Анатолий Жаренов. Яблоко Немезиды ----------------------------------------------------------------------- Авт.сб. "Парадокс Великого Пта". М., "Центрполиграф", 1997. OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000 ----------------------------------------------------------------------- Я не называю город, но он есть. Я не называю страну, но она есть. Я не называю планету, но ведь не на Марсе же это происходит. (Из неопубликованных стихов Билли Соммэрса) 1. ПЫЛЬЦА Билли Соммэрс писал стихи и не любил фильмы про пастухов. Никто не мог сказать, хорошие или плохие стихи пишет Билли, потому что никто, кроме него, их не читал. В отличие от многих других поэтов, он не предлагал свою продукцию издательствам и редакциям. Он писал стихи, потому что ему нравилось это делать. Может быть, слишком однообразную жизнь вел лифтер отеля "Орион" Билли Соммэрс. Может быть, он сочинял стихи потому, что, прожив на свете восемнадцать лет, не встретил девушки, которую мог бы полюбить. Но как бы там ни было, увлечение поэзией давало Билли возможность забывать и об однообразной жизни, и об отсутствии любимой. Нужна же человеку какая-то отдушина. Будь Соммэрс богатым, как, например, Филипп Домар, он, возможно, стал бы коллекционером. Собирал бы блох, канареек или, на крайний случай, пуговицы от штанов великих людей. Но Билли был беден, а антикварные брючные принадлежности стоили дорого. Впрочем, такой роскоши не позволял себе и Филипп Домар, биографию которого Билли мог изучить досконально, пользуясь иллюстрированным воскресным приложением к "Трибуне", самой популярной и крупной газете страны. Благочестивая жизнь сенатора и миллионера Филиппа Домара, папаши Фила, или Истинного Католика, разрабатывалась воскресным приложением, как алмазная копь, с того самого дня, когда сенатор выразил желание участвовать в президентских выборах. Билли Соммэрс должен был гордиться, что папаша Фил питается теми же стандартными завтраками и обедами, к каким привык он, Билли. Что папаша Фил ведет подчеркнуто скромную жизнь, что у него, как и у Билли, имеется только необходимый комплект верхней одежды, белья и обуви, что мыло папаша Фил покупает раз в две недели, а прохудившиеся ботинки чинит сам. В этом отношении Билли не мог равняться с сенатором. Он чинил свою обувь у сапожника. В остальном, если верить воскресному приложению, сенатор и лифтер находились в одинаковом положении. Правда, у сенатора были еще миллионы. Ему не приходилось ломать голову над тем, где взять средства на покупку тех вещей, с помощью которых человек поддерживает свое тело и дух в относительном равновесии. А Билли приходилось. Выкраивая деньги, текущие из скудного еженедельного заработка, а также черпая из мелководного ручейка чаевых. Билли Соммэрс питался, одевался, мылся, брился, спал под крышей и один раз в месяц посещал бар "Ориона". С телом, таким образом, все обстояло в порядке. С духом было несколько сложнее. Для духа страна, гражданином которой был Билли, предоставляла в его распоряжение театры и телепередачи, библиотеки и книжные магазины, рекламу и стриптиз, ночные клубы и церкви, а также кино, радио и газеты. Наиболее доступными были газеты, радио и кино. Папаша Фил, правда, усердно призывал Соммэрса и других избирателей посвятить себя Богу. Но Билли к религии относился равнодушно. Не любил он и кино. В последние годы кинокомпании выбросили на экраны тысячи лент про пастухов. По экранам они бродили в римских тогах, еврейских хламидах, халдейских хитонах, японских кимоно и одеждах из бизоньих шкур. Они стреляли из лучевых пистолетов, любили пастушек, пили коктейль "Осьминог", молились, раздевались, танцевали под звон арф и стук барабанов, приручали диких зверей и разбивали друг другу головы рукоятками кнутов. Пастушки, с миндалевидными глазами, в коротеньких юбочках, были под стать своим возлюбленным. Они тоже раздевались, пели, танцевали на лесных лужайках или возле бутафорских озер с черными лебедями. Птицы подплывали к берегу, и пастушки кормили их самой неподходящей пищей. Иногда неподходящей пищей пастушки кормили пастухов. Тогда последние умирали. Режиссеры обставляли дело так, что агония отравленных растягивалась на четыреста метров пленки. Крупным планом показывали капли пота на лицах, разинутые рты и выпученные глаза. Билли Соммэрс терпеть не мог выпученных глаз. Пастушеская жизнь ему претила. Он вырос в городе и по-своему любил его. Бетонная глыба многоэтажного "Ориона", где он проводил треть суток, не казалась ему, конечно, архитектурным шедевром. Но в городе было много зданий, на которых взгляд Билли задерживался надолго. Город был столицей страны, и, как в любой другой столице, в нем имелось немало достопримечательностей, на фоне которых любили увековечивать себя многочисленные туристы. Бизнесмены предпочитали фотографироваться возле дорических колонн Пантеона. Генералы увозили в портфелях снимки памятника Неизвестному Герою. Путешественники рангом помельче щелкали затворами где придется: им все казалось достойным внимания. Не желали фотографироваться только монархи, потерявшие царства. Лавры шахини Сорейи их не прельщали. Разжалованные монархи шлялись по борделям, оскорбляли проституток, спекулировали наркотиками. Некоторые целыми днями толклись в магазине-салоне, торговавшем амулетами. Здание салона, построенное в виде большого кубического кристалла из красного стекла, располагалось неподалеку от "Ориона". Заправляла здесь делом Эльвира Гирнсбей, дочь биржевого маклера, погибшего при загадочных обстоятельствах. Желающие могли приобрести у нее все, начиная от веревки повешенного и кончая ладанкой с таинственным содержанием, которая якобы оберегала владельца от семи бед сразу. Помогал Эльвире модный художник Перси. Говорили, что в салоне можно приобрести не только амулеты, но и вещи более любопытные, например порнографические комиксы. Говорили, что Перси принимает самое живое участие в оформлении произведений этого рода. Но мало ли что можно говорить... Бизнесмены, генералы и монархи всегда останавливались в "Орионе". В обязанности Билли Соммэрса входило сопровождение знатных гостей в их передвижении с этажа на этаж. Монархов Билли быстро научился выделять из остальной публики. Они не давали чаевых. Чаевые претили царственным особам. Генералы давали, но скупо. Зато бизнесмены отличались королевской щедростью. Кроме того, они никогда не упускали возможности поболтать с Билли о погоде, политике или скандале в клубе теософов. Генералы предпочитали не общаться с лифтером. Они, как резиновые шары, были надуты военными тайнами. А монархи смотрели сквозь Билли, будто он и не существовал вовсе. Впрочем, и он платил им той же монетой. По утрам лифт доставлял в холл дельцов и генералов. Вверх поднимались монархи, возвращавшиеся с ночных кутежей. По вечерам картина менялась. Вниз катились монархи. А генералы и дельцы поднимались в номера, чтобы хорошо выспаться после трудового дня. "Десять, шестнадцать, двадцать", - привычно повторял Билли, нажимая кнопки. "Восемь, три, холл", - бормотал он, пуская кабину вниз. Администрация "Ориона" могла бы отказаться от услуг лифтера. Он, в сущности, был не нужен. Но "Орион" слыл фешенебельным отелем с традициями. Лифтер был одной из традиций. И она неукоснительно соблюдалась, хотя, наверное, никто бы не заметил, если бы в один прекрасный день из кабины лифта исчезла фигурка в зеленом форменном костюмчике. Традиции часто глупы, но поразительно живучи. Яркий пример этому - лохматые шапки у часовых лондонского Тауэра. В "Орионе", кроме лифтера, традиционными были ключи от номеров - с огромными кольцами. Рассказывали, что когда-то именитый постоялец уронил ключ, который провалился в какую-то щель. Джентльмену пришлось целый час ждать, пока ключ извлекали из дыры. Он рассердился и покинул гостиницу. С той поры и повелись ключи с большими кольцами. От старого отеля уже и памяти не осталось. На его месте вырос современный "Орион". А кольца сохранились, удивляя даже привычных ко всему монархов. Генералы колец не замечают. А бизнесменам они нравятся. Бизнесменам импонирует внешнее великолепие, в чем бы оно ни выражалось. Потому они уважают и демократические традиции "Ориона", благодаря которым коммивояжеры имеют право жить по соседству с монархами, хотя и бывшими. Это приятно щекочет самолюбие, создает ощущение собственной значимости. Демократия возвышает индивидуум, который может запросто поклониться монарху и осведомиться о его здоровье. Демократия позволяет коммивояжеру, монарху, генералу и сенатору Филиппу Домару быть держателями акций одной и той же компании. Купить эти акции может и Билли Соммэрс. Правда, он их не покупает. Но это его личное дело. Демократия тут ни при чем. Она предоставляет равные права и Филиппу Домару, и Билли Соммэрсу, и хозяину ночного клуба Вилли Кноуде... Итак, "Орион" жил размеренной жизнью, подчиненной давно установившемуся ритму. В холле круглосуточно дежурили полицейские в штатском. Импозантный портье мгновенно оценивал вновь прибывших, записывал их имена в толстую книгу и вручал ключи от номеров. Билли нажимал кнопку лифта, и чемоданы и постояльцы разъезжались по этажам, чтобы исчезнуть в длинных коридорах "Ориона". Поролоновые ковры глушили шаги. Номерные с застывшими улыбками провожали приезжих джентльменов и дам до дверей их апартаментов. А в холле сыщики впивались взглядом в новых постояльцев. На то была причина. Полиция пронюхала, что в "Орионе" остановился крупный спекулянт наркотиками. Подозрение пало на бывшего шаха одной восточной страны - Ахмеда Бен Аюза. За ним было установлено строгое наружное наблюдение. Сыщики следили за каждым шагом подшефного и за всеми теми, кто с ним общался, но пока безуспешно. Бывший шах исправно проводил ночи в клубе Вилли Кноуде, покупал амулеты у Эльвиры Гирнсбей, с которой состоял в любовной связи, и делал много разных других дел, к торговле наркотиками явно не имевших отношения. Билли Соммэрсу не было дела до забот полиции. Мало волновали его и предвыборные речи папаши Фила, в которых последний ратовал за увеличение полицейского аппарата страны. Папаша Фил считал, что в современном мире существуют только две силы, способные поддерживать порядок в обществе. "Полиция и церковь, церковь и полиция", - любил повторять Филипп Домар и не только словом, но и делом способствовал укреплению авторитета этих двух институтов. Шеф полиции господин Мелтон мог бы порассказать о суммах таких пожертвований, которые значительно превышали рядовые благотворительные подачки. Но шеф полиции был скромным человеком и на эти темы предпочитал не распространяться. А газеты основное внимание уделяли религиозным устремлениям папаши Фила - Истинного Католика. Его фотографировали на воскресных проповедях в моменты, когда лицо папаши выражало максимум приближения к престолу Всевышнего. Его показывали широкой публике коленопреклоненным перед распятием в домашней часовенке или беседующим на темы морали со своим личным духовником. У Билли Соммэрса личного духовника не было. Билли гонял кабину лифта вверх и вниз, возил монархов, генералов и коммивояжеров, а в свободное время писал стихи. "Пять, десять, семнадцать. Восемь, три, холл", - бормотал Билли, вжимая кнопки в гнезда и следя взглядом за вспышками контрольных ламп. Это была работа. Это был заработок, это были чаевые. Мысли Билли существовали отдельно от работы, заработка и чаевых. Свои мысли он поверял стихотворным строкам, которых никто, кроме самого Билли, никогда не читал. Так текла жизнь, в которой один день был похож на другой. Пока однажды... - Инспектор Коун? - Да, шеф. - Потрудитесь подняться ко мне. - Слушаюсь, шеф. Инспектор Коун опустил трубку на рычаг и взглянул на часы. Четверть десятого. Странно. Господин Мелтон в это время обычно завтракал на своей вилле в обществе двух взрослых дочерей. Рабочий кабинет шефа, как правило, пустовал до полудня. Что же могло случиться? Коун щелкнул тумблером селектора и наклонил лицо к микрофону. - Ричард? - Он узнал дежурного по голосу. Получив утвердительный ответ, осведомился: - Ночью было что-нибудь особенное? - Нет, инспектор, - сказал дежурный. - Как обычно. Несколько ограблений, убийство из ревности, разные сексуальные штучки. Ничего сенсационного