вольные обитатели океана, вели себя так же, как в давние времена горцы Кавказа или североамериканские индейцы. Были среди них и мирные, и непокоренные племена. Судя по всему, эти косатки пока не предпринимали агрессивных действий, они шли параллельно силовым полям, защищающим пастбища тунцов и макрели. Дельфины двигались тем же курсом. Вначале я подумал, что это разведчики из банды Черного Джека разыскивают брешь в ограждении. Но, судя по их спокойному движению, это предположение отпадало. Разведчики пиратов не пошли бы прямо на "сюрприз", они-то великолепно знали все хитрости, приготовленные для простаков. А эти движутся, не подозревая беды, прямо к ярко-зеленой точке - звуковому бичу. Вот косатки в двухстах метрах от буя, сто метров, пятьдесят... Вдруг их правильный строй смешался, и на экране вспыхнули зеленые брызги: спасаясь от ударов ультразвукового бича, косатки развили скорость не менее пятидесяти миль в час. Я записал в вахтенном журнале появление косаток, хотя это происшествие, как и все, что происходило вокруг, фиксировалось на магнитной пленке. ...Пока я вносил свои записи в вахтенный журнал, оборвались короткие тропические сумерки. Вечный труженик пассат, отдохнув, ровно крутил колеса ветряков. Пенные гребни волн источали зеленовато-голубое сияние. По черному небосводу среди молочной россыпи плыли созвездия. Именно плыли, потому что ветер раскачивал мою гондолу и мне казалось, вся небесная твердь пришла в движение. Будто и там дул космический пассат - вечный ветер Вселенной. Плыл "Корабль", раздув свои невидимые паруса. "Райская птица" кружила возле Южного креста. Желтым топазом над головой светился диск астрономического спутника. Он висел неподвижно на высоте тридцати шести тысяч километров. На нем сейчас Биата тоже, наверное, несет вахту у своих счетчиков элементарных частиц или любуется Землей, а вернее всего - вглядывается в черную бездну Вселенной, туда, где должна вспыхнуть Сверхновая. Из этого участка Галактики, нарастая с каждым мгновением, льется чудовищный поток невидимых частиц. Сотни миллиардов нейтрино пронизывают ежесекундно каждый квадратный сантиметр Вселенной. Мчатся сквозь звезды, планеты, через все живое с такой же легкостью, как через вакуум. На экране видеофона появилась ухмыляющаяся физиономия Кости. - Не вздумал ли ты провести эту дивную ночь, как Симеон Столпник? - спросил Костя. - Уже шестнадцать минут, как истекло время твоего продуктивного времяпрепровождения на "столбе". - Так почему же ты до сих пор болтаешься внизу? - По двум причинам. Во-первых, потому, что ночные вахты несут, как всем известно, на Центральном посту, и, во-вторых, я выполняю там обязанности помощника ответственного дежурного по острову и его окрестностям. Между прочим, академик ушел поболтать со своими аква-приятелями. На "столб" вообще можно было бы не подниматься. Эта служба создана специально для еще не оперившихся птенцов. Опускайся с заоблачных высот: в спортивном зале - состязания в теннис. Ты когда-то неплохо держал ракетку... Постой! - Костя артистически изобразил, будто только что вспомнил небольшое и не такое уж важное событие. - Чуть не забыл тебе сказать, что только что говорил с Биатой. Держится хорошо, только немножко устала. Далась ей эта Сверхновая! Лишь о ней и говорила да еще о супернейтрино или, как она еще их называет, прапрачастицы, которые зафиксировали их ловушки. Нет, все-таки хорошо, что мы с тобой обитаем на этом прелестном островке. Передала привет... Тс-с! Старик возвращается. Не даст и поболтать с лучшим другом! - Костя растаял на экране. Я позавидовал, что он дежурит вместе с Павлом Мефодьевичем. Меня все больше и больше интересовал этот удивительный и загадочный человек. А то, что Костя уже поговорил с Биатой, неожиданно обрадовало меня: между ней и мною теперь уже не было никого. Я стиснул в руке жетон. Какие надежды я возлагал на это свидание! КИТОДОИ Доят маток китов два раза в сутки - в семь часов утра и в пять вечера. Со