можно сращение живого мозга и куска железа с электрическими импульсами в нем? - А человек - кусок мяса с электрическими импульсами в нем! - захохотал Универсуум. - К тому же, суперкомпьютер в Доме эвтаназии - машина небывалой мощности! И вообще... - Ясно, - прервал его Первый. - Как ты думаешь привлекать в Дом эвтанзии качественный человеческий материал? Есть ли необходимость составить списки нужных нам людей и провести широкомасштабные акции? Я предпочел бы иной путь. Акция такого размаха вызовет нежелательное волнение. Но главное - земляне могут узнать. Логос ты мой, как они мне надоели! Всюду суют свой нос! Универсуум потряс кулаками и завопил, подмигивая то Первому, то замершему, словно манекен, секретарю: - Зачем акции?! Зачем захват?! Где это вы видели, чтобы мышеловка бегала за мышью? В Дом эвтанзии сами пойдут лучшие умы Фирболгии. - Слова выскакивали из щербатого рта Универсуума часто и отрывисто, словно кто-то сыпал сухой горох в пустую кастрюльку. - Так называемый средний человек не пойдет на добровольное умерщвление. Он за жизнь зубами держится. Он у другого кусок изо рта выдерет, чтобы выжить. Человек неординарный, талантливый имеет тонкую, ранимую структуру нервной системы. Ты, Первый, создал такие условия для талантливых и порядочных людей, что многие видят выход только в эвтанзии. Видимо, и среди подлецов есть специфические гении, и ты, в самом деле, первый среди них! На жилистой шее Первого вздулись толстые синие вены. - Ну иди, дружок. Иди! Не то собачек спущу. Не потому, что я на тебя обиделся, а чтобы наказать за низкий уровень каламбура. - Старик тщетно пытался придать оскалу добродушие. - Аудиенция, которой я тебя удостоил, закончена. Подталкиваемый секретарем, не переставая говорить, Универсуум вышел из кабинета. Когда секретарь вернулся. Первый, брезгливо морщась, приказал: - Помещение проветрить! Кресло, на котором сидело это животное, поменять! Приказ был выполнен без промедления. Первый подвигал бровями, почмокал губами и проговорил голосом капризного карапуза, обращаясь к секретарю: - Что же ты, паршивец этакий, не торопишься показать мне моего божественного шефа? - Мешочки щек у него затряслись от сдерживаемого смеха. - Непостижимому не полагается ждать так долго. Он может заскучать и потерять аппетит. Это будет для меня большим ударом. Я этого не переживу. Секретарь обнажил десна в понимающей улыбке. - Его сейчас введут. В кабинет вошел хмурый долговязый человек в белом халате. Он вел за руку... Непостижимого. Олицетворение бога двигался, как автомат. Лицо его было отечно, остекленевшие глаза ничего не выражали. - Стой! - скомандовал врач. Непостижимый покорно остановился. Первое Доверенное Лицо вышел из-за стола и подошел к Непостижимому. Он обошел его со всех сторон, заботливо осмотрел, пригладил вихор на затылке. - Хорош! Хорош! Вот только волосы у этого экземпляра чуть темнее... - Обесцветим, - хриплым басом пообещал доктор. - Волосы у него, как мне кажется, несколько гуще, чем у предыдущего Непостижимого. - Сделаем реже. Часть эпилируем, - равнодушно согласился эскулап. - Прелестно, - сыто мурлыкал Первое Доверенное Лицо. - А не будет ли инцидентов, как в случае с Непостижимым - порядковый номер четыре? Не ляпнет чего-нибудь такого? Доктор был категоричен: - Не ляпнет. Нервус лярингенус реккуренс я перерезал весьма тщательно. Голос у него пропал раз и навсегда. Он и пикнуть не сможет. Мы так всегда делаем нашим собачкам, когда оперируем их без наркоза. Воют, проклятые, сосредоточиться не дают. - Как вы циничны! - поежился Первый. - Скажите, как в отношении управляемости? - Он получает уже три дня наркотики и транквилизаторы в предельно допустимой терапевтической дозе. Теперь он вполне управляем. - Продемонстрируйте! - потребовал Первый. - Как вы относитесь к вашей немоте, возникшей в результате проведенной мною невротомии? Непостижимый, склонив голову набок, кивнул. - Нет, нет, нет! - замахал руками Первое Доверенное Лицо. - Разве так кивает ипостась Логоса?! Так может кивнуть простой, самый обыкновенный человек. Я, например. Воплощение бога живого должен кивать так, чтобы внутри заледенело, чтобы речь отнялась безо всякой там "томии". Нужна еще и еще дрессировка. То бишь, тренировки и репетиции! Возьмите лучшего актера нашего театра, играющего трагические роли. Пусть натаскивает болвана на роль бога. Секретарь кивнул и что-то черкнул в своем блокноте. Первое Доверенное Лицо задумался, почесал в затылке и спросил у доктора: - Вы понимаете, что у двойников должно совпадать абсолютно все? А того не учли, что шрам на шее у ныне еще действующего Непостижимого белый, а у этого - красный! - Все свежие шрамы красные. Через два-три месяца побелеет. "Непостижимый" был настолько неподвижен, что напоминал статую. Первый еще раз окинул его взглядом. - Когда вы наконец разработаете не слишком токсичные препараты? Для меня слишком хлопотно менять Непостижимых каждые три-четыре года! - Работаем, - неопределенно ответил доктор. - Ну, пошли, пошли! - махнул рукой Первое Доверенное Лицо. - На сей раз я почти доволен. Доктор поклонился и увел шагающего с механической размеренностью пациента. Первый уселся в кресло и заметил, будто мимоходом: - Надеюсь, ты понял, что актер, который будет обучать нового Непостижимого, должен исчезнуть сразу же после курса обучения? Ничего не поделаешь, если сами говорят, что искусство требует жертв. Секретарь сделал заметку в блокноте. - Будет сделано. Автокатастрофа по дороге на дачу? - Примитивно. Банально. Но зато проверено и надежно. Согласен. Теперь сводочку новостей мне. Секретарь подал Первому Доверенному Лицу папку, в которой лежало несколько отпечатанных на машинке листков. Хмыкая и посапывая, Первый просматривал информацию. И все это время секретарь смотрел на него холодным изучающим взглядом. 10 Полоска над дальней кромкой леса из лиловой стала розовой, потом алой. Река играла. В каждой волне взблескивало алым крохотное дрожащее зеркальце. На берегу реки, стоя на коленях, замерло около двадцати человек - юношей и девушек. Все они были полуобнажены. Длинные распущенные волосы девушек доставали до песка и скрывали склоненные лица. Ближе всех к воде стоял коренастый рыжеволосый юноша. Он внимательно всматривался в горизонт. Вот из-за горизонта показался край солнечного диска. Юноша воздел руки кверху и закричал страстно и пронзительно. Постепенно из нечленораздельных криков и бормотания стали выделяться слова молитвы. Протягивая к светилу руки, вслед за ним запели молитву коленопреклоненные юноши и девушки. Внезапно они вскочили, взялись за руки и, продолжая петь, стали двигаться по кругу. Ритм движения все ускорялся, пение снова превращалось в нечленораздельные крики. Лица танцующих обессмыслились, в глазах появился безумный блеск. Рыжеволосый юноша в центре круга, словно дирижер, взмахами рук все ускорял и без того быстрый ритм движения. Одна из девушек, рослая и красивая, соединив руками двух ближайших партнеров, вышла из круга. Ее высокая грудь часто вздымалась, на лице застыло выражение недовольства. Рыжеволосый вперил в нее пристальный взгляд. Проскользнув под руками танцующих, он нагнал девушку. - Интиль! - сказал он требовательно. - Что с тобой? Ты нарушила ритуальный танец! Разве ты забыла, что это не просто пляска, из которой можно уйти по собственному желанию? Наш танец - прославление истинного божественного света. Уйдя, ты оскорбила бога чистого! - Чистого? - Улыбка Интиль была полна невыразимого презрения. - Разве я дитя, Лос? Разве не видела я, чем заканчивается ваше прославление? Лос нимало не смутился. - В том, о чем ты говоришь, нет ничего дурного. Единение тел символизирует единение душ. Интиль плавным жестом забросила волосы за спину, сощурившись, посмотрела на солнечный диск. - Я не чувствую единения с вами. Признаться, не чувствовала и раньше. Долго размышляла и поняла: не там вы ищете истину. Совсем не там. Более того, я подозреваю, что ты сам и не заинтересован в ее поиске. Лос отломил гибкую ветку, нервно погрыз прохладную кору и, почувствовав едкую горечь, с проклятьем отбросил ее в сторону. Интиль села, вытянув стройные ноги и опершись руками на песок за собой. Вслед за ней сел Лос. Он был зол и озадачен, но сдерживал себя, потому что не терял надежды и думал, что нынешнее поведение девушки не более, чем каприз красавицы. Интиль внимательно посмотрела на рыжеволосого юношу и сказала с понимающей улыбкой: - Лос! Ты нервничаешь! А это значит, что нет в тебе силы и уверенности в своей правоте! В ее улыбке не было ничего двусмысленного. Поза ее была самой естественной. Но Лосу казалось, что все в девушке полно тайного смысла, что Интиль нарочно пытается вскружить ему голову чарами прекрасного тела. - Я спокоен, - выпалил Лос с дрожью в голосе и облизнул сухие губы. - Я... В реке плеснула рыба. Лос вздрогнул и, повернув голову на звук, долго смотрел в рябящую воду. "Поистине, красота ее подобна колдовству, - думал он. - Она отнимает разум и превращает человека в бессмысленное животное!" - Ну, говори же, Лос! Твой голос сладостен, словно звук тростниковой дудочки среди рябиновой ночи. - Она засмеялась тихим завораживающим смехом. - Ты требуешь доказательств моей правоты, - сказал наконец Лос. - А нужна вера. Доказательства - детище разума. Разум же веру убивает. - Разумеется, - согласилась Интиль. - Лживую веру он убивает. Ты призываешь, отказаться от разума. В таком случае, в самом идеальном положении окажутся животные. У них нет разума вообще. Вера, я думаю, должна существовать, но эта вера в разум, вера в то, что человек когда-нибудь убьет в себе зверя. Тогда разум и вера уподобятся двум могучим крыльям. Надо познавать истину. Ведь сказано: "Познайте истину, и истина сделает вас свободными". Я хочу познать истину. И я хочу быть свободной. А вы зовете меня поклоняться ложным святыням и исповедовать бога неведомого. - Ты хочешь уйти от нас? - Из слов девушки Лос тут же сделал практический вывод. - Да! - твердо ответила Интиль. - Ты уходишь от нас в Мир, а Мир есть порождение дьявола Энтропа! Интиль невесело рассмеялась. - Не дьявол сотворил Мир, а многие из людей Фирболгии ежечасно творят дела дьявольские. Не надо валить на дьявола ответственность за свои дела. И землян сюда же зачем-то приплели! Я видела землян... Я говорила о них с людьми, знающими их... Они вовсе не похожи на воплощение Энтропа. И вещи для них не цель. Вещи для них - покорные слуги. Это мы, фирболжцы, делаем из вещей кумиров и возводим их на пьедестал. Беседа стала явно надоедать ей. Лос видел это и старался спешно найти какой-то сильный, совершенно неотразимый довод. Он искал... и не находил. - Но земляне... Эти земляне... Разве ты не согласна с моей вчерашней проповедью? Интиль посмотрела прямо в лицо Лосу, и ему показалось, что зрачки ее сузились от злости. Лос вздрогнул: такой Интиль нравилась ему еще больше. - Твоя проповедь? - спросила она с оскорбительным изумлением. - Так это была проповедь? Ты такое понасочинял!.. Особенно о землянах. Наверное, ты их никогда сам не видел. Я - видела. Я разбираюсь в лицах. В их лицах - высокая одухотворенность. Особенно у одного из них. Я узнала его имя. Его зовут... - А я? - заныл Лос. - А мое лицо? Разве у меня ты не находишь одухотворенности? - Твое лицо? - с безразличием переспросила Интиль, вставая. - Есть в математике понятие пустого множества. Твое лицо - иллюстрация этого понятия. Угол рта у Лоса дернулся. - Ты слишком много читала. И твой ум заблудился среди пустого множества книжных выдумок. Не испытывай мое терпение! - сказал он с угрозой. - Последний раз предлагаю: останься! По-доброму покамест прошу! Интиль встала, стряхнула с себя песок. - Нельзя одновременно служить двум господам - Лжи и Истине, - бросила она через плечо. - Я выбираю Истину! Она ушла, покачивая бедрами; небольшая ступня ее глубоко погружалась в рыхлый песок. Лос глядел ей вслед горящим взглядом. Когда Интиль скрылась из вида, он изо всей силы ударил кулаком по песку и выругался. - Погоди же! Я предупредил тебя! - Он скорчил оскорбительную гримасу. - Истина ей нужна! Вы только посмотрите на нее! Сильно умная стала. Нет! Книги до добра не доводят! 