кому-нибудь "притормозить" хоть одно нейтрино? - Ай-яй-яй, научный фантаст Омегин! - смеется Фрегатов. - Разве можно быть таким скептиком? О таком ученом, как Бруно Максимович Понтекорво, слышал ли хоть что-нибудь? - Ну ладно, хватит меня разыгрывать, я ведь серьезно... - сердится Омегин. - И я тоже вполне серьезно. А тебе надо бы знать мнение Понтекорво по поводу неуловимости нейтрино. Тем более что в чем-то он с тобой согласен... - В самом деле, Фрегатов, зачем вы превращаете все это в шутку? - хмурится Семенов. А Русин лишь понимающе улыбается. Он знает манеру Фрегатова разговаривать с такими людьми, как Омегин. - Почему же в шутку? - удивляется Фрегатов. - Понтекорво тоже ведь считает, что пропускать одно нейтрино сквозь астрономическую толщину вещества для того, чтобы оно с достаточной вероятностью с ним прореагировало, нереально. Или, как остроумно выразился наш коллега, бредово. И он предложил обратное - пропустить астрономическое число нейтрино через разумную, скажем, метровую толщину жидкого или твердого вещества. Такой эксперимент и был осуществлен в 1956 году. - Тогда нейтрино взаимодействовало, кажется, с протоном? - спрашивает Семенов. - Если мне не изменяет память, - замечает Алексей Русин, - это было не нейтрино, а антинейтрино. - Да, память вам не изменяет, - снисходительно улыбается Фрегатов. - Я умышленно не уточнял эти подробности, чтобы нашему коллеге... Ну хорошо, хорошо, Сидор! Зачем же обижаться? Никто, кроме тебя, не осуждает ведь меня за столь популярное изложение не такой уж простой проблемы макроскопического проявления слабых взаимодействий. Да, вы правы, коллега Семенов, в этом эксперименте антинейтрино, как совершенно справедливо поправил вас наш общий друг Алексей Русин, взаимодействовало с ядрами водорода, что и было зарегистрировано сцинтилляционным счетчиком. А что такое сцинтилляция, я не стану объяснять, чтобы не обидеть кое-кого из наших коллег, хотя Варя, наверное, этого не знает. - Да, Варя не знает, - зло бросает Сидор Омегин, - и не испытывает из-за этого... - А я не удивлюсь, - прерывает его Фрегатов, - если окажется, что ничего "не испытывает" и еще кое-кто. Но продолжим наше собеседование. Хотя, как выясняется, все тут настолько эрудированны, что я уже и не знаю, нужно ли рассказывать, как в 1962 году был поставлен подсказанный Понтекорво эксперимент, в котором нейтрино взаимодействовало уже с ядрами хлора-37. Я не ошибся, Алексей Васильевич, на сей раз действительно было нейтрино, а не его антипод? Спасибо. Ну, а то, что для этого пришлось пропустить через искровую камеру сто тысяч миллиардов нейтрино, прежде чем удалось зарегистрировать пятьдесят одно взаимодействие, всем, конечно, хорошо известно. - К чему эта ирония, Фрегатов? - укоризненно покачивает головой Русин. - Все и так знают вашу образованность... - Господи, какая там к черту образованность! - смеется Фрегатов. - Просто поначитался... - Давайте все-таки поговорим серьезно. Не волнуют вас разве эксперименты профессора Кречетова? - Какие же эксперименты? Он ведь теоретик. - У него есть коллеги, вы же знаете. Неужели тайна недр нашей Земли менее интересна для вас, чем те планеты, которые вы описываете в своих повестях? - Не в этом дело - просто я не очень верю в разгадку этой тайны с помощью нейтрино. Во всяком случае, в настоящее время. - А я почти не сомневаюсь, что профессору Кречетову и его коллегам рано или поздно, но удастся заставить нейтрино или антинейтрино взаимодействовать с веществом детекторных приборов, - убежденно заявляет Русин. - И кто знает, может быть, это взаимодействие будет подобно взаимодействию фотона с веществом эмульсии фотопластинки. - Тем более что у фотона и нейтрино есть что-то общее, - замечает Семенов. - Что же именно? - удивляется Фрегатов. - Разве только то, что они не имеют массы покоя? - Наверно, из-за этого у физиков тоже отсутствует покой, - хохочет Сидор Омегин. Алексей Русин, хотя и очень увлечен этим спором, глаз с Вари, однако, не сводит. А она явно скучает. Весь этот разговор, конечно, нисколько не интересует ее. Но вдруг взгляд Вари начинает оживляться. Алексей прослеживает его направление и видит выходящего из моря здоровенного детину с волосатой грудью. Но ведь это... Ну конечно же, это Вадим Маврин! На лице Вари сначала удивление, затем столь очевидная радость, что у Алексея начинает вдруг ныть сердце. А Варя вскакивает и не идет, а почти бежит навстречу Вадиму. 26 Ступив на рифленый настил палубы, несколько возвышающейся над корпусом поплавка батискафа, Кречетов шутит: - Признайтесь честно: многое ли позаимствовано тут у профессора Пикара? - Разве только идея подводного дирижабля, которую сам же Пикар, будучи в прошлом исследователем стратосферы, позаимствовал у воздухоплавателей. - Ну, ну, дорогой мой капитан, - смеется Кречетов, - зачем же обижать почтенного ученого, сконструировавшего впервые в мире стратостат и первый в мире батискаф? А сравнение с дирижаблем тоже ведь весьма условно. Дирижабль испытывает постоянное давление, равное примерно одной атмосфере, а батискаф от одной до тысячи атмосфер. - Но принцип все-таки тот же. Зато в отличие от батискафа конструкции Пикара поплавок нашего заполнен не бензином, а литием, дающим возможность в полтора раза увеличить подъемную силу и значительно улучшить маневренность. Хотя подводное судно покачивается на легкой волне, профессор Кречетов, не держась за стальной канат-леер, уверенно идет к рубке с застекленными иллюминаторами. Опасаясь, что капитан станет поддерживать его при спуске в гондолу, профессор поспешно ступает на металлическую перекладину трапа. Достигнув вестибюля, отделяющего вертикальную шахту от гондолы, Кречетов останавливается у люка, которым во время погружения задраивается гондола. Сквозь плексигласовое стекло иллюминатора видит он какую-то пучеглазую рыбу, с любопытством заглядывающую в вестибюль батискафа. - Ну-с, профессор, что же вы остановились на полпути? - слышит Кречетов знакомый голос из гондолы батискафа. - Прошу вас! Он быстро оборачивается и видит протянутые к нему руки академика Иванова. Залитый ярким электрическим светом, коренастый, лобастый и совершенно лысый, академик на фоне многочисленных щитов электроприборов и манометров в первое мгновение кажется Леониду Александровичу персонажем из какого-то научно-фантастического романа. - Ну, дорогой Дмитрий Сергеевич, - громко восклицает Кречетов, - вы тут прямо-таки как настоящий конандойлевский доктор Маракот! - Нет уж, кто угодно, только не Маракот! - энергично машет руками академик. - Вспомните-ка, как описывает его Конан-Дойл в "Маракотовой бездне". Во-первых, он называет его живой мумией, чего не скажешь обо мне. Телосложением я скорее похож на его же профессора Челленджера из "Затерянного мира", если только лишить его могучей ассирийской растительности. У меня от нее остались только мохнатые брови. - Сдаюсь, сдаюсь! - смеясь, вздымает руки профессор Кречетов. - Ибо припоминаю, что по описанию Конан-Дойла у Маракота было суровое лицо не то Савонаролы, изобличавшего распущенность средневекового духовенства, не то Торквемады, возглавлявшего испанскую инквизицию. - Что явно не имеет никакого отношения к нашему веселому и доброму Дмитрию Сергеевичу, - раздается из соседнего отсека гондолы молодой звонкий голос кандидата наук Скворцова. - А, Миша! - протягивает ему руку Кречетов. - Приветствую вас, мой юный друг! Ну-с, чем порадуете, дорогие экспериментаторы? Значит, включали уже реактор? - Включали, но энергию нейтринного импульса удалось повысить лишь вдвое. - И это было вчера в два часа дня? - Без пяти минут два, - уточняет Скворцов. - Опять, значит, совпало с каким-нибудь сейсмическим происшествием? - спрашивает академик Иванов. - Почему же совпало? - пожимает плечами Кречетов. - Это не могло не совпасть. - А я бы сказал: этому трудно не совпасть, зная, что в год планета наша испытывает более трехсот тысяч землетрясений, - беспечно улыбается Миша Скворцов. - А вы разве ничего не знаете о вчерашнем землетрясении в Гагре? И произошло оно около двух часов дня. Чем вы объясните подобную случайность? - Вы, значит, все более убеждаетесь, Леонид Александрович, что нейтринная терапия нашей планете противопоказана? - задумчиво произносит академик Иванов. - Так же, видимо, как для человека рентгенотерапия в больших дозах. - Но мы ведь не собираемся лечить нашу планету, - удивляется Скворцов. - Речь идет пока лишь о нейтринографии ее нутра. - Если бы только удалось получить нейтрино-грамму внутреннего ее ядра так же безболезненно, как и рентгенограмму сердца человека, - вздыхает профессор Кречетов. - И кто знает, может быть, впоследствии можно было бы подумать и о нейтрино-терапии планеты. Если я прав в своем предположении, что нейтринное облучение внутреннего ядра Земли вызывает сейсмические возбуждения в ее коре, то, пожалуй, можно будет и гасить наиболее опасные из этих возбуждений с помощью нейтрино. Вы, Миша, правильно назвали цифру триста тысяч землетрясений в год. И хотя из этого числа катастрофических сравнительно немного, от них все-таки ежегодно гибнет в среднем пятнадцать тысяч человек, а ущерб исчисляется сотнями миллионов долларов. - Да, есть над чем призадуматься, - вздыхает академик Иванов. - Но что же делать? Не приостанавливать же опыты? - Придется, наверно, уменьшить мощность нейтринных импульсов. - Что вы, Леонид Александрович! - удивленно восклицает Миша Скворцов. - Для того чтобы детекторы научно-исследовательского судна "Садко", плавающего по ту сторону планеты в Тихом океане, зафиксировали эти нейтринные импульсы, нужно, наоборот, усилить их. - И я боюсь вот чего, - продолжает Кречетов, - похоже, что и американцы ведут подобные эксперименты. - Ну, это едва ли, - усмехается академик Иванов. - При их страсти к сенсациям они давно бы разболтали об этом на весь мир. - А на сей раз, видно, помалкивают до поры до времени. Хотят, наверно, удивить человечество разгадкой тайны земного ядра и побаиваются, как бы их другие не опередили. Ну, а что дает прием ваших импульсов на "Садко"? - Пока нечем похвалиться. Видимо, плотность нейтринного пучка все еще недостаточна. Да и длительность импульсов нужно бы увеличить. Это-то как раз возможно, если бы не ваши опасения... С ними нельзя ведь не считаться. А не смогли бы вы теперь, Леонид Александрович, предсказать точный район землетрясения в момент очередного нашего зондажа? Профессор Кречетов задумывается. Предложение академика Иванова кажется ему очень серьезным. Если бы удалось сделать такое предсказание, связь землетрясений с зондажем ядра планеты нейтринными импульсами была бы бесспорной. - А знаете, - не очень уверенно произносит он, - над этим стоит подумать. Можете вы дать мне на это два-три дня? - Конечно, Леонид Александрович. - И еще одно условие - импульсы должны быть по возможности подобными тем, которые вы посылали в последний раз. - Это тоже можно, - обещает академик. - А вы где же будете базироваться? В писательском Доме творчества шумно, наверно? Да и понадобиться что-нибудь может... - Нет, нет, там вполне подходящая обстановка. Люди там более серьезным делом занимаются - романы пишут, - улыбается профессор Кречетов. - А уж мы как-нибудь... Да я уже и подружился там кое с кем. С научными фантастами. Любопытнейшая публика! - А Ефремова там нет среди них? - интересуется Миша Скворцов. - Ефремова нет, но и эти меня вполне устраивают. Страшные спорщики! И на любую тему. Конечно, дилетанты, но широкого профиля, так сказать. С ними не соскучишься. - Ну, смотрите, Леонид Александрович, вам виднее. А в случае чего - прошу к нам на станцию Института океанологии в Голубой бухте. - А вы теперь туда? Не сложно разве на такой махине? - Так ведь это вам не пикаровский "Триест", - самодовольно усмехается молчавший все это время капитан батискафа. - Мы на атомном горючем, и автономность наша почти ничем не ограничена. Да и в скорости не уступаем даже океанографическим подводным лодкам... - Хватит вам хвастаться-то, - добродушно посмеивается академик Иванов. - Отвезите-ка лучше профессора в Дом творчества писателей. Желаем вам успеха, Леонид Александрович. 