-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Купол Галактики".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Опять Великий Кальмар!..
   Он свернул и бросил газету в  воду.  Она  поплыла  корабликом  и  вдруг
исчезла: море скрутилось воронкой и взяло ее в себя.
   Сейчас она опускается на дно и ляжет  там,  развернув  белые  крылья...
Великое море и Кальмар - Великий.
   Море... Его шум идет отовсюду. Он  бежит  над  блеском  мокрых  камней,
путается в скалистых гранях  и  рождает  маленьких,  шумовых  детишек.  Те
скачут через бурые пучки голубиных гнезд и зеленые прожилки ящериц.
   Если вслушиваться, то шум делится на два  разных,  оба  неторопливых  и
размеренных: широки взмахи бронзового маятника времени.
   Шум  говорит  одно  и  то  же:  "Спи,  спи,  спи...  Иди  в  покой,   в
неподвижность".
   ...Солнце со звоном бежит по воде. Маятник движется неторопливо,  и  на
берег  наплывают  призмы  волн  (водоросли  потянулись  к  скалам,  и  эти
светятся, искрятся пурпурными точками). Снова движение - маятник  пошел  в
другую сторону. Теперь обнажается белый камень в глубине.
   Газетчики... Зачем они звали? Что, он  не  видел  перевернутых  шхун  и
экипаж, утонувший в каютах?
   Или догадываются? Чепуха.
   "Это сделал Великий Кальмар?" - спрашивали они. И так видно, что  он  -
сломан такелаж, вывернута часть борта.
   Вероятно, закинул щупальца и, ухватив мачты, повис на них. И  опрокинул
судно.
   ...Полдень. Скамья теплая и ласковая - солнце! Все же эти воды не могут
уравнять жар. Холод и жар, две  крайности.  Человек  тянет  свою  линию  в
промежутке  крайностей,  но  способность  стать  посредине   приходит   со
старостью. Это мудрость?.. Угасанье сил?..
   ...Отличная перспектива -  зеленая  бухта  и  кусок  моря,  отхваченный
челюстями берегов. И тени бабочек синие.  Тени  круглы,  как  солнце.  Это
солнечные тени. Они бегут с бабочками, и слабые миражи ходят  по  каменной
горячей стене.  На  ней  дремлет  кот,  тонко  посвистывая  носом.  Иногда
настораживается и, подняв голову, узит глаза на все дневное. Зоркие глаза,
холодные.
   "Буду в полночь. Мефисто".
   - Слушай, кот, вещая душа! Ты не  спишь  ночами,  ты  все  видишь,  все
знаешь. Что будет? Он придет? Как я его увижу ночью? Ах да,  полнолуние...
Наконец-то я его увижу, если эта  телеграмма  не  просто  заблудившиеся  в
проводе  электрические  придонные  искры.  Вопрос:  где  кончается   жажда
всезнания и начинается мечта о всемогуществе? А вот  к  нам  идет  вкусный
холодный чай, идет на  негнущихся  ногах  моего  старого  Генри.  Спасибо,
старина, спасибо. Ты веришь в судьбу?.. Мне показали "Марианну". Это  была
трудолюбивая шхуна - сначала грузы на Папуа, потом сбор "морских  огурцов"
Большого Барьерного рифа.
   Оттуда виден австралийский берег.
   Судно опрокинуто на мелком месте. Значит, он где-то здесь.
   А почерк его - ночь, спящий экипаж, крик  вахтенного,  когда  он  видит
светящуюся массу Великого. Тот закидывает руки  на  мачты  и  повисает  на
борту - живой яростный груз!
   Всегда одно - ночь и небольшие шхуны. Или яхты.
   Эта цепь ночных нападений опоясала шар и подошла сюда. И вот  газетчики
вопят: "Внимание, внимание, появился Великий Кальмар!"
   Ну а я что должен делать? 1115 новых видов абиссальной  фауны  -  самое
важное в конце концов.
   ...Библиотека. Тишина, запах кожи, запахи рук.
   От моря, лезущего в каждую щель, от постоянно густой  влажности  бумага
взбухла и книги раздулись.
   А, Мильтон... "И более достойно царить в аду, чем быть слугою в  небе".
Вот что мог бы  сказать  Мефисто.  Сатанинская  гордость  в  этих  словах.
Безмерная. Кстати, каковы  пределы  роста  кальмара-архитевтиса?  Есть  ли
мера? Или мерой служит безмерность придонных глубин?  И  это  одинаково  с
погоней за знанием - чем больше их, чем  полнее  они,  тем  агрессивнее  и
безжалостнее?
   И надо платить за знания: таково  дьявольское  условие.  Они  заплатили
