л к нам домой. Он долго копался в бумагах брата. Но ничего не нашел. Надо оставить им это. - Как хотите, - сказал Билли. - Но я бы подождал. - Почему? - спросила Лики. - Не знаю. Я подумал... В общем, мне в голову пришло, что Бредли не хотел, чтобы эту вещь видели его коллеги. Они ведь дежурят по двое. Он мог отдать книжку напарнику. А отдал мне. - Вы хотите сказать... - начала Лики. - Мне подумалось, что он знал об опасности... Лики задумчиво листала книжку. - Не понимаю, - сказала она. - Тут еще какой-то конверт... - Да, - сказал Билли. - Видимо, в нем все дело. А записи я читал. Одну из них он сделал тогда, в лифте... - Что же делать? - спросила Лики. - Неужели у Бредли не было друзей? - Он мне не говорил об этом. Хотя... Одну фамилию он называл часто. Фримен. Кажется, это репортер "Трибуны". Брат с ним однажды разговаривал по телефону. В последний раз они чему-то смеялись. А брат сказал в трубку: "Кажется, я удивлю не только тебя". Я не спрашивала, о чем они говорили. Да он и не сказал бы. - Может, мне зайти к этому Фримену? - Решайте сами, - сказала Лики. Она отдала книжку Билли, подняла прутик и стала рассеянно чертить им по песку. Особняк бывшего биржевого маклера Гирнсбея стоял на тихой улочке в ряду других похожих на него домов. Подъезжая к нему, Коун подумал, что маклер был не дурак, выбирая такое местечко. Сквозь чугунную узорчатую ограду виднелась желтая песчаная дорожка, ведущая к парадному входу. Дорожку окаймляли красные цветы. В ботанике Коун не силен, да ему сейчас и в голову не приходило их разглядывать. Он был зол. Прошло несколько дней, а дело "Шах - Бредли" не только не сдвинулось с места, но и осложнилось еще из ряда вон выходящими обстоятельствами. После разговора с Грегори Коун захотел сам допросить Магду. Он распорядился привести ее и спустился в следственную комнату. Пристроил поудобней колпак настольной лампы, закурил. Пришел Грейвс, уселся за машинку. И в это время за дверью послышался шум от падения чего-то тяжелого, стоны, испуганный возглас. Затем в комнату ворвался конвоир. - Она... Она... - выдохнул он. Коун оттолкнул парня и выскочил в коридор. Магда корчилась на полу, держась за живот. - Врача, идиот! - заорал Коун на конвоира. Парень кинулся наверх. Но было уже поздно. Тело Магды дернулось и вытянулось. Грейвс только поцокал языком. Наконец появился врач. За ним два санитара с носилками. Следом торопливо шагал Грегори с конвоиром. Первым делом он приказал Грейвсу запереть конвоира в следственной комнате и остаться с ним. Труп Магды положили на носилки. Через час Коуну доставили карту медицинской экспертизы. Заключение врача гласило: отравление. Яд проник в организм из растворимой ампулы, остатки которой найдены в кишечнике женщины. Врач утверждал, что ампула была проглочена Магдой за сутки до ареста. Коун освободил конвоира. О происшествии было доложено господину Мелтону. Шеф изрек глубокомысленное "ага" и приказал немедленно арестовать Кноуде. У владельца ночного клуба задрожали губы, когда он узнал, в чем его обвиняют. Допрашивал Кноуде Грегори. Коун сидел в сторонке и саркастически усмехался неуклюжим попыткам своего коллеги вырвать у Кноуде признание. Когда Вилли увели, Коун сказал: - И все-таки я не убежден. Грегори поднял на него глаза. - Не убежден, - повторил Коун, - что Магда была связана с шахом. - Они же отравили ее. - Да, - сказал Коун. - Я не отрицаю этого. Кстати, она действительно работала в фирме "Дорис". Никльби занимался фирмой. Он даже нашел того инженера, который заподозрил Магду. В этой части ее показания соответствуют действительности. Все остальное - блеф. - Но тюбик? - Что тюбик? - Коун потянулся и хитро взглянул на Грегори. - Технология наполнения тюбиков пастой такова, что вмешательство Магды в этот процесс исключено. - Не понимаю. - Магда воровала пустые тюбики. И все. Это увидели, и ей пришлось расстаться с фирмой. - Не все ли равно? - Вот именно. Ты вспомни, что она говорила. Шах ей давал наркотик. Она наполняла им тюбики. Все - блеф. Болтовня для дураков. Ничего ей шах не давал. А мы сейчас далеки от торговцев наркотиками, как небо от земли. - Кто же отравил Магду? - Во всяком случае не Кноуде... Раздумывая обо всем этом, Коун вдруг наткнулся на странный вопрос. Он показался ему любопытным. Вопрос касался ампулы. Как могла Магда незаметно для себя проглотить ампулу? Ведь если ее, допустим, подбросить в пищу, то нельзя быть уверенным, что тот, кто эту пищу ест, не обнаружит в ней постороннего предмета. Ампулу, наконец, легко раздавить зубами. Коун сказал об этом врачу. Тот хмыкнул: - Почему с пищей? А если таблетка? Какое-нибудь лекарство? Этот туманный, расплывчатый след повел Коуна снова на квартиру Магды, в ее клубную уборную, в дебри Магдиных знакомств и встреч. Но безрезультатно. И тогда Коун вспомнил о Бекки из салона амулетов. Он о ней не забывал, конечно. Но происшествие с Магдой отодвинуло Бекки на второй план... Смуглянка встретила Коуна как старого знакомого. Он огляделся. В магазине, кроме Бекки и скелетов, не было никого. Стульев тоже не было, и Коуну пришлось разговаривать стоя. Можно бы, конечно, сесть на постамент к скелетам, но он воздержался от этого. Такая фамильярность претила Коуну. - Господин полицейский видел госпожу? - спросила Бекки. - Нет, - сказал Коун. - Я хочу, чтобы ты повторила мне то, что сказала тогда. Сегодня он решил с ней говорить на "ты". Так он обращался к подследственным. Но Бекки не знала этого. Она, видимо, расценила такое обращение как знак доверия. И, слегка кокетничая, сказала: - Господин полицейский как школьный учитель. Он хочет знать, выучила ли его ученица урок. - Ты угадала, - сказал Коун. - Только ты плохая ученица. Ты просто маленькая лгунья. Бекки округлила глаза. - Да, - продолжал Коун, глядя на нее в упор. - Ты сказала мне тогда, что первым ушел из салона Кнут Диксон. А его не было здесь в тот вечер. - Он был, - сказала Бекки убежденно. - Он всегда рядом с госпожой Эльвирой. Потому что он несет счастье госпоже. Но он уходит первым и приходит первым. Он не любит, когда здесь становится слишком шумно. Гении появляются в тишине. - Не мели вздор, - сказал строго Коун. - Я не собираюсь делать покупок. Бекки непритворно оскорбилась. - Господин полицейский, я говорю вам правду. Вы можете убедиться в этом, повидав госпожу Эльвиру. А я - маленькая бедная неофитка. Я не приобщена к тайне. Если вам угодно купить амулет, пожалуйста. Но я не могу знать того, что знает госпожа Эльвира. Когда меня посвятят, я буду знать все. - Ты сумасшедшая, - рассердился Коун. - Прошлый раз ты показалась мне другой. - Мы всегда другие, - серьезно сказала Бекки. - Разве господин полицейский не знает о миссии обновления? Наши клетки претерпевают изменения ежесекундно. Наша мысль и дух тоже. Госпожа Эльвира сделала это открытие во время работы над амулетом с острова Пасхи. А господин Кнут написал книгу "Логарифмы бытия", в которой обосновал открытие госпожи. Коун вспомнил слова Фримена: "Они все там тронутые". Фримен сказал ему также, что и Эльвира, и Бекки, и художник Перси начинают плести ахинею, как только речь заходит о творчестве Кнута Диксона. Фримену не удалось встретиться с этой знаменитой личностью. В "Амулетах" Кнут почти не бывал. Болтали, что Эльвира, заполучив в любовники столь выдающегося индивидуума, держит его взаперти на своей вилле, доступ в которую имеют только немногие избранные. Коун сообщение Фримена встретил недоверчиво. Бекки показалась ему особой здравомыслящей. И он как истый полицейский решил прежде получить возможно полную информацию от служанки, а уж потом идти к госпоже. Случай помог ему. Бекки испугалась увольнения и вела себя так, как, по мнению Коуна, и должна была вести себя любая неглупая женщина. Так было при их первой встрече. Сегодня Бекки словно подменили. "Уж не наркоманка ли она?" - подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Коуну часто приходилось видеть наркоманов, и он мог не хуже опытного врача определить, с кем имеет дело. Зрачки у Бекки были в порядке, движения плавны и точны. Он мог бы даже поклясться, что в ее глазах мелькают искорки смеха, когда она серьезным голосом вещает чепуху. Тут была какая-то загадка. Или игра? Он ушел из магазина, так и не добившись толку. Но, бесцельно покружив по улицам, снова вернулся к салону. И увидел Бекки. Она вышла из куба-кристалла, поглядела по сторонам и двинулась на Кинг-стрит. Коун, еще не понимая, зачем он это делает, пошел за ней. Бекки зашла в кондитерскую и через минуту появилась с небольшим свертком в руке. Инспектор перешел на другую сторону улицы, постоял под огромной афишей, с которой пялила на прохожих красные глаза голова не то марсианина, не то шпиона с Сириуса, и, пропустив Бекки, тихонько двинулся в ту же сторону. На углу Бекки нырнула в темную пасть подземки. Коун перебежал улицу и нагнал Бекки на эскалаторе. В вагон они вошли друг за другом. Женщина не заметила преследователя. Она вздрогнула, когда Коун дотронулся до ее руки. - Я хочу посмотреть, как ты живешь, - сказал Коун. Бекки растерянно поглядела на него и покачала головой. - Почему? - спросил Коун. Бекки не ответила. Коун повторил вопрос. - Зачем это вам? - спросила она. - Ты меня заинтересовала. Я хочу поговорить с тобой об амулетах в другой обстановке. - Я ничего не сделала, - сказала Бекки. Коун усмехнулся. - Я и не обвиняю тебя. Мне надо поговорить с тобой. - Мы можем выйти. - На улице неудобно. Разговор будет долгим. - А если в кафе? - нерешительно предложила Бекки. Коун согласился. Ему в общем-то было все равно. Ему надо было разрешить загадку, понять эту женщину. И он подумал, что, пожалуй, поступил правильно, догнав ее в метро. Случай помог ему. Нужно было пользоваться случаем. В кафе они сели за дальний столик. - Я, наверное, немного выпью, - сказала Бекки. Она оправилась от растерянности. Коун, внимательно наблюдавший за ней, подумал, что сейчас Бекки ведет себя иначе, чем в салоне. Он еще не понимал, в чем это выражалось, но был уверен, что не ошибается. - Один человек сказал мне, что вы все тронутые в этом магазине, - начал он. - Я не поверил этому человеку, хотя и дружу с ним. Ты чуть-чуть не доказала мне обратное. Но я и тебе не поверил. Бекки засмеялась. - Этот человек, наверное, все-таки прав, - сказала она. - Иногда мне кажется, что я сошла с ума. Иногда - что я живу в мире помешанных. Вам надо поговорить с госпожой Эльвирой. Хотя... Я не знаю, зачем это надо. Полиции ни к чему амулеты. Об этом мне сказал Перси. Он узнал, что вы были в салоне. А сегодня он чинил проводку под скелетами. - Так, - сказал Коун. - Значит, ты боялась Перси? Бекки кивнула. - Я бы ушла оттуда, - сказала она. - Но Эльвира хорошо платит. Где я еще найду такую работу? И я ничего не знаю об их делах. Мне сказано, как вести себя с посетителями. Когда у Эльвиры гости, я подаю вино. И я никогда не видела Кнута Диксона. Эльвира вцепилась в него, как кошка, и никуда не пускает. Это же самое говорил и Фримен. Но ведь не живет же эта знаменитость взаперти? Бывает же где-нибудь? Эти вопросы Коун задавал Бекки. Она отпила глоток из бокала и покачала головой. - Почему же ты сказала мне, что Диксон ушел за шахом? - Она приказала мне так говорить. - Что? - удивился Коун. Бекки засмеялась. - Нет, господин полицейский. Это формула. - Какая формула? - На все вопросы о Кнуте Диксоне я должна отвечать так, как отвечала вам сегодня. "Кнут приходит первым и уходит первым". Так велела Эльвира. Она сказала мне об этом, когда я поступала на работу. "Бекки, - сказала она. - Запомни, Бекки. Люди любопытны. Кнут велик. Мы много о нем говорим. Ты, наверное, хотела бы на него взглянуть?" Я промолчала. Тогда она сказала: "Мы ведем с ним работу по выявлению счастья. Осталось уже немного. Но это самый ответственный период, Бекки. А люди любопытны. Им хочется знать то, чего знать сейчас нельзя. Они тебя будут спрашивать о Кнуте. Говори им так". И она сказала мне эту формулу. - Здорово закручено, - восхитился Коун. - Поэтому я так вам и ответила. А первым вслед за шахом ушел Перси. Вот и все, господин полицейский. - Меня зовут Питер, - сказал Коун. - А что такое этот Перси? - Он художник. Помогает госпоже оформлять экспозиции в салоне. Говорили, что это он