сторожевой башни подается ультразвуковой сигнал, и стадо с пастбища движется в лагуну, сопровождаемое дельфинами-пастухами. Сигнал можно и не подавать, киты и дельфины удивительно точно определяют время в любую погоду, да о сигнале, кажется, все забыли. Он работает автоматически уже много лет. Каждая матка идет к своему "стойлу" - причалу - и останавливается метрах в пяти. Она не прочь почесаться боком о шершавый базальт, хотя после нескольких несчастных случаев - киты сдирали себе кожу - им было запрещено прикасаться к стенке, за этим зорко следят дельфины. Наша Матильда похожа на субмарину одной из последних конструкций. Она относится к виду синих китов и весит двести десять тонн. Прежде, в давние времена, когда киты беспощадно уничтожались, редкие экземпляры синих китов едва достигали ста тридцати - ста пятидесяти тонн. Мало кто из этих исполинов доживал до зрелого возраста. Теперь же, после всеобщего закона, запрещающего охоту на китов, и особенно после перевода их на "пастбища", киты прибавили в весе на одну четверть. В нашем стаде есть китиха Малютка, достигающая чудовищного веса в двести восемьдесят пять тонн! К ласту нашей Матильды жмется ее сын Гектор. В сутки малыш выпивает несколько десятков литров молока, и все же у матери еще остается его достаточно. У нас с Костей маски Робба из кремнийорганической резины. Пленка толщиной в десять микрон, обтягивающая каркас маски, выполняет работу искусственных легких, через нее свободно поступает кислород, растворенный в воде, а углекислый газ уходит в воду, но этот процесс идет несколько медленней, и потому в маске есть еще специальный клапан для удаления водяных паров и углекислого газа. Маски Робба рассчитаны на плавание в пределах верхних горизонтов, не глубже двадцати метров. Пока они у нас сдвинуты на затылок. Сегодня у китов санитарный день. Мы расхаживаем по широкой спине Матильды с электрическими щетками и пластмассовыми лопаточками и очищаем ее необъятную спину от пленки диатомовых водорослей. Матильде эта операция, видимо, доставляет огромное удовольствие: она замерла и тихонько чуть поводит плавниками, время от времени из ее дыхала раздается мощный хлопок, как из клапана компрессора. На спине Матильды стоит тавро: Нептун с трезубцем и номер. В то время как мы с Костей расхаживаем по ее спине, Петя Самойлов и вьетнамец Као Ки занимаются дойкой. По прозрачным шлангам доильной машины бежит тугая желтоватая струя китового молока. Счетчик на стенке причала отсчитывает декалитры. Молоко уходит в недра острова, где подвергается стерилизации и упаковывается в портативные контейнеры из прессованной бумаги. На земле мало продуктов питания, которые могли бы приблизиться по своим удивительным свойствам к этому концентрату энергии. Трудно поверить, что было время, когда китов убивали, чтобы получить мясо, жир и кости. Мало того, что это было антигуманно, но и нецелесообразно. Уничтожалась даже по представлениям древних целая фабрика "эликсира здоровья", которая может работать десятилетия, требуя самой минимальной заботы со стороны человека. Когда я думаю об этом, то всегда вспоминаю любимую фразу Павла Мефодьевича: "Целесообразность - есть высшая справедливость"... Но сколько потребовалось усилий всего человечества, чтобы эта простая истина, направленная на добро, стала законом жизни! Надо было изменить социальный строй на всей планете, осуществить в грандиозных масштабах все великие открытия последнего столетия, утвердить коммунистическую мораль... Костя уселся на спинной плавник Матильды, как на причальную тумбу, и стал учить Протея песенке "Веселых рыбаков". Отчаянно фальшивя, он насвистывает задорный мотив. Протей внимательно слушает, высунув голову из воды. Кожа у Матильды упругая, как резина, синевато-серого цвета. Спина почти чистая. Работая щеткой, я тоже добираюсь к плавнику. Костя хохочет, слушая, как Протей довольно верно повторяет мотив песенки. Голос у дельфина скрипучий, резкий, по тембру напоминает