27 Алексей Русин плохо спит в эту ночь. Просыпается рано, в начале седьмого, и больше уже не может заснуть. Решает встать. Сунув ноги в домашние туфли, выходит в лоджию. Солнце поднялось уже над горами гагринского хребта, и все суда в море полыхают теперь белым пламенем в его лучах. Лоджия просторная, в ней вполне можно делать зарядку. Алексей без особого энтузиазма широко разводит руки в стороны, начиная первое упражнение своего комплекса. То и дело сбиваясь со счета и нарушая ритм, он вспоминает вчерашний вечер, проведенный с профессором Кречетовым и Варей. Леонид Александрович предложил после ужина посидеть на каменных плитах старой набережной у берега моря, хотя Варе хотелось, видимо, пойти на танцевальную площадку на приморской территории Литфонда. Она надеялась, наверно, встретить там Вадима, о появлении которого в Гагре все еще не решилась сообщить дяде. Профессор был задумчив и рассеян. На вопросы Вари и Алексея отвечал невпопад. Подолгу молчал, будто прислушиваясь к монотонному шуму волн и шороху гальки. А Алексей не знал, чем ему занять Варю, о чем говорить с ней? И хотя ему давно уже ясно было, что научные разговоры наводят на нее скуку, не смог придумать ничего лучшего, как попытаться объяснить ей происхождение морей и океанов. Ему казалось, будто он удивит ее, сообщив, что ученые до сих пор спорят о происхождении впадин, заполненных океанами и морями, и что "механизм" образования самой океанской воды все еще недостаточно ясен. Варя, однако, смотрела не на таинственное море, а на луну, и Алексей решил рассказать ей кое-что о нашей спутнице. О том, что когда-то была она гораздо ближе к Земле, всего в двадцати тысячах километров, а в отдаленном будущем снова приблизится к ней, и настолько близко, что рассыплется на куски и опояшет Землю кольцами, подобно Сатурну. А Варя все вздыхала и, видимо, не о судьбе луны, а о Вадиме. Алексею даже жалко ее стало, и он хотел уже попросить Леонида Александровича отпустить ее на танцплощадку, но профессор, задумчиво молчавший все это время, вдруг спросил: - Вы, кажется, собираетесь написать роман-предупреждение, Алексей Васильевич? Пишете уже?.. Это очень своевременно... Очень! Никогда еще не несли ученые такой ответственности за эксперимент, как теперь. Алхимики, экспериментировавшие с различными веществами в поисках чудодейственных камней мудрости и иногда взрывавшиеся в своих подземных лабораториях, рисковали главным образом своей жизнью. Физики первой половины нашего столетия, ковырявшиеся в недрах атомного ядра, подвергали опасности уже целые научно-исследовательские учреждения. А чуть попозже, овладев механикой цепных реакций тяжелых ядер и синтезом легких, поставили на карту судьбы человечества. Но теперь, торопясь с разгадкой тайн своей планеты, ученые могут вызвать еще большую катастрофу... - Повторить судьбу Фаэтона? - заметно дрогнувшим голосом спросил Алексей. Профессор не ответил ему, он снова погрузился в свои невеселые мысли. Но, помолчав несколько минут, вдруг заявил: - А не пойти ли вам на танцплощадку, молодые люди? Только вы потом проводите Варю на ее квартиру, Алексей Васильевич. И они пошли, хотя Алексей почти не сомневался, что Варю там ждет Вадим. Так оно и оказалось. Вадим действительно был на площадке, и не один, а с каким-то человеком, постарше его и довольно интеллигентным на вид. - Познакомьтесь, пожалуйста, с моими московскими друзьями, Алексей Васильевич, - сказала Варя. - Это мой сосед по дому Вадим, а это его друг, инженер Корнелий Иванович. И знаете, если вы не имеете желания потанцевать, то обо мне не беспокойтесь, они меня потом проводят. Конечно, было обидно, но Алексей сделал вид, будто его это очень устраивает и сразу же ушел к себе в комнату. Не зажигая света, выглянул из лоджии на пляж - профессор Кречетов все еще сидел у моря на глыбе светлых камней. Чтобы отвлечься от неприятных для него воспоминаний, Алексей старается думать теперь о профессоре Кречетове. Что за эксперименты производит он со своими коллегами на батискафе? Скорее всего зондирует с помощью нейтрино внутреннее ядро планеты. Но как? Алексей вспоминает теперь все, что ему известно о нейтрино и слабых взаимодействиях, наиболее загадочных явлениях современной науки. С элементарными частицами вообще очень уж все неясно. Их уже несколько десятков, а теории их взаимосвязи все еще не существует. Арена их действия - ничтожно малое пространство, о котором мы тоже почти ничего не знаем, хотя и прозондировали его до расстояния порядка десяти в минус четырнадцатой степени сантиметра. Предполагается, однако, что в еще меньших масштабах существует какая-то фундаментальная длина, являющаяся квантом пространства. Весьма возможно также, что на очень малых расстояниях действуют иные законы, для познания которых квантовая механика может оказаться несостоятельной. Алексею вспоминаются слова, сказанные Дмитрием Ивановичем Блохинцевым: "Современная квантовая теория является "слесарным инструментом": не имея другого, мы пытаемся оперировать им в деликатном часовом механизме элементарных частиц". А что известно о нейтрино? Обнаружены пока два его вида: электронное и мюонное. А чем они отличаются друг от друга, кроме способа рождения, все еще неизвестно. У нейтрино много и других загадок. И вот этой все еще таинственной частицей ученые пытаются теперь зондировать такое же таинственное ядро земного шара! Не зря, видно, так встревожен профессор Кречетов. Появление большой моторной лодки с рыбаками отвлекает на какое-то время внимание Алексея. Лодка плывет довольно близко от берега, и Алексей невооруженным глазом видит, как рыбаки выбрасывают из нее мелкую рыбешку. Стаи чаек, кружащихся над лодкой, с неистовым криком хватают ее на лету. Те из птиц, которым это удается, мирно садятся затем на вспененную гребным винтом лодки поверхность моря, пожирая свою добычу. А остальные шумно вьются над головами рыбаков. "Нужно будет непременно снять все это на цветную пленку..." - решает Алексей. Кончив зарядку, он спешит на пляж, пока еще пустынный, и с удовольствием бросается в прозрачную воду. Не торопясь плывет брассом до буйка, ограничивающего заплыв купальщиков в открытое море. Повернувшись к берегу, видит все еще затененную сторону приморского корпуса Дома творчества с двумя ярусами лоджий. На некоторых из них уже появляются обнаженные тела проснувшихся литераторов. До завтрака еще почти два часа, и Алексей решает пройтись после купания по городу. Поднявшись по каменным ступеням на набережную, он выходит через решетчатую дверь у проходной будки на длинную Курортную улицу. По другую сторону ее, через широкое, до блеска накатанное магистральное шоссе, возвышается многоэтажное здание центрального корпуса Дома творчества. Там тоже только еще начинают просыпаться. Постояв немного под тенью в два ряда растущих вдоль тротуара деревьев, Алексей не спеша направляется в сторону Старой Гагры. Возвращается он в половине девятого и, не обнаружив Кречетовых ни в море, ни на пляже, решает зайти к Леониду Александровичу. На его стук отзывается голос Вари: - Да, пожалуйста! Алексей открывает дверь и видит Варю, а за нею, в глубине комнаты, Вадима и Корнелия. - А где же Леонид Александрович? - Уехал в Адлер на аэродром, - отвечает Варя. - Ему срочно понадобилось произвести какие-то вычисления. Полетит в вычислительный центр Грузинской академии наук. Не заходя в комнату, Алексей окидывает внимательным взглядом письменный стол профессора. На нем в беспорядке лежат какие-то книги и бумаги, исписанные цифрами и формулами. - А вы не идете разве завтракать? - спрашивает он Варю. - Минут через пять, вот покажу только моим друзьям, как мы устроились тут с дядей... - Я подожду вас. - Зачем же вам беспокоиться? Они меня проводят, - кивает Варя на своих гостей. - Ну, извините тогда... - смущенно бормочет Алексей, и ему кажется, что Варины гости иронически усмехаются. А в коридоре он чуть не сталкивается с каким-то человеком, показавшимся ему очень знакомым. Алексей уже знает почти всех, кто обитает в этом корпусе, но готов поручиться, что этот человек тут не живет. Он мог, конечно, прийти сюда и из главного корпуса, но Русин едва ли обратил бы на него внимание, если бы ему не показалось, что он уже видел его где-то в необычных обстоятельствах. Всю дорогу до столовой и за завтраком он думает теперь об этом и вдруг вспоминает - он встретился с этим человеком в коридоре вагона в день отъезда из Москвы и почему-то он показался ему тогда подозрительным. Конечно, в этой новой встрече нет ничего удивительного. Незнакомец может быть каким-нибудь литератором из другого города, приехавшим в Гагру, как и он. Русин, по литфондовской путевке. Но почему же не оказалось его в автобусе, когда они ехали с вокзала в Дом творчества? Объяснить, однако, можно и это. Не все же едут с вокзала только в автобусе Литфонда - некоторые предпочитают такси. И все-таки встреча с этим человеком вселяет в Алексея смутную тревогу. "Нужно будет предупредить Леонида Александровича, чтобы он не разбрасывал так своих рукописей..." - невольно мелькает у него беспокойная мысль. 28 После завтрака Алексей решает не ходить на пляж, а немного поработать. Он садится за стол и достает папку с начатой повестью, но поработать ему удается только до полудня. В двенадцать к нему приходит необычно возбужденный Сидор Омегин. - Слушай, дорогуша, знаешь, что Фрегатов мне только что сказал? Он считает, что прощупывание внутреннего ядра Земли нейтринными импульсами может вызвать катастрофу. И что будто бы недавнее землетрясение в Гагре - результат экспериментов Кречетова... - А ты не очень его слушай. Еще совсем недавно он ведь не верил в эффективность нейтринного зондажа, а теперь... Да и вообще неизвестно пока, чем именно занимаются тут коллеги профессора Кречетова... - А Фрегатов не сомневается, что именно этим. Но ведь это же ерунда! Разве и без того не пронизывают нашу планету мощные потоки нейтрино и не только солнечные, но и космические? И вообще какая может быть связь землетрясений с нейтрино? Разве наблюдалось что-нибудь такое? - Связь землетрясений с солнечной активностью не отрицается многими учеными. Особенно в периоды максимума солнечной активности. Во всяком случае, астрогеологов не удивили крупные сейсмические катастрофы, которые произошли в Агадире и Чили в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов. На эти годы пришлось ведь взаимное наложение одиннадцатилетнего и многовекового максимума солнечной активности. - А разве эти явления не гравитационного характера? - И гравитационного, конечно, но, бесспорно, и нейтринного. Даже спокойное Солнце излучает в виде нейтрино до десяти процентов своей энергии, а в максимумы гораздо больше. - Вот бы повестушку об этом, - мечтательно произносит Сидор Омегин. - И даже не о том, как вызывать с помощью нейтринного облучения сейсмические явления, а как гасить их. Сделать нашу планету тихой, спокойной, безопасной. - И погубить на ней все живое, - смеется Алексей Русин. - Да ты меня не понял! Я же сказал... - Нет, я понял тебя, только ты просто не представляешь себе, что станет с нашей планетой, если прекратится ее сейсмическая деятельность. Вода и ветры быстро выровняют ее поверхность и превратят в сплошной океан глубиной не менее трех километров. - И откуда ты все это знаешь? - раздраженно произносит Сидор. Он давно уже искал тему для новой повести, а когда почти нашел и загорелся ею, Русин вылил вдруг на него этот ушат холодной воды. Есть от чего разозлиться. - А ты читай побольше, - советует ему Алексей. - Будешь тогда и сам все знать. И не очень торопись с новыми темами, чтобы не попасть впросак. - А вот тебе следовало бы поторопиться, - зло усмехается Омегин. - Варю-то... Но Алексей не дает ему договорить. - Ну, вот что, Сидор, если недоумений научного характера у тебя больше нет, то я тебя не задерживаю. - А ты не шути с этим. Они ребята ловкие. Особенно физик... Алексей уже собирается выставить Омегина за дверь, но последние слова Сидора настораживают его. - Какой физик? - А тот, что поинтеллигентнее. - Странно, - задумчиво произносит Алексей, - мне отрекомендовался инженером, а тебе физиком... - Да, и чуть ли не кандидатом наук. Специалистом по элементарным частицам. Все расспрашивал и меня и Фрегатова, кто такой профессор Кречетов, чем занимается. - А разве Варя ему этого не рассказала? - Ну, что она может рассказать! - усмехается Омегин. - Она, по-моему, не только не пытается, но и просто не в состоянии понять, чем занимается ее дядя. У этих красоток, сам знаешь, сколько извилин... Алексею очень хочется сказать, что и у него, Омегина, не так уж их много, но он сдерживает себя и даже решает оставить работу и пойти вместе с Сидором на пляж. Варю он обнаруживает в компании Фрегатова, Семенова, Вадима и Корнелия. Корнелий рассказывает какие-то смешные истории, все дружно смеются. - Душа общества, - ехидно шепчет Алексею Сидор Омегин. А "душа общества" оказывается буквально неистощимым. Он рассказывает не только анекдоты, но и забавные истории, происходившие с учеными, их остроумные изречения. - Вы знаете, чем объяснял Эйнштейн свои открытия в области пространства и времени? - спрашивает он Фрегатова. - "Нормальный взрослый человек, - говорил гениальный физик, - едва ли станет размышлять о проблемах пространства - времени. Он полагает, что разобрался в этом еще в детстве. Я же развивался интеллектуально так медленно, что, только став взрослым, начал раздумывать о пространстве и времени. Понятно, что я вникал в эти проблемы глубже, чем люди, нормально развивавшиеся в детстве". - Великий Эйнштейн был большим оригиналом!