свел Эльвиру с Кнутом Диксоном. Они будто бы друзья. Он бывает у госпожи на вилле. - Вместе колдуют над счастьем? - Не знаю, господин... господин Питер. Я ничего не знаю. - А где живет Перси, ты знаешь? - Нет. Он знает, где я живу. - Понятно, - сказал Коун. - Он бывает у тебя? - Один раз. Но вы, господин Питер, не думайте... Он и Эльвира навещали меня, когда я заболела. Это было с месяц назад. - Вот как. - Да, я тоже удивилась. Но что было, то было. - Трогательная забота, - фыркнул Коун... Он вернулся в управление в четвертом часу дня. На лестнице встретил Фримена и подумал, что это очень кстати. Фримен помахал рукой и хотел пройти мимо, но Коун остановил его. - Есть что-нибудь новое, инспектор? - спросил журналист. - Я только что от Грегори. Тороплюсь дать информацию в номер о допросе Кноуде. - Успеется, Фримен. - Да, пожалуй, - сказал Фримен. - Я не в восторге от Грегори. Я никогда не был от него в восторге. Какого черта он мучает этого Вилли? - Ладно, - сказал Коун. - Оставим это. Мне надо потолковать с вами. - Десять минут, инспектор. - Хватит и пяти. В кабинете Коун кивнул Фримену на кресло, закурил и сказал: - Вы, кажется, интересовались личностью Диксона. - К дьяволу, - закричал Фримен. - Я наводил справки. Даже к Эльвире на виллу стучался. Но она меня на порог не пустила. - А Перси? - Строит из себя кретина. И все-таки я выведу эту шайку на чистую воду. Я уверен, что Эльвира прячет у себя сумасшедшего. Она и сама ведь тронутая. Эх, Коун. Это будет материал. Такая, знаете ли, длинная игла в мягкое место... Мне осточертели "измы". Авангардизм, фекализм, бредовизм... Я ведь пишу книгу. Одну главу хочу посвятить Диксону. "Маньяк у руля литературы". Или лучше: "Смирительная рубашка на теле искусства". - Вы так и не видели Диксона? - Не довелось. По рассказам - это рослый детина с мордой херувима. На груди таскает ладанку с навозом. Носит ее на золотой цепи. Во всяком случае, в таком виде он проводил конференцию в Брикстон-паласе. Это было с месяц назад. Тогда его и приобрела Эльвира. У этой колдуньи бархатные лапки и хватка пумы. А за каким дьяволом вам-то все это понадобилось? Ведь ваш козырь - Броуди. Как он себя чувствует? - Не знаю, Фримен, - задумчиво произнес Коун. - Что не знаете? - И то, и другое, - засмеялся Коун. - Броуди я берегу на закуску. К нему ведь подойти нужно. А Диксон? Как вам сказать? Я с первого дня следствия стал натыкаться на эту фигуру. - Познакомьтесь с Эльвирой. Это доставит вам удовольствие. - Придется, - медленно произнес Коун... И он поехал к Эльвире. Остановил машину возле чугунной ограды, хлопнул дверцей и пошел по песчаной дорожке к дому. На красные цветы он не смотрел. У дверей постоял недолго и позвонил. Подождал, позвонил еще раз. "О чем говорить с Эльвирой?" - мелькнула мысль. Никакого плана на этот счет у него не было. Коун твердо знал только одно: след шаха терялся у дверей салона амулетов. За Бен Аюзом вышел Перси. Но, прежде чем идти к Перси, надо было встретиться с Эльвирой. Заодно он потолкует и о Кнуте. Любопытно, как эта дама воспримет визит полицейского? Коун еще раз надавил кнопку. Потом осторожно потянул дверь. Она легко открылась. Он сделал шаг и очутился в холле. Отсюда вверх вела лестница. На первой площадке она раздваивалась. Коун прислушался. В доме стояла тишина. Он оглядел холл и медленно двинулся по лестнице. Из особняка Эльвиры он вышел через час. Отогнал машину в гараж и отправился домой пешком. Улица жила обычной жизнью. Неоновые литеры рекламы, как всегда, рекомендовали курить сигареты "Пирамида", мыться мылом "Пунш", чистить зубы пастой "Менгери" и приглашали посетить бар ресторана "Орион", где вечером можно найти все, что требуется джентльмену. Коуну в бар идти не хотелось. Он свернул на Роу-стрит, освещенную все тем же лиловым заревом рекламы. Только теперь это была реклама кино. С афиш пялили глаза пастушки в коротких юбках и космические сыщики. Около дверей кинотеатра крутились стайки патлатых юнцов в разноцветных свитерах. Особенно много их было у кинотеатра "Одеон", где демонстрировался последний боевик сезона. Рыже-лиловые буквы складывались в слова "Не слушайте крика жертвы". Буквы вспыхивали и гасли, бесчисленное количество раз повторяя название. Про этот фильм много говорили. Коун слышал, что он сделан по специальному заказу рекламного объединения "Паблисити". Что будто бы между кадрами в ленту вписаны невидимые во время демонстрации фильма, но действующие на подсознание призывы пить прохладительные напитки только фирмы "Тисла". И что будто бы зрители, выходя из кино, бегут к ближайшим автоматам, одержимые желанием скорее отведать продукцию этой самой "Тислы". Коун отодвинул плечом юнца, который, бессмысленно тараща глаза, жевал сигарету и делал вид, что не замечает прохожих. Юнец заворчал и взмахнул рукой. Коун предупредительно вскинул свою и больно сжал юнцу запястье. Тот слабо пискнул. Послышался мелодичный звон: к ногам Коуна упал кастет. Все произошло столь молниеносно, что приятели юнца не успели ничего предпринять. Но они сообразили, что напоролись на полицию, и постарались незаметно рассосаться. - Пойдем, приятель, - сказал Коун тихо стонавшему задержанному. - Подыми свою игрушку. Юнец, не понимая еще, что с ним сделали, наклонился, левой рукой поднял кастет и пошел впереди Коуна до ближайшего полицейского поста. Рыжий постовой нахмурился, увидев Коуна. - "Мусорщик" только что уехал. "Мусорщиками" назывались вечерние патрульные машины, собиравшие мелких хулиганов, пьяниц, проституток и бродяг. Их развозили по участкам и в зависимости от проступка или привлекали к суду, или, продержав ночь в камере, отпускали восвояси. - Вызовите, - посоветовал Коун, закуривая сигарету. - Этот молодчик замахнулся на меня, - пояснил он постовому. Рыжий упитанный "бобби" с ненавистью оглядел юнца. - Сука, - процедил он. И пожаловался Коуну: - Лезут, как тараканы из щелей. Уже пятый за дежурство. Один даже отстреливался. И бабочка тут была. С "приветом из рая". Выкатилась из подворотни и полезла на мостовую. Ей, видите ли, показалось, что она на пляже. Еще секунда - и угодила бы под машину. Полицейский сплюнул, резюмируя, видимо, этим свое сообщение. Коун двинулся дальше. Приключение отвлекло его и одновременно натолкнуло на размышления о том, что полиция, в сущности, уже ничего не может поделать с этими "тараканами". Нельзя до бесконечности увеличивать число "мусорщиков". Газеты кричали о "национальном бедствии", в сенат поступали бесчисленные запросы. Видные психологи печатно пытались объяснить, почему растет преступность среди подростков. Но меры предлагались частичные, а объяснения страдали половинчатостью. Существо дела было в другом. Можно было убить человека на лестничной клетке и спокойно уйти. Можно было выдернуть у человека из рук чемодан и скрыться в толпе. Предприимчивые бизнесмены предложили на этот случай чемодан с выдвигающимися ногами и вмонтированным свистком. Чемодан должен был звать на помощь полицию. Ответственность, таким образом, перекладывалась с людей на вещи. Люди могли оставаться равнодушными до тех пор, пока не сойдут с ума. Тогда общество брало их под свою опеку. Для сумасшедших были гостеприимно открыты клиники, тюрьмы и ночные клубы. Для них писал вирши Кнут Диксон, а Эльвира изобрела амулеты. Казалось, идет какой-то неотвратимый процесс, в котором все подчинено одной конечной цели: выбить у человека самое мощное его оружие - сознание, оглупить этого человека, сделать его беспомощным и безмозглым слепцом. До визита к Эльвире Коун об этом как-то не задумывался. Переосмысление пришло только сейчас. И натолкнул на него Коуна стеклянный паук на животе Эльвиры. Идя к ней, Коун был подготовлен ко всему. Только не к тому, что увидел. Обстановка в салоне амулетов, разговоры с Бекки и Фрименом если и не вызывали ассоциаций с мрачной лабораторией средневековой колдуньи, то во всяком случае напоминали об аксессуарах, в окружении которых должна была жить эта женщина. Коун шел по тихому дому и удивлялся тому, что его никто не встречает. Дом большой. В таких домах бывает не меньше десятка слуг. Роскошно оформленный холл, мебель, сделанная, очевидно, на заказ, чистота молчаливо свидетельствовали о десятках рук, которые ухаживают за всем этим, холят, подметают, стирают, чистят, полируют, натирают. Однако никто не попался ему навстречу. Коун побывал уже в нескольких комнатах, пока не услышал где-то в глубине дома голоса. Он постучал в дверь. Откликнулся женский голос. Коун стоял на пороге уютно обставленной гостиной. За низким столиком сидели мужчина и женщина. Мужчина - плотный, круглоголовый, бритый наголо крепыш в очках с толстыми стеклами - при появлении Коуна медленно опустил на стол бокал с темно-коричневой жидкостью и вопросительно взглянул на женщину. Она пожала плечами. Коун догадался, что это и есть Эльвира Гирнсбей. Для колдуньи женщина выглядела, по его мнению, неприлично молодо. Его несколько удивил цвет ее волос: они отливали зеленым. Впрочем, подумал Коун, должна же современная ведьма чем-то отличаться от обыкновенных смертных. - Я из полиции, - сказал Коун. - Хочу видеть Эльвиру Гирнсбей. - Это я, - сказала женщина. Теперь уже она вопросительно взглянула на собеседника, а тот, в свою очередь, пожал плечами. - Я должен задать вам несколько вопросов, - сказал Коун. - Задавайте, - ответила Эльвира. И, заметив, что Коун бросил взгляд в сторону бритоголового, быстро сказала: - Профессор Кирпи - давний друг нашей семьи. У меня от него нет секретов. Коун был наслышан о профессоре Кирпи. Известный психиатр, Коун это знал, был коротко знаком с шефом полиции - господином Мелтоном. Встретить его в доме колдуньи для инспектора было такой же неожиданностью, как увидеть яблоко на сосне. Вспомнились слухи, что теперешний любовник Эльвиры - Кнут Диксон - шизофреник. Уж не по сему ли случаю этот профессор пожаловал сюда? Почему бы давнему другу семьи не взять на себя заботу о лечении нового друга? Уловив замешательство на лице инспектора, Эльвира нетерпеливо дернула плечиком. И в этот момент Коун заметил паука на животе женщины. Черный паук, отливающий стеклянным блеском, исполнял роль не то пуговицы, не то брошки. Коун отвел взгляд и встретился глазами с профессором Кирпи. Тот, казалось, изучал Коуна. У инспектора мелькнула мысль, что Кирпи, вероятно, так рассматривает своих пациентов. Он коротко изложил обстоятельства дела, приведшего его сюда. Эльвира сухо заметила, что она читала газеты, но, к сожалению, к этой информации ничего добавить не может. Да, Бен Аюз заходил в ту ночь в салон амулетов. Он испортил ей настроение. Но это ее личное... Полиции это не поможет. Куда он ушел, она не знает. И это ее не волнует. Ее заботит Ут. Кто такой Ут? Кнут Диксон, которого она не видела уже несколько дней. Дурацкий визит шаха в салон очень расстроил Ута. Почему, она не знает. Может быть, ревность. Она как раз советовалась с профессором Кирпи по этому поводу. Профессор Кирпи вынул сигару из коробки, аккуратно обрезал кончик, закурил и заметил, что Эльвира очень точно выразила его мысль. Кнут рефлексивен. Он, безусловно, талантлив. Но последнее время он вел себя странно. Профессора беспокоит, не отразится ли это обстоятельство на его творчестве. Коун смотрел на паука. Паук опускался и поднимался в такт дыханию женщины. Насколько разнузданным должно быть воображение, чтобы придумать этого паука. А ведь Коун не был пуританином. Его не раздражали красотки из кабака Вилли Кноуде. Красотки были голыми и глупыми. Они не вызывали чувства страха за будущее нации. А вот этот паук вызывал. Паук, вцепившийся в живот. Профессор Кирпи, похожий на этого паука. Кнут Диксон, сочиняющий бред. Хотя... Бред нельзя сочинять. Это противоестественно. И рассуждать о бреде, как это делает Кирпи, - тоже противоестественно. И предлагать амулеты. И красить волосы в зеленый цвет. И жить с сумасшедшим. Впрочем, эти мысли пришли в голову Коуну потом, когда он ушел от Эльвиры. Там его взволновала новая загадка, выплывшая незаметно из беседы с Кирпи и Эльвирой. Коун не сразу понял, куда клонит профессор, начав разговор о Кнуте Диксоне. Кирпи так долго крутил вокруг и около, разглагольствуя о рефлекторных дугах, вазомоторных рефлексах, всякого