Он громко всхлипнул и утер глаза. - Тебе не хочется умирать, Труб? - Это был глупый вопрос, но умнее мне не пришло в голову. - Не то, Эли. Я был уверен, что мы высадимся на зловредной планете и произведем там революцию. - Революцию, Труб? - Разве я неправильно произнес это слово? Мы изучаем человеческую историю, - объявил он с гордостью. - И нам нравится, что люди, когда становилось невтерпеж, производили революцию. Хорошо бы произвести революцию у зловредов, освободив всех, кого они угнетают. Теперь этим мечтам - конец. - История не кончается на нас. Нам не удалось - удастся другим людям и их друзьям. От ангелов я пошел к Лусину. Для его конюшен был отведен поселок на окраине городка. Лусин обучал Громовержца приемам воздушного боя. На дракона налетал отряд пегасов, крылатый ящер отбивался от воинственных лошадей. Меня удавило, что он не мечет молний, но Лусин разъяснил, что разряд даже малой интенсивности замертво сшибает самого дюжего пегаса. - Как снаружи? - спросил он потом. - Нас преследуют? Опасно? Очень? Нет? Я и ему рассказал, как сложилась обстановка, не скрыл и своих просчетов. Лусин с отчаянием посмотрел на своих драконов и пегасов. - Все погибнут, Эли, скажи - все? - Неужели ты надеялся, что кто-то из твоих тварей уцелеет в таком катаклизме? - Не говори так, - сказал он с упреком. - Не твари. Разумные существа. Жалко до смерти. И сейчас он думал не о себе, а о своих синтезированных чудищах. Три четверти его духовных помыслов сводились к заботе о них. Умом я понимал такое отношение, но чувство мое протестовало. Что-то от прежнего Ромеро, боровшегося против помощи звездожителям и превозносившего человека, сохранялось, видимо, и во мне. Лусин с мольбой тронул меня за плечо: - Их сохранить, Эли! Нас - много. Громовержец - один. Уникальный экземпляр. Пегасы - тоже редкие. Высадить на планете. Пусть размножаются. Пойми, Эли! А? - Ты произнес большую и горячую речь, впервые слышу от тебя такую, Лусин, - сказал я. - Если бы можно было высадить где-нибудь пегасов, я и Астра добавил бы им в компанию, пусть уж и он спасется. Надежды нет, Лусин! Я ушел, не дожидаясь, какую еще нелепость он сморозит. Я вдруг успокоился. Отчаяние, терзавшее меня перед МУМ, едва не задушившее в помещении аннигиляторов, пропало, словно я передал его Трубу и Лусину. Я знал уже, чего хочу, и знал, что отстоять свой новый план перед помощниками и экипажами трех звездолетов легко не удастся, - и был готов страстно переубеждать противников и делать это быстро: нам было отпущено военной судьбой совсем мало времени. Мое место было в командирском зале, я заторопился туда. Осима встретил меня раздраженным восклицанием: - Наконец-то вы появились, адмирал. Командующий вражеским флотом обратился с наглым посланием. Нужно составить достойный ответ. 17 Прежде чем ознакомиться с депешей разрушителей, я посмотрел на стереоэкран. Зеленые огоньки собирались в кучки, пылали раздражающе ярко. Что-то произошло новое - корабли противника пренебрегли дистанцией безопасности, недавно так строго ими соблюдаемой. "Почему они перестали нас бояться?" - думал я и выговорил мысль вслух. - Оставшийся звездолет ровно в три раза слабее, чем три прежних, - отозвался Камагин хмуро. - И враги соответственно чувствуют себя, по крайней мере, в три раза храбрее. Арифметического соответствия тут быть не могло, но я не хотел вступать в спор. - Доложите послание противника, - приказал я МУМ. Она заговорила громко: - "Галактическому кораблю, вторгшемуся в наше звездное скопление. Попытка выброситься наружу вам не удалась. Подвергнуть распаду какой-нибудь из наших кораблей вам не удастся. Вы обречены на гибель. Предлагаем капитуляцию. Гарантируем жизнь. Орлан, разрушитель Первой Имперской категории". Я обвел глазами помощников. Ромеро отвел лицо, Петри угрюмо глядел на вражеские корабли, Осима спокойно ждал приказа, чтобы тут же, не оспаривая, энергично проводить его в жизнь. Зато Камагин с вызовом глядел прямо на меня. Я знал, что он скажет. - Ваше решение, адмирал! - потребовал Осима. - Хочу сначала выслушать вас. Начинайте вы, Павел. Ромеро часто хвалился своей мужской доблестью и в драках держался отлично, но стратегическим мышлением одарен не был. Современный бой на сверхсветовых скоростях с применением аннигиляторов был ему просто противен: в таком бою побеждал математический расчет, а не личная храбрость. Рыцарское представление о сражениях прозвучало и в его ответе: - Надо ждать нападения противника, а затем обороняться, пока хватит сил. - Петри? - сказал я. - Сражаться, не отвечая на послание, - был его короткий ответ. - Камагин? - Напасть на врага! - воскликнул Камагин. - Посмотрите, Эли, они все приближаются, будто мы уже обессилили, скоро, очень скоро они попадут в конус удара наших аннигиляторов. Если вы разрешите мне занять одно из командирских кресел, я выброшу на тот свет треть неприятельского флота, прежде чем они откроют нам самим дорогу туда. - Ясно. Вы, Осима? - Атаковать, потом погибнуть, - повторил он мысль Камагина. Вглядевшись в меня, он поинтересовался: - У вас другое решение, адмирал? - Да, другое, - сказал я. - Мое предложение таково: капитулировать. Все четверо разом вскрикнули. Громче других прозвучал возмущенный выкрик Камагина: - Подумайте, что говорите! Сдаться в плен? Я ответил не Камагину, но всем: - Да, сдаться в плен! Именно это я и хочу предложить. У моих помощников отнялся язык, они лишь с возмущением глядели на меня. Первым обрел спокойствие Осима: - Адмирал, уточните. Речь не только о наших жизнях. Придется сдать врагу в сохранности звездолет - боевые и рейсовые аннигиляторы, МУМ. - Сдать - да. Но не в сохранности, Осима. МУМ должна быть уничтожена, схемы аннигиляторов демонтированы. Это дело поручу Камагину и вам, Осима. Враг может любоваться видом наших механизмов, но не должен разобраться в их действии. Камагин не выдержал. Сомневаюсь, чтобы его поведение соответствовало даже современным мягким правилам дисциплины, не говоря уже о дисциплине древней, приверженностью к которой он гордился. Он вскочил, размахивал руками, гневно кричал: - Безумец! Вы думаете неприятель не выбьет из пленных понимания работы механизмов? Вежливостью ответа я подчеркнул, что не принимаю такого тона: - Знание всех схем работы аннигиляторов не является достоянием группы специалистов. Лишь все человечество в целом обладает таким знанием. Но человечество сегодня в плен не сдается, только три экипажа звездолетов. Теперь я знал, что время эмоций прошло, на меня будут не кричать, а задавать осмысленные вопросы. "Половина дела сделана", - сказал я себе с облегчением. После нового молчания заговорил Ромеро: - Я вижу, у вас все заранее продумано, проницательный Эли. Не откажите сообщить, зачем вам понадобилось сдавать нас в плен вместе со звездолетом? Неужели жизнь в плену приемлемей почетной смерти? Его вопрос воспламенил угасшего было Камагина: - И пусть адмирал ответит еще на один вопрос! Не влияет ли на него то обстоятельство, что на борту звездолета находится семья адмирала? Именно этого вопроса я и ждал. - Да, влияет. Если бы на борту звездолета не находилась моя семья, я принял бы решение о капитуляции значительно раньше и без тех колебаний, которые меня одолевали. - Вы сказали - решение? - спокойно поинтересовался Петри. - Разве это уже решение, а не свободная пока дискуссия? - Выслушайте меня, - попросил я. - Только об одном прошу - выслушайте меня, а там решайте, прав я или неправ. И пусть вместе с вами меня слушают через МУМ все на "Волопасе". Я заговорил с волнением, я убеждал не только слушателей, но и себя, многое во мне самом протестовало против позорного плена. Если говорить лишь о нас, сказал я, то честная гибель в неравном бою лучше рабского существования у разрушителей. Но мы не имеем права думать лишь о себе. Мы - первые представители человечества и его звездных друзей, попавшие в логово разрушителей, мы должны быть достойны самих себя. Умереть всякий может. Жить в тяжких условиях - подвиг. Я пекусь не о наших жизнях, даже не о том, чтобы мы познакомились с противниками изнутри, хотя и это может пригодиться, если нас вызволят. Разрушители должны познакомиться с нами - вот главная задача. Великие идеи, воодушевившие нас на поход в Персей, живут, пока мы живы. Наши противники должны узнать, за что мы ратуем. Одни станут еще враждебней, другие задумаются, третьи начнут колебаться, а некоторые, пусть их вначале будет немного, примкнут к нам: ведь разрушители не только свирепый, но и разумный народ, никто их разума не отрицает... Нет, борьба с разрушителями не заканчивается с нашим пленением, она продолжается, но в иной форме, без аннигиляторов и взрыва планет. В старину называли такую борьбу идеологической, и хоть она шла без сверкания мечей, она не становилась от того менее ожесточенной. Гибель в бою - это легкий путь прекращения борьбы. Я уверен, что и более суровый жребий будет нам по плечу, я верю в себя, я верю в вас! - А теперь решайте, и пусть МУМ суммирует ваши решения, - закончил я и закрыл глаза. Несколько минут вокруг была тишина, потом ее прервал резкий звук. Я открыл глаза. Маленький космонавт порывисто вскочил и, не удержавшись, едва не упал. Он показал рукой на выход, хрипло сказал: - Пойдемте, Осима, здесь больше нечего... Вы не забыли, что нам отдан приказ демонтировать МУМ?.. Осима стал медленно приподниматься. Я хотел посоветовать им не торопиться, ведь МУМ еще не объявила коллективного решения, но мне не дал договорить вопль Петри: - Смотрите на экран! Смотрите на экран! Картина была такая, будто звездолет попал в фокус взрыва. "Испепелены!" - услышал я потрясенный шепот Ромеро. В пространстве бушевала световая буря, корабли противника ошалело метались меж звезд. Оранжевая расширялась на всю сферу, это было уже не далекое светило, а мчавшийся на нас исполинский космический крейсер. - Адмирал, разрушители гибнут! - радостно вскричал Осима. - Совместная гибель, наша и противников, дорогой капитан, так вернее, - отозвался Ромеро. Даже в этот страшный момент он не потерял способности иронизировать. А затем неистовая вспышка озарила полутемный зал и мы, одновременно все, потеряли сознание. 18 Пришли в себя мы тоже разом. Командирский зал был ярко освещен, на белых стереоэкранах погасли изображения звезд. Я приподнял голову, посмотрел на товарищей - все они были живы, потом перевел взгляд на вход в зал. Там стояли три диковинных существа, одно впереди, два с боков чуть позади. Они были похожи на людей. Было у них и сходство с захваченным невидимкой, но там выпирала голая конструкция, изготовленная по расчету, эти же были существами: туловище, две ноги, две руки, одна голова - все то же, что у человека, но только не человеческое. Стоявший впереди разрушитель проговорил на отличном земном языке: - Адмирал Эли, прикажите открыть вход в ваш корабль. Я - Орлан. Командовать на "Волопасе" буду я. Осима подскочил к Орлану, с силой толкнул его рукой в грудь. Рука Осимы свободно прошла сквозь тело разрушителя, словно ничего на этом месте не было.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕЛИКИЙ РАЗРУШИТЕЛЬ *  Славьте меня! Я великим не чета. Я над всем, что сделано, ставлю "nihil"... В.Маяковский Христос сказал: убогие блаженны, Завиден рок слепцов, калек и нищих. Я их возьму в надзвездные селенья, И сделаю их рыцарями неба И назову славнейшими из славных... Пусть! Я приму! Но как же те, другие, Чьей мыслью мы теперь живем и дышим, Чьи имена звучат нам, как призывы? Искупят чем они свое величье? Как им заплатит воля равновесья? Иль Беатриче стала проституткой, Глухонемым - великий Вольфганг Гете И Байрон - площадным шутом?.. Н.