оба. Он платил болью, Джо - своими муками.
   А если месть? Зачем было ждать так долго?.. Он всегда, давно готов.
   ...Солнце пробивает наборное, давних веков стекло. Его  краски  оживили
комнату. Они пестры, как рыбы-попугаи в изломах кораллов. Вот список яхт и
шхун за этот год.
   Индийский океан: "Сага", "Шипшир", "Смелый", "Каракатица".
   Тихий океан: "Джемини", "Пирл", "Индус", "Флер", "Марипоза".
   Атлантика: "Могол", "Артур", "Дэви Крокет", "Пигги", "Мститель".
   ...Тронутые руками времени бумаги,  пачка  пожелтевших  листов,  сотни,
тысячи  телеграмм  -  жизнь  Мефисто.  Как  соединяют  мысль,  познанье  и
действие. Какая удача, что маленький  Джо  был  военным  телеграфистом.  А
потом несчастье, словно удар  или  ожог:  саркома.  Мальчик  стал  скелет:
огромный костяк, огромные руки и ноги, маленькая сухая голова. Он  сказал:
лучше жить хоть так.
   Мефисто отлично владеет ключом. Вот первая,  как  труха,  рассыпающаяся
телеграмма. Тире и точки, тире и точки, и перевод всей этой тарабарщины:
   "...Я слаб, отец, и ноги меня не держат. Это еще действует наркоз. Сижу
в пещере. Всю ночь кто-то долго глядел на меня огненными  глазами.  В  них
блеск фосфора настолько силен, что свет  очерчивает  странный,  чудовищный
контур. Мне страшно. Мефисто". (Такой избрали псевдоним - он сам.)
   И примечание карандашом: "Начинается адаптация".
   Мне тоже, тоже страшно, сынок,  но  только  страх  пришел  сейчас.  Вот
череда телеграмм, длинная цепь, выкованная из звеньев страха.
   6 июля: "...я так мал и слаб. Что я сделал этому, с горящим взглядом?"
   7 июля: "...оказывается, это зеркало, поставленное для  самонаблюдений,
чужое тело вселяет в  меня  непрерывный  ужас.  Оно  стиснуло  меня  -  не
шевельнешься, я вмурован в него, вмазан, стиснут, оно чужое, чужое, чужое!
Я задыхаюсь в нем".
   8 июля: "...ничего, не расстраивайся, отец,  не  расстраивайся,  я  сам
хотел, я притерплюсь. Зато  какой  мир  окружает  меня!  Ночами  черный  и
горящий, днем пронизанный светом и движением".
   10  июля:  "...Рыбы,  рыбы,  рыбы.  Они  все  охотятся  за  мной.   Они
выслеживают меня, они хотят съесть. Мне трудно здесь, я еще слаб и вял".
   21 июля: "...Сегодня хороший для  меня  день.  Сносное  самочувствие  и
превосходные цветовые эффекты в сплетении кораллов. Прогуляюсь".
   18 августа: "...Спасся чудом. До сих пор мне мерещатся противные жадные
морды, длинные зубы, оскаленные, светящиеся, их круглые и  злобные  глаза.
Возьми меня к себе. Мне страшно".
   19 августа: "...Возьми, отец!"
   Он вспомнил себя - успех в науке высушил его. Он стал прямой,  логичный
и жестокий к другим и к себе.
   Познанье иссушило сердце, оставался вопрошающий мозг.
   Тот день был врезан в память. Он сел на камень в том месте, где толстый
кабель нырял в море. Соображал, чем его можно прикрыть. Волна плескалась и
булькала в камнях, и вдруг он увидел Мефисто. Он крикнул: "Как ты посмел!"
   Мефисто полз к нему, тянул  щупальца  и  глядел  черными  глазами.  Они
таращились и от резкого волнения вращались в  противоположные  друг  другу
стороны. Крупные стежки шрама опоясывали голову.
   Это липкое длинное тело, вместившее душу и мозг Джо, было ненавистно  и
родило только страх. Он стал пятиться,  отходить,  пока  не  споткнулся  о
камень и не упал... А тогда пришла ярость, фиолетовое чудовище.
   26 августа: "Я понял тебя, отец, и это меня опечалило.
   Раньше я тебя никогда не понимал и гордился тобой. Я долго не буду тебя
беспокоить, долго!"
   Тогда и пришло первое их молчание - долгое.
   20 сентября: "...Болел и потому не ел две недели. Пост оказался полезен
- восстановил силы. Не выхожу. Смену дня замечаю по  игре  оттенков  воды.
Днем она зеленоватая, к вечеру чернеет, проходя все оттенки зеленых, синих
и пурпурных тонов".
   21 сентября: "...Генри опустил мне на шнуре большую и вкусную треску. Я
видел его наклоненное доброе лицо. Мне захотелось всплыть. Я унес  рыбу  к