рода маниях, что Коун не заметил даже, когда было сказано главное. А заметив и поняв, чуть не вздрогнул от изумления. Он-то считает, что Эльвира попросту поссорилась со своим любовником. А оказалось, что Кнут Диксон скрылся в неизвестном направлении. - Он ушел в ту же ночь, - сказала Эльвира. - Вот как, - сказал Коун. - Вот как, - повторил он, бредя бесцельно мимо кино и баров, ресторанов и ночных клубов. Они еще о чем-то говорили там, у Эльвиры. Да, насчет слуг. Коун удивился, почему в доме нет слуг. Она сказала, что отпустила их на день. "Неосмотрительно", - сказал Коун... "Мягко сказано", - вежливо заметил профессор Кирпи. И еще о чем-то говорили. Но все это - не главное. Главное было в том, что Кнут Диксон исчез в ту же ночь, что и шах. Это требовалось осмыслить. Незаметно для себя Коун свернул с Кинг-стрит и погрузился в темноту маленьких улочек и переулков. Они вывели его в район, где жила Алиса Кэрри. Да, вот дом Броуди, вот здесь живет Алиса. В окнах нет света. Хозяева или спят, или их нет дома. Коун сделал несколько шагов и остановился у канализационного люка. Как все это начиналось? Позвонил шеф. Потом они нашли Бредли... В конце улицы показалась фигура. Коун не заметил ее. Он стоял над крышкой люка и думал о Бредли. - Добрый вечер, - произнес женский голос откуда-то сбоку. Коун поднял голову, узнал Алису. - Вы были у нас? - спросила она. - Нет, - сказал Коун. - Это вышло случайно. - А вы знаете, - сказала Алиса. - Броуди приходил ко мне... И мне показалось... - Что? - спросил Коун. - Это долго рассказывать, - сказала женщина. - Заходите. Раз уж так вышло. И они зашли в дом. Алиса сварила кофе. Потом рассказала ему о посещении женщины из Лиги блюстителей, о Броуди. Коун пил кофе и смотрел в окно. Несколько минут назад в доме Броуди вспыхнул свет. - Он пришел, - сказал Коун. - Вы пойдете к нему? Коун с удовольствием посидел бы в этой квартире, где не было даже телевизора и где шла неясная ему, но, он чувствовал, размеренная, спокойная жизнь. В ней, конечно, были свои трудности и невзгоды. Но в ней не было места лжи и недоговоренности, не было сумасшествия. Эта квартира представлялась Коуну островком благополучия. Здесь можно было не думать о ведьмах и психиатрах, служащих этим ведьмам. Здесь можно было забыть о том, что служишь в полиции, и поболтать о каких-нибудь пустяках. Алиса повторила вопрос. Коун очнулся от задумчивости, сказал медленно: - Может быть. Но не сейчас. - Я налью еще чашечку? - Благодарю. Значит, вам показалось, что эта женщина интересовалась тем же, чем и я? - Да. Мне стало страшно. Я убежала из дому... Она не хотела уходить... - А вы знаете, кем был Броуди до войны? - Нет. Коун повертел в пальцах сигарету, зажег. - Он был человеком, который хотел, чтобы восторжествовала правда. Он был Дон Кихотом. И он умер. - Как? - Дон Кихот умер. Остался просто Броуди - трусливый пьяница и мелкий лжец. А перед этим клиника профессора Кирпи. Его ведь считали сумасшедшим. - Коун хмыкнул. - Это очень удобно - объявить сумасшедшим того, кто тебе мешает. - Для чего вы мне это говорите? Коун посмотрел ей в глаза. - Для того, чтобы вы молчали. Между прочим, сейчас я совершаю служебное преступление. Я не должен был говорить вам этого. Но я фаталист. Мне кажется, что сама судьба привела меня сегодня сюда. Броуди, в общем-то, говорил вам правильные вещи. Он ведь был опытнейшим адвокатом в свое время. И если он видел убийц Бредли и решил молчать, то тут что-то есть. - Но ведь я-то ничего не видела. - Это не имеет значения. Вы испугались Блюстительницы. Вы заронили у нее подозрение. Кстати, больше никто не задавал вам таких вопросов? Может быть, вскользь? Намеками?.. Алиса задумалась. Потом сказала решительно: - Нет. Никто. - Не исключено, что зададут. Тогда вы поможете мне. Я оставлю вам номер телефона. Позвоните, мы назначим встречу. По телефону не надо сообщать ничего. - А что же мне говорить?.. - Тому, кто спросит?.. Я думаю, можно сказать правду. - Коун улыбнулся. - Это вам сделать легко. Выйдя от Алисы, Коун повернул налево и быстрым шагом прошел метров сто. Потом резко повернулся и так же быстро пошел обратно. Улица была пустынна. Он подумал, что хорошо поступил, придя сюда пешком. Свернув в переулок, Коун поднял воротник пальто и отправился прямо домой. Ночных улиц инспектор не боялся. Билли Соммэрс позвонил Лики в аптеку и сказал, что он говорил с Фрименом. - Я хочу рассказать, как это было, - закончил он. - Хорошо, - ответила Лики. Они встретились на том же месте, в скверике за углом. Лики грустно улыбнулась Билли. Они сели на скамейку, и Соммэрс начал рассказывать. Фримен жил в большом многоэтажном доме в конце Роу-стрит. В вестибюле Билли подумал, что надо бы предварительно созвониться. Но теперь это было ни к чему. Он прошел мимо лифта к лестнице и стал медленно подниматься на четвертый этаж. На его счастье, Фримен оказался дома. Он окинул Билли цепким взглядом и проводил его в комнату, служившую, видимо, одновременно и гостиной, и кабинетом. Попросил подождать и вышел за дверь. Из соседней комнаты послышались голоса - женский и детский. Затем голоса удалились. Билли понял, что Фримен предупредил членов семьи о приходе гостя. Он прошелся по комнате, бросил взгляд на книжную полку, на чучело обезьянки, висевшее над столом, на картину в простенке между окнами. Картина его заинтересовала, но рассмотреть ее как следует Билли не успел. Вошел Фримен. - Прошу прощения, - сказал он. - Теперь нам никто не помешает. И оценивающе, как показалось Билли, снова окинул его взглядом. Потом, словно спохватившись, откинул крышку бара, вытащил бутылку виски, рюмки, кивнул Билли и сказал: - Ну-с? В чем дело? Билли решил взять быка за рога. - Я пришел к вам поговорить о Бредли, - сказал он. В глазах Фримена мелькнуло изумление. - Вы полицейский? - спросил он. - Я что-то припоминаю. - Нет, - сказал Билли. - Я не полицейский. Я его земляк. И знаю его сестру. - Так, - сказал Фримен. - Допустим. Но при чем тут я? - Лики сказала мне... - медленно произнес Билли. - Она сказала, что вы хорошо знали Бредли. - Опрометчивое заявление. Кто вы такой? Частный детектив? - Лики сказала, что Бредли хорошо относился к вам. - Польщен, - хмыкнул Фримен. - Только ведь вот в чем дело: я не знаю Лики. Не имел чести быть знакомым с этой особой, доверие которой, по вашим словам, я заслужил. Билли растерялся. Разговора не получилось. Он не знал, как вести себя дальше. Фримен был старше и опытнее. Он не желал откровенничать с человеком, которого видел впервые. Надо было или уходить, или раскрывать карты. Билли предпочел последнее. - Я служу лифтером в "Орионе", - сказал он. - И я видел Бредли в тот, последний, вечер. В глазах Фримена вспыхнули искорки. Вспыхнули и погасли. - Послушайте, мальчик, - сказал он. - А что, собственно, случилось? Вас кто-нибудь прислал ко мне? - Нет. Я сам. Мы с Бредли - земляки. Я вам уже говорил. Он даже однажды упоминал про вас... Билли решил солгать. Про записную книжку он промолчал. А сослаться на Бредли - грех невелик. Тем более что проверить его слова невозможно. Но Фримен к словам Билли отнесся равнодушно. Больше того: в его взгляде появилась брезгливость. Он посмотрел на Соммэрса, как на лягушку, вскочившую вдруг на чистую простыню. Потом зевнул и сказал: - Идите-ка вы туда, откуда пришли. Я не знаю, кто вас ко мне послал. И не хочу знать. Он встал. Билли тоже поднялся и сделал шаг к двери. Потом решительным жестом вытащил книжку из кармана и протянул ее Фримену. - Вот, - сказал он. - Бредли отдал мне ее тогда. Просил сохранить до утра... И не пришел. Фримен полистал книжку. - Это меняет дело, - заметил он задумчиво. - Садитесь. Рассказывайте. Как вас зовут? Билли? Но прежде скажите, почему вы не отдали эту вещь в полицию? - Я не знал, что Бредли убит. А когда узнал, прошло уже много времени. - И вы побоялись? - Да. А потом я нашел Лики. Она вспомнила, что брат хорошо отзывался о вас. Ведь нельзя же мне носить это с собой. И потом. Я слышал, что убийца Бредли не найден. Книжка может помочь. Там есть записи... И конверт в кармашке... Я его не вскрывал. Я подумал, что если я приду к вам... - И начну врать, - перебил Фримен. Билли наклонил голову. - Ничего, мальчик, - усмехнулся Фримен. - Вранье ныне модно. Но что же мы будем делать с этой вещью? Ей-богу, ума не приложу. Я ведь не следователь, мальчик. Наверное, надо отдать эту штуку в полицию. Может, так и сделаем? - Не знаю. - И я не знаю, - согласился Фримен. - А раз мы оба в данный момент не приняли никакого решения, то, следовательно, нам обоим необходимо подумать. Верно? - Пожалуй, - кивнул Билли. - Ну, вот, - сказал Фримен, - мы и договорились. Запишите мой телефон. Через пару дней позвоните. Хорошо? Очутившись на улице, Билли отправился домой. Идти было далеко, и он торопился. Он не знал, правильно ли поступил. Уж очень легко Фримен выудил у него тайну. Не знал он и того, что Фримен, как только Билли вышел, накинул плащ и сейчас идет сзади него. Не догадывался Билли о том, что Фримен, проводив его до дома, прочитал список жильцов у входа, потом надвинул шляпу, крикнул такси и поехал обратно. Неподалеку от полицейского управления Фримен отпустил машину и чуть не бегом направился к подъезду. В тот момент, когда Билли натягивал на голову тонкое одеяло, Фримен открывал дверь кабинета Коуна. Инспектор хмуро взглянул на сияющее лицо журналиста и молча указал ему на кресло. Он только что получил нагоняй от шефа за визит к Эльвире. Господин Мелтон был недоволен тем, что Коун бесцеремонно вмешивается в частную жизнь людей, не имеющих никакого отношения к делу о наркотиках. Шеф недвусмысленно дал понять инспектору, что профессор Кирпи глубоко оскорблен столь бестактным вторжением полиции в дом уважаемой женщины. Профессор Кирпи сказал господину Мелтону, что он поражен, огорчен и удручен. Коуну не удалось оправдаться перед шефом, хотя он вполне логично обосновал повод, побудивший его навестить хозяйку салона амулетов. Шеф сказал, что можно было получить информацию о шахе другим путем. Весть о бесследном исчезновении Кнута Диксона на шефа не произвела впечатления. Это дело семейное, сказал он. Полиции туда соваться незачем. Если госпожа Гирнсбей пожелает учинить розыск Кнута, то к ее услугам десятки частных детективов. Этот разговор разозлил Коуна. Чтобы несколько отвлечься, он купил пачку вечерних газет и стал их просматривать. Топтавшееся на месте следствие давало мало пищи журналистам. Газеты на разные лады трепали имя Ахмеда Бен Аюза. "Трибуна" разглагольствовала о моральном облике шаха, намекала на тайные пороки, которыми тот якобы страдал. Ссылаясь на хорошо осведомленные источники, газета описывала некую юную развратницу, из-за которой шах якобы потерял и престол и уважение подданных. "Экспресс" - самая левая газета в стране - объясняла дело проще. Народно-освободительное движение в стране раскачало трон, и шах на нем не удержался. От закономерного конца в тюрьме его спасло то, что в тот момент, когда шах удирал из дворца, на аэродроме задержался самолет чьей-то авиационной компании. На этом самолете шах вместе со своими чемоданами благополучно добрался до границы и пересек ее. А затем поселился в "Орионе" и занялся торговлей наркотиками. "Дейли мейл" сообщала, что шах был заядлым охотником. На его счету будто бы семьдесят тигров. Из них пять людоедов. Это, конечно, далеко не тот результат, который имеется у Джима Корбетта. Но и это кое-что значит. И уж совсем ни к селу ни к городу газета толковала про то, что шах видит ночью лучше, чем днем. В засады он ходил всегда один и без фонаря. И он никогда не стрелял дважды. Много места отводил шаху вечерний "Геральд" - орган новой христианско-католической партии, возникшей из осколков развалившихся союзов "христианских демократов" и "прогрессивных католиков". Дитя, родившееся после слияния этих групп, оказалось на редкость строптивого и буйного нрава. "Геральд", выражавший кредо новой партии, часто качало и заносило. Резюмируя на этот раз свой рассказ о шахе, газета писала: "Все предопределено Всевышним: и зло и благо. И мы не знаем, но верим: то, что сегодня благо, завтра станет злом. А зло направлено на благо. Шах совершил тяжкий грех. Но кто посмеет сказать, что