го подвели к машине, помогли усесться. Пленника явно побаивались, и поэтому обошлось без привычных для сотрудников безопасности тумаков и подталкиваний. Внутри остро пахло бензином, искусственной кожей сидений и ваксой для сапог. - По прямой, - услыхал он голос руководителя. - Сейчас нам надо торопиться. Зарокотал мотор, и Владимира придавило к пружинящей стенке. "Торопятся, - отметил он. - Наверное, из-за того, что наши разыскивают меня". Ехали около двух часов. Наконец машина, ревматически скрипнув тормозами, остановилась. Володе помогли вылезть и повели куда-то по прямой. Поднялись по ступенькам и вошли в помещение. Повязку сняли. Владимир с некоторым удивлением отметил, что комната очень похожа на дежурку недавно оставленного полицейского отделения. Его без лишних слов свели в подвал и поместили в крохотную камеру. Владимир свалился на нары и сразу же уснул. Дала себя знать усталость, накопившаяся за последние несколько дней. 22 И пресса, и телевидение контролируемой Антупийской области были единодушны в восхвалениях. Но какова полифония, какова изобретательность редакторов и режиссеров! Официальный правительственный печатный орган "Антупия сегодня" неназойливо напоминал о большом опыте государственной работы бывшего Магистра по планированию тайных акций. Молодежный журнал "Антупиец - раз, два!" подчеркивал личное мужество и силу характера бывшего Магистра, а ныне Народного Покровителя Хор-Орса-доду-доду. Массовый женский журнал "Женственность и патриотизм" ласкательно назвал Народного Покровителя "душкой". Получив сообщение об этом фамильярном выпаде, Хор-Орс-доду-доду первый раз в жизни растерялся. За многие годы бурной деятельности по-разному называли и обзывали его. Но "душкой"!.. На следующий день "Женственность и патриотизм" оштрафовали. Но сумма штрафа была смехотворно мала и носила чисто символический характер. Журнал публично извинился перед Народным Покровителем и рассыпался в восхвалениях вождю. Среди комплиментов был и такой, как "милашка". На этот раз санкций не последовало. Бывалые люди, узнав об этом, многозначительно поулыбались. История с "душкой" была изложена во всех периодических изданиях, приобретя розовый оттенок и приторный вкус. Вывод напрашивался сам собой: в дополнение ко всем прочим достоинствам, Народный Покровитель еще и скромен! Работники Управления Антупийской областью, чтобы не слишком оригинальничать, собрали все высказанные ранее комплименты и повторяли их почтительнейшим шепотом. Естественно, не настолько тихо, чтобы несравненный Вождь не услыхал их. Очень скоро, без особого сопротивления с его стороны, Народного Покровителя убедили, что он является безупречным эталоном гражданина, непревзойденным образцом для подражания во всех областях жизни, начиная государственными деяниями и кончая делами интимными. Теперь в любое время дня и ночи Хор-Орс-доду-доду вел себя так, будто находился под прицелом теле- и кинокамер, долженствующих запечатлеть для истории мельчайшие детали его жизни. У него появилась привычка подолгу стоять возле огромного стрельчатого окна своего кабинета. Тогда его массивное костистое лицо тщилось выразить глубочайшую задумчивость. Если бы Некто мог увидеть Народного Покровителя в эту минуту, то мгновенно пришел бы к единственно правильному выводу: Хор-Орс-доду-доду озабочен судьбами если не Антупии, то всего человечества. Увы! Как ни прискорбно, правды ради следует признать, что наиболее величественная поза и выражение лица бывали у Вождя непосредственно после обеда. И задумчивость на лице его отражала послеобеденную затуманенность ума: великую и, чаще всего, обреченную на поражение борьбу со сном. Когда он, скрестив руки на груди, стоял перед окном, то порой забывал о существовании Первого Доверенного Лица, подлейшего Утешителя и Успокоителя Нации и о Фирболгии вообще. Существовал только он - непогрешимый руководитель и подвластная ему, обожающая его Антупийская область, ранее именуемая Антупией. Он знал, что там вдали, в дымке, смягчающей острые очертания гор, скрываются ЕГО орудийные соединения, взявшие под контроль всю окружающую местность. Там, в скалистых недрах, источенных ходами сообщения, словно древесина вредителями, несут дозор верные ЕМУ солдаты. И ради НЕГО они готовы отдать ЕГО жизнь... Тьфу! Свою, конечно. Жуткая оговорка! Потому, наверное, что все время в глубине сознания сидит память о страшной смерти предшественника, в резиденции которого взорвали настолько мощный заряд, что следов прежнего Народного Покровителя не нашли. На кладбище везли пустой гроб, в котором лежал новый парадный мундир Народного Покровителя. Нет! С террористами надо покончить как можно скорее. И он с ними покончит! Но темное неосознанное чувство, которое Хор-Орс никому бы не позволил назвать страхом, мучило его. И нестерпимее всего были одинокие вечера в огромном, слишком огромном кабинете, который в сумерки становился чужим и враждебным. Почему так подозрительно шевелятся портьеры? Почему они движутся с такой враждебной медлительностью?!. В тишину кабинета вольно - без высочайшего соизволения - врывается гул и свист ветра. Этот звук легко проникает сквозь пуленепробиваемые стекла. Гул враждебен. В нем скрывается смертельная угроза. Она неопределенна, и от этого становится еще страшнее. Хор-Орс забывался тяжелым сном в кресле. Во сне он вздрагивал, беспокойно двигался и жалобным голосом угрожал кому-то, приходящему из гудящей темноты. Утром он поспешно распахивал шторы и смотрел на светлеющее небо, на Синеву, тающую под лучами солнца. Наконец-то утро! Народный Покровитель созерцал небо. По нему неторопливо плыло кучевое облако, напоминающее своими очертаниями сверхтяжелый танк. По мере того, как "танк" подплывал к горам, восходящие потоки воздуха размывали его. Первым исчез ствол орудия, последней - огромная башня. Глаза Хор-Орса-доду-доду остекленели. Он вспоминал. Как молоды они тогда были, как веселы и беззаботны! Как лихо мчались на танковой броне! И эти жалкие демонстранты, роняющие плакаты и разбегающиеся, словно пугливые мыши. Ребята орали веселыми пьяными голосами и, не целясь, палили с живота в идиотов, не успевших удрать вовремя. А шальной будоражащий ветер бил в лицо. У гражданских против них оказалась кишка тонка - разбежались, схоронились говоруны, ревнители "гуманных" законов. И невдомек им, что каждый вправе "издать" столько законов, сколько патронов в рожке его автомата. Но разбежались не все... Хор-Орс-доду-доду вздрогнул. Тогда их танк выбрался из тесноты боковой улочки и лихо развернулся, снеся походя угол одноэтажного домишки. Гусеницы при развороте выломали из мостовой груду булыжников. Танк взревел мотором и, утопив все вокруг в клубах черного дыма, рванулся вперед. Великолепная стальная машина - олицетворение яростной мощи - мчалась, лязгая гусеницами, и мотор ревел, как Энтроп! И тут они увидели прямо на дороге молодого парня. Он стоял на середине улицы, засунув руки в карманы, и смотрел на них. Смотрел пристально и сурово. Ревущее чудовище не остановилось, не затормозило. Парень не посторонился. Танк в мгновение навис над ним бесчеловечной громадой тяжелого металла и швырнул на булыжники. Металлический хищник подмял его и помчался дальше, не ощутив никакого препятствия. От этого фанатика не осталось ничего, кроме темно-красного пятна... и взгляда. Взгляд тот надолго засел в памяти. Взгляд... Таким же окинул его и тот бородатый художник на выставке. На своей картине он изобразил Народного Покровителя в парадном мундире. Отец Антупии указывал рукой на восток, на исконные фирболгские земли, которые еще предстояло отвоевать у Истунии. Ради этой картины Хор-Орс-доду-доду и явился на выставку - надо поощрять патриотические настроения среди населения. Если бы не этот странный взгляд художника, Хор-Орс-доду-доду не уделил бы картине столь пристального внимания. Все в картине было хорошо и правильно. Все. Но... Художник кое-что немного преувеличил и незначительно исказил - почти незаметно для неопытного взгляда. Народный Покровитель ничего не понял разумом, но почуял, что есть в картине нечто обидное для него, почти оскорбительное. Рука Вождя сама собой вскинулась, и указательный палец несколько раз дернулся, словно нажимая на курок. - Это... - сквозь зубы процедил он и едва сдержался, чтобы не дать картине матерное определение. Но вовремя сообразил, что картина изображала его самого. Поэтому ограничился коротким указанием: "Картину снять. Художника примерно наказать!" И быстро пошел к выходу, хлопая тростью по зеркально сверкающему голенищу. На следующий день Хор-Орс-доду-доду, включив телевизор, совершенно случайно попал на четвертую учебную программу. Было жарко. Вождь только что плотно отобедал, и вставать вторично, чтобы переключить телевизор на что-то приличное, не было никаких сил. Зевая и смертельно скучая, слушал передачу о басне. Но чем дальше, тем с большим интересом смотрел на экран. К концу ее он был буквально ошарашен. Оказывается, в стране довольно давно и совершенно легально существует жанр литературы; о котором только мечтать могут враги Фирболгии. Авторы басен, без всякого сомнения, тайные агенты Истунии или злобствующие недруги. В уста всяких там козлов и прочих мэннек они вкладывают самые вредоносные идеи. И удивительнейшее дело: им все сходит с рук! Как же раньше никто не понял?! Но с ним такие штучки не пройдут! Не такой он дурак, чтобы не уразуметь, на кого намекают ничтожные писаки, изображая в басне злобного осла. Он-то себя хорошо знает! Буквально через час его личный агент Фис-Кал-доду доложил, что ходят в народе частушки о (страшно даже подумать!) Народном Покровителе, о Вожде нашем дорогом! Вначале Народный Покровитель просто недоумевал. Разве не он - выразитель чаяний и надежд народа Антупийской области? Очень скоро недоумение сменилось праведным гневом. Вождь ясно понял, что и на этот раз он имеет дело с работой вражеских разведок. Хор-Орс-доду-доду осенило: вражеская разведка стала использовать новый метод в формировании общественного мнения, применяя старую форму для проникновения в массы своей гнилой идеологии. Они стали использовать... искусство! Значит... Значит... нужно предпринимать контрмеры! В дверь постучали. Вошел главный письмоводитель Управления. - Чего тебе? - буркнул Хорс-Орс-доду-доду. - Пришло время ежедневного доклада о поступившей документации, - сообщил письмоводитель и стал прихорашиваться: приглаживать скудные волосы, поправлять галстук и одергивать пиджак. - Значит, так, - сказал он звучно, с удовольствием прислушиваясь к себе. - Документ первый. Входящий номер... - Да ну тебя! - отмахнулся Народный Покровитель. - Сам разбирайся со всеми этими восходящими и заходящими. Мне некогда! Я мыслю о благе Антупии. И не отвлекай меня по пустякам! - Хорошо, - горестно вздохнув, подчинился письмоводитель. Отказ нанес ему чувствительный удар. Ежедневный доклад был для него настоящим праздником. Радостным фейерверком во мраке будничного существования. На время доклада он как бы становился информационным центром всей Антупии, ее интеллектуальным средоточением. И вот - отказ! Письмоводитель не нашел в себе сил уйти сразу. Он бестолково топтался у порога и, встретив досадливый взгляд Вождя, пробормотал, бледнея: - Есть два документа за личной подписью Первого Доверенного Лица. Прочесть? - Оставь! Сам прочту! Надоел! Письмоводитель подал шефу два белых пакета и поплелся из