остальные партизаны от зари до зари были заняты работой. Бывший шкипер приказал, чтобы даже "подвахтенные" в карауле не сидели сложа руки, а заготовляли на зиму виноград и ягоды лимонника. Из винограда дядюшка Ван Фу делал вино, а из ягод лимонника лекарство. Караульную службу мальчики несли по двое: Левка с Суном, а Кеша с Колей. Кроме мальчиков, для несения караульной службы привлекались все легкораненые. ...Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье к деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки. - Кстати запасаешься! - пожал ему руку Лука Лукич. - Никак уходим? - Да вот думаю вас с Николаем в село послать. - Какая нужда? - Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной консервной банки не осталось, да и чугун на исходе. - Это мы живо провернем! - важно сказал Коля. - В деревне этих банок столько, что по улице не пройдешь. Оттуда японский батальон только позавчера ушел. Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал сметать со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки. Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади них шел дед Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку. Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв тельняшку, он начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили на посту Гришу Полторы бродяги. Левка сидел на вершине сопки, зажав карабин между коленями, и пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа из села на Коптяевскую заимку. Невдалеке потрескивали сучья под ногами Суна: он, выполняя приказ Луки Лукича, собирал виноград. За спиной Левки храпел Гриша Полторы бродяги. Сдав вахту, он не пошел на заимку, а залег спать в шалаше, из которого сейчас высовывались его непомерно длинные ноги. Левка, лениво отрывая губами ягоды с виноградной грозди, прислушивался к таежным шорохам и следил, как плывут в небе паутинки. Где-то далеко прозвучал выстрел. "Наверное, фазанов бьют деревенские", - подумал Левка. Стоял сентябрь - лучший месяц года на Дальнем Востоке, когда нет ни дождей, ни туманов, на безоблачном небе светит еще жаркое солнце и в то же время в необыкновенно прозрачном воздухе разлита приятная свежесть. Еще буйно растут травы в тенистых падях и распадках. Еще все зелено. Кажется, что лето только началось, что впереди еще бесконечное множество таких прекрасных дней, и только золотая и багряная листва кленов напоминает о близких холодах. Легко думается в такие дни. И Левка уносился мыслью следом за паутинками. Они летели на запад, в сторону Уссурийского залива, туда, где лежал Владивосток. Левка единым духом перелетел мысленно тайгу и залив и опустился в Голубиной пади на своем дворике. Его обдало знакомыми, родными запахами. Сколько раз вечерами, перед тем как заснуть, он закрывал глаза, стараясь представить себе родной дом. Но все почему-то расплывалось в сознании, никак не удавалось ему увидеть и лицо мамы. Сейчас же, закрыв глаза, Левка ясно-ясно увидел дорогое лицо. Но часовому не полагается сидеть с закрытыми глазами. Левка открыл глаза и снова, прищурясь, стал смотреть на сизые макушки болотной травы, на купы тальника внизу. "Да, - снова стал думать Левка, - домой не вернешься на паутинке, туда надо идти с боем. Сражаться". Эта мысль перенесла мальчика в отряд к отцу. Каких только чудес храбрости не проявлял мысленно Левка: он выполнял самые трудные задания, ходил и в разведку, захватывал пушки, брал в плен сотни вражеских солдат... Левкины мечты прервал Сун: из-за шалаша показалось его встревоженное лицо. - Левка, посмотри-ка, что там такое! - Сун показал вправо от тропы на берег речки. Там на белом галечнике что-то чернело. - Медведь, наверное... - Нет, Левка, это человек. Он сначала полз, потом встал. Видишь, опять упал. - Да, кажется, воду пьет... Ну-ка, постой на часах. На карабин, пойду узнаю, что за человек. Передав карабин, Левка легко побежал вниз, перепрыгивая через валежник. Спустившись к речке, он спрятался, решив хорошенько рассмотреть незнакомца, который брел по берегу как пьяный, спотыкаясь о голыши. Судя по одежде, это был городской человек: в сапогах, кожаной куртке, за плечами зеленый охотничий мешок с блестящими медными пряжками. Фуражки на незнакомце не было. Вот он остановился и, подняв окровавленную руку, откинул с бледного лица длинную прядь волос. Левка, не раздумывая больше, выскочил из засады. Человек вскрикнул и упал на гальку. - Вы ранены? - спросил Левка, осторожно дотрагиваясь до плеча незнакомца. Человек медленно открыл глаза и застонал: - Да, ранен... Подбежал Сун. Заметив в его руках карабин, раненый спросил с легкой усмешкой: - Тоже партизаны? Левка, задетый усмешкой, сухо спросил: - Куда ранены? - В плечо. Кажется, кость перебита. Не могу поднять руки. Бинт в мешке. - А где тот, кто вас ранил? - и Левка стал подозрительно осматривать берега речки. - Откуда я знаю, он шел со мной и вдруг... ради бога, перевяжите плечо... теряю последнюю кровь. Левка привык перевязывать раны. Он осторожно с помощью Суна снял с раненого куртку, разорвал мокрый от крови рукав рубахи. В мякоти предплечья чернела ранка. Перевязывая руку, Левка с любопытством поглядывал на человека, который испугался такой пустяковой раны. Забинтовав руку, он сказал: - Идемте, до заимки всего с версту. - Не знаю, дойду ли... - Мы поможем. - Ну хорошо. Теперь скажите, Остряков сейчас на заимке? - Нет. - Нет? О боже! Где же он? - На операции. Раненый застонал и снова упал на гальку. - Да что вы от такой пустяковой ранки все падаете? На заимке мой дедушка. Если чего, он поможет. - Дедушка? А бабушки у тебя здесь нет? Что ты мне своего дедушку суешь? Мне надо Острякова, весь отряд мне надо! Если я не найду отряд, может случиться нечто ужасное! Раненый снова застонал, внезапная вспышка злости, казалось, совсем обессилила его. Он обмяк и покорно пошел, поддерживаемый под руку Левкой и Суном. По пути он путано рассказывал, что он идет из партизанского отряда шахтеров. Говорил о своих подвигах, о каком-то моряке, который хотел его предательски убить, но, к счастью, только ранил и отнял секретный пакет. - Кто у вас командир-то? - спросил Левка, которому этот человек стал вселять недоверие. - Шулейко! Ты что, знаешь его? - Да, знаю. А как ваша фамилия? - Лидянский, слышал? - Нет, не слышал... - Странно, меня все знают и в отряде и на Сучане. Я студент Томского университета, участвовал в демонстрациях. Лидянский было оживился, но, заметив хмурые лица мальчиков, опять застонал и попросил их быть свидетелями того, как он, истекая кровью, стремился выполнить задание. Левка и Сун молчали и только переглядывались, когда незнакомец особенно явно противоречил сам себе. Наконец, когда студент стал рассказывать, как он боролся, даже стрелял в своего противника из нагана, но не попал, а тот вышиб наган из его рук, Левка отрезал: - Мы слышали только один выстрел, а ваш наган в мешке... - В мешке? Что вы, это не тот, это другой наган... - бормотал раненый. На заимке Левка нашел дедушку и коротко рассказал ему о случившемся. Выслушав внука, Лука Лукич заметил: - Ну пошли, посмотрим, что еще за студент такой. Где он? - В Коптяевском зимовье. Подбежал Кешка, "носом" почуявший, что произошло что-то необычное. Обтерев о свои кожаные штаны руки, выпачканные тестом, он шепнул Левке: - Что еще там такое? - Пойдем, увидишь. Лука Лукич прервал стоны и жалобы студента и стал задавать ему короткие вопросы: - О чем было в пакете писано? - О совместных действиях против нового карательного отряда. Послезавтра шахтеры должны соединиться с вами под Фроловкой. - Кто отнял пакет? - Наш партизан, что со мной для охраны был. - Что за человек? - Да все ничего был парень. От белых к нам перешел. Матрос. - Матрос? Сомневаюсь, чтобы наш брат моряк продал свою совесть. - Клянусь вам, что матрос. Документ у него был, что плавал на "Орле". - Час от часу не легче. Фамилия-то как? - Брынза. Может, слыхали? - Брынза! - с удивлением повторил Левка. Сун плюнул, а Кешка выругался. - Вы его знаете? - обрадовался студент. - Ведь правда, вполне приличный человек с виду - и чуть не убил меня. Еще несколько дюймов, и в сердце бы попал... Лука Лукич долго не мог прийти в себя от душившего гнева. Наконец, немного успокоившись, сказал: - Ну, о себе-то вы меньше беспокойтесь. Денька через три сможете ручкой воздушные поцелуи посылать. А люди вот могут погибнуть. Ведь этот подлец сегодня же передаст пакет белым! Те засаду устроят вашим ребятам. Перебьют всех до единого. Ну, прощайте пока, располагайтесь тут, поправляйтесь, - и Лука Лукич вышел из зимовья. За ним, держась на почтительном расстоянии, следовали