- смеется Фретатов. - А чего стоят его признания своих неудач? - снова завладевает аудиторией Корнелий. - "Наконец-то я нашел ключ к единой теории поля!" - воскликнул он в 1938 году. А спустя полгода признался: "Я ошибался тогда. Мои расчеты оказались неправильными. И все же я опубликую свою работу. Надо по возможности предостеречь другого глупца, чтобы он тоже не потратил два года на такую же идею". Корнелий прямо-таки из кожи лезет вон, чтобы блеснуть перед фантастами эрудицией, осведомленностью в вопросах физики. Он пересыпает свою речь такими словечками, как "компоненты", "константы", "параметры", даже в тех случаях, когда разговор идет не о науке. Особенно же старается он произвести впечатление на Русина, уверяя Алексея, что прочел все его произведения. - Я вообще люблю научную фантастику, - интимным тоном признается он. - Не всю, правда, но ту, которая написана авторами, сведущими в науке. А это ведь всегда чувствуется, и никакой наукообразный камуфляж не в состоянии этого скрыть. Алексею хотя и неприятен чем-то этот человек, слушает он его не без удовольствия, нисколько не сомневаясь, что Корнелий действительно читал его произведения и хорошо понял их смысл. А на самом-то деле Телушкин лишь прочел в каком-то научно-фантастическом сборнике обзорную статью о советских фантастах, в которой давалась положительная оценка Русину. - Вам, наверно, здорово повезло, - говорит ему Корнелий, - что вы оказались тут, в вашем Доме творчества, вместе с профессором Кречетовым. Он ведь большой специалист по слабым взаимодействиям элементарных частиц, а работ своих почему-то почти не публикует. Уж что-что, а слабые взаимодействия никак не могут быть использованы в военной технике, и потому не совсем понятна мне такая засекреченность работ профессора в этой области... - Почему же засекреченность? - удивляется Алексей и невольно вспоминает, что уже слышал от кого-то о "засекреченности" Кречетова. - Ну, может быть, не засекреченность, а просто секретность. Во всяком случае, не балует он своих коллег публикациями в научной литературе, да и вообще... Будь бы это сильные взаимодействия, имеющие отношение к ядерным силам, а стало быть, и к атомной и к термоядерной бомбе, тогда было бы, конечно, понятно. - А меня это нисколько не удивляет, - пожимает плечами Алексей. - Просто профессор Кречетов не торопится с публикацией материалов о самых загадочных явлениях в современной науке. - А как насчет обеда? - спрашивает Русина вышедший из моря Омегин. - Я, например, чертовски проголодался, да и время обеденное. Алексей смотрит на часы. Ого, уже третий час! Действительно, пора на обед. 29 В письме, только что полученном до востребования, Каин, выполняющий обязанности резидента Джорджа Диббля, предупреждает Корнелия, что к ним прибудет скоро "дядя Вася". Под "дядей Васей" имеется в виду личный посланец Диббля. Об этом они условились еще в Москве. А о том, когда именно и каким образом он прибудет, все еще остается неизвестным. - Что же, мы теперь должны сидеть тут каждый день и ждать этого "дядю"? - недовольно ворчит Вадим. - А работать кто за нас будет? - Трудолюбивым каким стал! - усмехается Корнелий. - Дать бы тебе настоящую работу, а то ты мастак только за Варей волочиться! - А кто открыл тебе доступ в люкс ее дяди? Без моей работы, какая бы там она ни была, нас и на километр бы к нему не подпустили. - Ну ладно, ладно, нечего этим кичиться. А вот "дяде Васе" что будем докладывать? - Ты же щелкнул микрашкой то, что было на профессорском столе? - Не думаю, чтобы было там что-нибудь важное. Он бы так этого не бросил. Я вообще не уверен, что нам удастся спереть или сфотографировать у него что-нибудь ценное, даже если мы будем наведываться к нему хоть каждый день. Все, хоть в какой-то мере значительное, он, наверно, даже от Вари прячет. Да и из разговоров с ним вряд ли что-нибудь выудишь. Понаблюдал я за ним со стороны - серьезный мужчина! - Может быть, тогда деньги Жоре вернем? Скажем, что... - Ладно, кончай острить! Тоже мне Аркадий Аверченко! - А ты чего ноешь? - Я не ною. Я собираюсь у "дяди Васи" технику просить. - Технику?.. - Ну да, аппаратуру для подслушивания. Присобачим ее где-нибудь в укромном местечке профессорского люкса, она и запишет нам все его беседы с его коллегами, которые непременно будут его навещать. А от них у него не должно быть секретов. - Ну, это совсем другое дело, - довольно ухмыляется Вадим. - Кустарным способом такого нам, конечно, не раздобыть. А "дядя Вася", которого они ждали только завтра или послезавтра, стучится к ним в окно поздно вечером в тот же день. Он оказывается ничем не примечательным мужчиной средних лет, хорошо говорящим по-русски. "Наверно, из перемещенных лиц", - решает Корнелий. - Ну, будем знакомы, - весело говорит он. - Я дядя Вася. - Так и останетесь дядей Васей? - простодушно спрашивает Вадим, полагавший, что посланец Диббля назовет им свое настоящее имя. - Так и останусь, - смеется "дядя Вася". - Ну-с, дорогие племяннички, как у вас тут дела? Корнелий коротко докладывает, слегка приукрасив, конечно, свои заслуги. Операция только ведь начинается, и "дядя Вася" сам должен понимать, что все еще впереди. - Нам бы техники подбросить... - вставляет Вадим, опережая Корнелия. - Ну, это само собой, - понимающе кивает "дядя Вася". - У вас что уже есть? - Только микрашка. - Микрашка? - удивляется "дядя Вася". - Это на жаргоне моего коллеги микрофотоаппарат, - усмехается Корнелий, делая Вадиму знак, чтобы он не лез не в свое дело. - Ну что ж, это хорошо. Получите еще и "Гномика". Это микромагнитофон на полупроводниках. - Этого-то как раз нам и не хватало, - одобрительно кивает головой Корнелий. - Ну, а теперь вам еще одно задание: срочно найдите мне квартиру где-нибудь поближе к морю. И встречаться мы будем в дальнейшем не у вас тут, а на этой квартире. У Корнелия уже был на примете один уединенный домик. Он присмотрел его, правда, на всякий случай для себя, но ничего, себе он еще найдет что-нибудь поближе к вокзалу. Когда Корнелий отводит "дядю Васю" на его квартиру, посланец Диббля сообщает ему дорогой: - Имею задание шефа переправить вас по окончании операции в Турцию, а потом и в Штаты, если, конечно, вы не возражаете. Я понял с его слов, что тут с вашими способностями вам тесновато... - Да, тут не очень развернешься... А мистер Диббль дал указание только насчет меня? - Да, только. Помощники ваши будут для нас лишь обузой. Подобных мелких сошек у нас и своих полно. Надеюсь, вы меня понимаете? Ну, вот и о'кэй, как говорят американцы. Значит, договорились. Потом, возвращаясь пустынными ночными улицами Старой Гагры к Маврину, Корнелий тщательно взвешивает слова "дяди Васи". Ведь и в самом деле ни к чему везти в Америку такого подонка, как Вадим. Ему вообще нравится откровенность "дяди Васи", не скрывшего от него, что в свободный мир могут они взять только его, Корнелия. Это кажется ему очень убедительным фактом доверия к нему. Ведь в том случае если бы переправлять за границу они никого не собирались, то чего бы им стоило пообещать захватить с собой и Вадима Маврина? О, этот Джордж Диббль прекрасно разбирается в людях! Он не мог не оценить по достоинству его, Корнелия Телушкина. Может быть, даже сообразил потом, как ловко он надул его с помощью формулы Эйнштейна. Если он, Корнелий, правильно понимает Америку, то Америке очень нужны такие люди, как он. И уж во всяком случае, ничем он не хуже этого "дяди Васи". Смущает Корнелия лишь одно: а что, если Диббль потребует выкрасть Кречетова?.. Конечно, такая ситуация чаще всего бывает лишь в детективных романах, а в жизни... Но может же быть и в жизни такое? Может ведь и не удастся ничего выведать у Кречетова (а его научные секреты, верно, очень важны), как быть тогда? Он тут ненадолго, а в Москве к нему близко не подберешься. Очень даже может случиться в такой ситуации, что Диббль потребует... Но уж если потребует, это ему будет дорого стоить! А если ему, Корнелию, удастся выполнить даже такое задание Диббля, он далеко пойдет там у них, в мире свободного предпринимательства!.. Погруженный в столь честолюбивые мысли, Корнелий незаметно доходит до своей "базы". - Где ты так долго? - спрашивает его заспанный Видим. - Я уж думал, не драпанули ли вы за границу с этим "дядей Васей", оставив меня тут один на один с госбезопасностью... - Ну что за дурацкие шутки, ей-богу! - злится Корнелий. - За кого ты меня принимаешь? Разве я без тебя драпанул бы? Да и на кой черт нам с тобой эта вонючая заграница с ее эксплуатацией человека человеком? Что нам, плохо разве в родной нашей стране? - Конечно, не плохо, если бы только милиция не придиралась к нашим нетрудовым доходам. - Ну и там тоже не мед. Пришлось бы, наверно, ишачить на какого-нибудь босса. А теперь давай спать. Завтра у нас нелегкий день - предстоит каким-то образом завоевать доверие профессора Кречетова или хотя бы произвести на него хорошее впечатление... 