ь. Гранты, места на выставках... -- Нет, нет. -- Крис отстранил протягиваемый ему блокнот. -- Это тебе. Совсем. Это. -- Он снова ожесточенно зашуршал разговорником. -- Дар. -- Дайта? -- недоверчиво переспросила девушка. -- Ши-ийна дайта ми сте? -- Тебе-тебе, -- кивнул Джимми. -- Айх! -- Прозвучало почти как земное "ой", и от этого сходства оба снайпера заулыбались еще больше. -- Айхегойн аф омбенин! Рев мегафона больно врезался в уши. БТР проезжал где-то совсем рядом, может, даже по той самой улочке. -- Тилла от угней фратта бус! Этна испуганно посмотрела на Рида. -- Тилла ярите коллаери? -- прошептала она. -- Угнес ши яри? Угнес. Крис знал это слово. Огонь -- вот как переводить оно с эвейнского. -- Я... -- он виновато отвел глаза. -- Не знаю. Такой эиказ. Нам приказали... Точно так же говорили те немцы в Нюрнберге, подумал он. И потом... в Сайгоне... -- Давай лучше, -- Крис встал с кровати и обвел рукой комнату, -- отдерем все эти рисунки, чтобы ничего не сгорело! Девочка беспомощно покачала головой, будто поняв, что предлагает демон. Крис пригляделся и понял, что глаза обманули его. То были не доски, а брусья, складывавшие стену. Невозможно было снести дом, не уничтожив этой красоты. * * * За всю свою жизнь Брендайг ит-Арбрен не чувствовал себя настолько плохо. Болело все -- живот, легкие, запястья, -- от боли мутилось в голове, и без того словно набитой конским волосом. Чародей смутно ощущал, что руки его связаны, а тело -- притянуто прочными путами к жесткому ложу, но не мог заставить себя даже поднять веки. В висках стучали кузнечные молоты, и где-то в глубине черепа ворочался, скрипя, тяжеленный жернов. Он попытался сосредоточиться, чтобы пережечь путы. Это было очень тяжело, кожу опаляли неточно нацеленные чары, но Брендайг не отступал, покуда над ухом его не послышался голос: -- Не делайте этого. От неожиданности чародей открыл глаза и тут же со стоном смежил веки -- свет буравил дно глазниц. Но и того, что Брендайг увидал, оказал ось достаточно. Он находился в почти пустом шатре. У изголовья его стоял ши в неудобной на вид одежде с золотыми побрякушками. Еще двое караулили у входа, прижимая к груди громовые железки. _ -- Не пытайтесь применить свои способности, -- повторил ши. По-эвейнски он изъяснялся бегло, хотя и выбор слов, и странный акцент выдавали в нем чужака. -- Вас держат на прицеле трое. Вы можете убить любого из них или меня, но остальные расстреляют вас. И не пытайтесь встать. Вы были тяжело ранены, вам удалили почку... -- Зачем? -- прохрипел Брендайг. -- Иначе вы умерли бы, -- объяснил ши с непонятной снисходительностью. "Неужели у них нет целителей?" -- мелькнуло в мыслях у Брендайга. Дии, как болит голова! Только бы не выдать, что сейчас он немногим опаснее мухи... что, когда перед глазами все плывет, колдовать -- непосильная задача. Говорят, гильдейских учат еще и не такое терпеть... подвешивают за ногу вниз головой, и давай, прожигай дырочки в дубовом брусе, да такие, чтоб червяк не прополз. Но он-то в колдовской скулле не обучался, только отец показывал всякие хитрые приемы... Ох, моя голова... -- Чего вам надобно, ши? Зря он не послушал этого гильдейского. Может, и впрямь умней было затаиться по лесам, ждать подмоги... только откуда? Из столицы? -- Объясниться с вами, -- ответил демон. -- Поговорить. -- О чем мне говорить... с тобой? "И что я тебе сейчас наговорю... когда мне так плохо?.." -- Вам больно? -- не то чтобы с тревогой, но и не безразлично спросил ши. -- Мы можем... отогнать боль. -- Зачем... вам? -- Мы не чудовища, как бы ни считали ваши... вожди, -- на последнем слове ши замялся. -- Мы не желаем вам зла. Брендайг смежил веки, не в силах ответить. Демон бросил что-то повелительным тоном на своем птичьем наречии. Чьи-то умелые, сильные пальцы впились в локоть чародея, надавили; почуялось на сгибе сосущее давление, почти незаметное на фоне мучительного колокольного битья в висках и тупой злой боли в распоротом боку. Мука не то чтобы ушла, но как бы отстранилась, встала за спиною, точно надоедливый демон-толмач, глумливо заглядывая через плечо. И очень захотелось спать... если бы только его не теребили, не тормошили эти руки... если бы не мешали наблюдать за прекрасными арабесками, плывущими неторопливо изнутри сжатых век... "Скажите... -- нудел голос за спиной, -- ответьте... разъясните..." Брендайг знал, что это говорит боль -- она ведь не ушла, она стоит там, за левым плечом, только и ждет случая впиться в тело вновь. И он отвечал. Отвечал, покуда не провалился в сон. Глубокий-глубокий. -- И что вам удалось узнать? -- осведомился Макроуэн. Подполковник расхаживал взад-вперед перед палаткой, мерно, как маятник. -- Больше, чем за все предыдущие недели, -- ответил Обри, вытирая лоб. В лагере не было жарко, но многочасовой допрос измученного, поминутно проваливающегося в морфиновое забытье пленника вымотал майора донельзя. Макроуэн остановился. -- Они действительно... парапсихики... эсперы... называйте, как хотите. Чародеи, колдуны, чернокнижники -- вот как они воспринимают это сами. Их способности передаются по наследству, а здешние дворянские роды -- это семьи ведьмаков. Наш подопечный, -- он кивнул в сторону палатки, -- Брендайг, младший брат лорда соседнего владения, и его дар -- пирокинез. Макроуэн помрачнел лицом. Это ему пришлось отдавать приказ -- просеять весь пепел в сгоревшем бронетранспортере в поисках личных жетонов погибших. -- Тогда почему он, -- подполковник тоже указал в сторону палатки подбородком, будто опасаясь называть ее жильца по имени, -- не пытается... -- Он попытался пережечь ремни, которыми его примотали к койке. Я дал ему понять, что это плохо для него кончится, -- без улыбки ответил Обри. -- Кажется, он понял. Их нельзя назвать неуязвимыми. Кроме того, его накачали промедолом по самые брови. Их... колдовство требует ясности рассудка. -- И что вы еще узнали? -- спросил Макроуэн, прокашлявшись. -- Что мы тонем в дерьме, -- без обиняков ответил Обри. -- Трудно с ним общаться, он и вообще-то не слишком умен, да вдобавок засыпает от наркотика. Но кое-что мне удалось установить. Здешний государственный строй -- что-то вроде феодализма, где все