Левка, Сун и Кеша. - Вот что делают с человеком беспечность и трусость, - с гневом сказал Лука Лукич. - Отдать секретный пакет негодяю и такому же трусу и думать только о своей шкуре! Дали задание - умри, а выполни! Какая низкость, какая низкость! - Низость, - поправил Левка. - Молчи, когда не спрашивают! Низкость - это хуже всякой низости. Кто сделал низкость, тому одна дорога: камень на шею да в воду. Понял? - Есть! - Тоже мне профессор нашелся! - ворчал Лука Лукич. Ребята чувствовали, что он находится в большом замешательстве, решая, как поступить в этом непредвиденном случае. - Дедушка, а если мы... - начал было Левка. - Что мы? Отец мне голову снимет... Кешка хмыкнул. - А чего снимать? Мы пойдем до тех партизан и скажем, чти стоп, ребята. И полный порядок! - Мы везде пройдем, Лук-кич, - вставил и Сун. Левка, Сун и Кеша затаив дыхание ждали решения. - Нам с Кузьмой лучше не соваться: ноги разбиты - ревматизм, остальной народ - калеки... - стал вслух рассуждать Лука Лукич. - Да, делать нечего. Придется вам, ребята, выполнять боевое задание. Понимаете? Бо-е-во-е! Значит, как полагается, а не так, как тот студент, - Лука Лукич кивнул на Коптяевское зимовье. - Дедушка, да ты что! - воскликнул оскорбленный этим подозрением Левка. - Ведь он трус... а мы... - Ладно, ладно, не кипятись! Пойдешь с Суном к шахтерам, а Иннокентий направится до твоего батьки. - Есть! - ответил Левка, а за ним это короткое слово, как клятву, повторили Кешка и Сун. КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ Брынза то бежал, то быстро шел по берегу речки. Временами он останавливался, чтобы перевести дух и убедиться, что погони нет. Тайга молчала. Все же, передохнув, Брынза так же стремительно продолжал свой путь. Он не особенно-то верил обманчивой таежной тишине. Пройдя таким образом около часу, он присел на валежник, снял котомку, вытащил из нее бутылку, посмотрел через нее на солнце и покачал головой: в бутылке оказалось меньше половины мутноватой жидкости. Отхлебнув пару глотков, Брынза спрятал бутылку в карман и, теперь уже не спеша, пошел дальше. Вскоре дятел, долбивший ствол тополя, прекратил свою работу, прислушиваясь к странным скрипучим звукам: Брынза пел, наслаждаясь своим голосом. Брынза верил, что людьми распоряжаются какие-то непонятные силы. От прихоти этих сил выходит человеку счастье или несчастье. Многие годы эти таинственные силы насылали на Брынзу одни напасти. Ему так не везло, что в редкий день недели он мог выпить в полную меру. И как ему было не запеть, когда колесо счастья наконец-то повернулось в его сторону! Теперь у него не переводятся деньги, и не какие-нибудь там колчаковские бумажки, а звонкие иены и доллары. С ним разговаривают и даже советуются важные господа. Брынза хлопнул себя по лбу и произнес: - Фартовая, брат, ты голова, Брынза! Выпьем еще малость! Это предложение он с удовольствием выполнил. Опорожнив бутылку, он отбросил ее в сторону и снова вернулся к прерванным размышлениям. - Повезло тебе-таки, Брынза! - с видимым удовольствием сказал он и стал загибать пальцы, перечисляя все счастливые события, которые произошли с ним за это удивительное лето. - Старик Остряков не выбросил тебя за борт во время бури - раз! Приняли тебя на службу в контрразведку - два! Дали тебе ефрейторский чин - три. Думал, погибнешь, когда эти огольцы закрыли тебя в каюте старого миноносца. Ан нет! Наутро выбрался и даже был награжден - четыре. Напросился в карательную экспедицию, попал в плен к партизанам, а они не только не поставили тебя к стенке, а поверили твоему "честному, благородному слову" и приняли как бывшего моряка в отряд, - и Брынза загнул пятый палец. - У партизан тебе, Брынза, тоже жилось не плохо. Партизаны - парни неплохие! Но зачем же тебе. Брынза, оставаться с партизанами, если на них наступают карательные отряды и японцев, и американцев, и белых? Нет, Брынза не дурак! - И Брынза шлепнул себя по животу, где за рубахой лежал пакет, и с удовлетворением произнес: - Шесть! Брынза опять стал напевать, преисполненный самых радужных надежд. Он, как всякий суеверный человек, боялся загадывать вперед, но в глубине души был уверен, что счастливый счет еще не окончен. К вечеру речка вывела Брынзу на берег Сучана. И здесь его ожидала новая удача: по другому берегу, где проходила дорога, шли запыленные колчаковские солдаты со скатанными шинелями через плечо и примкнутыми штыками у винтовок. За ними взводными колоннами шли американцы в шляпах, с узкими ранцами за плечами. Над солдатскими головами, колыхаясь, возвышались офицеры верхом на лошадях. Брынза сорвал фуражку, надел ее на ствол винтовки, замахал ею над головой и побрел по перекату на противоположный берег. Колонна сжалась, как огромная гусеница, и остановилась. Два офицера - один на породистом белом, а другой на рыжем коне, - привстав на стременах, рассматривали Брынзу в бинокль. На белой лошади сидел начальник карательной экспедиции подполковник американской армии Поддер, на гнедой - Жирбеш. Поддер, опустив бинокль, сказал Жирбешу по-английски: - Видимо, это парламентер несет нам уведомление о капитуляции партизан. Жирбеш также по-английски ответил: - Сомневаюсь. Это наш человек. На сухом, словно отполированном, лице Поддера появилась брезгливая гримаса: - Вы говорите, наш? Что у нас с ним общего? - Я хотел сказать, что он служит у нас и предан нам, как собака. Поддер снисходительно улыбнулся и повторил с видимым удовольствием: - Как собака? Это вполне подходит! Когда большая часть двуногих будет предана нам, как собаки, тогда все станет прекрасно. На земле наступит царство мира и покоя. В подтверждение этих слов Поддер ударил плетью между ушами своей лошади, которая махала головой, отбиваясь от мух. Лошадь присела от боли. - А пока, - Поддер улыбнулся с видом человека, которого принуждают обстоятельства выполнять очень трудную работу, - а пока мы обязаны трудиться. Заметив офицеров, Брынза побежал прямо к ним. Обливаясь потом, он остановился перед лошадиными мордами и, приставив винтовку к ноге, отрапортовал: - Ваше благородие, как я есть ефрейтор Брынза и убег из плена. Четырех партизан уложил и убег. - Врешь, гад ползучий! - Я! Ваше благородие! Да вот у меня пакет, захватил... четырех кокнул! Клянусь честью! - Брынза полез за пазуху. - Быстрей, из-за тебя вся колонна стоит! Брынза вытащил из-за пазухи пакет и для чего-то обтер его рукавом. Безошибочно оценив верным взглядом холопа, кто здесь старший, он передал пакет Поддеру. - Партизан? - спросил Поддер, передавая пакет Жирбешу. Брынза сделал попытку изобразить на своем лице оскорбленное достоинство. - Что вы, ваше высокоблагородие... Да я, да разве... Можно сказать, жизни не жалею! - Брынза хватил кулаком по груди. Поддер не понял ни одного слова. Но тон и рабская угодливость, написанная на лице Брынзы, были красноречивее всяких слов. На лице подполковника появилось подобие улыбки, и он спросил: - Самогон карашо? Брынза выразительно закатил глаза, прищелкнул языком, погладил себя по животу. - Куда же еще лучше, ваше благородие! Пока Поддер беседовал с Брынзой, Жирбеш прочитал содержание пакета. - Чрезвычайно важные новости, - сказал он, наклонившись к Поддеру. - Два партизанских отряда готовятся напасть на нас соединенными силами. Мы могли очутиться в очень невыгодном положении, - Жирбеш стал дословно переводить письмо. Спешившись, Поддер и Жирбеш разложили карту на придорожном камне и стали изучать маршрут, по которому двигался отряд шахтеров. Брынза стоял возле, отвечая на вопросы Жирбеша о численности и вооружении отряда. - Какое там вооружение! На двоих одна винтовка да по десятку патронов. Смех один! Вот у Острякова, говорят, покрепче дело... - Доберемся и до него. Ты пока иди-ка в обоз. - Жирбеш обернулся и крикнул: - Трутняк! К Жирбешу подбежал высокий веснушчатый солдат: - Слушаю, вашство! - Проводи вот его в обоз да угости хорошенько. Только не напиваться до бесчувствия. Искровеню! Вы оба будете мне сегодня нужны. Марш! - Немножко виски? - спросил Поддер и обратился к Жирбешу по-английски: - Виски, алкоголь! Этот напиток стоит тяжелой артиллерии. Виски помогло нам истребить индейцев, англичанам, голландцам, французам - завоевать целые континенты. Я также сторонник широкого применения виски. ...