30 Профессор Кречетов возвращается из Тбилиси только на следующий день поздно вечером, и Алексей Русин не решается зайти к нему, полагая, что он устал с дороги и отдыхает. Но в одиннадцатом часу ночи он слышит вдруг осторожный стук в свою дверь. - Да, прошу вас! - громко отзывается Алексей, вставая из-за стола и почти не сомневаясь, что это Омегин или Фрегатов, еще днем попросивший у него книгу Ангерера по технике физического эксперимента. Не успевает он, однако, дойти до двери, как она распахивается и Русин видит на пороге профессора Кречетова. - Вы уже спать, наверно, собрались, а я вот... - Да что вы, Леонид Александрович! - восклицает Алексей. - Заходите, пожалуйста! Я раньше двенадцати, а то и часа вообще не ложусь. - Работали, значит?.. - Нет, не работал, к сожалению. Не работается... Все кажется, что что-то еще недодумано, не осмыслено. Вот сижу читаю... - Э, да у вас тут целая библиотека! И довольно пестрая. Борн, де Бройль, Гейзенберг, Ландау... Ну, это еще понятно. Это одного порядка. Амбарцумян, Шкловский, Хойль, Шепли - тут тоже есть связь. Ну, а Колмогоров, Анохин, Эшби? Это вам тоже нужно? Да, пожалуй, тоже... Говоря это, Кречетов быстро перебирает книги, лежащие на столе, тумбочках и стульях. Некоторые листает, но видно, что все они хорошо ему знакомы. - Ну, а это вам зачем? - раскрывает он толстую книгу Гарри Уэллса "Павлов и Фрейд". - Заготовки для будущей повести или для кругозора? Ба, да тут еще и избранные работы Павлова и "Философские вопросы высшей нервной деятельности". Да, у вас, фантастов, тоже работенка не из легких, если, конечно, всем этим всерьез... - смеется Кречетов, листая какую-то приглянувшуюся ему книгу. - Но ведь у вас не все так. Вот этот Альфов, например... - Омегин, - поправляет его Алексей. - Да, Омегин. Он ведь, наверно, в основном знает все понаслышке и не утруждает себя чтением всего этого. А вот Кораблев... Ну да, Фрегатов, он, наверно, читает. Это чувствуется. А Семенов мне не понравился. Очень уж склонен к лакировке будущего, а ведь в будущем будет не меньше, а пожалуй, еще и побольше разных нелегких проблем. Помолчав немного, он вдруг спрашивает: - А какого вы мнения о Варе? Ну да, понимаю, вам неудобно... Но какое-то мнение должно же у вас сложиться, и боюсь, не очень хорошее... Нет, вы меня не перебивайте, дослушайте прежде до конца. Конечно, она девушка приятная, пожалуй, даже красивая и вообще очень хорошая девушка. Но вот среднюю школу кончила с трудом, а об институте даже и не мечтает. Нет к этому интереса. И не потому, что тупица, она по-своему толковая, великолепно разбирается во всех житейских вопросах и с людьми может ладить, даже с таким тяжелым человеком, как ее отец. А науки не даются. И не только точные, но и гуманитарные. Она просто равнодушна ко всему этому. И ведь она не одна такая. Я знаю многих хороших ребят, которые с трудом кончают среднюю школу... - Вы читали, конечно, Джорджа Томсона, - перебивает Кречетова Русин, - его "Предвидимое будущее"? - Да, читал, и догадываюсь, что вы имеете в виду. Ее главу о будущем людей с ограниченными интеллектуальными способностями? Конечно, он исходит из будущего в условиях буржуазного строя, но и для нас будет нелегкой проблемой - дать таким людям не только среднее, но и высшее образование при условии, что станет оно еще труднее. Может быть, к тому времени педагогика найдет решение этой проблемы, а пока, по заявлению того же Томсона, лишь двадцать процентов английских мальчиков способны одолеть курс средней школы. Чувствуется, что Леониду Александровичу нелегко говорить об этом, хотя он и старается не выдавать своего волнения. И конечно, это из-за Вари, которая, наверно, огорчила его чем-то. - Вы уже познакомились, наверно, с ее Вадимом? - будто угадав мысли Алексея, спрашивает Леонид Александрович после довольно продолжительного молчания. - Я ведь именно от него увез ее сюда. Не нравится мне этот недоросль, и не верю я, что он в нее влюблен. - А Варя любит его? - Не знаю... не уверен в этом. Пожалуй, ей просто нравится, что за нею так волочится этот балбес. Она ведь уверена, что имеет на него хорошее влияние, что перевоспитывает его... А я не верю! Да и этот приятель его... Варя меня с ним недавно познакомила. - На меня он произвел впечатление образованного человека, - осторожно замечает Алексей. - А мне показался ловкачом, ловчилой. Эх, мне бы в отделе кадров работать! Особым нюхом обладаю на не очень порядочных людей, даже если они и образованные. А почему, собственно, вы решили, что он образованный? - Он ведь физик и даже, кажется, кандидат наук. - Ах, даже еще и кандидат! Учтем это. А мне ведь показалось, что он не только не кандидат, но и не физик. - А вам не кажется, Леонид Александрович, что вами могут интересоваться? Знаете, в каком смысле?.. - Да, знаю, хотя еще совсем недавно очень удивился бы этому вопросу. - Но ведь вы же не ведете никаких секретных работ? И уж, конечно, эксперименты ваши не имеют никакого отношения к военной технике... - Сейчас, дорогой мой, нет такого научного открытия, которому при желании не приписали бы военного значения, - вздыхает Кречетов. - В Тбилиси, например, мне сообщили, что за границей начали пописывать о какой-то "геологической" бомбе. И знаете, это не такой уж абсурд. Конечно, все это безграмотно, ибо журналисты слышали что-то, но, не поняв сути дела, истолковали слишком прямолинейно. А теперь болтают о возможности уничтожать если не континенты, то целые государства без термоядерного оружия и пагубных последствий радиации. - А вы считаете, что это невозможно? - Я считаю более вероятным разрушение целой планеты. Не понимаете? Как-нибудь в другой раз объясню вам это. Во всяком случае, планету разрушить будет легче, чем какое-нибудь конкретное государство. И я докажу им это... Скорее всего, однако, идея подобной войны - безответственная болтовня буржуазной прессы, жаждущей сенсаций. - Но не могли же они так вдруг ни с того ни с сего? - Не совсем вдруг, конечно. Что-то, видимо, стало им известно об экспериментах их ученых. Может быть, даже и о наших экспериментах... 31 На следующий день сразу же после завтрака профессор Кречетов снова заходит к Русину. - А на пляж вы не собираетесь, Алексей Васильевич? - Как раз об этом раздумывал. - Ну и очень хорошо! Пошли тогда вместе. Там уже вся ваша компания и моя Варя со своими поклонниками. А этот "кандидат наук" уже что-то им проповедует. Профессор в светлой летней пижаме. На голове его пробковый шлем, приобретенный во время одной из заграничных командировок. В руках киноаппарат "Лада". - Вы увлекаетесь этим? - кивает Алексей на "Ладу". - Увлекаюсь, - улыбается Леонид Александрович. - И знаете, через маленькое окошко его видоискателя я как-то шире стал видеть мир. Особенно когда бываю за границей. Ну, вы готовы? Алексей надевает широкополую соломенную шляпу, перебрасывает через плечо полотенце, и они выходят из его комнаты. На пляже первым бросается к ним Корнелий. - О, наконец-то вы, товарищ профессор! А Варя уже беспокоиться начала. Вот, пожалуйста, сюда, под зонт, а то сегодня солнце уж очень злое. - А я его не боюсь, - беспечно смеется Кречетов. - Мне ведь и в Африке доводилось бывать. - В научной командировке, конечно? - Нет, просто так, туристом. - Простым туристом? - удивляется Корнелий. - И вас пустили? - А вы считаете, что я недостаточно благонадежен? - Да нет, совсем в другом смысле... - смущается Корнелий. - Ну, а в другом смысле я мало для кого представляю интерес, так что за мной никто не охотится. Да и вообще область слабых взаимодействий - а это моя главная специальность - чертовски скучная. - Ну, не скажите, профессор! Я ведь в этом тоже кое-что смыслю. - Это и его специальность, Леонид Александрович, - замечает Русин, внимательно прислушивающийся к их разговору. - Ах, даже так? - удивленно поднимает брови Кречетов. - Ну, не совсем так, - смущенно улыбается Корнелий. - Просто готовлю диссертацию на эту тему. И вот хотел бы у вас спросить: неужели нейтрино так и не взаимодействует почти ни с каким веществом? - Не ожидал от вас столь наивного вопроса, товарищ диссертант, - усмехается профессор. - А вы имеете хоть какое-нибудь представление о константе взаимодействия Ферми в эксперименте по упругому рассеянию антинейтрино на протонах? Догадаться, что профессор начнет сейчас свой "зондаж" познаний Корнелия в области слабых взаимодействий, Алексею Русину уже не составляет большого труда. Кречетов так и сыплет теперь такими выражениями, как: "волновые функции гармонического осциллятора поля", "пространственное описание квантового состояния нейтринного поля", "лоренцово вращение", "реперные компоненты лагранжиана" и "истинная тензорная плотность третьего ранга". Корнелий, конечно, и сам не рад, что завел такой разговор. Вид у него очень жалкий. А Кречетов будто и не замечает его растерянности. Спросив у Корнелия: "Связано ли спинорное поле с существованием мелкозернистой топологии?", и не получив ответа, он переходит к "оценке возмущения нейтринного поля в вакуумном состоянии". Потом достает где-то лист бумаги и начинает торопливо писать на нем "релятивистское волновое уравнение для нейтрино в искривленном пространстве". И делает он это настолько обстоятельно, что записывает его в "дираковской четырехкомпонентной форме" и в "двухкомпонентной форме Паули - Ли - Янга". Исписав весь лист бумаги с двух сторон латинскими и греческими буквами, знаками плюс, минус и равенства, скобками простыми и фигурными, профессор спрашивает Корнелия: - А теперь вы ответьте мне: являются ли поля и частицы инородными объектами, движущимися на арене пространства - времени? Или же они являются объектами, сконструированными из пространства? Является ли также метрический континуум некоей магической средой, которая, в одном случае, будучи искривленной, представляет гравитационное поле, в другом - будучи локально скрученной - долгоживущие концентрации массы-энергии? Совершенно ошалевший от всего этого, Корнелий кажется Русину лишившимся дара речи, и ему становится даже жалко его. А профессор Кречетов, скомкав листок с формулами, отбрасывает его в сторону и неожиданно смеется: - Надеюсь, что после этого урока, молодой человек, вы не будете больше выдавать себя за диссертанта по таким серьезным проблемам, как слабые взаимодействия? А ухаживать за Варей можно ведь и без напускной учености. Она хоть и племянница профессора, но терпеть не может ученых разговоров. Потом он ловко сбрасывает с себя пижаму и, демонстрируя хорошо сохранившуюся фигуру, легкой спортивной походкой идет к морю. Бросившись в воду, он плывет таким отличным кролем, что даже Алексей Русин открывает рот от удивления. 32 Никогда еще не было столь мрачного вечера в штаб-квартире корпорации свободных предпринимателей на окраине Старой Гагры. Глава ее, Корнелий Телушкин, совсем пал духом. А Вадим еще злорадствует: - Это тебе не православный батюшка с высшим духовным образованием. Того ты ловко вокруг пальца обвел. А тут зарвался, профессора хотел одурачить. И на кой черт было тебе физиком прикидываться да еще чуть ли не кандидатом наук? Оставался бы скромным инженером системы легкой промышленности, как и было поначалу задумано. Ну, как ты теперь к ним покажешься? А Корнелий все еще молчит, то ли не обращая внимания на слова Вадима, то ли обдумывая что-то. - Ты хоть понял что-нибудь из того, что говорил тебе профессор? - не унимается Вадим. - Я ведь думал, что он это и не по-русски вовсе. Но я что - я неуч, а ты-то как же?.. - Что - как же? Я специально готовился к этому разговору. Прочел о нейтрино и слабых взаимодействиях все что мог, но в пределах научно-популярной литературы, конечно. А он меня на уровне квантовой механики и нейтринной теории с их умопомрачительным математическим аппаратом... Но в общем вполне деликатно, не задавая вопросов. - Как же, не задавая? А по-моему... - Ну, а те, что в конце задал, эти он тоже не мне, а скорее самому себе. Конечно, я во всех этих тонкостях не так уж разбираюсь, но то, что он у меня спрашивал, не знает, кажется, и современная наука. Это, правда, я потом уже сообразил, а если бы сразу, можно было бы и конфуза избежать, обратив все в шутку. Но уж очень он энергично меня атаковал... - А теперь-то как же? Может быть, пора и удочки сматывать? Мне, откровенно говоря, чертовски все это надоело. Да и боязно... - Боязно ему уже! А мне не боязно, и я к ним завтра же явлюсь как ни в чем не бывало. - Смотри, Корнелий, сломаешь ты себе голову!.. - А что же остается делать? Кто за нас будет полученные доллары отрабатывать? Какое донесение Жоре пошлем? Что "дяде Васе" скажем? - А не послать ли нам их к чертовой матери со всеми их долларами? - Чтобы они выдали нас госбезопасности? Нет уж, попали к ним в ярмо, будем тянуть лямку, тем более что за это не так уж плохо платят, хотя мы поставляем им пока форменную липу. Сочинил ведь я, что профессор Кречетов ведет интенсивное зондирование внутреннего ядра планеты мощным генератором нейтрино. Вернее, не знаем мы этого, предполагаем только, а сообщили, будто нам это достоверно известно. Теперь надо подкрепить нашу догадку какими-то вескими фактами. - И ты надеешься, что профессор Кречетов тебе что-нибудь расскажет? Да он тебя после вчерашнего на пушечный выстрел к себе не подпустит. - Подпустить-то, положим, подпустит, - самодовольно улыбается Корнелий. - Но ничего рассказывать, конечно, не станет. Да я и