ключевые посты заняты эсперами. Лорды в своих владениях -- почти самовластные хозяева, покуда они не нарушают общеимперских законов. Центральная власть есть, но скорее символическая, император царствует, но не пытается править. Мы оказались на самой границе страны, еще сотня миль к западу -- и упрешься в море, где на островах живут дикари. Здешние жители привыкли сражаться, благо налеты тут случаются часто. А мы по глупости Уолша начали пальбу. Кстати, ведь убили здешнего лорда. Подполковник поднял брови. -- Туземцы просто выбрали себе нового -- "по доверенности", если я правильно понимаю, -- и продолжают, как мы видим, сражаться дальше, -- пояснил Обри. -- Нет, в меня надежду вселяет совсем другое. Макроуэн опять пошевелил бровями. Обри показалось, что на лице его собеседника других подвижных деталей просто нет -- остальное так и отштамповано на листовой стали. -- Местные лорды плохо ладят между собой, -- объяснил он. -- Этот парень оказался на стороне партизан только потому, что те убедили соседей помочь им. Но брат нашего пленника не слишком доверяет своим ближним... а у; нас есть хороший повод завязать с ним переговоры. Листовая сталь треснула и раскололась в улыбке. -- И все же я посоветовал бы направить посольство к императорскому двору, -- предупредил Обри. -- Получится у нас натравить здешних князьков друг на друга или нет... а подстраховаться не помешает. Глава 11 Никогда не думала Моренис, что ей придется лечить такое количество раненых и в такой спешке. Она вообще не готовилась на дружинного целителя. Полем ее деятельности были личики и ручки благородных дам, с возрастом неизбежно терявшие белизну и гладкость. Она привыкла наводить красоту на стареющих супруг и молодящихся дочурок владетелей, пользовать богатых купцов и гильдейских магов, вращаться в таких высоких кругах, что собственный дар Моренис уже не казался таким скромным. В конце концов, пусть всякий знахарь может срастить перелом или заживить дурную рану, пусть любой мало-мальски достойный целитель способен исправить последствия удара или избавить от падучей, но кто лучше Моренис тау-Эпонракс сведет старый шрам или сотрет следы длительных и неумеренных возлияний? Известность ее была совершенно определенного рода, но именно эта, чуть постыдная слава позволяла Моренис странствовать по всей Серебряной империи, не задерживаясь особенно нигде, да, в общем, и не стремясь к тому. Весть о ее пребывании распространялась скорей лесного пожара, и приглашения не заставляли себя ждать. Неделя здесь, две недели там, а через год глядишь -- и она уже у другого берега смотрит на другой океан. Подобный образ жизни она вела уже пятый год, и менять его не собиралась. Так она попала в замок великого владетеля Бхаалейна -- по протекции владетеля Дайтекса, хотя и не великого, но весьма уважаемого соседями за могучий дар и не менее солидное состояние. Так ее и втянуло в войну. И вот теперь она, точно дурно сработанный голем, брела по замковому двору, по рядам раненых. Поначалу Моренис пыталась соблюдать те правила, которые установила для себя сама, -- заглаживала шрамы, стирала все следы своего вмешательства, чтобы и пятнышка не осталось на ровной коже. Потом махнула рукой -- лишь бы не ощутить, что жизнь вытекает из больного прямо у нее на глазах, как это случилось с одним мальчишкой, чье оцарапанное оружием демонов сердце пыталось колотиться еще несколько секунд после того, как кровяная подушка сдавила его мертвой хваткой. Возвращать умерших к жизни целительница не умела -- это был не ее дар. Потом Моренис перестала даже снимать боль тем раненым, кому не грозила смерть от болевого шока. Быстрей, быстрей, пока еще можно... бросить короткий взгляд, наложить руки на кровавое месиво, плеснуть живительной силой, заставляя ткани отторгать мертвечину и затягивать рану, отряхнуть руки, перейти к следующему... и так, пока глаза ее не начинали закрываться, а ноги -- подкашиваться от усталости. Внезапно что-то остановило ее. Целительница попыталась проморгаться, чтобы разогнать висящий перед глазами туман. У лежащего перед ней паренька была почти отрублена кисть -- запястье висело на коже и рваных жилах, и только грубо наложенный жгут не дал ему истечь кровью до подхода лекарей. Но не это привлекло внимание Моренис. На парне была не кольчуга воителя и не кожаная рубаха-подкольчужник. Он был одет в грязно-зеленую форму захватчиков. Первым побуждением Моренис было остановить раненому сердце. Она умела это делать -- такие вещи входили в лекарский тривий, потому что всякий целитель должен быть в силах отпускать тех, кому не в силах помочь. Но этому парню она помочь могла. Не самая страшная рана -- если бы рука потерялась или начала портиться, восстановить ее было бы гораздо сложнее. Клятва, которую давали целители дням, не дозволяла убивать силой иначе как для облегчения страданий. Даже врагов. Кроме того, это была не ее война. Усталость лишала целительницу способности рассуждать здраво, и те, кто наполнил просторный двор ранеными, казались ей едва ли не ближе тех, кто заставил ее, Моренис тау-Эпонракс, выплескивать все свои силы, без остатка, на их исцеление. И Моренис склонилась к раненому пришельцу. Ей пришло в голову, что его тело может и не поддаться ее силе и тогда стоящая перед ней дилемма разрешится сама собой. Но нет -- ткани его ничем не отличались от людских, это был всего лишь человек. Даже не чародей. Без громобойной железки он выглядел жалким и совсем не страшным. Небрежным движением сорвав жгут, Моренис аккуратно затянула сосуды мыслью -- не годится, чтобы больной истек кровью, пока она мешкает. Вообще-то этот дар не входил в способности целителя, но в роду Моренис встречались движители, хотя оба ее родителя были анойя; и вот такая непроявленная способность оказалась очень кстати. Раненый, бормоча что-то, пытался не то отодвинуться, не то оттолкнуть целительницу, но от слабости мог только вяло махать здоровой рукой. Придавив пациента коленом к земле, чтобы не дергался, Моренис прижала полуотрубленную руку к культе и принялась торопливо сращивать разрыв. Жилку к жилке, сосудик к сосудику, и не вздумай перепутать! В скулле ходили байки о нерадивых учениках, соединявших