Карательный отряд изменил маршрут. Поддер решил устроить партизанам ловушку в том селе, куда двигался отряд шахтеров для соединения с отрядом Острякова. Вперед выехала разведка с приказанием задерживать всех, кто встретится на пути. Недалеко от села к Поддеру подъехал сержант и доложил, что задержан старик с мальчиком, у которого найдена ручная граната. Задержанные везли на лошади пустые консервные банки и чугунный лом. Поддер вопросительно уставился на Жирбеша, на лице которого появилась торжествующая улыбка. - Вам известны эти люди? - спросил у него Поддер. - Сомневаюсь... Но мне известно, что партизаны используют консервные банки для изготовления бомб. Понимаете? - Да? Так вы думаете, это агенты партизан? - Поддер взмахнул хлыстом. - Расстрелять!. Сейчас же расстрелять! И написать, за что расстреляны. Это устрашит остальных. - Но второй совсем еще ребенок... - проговорил сержант, бледнея. - Предоставьте мне, Смит, устанавливать возраст преступников! Советую вам также выкинуть из головы детское понятие о жалости, которое вам вдолбила ваша бабушка. Сержант вспыхнул, хлестнул лошадь и поехал в сторону от дороги, где возле Гнедка, окруженные солдатами, стояли дед Коптяй и Коля Воробьев. Мимо, разглядывая пленников, проходили солдаты. В сухую траву к ногам Коли упал кусок сахару, брошенный каким-то сердобольным солдатом. Большинство же смотрело на старика и мальчика равнодушно. Их совсем не интересовала судьба пленников. Солдаты думали об отдыхе, еде, поглядывали вперед, где над сине-зелеными вершинами кедров горел в лучах заходящего солнца крест на колокольне. Он обещал привал и отдых. "И что это я вспылил? - думал между тем сержант, направляясь выполнять приказ. - Ведь, по сути дела, не я отвечаю за это. Я обязан подчиняться дисциплине". Так сержант оправдывал преступление, которое собирался совершить. Солдаты добродушно подшучивали над Колиным костюмом и дразнили Рыжика. Но стоило сержанту передать им приказ Поддера, как они с каменными лицами отошли в сторону от Коли и деда Коптяя. - Конец нам, выходит, Николай, - сказал дед Коптяй. Коля с удивлением посмотрел на деда, не понимая, о чем тот говорит. На лице Коптяя Коля не прочитал ничего особенного. Он увидел только, как слегка дрожит в руке его трубка да курит старик не так, как всегда, а почему-то торопится, сильно затягивается, посматривая на солдат, которые стоят, словно чего-то ожидая. Если бы дед Коптяй знал, что солдаты ждут, когда он докурит свою последнюю трубку, то не жег бы так яростно в трубке махорку. - Слышь, Коля, беги, брат, немедля, прямо на кусты, потом овражком, - сказал вдруг дед Коптяй. - Что ты, дедушка? Вместе уйдем! - Беги, говорю! Ну, живо! И только тут Коля вдруг понял, как серьезно дело. Кусты находились далеко. Бежать надо по кочкам. Трудно будет увернуться от пуль, если солдаты начнут стрелять. Эти мысли одна за другой мелькнули в голове Коли. - Ну! - дед Коптяй подтолкнул было Колю, да задержал руку на его плече: от дороги скакал ординарец Жирбеша. - Стой, стой! Ноу! Ноу! - кричал он. Подъехав, солдат знаками, коверкая английские и русские слова, объяснил американскому сержанту, что Поддер приказал отложить расстрел и доставить арестованных в село. - Повезло вам, - сказал подъехавший Трутняк деду Коптяю. - Отсрочка вышла. Мой уговорил этого тощего черта. Говорит, что с вами надо делом поговорить, разузнать, что вы за купцы, и что расстрелять вас всегда можно. - Трутняк криво усмехнулся: - Может, еще и не рады будете отсрочке-то! Ординарец и американский сержант ускакали. Солдаты вышли на дорогу, по которой уже тянулся обоз, и уселись на одну из телег, приказав пленникам идти рядом. Гнедко шел за дедом, тыча его мордой в спину. Рыжик бежал подле Коли. - Никак тоже наш брат, - сказал дед Коптяй, показывая Коле глазами на один из передних возов. - Где? Да это же Брынза! Вот паразит! - Смотри-ка, с винтовкой! Неужто предатель? - Еще какой! Таких свет не видал, - Коля стал рассказывать про Брынзу. - Вот черная душа! - отплюнулся дед Коптяй, с брезгливым любопытством поглядывая на Брынзу. Дорога пошла под гору. Повозка с охраной с грохотом покатила вниз. Солдаты загалдели, приказывая арестованным бежать за повозкой. Коля вопросительно посмотрел на деда Коптяя. - Не смей, не годится нам бегать по ихней указке. Иди по-человечьи! - Эх, жалко, поле здесь! В тайге бы такую горку, - сказал Коля. - Быстрее! Быстрее! - кричал высокий белогвардеец с длинным, лошадиным лицом. И, подождав, когда с ним сравняется дед Коптяй, он ударил его прикладом. Рыжик красным комком прыгнул на грудь солдата. На помощь белогвардейцу подбежал американский солдат. Солдаты на возу хохотали, наблюдая за этой сценой. Полузадушенного, с перебитой лапой Рыжика швырнули в придорожную канаву. Коля порывался защитить Рыжика, но, отброшенный рукой американского солдата, сам полетел на дорогу. Поднимаясь, он увидел, как солдат с лошадиным лицом занес приклад над головой деда Коптяя. И тут Коля вспомнил свои уроки бокса. Вскочив, он по всем правилам нанес солдату удар такой силы, что у того ляскнули челюсти, и он, оглушенный, выронил винтовку. Поступок Коли произвел совершенно неожиданный результат: - Бокс! Бокс! - Карашо! Бокс! - хохотали американские солдаты. Солдат с лошадиным лицом потер челюсть и тоже кисло улыбнулся. - Так-то вернее с ними разговор, - сказал дед Коптяй и заботливо стер шероховатой ладонью пыль и кровь с Колиной щеки. Охрана с пленниками последними входила в то самое село, в котором два часа назад Коля рассказывал ребятам о своих боевых подвигах, а они, раскрыв рты, слушали его приключения, зачарованно глядя на него. Эти ребята и сейчас с тем же благоговением смотрели из ворот и окон на гордую поступь Коли, на его лихо сдвинутую на затылок бескозырку и рассеченную щеку. Женщины и мужчины стояли у ворот и хмуро глядели на незваных гостей. Никто из них не унимал собак, когда свирепые псы, охрипнув от лая, бросались на солдат. БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ Лука Лукич проводил Левку, Суна и Кешу до вершины перевала, где снова нес караул Гриша Полторы бродяги. Караульный сидел на валежнике с карабином на коленях и лениво похлестывал себя веткой по шее и спине, отгоняя докучливых комаров. Узнав, что ему придется дежурить до тех пор, пока его не сменит Коля Воробьев, Гриша зевнул и лениво сказал: - Что ж, ничего не попишешь, раз дело такое. Ну, вы, ребятки, обертывайтесь побыстрей! Да смотрите не заблудитесь. На прощанье Лука Лукич обнял ребят и, когда они побежали под гору, крикнул им вслед: - Убавьте ход, рейс немалый! Левка, Сун и Кеша будто не слышали этого благоразумного совета. Они замедлили свой бег только возле речки. Здесь расходились их пути. Кешка должен был идти по тропе, которая начиналась недалеко от того места, где они заметили Лидянского. А дорога Суна и Левки лежала через деревню, куда поехали за консервными банками дедушка Коптяй и Коля. - Счастливо тебе, - сказал Левка Кеше, не останавливаясь. - Счастливо, - улыбнулся другу Сун. - И вам желаю удачи, - ответил Кешка, сворачивая с тропы. Левка часто оглядывался, стараясь еще раз увидеть Кешу. Но только раз его маленькая фигурка мелькнула на белом галечнике и скрылась в прибрежных зарослях. Сун то и дело сворачивал с тропы, потом бегом догонял друга. - На, вкусно! - протягивал он Левке то кисть винограда, то ветку смородины. Левка говорил с полным ртом: - Хватит, Сун, довольно! Мы ведь не по ягоды пошли. Вот обратно пойдем, тогда другое дело. Кольке надо не забыть сказать про эти места. Пусть насобирает ягод. Мы их с дедом, наверное, скоро встретим. Левка посмотрел сквозь просветы в ветвях кедров. Солнце уже заметно склонилось к западу. - Опаздывают что-то они. Ну и нагорит Воробышку от Лукича! - добавил он. Левка и Сун вышли с заимки как раз в то время, когда карательный отряд въезжал в село и все тропы и дороги вокруг него занимали вражеские секреты. Не остерегаясь, Левка и Сун шагали вперед. Тропа вывела их на ту самую дорогу, на которой совсем недавно были задержаны Коля и дед Коптяй. У выхода из леса мальчиков окликнули: - Эй, пацаны, айда сюда! Первой мыслью Левки было кинуться в сторону, но и там, куда он думал бежать, виднелись два солдата. "Беляки с американцами", - определил Левка. - Айда, айда! Не бойтесь! - снова позвал ребят солдат и вышел из кустов, держа в одной руке винтовку, а в другой раскрытую банку с мясными консервами. Левка и Сун держали в руках по грозди винограда, которым только что угощались, и это, очевидно, успокоило солдата. Да и вид у мальчиков был самый мирный. Перед походом Лука Лукич позаботился одеть ребят так, как одеваются обычно все деревенские мальчишки. - Вы из деревни? - спросил солдат. - Деревенские мы. Вон из этой деревни, - махнул Левка. - Дай им по шее, пусть бегут! - донесся из кустов ленивый голос. - Айда в село! И ни боже мой, никуда не выходите! Стрелять приказано. Ну, бегом! Левка схватил Суна за руку и побежал к селу. - Вот влипли, вот