не было. - Хорошо, Ричард, спасибо. - Коун выключил селектор. - Странно, - пробормотал он. И пошел к двери. Кабинет шефа располагался на третьем этаже. Коун поднялся по лестнице, в приемной шефа кивнул секретарше и вошел в кабинет господина Мелтона. Шеф что-то писал. Он указал Коуну на кресло и попросил подождать. Инспектор сел, вытянул ноги и вдруг почувствовал, что левый ботинок жмет. Кто-то говорил ему, что новые ботинки следует смазывать изнутри одеколоном. "Надо попробовать", - подумал Коун и скосил глаза на шефа. Тот продолжал торопливо писать. На стене, над головой шефа, висела картина, на которой была изображена богиня возмездия Немезида. Картину приобрел предшественник шефа. Господину Мелтону дама с мечом понравилась, и он ее оставил. Наконец шеф размашисто подписал бумагу, сунул ее в ящик стола и поднял глаза на Коуна. Глаза у шефа были серые с мелкими точечками вокруг зрачков. Возле глаз пролегли морщинки. На щеках проступал склеротический румянец. Шефу было уже за шестьдесят. - Вот что, Коун, - сказал он раздумчиво. - Звонил министр. Сенатор Домар сделал еще один запрос об этом новом наркотике. Как его, кстати, называют? - "Привет из рая", - усмехнулся Коун. - Да. Сенатор выражает крайнее возмущение нашей медлительностью. - Разумеется, шеф. Но наркотиками занимается Грегори. - Не торопитесь, Коун. Я недоволен работой Грегори. Поэтому все материалы можете получить у моего секретаря. А с Грегори поговорите. Кое-какую информацию он вам, возможно, даст. Поинтересуйтесь "Орионом". - Да, шеф, - сказал Коун. Причина раннего вызова к господину Мелтону не стала для него понятнее. За двадцать лет службы в полиции, Коун это отлично помнил, шеф не имел обыкновения являться на службу спозаранку. Почему сегодня он нервничает из-за какого-то запроса? Это, наверное, уже сотый запрос с тех пор, как в страну по неведомым каналам стал просачиваться новый наркотик с заманчивым названием "Привет из рая". Болтали, что даже ЛСД ему в подметки не годится. Но вряд ли наркотики, даже сногсшибательные, могут волновать шефа. Конечно, папаша Фил метит в президенты. И это многое объясняет. Уничтожить заразу, ползущую по стране, завоевать доверие избирателей - что может быть заманчивее? Однако это не могло быть поводом для того, чтобы господин Мелтон стал изменять своим привычкам, торопясь исполнять волю Истинного Католика. - Действуйте, Коун, - сказал Мелтон. - Слушаюсь, шеф. - Желаю удачи. - Господин Мелтон встал и протянул руку Коуну. Это тоже было не в правилах шефа. Он явно волновался, хотя его длинное лицо, как всегда, было бесстрастным, а глаза с точечками возле зрачков смотрели равнодушно и холодно... Вернувшись к себе, Коун посидел недолго, потом включил селектор. - Ричард? - спросил он. - Кто вчера дежурил в "Орионе"? - Сейчас взгляну, инспектор... Джерси и Смит до полуночи. После - Никльби и Бредли. Что-нибудь случилось, инспектор? - Нет, Ричард. Поищите этих людей. Пошлите две машины. Коун открыл тощую папку с материалами по делу о новом наркотике, которую захватил, возвращаясь от шефа. В ней, кроме нескольких донесений агентов о поведении бывшего шаха Ахмеда Бен Аюза, не было ничего. Инспектор усмехнулся. Это было в духе Грегори. Ничего не предпринимать, пока подозреваемый не обнаружит себя каким-либо поступком, - в этом состояла суть методики Грегори. Если, конечно, ничегонеделание можно считать методикой. Прочитав донесение, Коун зевнул, потом вынул записную книжку и на чистом листе крупно написал: "Вилли Кноуде". Немного подумал и вырвал листок, пробормотав: "Ни к чему". Скомкав бумажку, бросил ее в корзину. И снова перечитал донесение агента Бредли о том, что бывший шах несколько раз заходил в кабинет содержателя ночного клуба "Все, что захотите" Вилли Кноуде и имел с последним продолжительные беседы. Мигнула лампочка на селекторе. - Люди ждут, - лаконично сообщил дежурный. - Все четверо? - спросил Коун. - Трое. Бредли не оказалось дома. - Ладно. Просите их ко мне. Агенты зашли в кабинет. Румяный темноглазый Джерси приветливо кивнул инспектору. Он не возражал, что его вытащили из постели во внеурочное время. Джерси был молод, недосыпание никак не отразилось на его внешности. Смит хмурился и прикладывал к глазам платок. Смиту было за пятьдесят, а он продолжал ходить в рядовых агентах. Способностей за ним не числилось, но он был честен, исполнителен и силен. Эти качества ценились. Смит мог быть уверен, что прослужит до пенсии без треволнений за свою судьбу. Никльби, в отличие от Смита, - новичок. Коун мало знал его. Он внимательно оглядел ладную фигуру агента, отметил сшитый со вкусом костюм и почему-то подумал, что этот человек явился сюда после свидания с женщиной. Обождав, пока агенты рассядутся, Коун постучал ногтем большого пальца по подлокотнику кресла и сказал: - Шеф поручил дело о новом наркотике мне. - Он мельком взглянул на лица агентов. Смит и Джерси молча ждали продолжения. Они не выразили ни восторга, ни порицания. Никльби завозился на стуле и нахмурился. Коун был достаточно опытен, чтобы понять недовольство молодого полицейского. Вырывать человека из объятий возлюбленной для того, чтобы сообщить ему о смене начальника, - слишком ничтожный повод. Но Коун помнил о несостоявшемся завтраке господина Мелтона. И он решил ковать железо, пока оно горячо. - Что случилось ночью в "Орионе"? - задал он вопрос и кивнул Смиту. Тот пожал плечами. Ответил Джерси. - Ничего, инспектор. Мы сдали пост в десять. Шах сидел в номере. - А вы? - спросил Коун у Никльби. - Где, кстати, Бредли? - Не знаю, инспектор. Наверное, спит. Ночью он ушел за шахом. Он был старшим и приказал мне не покидать поста. Утром меня сменили. Я доложил им. - Подробнее! - попросил Коун. Никльби рассказал, что шах вышел из лифта в холл около двенадцати ночи. Обычное для него время. Шах, вероятно, отправился в кабак Вилли Кноуде. Бредли пошел за ним. - Что говорил Бредли? - Ничего, инспектор. Мы в такие минуты не разговариваем. Бредли кивнул мне. Это означало, что я должен сидеть на месте. Вот и все. - Кто вас сменил? - Грейвс. Коун поднял трубку, набрал номер. - "Орион"? Попросите к телефону господина Грейвса... Грейвс? Это Коун. Подшефный вернулся?.. Нет?.. Бредли появлялся?.. Какого же черта вы не докладываете?.. Звонили?.. Кому?.. Грегори?.. Нет на месте?.. Вы забыли, Грейвс, где работаете! Коун бросил трубку. Три агента смотрели на него. В их взглядах читались растерянность и беспокойство. Смит зашевелился и пробормотал: - Не может быть. Бредли - аккуратист. Успокоительная фраза повисла в воздухе. Коун махнул рукой и обратился к Никльби: - Припомните ваши разговоры с Бредли. Ведь вы в последние дни дежурили в паре. Не делился ли он с вами своими подозрениями, сомнениями? Никльби смущенно потер лоб. - Не знаю, инспектор. Не помню. Он болтал о пустяках. - Ну-ну, - поощрил Коун. - Вчера он спрашивал меня, что я думаю о последней речи папаши Фила в Брикстон-паласе. А я об этой речи и понятия не имею. Я не слежу за газетами. Это Бредли читает их от корки до корки. - Так, - протянул Коун. - Еще что? - Не помню, инспектор. Про шаха мы не говорили. - Кроме клуба Кноуде, шах бывал еще где-нибудь? - В салоне амулетов. Хозяйка - его бывшая любовница. - Бывшая? - Да. Она дала Бен Аюзу отставку. Нашелся другой молодчик. И Эльвира вот уже с месяц возится с ним. - Как его зовут? - Кнут Диксон. Из этих... Ну, парней от поп-искусства... - Ясно, - сказал Коун. - Вернемся к шаху. Почему на него пало подозрение? Никльби этого не знал. Ответил Смит. - Бредли докладывал об этом Грегори, инспектор. - Я еще не разговаривал с ним, - сказал Коун. - Одна девчонка из клуба Кноуде проболталась подружке, что шах угостил ее "Приветом из рая". Подружка сообщила Бредли. За шахом стали следить. - Немного, - сказал Коун. Смит пожал плечами. В разговор вмешался Никльби. - Я вспомнил, инспектор, - вдруг сказал он. - Бредли спрашивал меня, какой пастой я чищу зубы. - И что же? - Я ответил, что обычно пользуюсь "Менгери". Бредли засмеялся и сказал, что у меня и шаха одинаковые вкусы. - Дальше? - Все, инспектор. Мы посмеялись. Отпустив агентов, Коун позвонил дежурному и дал команду организовать немедленный поиск Бредли. - Не забудьте про больницы и морги, - напомнил он. Потом подумал и снял трубку внутреннего телефона. - Это Коун, шеф, - сказал он. - Докладываю: исчез Бредли. Он дежурил в "Орионе". Шеф молчал. Коун слышал только его дыхание. Он молчал так долго, что инспектор успел нарисовать в блокноте чертика. Наконец шеф сказал: - Меры к розыску приняты? - Да, шеф. Я отдал необходимые распоряжения. - Вот видите, Коун... - Трубка задышала порывисто и сердито. - Я недаром призывал вас к немедленным действиям. Вы говорили с Грегори? - Его нет сейчас в управлении, - сказал Коун и нарисовал черту усы. - Допросил людей, дежуривших в "Орионе". - Кто сообщил об исчезновении Бредли? - Никто, шеф. Они даже не подозревали об этом. Бредли ушел ночью за шахом. И не вернулся. Грейвс звонил Грегори. Того не оказалось на месте. - Я накажу Грейвса, - строго сказал шеф. - Какая безобразная беспечность. Но, может быть, с Бредли ничего не случилось? А, Коун? - Бредли - аккуратный человек, - сказал Коун угрюмо. - Да-да, - откликнулся шеф. - Такой опытный агент. Я полагаюсь на вас, Коун. И будьте осторожны с репортерами. - Едва ли это удастся, шеф. - Я сказал, что полагаюсь на вас, Коун. Делайте то, что считаете необходимым. - Слушаюсь, шеф... Коун вспомнил, что у Бредли есть сестра. Лики. Так, кажется, ее зовут. Ей трудно будет, бедняжке... А проклятый ботинок опять жмет. И надо что-то предпринимать... Побеседовать с Грегори? Это успеется. Лучше всего, пожалуй, съездить в "Орион". И надо решать, как вести себя с журналистами. Через полчаса, от силы через час они уже будут знать о происшествии в "Орионе" все или даже больше того... А шеф сегодня не завтракал. Странно. С этой мыслью он сел в машину. С этой мыслью подъехал к "Ориону". Войдя в холл, увидел Грейвса, скучавшего с газетой. На миг мелькнула надежда, что Бредли вернулся. Мелькнула и пропала. Грейвс поздоровался с инспектором, в его глазах читалась растерянность. - Я болван, инспектор, - сказал он. Коун промолчал. Подошел к портье, взял ключ от номера, в котором жил бывший шах Ахмед Бен Аюз. Вдвоем с Грейвсом они направились к лифту. Напарник Грейвса остался в холле. - Но я не думал, что это так, - сказал Грейвс, оправдываясь. - Вы в самом деле болван, - резко произнес Коун. - Помолчите, так будет лучше. Они вошли в лифт. "Восемь", - пробормотал Билли Соммэрс и нажал кнопку. Билли часто возил полицейских и не выразил удивления при виде Коуна. Кроме того, Билли очень хотелось спать. Труп Бредли был найден в тот же день в канализационном колодце на северной окраине города. Полицейский врач установил, что сначала агента оглушили ударом тяжелого предмета по голове, а потом зарезали. Кинжал остался торчать в спине трупа. Отпечатков пальцев на нем не оказалось, но Грейвс сказал, что он видел этот кинжал у шаха. Показания Грейвса подтвердили Смит и Джерси. Утром Коун и Грейвс тщательно осмотрели комнаты номера, в котором жил Ахмед Бен Аюз. В ящике письменного стола в груде счетов Коун нашел чековую книжку и несколько крупных денежных купюр. Он тихонько свистнул. Бедному изгнаннику было что прокучивать. Инспектор аккуратно сложил находки в целлофановые пакетики. Перелистал несколько книг, лежавших на прикроватном столике в спальне. Грейвс со скучающим лицом следил за действиями Коуна. Грейвсу все в этом номере было знакомо. В отсутствие хозяина полицейские не раз обыскивали временное пристанище бывшего монарха. Когда Коун перешел к осмотру одежды, Грейвс сказал: - Напрасный труд, инспектор. Этот человек ничего не оставляет в карманах. Коун пропустил слова Грейвса мимо ушей и методично обшарил карманы всех костюмов Бен Аюза. Потом заглянул в ванную комнату. На стеклянной полочке лежали футлярчик с зубной щеткой, мыло и тюбик с пастой. Коун повертел в руках тюбик и отвернул колпачок. Резко запахло жасмином. Полицейские переглянулись. Так могло пахнуть отлично известное им вещество. - "Привет из рая", - хрипло сказал Грейвс. Инспектор продолжал задумчиво смотреть на тюбик. Ему на память пришли слова