11 Володя любил многие земные города. Любил Киев с его открытостью небу; южный мягкий говор жителей, склонных к лукавой шутке; бело-розовые пирамидки цветущих каштанов - весной и багряный узор из кленовых листьев на потемневшем булыжнике крутых дорог - осенью; пышно-академический Печерск; окутанную дымкой, хорошо видную с приднепровских откосов далекую Дарницу и овеянную романтикой мудрой древности златоглавую Софию. Любил Ленинград. Его строгие черты, полные силы и величия. Владимира несказанно волновало, что камня мостовой, по которой он сейчас идет, касалась когда-то нога Ленина. Что здесь белыми ночами бродил опьяненный рифмами Пушкин. Здесь, именно здесь когда-то схлестнулись безудержная, яростная мощь Петра и тупая сила природы. И вырос город-памятник, город-символ, город - торжественная песнь человеческому гению и труду. Любил Москву. Ее неудержимый ритм и богатырский размах; неисчерпаемость ее новизны. И многоголосие ее светлых вокзалов. И покой ее заснеженных пригородов. Он не знал, сможет ли полюбить этот город. Напор впечатлений, их ревущий водоворот был настолько силен, что он зачастую не успевал составить устойчивого мнения об увиденном. Порой какое-нибудь отдельное здание - маленькая церквушка с каким-то игрушечным готическим шпилем или помпезное здание в стиле "эклект" - не производили на Владимира никакого впечатления. Но вечером, когда увиденное из разрозненных кусков складывалось в единую картину, он начинал чувствовать некую неуклюжую грацию и композиционное единство города. Новые здания изо всех сил старались "произвести впечатление". Все эти кубы, шары, спирали, "соты", словно базарные приставалы, хватали прохожего и орали: "Да ты посмотри только, какие мы!" Неожиданными были переходы широких трасс в узкие улочки доавтомобильной эпохи. Солнце здесь светило ярче. Тени были прозрачнее и воздушное. Все вокруг казалось специально подсвеченной декорацией. Раньше он совершал по городу телевизионные путешествия. И вот сегодня, наконец-то, долгожданная экскурсия! Видя огромные правительственные лимузины в сопровождении кавалькады мотоциклистов, люди на тротуаре опускали головы. Некоторые, напротив, смотрели в сторону автомобилей с вызовом. Их губы что-то шептали, и по выражению лиц можно было легко догадаться, что это не комплименты. Директор конторы внутренней безопасности был багров и потен от усердия. В качестве гида он выступал впервые. Улыбаясь гостеприимной и все ж неприятной улыбкой, он давал косноязычные, путаные объяснения. У него была совершенно своеобразная манера рассказывать о достопримечательностях столицы. - Вот здесь, - с коротким смешком говорил он и тыкал пальцем в боковое стекло, - кажется, вот здесь. Не-т, не здесь. Кажись - там. Вроде - да. Здание с зигзагообразными балконами. Это - достопримечательность. Кажется мне, что там пели. Или танцевали балетным образом. Скорее всего - танцевали. Пели в том здании, что мы уже проехали. Я не успел вам его показать. Оно с такой круглой красной крышей, а на крыше - огромный шар. Тут, за шаром этим, как-то один боевик прятался. У него винтовка была с оптическим прицелом. Как раз должен был следовать кортеж с Непостижимым. Да будет он жив, здоров и невредим. Мы потом выяснили. Он из левых был. Из народно-патриотической рабочей партии. И фотоаппарат рядом с ним нашли. - Винтовку тоже нашли? - спросил Владимир, рассеянно поглядывая по сторонам. - Винтовки рядом с ним не было, - после короткого молчания ответил Директор. - Она куда-то делась. - Наверное, он ее спрятал, - предположил переводчик. Директор конторы внутренней безопасности с подозрением посмотрел на спутника. Предположение, что винтовку можно спрятать на абсолютно ровной крыше, звучало как издевательство. - Происки левых, - туманно пояснил он. - Эти левые способны на все. - Он действительно был членом народно-патриотической рабочей партии? - поинтересовался Владимир. Директор доверительно прислонился к плечу Володи и дохнул ему в лицо сладковатой гнилью: - В списках народно-патриотической партии он не состоит. Мы проверяли. Именно это очень и очень подозрительно! Следовательно, он был настолько засекречен, что его даже в списки не включили! Ясно? Володя промолчал. Он отодвинулся от Директора к правому борту машины. Дальше отодвигаться было некуда. Владимир почувствовал раздражение. Почему он не имеет права даже намекнуть, что думает об этом фирболгском динозавре?! Пр-р-оклятая межпланетная дипломатия! Назойливо гудел мотор, в салон проникал едкий запах бензина. На Директора напала икотка, и он при каждом приступе ее деликатно прикрывал рот короткопалой ладонью. Владимир заметил, что виды города стали занимать его все меньше. Экскурсия длилась уже около полутора часов, а они никак не могли добраться до места, которое было указано в записке, полученной им после бала. - Мне обещано посещение рабочего квартала, - напомнил Владимир. Директор конторы внутренней безопасности засуетился, задвигался и, со светской улыбкой сославшись на рассеянность, вытянул из ниши микрофон. Он что-то коротко спросил и, щелкнув переключателем, приложил микрофон к уху. Выслушав указание, спрятал микрофон и, пытаясь придать лицу приятность, сообщил: - Маршрут несколько изменили ради вашей же безопасности. У нас, знаете ли, не всегда бывает спокойно. Эти ужасные левые подрывные элементы!.. Он не знал причины, по которой получил приказ проводить экскурсию по дополнительному варианту. Между тем причина, по которой Утешитель и Успокоитель Нации решил изменить первоначальный вариант, была весомой. Неприятности начались со вчерашнего утра. Лос явился к нему в неурочное время и без соблюдения самых элементарных приемов конспирации. Он сообщил Утешителю и Успокоителю, что состав группы захвата изменен. Оказалось, что из десяти человек, которых они предварительно ввели в группу захвата, четверо не умеют ездить на мотоциклах, а двое знакомы с пистолетом лишь по опыту детского сада. Пришлось принять экстренные меры. И, разумеется, как всегда в спешке, меры эти были не более чем заплаты на ткани отработанного плана. Участники группы захвата должны быть уверены, что они провели акцию без посторонней помощи; Для этого группа обязана иметь хотя бы видимость полноценной боевой единицы. И вот сегодня первая неожиданность. Группа захвата в назначенное время не прибыла к площади. Машины и следующие за ними мотоциклисты развернулись и направились в глубину рабочего района. Владимир уже не слушал объяснения Директора. Улицы, по которым они ехали, стали уже и грязнее. Ветер гнал по дороге обрывки газет. - Все идет, как вы того пожелали, - обратился к нему Директор, угодливо улыбаясь. Улыбка у него была самая пренеприятная: толстая нижняя губа закруглялась и становилась похожей на две запятые, соединенные головками. - Сейчас мы посетим типичное жилище самого обыкновенного нашего рабочего. Водитель, видимо, знал, где "типичное жилище самого обыкновенного рабочего", и сам остановил машину в нужном месте. Соскочившие с мотоциклов охранники образовали живой коридор, по которому предстояло пройти в подъезд высокому гостю. Еще раньше двое мотоциклистов скрылись в подъезде и, вернувшись, доложили, что все в порядке и путь безопасен. Директор пропустил Владимира вперед, и они вошли. У входа в квартиру их ожидал хозяин: очень упитанный и чрезмерно улыбчивый молодой человек. В прихожей их встретила хозяйка квартиры. К ее ногам жались двое детей: девочка лет четырех и мальчик лет шести. Их новая одежда топорщилась и душно пахла складом. Мать коротко и очень строго что-то приказала им, и дети убежали. Как объяснили Владимиру, в детскую. Они тут же вернулись и стали переспрашивать мать, где их детская. Женщина сухо объяснила им и дала в виде поощрения каждому по легонькому подзатыльнику. Хозяин, оживленно жестикулируя, водил гостей по квартире и давал пояснения. Оказывается, каждому члену семьи полагалось по комнате, не считая залы и кабинета главы семейства. Все поражало чистотой и нетронутостью. Огромная кухня блистала. Тарелки сверкающими рядами стояли на сушке. На столе не было ни единой крошки, ни единого пятнышка на полу. На пороге стояла мать двоих детей со спортивной фигурой нерожавшей женщины и холодно взирала на землянина. Около нее стояли почему-то вернувшиеся дети. Они крепко держались за руки и глазели на диковинного гостя со страхом и любопытством. У них были наголо стриженые головы и тоненькие шейки. Володя обратил внимание на быстро движущиеся руки хозяина. Они были белыми и пухлыми. Хозяин заметил взгляд гостя и, словно школьник, пойманный с сигаретой, спрятал руки за спину. Владимир пожал плечами и, не попрощавшись, направился к двери. Девочка вдруг захныкала и тоненьким голосом попросила: - Тетя! Я пили хочу! Женщина отвесила ей точный и резкий подзатыльник. Ребенок заорал в голос. - Комедианты! - процедил Владимир и вышел. - Это недоразумение, Владимир-доду! Просто недоразумение! Обыкновенное недоразумение! - говорил Директор конторы внутренней безопасности. Он нервно сучил пальцами и то и дело выглядывал в окно. Владимир заметил, что машина вновь приближается к площади, которую они недавно уже проезжали. Это была, судя по всему, та самая площадь, о которой говорилось в записке. Чтобы встретиться с девушкой, надо хоть на короткое время избавиться от назойливых провожатых! Тут что-то треснуло. Директор охнул и откинулся на спинку кресла. Его лицо и спинку кресла залила ярко-красная кровь. Владимир, еще не успевший испугаться, увидел весьма странную картину. Десять до зубов вооруженных мотоциклистов охраны, закинув скорострельные автоматы за спину, спешно разворачивались. Истошно визжа колесами, развернувшись по самой крутой траектории, вслед за ними удирала машина сопровождения с Утешителем и Успокоителем Нации. Путь автомобилю с Владимиром преградили шесть мотоциклистов в масках. Оружие они еще не успели снять с плеча. Кто же стрелял в Директора?! Террористы медлили, будто не знали, что же делать дальше. Машина резко затормозила. Директор захрипел и завалился набок. Водитель обернулся, бросил на Владимира короткий испуганный взгляд и, отворив дверцу, вывалился на мостовую. Скрываясь за автомобилем, он попытался на четвереньках удрать в ближайшую улочку. Взлохматив пиджак на спине, с тупым звуком в него ударила пуля. Водитель растопырил руки и ткнулся лицом в булыжник. Террористы поспешно снимали карабины с плеча и, оглядывая верхние окна, уходили под защиту здания. Они явно опасались обстрела сверху. От группы отделилось двое: высокий и худощавый и коротенький толстячок. Черная полумаска у высокого была сделана наспех и, очевидно, не по размеру. Прорези не приходились против глаз, и он все время сдвигал ее то в одну, то в другую сторону. Толстячок, давно ощутивший неудобство такого рода маскировки, сделал проще. Он сдвинул маску на лоб и взирал на мир с довольной доброй улыбкой. Террористы подошли к машине и наставили карабины на дверцу. - Вылезай! - сухо скомандовал высокий. У Владимира еще не созрел план, и он повиновался. - Руки поднимите, пожалуйста, - предложил толстячок. Владимир чуть не рассмеялся. - Я вам дам сейчас "руки"! - сделав зверское лицо, пообещал он. - Кто вы такие и что вам надо?! Террористы растерянно переглянулись. - Сейчас выстрелю, - неуверенно пообещал худой. - Пообещайте, что будете вести себя прилично, - попросил коротышка. - Тогда и мы, в свою очередь... - Ничего я вам обещать не буду, - спокойно ответил Владимир. - Прежде вы должны ответить на мои вопросы. - Видите ли, нам доверили, нам поручили захватить вас. А вы... - жалобно запричитал толстячок. - А ну, иди! - взвизгнул худощавый, пытаясь взвинтить храбрость собственным криком. Он попытался ткнуть стволом карабина землянина в грудь. Володя сделал незаметное для глаза движение. Карабин отлетел на несколько метров и завертелся на булыжнике. - Говорил же я... Говорил! - заныл толстяк. - Ничего у нас не получится. Теперь Лос со света сживет! Остальные террористы жались к каменной стене здания и не делали ни малейшей попытки помочь товарищам. Худой подобрал оружие и снова приблизился к строптивому землянину. Но стоял он теперь на разумном отдалении. - Будь благоразумен, - петушиным голосом выкрикнул худой. - Не заставляй нас применять оружие! Не