влипли! - повторял на бегу Левка, раздумывая, как выбраться из создавшегося положения. Сун потянул было Левку вправо, к речке, но и там в лозняке блеснул на солнце штык винтовки. - Не пройдешь! - сказал Левка. - Полный вперед. Найдем деда Коптяя с Колькой. Дед тут все знает... покажет, как пройти. Как только Левка с Суном вбежали в село, они сразу юркнули в первый же двор и стали наблюдать, что творится на улице. По широкой улице села расхаживали солдаты. У церкви стояли повозки, дымилась кухня. Где-то пронзительно визжал поросенок. Мимо изгороди проехал солдат верхом на коне. Временами он останавливался и кричал таким голосом, будто объявлял необыкновенно радостное известие: - Эй, слухай! Из деревни не выходить! Расстрел будет! Расстре-ел... Оставив Суна в огороде, где тот улегся между картофельными грядками, Левка направился к дому. В доме, куда зашел он, находилась одна хозяйка и ее сын, мальчик лет одиннадцати. Хозяйка рассказала Левке, что видела, как вели деда Коптяя с Колей по селу, а ее сынишка добавил, что арестованные сидят в учительском амбаре против церкви. - В учительском доме штаб у них, - пояснила хозяйка и спросила: - Тебя-то никто не видел, как ты ко мне заходил? - Нет, я осторожно. - Вот что, лезь в подпол. Спрячу я тебя, а то не дай бог кто-нибудь увидит да узнают, что не здешний ты... Левка отрицательно покачал головой: - Нет, прятаться мне нельзя. Мне надо из села выбираться поскорее. - Убьют! Ведь приказ был. Все вот по домам сидим. - Не могу, - Левка произнес эти два слова так решительно, что женщина поняла, что этот упрямый паренек ни за что не останется. - Ваши-то не знают про этих? - Нет. - Ну, тогда в добрый час! Васятка, проводи его через кладбище. - И там солдаты, - ответил Васятка. - Вот если пройти к Луговым, потом ползком по огороду да к конопле, а оттуда через болото в тайгу, а? - Иди, иди, не мешкай! На тебе пирожка с рыбой на дорогу! - И хозяйка протянула Левке пирог. - Спасибо. До свидания. Васятка не очень удивился, когда между грядками показался Сун. Он только спросил: - Этот тоже с тобой? - Да, это Сун! - Бедовые вы ребята! Право слово, - с восхищением сказал Васятка. - И тот тоже, в красных-то штанах! Идет себе как на вечерку. Только вот собаку жалко. Рыжая такая. - Рыжик? - Ну да. Ногу ему ушибли. На трех бег, а не отстает. Ну пошли! - Постой! А что, сарай, где они сидят, крепкий? - Вот какие бревна, в обхват! - Подкоп нельзя сделать? - Что ты! Пол там - накатник. И часовые кругом. Вот если бы бомба была... Такая, чтобы трахнуть бы в них и всех до одного в лежку положить. Ну пошли! Я знаю, вы куда... К нашим? Да? Мой папанька тоже там. Словоохотливый Васятка, провожая ребят, то и дело оглядывался, что-то шептал, подмигивал или подавал знаки. Наконец он остановился у забора, закрытого кустами бузины, и прошептал: - Надо поляну перебежать к Луговихиному двору. Левка задумался. - Нет, бежать не годится, - сказал он. - Надо просто идти, как будто мы гуляем. - Пошли! Я скажу, что меня маманька к Луговихе за яйцами послала. У ней курей штук сто. Смотри, ребята, как из ее двора солдаты курей тащат, - и Васятка кивнул на солдат, которые со смехом выбегали из ворот, таща за ноги трепыхающихся кур. Мальчики перелезли через прясла и пошли через полянку к дому. Они были уже у самых ворот Луговихи, когда во дворе послышалась ругань, хлопанье крыльев, кудахтанье кур и женский голос, умолявший кого-то: - Христом-богом прошу. Оставь ты мне эту хохлатку... Бери за нее хоть десять кур... В ответ послышался смех и сиплый голос: - Может, она мне тоже нравится пуще всех твоих кур! Ну, пусти, убью! Женщина заплакала. Звякнула щеколда, распахнулась калитка, и перед Левкой и Суном появился Брынза с винтовкой за плечами. В каждой руке он держал по нескольку связанных за ноги кур. Из-за спины Брынзы виднелась американская шляпа. Левка и Сун, не мешкая, бросились назад. Брынза тоже узнал мальчиков; Он выпустил кур и закричал: - Стой, убью! Впереди бегущих показались два американских солдата. Левка оглянулся. Брынза, присев, снимал с плеча винтовку. - За мной! - сказал Левка Суну, решившись на отчаянный шаг. Он повернул назад и бросился прямо на Брынзу. Американский солдат с вырывающимися курами в руках стоял возле Брынзы и хохотал, потешаясь над его усилиями снять винтовку через голову. Тем временем Левка юркнул в открытую калитку. Сун бежал за ним, отстав на несколько шагов. Брынза, вскинув, наконец, винтовку, стал целиться в Левку. Сун, увидев опасность, грозившую другу, изо всей силы толкнул предателя в спину. Прогремел выстрел, и пуля, подняв облачко пыли, врезалась в землю. Американский солдат хохотал, размахивая курами. Он даже посторонился, уступая Суну дорогу. Сун был уже в воротах, когда цепкие пальцы Брынзы сжали его плечо. В это время Левка бежал по картофельному полю. До его слуха доносился раскатистый смех американца, ругань Брынзы и голос Суна: - Скорей, Левка! Скорей! Левка пробрался через заросли конопли, миновал лужок. Слезы застилали ему глаза. Сейчас, может быть, Суна били и топтали ногами. Может быть, Сун, умирая, шептал: "Эх, Левка, Левка, бросил меня..." И Левка подумал: "А не вернуться ли назад?" Но тут перед Левкой возникло суровое лицо деда, его приказ. Он вспомнил о партизанах, что идут сейчас на соединение с отрядом отца, против которых сейчас расставляются пулеметы, пушки, устраиваются засады. И понял, что его первый долг - выполнить приказ лед а. Левка бежал по болоту, поросшему кустами тальника. Где-то над головой тоненько пропела пуля. Вторая чокнула в лужице возле самых его ног. С пригорка торопливо застучал пулемет. Но Левка бежал и бежал, проваливаясь по колена в воду, падая и снова вскакивая, бежал, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули. "Скорей! Скорей!" - подгонял он себя, чувствуя, как жжет в груди. Вот по лицу больно хлестнула ветка. "Лес!" Левка оглянулся: село скрылось за густым кустарником. Он остановился, набрал полную грудь воздуха и снова побежал. Но уже чуть медленнее. ПЛЕННИКИ Деда Коптяя и Колю втолкнули в полутемный сарай. Еще не успела закрыться скрипучая дверь, как на дворе послышалась ругань солдата, лай и визг Рыжика. Видно, пес сражался с кем-то из охраны. - Рыжик, сюда! - позвал Коля. И пес, тяпнув напоследок кого-то за ногу, влетел в полузакрытую дверь. Снова раздалась ругань. В сарай заглянул солдат. Его белесые глазки горели злобой, сивые усы, похожие на зубную щетку, двигались из стороны в сторону. Солдат занес было ногу через порог, но кто-то окликнул его, и он, погрозив кулаком Рыжику, захлопнул дверь и заложил ее на засов. Положив руку Коле на голову, старик спросил: - Ну как, страшно? - Да нет... чего бояться? Подумаешь!.. Дерутся-то они больно... Вот придут наши... дадут им... - Ну-ну! Раз такое дело, давай сядем на сенцо, отдохнем и покурим. - Дед сел на податливый ворох сена и плутовски прищурил глаза: - Солдаты-то табак не отобрали. Карманы обшарили, а табачок-то вот он, - и старик вытащил из-за голенища кисет. Рыжик растянулся у дедовых ног, предварительно лизнув его руку. Коля сел рядом. От ударов прикладом у него сильно болела голова и ныл бок. Но страха он и в самом деле не чувствовал. Ему думалось, что все страшное уже позади, что они с дедом "здорово утерли нос белякам". Да и что могло случиться, когда так хорошо пахло сено! Его, видно, только что привезли с луга, и от него еще шло солнечное тепло, когда на балках под крышей ходили, надувшись, голуби. И главное, дед Коптяй сидел здесь так же спокойно, как в своем зимовье, и как ни в чем не бывало дымил обожженной носогрейкой. - Напиться бы! - сказал Коля, почувствовав вдруг металлический привкус крови во рту и томительную жажду. Дед Коптяй опустил руку с трубкой на колени. - Да, сейчас бы водички из моего родничка. Нет лучше воды на свете! Старик задумался. Коля всем своим существом чувствовал, как от этого большого человека исходит добрая могучая сила. С ним так же легко и ни о чем не надо тревожиться, как и с Левкиным отцом, дедушкой Лукой Лукичом, как с Андреем Богатыревым и Максимом Петровичем. Коля поднялся. Десяти минут было для него вполне достаточно, чтобы прошла усталость, и его уже терзало любопытство. Ему не терпелось поскорее осмотреть сарай, проверить, нет ли где лазейки, да и мало ли чего интересного можно найти в этом большом таинственном помещении! Беглый осмотр стен и пола показал, что о побеге и думать нечего. Стены сарая сложены из бревен, пол - из толстых плах. Единственным слабым местом тюрьмы были двери, но у них стояла бдительная стража. "Посмотрим, что дальше будет!" - решил про себя