кабинета. Содержание документа за подписью Первого было небезынтересно Хор-Орсу. Его интересовало, как метет новая метла. Узнав, что бывший секретарь стал Первым Доверенным Лицом, он никак не мог поверить в это. Непостижимо! Блеклый молчаливый мальчик на побегушках - и вдруг Первое Доверенное Лицо! Выбегал себе должность, и немалую. Ловкач! Он вскрыл пакет, вынул плотную пачку информационных сообщений. Ого-гошеньки! На первом же сообщении гриф первой степени секретности! Так, так... "О шатаниях в среде псевдоинтеллигенции". "О Домах Эвтаназии". Очень хорошо! Давно пора всех инакомыслящих в печь! "О контроле за искусством". Интересно! Что же они предлагают конкретно? Непонятно! "Дисперсия нежелательных антигосударственных флуктуации... Постоянный контроль за формирующимся идеологическим ядром не только противоправительственного толка, но и обычного негативизма на уровне подсознательного неприятия официальных установок..." Энтроп его возьми! Как это понять? И снова об искусстве, наносящем непоправимый вред устоявшимся ценностям, освященным авторитетом государства. О необходимости постоянного и действенного контроля и наблюдения за всеми видами искусства. Во втором пакете содержалось нечто настолько туманное, что у Хор-Орс-доду-доду разболелась голова. Какой-то генный дух... Он дочитал до пункта "конкретные указания" и с облегчением убедился, что на этот счет существует одно указание: создавать по территориальному принципу комиссии по выявлению генного духа. С этим мог справиться любой из его заместителей. Он отшвырнул листы и, забросив ногу на ногу, принялся размышлять. Во всех этих заумных рассуждениях содержалось рациональное зерно, и касалось оно искусства. Он сам недавно думал об этом. Хор-Орс-доду-доду ухмыльнулся. Ох уж эти умники из аппарата Первого! Не додумали все до конца, ограничились половинчатыми мерами. Сам собой напрашивается вывод: не контролировать искусство, а полностью запретить его. Раз и навсегда! Ведь что такое искусство по существу своему? Это не пища и не вода, без которых нельзя прожить. Это, строго говоря, вымысел психически неустойчивых особ, которые видят то, чего нет, и галлюцинируют, как самые настоящие сумасшедшие. Ненормальные пишут, рисуют, а идиоты читают, смотрят и... восхищаются! Народный Покровитель нажал кнопку звонка. Тотчас явился письмоводитель. На его рыхлом лице светилось радостное ожидание. Он не сомневался, что Вождь передумал и решил ознакомиться со всей пришедшей корреспонденцией. - Пиши приказ! - величественно изрек Народный Покровитель. Письмоводитель поблек. Он достал ручку, блокнот и изготовился писать. - Настоящим приказываю, - начал Вождь, и лицо его одеревенело от сознания собственной значимости. - Отныне отменяются все виды искусства: литература, живопись, театр и тому подобный вздор. За нарушение приказа - тюремная изоляция провинившегося. При повторении проступка - более серьезное наказание. Все! Пятясь задом, письмоводитель удалился. Хор-Орс-доду-доду подошел к окну, лицо его приняло подобающее ситуации глубокомысленное выражение, а выпученные глаза остекленели. Сейчас он размышлял о землянине. Без сомнения, пришелец неблагодарен и глуп. Он не ценит, что к нему применяют лишь методы мягкой словесной обработки. Ну что же, испросим у Первого разрешения на физическую обработку. По слухам, новый Первый, хотя и любит заумную болтовню, но в своих действиях суровый реалист. Хор-Орс-доду-доду с удовольствием вспомнил понравившееся, хоть и не вполне понятное, место из программной речи Первого Доверенного Лица: "Я не призываю вас к жестокости. О нет! Жестокость, по моему мнению, это комплекс действий, направленных против существующей морали. Жестокость, этот антагонист гуманизма, своего рода психическая аберрация. Мы должны действовать не в противовес старой морали, а так, будто ее не существует вовсе, подчиняясь только логике и принципу целесообразности. И это будет высшая мораль, новая мораль нового времени, которую принес вам - я!" 23 Владимир проснулся оттого, что его грубо трясли за плечо. Он открыл глаза, увидел на светло-сером цементном полу темно-серую тень окна и вспомнил, где находится. Рядом с его нарами стояли чьи-то ноги. Стоптанные пятнистые башмаки нетерпеливо переступили, и хриплый голос над головой каркнул: - Вставай! Не спать сюда прибыл! Володя поднял голову и увидел злое небритое лицо стражника. Тот был зол, потому что приходилось действовать не так, как всегда; доводилось думать. Если бы пришлось будить обычного заключенного, он бы давно поднял его пинком под ребра. Или вылил ведро воды на голову. С водой даже смешнее. Один заключенный решил, что он на реке, и начал махать руками, будто плывет. Целую неделю ребята просили его рассказать об этом случае и, слушая, ржали до колик в животе. Стражник снова протянул руку к плечу заключенного. Володя перехватил ее и несильно сжал. Стражник взвыл и, вырвав руку, отскочил к двери. - Если еще раз тронешь меня своей грязной лапой, - сказал переводчик, дружелюбно улыбаясь, - то я ее с корнем вырву. Мысль понятна? Стражник смотрел на Владимира выпученными глазами и молчал. - Не слышу ответа. Может, я плохо объяснил? - забеспокоился Владимир и сел на нары. Стражник справедливо усмотрел в этом движении угрозу для себя. Он отступил еще на шаг и часто закивал головой. - Понял. Конечно, понял. Я осмелился вас побеспокоить, потому что господин Ведущий требует вас... - Требует? - Владимир удивленно поднял брови. - Не требует - просит, - быстро поправился поумневший стражник, - просит к себе на беседу. - Стало быть, - пробормотал Владимир по-русски, - этот Ведущий принимает по одному заключенному до еды. Жуткие дела здесь творятся. Ладно, - обратился он к стражнику. - Веди. Они пошли по неширокому коридору. Над головой сонно жужжали люминесцентные лампы. Владимир механически отмечал повороты. Он был собой недоволен. Вот уже больше недели, словно вещь, переходит из рук в руки. И ничего толком не узнал. Людей приличных встретил - раз, два и обчелся. Правда, не в таких местах находится, где приличные люди работают. Но все же... Остановились перед массивной черной дверью. Она внушала уважение. За такой дверью, не может сидеть простой служащий. Стражник деликатно постучал, уловил разрешающее бормотанье и пропустил заключенного в кабинет. За небольшим столиком, заваленным папками, сидел небольшого роста человек и, склонив голову, что-то быстро писал. Владимир не без удивления узнал в нем руководителя группы захвата. Ведущий поднял голову, рассеянно кивнул и указал на табурет перед столом. Владимир сел. Ведущий знаком отпустил стражника и продолжил работу. Ведущий давно выработал для себя несколько психологических приемов обработки заключенных. Для личностей, заподозренных в интеллектуальности и, судя по всему, обладающих воображением, он небезуспешно применял "метод затягивания". Пусть посидит, подумает, помучается. Чаще всего не сама пытка страшна, а ожидание ее. Иногда Ведущий намеренно "подсаживал" на день или на два в камеру своего агента, чтобы тот покрасочнее разрисовал предстоящие муки. Напоследок "подсадная утка" глубокомысленно и таинственно предупреждала, что есть такие ужасные пытки, что язык не поворачивается о них говорить. Поэтому лучше промолчать. Псевдозаключенного под каким-нибудь благовидным предлогом убирали и давали подопытному время поразмыслить. Порой эффект превосходил все ожидания. Но сейчас приходится торопиться и сворачивать программу психологического воздействия. Руководство выделило ему всего сутки. Невероятно мало, но ничего нельзя поделать. Приказ! По нескольку раз на день интересуются продвижением дела из Управления. Более того, сам Первое Доверенное Лицо успел прислать шифрованный запрос. А в конце запроса - рекомендация обойтись без калечащих мер воздействия. Попробуй поработать с такими жесткими ограничениями! Чтобы подсластить пилюлю. Ведущему намекнули, что дело поручено ему как лучшему психологу филии конторы внутренней безопасности. Володя смотрел на "занятого" Ведущего, и молчание надоедало ему все больше. - Доду, - обратился он к Ведущему с нарочитой почтительностью. - Может быть, вы обратите на меня ваше высокочтимое внимание? - Ждите, - ответил Ведущий, не отрываясь от работы. - Я еще занят. Владимир без труда понял причину мнимой занятости Ведущего, и ситуация стала его забавлять. "Ладно, - подумал он. - Этот сыщик должен делать вид, что очень занят. А это работа не из легких. Поглядим, у кого нервы сдадут раньше". - И он предался воспоминаниям о последних напряженных днях, в который раз пытаясь вычленить истину, догадаться, что же случилось с Интиль. Прошло полчаса, прежде чем Ведущий оторвался от бумаг. Он быстро вскинул голову в надежде успеть поймать на лице землянина отражение его мыслей. Но попытка мимического анализа не удалась. Лицо заключенного выражало абсолютную безмятежность, будто не в кабинете следователя находился этот странный человек, а в парикмахерской. - Приступим к беседе. - Вопреки намерениям, в голосе Ведущего вместо задушевности привычно прозвучал руководящий металл. Володя заулыбался и сразу же ответил: - Ничего, ничего. Я не тороплюсь. Если вы не закончили работу, не стесняйтесь - продолжайте. Так и быть, подожду еще. Ведущий заиграл желваками. Первым порывом было осадить наглеца. Но вовремя спохватился, сообразив, что тогда вся психологическая артподготовка пойдет насмарку. Что собой представляет землянин? Глуп он или попросту издевается над ним? - Волод-и-мир-доду, разрешите называть вас именно так. - Чувство непривычной неловкости постепенно исчезало, и Ведущий постепенно "разгонялся". - Мы изучили факты вашей жизни и пришли к выводу... Тут Ведущий сделал заранее рассчитанную паузу и метнул на подследственного взгляд, пронзительность которого была отработана многочасовыми репетициями перед зеркалом. Лицо землянина выражало вежливое внимание - и больше ничего. Ведущий почувствовал некоторое разочарование. Его богатый следственный опыт приучил к тому, что самые независимые люди, попадая под кров сурового учреждения, теряли львиную долю самоуверенности, а услыхав фразу о том, что их жизнь изучалась, и вовсе никли. Увы, все мы не без греха. Стоит только взглянуть попристальнее да копнуть поглубже. Иногда и, копать глубоко не приходится. - Да... Мы пришли к выводу, что вы, многоуважаемый Волод-и-мир-доду, занимаете в вашем земном Представительстве положение, не соответствующее вашим высоким дарованиям и неординарным способностям. Ведущий снова сделал психологическую паузу. Но неугомонный землянин не только не отреагировал на нее должным образом, но тут же влез с бестактным замечанием: - Вы что, имеете возможность продвинуть меня по служебной лестнице? - В какой-то мере, - не совсем удачно парировал Ведущий. - Я хочу поговорить с вами в надежде найти общий язык. У нас есть общие интересы. Землянин опять прервал его: - Вы для этого похитили меня? Чтобы найти общий язык? В который раз за короткое время беседы Ведущий с трудом подавил естественное желание поставить переводчика на место. Он с благородным негодованием взмахнул руками, будто отгоняя ужасное в своей безосновательности подозрение: - Что вы! Мы вас никоим образом не похищали! Мы освободили вас! Вырвали, рискуя жизнью наших людей, из страшных щупалец культовой группы "Миссия истинного божественного света". Не по нашей вине начались сплошные недоразумения. Сначала вы