Гумилев 1 - Призрак! - вскричал Осима. - Адмирал, это видение! Он снова ударил кулаком по диковинному существу, возникшему у входа, и, охнув от боли, отскочил: на разбитых пальцах выступила кровь. Камагин и Петри, собиравшиеся кинуться вслед за Осимой, медленно опустились в кресла. Ромеро переглянулся со мной, взгляд его сказал больше, чем любые слова. Я молчал, не двигаясь. В голове у меня молотом била мысль: "МУМ будет захвачена". - Всем сидеть! - сказал Орлан. - Еще раз приказываю открыть входы. Я лихорадочно пытался связаться с МУМ, она не откликалась. Все энергетические коммуникации были, вероятно, повреждены при ударе, лишившем нас сознания. Но звездолет был цел, входы в него задраены, сами мы живы - очевидно, и МУМ оставалась невредимой. Ужас в глазах Ромеро показывал, что и он понимал непоправимость случившегося. В плен попадали не одни наши маленькие жизни, но и сокровеннейшие секреты человечества. Никогда я так отчаянно не напрягал свой мозг в поисках хотя бы щели выхода, и никогда еще не были так пусты мои мозговые извилины. - Откройте входы, или мы вас уничтожим, - повторил разрушитель. Дальше молчать было нельзя. - Вас не задержали закрытые входы, - сказал я. - Меня - нет, но мои солдаты не могут проникать сквозь вещественные барьеры. Я повернулся к Камагину: - Эдуард, хоть и без сражения, но мы еще можем погибнуть, как вы призывали нас. - Я с ненавистью посмотрел на Орлана. - Убирайтесь и можете уничтожить звездолет. Ни один из разрушителей не пошевелился. Голос Орлана зазвучал мягче: - Уничтожить вас мы сумеем и без разрушения корабля. Мы доставим его в целости на базу - с вами или без вас. Я сразу не подыскал возражений. На помощь пришел Ромеро: - Ваш приказ не может быть выполнен, завоеватель, уже по одному тому, что мы утратили командование механизмами корабля. Восстановите нашу связь с аппаратами. - Чтобы вы попытались взорвать корабль? - В голове разрушителя зазвучала вполне человеческая ирония. - Ваши аннигиляторы блокированы нашими полями. - Тогда чего вам бояться? Другого пути к открытию входов в корабль нее существует - для нас, по крайней мере. Я добавил: - И сделаем это мы лишь в том случае, если вы гарантируете всем, сдавшимся в плен, жизнь и свободу. - Жизнь мы вам гарантируем, как обещали. Что касается свободы, то я не волен давать или отнимать ее. Через три минуты, по вашему счету, обретете утраченную связь. Я взглядом попросил у друзей совета, забыв, что при пропаже связи с МУМ могу прибегнуть к помощи наручного дешифратора ДН-2, последнего творения Андре. Мои помощники раньше обрели ясность сознания. Я расслышал внутренний, одними мыслями, шепот Осимы: "Адмирал, нам, кажется, дадут этот шанс. Я помню ваш приказ о МУМ!" И сейчас же во мне зазвучал голос Камагина: "Будьте покойны, Эли, мы с Осимой постараемся!" Я закрыл глаза, чтоб разрушители не увидели, как они заблестели. Сердце билось во мне, как затравленное, я страшился, что нежданные пришельцы услышат его стук. Связь с МУМ восстанавливалась медленно, МУМ словно просыпалась от долгого сна, делала первые неуверенные шаги в яви, не сбросив полностью дремоты. И когда я почувствовал, что порванные нити с мозгом корабля заново обретены, я судорожно, одной резкой мыслью, пытался связаться с аннигиляторами, но связи не получилось: аннигиляторы были прочно блокированы. Я не сомневался, что такие же попытки совершили мои друзья, у Камагина вдруг вырвался стон, Петри чертыхнулся. - Почему так долго? - спросил Орлан. - Плохое соединение, - ответил я. У Осимы было сонное лицо, Камагин раскрыл рот от напряжения, глаза его, вдруг ослепшие, полубезумно вперлись в точку на экране. "Хорошо!" - подумал я с надеждой. Из миллиардов возможных сочетаний элементов, составлявших МУМ, только одно делало ее работоспособной, - теперь сама МУМ, под диктовку Осимы и Камагина, составляла схему своей перемонтировки. Когда кто-то из них, Осима или Камагин, скажет: "Все. Действуй", эта единственная комбинация будет заменена другой, любой возможной, случайной, бессмысленной, одной из многих миллиардов бессмысленных сочетаний. - Все! - воскликнул Осима, энергично поворачиваясь в кресле. - Все! - эхом откликнулся Камагин и радостно вскочил. Я испытал болезненный удар в мозгу и теле, по нервам промчался электрический разряд. Прежней разумной МУМ, хранительницы знаний всего человечества, больше не существовало. Была игрушка с бессмысленным сочетанием тысяч элементов - один возможный вариант из многих миллиардов бессмысленностей, творимых природой в каждом углу Вселенной... - Адмирал! - торжественно проговорил Осима. - Приказ выполнен. - Петри, откройте вход, - распорядился я. - Надо же выполнить условия капитуляции. Ручное управление помните? - Справлюсь, - проворчал Петри, направляясь к двери. Он поманил пальцем разрушителей. - Призраки, пойдет кто-либо из вас со мной? Один из разрушителей растаял - не исчез, не удалился, уменьшаясь, как люди, а потускнел и стерся. Оба других продолжали стоять на старых местах. Ромеро в восторге хлопнул себя ладонями по коленям. За всю нашу многолетнюю дружбу я не помнил у него такой несдержанности. - Как дурачков! - лепетал он, давясь смехом. - Нет, как дурачков!.. - Радости мало, Павел! - возразил я печально. - Плен остается, звездолет захвачен. Да и нет комбинации, которую теоретически нельзя бы было восстановить... Ромеро скосил глаз на молчаливых разрушителей и внушительно проговорил: - Дорогой Эли, теоретически возможное на практике чаще всего неисполнимо. Один из древних мыслителей говорил: "Случайно могут выпадать любые комбинации, это бесспорно, но если мне скажут, что типографский шрифт, рассыпанный по улице, сложился при падении в "Энеиду", я и ногой не пошевельну, чтоб пойти проверить". Я думаю, этого мыслителя можно принять в качестве примера для подражания. - Валом валят, твари, - сумрачно сказал возвратившийся Петри. Оба разрушителя потеснились, словно пропуская кого-то в командирский зал, но новых фигур не появилось. Вместе с тем я с физической ясностью ощутил, что свободного пространства стало меньше. - Невидимки! - предупреждающе сказал Ромеро. До нас донесся бесстрастный голос Орлана: - Вам разрешается идти к своим товарищам. 2 Ромеро направился в парк, мы четверо шли за ним. Из всех служебных помещений людей выгоняли головоглазы. В коридорах мы их наконец увидели: бронированные опухоли с перископами вместо голов неуклюже шествовали от причальной площади, захватывая одно помещение за другим. На площади стояли легкие корабли, похожие на наши планетолеты, из люков сыпались все новые головоглазы. Нам не дали смотреть, как оккупируется звездолет. Внезапно возник Орлан и приказал удалиться от площади. - Настройте дешифраторы! - посоветовал Ромеро и, когда мы проверили свои наручные ДН-2, продолжал - уже одной мыслью: "Если у невидимок и нет тела, то уши, вероятно, имеются, а разобраться в индивидуальных излучениях им будет непросто". И каждому, кого встречал, он говорил: "Настройте дешифратор". В аллеях парка было полно народу. Вокруг каждого из командиров образовалась толпа, главным образом команда его звездолета. Меня расспрашивали меньше, чем Осиму, Петри и Камагина, я сел на скамью с Мэри и Астром, с другой стороны поместился Ромеро. В парке по земному графику шла осень, меж деревьев шумел несильный ветер, на людей сыпались желтеющие листья. - Нас будут убивать, отец? - спросил Астр. Он пристально смотрел на меня. Я с усилием усмехнулся и отвел глаза. - Зачем нас убивать? Разрушителям наши жизни сейчас нужнее, чем нам. Астр нахмурился, размышляя. Над толпой появился Труб с Лусином на спине. Ангел приземлился около нашей скамейки, и Лусин соскочил за грунт. Перья на крыльях ангела топорщились. Он поглядел на меня, как на изменника. - Вы же люди, Эли! - в его голосе громыхали металлические раскаты. - Покориться без сопротивления!.. Эли, ангелы в плен не сдаются, нет, Эли! - Все что я могу сказать, я уже сказал в обращении через МУМ, - ответил я и попросил их настроить свои дешифраторы. - Рассматривайте себя не как пленников, а как передовой отряд внутри вражеского стана, - объяснил я. - Мы-то можем себя так рассматривать, но согласятся ли наши враги видеть в нас не жертвы их произвола, а действующий вражеский отряд в их лагере, - возразил Лусин, и я поразился, до чего он ясно выстроил это суждение. Со временем я привык, что косноязычный Лусин становится красноречив, если ограничивается мыслями без слов. Когда мы встречаемся с ним сейчас на Земле, мы надеваем дешифраторы, словно находимся по-прежнему в дальних странствиях: так, одними мыслями, нам объясняться легче. - Доживем - увидим, - сдержанно сказал Ромеро. Мэри молча прижималась ко мне плечом. Нам не нужно было обмениваться мыслями, чтобы понимать друг друга. Лусин, печальный, тихо разговаривал с Ромеро, Астр и Труб присоединились к кучке, обступившей Камагина. Листья падали все гуще, и я вспомнил тот осенний день на недостижимо далекой Земле, когда на аллее Зеленого проспекта повстречал Мэри. Сейчас она была рядом, измученная, терпеливая, бесконечно близкая, тесно прижавшаяся ко мне, а я с нежностью думал о той, холодной, отстраненной, презрительно отвечавшей из мои вопросы... - Не надо! - умоляюще прошептала Мэри, дешифратор передал ей мои мысли. - Не надо, конечно! - повторил я со вздохом и увидел идущего к нам Орлана, сопровождаемого теми же двумя призрачными разрушителями. Впоследствии мы разглядели, что они не призрачны, а только очень уж "нечеловечны". Непохожесть на людей становилась заметней, когда разрушители двигались; неподвижных, особенно издали, легко было спутать с человеком. Но движение выдавало их, они не шагали, а, скорее, порхали, не сгибали колени при ходьбе, а легонько перепрыгивали, выбрасывая вперед, как костыли, то одну то другую ногу. И при этом у них изгибалось все тело, как у скороходов, побивающих рекорд быстроты, - они зато и передвигались много быстрее нас. Еще меньше человеческого было в их лицах: все они были безносы. На головах, по рисунку вполне человеческих, имелись и волосы, и уши, и глаза - тоже два - и рот, и подбородок, но вместо носа было круглое отверстие, прикрытое клапаном, похожим на хоботок, - клапан то вздымался, то опадал при дыхания. "Шевелят носами", - как-то сказал о разрушителях Ромеро. Лица их светились по настроению, то разгораясь, то погасая: были то белыми, то желтыми, то синими. Изменение блеска и окраски лиц не походило на удивительный цветовой язык вегажителей, скорее, напоминало наше покраснение и побеление, но только усиленное до зловещности. Орлан поднял вверх голову - не повернул ее на шее спереди назад, как делаем мы, когда "поднимаем" голову, а именно приподнял: шея вдруг удлинилась и голова пошла вверх над плечами сантиметров на тридцать. Потом мы дознались, что таков способ приветствования у разрушителей: они учтиво вздымают головы, как наши предки приподнимали шляпы. Не опуская головы, Орлан заговорил: - Ни один из ходовых механизмов корабля не действует. Что вы сделали с ними? - Виноваты в этом вы, ведь вы заблокировали наши аннигиляторы, - сказал я. - Мы разблокировали их, но мы не знаем схем ваших аппаратов. Объясните, как обращаться с ними. - Этого не будет, - объявил я. - Командующий ими корабельный мозг поврежден. Но если бы мы и знали, как обращаться с аннигиляторами без него, мы все разно не раскрыли бы наших секретов. Голова Орлана упала. Это было так неожиданно, что я вздрогнул, а Мэри вскрикнула. Шея исчезла вся, а голова наполовину провалилась в грудную клетку, при этом раздался звук, как при ударе хлопушкой. Над плечами Орлана теперь торчали лишь лоб и два глаза, и эти не исчезнувшие остатки лица синевато пылали. Так мы впервые увидели, как разрушители выражают свое неодобрение и негодование. - Я сообщу об этом Великому, - донесся из недр Орлана, словно из ящика, измененный голос. - Пожалуйста, - сказал я. Он собирался уходить, когда я задержал его: - Можно задать несколько вопросов? - Задавайте, - голова его возвратилась в естественное положение. - Вопросы такие. Что вы собираетесь с нами делать? Кто такой Великий разрушитель? Откуда вы знаете, как меня зовут и кто я? Как вы обучились человеческому языку? Как вы проникли на наш звездолет? - Ни на один из этих вопросов ответа пока не будет, - сообщил он, опять с хлопаньем втягивая голову в плечи. Но тут же возвратил ее в прежнее состояние. - А получите ли вы ответ потом, решит Великий. Я снова не дал ему уйти: - Тогда скажите, что мы можем и чего не можем делать? - Можете делать все, что делали прежде, за одним исключением: доступ к механизмам корабля воспрещен. - Раскройте стереоэкраны в обсервационном зале, - попросил я. - Надеюсь, вам не повредит, если мы полюбуемся светилами вашего красочного скопления? - Светилами любоваться можно, - бросил он, упархивая. 