Коля и принялся за более тщательное исследование углов сарая. В одном из углов он наткнулся на кучу подсолнечных семечек. "С голоду не помрем", - подумал Коля. Еще больше он обрадовался другой находке: за старыми санями лежала пирамида арбузов. Коля принес пару арбузов деду. Дед Коптяй улыбнулся: - Жить теперь можно. Жалко, нож отобрали. Ломай, когда так! Коля ударил арбуз о колено раз-другой и разломил его по трещине на две части. - Спелый, аж засахарился, - он подал половину арбуза деду и с наслаждением погрузил зубы в прокладную мякоть. Вскоре дверь отворилась и в сарай вошла молодая женщина с корзиной. Она кивнула деду и, посмотрев на Колю, поднесла к глазам фартук. - Не плачь, молодка! Не плачь! Что плакать-то? - стал утешать ее дед Коптяй. - Живей! - донесся голос солдата. Рыжик залаял. Женщина набрала корзину арбузов. Выходя из сарая, она кивнула в угол. Коля нашел в углу хлеб и два куска сала. - Добрая душа учительша, - растроганно произнес старик, отламывая хлеб. Коля с аппетитом поел, накормил Рыжика, развалился на сене и сразу уснул. Дед Коптяй почти не притронулся к еде. Он сидел все в одной позе и посасывал носогрейку. Прошло около часа. В сарай вошел ординарец Жирбеша. - Буди мальчишку, просят! - сказал он. Старик не ответил. - Буди, говорю, мальчишку, начальство просит, - повторил солдат. Дед Коптяй словно окаменел. - Ты, старик, покорись. Начальство это любит... Выкинь дурь из головы... Повинись! - Уйди, прихвостень, холуй барский, зашибу! - Ну-ну, потише, - говорил солдат, расталкивая Колю и посматривая на дверь. - Вот шомполов-то всыпят, не так заговоришь... не то к стенке... Дед Коптяй с таким презрением посмотрел на солдата, что тот поперхнулся и замолчал. Коля проснулся. Увидев солдата, он вопросительно посмотрел на деда Коптяя, ожидая, что тот скажет. - За тобой, Коля... Смотри, брат... - тихо произнес дед Коптяй. А то, что он не высказал словами, сказали Коле его строгие глаза. - Ладно, - ответил Коля. Солдат, наблюдавший за этой сценой, рванул мальчика за рукав: - Их благородия требуют! Живо! У Коли оборвалось что-то внутри: "Как? Идти одному, без дедушки?" Если бы Коля пошел с дедом, он не почувствовал бы страха, как теперь. Солдат толкнул Колю к выходу: - Пошли, пошли, Аника-воин! Насмешка солдата вернула Коле присутствие духа. - Сам ты Аника. Пусти! Пойду и не испугаюсь! Озадаченный солдат выпустил из рук Колин рукав. Ординарец Жирбеша привел Колю в столовую учительского дома. За большим обеденным столом сидело около двадцати белогвардейских и американских офицеров. Во главе стола рядом с маленьким учителем в пенсне сидели Поддер и Жирбеш. Жена учителя, та самая женщина, что принесла в сарай хлеб и сало, убирала со стола посуду. Обед подходил к концу. Хозяйка вышла из комнаты с грудой тарелок и скоро вернулась с большим блюдом, на котором горой лежали арбузные ломти. Коля стоял у стены, под портретом Дарвина в застекленной раме. Почувствовав на себе десятки любопытно-враждебных взглядов, он смутился. Только учитель и его жена смотрели на мальчика с жалостью. Коля заложил руки за спину и стал смотреть в раскрытое окно. Там сквозь ажурную листву черемухи виднелось заходящее вечернее солнце. Мимо окна с писком проносились стрижи... Офицеры с аппетитом ели арбузные ломти, не обращая на Колю ни малейшего внимания. Розовощекий американский офицер ловко выплюнул семечко, и оно, мелькнув, улетело за окно. Другой, русский, офицер с необыкновенно бледным лицом и черными как смоль усиками подвинул к себе вазу с малиновым вареньем. На липкой кромке вазы тонко жужжала оса. Она несколько раз почти вырывалась из плена, но длинный палец офицера снова прижимал ее к вазе. Только Жирбеш да Поддер, уничтожая арбузные ломти, поглядывали на Колю. Наконец Поддер сделал Жирбешу знак глазами: "Начинайте". Жирбеш поспешно отложил арбуз и обтер платком рот и руки. - Ну, как дела? - спросил он Колю, стараясь придать своему жесткому голосу как можно больше мягкости. - Рассказывай, как живется тебе у партизан. Говори, не бойся... Коля переступил с ноги на ногу: - Никаких я партизан не знаю, живу с дедом Коптяем... - Партизан не знаешь? Хорошо! Теперь скажи, зачем вез в тайгу банки. Говори скорей! - Известно зачем, на грузила... рыбачить задумали, - нашелся Коля. - Песком или камнями насыпаем. - А чугун тоже для грузил? - Чугун еще лучше... Жирбеш побагровел. Схватив чашку, он так хватил ею о стол, что во все стороны брызнули осколки. Кто-то из офицеров поперхнулся арбузом... Поддер вздрогнул, но, оценив, видно, этот прием, милостиво кивнул своему помощнику и сказал: - Оригинально, продолжайте! - Врать мне?! - гремел Жирбеш. - Я тебя насквозь вижу! Бомбы делать помогаешь, подлец! Расстреляю на месте, если не признаешься! Ну?! - Жирбеш выхватил револьвер. Из-за стола поднялся учитель. Схватив Жирбеша за руку, он пригнул ее к столу и сказал дрожащим от гнева голосом: - Как вы смеете поднимать оружие на ребенка? У стола застыла с подносом посуды жена учителя. - Федя, не надо... ради бога... - проговорила она, задыхаясь. Поддер откинулся на спинку стула, с любопытством глядя на неожиданную сцену. - Па-а-звольте, вы забываетесь! - произнес в замешательстве Жирбеш, силясь вырвать руку с револьвером. - Не я, вы забываетесь! Как вы смеете в школе, в доме учителя, мучить ребенка? - Во-первых, я повторяю, вы забываетесь! А во-вторых, я тоже педагог! Но у меня не дрогнет рука вырвать и растоптать сорную траву. Отпустите мою руку! - Подлец! В наступившей тишине, как револьверный выстрел, прозвучала пощечина. Жена учителя, вскрикнув, выронила из рук поднос с посудой. Офицеры вскочили, роняя стулья. Жирбеш, держась одной рукой за щеку, шарил другой в пустой кобуре, забыв в припадке ярости, что его револьвер лежит на столе среди арбузных корок. Наконец, увидев на столе оружие, Жирбеш схватил револьвер, но тут вмешался Поддер. Он спокойно сказал: - Не делайте этого здесь... Лучше там, - Поддер показал глазами на раскрытое окно. На шум вбежала охрана. Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера. Учитель оперся на стол и тихо проговорил: - Какой подлец! Поддер взял Жирбеша за руку: - Майор! - О, не беспокойтесь, - сказал Жирбеш, - смерть от пули будет слишком легка для него, - и крикнул солдатам: - Увести! Посадить и ее также, - и Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А когда их повели, крикнул вслед: - Усилить охрану! Вы мне головой за них отвечаете! - Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру, что-то сказал ему. Тот кивнул головой. Жирбеш встал и крикнул: - Трутняк! В дверях появился веснушчатый ординарец: - Слушаю, вашескородие! - Где Брынза? - Так что позвольте доложить, он шпиена поймал! - Шпиона? - Так точно, шпиена, китайского вероисповедания! - Китайского? Прекрасно, пусть тащит его сюда. А ты приведи нам старика! - Слушаю, вашескородие! - И ординарец, гремя подкованными сапогами, побежал выполнять приказание. Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру: - Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович? - Лучшего невозможно ожидать! Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который нес на руках Суна. Дед осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся на нее, держась другой рукой за деда Коптяя. Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика. - Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана? - Так точно! - Тогда он далеко не уйдет. - Жирбеш подошел к пленникам. - Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит от тебя. Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, - наградим и отпустим. А не то... Брынза! - Есть Брынза! - Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица. - Качели, стало быть! Ха-ха-ха! - Молчи, скотина! Вон! Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел. Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда бледнолицый офицер обратился к Жирбешу: - Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов. По всей видимости, это мой старый знакомый. - Да? Сделайте одолжение! - Фамилия? - спросил бледнолицый офицер. - Коптяем кличут. - А подлинная, настоящая? - Запамятовал. - Запамятовал? Так я тебе напомню. Семен Косцов тебя кличут. Так, кажется? Коптяй усмехнулся: - И так когда-то звали. - Молодец, что не запираешься! - офицер победоносно посмотрел вокруг и, встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: - Теперь скажи, давно ли вернулся с каторги? - Давненько. - Отсидел срок? - Нет, бежал. Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся: - О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение будет передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас! - За что был сослан на каторгу? - За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы ведь и так знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу покойного похожи. - Брось! Не разжалобишь! Говори все как было! - Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте, скажу все. Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на суде вы меня признали... Жирбеш переводил американцам слова деда Коптяя. Поддер торопливо записывал в блокнот. - Спросите, - обратился он к Жирбешу, - что заставило его совершить это преступление? Жирбеш перевел старику вопрос. - И это скажу, если желаете. Случилось это вот так же, как сейчас. Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять в народ. Что народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать... Бледнолицый офицер ударил по столу. - Лжешь! Ты убил моего отца! - Не довелось быть такому счастью. Говорили, что его кузьминские мужики пришибли, когда он в ту ночь бросил вас с матушкой, а сам шкуру свою спасти хотел. ...Солнце зашло. Комната слабо освещалась алым отблеском заката. Ординарец Жирбеша внес зажженную лампу. Пока он устанавливал ее на столе среди тарелок и арбузных корок, в комнате стояла тишина. Вошел дежурный офицер. Щелкнув шпорами, он отрапортовал: - Поиски второго партизанского мальчика-разведчика пока не увенчались успехом. По всем дорогам разосланы патрули, усилены секреты. Задержано восемь подозрительных крестьян, шедших в село из тайги. Коля крепко сжал руку Суна и шепнул: - Хотели Левку поймать! - Не разговаривать! Увести этих оборвышей! - Берись за шею, донесу, - сказал Коля еле стоявшему на ногах Суну. Коля поднял Суна и вынес его из комнаты. Бледнолицый офицер продолжал допрос деда Коптяя. - Вижу, что за долгие годы ты совсем не раскаялся, - сказал он. - Неправда, ваше благородие. Был такой грех - раскаялся. Как зверь в лесу, один жил. Думал, что плетью обуха не перешибешь, а вышло, что без меня перешибли. Пока я в тайге хоронился, народ всем миром поднялся. Теперь вам крышка, господа. Я народ предавать не буду... Такого греха на душу не приму, - старик шагнул к столу. Несколько офицеров выхватили револьверы. Брынза и ординарец Жирбеша схватили было деда Коптяя за руку, да отлетели оба в разные стороны. Дек Коптяй был страшен в эту минуту, от его голоса дрожали стекла. - Погубили всех! Сына, жену, брата. Помощи теперь просите, Иуды! Будьте вы прокляты! - Коптяй внезапно умолк и, помолчав, уже совсем тихо сказал: - Это мое последнее слово. Над головой деда Коптяя стреляли из пистолета, ему связали руки и били шомполами, но он молчал. Поздно ночью его втолкнули в сарай. Коля и еще кто-то из арестованных помогли ему добраться до вороха сена. И только здесь дед Коптяй, наконец, заговорил. - Развяжите руки, - попросил дед Коптяй. Коля, обламывая ногти, стал развязывать узлы веревок на руках деда и утешать его, передавая рассказанное Суном: - Вот увидишь, дедушка, Левка приведет шахтеров! Ну, тогда мы дадим перцу белякам и американцам! Ишь, гады, по двадцать человек на одного набрасываются! - Нет ли табачку у кого? - попросил дед Коптяй. - Мой-то отобрали. Табак нашелся. Старик закурил. Несколько раз за ночь кого-нибудь уводили на допрос или приводили с допроса. Коля и Сун дремали возле деда Коптяя. Но лишь звенел дверной запор, они вскакивали с одной мыслью: "Не Левку ли поймали?" Наконец под утро все в сарае забылись тревожным сном. Не спали только дед Коптяй да учитель с женой. Женщина плакала. Муж утешал ее, повторяя: - Пойми же, Валя, пойми, иначе я не мог! Не мог я поступить иначе!.. Необыкновенно медленно проходила эта ночь. Но прошла и она. По стенам побежали солнечные зайчики, запахло дымом, где-то за дверью смеялись солдаты, звенела бадья, лилась в колоду вода, фыркали кони... На площади, еще серебряной от инея, металась зловещая тень от виселицы: десять солдат под руководством Брынзы поднимали ее под лучами ласкового утреннего солнца. А по широкой сельской улице разъезжал ординарец Жирбеша. Он так же, как и вчера, останавливался возле каждого третьего дома и кричал веселым голосом: - Эй, христьяне, все на сход! Большие и малые! Кто не пойдет - пятьдесят шомполов, пятьдесят шомполов! НА ПЕРЕВАЛЕ После побега из села Левка недолго плутал по тайге. Он нашел дорогу, но не пошел по ней, а стал пробираться обочиной. Предосторожность оказалась не лишней. Вскоре послышался топот, и вдали на дороге показались три конных белогвардейца. Минут через пять они повернули назад и опять проехали мимо Левки, возвращаясь в село. Левка подождал, пока затихнет конский топот, вышел на дорогу и побежал по ней. В десяти километрах от села, занятого карательным отрядом, немного в стороне от дороги, находилась знакомая деревня. В ней ночевал отряд Острякова по дороге на Коптяевскую заимку. Там Левка надеялся разузнать что-нибудь о партизанах. К деревне он подошел уже затемно, но в деревню не вошел, а свернул к речке, где горел костер. К Левке с лаем бросились собаки, но Левка так решительно шел вперед, что псы уступили дорогу. Возле костра с печеной картошкой в руках сидели два мальчика. Левка спросил: - Ребята, у вас не стоят шахтеры? - Шахтеры? - удивился мальчик в картузе с поломанным козырьком. - Какие шахтеры? - Не бойся, - успокоил товарища второй мальчик и улыбнулся Левке, как старому знакомому. - Я и не боюсь! А каких ему шахтеров надо? Мальчики повели между собой разговор о Левке так, как будто того здесь не было. - Ты что, не узнал его? - А когда я его видел? - Помнишь, партизанский отряд ночевал? Помнишь парня в красных штанах? - Еще бы! Он у меня еще полтинник выиграл. - Ну, а этот - его дружок. - Дружок? - Ну да. Командирский сын... Мальчик в фуражке долго смотрел на Левку, потом улыбнулся и сказал: - Ну вот теперь и я узнал. Хочешь картошки? Левка отказался. Мальчики снова начали совещаться. - Сказать ему, что ли? - спросил мальчик в фуражке. - Надо. Может, у него сообщенье какое. - Сообщенье? А какое сообщенье, пусть скажет! - Скажите, ребята, очень надо, - сказал мальчикам Левка. - Белые наших захватили, а партизанам хотят ловушку устроить. - Кого захватили? - Деда Коптяя, Кольку Воробьева и Суна. - Второго твоего дружка? - спросил мальчик в фуражке. - А третьего парня, пулеметчика, не захватили? - Нет. - Ну так что? - спросил мальчик в фуражке у товарища. - Надо ехать! Ты оставайся, а мы с ним поедем, а то он один еще не найдет пасеку. - Лови Красотку, а я поймаю Цыганка, - согласился мальчик в фуражке. Не прошло и десяти минут, как Левка мчался в кромешной тьме, низко пригнувшись к шее Цыганка. Временами его проводник сдерживал лошадь и спрашивал: - Ну как, не сбросил тебя Цыганок? - Нет, - отвечал Левка, и скачка продолжалась. - Нагибайся ниже: веткой сшибет! - Ладно! На пасеку, где ночевал партизанский отряд, они добрались к полуночи. ...Всю ночь дежурили секреты карательного отряда, выставленные вокруг села. Под утро солдат разморило. Они задремали, доверившись обманчивой тишине тайги. А тайга не спала! Пядь за пядью, бесшумно скользя между деревьями, ползли к часовым партизаны-пластуны. Вскоре тишину прорезал осторожный свист-сигнал: "Путь свободен". Пригнувшись к самой земле, от куста к кусту, от дерева к дереву перебегали партизаны к темневшему невдалеке селу. К рассвету человек тридцать партизан подобрались к северной окраине села. Замаскировавшись в стогах сена, в картофельной ботве, они ждали сигнала с южной стороны села, откуда наступали главные силы отряда. Но там произошла заминка. Разведчики, посланные снять секрет возле дороги у въезда в село, наткнулись на очень бдительную охрану. Здесь находилось трое белогвардейцев и два американских солдата. Белогвардейцы храпели в кустах возле дороги, зато американцы не спали. Изъеденные мошкарой, чем-то встревоженные, они притаились возле одинокой сосны на опушке, держа ружья наготове. Изредка, когда им особенно досаждали мошка и комары, раздавались их приглушенные проклятья и ожесточенные шлепки. Проходила минута за минутой, уже заалело небо на востоке, а секрет все еще преграждал партизанам путь к селу. Левка сидел на влажной траве возле Шулейки - командира партизанского отряда шахтеров. В синеватом предутреннем свете Левка заглядывал в небритое лицо командира, безмолвно спрашивая: "Ну когда же, когда?!" Командир отводил взгляд. Нахлобучив на глаза фуражку, он нетерпеливо забарабанил пальцами по кожаному футляру бинокля. Зашуршала сухая листва. Командир поднял голову и с надеждой спросил: - Ну как, порядок? Перед ним стоял высокий партизан в беличьей шапке. Вместо ответа партизан сбил