куда-то исчезли. Выяснилось, просто удрали, приняв наших работников за каких-то гангстеров. И снова недоразумение на озере - Хорошо, что отныне все стало на свои места. Наконец-то вы освобождены окончательно! Владимир скептически хмыкнул и встал. - Ну, спасибо! Знаете ли, я несколько выбит из колеи последними событиями и не готов к беседе. Хочу сначала отдохнуть. Поэтому я воспользуюсь завоеванной для меня свободой и отправлюсь в Представительство. Беседу нашу, если не возражаете, мы продолжим завтра. - Нет! Возражаю! - резко оборвал его Ведущий. Он сжал карандаш с такой силой, что сломал его пополам. - Не валяйте дурака, Волод-и-мир-доду! Вы, я вижу, все прекрасно понимаете! Давайте начистоту! Володя кивнул. - Хорошо. Давайте. Только без сказочек о благородных освободителях! - Согласен. - Лицо Ведущего приняло суровое выражение. - Мы хотим узнать у вас одну мелочь. Ее вы можете изложить за несколько минут. За вашу информацию вы получите компенсацию. Владимир слушал с очень серьезным видом. - Я не могу согласиться или отказаться, пока не узнаю, что за мелочь, ради которой организовано мое похищение. Ведущий поморщился. - Мы ведь договаривались не употреблять это слово "похищение". - Что-то я не помню, чтобы давал вам подобное обещание. - Хорошо. Не будем отвлекаться. Что мы хотим узнать? Мы пришли к выводу, что ваши лидеры дали указание работникам земного Представительства проводить некоторые акции, препятствующие разработкам у нас наиболее эффективных видов вооружения. Более того, мы не без основания подозреваем, что какие-то наши разработки еще неясным нам образом блокируются на самой ранней стадии. То есть на той стадии, когда мы сами еще не можем оценить истинную перспективность того или иного вида оружия. Вы понимаете, что мы не требуем от вас ни чертежей, ни технических данных. Мы просим у вас мелочь: сообщите, какие именно разработки считаются наиболее перспективными или, что то же самое, наиболее опасными. Это все! Если согласитесь, то спасете нашу многострадальную Фирболгию. Могу вам со всей ответственностью сообщить, что на нас давно точит зубы наш злейший враг - Истуния. Ни для кого не секрет, что жители этой дикой страны злы и порочны, жестоки и беспринципны. Общеизвестно, что в этой стране бытует людоедство и широко распространено кровосмешение. Истуния, вторгнувшись в пределы нашей бедной мирной Фирболгии, будет уничтожать женщин, детей и стариков. Для защиты и только для зашиты нужно нам новое высокоэффективное оружие. - Вы забываетесь, - сухо оборвал его Владимир. - Вы говорите не с гражданином своей страны, не имеющим правдивой информации об Петунии. Прошу без демагогии. Неужели вы думаете, что земляне предоставят Истунии те сведения, которых не имеете вы? Ведущий засопел и метнул в землянина испепеляющий взгляд. Встретив суровый взгляд землянина, он уставился в стол и принялся нервно разглаживать смятый им лист бумаги. - Опасаюсь, что дискуссия у нас, - сказал он, не поднимая глаз, - довольно безрезультатная. Одно и то же событие, один и тот же факт можно истолковывать по-разному, в зависимости от позиции. Давайте перейдем к самым конкретным предложениям. Считайте, что я вам уже их сделал. Уполномочен заявить, что за согласие сообщить интересующие нас сведения мы отблагодарим вас. - Денег дадите? - в голосе Владимира звучала явная издевка. - Так у нас на Земле давно их нет. - Деньги не предлагаю, - серьезно ответил Ведущий, сделав вид, что не понял иронии. - Мы знаем, что деньги для вас не представляют ценности. Мы поможем вам занять соответствующее вашим способностям место. - Он поднял палец и очень веско изрек: - Да! Мы предлагаем вам место... Посланника в вашем Представительстве! Володя не сразу понял чудовищный смысл фразы. Он медленно поднялся с табурета. Ведущий, заметив движение Владимира, истолковал его по-своему. Ему было совершенно ясно, что столь заманчивое предложение должно вызвать у землянина сильнейший восторг. Может быть, этот юный осел сейчас в пляс пустится. Ведущий чувствовал себя волшебником, который мановением руки открыл перед нищим пещеру, полную сверкающих сокровищ. И это опьянило его самого. Он даже почувствовал симпатию к вздорному молодому человеку. - ...Вы знаете, что ваш руководитель, Михаил Семенович, немолод. У нас есть сведения, что он болен... В наших силах сделать так, чтобы болезнь унесла его досрочно... Владимир рванул на себя металлический табурет. С душераздирающим скрипом выдрал его из бетона вместе с крепильными болтами, вскинул над головой и двинулся на Ведущего. Всемогущий волшебник в мгновение превратился в насмерть перепуганного кролика. Он тоненько завизжал, боком соскочил со стула и метнулся к окну. Огромный землянин был совсем рядом. Ведущий понял, что не успевает. Волосы у него стали дыбом. Чтобы перемахнуть через подоконник, нужно несколько секунд. А чтобы опустить на голову тяжеленный табурет - всего одно мгновение. Он прикрыл голову руками и в смертельной тоске выкрикнул одно только слово. Выкрикнул, как заклинание, то имя, которое могло сохранить ему жизнь: - Интиль! "Интиль!" - пробилось сквозь бушующий океан ярости. Владимир остановился, удивленно глянул на табурет в своей руке, остановил взгляд на трясущемся лице Ведущего и, аккуратно поставив табурет на пол, брезгливо произнес: - Как вы противны! Разве можно так трусить?! - Можно, - неожиданно для себя тоненьким голосом ответил Ведущий. - Что вы знаете об Интиль! Да успокойтесь, вы так безобразны в страхе! Ведущий понял, что надо во что бы то ни стало перехватить инициативу. Иначе он пропал. - Интиль... Интиль в наших руках. Если вы будете несговорчивым или снова повторите такую шутку, как сейчас, она может пострадать. Да и вы пострадаете, в конце концов. Вам сегодня покажут, как умеют работать наши специалисты по физическому воздействию. Только покажут. Но имейте в виду... Даю вам срок на размышление... э, скажем до завтра. И ни секундой больше! Ведущий нажал на кнопку под крышкой стола и заметил, что руки еще дрожат. Он подумал: какое счастье, что вовремя нашел единственно верное решение. Иначе валялся бы сейчас у окна с раздробленным черепом. - Думать-то я буду, - насмешливо заметил землянин. - Но о чем - мое личное дело. И вышел, сопровождаемый стражем. Страж был другой, только что заступивший в дневную смену. Этот фирболжец показался Владимиру знакомым. Так и есть, он в полицейском управлении передавал привет от Михаила Семеновича. Шедший сзади страж торопливо зашептал: - Владимир! Здесь нет Интиль. Нет ее и в полицейском управлении. Она в безопасном месте. Вам лгут, чтобы удержать вас. Сегодня с десяти до одиннадцати часов вечера наружная дверь будет открыта. Вам предстоит пробежать около десяти километров в южном направлении. Там остановитесь и ждите. - Не понял. Зачем ждать? Кого? За спиной у Владимира послышался довольный смешок. - Увидите. Сюрприз будет приятен. - Спасибо, - Володя чувствовал неловкость перед стражем за то, что недавно подумал о нем дурно. - Не поворачивайтесь! - опередил его движение страж. - За нами следят скрытые камеры. 24 В смотрах, в неотложных государственных делах промелькнуло несколько недель. Народный Покровитель был весьма доволен: его гениальное предвидение сбылось и, на сей раз. Без искусства не стало хуже. Стало лучше. Намного лучше! Не стало тлетворной заразы, которая питает умы сомневающихся и колеблющихся. Правда, поначалу сбои были даже в армии. Во время учебных марш-бросков лихо маршировали солдаты по проселочной дороге. Солнце полыхало: рубахи, потемневшие от пота, липли к телу, по лицу текли соленые струйки. Но Сай-доду был доволен. Хороши новобранцы! Орлы! Он ухмылялся и, неизвестно кому подмигивая, выкрикивал надтреснутым голосом: - Запевай! Но, сразу же вспомнив о запрете на искусство, испуганно вопил: - Отставить!!! Нельзя петь!!! Управление Антупийской области предусмотрело ряд мероприятий, которые должны были воспрепятствовать рецидиву искусства. Так, например, бывшие творческие работники успешно перевоспитывались в сельской местности, а наиболее злостных из них изолировали от населения. Казалось, предусмотрено было все. Но как-то вечером, уже проваливаясь в ласковую пучину сна, Хор-Орс-доду-доду ощутил томительную пустоту под ложечкой. Голод? Абсолютно исключено. Народный Покровитель любил повторять, что забота о своем здоровье, в том числе регулярное принятие пищи, являлась его священным долгом перед нацией. Но тогда - что? Что?! Случилось неожиданное. Предало Вождя его собственное, казалось, давно окаменевшее сердце. Вздрогнуло оно, затрепетало, и слезы подступили к горлу. Вынырнул из глубин памяти голос матери, из далекого далека донесся нежный напев колыбельной. Склонилось над мальчиком Хором родное лицо. Ласково лучатся глаза. Шевелятся губы. Она поет колыбельную. Но все тише голос. Удаляется, сливается с темнотой лицо. - Ма-ма... Пой еще... Ма-ма... Не уходи... Мама? Что за чушь?! И что это за песня? Народный Покровитель проснулся окончательно и, резко соскочив с постели, забегал по спальне. Ноги цеплялись за длинный ворс ковра. Хор-Орс-доду-доду с проклятиями высвобождал их и стервенел еще больше. Надо же: колыбельная! Какое коварство! Искусство попыталось пробраться к нему в самом невинном обличье! Чуть было не застало врасплох! Но если такое случилось с ним самим, то что можно говорить о рядовых людях? Хор-Орс-доду-доду, как был в пижаме, вбежал в кабинет и срочно вызвал к себе письмоводителя. Письмоводитель явился не сразу, и это взбеленило Вождя еще больше. И хотя письмоводитель вбежал трусцой, его встретил отборнейший мат. Вид Вождя был страшен, в углах рта пузырилась пена. - Пиши приказ! Пусть только не выполнят! Я их... Я им... Хочу напомнить гражданам достойным, Что надлежит им всем повиноваться Моим велениям, искусство запретившим!.. Письмоводитель ничего не записывал, а, разинув рот, с безмерным удивлением смотрел на Вождя. - Ну, в чем дело?! - заорал Хор-Орс-доду-доду. - Прошу милостиво простить меня, - жалко улыбнулся письмоводитель. - Но... Ваш приказ... Это - стихи!.. - Как стихи?! Какие стихи?! Под пронзительным взглядом Вождя в бедной голове письмоводителя спутались все мысли. Язык его совершенно самостоятельно молол нечто несусветное: - Какие? Такие... Этакие... Стихи, которые... Рифмы когда и тому подобное. Ямб... Анапасть... Амфибрюхий... Неимоверным усилием воли Народный Покровитель взял себя в руки. Надо было немедленно найти выход из дурацкого положения. - Стихи... Разумеется, стихи. Я специально произнес приказ в стихотворной форме, чтобы посмотреть, как ты прореагируешь. Хотел проверить, как вы выполняете мой приказ о запрете всех видов искусства. В том числе и о запрете на стихи. Искусство должно пресекаться, от кого бы оно ни исходило, какую бы форму не принимало. А теперь - пошел отсюда! Мыслить буду! Хор-орс-доду-доду отослал письмоводителя и ушел в спальню. Но долго еще, ой как долго, не мог заснуть мудрый вождь процветающей Антупии. Следующие две недели прошли относительно спокойно. В начале третьей Фис-Кал-доду донес, что среди населения (слово "народ" он употребить не решился) распространяются зубоскальные четверостишия. Стишата маленькие, легко запоминающиеся. Содержание их преподлейшее и пренаиглупейшее, так как задевает священную особу Вождя. Прослушав с видимым безразличием несколько четверостиший, Хор-Орс-доду-доду все же не выдержал, взорвался угрозами