за ним не придет искупление?" Коун отбросил "Геральд" и снова взял "Экспресс". "Наша полиция ленива и нелюбопытна, - писал неизвестный автор одной из корреспонденции. - Если бы она обладала способностью экстраполировать известные ей факты, то любой, даже самый тупой следователь давно бы понял, что его дурачат, водят за нос". Кто дурачит и кто водит за нос, было непонятно. Газета об этом умалчивала. Коун отшвырнул ее на диван. И в это время в дверь постучал Фримен. Он заметил, что инспектор расстроен. - В чем дело? - спросил он. - Черные кошки не дают покоя? - Хуже, - откликнулся Коун. - Они стали царапаться. - Плюньте, - посоветовал Фримен и кивнул на газеты: - Изучаете речи папаши Фила? Он здорово хлопочет о процветании полиции. - А ей и сейчас ничего, - усмехнулся Коун. - Особенно когда ощущаешь локоть друга, так сказать. - Не понимаю. - Бросьте притворяться, Фримен. Какого дьявола вам понадобилось сообщать публике о том, что шах видит в темноте? Или о юной развратнице с "оригинальными сексуальными наклонностями"? Какое отношение этот бред имеет к делу Бредли? Куда вы уводите общественное мнение? Честное слово, это надо уметь. - Если бы мы не умели, нас не держали бы в газетах, - заметил Фримен. - Но я не намерен пикироваться на темы морали. Да и вы, Коун, не с луны свалились. Или вам эта история так ударила по мозгам, что вы стали видеть вещи в красном свете? Вы уже второй раз спрашиваете меня о символе веры. Помните нашу беседу о ночном горшке Папы Римского? Журналист пристально поглядел на инспектора. - Уже разнервничались, - усмехнулся Коун. - Мы ведь достаточно знаем друг друга. Просто иногда в голову приходят странные мысли. Одному с ними трудно. Я тут случайно познакомился с одной женщиной. Вы бы, наверное, назвали ее дурочкой. Она даже не подозревает, что рядом с ней существует такое дерьмо, как Кнут Диксон. Или эта колдунья, торгующая птичьими какашками. То есть знает, конечно. Но живет отдельно от них, своей жизнью. Мне эта жизнь понравилась, Фримен. Словно я вдруг увидел эталон нормального человека. Может быть, это наивно. Но я как-то вдруг понял нечто ускользавшее раньше. Я стал смотреть на мир другими глазами. Вы спросите, что же я понял? Это трудно объяснить. Просто я отчетливее начал различать кое-какие детали. - Еще шаг, - фыркнул Фримен, - и вы в объятиях Лиги борцов за устои нравственности. - Нет, Фримен, это не то. Вам никогда не приходилось соскакивать с поезда на полном ходу? Нет? В момент прыжка в ушах много шума: стучат колеса, свистит ветер. Потом - полная потеря ощущения своего тела. И наконец - тишина. Ты как будто выплываешь из нее, слышишь далекий стук колес, затем возвращается сознание, начинаешь ощущать себя и окружающее. Поезд уже ушел. Ты встаешь, отряхиваешься. Где-то лает собака. Все, что неслось мимо, стоит на месте. Оно, собственно, и не двигалась никуда. Но ты еще ошеломлен, ты ничего не понимаешь. И все это приходит и уходит в одно мгновенье. Сделав несколько шагов от насыпи, ты забываешь о своих ощущениях. Так вот, Фримен, я сейчас как будто выпрыгнул из поезда. Шум в ушах еще не прошел. А я уже слышу, как вдали лает собака. - Но поезд-то все равно идет, Коун. А вы мне так забили мозги своими рассуждениями, что я даже забыл, зачем пришел. Коун, ведь я вам принес такую информацию... Пальчики оближете... Фримен подмигнул: Коун не сразу понял, о чем говорит журналист. Он еще был всецело под влиянием своих мыслей. Фримену пришлось повторить. И тогда Коун словно очнулся. - Ладно, - сказал он. - Давайте выкладывайте. - А не перекусить ли нам сначала? Здесь есть по соседству приличный ресторанчик. Там умеют делать бифштексы. - Что ж, - сказал Коун. - Бифштексы так бифштексы. В ресторане Фримен выбрал столик в углу. - Здесь нам никто не помешает, - сказал он. - Значит, бифштексы. А как насчет виски? - Если дело стоит, - рассудительно заметил Коун, - то можно и виски. - Еще как стоит! - подхватил Фримен. - Я принес вам бомбу, Коун. Можете швырнуть ее под поезд. Только сами держитесь аккуратнее. - Не преувеличивайте своих заслуг, Фримен. Я ведь помню про "оригинальные наклонности". Кстати, вы сами-то знаете, в чем они заключаются? Инспектор улыбался. - Любопытно? - Фримен погрозил пальцем. - То-то и оно. Это вам не эталон нормального человека. Еще неизвестно, где этот эталон. Может быть, он оказался в поезде? А, Коун? - Ладно. Давайте, что там у вас? Интервью с Диксоном? - Увы, - сказал Фримен. - Этого я еще не добился. - И не добьетесь. Диксон тю-тю. - То есть? - Ушел в неизвестном направлении. Колдунья обеспокоена. Нанимает частных детективов. За эту информацию вы мне оплатите ужин. - Нет, Коун. За ужин будете платить вы. Слушайте и смотрите. Час тому назад ко мне явился один молодой человек. Сперва я подумал, что его кто-то подослал. Цель была непонятна. Он назвался земляком Бредли и стал допытываться, не дружил ли я с покойником. Я, конечно, предложил ему убраться восвояси. Тогда он поломался немного и сказал, что служит лифтером в "Орионе". - Вот как, - сказал Коун. - Да. Я проверил. Проводил его до дома. Все так. Но дело не в этом. Он дежурил в ту ночь, когда ушел Бредли. И Бредли дал ему... Что? Угадайте, Коун! - Ну вас к черту, Фримен! - Бредли дал ему записную книжку. Попросил сохранить. И не вернулся. Парень узнал об убийстве поздно. В полицию идти не захотел. Нашел сестру Бредли. Она ему назвала мое имя. И вот... Фримен вытащил книжку из кармана и положил на стол. - Это еще не все. В книжке лежит конверт. Я его не распечатывал. Коун оглядел конверт, взял вилку и вскрыл его. Оттуда выпал листок бумаги. Фримен подхватил его, развернул. - Донесение Бредли, - прошептал Коун. - Вот и все, - сказал Билли. - Сегодня я звонил ему. Телефон молчит. Лики подняла прутик и стала задумчиво чертить им линии на песке. Дул ветер. Ей было холодно и грустно. Рассказ Билли о том, как он ходил к Фримену, она выслушала равнодушно. Она не понимала, зачем это нужно теперь, когда все равно уже ничего нельзя изменить. Но слушать Билли ей было приятно. У него приятный голос. Он напоминал ей голос диктора со станции "SOS". На эту станцию можно позвонить в любое время дня и ночи и услышать слова утешения. Когда человеку одиноко и трудно, он прибегает к помощи станции "SOS". Там не спрашивают причин. Там знают, что надо делать. Со станцией "SOS" можно говорить целый час. О чем угодно. После этого становится легче. Лики набирала номер станции, когда становилось нестерпимым слушать разговоры сестер-близнецов. Их ужасные беседы сводили с ума. Сестры жили в каком-то выдуманном, безумном мире. Они целыми связками покупали "черные книжки", читали их запоем, а днем обсуждали прочитанное. "Черные книжки" стоили дешево. Они выходили целыми сериями. Это были тонкие выпуски в бумажной обложке черного цвета с желтым пятном посередине. В желтое пятно была вмонтирована картинка. Картинки были разными, но на каждой из них обязательно присутствовал труп человека, убитого самым зверским способом. В книжках описывались похождения Тими Гунда, существа, похожего на муравья, пришельца из неведомой Галактики. Тими Гунд был прислан на Землю, чтобы перебить все население планеты и освободить ее для колонизации. Жители Галактики, осуществлявшей экспансию, обладали техническими средствами, достаточными для того, чтобы уничтожить население Земли одним ударом. Но они не могли этого сделать. Над ними тяготел рок. Высшие силы отдали приказ завоевателям, в котором было недвусмысленно сказано, что заселить Землю они могут только в том случае, если перебьют ее жителей поодиночке. Этот приказ открывал перед издателями "черных книжек" блестящие перспективы. Тими Гунд получал право жить вечно. А чтобы не приесться, не надоесть читателям, он обязан был выдумывать только способы убийства. Но это была уже не его забота. Издательство мобилизовало солидный отряд писателей, изощренная фантазия которых делала чудеса. В одной из серий Тими Гунд работал под личиной врача-гинеколога. В другой он выступал в качестве вампира-любовника. В третьей это был просто веселый гангстер, попутно с убийствами грабивший банки. В четвертой Тими Гунд воплощался поочередно то в каменщика, то в коммивояжера. В пятой он действовал как привидение-невидимка. Это была особенно пикантная серия. Обличье привидения позволяло Тими проникать в спальни кинозвезд и промышленных магнатов. То, что он там видел, становилось достоянием публики. Таким образом многоликий Тими Гунд был приспособлен для нужд самой широкой аудитории. Сестры-близнецы предпочитали пятую серию. Говорили, что есть еще и шестая, особая. Сестры только понаслышке знали о ней и проявляли нетерпение, когда кто-нибудь из знакомых пересказывал содержание одной из брошюр. Но достать эту серию они не могли. Она распространялась по списку, попасть в который было золотой мечтой близнецов. Днем в аптеке то и дело слышалось: - Милли! Ты помнишь, как он погрузил шестую лапу в ее внутренности? - Пятую, - поправляла Милли. - Нет, шестую. Пятой он душил ее. Как ты любишь спорить, Милли. Милли бежала на кухню и возвращалась с "черной книжечкой". Сестры лихорадочно листали ее. Наконец выяснялось, что права Милли. Тими Гунд действительно извлекал внутренности жертвы пятой лапой. Шестой он давил кнопку аппарата связи, посылая сигнал в свою Галактику об очередном успехе. Потом они начинали болтать о человеке без мозгов. Он смущал воображение сестер так же, как и загадочный Тими Гунд. Лики казалось, что сестры верят в реальное существование и Тими Гунда, и человека без мозгов, и других монстров, которых им ежедневно подносило телевидение, книги и кино. Лики было и противно, и страшно, и одиноко. Тогда она звонила на станцию "SOS". Приятный голос рассказывал ей о том, что никогда не следует терять надежды, что после дурной погоды всегда появляется солнце, а мир, в общем-то, не так плох, как он подчас рисуется человеку, у которого почему-либо испортилось настроение. Голос был напевным, баюкающим. Слушая его, Лики грезила о необыкновенных встречах. Ей верилось в то, что они произойдут, все устроится и она уйдет из аптеки в сверкающий красками мир счастья и радости. Но голос умолкал. Лики вешала трубку. Когда Милли узнала о том, что у Лики убили брата, она всерьез сказала: - Тими Гунд. А когда Билли Соммэрс стал допытываться об адресе Лики, та же Милли вновь шепотом произнесла имя своего любимого литературного героя. И ведь они не были сумасшедшими, эти близнецы. Они словно играли в какую-то известную одним им игру, в которой вымысел настолько перепутался с действительностью, что порой они сами переставали соображать, где кончается фантастика и начинается реальность. Тими Гунд будто стер все границы. Лики, конечно, не отдавала себе ясного отчета в том, что происходит с сестрами. Она была простой девушкой, не имевшей достаточного образования для того, чтобы быть способной докапываться до причин и следствий. Она видела то, что происходило на поверхности. Сестры страшили ее своей одержимостью. Иногда ей казалось, что они кровожадны, что они сами в состоянии делать то, что делает Тими Гунд. Однако это была игра. Игра, в которой все-таки побеждал Тими Гунд. "Черные книжки" исподволь выхолащивали из сознания сестер здравые мысли об окружающем, населяли их воображение гипертрофированными образами, производя ту удивительную метаморфозу, которую наблюдала Лики, но которую она не могла объяснить да и не старалась. Она стремилась лишь уйти, убежать от кошмара. И впадала в другую крайность, втягивалась в другую игру. Иллюзорный мир радужной мечты, в который она погружалась после бесед с диктором станции "SOS", был не лучше мира Тими Гунда, в котором жили сестры. Успокоительные капли действуют, как известно, в течение определенного промежутка времени. Кроме того, систематически вводить их в организм вредно. С каждым приемом нужно увеличивать дозу, ибо вспышки раздражительности следуют затем чаще и усиливаются. Если бы Лики знала это, то она, возможно, и поостереглась бы пить успокоительные капли из чаши станции "SOS". Но она этого не знала. Лики готова была беседовать с диктором станции "SOS" хоть целый день. Когда был жив Бредли, часть жизни Лики заполнялась заботами о брате. Его надо было