Никльби. Вернее, Бредли. "У вас с шахом одинаковые вкусы". Но там речь шла о пасте "Менгери". А Коун держал в руках тюбик, на котором было четко написано "Дорис". Имеет это обстоятельство какое-нибудь значение? Грейвс облизал губы. - Целое состояние, - буркнул он. - Ведь эта штука в сто раз дороже героина. Коун подумал, что Бредли знал о пасте. Иначе с какой стати он стал бы заводить об этом разговор с Никльби? Люди крайне редко спрашивают друг друга, какой пастой или каким мылом они пользуются. Мужчинам, во всяком случае, подобные вопросы не приходят в голову. Если, конечно... В данном случае "если" было налицо. Только почему "Дорис", а не "Менгери"? И вот труп Бредли найден в канализационном колодце. В спине - кинжал шаха. Тоже странное обстоятельство. Кричащая улика. Для чего Бен Аюзу потребовалось афишировать себя? Ему вовсе не обязательно было оставлять оружие на месте преступления. Детальный осмотр останков Бредли не внес ничего существенного в ход следствия. Коун попросил прислать ему карту медицинской экспертизы и заперся в кабинете. Через полчаса раздался телефонный звонок. - Инспектор Коун? - Да, шеф. - Меня осаждают репортеры. У вас есть что-нибудь? - Они маскируют это под зубную пасту "Дорис", - сказал Коун. Он подумал, нужно говорить шефу о словах Бредли насчет "Менгери" или нет. Решил, что не нужно. И повторил: - Да, "Дорис". - Любопытно. А что вы думаете относительно Бредли? Коун думал относительно Бредли. Но свои мысли по этому поводу он держал при себе. У него не выходил из головы кинжал шаха. Это было похоже на подсказку. А Коун подсказок не любил. Шефу он сказал уклончиво: - Пока не ясно, шеф. - Вы уверены, что убийца - шах? - спросил господин Мелтон. - Нет, не уверен, - поколебавшись, ответил Коун. - Но мы ищем его. - Правильно, - одобрил шеф. - Надо торопиться, Коун. Мне очень жаль Бредли. Он был способным агентом. - Да, шеф, - сказал Коун. - Мы постараемся. Он опустил голову на руки и посидел так минут пять. Потом позвонил и попросил принести чашку кофе и два бутерброда. "Надо торопиться", - сказал шеф. Что он имел в виду: поиски убийцы Бредли или спекулянтов наркотиками? Одно, конечно, вытекало из другого. Но убийство Бредли автоматически отодвигало дело о наркотиках на второй план. С исчезновением шаха рвалась тонкая ниточка, за которую случайно удалось зацепиться полиции. Надо заниматься шахом. Это логично вытекало из всего хода начавшегося следствия. И в тоже время это была порочная логика. Она уводила следствие в сторону от дела о наркотиках. Одно понятие незаметно подменялось другим. В свете этих рассуждении требование шефа быстрее искать убийцу Бредли, мягко говоря, противоречило его же требованию ускорить ведение дела о наркотиках. Это была очень странная мысль, и Коун постарался от нее отмахнуться. "Нельзя умничать", - подумал он. Но мысль не уходила. Память услужливо подбросила Коуну историю с несостоявшимся завтраком шефа, слова Бредли о пасте "Менгери" и кинжал шаха. Коун достаточно долго работал в полиции. Он умел не только подмечать мелочи, но и оценивать их. Бредли, безусловно, был способным агентом. Если он заметил, что шах пользуется пастой "Менгери", то этому следовало верить. А на полочке в ванной лежал тюбик "Дорис". Кто положил его туда? Шах? Сейчас впору бы заняться фирмами "Дорис" и "Менгери". Или одной - "Дорис". Пока. Пожалуй, он так и сделает. Коун позвонил дежурному. - Никльби на месте? - спросил он и, получив утвердительный ответ, попросил пригласить агента. - Вот что, Никльби, - сказал Коун, когда молодой полицейский уселся у стола. - Мы с Грейвсом осмотрели номер шаха. Бредли ошибся. Шах пользовался пастой "Дорис". Никльби промолчал. Он не понимал, зачем Коун говорит ему об этом. - В тюбике был "Привет из рая", - продолжал Коун. - Они маскируют это под пасту "Дорис". "Дорис", - повторил он, наблюдая за выражением лица Никльби. Лицо Никльби отразило работу мысли. Он наморщил лоб, потом резко тряхнул головой. - "Дорис" так "Дорис", инспектор, - откликнулся он. - Не все ли равно, в чем они его прячут. - Вот именно, - сказал Коун. - Важно, что мы знаем, в чем они прячут. Не правда ли, Никльби? - И, не дав агенту возможности ответить на вопрос, быстро изложил ему суть задания. Никльби должен был осторожно собрать сведения о фирме "Дорис" и ее руководителях. - Только без шума, - Коун погрозил пальцем. - Чтобы в газеты не попало ни полслова. Никльби понимающе кивнул. А Коун усмехнулся про себя. Он был уверен, что шеф не смог отказать себе в удовольствии сообщить репортерам о пасте "Дорис". Материал, конечно, попадет в вечерние газеты. Скандал отвлечет внимание прессы. Коун на пару дней избавится от назойливых журналистов. Этого времени хватит, чтобы спокойно разобраться в обстановке. Туповатый Никльби, по мнению Коуна, как нельзя лучше подходил для роли исполнителя замыслов инспектора. Игра есть игра. Если в ней не хитрить, то можно легко оказаться одураченным. Или трупом, как Бредли. Ни то, ни другое Коуна не устраивало. Кроме того, дело Бредли разбудило в нем профессиональное любопытство. Куда, в какую клоаку заглянул этот опытный агент? С чем он столкнулся? Или точнее - с кем? Ведь наркотики - не столь серьезный повод для убийства, даже если банде спекулянтов грозит разоблачение. Ну, посадили бы несколько человек из мелюзги. А крупная рыба все равно уплыла бы, откупилась. Разве это первый случай? Ясно, что Бредли, занимаясь наркотиками, напоролся еще на что-то. В его донесениях Грегори на этот счет нет ни одного намека. Он решил вести следствие на свой риск. Почему? Почему он не доверял никому? Никльби все еще сидел в кабинете. Коун, задумавшись, забыл про него. - Идите, Никльби, - сказал он. Полицейский встал и двинулся к двери. Он уже взялся за ручку, когда Коун спросил: - Слушайте, Никльби, была ли у Бредли женщина? - Не знаю, инспектор. Мы об этом не разговаривали. - Хорошо, Никльби. Идите. Решив больше не мучить себя вопросами, Коун спустился вниз, сел в машину и поехал на северную окраину города. Ему захотелось побывать еще раз на месте убийства Бредли. Утром здесь было слишком много людей: ремонтные рабочие, обнаружившие труп, полицейские, любопытные. Все галдели, кричали, что-то доказывали друг другу. Шум мешал Коуну. И он только сейчас подумал о том, что следовало сделать еще утром. Затормозив возле люка канализационного колодца, он подвел машину к тротуару и остановил ее. Потом оглядел улицу, соображая, какой из окрестных домов располагается ближе всего к люку. Ему пришлось долго звонить. Наконец где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги, дверь открылась, и Коун увидел заспанного старика в мятом халате. Старик моргал красными веками и недовольно смотрел на неожиданного гостя. - Я из полиции, - сказал Коун. - Хочу задать вам несколько вопросов. Старик отодвинулся и, не говоря ни слова, поманил инспектора за собой. Коуну за годы службы приходилось много раз вот так заходить в чужие квартиры. Когда-то он с любопытством присматривался к тому, как живут люди. Потом любопытство сменилось равнодушием. Он перестал обращать внимание на мебель и картины на стенах, на планировку квартир и мелкие детали быта людей. Он даже старался не запоминать лиц, если это не было нужно для дела. Сейчас это было не нужно. Он прошел за стариком в комнату, которая служила хозяину и кабинетом, и спальней, и гостиной. Мельком взглянул на книжные полки и сел в старинное кресло у письменного стола. Старик запахнул полы халата, зябко передернул плечами и устроился на низкой скамеечке у камина. - За беспорядок прошу извинить, - сказал он, кивнув на развороченную смятую постель и кучу грязных поленьев у камина. И буркнул: - Что там? Коун объяснил, что хотел бы узнать, не заметил ли хозяин чего-нибудь необычного в прошедшую ночь. Не слышал ли шума на улице? Не мешало ли ему что-нибудь спать? - Бросьте вы эти подходцы, - покосился старик. - Думаете, я видел убийцу? Черта с два. Я спал, как сурок. Да-да... Лучше спать, чем видеть все это. - Он махнул рукой на окно, пытаясь показать, что подразумевает под словом "это", наклонился, пошарил под скамейкой, на которой сидел, вытащил темную бутылку и пососал из горлышка. - Если вы хотите выпить, я принесу стакан, - сказал он, облизывая губы. Коун покачал головой. Зачем говорить этому человеку, что он не пьет на службе. Старик хмыкнул: - Непьющий инспектор. Ха. Уж не состоите ли вы членом Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности? Теперь это модно. Коун рассердился. - Вопросы задаю я, - сказал он резко. - Катитесь-ка вы, инспектор, - сказал старик, засовывая бутылку обратно. - Я ведь угадал - вы инспектор? И я так и знал, что ко мне кто-нибудь припрется. Но я ничего не видел. И ничего не слышал. Понятно? Моя фамилия Броуди. Запишите, что Броуди спал и ничего не знает. Мне нет дела до полиции. Он снова пошарил под скамейкой и сделал несколько глотков из бутылки. Коуну показалось, что он где-то слышал фамилию Броуди. Сначала он мысленно окрестил старика упрямым вонючим сусликом. Он подумал было, что имеет дело с каким-нибудь спившимся старым актером или художником. Но фамилия Броуди наталкивала на другие воспоминания. - Послушайте, - сказал Коун. - Вы случайно не тот Броуди? Тот, который... - Ну и что? - ощерился старик. - Да. Я тот, который... Который был... А теперь меня нет... - В газетах писали, что вы за границей. - Если газетам угодно так называть тюрьму, то да, я был за границей. Впрочем, о чем мы толкуем? Повторяю: Броуди нет дела до полицейских забот. Я вам уже говорил: катитесь к дьяволу. - "Непримиримый Броуди", - вспомнил Коун один из газетных заголовков пятнадцатилетней давности. - Что с вами случилось? В глазах старика мелькнули искорки. Мелькнули и погасли. Он поднял бутылку, отпил глоток и равнодушно взглянул на Коуна. - А вам-то какое дело? Вы ведь не за этим ко мне пришли. Все исчерпывающие сведения я вам дал. - Старик хихикнул. - Да, я спал, когда убивали полицейского. Только в этом моя вина... Дверь вы можете открыть сами. Почему вы не уходите? Ждете, когда я опьянею? Ну что ж. Ждите. Он швырнул пустую бутылку в камин, сходил в соседнюю комнату и принес новую. Усаживаясь, спросил Коуна: - Так вы в самом деле - член Лиги? - Какой Лиги? - удивился Коун. - Ну эта. Ассоциация борцов. Те, которые дежурят у борделей и предлагают людям вместо девок книжки с благочестивыми картинками из жизни Истинного Католика. Коун засмеялся. - Нет, - сказал он, вставая. - Нет, Броуди. И все-таки очень жаль, что вы спали, когда убивали полицейского. Он был хорошим полицейским, Броуди. - Ладно, ладно, - проворчал Броуди. Выйдя на улицу, Коун взглянул на часы. Пять. День прошел. Ничего он не узнал. Хорошо бы сейчас выпить кофе и съесть что-нибудь. Забыть о деле и об этой странной встрече. Броуди... Разве можно узнать в этом опустившемся старике, в этом вонючем суслике энергичного адвоката с холеным лицом и аристократическими манерами. Пятнадцать лет... Пятнадцать лет назад Коун служил в провинции. Но даже в тот глухой угол докатились отголоски процесса, главным героем в котором выступал Броуди. Тогда тоже было убийство. Броуди защищал обвиняемого. Ему удалось раздобыть сенсационные материалы и документы, неопровержимо доказывавшие непричастность обвиняемого к преступлению. Дело приобрело зловещую окраску. Несколько промышленных магнатов и один сенатор уже готовились сесть на скамью подсудимых. А потом... Коун постоял в задумчивости возле машины. Он вынул из кармана ключ от зажигания и машинально подбросил его на ладони. Так что же было потом? Он мучительно напрягал память, но, кроме газетного заголовка "Непримиримый Броуди вынужден покинуть родину", так ничего и не вспомнил. А Броуди, значит, сидел в тюрьме. Он открыл было дверцу машины, но тут же захлопнул ее, пробормотав: - Черт с ним. Потеряю еще час. - И зашагал к другому дому. Хозяйку квартиры звали Алиса Кэрри. В пять минут Коун узнал, что ее муж год тому назад погиб во время автомобильной катастрофы. Что дом, в котором она живет, куплен ее отцом. Что отец и мать сейчас в отъезде: гостят у тетки Алисы. Что она служит в универмаге "Радость крошки", зарабатывает мало. Семье с трудом удается сводить концы с концами. В эти же пять