и экстренно затребовал к себе письмоводителя. Письмоводитель явился незамедлительно и остановился на безопасном расстоянии. Дрожали от страха его колени, руки и даже щеки. Кончик ручки выбивал глухую дробь по блокноту. Казалось, дятел стучит по набухшей от дождя коре. Письмоводитель поднял голову, но, увидев выражение лица шефа, в невыразимом ужасе поспешно опустил ее. - Записывай! - трубным голосом возопил Вождь. - Строжайший приказ! Выполнить незамедлительно! Глаза у Народного Покровителя были выпучены до такой степени, что, казалось, плавают на некотором расстоянии от лица владельца. Не нужны стихи народу - Знаю я наверняка! И мутить не стоит воду: Тяжела моя рука!!! Застонав, письмоводитель прислонился пылающим лбом к стене. - Что такое?! Тебе снова что-то не нравится?! - в бешенстве заорал Хор-Орс-доду-доду. - Что на этот раз тебя смущает?! Дурак!!! - Это тоже стихи, - пролепетал секретарь, и его покатые плечи затряслись от рыданий. - Я умоляю, не надо меня больше испытывать! Взор Вождя стал безумен. - Не верю! Нет, не верю коварным напевам! Позвать ко мне этого, - он пощелкал пальцами. - Ну, этого, вредителя, специалиста по литературе. Вид Вождя был так страшен, что его приказание бросились выполнять незамедлительно. Не прошло и часа, как из какого-то узилища доставили литературоведа. Еще месяц назад это был сорокалетний цветущий мужчина, совершенно удовлетворенный жизнью и имеющий вполне умеренные взгляды. Сейчас перед Народным Покровителем стоял на дрожащих от слабости ногах древний старик с потухшим взглядом. Полосатая одежда висела на нем, словно на огородном пугале. Он бессмысленно таращился на присутствующих, и его беззубая челюсть беспрерывно двигалась, будто осужденный что-то жевал. - Послушай, литературовед! - прокричал ему на ухо письмоводитель. - Вот эти строки (он процитировал последний приказ Хор-Орс-доду-доду) - это что - стихи или нет? Литературовед, приставив ладонь к уху, выслушал письмоводителя. На его лице появилось осмысленное и даже несколько ироничное выражение. - Да. Это стихи, - прошепелявил он. Потом помолчал, в его глазах что-то тускло замерцало, и он, глядя со злорадством прямо в лицо Великого Вождя, закончил: - Но стихи эти крайне плохи... - Ах ты!.. Убрать! Палками забить! - заверещал Вождь. - Назад его! В самый глубокий подвал!!! Крысам на съедение! Прочь отсюда все! В-о-о-н!!! Объятые ужасом работники Управления брызнули из кабинета. Хор-Орс-доду-доду долго не мог успокоиться. И, странное дело, наибольший его гнев вызвало не столько то, что литературовед осмелился обозвать его приказ стихотворением, сколько то, что он назвал стихотворение плохим. Еще через неделю Фис-Кал-доду сообщил, что Антупию охватила небывалая, неслыханная по масштабам эпидемия... частушек. Их пели все, начиная от едва научившихся говорить детей до глубоких стариков. В частушках этих оскорбляется величие Народного Покровителя, иногда затрагивается Первое Доверенное Лицо, а в нескольких (страшно даже подумать!) сам Непостижимый подвергается насмешкам! Вождь метался по кабинету и яростно дергал указательным пальцем. - Пиши! - громыхал он, и вобравший голову я плечи письмоводитель больше всего на свете хотел стать маленьким, совсем крохотным - невидимым для грозного ока Вождя. - Пиши новый приказ! Запрещаю вам петь - всем! А не то - разорву и съем! С жалобным писком письмоводитель метнулся за дверь и уже из приемной, просунув голову в дверную щель, пролепетал: - Это тоже стих. Голова письмоводителя исчезла, и утвердившаяся на ее месте голова литературоведа ехидно подтвердила: - Да, да, да! Это, действительно, тоже как бы стихотворение. Но еще хуже предыдущего! Просто дрянь! - А-а-а! - нечеловеческим голосом вскричал Народный Покровитель, бросаясь к двери. Дверь с грохотом захлопнулась. Хор-Орс-доду-доду, тяжело со свистом дыша, прислонился к ней, пытаясь собраться с мыслями. Ничего не получалось. Он хватался за одну мысль и тут же терял другую. Неодолимая тоска все сильнее мучила его. Жизнь становилась невыносимой. Он пытается призвать к порядку целую страну и не может выполнить собственный приказ. Это ловушка! Ловушка, из которой нет выхода! И это - конец. _Конец_! Письмоводитель, Фис-Кал-доду и литературовед, сидящие в приемной, услыхали сухой щелчок пистолетного выстрела. Когда они вбежали в кабинет, все было кончено. Великий Вождь, Народный Покровитель, бывший Магистр по планированию тайных акций Хор-Орс-доду-доду лежал ничком на полу у дивана. Тело его вытянулось, словно покойный перед смертью сам себе дал команду "Смирно!" и неукоснительно выполнил ее. 25 Каким прелестным ребенком был Махуня-доду каких-нибудь тридцать пять лет тому назад! Он весь состоял из прелестнейших нежных губок бантиком и доверчиво распахнутых огромных голубых глаз. Окружающий мир состоял по преимуществу из ответных улыбок, восторженных восклицаний "прелесть ты моя!", сладостей в неограниченных количествах, бескозырки с развевающимися ленточками, бега до одышки и смеха до потери сил - в ароматных прохладных недрах старого сада. А в самой глубине сада был пруд. Корни старых деревьев, отполированные шортами до блеска, словно диковинные стулья, корячились на берегах его. Махуня сидел на них, сосредоточенно глядя на поплавок. А он застывал, будто врастал в зеленовато-черную, кажущуюся бездонной воду. И непонятно было, сколько времени прошло... Минута, час? Вечность?.. И только удлиняющиеся тени да усиливающаяся прохлада давали знать, что наступил вечер. Тут Махуня слышал звонкий окрик, чуть заглушенный расстоянием и зарослями: - Мах-у-у-ня! Ры-ба-чо-о-к! Ужинать! Окриком этим узаконивалось время, давался ему точный отсчет" прошло только несколько часов. Домой после рыбалки Махуня возвращался как будто немного не в себе: молчаливый, сосредоточенный. На вопросы не отвечал или раздраженно огрызался. Но и это приводило в восторг романтически настроенную многочисленную родню. "Как тонко чувствует природу!", "Какой он своеобразный ребенок!". Но Махуню восторги не трогали. Мальчик давно привык к мысли, что он исключительный, особенный. И громкие восхищения его неповторимой особой стали для него давно привычным шумовым фоном. Привычным и необходимым. Первый тревожный звонок раздался, когда ему было лет девять-десять. Пришли к ним гости. И, чтобы дети не мешали интеллигентному трепу, отослали Махунечку с его однолеткой - мальчиком в такой же матроске - в сад погулять. Мальчик Махунечке сразу же не понравился - толстый, малоподвижный и ни разу не похвалил его, Махунечку. Это показалось странным и очень неприятным. Махунечка решил про себя, что мальчик очень плохой и его непременно надо проучить. - Давай погуляем во-о-н по той дорожке, - предложил он толстяку, и его прелестные губки зазмеились в улыбке. Мальчик кивнул, и они свернули в боковую аллею. Махунечка старался оттеснить гостя вправо. Там росли прямо у дорожки заросли злющей крапивы, а юный гость был в шортах. Когда они дошли до самых густых зарослей, Махунечка, выбрав удобный момент, сильно толкнул мальчика, и тот угодил прямо в середину куста. Эффект оказался великолепным. Нежное личико Махунечки зарделось от радости. Вопли пострадавшего всполошили весь дом. Толстяк, казавшийся таким неповоротливым, резво выскочил из крапивы и помчался к дому с неожиданной скоростью. Махунечку тогда не наказали. Трудно было не поверить, что все произошло случайно, глядя в эти прекрасные глаза с застывшими бриллиантами слез на них. Поверил даже потерпевший. И детей снова отправили гулять, посоветовав на этот раз быть осторожнее. На сей раз они пошли по центральной аллее, по любимому Махуней маршруту. На развилке двух дорожек стояла ветхая островерхая беседка, оплетенная диким виноградом. Дети друг за дружкой вошли в нее и невольно приумолкли. Внутри было темно, и только через щели между посеревшими от старости досками прорывались полосы света. Пахло зеленью и гнилым деревом. Пол под ногами скрипел и мягко прогибался. - Вот здесь, - начал Махуня, желая показать, где он прячет удочки. Но, заметив испуг малолетнего гостя, бледно улыбнулся и изменив свое намерение, таинственно зашептал: - Вот здесь вчера я видел во-о-от такую змеюку, - показал, какая была змея, и мальчик застыл от ужаса. - Это тебе не крапива! Она побольнее жалит! - И закончил намеренно беззаботно: - Да ты не бойся! Они тут на ночь собираются. А днем одна-две спят - не больше. У гостя вырвались сдавленные рыдания. Громко плакать он боялся, чтобы не услышали змеи. Махунечка вовремя опомнился, сообразив, что пугливый дурачок снова побежит жаловаться. А на этот раз могут поверить гостю. - Не бойся, дурашка! Сегодня, кажется, их тут нет. Ушли подышать свежим воздухом. На вот удочки. Пойдем рыбу ловить на пруд. Мальчик покорно тащил связку удочек и всхлипывал. Махунечка шел, засунув руки в карманы, насвистывая и довольно посмеиваясь. Досада оттого, что ему навязали этого толстяка, испарилась. Теперь он понял, что появилась возможность поразвлечься. И это новое развлечение могло превзойти все прежние развлечения. Они подошли к пруду, взобрались на корни и забросили удочки в таинственные глубины. И снова вода связала время, уничтожила все движение окрест. Существовало только темное стекло пруда. Сердце стучало все медленнее, все тише. Хотелось слиться с тишиной и неподвижностью. Но досадное и глупое событие разорвало волшебные путы. Неуклюжий дурачок первым поймал рыбку. У нее была широкая черная спинка и бока, блестящие темным золотом. Со стороны гостя это явная подлость. На _его_ удочку, на _его_ наживку, в _его_ пруду - и поймать первым. И такую невиданную рыбу! Сказочную! Небывалую! Значит, именно такую рыбу никогда не поймать ему, владельцу этого пруда и этой рыбы. Ну, погоди! Но и на сей раз, вспомнив кудахтанье родственников, Махуня сдержался. Он только покосился на рыбу и процедил с максимально возможным презрением: - Подумаешь! Такую мелочь я всегда выбрасываю! - и с ненавистью уставился в свой замерший поплавок. Через несколько минут снова свершилась непостижимая, подлейшая несправедливость. Толстяк поймал рыбку еще лучше первой. Он суетился, отвратительно радуясь удаче, и никак не мог вынуть крючок из толстой рыбьей губы. Рыба была покрыта скользкой, остро пахнущей слизью. Она билась в руках так отчаянно, будто понимала: сейчас или никогда! Пальцы маленькой детской ручки не смыкались на толстой рыбьей спине, но мальчик все же сумел вынуть крючок и, чуть ослабив хватку, собрался бросить улов в ведро. Но рыба изогнулась дугой, дернулась и, сверкнув темным золотом чешуи, тяжело плюхнулась в воду. Пошли волны, заколыхались кувшинки. Махунечка злорадно захохотал. Он бросил свою удочку на берег, соскользнул с корня и тихонько подобрался к причитающему толстяку. Когда противный мальчишка нагнулся за удочкой, Махуня изо всех сил дал ему пинка чуть ниже спины. Мальчик испуганно вскрикнул и упал в воду вниз головой. Махунечка взвизгнул от радости и запрыгал по берегу на одной ножке. - Выплывет - не выплывет! Выплывет - не выплывет! - немузыкально распевал он и продолжал прыгать, показывая язык расплывающемуся по воде коричневато-зеленоватому пятну потревоженного ила. Мальчик выплыл. "Бездонное" озеро Махунечки оказалось довольно мелким и илистым. - Ах ты, мерзкий мальчишка! Отвратительный ребенок! - услыхал вдруг Махунечка рассерженный женский крик и не сразу понял, что это относится к нему. Никто никогда