себе и съел всю, без остатка. Я уже привык к сыроеденью и  подумал  только
механически: "А почему она не зажарена?" Насытившись,  я  спал  (теперь  я
сплю охотно и  помногу,  но  сон  этот  больше  похож  на  дремоту).  Меня
коснулись подозрительные движения воды.  Я  увидел  мурен.  Они  смотрели,
шевеля плавниками. Мне хотелось вскочить и убежать, но я сдержался. Мурены
слизистые и толстые, у них собачьи зубы, и запах их невкусен. Они  снились
мне всю ночь".
   22 сентября: "...Земных снов у меня нет.  Полагаю,  что  мозг  мой  так
истощен привыканием  к  чужому,  что  маневрирует  только  кратковременной
памятью. Помни, я люблю тебя".
   Что он видел тогда в нем? Не только отца, но и  гордость  свою?  "Папа,
если все удастся, я буду твоим морским глазом". Я убеждал себя, что  лучше
ему жить так, чем умирать.
   Ничто не говорило об удаче операции, я не мог знать, что в морской воде
и пище есть фактор сращения чужеродных тканей.
   25 сентября: "...Я знаю, что ты терпеть  не  мог  маму.  Ее  женское  и
требовательное пришло в конфликт с твоим стремлением к знанию.  Мне  стало
тоскливо, и я позвал к себе память  о  ней.  Я  старался  вообразить  себя
маленьким, в коротких  штанах,  с  обручем  и  собакой.  Это  было  трудно
сделать, потому что ко мне пробрались маленькие медузы (их ты просмотрел в
наших водах). Они жглись. Наконец пришло мамино лицо, но оно было окрашено
зеленым".
   30 сентября: "...Я  изобрел  защиту  от  рыб.  Вчера  отыскал  актиний,
похожих на красные гвоздики с нашей клумбы. Их посадил у входа в пещеру на
камнях, а двух самых крупных держу в руках.  Сегодня  утром  мурены  опять
явились ко мне. Я сунул  актинии  им  прямо  в  глаза,  они  отпрыгнули  и
убежали. Жить можно".
   11 апреля: "...Наблюденье: здесь все едят друг друга.  Самых  маленьких
едят те, что больше их (рачки и рыбы),  тех  -  большие,  больших  поедают
огромные. Пища достается тем, у кого рот большой и зубастый".
   18 апреля: "...Видел китовую акулу, глотающую  рачков  и  планктон.  Мы
встретились нос к носу, но я ее не испугался.  Больших  с  маленьким  ртом
здесь не уважают".
   Бедный мальчик! Он еще шутил. Я же препарировал его ежедневный улов (он
складывал все в проволочную сумку, подвешенную к бую).
   29 мая: "...Подбрось-ка мне цветовые таблицы, а то напутаю  в  описании
окраски придонной мелочи. Сегодня в полдень сверху опустили бечевку. К ней
была привязана макрель. Я решил - ага, это мне!  -  и  сцапал  ее.  Тотчас
сверху дернули, и в меня впился большой крючок. Меня поймали. Это  больно.
Я упирался изо всех сил, хватался за что мог, но меня тянули наверх. Я  не
сразу сообразил, что нужно делать, но  потом  запутал  леску  в  камнях  и
вырвал  крючок  с  куском  мяса.  Истекаю  кровью.  Увидев  рану,  испытал
противоестественное - мне захотелось есть самого себя. Тому виной  рыбаки.
Я им еще припомню. Мефисто".
   30 мая: "...Весь день пролежал в пещере, размышляя  о  жизни.  Решил  -
нужно быть сильным и хитрым. Сильные и хитрые много и вкусно едят и спят в
самых уютных пещерах. Я должен приспособиться. Принять все правила игры".
   1 июля: "...твое поручение изловить скорпену выполнил,  но  укололся  и
чуть не умер.  Ты  безжалостен  ко  мне,  отец.  Или  ты  хочешь  от  меня
избавиться? Ответь, во время операции около меня лежало старое  мое  тело.
Что ты с ним сделал? Иногда мне кажется, что оно  где-то  рядом  и  я  еще
встречу его".
   7 июля: "Сегодня в моем мозгу горят невыносимые видения, звучат  слова,
гремящие, как медь, слова, которых я никогда не выскажу".
   17 июля: "Меня вчера чуть не съели. Я увернулся  и,  сжавшись,  упал  в
камни, а надо мной пронеслось что-то с  разверстой  пастью.  Это  не  была
акула. Такого ты никогда не  увидишь.  Закажи  кинокамеру  для  осьминога.
Ха-ха!"
   18 июля: "...я  так  одинок,  отец.  Возьми  меня  обратно  и  держи  в
каком-нибудь чане. Я несчастен и жалок".