артерии с венами, и Моренис вовсе не хотелось, чтобы ее имя упоминалось в такой вот истории. Раненый прекратил биться, с неподдельным изумлением взирая, как только что мертво болтавшаяся кисть начинает наливаться розовым цветом. Неужели у них там совсем никакой медицины нет? Тогда понятно, почему они на людей кидаются. "Знал бы ты, поганец, чего мне это стоит, -- тупо подумала Моренис. -- Как там у тебя почки -- здоровые? Мне бы такие. Выдержат, не буду я тебе кровь чистить, много чести. Следующий". Как она добралась до конца двора, Моренис не помнила. Просто, потянувшись к следующему раненому, она обнаружила, что в руки ей ложится не раздробленная лодыжка, а глиняная кружка со сладким ягодным вином. -- Пейте, -- приказал Лоргас. Старший целитель замка Бхаалейн выглядел едва ли не хуже, чем его пациенты. В его-то возрасте столько силы отдавать, с внезапной жалостью подумала Моренис, прикладываясь к кружке. Обычно она не жаловала вино, предпочитая воду или легкий сидр. Но в этот раз обжигающая жидкость словно бы сама змейкой вползала в горло. Оторвавшись от кружки, девушка с удивлением обнаружила, что та показывает дно. С виноватым видом Моренис сунула ее старшему товарищу. -- Допивайте, -- махнул рукой Лоргас. -- Если я выпью еще хоть каплю, то упаду. Целители помолчали. Помощник Лоргаса, Виртуракс, вправлял кому-то из воителей вывих. Глядя на него, старик только головой покачал. -- Показать бы ему, как это делается, -- прошептал он, -- да сил уже нет. -- А что станет с пленными? -- поинтересовалась Моренис, движимая внезапным интересом. -- Какими пленными? -- Лоргас все же взял у девушки кружку и допил залпом. -- Что-то не припомню, чтобы наши брали пленных. И я их понимаю. -- Там лежит один из... этих, -- сообщила Моренис почти нормальным голосом. Вино не сняло усталости, но заставляло забыть о ней. -- Ши. -- В устах целителя это слово прозвучало проклятием. -- Вы исцелили его? -- "И не откажу в помощи страждущему..." -- нараспев проговорила Моренис, и Лоргас подхватил: -- "Будь то праведник или убийца, без пристрастия исцелю его". Я помню, девушка. Хоть я и давным-давно покинул скуллу, я помню наш обет. Но... клятва говорит о людях. -- В том-то и дело, -- помолчав, призналась Моренис. -- Это человек. Его тело ничем не отличается от наших. Если пришельцы в самом деле ши, то они одной с нами крови. -- Вы сказали "ши"? В этом дворе? Я не ослышался? Моренис и не заметила, как подошел Тауторикс. Доспехи старого воина были заляпаны кровью, которую бхаалейнский воевода не потрудился стереть после битвы. Глаза его все еще горели убийственной яростью. -- Вы не ослышались, коун, -- холодно произнесла целительница, внутренне подбираясь. Тауторикса она недолюбливала с первого дня пребывания в кирне Бхаалейн. Этот потомственный вояка, лишенный даже капли чародейного дара, если не считать за подобный дар стойкость перед всякого рода чтением мыслей и намерений, воплощал все, к чему стремилась Моренис и чего опасалась: безмятежное упорство и целеустремленность. Сам Тауторикс целительницу откровенно презирал, как, впрочем, и все, что, по его разумению, нельзя было приспособить к военному делу. -- Что ж, и старый конь, бывает, оступится. -- Воевода попытался пожать плечами. В кольчуге это у него получилось бы, а доспехи только лязгнули. -- Прикажите своим помощникам выкинуть его за ворота... хотя нет, вначале я его лично добью. -- Да как вы смеете! -- рявкнула Моренис невозможным басом и закашлялась. Тауторикс воззрился на нее с недоумением. -- Койна целитель, -- промолвил он, -- я командую обороной замка. Ежели желаете жаловаться -- извольте обращаться к владетелю. А у меня под ногами не путайтесь. Моренис стиснула нашитый на платье знак целителей так, что ткань едва не треснула. -- А вы ничего не забыли, коун Тауторикс? -- прохрипела она. -- Клятва целителей не позволяет мне допустить, чтобы этому человеку был причинен вред. Напомнить вам, что бывает е теми, по чьей вине нарушается обет целителя? Воевода отшатнулся, будто Моренис призвала себе в подмогу стайку летающих змей. Закон гильдий был прост и суров, и в основе его лежал принцип "где я, там гильдия". Моренис могла лишить все войско Бхаалейна помощи лекарей, просто воззвав к своей клятве. И что тогда? Собирать по окрестным деревням знахарей, не давших обета? Пользовать солдат травками и вареной плесенью? Тауторикс был человеком не робкого десятка. Отступился он не сразу. -- Разве клятва целителей не относится лишь к людям? -- саркастически поинтересовался он. -- Се человек, -- Моренис ткнула пальцем в распростертого на земле юношу. -- Именем знака и гильдии я беру его под свою защиту до той поры, покуда здоровье не вернется к нему. Лоргас открыто улыбался. Видно было, что перспектива посадить в лужу высокомерного Тауторикса в его глазах стоила жизни одного никчемного ши. Секунду воевода раздумывал, потом резко повернулся, чтобы уйти, и бросил через плечо: -- Хорошо. Вы исполняйте свою клятву, а я исполню свою. Отныне вы в ответе за все, что натворит этот презренный в пределах Бхаалейна, -- до тех пор, пока ваша длань простерта над ним. Помните об этом. Выпустив эту прощальную стрелу, воевода удалился. Моренис огляделась. Двор стремительно пустел -- легкораненые расходились сами, прочих уносили отлеживаться после исцеления, порой не менее мучительного, чем рана. Молодой пришелец лежал на мостовой, не осмеливаясь шевельнуться. Похоже, он уловил, что в беседе речь шла о нем, и теперь с тревогой глядел на девушку. "Теперь у меня есть собственный демон, -- подумала Моренис, пытаясь подбодрить себя. -- Интересно, желания он исполняет?" -- Что же мне с тобой делать? -- задумчиво вопросила она, глядя на лежащего сверху вниз. -- А? Но пленник, конечно, ничего не ответил. * * * Толя Громов готовился к смерти уже третий день, и занятие это успело ему поднадоесть. Первый раз он понял, что умирает, когда над ним покачивалось высокое блеклое небо и по нему болтались туда-сюда облака. Потом -- когда здоровенный старикан, напяливший на себя что-то вроде выпотрошенного "Запорожца", обернулся к нему, и в глазах его была скучная решимость мясника. Потом -- когда Толю перетащили