минут инспектору было сообщено, что Алиса слышала ночью, как мимо дома проходила машина. Возможно, она даже останавливалась. - Часто мимо вашего дома ходят машины? - спросил Коун. И добавил, уточняя: - По ночам? - Нет. Это очень тихий район. Магистраль - в двух кварталах. Разве только к кому-нибудь... Но это редко. - Странно, - сказал Коун задумчиво. - Ваш сосед утверждает, что он ничего не слышал. Хотя спит он, вероятно, неспокойно. - Броуди? - В темных глазах Алисы мелькнуло что-то похожее на презрение. Губы сложились в брезгливую гримасу. - Броуди вам сказал это? Коун кивнул. С первых минут своего пребывания здесь он понял, что Алиса не умеет лгать. Лгал Броуди. Зачем он это делал, было неясно. Но, как бы там ни было, ложь тоже являлась фактом. Коун волен был или оставить этот факт без внимания, или бросить его в копилку своей памяти, где уже хранились другие, не менее любопытные. - Броуди - дрянь, - сказала Алиса убежденно. - Почему вы так думаете? - спросил он. - Вы давно знаете Броуди? - Я его совсем не знаю. Он поселился здесь год назад. Говорят, он вышел из тюрьмы. Его судили за какую-то пакость. - Вот как! Кто же это так говорит? - Он сам. Мать слышала, как он рассказывал об этом Тернесам - нашим соседям. Я не могу повторить это. Язык не поворачивается. А он хвастался своими подвигами и хихикал. Его бросила жена. А он хихикает и напивается. Напивается и болтает про... - Алиса споткнулась и, оборвав фразу на полуслове, растерянно взглянула на инспектора. - Простите, я, кажется, говорю лишнее. - Полицейскому, как священнику, можно говорить все, - усмехнулся Коун. Ему понравилась наивная убежденность женщины, ее искренность. Броуди, по ее мнению, был изрядным негодяем. Но Броуди лгал. Ему надо было прослыть в глазах людей подлецом. Для чего? Может быть, чтобы уйти от внимания, не возбуждать излишнего любопытства к своей персоне? Так уж устроен этот мир, в котором честный человек равнодушно смотрит на подлеца и даже готов отодвинуться подальше, чтобы последний получил побольше места под солнцем. Броуди это отлично понимал. И он решил сделаться в глазах людей подлецом. И люди потеряли к нему интерес. Любопытно, как повела бы себя Алиса, если бы Коун рассказал ей то, что знал про Броуди? Но нужно ли говорить?.. От Алисы Коун не сразу поехал домой. Он завернул в кабак Вилли Кноуде. Владелец заведения был на месте. Увидев Коуна, он вынул щеточку и два раза провел ею по усам. - Давненько, - сказал он, щуря влажные и черные, как маслины, глаза. - Хотите виски, инспектор? В кабинете все было по-прежнему. Два розовых кресла гостеприимно выгибали спинки возле низкого столика. На зеленой стене напротив висела крышка от унитаза, разрисованная итальянской княгиней Эсмеральдой Русполи. Говорили, что Кноуде заплатил бешеные деньги за это единственное, если не считать розовых кресел, украшение своего служебного помещения. Вилли не любил помпезности, он считал себя поклонником строгого стиля. Женщины в его заведении поэтому тоже были экипированы в соответствии со вкусами Вилли. Их туалет составляли короткие блузки, туфли и желтая лента в волосах. Вилли не хотел, чтобы женщины бегали совсем голышом. "Это неприлично, - повторял он. - И потом блузки придают интимность обстановке. Создается нечто вроде домашнего уюта. А он так необходим в наше беспокойное и безжалостное время"! Вздохнув, Вилли менял тему и начинал говорить о лошадях. В них он тоже понимал толк. Коун сел в розовое кресло и вытянул ногу. Левый ботинок снова жал, хотя инспектор и смазывал его одеколоном. Поэтому в ответ на приветствие Вилли Коун поморщился и сказал недовольным голосом: - Садитесь, Вилли. Терпеть не могу, когда кто-нибудь торчит надо мной столбом. Виски можете не доставать. Вилли переступил с ноги на ногу, спрятал щеточку и присел возле столика. Он перебрал в памяти происшествия последних дней, но ничего особенного не припомнил. Мелкие скандальчики, которыми была наполнена жизнь кабака, для полиции интереса не представляли. Лично за собой Кноуде не числил никаких прегрешений. Но он знал, что Коун зря в его заведение не потащится. И решил на всякий случай быть настороже. Инспектор тоже знал, что за птица Вилли Кноуде, и не торопился. Он пошевелил пальцем в ботинке. Боль унялась. Инспектор ухмыльнулся и спросил, здоров ли Вилли. Кноуде вытащил щеточку, повертел ее в пальцах и прищурился. - Бросьте играть, инспектор, - сказал он грубо. - Вам это так же интересно, как ослу Коран. Коун укоризненно покачал головой. - Нехорошо, Вилли. Вежливость украшает джентльмена. Нервы тоже полагается беречь. В вашем положении особенно, - подчеркнул он последние слова. - Мое положение вас не касается, - бросил Вилли отрывисто. - Почему же? Неужели вы думаете, что я зашел сюда только затем, чтобы полюбоваться на вашу физиономию? Вы ведь умный человек, Вилли. В свое время вы, по-моему, окончили колледж. Кноуде засопел, набычился. На щеках его выступили красные пятна. Он не любил, когда ему напоминали о днях далекой юности. - Ближе к делу, инспектор, - сказал он угрюмо. - Я привык ценить свое время. - Ну что ж, - согласился Коун, - к делу так к делу. - Он сделал паузу и холодно оглядел собеседника. - Суть в том, Вилли, что вчера ночью произошло убийство. Вы, надеюсь, были знакомы с Бредли? Так вот, вчера ночью Бредли убили. - Я могу вам только посочувствовать, - откликнулся Кноуде. - Не торопитесь, Вилли, - перебил его Коун. - Я еще не задал главного вопроса. Попытайтесь меня понять. Бредли убили вчера ночью, и вчера же ночью исчез еще один ваш знакомый - шах Бен Аюз. А где были ночью вы, Вилли? - Вы все там в полиции сошли с ума, - рассердился Вилли. - Где я был вчера? А где я был позавчера? А где буду сегодня? Может быть, вам нужно точно знать, в какие часы я хожу в сортир? - Может быть, - сказал Коун. - Но прежде ответьте на мой вопрос. Вилли уставился немигающим взглядом в глаза Коуну. Инспектор пошевелился в кресле и буркнул: - Ну? - Я был здесь, - сказал Кноуде. - Всю ночь? Один? - Нет. До двенадцати я сидел в кабаре. Слушал Лилиан. Потом вместе с ней пил здесь виски. В двенадцать пришел Бен Аюз. Мы говорили о лошадях. - Потом? - Он ушел около трех. - Где сейчас Лилиан? Вилли взглянул на часы. - Вероятно, в своей уборной. - Она присутствовала при вашей беседе с Бен Аюзом? - Да. - Значит, шах ушел в три? - Примерно. - Он говорил, куда пойдет? - Сказал, что пойдет спать. - А когда он к вам пришел, как он выглядел? Не был ли расстроен? Или возбужден? Кноуде пожал плечами. Ничего особенного он не заметил. Возможно, Лилиан что-нибудь увидела. Но она дала бы знать об этом ему, Вилли. А она ничего не сказала. Коун задумчиво смотрел мимо Вилли. Перед глазами мельтешила разрисованная крышка от унитаза. Она мешала думать, и Коун отвел глаза. Вилли не врет. В этом Коун не сомневался. Однако его показания можно истолковать как угодно. Бредли был убит где-то около двенадцати ночи. Бен Аюз появился в клубе в двенадцать. На машине расстояние от места убийства до клуба можно преодолеть за полчаса. Но зачем? Зачем тащиться в клуб, трепаться о лошадях? Ведь это посещение не обеспечивало шаху алиби. Это с одной стороны. С другой, выходило так, что Бен Аюз к убийству Бредли не имел отношения. Тогда куда же он девался? Что случилось с ним на отрезке пути между клубом и "Орионом"? Вилли перебил его размышления вопросом: - Вы что, инспектор, подозреваете шаха? Коун не ответил. Повернулся к Вилли: - Вам еще надо объяснить, Вилли, каким путем в ваше благопристойное заведение попадает "Привет из рая". - Это не мое дело, - сказал Кноуде. - Если какая-то девка нахваталась наркотика, то это не значит, что честный человек должен нести за нее ответственность. - Вы знаете о том, что каждый случай употребления "Привета из рая" тщательно расследуется, а виновный привлекается к суду? - Ну и что? Судите эту девку. - Ее снабдил наркотиками шах. - Чушь! - У нас есть доказательства. - Липа, - сказал Кноуде. - Между прочим, Вилли, это уже второй случай. Тогда вам удалось выкрутиться. Сейчас я в этом не уверен. Дело, кажется, приняло широкую огласку. И я не могу поручиться, что ваше имя не будет фигурировать в сегодняшних вечерних газетах. Полагаю, мало приятного лицезреть себя в числе причастных к убийству Бредли. - Я не причастен. И вы это знаете. - Я-то знаю, Вилли. Журналисты не знают. Вы якшались с шахом. Может, вы и в самом деле болтали с ним о лошадях. Никто ведь не слышал, о чем вы беседовали. Есть только факт. И есть другой факт. Пока неопровержимый. Шах - спекулянт запрещенным наркотиком. И есть третий факт, Вилли. Шах угощал "Приветом из рая" одну из ваших девушек. Не надо обладать выдающейся фантазией, чтобы связать эти три факта и соответствующим образом прокомментировать. В глазах Вилли появилась тревога. Он хоть и не отличался острым умом, но был достаточно сообразителен, чтобы уяснить: в словах Коуна есть резон. Если начнется следствие, то нетрудно угодить под арест. И в то же время все это выглядело так чудовищно, что мозг Вилли отказывался что-нибудь понять. Коун будто угадал его мысли. - Обстоятельства складываются не в вашу пользу, Вилли, - сказал он. - Пока полиция не разыщет шаха, вы единственный свидетель. Вы последний, с кем он встречался, перед тем как исчезнуть. Вы и Лилиан. - Не трогайте Лилиан. - Это не ваша забота, Вилли. Думайте о себе. Постарайтесь припомнить все, что вам известно о шахе. Ведь не только о лошадях вы с ним говорили. - Честное слово, о лошадях. Шах - знаток. О своем прошлом он мне ничего не рассказывал. - А о любовницах? Вилли покачал головой. - Нет. И знаете что, инспектор? Я могу поклясться, что Бен Аюз не давал наркотик этой Магде из кордебалета. Она или все выдумала, или... - Что? - Лилиан говорила, что ей эта женщина не нравится. Что она когда-нибудь... - Вилли задумался. Ему не хотелось говорить Коуну о подозрениях Лилиан. И он, выдержав паузу, сказал уклончиво: - Она не наша, эта Магда. - Как это понимать? - спросил Коун. - Она пришла к нам из Лиги. Из этой, как ее, Ассоциации борцов. Там ведь сейчас не только старые девы. Магда сказала, что в Лиге у нее произошел крупный скандал. Что уход ее к нам - месть. Мы не допытывались, в чем там дело. А Лилиан сказала мне: "Вилли, это шпионка. Можешь мне поверить". Я посмеялся. Теперь же не знаю, что и думать. Коун встал. Сообщение Вилли показалось ему любопытным. Но он зевнул и сказал, что у Кноуде просто больное воображение. Насчет Магды инспектор выразился более определенно и заметил, что суда ей не миновать. Да и самому Вилли надо призадуматься. Из клуба инспектор ушел не сразу. С полчаса он опрашивал служащих. Но ничего существенного не узнал. Кроме того разве, что шах, выйдя из клуба, свернул направо. Направо - значит, к "Ориону". Впрочем, подумал Кноуде, это ровным счетом ничего не означало. Алиса Кэрри, проводив Коуна, вернулась в комнату и распахнула окно. Потом недолго постояла, положив руку на спинку стула, на котором сидел полицейский инспектор, отошла к зеркалу, поправила волосы. В зеркале Алисе была видна часть улицы и угол дома Броуди. Из-за угла показался старик. Он прошелся возле дома, затем решительно пересек улицу. Алиса поняла, что Броуди собрался идти к ней. И тут же услышала звонок. - Нам надо поговорить, - сказал Броуди, входя в комнату. Алиса молча указала ему на стул. Резко запахло спиртным. Женщина поморщилась. Визит этот удивил ее. Она догадывалась, что приход старика связан с посещением полицейского. Последнее было понятно. Инспектор выполнял свой долг. Он искал убийцу. Ему нужны были свидетели. Все это было просто, как апельсин, и Алиса отнеслась к расспросам Коуна, как к важному и необходимому делу. Но зачем явился этот красноглазый старый пьяница? Алиса привыкла уважать старых людей. Этот не вызывал иных чувств, кроме отвращения. Она была уверена, что жизнь Броуди была соткана из мелкой лжи и пакостных поступков по отношению к своим ближним. Коун мог бы поколебать эту уверенность. Но он умолчал о прошлом Броуди. Поэтому старик ни на что, кроме молчаливого презрения, не мог рассчитывать. С этого он и начал разговор. - Вы можете презирать меня, - сказал он, пьяно ухмыляясь. - Это ваше личное дело. Мне наплевать. Считайте меня дерьмом. Полицейский