   "...Я силен, рано утром я плыл, развивал скорость. Я пронизал толщу,  и
вынесся в верхний слой, и все ускорял движение. Мимо неслись, вытягивались
в серебристые полоски макрели и сарганы. Я  выплеснулся,  взлетел  в  твой
удушливый мир и упал обратно.
   Брызги  осыпали  мое  тело.  Я  чувствовал  безотчетную   радость.   Но
ненадолго. Я вернулся в пещеру, думал и был несчастлив..."
   "...Поймал скумбрию и съел  ее.  Это  вкусно,  но  еще  вкуснее  крабы.
Вкуснее крабов бывают только устрицы. Охочусь за ними так - беру  камешек,
подкрадываюсь и вкладываю его между распахнутых створок.  Потом  отщипываю
по кусочку и ем. И все время оглядываюсь".
   Кто знал, что через пятнадцать лет  он  получит  от  газетчиков  кличку
Великий Кальмар. Вот кого я боялся - газетчиков. Теперь я смеюсь над ними.


   "...Сегодня я ушел на глубину километра. Тяжело и страшно. Здесь  такая
глубина черноты, которую трудно и вообразить себе. И в ней  горели  тысячи
огней, и я  подумал:  "Как  в  городе".  Я  увидел  выходящего  из  глубин
кашалота. В него  впился  кракен.  На  тупом  рыле  кашалота  он  выглядел
шевелящимся венцом. Вокруг чудовищной  и  прекрасной  пары  кипело  что-то
светящееся и облепляло их, вычерчивая и проясняя очертания. Я желал победы
кракену.
   Я же опустился на дно и долго сидел. Вокруг меня было немного  звезд  и
парочка морских огурцов. Я ждал так долго, что увидел чешуйчатого плоского
ящера. Он шел по дну, медленно и тяжело ворочая головой, и лапы  его  были
толще тела. Несмотря  на  темноту,  я  видел  его  отчетливо  медлительные
движения, срыванье  придонных  живорастений,  неторопливые  пережевывающие
движения и красный глаз на затылке. Я понял - это мое инфракрасное зрение.
Меня ящер не заметил, хотя и прошел совсем близко.  Намекни  Бартону,  что
глубинные его снимки на дне достоверны". (Я намекнул,  но  Бартон  мне  не
поверил. А потом его яхта, которой я так завидовал, исчезла.)