накормить, проследить за чистотой его рубашек и обуви, сделать множество мелких домашних дел. Из аптеки она шла в магазины. Потом готовила ужин. Приходил с работы Бредли, они разговаривали о разных пустяках. После гибели брата все резко изменилось. Ей уже не хотелось, как прежде, бежать со службы домой. Дом стал чужим. И вдобавок ко всему в доме начали твориться непонятные вещи. Впервые она ощутила это на второй день после похорон брата. Возвратившись из аптеки, Лики открыла дверь квартиры, бросила на столик в прихожей пакет с покупками и недоуменно огляделась. Что-то в квартире было не так. Ей потребовалась минута, чтобы сообразить: в комнатах слабо пахло бензином. Она удивилась: бензина в доме не было. Удивилась и забыла бы, наверное, об этом. Но утром в аптеке услышала, как Милли сказала сестре: - Он облил ее бензином. - Зачем? - Он хотел знать, где она прячет любовника. Речь шла об очередном похождении Тими Гунда. Милли прочитала только что выпущенную книжку, в которой несравненный Тими перещеголял средневековых инквизиторов. - Ужасно, - сказала сестра Милли. - У меня дух захватывало. Я сожгла кофе. И зерна, как назло, кончились. - Ты неисправима, Милли. Время завтрака. Что же мы скажем Хоггинсу? Он вот-вот появится. - Я сбегаю в лавочку за угол. - Беги, Милли. Он сейчас придет. А где эта книжка? Придя вечером домой. Лики первым долгом принюхалась. Запаха бензина не было. Однако на другой день она снова ощутила его. Лики провела беспокойную ночь. Ей приснился Тими Гунд. Он был одет в черный костюм. Огромный муравей стоял над кроватью. Четырьмя лапами он сдавливал ноги и руки Лики, а изо рта у него капал горящий бензин. Лицо Тими было похоже на лицо Милли. - Где ты прячешь Бредли? - шипел Тими. - Бредли умер, - стонала Лики. - Его убил ты... - Врешь, - шипел Тими. - Я сожгу тебя, и ты будешь меня любить. - Нет, нет, нет, - кричала Лики. Тими смеялся и все крепче сдавливал ее тело. Горящие капли падали на живот Лики и жгли, жгли... Она извивалась, кричала, пока не проснулась в холодном поту... Одеяло сползло на пол. Лики дрожащей рукой включила ночник. Встала, переменила рубашку. Потом зажгла свет во всей квартире и просидела до утра без сна. Днем позвонил Билли. Он подождал ее в скверике, рассказал о свидании с Фрименом. Лики задумчиво чертила прутиком линии на песке. На город опускался вечер. На большом доме против сквера вспыхнули слова: "Кровь, только кровь". Ниже помельче побежали лиловые буковки. Из них складывались фразы, рассказывающие о новом боевике сезона. В случае смерти кого-нибудь из зрителей во время сеанса фирма гарантировала родственникам крупную страховую премию. Она выплачивается немедленно по получении доказательств о том, что умерший не страдал сердечными заболеваниями. - Лики, - сказал Билли, - твой брат был хорошим человеком. И это нельзя так оставлять. - Что нельзя оставлять? - спросила Лики. Она думала о том, что наступает вечер. За ним придет долгая ночь. Она опять будет бояться. Не Тими, нет. Она будет бояться запаха бензина, который вслед за смертью Бредли вошел в их дом. - Нельзя, - убежденно повторил Билли. Он еще не представлял себе, что он должен сделать, что он может сделать. Но ему казалось, что Лики ждет от него поступков, все равно каких, только бы не сидеть вот так. Он может пойти к Фримену и спросить, что тот собирается предпринимать. Он смотрел на мигающую рекламу, требующую крови, и думал о крови Бредли, которая тоже взывала к отмщению. Ему казалось, что и Лики думает о том же. Но Лики думала о запахе бензина и о наступающей ночи. И еще о Билли, который сидел рядом и голос которого был похож на голос доктора со станции "SOS". Ей никогда не приходила в голову мысль, что у диктора может быть лицо, руки. Он был для нее просто Голосом, который помогал ей в минуты тоски и отчаяния. Теперь же Голос вдруг материализовался в Билли. - Говори что-нибудь, - сказала она. - Хочешь, я почитаю тебе стихи? - предложил Билли. - Читай. Только не надо молчать. И Билли вполголоса стал читать ей стихи. Свои стихи, которые он никогда и никому не показывал. Это были грустные стихи о большом городе и маленьком человеке, который любил этот город. Но город не замечал маленького человека. И человек умер, так и не добившись того, чтобы город его заметил. Лики наморщила лоб и сказала, что она плохо поняла основную мысль. Тогда Билли стал читать другие стихи. Лики не старалась вникать в их смысл. Ей нужно было слышать Голос. А что он говорил, было неважно. Наконец Билли замолчал. - Еще, - сказала Лики. - Мне нравится. - Ты не слушаешь, - заметил Билли. - Ты все время о чем-то думаешь. Я понимаю, тебе сейчас не до стихов. - Да, - сказала Лики. - Я думаю. Но мне нравится. Она не сказала, что ей нравится голос Билли. Голос, которому она привыкла доверять свои страхи и надежды. И она подумала: почему бы ей не довериться Билли? Рассказать о том, что вот уже несколько дней мешает ей жить. Отблески рекламы падали на их лица. Лики ощущала теплое плечо Билли рядом со своим, слышала его голос, который одновременно был и тем Голосом. И Голос, и плечо, и темнота, окружавшая их, сделали свое дело. Если бы разговор происходил днем, возможно, ничего и не случилось бы. Днем Лики вела бы себя по-другому. И по-другому бы сложилась ее судьба. И судьба Билли. И судьбы других людей, с которыми им пришлось столкнуться. - О чем ты думаешь? - спросил Билли. - Не знаю. Обо всем сразу. И о тебе. - Я тоже думал о тебе. Ты любила играть в песке возле нашего дома. Помнишь? - Не знаю. Может быть. Я видела сегодня плохой сон. - Ты веришь в сны? - Не знаю. Только это был очень плохой сон. - Тебе страшно? - Да. Я боюсь возвращаться в дом. Боюсь открыть дверь. Я всегда боюсь. - Идем, я провожу тебя. - Нет. Это не то. Понимаешь, это не тот страх. Не беспричинный. Не от воображения... - Скажи же. Это касается твоего брата? - Возможно. Но я не знаю... Ничего не знаю... И боюсь. Вчера я всю ночь дрожала. И этот плохой сон. И запах... - Запах?.. - Да. С тех пор, как брат... Как его не стало... В доме появился запах бензина. - Я не понимаю... - Я тоже сначала не понимала. А теперь знаю. К нам в дом кто-то ходит. Он приходит, когда я на службе. Он оставляет после себя запах бензина. Наверное, он ездит на машине. И Лики замолчала, ожидая, как отнесется к ее сообщению Билли Соммэрс. 3. СОЦВЕТИЕ Ферма называлась "Копыто дьявола". Когда машина подъехала ближе, Коун понял происхождение этого названия. Ферма располагалась на скальном мысу, который навис над бурной порожистой речкой. Мыс и впрямь напоминал копыто какого-то огромного животного. У самых построек скала круто уходила вниз. Коун осторожно подошел к обрыву, взглянул на пенные буруны. - Уютное местечко, - буркнул за его спиной Грейвс. Он приехал вместе с инспектором. Коун вынул сигарету и долго разминал ее в пальцах, задумчиво разглядывая окрестности. Потом двинулся к дому. Грейвс пробормотал: - Тут никто не живет... Не понимаю, что мы здесь ищем?.. Коун не ответил. Он давно понял, что тут никто не живет. Но беседовать на эту тему с Грейвсом было ни к чему. Без Грейвса было над чем подумать. Накануне он и Фримен прочли последнее донесение Бредли, адресованное Грегори. Агент писал, что он заметил слежку за шахом Бен Аюзом. Это показалось ему любопытным, и он решил выяснить, в чем тут дело. Бредли писал, что направит донесение с Никльби. Но, видимо, в последний момент обстановка резко изменилась. Он сунул конверт в записную книжку и отдал лифтеру. - А может, он перестал доверять Никльби? - спросил Фримен. - Чушь, - отмахнулся Коун. - И взбредет же вам в голову такое! - У меня разыгралось воображение. - Накиньте на него узду. И давайте книжку. Что там есть? - Ничего существенного. Несколько телефонов. И вот... Фримен перегнул книжку, и Коун увидел торопливую запись: "ферма "Копыто дьявола". - Эту запись он сделал в лифте, - сказал Фримен. - Коун, вы возьмете меня с собой завтра? Я чувствую, что тут пахнет шикарным материалом. - Нет, - сказал Коун. - Со мной поедет Грейвс. - Так-то вы платите за добро? - Я плачу за ужин. Как договорились. - Все-таки вы оценили информацию? - Фримен, поймите меня правильно. Это еще не информация. Информацию я привезу вам завтра. Сам. Мне нужно сосредоточиться. А ведь стоит только вам поехать со мной, и ваши коллеги обсядут эту ферму, как мухи теплый пирог. - Хорошо, - согласился Фримен. - Вы удивительно логично объясняете свои поступки, инспектор. - Иначе нас давно бы выгнали, - парировал Коун. Фримен захохотал: - Два - ноль, инспектор. Жду вас, как возлюбленную... И вот они на ферме. Коун и Грейвс приблизились к дому. На входных дверях висел замок. Коун не стал его трогать, обошел здание. Окна были закрыты ставнями. Полицейские побывали на скотном дворе, осмотрели многочисленные постройки, о назначении которых выросший в городе Коун мог только догадываться. Нигде не было ни намека на то, что у этой фермы имелся хозяин. Пустота, пыль, нежиль. Они вышли со двора и, обогнув дом, снова оказались на дороге возле своей машины. И увидели человека. Он стоял, засунув руки в карманы старой куртки, и рассматривал автомобиль Коуна. Незнакомец был плешив, стар и румян. Он покосился на полицейских и сделал шаг в их сторону, подняв руку для приветствия. - Ты кто? - рявкнул Грейвс и надвинулся на румяного старика всей своей двухсотфунтовой глыбой. Тот испуганно отпрыгнул. - Осадите, Грейвс, - сердито сказал Коун и поздоровался с незнакомцем. - Мы из полиции, - добавил он, чтобы сразу рассеять все недоразумения. - Я так и подумал, - фальцетом произнес старик и представился: - Джекоб Робинсон. Моя ферма в двух милях к западу. Я ехал в город и увидел вашу машину. Сначала подумал, что приехал хозяин "Копыта". Потом вижу, что не похоже. Тот приезжал на "кадиллаке". А свою машину я оставил за поворотом, вон там в рощице. - Не думал, что у этой развалюхи есть хозяин, - сказал Коун. - Это так, - согласился Робинсон. Он шмыгнул носом и хихикнул. - Я ему так и говорил. Настоящий хозяин съехал отсюда с месяц назад. - Старик снова хихикнул. - Уехал искать счастья. Все теперь ищут счастья. Да только мало кто знает, где оно лежит. Вот и Грант. Мы ведь с ним дружили. Он жил здесь лет пятнадцать. И все время чего-то боялся. Когда собрался в город, боялся попасть в автомобильную катастрофу. Дрожал, когда падали цены на рынке. А потом вдруг продал ферму. - Вы видели нового владельца? - перебил Коун. - Два раза. Он не похож на фермера. Типичный горожанин. Говорил, что покупает ферму для сдачи в аренду. Конечно, такому джентльмену не к лицу ворочать вилами. Я-то это сразу смекнул. Да и он не скрывал, что в нашем деле не смыслит. Он попросил меня присмотреть за владением, пока не подыщет арендатора. Третьего дня он заезжал ко мне. Мы выпили по стаканчику. Он сказал, что нашел арендатора. Попросил меня привести в порядок дом. Заплатил не скупясь. Не мог же я отказать, как вы полагаете? - Конечно, - сказал Коун. - Ну а я не торопился, - развел руками Робинсон. - То да се. Думал, не к спеху. А оно вон как обернулось. Словом, я сюда не заглядывал, инспектор. Теперь-то, раз уж вы здесь, не знаю, что и делать. Деньги-то я взял. Коун похлопал старика по плечу. - Ничего, - сказал он. - Ключи-то он вам оставил? Может, сказал, как его зовут? - А как же, - ухмыльнулся старик. - Зовут его Диксон. Грейвс ковырял носком ботинка землю, безучастно прислушиваясь к разговору. Коун выплюнул потухшую сигарету и так посмотрел на Робинсона, что тот поежился. - Диксон? - спросил он хрипло. - Вы сказали - Диксон? А имя? Кнут? Робинсон кивнул. - Идемте в дом, - сказал Коун. Старик снова кивнул и пошел к своей машине. Через три минуты дребезжащий "форд" подкатил к дому. Робинсон захлопнул дверцу, подергал ее и протянул Коуну связку ключей. - Два от комнат, - сказал он. - Третий от входа. Они вошли в дом. Коун попросил Грейвса открыть ставни. Гуськом они обошли весь первый этаж. Робинсон шел последним и говорил: - У Гранта здесь были столовая, кухня, кладовки и ванная. Коун слушал старика и оглядывал помещение. В столовой, довольно обширной комнате с тремя окнами, выходящими во двор, не было никакой мебели. На полу лежал толстый слой пыли. Чувствовалось, что после отъезда Гранта