3 В отчете Ромеро описаны те первые дни плена, когда мы еще находились на звездолете, - и наши тревоги, и недоумения, и овладевшее многими отчаяние, и бешенство, клокотавшие в других, и знакомство с суровыми стражами, и столкновения, неизбежно возникавшие между нами и ними. Из тех дней я всего яснее запомнил, что меня непрерывно грызли жестокие вопросы, я непрестанно искал на них ответа и ответа не находил, а на некоторые и сегодня, по прошествии многих лет, не могу найти ответа. И самым мучительным из вопросов была мера моей вины в том, что совершилось. Ни на кого ответственность я переложить не мог. Везде было одно: моя вина. Временами от этих мыслей сохла голова. Лишь двум друзьям я мог поверить свои терзания - Мэри и Ромеро, и оба спорили со мной. Мэри видела лишь катастрофическое сочетание несчастных обстоятельств, Ромеро твердил, что психологию нужно оставить историкам, а мое дело - анализировать положение. - Я понимаю, вам странно, что именно я обращаюсь с призывом забыть о психологии, - сказал он как-то. - Друг мой, копается много в прошлом тот, кто пасует перед будущим, а ваша область - будущее, уж таков вы. Давайте же распутывать загадки, поставленные появлением разрушителей. Больше Мэри с Ромеро разобрались в моем состоянии маленький космонавт с Астром. Мы встретились с Камагиным возле обсервационного зала, и он остановил меня. - Адмирал, - сказал он, волнуясь, - вы имеете все основания быть недовольным мною... Я возразил: - У вас еще больше оснований быть недовольным мною. - Нет! Тысячу раз - нет! - воскликнул он. - Даже МУМ не предвидела того, что совершилось, а человек, вы или я, не больше чем человек. Я давно собирался извиниться, Эли... Я отошел от него растроганным. В этот же день Астр сказал мне: - Мне очень жалко тебя, отец! Он сидел в моей комнате и смотрел стереоленту с видами Земли: пейзажи незнакомой ему планеты - Гималаи, Сахара, Восточный океан, стоэтажные здания Столицы. - Почему? - спросил я рассеянно. Мне вообразилось, что слова его имеют отношение к картинам. - Я подумал, что не ты, а я адмирал, и что я сжег два своих корабля, а третий сдал в плен... И мне не захотелось жить, а тебе ведь хуже, ты - не играешь в адмирала... - Играй, пожалуйста, в игры не выше солдата или инженера, - посоветовал я и вышел из комнаты. Я страшно разнервничался. В обсервационном зале мы видели изо дня в день одно и то же: яркие звезды, зеленые огни эскадры. То ли разрушители не хотели, чтобы мы разобрались в астрографии их полета, то ли механизмы корабля разладились, но трудно было понять, куда и с какой скоростью движется вражеская эскадра. Ясно было лишь, что наш звездолет несется в центре флота, на всех сторонах сферы сверкали вражеские крейсера. Осима доказывал, что такая дислокация сделана не для охраны "Волопаса", а чтоб обеспечить его движение - чужие корабли своими полями тащили наш звездолет за собой. Оранжевая понемногу отклонялась от оси полета. В зените появилась другая звезда, горячей, почти синяя, но неяркая. Со временем и она осталась в стороне, а приборы показали, что звездолеты выбрасываются в эйнштейново пространство. Мы снова увидели - уже в оптике - малоприметное белое светило и темную планетку, ее спутника. - Если здесь их база, то она хорошо укрыта, - заметил Камагин. - И белого карлика отыскать не просто в этом переплетении гигантов и сверхгигантов, а затерянный в темноте спутник просто неприметен. 4 Звездолеты врагов один за другим уносились в черноту, их пронзительные огни тускнели. Осталось около десятка кораблей, когда "Волопас" пошел на посадку. День этот навеки остался в моей памяти. Наши галактические суда не умеют причаливать к планетам. А гигантские корабли разрушителей опускались на поверхность планеты с легкостью, словно авиетки. На плоской равнине в считанные часы возникла своеобразная горная страна. И на одной из долинок между звездолетами врага плавно опустился "Волопас". - Выходить! - приказал Орлан, появившийся в обсервационном зале, откуда мы наблюдали за посадкой. Он стоял с двумя неизменными телохранителями, бесстрастный, похожий на призрак, хотя теперь мы твердо знали, что и он, и его охрана вполне вещественны - уже не один Осима дотрагивался до них или сталкивался. Я распорядился надевать скафандры. Орлан отменил мой приказ: - Излишне, адмирал Эли. На базе созданы условия, в которых вы нуждаетесь: атмосфера с азотом и кислородом, вода, привычные вам гравитация и температура, даже ваш любимый зеленый цвет. А что до радиации, - он показал на белое светило, - то она не опасна. Из ворот "Волопаса" выкатили причальную площадку. Я вышел с Мэри и Астром. Астр радостно сказал: - Отец, правда, эта планета напоминает Землю? Мама говорит, что нет, а по-моему, похожа! Если планета походила на Землю, то так же, как сами разрушители копировали людей - призрачным, а не реальным сходством. Объяснять это Астру было напрасно: он видел Землю лишь на стереоэкране. Крохотное белое солнце, висевшее над планетой, света давало ровно столько, чтоб видеть, но тепла от него не было. Земные лунные ночи больше напоминали местный полдень, чем земные дни, - в небе планеты сумрачно посверкивали звезды. Планета была зеленой, но зеленью холодной, с металлическим отблеском. Вверху, затмевая звезды на белесом небе, висели облачка, они тоже были едко-зеленые. - Металлическая! - грустно сказал Лусин. - Незнакомый металл, Эли. - Отлично известный металл: никель, - поправил его Камагин. - В мое время после железа никель являлся главным конструкционным материалом. Ручаюсь, что вся эта зелень - соли и окислы никеля. Лишь наш совершенно черный звездолет нарушал однотонную зеленость никелевой планеты. По зеленой поверхности струились зеленые реки, реки впадали в зеленые озера, над озерами нависали зеленые холмы. Я потрогал рукой одно из зеленых растений, оно было неживое, просто гроздья кристаллов, мутноватых, скользких. Я зачерпнул ладонями жидкости в речке, это тоже были никелевые растворы, неприятно и остро пахнувшие, они окрасили мою руку в зеленый цвет, такой равномерно прочный, что казалось, я надел зеленую перчатку. Потом мы шли по аллее металлических деревьев, стволы блестели синевато-бело, а кроны, тоже металлические, покрывали зеленые осадки - металлические ветви качались, ветер, то усиливаясь, то спадая, шевелил кристаллы. Неприятный запах никелевых соединений, исходивший от всего в этом металлическом лесу, становился непереносим. - Зеленая тоска, дорогой Эли! - со вздохом проговорил Ромеро. - Выть по-волчьи... Во время высадки мы увидели своих стражей - головоглазов. На звездолете они охраняли служебные помещения и на глаза старались не попадаться. Здесь они были везде - на причальной площадке, у гравитационного эскалатора, перебрасывавшего нас с корабля на планету. И прежде чем мы попали в металлический лес и на берега солевых речек, нам пришлось пройти через молчаливые аллеи стражей, бдительно наблюдавших, чтобы мы не приблизились к их кораблям: если пленник слишком отклонялся, его возвращали на предписанную дорогу увесистыми гравитационными оплеухами. Мне первому досталась такая пощечина, и я уже не повторял столкновения со стражами. Так держали себя и другие люди, но с ангелами головоглазам пришлось повозиться. Труба с его крылатыми сородичами высосало на планету по тому же силовому транспортеру, что и нас, но на почве ангелы повели себя по-иному. Труб взлетел, а за ним с гамом устремились другие ангелы. Головоглазы заметались, их перископы страшно засверкали, но сила гравитационных ударов квадратно уменьшалась с отдалением, и ангелы быстро усвоили эту нехитрую истину: они взлетали повыше и там, недоступные для кары, дико резвилась. Вскоре в их пеструю толпу шумно ворвались пегасы, а за пегасами, огромный и величественный, вынесся Громовержец с Лусином на спине и круг за кругом стал уходить все выше. Драконы поменьше бросились за своим вождем, и образовалась трехэтажная суматоха. Выше всех, полностью недоступные для головоглазов, тихо реяла крылатые драконы, пониже сновали ангелы, а под ними бесновались летающие лошади, ошалевшие от вольного воздуха после тесных конюшен звездолета. Кое-кого из пегасов зловредам удалось сшибить, но и эти, побегав по грунту, вновь с радостным ржанием уносились к своим. Стоявшие возле меня Камагин и Осима обменялись взглядами. - Только без слов! - предупредил я мысленно. - А также без молчаливых рассуждений. Мы не знаем, какая техника подслушивания на базе. И не жестикулируйте, пожалуйста. Они продолжали объясняться восхищенными взглядами, выразительно кривили лица, но рук из карманов не вынимали, чтобы не привлечь внимания резкими жестами. К нам присоединились Ромеро и Петри, и беседа безруких и глухонемых стала такой оживленной, что я опять встревожился. Развязка затянувшейся неразберихи была крутой. В одном из звездолетов засверкало желтым огнем пятно, и пляска в воздухе оборвалась. И лошади, и ангелы, и драконы, и Лусин верхом на драконе покатились вниз. Если бы я мог любоваться этим зрелищем взглядом постороннего наблюдателя, оно, вероятно, показалось бы забавным. И ангелы, и пегасы с прежней энергией махали крыльями, но летели вниз, как лыжники с трамплина. Ромеро приподнял и опустил бровь. Код его мимики был недопустимо прост. - Ну, что ж - звездолеты! - пробормотал мыслью Камагин. - Не везде же будут эти чертовы машины! Передние углубились в лес. К нам, обгоняя задних, добрались Труб и Лусин. Труб был сконфужен неудачным весельем в воздухе, а Лусин сиял. Громовержец показал свои летные способности, и это почти примиряло Лусина с пленом. - Хорошо, а? - похвастался он вслух. Я промолчал, а Камагин, подкрепляя мысль взглядом, ответил через дешифратор: - Отлично Лусин. Твои крылатые друзья облегчат нам заключение. Я обратился к Трубу, уныло поджавшему крылья: - Как летается на высоте? Отвечай через прибор. В отличие от Лусина, обретавшего красноречие при мысленных объяснениях, Труб сразу начинал мекать, чуть переходил на прямую мысль. Он был из тех, кого Ромеро называет косномысленными. - Леталось... видишь ли, Эли... вроде на Земле! Лучше Оры... Выше - труднее... Быстрое разрежение - вверх... - Падалось легче, чем поднималось, - добавил Ромеро. Из объяснений Труба я уяснил себе, что тяготеющее поле планеты сконструировано не по Ньютону. За поворотом металлической аллеи открылось металлическое сооружение в зеленой чешуе окислов, в оползнях солей. Внутрь него вел туннель. Я остановился и оглянулся. Позади меня двигались все три экипажа звездолетов, за ними то шагом, то короткими взлетами, то отставали, то торопились ангелы, шествие завершали пегасы и драконы. Немыслимо было и думать, что такую ораву пленных можно втиснуть в приземистое помещение. - Нас приглашают, и пока вроде вежливо. - Ромеро кивнул на охранников, усиленно мотавших в сторону дома мерцающими перископами. - Подождем Орлана, - решил я. Пока мы ждали, зеленая тучка, приползшая в зенит, пролилась зеленым дождем из солей никеля. Сперва падали отдельные капли, быстро запятнавшие нас, потом хлынул ливень, наподобие тех, что устраиваются на Земле в дни летних гроз. В потемневшем небе засверкали молнии, темно-красные, и не ослепительно яркие, как у нас, а тусклые. Я отыскал Мэри и Астра и укрыл их своим плащом. Мэри дрожала, а сын с обидой доказывал, что способен вынести все, что выносят другие