в эту комнату. Всякий раз тревога оказывалась ложной, и рядовому Громову уже начинало казаться, что он обречен страдать от неопределенности до конца своих дней -- само собой, скорого и кровавого. В комнату к нему не заходил никто, кроме стройной девчонки с редкостно надменным личиком, которую Толя про себя обозвал "фельдшерицей", потому что на сестричку, даже медицинскую, она не тянула никак -- таких сестер в колыбели давят. Она бегло оглядывала Толину руку -- на запястье остался широкий багровый шрам, но в остальном раны как не бывало -- и уходила. Еду для пленника оставляли обычно на полу, пропихнув поднос в полуоткрытую дверь. Один раз только вломились, гремя железом и увесистыми золотыми цепями, трое плечистых и невысоких, как большинство тутошних жителей, мужиков, Толя опять решил, что его сейчас убьют. Но мужики только поспорили, да и убрались восвояси, даже не глянув на Толю, безуспешно строившего героические рожи. На третий день Толя откормился и отоспался достаточно, чтобы, встав с кровати, не только отлить поспешно да и завалиться обратно, но подойти к окну, прорубленному, как назло, довольно высоко и в другом конце комнаты. За окном был внутренний двор замка. Туземцы ворочали здоровенные тюки и бочки, по временам прерываясь, чтобы закатить грандиозный скандал, отголоски которого долетали даже до рядового Громова, на высоту пятого этажа. Толя смерил взглядом окошко -- нет, даже если в трубочку свернуться, плечи все равно не пройдут. Да и хорошо же он выглядеть будет, пропихиваясь через окно на глазах всего замка. Ночью?.. Ну ладно, ночью можно, если добыть веревку... а откуда? Надо отдать начитавшемуся "Графа Монте-Кристо" Толе должное -- он не принялся немедля рвать простыни на ленточки, а вначале попробовал прикинуть, какой же ширины эти ленты получатся, если импровизированный канат должен доставать до земли. Выходила тесемка, на которой и кошку спускать страшно, потому что простыня была одна, а валяные шерстяные одеяла без ножа на полосы не пустишь. Ножа у Толи не было. Вдобавок оказалось, что порвать он не может даже простыню -- та была льняная, жутко прочная, -- и всю идею пришлось пустить на утиль. Никаких других планов побега Толя придумать не мог, как ни роились в его мозгу воздушные шары Сайруса Смита, подземные ходы и бравые штурмы крепости изнутри на манер никогда не виденных, но немного знакомых по пересказам менее идеологически подкованных товарищей американских боевиков. Толя Громов был товарищем идеологически подкованным. Это значило, что в голове у него царила полная каша. До тех пор, пока шаткая конструкция, заменявшая советскому солдату мировоззрение, не сталкивалась с реальностью, все было более-менее в порядке. Но при первом же столкновении оказывалось, что реальность неизмеримо прочнее. Тюремная камера служит неплохим укрепляющим для убеждений, только если они у тебя есть. Толя же проводил время, пытаясь соединить несоединимое, -- то, что видели глаза, с тем, что вбивали в мозги. Толю Громова учили, что в стране, которую пришла освобождать от феодального гнета Советская армия, царит эксплуататорский режим, население стенает под ярмом и ждет не дождется своих спасителей... за исключением, само собой, наймитов местной буржуазии, которую так и подмывало назвать непонятным и красивым словом "компрадорская". И Толя верил в это довольно долго... аккурат до того злосчастного боя. При одном воспоминании о том, с какой яростью сражались солдаты Бхаалейна, у Толи мутнело в глазах. А еще неприятней было думать, что здешние, насквозь феодальные жители оказались ничуть не более отсталыми, чем героические советские бойцы. Во всяком случае, в военном деле. Заскрипел замок, и дверь отворилась. Толя на всякий случай отодвинулся к дальней стене. Первым в его камеру вступил здоровенный мужик в кожаной куртке и с самострелом в руках. Стальной наконечник притягивал взгляд Толи, как змеиное жало -- птаху. Рядовой Громов успел понаблюдать, как солдаты здешнего барона тренируются в стрельбе из этих чудовищ. Короткие и толстенькие стрелы пробивали доски не хуже пистолетных пуль, только темп стрельбы был пониже. За солдатом вошла "фельдшерица", а с ней -- немолодой интеллигент в рясе. "Отпевать будет", -- немедля решил пессимистичный Толя, хотя крестов на груди старикана не болталось. Он стиснул зубы и приготовился умереть с честью. -- Стыдно вам должно быть, -- пробасил Вирронакс. -- Об эдакого труса руки марать позорно. Ни воин, ни маг, ни честной работник -- одно слово, чужинец. -- Тогда что ж ты его на мушке держишь, доблестный? -- огрызнулась Моренис. -- Ждешь, что этот трус тебе в горло вцепится? Из тебя таких, как он, можно штабелями кроить. -- И крыса на кота бросается, если ее в угол загнать, -- буркнул неумолимый Вирронакс. -- Поступай, как знаешь, лекарка. Мое дело -- воеводину волю блюсти. Сказано -- следить пуще глазу. -- Вот и следи! -- Моренис прожгла воина яростным взглядом и обернулась к замковому провидцу. -- Об этом ши я говорила, коун Паратакс. -- Да уж понятно, койна Моренис, -- усмехнулся чародей чуть приметно. -- Едва ли в этом замке найдется еще один демон... живой, я имею в виду. Позвольте, я поработаю с ним... Поскольку именно об этом и умоляла его вчера вечером Моренис, целительница смолчала. Провидец постоял минуту, собираясь не то с мыслями, не то с силами, потом шагнул к скромному ложу пришельца и почти ласково коснулся лба ши кончиками пальцев. Юноша дернулся тревожно и застыл. Чтение мыслей не было даром Моренис, но чародейное касание целительницы подтвердило бы то, что она знала и так -- вся мозговая деятельность пришельца сейчас перенаправлена провидцем на усвоение образов и строя чужого языка. Паратакс перекачивал в разум юноши основное наречие Эвейна, как это обычно делалось с иноземцами, пересекавшими границу Серебряной империи. Хотя и говорят "быстрей мысли", на самом деле слова рождаются в человеческом мозгу немногим быстрей, чем слетают с языка. И все же целительнице показалось не совсем обычным, что прошло добрых четверть часа, прежде чем Паратакс вышел из забытья и, вздохнув, отнял руки ото лба пришлого демона, ей мнилось, что передача знаний должна проходить