сюда никто не заглядывал. В кухне тоже не нашлось ничего интересного. На второй этаж вела лестница. Подойдя к ней, Коун попросил Грейвса посветить и внимательно осмотрел ступеньки. Пыли на них не было. Так же, впрочем, как и в прихожей. Грейвс отметил это обстоятельство неопределенным мычанием. Лестница заскрипела, когда трое стали подниматься наверх. Робинсон не преминул заметить, что Грант никогда не был хорошим хозяином. Он, Робинсон, терпеть не может, когда в доме что-нибудь не в порядке. А Гранту было на все наплевать. Он даже не хотел перенести ванную поближе к спальням. Пятнадцать лет вся семья по утрам бегала вниз. Разве это прилично? В двух спальнях было пусто. В третьей стоял старый диван. - Когда он отдал вам ключи? - спросил Коун Робинсона. - Да третьего дня и отдал. Сказал, чтобы я привел дом в порядок. Коун пошел вниз. Грейвс и Робинсон двинулись за ним по скрипучей лестнице. Во дворе инспектор задал Робинсону еще вопрос: - Он часто бывал здесь? - Не могу сказать, - ответил старик, подумав. - Я его видел два раза. Когда он купил ферму. И третьего дня. Он заезжал ко мне. - А соседи? - Мой дом ближе всех. Две мили. Коун пытался сообразить, для чего Диксону понадобилась эта ферма. Интересно, колдунья в курсе дела? Судя по всему, дом нужен был как тайное прибежище. Здесь можно переночевать, не привлекая ничьего внимания. До города тридцать миль. Ближайший сосед в двух милях. Но для чего все это? И почему Бредли не отправил донесение с Никльби? Что-то он узнал об этом "Копыте" в ту самую ночь. Лифтер говорил Фримену, что Бредли вел себя беспокойно, несколько раз подымался на этаж, где жил шах. Вниз спускался по лестнице. Видимо, в "Орионе" находился в ту ночь неизвестный, который следил за шахом. Бредли следил за ним, а за Бредли тоже следили. Но почему Бредли ничего не сказал Никльби? Почему он действовал самостоятельно? Неужели прав Фримен, предположивший, что Бредли не доверял Никльби? Он отдал книжку лифтеру-земляку. Этого никто не мог видеть: дело происходило в кабине лифта. И, наверное, Бредли рассчитывал получить ее обратно. Наверное, он полагал, что для него предстоящее ночное приключение особой опасности не представляет. Но книжку тем не менее он предпочел не брать с собой. Почему? Грейвс нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его челюсти ритмично двигались, перекатывая жевательную резинку. Робинсон копался в моторе своего "форда", который не хотел заводиться. Легкий ветерок шуршал опавшими листьями. В рощице у дороги щебетала какая-то птица. Внизу шумела река. Робинсону наконец удалось завести мотор. Он вытер пот со лба и подошел попрощаться с полицейскими. - Вы забыли отдать мне ключи, - напомнил Коун. Он смотрел выжидательно. Старик похлопал себя по карманам и протянул связку Коуну. - Мне можно ехать? - Да, - сказал инспектор. Когда "фордик" скрылся за поворотом, Грейвс, провожавший его глазами, повернулся к Коуну. Его глаза красноречиво выражали нетерпение. Он не понимал, почему медлит инспектор. Но спросить об этом не решался. - Заприте дом, - сказал Коун. И пошел к обрыву. Он не слышал, когда к нему подошел Грейвс. Шум реки заглушал шаги. А может быть, то, что он увидел под скалой, отвлекло его внимание настолько, что он забыл о Грейвсе. Хотя в этом, на первый взгляд, не было ничего особенного. Возле мыса река делала поворот и под самой скалой образовывала относительно тихую заводь. Вода была мутной, дно не просматривалось, несмотря на то, что глубина, видимо, была небольшая. Но Коун и не пытался разглядеть, что делается на дне. Он зачарованно смотрел на трепыхавшийся лоскуток черной ткани. Течение рвало его, тянуло в сторону, а он то тонул, то вновь появлялся на поверхности воды, оставаясь на прежнем месте. Коун подумал, что он увидел этот лоскуток сразу, еще тогда, когда они только приехали на ферму. Только он не привлек его внимания. Но в памяти остался. Другие мысли, бродившие в голове, когда он впервые подошел к обрыву, заставили его забыть о том, что мелькнуло перед взглядом в пенных бурунах под "Копытом". Потом, после осмотра фермы, ощущение чего-то забытого, недоделанного вернулось. Недаром ему так не хотелось уезжать отсюда. Грейвс, дышавший за его спиной, тоже увидел черный лоскут. - Что это, инспектор? - спросил он. Коун смерил взглядом расстояние до воды. Не меньше тридцати метров. На вопрос Грейвса он только пожал плечами, хотя смутная догадка уже шевелилась в его мозгу. - Туда нельзя спуститься? - спросил он Грейвса, понимая, что вопрос праздный. Грейвс вытянул шею и пробормотал: - Без веревки ничего не выйдет, инспектор. - Ну так давайте веревку, - скомандовал Коун. И, увидев, что Грейвс не понял, добавил: - Садитесь в машину. Сообщите о находке Грегори, захватите все необходимое, врача, людей - и сюда. Я подожду. Оставшись в одиночестве, Коун уселся на крыльце и просидел так в задумчивости до прибытия полицейских машин. Он не удивился, когда парни вытащили из реки труп шаха Бен Аюза с камнями на шее и на ногах. Именно об этом он подумал, когда смотрел на черный лоскут, трепыхавшийся в волнах. Осмотр трупа принес полиции еще одну странную находку. В руке мертвеца был зажат золотой медальон. Внутри медальона ничего, кроме мокрой грязи, не было обнаружено. На теле шаха явственно просматривались следы борьбы. Смерть наступила в результате асфиксии, - констатировал врач. Говоря проще, шаха задушили... Коуна и Грегори вызвал шеф. Коун требовал немедленного освобождения Вилли Кноуде. Господин Мелтон поморщился, но согласие дал. Затем Коун заявил, что он должен допросить Эльвиру Гирнсбей, Перси, Бекки, и добавил, что неплохо было бы побеседовать с профессором Кирпи относительно Кнута Диксона. К его удивлению, шеф молча кивнул головой. Коун сказал также, что он хотел бы побывать в клинике профессора Кирпи. На это господин Мелтон ответил маленькой речью, в которой коротко охарактеризовал профессора как человека безусловно порядочного и находящегося вне всяких подозрений. Он заметил, что Коуну незачем ни ездить в частную клинику, пользующуюся отличной репутацией, ни посылать туда кого бы то ни было. Пресса не должна трепать уважаемое имя ни в каких аспектах, заявил шеф. - Но ведь Диксон - пациент Кирпи, - упрямо сказал Коун. - Диксон никогда не содержался в клинике, - произнес шеф. - Полиции нельзя пользоваться слухами. Полиция должна руководствоваться фактами и логикой. - Профессор не отрицал, что Диксон - маньяк. - Я приглашу профессора, - сказал шеф. - Вы, Коун, можете присутствовать на беседе и задавать вопросы. В рамках приличий, конечно. Кроме того, Коун, - жестко добавил шеф, - вы увлекаетесь. Вы запустили дело о наркотиках. Вы забыли о фирме "Дорис". - С фирмой все ясно, - сказал Коун. И подумал, что он грешит против истины. Если с фирмой "Дорис" и была некоторая ясность, то такой отнюдь не наблюдалось с фирмой "Менгери". Но о "Менгери" Коун не говорил шефу. И не собирался сообщать кому бы то ни было, пока не узнает что-нибудь определенное. - С фирмой все ясно, шеф, - повторил он. - Так ли? - спросил шеф. Грегори вмешался в разговор. Он подтвердил слова Коуна о фирме "Дорис" и высказал сожаление, что теперь, когда выяснилось, что шах убит, оборвалась ниточка, ведущая к торговцам наркотиками. Надо все начинать почти на пустом месте. Между тем, сказал Грегори, он крайне удивлен решением шефа отпустить Кноуде на свободу. По мнению Грегори, это тот человек, который, несомненно, связан с бандой торговцев. - Увы, - развел руками шеф. - Возможно, вы и правы. Но у полиции нет никаких оснований задерживать Кноуде. Ведь вы не располагаете доказательствами его вины. Закон на его стороне. И мы не имеем права. Особенно теперь. Шеф как будто извинялся перед Грегори. Коун мог быть доволен. Господин Мелтон был сегодня явно не на высоте. Как легко он дал разрешение на то, за что вчера Коун получил нахлобучку. И все это сделал лоскуток черной ткани, который Коун случайно заметил на поверхности воды. Коун сидел против Грегори, молча дымил сигареткой и слушал. Иногда он иронически щурился. - Шах убил Бредли, - говорил Грегори. - А Диксон убил шаха. Это умозаключение теперь можно считать доказанным. Коун не считал это умозаключение доказанным. Во всяком случае, его первую часть. Относительно Диксона доказательства имелись. Они допросили Эльвиру Гирнсбей, Перси и Бекки. Никто из этой троицы не отрицал, что медальон, найденный в руке шаха, висел на шее Кнута Диксона. - Этот амулет, - сказала Эльвира, - должен был принести ему счастье. Я сама изготовила его. - И она поднесла к глазам платочек. - Кнут никогда не расставался с этой штукой, - сказал Перси. Коун с любопытством уставился в лицо художника, овладевшего секретами средневековых колдунов. Ему хотелось бы поподробнее побеседовать с этим парнем с наглым лицом и глазами навыкате. Но времени было в обрез, и он ограничился только вопросами по существу. - Когда вы видели Диксона в последний раз? - Несколько дней назад. - Знаете ли вы, что он купил ферму? - Он этого не скрывал. Эльвира на этот вопрос ответила несколько иначе. - Я сама оформляла купчую. - В свое время вы заявляли мне, что не знаете, куда исчез Диксон. Про ферму вы ничего не говорили. - Перси ездил на ферму. Там никого не оказалось. - Для чего Диксону понадобилась эта ферма? - Он всегда был несколько... неуравновешенным. Эксцентричным. У него могли быть права на причуды. Я не задавала ему таких вопросов, господин инспектор. Я полагаю, что каждый человек волен поступать, как ему подсказывает желание. - Вот как, - буркнул Коун. - Убить шаха ему тоже подсказало желание? Эльвира бросила на инспектора уничтожающий взгляд и отвернулась. Перси на вопрос Коуна о том, для каких целей Диксон приобрел ферму, ухмыльнулся. - Мы мужчины, инспектор. И можем быть откровенны. Эльвира, безусловно, имеет право на внимание. Но когда у тебя десятки поклонниц, то надо как-то выходить из положения. Ферма расположена в экзотическом месте. Пикник в таком уголке... - Нет фактов, - перебил Коун. - Диксон не устраивал там пикников. Ферма запущена. - Ничем не могу помочь, инспектор. Видимо, Кнут не успел... - Вы можете назвать мне хоть одну любовницу Кнута? Кроме Эльвиры, конечно. Перси пожал плечами. - Он мне не говорил об этом. А я не спрашивал. Когда Коун вызвал Бекки и спросил ее про ладанку, смуглянка сказала: - О, господин полицейский. Это та самая вещь, которую госпожа Эльвира презентовала Кнуту Диксону. Мы раскололи фигурку с острова Пасхи и наполнили порошком амулет. А медальон, говорят, когда-то принадлежал Анне Австрийской. Это дорогая антикварная реликвия. - Вы видели ее у Кнута на шее? - Я не знакома с Кнутом, - шепнула смуглянка. - Я ведь говорила вам об этом, господин полицейский. Коун поморщился. С Бекки каши не сваришь. Она, как попугай, повторяет то, что напели ей в уши хозяева. А тут еще сбоку сидит Грегори, на которого Бекки поглядывает не то с испугом, не то с недоверием. И в глазах ее застыла мольба. Коун мог бы поклясться, что читает ее мысли. Она опасается, как бы инспектор не выдал ее тайну, их тайну. Ей хорошо платят в магазине. И ей совсем не хочется оказаться на улице только из-за того, что в тайну хитроумно устроенного манекена проникает еще кто-то. Бекки они допрашивали последней. Потом вдвоем с Грегори побывали в доме Кнута Диксона. Шикарный особняк стоял в глубине сада. Крепкие чугунные ворота были заперты. Коун долго звонил, пока наконец на дорожке не появилась фигура заспанного привратника. В доме их встретил камердинер - плешивый человек с лицом скопца. На вопросы Коуна о хозяине он отвечал неохотно и вяло. С трудом Коуну удалось установить, что Диксон почти не жил в этом доме. - Где же он жил, черт возьми? - рассердился Коун. - Заграничные вояжи, - ответил камердинер. - И женщины. Они побродили по комнатам, заставленным разностильной мебелью, побывали в библиотеке, спальнях. - Что-то мне тут не нравится, - сказал Коун, когда они сели в машину. - А что - сам не пойму. - Дом как дом, - проворчал Грегори, устраиваясь на сиденье. - Диксон купил его несколько месяцев назад. Когда возвысился... Потом они зашли в кабинет Коуна, и Грегори стал развивать свою версию. - Диксон убил шаха. Это понятно и оправдано. Он ревновал его к