ся на спину и нажал кнопку "Включение камеры". Открылся какой-то кран, жидкость стала заполнять камеру, одновременно крышка пришла в движение и опустилась на ванну. Я лежал в темном гробу. - Внимание! - раздался в ушах голос профессора. - До включения двигателей остается пять минут. Нажал кнопку "Связь с командой". Снова раздался голос профессора (позднее я убедился, что все автоматы на корабле говорят голосом профессора): - Камера N_25 ("Джек, - отметил я про себя) - электросон включен, физиологическое состояние в норме. Точно так же автомат доложил о камерах N_8 (Мартин) и N_16 (Мария), по-видимому, он докладывал в порядке заполнения камер. А потом неожиданно для меня: - Камера N_1 - электросон включен, физиологическое состояние - в норме. Выход из камеры разрешается сразу после пробуждения. Спал спокойно, без сновидений. Проснувшись, какое-то время не мог понять, где я, и только ощутив на губах вкус какао, вспомнил все. - Внимание! Внимание! В камере N_25 человек не принимает пищи. Лихорадочно вспоминаю, какая кнопка соответствует выключению камеры: "Первая - включение, вторая - связь, третья!" Крышка камеры поднялась, вылилась жидкость. Вылезаю из скафандра. "Что же случилось с Джеком?" Подошел к его камере и попытался открыть крышку руками, совсем забыл, что надо включить подъем крышки на пульте. Только теперь заметил, что невесомость исчезла. Выключил все четыре камеры. Крышки поднялись. Подбежал к Джеку, вынул его из камеры, снял с него скафандр. Малыш спал, крепко стиснув зубами трубку подачи пищи. Пришлось его срочно разбудить и сбегать в столовую за тубой с соком. Пока бегал, проснулись и оделись остальные. Пообедали в этот день тоже из туб, хотя в этом не было необходимости, так как невесомости уже не было. Правда, и сила тяжести была невелика. Гораздо меньше, чем на Земле, так что передвигаться приходилось осторожно. Здесь я и потерял счет времени, потому что не знаю, сколько мы пролежали в камерах. В иллюминаторах уже не было голубоватого шара Земли. Либо он остался далеко позади, либо его просто не видно. Кругом была только иссиня-фиолетовая чернота, усыпанная яркими звездами. Только теперь у меня появилось время обдумать наше положение. Раньше я просто плыл по течению, вынуждаемый обстоятельствами или голосом профессора принимать то или иное решение. Итак, "Ласточка" летит. Куда? Неизвестно. Какое-то время и я, и дети находимся в безопасности. А потом? Рано или поздно мы куда-нибудь прилетим. А может быть, мы будем летать десятки лет? Тоже возможный вариант. Есть ли на корабле запас продуктов? Должен быть. Профессор собирался вылететь с большим количеством людей, значит, пищи должно быть достаточно. Но ведь корабль стартовал раньше срока. Почему? На этот вопрос тоже нет ответа. Правда, профессор как-то говорил, что он предусматривает возможность отправить "Ласточку" с Земли в любое время. Все-таки надо решать, что нам делать. Я занимался только библиотекой, устройства корабля не знаю. Где-то должны быть чертежи и расчеты профессора. Я в них, наверняка, сразу не разберусь, я ведь не инженер и даже не техник. Значит, надо найти эти чертежи и расчеты и выучить основы точных наук, которые необходимы, чтобы разбираться. На это нужно много времени. Да, утешительного мало. Слишком много неизвестных в этом уравнении, которое надо решить. А от правильности решения зависит жизнь всех пяти невольных пассажиров "Ласточки". Итак, на борту космического корабля нас пятеро. Я сам, Роберт Лоусон, двадцати четырех лет. Без специального образования, профессия - монтаж электронного оборудования. Работал на заводе. Уволен. В Нью-Йорке познакомился с Паркинсом, тогда он тоже был безработным и отзывался на кличку "Профессор". Он получил наследство, не знаю, после кого, и истратил его на строительство "Ласточки", привлекая к работе только тех, кого знал лично. Я работал на монтаже библиотеки. Второй пассажир - Мартин - я даже не знаю его фамилии, - двенадцатилетний нью-йоркский Гаврош, но поразительно способный. Негр, что не мешало профессору любить его за быстроту ума. И мне цвет его кожи не мешает. Среди нас он лучше всех знаком с кораблем. Сабина и Джек - восьми и четырех лет - дети профессора геологии Мандера, собиравшегося лететь на "Ласточке" со всей своей семьей. Мария - тринадцатилетняя девочка из индианского племени ланкадонов, шесть лет прожила в семье профессора Мандера на правах няньки. Подобрана им в джунглях около своих мертвых родителей. За шесть лет научилась говорить по-английски, писать не умеет. У меня не было детей, безработному и бродяге они ни к чему. Своих братьев и сестер я тоже не помню, так сложилась моя жизнь. И теперь у меня голова идет кругом, что я с ними буду делать? А если они заболеют? Почему-то это пугает меня больше всего. Дети уже спят, пора и мне на боковую, сегодня пришлось писать долго, сразу за несколько дней. Потом я буду писать более регулярно, а то рука с непривычки устала. Завтра с утра будем делать осмотр и разберемся, что у нас есть и на что мы можем рассчитывать. Думаю, что с момента старта прошло пять дней. Я уже писал, что потерял счет дням, пока лежал в камере. Сейчас отсчет времени веду по часам в кают-компании, двадцать четыре часа - сутки. 2 День шестой. Осмотр начали с кают-компании. Чтобы ребятишки не скучали, распределил обязанности: Джек следит за тем, чтобы ни одна дверь не была пропущена, Сабине выделил блокнот и карандаш для записей. Я и Мартин производим осмотр корабля, Мария следит за самыми младшими членами экспедиции - Сабиной и Джеком. Кают-компания расположена в носовой части "Ласточки". Передняя ее часть отгорожена застекленной перегородкой, за которой находятся приборы. В перегородке - дверь, запертая на замок. Чтобы открыть ее, надо набрать на диске, укрепленном в двери, кодовое слово, которого мы не знаем. По обеим сторонам перегородки расположены два иллюминатора, позволяющие осматривать пространство впереди и немного сбоку ракеты. Рядом с ними - экраны локаторов. Большую площадь кают-компании занимали кресла, расставленные полукругом так, чтобы сидящим в них были видны и иллюминаторы, и приборы за перегородкой. Как и вся постоянная мебель на корабле, кресла эти намертво прикреплены к полу. Кроме того, кресла можно было поворачивать вокруг оси, тогда они образовывали круг из шести кресел, а между ними поднимался из пола столик. Только кресло командира корабля не поворачивалось, потому что с двух сторон были установлены пульты управления. В задней стене кают-компании - двери. Средняя ведет в коридор, правая - в отдельную каюту, предназначенную для командира. Здесь мягкий диван, стенной шкаф, совершенно пустой, и запертый стол, к крышке которого наглухо прикреплена пишущая машинка. Каюту осматривали бегло, так как она казалась абсолютно пустой. Левая дверь заперта. Так же, как в дверь перегородки, в нее был вделан диск для набора кодового слова. После осмотра кают-компании вышли в коридор. Джек останавливался около каждой следующей двери и кричал: - Вот еже одна! Следом за ним шел Мартин и открывал дверь. Дальше шел я, держа за руку Сабину, которая со страшно важным видом сжимала в руке блокнот и карандаш. Мария замыкала шествие. В коридор выходят двери кают. По правой стороне - шесть, затем помещение библиотеки и кухня-столовая, по левой стороне - три каюты, помещение амортизационных камер и входная дверь, запертая на замок. На ней надпись: "Открывается только при выключенных двигателях". Двигатели, очевидно, были включены, потому что мы все время слышали непрерывный гул, настолько тихий, что очень скоро он стал привычным, и мы его перестали воспринимать. Каждая каюта рассчитана на четырех человек, в каждой - двухярусные полки с мягкими матрацами, как в поезде, стол и два стенных шкафа. За маленькой дверью, в глубине каюты - душевая я туалет. Библиотеку я знаю очень хорошо - ведь это детище моих рук, если выражаться "высоким штилем". В большой просторной каюте так же, как и в кают-компании, расставлены 36 кресел, тоже полукругом. Прямо против них в стену вделан большой экран. Кроме экрана, перед каждым креслом стоит пюпитр с маленьким экранчиком. Вдоль стен - "библиотечные" шкафы - автобибы. В них нет книг, они сверху донизу забиты кристаллами. На каждом таком кристалле записано какое-нибудь произведение. В самом помещении библиотеки стоят далеко не все автобибы. Свободное пространство между жилыми каютами и наружной обшивкой также забито ими. Я хорошо это знаю, потому что сам их монтировал. Профессору пришлось затратить много сил, чтобы получить кристаллы или магнитные пленки из различных научных учреждений. Кроме того, мы и сами делали записи. Это был титанический труд, несмотря на то, что на кристаллозапись средней книги, так страниц на 300, уходило всего 10-15 минут. Книгу укладывали на смотровой столик авторидера. Фотоглаз в считанные секунды прочитывал страницу, информация поступала на внешние устройства электронной машины, которая перерабатывала ее в свои коды и передавала процессору записи. Автомат авторидера переворачивал страницу, и вот уже готов очередной кристалл. И все равно на весь этот труд ушло около двух лет! - Но зато нашей библиотеке может позавидовать даже Британский музей! - говорил профессор. Каталог библиотеки помещался в особом шкафу. Человеку, сидящему в кресле, достаточно набрать на диске, вделанном в правый поручень, шифр автобиба и произведения, чтобы на экране появилось изображение текста, если это была книга, или кадры видеозаписи. Большой экран предназначался для коллективных просмотров, маленький - для индивидуального чтения. На маленький экран можно заказывать только книги, у него нет звуковой части, на нем появляется текст в виде страницы книги. "Переворот" страницы производится кнопкой в левом поручне. После библиотеки осмотрели кухню-столовую. Отделкой она напоминала скорее лабораторию - сплошной никель и стекло. Здесь мы увидели электрическую плиту, которая включается простым выключателем, в шкафу рядом с ней - набор кастрюль, и простых, и с герметическими крышками и мешалками внутри - специально для условий невесомости. Тут тоже стоит экранчик, такой же, как индивидуальные в библиотеке. Чтобы повар мог вызвать рецепт любого блюда из автобиба на экран и не бегать каждый раз в библиотеку. Кроме того, здесь же стояли два холодильных шкафа, набитых тубами. Других продуктов мы на кухне не нашли. Посреди кухни - длинный стол, наглухо привинченный к полу, и табуретки вокруг него. В конце коридора была еще одна дверь. Когда мы ее открыли, то очутились в холодном помещении, уставленном стеллажами, на которых в проволочных ящиках хранились всевозможные консервы в банках. Даже на первый взгляд было видно, что этих запасов нам хватит на долгие годы. - А рыбий жир здесь есть? - спросила Сабина. - Ты любишь рыбий жир? Сейчас попробую найти. - Я не люблю, но мама говорила, что он очень полезен для маленьких детей. - С этими словами она посмотрела на Джека, себя она явно не причисляла к маленьким детям. - Не хочу рыбьего жира! - закричал Джек. - Успокойся, Джек, - сказал ему Март, - здесь его нет. В космосе рыбий жир не пьют! В" конце склада вертикальная лесенка вела наверх к квадратному лючку, который не запирался. Мы попали в длинный коридор, по обеим сторонам которого шли двери с различными надписями. Например: "Орудия труда. Ручной инструмент", "Медицина. Препараты", "Медицина. Инвентарь". Несколько отсеков содержали легкие механизмы, начиная от двухколесного садового трактора и кончая небольшой дождевальной установкой. Мы долго ломали головы, как доставать их оттуда, если "Ласточка" сядет на какой-нибудь планете, пока не решили отложить это "на потом". Мы уже многие вопросы откладывали "на потом", и Сабина записывала их в специальный "напотомный" блокнот. Кроме того, здесь же находились два отсека с надписями: "Регенерация воды и воздуха", в которые попасть мы не смогли, потому что двери запирались шифрованными замками, да наверное, нам и не следовало заходить в эти помещения. И еще были два отсека, набитые всевозможными швейными изделиями и просто материалом, а