вводи во грех! Ибо, хотя вина за твою смерть падет на тебя самого, но все же ты живое существо. Жалко. Мы, братья и сестры "Миссии истинного божественного света", исповедуем любовь ко всему живому. - Это не очень мешает вашей любви? - Владимир указал на карабин. Его собеседник смешался. - Мы вынуждены. Это не в наших правилах, но настало время силе дьявола противопоставить нашу силу. - Он заметил сигналы, которые стали подавать товарищи, и торопливо закончил: - Сейчас объяснять некогда. Могут подоспеть полицейские. - Мы вас очень просим подчиниться, - вмешался толстячок. - Садитесь на мотоцикл сзади - и поехали! Володя хмыкнул. - Интересно, как вы планировали поступить со мной, если бы я не подчинился? Прикладом "в лобок да в мешок"? Пожалуй, особа моих габаритов на багажнике не уместилась бы. Террористы только развели руками. Толстячок поморгал добрыми круглыми глазками и сказал, оглядываясь на товарищей, будто ища поддержки: - Вообще-то мы надеялись на взаимопонимание. Тут развел руками Владимир. После недолгого размышления, во время которого "террористы" пританцовывали от нетерпения, Володя решил: "Поеду!" Такого случая изучить жизнь фирболжцев как бы изнутри могло больше не представиться. - Ладно, - кивнул он. - Везите меня, ужасные похитители. Подчиняюсь вашей очень грубой физической силе. Володя уселся на мотоцикл за длинным. Моторы закашлялись, задохнулись сизым дымом, и кавалькада, быстро набирая скорость, скрылась в одной из улочек. Володя ехал без шлема. Ветер холодил виски и выдавливал из глаз слезы. Он ехал и думал, что все это очень забавно и очень похоже на театрализованное представление-буфф, если бы не два трупа. После недолгого знакомства с "террористами" Владимир был уверен, что они к этому двойному убийству не имеют никакого отношения. Площадь опустела. В окнах домов, окружающих площадь, заколыхались занавески: то любознательные фирболжцы покидали свои посты наблюдения. Большой зрелищный опыт безошибочно подсказал им, что ничего интересного сегодня не будет. Короткий фирболгский день быстро катился к концу. Небо потемнело. На нем откуда-то появились плотные кучи облаков - темные внутри, освещенные заходящим солнцем по периферии. Они были похожи на полурастерзанные подушки в розовых наволочках. Друг за дружкой торопливо поднимались две маленькие фирболгские луны - словно два любопытно расширенных глаза. Некоторое время площадь была пуста. Затем под аркой показался человек в военной форме без знаков различия. Он вынул из кармана фонарик и трижды просигналил в чердачное окошко. Не прошло и пяти минут, как из подъезда вышел мужчина в черном плаще. - Долго же я ждал, - сказал он военному. - Ждали темноты. Теперь и в самом деле надо поторапливаться: как и договорились, полицейские приедут минут через двадцать. Мужчина в плаще потянулся за сигаретами. - Что же ты ничего не говоришь?! Ловко я их? - возбужденно спросил он. - Ловко, ловко. Я же обещал, что свою награду ты получишь. Поторапливайся, покуришь в машине. Они скрылись в черноте арочного прохода между домами. Через несколько секунд оттуда донесся гортанный вскрик. Человек в военном вынырнул с другой стороны прохода и бросился в неглубокую, поросшую квелой травкой канаву. Под аркой сверкнул неяркий огонек, грохнул тугой короткий взрыв. Арка просела, потом ахнула и разом обвалилась всей своей массой. Запахло душной глиняной пылью и гарью. Военный вскочил, отряхнулся и, глянув на тупые зубцы развалин, произнес с мрачной насмешкой: - Теперь сам Энтроп не опознает тебя. Ты получил то, что полагается за убийство члена правительства. Законы наши строги, но справедливы. Торопливым шагом он прошел около пятидесяти метров, завернул за угол и сел в поджидавший его огромный лимузин. Рядом с военным и на переднем сиденье взгромоздились огромного роста охранники. - Эти старинные арки такие непрочные, - сказал, ни к кому не обращаясь, человек в военном, отряхивая рукав. - Так точно, господин адъютант, - не меняя выражение лица, согласился сидящий рядом охранник. Машина тронулась и исчезла в темноте улицы. И тогда только завыли сирены полицейских машин. Адъютант потер ладонь о ладонь. Ему казалось, что они еще липкие от крови. Нет, все в порядке! Что за чушь лезет в голову?! Надо расслабиться. Он нажал на клавишу магнитофона. Из динамиков полилась органная музыка. Адъютант Утешителя и Успокоителя Нации был человеком культурным и очень ценил классику. Полузакрыв глаза, он слушал магнитофон и не заметил, как из улочки наперерез его машине вырвался панелевоз. Водитель легковой машины резко затормозил и вывернул руль вправо. Машину занесло и швырнуло боком о массивную бетонную плиту. Вопль тормозов, визг шин, грохот металла - все это длилось лишь несколько секунд. А потом наступила тишина. Водитель и охранник, сидевший впереди, были мертвы. Они погибли почти сразу от перелома основания черепа. Острые отломки костей, словно пила, перерезали крупную артерию. Оставшийся в живых охранник, зажатый между сиденьями, ухитрился открыть огонь и буквально перерезал водителя панелевоза очередью из автомата. Когда подоспела медицинская помощь, адъютант был еще жив. - Я ничего... ничего никому не скажу, - бормотал он в бреду. Он умер в салоне машины "скорой помощи", так и не приходя в сознание, после инъекции какого-то лечебного препарата. Утешитель и Успокоитель Нации, узнав о последних словах своего адъютанта, мимолетно улыбнулся и заметил: - На этот раз ему можно поверить. 12 На третий день к Владимиру привыкли. Спали они в палатках. Вставали рано и возносили молитвы солнцу. При этом уже не оглядывались поминутно на пленника. Он, в свою очередь, перестал изумляться неистовству ритуального танца и бросил попытки разобраться в смысле нелепых выкриков, которыми сопровождалась пляска. Несколько раз в день к нему подходили его похитители. Оба оказались славными ребятами, но у них в голове царила полнейшая неразбериха. Худой, вздрагивая от ужаса, интересовался, правда ли, что на Земле есть огромный памятник Богу Зла, который одновременно является и Богом Вещей? И правда ли, что в полнолуние перед жертвенником этого бога убивают незаконнорожденных младенцев, кровь их выпивают, а из тел вытапливают жир? Зачем жир? Говорят, что с его помощью можно вызвать бурю! Если же вытопить его из погребенного младенца, то, намазавшись таким жиром, можно летать. Это он знает совершенно точно! Володя невесело смеялся, сочувственно смотрел на них и терпеливо убеждал любознательных слушателей в том, что их сведения - абсурд. - Кто вам все это понаговаривал? - не выдержав, как-то поинтересовался Владимир. Ему ничего не ответили. Но по тому, как опасливо покосились приятели на своего вождя, он все понял. Владимир терпеливо рассказывал о земной жизни, о себе, о занятиях в университете, о своих друзьях. Молодые фирболжцы слушали, неотрывно глядя ему в рот, и по лицам их бродила печальная улыбка человека, понимающего, что его милосердно утешают. Вскоре следовал гортанный призыв рыжеволосого "вождя", и ребята уходили на очередное ритуальное действо. На третий день "вождь" решил для поддержания авторитета вызвать пришельца на интеллектуальное единоборство. Он подошел к сидящему на песке землянину, расправил плечи, отставил ногу и, задрав голову, изрек: - Пленник, есть ли у тебя какие-либо пожелания? Если пожелаешь, мы можем передать твои просьбы друзьям. Не стесняйся, говори. Я ведь знаю, как тебе трудно без твоих вещей, ибо они имеют над вами неодолимую власть. Вещи - порождение дьявола, а земляне - рабы вещей. Значить, вы рабы дьявола. В глазах Владимира заблестели лукавинки. - Ничего мне не надо. У нас говорят, что лучшая одежда - бронза кожи. Вот от своей бритвы я бы не отказался, ваши больше царапают, чем бреют. Лос скисал на глазах. Но отступать было некуда. - Во-о-от, - вскричал он голосом оперного солиста. - Вот оно, братья мои, то, о чем я говорил вам. Все-таки не может он обойтись без вещей! Не может!!! Наглость выпада возмутила Владимира. - Ах ты демагог! Ты-то обойдешься безо всех вещей?! - Конечно! Я... - Проверим! - с озорством пообещал переводчик и ухватил Лоса за мешковатую хламиду. - Что такое? Отпусти немедленно! - Не раньше, чем признаешь, что занимаешься бессовестным словоблудием. Лос завизжал и сделал попытку вырваться из железных рук землянина. Послышался треск, и... хламида осталась в руках Владимира. Лос явил миру жирное белое тело и выцветшие голубые плавки. - Ну, погоди же, - плачущим голосом пообещал он и рысцой направился к стоящей полукругом "пастве". До ушей Лоса донесся странный звук, похожий на кашель. Он не сразу понял, что это смех. А когда понял, то ему захотелось сжаться в комок, исчезнуть. Можно было бороться с явным предательством, изменой делу "Миссии истинного божественного света", можно было опровергать внутрикультовые ереси. Но смех... Против смеха нет оружия. Смех не опровергнешь и не запретишь. Лос понял, что смех если и не полностью уничтожил его влияние в группе, то значительно подорвал авторитет. И громче всех, запрокидывая голову с распущенными золотыми волосами, смеялась Интиль. Лос даже не заметил, когда она успела появиться снова. Все рушилось, все гибло без возврата. Приказ Утешителя и Успокоителя Нации он не выполнил: не удалось "разговорить" строптивого землянина. Осталось тайной, какое сверхмощное оружие когда-то создали земляне. По какой причине они активно препятствуют разработкам некоторых направлений в физике ядра? Авторитет его в "Миссии" рушился. Интиль посмеялась над ним. Отвергла его лучшие чувства! И теперь... снова смеется! Он сжал кулаки и, с ненавистью глядя ей в глаза, прошипел: - Прекрати! Она продолжала смеяться еще веселее, еще заливистее. Уже все перестали смеяться, а она все смеялась, словно издеваясь над ним, словно бросая ему вызов. - Прекрати!!! - выкрикнул Лос и добавил грязное ругательство. Смех внезапно смолк. Светлые глаза Интиль потемнели. - Ничтожество, - пренебрежительно обронила она. Володя, почувствовав, что дело принимает неприятный оборот, направился к обезумевшему "вождю". Лос, заметив это, поторопился замахнуться, чтобы ударить девушку... и тут, к великому своему изумлению, обнаружил, что лежит на песке у ног Интиль, а его вывернутая рука зажата в ее руке. - Ты же сам говорил, - прокомментировала Интиль, - что хочешь, чтобы мы были рука об руку. Будем считать, что в этом я пошла тебе на уступку. Ах, Лос, Лос. Ты не только хил умом, но и памятью слаб. Забыл, что я выросла в военном гарнизоне. Заруби на носу: защитить себя я всегда сумею. Ну, вставай. Еще не время отдыхать. Лос, постанывая, встал. Интиль демонстративно отвернулась и направилась к Владимиру, с изумлением наблюдавшему за сценой. Она подошла к нему, смело глянула в глаза. - Я узнала, что Лос сумел уговорить наших простачков на безобразнейшую авантюру - на похищение. И вот я здесь. Думаю, что смогу... Володя-побледнел. - Мне кажется, что вы знали о похищении еще до того, как оно совершилось. Девушка растерялась. Она почувствовала враждебность там, где ожидала найти поддержку. - Не понимаю! Не понимаю... - Если позволите, я напомню, - холодно обронил Владимир. - Я просил об экскурсии в день, который вы указали в своей записке. На площади, где вы обещали ждать, меня... - Нет! - воскликнула Интиль и ухватила землянина за руку. - Это неправда! Я не писала записок! Ни о какой записке я не знаю! - Значит, это ваш Логос сотворил чудо. На глазах Интиль блеснули слезы. - Верьте мне! - она задумалась на мгновение и, тряхнув головой, поспешно выпалила: - Я могу предположить только... Наверное, так оно и есть! С самого начала я недоумевала, почему меня почтили такой высокой честью: пригласили на бал к самому Утешителю и Успокоителю. Это его грязных лап дело. Вас заманили в ловушку. Записка - подделка. - Не знаю... не знаю, - в нерешительности проговорил Владимир. - Мне очень хочется верить вам. - У меня нет никаких оснований врать. Вы мне верите? - В общем-то, наверное, да, - пробормотал Володя, Интиль держала его за руку, и прикосновение ее руки было очень приятным. - Я рада, - девушка кокетливо улыбнулась, хоть глаза еще блестели от слез. - Вы очень доверчивы. Наверное, у вас там все по-другому. У нас мало кто поверит