движением руки шапку на затылок и зло сплюнул. В голове у Левки мелькнула отчаянная мысль. - А что, если на ура? Встать и пойти в атаку, - сказал он, обращаясь к партизану в беличьей шапке. Было в его фигуре что-то очень внушительное, чего явно не хватало маленькому, невзрачному на вид Шулейке. Партизан снова яростно сплюнул. Шулейко ответил: - Не дело мелешь, садовая голова. Нас-то впятеро меньше, поэтому надо, чтобы все было шито-крыто. Не то все пойдет вверх тормашками. - И, повернув голову в сторону молчаливых кустов и деревьев, за которыми лежали и стояли партизаны, сказал: - Думай, братва! Крепче думай, время кончается! Много раз в это утро Шулейко предлагал думать над тем, как без шума снять секрет. Сам он тоже думал над трудной задачей. - Что прохлаждаться-то, - нарушил молчание партизан в беличьей шапке, - думка одна: идти на риск! - На риск? - переспросил Шулейко. Оперся руками о землю, всем своим видом показывая, что он ни за что на свете не согласится идти на риск. - На риск! - повторил партизан в беличьей шапке и, наклонив злое лицо к Шулейке, взял его за плечо: - Поднимай свои потроха, пошли, а то поздно будет! Да винтовку-то оставь ребятам, и мою пусть кто-нибудь возьмет. Мы пойдем, как крестьяне с заимки, а человек пять-шесть сбоку подберутся. Шулейко вскочил. - Ну, парень, - проговорил он вполголоса и взял Левку за руку, - пошли с нами, натуральней выйдет. Только не пугайся очень: дело-то плевое, не такой уж это и риск. Левка, наконец, понял простой и смелый план партизана в беличьей шапке: притвориться крестьянами, подойти вплотную к американским солдатам и обезоружить их. Когда они втроем вышли на дорогу, солнце уже взошло. Тайга загорелась, засверкала. Во всем мире разлилась бодрая радость прекрасного утра и передалась людям. Партизан в беличьей шапке и Шулейко завели громкий разговор о каком-то сене. Приблизившись к секрету, партизан стал беззаботно напевать. Словом, он делал все, чтобы можно было подумать, что в село из соседней деревни возвращаются подгулявшие крестьяне. Так и случилось. Американские солдаты, заслышав голоса и увидев путников, вышли на дорогу. С распухшими от укусов мошки и бессонницы лицами, они, взяв винтовки на изготовку, ожидали, когда подойдут к ним эти странные люди. Партизан в беличьей шапке оказался прекрасным актером: он изобразил на своем плутоватом лице такой испуг, что у солдат не осталось никаких сомнений в том, что перед ними напуганные до смерти крестьяне. Шагах в пяти от солдат партизан в беличьей шапке поднял руки и, подойдя почти к самому ружейному дулу, бухнулся на колени. Затем он с силой дернул за ноги солдата. Тот, взмахнув руками, полетел на землю. Шулейко тоже не зевал. Когда солдат, возле которого он стоял, с любопытством посмотрел на упавшего в ноги партизана в беличьей шапке, командир отвел в сторону дуло его карабина и приставил к груди наган, спрятанный в широком рукава куртки. Через несколько минут американцы со связанными руками и заткнутыми ртами лежали рядом с белогвардейскими солдатами, тоже связанными по рукам и ногам. Сквозь ветви с желтой поредевшей листвой виднелись крыши изб, церковная колокольня. Из села доносился скрип колодезного журавля и конское ржанье. Левка поймал взгляд Шулейки и сделал было решительное движение в сторону села. Но командир его остановил: - Постой, парень, не горячись! Лезь-ка лучше на сосну, под которой американцы хоронились, и посмотри, нет ли сигнала на той стороне села, в леске, Дым должен быть. Живо. На вот бинокль возьми. Сосна росла на опушке среди мелкого кустарника и необыкновенно разрослась вширь. Левка быстро взобрался по ней, как по хорошей лестнице, ругая про себя необыкновенно осторожного командира. Всю ночь Шулейко, по мнению Левки, медлил. То останавливался, выжидая, когда вернется разведка, то вдруг начинал совещаться с партизанами: выяснял, правильно ли идет отряд. А не доходя до села, сам отправился в разведку и целый час просидел возле секрета! Левка совсем расстроился, когда ему в голову пришла мысль: а что, если первый отряд партизан не смог незамеченным пробраться к селу? Левка поднес к глазам бинокль, и сразу близко-близко придвинулись еще мокрая от росы крыша сарая, стена колокольни, широкая улица. По улице скакал американский офицер на белом коне. За селом желтел лес. Над прозрачными вершинами берез белел столб дыма. - Есть сигнал! - крикнул Левка. Снизу донесся слабый голос Шулейки: - Смотри мне, бинокль не потеряй... Ну, пошли, братва! Под чьей-то ногой хрустнул сучок, кого-то хлестнула ветка, кто-то выругался, и все стихло. Левка хотел уже слезать со своего наблюдательного поста, да ему захотелось узнать, куда поскакал всадник на белой лошади. Он ехал уже шагом, отбиваясь плетью от стаи собак. Собаки проводили всадника до площади и отстали. В центре площади Левка увидел виселицу, возле нее толпу крестьян. Вокруг них, словно частокол, кольцом стояли солдаты. Сквозь цепь солдат в круг прошел офицер, остановился перед толпой, достал лист белой бумаги и стал что-то читать, размахивая правой рукой. "Жирбеш!" - узнал Левка своего бывшего учителя. Он навел бинокль в ту сторону, куда Жирбеш махал рукой. Там, сливаясь с толпой согнанных крестьян, стояли дед Коптяй, Коля, Сун, учитель и незнакомый Левке человек. С виселицы свешивались две веревочные петли. У Левки потемнело в глазах, подкосились ноги, он чуть не свалился с дерева. Овладев собой, он снова поднес бинокль. Подошли два солдата, подняли с земли лестницу и приставили ее к виселице. Один солдат полез по ней, волоча за собой веревку. "Брынза!" - узнал Левка. Брынза сидел уже на перекладине, как вдруг, взмахнув руками, повалился навзничь, увлекая за собой лестницу. Затем на площади стало твориться что-то непонятное: толпа крестьян хлынула к церковной ограде, солдаты побежали было к дому учителя, но повернули назад. По площади скакала белая лошадь, но уже без всадника; хромая, мчался Рыжик. "Наши стреляют, наши!" - догадался Левка и сразу же, как бы в подтверждение своей догадки, он услышал пулеметную очередь, а затем прерывистый крик: - А-а-а-а!.. "В атаку пошли!" - и Левка стал поспешно слезать с дерева. Он почти падал, обдирал лицо, руки, не чувствуя боли. Вот и земля. Левка побежал. Радость душила его. Вот он поднялся на пригорок к школе. Возле кучи бревен у дороги лежал американский солдат, уткнувшись в пыльную траву. Во дворе школы стояли повозки, тоненькой струйкой дымила кухня. Возле одной из повозок на земле сидел молодой партизан и, обливаясь потом, натягивал огромные, подбитые медными гвоздями ботинки. Увидев Левку, он сказал: - И на кого они только шьют... Не лезут, проклятые! - Парень отшвырнул ботинки и стал обувать продранные ичиги. - Эй, паря! - позвал кто-то. Левка повернулся. На пороге сарая сидел партизан в беличьей шапке и ел арбуз, далеко отставив замотанную полотенцем ногу. - Здравствуйте! - Левке показалось, что он очень давно не видел этого замечательного человека. - Здравствуйте! - повторил он. - Вы не видели товарищей, которые здесь сидели? - Здорово, если не шутишь. Хошь арбуза? Это ты про арестантов? Хватился! Всех выпустили давно... А те, которых они порешить хотели, они, брат, сейчас у учителя сидят. Войне-то конец! Слышишь? И стрельба-то уже за деревней. Наши вдогонку палят. Попробуй арбуза-то... Повредило мне ногу, брат. Вот и отдыхаю, - закончил он, виновато улыбаясь. Левка вышел на площадь и увидел Колю Воробьева. Он стоял возле церкви и кричал: - Забегай, забегай! Эх, размазня! Его возгласы относились к Васятке, который ловил лошадь, заседланную желтым английским седлом. Лошадь, задрав сухую породистую голову, бегала, путаясь в поводе. Васятка ждал, расставив руки. Лошадь понеслась прямо на него. - Лови! Хватай за повод! - кричал Коля. Лошадь, не добежав до Васятки, резко остановилась, взвилась на дыбы и, повернувшись на задних ногах, бросилась к воротам, возле которых стоял Левка. Но от ворот снова шарахнулась в сторону. - Шляпы! - гремел Коля. - Коня поймать не могут! - Ты бы сам попробовал! Стоять-то хорошо! - ответил Левка, задетый за живое. - Стоять? Да ты думаешь, я бы не поймал, если бы штаны не спадали? Отняли эти гады пулеметную ленту. Теперь майся. Конь наступил ногой на повод, к нему уже подбежал Васятка и по-хозяйски закричал свирепым голосом: - Стоять! Баловать у меня! Ну, стоять! И только сейчас Коля пошел навстречу Левке, поддерживая свои роскошные штаны. Левка пристально глядел в лицо друга. За эти два дня Коля похудел, осунулся и стал как будто старше. Лишь глаза у него оставались такими же мальчишески дерзкими. - Колька, Коля, - проговорил Левка дрогнувшим голосом, взяв его за локоть. Лицо Коли приняло растерянное выражение, глаза повлажнели. Он рванулся было к Левке, да вспомнил, что не может выпустить из рук штаны без риска, что они спадут на виду у всей деревни. - У тебя нет какого-нибудь ремешка или веревки? - спросил Коля неестественно сиплым голосом. - Возьми мой ремешок. У меня штаны и так держатся... Где Сун, дедушка Коптяй? - Вот спасибо... Они в доме учителя. Эх, жалко, ты не поспел, когда наши налетели! Беляки-то, смех один! Ну и удирали! А наши их жарят, жарят! Человек сто положили. Брынзу тоже шлепнули. Жалко, твой Жирбеш удрал на подводе; его, говорят, тоже чуть не укокали. А это вот конь самого главного американского генерала! - Коля сыпал новостями, подтягивая Левкиным ремешком штаны. - Вот теперь красота! Пошли... - Коля откинул полы френча за спину, засунул руки в карманы, полюбовался на штаны и крикнул Васятке: - Ты, парень, не вздумай коня зажилить! Трое ловили и делить будем на три части. - На три? Как же это? - Васятка в недоумении замер. - А вот так! Кому хвост, кому гриву... ...