мужчины. - Безусловно, - утешил его я. - И если бы этот ливень вынуждал на духовные или физические усилия, я сам потребовал бы от тебя: ну, поборись! Но он только пачкает, а грязи добавлять не обязательно. Ливень оборвался внезапно, как налетел, в небе засветился тот же невыразительный белый карлик, медленно клонившийся к горизонту. Мы были мокры и перепачканы, люди превратились в зеленые статуи, ангелы топорщили повисшие зеленые крылья, Труб встряхивался, как пес, выбравшийся из воды, я выжимал отяжелевший плащ. За этим занятием нас застал Орлан. - У нас под душ идут, чтобы очиститься, у вас - чтоб запачкаться, - сказал я сердито. - Никелевая планета! - пояснил он со снисходительным бесстрастием. - Среди наших баз имеются марганцевые, железные, свинцовые, кобальтовые, натриевые, золотые, ртутные... Для вас выбрана никелевая, потому что она - зеленая. - Я предпочел бы золотую, они нам знакомы, - оказал я, намекая на то, что одну золотую планету мы уничтожили. Он пропустил намек мимо ушей. - Вы не вынесли бы там хлорных соединений золота. Великий хочет сохранить вам жизни. - Если вы заботитесь о наших жизнях, зачем загонять нас в эту тесную берлогу? - Места в ней хватит всем. Туннель вел во вместительный вестибюль, откуда отпочковывались широкие коридоры с самосветящимися стенами. Под шапкой невзрачного домика скрывался обширный комплекс помещений. Все здесь, как и снаружи, было никелевое, но соединения никеля потеряли мертвенную зеленую однообразность, а металлически чистый, он уже блистал синеватостью. Не скажу, что я был восхищен богатством и теплотой цвета, но мне уже не хотелось волком выть от "зеленой тоски". - Направо - людям, прямо и налево - вашим союзникам, - распорядился Орлан. Я осведомился, имеют ли люди право общаться с своими друзьями. Право такое было. Ангелы повалили прямо, пегасы с драконами понеслись налево, мы с Орланом повернули направо. Самосветящийся коридор вел в огромный четырехугольный зал, тоже с самосветящимися стенами и потолком. Вдоль стен тянулись странные, похожие на желоба, сооружения. В такой тюрьме можно было разместить команды целого флота галактических кораблей, а не только три экипажа. - Нары, - сказал Ромеро, показывая на желоба. - Размещайтесь! - сказал Орлан и повернулся ко мне. - Вы пойдете со мной, адмирал. Ко мне подошли Осима и Камагин, сзади встал Ромеро. - Мы не пустим адмирала одного, - сказал Осима. Ничто не изменилось на бесстрастном лице Орлана. - Адмирал пойдет один. Вы не нужны. Ромеро указал на телохранителей Орлана: - Разрешите заметить, что вас тоже сопровождают адъютанты. Охрана положена нашему адмиралу по рангу. - Он пойдет один, - холодно повторил Орлан. - Не волнуйтесь, - сказал я друзьям. - Один я пойду или втроем, все равно мы в полной их власти. 5 Я еле поспевал за моими проводниками: их плавные прыжки, напоминавшие танец, а не ходьбу, были быстрее даже моего бега. Временами они останавливались и поджидали меня, не оборачиваясь, точно видели спиной так же хорошо, как глазами. Я не мог отделаться от ощущения, что вокруг невидимки. По коридору можно было устроить шествие по десять человек в ряду, а мне не хватало пространства. Притворяясь, что не удержался, я раза три отскакивал в сторону, но везде была пустота, столкнуться с невидимками не удалось. В новом помещении, маленьком и скудно освещенном, Орлан приказал мне остановиться. Я стоял посреди комнаты. Орлан с телохранителями подошел к двери напротив, и она открылась им навстречу. В помещение вприпрыжку вбежал человек, и я сразу узнал его. Это был Андре. Он двигался не как Андре, у него была старчески согбенная фигура, он уныло, не как Андре, склонял голову, нелепо размахивал руками, нелепо скрипучим голосом что-то бормотал. Ничего не было у него от Андре, все было иное, незнакомое, неожиданное, непредставимое!.. Но это мог быть только Андре. - Андре! - закричал я, кидаясь к нему. Он поднял голову, и я увидел лицо его, постаревшее, изможденное, до того непонятнее, что восторг встречи мгновенно превратился в страх. Я схватил Андре, прижал к груди, застонал от ликования и боли, но уже в ту первую минуту почувствовал, что не одну радость принесет воскрешение Андре из небытия, и, может быть, меньше всего - радость. Андре оттолкнул меня. Он меня не узнал. - Андре! - молил я. - Взгляни, это же я, Эли, я твой друг Эли, вспомни, я же Эли, я Эли, Андре! Андре! Он с тоской отворачивался. Мое ликование превращалось в ужас. Я рванул его к себе. Он смотрел на меня и не видел: зрячий, он был слеп. Такие глаза я иногда подглядывал у людей, отдавшихся тяжкой думе. Только здесь все было усилено безмерно, нечеловечески жестоко. Я снова обрел Андре, но он не вышел ко мне, он был в каком-то своем, далеком мире. Он лишь присутствовал здесь - его не было! - Андре! - кричал я в отчаянии. - Это же я, Эли! Андре! Он сумел вырваться и побежал. Я нагнал его, еще сильнее рванул к себе. В исступлении я готов был бить его, рвать ногтями, кусать, целовать, облизать слезами, только бы это вернуло его в сознание. Он должен узнать меня, должен вспомнить себя и друзей - лишь это одно я отчетливо понимал в ту минуту, когда, хрипя от ярости, тряс его. Андре, страдальчески закрыв глаза, бессильно метался в моих руках. Он вдруг побледнел, а длинные огненные кудри - единственное, что сохранилось от старого Андре, - то закрывали, то освобождали лицо, вспышками пламени проносились перед моими затуманившимися зрачками, это одно я видел с ясностью: кудри Андре не проносились, а вспыхивали. Орлан и два телохранителя, бесстрастные, стояли в стороне. Я оставил Андре и подскочил к Орлану. Я был готов броситься на него. Он не шевельнулся. - Подлые уроды! - крикнул я. - Что вы сделали с Андре? Зачем его лишили разума? Ответ Орлана прозвучал так торжественно и скорбно, что, вероятно, лишь это удержало меня от рукопашной схватки: - Великий не хотел лишать его разума. В бешенстве я поднес свою руку ко рту и прикусил ее, чтобы внешней грубой болью перебить внутреннее терзание. Еще лучше было бы заплакать в голос, проклиная судьбу и врагов и себя, взывая о прощении, ибо сам я больше всех людей виноват был в нынешнем состоянии друга. Но на слезы мне не хватило сил, сухое отчаяние палило меня. И я продолжал кусать руку, чтоб хоть этим перебороть себя. Андре, согбенный, жалко покачивающий головой, уже не старался убежать, хоть я и не держал его больше. А неподалеку равнодушно-неподвижные возвышались три призрачно похожих на людей нечеловека. Внезапно до меня донесся тихий голос, Андре монотонно пел, покачиваясь в такт туловищем, словно пел нелепую свою песенку не голосом, а каждым движением тела: Жил-был у бабушки серенький козлик, Ах, серенький козлик, ах, серенький козлик... Пел он тоненько и жалобно, никогда прежде я не слыхал у Андре такого голоса. Я повернулся к Орлану: - Чего вы хотите от меня? - Человек Андре поступает в твое распоряжение, адмирал Эли, - сказал Орлан. - Идем, Андре, - сказал я и потянул его за рукав. Я снова шел за Орланом, а позади покорно плелся Андре. 6 В помещение, где находились друзья, я вошел спокойно. К нам кинулся Камагин и в ужасе отпрянул. Он мало общался с Андре, но узнал его сразу. Ромеро, побелев, подскочил к Андре. Трость Ромеро - он даже в плену не расставался с нею - со стуком упала на пол среди наступившей вдруг тишины. - Андре! - прервал молчание страшный шепот Ромеро. - Эли!.. Вы понимаете? - Да, - сказал я горько. - Телесная оболочка осталась, духа нет. Ромеро взял Андре за руку. Теперь он говорил так спокойно, будто они встретились после недолгой разлуки и ничего с Андре не произошло. - Здравствуй, Андре. У нас тебе будет хорошо, мы твои старые друзья. Идем, идем! Он тихонько тянул и подталкивал Андре, тот, покачивая багрово-красными локонами, медленно шел - без охоты, без сопротивления, без понимания... Мой взгляд пересекся с отчаянным взглядом Мэри. Я хотел вздохнуть, но не хватило силы. Надо было напрячь мускулы, раскрыть рот, я не сумел ни того, ни другого. Кровь жарко бросилась в лицо. Мэри положила руку мне на плечо - я судорожно глотнул воздуха. - Забавно, - проговорил я, силясь улыбнуться. - Вроде кратковременного паралича. - Присядь, - сказала Мэри. Я примостился к сыну. Я старался не поворачиваться в ту сторону, где сидел Андре, окруженный товарищами. Похожие на желоб нары неожиданно оказались удобными, на них можно было покачаться, как в гамаке. Астр со страхом смотрел на меня. Ему наконец удалось улыбнуться. - Наши постели, кажется, покоятся на силовых опорах, - сказал я, только сейчас разглядев, что они висят в воздухе. - Почему ты не играешь, Астр? Я видел, как ангелы помогали тебе нести игрушки, а одного пегаса, хитрец, ты навьючил, как верблюда. - Мне не до игр, отец, - сказал он грустно. На это я не нашел ответа. Астр был еще мал, чтоб узнать, что такое настоящая человеческая свобода, но неволю познал рано. Я не буду забегать вперед, в моем рассказе еще найдутся черные главы и без того, чтоб непрерывно вспоминать одно плохое. - Играй! - сказал я настойчиво. - Играй, веселись, проказничай. Плюнь им в лицо весельем, разгневай их беззаботностью, ничто ведь не будет им так приятно, как наша скорбь. Лиши их этой мрачной радости! Такое понимание обстановки, вероятно, еще не являлось ему на ум. - Я буду играть, - пообещал он. - Ты будешь доволен, отец! - Он вскочил и отошел. Не знаю, сколько я сидел, молчаливый, рядом с молчаливой Мэри, пока не почувствовал стеснения, словно опять кругом стало исчезать пространство. Подняв голову, я повстречался с холодным взглядом немигающих глаз Орлана. "Машина с глазами!" - с омерзением подумал я. Он не был призраком, каким почудился вначале, но мало чем отличался от отвратительного живого робота. Еще отвратительнее были его спутники. - Великий зовет тебя, - объявил Орлан. Вокруг стали собираться пленные. - Зачем я понадобился твоему повелителю? - Он скажет сам. - Такая тайна, что нельзя ни с кем поделиться ею? - Тайны нет. Великий предлагает человечеству братский союз. Если бы Орлан сообщил, что разрушители собираются нас освободить, я был бы поражен меньше. Все, что мы успели узнать о зловредах, делало мысль о союзе с ними противоестественной. До меня донеслось возмущенное восклицание Камагина. Я сказал Орлану: - У вас, похоже, решения принимает единолично властитель, а у нас она коллективны. Отойди, пока мы посовещаемся. Не исключено, что товарищи не разрешат идти к твоему властителю. - Не идти ты не можешь. - Не идти я всегда могу. Другой вопрос, что вы способны доставить меня силой. Но насилие - неудачное начало для проектируемого вами братства... Разрушители отошли. Для живых машин они держали себя, в общем, прилично. Я попросил настроить дешифраторы на мое мозговое излучение - совещаться будем мысленно. Непосвященному наше собрание должно было представляться странным: молчаливые люда уставились глазами в пол, словно прислушиваются к чему-то, совершающемуся у каждого внутри. Лишь Камагин, временами импульсивно дергавшийся, нарушал гармонию оцепенения, да из-за спин сидевших ближе ко мне доносилось унылое бормотание Андре, он все вспоминал дряхлого козлика. Я приказал себе не вслушиваться в его голос - и не вслушивался. Я начал с того, что титул властителя - Великий разрушитель - не свидетельствует ни о его доброте, ни о широком разуме. Впрочем, о "доброте" разрушителей мы знаем еще с Сигмы. Властитель врагов обратился с предложением о братстве не к Эли Гамазину, адмиралу Большого Галактического флота, штурмующего его звездные заграждения, хотя ничто не мешало ему и тогда высказать такой проект, - нет, он вступает в переговоры со своим пленником, над жизнью которого властен, - можно, естественно, усомниться в честности его намерений. И на каких принципах основать союз человека, творца и всеобщего помощника, с разрушителем и тираном? Совместно покорять еще свободные народы? Рука об руку истреблять еще не истребленное, разрушать еще не разрушенное? Обратить