просто так, на слово. Записку я не писала. Но... - она сделала многозначительную паузу, - увидеть вас мне действительно очень хотелось. Она по-прежнему держала его за руку. Закончив фразу, заметила это и в смущении отдернула руку. - Как вас зовут? - Интиль. - Имя какое нежное... Нежное, как снежинка. - Снежинка? - не поняла Интиль, не знающая зимы. - Это такая очень маленькая частичка снега. Как у вас в холодильнике. - Снег - это мертвая вода... Ты сравниваешь меня с ней? - Настоящие снежинки у нас зимой похожи на крохотные белые звездочки. Интиль рассмеялась. - Я не крохотная. И совсем уж не белая. Они пошли вдоль берега. Члены секты ошалело переводили взгляды с удаляющейся пары на все еще лежащего на песке Лоса, шипящего от боли в вывихнутом плече. Интиль и Владимир уходили все дальше. Интиль время от времени касалась его шелковистой кожей плеча, и ему хотелось одного: идти так как можно дольше. - Я приехала сюда, чтобы увидеть тебя. Из "Миссии истинного божественного" я вышла три дня назад. - Почему? - Только не смейся. Я буду откровенна. Хотела найти смысл жизни. Ради этого и в секту вступила. У нас на Фирболгии много зла и мало добра. Как уничтожить зло и приумножить добро? Я думала, читала, беседовала с мудрыми людьми. Я поняла: секта - это самообман, это уход от вопросов. Я поняла, что чувства должны быть облагорожены высоким разумом, а разум оплодотворен добрыми человеческими чувствами. Но ради добра необходимо бороться со злом, потому что оно активно и наступательно. Вы, земляне, наверное забыли о подобном периоде в вашей истории. Вы утратили жестокость, без которой не обойтись в бою со злом. Я бы не позволила, чтобы меня просто так взяли и похитили. Как вещь какую-то. Захотели - и похитили. - Не бить же их, - смущенно оправдывался Владимир. Интиль посмотрела на него с изумлением, но промолчала. - Я сначала подумал, что ты постоянный член этой секты. Мне это было неприятно, - признался он. - Я говорила, зачем сюда приехала сегодня. Но у меня еще одна цель: уговорить хоть кого-нибудь последовать моему примеру и покинуть "Миссию". Подлец Лос выдвинул новую доктрину. Не верю, чтобы он придумал ее сам. Кто-то стоит за его спиной. Он утверждает, что идти к познанию мира надо через самопознание. Для этого необходимо подавить аналитический разум, растормозить внутреннее "я" с помощью наркотиков. И тогда можно познать внутреннее бытие, которое есть аналог Вселенной. Я-то понимаю, что все это направлено на подавление психики членов "Миссии". Он жаждет полностью подчинить их своей воле. Слишком много в последнее время стало колеблющихся и сомневающихся. - Надо искать способ бытия в мире, а не стремиться стать самим бытием, - обронил Владимир где-то вычитанную фразу. Фраза прозвучала настолько красиво, что у Владимира похолодела спина: он понял всю фальшь своего "умничанья". Володя исподтишка глянул на девушку. Лицо ее было спокойно, и ему стало ясно, как день, что она все поняла и не подает вида из сострадания. Переводчик залился жаркой краской и поспешно сказал первое, что пришло в голову: - А наука? Вы не думали, что она может в чем-то помочь? - Думала... Надеялась, что она может сделать нас счастливее... Но наука нравственно безразлична. Я уверена, что если бы все упиралось в науку, вы бы обязательно поделились с нами всеми ее достижениями. Я верю вам, земляне. Володя вдруг тихо расцвел. - Одна моя знакомая по университету. Мила Казанец, любила повторять: "Говорили: будет радио, будет счастье. Радио есть, а счастья - нет!" - Прекрасный афоризм. Вместо долгих философских размышлений - две фразы... Мне очень... Интиль вдруг умолкла. Владимир увидел, как близко ее губы. - Несомненно... Если бы... Поделились бы... - начал он, сам не зная, что говорит. Сердце неистово молотило в грудь. Он не видел ничего, кроме ее губ, которые были уже рядом, ощущал на своем лице жар ее участившегося дыхания. - А-а-а! - сорвался над рекой крик ужаса, и тут же ударили короткие автоматные очереди. Владимир бросился к зарослям, увлекая за собой девушку. Раздвинув ветви, они посмотрели на место, которое недавно оставили. По берегу метались члены "Миссии". Сверху, скользя по откосу, спускалось человек десять в грубых робах, вооруженные десантными автоматами. Они экономно стреляли короткими очередями. - Подлецы... Негодяи... - бормотал Владимир, веря и не веря, что такое может происходить на самом деле. Самое ужасное было то, что он ничем не мог помочь им. Даже добежать не успел бы. Все закончилось меньше чем в полминуты. Последним погиб Лос, убегавший по кромке влажного песка. Он вдруг согнулся и полетел вниз головой в неглубокую прибрежную воду. Мальки бросились врассыпную, но вскоре успокоились. Их стайка, похожая на пригоршню обгоревших спичек, резвилась меж плавно шевелящихся рыжих волос покойника, кажущихся особенно рыжими в красноватой болотистой воде реки. Два человека ходили от одного расстрелянного к другому, будто что-то разыскивали. Порой то один, то другой направляли ствол на лежащего, и раздавался треск выстрела. - Что это? Что?! - голова у Владимира шла кругом, к горлу подступала тошнота. Он хотел отвести взгляд от безумной и страшной картины - и не мог. - Добивают раненных, - ответила Интиль, хмуря брови. - Это убийцы из правительственной спецслужбы. - Зачем?! - Убирают свидетелей. Тебя попытаются бросить в подвалы, где начинает говорить любой. Ответственность за все, что с тобой случится, будет лежать на "Миссии". В голове Владимира стоял сплошной туман. Он видел и понимал теперь лишь одно: там убивают людей. И он, ухватившись за ветку, приподнялся, чтобы взобраться на гребень, а оттуда броситься в кровавую бойню. Надо отвести стволы автоматов в сторону, надо закрыть собой беззащитные тела! Интиль сделала точную и резкую подсечку, и Владимир свалился на песок. - Лежи! Убьют! Интиль осторожно выглянула и увидела, что те двое, закончив свою будничную "работу", направились в их сторону. - Уходим! - деловито скомандовала она. - Надо торопиться. Володя нехотя подчинился. Они кубарем скатились по песчаному склону. Теперь предстояло переплыть на другую сторону реки. - Плавать умеешь? - спросил Володя. - Сейчас увидишь. Володя разделся, связал брюки и рубаху в узел. - Платье давай. Интиль торопливо стянула платье и передала его Володе. Он свернул его и всунул в узел. Потом закрепил узел на голове и, взяв девушку за руку, бесшумно вошел в воду. Они оттолкнулись от дна и тихо поплыли. - Здесь такое... такое творится, - проговорил Володя, фыркая. - За три дня увидел столько трупов, что... - Он не находил слов для сравнения. - Тише, - предупредила Интиль. - Звуки над водой далеко идут. Они вышли из воды. Первой шла Интиль. Вода этой реки придавала коже совершенно неповторимый золотистый оттенок. И это было так здорово, что Владимир залюбовался стройной фигурой спутницы. На этом берегу реки сплошной стеной росли кусты. Они спрятались за ними и стали наблюдать за противоположным берегом. Долго ждать не пришлось. Уже знакомые им два человека с автоматами прошли, не останавливаясь, мимо места, где они только что прятались. Когда автоматчики скрылись за излучиной, беглецы стали одеваться. - Ты, наверное, удивлен, что я так спокойна? - неожиданно спросила Интиль. - И смерть моих бывших друзей взволновала меня, по-твоему, недостаточно? Володя неопределенно пожал плечами. Ответить "нет" - это будет неправда. Ответить "да" - может обидеться. - Так вот! Ты сказал, что за три дня видел столько трупов, что не в силах поверить в реальность событий. Представь, землянин Владимир, сколько их видела я. Ничего страшного, казалось, хрупкая девушка не сказала, но Владимир почему-то содрогнулся. - На этот раз они сами себя обманули, - задумчиво проговорила Интиль. - О чем ты? - Они должны были уничтожить всех, чтобы никто не узнал об их нападении. Они это сделали. Но теперь им не у кого выяснить, куда ты ушел и с кем! Идем! Мы их обыграли в этом раунде. - Идем, - согласился Владимир. - Но куда? Меня наверняка уже везде разыскивают. - Ты начинаешь по достоинству оценивать способности моих земляков, - сказала Интиль с веселостью, которую Владимир никак не мог разделить. - И патрули на улице тебя поджидают. И подходы к земному Представительству уже наверняка заблокированы. Но у меня есть план. Естественно - гениальный! Слушай! - Я весь - внимание. Девушка смешливо фыркнула и окинула рослого землянина взглядом. - Как много внимания! Ладно, излагаю план. Лесопарк почти вплотную подходит к окраине города. Мы переждем в нем до темноты, а потом пойдем к одному человеку. Здесь совсем рядом. Мы пройдем никем не замеченные. - Кто там живет? - Один хороший человек. Он когда-то посещал "Миссию". Недолго. Раза два. Или три. Потом прекратил. Сказал, что это несерьезно. Мне кажется, он порядочный человек. Они быстро шли по редкому перелеску. Темнело. Подул прохладный ветер. Одежду Володя все-таки намочил, и от ветра стало неуютно. Интиль, к удивлению землянина, не жаловалась ни на усталость, ни на холод. - Вот здесь и переждем, - сказала девушка, указывая на густые заросли растения, похожего на орешник. - Вон видишь - впереди озерцо. Обойдем его слева. Там прямо в воду упирается асфальтированная дорога. По ней подъезжают пожарные машины, чтобы наполнить цистерны. Пойдем по этой дороге вверх, и третий дом налево - наш. Адрес этого человека... - и она назвала адрес. - Интиль, - сказал Володя, смущенно покашляв, - нельзя нам быть вместе. Я ценю твою самоотверженность, но... - Никаких но! - воскликнула Интиль и даже топнула ногой. - Я не могу тебя оставить. В чужом городе ты беззащитен! - Я? Беззащитен? - Владимир поиграл бицепсом. - Если я правильно тебя понял, члены "Миссии", которые меня видели, приговорены. Если узнают, что ты была со мной, уберут и тебя. Логично? - Логично. - Значит, ты согласна ехать домой, в Антупию? - Нет, - смеясь, ответила Интиль. Владимир вздохнул и попытался подойти к вопросу с другой стороны: - Два человека заметнее, чем одни. Да или нет? - Да! - с энтузиазмом согласилась девушка, которую явно забавляли попытки землянина отговорить ее от участия в опасном предприятии. - Следовательно, двоим скрыться труднее, чем одному. Да? - Да! - Естественен вывод: ты едешь домой в Антупию, а я иду к вашему человеку. Согласна? - Нет! - ответила и прыснула со смеху. - Со мной или без меня, все равно ты будешь заметен. Таких громадин, как ты, в нашем городе мало. - Погоди! - воскликнул Владимир. Он начал сердиться не на шутку. - Неужели ты не понимаешь, что я не позволю тебе жертвовать собой. При том, жертвовать без всякого смысла: просто так, "за компанию". Даже при самом неблагоприятном исходе - если меня задержат - убить землянина они, скорее всего, побоятся. Другое дело - ты. Тебя убьют наверняка. Сама только что говорила, что они убирают свидетелей. Выдвигаю ультиматум: если не уйдешь сейчас же, я с места не сдвинусь, пока меня не обнаружат и не задержат. - Это шантаж! - Шантаж? - переспросил Владимир. - А... - вспомнил это слово, овеянное романтикой прошлого. - Оно, как никакое другое, подходит к моему требованию! На лицо девушки будто набежало облачко. Она опустила голову. - Ну, хорошо. Я иду. Только... Только... - Только что? - Мы должны еще встретиться. Голос Интиль был тих и печален. - Клянусь, я найду тебя. И со мной ничего не случится. Твердо обещаю. - Я верю тебе. Она порывисто прижалась к его груди и метнулась в темноту. - Помни обещание, - прозвенел откуда-то ее голос. Смолк шорох ее шагов, и Владимир остался в одиночестве. 