читающие автоматы старых конструкций. Протею нравится песенка, глаза его блестят, лукавая физиономия выражает полное довольство своими необыкновенными музыкальными способностями. Но музицировать некогда. Надеваем маски и прыгаем в воду - надо еще пройтись щетками по бокам и животу Матильды. Сквозь очки льется голубоватый свет. Бок кита в мраморных бликах. Ниже ватерлинии кожа у Матильды почти в идеальном порядке. Я проплываю не спеша и работаю только лопаточкой, отправляя на дно небольшие гроздья "желудей". Над головой огромный серповидный плавник. Он нервно вздрагивает, когда я прикасаюсь к белому пятну под ним. Наверное, в это время Матильда прищурила глаза, как кошка, у которой чешут за ухом. Ко мне подплыл Петя Самойлов в сопровождении двух дельфинов. В гидрофоне раздался его искаженный пискливый голос: - Сегодня рекордный удой - тысяча восемьсот литров! Ты чего спрятался под плавником, как сосунок? Займись косметикой ее личика. Руководить этой ответственной операцией будет Тави. Обмениваться информацией с ним можешь телеграфным кодом, но не забывай, что твой руководитель воспринимает и зрительные образы вперемежку со звуковыми сигналами. Я самонадеянно сказал, что меня больше устраивает телепатический обмен информацией. Петя насмешливо пискнул и уплыл вместе с другим дельфином. Я висел в воде, разглядывая Тави. Меня поразил его выпуклый лоб, иронический блеск глаз. Он тоже рассматривал меня, застыв в неподвижной позе. Кажется, он чего-то ждал от меня и, не дождавшись, сказал шелестящим шепотом длинную-предлинную фразу. Не поняв ни звука, я, в свою очередь, попытался мысленно передать ему, что рад знакомству, и выразить готовность выполнять его указания, и тут же понял, что мне не под силу все это довести до его сведения путем образной телепатемы. Мои потуги войти с ним в контакт Тави воспринял несколько неожиданным образом. Внезапно он издал серию звуков такой силы, будто у меня над ухом открыли канонаду из порохового ружья. Видно, поняв, какое впечатление произвела на меня эта громкая "фраза", он снова сказал что-то нежным шелестящим шепотом. Я опять ничего не понял, но почувствовал его расположение ко мне. Пришлось перейти на примитивный код и выстукать пальцами на его спине: "Мое имя - Иван". В ответ он так быстро прощелкал серию точек и тире, что они слились в длинный трескучий звук. Я помотал головой. Он понял и внятно прощелкал: "Плыви за мной, Ив". Так началось наше знакомство, очень скоро перешедшее в дружбу. Через много дней я спросил его, почему он при первом знакомстве назвал меня Ивом, а не Иваном. "Потому что тебе приятнее первая половина слова, обозначающая тебя..." Мы плыли рядом, обмениваясь незамысловатой информацией, вполне довольные друг другом. Тави находил колонии желудей, я подплывал и аккуратно счищал их скребком. С четверть часа мы прихорашивали Матильду. За это время Тави только один раз поднялся на поверхность набрать воздуха. Моя маска действовала безотказно, забирая из воды нужное для дыхания количество кислорода. Вода была слегка прохладной, очень прозрачной, непередаваемых голубовато-сизых тонов. Под ногами смутно темнела бездна, при взгляде в глубину делалось жутковато и тянуло опуститься туда, в таинственный сумрак, но стоило поднять взгляд, и спокойные, радостные краски живого моря прогоняли это навязчивое желание. "Все!" - прощелкал Тави. Я не стал всплывать. Мне хотелось еще побыть под водой. Я плыл, едва двигая ластами. В гидрофоне послышался голос Кости: - Я уверен, что наша Мотя возьмет первую премию на конкурсе красоты. Ему ответил кто-то, но я не разобрал слов, так как звуковой сигнал был направлен в противоположную сторону. К тому же мешали неясные шумы, как будто что-то поскрипывало, кто-то тяжко вздыхал, булькал, мягко хлопал в ладоши. Тави держался возле моего правого плеча, без усилий скользя в толще воды. "Что это за шумы?" - выстукал я по его спине. Он сразу же ответил: "Разговаривают киты. Нет в океане никог