   "...Сцапал дельфина-белобочку. Он рвался из моих рук и  испустил  серию
различных звуков. Остальная  стая  скрылась.  Причем  мною  было  отмечено
следующее: поначалу его вскрики были другого  тона,  и  стая  рванулась  к
нему, а когда  я  распустил  все  руки  в  положенном  мною  диаметре,  он
заговорил другое, и стая ушла. Он предупредил.  Так  как  по  установлению
этого факта мне безразлично, может он говорить или нет, то я прокусил  ему
череп. Насытившись, я ушел к себе и долго размышлял над жизнью  дельфинов.
Они многого добьются. Они умны, имеют  язык  и  общественны.  По-видимому,
дельфины будущие владыки моря".


   "...Нет, властелинам моря нужна сила, а дельфины слабы. Морем властвуют
кракены. Изредка я вижу их, сильно пугаюсь и несусь изо  всех  сил.  Потом
забиваюсь к себе в пещеру и сижу там часами".
   "...Иногда я вижу людей. Они недвижны, и лишь их волосы  слабо  шевелит
течение. Они медленно погружаются вглубь. Они так похожи  на  тебя,  отец,
что я пугаюсь и убегаю. Я понял: я боюсь стать таким  же  неподвижным.  Но
мне любопытно,  из  укромного  места  я  слежу  за  ними.  А  они  плывут,
неподвижные, загадочные. Но мне кажется - они бросятся, и схватят меня,  и
будут что-то делать. Мне будет больно, я не люблю боль".
   "...Что я люблю? Я люблю много есть, я люблю хватать других  и  убивать
их.
   Чего я не люблю? Когда меня хотят съесть.  Не  люблю  людей,  не  люблю
родниковую  воду,  бьющую  промеж  камней.   Абстрактные   знания,   ранее
привлекавшие меня, сейчас уступают знаниям, как уберечься и быть сытым".
   "...Увидел странных рыб, черных и крупноголовых, с  торчащими  изо  рта
кривыми и тонкими зубами. Рыбы мерцали синим светом. Я схватил их. Все мое
существо кричало - нельзя их есть, нельзя.  Мозг  сказал  мне,  что  знать
верно можно, только попробовав.
   Я поймал восемь штук. Шесть я отдал тебе, а две  съел.  И  сейчас  весь
горю. Мне страшно. Я умру и буду недвижен. Помогите, отец!"
   (Затем тусклые смыслом, больные слова.)
   "...Выжил, вы мне никогда и ничем не  помогаете.  Я  могу  рассчитывать
только на себя. Все мне  враги.  Весь  день  сидел  в  пещере  и  думал  о
могуществе. В чем оно заключено? В силе, в зубах или  плавниках?  Я  умнее
краба, умнее рыб, умнее осьминога. Я имею человеческий ум. Он - сила".
   "...Решил - не нужно верить вам, отец".
   "...Сегодня видел кракена. Он неторопливо плыл  мимо  и  тянулся  почти
бесконечно. Какие у него сверкающие глаза, какой крепкий клюв,  длинные  и
толстые щупальца. Он был чудовищно прекрасен. Хорошо быть кракеном".
   "...Вы просили, и я нырнул в пучину.  Я  долго  и  медленно  погружался
вниз, изо всех сил работая водометом  и  руками.  Я  миновал  километр  за
километром. Креветки обстреляли меня светящимся соком.
   Я погружался. Навстречу неслись огни прямо в глаза и тут же рассыпались
фейерверками.  Дышать  становилось  все  труднее,   руки   слабели,   тело
плющилось, и временами казалось, что меня жует большая беззубая рыба.
   Все во мне кричало - вернись! Погибнешь! Но ум говорил  -  держись,  ты
узнаешь новое, оно пригодится.  Наконец  я  опустился  на  дно.  Оно  было
безжизненно,  почти  безжизненно,  только  шевелилось  что-то  похожее  на
большое одеяло. Оно плоско-черное, с зелеными слабыми огоньками.
   От него шло ощущение пронзительной, ядовитой силы.
   Рядом я увидел странную девятилучевую  звезду,  я  схватил  ее  и  стал
подниматься, и черное гналось за мной, колыхаясь.
   Я рванулся и выплыл на поверхность. Там долго лежал без  сил,  и  волны
укачивали меня. Никто не напал на меня.
   Отдохнув, я поплыл к вам. Вопрос: стоит ли рисковать из-за  несъедобной
дряни?"


   "...Сегодня мне приходят мысли, холодные, как подводный ключ. Я  умолчу
о них. Размышляя, я забыл завалить вход в  пещеру,  и  ко  мне  вошли  три
мурены. Я раздробил им головы и съел их".
   Через два года: "...Я ищу новую пещеру.  Я  могу  спать  всюду  -  меня
боятся, но считаю это излишним риском. Всегда найдется дурак с ртом больше
мозга. В пещере же уютно и надежно. Ем почти всех. Думаю обычно о еде. Да,
тех рыб, что нужны были тебе, я съел по дороге.  Жди  другого  случая.  На
вкус они так себе. Кстати, почему ты не купаешься в море? Я У берега  вижу
много людей, а тебя никогда".


   "...Сегодня нашел подходящую пещеру. В ней  жила  компания  осьминогов.
Они никак не хотели выходить -  надувались,  таращили  на  меня  глаза.  Я
поймал треску и, показывая им, выманил и разорвал их".