быстрее. -- Получилось? -- нетерпеливо спросила Моренис, поднимаясь с тюфяка, на который присела, чтобы не трудить ноги. Вирронакс на протяжении всего часа так и не пошевелился, держа ши на прицеле самострела. -- Трудно сказать, -- ответил чародей, потягиваясь. -- У него человеческий разум, это несомненно, однако он не слишком умен и вдобавок словно опоен чем-то. В его рассудке есть неправильность... как если бы его с рождения учили путать слова. Вам будет трудно общаться. Я проникал в его память, но... да вы поймете сами. -- Вы лазили по его воспоминаниям? -- возмущенно воскликнула девушка, вскакивая. -- А как же... -- Я не забыл о клятве провидцев, -- надменно прервал ее Паратакс. -- Не считай других бесчестными, юница, лишь потому, что честна сама. Но подумай -- клятва налагает запрет лишь на память и мысли эвейнцев. Даже разум иноземца открыт нам, если только тот не склонится перед Серебряным законом. А этот человек -- ши, он не принадлежит нашему миру. -- Простите, коун Паратакс. -- Моренис смиренно склонила голову. -- Я судила поспешно. -- Я не в обиде, -- промолвил чародей чопорно. -- Теперь этот ши -- в вашей власти, покуда не истечет срок его исцеления. Провидец пожал плечами, как бы стряхивая с себя груз ответственности. Он шагнул к двери, обернулся, вспомнив что-то, и прищелкнул пальцами. -- Совсем забыл, -- пробурчал он, явно раздосадованный. Глаза юноши распахнулись, словно по неслышной команде. -- Вот так, -- удовлетворенно заключил Паратакс и вышел. Моренис осталась с демоном наедине, если не считать безмолвно подпиравшего стену Вирронакса. -- Ты понимаешь меня? -- медленно и отчетливо проговорила целительница, подавшись к юноше всем телом. Ши несколько мгновений смотрел на нее слезящимися блекло-серыми глазами. -- Да, -- прошептал он наконец по-эвейнски. Моренис помолчала. Ей только теперь пришло в голову, что она, в сущности, не знает, о чем спрашивать плененного демона. Все, что могло бы интересовать владетеля Бхаалейна, уже почерпнул из памяти пришельца Паратакс. Все, что могло бы интересовать ее саму, чародей мог бы вытащить из его рассудка по просьбе целительницы за пару минут. Тогда зачем же она просила наделить его даром речи? -- Как тебя зовут? -- спросила она, как могла, ласково. Девушку раздирали противоречивые чувства. Перед ней был демон, пришелец, чьи сородичи бездумно убивали невинных эвейнцев и стремились разрушить порядок бытия. И в то же время она видела испуганного мальчишку, чью полуоторванную руку она три дня назад приставляла на место. Ненавидеть демона было легко и приятно... а вот мальчишку -- куда сложнее. И тем сложнее, что он был явно напуган до полусмерти... хотя страх слишком часто порождает жестокость. Это Моренис тоже помнила. -- Толя, -- ответил ши. -- Толя Громов. Имя показалось целительнице уродливым и несообразным, как громовое оружие демонов. -- Я -- Моренис тау-Эпонракс, -- назвалась она. -- Я свободный мастер гильдии целителей, ныне служащий владетелю Бхаалейна по доброй воле и без срока обетования. -- Заметив в глазах пришельца недоумение, девушка почувствовала, что сбивается на законнический путаный лепет, и разъяснила: -- Это значит, что я не нанималась к нему, а дарю ему свои услуги до той поры, пока считаю нужным. Демон промолчал. Недоумение в его глазах почти физически отталкивало чародейку. -- Объясни, -- попросила Моренис, сама не зная, зачем, -- почему вы напали на нас? -- Это вы на нас напали, -- ответил ши медленно. Непривычные звуки эвейнской речи слетали с его языка чуть искаженными, и легкий налет чужинства придавал каждому слову особенную вескость. -- Я... не знаю. Я... _рядовой_. Последнее слово демон произнес на своем языке, и Моренис потребовала объяснений. Рассудок ее за время странствий привык усваивать незнакомые понятия, поэтому систему чинов и званий Советской армии она восприняла куда быстрее среднего эвейнца -- минут за пятнадцать. -- А _генерал_ командует _армией_, в которой дружинников еще больше? -- переспросила она. Толя Громов кивнул. -- Да зачем вам столько дружинников?! -- воскликнула целительница. -- Это все равно что считать легионами и леодрами -- в уме такое можно проделать, только применить-то куда? Толя пожал плечами. -- У нашей страны много могущественных врагов, -- ответил он, с трудом подбирая слова. -- У них тоже большие армии. А разве у вас... так не бывает? Разве ваши владетели не посылают дружинников в войско императора? Моренис покачала головой. -- Зачем императору войско? -- пожала она плечами. -- Он может приказать любому владетелю выступить с дружиной против варваров. Одному, двум, десяти -- сколько надо. Солдат покачал головой. Что-то похожее ему помнилось из учебника истории для шестого класса -- феодалы, каждый со своим маленьким отрядом рыцарей... но была же у тогдашних королей и своя армия! -- Но если у короля нет войска, -- наивно полюбопытствовал он, -- почему его не свергнут? Моренис воззрилась на него с ужасом. -- Керун, оборони нас! -- воскликнула она, разом забыв впитанные за время учебы хорошие манеры и превращаясь на миг в деревенскую знахарку, готовую по любому поводу поминать благих диев. -- Император обороняет Эвейн от демонов, -- объяснила она. -- Как бы иначе Серебряной державе удалось продержаться две тысячи лет? Толя хотел было ляпнуть, что демонов не бывает, но сообразил, что демонами здесь называли таких, как он сам, -- пришельцев из параллельного мира. -- Наверное, ваши императоры -- сильные чародеи? -- осторожно поинтересовался он. -- Не сильные, а редкие, -- поправила Моренис. -- Такой дар переходит по наследству только в одном роду. -- Какой дар? -- переспросил Толя, позабыв от любопытства о страхе. -- Открывать и закрывать врата стоячих камней, -- обыденно просто ответила Моренис. * * * Возможно, Толя Громов был бы испуган куда больше, если бы знал, что именно в эти минуты решалась его судьба. -- А я говорю -- меч ему в спину и на корм драконам! -- рявкнул Тауторикс, пытаясь по привычке треснуть кулаком по столу. Владетель взглядом остановил его руку. -- Обожди, воевода, -- негромко пророкотал он. -- Убить пленного ши -- невелика заслуга, да и спешки особенной тут нет. Куда он