в одном даже электрические швейные машины. Во всех помещениях потолок постепенно снижался от коридора к задней стенке. Это говорило о том, что мы находимся в верхней части цилиндра ракеты. Больше осматривать в верхнем ярусе было нечего, и мы спустились в склад. Когда уже собирались выйти из склада, Джек неожиданно закричал: - Дядя Роб! Дядя Роб! Вот еще одна дверь! И мы все увидели за стеллажами дверь с решеткой. "Ну вот, - подумал я, - еще одна дверь с секретным замком". Но оказалось, что я ошибался. За дверью была лестница, ведущая куда-то вниз. Мы снова очутились в коридоре, который был гораздо короче, чем в верхних ярусах. На обоих концах его были двери с надписью: "Входить до конца полета опасно". Из-за дверей доносился шум работающих двигателей. По сторонам коридора размещались камеры, битком забитые семенами различных растений. Судя по надписям над ящичками, здесь был-и собраны почти все растения Земли, начиная с обычной редиски и кончая саговой пальмой. Вот уж никогда не думал, что человек использует столько растений. Мои познания в этой области вряд ли насчитывали больше двадцати-тридцати названий. Остановившись перед ящиком с надписью "картофель", Сабина спросила у меня: - Дядя Роб, а разве картошка не испортится, пока мы прилетим? Я открыл ящик, ожидая увидеть обычные клубни картофеля, а увидел круглые шарики картофельных плодов. - Не знаю, Сабина, что из этого получится. Наверное, нет. Я заметил, с каким напряжением Мартин ожидает моего ответа на этот, казалось бы, такой простой вопрос, и понял, что он прекрасно видит всю сложность нашего положения. Однако пора уже было думать об ужине, да и температура в этом ярусе не располагала к длительному пребыванию, тем более, что одеты мы были по-летнему. День седьмой. Эту ночь мы провели в библиотеке. Спали в библиотечных креслах. С утра осваивали кухню, учились готовить. Я говорю "день" и "ночь", а ведь на самом деле мы не различаем дня и ночи. В кают-компании на приборной доске есть табло, на котором появляются красные цифры часов, минут и секунд. Через каждые двадцать четыре часа все цифры исчезают, и табло высвечивает шесть нолей - "00:00:00" - значит, начался новый день. 3 День десятый. Наш нехитрый быт постепенно налаживается. Разместились мы в двух каютах, в одной я и Мартин, в другой Мария, Сабина и Джек. Я хотел забрать мальчика к нам, но он важно заявил: - Не хочу с вами жить, я хочу с Марией и Сабиной. - Но ведь ты же мужчина! - Я еще маленький мужчина, вот когда я стану большой, как Март, я перейду к вам. Ну, это и неплохо. Мария возится с ними с утра и до вечера. Удивительно замкнутая девочка. За все десять дней я только два или три раза слышал ее голос. День начинается с умывания. Точнее, мы растираемся мокрыми полотенцами - экономим воду. Правда, я не очень уверен, что это необходимо, но все-таки... Кто его знает, как там с системой регенерации? Потом мы завтракаем. Пьем кофе со сгущенным молоком. Молока у нас много: по весьма скромным подсчетам, около двадцати тысяч банок. После завтрака идем в библиотеку. Джек, Мария и Сабина с удовольствием смотрят всевозможные детские мультфильмы. Мне и Мартину тоже иногда это интересно, но чаще мы играем в шахматы или читаем. Потом обед, снова библиотека, ужин и сон. День двенадцатый. Каждый день Джек задает нам новые загадки. Вчера был такой разговор: - Дядя Роб, а чего Сабина врет, что мы летим? - Она не врет, мы действительно летим. - А почему же, когда мы с мамой летали в самолете, был большой шум и качало, а тут ничего этого нет. Сабина врет, мы просто стоим на месте. Сегодня: - Дядя Роб, а куда мы летим? - Далеко, малыш, искать новую Землю. - А зачем? Хотел бы я сам знать: зачем? Но ему я сказал: - Будем там жить. Построим домик в лесу и будем сажать огород. А еще надо ходить в лес за дровами... - А волки там будут? День пятнадцатый. Сегодня совершенно неожиданно Джек расплакался: - Я хочу к маме! Где моя мама? - и размазывал кулачками слезы по щекам. Я взял его на колени и долго утешал. Он никак не мог успокоиться, пока я не сказал, что мама скоро догонит нас, а пока папой ему буду я. Он страшно обрадовался: - Сабина! Сабина! Слышишь, теперь дядя Роб будет мой папа! Папа Роб! Папа Роб! - Он соскочил с моих колен и запрыгал вокруг моего кресла. - Если он твой папа, то и мой тоже! - обрадовалась Сабина и тоже запрыгала вокруг меня, выкрикивая: - Папа Роб! Папа Роб! У меня даже слезы на глазах выступили, такая волна нежности поднялась вдруг откуда-то из глубины и охватила меня. Мартин улыбался, глядя на бурное веселье. Мария же, как всегда была невозмутима. Джек скоро устал бегать и прыгать, забрался ко мне на колени и снова заплакал: - Чего ты, глупый? - спрашивал и, обнимая его маленькое тельце и неумело пытаясь приласкать его. - Я хочу на солнышко, я хочу на травку, я хочу играть, - плакал Джек. - Папа Роб, давай окончим летать? Что я мог ему сказать? И вот сейчас, когда все уже спят, я думаю о том, что к нам исподволь подкрадывается самый страшный враг - скука. Ребятишкам невозможно целыми днями смотреть и слушать эти сказки, да и мне уже становится скучновато. А что говорить о Марии? Ведь за ее внешней невозмутимостью тоже скрываются человеческие чувства. Кроме того, появилась одна мысль: мы живем в мире искусственной малой тяжести. На свои перемещения тратим гораздо меньше усилий, чем на Земле. Если так будет продолжаться, наши мускулы и внутренние органы быстро атрофируются, и если мы когда-либо куда-нибудь прилетим и сможем высадиться на поверхность планеты, то не сможем там и дня прожить: нормальная тяжесть нас убьет. Выход один: ежедневные физические упражнения. Но какой вид спорта избрать? Прыжки в высоту? Так мы давно уже побили бы все мировые рекорды... Если бы не мешал потолок! Тяжелая атлетика? Да в наших условиях Джек запросто поднимет двухпудовую гирю, как яблоко! Помню, в юности, когда я занимался плаванием, тренер заставлял нас тянуть резиновые жгуты для развития мышц. Надо поискать в медицинском инвентаре. Может быть там есть такие жгуты? И еще одно. С завтрашнего дня начинаю заниматься с ними школьной премудростью. Хватит ребятишкам лодырничать и скучать. День двадцатый. Теперь наш день начинается с общей зарядки. Мартин отыскал-таки в медицинском отсеке резиновые эспандеры, их прицепили к скобам в стенах коридора, и каждый, даже Джек, делает определенный комплекс упражнений. Я на себе почувствовал их пользу - первые два-три дня у меня страшно болели мышцы во всем теле, даже душ не снимал боль. Кроме того, мы с Мартином крепко повозились и убрали тридцать амортизационных камер, оставили только шесть ближайших к пульту и освободили громадную площадь для игр. Среди инвентаря нашли и мячи, и сетки, и даже комплект для настольного тенниса. Все время до завтрака - два часа - посвящено спортивным играм. На Земле Джек, несмотря на то, что для своего возраста он довольно крупный мальчик, просто не смог бы играть в настольный теннис, он ведь чуть-чуть только носом достает до стола. Здесь же он, делая головокружительные прыжки, достает мяч и иногда выигрывает у Мартина (если тот поддается). Девочки тоже играют в теннис, но их больше привлекает гимнастика с элементами акробатики (в нашей библиотеке обнаружилось руководство) и игры с веревочкой, так называемой скакалкой. После завтрака начинаются занятия. Книг у нас мало, зато нашлись большие запасы бумаги и письменных принадлежностей. Джек еще мал, поэтому он в часы занятий что-нибудь рисует и пытается писать буквы. Я же занимаюсь с Сабиной и Марией. Хотя Мария гораздо старше, уровень их знаний примерно одинаков, если иметь в виду, конечно, школьную программу, а не жизненный опыт, его-то у Марии, наверное, хватило бы на двух городских девочек ее возраста. Однако я удивляюсь профессору Мандеру - он взял девочку в семью и не позаботился чему-нибудь научить ее. А может быть он, несмотря на свои прогрессивные настроения, в душе считает "цветных" низшими людьми? Потом я даю им "домашнее задание" и начинаю заниматься сам, помогаю Мартину, если это бывает необходимо. Конечно, учитель на Земле в классе долго вталкивает ребятишкам в голову арифметику и другие вещи, а у нас нет времени: вдруг завтра (конечно, в переносном смысле - впереди по курсу нет ни одной звезды) нам придется садиться на какую-то планету, а мы даже не знаем, как, к примеру, включить тормозные двигатели. Поэтому я начал сразу с алгебры, считая, что арифметика освоится сама, как частный случай. И занятия идут ускоренным темпом. Основной упор делается на решение задач. После двух часов делается большой перерыв - два часа спортивных игр. После обеда - час отдыха и снова учеба. В нашей библиотеке нашлись записи лекций для школ и колледжей по математике и английскому языку, и мы с Мартом внимательно их штудируем. А еще есть физика, химия, биология и уйма других предметов. Не знаю, правильно ли я сделал, но я исключил из программы обучения географию и историю, считая, что они нам не понадобятся. День сороковый. С легкой руки Джека меня все зовут "папа Роб", даже Март. Я все больше и больше привязываюсь к этому смышленому негритенку. Меня беспокоит только Мария. Правда, она стала разговорчивей. Тоненьким, срывающимся голоском отвечает свой урок. Видно, что она старается, но... То ли стесняется меня, то ли я со своим обучением сильно опоздал. Шутка ли, обучать почти взрослую девочку, которая никогда в жизни не училась. Математика, правда, дается ей легче, чем английский язык. Конечно, у Марии есть определенный запас знаний, но они все относятся к тому периоду ее жизни, который прошел в джунглях. На днях Сабина вдруг спросила девочку: - Мария, а какой самый страшный зверь в джунглях? Ответ был неожиданным даже для меня: - Летучие крысы-кровососы. У нас одна женщина забыла хорошо укрыть ребенка на ночь, так они высосали из него всю кровь! Пришлось после этого включать общую лекцию о животном мире Южной Америки. Сабина никак не хотела поверить, что такие звери действительно существуют. И тут же задает вопрос Джек: - Папа Роб! А там, куда мы летим, такие будут? Кто его знает, какие там будут! Успокаиваю его: - Нет, таких там не будет. - А какие будут? День сотый. Вчера перед сном, раздеваясь, я обратил внимание на мой костюм. И рубашка, и брюки сильно потерлись, кое где даже порвались. С утра осмотрел одежду ребятишек и пришел в ужас: она была не в лучшем состоянии. Шутка ли, почти три месяца мы носим одну и ты же одежду. Конечно, мы ее стирали примерно раз в десять дней, так что грязнулями нас не назовешь, но она просто износилась... Поэтому вместо занятий мы отправились на верхний ярус, чтобы произвести ревизию в складе одежды. Для себя и Мартина я выбрал два отличных комбинезона, удобных и легких. Попытался найти платье для Сабины, а потом решил, что ей тоже будет удобнее в комбинезоне, но все они были большие, и тогда я спросил у Марии, умеет ли она шить. - Да, папа Роб, миссис Мандер научила меня, - впервые я услышал ее нормальный голос. Как он отличался от того, который я привык слышать во время занятий. Нагруженные швейной машинкой, разной материей и одеждой, мы спустились в жилой ярус. Одну из пустых кают превратили в "ателье мод", и Мария уселась за шитье. Наверное, она шила всю ночь, потому что утром она и Сабина оказались одетыми в одинаковые ярко-оранжевые комбинезоны. Теперь Мария казалась совсем маленькой девочкой, она была чуть выше Сабины. Ланкадоны вообще малорослые, хотя кое-кто считает, что только из-за плохого питания, а тут еще комбинезон сильно скрадывает рост. Но зато нас ждал другой сюрприз. Сегодня Мария впервые взялась играть в теннис с Мартом. До сих пор она играла только с Сабиной или Джеком и играла слабо, а тут вдруг начала бить и справа, и слева, так что Март с трудом ушел от поражения. Видимо, ее стеснительность, воспитанная годами, жизни в зависимом положении, постепенно проходила. Она почувствовала себя равной среди равных, стала держаться свободнее. И с учебой у нее пошло гораздо лучше. Она перегнала Сабину и занимается уже по специальной программе, которую я для нее составил. День сто