   "...Принес удобный камень и приспособил его как дверь. Ты интересуешься
черепахой-логерхедом. Отвечаю - невкусно, но есть все-таки можно.  Сегодня
ко мне спустили наживку. На один крюк было насажено две рыбы  -  маленький
тунец и рыба-летучка. Я рассвирепел,  всплыл  на  поверхность  и,  ухватив
лодку за борт, опрокинул ее. Теперь этот человек спокойно лежит  рядом  со
мной. Чтобы его не унесло течением, я прижал камнем. Что мне с ним делать?
Съесть?"


   "...Как ты смеешь мне указывать! Нарочно  съел  его,  хотя  он  груб  и
невкусен. Я чуть не подавился пуговицей, но, как видишь, все же настоял на
своем. А может быть, и ты, нацепив маску,  заглянешь  ко  мне?  Приглашаю.
Мефисто".


   Прошло еще три года:
   "...Я огромен и безжалостен, я умнее всех. Только ум и никаких  чувств.
Ты не можешь себе представить, какие здесь живут дураки! Пример  -  четыре
архитевтиса напали на кашалота.  Первый  вцепился  ему  в  голову,  а  три
остальных дрались между собой из-за еще не  убитого  кита.  Тот  вынырнул,
съел напавшего на него, потом повернулся к дерущейся троице. И опять  один
вцепился в кашалота, а двое так и дрались между  собой.  Щупальца  кусками
летели в стороны. Идиоты! Не волнуйся,  я  не  ем  человечков,  я  питаюсь
дельфинами и молодыми кашалотами".


   "...Ты мне предлагаешь обмен: я буду тебе ловить новые виды рыб,  а  ты
меня кормить. Брось, я не  дурак.  Сейчас  я  тебе  нужен.  Но  кто  может
поручиться за будущее?! Ты завидуешь мне, моему  уму  и  силе,  ты  хочешь
отравить меня. Я не верю тебе, я никому не верю. Я одинок.  Одиночество  -
сила".


   "...Вчера  я  убил  первого  взрослого  кашалота.  Я  дождался,   когда
архитевтис вцепится в эту гору мяса, подкрался и прокусил кашалотий череп.
Архитевтис бросился на меня, пришлось убить его".


   "...В этих водах я самый большой и сильный. Я никого не  боюсь.  Пробую
силу на вас, людях. Вчера увидел яхту. Я  все  рассчитал.  Ухватившись  за
правый борт, я повис всей своей тяжестью и опрокинул. После  чего  лег  на
дно и смотрел, как  людей  ели  акулы.  Их  набежало  штук  двадцать.  Они
метались длинными  тенями,  а  я  лежал  на  скале  и  смотрел.  Огромный,
безжалостный и прекрасный. На следующий раз попробую опрокинуть пароход".
   "...Вышло и с пароходом. Название: "Святая  Анна".  Я  знаю  -  я  буду
расти, расти, расти много лет. Знаю - я сам кракен. Я стану сильным.  Я  -
умный. Я - холодный разум в глубинах  океана.  Я  буду  властелином  моего
холодного и огромного царства. Я буду жить вечно.  Я  всюду  распространяю
страх. Я буду равнодушен к покорным и беспощаден к врагам. Я внушу ужас. Я
буду царить в океанах по праву ума, силы  и  хитрости.  Есть  приятно,  но
внушать страх еще приятнее".
   "...Встретил осьминога, огромного осьминога, тонны на две. Увидев меня,
он побледнел и притворился мертвым. Я оставил ему  жизнь  -  нужно  же  их
приучать к покорности! Я всплыл около лодки, полной рыбаков. Позеленевшие,
вытянутые лица! Я оставил их жить".


   "...сегодня я видел кракена неизмеримой длины  и  мощи.  Он  был  глуп.
Говорю "был", потому что его уже нет - я подкрался и прокусил  ему  череп.
Теперь сижу в скалах на его месте и расту, расту".


   "...Я страх, я ужас морей. Когда я  всплываю,  океан  волнуется  и  все
живое прячется от меня. Даже вы, люди, сворачиваете в сторону".


   "...Я ухожу в  свое  царство,  в  одиночество,  в  молчание.  Навсегда.
Прощай, двуногое ничтожество. Мефисто".