денется из кирна? -- А что ж его -- кормить, окаянного? -- непритворно возмутился воевода. -- Жрет, проклятый, за двоих! А проку -- как с кабана шерсти! -- Кормить, кормить, -- подтвердил владетель, пряча улыбку. -- Мы, кажется, от голода не помираем еще. Раатхакс? Управляющий, еще не отошедший от устроенной ему владетелем взбучки (с глазу на глаз, чтобы достоинство почтенного коуна не пострадало в глазах подчиненных, но все и так знали, почему из покоев владетеля Раатхакс выходил бледнее упыря), истово закивал. -- Ну вот, -- заключил владетель. -- Один пленный демон нас не объест. Другое меня тревожит, совсем другое. Мы выдержали одно сражение с этими ши... выдержим, наверное, и второе... но если дело дойдет до третьего, мне, пожалуй, некого будет выставить на поле боя. Разве что крестьян с вилами и косами -- против чародейного оружия куда как великая сила! -- Он иронически прищурился. -- Так что, коун Тауторикс, я бы на вашем месте не рвался так в битву. -- Нечисто тут дело, -- упрямо возразил воевода. -- Ох как нечисто! Видел я этого ши -- в него плюнуть стыдно! Как могли эдакие... -- он поискал достаточно обидное слово, не нашел, хекнул в сердцах и продолжил: -- положить едва ли не треть моих воинов? Даже и со своими свинцовыми пульками -- для чего ж нам чародеи приданы? -- Возможно, -- подал голос Терован, в последние годы взявший за привычку присутствовать при всяких беседах отца с доверенными советниками, но вмешивавшийся редко, -- здесь нам сумеет помочь коун Паратакс. Он ведь входил в рассудок пленника по просьбе койны Моренис. -- Наследник владетеля почтительно склонил голову перед провидцем. -- И, верно, не упустил случая извлечь оттуда что-нибудь полезное нам. -- Совершенно верно, коун Терован, -- так же вежливо отозвался немолодой чародей. -- Но если речь идет о том, почему боец-ши столь жалок в сравнении с дружинниками Бхаалейна, -- боюсь, ответ лежит на поверхности... и коуну Тауториксу очень не понравится. Паратакс прикрыл веки -- так поступало большинство провидцев, когда им приходилось передавать или читать мысленные образы, и перед внутренним взором собравшихся проявились картины, почерпнутые из памяти Толи Громова -- построение... развод караула... парад... парад на Красной площади по телевизору... снова построение... "Рр-няйсь! смир-рна!"... на грудь четвертого... строем... шагом... левой... правой... -- Да это не люди, -- невольно прошептал Лоргас, -- это мураши какие-то! Провидец прервал свое сосредоточение. -- Воистину так, -- ответил он. -- Каждый из них в отдельности -- ничто по сравнению с нашими бойцами. Но громобойное оружие придает им силу чародея средней руки... и их очень много. Очень. Владетель обвел тяжелым взглядом всех собравшихся за столом в больших палатах кирна. -- Их очень много, -- повторил он. -- И на каждого убитого нами они могут привести через стоячие камни десять или сто таких же. Поэтому я не рвусь в бой. Я предпочту решить дело миром... по крайней мере, сейчас. Терован посмотрел в глаза отцу. -- Я знаю, о чем ты думаешь, -- тихо промолвил владетель. -- Но я не призову на помощь императора, если только существование Бхаалейна не будет поставлено под угрозу. Возможно, я трусливый старик, -- по лицам советников пробежали рябью усмешки, -- но лучше будет нам самим договориться с демонами. -- Я не вижу в этом бесчестья, -- сказал Лоргас. -- Даже худой мир лучше доброй войны. Тауторикс прорычал что-то еле слышно, но спорить не осмелился. -- Оскорбление, нанесенное имени Бхаалейна, смыто кровью, -- успокоительным тоном проговорил владетель. -- Полагаю, что, когда недоразумение будет разрешено, ши продолжат переговоры с нами. -- Чтобы потом снова ударить нам в спину, -- буркнул воевода. -- Если бы они хотели уничтожить нас, -- сухо отмолвил владетель, -- им достаточно было обрушить на нас свое войско. Они смели бы нас числом. -- Вдобавок они совершенно не ценят жизни своих... _солдат_, -- добавил Паратакс и перевел: -- Бойцов-мурашей. Это я тоже почерпнул из памяти нашего пленника... Во время последней войны они почитали за героев тех, кто, не сдавшись в плен, убивал себя. Эвейнцы в ужасе переглянулись. -- Что за безумие ими владеет? -- вопросил Лоргас, не обращаясь ни к кому в отдельности. -- Странное и заразное, -- ответил провидец с некоторым самодовольством. -- Их с детства учат не верить ничему, кроме того, что говорят определенные люди. А те, конечно, воспитывают в них слепое повиновение, хитро скрытое под видом свободы, да вдобавок понукают распространить этот порядок до края света и дальше. -- Но тогда имеем ли мы право допускать их на наши земли? -- тревожно проговорил Терован. -- Что, если и наши крестьяне, наслушавшись демонских речей, обезумеют? -- Едва ли, -- отозвался Паратакс. -- Даже в их мире находится достаточно смельчаков, способных противостоять этой чуме. В нашем же их должно быть еще больше. Я видел их воинов, когда те приходят тайком в деревню на Драконьей реке. Это обычные юноши, быть может, излишне склонные к пьянству и мало приспособленные к ремеслу... но ничем не отличающиеся от наших бесталанных. И чем дальше, тем более слабеет хватка безумия. Владетель покивал, словно это и надеялся услышать. Но только Лоргасу пришло в голову задать следующий вопрос: -- Если, как ты говоришь, почтенный провидец, это стадо простодушных баранов ведут хитрые волки... что они сделают, когда безумие, которое только и удерживает в повиновении их отару, спадет совсем? Ответить не смог никто. * * * Дожидаясь ответа, Обри терпеливо оглядывая тронную залу. Даже побывав в замке Дейга (пережившем до этого, впрочем, падение вертолета и артиллерийский обстрел), он не ожидал, что жилище коуна Фориола окажется настолько внушительным. Замок Дейга был просто велик. Замок Фориол был огромен. Пока Обри вели по многочисленным проходам со двора, где стучали копытами и капризно ржали скакуны, в тронный зал, майору казалось, что его каким-то чудом занесло в Пентагон. Переходы казались бесконечными: хлопали двери, торопились куда-то серьезные люди неуловимо военного вида, волоча в руках всяческое барахло и отирая при встрече плечами белоштукатурные стены, и от коридоров министерства