не буду его расспрашивать об этом. За нас с тобой "Гномик" поработает. Уж от него-то у профессора Кречетова не должно быть секретов. - А "дяде Васе" мы ничего не будем докладывать? - Зачем же его беспокоить? Он вообще просил пореже с ним встречаться. Боится, наверно, что за нами может быть слежка. - А может быть, и в самом деле?.. Не понравился мне что-то тот тип с аквалангом в моторке... - Да что ты панику поднимаешь! В каждом курортнике чекист тебе мерещится. Не ожидал я этого от тебя... Иди-ка лучше спать, а я подумаю, что нам делать завтра. Утром оба просыпаются в хорошем настроении - вчерашних тревог как не бывало. - Хватит дрыхнуть, паникер несчастный, - весело говорит Корнелий, стягивая с Вадима простыню. - Рубанем сейчас чего-нибудь - и на работу. Позавтракав в кафе, воспрянувшие духом предприниматели бодро шагают к автобусной остановке. С "привратниками" приморского корпуса Литфонда у них уже установились самые добрые отношения, и они принимают их за своих курсовочников. Бравый старичок с военной выправкой, дежурящий у проходной двери чаще других и лихо козыряющий всем, кто с ним здоровается, почему-то даже уверен, что Корнелий и Вадим - сатирики, сотрудники "Крокодила". - Здравия желаем, кацо! - весело приветствует его Корнелий. - Что нового на вверенном вам объекте? - А вы чего так поздно? - Почему поздно, дорогой? - Потому, что на Пицунду все уехали. Целых два автобуса. - И профессор? - Нет, профессор опять в Адлер, в аэропорт, а остальные почти все в Пицунду. И эта красавица Варя тоже. Профессор сам ее усадил в автобус. - Ну что будем делать? - упавшим голосом спрашивает Вадим. - Махнем, может быть, вслед за ними на такси? - Нет, не махнем. Раз профессор не поехал в Пицунду, нам тоже нечего там делать. - А эти, как их?.. Ископаемые сосны не худо бы посмотреть... - Сам ты ископаемый, а сосны реликтовые, вымирающие представители древней флоры. Да и откуда вдруг у тебя интерес к этим древностям? Скажи лучше, на Варю захотелось посмотреть. Но нам сейчас о другом нужно думать. Нужно Варе подарочек какой-то сообразить. Но не дорогой. Дорогой она не примет, да и дядя ей не разрешит. А главное, чтобы он и ей и нам службу сослужил. Шевельнем мозгами в этом направлении. 33 Профессор Кречетов возвращается в Гагру утром. Весь вчерашний день провел он у академика Иванова в Голубой бухте под Геленджиком. Он привез Дмитрию Сергеевичу свои расчеты и те соображения, которые подсказали ему тбилисские геофизики. Академик долго и придирчиво изучал все это, потом заметил: - Доводы тбилисских геофизиков кажутся мне разумными. Может быть, и в самом деле не стоит рисковать еще одним местным землетрясением? Они зарегистрировали, значит, последний наш импульс во всех сейсмических районах Кавказа? - Они регистрировали и прежние, только сейсмичность их была значительно слабее. Но ведь и импульс вашего нейтринного генератора был тогда вдвое меньше. - Да, не будем больше рисковать, - решил академик. - За границей и так ведь пишут уже, что мы с вами испытываем какое-то геологическое оружие. - Неужели и фамилии наши называют? - удивился Кречетов. - Вот это-то и удивительно. Надеюсь, вы не давали никому из иностранных журналистов информации о нашей работе? Ну, а фантасты ваши не могли чего-нибудь опубликовать? - Фантасты не журналисты. Им нужно время, чтобы что-нибудь написать. Один из них - Алексей Русин - еще собирается только писать повесть об ответственности ученых за современный физический эксперимент глобального характера. И я лично поощряю его поскорее осуществить этот замысел. - А не толкаете вы его этим на запугивание?.. - Он человек здравомыслящий и запугивать своих читателей не собирается. - А разве что-нибудь вызывает тревогу? - Да хотя бы проникновение в глубь некоторых микрочастиц при помощи самих же микрочастиц, обладающих скоростью, близкой к скорости света. - Это вы о допущении некоторыми физиками таких цепных реакций, при которых будто бы рождаются галактики? Ну, а я в этом совсем не уверен. Будем надеяться, однако, что если не чувство благоразумия, то хотя бы инстинкт самосохранения остановит наших коллег перед постановкой подобных экспериментов. Что же касается меня, - добавляет академик, довольно улыбаясь, - то я, как видите, не глух к зову рассудка и не только прекращаю свои эксперименты, но и вылечу завтра в Академию наук со всеми вашими расчетами и собственными соображениями. Прошу вас только помочь мне написать подробный доклад об этом. ...Давно уже не чувствовал себя профессор Кречетов так спокойно, как сегодня. В отличном настроении заходит он к Алексею Русину попросить какую-нибудь научно-фантастическую новинку. - Похоже, что вас можно поздравить с какой-то удачей? - замечает его состояние наблюдательный фантаст. - Да, можете, Алексей Васильевич, - улыбается профессор. - Ваши эксперименты увенчались, значит, успехом? - Наоборот, мы их прекращаем. - Прекращаете? - Да, временно. Помните, я говорил вам, что современный научный эксперимент становится все более ответственным? - Значит, землетрясение, которое было тут в день нашего приезда... - Да, весьма возможно, что оно было в некоторой связи с нашими экспериментами. Решено поэтому временно их прекратить. Для этого, правда, необходимо еще согласие Академии наук, но туда уже вылетел мой коллега академик Иванов. - А не придется из-за этого совсем отказаться от просвечивания ядра планеты? - Зачем же совсем? Нейтриноскопия, конечно же, самое прогрессивное средство изучения недр планеты, и мы от этого не собираемся отказываться. Нужно только никогда не забывать о той угрозе, которую таит в себе современный эксперимент на планетарном уровне. Ну-с, а теперь не податься ли нам на пляж? Алексей не возражает против такого предложения, и они присоединяются вскоре к Вариной компании. Кроме Омегина, Фрегатова и Семенова, тут и Корнелий с Вадимом. - А мне наговорили, будто вы обиделись? - добродушно улыбаясь, говорит им Леонид Александрович. - Но я не поверил. Не сомневался, что придете. Ну вот и хорошо, что пришли! И не будем больше говорить о слабых взаимодействиях. Давайте лучше пойдем купаться. А потом, заплыв с Русиным дальше всех, профессор спрашивает Алексея: - Какого вы мнения об этих ребятах? - Лично мне они не внушают доверия, - признается Алексей. - Да, пожалуй, вы правы. - И знаете, мне очень не нравится, что они бывают в вашей комнате в ваше отсутствие. Вам бы не следовало оставлять на столе свои рукописи. 34 День проходит на редкость спокойно, без происшествий. Даже фантасты почти не спорили сегодня друг с другом. Море, немного пошумевшее утром, совсем успокоилось к вечеру. Уже поздно - двенадцатый час. Алексей стоит в лоджии и решает: лечь сегодня пораньше или почитать еще немного? Далеко в море медленно движется большой лайнер с тремя ярусами огоньков. Прожекторы пограничных застав выхватывают из темноты еще какие-то суда, обрушивают потоки голубоватого пламени на берегоукрепительные стены и парапеты набережных. "Да, нужно, пожалуй, лечь пораньше..." - решает Алексей и идет в комнату. Но едва он снимает одеяло с постели, как слышит стук в свою дверь. И сразу же, не ожидая разрешения, входит к нему Кречетов. Лицо его явно взволновано чем-то. - Хорошо, что вы еще не спите, - торопливо говорит он. - Зайдите тогда ко мне... Алексей идет за ним, ничего не понимая. В комнате Кречетова горят все лампы, стол отодвинут от стены, стулья вынесены в лоджию. - Удивляетесь этой живописной картине? - мрачно усмехается Леонид Александрович. - А знаете, что я тут делал? Производил обыск у самого себя. По какой причине? Не знаю даже, как вам ответить на это... По интуитивной, пожалуй. Некоторое время он молча смотрит на эстамп, висящий над столом, потом снимает его со стены и внимательно рассматривает со всех сторон. - Наверно, я произвожу на вас впечатление сумасшедшего с симптомами мании преследования? - спрашивает он, настороженно вглядываясь в глаза Алексея. - А между прочим, это вы вселили в меня тревогу... Вернее, усилили во мне тревогу. А при чем тут самообыскивание? Сейчас объясню. Дело, видите ли, в том что обнаружен тайно установленный микромагнитофон. Вот я и решил, что подобное устройство может быть установлено и у меня, но ничего пока не нашел... Леонид Александрович растерянно разводит руками. - А искал я очень усердно, - продолжает профессор Кречетов после небольшой паузы - И не только таким вот образом, - кивает он на смещенные со своих мест вещи в комнате. - Пытался осмыслить все это и логически, так сказать... Видите, сколько бумаги извел, - хлопает он ладонью по исписанным цифрами и какими-то геометрическими фигурами страницам, разбросанным по столу. - Однако все пока безрезультатно. - А может быть, и нет тут никакого микромагнитофона? - высказывает предположение Русин. - Нет-нет, - делает протестующий жест Леонид Александрович. - Допустить такое проще всего. Исходить нужно из худшего. Из того, что микромагнитофон где-то тут все-таки установлен. Он снова пристально вглядывается в лицо Алексея, будто изучает в нем что-то. - Вы писатель-фантаст, вот и попробуйте-ка решить такую головоломку: где тут может быть спрятан магнитофон? А то, что он где-то тут спрятан, у меня почти нет сомнений: этот Корнелий смыслит, наверно, в электронике и мог придумать что-нибудь такое... Леонид Александрович беспомощно шевелит пальцами, не находя нужных слов. А Алексей, внимательно осмотрев комнату профессора, спрашивает: - Диван и матрасы вашей кровати вы, конечно... - Да, вывертывал все это почти наизнанку. Видно, запрятали они его очень хитроумно. Не исключено, впрочем, что ситуация тут такая же, как в "Украденном письме" Эдгара По. Помните, как в этом рассказе провел префекта парижской полиции министр "Д", спрятавший в своем кабинете письмо, компрометирующее высокопоставленную особу? Задача, поставленная профессором Кречетовым, чем-то напоминает Алексею "психологический практикум" по тренировке наблюдательности, предлагаемый редакцией журнала "Наука и жизнь" своим читателям, и он невольно улыбается. Решить эту задачу оказывается, однако, не так-то просто, а может быть, и невозможно, ибо неизвестно ведь, существует ли вообще такой микромагнитофон, который ищет Кречетов. - Такую загадку вам бы надо было загадать не писателю-фантасту, а писателю, работающему в детективном жанре, - шутя произносит он вслух. - А что же, у фантастов логические способности разве послабее? - серьезно спрашивает Леонид Александрович. - У вас должно быть могучее воображение. Но я не требую от вас немедленного ответа. Присмотритесь повнимательнее да поразмышляйте. А утром скажете мне свое решение. Может быть, оно даже во сне вам приснится, - добавляет он, впервые улыбаясь. - Вы знаете, конечно, о такой науке, как эвристика, а она допускает решение даже более сложных задач подобным образом. Один из учеников Менделеева поведал ведь потомкам, будто великий химик, собрав весь необходимый ему материал о химических элементах, никак не мог представить его себе в виде стройной таблицы. А потом увидел вдруг такую таблицу во сне. - Может быть, и мне также повезет, - смеется Алексей, - если, конечно, удастся заснуть. И он уходит, стараясь возможно дольше сохранить в зрительной памяти обстановку комнаты профессора Кречетова, но у дверей останавливается вдруг. - А где же Варин зонтик? - поспешно оборачивается он к Леониду Александровичу. - Какой зонтик? - не сразу понимает его вопрос профессор. - Ах, этот новый, "противосолнечный", как она его называет. Он стоял тут в углу возле моего письменного стола, но я вынес его в лоджию. - А вы знаете, что этот зонтик подарил Варе Вадим? - Да, правда, она сама мне об этом сказала... Как же я этого не сообразил?.. И он почти бегом бросается в лоджию. Возвращается оттуда с изящным, скромным зонтиком в руках. Торопливо раскрывает его, звонко щелкая пружинками. Медленно вращает его под потолочной лампой, тщательно рассматривая со всех сторон. - Обратите внимание на ручку, - советует Алексей. - Да, пожалуй, это единственное