сорок первый. Если считать, что мы вылетели с Земли 12 августа, то сегодня Новый год. Чтобы внести какое-то разнообразие в наше размеренное житье, решили устроить праздник. Был пир горой. Даже бисквит я ухитрился сделать, используя указания "поваренного кристалла". Только вместо яиц пришлось класть в тесто яичный порошок. Даже цирк был, почти как настоящий. Лев ходил по канату (по спинкам кресел), крутил сальто в воздухе и прыгал в обруч, только обруч не горел, потому что, во-первых, нельзя допускать излишний расход кислорода, - кто его знает, что там за система регенерации, - а во-вторых, лев мог сильно обжечься. Как и полагается царю зверей, он иногда останавливался, поднимал голову и начинал громко рычать, тогда укротительница начинала щелкать воображаемым бичом и приказывала: "Тубо, Цезарь!" - это мы подсмотрели в одном из фильмов про цирк. Лев - его изображал Март - успокаивался и продолжал программу. А потом по арене поскакал конь, а на нем стояла наездница и тоже щелкала бичом и выделывала всякие коленца. Вдруг она сорвалась со спины коня как раз в тот момент, когда посылала воздушный поцелуй, и, наверное, сильно бы ударилась, если бы верный "конь" не подхватил ее на руки. Коня тоже изображал Март, укротительницей свирепого льва и по совместительству наездницей выступала Сабина, которая под руководством Марии сшила себе специальный цирковой костюм. А потом я взял банджо, и мы все пели. Было очень весело. День двести двадцать восьмой. Давно уже мы не заходили в кают-компанию, проводя все время в спортивном отсеке и библиотеке. Правда, я время от времени захожу сюда, чтобы посмотреть в иллюминаторы и определить день по часам. Сегодня неожиданно встретил здесь Марию. Она стояла перед дверью с дисковым замком и сосредоточенно на нее смотрела. Мы с Мартином несколько раз обсуждали вопрос о том, что именно скрыто за этой дверью. Он говорил, что профессор там работал, и мы оба были уверены, что там находятся его чертежи и расчеты. Мы даже пытались открыть дверь, набирая имя и фамилию профессора и порознь, и вместе - все было бесполезно. Тогда решили пока не трогать ее, а позже, когда немного разберемся в науках, просто взломать ее. Поэтому я очень удивился, увидев Марию, стоящую перед этой дверью: - Мария, что ты хочешь? - спросил я. - Открыть эту дверь? - Да, - ответила она, - я думаю... Я раза два видела как профессор открывал эту дверь. Он при этом напевал себе под нос: "Фью-фью, фью-фью-фью"... Не свистел, а... Как-то так: "Ю-ий... га-га-ин"... - А ну-ка, повтори! - мне показалось в этих словах что-то очень знакомое, где-то я слышал это сочетание звуков! - Ю-ий га-га-ин... - Юрий Гагарин! - Да, да! - радостно закивала Мария. Поистине профессор был самый настоящий "красный"! - А ты знаешь, кто это Юрий Гагарин? Это... - Впрочем, я потом все вам расскажу. Давай-ка попробуем, как подействует на замок это магическое имя. О, подействовало оно прекрасно! Как только я набрал эти буквы, в двери что-то щелкнуло, я потянул за ручку и она легко открылась. Это действительно был кабинет профессора. В каюте обычного размера стоял громадный письменный стол, на котором в специальных зажимах лежат чертежи и напечатанная на машинке рукопись с надписью: "Расчеты к "Ласточке". Кроме того, на полке, прикрепленной к стене, были книги. Часть их при взлете выпала, и теперь они валялись в самых неожиданных местах. Первым делом я схватил рукопись и стал листать. Должен признаться, что символы, написанные в ней, были для меня китайской грамотой. То есть, написано-то все было по-английски, и буквы, и значки - все это было мне знакомо, а прочесть я ничего не мог. - Март, - закричал я на весь коридор, - Март, иди сюда! Он не заставил себя ждать и примчался, за ним вприпрыжку неслись Сабина и Джек, страшно довольные, что можно сделать перерыв в занятиях. С чертежами было немного легче, чем с расчетами, тут мы хоть кое-что поняли. "Ласточка" представляла собой длинный цилиндр с закругленным носом и кормой. По высоте она делилась на четыре яруса. Кроме того, что уже видели при осмотре корабля, мы узнали, что по торцам нижнего яруса там, где располагались склады семян, размещены машинные отделения, а в самом нижнем ярусе, который никак не сообщался с жилым, - емкости для хранения горючего и двигатели. Все остальные чертежи, так же как и расчеты, были нам непонятны. Во всяком случае, мы все были рады. Я радовался тому, что появилась какая-то ясность, пусть минимальная, появилась цель: надо разобраться в расчете. Мартин - тому, что за дверью не оказалось мертвого профессора, чего он сильно опасался. Сабина и Джек радовались потому, что радовались все, а Мария просто ходила гоголем. Таким образом, одна из задач "напотомного" блокнота разрешилась. День двести сорок девятый. Сегодня неожиданность преподнес нам Джек. Он подвернул ногу во время игры и ушел в библиотеку. Пока мы играли, он решил посмотреть мультфильм. Почему-то думал, что мультфильму соответствует буква "М" на диске. Когда он набрал код, мощные аккорды разнеслись по всему кораблю. Мы бросили игру и примчались в библиотеку. На экране огромный оркестр извлекал из своих инструментов музыку, да такую, какой я никогда не слыхал. Раньше я не представлял себе, что музыка может быть такой красивой. До сих пор я, об остальных и говорить нечего, сталкивался только с джазом. Сам неплохо пел под банджо песенки, особенно хорошо мне удавалась "Кроха Мэри". И танцевал неплохо, не только твист, но и новомодный "Уа-уа". Конечно, я слышал, что есть "серьезная" музыка, но не имел представления, что это такое. Мы с удовольствием прослушали всю вещь, а потом спросили у Джека, как она называется. Он не помнил. Около часа набирали код, пока с экрана не полились торжественно-праздничные аккорды. Это был первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Играл Ван Клиберн. Мы решили каждый вечер слушать музыку. День триста шестьдесят пятый. Прошел год полета. Много это или мало? Не знаю. На Земле - немного. Для нас - огромное количество времени. Изо дня в день мы прожили этот год: занимались, играли, смотрели фильмы и слушали музыку. Эти ребятишки действительно стали моей семьей, я к ним сильно привязался и полюбил их. Если теперь что-нибудь случится с кем-нибудь из них, мне будет очень больно. Раньше я боялся, что вся эта история кончится плохо. И теперь боюсь, но уже гораздо меньше. Чувствую, что Мартин (он обогнал меня в математике и скоро примется за астрономию) уже в недалеком будущем будет в состоянии разобраться в чертежах профессора. Пока что нам еще не известно, ни куда хотел лететь профессор, ни правильно ли мы летим, так как старт был преждевременным, а мы с Мартом уже знаем, что ошибка в одну десятитысячную градуса отклоняет звездолет на сотни тысяч, если не на миллионы километров. Чтобы развлечь детей, устроил праздник. Тот Новый год, который праздновали раньше, объявили недействительным и отпраздновали снова. Теперь у нас будет собственный Новый год - "ласточкин". Я все время стараюсь устраивать такие праздники. Надо же как-то веселить ребятишек! В основном мы празднуем дни рождения всех. Началось это так. Сабина подошла ко мне и сказала: - А знаете, папа Роб, если бы мы не улетели, то сейчас праздновали бы мой день рождения. Пришли бы гости, мои знакомые девочки, мама испекла бы пирог, а мне подарили бы новую куклу, потому что моя Катрин уже совсем-совсем никуда не годится. - А какого числа твой день рождения? - Двадцать первого декабря. Это было за несколько дней до того, как мы праздновали Новый год. Мы тогда не отмечали день рождения Сабины, он уже был пропущен. Но все остальные дни рождения были отпразднованы, кроме именин Марта, которые тоже были пропущены. Праздновали их в таком порядке. Джек - сто шестьдесят девятый день полета. Я - двести сорок шестой день. Мария - триста второй день полета. Кстати, Мария не знала, когда ее день рождения, и я просто назначил ей день, чтобы между праздниками были примерно одинаковые расстояния во времени. На следующий год полета будем снова праздновать все эти дни, и еще пропущенные, Сабинин - сто тридцатый день и Марта - шестьдесят восьмой. День триста восемьдесят девятый. Джек все реже вспоминает маму. Только вот сегодня перед ужином стал дергать меня за рукав: - А вот, когда мой папа, тот земной, уезжал далеко, он присылал письмо или звонил по телефону. Папа Роб, давай позвоним маме, пусть она скорее нас догоняет. Милый малыш! Я не обнаружил в кают-компании ничего хотя бы отдаленно напоминающего радиостанцию, так что сообщить кому бы то ни было мы ничего не можем, да и вряд ли радиоволны дошли бы до Земли, если бы я ее сейчас и обнаружил. По-моему, мы от нее очень далеко. Да и как отыскать ее в этом безбрежном мире? И что это за звездолет без средств связи? День пятьсот сорок восьмой. После ужина мы с Мартином засиделись еще в библиотеке, разбираясь с уравнениями профессора. Мы знали, что Мария сама справится с малышами. Некоторое время они еще шумно играли в кают-компании, потом все стихло. Когда мы тоже отправились спать, в коридоре стояла тишина. Неожиданно из приоткрытой двери до нас донесся приглушенный гортанный голос Марии. Мы остановились, прислушиваясь. - И вот люди с огненными волосами решили срубить столб, на котором держится небо, чтобы солнцу некуда было подниматься. Они принялись долбить и строгать, работали целый день, так что подпорка стала совсем тонкой. Тогда они решили бросить работу, потому что очень устали. Отдохнули немного и вернулись к работе. Однако, пока они отдыхали, обтесанная часть подпорки выросла снова, и столб сделался такой же толстый и крепкий, как был раньше. Они и сейчас его рубят, а он снова вырастает. - Мария, а если они его срубят, тогда что? - Старики говорят, что тогда будет конец света. - А это что - конец света? - не унимался маленький Джек. - Это когда все время темно и не бывает утра, - ответила Мария. - Как в иллюминаторе? - Спи, глупый, - вмешалась Сабина. - А за иллюминатором конец света? - добивался ответа Джек. - Папа Роб говорит, что мы скоро прилетим к другому солнцу, - сказала Сабина. - А там будет начало света? - Вот глупый! - Ну, если есть конец, должно быть начало? Я тихонько посмеивался: железная у малыша логика! Как дорого дал бы я, чтобы знать, каким оно будет - наше "начало света"! День шесть сот тринадцатый. Сегодня мне стало известно, почему мы так неожиданно отправились в полет. В рабочем кабинете профессора я обнаружил кнопку, вделанную снизу в крышку стола. Поэтому мы ее не заметили. После недолгих раздумий я решил, что вряд ли здесь находится управление какими-либо механизмами, и нажал ее. С легким шелестом прямо над столом разошлась обшивка, открыв дверцу в стене, которая оказалась незапертой. За дверцей я увидел барабан, на котором были закреплены знакомые мне кристаллы. Вечером, когда Мария и младшие уснули, я вложил один кристалл в считывающее устройство. Все, что говорилось в кабинете профессора в его доме у подножья Тахумулька (это гора, на которой была установлена "Ласточка" до взлета), было записано на этом кристалле. Я услышал и свой голос, и Мартина, и геолога Мандера, и его жены, и многих других, оставшихся далеко позади, тех, кого мы уже никогда не увидим и не услышим. Но самой интересной оказалась последняя запись. По голосу я решил, что собеседником профессора был Селби, его старый товарищ по нью-йоркским трущобам. Начала разговора мы не слышали, видимо, он происходил в другом помещении. Вот хлопнула дверь, профессор сказал что-то неразборчивое, наверное, конец какой-то фразы. - Вы меня не поняли, сэр, - произнес голос, в котором я узнал голос Селби. - Нет, нет! Я прекрасно вас понял, - с ударением на слове "вас" произнес голос Паркинса, нашего профессора. - Да вы садитесь, Селби, садитесь, ведь даже с врагом надо говорить вежливо. - Кто сказал, что я ваш враг? По-моему, я всегда был вашим лучшим другом... Вспомните то время, профессор, когда вас лишили кафедры: кто присоединился к вам? Селби... Кто вместе с вами оставил университет? Селби. Кто, наконец, делил с вами последний кусок хлеба в