обороны США здешние отличались только скудноватым освещением. Обри заметил, впрочем, что здешние лампы горят ровно и -- для примитивных керосинок -- ярко, испуская сладковатый дух. В тронном зале мог бы поместиться истребитель, если бы не мешали колонны. В их расположении Обри поначалу не усмотрел никакой системы и решил было, что они понатыканы неведомыми архитекторами как придется, и только потом сообразил -- некоторые точки зала, не разделенного вроде бы никакими перегородками, невидимы из центрального прохода, В замке Дейга майор Норденскольд видел голые стены, покрытые копотью пожаров и каменной пылью. Здесь он узрел, как великолепно может быть обиталище эвейнского лорда (барона? маркграфа? язык, сколько усвоил его Обри, не содержал никаких специальных обозначений, которыми столь богата средневековая лексика, -- владетели, и все). Стены между высокими стрельчатыми окнами были целиком затянуты расшитым сканью шелком. Откуда в здешних краях шелк, Обри даже гадать не брался. Во всяком случае, здешние не в магазинах Солсбери его покупали. Золотые и серебряные нити взблескивали на солнце, тускло мерцал мелкий, неровный жемчуг; от пола до потолка взбегали причудливые, дивные лозы, усыпанные драгоценными цветами. Трон, на котором восседал в раздумье владетель Фориол, Обри счел бы уместным разве что в музее. Побывав в молодые годы в Париже, он на всю жизнь запомнил тронный зал Наполеона Бонапарта, этот образчик самого дорогостоящего на свете кича. Кресло Фориола было, пожалуй, еще пышнее, хотя доселе Обри полагал подобное невозможным, однако при этом не казалось ни вычурным, ни вульгарным. Это была запредельная, немыслимая роскошь, наделенная собственной эстетической ценностью. Майор почувствовал себя нищим и злым испанским конкистадором у золотого трона Монтесумы. "Неудивительно, -- мелькнуло в голове у Норденскольда, -- что к нам здесь относятся с таким пренебрежением. Привыкнув, что важные персоны пользуются подобным богатством..." Он украдкой окинул взглядом свой парадный мундир, несколько помявшийся за время полета. -- Так ты говоришь, мой брат жив? -- пророкотал Фориол, поднимая голову, увенчанную тонким золотым обручем -- на удивление, без единого самоцвета, словно все они ушли на украшение трона. -- Воистину так, коун, -- ответил Обри. Обстановка располагала к архаике, -- И вы, демоны, надо полагать, потребуете за его возвращение выкуп? -- осведомился Пардайг ит-Арбрен с какой-то странной интонацией. Обри на миг запнулся, пытаясь понять, о чем думает Фориол, и тут же понял -- тот пытается язвить, чтобы сохранить остатки достоинства перед собравшимися в зале вельможами, большинство из которых смотрят на пришельца с ненавистью, в то время как сердце его рвется от отчаяния. -- Нам не нужен выкуп, -- ответил Обри. -- Ваш брат находится в нашей летающей машине, и мы отпустим его, когда я выйду из замка. Обри два дня уговаривал Макроуэна на эту авантюру. Подполковник решительно отказывался признать за туземцами какое-либо чувство чести -- как не без мстительности решил для себя Обри, потому что сам был его лишен. Уж Макроуэн-то не стал бы сдерживаться, заполучив назад высокопоставленного заложника. В зале воцарилась полная тишина. -- Ты говоришь так, словно над тобой властен Серебряный закон, ши, -- проронил лорд Фориол. -- У нас свой закон, -- ответил Обри. Владетель помолчал. -- Ты заслужил того, чтобы я говорил с тобой, -- вымолвил он наконец. -- Что вам нужно в Эвейне Благословенном? Зачем пришли вы на нашу землю? -- Путь через стоячие камни открыл наш враг, -- ответил Обри нарочито решительно. -- Мы не можем допустить, чтобы его... воины пришли к нам через врата с вашей стороны. -- Мы сами способны оборонить стоячие камни от вторжения злобных ши, -- без выражения ответил владетель Фориол. -- Вы можете не опасаться. -- Возможно, -- так же бесстрастно откликнулся Обри. -- Владетель Торион ат-Дейга тоже думал, что может противостоять нам. Теперь остатки его дружины прячутся по лесам и живут только потому, что мы не желаем проходить по землям Эвейна с огнем и мечом. А ведь мы не стали применять против него самое сильное наше... колдовство. Некоторое время Пардайг Фориол молча изучал незваного гостя. Взгляд его скользнул вбок, туда, где за колоннами стояла немолодая женщина в расшитом серебром платье чародейки. Та утвердительно кивнула. -- Ты заблуждаешься, -- произнес лорд, не спрашивая, но утверждая, -- но искренне. К тому же не мне решать, даровать ли вашему роду ши свободный проход по землям Эвейна. Это может сделать только рахваарракс -- император. Ты, верно, будешь просить меня лишить самозваного нововладетеля Дейга моей помощи. Что же, если ты вернешь мне моего непутевого брата, я готов согласиться на это. Я отзову из чужих владений своих родовичей Атурио-на ит-Лавана и Брандига ит-Диуракса и не стану воевать с вами, покуда вы не нарушите границ моих владений или император не призовет меня согласно Серебряному закону. -- Владетель Фориол мудр. -- Обри слегка наклонил голову -- насколько может поклониться местному князьку американский офицер. -- Владетель Фориол, -- вот теперь Пардайг ит-Арбрен усмехнулся уже откровенно, -- осторожен. И не обольщайся, ши. Я готов вас терпеть, но не думай, что стану вас любить после того, как вы держали в плену моего раненого брата. Обри посмотрел ему в глаза. Он знал, что во многих отсталых странах это считается оскорбительным, но сейчас ему было все равно. -- Твой брат, владетель, убил десяток наших воинов так же небрежно, как мальчишки бьют мух, -- отчеканил он. -- Мы готовы терпеть ваше презрительное невмешательство... но не ждите, что мы станем вас любить. Верно, у тебя там прячется чтец мыслей? -- Майор мотнул головой в сторону заслоняющих угол зала колонн. -- Так пусть посмотрит, что мы могли бы сделать с вами, будь мы такими дикарями, какими вы почитаете нас! Он ожидал, что Пардайг рассердится, впадет в бешенство, даже -- чем черт не шутит -- вызовет обидчика на дуэль, хотя такого обычая здесь вроде бы не существовало, и Обри мог догадаться, почему: поединок между двумя сильными эсперами должен был кончиться, вероятней всего, двумя летальными исходами. Вместо