тоже решил, что я - дерьмо. Даже выпить со мной не захотел. Подумаешь, цаца. А вы знаете, кем был Броуди до войны? Алиса пожала плечами. С нее было достаточно того, что она сейчас знала. - Что вы на меня уставились? - спросил Броуди. - Я еще не настолько пьян, чтобы ничего не соображать. Кстати, есть у вас виски? Нет? Ну, конечно. В добропорядочных семействах этот напиток не пользуется спросом. Мы живем в эпоху процветания. А много вы получаете в своем магазине? Почему вы не выходите замуж? - Идите вон, - негромко сказала Алиса. - Уйду, - буркнул старик. - Но сначала мы с вами побеседуем. Когда я был моложе, то умел говорить с красивыми женщинами. Теперь я не сплю по ночам по другим причинам. - Идите вон, - повторила Алиса. - Но-но, - сказал старик, пристально разглядывая Алису. - Выгнать меня вы еще успеете. А инспектор сидел у вас долго. И у него приятное лицо. Умные глаза. Такие глаза не смогут предать, скажете вы. Сколько вам лет? Двадцать пять? Тридцать? В этом возрасте пора уже кое-чему научиться. Осторожности хотя бы. - Я не хочу с вами говорить. - Захотите. Я сделал глупость, что не пришел раньше. Но кто мог знать, что он появится? Я понимаю: вы глупы и наивны. Вы мыслите прямолинейными категориями и за деревьями не видите леса. А в лесу прячутся чудовища. И они сожрут глупую Красную Шапочку. Разве вы не видите, что живете в мире ряженых? Разве не понимаете, что на маскараде лучше не открывать лица? Кому нужна ваша правда? Вы - анахронизм. Полицейский заходил только к вам и ко мне. Наши дома расположены близко к перекрестку. Наши окна глядят на то место, где был убит полицейский. Мы с вами возможные свидетели. И нам надо договориться об идентичности наших показаний. Может быть, еще не поздно... Он замолчал, опустил голову. Алиса вдруг увидела его сухие, исчерченные вспухшими венами руки. И что-то похожее на жалость шевельнулось в сердце. На мгновение она забыла, что перед ней сидит человек, заслуживающий только презрения. Она отругала себя за те неосторожные слова, которые сказала инспектору. Может, следовало помолчать. Но что, в сущности, она сказала? То, что известно всем. То, что сам Броуди не только не скрывал, но даже афишировал. - Я не понимаю вас, - сказала она. - Достаточно, что я понимаю, - откликнулся Броуди. - Я сказал инспектору, что в ночь убийства спал, как сурок. Старый мерзавец привык лгать, думаете вы. И еще вы думаете, что лгу я с корыстными целями. Да, я дрожу за свою шкуру. Но меня волнует и целость вашей. Может, вам это неприятно слушать, но это так. Вы наивны. Я уже в который раз повторяю это. Вы даже представить не можете, что инспектору моя ложь в данной ситуации нужнее вашей правды. Алиса изумленно подняла брови. Броуди выдержал паузу и заговорил вновь: - Да. Я еще не все свое виски выпил. Мне не хочется доживать свои дни в комнатах, окна которых закрыты железными решетками. Мне кажется, что и вы - молодая женщина - не стремитесь в тюрьму. Поэтому вы должны прислушаться к моим словам. Нам надо договориться. - О чем? - Дьявол! Да об этом я вам толкую целый час. Когда вас позовут в полицию, - а вы можете быть уверены, что они позовут, - вы скажете там, что ничего не видели. Спали. - Но я и так ничего не видела. - Что же вы сообщили инспектору? - Сказала, что слышала ночью, как у дома остановилась машина. - И не подходили к окну? - Нет. Броуди потер лоб, тряхнул головой и пробормотал: - Старый дурак. Вообразил, что и другие любят, как ты, выть по ночам на луну. И пошел к двери. На пороге остановился. Поморгал и спросил: - Это вы и сказали инспектору? - Да, - ответила Алиса, удивляясь внезапной перемене настроения старика. - И еще сказала, что вы лжец и пьяница. Броуди крякнул и захохотал. Так, хохоча, он вышел на улицу. Алиса видела, как тряслись плечи старика, когда он переходил дорогу. Зачем он приходил? Чего боялся? Почему успокоился, выведав у нее то немногое, что знала она сама? Конечно, Броуди видел что-то ночью. Он опасался, что и Алиса видела это и рассказала инспектору. Что же он видел? "Моя ложь ему нужнее вашей правды". Какие странные и страшные слова. Но долго раздумывать Алисе не пришлось. С улицы донесся крик Броуди. - К дьяволу! - орал он. - Вонючая дрянь! Затем послышался звон стекла. Алиса подскочила к окну и увидела высокую женщину в темном платье. У ног ее валялись осколки бутылки. Птичье лицо женщины было испуганным. Она нелепо взмахнула руками и, спотыкаясь, побежала через улицу к дому Алисы. Алиса решительно вышла ей навстречу. Она подхватила запыхавшуюся незнакомку под руку и ввела ее в дом. - Ужасный человек, - сказала незнакомка, отдышавшись. - Спасибо вам, милочка. Скажите мне, как вас зовут? Ибо, когда мы окажемся пред ликом Предержащего, я должна буду произнести ваше имя. Последняя фраза неожиданной гостьи дала понять Алисе, с кем она имеет дело. Ругательства Броуди тоже получили объяснение. Она была наслышана об Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности, или блюстителях, как они называли себя. Возникшая из многочисленных союзов и обществ, столь разношерстных, что, казалось, не найдется идеи, их объединяющей, Лига эта год от года крепла, процветала и росла, как тесто на дрожжах. Она впитала и растворила в себе и Общество покровителей певчих птиц, и Клуб ревнителей старых добрых обычаев, и Ассоциацию ищущих бога в ближнем своем. Членами Лиги были миллионеры и бедняки, адвокаты и полицейские, священники и клерки, прачки и коммивояжеры. У Лиги был свой печатный орган - газета "Кодекс", финансируемая папашей Филом, тоже членом Ассоциации. Блюстители не только пропагандировали свои взгляды. Они недаром называли себя борцами. Ассоциация имела своих представителей как в государственных учреждениях, так и в самых различных заведениях типа кабака Вилли Кноуде, где они претворяли в жизнь директивы Лиги. Понятие устоев нравственности включало в себя целый комплекс идей. На первый план выдвигалась проблема очищения души человека от скверны цивилизации и приобщения его к Богу посредством этого очищения. Алиса, конечно, никогда не пыталась постичь всю глубину философских доктрин Лиги. Она знала, что блюстители часто скандалят в ночных клубах и ресторанах. Слышала, что они забредают и в квартиры. Поэтому приход высокой женщины к Броуди не вызвал у нее удивления. Результаты этого посещения в виде разбитой у ног представительницы Лиги бутылки тоже, по мнению Алисы, не могли быть иными. Она и сказала об этом женщине. - Увы, милочка, - фальцетом пропела та. - Мы не властны в своих поступках. Воля Предержащего привела меня к этому человеку. Он указал мне на этот дом. Он наполнил меня желанием помочь погрязшему в грехе и укрепил мои помыслы приказом спасти еще одну душу. Я шла сюда исполненной великого очистительного назначения. Я шла сюда, чтобы рассказать нечестивцу о том, что его ждет, просветить его беседой и указать тропинку к тому пути, который один ведет к стопам Предержащего. Алиса вздохнула, из вежливости сделав это незаметно. Откровения Блюстительницы оставили ее равнодушной. Туманные фразы были непонятны. Алиса любила жизнь. Припадать к стопам Предержащего она не собиралась. Она могла посочувствовать Броуди, который выразил свое отношение к этой скучной материи резко и недвусмысленно. Конечно, сама Алиса так не поступила бы. Такт и бутылка из-под виски - слишком разные вещи. Но она с удовольствием закрыла бы двери за этой женщиной, похожей на черную ворону. А та уходить не собиралась. Начав говорить, она уже не могла остановиться. Великое очистительное назначение неудержимо рвалось из нее наружу. И Блюстительнице было безразлично, на какой объект оно изливалось. - И упадет оно, - бормотала женщина, сверля Алису взглядом. - И не упадет оно. И расколется смрадом и копотью. И вырастет из него поганый гриб на потеху сатане. И обнимет мир сатана и захохочет. И распахнет ворота адовы. И уйдут к нему все, кто не очистился, и примет их сатана и будет мучить вечно. И пойдут туда все отступники, нарушающие устои. Таково, милочка, предначертание Предержащего. И случится все скоро. Недалек час. Готовы ли вы? - Я не понимаю, - сказала Алиса, вторично зевнув украдкой. Она думала о том, как выпроводить гостью, сделав это возможно деликатнее, и плохо ее слушала. - Я не понимаю, - повторила она, - к чему мне надо готовиться? - Я открою вам, милочка, - понизила голос Блюстительница. - Я скажу: оно близко. Каждый его ощущает, но безотчетно. Только мы понимаем до конца. Ибо мы ближе всех к престолу. Разве вы не видите, как люди мечутся в страхе? Слабые погрязают в грехе, убегают в вертепы, тонут в разврате. К ним в первую очередь направляет нас Предержащий, их надо быстрее вызволить из бездны. Но есть еще качающиеся. Они клонятся то сюда, то туда. Внешне они выглядят благополучно. Но и их терзает страх. Он приходит по ночам, во сне... Блюстительница перевела дыхание. Воспользовавшись паузой, Алиса мягко заметила, что ее ночные страхи не терзают, и намекнула на необходимость, по ее мнению, сократить этот затянувшийся разговор. Женщина, казалось, не обратила никакого внимания на слова Алисы. Она стала уверять Алису, что той крайне нужно сейчас, сию минуту, переоценить всю свою жизнь, исповедаться перед Блюстительницей во всех грехах - тайных, явных и мысленных, а затем она, Блюстительница, приведет ее в лоно хранителей устоев. После этого акта душа Алисы обретет покой, а видения, которые мешают ей спать, отойдут в сторону. И кроткая, деликатная Алиса не вынесла этого натиска. Бутылки под руками у нее не было. Поэтому она ответила на лестное предложение словами, произнеся их возможно убедительнее. - Моя душа, - сказала она, - обретет покой, когда вы уйдете отсюда. Сообщив это, Алиса тут же застеснялась. Ей показалось, что она слишком резко высказала свою мысль. И решила было извиниться. Но она плохо знала блюстителей. Гостья только скорбно поджала губы. - Вы сердитесь, милочка, - пропела она. И зашептала: - Это он в вас. Страх точит душу. Страх томит тело. Душа не ведает, что говорят уста, потому что вы - качающаяся. А сатана близко. Он тут, не ушел еще. Он всегда там, где убивают. Ждет... Алиса насторожилась. - Ждет... - повторила Блюстительница. - И я жду. Я пришла, чтобы отвратить его происк. Я тоже всегда там, где убивают. Как сатана. Но я - посланница. Я иду, чтобы уничтожить страх, который приносит сатана. Он принес его сюда ночью. Это было уже слишком. Сначала инспектор, потом Броуди, а теперь эта фанатичка, похожая на ворону, задавали хоть и в разных формах, один и тот же вопрос. "Моя ложь нужнее вашей правды", - сказал Броуди. "Признайтесь, милочка, что он разбудил вас", - говорит эта дура. Да полно, дура ли она? Напустила туману. Выпытывает. И Алисе стало по-настоящему страшно. Она почувствовала себя беспомощной девчонкой, упавшей в глубокую яму. Она пытается выбраться, хватается за стенки, но срывается и падает на дно. А сверху на нее смотрят инспектор, Броуди и Блюстительница, смотрят и говорят в один голос: "Признайтесь, милочка". В чем она должна признаться? Откуда это на нее свалилось? Что делать? Прежде всего надо прогнать эту ворону. Но как? Закричать? Глупо. Уйти? Алиса вскакивает и из прихожей говорит решительно: - Я ухожу. Блюстительница кротко вздыхает, поднимается и идет вслед за Алисой к двери. - Напрасно, милочка, - говорит она. - От страха не бегут! У сатаны быстрые ноги. Она еще что-то говорит, но Алиса уже далеко. "...