нью-йоркских ночлежках? Опять-таки Селби... Нет, я всегда был вашим искренним другом... - В том-то и дело, что был... Мне часто казалось, что вы не искренни... Теперь я убежден в этом. Почему это вдруг, перед самым стартом, вы захотели увидеть чертежи "Ласточки"? И эти разговоры, что надо оставить на Земле дубликат! Кому и зачем? И ваше намерение уехать завтра на несколько дней? Вы ведь не случайно связали вместе эти обстоятельства: желание увидеть чертежи "Ласточки" и ваш отъезд? Не так ли? - Ну, не совсем так... - Не юлите, Селби, это всегда у вас плохо получалось! Скажите прямо: вы летите со мной, вернее с нами, или хотите остаться? - Как вам сказать... - Вы уже сказали. Я все понял. Чертежей вы не увидите. Так же, как свои уши... А теперь можете идти на все четыре стороны, я вас не держу более. Ну, что же вы не идете? Я вас не задерживаю... Или позвонить, чтобы вам помогли выйти? - Назад! Ни с места! Или я выстрелю! - О! Вы совсем иначе заговорили, Селби! Вот уж не ожидал от вас такой прыти! Стреляйте! Что же вы не стреляете? - Мне нужны чертежи! - Вам? Не думаю... Скорее всего кому-то другому, кто купил вас со всеми вашими потрохами... Так вот, ни вы, ни ваши хозяева, ни кто другой - ни один человек на Земле не получит этих чертежей! Это вам говорю я, профессор Паркинс! Эти чертежи были готовы много лет назад, когда у меня была кафедра... И тогда я не стал кривить душой, а теперь и подавно. А вашего пистолета я не боюсь... - Зато есть кое-что другое, чего вы побоитесь! - Например? - Солдаты полковника Армаса! Стоит мне подать сигнал, и они будут здесь. Профессор Мандер уже в моих руках. А через полчаса - и все остальные. Все подходы к этой проклятой горе окружены, никому не вырваться! Посмотрю я, что вы запоете, когда люди Армаса в вашем присутствии возьмутся за этого, черномазого, вашего любимца, или за эту симпатичную девчушку, дочь Мандера! - Как? Вы хотите сказать?.. Они же дети! - Ну и что, что дети? Тем более вы не позволите, чтобы по вашей вине они остались калеками на всю жизнь! А не вы, так Мандер, ваша правая рука выложит все, как на исповеди! Ну, что вы теперь скажете? Или позвоните, чтобы мне помогли выйти? - Нет, звонить я не буду... - Вот видите, дорогой профессор, и вы уже иначе заговорили! - Хорошо, а чем вы мне докажете, что все то, что вы мне наговорили, - правда? Ну, про полковника Армаса и прочее? - Очень просто! Подойдите вот к этому окну. Я сейчас взмахну платочком... Смотрите вон на тот пригорок. Видите человека, привязанного к дереву! Видите? - Вижу. - Это ваш друг, Мандер. А видите - вон там двинулись вперед еще человечки? Это солдаты Армаса. - Армас не посмеет... Есть же международные правила... - Армас чихал на всякие правила, хоть и международные, а права он берет сам себе, лишь бы ему платили... А заплатили ему достаточно! - Да, Селби, вы привели веские доводы... Я должен обдумать все это... - Думать нужно было раньше! Теперь уже надо решать! - Хорошо! Но пятнадцать минут вы мне дадите? - Только в моем присутствии. - Пусть будет так. А вы можете сделать так, чтобы эти солдаты остались там, где они сейчас? - А я получу чертежи? - Получите. Сразу же, как только солдаты остановятся. - Верю вам. Даю сигнал. Только вы сидите на месте! Пауза. - Селби, откройте вон тот шкаф... На верхней полке возьмите большую серую папку. Нашли? Так... А на второй снизу должен быть коньяк и рюмки... Есть? Тащите все это сюда, мне надо подкрепиться на всякий случай. - Где же чертежи? - А вы прочитайте заглавие книжки. - Так это же Годдард! 1935 год! - Вас хорошо учили читать в школе, Селби! Это действительно Годдард, и эта книга действительно издана в 1935 году! И все-таки, за небольшими исключениями, это чертежи "Ласточки"! Вы дурак, Селби, дело совсем не в чертежах! Мы изменили только двигатель, вернее, двигатели... Все дело в топливе... Наливайте себе коньяк, он совсем не плох. Не думаю, чтобы вам когда-нибудь пришлось еще пить такой... Так вот, стартовые двигатели работают за счет реакции сгорания фтора в молекулярном кислороде, а маршевые - это уже мой секрет... Пейте коньяк, Селби! Вы знаете, за что вы пьете? - За мой успех! - Нет, вы пьете, да и я тоже, оба мы пьем на собственных поминках! Не правда ли остроумно - пить коньяк на собственных поминках? - Какие поминки? Что вы городите, профессор? - Обыкновенные поминки. Пока вы доставали коньяк, я нажал вот эту кнопку. Автоматика сработала, и через... Теперь уже через несколько минут "Ласточка" стартует... А весь этот дом и мы с вами сгорим в пламени стартовых двигателей. Куда же вы, Селби? Все равно ведь от судьбы не убежать... Пауза. - Убежал... Как будто можно успеть... Ну, хватит о нем... Простите меня, бедные мои ребятишки! Как мне жаль вас, оторванных от привычного мира, от родных и близких, просто от мира взрослых. Вам трудно будет одним, но иначе я поступить не мог... Счастливого вам... И тишина. Больше на кристалле записей не было... Так вот почему "Ласточка" стартовала преждевременно! В последнюю минуту своей жизни профессор отправил ее в полет, нажав кнопку в своем доме у подножья Тахумулька, спасая и корабль, и нас, находящихся в нем, от страшного врага!.. 5 День семьсот восьмой. Я проснулся рано. Взглянул со своей полки вниз. Март спал на спине, широко раскинув руки. Джек забился в угол, укутавшись в одеяло. Вот уже неделя, как он живет с нами в "мужской" каюте. Я решил, что он еще спит, и уже хотел снова лечь, как вдруг он поднял голову и спросил: - Папа Роб, что такое деньги? - А зачем это тебе? - удивленно спросил я. - Я читаю книги и смотрю кино, там все деньги и деньги, а я не знаю, что это такое. - Деньги, это... - сказал я и запнулся. А правда, что такое деньги? Я никогда раньше не задавал себе такого вопроса. Что же я мог сказать ему? - Знаешь, Джек, я скажу тебе позже. - Сегодня? - Нет, наверное. Через несколько дней. Мне надо самому разобраться, что это такое. - Деньги. Это такая штука, - подал голос Мартин, - которой всегда не хватает. Сколько я помню, у нас в доме их никогда не было. Всегда мама говорила: "Опять денег нет". Или: "Подожди, сейчас нет денег". - А почему у нас нет денег? - Нам они ни к чему, - ответил я. - Почему? - Джек, я же сказал тебе: отвечу позже. День семьсот двадцать второй. Вот уже две недели я ищу ответ на вопрос Джека. Провожу в библиотеке "вечера" и даже прихватываю часть "ночи". Ответ я нашел там, где не ожидал, - у социалистов. Начинаю понимать не только, что такое деньги, но и что такое эксплуатация, и кризис, и почему бывает безработица и т.д. Раньше я думал, что если человек без работы - значит ему просто не повезло. Теперь же я знаю, что все в мире подчиняется определенным законам. Теперь уже смогу ответить на вопрос Джека... когда он немножко подрастет. День восемьсот шестидесятый. Праздновали день рождения Сабины. Мы с Мартом сообразили манный пудинг с подливкой из ананасного сока. Мария обиделась, что ей не доверили приготовление этого блюда. Она постепенно оттаивает и из замкнутой, хмурой девочки, какой она была в начале полета, для которой мы все были чужими, непонятными людьми, превращается в полноправного члена коллектива. Зато она отыгралась во время преподнесения подарков. Потому, что я подарил Сабине куклу, найденную на складе, Мартин - бич, сплетенный из разноцветных проволочек (они все еще изображают на всех наших праздниках цирк, и надо признать, что в своих номерах достигли высокого мастерства), Джек - свой рисунок, а Мария... Мария подарила Сабине платье - точно такое они видели в каком-то фильме. Белое, воздушное платьице, с пышной юбкой, собранной такими гармошечками, кажется, на Земле такая штука называется не то плиссе, не то гофре или еще как-то иначе. Сабина была в восторге и прыгала до потолка, что в наших условиях не так уж трудно. Потом был праздничный обед, мы пили вишневый сок и говорили, что это вино, а ведь эти дети не представляли себе, что такое вино. Да и я сам уже почти забыл вкус алкоголя и табака: на складах "Ласточки" их не было, а те несколько штук сигарет, что были у меня в кармане, кончились в первые же дни. Сейчас я со смехом вспоминаю свей "муки", а тогда мне было не до смеха. День восемьсот девяносто первый. Профессор был прав, высоко оценивая способности Мартина! Я думал, что он так же, как и я, занимается началами анализа бесконечно малых, как вдруг оказалось, что он ушел гораздо дальше меня и свободно оперирует такими понятиями, как "правило Лопиталя, теорема Ролля" и т.д.! И когда он успел? Я только приступил к высшей математике! Ему же принадлежит честь раскрытия тайны нашего горючего. Он наконец-то разобрался в расчетах профессора. Оказывается, наши маршевые двигатели работают на молекулярном гелии! Только за счет разрыва молекулы высвобождается огромное количество энергии, он мне называл цифры - около 200.000 килокалорий на грамм вещества, а по скорости истечения газов наше горючее не уступает ядерному! Теперь понятно, как профессору удалось поднять такую махину - без малого 200 тонн. Мартин определил скорость (тут я не совсем его понял) по смещению звезд. Какие-то параллаксы, замерял... Слаб я в этих вещах... Скорость наша 0.8 с. Март говорит, что это очень много. Может быть и так, может быть и не так - я должен ему верить. День девятьсот двенадцатый. Я придумал дело для Марии! Вернее, "придумал" - не то слово. Придумать можно дело такое, которое никому не нужно, только для того, чтобы человек был занят. Нет. Я нашел! Тоже не то. Впрочем, какая разница, как сказать. Я предложил ей разузнать, какие у нас есть семена, и что нужно растениям для нормального роста. Конечно, имеются в виду земные условия. Но я уверен, что рано или поздно мы куда-нибудь прилетим, и тогда у нас будет готовый агроном. Мысли мои идут дальше. Я уже слишком стар (относительно, конечно), чтобы изучать что-либо заново, да и возни будет много со всякими устройствами. Мартин - прирожденный инженер. Честно говоря, когда я думаю о конце полета, то только на него и надеюсь. А из Марии выйдет прекрасный агроном и биолог - недаром большую часть своей жизни на Земле она прожила в лесу, ей близок мир природы. Сатину же придется приучать к медицине. Врач будет нам необходим. Уже сейчас я или Мартин стараемся незаметно подсунуть ей какой-либо рассказ про врача или больного, спрашиваем ее, не помнит ли она, что такое аспирин, мол, нам надо составить препарат. Джек? О нем думать рано, он еще мал, склонности его пока не проявились. С ним решать будем позже. Перечитал свою запись и удивился: впервые в моем дневнике появились надежды и планы на будущее. День девятьсот восемьдесят первый. Мартин давно обогнал меня в работе. У парня просто талант. Он уже свободно владеет категориями высшей математики и решает любые задачи по астрономии, а я все еще "плаваю" в двойных и тройных интегралах. Частенько приходится просить его разъяснить мне тот или иной раздел. Если бы он мог учиться в любом университете на Земле, из него вышел бы большой ученый. А вообще, в последнее время я немного охладел к математике, меня больше занимают социальные науки. Все свое библиотечное время я трачу на эти труды и еще прихватываю по вечерам. Как жаль, что на Земле я не был знаком с коммунистами. Они теперь мне гораздо понятнее и ближе. Хотя, с другой стороны, на Земле, у меня просто не нашлось бы времени, чтобы изучить все эти книги, а, значит, они не были бы мне ближе и по... Фу ты, совсем запутался. День тысяча тридцать второй. Этот день я запомню на всю жизнь - день рождения Марии. Когда был готов праздничный обед, она вдруг вышла к нам не в обычном своем комбинезоне, а в прекрасном белом платье. И тут я заметил впервые, что это уже не ребенок! Нет, передо мной была вполне сложившаяся девушка. До сих пор я думал, что она совсем девчонка. Теперь я понял, как я ошибался. Впечатление было неотразимое. Даже Март, который всегда относился к ней как к товарищу, как если бы она была мальчишкой, вдруг стал скованным и необычно почтительным. Сабина безудержно радовалась успеху старшей подруги. Теперь мне понятно, зачем они вдвоем уединялись. Черные, как