место, где можно что-нибудь спрятать. Пластмассовая грушеобразная ручка зонта не сразу поддается усилиям профессора, но вот, наконец, начинает она вращаться по виткам нарезки. - Ну да, так оно и есть! - со вздохом облегчения восклицает Леонид Александрович, извлекая из ручки зонта продолговатое устройство. - Это, конечно, микромагнитофончик на полупроводниках. А вот и его название - "Гном", Наверно, это одна из последних новинок техники подслушивания Федерального бюро расследований Соединенных Штатов. - Что же вы теперь делать будете, Леонид Александрович? Поздно ведь уже... - Все равно придется пойти сообщить об этом одному товарищу. А вы побудьте у меня, пожалуйста... - Я побуду, Леонид Александрович, - охотно соглашается Алексей. И в это время раздается негромкий стук в дверь. - Войдите, - не совсем уверенно произносит Кречетов. Дверь открывается, и Алексей видит того самого человека, которого заметил он сначала в поезде, а затем здесь, в Доме творчества, возле комнаты профессора Кречетова. - Очень хорошо, что вы пришли, товарищ капитан, - с облегченным вздохом произносит Кречетов. - А я собирался к вам... - Я ведь теперь тут у вас устроился, - объясняет вошедший. - В комнате напротив. И кажется, вполне своевременно. Штуку эту, - кивает он на магнитофон, - удалось вам, значит, обнаружить. Так она в зонтике оказалась?.. Да, остроумно, ничего не скажешь. А теперь давайте-ка поставим ее на место. Надо полагать, за ней придет ведь кто-нибудь. И этим надо воспользоваться. А вы, значит, сын Василия Васильевича Русина? - оборачивается капитан к Алексею, протягивая ему руку. - Мы с ним старые знакомые. Рад и с вами познакомиться - капитан Петров. Папаша ваш помог мне в одном деле, надеюсь, и вы не откажетесь? - Конечно, товарищ капитан! - Очень вас прошу повнимательнее присматриваться к Телушкину и Маврину. Особенно завтра, когда они будут на пляже. А вы, Леонид Александрович, постарайтесь, чтобы завтра Варя ушла на пляж без зонта. Интересно, что они предпримут, чтобы иметь возможность вывинтить из него свой магнитофон. - Думаете, что им не терпится получить поскорее информацию, записанную этим "Гномом"? - спрашивает Леонид Александрович. - Не только это. Им важно знать еще и качество этой магнитной записи. - А что, если я запрещу Варе водить этих субъектов в мою комнату? - Вот этого-то я просил бы вас не делать. Нам ведь нужно поймать их с поличным. Если удастся, то мы сделаем это уже завтра, только вам придется снова куда-нибудь "уехать", поставив в известность Варю. Ну, а она, наверно, сообщит об этом Маврину и Телушкину. Постарайтесь и вы, Алексей Васильевич, как-нибудь уведомить их об "отъезде" Леонида Александровича, но так, чтобы... - Я понимаю вас, товарищ капитан. - И еще одна к вам просьба, Алексей Васильевич. Мне понадобится ключ от вашей комнаты после того, как вы вернетесь с завтрака. А вам придется побыть это время на пляже в компании Телушкина и Маврина. Они ведь теперь приходят на ваш пляж ежедневно. - Да, как на работу, - усмехается Алексей. 35 Капитан Петров устраивается в лоджии Алексея Русина таким образом, чтобы не быть замеченным со стороны пляжа. Ему хорошо видна отсюда вся прибрежная полоса, примыкающая к приморским корпусам Дома творчества. Но его интересует сейчас только светлая глыба камней, сохранившихся от прежней разрушенной штормом набережной. На них устроились Варя, Алексей Русин и Сидор Омегин. А вокруг на поролоновых лежаках расположились Фрегатов, Семенов, Маврин и Телушкин. "Интересно, сообщила ли уже им Варя, что дядя ее уехал? - думает капитан Петров. - Если не она, то Русин должен был бы это сделать. А если это так, то кто-нибудь из Вариных ухажеров найдет повод сходить за ее зонтиком. Но кто - Вадим или Корнелий?.." Время идет, а они все еще лежат на пляже, и Корнелий, не умолкая, шутит, как всегда вызывая дружный смех. Неужели так и не решатся?.. Или не могут найти подходящего повода? Но вот Корнелий говорит что-то Варе, показывая на солнце, а она, смеясь, мотает головой. К Корнелию присоединяется и Вадим. По его жестам можно догадаться, что он предупреждает ее от солнечного удара. Похоже, что им удается уговорить девушку. Набросив на плечи полосатый халатик, она неторопливо идет к каменной лестнице. Как же они ее одну?.. Но вот поднимается и Вадим. Догоняет Варю. Они идут теперь вместе, разговаривая о чем-то. Но что такое? Похоже, что Варя отдает ему ключ. Значит, она решилась пустить его в комнату дяди одного. Да это и вполне естественно - она ведь убеждена, что Вадим любит ее и у нее нет, конечно, никаких оснований не доверить ему. Ну да, вот она уже возвращается к своей компании, а Вадим не спеша поднимается по каменным ступенькам лестницы, ведущей на набережную. Значит, через полторы-две минуты он будет здесь. Капитан Петров поспешно выходит из комнаты Русина и проходит в комнату напротив. Как только Вадим с Варей уходят, сердце Алексея Русина начинает тревожно биться. А когда Варя возвращается и ему становится очевидным, что Маврин войдет в комнату Кречетова один, он уже перестает воспринимать происходящее вокруг и почти не отрывает взгляда от лоджии профессора. В первое время он не замечает даже, что Корнелия уже нет на его лежаке. На нем теперь лишь его аккуратно сложенные белые брюки да рубашка в причудливых узорах. - Слушай-ка, Леша, - шепчет вдруг Сидор, слегка толкнув Русина в бок. - Корнелий-то нырнул и не выныривает что-то... - Как не выныривает? - торопливо оборачивается к нему Алексей. - А так - ушел под воду, и все... Минуты три уже прошло. Он вообще сегодня какой-то... Алексей поспешно вскакивает, вглядываясь в море, буквально кишащее купающимися. - Тут, правда, моторная лодка стояла у самого берега, - продолжает Сидор. - Может быть, он поднырнул под нее? - А где же она? - Отошла теперь поглубже, вон идет вдоль берега... Но в ней, как и раньше, один моторист. Корнелий, правда, за тем бортом ее может быть... Уцепился и плывет. Что Вадим, что он - оба они перед Варей фокусничают... Смотреть противно. Да и вообще подозрительные типы... Алексей замечает теперь, что еще один человек с явным беспокойством наблюдает за моторной лодкой, уже развившей довольно значительную скорость. Что-то подсказывает Алексею, что этот человек - коллега Петрова, и он поспешно подходит к нему. - Вы не от капитана Петрова? - спрашивает он шепотом. - Да, товарищ Русин. - Боюсь, что Телушкин удрал вон на той лодке. - Да, пожалуй... Больше ведь не на чем. Спасибо, товарищ Русин. И он бежит к еще какой-то лодке, причаленной к берегу. - Ага, за ним, значит, уже следили! Этот товарищ, с которым ты шептался, не из органов случайно?.. - торопливо говорит Алексею Омегин. - Значит, мне это не показалось... - Что не показалось? - А то, что Корнелий явно подозрительный... Я его вчера вечером, знаешь, где встретил? Возле вокзала. Я Петросяна ходил провожать. А когда после отхода его поезда вышел на вокзальную площадь, то увидел, как Корнелий сошел с автобуса. Один, без Вадима, но с чемоданом, и похоже было, что спешил куда-то. Но не на вокзал. Мне показалось это подозрительным, и я осторожно пошел за ним следом. И что ты думаешь - шмыгнул он вскоре в домик в переулочке. А я ведь хорошо знаю, что они с Вадимом в Старой Гагре живут, совсем в другом конце... - А чего же ты мне этого раньше не рассказал? - Боялся, что смеяться будешь, Пинкертоном назовешь... - Ну вот что, давай тогда быстро туда! Ты помнишь тот домик? - А может быть, лучше сообщить об этом кому-нибудь из... - Не будем время терять! - возбужденно прерывает его Алексей. - Нужно такси ловить поскорее! - Вы куда? - бросается к ним встревоженная Варя. Она уже догадывается, что происходит что-то неладное. Корнелий исчез куда-то, а Вадим все еще не возвращается. - Анатолий, побудьте, пожалуйста, с Варей, - обращается Русин к Фрегатову. - Не отпускайте ее никуда одну. А нам с Сидором нужно по одному очень важному делу... И, одеваясь на ходу, они спешат к выходу с пляжа. Им везет - у самых ворот приморской территории Дома творчества стоит свободное такси. - На вокзал! - бросает Русин шоферу, садясь с Сидором на заднее сиденье. - А если он вооружен? - тревожно шепчет Омегин. - Такой здоровяк - и испугался? - Чего это ты решил, что я испугался? - Ну, а если не испугался, то и не будем больше говорить об этом. Смотри лучше, туда ли едем. - А ты думаешь, он туда метнется? - Моторка в ту сторону пошла... Как ни тихо разговаривают Русин с Омегиным, шофер все же слышит кое-что из их разговора, и это настораживает его. Он сбавляет скорость и начинает внимательно смотреть по сторонам. И вдруг останавливается возле майора, идущего по тротуару им навстречу. - Ох, и хорошо, что я вас встретил, товарищ начальник! - бурно восклицает шофер, выскакивая из машины. - Подозрительные личности у меня в такси! - Позволь, а ты кто? Откуда меня знаешь? - Я Джанелидзе из второго таксомоторного. Был свидетелем по делу Григоряна. - А, помню! Ну, а что за пассажиры у тебя? - Очень подозрительные, товарищ начальник! Шепчутся о каком-то вооруженном нападении... Майор, уже не слушая Джанелидзе, распахивает дверцу машины. - Ваши документы! - Мы без документов... Прямо с пляжа... - заикаясь, объясняет Сидор Омегин. - Мы писатели из Дома творчества Литературного фонда, товарищ майор, - уточняет Алексей Русин. - Не верьте им, товарищ начальник. Знаем мы таких писателей!.. - Ладно, Джанелидзе! Садись в машину и вези нас в управление. Там разберемся. - Вот к чему приводит самодеятельность... - сокрушенно вздыхает Омегин. В управлении, однако, все довольно быстро разъясняется. Туда как раз в это самое время звонит капитан Петров, и майор сразу же все выясняет. Выслушав потом Русина и Омегина, он просит Сидора показать ему на плане города тот дом, в котором скрылся вчера Корнелий Телушкин. - Ну, вот и все. Спасибо вам, товарищи, за помощь, - благодарит он писателей. - Остальным мы сами с товарищем Петровым займемся. А вы извините нас за беспокойство. 36 Узнав об аресте Вадима, Варя падает в обморок. К счастью, вскоре появляется Леонид Александрович! - Наконец-то! - с облегченным вздохом бросается к нему Алексей. - С Варей совсем плохо... Вызвали врача. А этих... - Да, да, я все знаю. Но об этом после, а сейчас к Варе! А Варя, вся в слезах, лежит на диване, уткнувшись лицом в подушку. Она не поворачивается ни на стук двери, ни на звук голоса дяди. Леонид Александрович осторожно садится с ней рядом и говорит очень тихо, почти шепотом: - Ну успокойся же, Варюша. И скажи спасибо, что обнаружилось все это не слишком поздно. А к Вадиму, ты знаешь, у меня никогда не лежала душа. Я, правда, думал, что он всего лишь неандерталец по умственному своему развитию, а оказался... - А я все равно ни за что не поверю, чтобы он что-нибудь украл... - всхлипывая, произносит Варя. - А он и не украл. Он совершил более тяжкое преступление. Его арестовала не милиция, а государственная безопасность. - Это правда? - вскакивает вдруг Варя. - Тогда это не он, а Корнелий! - Успокойся, Варюша, работники госбезопасности во всем разберутся: Корнелию устраивают засаду в том доме, возле которого видел его вчера Сидор Омегин. Но Телушкин долго не появляется. Оперативные работники государственной безопасности начинают уже сомневаться - тот ли это дом? А если тот, то, может быть, это и не запасная "база" Корнелия? Но даже в том случае, если это его "база", он все равно может не решиться прийти сюда. Теперь, правда, ведется наблюдение и за вокзалом и за пригородными станциями. Установлено дежурство и на пароходной пристани. Группа оперативных работников послана даже на Адлерский аэродром. Но Телушкин может, конечно, отсидеться несколько дней в каком-нибудь укромном месте. Капитан Петров надеется все же, что Корнелий непременно придет на свою запасную "базу" - он ведь бежал в одних плавках, и ему нужно же где-то переодеться. Владелец моторной лодки, которого допрашивал помощник капитана Петрова, оказался непричастным к корпорации Телушкина. Он случайно находился в тот момент возле