и была Изабель. Полусогнутые тростинки над округлостью сфер. Замок за границами смысла. Восходы и заходы. Утомительные орбиты, упирающиеся в бесконечность. - Мне страшно, - сказал Карл. - Уйди! - прорычал Лрак. Они оба любили Изабель. Бель... Ель... Ль... Пустота. Ничто и все! Карл и Лрак. Логарифмы. Звенела и плакала Изабель. Рычал Карл. Говорил Лрак. Оборотни стонали, когда приходила Она... На... А... - Мне трудно, - сказал Лрак. - Убью, - прорычал Карл. Изабель звенела, хохотала, билась в истерике. Ке... Е... Буква - логарифм. Человек - логарифм. Загадка бытия. - Я, - сказал Карл. - Я, - сказал Лрак. Изабель ушла. Уходила, струясь. Бормотало и клокотало Ничто. Что?.." Коун швырнул книжку в угол. Она полетела, трепыхаясь, и шлепнулась на пол обложкой вверх. На обложке было написано: "Кнут Диксон. "Логарифмы бытия". Книжка - бестселлер. Об авторе кричали в салонах любителей модной литературы. Критики писали, что Диксон - новое слово в авангардизме, что он сумел осмыслить бессмыслицу, что с выходом в свет "Логарифмов" в спину реалистов вбит последний гвоздь. Афоризмы Диксона печатались на первых полосах газет. Болтали, что его счет в банке вырос до неприличных размеров. Женщины струились через пальцы Кнута, как Изабель в его книжке. Содержатель ночного клуба Вилли Кноуде прислал Кнуту постоянный пропуск в свое заведение. Но Диксон там не показывался. Говорили, что он предпочитает проводить ночи в магазине - салоне амулетов, хозяйка которого - Эльвира Гирнсбей - недавно стала его любовницей. Говорили много. Рассказывали, что один ловкий репортер, решив подработать на популярности Кнута, задал ему вопрос: - Как вы относитесь к коммунизму? Тот ответил одним словом: - Логарифм. - Потом, видя, что репортер вытаращил глаза, многозначительно добавил: - Мое бытие исключает этот вопрос. Кто-то пустил слух, что Кнут Диксон - шизофреник, бежавший из дома умалишенных. Кто-то сказал, что если оно и так, то это еще ровно ничего не значит. Профессор Кирпи, видный психиатр, резонно заметил, что тридцать процентов шизофреников - гениальные люди. Статистика убила неверие. Население страны доверяло цифрам. Цифрами измерялось состояние миллионеров. Цифрами оперировали экономисты, доказывавшие, что уровень благосостояния среднестатистического человека за последние годы неуклонно растет. Цифры, правда, показывали, и рост преступности, и увеличение числа дорожных катастроф, и даже количество наркоманов и алкоголиков. Но всему находилось объяснение. Катастрофы? Стало больше машин. Наркоманы? Из-за коммунистической опасности средний человек нервничает. Если ликвидировать опасность, то и наркоманов станет меньше. Общество было идеально устроенным механизмом, раз и навсегда запущенным Творцом. И регулировать отношения в этом обществе мог только Творец. Папаша Фил, Кнут Диксон, господин Мелтон, Вилли Кноуде и иже с ними являлись послушными исполнителями его воли. И что бы они ни делали, это было угодно Творцу. Действиями полиции тоже руководил Творец. Так, по крайней мере, полагалось считать Коуну. Но сам Коун этого не считал. Он всегда хотел знать больше, чем ему полагалось по нормам, установленным для инспекторов полиции. Этим он отличался от своего коллеги Грегори. Его целый день волновал вопрос: почему не состоялся завтрак у шефа? Можно было, конечно, просто спросить об этом у господина Мелтона и получить тривиальный ответ. Однако Коун не любил тривиальных ответов. Вечерняя беседа с Вилли Кноуде тоже не удовлетворила Коуна. Выходя из ночного клуба, он подумал о владелице салона амулетов - Эльвире Гирнсбей, о ее связях с шахом, а потом с Кнутом Диксоном. И решил хоть мельком, но взглянуть на эту женщину. Красный куб-кристалл был недалеко. И Коун поехал туда. Но ему не повезло. Эльвиры Гирнсбей в салоне не оказалось. Коун никогда не покупал амулетов. В его сознании амулеты почему-то ассоциировались с суеверием. Открывая вертящуюся дверь салона, он думал, что увидит внутри его витрины с безделушками. Ибо снаружи в этом странном магазине витрин не было. Толстое красное стекло не пропускало света. Загадочный куб-кристалл не выставлял на обозрение бездельникам свои сокровища. Только над входом вспыхивала и гасла скромная неоновая вывеска "Амулеты". С одной стороны, это подчеркивало солидность учреждения, которое не нуждалось в крикливой рекламе. С другой - молчаливо свидетельствовало, что амулеты - вещь серьезная. - Ведь не будет же аптекарь выставлять напоказ яды, - сказала Коуну симпатичная смуглянка, встретившая его у входа. Она моментально сообразила, с кем имеет дело, и не стала скрывать этого. "Господин полицейский ошибается", - сказала она, когда Коун признался, что путал амулеты с сувенирами. Амулеты - это совсем, совсем другое. И если господин полицейский желает убедиться, она может показать ему это. Но Коун уже и сам видел, что амулеты - это действительно "совсем, совсем другое". Его поразило, во-первых, то, что куб-кристалл, казалось, не имел никаких внутренних помещений. Ни перегородок, ни прилавков здесь не было. Обширное помещение можно было даже считать пустым, так мало в нем было вещей. В центре зала на постаменте из красного пластика два скелета сосредоточенно рвали друг у друга какой-то черный шнурок. Вдоль стен тянулись шкафы-стеллажи с выдвижными ящиками, на каждом из которых белела надпись. В глубине зала был отгорожен стойкой уголок, напоминавший обыкновенный тир. На стойке лежало несколько пистолетов. А метрах в восьми скалил зубы манекен. На лбу у него и в том месте, где полагается быть сердцу, были приклеены мишени. - Уютно, - усмехнулся Коун, кивнув на скелеты. - О, - протянула смуглянка. - Это создает настроение. Если господин полицейский желает, то... Господин полицейский пожелал. Смуглянка легонько подхватила его под локоть и подвела к стене. Затем щелкнула выключателем. Верхний свет погас. Зато осветился постамент. По скелетам побежали тени. Коун мог бы поклясться, что скелеты зашевелились. - Смотрите, смотрите, - прошептала смуглянка, прижимаясь плечом к Коуну. И он увидел, как из темноты к борющимся скелетам шагнула фигура в балахоне с обрывком веревки на шее. Фигура воздела руки и застыла, повиснув в воздухе. Это было так неожиданно, что Коун вздрогнул. Рука непроизвольно опустилась в карман. Смуглянка вцепилась в нее и горячо зашептала: - Что вы, господин полицейский! - Действительно, - смущенно пробормотал Коун. Смуглянка включила свет. Коун пристально посмотрел на нее. В глазах женщины он уловил искорки смеха. Инспектор улыбнулся тоже, стряхивая наваждение. - Это сделал наш Перси, - с гордостью сообщила она. - Он открыл секрет одного польского колдуна. Мы показываем это людям впечатлительным. Но господин полицейский, - смуглянка лукаво взглянула на Коуна, - конечно, понимает, что это бутафория. И господин полицейский, наверное, думает, что у нас все так. Тогда господин полицейский ошибается. У нас все - настоящее. Если вы желаете, то мы можем вам предложить веревку, на которой был повешен Кальтенбруннер. Три доллара за сантиметр. Это очень недорого, если учесть, что каждый сантиметр приносит счастье, эквивалентное счастью разделенной любви. Два сантиметра - это счастье удачливого игрока. Три - исполнение большинства ваших желаний. Веревку мы храним вот тут. Она подвела Коуна к шкафу-стеллажу и показала табличку на ящике. Там было написано: "Веревка Кальтенбруннера". - Каждый амулет хранится в ящике в полной темноте, - сказала смуглянка. - Свет убивает их силу. Госпожа Эльвира Гирнсбей сделала это открытие. Жаль, что вы ее не застали. Она бывает здесь после одиннадцати часов. В двенадцать амулеты испускают флюиды счастья. А госпожа так хочет быть счастливой. - Смуглянка вздохнула. - Ей надо также многое забыть. Амулеты помогают. Они помогли ей найти Кнута. Вы его знаете? Нет? Это великий человек. Госпожа Эльвира, кажется, нашла то, что ей нужно. - А вы? - спросил Коун. Смуглянка уклонилась от ответа. - Вот здесь мы храним индийские амулеты, - сказала она, подталкивая Коуна к соседнему шкафу-стеллажу. - Наши агенты ездят по всему миру. Ведь так трудно добыть настоящее. Я могла бы вам показать очень любопытные вещи. Иногда это просто пучок травы. Иногда резная фигурка из кости. Наконечник стрелы. Или птичий помет. Суть амулета - в его внутренней силе, в его назначении. Одни из них, как я уже говорила, приносят счастье, другие оберегают от пули, третьи сулят удачное плавание. Мы ведем огромную работу по выявлению свойств каждого амулета. Каждая вещь подробно описывается и снабжается инструкцией для пользования. Ибо это тоже важно. Некоторые амулеты нужно носить на шее, другие держать в руке. Есть и такие, которые действуют на расстоянии. Их можно хранить в ящике письменного стола, в сейфе. Но обязательно в темноте. - Занятно, - пробормотал Коун. - А это зачем? - указал он на тир в углу. - Гарантии, - лаконично сказала смуглянка. И пояснила: - Сейчас в большом ходу амулеты, оберегающие от пули. Но бывают покупатели, которые не верят. Нам приходится убеждать. Подойдите сюда, господин полицейский. Возьмите пистолет. Вы ведь хорошо стреляете? Женщина покопалась в одном из ящиков и достала оттуда нечто похожее на медальон. - Попробуйте попасть в лоб манекену, - предложила она. Коун повертел в руках пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Фигура качнулась. В мишени появилась дырка от пули. - А теперь, - сказала смуглянка, - я повешу ему на шею амулет. Эта ладанка хранит на себе след поцелуя возлюбленной английского короля Ричарда Львиное Сердце. Стреляйте, - скомандовала она, встав рядом с Коуном. Коун выстрелил. Дырка от пули появилась в стене рядом с манекеном. Инспектор хмыкнул и выстрелил снова. Пуля опять прошла мимо. Он рассердился и нажал на спусковой крючок три раза подряд. Результат был тот же. Коун бросил пистолет на стойку, буркнул: - Фокусы. - Стреляйте из своего, - сказала смуглянка. Коун недоверчиво взглянул на нее. Но предложение принял. И опять промазал. - Если хотите, - сказала женщина, - я могу сама встать там. Иногда мы это делаем. - Вставайте! Смуглянка спокойно прошла за барьер, сняла ладанку с манекена, надела ее себе на шею, отодвинула манекен в сторону и заняла его место. Глаза ее улыбались. Коун поднял пистолет, прицелился. Потом опустил руку. - Нет, - пробормотал он. - Нет, милашка. Если ты вздумала меня попугать, то ты ошиблась. Отодвиньтесь вправо, - резко сказал Коун. Смуглянка покачала головой. Коун спрятал пистолет. Женщина медленно вышла из-за барьера, сунула ладанку в ящик. Она была явно смущена. А Коун подумал, что он был бы плохим полицейским, если бы не воспользовался ее растерянностью. - Госпожа Эльвира будет недовольна? - спросил он. Смуглянка кивнула. - Это впервые, - прошептала она. - Я не смогла. Я знала, что вы не будете стрелять. Но мне стало страшно. У вас было такое злое лицо. Меня никто еще не просил сойти с этого места. Они не догадывались. А вы... - И на глазах смуглянки показались слезы. - Как вас зовут? - спросил Коун. - Бекки. - Вас могут уволить за это? - Да. Госпожа Эльвира очень строга. И если она узнает... - Она не узнает, - сказал Коун. - Но вы, Бекки, должны сказать мне одну вещь. Бекки благодарно взглянула на инспектора. Она ответит на любые вопросы. - Вчера ночью вы были в салоне? - О да. - Госпожа Эльвира тоже? - Ода. - Кто еще? - Кнут Диксон, Перси, Фримен из "Трибуны", господа, которых я плохо знаю, потом пришел Бен Аюз. Это было часа в три. - Что они делали? - Как всегда. Говорили. Немного пили. - Что-нибудь странное вы заметили? - Госпоже Эльвире было неприятно присутствие Бен Аюза. И все... - Когда ушел Бен Аюз? - Часа в четыре. - А остальные? - Кнут Диксон вышел вслед за шахом. Потом ушел Перси. За ними примерно через полчаса уехал журналист Фримен. Он у нас часто бывает. Под утро разбрелись остальные. - Госпожа Эльвира о чем-нибудь говорила с вами? - Нет. - Хорошо, Бекки. Я буду хранить нашу маленькую тайну. А вы ничего не говорите госпоже о моем посещении. Я побеседую с ней сам. Пока, Бекки. Да, кстати, рекламации на амулеты к вам поступают? - Что вы, господин полицейский. Ведь те, кто живет, считают, что им помогают амулеты. А мертвые не приходят. Не так ли, господин полицейский? - Да, - сказал Коун. - Мертвые не приходят... Возвращаясь домой, инспектор купил книжку Кнута Диксона. Полистал ее и кинул в угол, где уже лежала вчерашняя газета с обстоятельным описанием событий в "Орионе", а также загадочного убийства Бредли. Имя Вилли Кноуде, как и догадывался Коун, фигурировало в отчете. Упоминалась и фирма "Дорис". На все лады склонялась фамилия Бен Аюза. Про амулеты в газете не было сказано ни слова. И про несостоявшийся завтрак господина Мелтона тоже. Где-то в районе последнего факта проходила демаркационная линия, которую Коуну еще предстояло пересечь. Линия эта охранялась провидением. Но об этом Коун не знал. 2. БУТОН Утро выдалось серым. "Западный ветер", - подумал Коун. Этот ветер всегда приносил плохую погоду. Он дул с моря, переваливал через невысокий