еще не называл его так. Он повернулся и увидел, что, подобрав белоснежное платье, к ним спешит молодая воспитательница юного гостя. Она подбежала к Махунечке и непедагогически ухватила его за ухо. - Безобразный ребенок! Хулиган! - приговаривала она и все сильнее закручивала ухо. Махунечка смотрел на молодую воспитательницу, на ее красивое лицо, на высокую грудь, часто вздымающуюся от бега. И вдруг боль в ухе показалась ему сладкой-сладкой, приятной-приятной. Лучше всего, что ощущал до этого времени. Воспитательница увидела странную недетскую улыбку на губах Махунечки и, оторопев, отступила. - Маленькое чудовище, - растерянно проговорила она и, ухватив за руку незадачливого воспитанника, потянула его к дому. Толстяк оборачивался и грозил кулаком. Но Махунечка не обращал ни малейшего внимания на пустые угрозы. Он не спеша собирал разбросанные по берегу удочки и пытался воссоздать в своей памяти впервые пришедшее к нему остро-сладостное чувство. Шли годы. Махунечка взрослел, набирался ума-разума. В отрочестве он совсем забросил рыбную ловлю. Теперь больше внимания уделял охоте. Он научился мастерски делать луки и без промаха стрелять. Мог часами сидеть в засаде, поджидая одичавших котов. И когда те, одурев от брачного пыла и совсем утратив бдительность, появлялись на поляне, Махуня ласково улыбался и, закусив губу до крови, стрелял. Важно, чтобы рана оказалась не смертельной. Пораженный стрелой кот высоко подпрыгивал и начинал быстро-быстро вращаться, будто хотел поймать собственный хвост. Махуня смеялся до слез. Особенно забавны были вопли, которые издавал раненный кот. Но Махуня не давал себе расслабиться. Он стремительно выскакивал из засады, спешил к животному и набрасывал на него куртку. Порой кот успевал поцарапать Махуню. Раны ныли так приятно... Теперь предстояло самое интересное - решить: то ли повесить кота, то ли закопать живьем. Или придумать еще что-нибудь смешное в таком же духе... В эти минуты Махуня чувствовал себя самим Логосом, вершителем судеб. С возрастом Махуня уразумел еще кое-что. А именно: людей мучить интереснее, чем животных. Возможность мучить физически, к сожалению, выпадала крайне редко. Но оказалось, что можно истязать человека и словесно. Вот, например, когда Махуня учился на последнем курсе школы Духовных Постулатов, он крепко-накрепко подружился с тихоней и хлюпиком Семегой. Махуня поддакивал многоумным рассуждениям Семеги, доставал ему интересные книги и подкармливал беднягу завтраками, которыми его усердно снабжали домашние. Семега-дурачок не сомневался, что лучше и надежнее друга, чем Махуня, у него нет. И познакомил, глупышка, со своей девушкой. Худовата, ключицы торчат и грудь едва просматривается. На женский минимум не тянет. Махуня на правах друга Семеги встречал ее из библиотеки, провожал домой, цветы дарил. И делал комплименты. Массу комплиментов. Прямо удивительно, как люди, считающие себя интеллектуалами, доверчиво принимают самые лживые и грубые комплименты! В один из вечеров он взял ее за руку. Рука слабо вздрогнула, но осталась в его руке. И Махуня понял, что дело выиграно. Еще через несколько вечеров он ее поцеловал. А еще через неделю добился от нее всего, чего хотел. Утром, зареванная и счастливая, она сказала, неизвестно перед кем оправдываясь: - Это настоящая любовь. Я в ней не властна. И Семега меня не осудит. Он поймет. Он, несмотря ни на что, хороший человек. Махуня усмехнулся и промолчал. Днем он свел их вместе и сказал, пристально глядя в глаза то ему, то ей: - Вот и все. Поигрались в благородство - и хватит! Семега, даром что интеллектуал, о чем-то догадывался. Он кротко глянул на Махуню покрасневшими глазами и, бледнея, шепнул: - Ты о чем, друг Махуня? И тут, хотя ее никто не просил, в разговор вмешалась девица. Она закусила губу и сказала с отчаянным видом: - Семега, милый. Мы должны сказать тебе. Мы любим друг друга. И я стала его женой. Неофициальной. В лице Семеги не было ни кровинки. Он неслышно шевелил губами, повторяя за девицей каждое слово. Махуня выждал, чтобы дать им возможность проникнуться своими высокими чувствами. А потом бросил, мерзко хохотнув: - Это значит, что девица твоя, ангел твой, как ты говорил, спала со мной. Дурак ты, друг Семега. Придурок жизни, говоря попросту. Идеалист! Ты ее обоготворял, а она простая потаскушка. Как и все они, впрочем. Любовь, - он скорчил кислую гримасу. - Какая там любовь?! В сексе она без понятия, хоть и старается. Нужна она мне больно, тарань твоя пересушенная! Девка должна быть в меру упитанной и глупой. Семега как-то странно закашлялся, и из глаз его вдруг брызнули обильные детские слезы. Девица дрожала, и лицо у нее было совершенно бессмысленное. - Ну, ну, - удовлетворенно произнес Махуня, с наслаждением оглядывая их. - Вы тут повыясняйте отношения. А я пойду, наверное. Больно скучно с вами. Где весь ваш глубокий ум? Выветрился на словесных сквозняках? Где выход? Нет? То-то! И ушел, насвистывая. Но и такие забавы скоро показались Махуне пресными. Однажды он задумал интересную акцию. К ней он готовился целый день: доставал горючее, приволок из другого конца сада огромную кучу хвороста и крепкие сухие чурки. Вечером вся семья Махуни собиралась за столом вместе: тетушка, дед, бабка, престарелая двоюродная сестра и отец с матерью. Его к чаю не ждали - привыкли за последнее время к частым отлучкам милого сорванца. Махуня представил неряшливую бабку в халате, до черноты измазанном на животе; суетливую, крикливую мамашу; чопорного отца в ортопедическом корсете высокого крахмального воротничка. Вспомнил - и досадливо фыркнул. - Погодите, родственнички, - прошептал он и с безумной энергией стал тащить бревнышки к дому. Он подпер ими дверь, деловито проверил, прочно ли закреплены бревна. Потом отвинтил крышку канистры и пошел вокруг дома, через каждые два шага обливая стены едко пахнущей темно-синей жидкостью. Затем осторожно заглянув в окно и увидел, что семья в полном сборе сидит за столом и пьет чай. Внезапно Махуня крякнул от досады. Он совсем забыл об окнах! _Они_ ведь могут выбраться через окна. Какая непростительная оплошность! Но ничего не поделаешь! Надо начинать! Сделал шаг назад и бросил спичку в темную лужицу возле стены. Земля вспыхнула, огонь метнулся на стену, вспорхнул вверх и, вздрагивая, будто желая разом обнять весь дом, взметнулся под крышу. Пламя разгорелось быстро. Оно гудело, ревело, как голодный дикий зверь, почуявший близкую добычу. Вверх, в самое небо, улетели снопы искр. Все было очень красиво и очень похоже на праздничный фейерверк. Из дома, покрывая рев пламени, доносились испуганные вопли, и в освещенном прямоугольнике окна метались тени человеческих фигур. Виновника нашли быстро. Люди в черных плащах с жесткими кулаками отвезли Махуню в какое-то учреждение, где ворота открывались и закрывались дистанционно. Люди в черном втолкнули его в пугающе большой кабинет. За столом сидел небольшого роста, странно улыбчивый человек. Он встал из-за стола, развел, будто для дружеских объятий, руки и напевно произнес: - Давненько мы за тобой наблюдаем. Но сегодня ты созрел. Махуня с отвращением принюхивался к своим рукам, пахнущим горючим, и настороженно поглядывал на улыбчивого человека. А тот продолжал: - Такие люди нам нужны. Не пугайся! Отныне будешь заниматься на закрытых курсах Конторы внутренней безопасности по классу специалистов по физическому воздействию. Темные люди называют выпускников моей школы палачами. Но это не так! Это в самом точном понимании слова - специалисты. Виртуозы боли. Они изучают самую совершенную современную технику, с помощью которой производится воздействие на объект. Все три года обучения тщательнейшим образом штудируют психологию. Ведь понятно, что воздействуем мы на человека не ради самого воздействия. Это было бы слишком жестоко. Ты согласен? Махуня понял, что вопрос задан чисто риторический. Выбора у него не было... да и специальность вроде бы интересная. И он медленно наклонил голову в знак согласия. 26 Брезентовый верх машины отвратительно хлопал. Дверцы приставали плохо, и в кабину врывался холодный порывистый ветер. Старые рессоры ослабли, и на малейшей выбоине машину бросало так, что в животе что-то неприятно дергалось и екало. После каждой выбоины - то есть, почти не переставая, - водитель крыл самыми черными словами и механика, и организацию, в которой все запчасти приходится доставать на стороне. Почему для машин захвата все: и запчастями хоть завались, и горючим хоть залейся? И отпуск водителям там чуть не в два раза больше. А тебе отходы Энтропа под нос! Тугон-доду, помощник мастера по физическому воздействию, как всегда, помалкивал. Его тупая физиономия заросла щетиной, по цвету и прочности напоминающую медную проволоку. Тугон-доду считал, что повода для каких-либо особых чувств нет. Обычный день. Обычная поездка на работу. Только и разницы, что на этот раз не с фирболжцем доведется работать, а с землянином. Махуня-доду, предвкушая интересный поединок, всю дорогу улыбался ясной улыбкой, с интересом поглядывая по сторонам. Все вокруг казалось ему несказанно красивым и волновало до слез. Перед самым Управлением в избытке чувств он воскликнул, обращаясь к Тугон-доду: - Ах! Какое небо голубое!!! - Где? - проворчал помощник, то ли не поняв, то ли не расслышав. - Да мы уже проехали, - с досадой отмахнулся Махуня-доду, и тень набежала на его одухотворенное лицо. Не без огорчения мастер по физическому воздействию подумал, что на работе абсолютно не с кем пообщаться, поговорить о чем-нибудь возвышенном. В ходу только две темы: водка и женщины. Так и отупеть можно культурному человеку! И место работы не самое лучшее - подвал. Никакой техники безопасности и сыро! Жена специальный шерстяной пояс сшила. И все равно достает радикулит. Еще на курсах поучали: психологически - подвал самое подходящее место для физического воздействия. Возникает ощущение безысходности, оторванности от всех и вся. Демагогия все это! Просто, когда сдается новое здание, службы так называемого первого эшелона занимают лучшие кабинеты и этажи. А службе физического воздействия, как всегда, - подвал. Обидно, очень обидно, что столь важной службе отвели наихудшие места! Что бы они делали без нас?! Откуда бы черпали информацию?! Землянина не вели до самого обеда. Махуня-доду волновался, несколько раз, многословно извиняясь, звонил в отдел согласования. И каждый раз ему грубо советовали не лезть раньше времени, что он еще успеет попробовать свежей кровушки. В словах этих Махуня-доду с огорчением чувствовал пренебрежение, а то и вражду. Обидно и непонятно! Одно ведь дело делаем! Легко им говорить, а ему не терпелось приняться за работу. Он незаметно для Тугон-доду посмотрел в карманное зеркальце, с которым не расставался никогда. На него смотрело приятное, вполне интеллигентное лицо. Но у глаз - ах, ведь совсем недавно их не было! - да, у глаз появились предательские морщинки, веером расходящиеся в стороны. Они появились от привычной доброй улыбки. Растянул кожу двумя пальцами - морщины исчезли. Убрал руку - морщины появились вновь. - Кожу рожи время гложет, - сказал Махуня-доду с неудовольствием. Помощник тупо уставился на шефа и, ничего не поняв, на всякий случай неопределенно хмыкнул. Землянина привели после двух и поместили в комнате, соседствующей с пыточной. В стене было небольшое застекленное окошечко, через которое испытуемый мог видеть, что