в своих врагов всех звездных друзей человечества, высокомерно объявив их недочеловеками и античеловеками? Отказаться от союза с неведомыми нам пока галактами, так разительно похожими на нас самих и внешне, и по обращению с другими разумными существами? Не лучше ли презрительно игнорировать обращение властителя и, возможно, заплатив за такую дерзость нашими жизнями, дать ему ясное представление о воле и намерениях человека? Едва я закончил, как, опережая других, донеслась возбужденная мысль Камагина: - Никаких переговоров с преступниками! Всей силой воли, всем остающимся оружием! - Единственное, чем мы еще владеем - наши маленькие жизни, - вставил Ромеро. - Значит, отдать наши маленькие жизни! - Камагин вскочил. Ему лишь с трудом удалось не прокричать об этом вслух. - Я за переговоры! - сообщил рассудительный Осима. - Умереть всегда успеется. Но раз адмирал будет говорить от имени человечества, пусть не забывает, что за ним стоит вся мощь человеческая. Мы в плену, но человечество свободно! - Пригрозить Великому крахом его величия! - поддержал Петри Осиму. - Стукнуть кулаком по столу! Пусть снимает рогатки со звездных проходов в скопление. Полное прекращение космического разбоя, другой основы быть не может. - Пусть освободит нас и вернет захваченный звездолет, - добавила Мэри. - Короче, разрушители должны капитулировать, - хладнокровно подвел итоги Ромеро. - И этот результат, которого мы не сумели добиться объединенной мощью человечества, должен быть получен действием речи адмирала. Неплохая программа, и я поддерживаю ее, хотя сомневаюсь в исполнимости. Я не спешил обнародовать свои соображения и сказал только: - Принципы, вызвавшие войну с разрушителями, остаются обязательными для нас и в плену. Лишь на их основе возможно соглашение. После этого я сообщил Орлану, что согласен на встречу. У выхода мне встретился Лусин, возвращавшийся от своих крылатых друзей. Лусин еще не знал об Андре и сразу не обратил внимания на старческую фигурку, склонившуюся на нарах, но до меня донеслось тоскливое бормотанье: "Серенький козлик, серенький козлик..." Выходя, я услышал звонкий возглас Астра: - Скорей возвращайся, отец! Я улыбнулся ему. 7 Великий разрушитель был еще больше похож на человека, чем Орлан, а еще менее "человечен", чем тот. Он был, прежде всего, огромен, почти четырех метров роста, но то, что делало Орлана подобным призраку, во властителе было рельефней. Непропорционально маленькая голова гнездилась на непропорционально длинной шее. На голове сверкали огромные глаза, жадно распахивался и прикрывался огромный рот. И оттого, что лицо властителя тоже было безносым, оно казалось скорее змеиной мордой, а не лицом. "Не образ, а образина человека", - сформулировал я впечатление от облика властителя. Он смотрел на меня светящимися глазами. Это не метафора - из глазниц исторгался трассирующий свет: он оконтуривал меня фосфоресцирующими глазами. Я сперва сравнил его с Орланом, у того окраска кожи показывала настроение. Властитель старался пугать собеседников, для этого, возможно, сверкание глаз подходило больше, чем озаренность лица. Властитель тяжко восседал на помосте вроде трона. Для меня сиденья приготовлено не было. Я опустился на пол и скрестил ноги. В обширном зале мы были вдвоем. - Ты знаешь, что я хочу предложить вам союз? - не то спросил, не то установил Великий разрушитель. Он разговаривал сносным человеческим языком. - Знаю, - ответил я, - но, прежде чем говорить о союзе, я должен задать несколько вопросов. - Задавай. - Он, как и Орлан, не признавал нашего вежливого обращения на "вы". Я подчеркивал холодным "вы", что дружественности между нами нет. - Вы похожи на человека и говорите по-человечески. Но мы даже отдаленно не родня. - Я принимаю любой облик, какой захочу, лишь бы он был биологически возможен. Я облекся в человекоподобие, чтоб тебе было удобнее. - Я предпочел бы ваш естественный вид. Мне было бы приятней, если бы вы меньше походили на меня. Он разъяснил, что смена образа - дело хитрое. Изготовление новой оболочки требует немалого времени. И вообще он не злоупотребляет своей свободой трансформации. Про себя я порадовался: если смена облика непроста даже для властителя, то появление псевдолюдей среди нас в ближайшее время не грозит. Было несколько мелочей, смущавших меня, и раньше, чем переходить к основному, я коснулся их: - Наш звездолет был глухо задраен, но Орлан появился в нем. Как он это сумел? - Появился не он, а его изображение, сфокусированное в звездолет. Разве вы не применяете передачу изображений? - Применяем - в видеостолбах. Но там силуэта-картинки... Осима же разбил пальцы об изображение Орлана. - Вы, очевидно, передаете только оптические характеристики, а мы и другие свойства - твердость, теплоту, даже электрическую напряженность. Все очень просто. Я должен был признать - да, просто. - Есть еще вопросы? - И вопросы и разъяснения. Я сообщил, что облечен властью для войны, но не для союза. Если он собирается затрагивать проблемы, интересующие все человечество, то во всяком случае та часть человечества, что находится неподалеку, то есть все мои товарищи, должна участвовать в обсуждении. Он возразил: если транслировать нашу беседу, его подданные тоже услышат ее. Мне это безразлично, сказал я. Он заметил, что я разговариваю тоном победителя, а не побежденного. Я указал, что нужно различать разговоры и переговоры: разговаривает он со своими пленными, но в переговоры вступает со всем человечеством - стало быть, нужно ему привыкать к тону, который свободное человечество изберет для переговоров. Он объявил, что для начала удовольствуется соглашением со мной, а не со всем человечеством. Я поинтересовался, имеет ли он в виду одного меня или с товарищами. Он имел в виду всех нас. В таком случае, без информации, передаваемой всем, не обойтись, стоял я на своем. Ему внове был такой дерзкий тон. Не худо приучаться к любому тону, повторил я, и можно начать с меня. Уже не один пленник представал перед ним - и у всех тряслись поджилки, ибо он волен в их жизни и смерти. У меня, возможно, тоже трясутся поджилки, но волен он лишь в физическом моем существовании, а не в помыслах и желаниях, добивается же он того, чтоб мы возжелали дружбы с ним, трясущиеся поджилки вряд ли способствуют таким желаниям. И вообще - мучить пленников он способен, ограничиваясь своими обычаями и на своем языке, но завоевать их дружбу надо на их языке и согласно их обычаям. После этого я отказался от дальнейшего разговора и замолчал, вызывающе глядя на него. Он тоже молчал - и немалое время. Я имел возможность убедиться, что старинное выражение "глаза его метали молнии" - отнюдь не гипербола. Впечатление было такое, будто меня ослепляют вспышками прожекторов. - Хорошо, пусть наша беседа транслируется, - сказал он потом. - Но если мы не договоримся, я должен буду показать своим подданным, как расправлюсь с упрямцами. - Я отдаю себе в этом отчет, - сказал я спокойно. Я очень волновался. В ту же минуту дешифратор донес ко мне возбужденные голоса друзей. Они, позабыв об осторожности, не мыслями, а словами обсуждали мое положение. Я прервал их разноголосый хор приглашением послушать мою беседу с Великим разрушителем. Наступило удивленное молчание, потом Ромеро торжественно проговорил одну из своих любимых напыщенных фраз: "Начинайте, адмирал, мы все превратились в слух". Еще я услышал смятенное восклицание Лусина: "Какой ужас, Эли, какой ужас!" - я понял, что оно относится не ко мне, а к Андре. - Приступим? - предложил Великий разрушитель. Голос его гремел угрожающе. Приняв человеческий облик, он не усвоил человеческого обхождения. Для дружеских переговоров такой зычный рев был, по меньшей мере, нетактичен. 8 Он признавал наши успехи. Внешне мы похожи на старых его противников, галактов. Разрушители, столкнувшиеся с нами в Плеядах, так и докладывали на базу: "Видим галактов, возьмем их в плен". Война с галактами, длившаяся бездну времени, подошла к завершению. Галакты блокированы на оставшихся у них планетах. Вся их надежда ныне на то, что их оставят в покое, - напрасная надежда, он объявляет это твердо. Но люди оказались неожиданно иными. Они сумели рассеять в Плеядах флот разрушителей, а в Персее взорвали одну из мощно оснащенных планет. Ему, Великому разрушителю, пришлось запретить своим кораблям выход на галактические дороги, захваченные людьми. Зато тем прочнее он укрепился в своем звездном скоплении. Здесь его мощь опирается на шесть первоклассных крепостных планет, оснащенных сверхмощными механизмами для искривления внутреннего звездного пространства. Нет в мире силы, способной прорвать воздвигнутую им ограду. - Мы ее, однако, взорвали, - возразил я. - Я говорю о полете трех наших кораблей. - Вам повезло: в момент вторжения вдруг ослабели защитные механизмы Третьей планеты. Больше это не повторится. - Если вы не хотели нашего вторжения, то почему же не выпустили нас обратно? - немедленно поинтересовался я. Он прогремел: - К переговорам это отношения не имеет. Важно, что вы захвачены нами, а не победили нас. Что мы захвачены, я отрицать не мог. Великий разрушитель повторил, что кое в чем мы превзошли разрушителей, зато многое у нас несовершенно, словно мы на заре цивилизации. Если обе наши звездные цивилизации объединятся, ничто не сможет им противостоять. Меня поразило, до чего ограничено его мышление. - Так уж ничто? Зловреды... виноват, разрушители владеют маленьким районом Галактики, звездные владения людей и того меньше. Не смело ли говорить о всеобщем владычестве? Ответ Великого разрушителя был так неожидан, что я сразу не оценил его значительности. - Понимаю твой намек. Могущество рамиров, естественно, несравнимо с вашим и нашим. Но рамиры давно покинули скопления Персея и заняты перестройкой ядра Галактики, им не до людей и разрушителей, тем более не интересуют их трусливые галакты. Я выслушал властителя так, словно знал о рамирах куда больше его. Зато дешифратор донес мне гул голосов и движений среди друзей при известии о неведомой нам звездной цивилизации. - Оставим рамиров, у них хватает своих забот, - сказал я. - Поговорим о принципах предлагаемого вами братства людей и разрушителей. - Принцип элементарен: объединить в один кулак наше разрозненное могущество. - Слишком элементарно для принципа. То, что вы сказали, - средство осуществления цели, а не цель. - Я могу рассказать и о цели. - Да, расскажите, пожалуйста. Он рассказывал охотно и громогласно, я с удовольствием бы слушал речь потише. Ничего нового он не сообщил о своих целях - те же подлые принципы угнетения слабого сильным, космическое варварство и разбой. Он предлагал нам не содружество, а "совражество" - ненависть ко всему, что будет не "мы". Нужно было быть безмерно упоенным собой, чтоб высказывать людям такой проект. Он не был проницателен, этот Великий разрушитель, с голосом водопада. Я в ответ прочитал наизусть декларацию, принятую на Оре и ставшую впоследствии конституцией Межзвездного Союза. Я услышал возгласы товарищей и на этот раз не рассердился, что они так несдержанно, шумными голосами, а не молчаливыми мыслями, выражают свое одобрение. Верховного зловреда моя программа вывела из себя. - Ты забыл, где находишься! - прогремел он. - Хорошо помню! - я весь напрягся. Не он меня, а я его должен был поставить на место. - Я нахожусь в стане жестоких врагов, полностью властных в моей жизни. - И ты осмеливаешься предлагать мне освободить покоренные народы и завести отвратительную взаимную помощь? - Без этого немыслимо созидательное существование. Хотите вы или нет, с вами или против вас, но эта принципы пробьют себе дорогу в общениях разумных звездожителей. Ему показалось, что он нащупал слабое мое место и легко возьмет верх в опоре. Логика его была доктринерского склада, в ней отсутствовала важнейшая человеческая черта - широта мысли. Я знал, что наш спор будет неравным, но не тем неравенством, на которое он надеялся. - Ты сказал - созидательное существование? Чепуха! В мире существует один реальный процесс - разрушение, нивелирование, стирание высот. И мы, разрушители, своей разумной деятельностью способствуем ускорению этого стихийного процесса. - Разумная деятельность людей иная. - Значит, она неразумна. Вселенная стремится к хаосу. Разумно и величественно одно - помогать распространению хаоса. Только в хаосе совершенное освобождение от неравенства и несвободы. - Живые существа стремятся поставить организацию взамен хаоса. - Стремление отменить хаос - слепо. Оно выражает лишь начальные ступени развития, когда повсеместны неравенства и сложности. Но высший цвет развития - упоительная одноликость всего, восхитительная гибель различий! - Стремление преодолеть стихию, по-вашему, стихийно? Вы, разрушители, создали самую могущественную организацию, которую знает мир... - Ты забыл о рамирах, человек. - Оставим далеких рамиров. Ваша организация, ваш жестокий порядок, ваша чудовищная несвобода для всех... - Организация создана для увеличения дезорганизации, порядок служит для насаждения беспорядка, а всеобщая несвобода - лишь необходимый временный этап для абсолютного освобождения всех от всего... Мы содействуем, а не противоборствуем глубинным стремлениям природы. Он вел спор с самонадеянностью мещанина, уверенного, что мир исчерпан в его непосредственном окружении. Он был недоучкой, объявившим свое невежество философской системой, ловким софистом, умело сыплющим парадоксы. Разбить его было легко. Я сомневался лишь в одном: поймет ли он, что его разбили? В голосе его грохотало торжество: - Ты молчишь - значит, признаешь себя побежденным! - Вы опровергаете самого себя, - сказал я. - Это надо доказать. - Разумеется. Начинайте обосновывать свое мировоззрение, а я покажу, что из каждой вашей посылки следует вывод, противоположный тому, какой делаете вы. - Можно и так, - согласился он. - Моим подданным будет полезно лишний раз утвердиться в основах нашей философии, хотя она и без того прочна. - И людям, и нашим звездным друзьям тоже полезно послушать курс вашей философии, - сказал я, но до него не дошла скрытая угроза этих слов. Начал он, впрочем, оригинально. Вселенная народилась когда-то, как бездна чудовищных различий и очаг непохожих одна на другую сложнейших форм. Пустое пространство - и звездные сверхгиганты, усложненная биологическая жизнь, и аморфная плазма; на этом полюсе торчащий, как пик, всегда индивидуализированный мыслящий разум, на том - скудость разобщенных тупых атомов. Неравномерность и неодинаковость, отвратительное своеобразие всего и во всем, варварство организованных сообществ, тирания порядка, несвобода всевозможных иерархических структур - таким предстает нам начало мира, таким в значительной мере он выглядит и доныне, несмотря на продвинувшееся вперед развитие. - Но все только начинается со сложности, а идет к простоте, - грохотал он. - Разве, решая задачи, ты не переступаешь от сложного к простому? Разве, познавая природу, ты не теряешься сперва перед бесконечным ее внешним многообразием, а потом лишь распознаешь внутреннюю простоту? И разве нахождение внутренней простоты не является высшей целью познания? Сколь же благородней не познание, а создание простоты, обогащение мира простотой? А какая простота выше всех? Простота примитива, не так ли? Так обогащать мир примитивом, все снова и снова порождать примитив, насаждать примитив! А теперь я спрошу тебя: какой примитив проще и благородней? Хаос - надеюсь, ты не будешь отрицать это? Вот мы с тобой и пришли к логическому выводу, что есть единственная вдохновляющая задача у разумного существа - сеять повсюду хаос! В хаосе освобождать себя от всех связей и подчинений! В хаосе достигать совершенного единения с собой, ибо лишь в нем ты опираешься на одного себя, а на все остальное тебе наплевать! В пространстве, продолжал он, дано шесть направлений, во времени же лишь одно - вперед, только вперед! Вперед к высшей форме существования - стиранию всех различий, растворению всех разнообразий. Таково направление развития в природе, такова цель, поставленная себе разрушителями. Ломать неравномерности и отменять неодинаковости! Уничтожать пустое пространство, чтоб звезды сбегались, образовывали сперва рассеянные, потом шаровые скопления! Нивелировать температуры - одни из звезд выплескивают себя в бешеном потоке энергии, другие, от века темные, возгораются! А главное - обрывать высокомерную жизнь, самую древнюю из космических своеобразий и несвобод, самую тираническую из иерархий порядка, обрывать надменную жизнь, отчаянно и безнадежно сопротивляющуюся всеобщему радостному обезличиванию! Обязательная для всех примитивизация - и распад сложных структур, как лучшая форма примитивизации! Всесторонне, всюду, всегда заменять биологическую естественность искусственностью автоматов, ибо нет ничего сложнее, запутаннее, несвободней естественности, ибо нет ничего примитивней, проще и свободнее хорошо разработанного автомата. Когда-то рамиры, теперь галакты обреченно цепляются за отжившую неодинаковость, вымирающие своеобразия. Поставить и их на пользу истребляющей деятельности разрушителей или покончить с ними со всеми! - Насколько я вас понял, вы ратуете за искусственность против естественности? - Ты правильно меня понял. Ибо естественность противоречит разуму! Ибо естественность оскорбляет эстетическое чувство создаваемым ею омерзительным нарушением равенства и гармонии! Любой организм считает себя центром мира: он самостоятелен, он своеобразен, он в себе, для себя! Да как это принять? Как это вытерпеть? Беспардонная, безмерная, возмутительная индивидуализация - вот что породила в мире незаконно распространившаяся биологическая жизнь. Этот чувствует одно, тот - другое, один мыслит так, другой - эдак, кто любит, кто ненавидит, кто равнодушен, - как, я спрашиваю, снести такую разноликость? Как примиряться с ней? Мы объявили истребительную войну любому своеобразию - и раньше всего, сам понимаешь, любой форме биологичности. В этих серьезнейших философских разногласиях - корень нашей вражды к галактам, отсюда пошла наша война. Должен сказать, что парадоксальность Великого разрушителя была неожиданна для меня. Он не был глупцом, разумеется, но мышление его было уродливо и вздорно, как видения параноика. Я молчал и слушал, обдумывая возражения. - О, мы знаем, что поставили себе не только вдохновенную, но и трудную цель! - гремел он, все больше воодушевляясь. - Но мы осилим все трудности, сметем все преграды. Нет сейчас в мире работников, столь искусных и трудолюбивых, как мы, это я тебе скажу не хвастаясь. Мы переоборудуем планеты, вычерпываем мировое пространство, строим миллионы городов и заводов! И нам вечно не хватает рабочих рук и мозгов, мы их ищем и захватываем везде, где находим. И вся эта бездна знаний и умений, руки и механизмы, заводы и мозги поставлены на великую космическую вахту - службу расширяющемуся Хаосу, освобождению мира от диктатуры порядка! - Теперь я понимаю, почему вы именуете себя разрушителями! - сказал я. - Да, поэтому! - Он с гордостью добавил о себе: - Я ничего не создал, но способен все уничтожать! Надеюсь, я убедил тебя, человек, в исторической справедливости миссии разрушителей во Вселенной? Тогда заговорил я. Властелин разрушителей утверждает, что ничего не создал, но может все уничтожать. Если бы это было правдой, то в глазах человека выглядело бы очень непривлекательно. К счастью, это неправда. Он далеко не все мощен уничтожить, и сама его свирепая деятельность уничтожения несет в себе клеточки созидания, достаточно упомянуть о возводимых ими городах, заводах, звездных крепостях... Ему кажется, что он уравнивает неодинаковости, а если покопаться, он громоздит новые неравномерности. Своеобразие объектов есть сущность мировой гармонии, количество непохожих одна на другую структур нельзя менять по своей прихоти. Создавая тепловую смерть на материальных телах, разрушители пресыщают энергией пространство, начинается обратный процесс - нарождение новых масс вещества, концентрация в них накопленной пространством энергии. Вымывание горных вершин своеобразия - лишь одна сторона развития, другая его сторона - непрерывное горообразование. Вселенная порождает высоты различий так же постоянно, как и стирает их в серой равнинности одинаковостей. Он утверждает, что Вселенная начала со сложности и идет к простоте. Я утверждаю, что Вселенная идет от сложного к простому и одновременно от простого к сложному. Эти два процесса совершаются рядом. И если разрушителям удастся осуществить одну свою цель - уничтожение пространства (недаром же о них говорят - "сжимающие миры"), то вторая цель - деградация энергии - станет неосуществимой. Уничтожая одно, они создают другое. Сжатие звезд в скоплениях подготавливает лишь условия для последующего хорошего космического взрыва. Не продукт ли деятельности разрушителей то, что происходит в Гиадах, где светила рушатся в неведомо как разверзшуюся пространственную яму? В этом единственном месте владыка прервал мою речь. Разрушители к процессам в Гиадах отношения не имеют. Возможно, что здесь сказываются результаты стародавней деятельности рамиров. Лишь они, да теперь люди, овладели техникой превращения вещества в пространство, благодаря чему и одержали верх над его эскадрой в Плеядах. Гиады - исключение из правил, стихийно возникшее уродство в гармоническом процессе. Я ухватился за неловкий поворот его мысли. Если исключения возникают стихийно, то, значит, правилом является возникновение исключений. Сами разрушители - одно из таких гипертрофированных исключений среди остальных звездных народов. Порождение жизни, они уничтожают жизнь, но тем и самих себя. Усовершенствуя искусственность, они превращают ее в естественность - и ничего, кроме этого, не добьются. Ибо естественность - окончательный результат всякой совершенствующейся искусственности. - Так утверждают наши враги галакты, - заметил он. - Но их софистика ненавистна разрушителям, отвергающим парадоксы и признающим лишь строгую логику. - Я не заметил, чтобы вы отвергали парадоксы. А что до галактов, то мы и раньше были уверены, что галакты - естественные союзники людей. - А мы естественные враги - так? - По-моему, да. Он молчал. Он еще не был убежден, что переговоры не удались. - Не ты ли утверждал, что гармония мира требует единства разрушения и созидания? - Да, я. Но то единство противников, а не друзей, взаимосвязь борьбы, а не дружеского союза. Я помнил, что меня слушают не только кучка товарищей, но и масса неизвестных сегодняшних противников, - я взывал к их разуму, не все же были безумны, как их повелитель. Я не грозил - разъяснял: - Вы сами признаете, что мы сильнее галактов. Сегодня лишь передовой отряд человечества штурмует ваши звездные форты, завтра все человечество выстроится перед неевклидовой оградой Персея. Ваша философия разрушения восторжествует, но только на вас самих - разрушители будут разрушены! От имени всех звездных народов объявляю вам войну. Отныне и непрестанно! Здесь и везде! Властитель долго молчал, озаряя меня сумрачным сиянием глаз. Молчание было заполнено гулом взволнованного дыхания моих друзей, потом в него вплелись посторонние шумы. Мне хотелось уверить себя, что то голоса подданных властителя, но холодной мыслью я понимал, что вероятней всего это помехи передачи: верховный зловред еще не поставил точки в затянувшемся споре. Через некоторое время он заговорил: - Люди и их друзья - живые существа? - Как и разрушители. - Самосохранение - важнейшая черта живого. Страх смерти объединяет живущих. Ты согласен со мной, человек? Я понял, что он приговаривает нас к смерти. Эта надменная скотина жаждала нашего смятения и отчаяния. Я знал, что никто из нас не доставит ему такой радости. - Страх смерти велик, он объединяет живущих. Но людей еще больше объединяет гордость своей честью и правотой. Многое, очень многое для нас важнее, чем существование. - Но