смоль, волосы Марии, аккуратно уложены вокруг головы, блестящие от волнения глаза, чуть приоткрытый рот, белоснежные зубы - все говорило о том, что она очень довольна впечатлением, произведенным на нас. Я даже поймал себя на том, что несколько раз обратился к ней как к незнакомой девушке, встреченной впервые... День тысяча сороковый. Никак не идет Мария у меня из головы. Я стал интересоваться, чем она занимается в свои библиотечные часы, то есть я и раньше знал, что она делает, но сейчас стал уделять ей особое внимание. Оказалось, что она, кроме собственных занятий по растениеводству, занимается вместе с Сабиной домашними делами - шитьем и приготовлением пищи, а также изучением биологии. Это их увлечение и обрадовало меня, и удивило. Я спросил ее, зачем она уделяет биологии столько времени. Сабина была не в счет - она просто следует примеру старшей подруги. - Когда мы прилетим, - ответила Мария, - я буду заниматься растениями, вы ведь сами поручили мне это, папа Роб. День тысяча сорок четвертый. Я сидел в библиотеке и читал "Капитал". Настолько увлекся, что не слышал, как вошла Мария. - Папа Роб, - сказала она. - Можно, я отвлеку вас на минутку? - Да, пожалуйста. - Папа Роб, я обидела вас чем-нибудь? - Что за странный вопрос, - ответил я, - откуда ты это взяла? - А почему вы не так со мной говорите, как раньше? Как-то сухо и казенно. Я в чем-нибудь провинилась? Я резко повернулся к ней. Ее широко раскрытые глаза смотрели прямо в мои. Я смотрел и смотрел в ее глаза. В них были слезы и скорбь, и... Я не знаю, что еще в них было, но я забыл про все на свете и никак не мог оторвать свой взгляд от этих широко раскрытых карих глаз. Я хотел ей сказать, что она совсем не та, что была раньше, что "гадкий утенок" из старой Андерсеновой сказки превратился в ослепительно красивого лебедя... Но ничего этого я не сказал, а, напротив, нахмурил брови: - Не придумывай глупостей! Я тебя люблю, как и раньше... - я не смог удержаться и добавил - даже еще больше! Я не понял, как это случилось, но она вдруг оказалась в моих объятиях, губы наши слились... Я счастлив, как никогда в жизни! День тысяча девяносто пятый. Отпраздновали Новый год. День тысяча четыреста двадцатый. Почти год не брался за дневник. Скоро будет четыре года нашего полета. Жизнь течет без изменений. До сих пор я очень боялся, что кто-нибудь из детей заболеет. Теперь этого уже не опасаюсь. По-видимому, мы не захватили с Земли болезнетворных бактерий, ведь "Ласточка" строилась в высокогорной местности, и, кроме того, мы ведем правильный, размеренный образ жизни. Нам не приходится опасаться сквозняков и изменений температуры, да и регулярные занятия спортом дают о себе знать. Мартин полностью разобрался в расчетах профессора и попытался составить программу для электронной машины, управляющей кораблем. В машине, расположенной за стеклянной перегородкой, оказался блок просмотра программы. Когда Мартин ввел в этот блок свою пробную программу изменения курса, машина голосом профессора сказала: - Программа составлена правильно, но принята быть не может в связи с несоответствием внешним условиям. 6 День тысяча четыреста девяностый. Мы сейчас редко бываем в кают-компании. Все время делим между спортивным залом, кухней-столовой, библиотекой и личными комнатами. Но вот несколько дней назад Мартин сообщил, что мы находимся неподалеку от какой-то крупной звезды. Все бросились к иллюминаторам. Я занял было командирское кресло и приготовился нажимать кнопки по команде Мартина, а потом, неожиданно для самого себя, поднялся и сказал: - Нет, Март, ты это сделаешь лучше меня. Мартин, ни слова не говоря, занял кресло, положил руки на пульт и начал действовать. На экране появились надписи и цифры. Спектральный класс - F9 Масса - 1,05048 MS Светимость - 1,21072 LS Радиус - 1.04640 RS Эффективная температура поверхности - 5880 К Плотность - 1,31 г/см3 Границы экосферы Д1=0,9490 ае Д2=1,3644 ае Все прочитали эти надписи, а потом дружно повернулись к Мартину, ожидая пояснений. - Ну, вот, - сказал, он, эта звезда чуть-чуть больше и активнее нашего Солнца. У солнца спектральный класс - G2, а у этой - F9. Первые три цифры - масса, светимость и радиус - даны просто в отношении к Солнцу, об этом говорит вторая буква в размерности - S. Температура поверхности... - он тут же вызвал из автобиба данные по Солнцу. - Вот видите, у Солнца чуть поменьше - 5545 К. А что такое "экосфера"... Сейчас посмотрим... - и он начал набирать код. - Экосфера - это область обитания! - закричала Сабина, успевшая набрать код раньше. - От греческого слова "экос" - обитель, дом! - Да, - подтвердил Мартин. - Это означает, что та планета, которая подойдет для жизни человека, должна быть не ближе к звезде, чем расстояние Д-один, и не дальше, чем - Д-два. Я посмотрел на эти цифры. Они мне ничего не говорили. - А что такое "ае"? - Это "астрономическая единица" - расстояние от Солнца до Земли. Грубо можно считать ее равной ста пятидесяти миллионам километров. Точнее - сто сорок девять и шесть десятых. Я успокоился немного: звезда была еще далеко. Относительно планет машина ничего сообщить не смогла, слишком большое расстояние отделяло нас от звезды, но исследование ее поля тяготения, проведенное Мартом с помощью кибера, говорило о том, что планеты должны быть. Но выяснилось другое обстоятельство. - Мы должны начать торможение не позже, чем через семьдесят часов, - сказал Март после многочасовой работы с машиной, - иначе мы пройдем мимо звезды и снова уйдем в космос, и неизвестно, выйдем ли мы когда-нибудь к какой-либо другой. - Хорошо, а если у нее нет подходящей планеты? - По мнению многих ученых, труды которых я проштудировал, Солнечная система - вовсе не феномен во Вселенной, а скорее наоборот, феноменом должна быть звезда, не имеющая планет... Так что планета должна быть! - Ну, а вдруг, чем черт не шутит? Мы сможем улететь дальше, к другим звездам? - Мы ничего не сможем сделать, - ответил Март, - горючего у нас хватит только на торможение, маневр и посадку. - Это страшный риск, - заметил я. - Если продолжать полет, то мы рискуем еще больше, - ответил Март, - вероятность, что мы найдем еще звезду с планетами, почти равна нулю. Мы состаримся и умрем в корабле, а звезды не будет. Запас продуктов тоже не бесконечен... - А все-таки, если нет планеты, что будем делать? - Мы останемся на круговой орбите около звезды. Не все ли равно, где находиться в космосе! Построим оранжерею - солнечной энергии звезды более чем достаточно. Если не будет естественной планеты - превратим "Ласточку" в искусственную! Я хотел возразить Мартину, что при полете у нас есть какая-то цель, но не успел, перебил Джек: - А травка на планете будет? - Может быть, а может и не быть, - ответил я. - Хочу на травку, мне надоело в космосе, - заявил Джек. - Мне тоже, - в один голос сказали Мария и Сабина. Мне тоже надоел космос, но я ничего не сказал. День тысяча четыреста девяносто четвертый. До самого последнего часа меня терзали сомнения, но все-таки я решился. Лучше рискнуть один раз, чем медленно умирать и проклинать себя за то, что не использовал этот единственный шанс. Те двое с половиной суток, которые оставались в нашем распоряжении до начала торможения, затратили на подготовку: собрали и закрепили все наши личные вещи, которых накопилось очень много, навели порядок на складах, осмотрели все крепления мебели, ящиков и т.д. Мартин проверил амортизационные камеры и нашел, что они в порядке. Так прошло шестьдесят пять часов из тех семидесяти, что были до начала торможения. В конце этого периода все собрались в кают-компании. Март занял командирское кресло. - Ну, что? - обратился он к нам. - Будь что будет. Давай! Он тут же ввел программу. - Внимание! - раздался из динамика голос профессора. - До начала торможения остается пять часов, команде поесть и занять места в амортизационных камерах. Мы уже почти успели забыть, как лежали в камерах в начале полета. Особенно Джек. - А что там делать? - спросил он. - Спать будешь, - ответил я. Камеры заняли без всяких осложнений. Командирскую занимал теперь Март. Наверное он навсегда останется самым молодым командиром космического корабля - ему только-только исполнилось шестнадцать лет! Сон пришел сразу. Первый день на круговой орбите. Мы снова потеряли счет времени - отсчет на приборной доске начался с ноля, и даже Март не знает, как долго мы пробыли в камерах. - Около десяти суток, - говорит Март. Снова мы попали в невесомость, но теперь она нас уже не пугает. Во-первых, мы с ней знакомы, во-вторых, все стали старше и опытней. Еще несколько дней мы двигались по прямой, но постепенно притяжение звезды искривляло нашу траекторию, пока не замкнуло ее в эллипс. Шестидесятый день на круговой орбите. Первая планета попала в поле зрения приборов "Ласточки" почти сразу же. Данные были неутешительны. Размеры - 0,91 Земли, время обращения вокруг собственной оси - 6 суток 18 часов. Расстояние от звезды - 0,6 расстояния от Земли до Солнца, средняя температура поверхности - 70-80 С, в составе атмосферы много углекислого газа, есть даже фтор. - Эта планета нас не устраивает, - сказал Март, - прежде всего, она внутри нижнего предела экосферы. Так как "Ласточка" на круговой орбите летела против движения планет, - кстати, маневр довольно опасный, ибо он увеличивал вероятность столкновения с метеоритами, - следующую планету мы увидели через несколько дней. Эта была немного лучше. Размеры - 1,08, время обращения вокруг оси - 26 часов 18 минут, расстояние от звезды - 1,2, средняя температура - 15-20 С, в атмосфере - азот, кислорода - 18%, углекислого газа - около 0,08%, инертные газы. - Лучше не будет, - сказал Март. - Будем высаживаться! - решили мы. Еще две планеты не порадовали нас. Обе были за пределами экосферы. Почти два месяца мы пробыли на круговой орбите, пока не пришли к выводу, что искать больше нечего. За это время планета ушла очень далеко от нас, потому что мы шли встречным курсом. Планета обращалась вокруг своей звезды примерно за четыреста дней, - мы не смогли точно определить все элементы орбиты сразу, и Март как раз занимался вычислениями, - мы же обходили звезду по орбите, расположенной внутри орбиты планеты, и нам на полный оборот необходимо около двухсот двадцати дней. Таким образом, при неизменной орбите мы должны были снова увидеть планету через три месяца. Март подсчитал, что при изменении орбиты "Ласточки" таким образом, чтобы мы пересекли все орбиты ближе к звезде, мы сможем подойти к нашей планете через семьдесят дней. Причем звезда будет действовать своим притяжением в качестве тормоза, ее притяжение будет гасить нашу скорость при встрече с планетой, что очень важно. День последний, он же первый. Мне, да и всем остальным тоже, кажется, что те четыре с небольшим года, которые мы провели в полете, прошли скорее, чем эти злополучные семьдесят дней. Как бы там ни было, а они позади. Март выполнил маневр сближения блестяще. На этот раз в камеры мы не ложились, все нормально выдержали перегрузки в креслах. И вот мы примерно на высоте 16000 километров вращаемся над планетой. Два больших материка, много воды, правда, меньше, чем на Земле, - водой занято всего две пятых площади планеты. Окраска тоже не радует глаз - мало зеленых тонов. - Папа Роб, - это, конечно, Джек, - а откуда мы узнаем, как она называется? - У нее еще нет имени, - ответил я, - для нас это "терра инкогнито" - неизвестная земля. - Вот ее и назвали, - сказал Март, - пусть она будет называться Терра. Мы еще неделю крутились вокруг Терры, выбирая место для посадки. Март хотел посадить "Ласточку" на материке, но я воспротивился. - Для высадки нам нужен остров, чтобы мы хоть немного были оторваны от животного мира материка. Но остров не должен быть слишком удален от материка, чтобы мы могли легко туда добраться. Он должен быть расположен в зоне умеренных субтропиков, чтобы не было холодов и чтобы не очень жарко. И размеры его не должны быть маленькими, иначе он нас не прокормит. В конце концов мы нашли остров, более или менее удовлетворявший всем этим условиям. - По местам! - скомандовал Март. - Пристегнуть ремни! Все готовы? - Готовы! - Внимание! Включаю! Снова на грудь навалилась тяжесть. Руки, ноги не чувствуются, откуда-то из желудка поплыла тошнота, в глазах - разноцветные круги. Последнее, что я помню - напряженное лицо Марта, борющегося со слабостью. Толчка я не почувствовал. Когда пришел в себя, ощутил тяжесть во всем теле и удовлетворение - тяжелый путь окончен. Как-то ты нас встретишь, Терра? ОЗЕРО КУЗНЕЦОВ В последнее время все чаще и чаще это озеро, расположенное около места посадки, называют "озером Пасионарии". Может быть, это правильнее, но мне дорого его первое название, и я в своих записках продолжаю его называть так. Т.