делается в пыточной. Палачи только-только кончили обедать. Махуня-доду перед новой работой был радостно возбужден, и ему почему-то захотелось выпить, хотя обычно он избегал алкоголя. Работа есть работа. А работа и алкоголь - несовместимы. Но сегодня... Сегодня был день особенный. Предстояла борьба с трудным противником. Проверка, так сказать, в бою таланта мастера по физическому воздействию, его профессиональной квалификации. Захотелось взбодриться. Тугона-доду никогда не мучили ни комплексы, ни принципы, ни желудок. Похоже, он и не догадывался об их существовании. Как всегда перед работой, он выпил двести граммов отвратительно пахнущей жидкости и заел чрезвычайно вонючим репаном. Махуня-доду всерьез подозревал, что помощничек специально выискивает на рынке такой сорт, чтобы досадить шефу. Не помогали ни уговоры, ни наказания. И Тугона-доду пришлось оставить в покое. Выгонять его было нельзя. Если у Махуни-доду был талант высшего порядка, умение находить неожиданные сочетания воздействий и добиваться нужного результата в, казалось бы, абсолютно безнадежных случаях, то Тугон-доду - исполнитель-виртуоз. Такие ассистенты рождаются раз в сто лет. Во время пытки он понимал шефа с полуслова, с полувзгляда. Казалось, он читает мысли. Нервные окончания обнажить? Одно движение раздиралки - и вот оно, нервное плечевое сплетение. Скальпель проникал на нужную глубину с точностью до ангстрема. Единственное, что могло помешать его работе, это запрет на пойло. Трезвый он становился медлительным, приказывать ему приходилось дважды и трижды. И руки Тугона-доду - руки ювелира - становились неуклюжими, как лапы землеройной машины. По правилам полагалось притворяться, что они не замечают будущего клиента. Махуня-доду делал вид, что объясняет нюансы обработки новичку. - Мы же с тобой, друг Тугон, не садисты какие-нибудь, не изверги? Тугон мотал нечесаной головой и мычал что-то в том смысле, что, действительно, никакие они не изверги и, упаси Логос, не садисты. - Что требует наш гуманнейший закон, составленный многомудрыми руководителями государства нашего? Я чувствую в тебе живейший интерес к этому вопросу. Махуня-доду смотрел на помощника, словно ожидая вопросов от любознательного неофита. Тугон упорно молчал. Он поминутно дергался от сильнейшей икотки, распространяя удушающий запах любимого им пойла. Махуня-доду продолжал стойко улыбаться. "Перебирать лишку стал, падаль!" - подумал он и, скрепя сердце, продолжал спектакль, решив отвести помощнику пассивную роль. - Хорошо, мой друг, я объясню тебе. Мы не сразу воздействуем на подозреваемого, как утверждают злостные противники наши. Сначала взываем к разуму человека, к его совести, не желая причинять ему напрасные страдания, ибо его страдания мы переживаем так же остро, как и свои собственные. Вначале мы демонстрируем обвиняемому орудия физического воздействия. И это называется пытка словесная, "вербалис". Мы объясняем суть и назначение каждого предмета в пыточной. Махуня-доду покосился на окошечко, чтобы посмотреть, как землянин реагирует на объяснения, и остался доволен. Нос землянина скользил по стеклу любопытной улиткой, и лицо его выражало напряженнейшее внимание. - Что мы преследуем нашей благородной деятельностью? А мы преследуем нашей благородной деятельностью великую цель - выявление носителей генного духа. То ли землянами вольно или невольно был занесен к нам этот геноидентичный вирус, то ли на Фирболгии враги ее в тиши колдовских лабораторий тайно синтезировали его с помощью богомерзких ревертаз, дьявольских лигаз и адских синтетаз. Попадая даже в гражданина благонамеренного, он превращает его в носителя генного духа. И вот уже он не гражданин, но верный раб злобного врага рода человеческого - ужасного Энтропа! И человек знает об этом! Знает!!! Знает, но сказать не желает. А мы ему поможем, поможем... Тут Махуня-доду вынужден был прервать поучительную речь. Идиоту Тугону по сценарию надлежало выражать напряженнейшее внимание. Вместо этого он, выворотив ногу, скусывал мозоль на большом пальце щипчиками из малого пыточного набора. Махуня-доду произнес тишайшим шепотом: - Положи инструмент, дубина! Иначе я им сделаю то, после чего жена твоя домой тебя не примет! Тугон-доду посмотрел на шефа и содрогнулся. Нежнейшая из его улыбок предвещала нечто страшное. Тугон быстро положил инструмент на место и, не мигая, уставился на Махуню-доду. Так, по его мнению, надлежало выражать живейшее внимание. Махуня заговорил снова: - Как же отличить носителя генного духа от обычного человека? По делам? Но они могут долгое время маскироваться. Мудрость Непостижимого не имеет предела. Он нашел выход. Мы спрашиваем у потенциального носителя генного духа: "Признаешь ли ты себя носителем наивысшего зла в державе нашей - генного духа?" И если он отвечает: "Нет!" - это и есть абсолютное доказательство его вины. Ибо носители генного духа, пробуждаемые Энтропом, никогда не сознаются. Они знают, что мы, сообразуясь с интересами народа, во избежание распространения вредоносной заразы должны инактивировать чудовище, только ликом являющееся человеком. Махуня обратил вдохновенный взор на помощника, и тот понял, что пришла пора вступать: - О учитель, - прохрипел он, и из пасти его пошел зловонный дух. - Что должно следовать после пытки словесной... этой... рубалис? Махуня-доду изящно склонил голову и с легкой улыбкой ответствовал: - После пытки вербалис следует пытка реалис. Эта жуткая необходимость всегда ввергает нас во тьму душевных страданий. Но это, - голос Махуни окреп, глаза взблеснули, - это необходимо, о ученик! Общеизвестно, что пораженные генным духом занимаются преступными деяниями. Они причиняют своими ужасными, порочными и преступными деяниями женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах, плоды на деревьях, равно как портят женщин и мужчин, домашних животных и других животных. А также виноградники, сады, луга, пастбища, нивы, хлеба и все земные произрастания. А также снижают производительность труда на предприятиях различных отраслей и ведомств. Они, к тому же, нещадно мучают как внутренними, так и наружными ужасными болезнями мужчин, женщин и домашних животных. Они дерзают совершать преступные действия против государственных установлении, ропщут против владельцев предприятий, которые благодетельствуют им и молятся о них неустанно. Короче, толкают к погибели наши души, к уничтожению - тела и способствуют порче генофонда населения Фирболгии. Рассчитывая на эффект внезапности, Махуня-доду резко повернулся к окошечку и выкрикнул" выбросив руку: - О землянин! Собрат по разуму! Помни о предложении, сделанном тебе нашим благороднейшим Ведущим. Докажи, что ты воистину разумен. Ведь ясно, что ты проиграл. Докажи, что ты благороден. Вынуждая испытывать тебя железом и огнем, ты заставляешь страдать нас и делаешь нас преступнее, чем мы бы сами того хотели. Не согласишься - тогда боль. Ужасная боль. Непереносимая боль! Боль, которую не в силах представить ограниченная фантазия человека. Когда Махуня-доду произнес слово "боль", лицо его непостижимым образом изменилось: расширились глаза, потерял форму рот. Он, содрогнувшись всем телом, мечтательно повторил: - Боль... - И вдруг заговорил тихо и быстро, словно в забытьи: - Боль - это альфа и омега нашего существования. В боли рождается человек. В боли умирает. Он бежит от боли, как и смерти, желая забыть о неизбежном. Но боль настигает и напоминает ему о Вечности. Тугон снова икнул и вдруг довольно гоготнул. Махуня-доду, оборвавший свой страстный монолог, сообразил, что помощничек за время его речи успел "приложиться". Тугон получил нужную дозу, и его прорвало. Он заговорил бессвязно, с утробными уханьями в конце каждой фразы и отвратительным причмокиванием: - Он обязательно нам все ответит. Явится в нему мастер Ой-ой! И Мальчик-щекотунчик прибежит за нервные сплетения потрогать. И чистенько и аккуратненько сделает ему тисочки на ручки и на ножки. Лестницей его попробуем и козлом. Перчаточки святой Надигиатев-сы попробуем и сапожок Дяд-Волда-доду. Тугон хохотал, наклоняясь и ударяя себя руками по ляжкам. Шутка показалась ему очень удачной. Ему хотелось шутить еще и еще. И шеф не казался таким грозным. - Вот еще хорошо, когда с бабами работаешь. К голому телу ленточку прикрепляем в рост Непостижимого. Начальство говорит, что отягощает она виновных. Не знаю, как на счет отягощения, но мне нравится. И еще волосы сбриваем, чтобы сатанинскую грамотку не спрятала. А особливо люблю осматривать тело проклятой грешницы, чтобы ведовскую печать найти. Ой, хороши попадаются грешницы! Бывает, что до греха доводят. Вот эта недавно. Рыжеволосая. Имечко странное. Интиль... Как я ее... - Молчи! - завопил Махуня-доду, бросаясь к помощнику и пытаясь закрыть то место среди волос на лице, где должен быть рот. - Идиот! Что ты мелешь?! Он повернулся к окошечку, и испуганный заячий крик вырвался у него не из горла, а откуда-то из глубины потрясенной души. Он никогда раньше не видел на лице человеческом такого страшного выражения. 27 Еще одна пощечина, и Сай-доду сообразил: перед ним средний офицер. Тот самый выскочка, о котором поговаривали, что его папаша разрабатывал в институте нейрофизиологии сращение мозга с компьютером. Сай-доду напрягал зрение, но лицо офицера, склонившегося над ним, расплывалось и двоилось. К горлу подступала сильнейшая тошнота. Он застонал и закрыл глаза. - Вставай, падаль! - услышал Сай-доду грубый окрик и почувствовал сильнейший удар по печени. Внутри влажно екнуло, и несколько секунд младший офицер не мог дышать. - Сейчас, сейчас, - засипел он, пытаясь выгадать еще хоть немного времени. Сейчас бы бутылочку пива. Холодненького. И все бы как рукой сняло. Но разве эти изверги дадут?! Что он такого натворил вчера? Инстинкт еще никогда не подводил его. Даже мертвецки пьяный, Сай-доду всегда ухитрялся добираться домой, прежде чем ноги окончательно переставали повиноваться ему. С неимоверным усилием опустил ноги на пол. Прежде всего провел рукой по бедру - оружие оказалось на месте. Значит, с этой стороны все в порядке. Что же произошло вчера _такого_? Он помнил себя часов до пяти. Потом - сплошной провал. - Где дочь?! - вопрос среднего офицера прервал его размышления и направил их по новому руслу. Нда-Линь-доду! Вот как зовут офицера. Он преподавал ему, когда тот был еще зеленым новобранцем. И ремень никак не мог толком затянуть. Три пальца заходило! - Что молчишь, животное? Скажешь, где твоя преступная дочь? Или врезать еще? Вот оно что! Доигралась! Говорил же дурочке, чтобы не лезла не в свои дела. Это же какие неприятности из-за нее могут быть! Он заметил за спиной у Нда-Линя-доду двух солдат с автоматами и струхнул не на шутку. - Интиль... - промычал он и повращал тяжелой головой, будто надеясь, что дочь где-то в комнате. И вдруг искренне изумился: - Откуда же я могу знать? Неделю она не являлась вообще. А вчера вечером пришел готовый. Сейчас вы сами только что меня разбудили. Сай-доду смотрел в круглые глаза офицера, похожие на глаза хищного зверя, и его страх перерос в ужас. С Нда-Линем-доду шутить нельзя. Не любит шуток непревзойденный мастер ближнего боя Нда-Линь-доду. Он человек серьезный. Сай-доду помнил, как они безуспешно искали партизан в антупийском сельце. В одном из домов Нда-Линь-доду увидел в старинном пузатом буфете шоркавницу из светящейся синей глины - символ семейной радости и