вы не жаждете смерти, как радости? Я почувствовал, что мне расставлена западня, но не знал, как избежать ее. - Разумеется, смерть - не радость... Теперь его голос не гремел, а звучал бесстрастно, как голос Орлана, - это был вердикт машины, а не приговор властителя: - Ты обречен на то, чтоб желать недостижимой смерти, как радости. Ты будешь мечтать о смерти, в глупом человеческом неистовстве призывать ее. И не будет тебе смерти! После этого он пропал. Я остался один в огромном зале. 9 Тот же безучастный Орлан увел меня назад. Петри пожал мне руку, Камагин кинулся на шею. Я переходил из объятий в объятия, выслушивал поздравления. - Вы всыпали этому державному подонку, будь здоров! - шумно ликовал Камагин. Я не понял странного выражения "будь здоров", но восторг Камагина тронул меня. - Будут репрессии, надо готовиться! - сказал Осима. Он был энергичен и деловит, словно собирался немедленно отражать посыпавшиеся кары. А Ромеро проговорил с печальной бодростью: - Вы, без сомнения, держались правильно. Но одно дело - декларации, другое - дело. И поскольку жизнь ваша объявлена неприкосновенной... то нас будут мучить. Покажем, что муками человека не сломить. Он смотрел на меня ласково и скорбно. - Мне кажется, Эли, вы ожидаете грядущих мук с нетерпением, как недавно ожидали битвы. Вы - удивительный человек, друг мой. Впрочем, если бы вы были иной, вас не избрали бы в руководители армии человечества... - Не будем об этом. Как вам нравится известие о рамирах, Павел? Ромеро согласился, что главным в моей дискуссии с верховным зловредом является новость о существовании еще одной высокоразвитой галактической цивилизации. К сожалению, рамиры слишком далеки от нас и на помощь против разрушителей их не позвать. - Отдохните, Эли, - посоветовал Павел. - Неизвестно, что ждет нас в следующий час. Я опустился возле Мэри, рядом присел Лусин. Бедного Лусина терзали противоположные чувства: восхищение моим мужественным поведением - так он выразился, и страх, что я навлек на себя жестокое наказание. А надо всем тяготело отчаяние - Лусин все не мог прийти в себя от встречи с Андре. Притихший Астр глядел такими испуганными и восторженными глазами, что я попросил Мэри отвлечь его. Она отослала Астра, а мне с упреком сказала: - Ты преувеличиваешь разум и знания своего сына, но недооцениваешь его человеческие чувства. Когда ты спорил с владыкой разрушителей, у тебя не было лучшего слушателя, чем Астр. Лусин сказал со вздохом: - Андре, Эли. Дешифратор тоже. - Говори одними мыслями, - попросил я. - Мысли твои я разбираю легче, чем слова. Он объяснил, что Ромеро надел на Андре дешифратор, но мысли Андре тоже не радуют. Я настроился на излучения Андре, он сидел в стороне от всех, покачивая головой. В мыслях Андре тоскливо повторялась одна фраза: "Жил-был у бабушки серенький козлик, ах, серенький козлик, ах, серенький козлик..." - Сколько же должны были его мучить, чтоб весь мир сузился до какого-то паршивого козла, - сказал я. - Муки были, - ответил Лусин мыслью и добавил: - И сколько их еще будет, Эли! К Андре подошел Астр. Андре встрепенулся, поднял голову, мне показалось, что на его тупом лице появился отблеск мысли. Астр о чем-то его спросил или спрашивал, Андре не отвечал, но и не отшатывался в испуге - он вслушивался. Я вскочил, Лусин задержал меня. - Не надо нам подходить, - посоветовал он через дешифратор. - Астра, единственного, он не боится, пусть Астр с ним повозится. Поверь мне, я разбираюсь в поведении Андре. - Да, конечно, - возразил я с горечью. - Андре низвели до состояния животного, а животных ты изучил лучше нас. Лусин ушел, и мы остались вдвоем с Мэри. Она молчала, до меня не доносились ее мысли, но и без слов и мыслей я мог сообразить, что мучает ее. Я сказал: - Не надо, Мэри. Над обстоятельством мы не властны. Немного первобытного фатализма нам теперь не помешает - будет то, что будет. Она слушала меня, грустно улыбаясь, и так рассеянно покачивала головой, что мне показалось, будто она и вовсе меня не слушает и лишь притворяется внимательной, чтобы не обидеть. В дни перед пленом я мало встречал ее, а сейчас видел, что в ней произошла перемена. И я не сомневался уже, что перемена будет неожиданной. Не раз я с недоумением убеждался, что я жду от Мэри одних поступков, а реально происходят совсем другие. Она сказала, отвернув лицо: - Не то, Эли. Разве мы не считались с возможностью трагических неудач, когда начинали поход? Я слушала тебя сегодня и думала о том, что была слишком эгоистична. - Непонятно, Мэри... - Сейчас объясню. Я хотела разделить твою судьбу, какая бы она ни была. Где ты, Кай, там и я, Кая, - так это мне воображалось. - Ты уже говорила об этом. - Но я не просто разделяю твою судьбу, а воздействую на нее, и в плохую сторону. Я знаю: тебе сегодня было бы проще с тем зловредом, если бы не было меня и Астра. - Ты преувеличиваешь, Мэри. - Правда, Эли. Я знаю, как ты ответил Эдуарду: "Если бы не было рядом семьи, я принял бы решение о плене гораздо раньше". Нет, не перебивай, мне не легко будет снова... Я хочу сказать: я не облегчила, а отягчила твою участь. Мне надо поправить свою ошибку. Пока мы в плену, я тебе не жена, а такая же пленница, рядовой член экипажа. Я не хочу занимать твоего времени больше других, не хочу особого отношения... И Астр тебе отныне не сын, он не больше обязан значить для тебя, ни на одни атом не больше, чем любой наш товарищ! Ты должен быть полностью свободен в своих решениях! Я молчал. Ничего нельзя было изменить, события стали нам неподвластны. И еще я с отчаянием думал о том, что взвалил ношу, непосильную моим плечам. - Слова, слова! - сказал я потом. - Разве из памяти, из клеток мозга вытравить душу живую?.. И разве от того, что я объявлю тебя такой же, как все, ты уже не будешь для меня особой? И если Астр обратится ко мне со словами: "Адмирал Эли!", а не "отец", он перестанет быть моим сыном? Не будем усложнять существование и без того нелегкое! Но Мэри слушала лишь себя, а не мои возражения. - Поцелуй меня, Эли! И пусть это будет наш последний поцелуй. Я освобождаю тебя от нас. Я поцеловал ее. Она минуту обнимала меня, потом оттолкнула. У меня разошлись нервы, я пошел поговорить с кем-нибудь, кто поспокойней. Я выглядывал Осиму и Ромеро, но натолкнулся на Андре с Астром. Андре покорно ковылял по залу, куда тянул его под руку Астр. - Я говорю с ним, а он не понимает, - сказал Астр с печалью. - Слушает и не понимает. Я схватил руку Андре, лицо его жалко исказилось, он отшатнулся. Он поглядел на меня слепыми глазами, ни намека на сознание в них не было. Я снова подумал: как должны были мучить его, чтоб довести до такого состояния, - и бешенство захлестнуло меня, ярость на разрушителей, на себя, на Мэри, на самого Андре. - Узнай меня! - крикнул я. - Я приказываю: узнай! Андре стал вырываться, я не пускал его. Астр кинулся между нами, я оттолкнул Астра. Я впивался взглядом в потухшие зрачки Андре. - Узнай меня! - взывал я все неистовей. - Не выпущу, пока не узнаешь! Андре с помощью Астра вырвался и стремглав кинулся прочь. Я, вероятно, бросился бы вдогонку, если бы Астр не заградил дороги. На глазах Астра блестели слезы. - Так с друзьями не поступают, отец! - сказал он с негодованием. - Ты сильный, а он больной! Я что-то хотел ответить, но мощная сила отшвырнула меня от Астра. Все вокруг сперва завертелось, потом помутилось. Я падал в мутной бездне, падал долго, падал вечно, шли года, бессчетное число лет, а я все падал - так мне казалось. Я состарился и умер за время падения, падал мой высохший труп, он сморщивался, испарял свои атомы, превратился в крохотный комочек - и лишь тогда я возродился. Я находился в том же зале, на том же месте. Вокруг меня были люди, мои друзья. Я видел страшное лицо Ромеро, помертвевшую Мэри, полного ужаса Астра. Меня окликали, в смятении простирали ко мне руки, пытались пробиться ко мне. Но я был сейчас недоступней, чем если бы унесся в другую галактику. Великий разрушитель водворил меня в силовую клетку. 10 - Эли, что случилось? - кричала Мэри. - Эли! Она отчаянно пробивалась ко мне, другие тоже толкались о невидимый барьер, как будто могли помочь, если бы очутились рядом. Осима, один сохранивший спокойствие, возвысил голос, приказывая прекратить суетню и вопли. Я отлично видел друзей, еще лучше слышал их, клетка, непроницаемая для тел, хорошо пропускала звуки и свет. Осиме удалось наконец установить тишину. Он обратился ко мне так, словно испрашивал очередное распоряжение: - Как чувствуете себя, адмирал? Повреждений нет? - Все на высшем уровне, - отозвался я. Думаю, и мне удалось говорить спокойно. Я попытался усмехнуться. - Меня изолировали от вас. И поскольку я лишен возможности свободного передвижения, хочу передать власть, которой уже не способен нормально пользоваться. Назначаю своим преемником Осиму. Через некоторое время около меня осталось несколько друзей. Ромеро предложил откровенно обсудить положение. - Для чего разыгран этот спектакль, Эли? Вероятно, чтоб подвергнуть вас публично пыткам... Мысль о пытках была фатальной у Ромеро. Я потребовал, чтобы на меня не обращали внимания, что бы со мной ни совершалось. Камагин молча сжимал кулаки, Мэри расплакалась. Больше всего я боялся, что разрыдается Астр, такое у него было перепуганное лицо, но ему удалось удержаться. - Подходит время ужина. Ешьте и засыпайте, будто ничего не произошло, - сказал я. - Чем меньше вы станете оборачиваться на меня, тем легче мне и досадней врагам. Вечером на ложах появилась еда, поданная по невидимому эскалатору. В моей клетке ничего не появилось. Я усмехнулся. Фантазия у верховного разрушителя была не обширна. Я растянулся на полу, как на постели. Никто больше не обращал на меня внимания, словно меня не было. Лишь когда половина людей заснула, к клетке подошел Ромеро. - Итак, вас осудили на голод, дорогой друг, - сумрачно проговорил Ромеро. - В древности голод причислялся к самым мучительным наказаниям. - Пустяки. Старинная пытка голодом многократно усиливалась неизбежностью смерти, а мне эта опасность не грозит - я должен возжаждать смерти, но не обрести ее. Когда Ромеро ушел, я притворился спящим. Мэри и Астр долго не засыпали, Лусин что-то горестно шептал, ворочаясь на ложе. Мало-помалу мной стал овладевать полусонный бред, перед глазами замелькали светящиеся облака, их становилось больше, свет разгорался ярче. Вдруг я услышал чье-то бормотание. Я приподнялся. По ту сторону прозрачного барьера, прижимаясь к нему щекой, хватая его руками, стоял Андре. Лицо его кривилось, что-то лукавое проступало в улыбке безумца, а глаза, днем тусклые, дико горели. Я подошел поближе, но и вблизи не разобрал быстрого тихого бормотания. - Знаю, - сказал я устало. - У бабушки был серенький козлик. Иди спать. Андре захихикал, до меня донеслись слова: - Сойди с ума! Сойди с ума! Мне показалось, что я наконец за что-то ухвачусь в ускользающем мозгу Андре. - Андре, вглядись в меня, я - Эли! Вглядись в меня, ты приказываешь Эли сойти с ума, Эли, Андре! Не было похоже, чтоб он услышал меня. Я перевел дешифратор на излучение его мозга, но и там было только монотонное повторение совета сойти с ума. Он не жил двойной жизнью, как иные безумцы, и в сокровенных тайниках его сознания не таилось ничего, что не выражалось бы внешне. Мне стало очень больно. И эта попытка повернуть его к себе не удалась. - Нет, Андре, - сказал я тогда, и не так для него, как для себя. - Я не буду сходить с ума, мой бедный Андре, у меня иной путь, чем выпал тебе. Он хихикал, всхлипывал, лицо его кривилось, боль и испуг перемещались с лукавством. Он бормотал все глуше, словно засыпая: - Сойди с ума! Сойди сума! 11 Не знаю, как мучилась те, кого в древности обрекали на голод. Голодовку превратили в мерзкое зрелище - вот что бесило меня. Я не получал пищи, а у друзей еда не лезла в рот. Я слышал, как Мэри кричала на Астра, чтоб он ел, но не видел, чтоб сама она брала еду. Лишь Ромеро и Осима спокойно