13 А-Линь-доду был о себе довольно высокого мнения. И это вполне естественно. Во имя Логоса, почему бы и нет?! Вслух, конечно, он этого не высказывал. Замалчивание своих достоинств, которое именуется скромностью, почему-то в чести. А-Линь-доду прекрасно знал все моральные нормы и табу и неукоснительно следовал их требованиям. Но с самим собой можно быть откровенным? Конечно! А как же иначе? В противном случае человек просто ханжа и самый распоследний лицемер. Нет обманщика хуже, чем тот, который лжет самому себе! А-Линь-доду не хотел обманывать самого себя. Он твердо знал, что являет собой совершенство почти во всех отношениях. Взять взгляды, например... У А-Линь-доду они самые передовые. Они хотя и не расходятся с официальными установками, но имеют небольшой левый уклончик, с этаким левым душком. Во время послеобеденной беседы с гостями приятно лихо балансировать на самом краю дозволенного. И у молодежи А-Линь-доду пользуется авторитетом. Она не причисляет его к числу старых ретроградов. У молодежи А-Линь-доду почти свой. Очень любил А-Линь-доду утренний туалет. Он всегда занимался им около часа. Долго рассматривал свое лицо в зеркало, тихонько приговаривая: "Милашка ты этакий!". Оттопыривал языком щеки, гладил подбородок. Потом он умывался - долго, с наслаждением, фыркая, отплевываясь и даже постанывая. Брился он дважды или трижды. Затем брал густую щетку и сорок раз расчесывал волосы - это был ежедневный массаж, который, говорят, приостанавливал облысение. Потом наступал черед густого гребня - после десятиминутного священнодействия пробор получался идеальным. Были у А-Линь-доду и другие косметические ухищрения... В итоге утром из подъезда выходил элегантно одетый, по-спортивному сложенный человек с алыми губами хорошо питающегося ребенка. На работу А-Линь-доду всегда шел пешком. Пятнадцатиминутная прогулка была необходима для общего тонуса, не говоря уже о борьбе с привнесенной урбанизацией гипоксией и гипокинезией. И, по секрету говоря, ему нравилось, что можно в беседе будто бы между прочим вставить: "Я, знаете ли, всегда на работу пешком хожу". Имеющий такую привычку слывет человеком с принципами. Медленно проплывали дома, быстро мчались вечно куда-то торопящиеся пешеходы. К чему? Зачем? Кто торопится, тот попросту не умеет правильно рассчитать свое время. А-Линь-доду дышал свободно, шагал легко. Он вспомнил жалобы жены на то, что в последнее время ей все тяжелее ходить, "а вот в молодости земля сама несла ее". А-Линь самодовольно улыбнулся. Он совершенно не чувствовал себя старым. И кто бы, глядя на моложавого, подтянутого мужчину, мог предположить, что у него взрослый сын, который служит на одной из баз в Антупии. Пора, пора подумать о любовнице. Необходимость эта назрела не потому, что А-Линь-доду был высокосексуальной личностью. В этом отношении он абсолютно средний человек. И не потому, что жена стара: Миль-са все еще привлекательна. Но проклятое общественное мнение! С этим приходится считаться. Мужчина его возраста и положения обязан иметь любовницу. Иначе его просто не будут уважать. А-Линь-доду вздохнул, на лице его появилось легкое облачко. Новые, дополнительные расходы, потеря времени. Есть, правда, еще один выход: со значительным видом делать намеки, допускать, изредка, продуманные оговорки. Словом, давать окружающим понять, что у него есть не только машина и дача, но и любовница. Но если обман раскроется и узнают, что на самом деле подружки у него нет, позора не оберешься. Общественное мнение не прощает обмана! Вот и институт. Толстые колонны, расписной фронтон. А-Линь-доду когда-то пытался разобраться в изображении на фронтоне. Какие-то полосы, расходящиеся лучами; рядом нечто похожее на человеческую фигуру. Дальше - круги, треугольники и синусоиды. Смысла во всем этом выявить не удалось. Впрочем, общее впечатление композиция производила приятное. Вестибюль. Темные полированные вешалки, полумрак. Красные, вытертые до ниток дорожки. Блестящие бронзовые шары на столбиках в конце перил. Все в строгом академическом стиле. - Приветствую вас, дружище! - Как поживаете, многоуважаемый А-Линь-доду? - Как поживаете, почтенный? В ответ легкий кивок слегка склоненной головой. Глубина кивка точно регламентирована в соответствии со служебным положением собеседника. Вон там, за поворотом, его отдел, изучающий нейрофизиологическую активность ряда архитектонических слоев головного мозга в условиях его персистирования. А-Линь-доду в демократической беседе с подчиненными не раз напоминал об эпохальной значимости методики содержания головного мозга вне организма. Для этого подбирался соответствующий полиионный раствор, который насыщался микроглобулами - носителями кислорода. Он утверждал, что это даст новый импульс теоретическим и практическим изысканиям, сделает эксперименты на живом мозге более чистыми. А-Линь-доду вспомнил лаборантку из своего отдела, Хам-су. Конечно, она сочтет за честь сблизиться с ним. Стоит только намекнуть. Тем более, что Хам-са приблизилась к тридцатилетнему порогу. Но лицо... - бледное, унылое. Глаза... - блеклые, невыразительные. И этот запах изо рта! Ужасно! Как-то в доверительной беседе с ним Хам-са, расчувствовавшись, призналась, что ее давно мучает хронический гипоацидный гастрит. Потому изо рта у нее и попахивает. А-Линь-доду пережил тогда нечто, вроде легкого шока. Верно, спутала его Хам-са с личным доктором. О Логос, если у женщины нет ума, то хотя бы должно быть чувство, что ума у нее нет. Или, на худой конец, женский инстинкт. Не тянет достойнейшая Хам-са на женский минимум, нет, не тянет! Рядом с дверью его встретила крошечная секретарь Главы института. Глядя на него сверху вниз, она едва кивнула в ответ на приветствие и, никак не отреагировав на цветистый комплимент, пропищала: - Немедленно к Главе института на Совет. Сугубо конфиденциально! - и удалилась, постукивая миниатюрными лаковыми копытцами. Сохраняя приятное выражение лица, А-Линь проводил ее взглядом. Какое ничтожество! Полтора метра женщины, а туда же. Сколько высокомерия, сколько апломба. Чувствует за собой высокое покровительство. Не напрасно о ней и Главе рассказывают... Хотя - А-Линь тонко улыбнулся - это может быть обычный блеф. Но поди проверь! Развернув плечи и слегка раскачиваясь, он направился к кабинету Главы института. И странная метаморфоза происходила с ним по дороге. В начале пути он твердо знал, что представляет собой: уважаемый всеми в учреждении руководитель одного из ведущих секторов, высокий, представительный мужчина. Он давно пришел к выводу, что Глава - абсолютный ноль в интеллектуальном отношении, а в моральном - скорее всего величина отрицательная. Но каждый сантиметр коридора, приближающий к кабинету Главы, производил с ним странную инверсию: А-Линь физически чувствовал, как меняется. Он становился все ниже: где-то на полпути к кабинету А-Линь почувствовал, что в нем рождается некое подобие почтения к Главе. У двери подобие почтения преобразовалось в глубокое почитание. Соответственно в росте он потерял еще сантиметров пять-десять. В кабинет Главы института входил небольшого роста человек, в глазах которого светилось почти религиозное обожание царственного руководителя. В кабинете уже собралось около двадцати руководителей секторов. Глава института сидел не на своем обычном месте по центру стола, а несколько сбоку. На его лошадиной физиономии застыло выражение, случающееся у него во время посещения института особо важными персонами: радостно-умиленное и празднично-просветленное. По центру стола сидела ничем не примечательная особа с выцветшими бровками, седеньким, блистающим белизной хохолком и невыразительным скучающим взглядом маленьких глазок. Но костюм на этой непримечательной особе был таков, что его в любом магазине не купишь, и галстук был какой-то особенный. И в выражении лица, если внимательно присмотреться, светилось нечто значительное, вызывающее желание стать по стойке "смирно". Вид его рождал в голове вполне определенный набор фраз: "Мы все, как один, если того потребуют интересы Фирболгии..."; "Еще более улучшим..."; "Наш небольшой, но дружный коллектив, охваченный творческим горением...". Глава института посмотрел на непредставительного представителя и сказал, словно спросил: - Начнем, пожалуй. Его сосед ничем не выразил своего отношения к сказанному, поэтому Глава продолжил с несвойственной ему неуверенностью: - Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить чрезвычайно важное известие. Строго конфиденциально. Более того, все здесь сказанное, здесь должно и остаться, - он постучал для вящей убедительности пальцем по столу и оглянулся на непримечательную особу. Та едва заметно кивнула. Руководители секторов изобразили на физиономиях особое внимание и готовность помереть, но не выдать. Глава, приободрясь, заговорил снова: - Не секрет, что каждое государство должно всемерно повышать свои потенциальные возможности: интеллектуальные, технологические, научные, оборонные, а также всякие прочие. Вот для укрепления этих возможностей и предложено пошевелить мозгами. И своими, конечно, и теми, которыми вы занимаетесь. Он сделал выразительную паузу, и понятливые подчиненные оценили перл остроумия легким поощрительным смехом. Потом Глава института долго и нудно рассуждал о работе института. Было понятно, что все это говорится для гостя. Руководители секторов знали о нюансах работы своих подразделений гораздо лучше шефа, поэтому быстро заскучали, но мужественно удерживали на лицах выражение напряженного внимания. Интерес вызвал финал выступления. Он был довольно неожиданным и озадачил присутствующих. Был в нем некий фантастический элемент. Но даже тени мысли о мистификации не мелькнуло у научных работников. Не тот человек шеф, чтобы пойти на дешевый розыгрыш. Значит, все надо воспринимать абсолютно серьезно. Эта мысль мелькнула у всех одновременно. Мысль А-Линя пошла еще дальше. Не напрасно коллеги называли его тертым калачом и стреляным воробьем. Он просчитал несколько ходов наперед. Предложение работать над сращением живого (надо понимать - человеческого) мозга с электронно-вычислительной машиной - это явно какая-то политическая авантюра. И, как всякая авантюра, рано или поздно кончится крахом, со всеми вытекающими последствиями для тех, кто занимался практической реализацией абсурдной идеи. Сектор А-Линя-доду являлся ведущим в институте, и если бы он без возражений принял предложение Главы и тех, кто за ним стоял, то крах безумной затеи обернулся бы его собственным крахом. Высокостоящие аферисты сбросят вину на того, кто ниже. То есть - на него. А-Линь-доду оглядел коллег, вобравших головы в плечи, и умненько улыбнулся. Сейчас он всем им покажет великолепный образец интеллектуальной операции. Глава института поиграл густыми бровями, отвесил массивную челюсть, всем своим видом давая понять, что не потерпит вольнодумия. После такой психологической артподготовки он вопросил, сверля А-Линя взглядом: - Что на этот счет думает наш главный сектор? А-Линь-доду легко встал на ноги и с энтузиазмом воскликнул: - Великолепная мысль! Не скрою, она несколько раз приходила в голову и мне самому. Но, конечно, не в таком ракурсе, не в таком свободном и сильном развороте. Позвольте выразить вам свое восхищение. Но хочу поделиться с вами и сомнениями, которые в свое время не дали мне пойти дальше обычных мечтаний. Во-первых, если мы изберем новое направление исследований, то, естественно, вынуждены будем оставить старое. А оно очень важно! - Тут А-Линь очень ловко вставил несколько цитат из учения Непостижимого. - Не забывайте, что выявление некоего психофизиологического стандарта в деятельности центральной нервной системы очень важно для всей нашей Фирболгии. Наш строй - образец завершенности, учение Непостижимого - непревзойденный эталон логики. Если некто категорически не признает этих фактов, мы вправе говорить о его умственной неполноценности или даже заболевании. Наши исследования помогут доказать, что мозг подобного субъекта неадекватно отражает окружающий его мир. Гость задвигался, и солнечный луч вспыхнул и погас в белоснежном хохолке. Глава института встревожился. Он торопливо встал, и его необъятное пузо нависло над столом. - Не злоупотребляйте терминологией! Говорите просто и ясно! Не все могут пролезть через ваши словесные дебри, - он искательно улыбнулся в сторону ответственного гостя. - Если говорить без словесных выкрутасов, наш А-Линь-доду хочет сказать, что не признавать наш строй может только сумасшедший. И А-Линь-доду работает над тем, чтобы доказать это с научной точки зрения. Высокий гость удовлетворенно кивнул, и Глава, шумно выдохнув, сел. На А-Линь-доду он больше не смотрел, и это было плохим предзнаменованием. Коллеги видели волнение А-Линя и втихомолку злорадствовали. Затем слушали всех руководителей секторов, которые, Как и предполагал А-Линь-доду, с казенным энтузиазмом подхватили идею