   ...Умер закат - золотая полоска. В бухте  появилось  большое  скопление
ночесветок. Вода светится. В нее уходит кабель. Он  вползает  в  нее,  как
резиновый шланг. Много тайн выкачал он  из  моря,  из  светящихся  глубин.
Кроме одной - Мефисто.
   Он  громаден,  наверное.  Никто  не  знает,  каких  размеров  достигают
архитевтисы в таком возрасте.
   Скажем так: Мефисто - его эгоизм, погруженный в глубины моря.  Нет,  он
эгоизм науки.
   Мефисто - его жадные глаза, брошенные в море, ищущие руки, опущенные до
самого отдаленного морского дна. А  сейчас  придет  его  Джо,  милый  сын,
раздвоившийся в смерти, лежащий одновременно и под холмиком в  саду,  и  в
теле гигантского кальмара. "Великий Кальмар - а я его отец.  Дико!  Словно
увидеть сына ракетой, машиной, кораблем, молнией".
   - Генри, кофе!
   Вот  он,  обжигающий  и  ароматный.  Кофе!  Приятный  запах  счастья  с
горчинкой печали, аромат цветов с горечью увядающих листьев.
   - Иду, Мефисто.
   ...Какие влажные дорожки,  как  ласково  касаются  листья  моих  щек  -
прохладные и влажные их ладоши. Так касаются холодные  руки,  сплетающиеся
струи глубин. Покойно лежат на донном песке, мягком, золотом песке. Вот  и
лестница, ведущая вниз, и перила, лишние для привычного человека.
   Светит луна, и видно все. Думал ли я, что Мефисто вырастет в  чудовище?
А думал ли Райт о бомбардировщиках "либрейтор"?
   Кох - о бациллах в бомбах?
   Бэкон о пулемете? Думал ли сэр Резерфорд о водородной бомбе?
   ...Вода черна, она шевелится,  отражая  луну,  и  родит  жирный  блеск.
Сколько еще в ней тайн. Их не схватишь.
   И все пропитано ожиданьем и страхом. Дрожь в руках, под сердцем. И  все
дрожит вокруг. Прощай, вкусный кофе Генри.
   Прощай, мое богатство и большая свобода, подаренная им. Спасибо за  нее
тебе, отец! Ты был добр, ты хорошо вел торговые дела.
   - Мефисто, я жду-у-у!


   Звук пронесся, отразился и ушел в воду. Та молчала.  Старик  сутулился,
глядя в воду. Ему стало казаться, что ничего нет и не будет. Он  зевнул  -
от напряжения и подумал, что завтрашний день будет теплый. Оттого не сразу
заметил перемену, а увидев, замер, положив ладонь на грудь, к сердцу.
   Вода  еще  молчала,  но  в  ней,  среди  скользящих   лунных   блесков,
растерзанной лунной плоти, проходила какая-то работа.  Вот,  шевельнулась.
Лунные отблески заколыхались.
   Скольжение отблесков ускорилось, медными полосками  вскинулись  летучие
рыбы, исчезла белая запятая рыбачьей лодки.
   И  вдруг  море  поднялось,  закипело  и  вспенилось.  Мелькнули  быстро
вращающиеся колеса и покатились к  берегу.  Они  расправились,  вздыбились
лесом рук-щупалец.
   Щупальца упали на сосны, вцепились в них. Трещали  и  ломались  стволы,
громыхали и скатывались камни, ревел  сбегающий  поток  воды.  Из  черноты
выплывало тело кракена - огромное и  черное,  словно  затонувший  корабль.
Мефисто пришел.
   Сверкнули фосфором глаза, будто колеса, и Мефисто стал уходить в  воду.
Исчезало тело, но еще светились гневные глаза. Щупальца,  упав  на  берег,
заскользили обратно.
   Старик по-прежнему стоял, прижав обе руки к груди. В ней сидело острое.
Оно пробило грудь и не давало дышать. Он не мог шевельнуться и не двинулся
даже тогда, когда, черное и толстое, толще сосны, скользило мимо  щупальце
Мефисто. В слепом своем пути оно хватало присосками камни, доски, лодки  -
все, что ему попадалось. И,  словно  еще  один  малый  камень,  совсем  не
заметив, оно прихватило отца. Еще блеснули  глаза,  и  потянулась  рябь  -
Мефисто уходил в океан.
   ...На берегу мелькали огни и  маленькие  людские  тени.  И  возносились
слабые их вскрики.

Популярность: 10, Last-modified: Thu, 14 Sep 2000 18:30:58 GMT