ели, и я испытывал к ним нежность, ибо это им было нелегко. В одни из дней я с гневом сказал подошедшей Мэри: - Разве мне легче оттого, что ты истощаешь себя? Глаза ее были сухи, но голос дрожал: - Поверь мне, Эли... - И слышать не хочу! Не известно, что ждет нас завтра. Истощенная мать - плохая защитника сына, неужели ты не понимаешь? Она прислонилась головой к прозрачному барьеру, долго вглядывалась в меня, усталая и похудевшая. Ей было наверняка труднее, чем мне. - Ты не выполняешь свои обещания, Эли, - сказала она. - Что ты имеешь в виду? - Ты обещал относиться ко мне и Астру, как ко всем другим. - Я этого не обещал, Мэри. Ты настаивала, но я не обещал. И ты сама нарушаешь собственные обещания, ты ведешь себя иначе, чем другие. Возьми пример с Осимы и Ромеро. - А ты посмотри на Эдуарда. Я твоя жена, а что ты ему? Он тоже не ест, Эли! - Не мучайте меня хоть вы! - попросил я и лег на пол, отвернувшись от Мэри. Она тихо отошла. Потом я видел, как она ела. Камагин тоже принялся за еду. Я сделал вид, что сплю, и так хорошо притворился, что и вправду заснул. Вскоре я понял, что спать в часы общего бодрствования - лучший способ поведения. Вначале я делал усилие, чтобы задремать, но потом сон приходил, когда был нужен. Скорее всего, это было забытье, а не сон - я выключал сознание на минуты, на часы, сколько заранее положу себе. Я слышал, что голодающие воображают вкусные яства и распаляют себя до исступления. В рассказах этих масса преувеличений. Меня не влекли картины пиршеств и обжорства. Я много раз рисовал себе и синтетические мясные грибы, и пирожки, с начинкой из искусственных сыров, и рыбное жареное филе наших подземных химических предприятий, и жирные мясные колбасы, продукт многостепенной переработки древесины, и свежайшую розовую ветчину с нежным жирком, полученную в результате конденсации горючих газов, и сочные сливочные торты, поставляемые заводами по перегонке нефти, и даже тот неудачный шашлык из бедного натурального барашка, каким пытался нас угостить Ромеро. Надеюсь, никто не усомнится, что в дни голодовки я с радостью проглотил бы даже невкусное натуральное блюдо, изготовленное Ромеро. Но радости от этих картин не было. Жадная слюна не заполняла мой рот, желудок мой спазматически не сжимался, я не метался, глухо рыдая от сознания неосуществимости моих мечтаний. Муки жажды тоже, по-моему, преувеличены бесчисленными рассказами, сохранившимися в памяти человеческой. Я знаю, что в древности тысячи потерпевших кораблекрушение умирали от жажды, но уверен, что страдания их обострялись от обозрения бездны соленой воды, непригодной для питья. И я повторяю, что говорил Ромеро: в основе терзаний, вызываемых голодовками, тысячекратно усиливая их физиологическую природу, лежит ужас неизбежной смерти, а с меня это бремя сняли неумные мучители. Я ослабевал и ссыхался, отнюдь не раздирая своей души когтями психологических мух. Зато меня посещали иные видения, и с каждым днем они становились ярче. Я опять увидел странный зал с куполом и полупрозрачным шаром и бегал вдоль стен зала, страшась приблизиться к шару, а на куполе разворачивались звездные картины и среди неподвижных светил снова мчались искусственные огни, и я знал что каждый огонек - галактический корабль нашего флота, штурмующего Персей. Я всматривался в огни крейсеров Аллана, вначале их движение было непонятно, потом я сообразил, что присутствую при картине охоты за темными космическими телами вне теснин Персея. Аллан в моем видении подтягивал захваченные шатуны к Персею, заканчивая подготовку к их аннигиляции у неевклидова барьера, чтобы в разлете взорванного вещества ворваться внутрь. - Я еще раз побывал в галактической рубке зловредов, - так я рассказывал о своем видении Ромеро. Он печально и испытующе смотрел на меня, мой сои интересовал его лишь как свидетельство расстроенного психического состояния. - В древности многие психологи считали сновидения исполнениями желаний, обуревающих людей в реальной жизни, - сказал он. - Надо признать, друг мой, что ваши видения очень послушно копируют ваши желания. Боевая рубка зловредов приснилась лишь раз, зато Великого разрушителя я видел часто. Он появлялся, окруженный сановниками, среди них был и Орлан, докладывавший собранию, как ведут себя пленные. Фантазия моя придавала разрушителям такой диковинный облик, они были так бредово фантасмагоричны, что ни до, ни после я не находил похожих среди реальных врагов. Ромеро пишет в отчете, что я своими видениями иронизировал над врагами и что вообще ирония - характерная форма моего отношения к действительности. Возможно, что это и так, но сам Великий разрушитель и Орлан являлись в привычном нам виде, призрачно копирующие людей. Остальные, правда, были удивительных образцов - крылатые, как ангелы, ползущие, как змеи, изломанные и сверкающие, как молнии. Одни торчали массивными ящиками, другие, вступая в беседы, вдруг распускали пышные кроны взамен голов и становились подобны земным деревьям, третьи, когда к ним обращался властитель, превращались в жидкость и текли речью, текли в точном смысле слова - мутным, то красноватым, то голубым ручейком, клокочущим, извилисто стремящимся по залу, и все вглядывались в извивы и блеск их пенящейся речи, - а потом, закончив слово, они спокойно стекались назад, становились снова телом из потока, и тело, малоприметное, серенькое, скромно стиралось где-нибудь в уголке среди прочих сановников. Но красочней всего были "взрывники" - так я назвал эти диковинные существа, разлетавшиеся огненным веером, когда на них падал взгляд властителя. Я никак налог разглядеть, каковы их тела до того, как они начинали отвечать на вопросы властителя. Очевидно, сами по себе они были столь невыразительны, что глаз на них не задерживался. А речь их была так феерична, ответы сыпались такими пылающими комьями, что я сжимался в своей клетке, страшась, чтоб меня не опалило огненным словом. Я с интересом наблюдал, как и другие приближенные властителя с испугом поеживаются, когда кто-нибудь взрывается испепеляющим докладом. Должен заметить, что непосредственно речей их я не разбирал, ход информации был мне темен, но из вопросов и реплик властителя и Орлана я вполне уяснял себе, о чем они толкуют. И облик сановников Великого разрушителя, и способы их взаимообщения были так невероятны, что мне все чаще приходило в голову - не лишаюсь ли я разума? Однако было нечто, что удерживало меня от этого вывода. Тело мое слабело, но дух оставался ясным, все остальное, кроме бредовых видений, было реальным: я различал вещи и друзей, вещи не меняли своих естественных форм, друзья говорили со мной, я отвечал, ни один не усомнился в разумности моих ответов, беседы наши текли, как обычно, только становились короче, мне все труднее было говорить. И еще имелось одно, тоже важное. Безумной была внешность сановников властителя, но не дискуссии. Тут все было логично. Я и сам с моими помощниками, попади мы в аналогичное положение, рассуждали бы похоже - говорю о фактах и логике, а не о способе информации. - Вы сказали, что сон некогда рассматривался, как исполнение желаний, - поделился я как-то с Ромеро новой мыслью и даже нашел в себе силы тихо засмеяться. - Я все больше убеждаюсь, что это так. В мечтаниях я неотвратимо одолеваю наших врагов. Ромеро с некоторых пор переменил отношение к моему бреду. Не было теперь дня, чтоб он не осведомлялся, что я видел во сне. - Странно, странно! - сказал он задумчиво. - Я попрошу вас, дорогой друг, и впредь передавать ваши видения в мельчайших подробностях. - Ищете развлечений? - спросил я сухо. Не знаю, уловил ли он обиду, голос мой был так слаб, что стирались все интонации. - Или вам нужна дополнительная информация о моем душевном состоянии? Он покачал головой. - Ваши видения больше похожи на информацию - фантастически, правда, искаженную, но о реальных событиях, - чем на простое порождение болезненного бреда. - Они порождены ежедневными вопросами Орлана, Павел. Чем я могу еще отплатить врагам, если не повторяющимся бредом о их неизбежной гибели? Я ненавидел этого отвратительного стража. Он обрисовывался около моей клетки ежедневно, иногда по три раза на день, временами казалось - ежечасно. Он стоял, полупризрачный, неподвижный, лишь шея неторопливо вытягивалась, унеся голову вверх, бесстрастно интересовался: - Тебе еще не хочется смерти, человек? Надеюсь, тебе не хорошо? Я смотрел на его безжизненное лицо и весь накалялся. - Мне хорошо. Ты даже вообразить не можешь, остолоп, как мне хорошо, ибо я до своей кончины еще увижу твою гибель, гибель твоего властителя, гибель всех его прихлебателей. Передай своему верховному чурбану, что я бесконечно радуюсь жизни. Орлан со стуком вхлопывал голову в плечи и исчезал. 12 Переломные события нашего плена отпечатались в моей памяти во всех подробностях. Вечером, перед ужином, я приказал себе уснуть, а когда пробудился, была ночь, пленные спали. Я сел; встать и пройтись по клетке, как делал еще недавно, не было сил. Не открывая глаз, я вслушивался в звуки, доносившиеся отовсюду: сонное всхлипывание, шуршание поворачивающихся тел, храп мужчин, развалившихся на спине, свист носов тех, кто разлегся на боку... Я в последнее время стал хуже видеть, к тому же в ночные часы самосветящиеся стены тускнели. Зато обострился слух, сейчас до меня свободно доходили звуки, каких я в нормальной жизни не мог бы уловить. И я легко разобрался еще до того, как шаги приблизились, что кто-то подкрадывается ко мне. Так же безошибочно, все не открывая глаз, я определил, откуда послышался новый шум. Я поднялся на ноги и минуту так стоял, пересиливая головокружение. Перед глазами замелькали глумливые огоньки, в изменяющейся сетке пропала тусклая картина спящего зала. Я терпеливо дождался, пока погасла последняя искорка, и, ощупывая воздух руками, чтоб не удариться о прозрачные препятствия, медленно двинулся к ограде. Я делал шаг и останавливался, от каждого шага вновь вспыхивали искры в глазах, нужно было не дать им разгореться до головокружения. Потом я долго всматривался в маленького человечка, напиравшего телом на наружную сторону невидимой ограды. - Астр, зачем ты пришел? - спросил я. - Ты должен держаться, будто меня не существует. Эту недлинную речь я произносил минут пять. - Отец! - зашептал он со слезами. - Может, хоть ночью я смогу передать тебе пищу? Он тщетно старался просунуть сквозь невидимую стену кусочки еды. Он вбивал их в силовой забор, они падали на пол, он поднимал их, снова, все отчаянней, пытался просунуть. Плач его становился громче. Я смотрел на него, вяло соображая, чего ему надо. Мне не хотелось есть, не хотелось разговаривать, я лишь одно понимал - рыдания могут разбудить Мэри и она не справится с новым приступом отчаяния. - Астр, иди спать! - сказал я. - Даже атомные орудия наших предков не разнесут эти стены, а ты хочешь пробиться сквозь них слабыми кулачками. На этот раз я говорил связной речью, а не словесными корпускулами. Астр бросил на пол принесенную еду, стал топтать ее ногами и все громче плакал. У него был слишком горячий характер. - Перестань! - приказал я, голос мне почти уже не подчинялся. - Стыд смотреть на тебя! - Ненавижу! - простонал он, сжимая кулаки. - Отец, я так ненавижу! - Иди спать! - повторил я. Он уходил, через каждые два-три шага оборачиваясь, а я смотрел на него и думал о нем. Он был сыном шестнадцатого мирного поколения человечества, даже слово это - ненависть - было вытравлено из словаря людей задолго до его рождения, он тоже его не знал. И он сам, опытом крохотной собственной жизни, открыл в себе ненависть, ибо любил. Я не уверен, что именно так думал в тот момент, но всего меня заполнило смутное ощущение, эквивалентное именно этим мыслям. Наш разговор, как ни был он тих, привлек Андре. Безумец спал мало, и в часы, когда все покоились, неслышно прогуливался по залу, напевая неизменную: "Жил-был у бабушки серенький козлик..." Он подошел к месту, откуда пыта