Эльвире. Следил за ним. Кстати, в эту версию укладывается и донесение Бредли. Вероятно, Диксону удалось увлечь шаха в поездку на ферму. Там между ними произошла схватка, Бен Аюз оторвал ладанку. Диксон не заметил этого. А когда спохватился, было поздно. И он предпочел скрыться. Коун молчал. Он думал не о Диксоне, а о его камердинере. Лицо его показалось инспектору странно знакомым. Бывают же такие чудные совпадения. Он вдруг засмеялся. Грегори покосился, сказал раздраженно: - Не понимаю, что тут смешного. - Я не о том, - сказал Коун. - Просто вспомнил один смешной случай. - Ты не слушаешь меня? - Почему? В твоих словах есть логика. Только Диксона мы прошляпили. А в остальном? Что ж, может, ты и прав. - Шеф придерживается такого же мнения, - сказал Грегори, и в его голосе послышались торжественные нотки. - Да, - произнес Коун. - Может, ты и прав. Но тогда будь добр, объясни, кто отравил Магду? Или это тоже сделал Диксон? Из-за ревности? - Я думал об этом. У шаха было время. - Уж больно все складно получается. - Коун не мог согласиться с Грегори. Были еще факты, не укладывающиеся в схему, которую тот навязывал Коуну. Грегори не знал, например, о том, что Бредли приехал к месту убийства в машине. Алиса слышала шум мотора. Да и Броуди, наверное, тоже. Была женщина, приходившая к Алисе. На ногах и на шее шаха висели камни, молчаливо свидетельствующие о желании убийцы спрятать труп понадежнее. Возможно, ладанку шах и сорвал с груди убийцы. Но за этим преступлением чувствовался холодный расчет, а отнюдь не мотивы ревности. И наконец, Коуна смущали показания Эльвиры и Перси. Уж очень охотно они их давали. Эта готовность помочь следствию, это трогательное единодушие, с которым любовница и друг Диксона топили его, заставляли задуматься. Коун явственно ощущал за Эльвирой и Перси какую-то силу. Она заставляла Эльвиру молчать, когда Коун впервые побывал у колдуньи. Сейчас она же развязала женщине язык. Коун подумал о том, что если бы он не нашел труп шаха, то, Пожалуй, и этих показаний от Эльвиры не добился бы. Да и шеф хорош. Сначала он запретил Коуну вмешиваться в частную жизнь колдуньи. Теперь вдруг разрешил допрос. И даже дал слово, что сегодня устроит Коуну свидание с профессором Кирпи. В ожидании этого свидания Коун с Грегори и коротали время... Звякнул внутренний телефон. - Да, шеф, - сказал Коун. Он кивнул Грегори, положил трубку. Полицейские встали. Грегори осмотрел свой костюм, снял пылинку с плеча. Лифт поднял их наверх. Шеф сидел под картиной, изображающей Немезиду. В кресле у стола, положив ногу на ногу, развалился профессор. Он зажигал сигару. Господин Мелтон сделал приглашающий жест. Коун и Грегори сели рядом, у стены. Коун постарался устроиться так, чтобы лучше видеть лицо профессора. Он не ожидал от этой беседы никаких результатов. Но его тешила мысль о том, что респектабельный профессор каким-то замысловатым образом оказался замешанным в этой истории с убийством. В душе Коун испытывал даже некоторое злорадство. Он кожей ощущал, что профессору крайне неприятен этот визит в полицию. И Коун наслаждался победой, маленькой, ничтожной в общем-то, но все-таки победой. - Начнем, - сказал шеф, обращаясь к профессору. - Господин Кирпи, наши инспекторы хотели бы выслушать ваше мнение о Кнуте Диксоне, на которого пало подозрение в убийстве. Они полагают, - кивок в сторону Коуна, - что сведения, сообщенные вами, послужат на пользу следствию. Профессор вынул сигару изо рта и поискал глазами, куда бы ее пристроить. Господин Мелтон предупредительно подвинул пепельницу. - Я считаю, господа, - важно произнес профессор, - что тут произошла ошибка. Да, ошибка, - повторил он. - Господину Мелтону я уже сообщал об этом. Но господин Мелтон счел необходимым, чтобы я высказал свои соображения вам. Так вот. Видимо, господин... э... Коун решил, что Кнут Диксон мой пациент. Эта ошибка повлекла за собой цепь умозаключений, неверных уже потому, что посылкой для них послужила ошибочная мысль. Я психиатр, господа. И, являясь таковым, конечно, не мог не замечать некоторых странностей в поведении нового друга Эльвиры. Его циклотимии - так мы называем подъем и спады настроений - были выражены довольно ярко. Я даже отмечал легкую маниакальность. На выходах из этого состояния наблюдалась некоторая депрессивность. Однако все это не давало никакого права считать Диксона психически неполноценным человеком, тем более изолировать его от общества. Все мы в той или иной степени циклотимики, господа. Кстати, многие гениальные люди были циклотимиками с явно выраженными переходами от одной фазы настроения к другой - противоположной. Я прошу прощения за это маленькое отступление. Оно необходимо мне, чтобы вы, господа, поняли основную мысль. Я ее изложу возможно популярнее. Эта мысль заключается в том, что быть циклотимиком - не значит быть сумасшедшим. Не столь давно я эту мысль высказывал в печати. Не отвергаю ее и сегодня. Ибо и тогда, и сегодня вопрос ставился о психической полноценности Кнута Диксона как творца и как человека. А теперь позвольте мне вернуться к началу. Господин... э... Коун ошибочно предположил, что Диксон - мой пациент. Я понимаю господина Коуна. Долг призывает его выяснить все. Господин Коун обращается ко мне. Логично? Только в том случае, если бы Диксон являлся моим пациентом. Тогда я, возможно, мог бы помочь следствию. Ибо лечащий врач лучше других осведомлен о том, что можно ожидать от больного. Но я не лечащий врач. Я дружен с Эльвирой Гирнсбей. Я никогда не одобрял ее выбора. Но любовь, господа... Любовь ведь не прислушивается к советам. Закончив эту небольшую речь, профессор Кирпи удовлетворенно облизал губы и взял сигару. Господин Мелтон бросил взгляд на Коуна. - Вы считаете, что Диксон мог совершить преступление? - спросил Коун. - Каждый может совершить преступление, - ответил профессор. - Все зависит от обстоятельств. - Обдуманное преступление, - уточнил Коун. - Я полагаю, что высказался довольно ясно, - заметил профессор. - Я сказал, что Диксон не был сумасшедшим. - А шаха вы знали? - спросил Коун. - Нет, - отрезал профессор. Коуну показалось, что он рассердился. Шеф тоже уловил это и заметил: - Коун, вы увлекаетесь. - Пожалуйста, - снисходительно произнес профессор Кирпи. - Я понимаю, господин Коун взволнован этим прискорбным происшествием. Ему, безусловно, хочется проникнуть в тайну. Я не возражаю, господин Коун. Вы можете задавать вопросы на любую тему. Это был щелчок в нос. Коун проворчал: - У меня вопросов нет. Шеф обратился к Грегори. Тот отрицательно покачал головой. А когда они вышли из кабинета шефа, сказал: - Ну и характер у тебя. - Пошел он к дьяволу, - беззлобно сказал Коун. - Циклотимики. Все мы циклотимики, Грегори. А Кнут смылся. Мы никуда не годны, Грегори. Нас надо гнать из полиции в шею. Циклотимики! Профессор отлично промыл нам мозги. Честное слово, Грегори, я проникся к нему уважением. Он ясно дал понять, что нам пора в отставку. Циклотимики, - повторил он, когда вечером встретился с Фрименом. Тот округлил глаза. - Вы что? - спросил Коун. - Никогда не слышали этого слова? - Нет, - покачал тот головой. - Где вы набрались этой премудрости? - Меня просветил профессор Кирпи. Он сказал, что полиция не имеет права совать свой грязный нос в дела, которые ее не касаются. - Даже если это убийство? - Так, Фримен. Вы быстро схватываете суть. Профессор именно это и хотел сказать. А наш глубокоуважаемый шеф смотрел ему в рот и поддакивал. Они ведь друзья с Кирпи. Нет, этого не передашь словами. Это надо было посмотреть. - Нельзя ли пояснее? - спросил Фримен. - А что, собственно, вам не ясно? - в свою очередь задал вопрос Коун. - Все, - сказал Фримен. - Коротко это выглядит так. И Грегори, и шеф, и профессор, и колдунья хотят уверить меня, что убийца шаха - Диксон. А я этому не верю. - Но ведь есть доказательства, Коун. - Не только, Фримен. Есть еще профессор Кирпи. И в этом-то загвоздка. - Вы что-нибудь узнали? - В том-то и дело, что ничего. Даже, кажется, потерял надежду узнать. - Вы великий притворщик, - улыбнулся Фримен. - Циклотимик, - сказал Коун. - Всего-навсего циклотимик, переживающий сейчас очередной спад настроения. Я вполне созрел для похода к Броуди. Пойду брошусь старому пьянице в ножки и буду молить сказать мне, что он все-таки видел ночью из окна своей спальни. - Честное слово? - Да уж куда честнее, Фримен. Мы попали в какой-то порочный круг. Из него надо выпрыгнуть, чтобы дело прояснилось. Я очень надеюсь на Броуди. Старый пройдоха ненавидит Кирпи. Думается, на этой почве мы с ним столкуемся. Может, не сразу. Но иного выхода нет. Я должен найти убийцу Бредли и сделаю это. А потом мы побеседуем с профессором Кирпи на темы, которые далеки от психиатрии. - Вы все-таки что-то узнали? - Нет, Фримен. Но клянусь, узнаю. - Вы здорово сердиты сегодня. - Побывали бы вы в моей шкуре. - Значит, к Броуди? Коун не ответил. Он еще не решил: идти или нет? А господин Мелтон собирался на ужин к господину Домару. Шеф полиции стоял перед зеркалом и мурлыкал песенку про крошку, которая любит топать ножками. Но на настоящего мужчину это не производит впечатления. Настоящий мужчина целует крошку, берет ее на руки и... О дальнейшем песенка умалчивала. Однако господин Мелтон знал о том, что происходит в дальнейшем. Лет десять назад господин Мелтон с полным правом относил себя к разряду настоящих мужчин. Он и сейчас еще полагал, что находится в полной форме. И охотно поддерживал беседы на пикантные темы. Правда, сами женщины уже давно не занимали главенствующего положения в его жизни. Шеф полиции объяснял это себе возросшим объемом работы, огромной нервной нагрузкой и слегка подпорченным желудком. На склеротический румянец на щеках он старался не обращать внимания. На двух взрослых дочерей тоже. Господина Мелтона мало волновала их жизнь и их заботы. Его жена умерла рано. Года два дочери находились в пансионе. Пока там не произошел маленький скандал. Шеф полиции не вникал в содержание происшедшего. Он привез дочерей домой и предоставил их самим себе. Единственным требованием, которое он выставил перед девушками, было неукоснительное соблюдение давней семейной традиции: вся семья обязана была завтракать вместе. Традиция эта нарушалась крайне редко. После завтрака господин Мелтон уезжал по делам службы, а дочки занимались чем хотели. Девушки обязаны были поддерживать знакомство только с людьми своего круга. На этот счет шеф полиции был строг. В остальном же он полагался на волю провидения. Иногда он задумывался о том, что неплохо бы пристроить дочек замуж. Но эти мысли приходили и уходили. Господин Мелтон был слишком занятым человеком. Он придерживался современных взглядов на воспитание, которые профессор Кирпи, например, выражал одной фразой: "Не наступай на пятки собственным детям, и они не наступят тебе на горло". Слова эти профессор произнес, конечно, в шутку. Но шутки профессора Кирпи были как афоризмы. Их можно было принимать и за чистую монету. Итак, господин Мелтон собирался на ужин к господину Домару. Он тщательно вывязал галстук и, продолжая мурлыкать про крошку, поднес пальцы к нагрудному карману пиджака. Ему показалось, что платочек высовывается чересчур далеко. Пальцы нащупали в кармашке листочек бумаги. Шеф полиции отлично помнил, что он туда ничего постороннего не клал. Вытащив листок, господин Мелтон развернул его и прочел: "Смерть ждет вас за порогом этой комнаты". Подписи не было. Господин Мелтон бросил бумажку на столик. "Любопытно, каким способом они собираются это сделать?" - подумал он и взглянул на часы. Выходить из дома было еще рано, и он решил задержаться в спальне на полчаса. Уселся поудобнее в низкое кресло, развернул книжку и попытался читать. Но то ли книжка была неинтересной, то ли эта записка с упоминанием о смерти выбила мысли шефа из привычной колеи, только он перестал читать, опустил книгу на колени и задумался. Мысли шефа были светлыми и прозрачными, как горный ручеек. Он думал о том, что министр внутренних дел уже стар. Очень стар. Безобразно стар. Он думал о том, что господин Домар весьма благосклонно относится к нему, господину Мелтону. Он думал о том, что господин Домар, наверное, будет президентом. И, наверное, произойдет смена кабинета. Правда, господин