В той же комнате, где находился штаб белых, на тех же самых стульях, против стенки с круглыми дырочками от пуль, за столом сидели дед Коптяй, Сун, учитель, партизаны. Перебивая друг друга, они рассказывали, что произошло с каждым за истекшие сутки. Людям, которые несколько минут назад рисковали жизнью, теперь все пережитое казалось легким и простым делом, и никому не верилось, что могло быть иначе. Только когда взгляд их падал на площадь, где стояла виселица и серым мешком лежал возле нее Брынза, голоса чуть стихали, но скоро опять раздавались возбужденные и веселые. При появлении Левки разговор умолк, и дед Коптяй и Сун встали. - Ну проходи, проходи, Левушка... Дай-ка я тебя обниму! - Старик, уронив стул, пошел было к Левке, но его обогнал Сун. Сильно хромая, он юркнул под руку деда и крепко обхватил Левку за шею. О ноги Левки терся скуля Рыжик. Левка почувствовал на своей щеке горячую влажную щеку Суна и услышал его шепот: - Я знал, что ты придешь, Левка. Все время знал. Даже тогда так думал, когда бумагу читали... - Я все видел... Как приговор читали, как Брынза полетел. - Видел? - Ну да, в бинокль! Я на дереве сидел. Сун потащил Левку за руку: - Пошли чай пить, тут он с сахаром и с печеньем. В столовую входили еще разгоряченные боем партизаны, громко здоровались, с шумом усаживались за стол, а когда не стало мест за столом, то садились на подоконники или прямо на пол. Вошел Шулейко, беспокойно ища кого-то глазами; увидев Левку, улыбнулся: - А, ты уже здесь! Ну-ка, давай бинокль. Не разбил? То-то!.. Ты уже чаи распиваешь? - обратился он к партизану в беличьей шапке. - Как нога то? - Заживает! Царапнуло малость, - ответил партизан, шумно прихлебывая чай из блюдца. За столом потеснились, освобождая место командиру. - Ну-ка, братцы, у кого опросталась кружка? - спросил Шулейко, подсаживаясь к столу. Левка снова встретился взглядом с Шулейкой и почувствовал, что краснеет. Ему вспомнилось, как он ругал этого человека, обвиняя его в медлительности. - Так-то, брат, - сказал ему Шулейко, будто отгадав Левкины мысли. - Теперь вот кажется все просто и легко. Почему легко? Потому что стратегия правильная! - Шулейко состроил плутовскую гримасу и засмеялся. - Жалко, сил у нас маловато было! - продолжал он. - Батька твой не подоспел! Ну ничего, он их дорогой встренет! Левка слушал, смотрел на Шулейку и с удивлением стал замечать, что командира то заволакивает туманом и он уплывает куда-то за стену, откуда доносится его слабый голос, то вдруг туман снова рассеивается и он снова оказывается по другую сторону стола. - Совсем сомлели ребята, - тоже откуда-то издалека донесся до него голос деда Коптяя. - Пошли-ка, ребята, в нашу "темницу", соснем малость. Левка плохо запомнил, как он, поддерживая Суна, добрался до сарая. Он запомнил только сердитое лицо Васятки возле лошадиной морды да сонный голос Коли: - Коня отдай раненому в шапке. Понял? - Мою долю тоже? - Свою себе оставь: хвост да копыто. Жила!.. Дед Коптяй, Сун, Левка и Коля улеглись на примятом ворохе сена. Рядом с ними, во дворе под возами, в тени черемух или просто там, где их свалил сон, спали партизаны. Не спал один Шулейко. Он, покуривая, расхаживал по двору, выглядывал за ворота и каждый раз, как проходил мимо колодца, плескал себе в лицо и на голову студеную воду. Под вечер Левка проснулся от толчка в плечо. Кто-то протискивался между ним и Колей: - Подвиньтесь... разлеглись... - Кешка! - узнал Левка и, не открывая глаз, заснул снова. ...Кешке довольно легко удалось найти своих. Как только он вышел на реку Сучан, то повстречался с разведчиками из своего отряда. Разведчики проследили путь карательной экспедиции. Они видели в их обозе Колю и деда Коптяя и теперь спешили с донесением к Ивану Лукичу. Быстро возвращались они в глухую таежную деревню, где остановился отряд. Кешка бежал, едва поспевая за ними, и все же беспрестанно подгонял партизан: - Скорей, скорей, ну, пожалуйста! Поздно ночью они пришли в деревню. Иван Лукич, выслушав разведчиков, приказал поднять отряд по тревоге, а измученному большим переходом Кешке велел оставаться в деревне. Вместо обычного "есть" Кешка на этот раз промолчал. Юркнув из избы, он нашел пулеметчиков и вместе с ними совершил трудный ночной переход, взвалив еще вдобавок себе на плечи банку с пулеметной лентой. Днем отряд принял встречный бой с разбитыми подразделениями карательной экспедиции. Белые и американцы дрались отчаянно. Им удалось прорваться на дорогу к угольным копям. В этом бою Кешка действовал как заправский санитар, лихой подносчик патронов и заслужил немало похвал. - Тоже мне вояки! - проговорил Кешка уже во сне. Ему снилось, что он сидит в зимовье деда Коптяя и подробно рассказывает друзьям о сражении и о своих подвигах. Три дня простояли партизаны в селе. Вымылись в бане, отдохнули и снова отправились в новый поход - на этот раз против японского карательного отряда, слухи о котором быстро разнеслись по таежным дорогам и тропам. В этот же день из села уходил на заимку караван под командой деда Коптяя. На двадцати вьючных лошадях везли раненых, оружие, боеприпасы, продукты, захваченные в последних боях. Левка, Коля и Кешка без устали носились от головы к хвосту колонны, они подгоняли лошадей, поправляли тюки, подтягивали подпруги вьючных лошадей. Человек десять легкораненых шли пешком. Среди раненых находился и партизан в беличьей шапке. Он сидел на белом скакуне, свесив с седла обе ноги на одну сторону, и беспрерывно курил самокрутки в палец толщиной. Ехал на Гнедке и Сун, у которого было сильно ушиблено колено. На руках Сун держал Рыжика с забинтованной лапой. Караван взбирался по отлогому склону к перевалу. - Подтянись! - Ну-ну, братцы, еще малость! - Сейчас дело под гору пойдет, - передавали по цепочке партизаны, подбадривая друг друга. На перевале дед Коптяй остановился, решив подождать, когда подтянется не в меру растянувшийся караван. Мальчики остановились возле деда Коптяя, сняли с плеч тяжелые карабины. Коля подтянул пояс, увешанный гранатами-лимонками. Партизаны невольно залюбовались прекрасной картиной осенней тайги. В прозрачном и необыкновенно чистом воздухе уже не было летней дымки, и поэтому сопки золотисто-зелеными волнами убегали в необозримую даль. - Смотрите-ка! - нарушил молчание Левка. - Смотрите! Внизу, откуда мы поднялись, все зелено, а по другую сторону уже осень - там все золотое! Дед Коптяй пояснил ребятам: - Позапрошлую ночь морозец ударил, вот там и пожухла зелень. Ну, а на ту сторону перебраться у мороза силы не хватило: вот там и зелено. - На то и перевал, - вставил партизан в беличьей шапке. - Перевал... - как эхо повторил Левка, пораженный торжественным тоном, каким произнес это слово партизан. Дед Коптяй вскинул на плечи котомку: - Подымайсь! Ишь, расселись! И караван снова двинулся в путь. Он то скрывался в сумеречной тени елей и кедров, то мелькал среди багряной и золотистой листвы кленов, то пересекал поляны, заросшие ржавым багульником. Дорога петляла. Иногда открывалась каменистая вершина перевала, и тогда все головы оборачивались назад. ...С тех пор минуло много дней, много дорог осталось позади. И чем труднее были дороги, тем чаще и чаще кто-нибудь из четырех друзей заводил речь о перевале. Может быть, он был так памятен потому, что никогда после они не видели грани, за которой по одну сторону лежит лето, а по другую - осень. А может быть, потому, что за этим перевалом они проверили и закалили свою дружбу. А может быть, он стал им дорог потому, что за ним осталось их детство!