благополучия. Страшная гримаса исказила тогда лицо Нда-Линя. И он прострелил одной длинной очередью всех жителей дома, сбившихся в кучу. Даже детишек. А шоркавницу забрал себе. Да, если за Интиль прислали такого человека, то надо что-то срочно предпринимать ради собственного спасения. Он еще не знал, что предпримет, но торопливо поднялся на ноги. Сай-доду вытянулся по струнке - нечесаный и отечный - и, преданно глядя в глаза среднему офицеру, выпалил: - Сделаю все, как надо! Выполню долг... э... перед кем надо. Доставлю самолично преступницу, как только явится! Благородное слово офицера! Нда-Линь-доду молча смотрел на вытянувшееся перед ним чучело. Ясно, что эта тварь ничего толком не знает. Видя готовность младшего офицера, Нда-Линь-доду одобрительно кивнул. Сай-доду приободрился. Непосредственная опасность миновала, значит, еще не все потеряно. Нда-Линь-доду сделал знак солдатам, и те вышли. Сам же он, натягивая белоснежные перчатки, задержался и, стараясь не дышать носом, сказал: - Верю тебе. Как только она явится, сразу же сообщи нам. Наградим. - Логос ты мой! - в восторге воскликнул Сай-доду. - Как же иначе?! Я сам ее к вам доставлю! За волосья притащу, негодную! Благородное слово офицера! - Прощай, благородный офицер! - Нда-Линь-доду рассмеялся и вышел. Интиль явилась к вечеру. Была тиха, немногословна и непривычно спокойна. В ответ на грязную ругань отца она только склонила голову и покорно ответила: - Извини, отец. Я виновата. Я понимаю, что доставляю тебе много беспокойства. Отныне буду покорной дочерью. Какое-то мимолетное воспоминание мелькнуло в памяти старого пропойцы. На мгновение открылся светлый уголок в его душе: детство Интиль - резвый ребенок в золотых кудряшках, ее звонкий смех. Но тут же все покрыла муть неистовой злобы. - А ты знаешь, - завопил Сай-доду, чтобы заглушить воспоминания и разжечь себя посильнее, - знаешь ли ты, бессердечная дрянь, что из-за тебя меня, твоего отца и кормильца, чуть в тюрьму не засадили? А могли бы и расстрелять на месте. Да, да! Именно - расстрелять! Он врал, верил своему вранью и от избытка чувств даже захныкал. Его красные веки увлажнились скудными слезами. - Скажи, отец, что делать, и я выполню твою волю, - ровным голосом сказала Интиль. Несмотря на похмельное отупение, Сай-доду заподозрил что-то неладное. Он повнимательнее посмотрел на дочь, увидел безмятежное выражение матового лица и вяло удивился. Но ему вспомнился недавний визит, и он решил, что сейчас не до умничанья. Надо побыстрее шкуру спасать. Нда-Линь-доду никогда не шутит. - Вот что, дочка, - прохрипел он, стараясь, чтобы голос его звучал понежнее. - Пойдешь сейчас со мной. Я отведу тебя в одно очень приличное заведение. Там тебя кое о чем спросят и сразу же отпустят. Собирайся. Сай повел дочь на Базу. Шел, тяжело переставляя ноги, мучительно страдая от головной боли и думал только об одном: побыстрее бы все закончить и похмелиться! Он то и дело оборачивался, чтобы убедиться, что Интиль следует за ним. Несколько раз посетило его мимолетное удивление: непривычно неподвижно лицо дочери, ничего не выражают глаза. А походка... Что-то непривычное было и в походке. Слишком равномерно она шла. В каком-то изначально заданном темпе. Словом, совсем не так, как обычно. Но Сай-доду избегал размышлений. Каждая мысль усиливала головную боль. И когда они оказались перед серыми металлическими воротами Базы, Сай-доду вздохнул с облегчением. 28 Махуня-доду и Тугон-доду застыли у стола в неподвижности. Ужас приковал их к месту и отнял способность соображать. Ясное дело, что землянин бил в дверь голой рукой или ногой. Дверь была сколочена из крепчайших дубовых досок. Да еще оббита с двух сторон листами железа. И после каждого страшного удара она дергалась и прогибалась, словно сделанная из фанеры. С притолоки сыпалась штукатурка. После одного из ударов выбитая с мясом дверь с грохотом рухнула. В пыточную ворвался землянин. Кожа на руках гиганта была располосована краями металлической обивки, и кровь стекала на пол частыми каплями. С непостижимой быстротой Владимир оказался возле палачей, ухватил их за ворот и приподнял. Лица обоих посинели, глаза выпучились и обессмыслились. Немного подержав палачей в воздухе, переводчик швырнул их на пол. Когда создание вернулось к ним, Володя раздельно и внятно спросил: - Жить хотите? Те усердно закивали. - Где Интиль? - Я скажу! - Нет, я!!! Тугон оттолкнул локтем маломощного шефа и засипел, подобострастно ища взгляда землянина: - Была у нас такая. Интиль ее звали. Красавица! К ней никаких физических мер мы не применяли. Так только... попутали. Чуть-чуть, - Володя представил, что означает по мнению этого животного "чуть-чуть", и ему захотелось сдавить волосатую шею. И долго не отпускать. Тугон, внимательно следивший за выражением лица землянина, в панике зачастил: - Но мы ее отпустили. Отпустили, отпустили! Живой и невредимой! Увезли ее от нас. - Куда? - быстро спросил Владимир. - Как куда? - пожал плечами Тугон. По его мнению вопрос землянина был совершенно бессмысленным. - Куда и всех отвозят. В Дом Эвтаназии. Пощадите! Я все сказал! - Существуй, - сказал Володя брезгливо. - Живите покуда. Как туда добраться? - Двенадцать километров по юго-западному шоссе, - на этот раз шустрее оказался Махуня-доду. - Там такое небольшое здание. Красивое. Все в розах. - Слушать приказ! - гаркнул Владимир, вспомнив сцену из какого-то детектива. - Сидеть здесь час. Никуда не выходить и никому не звонить. Иначе - смерть! Из-под земли достану! У нас - длинные руки! Понятно?! Палачи молча пялились на землянина. Они не могли поверить своему счастью, так как были уверены, что, в лучшем случае, им перебьют голени и предплечья. На его месте так бы сделал каждый. - Вам все понятно? - повысил голос Володя. Палачи упали ниц и возопили: - Понятно! Понятно! Благодетель ты наш! Да хранит тебя Логос! Володя выбежал в коридор, выкрашенный белой больничной краской и побежал к выходу. Мчался, стараясь производить как можно меньше шума, и в голове его метались яростные мысли. Через полчаса, от силы - через час - он от этого Дома Эвтаназии камня на камне не оставит. В пыль сотрет! В порошок! Только бы добраться поскорее! Махуня-доду выглянул из пыточной и посмотрел вслед удаляющемуся землянину. И такая беззащитная была у него спина, что сама напрашивалась на нож или пулю. - Тугон, - страстно зашептал Махуня-доду. - Там у нас в столике возле электроигл для ногтей - пистолет. А ну-ка, пальни! Тугон что-то промычал и не двинулся с места. - Тугон! П-ока шли переговоры, переводчик скрылся за поворотом. - Ты почему не выстрелил? - подступал с кулачками к помощнику Махуня-доду. - Ты-то сам чего не стрельнул? - нервно почесываясь, парировал ассистент. - Слыхал, что он сказал? "У нас длинные руки". Тугону тоже жить хочется! Махуня-доду сладчайше улыбнулся, и Тугон, даром, что тугодум, вздрогнул от неприятного предчувствия. - Дорогой Тугон-доду! Тугончик! Малоуважаемый помощник мой! Ты уже сам себя наказал. Если у него действительно длинные руки, он тебя достанет, чтобы наказать за ложь. Разве тебя не учили в детстве, что врать нехорошо? - Какая ложь?! - защищался Тугон. - Я все ему, как Логосу самому. Честно и откровенно сказал. Махуня-доду, видя смятение подчиненного, блаженствовал. - В дальнейшем, помощничек, не вмешивайся не в свои дела. И руководителя не перебивай! Не лезь, болван, туда, куда тебя не просят! Изменили приказ о Доме Эвтаназии. Передумали. Новый приказ издали. Решили сжечь девицу Интиль как носительницу генного духа. И сожгут в День Возрождения Непостижимого на площади святого Дяд-Волда-доду. Это необходимо для устрашения и наказания! Владимир мчался огромными прыжками, и коридор метался у него перед глазами. Один поворот, второй, третий... Здесь, кажется, налево. Распахнул дверь и внезапно оказался во дворе. На улице было довольно светло. Обе луны в кильватер друг другу прорезали вуальные облака. В углу, рядом с воротами, стояла будка. В ней чернела согнутая фигура часового. Он дремал, опираясь на автомат. Володя оглянулся. Окна конторы безопасности были темны. Он проскользнул вдоль забора к будке часового и рванул на себя дверь. Прежде, чем часовой успел проснуться, ударил его по согнутой шее сцепленными руками. Тот мешком свалился на пол. Владимир глянул на пульт. Там находилось три рычажка. Какой же из них открывает ворота? Первый рычажок - красный. Володя сразу же отбросил этот вариант. Красный - наверняка тревога. У второго рычажка был изображен какой-то символ, что-то похожее на древний громкоговоритель. Это тоже не то. Третий рычажок... Он находился в крайнем нижнем положении. Володя затаил дыхание и передвинул его в верхнее положение. Несколько секунд ничего не происходило. Затем массивные ворота дрогнули, их створки плавно заскользили в стороны. Путь свободен. Володя подхватил автомат и, пригибаясь, рванулся за ворота. Луны зашли за тучи, и вокруг царила спасительная темнота. Он бежал быстро и мощно. Дыхание было ровным. Темнота покорно обтекала его. Володя понимал, что времени у него было в обрез. Впереди двенадцать километров. Мелькнула мысль, что нужно было угнать машину захвата, стоявшую во дворе без присмотра. Но шум мотора мог растревожить все осиное гнездо. И тогда за ним сразу же организовали бы погоню. А так у него есть фора. Сколько же он пробежал? Пять, шесть километров? Обычно бег успокаивал Владимира, но сейчас ярость не угасала. Он обязательно доберется туда, до этого распроклятого логова - Дома Эвтаназии - и камня на камне не оставит! Владимир подбежал к небольшой рощице. Вдруг услышал доносящийся сзади звук мотора. Мотоцикл... Вот из-за поворота вырвалось щупальце света. Оно скользнуло по стволам деревьев и снова уперлось в ленту шоссе. Его преследуют! Переводчик взвесил на руке автомат. Жаль, что раньше не разобрался в принципе работы этой малой механизации. Ну, ничего. Наверное, здесь нет ничего сложного. Он скатился в траву на обочине. Лежал в душистой шуршащей темноте и ждал, прижимая к плечу приклад автомата. Вот мотоциклист почти поровнялся с ним. Пора! И тут Володя понял, что не сможет выстрелить. Лежал, уткнувшись в пыльную траву, и широкие плечи его содрогались от рыданий. Он был на волосок от того, чтобы совершить убийство. И почему вдруг решил, что его кто-то преследует? Может, просто ехал обычный человек по своим делам? Всего несколько недель он пробыл здесь и уже оказался готов совершить то, что вызывало в нем столь сильное отвращение и даже ужас, - убийство! Неужели на удар надо отвечать ударом, а на выстрел выстрелом? Как тогда отличить сеющее смерть зло от добра, которое вынуждено убивать? Ведь убийство и есть наивысшее зло! Что же тогда остается? Непротивление злу насилием? Подставлять левую щеку, если ударят по правой? Но ведь и это не выход! Это - тупик!!! Носитель зла поднимает автомат, и философ, призывающий к непротивлению, падает, захлебываясь кровью. Надо бороться. Надо!!! Но как? Пролить кровь? Нет! Что-то зашуршало сзади, треснуло, словно сорвалась с ветки ночная птица. И показалось Владимиру, что в тот же миг что-то несильно толкнуло его в спину. Он вскинул голову. Движение получилось неожиданно резким, несоразмеренным. - Во-ло-дя!.. Владимир с трудом поднял странно отяжелевшее тело, оперся на локоть. Послышалось? И снова: - Во-ло-дя! Да не туда вы смотрите! Володя глянул и не поверил себе. Неужели он сходит с ума? На пустынной дороге, в сотне километров от земного Представительства, стоял Посланник в выходном сюртуке, освещенный серебристым светом лун. Володю будто подняла теплая волна и понесла навстречу Посланнику. - Успокойтесь! - прикрикнул тот. - Становитесь рядом! Быстрее! Он защелкнул на талии Владимира наборный металлический пояс и ворчливо заметил: - Едва нашел вас. В двадцати метрах от места, где вы решили прилечь, заканчивается гравитационный сектор. Вас же предупредили, что мы ждем на десятом километре. Захотелось бы вам отдохнуть в километре отсюда - и все... Ну, поехали. - Погодите, Михаил Семенович. Я, конечно, страшно рад вас видеть. Вы даже не представляете... Но, Михаил Семенович! Там, в Доме Эвтаназии, девушка одна. Интиль... Тут в горле у Владимира что-то пискнуло, и он умолк. - Плохо вы о нас думаете, коллега. Интиль давно на Земле, на курсах переподготовки. - Интиль?.. На Земле?.. - Володя никак не мог переварить неожиданную новость. - Но ведь палач мне сообщил, что... - Мы им биокибера подсунули, - Посланник улыбнулся, но глаза были печальны. - Почти точную копию оригинала. Отец ее, Сай-доду, и тот не отличил. Хотя некоторые сомнения у него возникли. Все, все! Дома договорим! На Володю дохнуло теплым ветром, тьма сгустилась и поглотила все окружающее. И он понял, что в темноте этой нет уже ничего из того, что окружало его мгновение назад. Что находится он в пространственно-временной конфигурации, носящей название гравитационного канала. Его охватило ощущение счастья, уверенность, что теперь-то все будет хорошо, очень хорошо! 