Маттикайнен 1 Это был на удивление благополучный полет. За все четыре года ни один прибор не вышел из строя, во всяком случае, серьезно. Экипажу ни разу не пришлось менять курс ввиду встречи с метеоритами. Никакие внешние опасности не угрожали "Пасионарии"... И Звезда оказалась на месте. И планетная система у нее имелась. И та планета, которую они искали, оказалась в пределах экосферы. Вообще, все было настолько хорошо, что Дюма начал понемногу опасаться. Он еще не знал, чего он боится, но где-то в подсознании сидела мысль, что на смену этому благополучию должно прийти какое-то несчастье. Правда, этими своими мыслями он ни с кем не делился. Не хотел показаться смешным и суеверным другим членам экипажа, хотя и был уверен, что многие из них разделяют его опасения. Предварительный спектральный анализ атмосферы, сделанный с довольно далекого расстояния, показал полную пригодность планеты для жизни людей. Чувство удовлетворения разделяли все космонавты. - Ну, капитан, - сказал ему Френк Хонани, встряхнув своими длиннейшими иссиня-черными волосами, - вы должны быть довольны нами, навигаторами. Мы привели вас точно к цели. Теперь только небольшое торможение - и мы на круговой орбите! Дюма хотел ответить ему в том же тоне, но вместо этого совершенно неожиданно спросил: - Слушайте, Френк, а почему это вы отпустили такие длинные волосы, что им все наши девушки завидуют? Не пора ли постричь их хоть немного? Индеец гордо вскинул голову, глаза его сверкнули. Дюма даже показалось на минуту, что перед ним вовсе не хорошо знакомый навигатор, а вождь, в волосах которого торчит не одно орлиное перо. - У моих предков, - медленно и раздельно произнес Френк, - волосы обстригали, только если он совершал преступление. Или какой-то неблаговидный поступок. Правда, я - современный индеец, цивилизованный. Не очень-то соблюдаю всякие древние обычаи. Но я решил про себя, что буду стричь волосы только тогда, когда мы благополучно приземлимся. Я сказал. "Ага, подумал про себя Дюма, - а ты тоже немного суеверен!", а вслух произнес: - Пусть будет по-вашему. Индеец еще раз гордо посмотрел вокруг: не вздумал ли кто-нибудь над ним смеяться. Но даже улыбки насмешливой не увидел. Все так или иначе разделяли его чувства. Каждый хотел, чтобы все кончилось хорошо. Никто не верил в приметы и везение, но у каждого была своя маленькая тайна, которая придавала ему уверенность в его действиях, хотя вряд ли бы он посмел так открыто заявить о ней вслух. Резкий звонок прервал эту сцену: корабельный мозг сообщал, что настало время начинать торможение. Дюма поудобнее уселся в своем кресле, окинул взглядом рубку: все ли готовы и нажал соответствующую кнопку. Новый сигнал сообщил ему, что мозг принял приказ и приступил к выполнению программы. Торможение всегда вызывало самые неприятные ощущения у космонавтов, даже при очень небольших перегрузках. Относительно небольших, конечно. Организм человека, привыкшего за долгие годы пути к постоянной малой силе тяжести, болезненно реагировал на внезапный переход к ускорениям, соответствующим норме, не говоря уже о повышенных. Правда, тот маневр, который сейчас совершала "Пасионария", не требовал больших перегрузок. Основное торможение, необходимое для выхода на околозвездную орбиту, экипаж провел в специальных камерах. Теперь же следовало только несколько снизить скорость для выхода на круговую орбиту около избранной планеты. Дюма представил себе, как "Пасионария" под наклоном к плоскости эклиптики спускается к этой планете. (С тем же успехом он мог применить глагол "поднимается", все зависит только от мысленной точки, в которой расположить начало отсчета). Вернее, к ее орбите. Для него эта воображаемая линия в пространстве была ощутимой и зримой. Теперь "Пасионария" будет двигаться с планетой параллельным курсом, правда, с несколько меньшей скоростью, чем сама планета. Через несколько дней планета их догонит, и тогда - небольшой и легкий маневр, и "Пасионария" - на круговой орбите. Время, отведенное для торможения, подходило к концу, когда Дюма, боровшийся с неприятными ощущениями внутри себя, вдруг ощутил сильный толчок, рванувший его из кресла вперед, и резкий звонок сообщил о неисправностях в каких-то отсеках корабля. 2 Космос нельзя отождествлять с вакуумом. И в межзвездном пространстве перемещаются с громадными скоростями пылинки и осколки погибших или еще не родившихся миров. Пространство же вблизи звезд буквально кишит ими. Как и все звездолеты этого класса, "Пасионария" была в достаточном количестве снабжена приборами предупреждения и средствами противометеоритной защиты. Однако случилось нечто неучтенное и непредвиденное при проектировании корабля. Уже гораздо позже, после возвращения на Землю, конструкторам и ученым пришлось много повозиться, чтобы исключить подобные случаи впредь. Во-первых, пульт противометеоритной защиты с громадным экраном, воспроизводившим изображение "Пасионарии" и положение метеорита, расположили на передней стене рубки. Готовясь к торможению, Дюма, да и все остальные космонавты, повернули свои кресла спиной к движению с тем, чтобы ускорение передавалось на спинку кресла. Это значительно ослабляло те неприятные ощущения, которые вызывает торможение. Таким образом, пульт оказался за спиной капитана, и он не смог своевременно прореагировать на сигнал опасности. Во-вторых, автоматическая система уничтожения метеоритов была настроена на осколки, летящие встречным курсом, или сбоку со скоростью, превышающей определенный предел относительно скорости корабля. Зона действия этой автоматической системы охватывала почти полную сферу, за исключением небольшого участка в задней, по направлению движения, части, где этой системы не было. Конструктора решили, что, если метеорит догоняет корабль, то разница в скорости корабля и метеорита должна быть не настолько велика, чтобы человек не успел прореагировать на сигнал. Кроме того, установка средств противометеоритной защиты в этой части корпуса вызывала определенные конструктивные трудности. Вот так и получилось, что человек не среагировал на метеорит, догоняющий корабль, а автоматика на этот случай предусмотрена не была. При проектировании корабля просто не был учтен случай, что метеорит ударит в корабль во время торможения. К счастью, почти сразу после удара метеорита торможение закончилось, и космонавты получили свободу действий. Дюма сразу же повернул свое кресло. Все неприятные ощущения немедленно забылись, вернее, отошли и притаились где-то в глубине организма. На пульте состояния корабля горели красные лампочки, сообщающие, что авария произошла в трех отсеках верхнего яруса. "Это уже хорошо, - подумал Дюма, - значит, никто не пострадал". В верхнем ярусе размещались склады инструмента и других нетяжелых вещей, необходимых для работы на планете. Ожил динамик внутренней связи: - Капитан! Докладывает Герман Шмидт. Три отсека разгерметизированы. Автоматика дверей сработала. Отсеки закрыты герметически. Принимаю решение: одеваем скафандры, заходим в соседний отсек, закрываем за собой дверь, разгерметизируем его и проходим в аварийный отсек. Прошу вашего согласия. - Решение одобряю, - ответил Дюма. - Кто с вами? - Ежи и Андрей. Они пошли вниз за скафандрами. - Давайте, кузнецы. Как только попадете в отсек, - доложите. На "Пасионарии" оказалось три космонавта - Шмидт, Ковальский и Коваленко, фамилии которых основывались на корне "кузнец". Еще на Земле они объявили себя братьями и все время держались вместе. Так их все и звали: "бригада Кузнецов". Стали поступать сообщения из других отсеков - везде все было в порядке. Наконец снова отозвался Герман: - Метеорит был небольшой. Пробит борт и две переборки. Повреждения ерундовые. Пробоину задраим через час с небольшим. Потом возьмемся за переборки. - Что в этих отсеках? - спросил Дюма. - В том, где пробит борт, - просто склад. В соседнем - спутник, в последнем - камера регенерации воздуха. При первом осмотре повреждений нет. Когда залатаем борт и впустим воздух, посмотрим внимательнее. - Хорошо, действуйте. 3 Кузнецы не подвели. Заплатку на пробоину подвели сразу, после чего впустили в отсек немного воздуха. И хотя давление внутри отсека теперь достигло совсем незначительной величины, его оказалось достаточно, чтобы прижать заплатку к борту намертво. - С такой заплаткой наша "Пасионария" пролетит еще не один парсек, - докладывал Герман капитану. - Это хорошо, - ответил Дюма, - но лучше ее все-таки заварить. Не можем же мы летать с незакрепленной заплаткой! - Разве я говорил, что ее не приваривать? - возмутился Герман. - Это только сейчас она давлением держится. Стоит нам войти в атмосферу, как она вылетит как пробка! - Шеф, посылайте сварщика наружу, - продолжал он. - Если мы будем варить изнутри, пожжем всю защиту, а она нам еще будет нужна. - Вполне согласен, - ответил Дюма, - к выходу в космос готовится Лемма, на страховке - Мванза. Вы пока передохните немного. Как только они закончат - восстанавливайте защитный слой и внутреннюю оболочку. - Вас понял. Посмотри, как наш повар сварит металл, это ему не бифштексы! Лемма, слышавший весь разговор, и не подумал обидеться на грубую шутку Германа. Да и Герман знал, что он не обидится, потому что другого такого виртуоза сварки на корабле не было. Прошло не менее часа, пока Лемма добрался до пробоины и приготовил свои инструменты. И еще примерно полчаса он заваривал отверстие. Все это время команда кузнецов провела в скафандрах в отсеке "в горизонтальном положении". По образному выражению Германа они боялись впускать в отсек воздух, чтобы не испортить Лемме "всю музыку". Впрочем, так они только говорили. За это время вся бригада кузнецов приготовила все необходимое, чтобы закончить ремонт. В результате через четыре часа после аварии все восстановительные работы были закончены. - Ну как, шеф, оправдали мы ваши надежды? - спросил Герман, появляясь в дверях рубки во главе своей бригады, уже снявшей скафандры. - Молодцы, ребята! - ответил Дюма. - Мы - кузнецы, и дух наш молод, - пропел Андрей. - Что-то вы рано запели, - отрезвил их Дюма, - еще неизвестно, чем все это кончится. Мванза говорит, что когда этот чертов метеорит сгорел в отсеке, спутник мог выйти из строя. Электроника - штука нежная. Боится всяких резких изменений, температуры. Да и система регенерации - тоже. - Поживем - увидим. Опасения Дюма оправдались. Спутник действительно вышел из строя, и все электронщики в один голос утверждали, что отремонтировать его можно только в условиях нормальной силы тяжести. - Ладно, - сказал Дюма, - отремонтируем сразу же после посадки. - Все равно ему нужно было сделать ревизию, прежде чем запускать, - поддержал его Мванза. - Четыре года - срок долгий. Лично я очень бы удивился, если бы в нем ничего не сломалось. Гораздо хуже оказалось положение с установкой регенерации воздуха. Три четверти элементов погибли безвозвратно. Ндоло с головой окунулся в расчеты. Его длинные худые пальцы так и бегали по клавишам, вводя в компьютер новые и новые данные. Наконец, он оторвался от пульта. - Как скоро мы сможем сесть? - Суток через семь-восемь... - Френк занял его место и в свою очередь заиграл на клавишах. - Через... Сто четыре часа. Маневр - минут... Тринадцать с хвостиком. И на околопланетной орбите... - он повернулся к капитану с вопросом на лице. - Мы планировали трое суток на орбите... - начал Дюма. - Надо разобраться с радиофоном. Посмотреть, нет ли светящихся пятен городов... Изучить магнитное поле, другие параметры... А что? - К сожалению, трех суток не получится, - отвечал Ндоло. - Даже если использовать до конца все кислородные запасы и пустить на износ все оставшиеся элементы, воздуха нам хватит на пять-шесть суток. А ведь надо же оставить время на изучение воздуха планеты... Вдруг придется ставить фильтры? - Так... - протянул Дюма. - Предложения? - После выхода на орбиту - один-два витка для выбора места посадки... И все. Попутно послушаем радиофон, посмотрим и пятна... - Видимо другого нам не дано. Значит так к сделаем. Вот так, на тысяча пятьсот сорок восьмые сутки полета по времени "Пасионарии", 27 марта 37 года Эры Объединенного Человечества по времени Земли "Пасионария" произвела посадку на поверхность неизвестной планеты. Первый этап Звездной Экспедиции благополучно завершился. 