хребет, захватывал по пути запахи заводов химического концерна и, обогащенный, покрывал город вонючим туманным одеялом. Ветер дул три дня. Если он за это время не менял направления, старожилы знали: ветер будет дуть шесть дней, девять и даже месяц. Такова была особенность этого проклятого западного ветра. И поделать с этим ничего было нельзя. Коун встал рано. Побрился, постоял под душем и стал одеваться. Ехать на службу ему не хотелось. Предстояла встреча с Грегори. Вчера им не пришлось увидеться. Коуну было некогда. Кроме того, этот разговор не сулил ничего приятного. Конечно, они оба сделают вид, что ничего особенного не произошло. Грегори отпустит Коуну пару комплиментов, пожелает удачи. Взгляд его серых глаз будет равнодушным. Коун фальшиво посочувствует, скажет несколько добрых слов. Бодрых и лживых. Ибо в душе Коун презирал Грегори. По его мнению, Грегори был плохим полицейским. Да и прежний шеф не жаловал его. Возвысился Грегори при господине Мелтоне. Болтали, что он оказал новому шефу серьезную личную услугу. В это можно было верить. Потому что других заслуг, которые принимаются во внимание при выдвижении полицейских, за Грегори не числилось. Так думал Коун. Так, возможно, стал думать господин Мелтон, отстранивший Грегори от дела. Впрочем, это было не совсем так. Господин Мелтон принял половинчатое решение, о чем Коун узнал сразу же, приехав в управление. И новость не доставила Коуну радости. Он зашел к Грегори. Лысый толстеющий инспектор поднял на Коуна рыбьи глаза и протянул руку. - Привет, Коун, - сказал он. - А я ждал тебя вчера. - Было много дел, - ответил Коун. - Но ты не огорчайся, старина. Случается и хуже. - Шеф здорово сердит, - сказал Грегори, усмехнувшись. - Ему не дают покоя министр и папаша Фил. Вот уж не думал, что из-за этих чертовых наркотиков поднимется такой тарарам. Газеты тоже словно с ума сошли. - Ну, тебе-то теперь что за забота? Рыбьи глаза оглядели Коуна. "Льдинки, - подумал он. - Такие глаза, наверное, бывают у старых тюремных смотрителей". - Разве шеф не говорил тебе? - спросил Грегори. - Что именно? - То, что мы будем работать вместе. - Вот как, - протянул Коун. - Нет, насколько я помню, он мне говорил нечто иное. - Он вчера искал тебя. Вечером, когда мы допрашивали Магду. - Магду? Девчонку из клуба Кноуде? - Она дала важные показания. - Вот как, - снова удивился Коун. Он хотел начать допрос Магды сразу после визита к Грегори. Девчонка вела себя подозрительно. Это Коун понял еще вчера в клубе. Когда же Грегори успел ее арестовать? Видимо, уже после посещения Коуном клуба. Иначе Вилли сказал бы ему об этом. Но что же за показания дала эта девчонка? - Магда работала в фирме "Дорис" на пастоукладочной машине. Она сообщила, что Бен Аюз давал ей наркотики, а она упаковывала их в тюбики. Три тюбика в ночь. Охрана там никудышная: никому в голову не приходило, что кто-нибудь будет выносить с предприятия зубную пасту. Они следили главным образом за складами полуфабрикатов. - Допустим, - сказал Коун. - Но ведь Магда давно в клубе. А там нет пастоукладочной машины. - Она ушла с фабрики. Ей показалось, что один из инженеров выследил ее. Шах устроил девчонку к Вилли. Они изыскивали новый способ маскировки. - Для чего? - удивился Коун. - Зачем этот камуфляж? Ведь если бы наркотик вывозился из страны, тогда это оправдано. А он ввозится. Ты понимаешь? Ввозится. И мы ни дьявола не знаем ни о том, кто ввозит, ни о том, кто торгует. Мы с усердием, достойным кретина, допрашиваем девчонку и верим ей. А она врет. Может, она действительно работала в фирме "Дорис". Не больше. Все остальное - блеф. Вот только почему она врет? - Но ведь тюбик с наркотиком ты нашел, - сказал Грегори. - Нашел, - усмехнулся Коун. - Ты, кстати, не интересовался, как Магда объясняет причины камуфляжа? - Я бы должен обидеться, - сказал Грегори. - За кретина. Но я не сержусь. Да, я интересовался. Тюбики с пастой легко хранить. Ими легко торговать. Магда сказала, что шах был связан с двумя или тремя парфюмерными магазинами. Вот все, что она знает. - Она называла какие-нибудь имена? - Нет. Делом заправлял шах. Магда, правда, намекает что Вилли Кноуде тоже имеет какое-то отношение... - А почему она так легко продала шаха? - Она ревновала его к Эльвире. Хотела отомстить. Нарочно проболталась подружке о том, что шах иногда угощает ее наркотиками. Она знала, что подружка - наша осведомительница. Впрочем, ты читал ведь донесение Бредли? - Читал, - кивнул Коун. - В общем, как я понимаю, мы пока топчемся на месте. Шах исчез, Бредли убит. В наличии есть Магда, которая ни черта не знает, несмотря на то, что сделала сенсационные разоблачения. Он встал. Грегори тоже поднялся. - Я думаю, - сказал он, - что Кноуде... - Кноуде - дерьмо, конечно, - перебил его Коун. - Я тоже было поверил, что он связан с шахом. Однако сейчас я этого уже не думаю. - Как знать. Шеф, например, полагает, что арест Кноуде не будет лишним. Коун промолчал. В конце концов, какое ему дело до Вилли? Он же не обещал ему ничего. Пусть выкручивается. И у Грегори будет занятие. По крайней мере, мешать не будет. А вдруг эта возня с зубной пастой к чему-нибудь да и приведет. Оставив Грегори, он не пошел к себе, а спустился в полуподвал, быстро пробежал по длинному коридору и через маленькую железную дверь выбрался во внутренний двор. Это была предосторожность. Коун знал, что у его кабинета толпятся журналисты. Желания беседовать с ними он не испытывал и потому выбрал несколько необычный путь. Но, еще не дойдя до своей машины, понял, что кто-то перехитрил его. Он даже догадался кто. - Вылезайте, Фримен, - буркнул Коун, открывая дверцу. - Какого черта? - Тут хватит места для двоих, инспектор, - хмыкнул репортер "Трибуны". Его полное крупное лицо так и расплылось от удовольствия. - Вы должны оценить мои способности. Все остальные сидят там. Идиоты, правда? - Не валяйте дурака, - сердито бросил Коун. - У меня нет времени на ваши штучки. - Я отниму у вас несколько минут, - быстро проговорил журналист. - Всего два вопроса. Читатели "Трибуны" хотят знать, вышла ли полиция на след убийцы. - Вышла, - сказал Коун. - Давайте второй вопрос и выметайтесь из машины. - Сейчас, - сказал Фримен. - Второй вопрос личный. Вчера вы ходили в "Амулеты"... - Вы что? Следили за мной? - перебил Коун. - Там есть одна симпатяшка - Бекки. Вы ее чем-то напугали, инспектор. Бедняжка плохо чувствовала себя вечером. Была невнимательна к гостям... - Бросьте паясничать, Фримен. Мне некогда, - сказал Коун, сел в машину и нажал на стартер. Фримен удовлетворенно хмыкнул за спиной. - Вы все-таки оценили меня, инспектор? - Оценил, - пробормотал Коун, выводя машину на магистраль. - В противном случае вы давно бы гуляли по тротуару. - Куда вы меня везете? - осведомился Фримен. Машина в это время вывернула на Роу-стрит и огибала памятник Неизвестному Герою. Справа возвышалась глыба "Ориона". Коун игнорировал вопрос. - Я читал вчера ваш репортаж в "Трибуне", - сказал он. - Вы знаете, как я отношусь к вам, Фримен. Вы способный парень, понимаете кое-что получше многих. Скажите, вы верите в то, что пишете? - Занятно. - Фримен заерзал на сиденье, вытащил сигарету и начал шарить по карманам, ища спичек. Коун, не оборачиваясь, протянул зажигалку, щелкнул крышкой. - Спасибо, - пробормотал репортер. Он затянулся несколько раз и стряхнул пепел себе под ноги. - Кстати, что вы имеете в виду, инспектор? Мои слова о том, что убийца - шах? - Не только. Я, наверно, не точно сформулировал вопрос. Но вы ведь поняли? - Понял. Это очень сложно, Коун. И в то же время просто, как бильярдный шар. Только исповедоваться я вам не буду. Вы ведь не Папа Римский. Впрочем, я и последнему ничего бы не сказал. Папа Римский, Коун, просто очень старый человек. Его ночной горшок, в сущности, похож на все остальные ночные горшки. Дышит Папа тоже не жабрами. Но куда мы едем? Хотите устроить загородную прогулку? Хотя... - Фримен завертел головой. - Я догадался. Вы везете меня к месту убийства Бредли? - Нет, Фримен. Поглядите налево. Видите дом? Одноэтажный с зелеными ставнями. - Вижу. Но вы не останавливаетесь. - Это не нужно. Здесь живет человек, который, по-моему, знает об убийстве Бредли больше, чем говорит. И его ночной горшок, Фримен, тоже похож на все остальные. Смекаете? Он, между прочим, как и вы, сказал мне, что я не Папа Римский, и исповедоваться передо мной отказался. Мы живем в каком-то странном мире, Фримен. Кстати, знаете, как зовут этого человека? Броуди. Вам это имя о чем-нибудь говорит? - Броуди? Постойте... Что-то такое... Броуди! Черт побери, Коун, где вы откопали его? - Я не искал, - сказал Коун. - Простое совпадение. Я зашел к нему спросить, не слышал ли он ночью шум. Мало ли что... В этом доме мог жить и другой человек. Но мне не повезло. Я встретил Броуди. Самое смешное, Фримен, в том, что, будь на месте Броуди другой человек, я бы уже кое-что знал. - Зачем вы говорите мне об этом? - Наказываю вас, Фримен, за то, что вы влезаете в чужие машины без спросу. Я ведь достаточно давно знаю вас. И я больше чем уверен, что читатели "Трибуны" так и не увидят в газете любопытного сообщения своего корреспондента. Ни завтра, ни послезавтра. Ну как? Фримен выругался, потом захохотал. - Ничего не скажешь, инспектор. Два - ноль. Броуди в самом деле не та пешка, которая проходит в короли. - Точнее - тот король, который может сожрать целую кучу фигур. - Да, Коун. Но какой материал! Вы представить себе не можете. Броуди дает показания. Тот Броуди и новое убийство. - Фримен застонал от огорчения и откинулся на сиденье. - Чертовское невезение... Впрочем, вы-то на что надеетесь? - Броуди - человек с мозгами, - сказал Коун. - Он здорово сдал. Тюрьма и клиника профессора Кирпи хоть кого перемелют. Однако, думается, кое-что у него осталось. Он не хочет иметь дело с полицией. И если ему дать соответствующие гарантии... - То он даст вам ключик? - спросил Фримен. - Вы самоуверенны, Коун. - Может быть. - А если я все-таки сделаю материал? А, Коун? Или проболтаюсь? - Это исключено, Фримен. И вы прекрасно понимаете, что это исключено. - Да, - согласился Фримен. - Если я это сделаю, то клиника Кирпи будет наилучшим вариантом из всех возможных. Для меня. А о Броуди и говорить нечего. Но мое любопытство возбуждено, Коун. Оставим Броуди в покое. Я ведь знаю, что вы хитрец. Вы что-то нащупали в "Амулетах". А тут, насколько я понимаю, не запретная зона. - Ничего я там не нащупал, Фримен. Хотел поболтать с хозяйкой, не застал ее, Бекки прочитала мне лекцию об амулетах. Между прочим, вы ведь один из последних, кто видел шаха в тот вечер. - Да, - сказал Фримен. - Кстати, он не был похож на человека, совершившего убийство. - Какого же дьявола вы пишете в "Трибуне", что шах - убийца? Фримен хохотнул. - А какого дьявола вы не тащите Броуди в полицию?.. Квиты? - Нет, не квиты, - сказал Коун. - Мне жаль Броуди. Это раз. И я все-таки надеюсь, что нам с ним удастся договориться. А вы трус. - Трус, - кивнул Фримен, соглашаясь. - Но ведь надо жить, Коун. - Это верно, - заметил Коун. - Бекки сказала мне, что, когда шах уходил, первым вслед за ним покинул салон Кнут Диксон. Так это было? - Что? - изумился Фримен. - Кнут Диксон? Нет, Коун. Кнута там не было. Бекки вам наврала. - То есть как не было? - не понял Коун. - Очень просто. Не было - и все. Уж я-то бы знал, если бы он там был. - Почему? - осведомился Коун. - Да просто потому, что я уже с неделю слежу за этим человеком. - Вот как! - Ничего вы не понимаете, Коун. "Слежу" - не то слово. Это очень загадочная личность. - "Логарифмы бытия", - процитировал Диксона Коун. - Как хотите. Эльвира только и говорит о Кнуте. А сам он почему-то стесняется появляться в ее обществе. Во всяком случае, в "Амулетах" он не показывается. Болтают, что он дни и ночи проводит на вилле у Эльвиры. Папа оставил ей приличный особнячок и кое-какие капиталы. Там, на вилле, говорят, Эльвира и Кнут занимаются какими-то мистическими этюдами и прочей чертовщиной. Все это возбуждает любопытство. Я решил проникнуть в тайну. И вот уже с неделю тщетно пытаюсь познакомиться с великим авангардистом. А он словно избегает меня. - Так, - сказал Коун. - Отбросим мистику. Значит, Бекки обманула меня? - Коун, - сказал Фримен. - Вы