пляжа Литфонда, и Корнелий совершенно неожиданно для него вынырнул из-под днища его лодки с правого борта. Он попросил пробуксировать его немного вдоль пляжа, а потом снова нырнул под лодку и смешался с многочисленными купальщиками. На всякий случай капитан Петров ставит в известность о розыске Корнелия Телушкина пограничников и сообщает обо всех этих событиях своему начальнику майору Уралову. К исходу первых суток с момента розыска Телушкика прилетает из Москвы и сам майор Уралов. Капитан Петров подробно докладывает ему обстановку. - Значит, прямо-таки как в воду канул этот авантюрист? - спрашивает Уралов. - Никуда из Гагры кануть он, однако, не мог, - убежденно заявляет капитан Петров. - А на чем же зиждется подобное убеждение? - Помните, я докладывал вам, товарищ майор, об агенте под кличкой "дядя Вася"? Взяли его вчера в Геленджике. На допросе этот "дядя" показал, что обещал Телушкину переправить его в Турцию, а затем и в Америку. - И вы думаете, что Телушкин ждет, когда он выполнит это обещание? - Во всяком случае, надеется. Вот этим-то и надо бы воспользоваться. - А как? - С помощью того же "дяди Васи". У него была договоренность с Корнелием в случае провала встретиться в Старой Гагре на квартире, известной лишь им. Сам Телушкин, видимо, не решается пока прийти туда. Это мы уже проверили, так как держим ту квартиру под наблюдением. Телушкин, наверно, тоже поглядывает на ее окна из какого-нибудь укромного местечка. Не рискнуть ли нам в связи с этим... - Понимаю вашу мысль, товарищ капитан. Ну, а как "дядя Вася" - не подведет? - Он совершенно деморализован, товарищ майор, и, по-моему, готов на все, чтобы только иметь возможность смягчить свою вину. - Ну что ж, давайте тогда попробуем, - после некоторого раздумья соглашается майор. Поздно вечером в тускло освещенном окне домика на окраине Старой Гагры появляется не очень выразительный профиль худощавого человека средних лет. Похоже, что он ищет что-то, поворачиваясь при этом так, что лицо его хорошо освещается настольной лампой. Потом он не торопясь раскладывает на столе какие-то бумаги. А вокруг все тихо, лишь с соседней улицы доносятся приглушенные звуки музыки. И вдруг еле слышный стук в дверь. Значит, кто-то подошел к домику и настороженно прислушивается теперь у его входа. Несколько секунд спустя слышится скрип открываемой двери. Свет из дома падает на ссутулившуюся фигуру человека в темном макинтоше. - Наконец-то вы пожаловали, дорогой племянничек! - раздается неестественно радостный голос "дяди Васи". Названный "племянничком" человек испуганно бросается в сторону спасительной тени. Но его освещают уже несколько сильных электрических фонарей, а за спиной "дяди Васи" появляется капитан Петров. - Ну-с, Корнелий Телушкин, - почти равнодушным тоном произносит он, - давайте-ка поднимем руки. 37 Как и предполагал академик Иванов, профессора Кречетова действительно вызывают вскоре в Академию наук. - Оставляю племянницу мою на ваше попечение, Алексей Васильевич, - прощаясь, говорит он Русину, крепко пожимая его руку. - Можете о ней не беспокоиться, Леонид Александрович, - обещает Алексей. Варя к тому времени заметно успокаивается и начинает даже ходить на пляж. Алексей теперь проводит с нею целые дни и, хотя еще не так давно мечтал об этом, к удивлению своему, замечает, что день ото дня ему становится все скучнее с этой красивой девушкой. Он и не пытается, конечно, говорить с нею ни о какой науке. Разговаривают они в основном о погоде, качестве обедов в литфондовской столовой, температуре морской воды и прочих житейских мелочах, но ему не стоит большого труда представить себе, что скажет Варя по любому иному поводу. Она в общем-то много читает, любит кино и театр и, наверно, имеет обо всем прочитанном и увиденном свое мнение, но Алексей боится даже спрашивать ее об этом. А Сидор Омегин сказал ему о ней как-то: - Очень толковая девица профессорская племянница. Чертовски трезво обо всем судит. Только ты брось забивать ей голову наукой - это ей ни к чему. С ней нужно говорить о жизни, а не о... - Вот и говори с ней об этом, - с едва скрываемым раздражением оборвал его Алексей. - Что-то ты слишком охотно стал уступать мне эту возможность, - усмехнулся в ответ Сидор. - Тебе в собеседницы знаешь кто нужен? Не красивая девушка, а электронное устройство с большим запасом информации и способностью к логическому мышлению. А Алексей потом долго раздумывал над этим разговором. "Все было бы, наверно, по-другому, будь я по-настоящему в нее влюблен, - невесело рассуждал он, прохаживаясь по своей лоджии. - А все-таки что же было бы?.. Говорил бы я с нею только "о жизни", как советовал мне Сидор, а для беседы о том, что представляет для меня основной смысл моего существования, искал бы более интеллигентного собеседника? Или собеседницу... Не знаю, не знаю, может быть, настоящая любовь выше всего этого, но надолго ли? А скорее всего у таких, как я, и не бывает, наверно, такой любви..." Профессор Кречетов возвращается из Москвы спустя три дня. - Ну, как вы тут без меня обитаете? - спрашивает он Русина. - А у нас что? У нас все в соответствии с местным распорядком, - невесело говорит Алексей. - Расскажите лучше, что у вас нового? - Пробыл там всего три дня, - задумчиво произносит профессор, - а событий столько, что всего и не припомнишь. Главное же вот что: теперь уже совершенно точно установлено, что эксперименты, подобные нашим, производят и по ту сторону планеты. О том свидетельствует возросшее количество сейсмических явлений, не типичное для года "спокойного солнца". Я боюсь даже, что они могут расшатать нашу планету до такого состояния, что она вообще развалится. К счастью, ни один из нейтринных импульсов не совпал пока с ритмом собственных колебаний земной коры. Мог бы (да и может еще!) произойти такой сейсмический резонанс, в сравнении с которым землетрясения в Сан-Франциско, Мессине и Токио, происшедшие в первой четверти нашего века и стоившие полмиллиона человеческих жизней, окажутся пустяком. - Нужно, значит, немедленно что-то предпринимать! - возбужденно восклицает Алексей Русин. - Они ведь могут... - Да, они могут, - перебивает его профессор Кречетов. - Могут, потому что торопятся опередить нас. Об этом свидетельствует дурацкий шпионаж за мной и академиком Ивановым. В Москве все это было взвешено и поручено мне с академиком Ивановым выступить на страницах газеты "Известия" с открытым письмом к нашим заокеанским коллегам. Что мы и сделали. - И вы думаете, что это их остановит? - с сомнением покачивает головой Русин. - Едва ли такое предприятие в руках только ученых... - Мы не сомневаемся, что письмо наше будет перепечатано прогрессивными газетами. К тому же мы передадим его по радио на всех основных языках мира, и нас услышит мировая общественность. - А ваше письмо подкреплено какими-нибудь фактами? - Оно подкреплено моими расчетами и статистикой Института физики Земли. Мало того, мы предсказываем характер землетрясений, которые неизбежно должны произойти в ближайшее время в основных сейсмических поясах земного шара, в случае если не прекратятся опасные эксперименты зондирования внутреннего ядра планеты нейтринными импульсами. А пояса эти проходят по берегам Тихого океана, Средиземного моря, по горным цепям Кавказа, Гиндукуша, Каракорума и Гималаев. Мы очень надеемся на благоразумие человечества. Оно победило уже один раз в борьбе за запрещение испытаний атомного и термоядерного оружия, победит, наверно, и теперь. На страницах газеты "Известия" действительно появляется вскоре хорошо аргументированное письмо академика Иванова и профессора Кречетова. Его перепечатывают почти все газеты мира. С комментариями его выступают в печати и по радио виднейшие сейсмологи и геофизики Европы, Азии, Африки и многих стран Латинской Америки. Молчат пока лишь ученые Соединенных Штатов. Алексей Русин и профессор Кречетов с Варей возвращаются тем временем в Москву, и Леонид Александрович, навещая племянницу и брата, не упускает теперь случая побывать и у Русиных. Разговор, естественно, почти всегда заходит об одном и том же. - А может быть, американцы не экспериментируют больше? - с надеждой спрашивает профессора Алексей. - Почему же тогда не дают они согласия на участие в международном конгрессе, который мы предлагаем созвать в Москве или Вашингтоне? Да и по сведениям, поступающим в Институт физики Земли более чем с четырехсот сейсмических станций мира, совершенно очевидно, что они все-таки продолжают свои эксперименты. Надеются, наверно, получить нейтринографию внутреннего ядра планеты и закрепить этим свой приоритет в области исследования недр Земли. Однако это не такое простое дело. Мы убедились в том на собственном опыте. Делать это надобно сообща, без торопливости, чреватой многими бедствиями. Мы ведь и собираемся как раз предложить им на конгрессе наше сотрудничество. Ох, боюсь я, что все это кончится если и не грандиозной катастрофой планетарного масштаба, то одновременным землетрясением сразу в нескольких сейсмических зонах мира. Слова профессора Кречетова оказываются пророческими - землетрясения силою до шести-восьми баллов происходят вскоре в один и тот же день и даже примерно в одно и то же время в Перу, Чили, Объединенной Арабской Республике, Индонезии, Китае и Японии. Такого никогда еще не бывало. И это буквально будоражит весь мир. Многие государства требуют специального заседания Организации Объединенных Наций. А американцы соглашаются, наконец, на созыв международного конгресса в Вашингтоне. Перед отъездом на конгресс профессор Кречетов заезжает к Русиным попрощаться с Василием Васильевичем и Алексеем. - Ну, друзья, пожелайте нам удачи! - говорит он. - А вы, Алеша, не забывайте Варю. Ни разу ведь не навестили ее с тех пор. - Да ведь все некогда, Леонид Александрович... - Вам-то некогда! Да ведь вы люди свободной профессии. - Потому и некогда. Нет у нас, писателей, никакой охраны труда, вот мы, по выражению небезызвестного вам фантаста Омегина, и вкалываем день и ночь до первого инфаркта. А у кого уже был - до очередного. - Ну уж, положим, Омегин-то ваш так не вкалывает, - смеется профессор. - Он не вкалывает, это верно, но зато другие... - Верно, верно! Сам видел, как вкалывали эти другие даже в приморском Доме творчества, полном соблазнов. Ну, а нам придется, видно, по ту сторону океана немало потрудиться, хотя сама планета своим недавним тяжким вздохом изрядно помогла нам в этом деле. - Надеюсь и я помочь вам своею повестью о трагической судьбе планеты Фаэтон, - говорит Алексей Русин. А потом, когда садится он за свою рукопись, никак не может избавиться от сомнений: только ли излишняя любознательность ученых Фаэтона погубила их планету? Ну, а правительства? Без их ведома разве могли производиться эксперименты такого масштаба? А если так, то обнаруженная учеными возможность вызывать искусственные землетрясения не могла разве вскружить голову тем, кто мечтал о мировом господстве? На нашей планете все наиболее значительные открытия почти всегда обращались ведь в средства ведения войны. Да и сейчас, едва просочились в печать первые скудные сведения о нейтриноскопии земного ядра, как за океаном завопили уже о новом, геологическом оружии глобального характера. Весьма вероятно, что и на Фаэтоне не только увидели возможность подобного же применения этого открытия, но и попытались с его помощью решить судьбу двух социальных систем своей планеты. И как бы ни договаривались между собой ученые Фаэтона не способствовать этому, среди них нашлись, наверно, такие же милитаристски настроенные представители науки, как доктор Эдвард Теллер и Вернер фон Браун на нашей Земле. А погиб ли их Фаэтон из-за того, что ошиблись они в расчете мощности нейтринных импульсов или не учли явлений резонанса недостаточно изученной внутренней структуры своей планеты, после происшедшей катастрофы это уже не имело большого значения. Алексей еще не написал тех глав, в которых должна изображаться гибель Фаэтона, но он уже с достаточной отчетливостью представляет