4 Теперь, когда в иллюминаторы корабля был виден зеленый травяной ковер, а чуть дальше - голубая поверхность воды, окаймленного камышами озера, космонавты неожиданно потеряли все свое терпение и выучку, Эти люди, которых еще там, на Земле не могли вывести из себя никакие неожиданности, вдруг оказались бессильными перед самым простым чувством - ожиданием. Если бы Дюма заранее не запретил кому бы то ни было мешать Ндоло, он, наверное, делал бы свои анализы гораздо дольше, потому что через каждые пять-десять минут к нему врывался бы кто-нибудь с не очень умным вопросом: - Ну как? Все эти пять или шесть часов люди слонялись по кораблю. Каждый стремился найти себе какую-нибудь работу, чтобы убить время, и каждый тут же убеждался, что нетерпение - выше его сил, а самая нужная, самая срочная работа просто валилась из рук. Понимая состояние космонавтов, Дюма не пытался вмешиваться и как-то занять экипаж. Сам он страдал больше всех. В конце концов все собрались у дверей рубки, где заперся Ндоло со своими помощниками, ожидая конца анализа. Вот, наконец, двери распахнулись. Все глаза устремились в одну сторону. На всех лицах был написан один и тот же вопрос. Ндоло поднял руку, как бы требуя внимания, хотя в этом не было никакой необходимости: - Друзья! Анализы превосходные! Человек может дышать воздухом этой планеты без всякой опасности для жизни. Бурный восторг. Кто-то смеялся, кто-то плакал. Дюма подпрыгивал на месте. Выждав немного, пока все чуть успокоятся, Ндоло продолжал: - И бактериологический анализ - не хуже! Эта планета - подлинная сестра Земли. Дюма не выдержал: - Открыть люк и всем - на десятиминутную, прогулку. Точно школьники, отсидевшие скучные уроки, толпа с шумом и хохотом высыпала из корабля. Даже вечно невозмутимый Френк Хонани упал на траву, и гладил ее, и целовал травинки, и шептал им какие-то ласковые слова. Об остальных и говорить не приходится. С большим трудом Дюма сумел овладеть собой, а потом уже - и общим вниманием: - Друзья! Братья! Люди!!! Мы прибыли! Мы прилетели! Мы снова топчем траву, снова дышим воздухом настоящим, с запахом цветов и земли! Мы снова видим Солнце! Пусть не наше, земное, пусть другое, но - настоящее, живое. Вот она - наша мечта! - он хотел сказать еще что-то, но в горле неожиданно застрял комок, который ни протолкнуть, ни проглотить он был не в силах. Бурные аплодисменты были ему ответом. Постепенно все немного успокоились. Биологи кинулись рассматривать растения и насекомых, геологи - ковыряться в земле, Ндоло побежал к озеру взять на анализ воду. Бригада кузнецов ринулась за ним. И на запах, и на цвет вода ничем не отличалась от земной. Ндоло решился... и попробовал на вкус... Кузнецы застыли около него немой скульптурной группой. - Вода! - вскричал Ндоло. - Настоящая вода! Как они были - в полной одежде, кузнецы подхватили химика под руки и ринулись с берега в эти прозрачные теплые волны... Только поздним вечером собрались космонавты в кают-компании. Делились впечатлениями, рассматривали собранные растения и насекомых, кузнецы демонстрировали пойманную рыбу... - Смотрите, трава-то, ну точно наша тимофеевка! - А у меня клевер... - Растительность земная, это точно, а вот насекомые - совсем другие... - Да нет, растительность не совсем наша, у меня несколько новых растений, даже листики какие-то голубоватые... - А рыба-то, совсем на нашу не похожа... - А птиц нет... - Да, птиц нет... - Вот что, - сказал Дюма, - выводы делать еще рано. Давай-ка все спать. Завтра с утра займемся подготовкой. Дня через два начнем первые разведочные полеты, поездки... - Назвать планету надо! - Называть еще тоже рано. Поживем, осмотримся, название придет само. Радиофона мы, правда, не уловили... Пятен городов - не видели. Но мы ведь и сделали всего два витка... Планета, по-видимому, аборигенного населения не имеет, но к неожиданностям надо быть готовым... Единственное, что мы можем уже назвать озеро. В нем сегодня весь день плескались наши "кузнецы". Пусть же оно и будет - Озером Кузнецов! СЬЮ В социальном аспекте... общество Пендергастов... с плоско-пародийной точностью копировало обыкновения, существовавшие в условиях расцвета рабовладельческого Юга. Т.Маттикайнен 1 Сью была вне себя. Она мчалась по переходам Большого Дома, не замечая ничего вокруг. Она не замечала, что ее шляпка сбилась куда-то на спину и держится только на одной ленточке. Волосы, ее длинные льняные волосы, которые так аккуратно расчесывали каждое утро, теперь растрепались и развеваются сзади нестройной волной. На платье оторвалась оборка и волочится по полу вслед за ней, а на левом рукаве вырвана "с мясом" пуговица. Ее худощавое, обычно очень бледное, лицо все горело, тонкий нос еще более заострился, а серо-голубые глаза слегка позеленели от злости и метали молнии. Редкие в это время дня слуги, заслышав неистовое стаккато ее каблучков, прижимались к стенам или скрывались в ближайшем боковом проходе, чтобы не оказаться на пути бури. Хотя Сью никогда не обижала слуг, долгие годы научили их своевременно уходить с пути белого человека... Миссис Элоиза, "старая миссис", вместе со своей сестрой Оттилией и невесткой рассматривали кружева. Две девушки и старая Джейн подносили новые и новые образцы. Стулья, столики, кресла - все было занято воротничками и оборочками, накидками и салфетками, и просто кружевами в рулонах. Все три белые женщины целиком и полностью погрузились в сложное дело. Они так и этак комплектовали изделия различных видов, подбирая "подарки" ближним и дальним соседям. Белые платья негритянок сливались с кружевными волнами. Они беспрекословно выполняли все указания хозяек: снимали одно и вешали другое, разворачивали и сворачивали рулоны, откладывали и перекладывали... Внезапно появившаяся в дверях, запыхавшаяся Сью не соответствовала всей мирно-деловой атмосфере этой комнаты, что ошеломленные женщины не могли вымолвить ни слова. Первой пришла в себя миссис Пендергаст - младшая: - Господи, Сью! - воскликнула она, что с тобой случилось? И в каком ты виде? - Бабушка! - обрела дар речи Сью и, не обращая внимания на слова матери, кинулась (прямо по кружевам!) к миссис Элоизе. - Бабушка, Сильвестр... - Что такое сделал Сильвестр, Сью? - спросила миссис Элоиза, и в ее голосе появилась та мягкость и размеренность, которая всегда приводила в ужас прислугу. Обе негритянки и мулатка застыли неподвижно там, где их застало вторжение Сью, стараясь не привлекать к себе внимания. - Он... Он... - Этот Сильвестр... - вмешалась в разговор мисс Оттилия, - он вчера опять забрал у меня девушку... - Оттилия, не могу же я запретить ему брать у тебя девушек. И потом, этот разговор совсем не к месту, - она многозначительно указала сестре глазами на уткнувшуюся ей в колени Сью. - Так что же такое сделал Сильвестр? - спросила она внучку, поднимая ее голову и приглаживая, насколько это было возможно, ее волосы. - Он ударил Тома по руке! И сломал ему палец! - Но, дорогая... Хозяин вправе наказать негра, если находит нужным. Это завещано нам от Бога! И неужели ты никогда не видела, как наказывают негров? - Да нет, бабушка? Это же - Том-скрипач! Он не сможет играть! А как же мой сюрприз? До дня рождения осталось только две недели... - Вот ты о чем... - протянула бабушка. В этот момент в комнате появился Сильвестр. - Послушай, сестренка... Но продолжить ему не дали. Все три женщины заговорили враз: Сью была любимой внучкой мистера Джошуа, и он, и миссис Элоиза баловали ее "бесконечно. Миссис Этельберта не могла спокойно смотреть на слезы дочери, а мисс Оттилия просто терпеть не могла своего внучатого племянника. Обе негритянки и мулатка воспользовались случаем, чтобы еще глубже забиться в угол. Наконец миссис Элоиза овладела положением: - Перестаньте сейчас же и ведите себя прилично! - оборвала она словоизвержение невестки и сестры. - А ты перестань хныкать, - это к Сью, - посмотри на себя: глаза красные, волосы растрепаны... Фу! Как некрасиво. И платье порвано... Сейчас же зови свою Мэри, и пусть она приведет тебя в порядок! А вы, сэр, - это уже к Сильвестру, - немедленно извольте отвечать, с чего это вдруг вы вздумали ломать пальцы Тому-скрипачу? И что это за привычки: ломать пальцы? Теперь он не только играть, но и работать не сможет... - Но, мам, он же мой конюх... А Голконда оказалась не чищена и не кормлена... - Это потому, что я с утра забрала его с конюшни! Играть... - попыталась защитить негра Сью. - Ты не права, - оборвала ее бабушка, - негр должен выполнить свою работу. И нечего с самого утра играть на скрипках! Для этого можно найти другое время. Но и вы, сэр, должны были думать, прежде чем ломать пальцы негру... - Да не ломал я. Я приказал вывести мне Голконду, а он кинулся ее чистить! Не мог же я ждать? Я вбежал в конюшню и вытянул его раз кнутовищем... Откуда я знал, что он будет подставлять свои пальцы? - Что может быть проще! - воскликнул Сильвестр. - Я сейчас как раз собрался к Этвудам - мы договорились с молодым Говардом проехаться в леса за болотом... У них есть такой скрипач... - он даже прищелкнул пальцами. - Другого такого нет на всей Реке! Я думаю, что мне удастся выпросить его на две-три недели... - А он правда лучше, чем наш Том? - спросила Сью. - О! - протянула бабушка. - Я давно слышала о слепом скрипаче из Этвудхилла. Говорят, что на всей Реке нет лучшего! 2 Скрипача привезли только на третий день. Это был сравнительно молодой негр с очень живым и подвижным лицом. Видимо, в связи со своим недостатком, он не научился, как все прочие негры, надевать маску абсолютного послушания. И именно благодаря выразительности этого лица, Сью очень скоро перестала замечать его пустые глазницы. Сью немедленно приставила к нему маленького Томми, чтобы тот повсюду сопровождал его во всех переходах Большого Дома. Как всех негров мужского пола на всех плантациях, скрипача звали Джо - так удобнее было их хозяевам: раз негр - значит Джо, и не нужно затруднять себя запоминанием различных имен. Так же, как всех мулатов называли Томами. Иногда, чтобы отличить одного негра от другого, прибавляли родовое имя негра или профессиональный признак, как было удобнее. Этого негра звали Джо-скрипач или слепой Джо. Он превзошел все ожидания. Казалось, скрипка и он - неразделимы. С первых тактов уловив незатейливую мелодию, изображенную Сью с помощью старенького пианино, он тут же проигрывал ее всю на память, не только повторив все ее вычурности и пассажи, которыми она старалась заменить недостаток мыслей и чувств, но и значительно украсив и обогатив мелодию собственными, довольно-таки виртуозными вариациями. Сью была в восторге! Ей потребовалось всего несколько дней, чтобы освоить аккомпанемент к этой "своей" новой мелодии. Уже на пятый день ее "Торжественная кантата" зазвучала действительно торжественно. Все остальные члены оркестра старались вовсю: во-первых, все негры на плантации обожали "маленькую мисс", как называли Сью, а во-вторых, по настоянию "старой миссис" они все были освобождены на это время от работы, чтобы не получалось таких досадных недоразумений, как со скрипачом-конюхом. Все они, старые негры, игравшие в оркестре еще в те времена, когда молодая мисс Этельберта только переступила порог Большого Дома в качестве жены молодого мистера Джошуа (а ведь