ведь меня знаете? - Да, - согласился Коун. - А мне казалось, что она говорит правду. - Они же все там тронутые, - сказал Фримен. - И Эльвира, и Бекки. Да и Кнут этот, говорят, типичный шизофреник. Начался дождь. Косые струи поползли по ветровому стеклу. Коун включил "дворники". - Значит, Бекки обманула меня? - задумчиво повторил он. Фримен понял, что Коун задает этот вопрос себе, и промолчал. "Девять, семнадцать, двадцать", - считал Билли Соммэрс. До конца смены оставалось полчаса. Хлопнули дверцы лифта. На двадцатом этаже в кабину вошел седоусый румяный генерал, пробормотал: "Холл" - и уставился стеклянными глазами куда-то мимо Билли. Лифтер нажал кнопку и пустил кабину вниз. Вспыхнула лампочка. Генерал шагнул из кабины и, твердо ступая, пошел к барьеру, за которым виднелась голова портье. Билли окинул взглядом холл. В двух креслах дремали джентльмены, ожидавшие открытия бара. Третий мерил холл длинными шагами. Этот третий, правда, не был джентльменом. Он был полицейским агентом. Соммэрс вздохнул. Человек, которого он ждал, не приходил. В чем же дело? - подумал Билли. - Может, подойти к этому? Подойти и спросить: "Послушайте, господин. Ваш коллега попросил меня об одном маленьком одолжении. Это было два дня назад. С тех пор я его не вижу. Его фамилия Бредли". Да, подойти и спросить. Может, он сейчас в другом месте. Подойти и спросить. Но ноги не шли. Билли поглядывал в сторону агента и не двигался. Эти полицейские вообще странные люди. Никогда не поймешь, чего они хотят. Тот тоже вел себя странно. Но выглядел он гораздо симпатичнее этого журавля с бульдожьей мордой. А может, Билли пристрастен. Нельзя по лицу судить о человеке. Подойти и спросить? И все-таки он не подошел. Он не любил полицейских. Разговор с Бредли у него вряд ли бы получился, не признай последний в Соммэрсе своего земляка. Как-то ночью Бредли вдруг подошел к Соммэрсу и стал его разглядывать. Потом щелкнул языком и сказал: - Послушай, приятель, а ведь я тебя знаю. Билли пожал плечами. - Ты родился на юге. - И Бредли назвал маленький городок, вспомнил улицу, заросшую каштанами, и перечислил несколько известных Билли фамилий. Последним он назвал отца Соммэрса. - А Бредли ты должен помнить, - сказал он. - Мы жили в доме напротив. Моя сестренка примерно твоего возраста. А, малыш? Неужели ты забыл Лики? Нет, Билли не забыл Лики. Только фамилия Бредли ему ни о чем не говорила. Соммэрсы уехали из городка, когда Билли было семь лет. В этом возрасте фамилии людей не имеют значения. Но Лики он помнил. Рыжая Девчонка часто перебегала дорогу, чтобы поиграть в куче песка возле дома Соммэрсов. Песок лежал два года. Старший Соммэрс все собирался отремонтировать ветхий дом. Но денег не хватало. И они уехали... Да, Лики он помнил. - Ну вот, - удовлетворенно произнес Бредли. - Видишь, как случается. А я тебя сразу узнал. Ты похож на отца. Потом они разговаривали еще несколько раз. Бредли пригласил Соммэрса в бар. И они посидели часок, вспомнили юг. Правда, вспоминал Бредли. Билли был мал тогда. - Твой отец жив? - спросил Бредли. - Война, - лаконично ответил Билли. Бредли кивнул. - А Лики здесь, - сказал он. - Ты бы как-нибудь зашел к нам. Хорошо? Билли обещал. Но Бредли забыл, видно, сообщить ему свой адрес. А Соммэрс спросить у него постеснялся. В последние дни Бредли вообще выглядел озабоченным, часто хмурился, задумывался. При встречах с Соммэрсом кивал ему, улыбался, но в разговоры не вступал. И вот совсем перестал появляться в "Орионе". В тот последний вечер Бредли был взволнован. Он несколько раз подымался в лифте на восьмой этаж. Вниз спускался по лестнице. А где-то около двенадцати зашел в кабину и подмигнул Билли. - Жми на восьмой, - сказал он. - Тебе не надоело еще? Подожди, - шепнул Бредли, когда кабина остановилась, и вышел. Вернулся он через несколько секунд. Лицо было серьезным. Билли пустил лифт вниз. Бредли вытащил из кармана записную книжку, сделал в ней пометку и протянул книжку Билли. - Спрячь ее. Боюсь, как бы не потерять. Побереги до завтра. И не пришел. На другой день Билли возил на восьмой этаж полицейских. Сменщик сказал ему, что ищут шаха. У Билли было достаточно сообразительности, чтобы связать действия Бредли в ту ночь с утренними событиями и исчезновением шаха. Однако газет он не читал и о том, что Бредли убит, не знал. И вот теперь раздумывал, что делать с записной книжкой... Наконец появился его сменщик. Билли снял форменную куртку, переоделся и вышел на улицу. Записная книжка Бредли лежала во внутреннем кармане пиджака. Видимо, Бредли купил ее недавно: книжка выглядела совсем новой. Да и записей в ней почти не было. Пожалуй, самым разумным было найти адрес Бредли и вернуть книжку владельцу. Его визит хозяева не расценят как назойливость. Да, пожалуй, это лучше всего. Только вот у кого спросить адрес? В полицию он, конечно, не пойдет. Впрочем... Ведь Бредли говорил ему, что Лики служит кассиршей в аптеке на углу Кинг-стрит и Сиккордей-авеню. Туда он и сходит... Открыв дверь аптеки и сделав шаг к кассе, Билли остановился в нерешительности. Женщина, сидевшая в плексигласовой будке, не могла быть Лики. Во-первых, она была немолода, а во-вторых, у нее на щеке росла большая бородавка. На миг у Билли возникла мысль, что Бредли его надул: дал неверный адрес. Соммэрс отогнал эту мысль и сделал еще шаг к кассе. - Как обычно? - спросила женщина, не глядя на Билли. - Что? - спросил Билли, недоумевая. Женщина подняла на него глаза и улыбнулась. - Вы никогда не были у нас? Ну, конечно. Я же вижу, что никогда. Милли! - повысила она голос. - Молодой человек никогда не был у нас. Что вы закажете? - Это уже к Билли. - Сосиски? Кофе? Милли, молодой человек хочет сосисок и кофе, - крикнула она, заметив нерешительность Соммэрса. - Такой кофе вы не найдете нигде. У Ирвингов вам такого не подадут. Быстрее, Милли! Ты заставляешь молодого человека ждать. Из внутреннего помещения показалась Милли, несущая в вытянутой руке порцию дымящихся сосисок. Соммэрс глянул на нее и чуть не ахнул. Милли была точной копией женщины, сидевшей за кассой. Он даже бросил взгляд на кассу, проверяя, там ли женщина, с которой он разговаривал. Милли хихикнула. Та, что сидела за кассой, сказала: - Видишь, Милли. Он удивляется. Я не ошиблась. Он у нас не бывал. Билли принялся за сосиски, раздумывая, с чего начать разговор о Лики. Милли скрылась на кухне. А та, что сидела за кассой, продолжала болтать. - К нам теперь редко заходят новые люди. Все предпочитают автоматические кафе. А ведь пищу мужчине должна подавать женщина. Что? Вы не согласны? Быстрота? Поставьте Милли рядом с автоматом, и вы узнаете, что такое быстрота. А вкус? Откуда взяться вкусу у стандартного блюда? Нет, я отказываюсь понимать людей. Стандарты съедят человека. Можете мне поверить. Билли покончил с сосисками и отхлебнул кофе. Он и в самом деле был вкуснее того, который Билли пил каждый день. Стандарты и ему не нравились. Но стандарты стоили дешевле. Выпив кофе, он вытер губы и спросил про Лики. Женщина подозрительно покосилась. - А зачем это вам? Билли путано объяснил, что они когда-то жили на одной улице, что недавно он встретил ее брата, а вот теперь хотел бы поговорить с Лики. - И вы ничего не знаете? - А что я должен знать? Женщина окинула его взглядом, покачала головой и задала новый вопрос: - Когда вы видели ее брата? - Третьего дня. - А потом? - Он не пришел, - разозлился Билли. - Что вы мне голову морочите? Служит у вас Лики или нет? - Лики на похоронах, - сказала женщина, сделав постное лицо. - Не понимаю. - Она хоронит брата. Его убили третьего дня. Наверное, у Билли было очень глупое лицо, когда он выскочил из аптеки. Только пробежав метров триста по Кинг-стрит, он немного успокоился и обрел способность размышлять и рассуждать. Это было весьма кстати, потому что он чуть не врезался в живот толстяку, вывернувшемуся из-за угла. Билли едва удалось отклониться, толстяк метеором пронесся у него под локтем и выпустил в Билли очередь ругательств. Соммэрс остановился и огляделся. Впереди виднелся крохотный скверик. Самым разумным было пойти туда и чуть-чуть подумать. А самым простым выходом из положения было пойти в полицию и отдать записную книжку. Но Билли одолевали сомнения. Он считал, что его объяснения не будут выглядеть достаточно убедительными. Сказать правду - значит, навлечь на себя подозрения. Никто не поверит этой правде. С какой стати сотрудник уголовной полиции вдруг отдает лифтеру на сохранение свои личные записи, может быть, даже важные? Они земляки? Чушь. Это еще ничего не доказывает. Сказать, что нашел книжку? Еще глупее. Может, отдать Лики? Но он еще не видел Лики, не знает, как она на все это посмотрит. А книжка - вот она. Надо на что-то решиться. Он вытащил книжку, полистал ее и спрятал снова в карман. Встал, подумал и двинулся обратно к аптеке... Милли с сестрой болтали возле прилавка. Он подумал, что они чертовски похожи. И не зная, которая из женщин Милли, а которая сидела за кассой, обратился сразу к обеим. - Я забыл спросить адрес Лики, - сказал он. Милли или та, что сидела за кассой, сердито заметила: - Не надо терять голову... Она еще что-то произнесла, но Билли не расслышал. Он понял только, что это говорит та, что сидела за кассой. И повторил, глядя ей в глаза: - Будьте добры, сообщите мне адрес Лики. Это очень важно. - Ты слышишь, Милли? - спросила та, что сидела за кассой. - О! - воскликнула Милли. - Только адрес, - пропела та, что сидела за кассой. - Молодой человек думает, что попал в адресный стол. А здесь аптека. Если вам надо поесть - пожалуйста. Кофе - пожалуйста. Вы можете купить у нас порошки от головной боли. Это самый ходовой товар. Ужасное время. У людей часто болят головы. В наше время этого не было, правда, Милли? Атом? Конечно, во всем виноват атом. Ты слышала, Милли, про человека без мозгов? Он родился после бомбежки Хиросимы. Он сейчас уже взрослый. И у него дети. Тоже без мозгов... - Квочки, - сказал Билли в сердцах, поняв, что сестры не намерены сообщить ему адрес Лики. - Вы сами безмозглые квочки. Сказал и хлопнул дверью. Он придет сюда завтра. Послезавтра. Через год. Он будет ходить сюда каждый день, пока не увидит Лики. А когда увидит, то скажет... Что же он ей скажет? - Здравствуй, Лики. Это я - Билли Соммэрс. Помнишь, ты любила играть в песке у нашего дома? Мы жили напротив. - Нет, - скажет Лики. - Я не помню. - Я говорил с твоим братом. Он узнал меня. - Нет, - скажет Лики. - Брата убили. Его нет уже, моего брата. - У меня есть его записная книжка. Он оставил ее мне, когда уходил. Он что-то записывал в нее при мне в ту ночь. Мы прочтем эти записи и попробуем догадаться, кто убил Бредли. Тайна откроется. - Зачем мне знать эту тайну? - скажет Лики. - Я не знаю вас. Я не хочу никаких тайн. Идите своей дорогой. А я пойду к близнецам. Я служу у близнецов. - У квочек, - поправит Билли. - Они не хотели давать мне твой адрес. А мне надо поговорить с тобой. У Бредли, наверное, были друзья... - Нет, - сказала Лики. Это произнесла уже настоящая Лики. Билли пришел на другой день, как и обещал. Лики сидела за кассой. У нее было печальное лицо и грустный взгляд. - Мне говорила Милли, - сказала ему Лики. - Она сердита. А брат хотел пригласить вас. И вот... Билли смотрел на нее и решал: говорить про книжку или нет? Во всяком случае, не здесь. Потому что здесь квочки. Они спрятались на кухне и подслушивают его разговор с Лики. А ему не с кем посоветоваться. Идти в полицию он не хочет. Надо просто пригласить Лики посидеть в скверике. Там они обдумают, как поступить с книжкой. А пока лучше помолчать, чтобы не услышали квочки. - Лики, у вас есть друзья? - Нет, - просто ответила девушка. - Мы жили замкнуто. Брат днем и ночью пропадал на службе. А я? Я готовила ему ужин и ждала, когда он придет... Билли оглянулся. Ему показалось, что кто-то стоит за дверью, ведущей в кухню. - Я подожду вас, - сказал он. - В сквере на Кинг-стрит. - Пусть так, - сказала Лики. - Но мне еще два часа работать. - Я подожду, - сказал Билли... Они сели на скамейку. Билли сбивчиво рассказал ей о том, как вел себя Бредли в ту ночь, вынул записную книжку, дал ей. - Меня вызвали в полицию, - сказала Лики тихо. - Инспектор Грегори, начальник брата, приходи