29 Ну и день выдался! Ну и денек! Сплошной праздник. Благоуханный ветерок струился. Пятицветные стяги с черными крестами по углам реяли торжественно и величаво. Чуть влажная после вчерашнего дождя земля парила под лучами утреннего солнца. Пятицветная трибуна блистала свежей краской и властвовала над окружающей местностью, словно укрепленный замок. Трубы музыкантов, воинские значки, позументы, пуговицы - все сверкало, слепило, настраивало на возвышенный лад. Сай-доду по случаю сегодняшних торжеств был почти трезв и сам себе непривычен в этом новом качестве. Он с некоторым испугом поглядывал на свои вычищенные сапоги и то и дело прикасался к роскошной рукояти выданного ему накануне нового кинжала. Сегодня народ вовсю развлекали во всех частях города. В одном месте собрались любители цирковых представлений, ценители бородатых женщин и грудастых мужчин, знатоки свежевыкрашенных русалок, покрывшихся пупырышками от долгого сидения в бочке. В другой части города бесплатно раздавали сладости и разливали дешевый напиток чамбурабину, от которого быстро отнимались ноги, но не язык, не устающий славить Непостижимого, ибо сегодня отмечали его День Возрождения. Недалеко от центральной площади, где должен проходить парад, затерялся пользующийся дурной славой Свиной закуток. На прошлой неделе его подмели, разбили цветники и украсили знаменами. Теперь он именовался площадью Спасения. В центре ее высился столб с перекладиной в виде буквы "Т". Рядом громоздилась поленница дров. Тут собрались горожане вполне определенного сорта - одетые в строгие официальные костюмы, при галстуках. При первом взгляде на них становилось ясно, что они здесь не просто присутствуют, они - представительствуют. Один из них - молодой и растрепанный - суетился, обращаясь к соседям: - Я все, конечно, понимаю. Но!.. Вы что-нибудь понимаете?! Разве это свобода волеизъявления? Не бывает свободы по принуждению! И к чему эта дешевая символика? - Он дергал за желтую повязку на своем рукаве. На повязке был изображен прихотливо изогнувшийся трезубец ярко-красного пламени. Ответом ему было свинцовое молчание. И только кто-то прошипел: - Сказано - подбрасывать дрова в костер, ну и подбрасывай! Нашел время болтать. Эти-то болтать не будут! И правда, солдаты, густой цепью стоящие вдоль тротуара, имели очень грозный вид. Примкнутые штыки своим зловещим блеском наводили на мысли о вспоротом брюхе. Люди не глядели в глаза друг другу. Общее внимание привлекали две вещи: въезд в Свиной закуток, откуда должны были везти пораженную генным духом преступную Интиль, и часы, стрелки которых неотвратимо двигались к десяти. Все молчаливее становилась толпа, все угрюмее. Будто невидимое поле все сильнее сковывало их мысли и слова. Нервы молодого человека не выдержали. Он во всю прыть рванулся в боковой переулок. Солдаты быстро вскинули карабины. В гробовой тишине зловеще щелкнули затворы. Беглец остановился, словно наткнулся на каменную стену. Согнувшись, как после удара в пах, едва перебирая ногами, юноша вернулся в галстучную толпу. Откормленный и гладко выбритый субъект огляделся и сказал хорошо поставленным голосом: - Не вижу причин для малодушия. Мы здесь для того, чтобы содействовать государству. Чтобы изъять, если можно так выразиться, из обращения фальшивую монету - государственную преступницу Интиль. Государство - это мы. И что на пользу государству, то на пользу нам. И вообще, слава Непостижимому, да будет он жив, здрав и невредим. - Плюнуть бы тебе в твою морду поганую за такие слова, - донеслось до откормленного. - Тебе-то хорошо живется. Вон какую харю отъел! - Ему-то чего бояться? Таких, как он, не трогают, - поддержал еще кто-то. - Мышь копны не боится! - Кто? Кто только что говорил?! - расспрашивал неизвестно откуда взявшийся субъект с пронзительными глазами и бесцеремонными манерами. Сай-доду, улыбаясь жалко и искательно, подходил то к одной, то к другой группке офицеров. Он так хотел, чтобы с ним поговорили! Ему так хотелось поделиться радостью. Ведь сегодня был и его праздник. Офицеры, будто невзначай, поворачивались к нему спиной и продолжали говорить о каких-то своих делах. Только однажды кто-то из новичков, с любопытством вглядываясь в его лицо, спросил елейным голоском: - Случайно не вашу дочь сегодня сжигать будут? Сай-доду кивнул, радуясь и недоумевая одновременно. При чем тут дочь? Какое отношение безумная Интиль имеет к тому, что сегодня произойдет? Ведь свершилась его мечта! Он будет на трибуне! Он будет впереди всех! Сбылось, как мечталось! Поставили Сай-доду впереди высших офицеров на трибуне. И никого не осталось возле него. Даже самые подлые старались отойти подальше, и между Сай-доду и прочими офицерами оказалось пустое пространство. Отлично маршировали солдаты-молодцы! Шли, чеканя шаг и держа равнение на него, Сай-доду. Мерно и четко грохотал парадный строевой шаг, блистали штыки, сверкали начищенные сапоги, и острые солнечные зайчики, отражаясь от них, жалили глаза. И пахло ваксой. Старый знакомый запах казармы! Но к этому знакомому запаху примешивался иной. Когда игривый теплый ветерок налетал со стороны площади Спасения, то к запаху ваксы и потревоженной сухой пыли примешивался тяжелый и жирный запах горелого мяса. То сжигали псевдо-Интиль и еще троих фирболжцев, отказавшихся принимать участие в экзекуции. Сай-доду улыбался. Он был счастлив. 30 Дверь в кабинет Михаила Семеновича была открыта. Он перебирал документы, проверял, все ли упаковано, и, нервно покашливая, спрашивал: - Северин, ну куда вы задевали блок для внеплановой развертки? И голопамяти семьдесят восьмого сектора нет! Это, знаете ли, так сказать!.. - Михаил Семенович, все на месте, - успокоительно басил Северин и добродушно подмигивал Владимиру. - Усе в полном порядке, шеф. Все склал и упаковал. Нас выгоняют, а я им свое добро оставлять буду? Никак нет! В такой ситуации я становлюсь остервенелым собственником. Сухонькая фигурка явилась в дверном проеме. - Северин, покажите этому своевольному гражданину, как разыскивают его наши гостеприимные хозяева. Северин с готовностью включил видеон. И комната наполнилась ревом военных вертолетов. Они шли тремя волнами, по пять вертолетов в каждом звене. Над небольшой рощицей, возле которой совсем недавно находился Владимир, брюхо вертолетов полыхнуло огнем ракетного залпа. Совершив боевой заход, вертолеты ушли на базу, а их место заняли новые звенья. Где только что была идиллическая рощица, полыхал необыкновенной силы пожар. Клубящаяся грибовидная тьма была пронизана непрестанно деформирующимися огненными пятнами и извивающимися темно-багровыми полосами. - Вот так будут искать каждого, кто бежит от гостеприимства, - назидательно заметил Северин, - и того, кто смеет посягнуть на Дом Эвтаназии. Тут он посерьезнел и сказал почти ласково: - Михаил Семенович едва успел тебя перехватить. Дом Эвтаназии мы давно под контроль взяли. По сути, он работает на нас. Лучших людей правительство направляет в Дом Эвтаназии, а мы их забираем и подменяем биокиберами. Посланник с чемоданом в руке, в нормальной земной одежде вошел в комнату и сел рядом с приятелями. - Скажите, - спросил Владимир, - какова дальнейшая судьба фирболжцев, которых вы переправляете да Землю? - После обучения на Земле они возвращаются на родину. Естественно, с другими документами и с измененным внешним видом. Все, как в лучших книгах о разведчиках. Возвратившись на Фирболгию, они работают в детских садах. Или преподают в младших классах. Человека надо создавать тогда, когда он еще мягкая глина. Значит, Интиль внешне тоже изменится. Лицо у Владимира вытянулось. - Да... - протянул он. - Скажите еще вот что: вы знали, что меня похитят? - Разумеется, нет, - ответил Северин. - Были, конечно, некоторые подозрения. Так что испытание на прочность получилось стихийно. В общем, ты вел себя неплохо. Но, пожалуйста, не зазнавайся и не думай, что взял Логоса за бороду. Дров ты все же наломал немало. На отопительный сезон хватит. - Ну все, - сказал Михаил Семенович, вставая. - Посидели перед дорогой - и в путь! Володя попытался процитировать: Ваш чай остыл. Вы пьете его стоя И покидаете дом. Язык почти не повиновался ему, превратившись в чужеродный мертвый предмет. - Откуда такой пессимизм, молодой человек? - поинтересовался Посланник. - Северин, в который раз нас отсюда, так сказать, просят? - В пятый, - ответил Северин и тут же быстро поправился: - Нет, в шестой. Видел тот клен во дворе Представительства? Мы посадили его, когда нас попросили отсюда во второй раз. И он нас дождался. - Дождется и на этот раз, - подхватил Михаил Семенович. - Мы вернемся. И с каждым разом у нас здесь будет все больше друзей. - Гравиканалом переместимся? - Молчит конспиратор! - прикрикнул Северин. - Здесь никто и подозревать не должен, что он у нас есть. Полетим дедовским способом - на корабле. - Пошли, пошли! - заторопил их Посланник. - Наше время истекает. Как бы нас не попросили физически. Владимир сделал попытку встать и с удивлением заметил, что ноги ему не повинуются. Он скосил глаза и обнаружил, что лежит на диване. Из дивана торчали какие-то стебли, веточки. Диван. Какой странный диван... Черный, как земля. Владимир сделал отчаянную попытку оторваться от дивана, пойти вслед за друзьями... Ничего не получалось. Стена напротив дивана постепенно таяла и темнела. Сквозь нее проступали размытые контуры деревьев. Володе не хватало воздуха. Он ловил его широко раскрытым ртом. Сердце билось часто, с судорожным отчаянием, как рыба, оказавшаяся на берегу. А фигуры друзей удалялись, сливаясь с тьмой, с небытием - уходили в _никуда_. Володя, напрягая последние силы, пошевелился и почувствовал под грудью что-то теплое и влажное. Словно лежал он в теплом мелком болотце. Что это? Неужели?!! И бледные немеющие уста его прошептали: - Не надо больше крови... Не надо...