с тех пор в Большой Реке утекло много воды - уже ее младшей дочери исполнилось пятнадцать), имели достаточный опыт и технику для того, чтобы быстро освоить свои, не очень сложные, партии. Маленький Томми, приставленный Сью к Джо-скрипачу, неожиданно проявил большую тягу к музыке. Сью невольно обратила внимание на его живые глаза, возбужденно блестевшие в полумраке зала, где они занимались. И вот однажды, окончив репетицию и распустив оркестр, она подозвала Томми к пианино. Мальчик удивительно легко повторил за ней голосом все отдельные ноты и аккорды, которые она извлекала из инструмента. - Посмотрите, Джо, - обратилась она к слепому скрипачу. - Посмотрите, Джо, как хорошо он чувствует музыку! Если им заняться всерьез, из него должен получиться отличный скрипач! Джо ничего не сказал, но на его лице отразилась столь сложная гамма чувств, что Сью невольно обратила на нее внимание. - Как, Джо, вы не находите, что у него замечательный слух? Джо опять ничего не ответил, но на его лице Сью прочла, что он недоволен этим ее открытием. - Джо, объясните, пожалуйста, мне свое молчание! - Сью начинала сердиться. - Мисс Сью, - сказал негр, - мисс Сью, он слишком хорошо чувствует музыку... - Джо, вы хотите сказать... - Я хочу сказать, что лучше бы ему не иметь такого слуха! - Но почему? - Я не хочу, чтобы он тоже стал несчастным... Как я. - Но... Разве вы несчастны, Джо? - удивилась Сью. - Вы, который так хорошо играет? Вы, который чувствует музыку лучше, чем многие белые? А кроме того... - она замялась, подыскивая выражение, - при вашей... - При моей слепоте? Да, при моей слепоте мне ничего, кроме этой скрипки, - он погладил рукой верхнюю деку, - не осталось? Я должен радоваться? - А разве музыка не приносит вам радость, Джо? - Приносит... Но глаза... Видеть мир, солнце, вот этого мальчика... - его рука опустилась на курчавую голову Томми. - Но, Джо, вы же не можете вернуть себе глаза... - Я могу сохранить их другому... - Ничего не понимаю. При чем здесь музыка и глаза? - Ну мне же вынули глаза... - Как?! Вынули? - Вот так просто вынули, чтобы лучше чувствовал музыку, - его рука все еще лежала на голове Томми, и вдруг Сью увидела, как его длинные пальцы шевельнулись и двинулись в направлении широко раскрытых глаз мальчика. Она хотела убежать, но ноги не двигались, и она застыла, прижавшись спиной к пианино. - А ты, Томми, лучше забудь про музыку и никому никогда не говори об этом, - продолжал Джо. - Джо, вы хотите сказать, что я... Что мы... - Да, мисс Сью, я не верю белым. Самым хорошим, самым добрым, ибо это мисс Арабела, дочь старого Этвуда, приказала вынуть мне глаза. А ей было тогда пятнадцать, как и вам... А я был вот такой, - и он указал на Томми. 3 Этой же ночью Сью увидела сон. Сначала она услышала музыку. Где-то далеко-далеко пела скрипка. Радостно и грустно одновременно. Сью слушала, слушала, а потом вспорхнула и полетела. Она летела по длинной анфиладе комнат, отыскивая неизвестного скрипача, а скрипка слышалась все ближе и ближе. И вот она увидела его. Это был... Томми! Конечно же, Томми! Этот маленький мулат, попавший к ним на плантацию по обмену совсем крошечным! Сью не помнила с какой плантации. Да она особенно и не интересовалась. Каждый год негритянки рожали детей со светлой кожей, и каждый год их меняли на таких же на других плантациях. Сью никогда не задумывалась, для чего это делается. Так записано в законах и все. А Томми играл. Задумчивое, грустное адажио сменилось быстрым рондо, из-под смычка вылетали радостные вариации... Вдруг Сью увидела, что рядом с ней стоит какая-то женщина. - Послушай, Сью, - сказала она, - как хорошо он играет! Какой у него острый слух! - Да, - ответила Сью, - у него очень острый слух. - А он будет еще острее, если мальчика ослепить! - Но ему же будет больно! - Ерунда, - сказала женщина, - негры не чувствуют боли. "Так же говорила и бабушка, - подумала Сью. - Может быть и правда он не чувствует боли?" - А как он будет играть! - продолжала женщина. - Лучше, чем Джо! И она потянула Сью за руку к мальчику: - Смотри, это так просто! Надо положить руки вот так и надавить пальцами... Ну, давай же! - Как, я сама? - Конечно, - ответила женщина, - только ты сама! - Я не могу, - сказала Сью, - может быть, лучше пусть это сделает кто-нибудь из конюхов? - Какая разница! Лучше ты все-таки сделай это сама. Это надо сделать! У тебя будет свой, самый лучший на всей Реке скрипач! И вдруг Сью увидела Джо. Он появился неизвестно откуда, закрыл собой Томми, и Сью с ужасом увидела его искаженное лицо: - Заодно вырви и мне язык, Сью! И глаза вырви! - и Сью увидела живые, любопытные глаза Томми в его, до того пустых, глазницах. - А как я буду играть! Еще лучше! Ну, клади руки. Клади же! Как тебя учили? И он приближал свое, искаженное болью и гневом лицо все ближе и ближе к ней. Сью хотела оттолкнуть его руками, а руки не подчинились! Она хотела убежать, но не могла сделать ни шагу, пыталась позвать на помощь, а в горле застрял противный комок, и изо рта вырвалось какое-то мычание... Усилием воли она протолкнула этот комок, заставила себя закричать... И проснулась. Свежий ночной воздух вливался в окно. Из сада доносилось пение ночных насекомых... - Как хорошо, что это только сон! - подумала Сью. 4 - Вы играли сегодня ночью, Джо? - спросила Сью на следующий день. - Я, кажется, слышала вашу скрипку... - Я играл, но очень тихо... Вы не могли слышать, мисс Сью, ведь людская далеко от господских комнат. - Нет, я слышала! - упорствовала Сью. Репетиция давно закончилась, и они втроем (Томми в углу) находились в зале. - Кажется, что-то такое... - Сью взяла несколько аккордов, запомнившихся ей из мелодии сна. - Нет, мисс Сью, немного не так. Я играл вот это... - Пожалуйста, Джо, сыграйте мне. Джо молча поднял скрипку. Медленные грустные аккорды наполнили комнату. Постепенно, по мере того, как Джо увлекался, они становились все выразительнее и богаче. И вдруг Сью услышала в них безысходную боль. Боль и тоска кричали в каждой ноте, в каждом аккорде! Боль и тоска, и ненависть волной надвигались на нее, обвиняли в чем-то, требовали что-то от нее. Ей слышался звук плетей, ударявших обнаженное тело, и стон большого сильного мужчины, и сдерживаемый плач женщины. Все, что вошло в плоть и кровь белой девушки, дочери хозяина и будущей хозяйки, все, чему ее учили с самого раннего детства, все, к чему она привыкла с пеленок, запротестовало в ней, и она бросила свои руки на клавиши. Мощный аккорд диссонансом ворвался в мелодию скрипки: - Молчи, раб! - требовало пианино. Но скрипка не поддалась, не послушалась! Скорбь и боль первоначальной мелодии сменились робким протестом. Пианино требовало послушания, а скрипка отвечала ему новым взрывом возмущения. И вот уже слабые аккорды пианино покрыты мощной волной: - День Гнева настал! Берегитесь, хозяева! Сью вдруг почувствовала в себе, где-то в сердце, в груди, в руках, даже в кончиках пальцев сумасшедшую радость, ее тоже захватило это чувство, она забыла, что она - белая. Нет, она не забыла, что она белая, но она вдруг почувствовала себя черной! И аккорды скрипки и пианино слились в едином ликующем порыве! Но вот Джо опустил смычок, и Сью бессильно бросила руки на колени. В ее душе с новой силой вспыхнула борьба. Ей казалось, что все белые, которых она знала и не знала, все ее братья, мать, отец, бабушка, многочисленные дяди и тети сейчас ворвутся в эту комнату, чтобы разделаться с отступницей! Сью подняла голову и увидела, что из пустых глазниц Джо одна за другой катятся крупные слезы. И она почувствовала, что она должна, обязана немедленно вытереть эти слезы и утешить этого бесконечно несчастного человека, который вдруг стал для нее таким дорогим и близким! Она снова забыла, что она - белая девушка, хозяйка. Сью вскочила со своего стульчика, подбежала к Джо... Она сама плакала и не замечала этого. Дрожащими руками она вытирала ему слезы, трепещущие губы лепетали что-то... Левая рука Джо неуверенно поднялась в воздух и легла на ее плечи. И тогда Сью вдруг поняла, что ей надо, со вздохом облегчения приникла к нему и прижалась щекой к его большой и сильной груди... Несколько минут они простояли абсолютно неподвижно. Какой-то посторонний звук заставил ее резко вырваться из объятий Джо и обернуться: в дверях стояла бабушка, старая миссис... Страх сковал сердце, и она потеряла сознание... 5 Несколько дней Сью дали поболеть. Наконец, однажды утром в ее спальне появилась бабушка. Темнокожая горничная, причесывающая Сью, повинуясь требовательному жесту, беззвучно исчезла. Миссис Элоиза неторопливо подвинула себе стул так, чтобы солнце не падало ей в лицо, и уселась. - Сью, дорогая, - начала она после минутного молчания, - мы с мистером Джошуа, - она всегда так называла своего мужа, - мы с мистером Джошуа решили, что пора тебе подарить свое "Евангелие". Каждая белая девушка собственноручно переписывала "Евангелие". В тот день, когда ей исполнилось десять лет, ей преподносили книгу с чистыми листами. В день своей свадьбы она дарила своему мужу переписанное ею "Евангелие". - Но, бабушка... Я еще не хочу... - Ты закончила переписывать святую книгу? - Да. И заставки все нарисовала. - Значит тебе уже пора. - Но... - Никаких "но". Кроме всего прочего, за тобой долг. Долг белой женщины. Смотри, в каждой белой семье есть дети, но, в основном, это мальчики. Господь Бог не дает нам, белым матерям, девочек. У меня - трое сыновей и одна дочь. У твоей матери - тоже. Поэтому мы, белые, не можем допускать расточительства... - А как же бабушка Оттилия? - Оттилия была бы замужем... Но в детстве она упала с лошади... У нее не могло быть детей... Такова воля Господа! Некоторое время они помолчали. Бабушка понимала, что Сью надо переварить услышанное. - Бабушка, а как же... - Что, "как же"? Все события последних дней снова вспыхнули в памяти Сью: - А как же Джо? - Джо? - бабушка сделала вид, что удивлена, хотя давно уже ожидала этого вопроса. - Джо давно уже отвезли. Сколько же можно держать в доме чужую вещь? - Бабушка! - Он же не вещь! - Да ты что, внучка? Ты думаешь, что говоришь? Не говоря уже о том, что по закону... Да ты ведь переписывала "Евангелие"! Ты помнишь, что за кара полагается белой женщине, если она позволит негру... Сью молчала. - Ну! Кивок головой. - Нет, ты скажи! - Камни... - прошептала Сью. - Вот, вот! В нее должны бросать камни до тех пор, пока ее тело не скроется под ними, и камни не перестанут шевелиться. Ты этого хочешь? Отвечай! - Нет... - Громче! - Нет, не хочу! - почти закричала Сью. - А ты представь, что я расскажу мистеру Джошуа? Ты же знаешь своего деда? Для него закон - прежде всего... Миссис Элоиза немного покривила душой перед внучкой: мистер Джошуа узнал все из ее уст в тот же день, когда свершилось преступление. Но мистер Джошуа и сам знал, когда настаивать на выполнении закона, а когда - забыть о его существовании. - Бабушка, миленькая, не надо... - Сью упала на колени около бабушки и, как когда-то в детстве, уткнулась лицом в ее подол. - Не бойся, глупая, не расскажу... - сказала бабушка, поглаживая ее волосы. - Ах, если бы я была черной! - еле слышно прошептала Сью. - Вот уж глупость, так глупость! - протянула миссис Элоиза. - Уж большей я еще не слышала! Да ты давно уже была бы любовницей какого-нибудь из братьев Этвудов, а то и всех вместе! И думать бы не думала о своем Джо! И уж, наверное, не один твой ребенок оказался бы на другой плантации! - Как это, бабушка? - Ну, не буду я тебе объяснять, сама не маленькая! И вообще, мне уже надоел этот разговор... Приготовься, на днях мы поедем... - Куда? - Сью подняла голову и посмотрела снизу вверх на миссис Элоизу. - Поедем в гости к твоему жениху. - А кто он? - Ну вот, это тебе и надо было спрашивать с самого начала, а не заниматься разными глупостями. Мы с дедушкой долго думали... Мы с дедушкой хотим, чтобы ты была полной хозяйкой... Младших сыновей есть сколько угодно... Но ведь это совсем не интересно - всю жизнь в подчинении... А из старших не женатые только Говард Этвуд, мы его отвели сразу, и Питер - твой четвероюродный дядя, сын Роберта Пендерга