руководства. Дав указание начать разработку конкретного плана, Глава объявил о завершении Совета. - Хорошо, - констатировал гость, когда все разошлись, и чуть пошевелился, меняя позу. Интонация была очень неопределенная, и Глава забеспокоился. - Мы свершим все, что от нас требуется, - пообещал он, чувствуя неприятное сердцебиение. - Это не голословные слова. - Мало просто сделать. Надо сделать быстро и хорошо. - Гость помолчал и добавил, кривя губы в непонятной усмешке: - Руководитель главного сектора у вас хорош. Мыслитель. Глава института не питал никаких иллюзий в отношении истинного смысла сказанного. - Трепач... Трепач и проходимец! - пожаловался Глава и вдруг с удивлением почувствовал, что горло у него спазмируется от близких слез. - У меня на него уже такой ком наслоился! Не знаю прямо, что мне с ним делать. Представитель в сопровождении Главы института направился к двери. - Не знаете... - Гость остановился и, спесиво оттопырив губу, повторил: - Не знаете... Пора бы знать. Тут что-то сверкнуло в глубине его глаз. - Надо съесть строптивца вашего. Только и всего. У Главы перехватило дыхание. Он ясно услышал последние слова, но они были так невероятны, что растерявшийся руководитель осмелился переспросить: - Как это - съесть? Гость остановился и, думая о чем-то своем, невнимательно посмотрел на взъерошенного Главу института. - Разве вы не знаете, как едят? Вот так, - и он подвигал маленькой птичьей челюстью. Как ни старался Глава, но так и не сумел взять себя в руки и скрыть глубочайшее изумление. Высокий гость глянули на Главу и, перед тем как нырнуть в краснобархатное нутро лимузина, изволили ухмыльнуться. Давно крохотная секретарь не видела своего покровителя столь озабоченным. Он сидел за столом, склонив голову и скорбно наморщив невысокое чело. Изредка он воздевал очи горе, шумно вздыхал и что-то недоуменно бормотал. Долго, очень долго шла борьба с самим собой - час, а то и больше. Ведь это совсем не просто: вот так взять и решиться на съедение человека. Коллега, все-таки; тем более руководитель сектора. И еще, что важно: не было еще прецедентов поедания коллег. Ну, в переносном смысле только. В конце концов Глава решил подчиниться приказу. Ну что из того, что он откажется? Назначат другого Главу. Как тогда семью содержать? Чем детей кормить? Все-таки у него жена и двое детей. И еще четверо от трех других женщин. Логос ты мой, чего не сделаешь ради детей! Надо подчиниться и закрыть глаза на всякие там моральные запреты; не упираться, как бык на зарез, и выполнить указание свыше. Прошел день или два, А-Линь-доду своим тонким чутьем уловил, что не все в порядке. Он чувствовал, что ему угрожает какая-то неизвестная опасность. А-Линя-доду тревожили непонятные улыбки сослуживцев и шепоток за спиной. Надо было вышибить из малоуважаемых коллег нужную информацию. А-Линь пустил в ход все свое оружие: обаяние, хитрость, легкий шантаж, давление на людей, зависимых от него по службе. Результат его ошеломил. Вернее, не результат, а полное отсутствие результата. Все молчали, будто в рот воды набрали. Кое-что стало проясняться только на третий день. К нему подошел коллега - руководитель сектора гистологии - и, озираясь, зашептал: - А-Линь, послушай, тебе-то все равно, а у меня язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки. Мне что угодно есть нельзя. Только филейные части. - Ты что, обалдел?! - возмутился А-Линь-доду. - Я мясом не торгую. - Если кому-то пообещали, так и скажите, - сухо ответствовал коллега. - А оскорблять людей нечего. Интеллигентный человек, называется! И ушел с выражением обиды на благообразном гладко выбритом лице. - Постой! - А-Линь почувствовал, что в странном поведении сослуживца таится разгадка ситуации. Он нагнал руководителя сектора гистологии и положил ему на плечо руку. - Я действительно тебя не понял. Что ты имел в виду? О каком мясе ты говорил? Коллега тряхнул плечом, сбрасывая руку А-Линя. - Не надо притворяться. Прекрасно понимаешь, что я имел в виду мышечную ткань, которая в данный момент выполняет в твоем организме сократительную функцию. Он удалился. А-Линь-доду остался стоять, окаменев от чрезмерного изумления. Отныне А-Линь-доду стал вести расспросы более целенаправленно, и ситуация вскоре прояснилась окончательно. Вначале он направился к всезнающей старухе уборщице. Он втиснулся в ее закапелок, и в нос ему шибанул сложный запах от новых метел и гниловатых тряпок. Без предисловия руководитель сектора положил перед ней ассигнацию, для убедительности прихлопнув ее рукой. - Дирт-са, - начал он, особо напирая на уважительную приставку. - Расскажите, что вам известно о планах по моему... э. Словом, в отношении меня. - А что тут говорить, - ответила уборщица, обмакивая сухарь в чай и со свистом обсасывая его. - Все просто. Приехало начальство высокое и приказало тебя съесть. - Съесть? Как съесть?! - Ротом, сынок, ротом. До нас ели люди людей, и после нас будут. На том и стоим. А начальству подчиняться надо. Покорись и не ропщи. И я бы съела кусочек, да с зубами неладно. - Все согласились? - А то как же? Было собрание. На нем и согласились. Как один, согласились. Дружный у нас коллектив. Вот что я тебе, сынок, посоветую: три дня до того не ешь ни лука, ни чеснока. Воньцу они мясу дают. Как в тумане, шел от уборщицы А-Линь-доду. Реальность исчезла, рассыпалась в прах. Все плыло, изменялось, теряло привычные очертания. Самое фантастическое теперь казалось возможным. Какие-то арки, переходы, тусклые пятна вместо лиц. Подошел кто-то со знакомым голосом и сказал что-то непонятное: - Я согласился с мнением Главы. Но согласился тихо-тихо... Вот и дверь сектора. Долго тянул ее к себе А-Линь-доду, забыв, что надо толкать. Кто-то открыл дверь, впустил его внутрь. Он сел наощупь на свое место и почувствовал ласковое прикосновение к своей руке. - А-Линь-доду, - произнес женский голос, и он сразу узнал, что это Хам-са. - Не убивайтесь так. Знайте, что есть люди, которые несмотря ни на что, несмотря на все невзгоды, любят вас по-прежнему. Я, например... И есть я вас не буду. Только попробую. А-Линь-доду заплакал. Горько, безутешно, навзрыд. Он плакал, чувствуя присутствие по-настоящему любящей его женщины: осознав, что дни его сочтены и ничего нельзя ни исправить, ни доказать. Если таково мнение Ответственного Лица, тогда приговор окончательный и ничто не может его изменить. Он встал, огляделся, увидел сквозь слезы склоненные над столами головы. Понял, что подчиненные намеренно избегают на него смотреть, и сказал: - Пойду домой. С женой прощусь. Однако у выхода его остановили двое усатых служителей. Они знали его по меньшей мере лет пятнадцать. - Извините, доду, - сказали они в крайнем смущении, - нам приказано отправить вас в подвал силой. Но мы старые знакомцы. Лучше бы вы сами пошли... - А если я не подчинюсь?! - взъерепенился А-Линь. Он вдруг полностью потерял свое хваленое умение анализировать. Его "я" распалось на множество непохожих частиц. И все они дергались, истошно орали и толкались локтями, пытаясь овладеть телом А-Линя. - Тогда мы выполним приказ Главы, - хмуро ответствовали служители. - Мы люди маленькие. Мы люди подчиненные. Они сноровисто, будто занимались этим ежедневно, завернули ему руки за спину. Зашипев от боли, А-Линь согнулся, и в таком положении его повели к подвалу. Перед глазами плыли плиты дорожки, пересеченные трещинами. Судорожно передвигались по ним лакированные туфли, по бокам их сопровождали тяжело шагающие нечищенные рыжие башмаки. А-Линя протащили по загаженным ступенькам и впихнули в подвал. - Извините, - пророкотал бас. - Простите, - вторил ему баритон. - Приказ есть приказ, - сказали они дуэтом, и дверь, заскрипев, закрылась. Светлый проем погас. В подвале было сумрачно - свет едва проникал через зарешеченные запыленные оконца под потолком. Здесь пахло подгнившими овощами и плесенью - до последнего времени подвал использовался как овощехранилище для вивария. А-Линь сгоряча несколько раз пробежался по подвалу, потом поднялся по ступенькам и сильно надавил рукой на шершавый металл двери. Безрезультатно! А-Линь спустился вниз и присел на корточки, прислонившись к стене. Прохлада подвала вначале показалась ему приятной, но постепенно сырой холод бетона все глубже проникал в него. А-Линь, как и все фирболжцы, очень плохо переносил переохлаждение. Вскоре его стала бить крупная дрожь. Час спустя ученого посетила странная мысль, что в данную минуту его намного меньше стала интересовать перспектива ужасного захоронения во чреве коллег. Главным было то, что происходило с ним в сию секунду. Он обхватил себя руками и принялся вышагивать по подвалу, стискивая челюсти, чтобы удержаться от животного лязганья зубами. Чтобы согреться, надо двигаться! Двигаться и двигаться! Но не сможет же он ходить всю ночь! - Думай, А-Линь-доду! Ты же - умница! Думай, дорогой! - повторял он про себя на все лады. - Только это сейчас может тебя спасти! Только ум! Но кто-то темный, скрывающийся в глубине мозга, с мазохистской злорадностью парировал: - Ум - это только набор призрачно-неощутимых электрических импульсов в сложной сети нейронов. А власть - это нечто весомое, грубо-материальное. - И заключал с леденящим душу хохотом: - Ум против власть имеющей глупости - бессилен! Спокойно, только спокойно! В чем сила интеллигента? Чем он может победить всех прочих? Он мыслитель-профессионал. Значит, надо использовать свои профессиональные преимущества. С чего начать? Вероятно, как всегда, с наиболее общей постановки проблемы. Для этого нужно охарактеризовать особенности ситуации и рассмотреть наличные возможности для преобразования исходной ситуации в желаемую. А-Линь прислушался к себе. Мозг безмолвствовал. Что-то испортилось в четко функционирующем механизме. Когда он попытался хоть что-нибудь проанализировать, четко оформилась только одна мысль: "Ситуация крайне дурацкая!" Где же выход? Что можно сделать? Да ничего... Нужен помощник извне. А-Линь огляделся повнимательнее. В углу валялись разбитые ящики из тонких досточек. Он взял четыре ящика, поставил их друг на друга и понес к окошку. Почерневшие доски были покрыты скользкой черной слизью и резко пахли цвелью. А-Линь взобрался на ящики и, держась за стену, едва удерживался на сконструированной им пирамиде. Ноги дрожали, ящики раскачивались и потрескивали. Он напряженно смотрел в матовое пыльное окно. Вначале никого не было видно. Потом появилась длинная, лениво вышагивающая фигура. А-Линь узнал сотрудника сектора биохимии, совершенно незаметного, косноязычного человека, постоянно "стреляющего" у коллег сигареты. А-Линь постучал костянками пальцев в стекло и негромко - с достоинством - позвал: - Эй! Эй! Коллега продолжал вышагивать. Может быть, он просто не понял, что зов относится к нему? Как же все-таки его зовут? Проклятие! Забыв о всяком достоинстве, А-Линь взревел: - Э-ге-гей!!! На этот раз руководитель сектора нейрофизиологии был услышан сотрудником сектора биохимии. Он подошел к окошку и присел на корточки. - О, это вы, А-Линь, - сказал он без удивления. - Вы здесь, оказывается. Где же они теперь овощи хранят? А знаете, я вас есть не буду. Не обижайтесь - не потому, что брезгую. Что-то в суставах ломота, и поясница ноет. Не выйду в эти дни на работу. Лечиться буду. А-Линь был настолько поражен эмоциональной тупостью коллеги, что слова на мгновение застряли у него в горле. Он чувствовал, как все трещит и рушится у него под ногами - в прямом и в переносном смысле. Он покрепче ухватился за край окна и торопливо заговорил: - Послушайте, доду... - У вас случайно закурить не будет? - будто не слыша, перебил его коллега и тут же сам себе ответил: - Что это я спрашиваю? Если бы и было, как вы мне через стекло дадите? Совсем заработался! Да и приболел. Надо все-таки завтра дома остаться. Он встал и продолжил свой путь, недоуменно бормоча: - Чего мне в голову взбрело подойти? Он же вообще не курит. - Стойте! - вскричал А-Линь. Но тут противно взвизгнули гвозди, и ящики под его ногами с тихим треском распались. Потеряв опору, он грохнулся грудью на пол. На несколько секунд А-Линь потерял сознание. Когда он пришел в себя, то такая безысходная тоска охватила его, что бывший руководитель сектора зашелся