себе его агонию. Погибал он, наверно, не сразу. Гибель его не могла быть похожей на взрыв. Скорее всего первыми стали рушиться какие-то внешние связи планеты. Может быть, сначала исчезло ее магнитное поле. А это повлекло за собой распад поясов радиации и ионосферы. И уже одного этого было, конечно, достаточно, чтобы погубить если не жизнь, то цивилизацию на Фаэтоне. На него обрушился, наверно, значительно больший поток космических частиц, вырвавшихся из "ловушек" радиационных поясов. А ионосфера при этом утратила, конечно, свою "зеркальность", перестала отражать радиоволны, разладив радиосвязь на всей планете. Не мог не прийти в негодность и компас. Размагнитились, наверно, постоянные магниты, а сердечники электромагнитов потеряли способность намагничиваться. А резонанс тем временем продолжал расшатывать связи внутренних сфер планеты. Все более слабела и гравитация, позволяя силам тяготения соседних планет и Солнца расчленять одрябшее тело Фаэтона... Алексей не очень еще уверен, найдет ли он нужные краски для изображения столь мрачной картины, но убежденность в необходимости нарисовать такую картину, чтобы предостеречь человечество от страшной участи Фаэтона, вселяет в него недостающие силы. Москва - Гагра КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ ПРОФЕССОРА ХОЛМСКОГО 1 Конечно, Евгения Антоновна Холмская могла бы поговорить с академиком Урусовым во время его неоднократных посещений Михаила. Но разве могла она при нем расспрашивать Олега Сергеевича обо всем том, что так тревожит ее? Особенно необходим ей этот разговор теперь, когда с мужем ее происходит что-то непонятное. А поговорить нужно именно с ним, специалистом в области физики. Ни доктор Гринберг, никто иной тут, видно, не помогут. Она и сама ведь психиатр и понимает, что одной психиатрии для лечения ее мужа явно недостаточно. А что, если самой сходить к Урусову? Ей, правда, известно, что он очень занят в последнее время, но она не посторонний ему человек, а жена его старого друга. Да и причина для такого посещения немаловажная. - О, это очень хорошо, что вы зашли ко мне, дорогая Евгения Антоновна! - взволнованно произносит Олег Сергеевич Урусов, помогая Холмской снять макинтош. - Я и сам собирался к вам сегодня. Это тревожит Евгению Антоновну еще более, но Олег Сергеевич, не давая ей произнести ни слова, торопливо продолжает: - Надеюсь, вы не разрешаете Михаилу слушать радио и не приносите ему иностранных газет? Я, конечно, шучу, но это невеселая шутка. Знаете, что они передают и пишут? Они намекают, что Михаил может оказаться... виновником происшедшей в Цюрихе катастрофы. То есть, проще говоря, чуть ли не диверсантом! Человеком, взорвавшим Международный центр ядерных исследований. И не стоит большого труда догадаться, с какой целью. Затем, конечно, чтобы уничтожить находившихся там ученых и овладеть результатами их экспериментов... - Но ведь это чудовищно! - Да, чудовищно! Об этом пишут, правда, пока лишь в самых реакционных буржуазных газетах Америки и Западной Европы. И не прямо, но так, чтобы легко было прочесть это между строк. А началось все из-за того, что один крупный ученый в интервью, данном им корреспонденту "Нью-Йорк таймс", высказал мысль, будто эксперимент, ставившийся на цюрихском ускорителе, мог иметь военное значение. - Но ведь все же знали... - Да, все знали, что ведутся исследования дискретных свойств пространства, но официально ничего не было объявлено. И не могло быть... Никто вообще не знал, что у них может получиться. Это был первый опыт подобного рода в ядерной физике. Новый ускоритель, построенный в Швейцарии на международные средства, давал ведь возможность получать частицы с энергией, близкой к энергии космических лучей, движущихся с релятивистскими скоростями. А знаете, что это такое? Брукхейвенский ускоритель в Америке рассчитан на энергию в тридцать миллиардов электроновольт, наш серпуховской - на семьдесят, а совместными усилиями физиков Европы и Америки удалось довести энергию частиц до нескольких тысяч миллиардов электроновольт! Представляете, что это такое? Хотя смысл эксперимента, поставленного на цюрихском ускорителе, Евгении Антоновне все еще непонятен, она не решается расспрашивать Олега Сергеевича. Он слишком взволнован и возмущен вымыслом буржуазной прессы. Ей, правда, объяснял идею задуманного эксперимента сам Михаил Николаевич перед поездкой в Цюрих, но она не очень представляла себе тогда всю его сложность. А потом, когда произошла эта катастрофа, когда жизнь Михаила висела на волоске, вообще было не до этого. Но и сейчас, видимо, не время просить разъяснения у академика Урусова, который даже не замечает, каким специальным языком говорит он с ней об этом. - И знаете, в чем еще счастье? - вдруг хватает ее за руку Олег Сергеевич. - Счастье, что подозрение возникло только теперь, а не раньше... Не сразу же после катастрофы... - Вы думаете, что они не отпустили бы Михаила? - заметно переменившись в лице, спрашивает Евгения Антоновна. - Да, могло быть и такое. Лечили бы его, пожалуй, там, в Швейцарии... А может быть, увезли бы и в Америку. Будем считать, что все это хорошо кончилось. Положение, однако, очень замысловатое. Даже мы, ученые, не знаем, что там у них произошло. Несомненно только одно: они проникли в такие глубины материи, в которых обнаружились принципиально новые ее свойства. Очевидно, уже на квантовом уровне пространства - времени. А это область сплошных и притом очень смутных догадок. Мы ведь даже об открытом уже микромире не все еще знаем достоверно, а там... Ну, в общем вы сами понимаете, какой это простор для необузданной фантазии буржуазной прессы. Подогревается это еще и тем обстоятельством, что доступ журналистов в Международный центр ядерных исследований в Цюрихе был запрещен. - А почему? - Там собрались серьезные ученые Европы и Америки, и они опасались преждевременных сенсаций. - Но ведь что-то все-таки об этом писали... - Да, но не ученые, а все те же журналисты. Их прогнозы уже тогда разжигали страсти, накаляли атмосферу. Обстановка теперь такова: в Международном научно-исследовательском центре сделано крупное, видимо, мирового значения открытие. Все участники его трагически погибли. Буквально чудом, в состоянии клинической смерти, уцелел только советский ученый. Да, он все еще болен, частично утратил память, но все же жив и по энергичному настоянию Советского правительства увезен в Советский Союз. Понимаете, какие мысли порождает все это у склонной к подозрительности западноевропейской и американской публики? В такой обстановке она готова поверить любым домыслам безответственной буржуазной прессы. - Да, я хорошо представляю себе это, Олег Сергеевич... Но что же делать? - Нужно всеми средствами окончательно восстановить память Михаила. - Это главное, конечно. И я думаю, что это удастся. Ну, а если... - Не удастся? - Нет, не это... Если он не сможет объяснить, что там у них произошло? - Нужно быть готовыми и к этому. - Ну, и как же тогда? - Тогда будет проще. Самое сложное все-таки сейчас. Они могут подумать, а может быть, и думают уже, что мы что-то скрываем от них... Что Михаил симулирует потерю памяти... - Но ведь его исследовали их же психиатры. Неужели и им могут не поверить? Я не говорю о читателях их газет, но врачи, ученые, интеллигенция - должны же хоть они-то считаться с мнением своих психиатров?.. - Найдутся и такие. Особенно те, которые связаны с военными ведомствами. Их не может не беспокоить то обстоятельство, что о каких-то, видимо, качественно новых явлениях природы нам станет известно раньше других. Ну, в общем, Евгения Антоновна, голубушка, вы уж постарайтесь... - Да что вы меня так просите, Олег Сергеевич? - невольно улыбается Холмская. - Я бы сделала все, что смогла, будь это любой больной, а ведь он мой муж. - Ну, простите вы меня, пожалуйста! - взволнованно пожимает ей руку академик Урусов. - Для меня он тоже не только коллега, но и друг. А сейчас очень уж многое зависит от окончательного его выздоровления. Только-только начали ведь налаживаться более серьезные, чем прежде, международные наши контакты в области науки. Контакты, от которых будет зависеть судьба не только всего человечества, но, может быть, и самой планеты... Хотелось бы поэтому, чтобы ни малейшая тень недоверия не могла возникнуть между учеными. - Можете не сомневаться, Олег Сергеевич, я... - А я и не сомневаюсь, дорогая вы моя Евгения Антоновна! - дружески кладет ей руку на плечо академик Урусов. - Но я хотел бы, чтобы вы отважились и на благоразумный риск. Не ждали бы естественного процесса восстановления памяти Михаила, а подстегнули бы ее чем-нибудь, помогли бы ей "растормозиться". К академику Урусову шла Евгения Антоновна с надеждой на его помощь, а возвратилась в еще большем смятении. Правда, ей теперь понятна причина ухудшения состояния Михаила. Он, видимо, слушал иностранные радиопередачи на английском или немецком языках, которыми в совершенстве владел до катастрофы, а потом, после этого несчастья, забыл так же, как и многое другое. Но теперь он вспомнил, наверно Может быть, даже случайно, включив приемник и услышав английскую речь. 2 Доктор медицинских наук Александр Львович Гринберг - старый учитель Евгении Антоновны Холмской. Она училась у него в студенческие годы, продолжает учиться и теперь в психиатрической клинике. С кем же ей посоветоваться, как не с ним? Он, правда, несокрушимый оптимист, а психиатрия так еще беспомощна во многом... Потому, может быть, неугасимая вера его в благополучный исход лечения даже безнадежно больных иногда кажется Евгении Антоновне напускной. И все-таки она верит ему больше, чем иному другому авторитету в области психиатрии. В тот же день она созванивается с ним и едет к нему домой. - Хочу посоветоваться с вами, Александр Львович... - О чем советоваться, Женечка? - Он еще со студенческой поры в неофициальной обстановке называет ее Женечкой. - Вы же показывали его мне, и я за него спокоен. А то, что в первое время у него афазия наблюдалась, то теперь ведь этого уже нет. У него она была сенсорная? - Да, амнестическая. Ему и сейчас еще нелегко вспомнить некоторые названия и научные термины. Особенно в области его родной физики. А главное - Михаил все еще побаивается, что у него необратимое интеллектуальное расстройство. Он, правда, говорит это в шутку... - Ну, если шутит - уже хорошо, - смеется Александр Львович. - "Теперь, - говорит, - у тебя дома свой сумасшедший..." - И он абсолютно прав. Физики, они все сумасшедшие, даже те, которые без всяких травм. Мне рассказывали, что когда известный немецкий физик Паули сделал в Нью-Йорке доклад о новой теории элементарных частиц, созданной им совместно с Гейзенбергом, присутствовавший при этом знаменитый Нильс Бор заметил: "Все мы согласны, что ваша теория безумна. Вопрос только в том, достаточно ли она безумна, чтобы иметь шансы быть истинной. По-моему, она недостаточно безумна для этого". - Вы не шутите, Александр Львович, я ведь жена физика и знаю, что они называют "безумными" лишь принципиально новые идеи, такие, как теория относительности Эйнштейна, например. - Нет, Женечка, они вообще все немножко сумасшедшие! - смеется доктор Гринберг, энергично полируя свою, сияющую в солнечных лучах, лысину. - В какой-то статье я читал, что солидный американский физический журнал "Physical Review" отклоняет рукописи многих ниспровергателей основ современной науки не потому, что их нельзя понять, а как раз наоборот - потому, что их можно понять. Ну ладно, не буду больше шутить, хотя все это и не шутки вовсе. Ну, так что же хочет ваш "сумасшедший"? Чтобы мы произвели над ним патопсихологический эксперимент? А вы знаете, это идея! - Ну, а если?.. - Уверяю вас, он с блеском выдержит такое испытание. Хотите, я лично проделаю с ним это? - Да, пожалуйста, лучше уж вы... - Вот и отлично! Мы проверим его на реакции с выбором. Вы ведь не сомневаетесь в его сенсомоторном акте? Не вполне? Ну, а я совершенно уверен, что он не будет иметь существенных отклонений от нормального станда