Домар угощает отвратительными ужинами. Желудок господина Мелтона после этих ужинов расстраивается так, что в течение трех дней шеф полиции не в состоянии есть ничего, кроме жидких киселей и сливовых компотов. Но что поделаешь? "Париж стоит мессы". Господин Мелтон сделал ставку на Филиппа Домара. Стандартные ужины в общем-то не самое страшное, если хорошенько подумать. Господин Мелтон мог приносить и большие жертвы. И приносил их. И сейчас приносит, если подумать. А министр стар, безобразно стар. "Смерть ждет вас за порогом этой комнаты". Ха! Звучит убедительно. Если бы министру послать такую записку? Он уже пережил два инфаркта. А у шефа полиции сердце буйвола. Так говорит профессор Кирпи. Он хоть и психиатр, но в этом деле тоже смыслит. А желудок что ж? Ничего не попишешь: сливовые компоты, диета... Вот только ужины у господина Домара... Да еще рассказы о прошлом. Господин Домар безумно любит говорить о своем прошлом. О безукоризненном прошлом. О тех днях, когда господин Домар еще не был господином, а просто служил на верфи матросом. Потом он плавал. Он начал с юнги и кончил капитаном. А расставшись с морем, занялся бизнесом. Нет, господин Домар не торговал сапожной мазью. Так пишут в книгах для дураков. Чтобы заниматься бизнесом, двух банок сапожного крема маловато. Филипп Домар купил ателье. А теперь создал целый обувной концерн. Теперь Домар - сенатор. И скоро будет президентом. Церковь и полиция. Да. И в полиции должен сидеть дурак. Когда господин Мелтон станет министром, он подумает о шефе полиции сам. Вот бы Грегори приспособить. Но Грегори - человек не того круга. А как бы пригодилась его рабская исполнительность! Впрочем, она и так пригодится. "Смерть ждет вас". "Ну что ж, - усмехнулся господин Мелтон. - Пора". Он встал с кресла, подошел к двери и резко толкнул ее. Две руки обвили его шею. Господин Мелтон мягко отвел их в сторону и увидел смеющееся лицо Лиззи - младшей дочери. - Ты убит, па, - сказала Лиззи. - На этот раз мы выбрали смерть через удушье. - Вы не учли, что я мог сопротивляться, - сказал господин Мелтон. - В правила игры сопротивление не входит, - разъяснила Лиззи. - А ты знаешь, па, мы послали сегодня три записки. Хиггинсам, Ферманам и Паульсенам. И ты подумай, па. Этот идиот Паульсен побежал в полицию. Представляешь, сколько было смеха, когда его оттуда вытурили. У него было такое глупое лицо. Дин хохотал так, что вывернул себе челюсть. - А где Эсс? - поинтересовался господин Мелтон. - Сидят с Дином в голубой гостиной. Мы думаем несколько усложнить игру. Записки - это скучно. Дин считает, что вслед за записками следует направлять "жертвам" небольшие посылочки. Представляешь, па. Ты раскрываешь бандероль, а оттуда вылетают огонь и дым. Или выпрыгивает лягушка. Эсс говорит, что лягушек надо посылать девушкам. Правда, это здорово, па? - Не знаю, - проворчал господин Мелтон. - Мне кажется, впрочем, что это немного жестоко. - Что ты, па. Просто интересно. Трах, бух! Хлоп - и обморок. А кто выдержит - значит, он сильная натура. Дин говорит, что это лучший метод определения сильных натур. Без обмана. Испытание мужества. Как ты думаешь, па? Господин Мелтон еще не выработал отношения к новой затее. К игре он в общем-то относился снисходительно. Эта игра, изобретенная студентами, завоевала популярность. В первые недели обывателей охватила волна возмущения. Мало кому нравилось получать записки с предупреждениями, подобными тому, какое господин Мелтон обнаружил сегодня. В газетах появились статьи, авторы которых требовали принятия немедленных мер к прекращению безобразия, развращавшего молодежь и без того уже достаточно распущенную. В дело, как и следовало ожидать, вмешались психологи и психиатры. Не остался в стороне и профессор Кирпи. Он выступил в "Трибуне" с пространной статьей. Кирпи писал, что эта игра не представляет какой-либо опасности для общества. Она даже "снимает тенденции агрессивных настроений в среде молодежи". Говоря проще, профессор Кирпи полагал, что игра может стимулировать сокращение преступности. Потенциальные убийцы, по мнению профессора, получили теперь отдушину. Они уже не будут убивать, а будут только играть в убийство. Это, утверждал Кирпи, поведет к тому, что в стране уменьшится количество преступлений. Кроме того, заключил профессор, эта игра создает предпосылки для расширения сфер общения между молодыми людьми. Девушка - "убийца" получает в руки ключик для облегчения знакомства с понравившимся ей парнем - "жертвой". И наоборот. Таким образом, делал вывод Кирпи, усилившаяся за последние годы некоммуникабельность будет сходить на нет, пока не исчезнет совсем. Профессор учел все в своей статье, кроме того, что любое рождение нового неминуемо должно повести за собой и развитие этого нового. Сегодня именно господин Мелтон и был поставлен перед фактом начала этого развития. Посылочки с огнем и дымом закономерно должны были заменить собой записочки. А потом, когда хлопушки приедятся, молодые люди станут искать новую отдушину. Конечно, шеф полиции не думал о том, что его Лиззи или Эсс - потенциальные убийцы. Ни Лиззи, ни Эсс, ни Дин, сын мэра города, не способны убить даже кошку. Для них посылки с хлопушками - игра, шутки, не больше. Да, это немного жестоко. Но в конце концов мы живем в жестокий век. - Почему ты молчишь, па? Тебе не нравится? - Я думаю о твоих словах, Лиззи. Все-таки это жестоко. - Но, па, мы живем так пресно. И Лиззи надула губки. "Крошка топает ножкой", - вспомнил господин Мелтон. Крошке пора замуж. Новые заботы и новые впечатления быстро выбьют из ее головки всю дурь. Эта успокоительная мысль привела шефа полиции в хорошее расположение духа. - Ладно, Лиззи, - сказал он. - Мы еще вернемся к этому вопросу. Сейчас мне просто некогда. - Ты надолго, па? - Не ждите меня. Я приеду поздно. Лиззи повернулась на одной ножке и убежала в голубую гостиную, где Эсс и Дин давно уже ждали ее. - Ну что? - спросила Эсс. - Ты же знаешь, он никогда не говорит прямо. "Лиззи, это жестоко", - передразнила она отца. Дин, парень с хмурым и болезненным лицом, бросил на Лиззи презрительный взгляд и пошел к столику, на котором стояла батарея из разноцветных бутылок. Одет Дин был несколько странно: в красный свитер и плавки. Девушек это, впрочем, не шокировало. На Эсс тоже, кроме купальника, ничего не было. Только Лиззи еще слегка стеснялась. - Твой отец, - бросил Дин, наливая рюмку, - просто старый осел. И не обижайся, пожалуйста. Мой - тоже. И вообще миром правят ослы. Их надо взнуздать. Куда он поехал? К Домару? Осел поехал к ослу. Они будут обсуждать проблемы нравственности. Мой идиот в восторге от доктрин папаши Фила. Он истекает слюной, когда рассказывает дома о болтовне этого ипохондрика. Они хотят навести порядок в обществе. Трижды ослы. Порядок наведет Убийца. - Надоело, - сказала Эсс. - Где этот Убийца? - Будет, - торжественно произнес Дин, сделал глоток и поставил рюмку на столик. - Убийца придет. Настоящий Убийца. Без сексуальных штучек. - А что ты понимаешь в сексуальных штучках? - лениво протянула Эсс. - Лиззи, ты слышишь? Дин заговорил о сексе. - Мне кажется, - промолвила Лиззи, - что Дин слабо приспособлен для секса. - Ты, как всегда, права. Может быть, Дин годен на роль Убийцы? - Едва ли! У него мало фантазии. Дин рассердился. - Вы достойны своего отца, - сказал он. - Глупцы. Они делают пластмассовые скелеты и думают, что это то, что надо. - Фи, - сказала Лиззи. - Ди-и-ин, - протянула Эсс. - Принеси мне скелетик с мясом. Можешь ты это сделать? - Боюсь, ты упадешь в обморок. - Скучно, - пожаловалась Лиззи. - Давайте пошлем хлопушку Паульсенам. - Говорят, появился новый наркотик, - задумчиво произнесла Эсс. - У него такое заманчивое название - "Привет из рая". Капля на стакан воды, и ты - в раю. Можно даже прогуляться с ангелом. - Тебе еще не надоел секс? - спросил Дин. Эсс зажмурилась и потянулась. - С ангелом, наверное, интересно, - сказала она. - Ведь он ангел, а не человек. Люди мне надоели. Я не хочу на них смотреть. - Вот придет Убийца... - пообещал Дин. - Глупости, - сказала Эсс. - Сегодня ночью у Эльвиры в "Амулетах" какой-то праздник. Между прочим, болтают, что ее Диксон кого-то убил. Тебе бы, Дин, не мешало познакомиться с ним. - Мой осел говорит, - сказал Дин, - что Диксона ищет полиция. - Мне нравится его книжка про оборотней, - перебила Лиззи. - Замок за границами смысла. Изабель. И игра на окончаниях слов. Бель. Ель. Ль. Пустота. Ничто и все. Как красиво. Правда, Эсс? - А у колдуньи, говорят, интересно, - не слушая сестру, продолжала Эсс. - Там собираются любопытные экземпляры. Может, пойдем? - Папа сказал, - заметила Лиззи, - что туда нельзя. - Трижды осел, - фыркнул Дин. - Папа сказал, - наставительно произнесла Лиззи, - что "Амулеты" сейчас под наблюдением полиции. Ему было бы неприятно... Эсс вздохнула: - А я хотела бы быть на месте Эльвиры. Иметь любовника-убийцу. Чтобы по спине мурашки. А? Сестры переглянулись. Дин резонно возразил, что ее желания противоречивы. Она только что говорила об ангеле. - Ерунда, - сказала Эсс. - Ангел тоже может убивать. Дин - другое дело. Дин не может. - Откуда ты знаешь? - вспылил Дин. - Ты можешь писать записки. Послать хлопушку. Допускаю, что ты в состоянии подсыпать яду в бокал. А вот убить руками... - Эсс, ты забываешься! - закричала Лиззи. - Он мне надоел, дурочка, - ласково сказала Эсс. - Неужели ты не понимаешь? - Ты говоришь страшные вещи, - не унималась Лиззи. - И у тебя такое лицо... - Потому что противно, - сказала Эсс. Дин вылил остатки из бутылки в рот и потянулся за следующей. Эсс хлопнула его по руке. Бутылка покатилась по ковру. Лиззи пискнула. Дин, покачиваясь, пошел на Эсс. Та отступила. Дин сделал еще шаг, зацепился ногой за ковер и упал, бормоча проклятия. Эсс засмеялась и, схватив с кресла плед, бросила его на Дина. Тот поворочался недолго и затих. Эсс обернулась к Лиззи. - Готов, - сказала она. - И так всегда. Но когда-нибудь это кончится. Должно же это когда-нибудь кончиться? - Что? - спросила Лиззи. - Игра, - сказала Эсс. - Должна же она кончиться. Хотя ты ведь дурочка. Ты ничегошеньки не понимаешь. - Правда, - зевнула Лиззи. - Мне только очень скучно, Эсс. Очень. - И мне, - сказала Эсс. - Этот остолоп воображает, что он мужчина. А настоящие мужчины там, Лиззи, - она кивнула на окно. - Они ходят по улицам, ласкают своих женщин и убивают... Ах, Лиззи! Может быть, сейчас какой-нибудь из них проходит мимо нашего дома. Его палец лежит на спусковом крючке пистолета. Или его рука сжимает рукоять ножа. Он идет, чтобы убить... - Убить, - сказал господин Домар. Он пожевал губами и кинул быстрый взгляд на господина Мелтона. Шеф полиции молчал. Он нацеливался вилкой на стандартную котлету. Его желудок, он это чувствовал, уже протестовал. Он протестовал, когда господин Мелтон под взглядом господина Домара вливал в этот бедный желудок бульон, приправленный жгучими пряностями. Он протестовал при виде котлеты. А впереди его ждали еще мучения - господин Домар запивал еду какой-то пакостью шафранного цвета. И господин Мелтон обязан был пить эту бурду, пахнущую корицей. Они сидели в обширной столовой со сводчатым потолком и стрельчатыми окнами. Чем-то эта комната напоминала трапезную монастыря. Может быть, витражами, каждый из которых изображал библейскую сцену. Здесь можно было увидеть и Иону в чреве китовом, и Хама возле пьяного Ноя, и Юдифь, и коленопреклоненную Марию из Магдалы. В простенке между окнами висело колоссальное распятие. Иисуса Христа скульптор выполнил довольно натуралистично. Если бы господин Мелтон не знал, что папаша Фил - Истинный Католик, то он, чего доброго, мог бы принять этого Иисуса за издевательство, за кощунство над верой. Но господин Мелтон этого подумать не мог. Папаша Фил стоял высоко. Так высоко, что никакие оскорбительные мысли до этой высоты не достигали. Иисус скорбно косил глазом в тарелку господина Мелтона. Его голые ноги свисали чуть не до плеча шефа полиции. Возле другого плеча дышал молчаливый лакей. Второй лакей стоял за спиной господина Домара. Больше в столовой не было никого. Говорил в основном господин Домар. Шеф полиции слушал, наклонив голову. Ему приходилось делать два дела: вникать в речь собеседника и прислушивать