в басовитых рыданиях, похожих на икотку. Тому причиной были не столько физические страдания, сколько моральные. Как жестоко и бездумно попрано человеческое достоинство! В гамму переживаний вплеталось и горестное недоумение из-за осознания своей ненужности. Долговязый идиотик из биохимии - прекрасная модель всеобщего отношения к нему да и друг к другу тоже. О, как болит грудь! Только никого это не беспокоит. "А если бы я умер от удара?" В голову ему пришла мысль, которая показалась ужасной и забавной одновременно. "Если бы я умер, им бы пришлось есть несвежее мясо". Возбуждение быстро сменила апатия. А-Линь сел на пол в углу под окошком и, бессмысленно уставясь в противоположную стену, на которой вырисовывался отпечаток оконной рамы, замер. "Ну, и хорошо, - решил он. - Пускай я замерзну. Лучше замерзнуть, чем...". Додумывать он побоялся. Так А-Линь сидел долго. Отпечаток окна сместился к другой стене и из желтоватого стал блеклым. Кто-то внутри А-Линя отметил, что наступил вечер. Неужели то, что случилось сегодня и то, что случится завтра или послезавтра, случайность? А-Линь как ученый прекрасно знал, что случайностей не бывает. Значит, закономерность? Но какая закономерность в этом идиотическом происшествии? Судьба? А разве судьба и закономерность не одно и то же? Наверное, нет. Судьба бывает нелепой, закономерность - никогда. Если то, что с ним случилось, считать закономерностью, то только в том смысле, в каком закономерно падение яблока с дерева. Хотя можно дать и другое объяснение падению: оно случилось, ибо предопределено. И законы тут ни при чем. О Логос, зачем это суемыслие, к спасению не ведущее? Где выход? Я не вижу его своим слабым человеческим умом! Спаси меня, великий и мудрый Логос! Спаси!!! А-Линь никогда не верил в Логоса, считал религиозные верования нелепейшей вещью. Но и ситуация, в которую он попал, была нелепейшей! И он продолжал бормотать импровизированную молитву, вплетая в канву ее все, что считал самым убедительным. Потом его озарило, что не логикой можно взять всеведущее и абсолютно мудрое существо, но чувством. И он начал горячо просить, для убедительности несильно ударяясь лбом о несокрушимый монолит стены. Молитва не помогала, и он оставил ее. Он просто ждал - бездумно ждал, надеялся на чудо. Если не на божественное чудо, то на чудо случая. Когда в подвале стало совсем темно, в окошко осторожно постучали - тихонько, самыми кончиками пальцев. А-Линь встрепенулся. Угасающая надежда вспыхнула с новой силой. Это была Миль-са. Фонарь, стоящий неподалеку, освещал ее лицо сбоку, высвечивая выбившуюся из-под шапочки прядь волос у виска. Жена, стоя на коленях, всматривалась в зеркальную черноту подвального окошка. А-Линь вскочил на ноги и, забыв об осторожности, Крикнул: - Я здесь! Родная моя! Ты нашла меня! Ты одна не забыла меня! Миль-са приложила палец к губам и, сложив ладони рупором, раздельно заговорила в самое стекло: - Не волнуйся. Все родные помнят о тебе и хотят помочь. Я сегодня обмотала полгорода. Пробовала найти знакомства. Помнишь Скотца-доду? Это муж моей двоюродной сестры. - Как же, как же! - закивал головой А-Линь, с умилением вспомнив высокомерную и тупую физиономию дальнего родственника. Теперь он казался ему чрезвычайно симпатичным. - Свою дочь он устроил на работу в высокие сферы. Машинисткой. Она пообещала, что будет добиваться для тебя частичного приговора. - Как это - частичного приговора? - испугался А-Линь. Он не понял смысла слов, но сообразил, что за ними таится нечто невероятно жуткое. Миль-са деловито заправила выбившуюся прядь и нетерпеливо дернула головой. - Не перебивай! Я очень устала. Если уж так необходимо, чтобы тебя ели, пусть съедят не всего тебя, а часть. Например, в больнице ампутируют тебе руку, ногу или что другое, и пусть едят. И сам можешь чуток попробовать, чтобы не отрываться от коллектива. - Я не хочу ничего отдавать, - А-Линь сказал эти слова с трудом, едва разжимая челюсти. Но Миль-са услыхала. Лицо ее размякло, стало беззащитным. Из глаз женщины потекли крупные и частые слезы, будто рухнула плотина, и все, что накопилось за такой огорчительный день, теперь вытекало со слезами. - Ты не думаешь обо мне! Ты не думаешь о семье! Все говорят, что ты сам во всем виноват. Сам напросился. Язык у него чесался сказать лишнее. На нас все теперь косятся. Во дворе со мной никто не здоровается. Сегодня газеты не принесли. Может быть, это случайность. А может - начало конца. Себялюбец! Ты всегда только о себе думал. Тебе-то хорошо, а что мне делать? А-Линь застонал и опустился на пол. Жена говорила еще что-то горькое, обидное и настойчиво барабанила в стекло, пытаясь привлечь внимание мужа. Но А-Линь, придавленный страшной тоской, уже ничего не слышал. Он раскачивался из стороны в сторону и монотонно стонал. Миль-са, выплеснув на мужа свой страх и отчаяние, как ни странно, приободрилась и ушла, чувствуя себя гораздо лучше, чем до прихода. Без сомнения, все шло к тому, что в институте нейрофизиологии должен был случиться первый в современной истории Фирболгии случай каннибализма. А-Линя спас случай. Все было готово к мероприятию. На пищеблоке лежали охапки петрушки и укропа. Нарезанная кругляшками морковь золотилась на светло-желтой доске. Никогда не было на кухне гвоздики, но ради такого случая повар принес из дому свою. В котле кипела вода, и шеф-повар переводил задумчивый взгляд с отточенного ножа на топор, лежащий на древесном обрубке, густо посыпанном крупной солью. Глава института собрался было дать указание о начале акции, но вдруг сообразил, что забыл об одной досадной детали. Перед тем, как съесть А-Линя, его необходимо умертвить. Формальность, конечно, но требовалась официальная санкция высоких кругов. Глава послал с нарочным запрос в соответствующее учреждение. Нарочный не вернулся. Вместо этого во двор института на большой скорости ворвались две машины: скорая психиатрическая помощь и полицейская машина. Обе с мигалками. Не прошло и пяти минут, как перед толпящимися во дворе сотрудниками предстала невероятная картина: на пороге появился Глава. Ах, как переменчивы судьбы человеческие! Еще недавно одним взглядом своим Глава повергал подчиненных в трепет. Теперь же вид его был поистине жалок. Он был одет в странную рубаху с очень длинными рукавами, завязанными на спине. Лицо его полыхало от справедливого гнева. Он дергал плечами, пытаясь освободиться, и громыхал угрозами. Главу сопровождало три санитара. Два - по бокам, один - сзади. Задний чертыхался и зажимал прокушенную руку. Глава вскинул голову и сверкнул огненным взглядом на сотрудников. - Что, слетелись, стервятники?! - вскричал он, пытаясь высвободить руки. - Их почему не вяжете? Почему не забираете их? Сотруднички дорогие, вы же все со мной согласились! Почему теперь молчите? А?! Ответа не последовало. Последние события окончательно убедили в правильности поговорки, утверждающей, что молчание - золото. Не дождавшись ответа, Глава метнул из глаз лазерные пучки повышенной мощности и ясным и понятным языком выдвинул ряд постулатов, касающихся родственников присутствующих - в особенности по материнской линии. Сотрудники склонили головы, не желая, чтобы Глава института запомнил кого-либо из них в лицо. Ситуация еще не вполне определилась, концовка могла получиться совершенно неожиданной. Не исключалось, что шеф мог вернуться. Ему было бы не очень приятно держать у себя на работе свидетелей своего позора. Все это внешне очень напоминало сцену из монастырской жизни, когда преподобный отец-настоятель наставляет на путь истинный братию. А братия, склонив головы, отягощенные мыслями о мирских соблазнах, смиренно кается. Впрочем, сцена продолжалась недолго. Санитар, находящийся сзади, посоветовал подопечному "заткнуться" и без всякого почтения грубо толкнул его в спину. Глава, чтобы не упасть, зачастил по ступенькам вниз. Машина с бывшим Главой уехала. Внимание присутствующих переключилось на иное: обогнув торец здания, со стороны злосчастного подвала двое полицейских вели под руки А-Линя-доду. Несчастный физиолог был бледен и едва переставлял ноги - из-за пребывания в ледяном подвале они плохо повиновались ему. Сотрудники его сектора бросились навстречу шефу. Их голоса слились в нестройный хор радостного умиления и сочувствия. А-Линь-доду не реагировал на выражение теплых чувств. Немигающим взглядом он смотрел куда-то вдаль, и лицо его не выражало ничего. А в сотрудниках клокотали и рвались наружу добрые чувства. Каждый старался перекричать каждого. Каждый хотел сказать нечто особенное, превзойти в подхалимаже соседа. Надо было стараться, чтобы затушевать случившееся маленькое недоразумение. Наконец-то все прояснилось! Все стало понятнее понятного; все стало яснее ясного: А-Линь-доду имеет где-то руку подлиннее, а блат покрепче, чем бывший Глава. На их глазах один БЛАТ победил другой блат. Вот единственный вывод, который был вынесен из случившегося сотрудниками института. Радостно приняла А-Линя в свое лоно и семья. Несколько дней А-Линь-доду никак не мог придти в себя после психического шока. Был бледен, молчалив, на вопросы отвечал односложно и вздрагивал от малейшего шороха. Постепенно, благодаря самоотверженным усилиям преданной жены, А-Линь-доду стал вести себя почти по-прежнему: улыбался, интересовался спортом и политикой. Аппетит у него восстановился полностью. Вот только к мясной пище возникло стойкое отвращение. После случившегося А-Линь-доду никогда не выступает на собраниях по собственной инициативе. Но если ему предложат, покорно встает и говорит исключительно правильные и никому не обидные слова. И все это с такой мукой в глазах, что предложившему его кандидатуру становится очень совестно. О бывшем Главе института... Ходят слухи, что его уже выпустили из психиатрической больницы. Диагноз шизофрении не подтвердился. Теперь он глава другого института. Но почему так мало сказано о Миль-се? Эта изумительная женщина заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее. Во время самых тяжких испытаний она проявила себя с самой лучшей стороны. Она не впала в уныние, не плакала, не билась в истерике. Миль-са действовала! Она обошла всех знакомых, хоть немного продвинувшихся по служебной лестнице, и убеждала их помочь А-Линю. Не напрасно говорят, что муж и жена похожи друг на друга. То ли с самого начала духовно близких людей взаимно притягивает, то ли с кем поведешься... Самых лучших слов, самой высокой похвалы заслуживает эта обаятельней тая женщина. Она показала себя настоящим человеком в час нелегких испытаний. А ведь именно в них познается истинная суть человека. И не ее вина, что избавление пришло как бы само собой, без ее помощи. Она изо всех сил радела о муже, о семье. Но самое приятное, что вызвало патриотическую щекотку в сердцах знакомых, это то, что Миль-са не роптала на власть предержащую. Она говорила о случайности, жаловалась на чудовищное совпадение обстоятельств. Но никто никогда не слыхал от нее жалобы на святые для каждого фирболжца государственные установления. Святая женщина была Миль-са. Образец матери и гражданина. Освобождение мужа стало для нее праздником. Первые несколько дней она страшно волновалась за супруга. А-Линь-доду после пережитого почти ничего не ел и только пил изготовленный Миль-сой кисловатый морсик. И все ходил, ходил по комнатам - молчаливый, напряженный, вздрагивающий от любого звука. Если звонили в дверь, А-Линь-доду убегал в дальнюю комнату и кричал оттуда срывающимся голосом: - Миль-са! Кто там? Посмотри сначала в глазок! Не смей открывать сразу! Добрая женщина не обижалась, и только лицо ее выражало затаенную печаль. Сама-то она была твердо убеждена, что человеку с чистой совестью бояться нечего. Первые дни А-Линь-доду, перебивая сам себя нервными смешками, все пытался выложить Миль-се то, что было им передумано и перечувствовано в полутемном подвале. Он говорил о тупости, коррупции, беспринципности, эгоизме и примитивной животной боязни за свою шкуру подавляющей массы сотрудников. Он обвинял, он провозглашал, он предавал анафеме. И при этом весьма оживленно и неуклюже жестикулировал. Миль-са смотрела мимо супруга на посудный шкаф, и ей казалось, что там чего-то недостает. Вроде бы все на месте, а кажется - чего-то не хватает. И это все больше раздражало ее. Сбоку должна была стоять шоркавница из светящейся синей глины; та самая, которую прислал из Антупии сынок, когда ему досрочно присвоили очередное звание после успешного разгрома бандитского отряда. Слева - звонкая полупрозрачная синтельница с пятью чашами из очень редкого нитиния. По вине А-Линя одна чаша разбилась. Этот неосторожный А-Линь! Этот беспокойный А-Линь! Никак нельзя рассмотреть, что в шкафу за его спиной. Зачем он так машет руками?! Обличитель! Всего сутки пробыл он в подвале. И так пропитался запахом гнилых овощей, что к нему невозможно подойти. Всего сутки! Она-то рассчитывала на неделю. Должен был придти к ней элегантный Морда-доду. Он обещал духовно поддержать будущую вдову. И конечно же, не о плотском мечтала она, но о возвышенном. И конечно же, не мощный загривок привлекал ее в Морде-доду, но душа. А как он внимателен и аккуратен! Он-то никогда не соизволил бы появиться перед любимой женщиной в нижнем белье. Тем более, в несвежем. А-Линь-доду, забыв о благородной сдержанности, наслаждался собственным красноречием. Он уверовал, что беда, случившаяся с ним, сделала и благое дело. Беда явилась пробным камнем. Теперь А-Линь-доду знал, кто ему друг, кто не очень, а кто совсем наоборот. Самым надежным другом, к его крайнему удивлению, оказалась жена. А-Линь-доду возликовал! Пусть вокруг тысячи врагов, но если есть хоть один верный друг - то жизнь продолжается. И поделиться есть с кем. Ничего не скрывая. Не маскируясь. И А-Линь-доду витийствовал, опьяняясь своим красноречием. - Ты зубы сегодня чистил? - неожиданно спросила Миль-са. А-Линь-доду глянул на жену и обмер. Губы ее были сжаты, глаза недобро сощурены. Он споткнулся на середине фразы и прошептал. - Чистил. Миль-се хотелось сказать этому самодовольному глупцу и наглецу что-то обидное, найти повод, чтобы унизить его - причину всех ее несчастий. Она искала повод и не находила его. Это раскалило Миль-су до такой степени, что она не выдержала: - Сам во всем виноват! - выпад Миль-сы был неожиданным, как подножка. - Посадили - значит, за дело. Нет дыма без огня! Мало, что себе жизнь искалечил, так и ребенку карьеру загубил! - Но ведь... Но я же... А-Линь-доду умолк. Лицо его багровело. Он медленно, держась за мебель, двинулся в свою комнату. Вскоре оттуда донеслось звяканье рюмки, кряканье. Потом скрипнули пружины дивана, и все стихло. Все еще бледная, Миль-са подивилась своей сдержанности, вспомнила вдруг, что Морда-доду получает на пятьдесят знаков больше А-Линя, и горько пожалела, что не швырнула в опостылевшую физиономию А-Линя какую-нибудь гадость. Любую! Лишь бы побольнее уязвила... Через несколько дней психический шок, поразивший А-Линя-доду, прошел. Он снова вышел на работу. С должности, несмотря на опасения супруги, его не сняли. Миль-са спустя некоторое время пришла к выводу, что трагичный случай оказал на ее мужа определенно положительное влияние. Дома и на работе А-Линь-доду стал совсем другим человеком. Он стал добрее, покладистее. Куда-то исчезла проявлявшаяся порой резкость. А-Линь-доду завел себе записную книжечку, в которую записывал дни рождения сотрудников, и никогда не забывал их поздравить. За это его полюбили еще больше. Миль-са наконец-то рискнула осуществить свою давнюю мечту: завести дочь. Правда, она несколько опасалась того, что А-Линь тайком от всех стал выпивать - это могло плохо сказаться на эмбрионе. Разумеется, пьяным А-Линь-доду не был. Но с тех пор, как Миль-са намекнула на свое отношение к нему, спиртным от него пахло почти постоянно. В первое время после выяснения отношений удивляла Миль-су чрезвычайная покладистость мужа. Эта новая черта характера вроде должна радовать ее. Но что-то было в этой покладистости напоминающее поведение подлой шавки. Она машет хвостом и всем своим униженным видом показывает совершеннейшую преданность, как вдруг, оказавшись сзади, набрасывается на человека. Миль-са четко не могла сформулировать подозрения. Но когда видела на губах мужа ничего не выражавшую улыбку и когда вглядывалась ему в глаза, становилось очень неуютно. Через некоторое время - точно в срок - родилась маленькая голосистая девочка. Мать была очень счастлива и очень озабочена. Она почти все перезабыла - и как кормить, и как купать. Обзванивала своих подруг и, радостно смеясь, рассказывала, как Она узнает уже мать и как все тянет в рот. И вообще, какой это необыкновенно расчудесный и прекрасный ребенок. Весь в мать. Подруги советовали, поддакивали, со скрытой насмешкой подбрасывали комплименты с двойным дном, а потом пренебрежительно посмеивались. - Совсем на старости лет тронулась Миль-са. А этот дурень доверчивый, - так они отзывались об А-Лине-доду, - тоже хорош. Ребенка своим считает. Если на службе его не сожрали, то сожрут дома. Кое-что стало доходить до А-Линя. Но странно, слухи не возымели на него никакого воздействия. Он стойко гладил пеленки, ночью вставал к плачущему ребенку, разогревал на кухне кашку под струей теплой воды. Но когда Миль-са выходила из дому, А-Линь-доду без обычной улыбки шел в свою комнату, доставал из толстенных "Аспектов современной нейрофизиологии" какую-то фотографию и, подойдя к ребенку, долго переводил взгляд с фотографии на ребенка, сравнивая. На фотографии красовался Морда-доду, растянувший пасть в широчайшей улыбке. Да. А-Линь-доду стал другим человеком. Это заметили все. Но как понять его новое человеческое качество? Если спросить об этом любого из сотрудников, даже мудрейшего и опытнейшего, не боящегося самого рискованного совещания Трасценд-доду, то и тот в сильнейшем затруднении насупит брови и, вытянув губы трубочкой, только и скажет: - Н-да... И все. Если проявить настойчивость и спросить еще раз, то он, осторожно подбирая слова и сановито покашливая, ответствует, что ничего конкретного сказать не может. В самом деле: раньше каким был человеком А-Линь-доду? Хорошим. Каков он теперь? Теперь он тоже хороший. И, сославшись на острую нехватку очень ценного рабочего времени, уйдет. Можно поинтересоваться мнением местного разгильдяя и бездельника Гуляй-доду. Его всегда можно найти в конце полутемного коридора с сигаретой в зубах. Перед тем, как ответить, он затянется поглубже, сплюнет сквозь зубы в угол и скажет: - Неинтересно с ним говорить стало. Раньше можно было очень даже интересно поспорить. Мы с ним за разные команды болели. А теперь он за ту же команду болеет, что и я. Неинтересный человечишко! Миль-са, разумеется, с коллегами по мужниной работе не разговаривала, мнения их не знала да и знать не желала. Поведение мужа в общем-то нравилось ей гораздо больше, чем раньше. Он не делал ей замечаний, довольствовался любой стряпней. И всегда после обеда не забывал похвалить "милые золотые руки". И цветы стал ей приносить, о чем она раньше и не мечтала. Не спорил с ней супруг ни по мелочам, ни по принципиальным вопросам. И постоянно улыбался. Порой Миль-са, анализируя поступки мужа, часто интуитивно ощущала некоторую неудовлетворенность. Слишком постоянна и приторна была его улыбка. Слишком скользкими и неопределенными стали его высказывания. Теперь он никого не осуждал - ни коллег, ни родственников, ни общих знакомых. Любому проступку он находил оправдание. И улыбался мертвенной улыбкой, глядя на жену глазами мороженого окуня. 14 Владимир решил выждать около получаса, чтобы дать возможность Интиль уйти подальше, но уже через десять минут понял, что времени у него в обрез. Обе луны стремительно катились за четкие зубцы ближнего леса, освещая их неестественным зеленоватым светом. Впереди, со стороны города, нарастало утреннее свечение. Из блекло-синего оно быстро становилось лиловым. Наступало утро. Владимира донимала мучительная и неудержимая дрожь. Он тщетно пытался унять ее, сжимая челюсти и напрягая мышцы. Светало, и Володя понял, что надо действовать незамедлительно. Он приготовился бегом преодолеть открытый участок. До ближайшего дома было около трехсот метров. Большая часть пути представляла собой дугу, огибающую озеро слева. Пора! - Торопитесь? Не советую, - неожиданно услыхал он тихий голос сзади. Володя вздрогнул от неожиданности и невольно сделал шаг вперед. - Стойте... Стой, тебе говорят! Иначе стреляю! И не поворачиваться! - предупредил голос. Невидимый противник, вероятно, прятался с другой стороны кустарника, который переводчик выбрал в качестве прикрытия. Воспользовавшись беспечностью землянина, он незаметно приблизился к нему. Несмотря на приказ, Володя обернулся. Неизвестный уже выбрался из укрытия и стоял, прочно утвердясь на широко расставленных ногах. Широкополую шляпу он надвинул на лоб, хотя и без того черты его лица трудно было рассмотреть в сумерках. Что же делать с наглецом? Не убивать же его, в самом деле! Лучше, конечно, воспользоваться уроками Северина и инактивировать его. Сотрудник службы внутренней безопасности обладал великолепной реакцией, но он сумел заметить только, что очертания фигуры землянина расплылись, словно на фотографии бешено мчащейся автомашины. Сотрудник попытался вскинуть пистолет, но чудовищная сила выбила оружие из рук. Он почувствовал сильный толчок в грудь, потерял равновесие и, чтобы восстановить его, попытался сделать шаг назад. Это ему не удалось - на его башмак наступили. Фирболжец, взмахнув руками, плюхнулся спиной в воду. Володя поднял соскочивший башмак и произнес с пафосом: - Тут маленькая девочка пропала, и башмачок у заводи нашли... У берега было глубоко. Фирболжец захлебывался и бестолково бил по воде руками. Володя ухватил его за шиворот и одним рывком вытащил на берег. - Ну, прощай, Шерлок Пинкертонович, - сказал он добродушно. - Больше с пистолетами не играйся. Быстрым шагом землянин удалился. Незадачливый детектив остался. Он сидел на холодном топком берегу и, оббирая тину с волос, уныло ругался. Утренний ветерок рябил черную воду и кружил по ней фиолетовый с синими прожилками лист. Первым промежуточным пунктом, откуда Владимир наметил следующий бросок, был небольшой двухэтажный дом по левую сторону дороги. Он осторожно выглянул из подъезда. На противоположной стороне находился частный дом, обнесенный высоченным дощатым забором. В таких дворах, судя по литературным источникам, должны быть собаки. Злобные цепные псы. Для него они сейчас полезны, как индикатор. Собаки облают любого незнакомца, даже если у него есть удостоверение сотрудника службы безопасности. Что же располагается дальше по этой же - левой - стороне? Какое-то одноэтажное длинное здание с оградой из металлических прутьев-пик. Скорее всего, это учреждение, в столь ранний час закрытое. Калитка двора напротив чуть отворилась. Без сомнения, за ним наблюдали. Володя отпрянул в глубину подъезда. Нужно было немедленно на что-то решаться. Выждав минут пять, переводчик выскочил из подъезда и оббежал здание с тыльной стороны. Там он перемахнул через металлическую ограду и оказался во дворе незнакомого учреждения. Прячась за деревьями, Володя добрался до противоположного забора, вдоль которого рос густой кустарник. Кустарник был высок, и переводчик, прячась за ним, стал изучать дальнейший путь. Ничего утешительного не было. Дальше - по левой стороне - стоял точно такой же частный дом, что и справа. Очень хороший дом. И все подходы к нему очень хорошо просматривались. Еще дальше - многоэтажный дом с магазинчиком на первом этаже, который описывала Интиль. Сразу же за домом - тупичок, упирающийся в облупившуюся тыльную сторону древней пятиэтажки. "Ох, попалась, птичка! Стой!" Его заперли, наглухо заперли на этой улице, превратив ее в подобие мышеловки. Надо пробраться к цели как можно незаметнее. Володя не был уверен, что сможет пробиваться "с боем". И не потому, что боялся. Ему не трудно голыми руками уложить несколько сотрудников службы безопасности. Но он чувствовал, что, какими бы логичными ни были доводы о необходимости физического уничтожения врага, он не сможет этого сделать. Володя не мог больше видеть трупы. Он был сыт этим по горло. Если здесь так принято, пускай сами занимаются увлекательным для них развлечением. А он не намерен работать для обогащения местного гробовщика. Исцарапавшись до крови о тускло-зеленый кустарник, Владимир протиснулся к