этого владетель расхохотался -- гулко и вроде бы беззлобно. -- А ты горд, демон! -- проговорил он, отмахиваясь. -- А теперь иди, покуда я не испепелил тебя! "И помни, -- послышался в мозгу Обри женский голос с совершенно учительскими интонациями, -- что дикарь не тот, кто рубит врагу голову. Дикарь тот, кто хвалится своим милосердием, отрубая головы через одну". Обри покраснел и, рваным движением отсалютовав владетелю Фориолу, направился к выходу. И все же прежде, чем он добрел вслед за провожатым, без которого запутался бы в лабиринтах замка, до дверей, на лице его заиграла улыбка. Да, переговоры прошли не так удачно, как надеялся Обри, но цель достигнута. Фориол отказал в поддержке партизанам... как там он назвал нового владетеля -- самозваный? Его нейтралитет обеспечен. Обри уже знал, с чего начнет беседу с владетелем Малиунданы, которого собирался навестить через два дня -- к этому времени остальные посланцы Фориола как раз должны будут покинуть лесных сидельцев из Дейга и направиться домой. А договорившись с двумя владетелями, третьего он распропагандирует в два счета -- то у едва ли захочется оставаться один на один против загадочных и могучих пришельцев. Теперь, пожалуй, стоит и продолжить разговор с Макроуэном насчет глубокой разведки. Пардайг Фориол заявил совершенно ясно -- вопрос прохода американских войск по территории страны должен решить император. А кто он, что он, где находится и какой, наконец, властью обладает -- все это нам покуда совершенно неясно. Пожалуй, если воспользоваться помощью кого-то из владетелей, научить отделение морпехов местному языку... отправить якобы купцами... до самой столицы, с редким товаром в виде пластиковой бижутерии и шоколадных батончиков... Может получиться. У вертолета Обри остановился. Провожатый терпеливо ждал, не выказывая ни злобы, ни нетерпения. Майор махнул рукой. Двое морпехов проворно подняли осоловелого от морфия чародея на ноги и выпихнули из "хьюи". -- Что вы сделали с коуном Брендайгом? -- сухо вопросил провожатый. -- Опоили, -- ответил Обри. -- Зельем, отнимающим колдовской дар. К вечеру это пройдет. Иначе ваш лорд может считать нас обманщиками, а свое слово -- не имеющим силы. -- Слово всегда имеет силу, -- промолвил туземец. Он бережно подхватил Брендайга под мышки -- тот безвольно обмяк у него на руках -- и повел к замку. Обри с улыбкой глядел ему вслед. Будущее казалось прекрасным. * * * Майор Кобзев мучился зудом в пальцах. Пальцы чего-то невнятного требовали -- то ли рвать редкие волосы на темени, то ли чистить табельный пистолет, чтобы тот не дал осечки на последнем, роковом выстреле. Вместо этого гэбист покрепче вцепился в поручень и настрого запретил себе и думать о подобных глупостях. Хватит и предстоящего разговора с владетелем. Кобзев уже понял, что правильнее было бы называть Рахтаварина ит-Таварина бароном Бхаалейном. Однако калька с эвейнского уже прочно вросла в нарождающийся жаргон "руки помощи", а кроме того, сами туземцы не делали различий между графами и маркизами. Владетель -- это владетель, и точка. Потуги отдельных господ кичиться древностью рода или крепостью дара показались бы убогими любому, знакомому с великомосковским местничеством. Не в первый раз Кобзеву пришло в голову, что общественный строй Эвейна будто бы специально создавался для поддержания стабильности. Он гнал от себя эту мыслишку, недостойную истинного марксиста-ленинца, но она возвращалась. Ведь должна же быть причина тому, что на материке -- за всю планету майор не мог поручиться -- существует только одно государство! Или дело в парапсихических силах? Если они наследуются, как цвет волос или глаз... должны быть и вариации. Не может только силой удерживаться у власти одна династия, если могущество ее чародеев будет сильно колебаться. Эвейнцы называли это "варварскими княжествами" -- объединенные на одно-два поколения под властью особенно сильного шамана земли. Потом умирал шаман, и страна-однодневка разваливалась снова, разодранная на части усобицами соперничающих чародеев. Могло показаться, что колдовство загнало этот мир в страшный социальный тупик безо всякой возможности дальнейшего прогресса... если бы не Эвейн. Насколько мог судить Кобзев, последние два тысячелетия Серебряная империя сохраняла основные свои черты. Она расширялась -- медленно, но неуклонно. Увеличивались число чародеев и их сила. Но император царствовал, владетели правили, колдуны объединялись в гильдии, а крестьяне всех их кормили. На свой лад это тоже был тупик, хотя и несравненно более уютный, чем непрекращающиеся кровавые стычки за эвейнскими рубежами. То же самое касалось и технического прогресса. Лингвист Шойфет уверял, что основная миграция с Земли на Эвейн (название страны все крепче и крепче прилипало ко всему миру) произошла три, не то четыре тысячи лет тому обратно. Индоевропейские племена того периода были дикарями даже по сравнению с жителями Востока, строителями пирамид и зиккуратов, хотя и те не знали ни железа, ни стремени, ни хомута. Но за прошедшие годы их земные родичи вышли в космос, в то время как потомки первопоселенцев Эвейна (возможно, существовали и более ранние волны миграций, но с их следами ограниченный контингент до сих пор не сталкивался) додумались только до спичек. Шойфет продолжал твердить, будто наличие в обществе чародеев тормозило развитие техники само по себе -- дескать, зачем развивать механику и геометрию, когда сильный телекинетик, вроде того же ат-Бхаалейна, мог поднять почти любой груз? Всякий раз, стоило упрямому лингвисту сесть на любимого конька, Кобзев показывал ему местные спички. Вездесущий и незаменимый снабженец Либин выменял их у кузнеца на пару килограммов стреляных гильз. Спички были совершенно как земные, только раза в два побольше. Выходило, что есть у местных жителей и наука -- по крайней мере алхимия. Но плодами ее они почему-то не пользовались. Вертолет завалился набок, выписывая вираж над замком Бхаалейн, прежде чем опуститься у кромки леса, где все еще виднелись остатки разбитого БТРа. Бдительный Кобзев заметил, что местные жители уже начали растаскивать технику на металлолом. До того как посланец владетеля появился у ворот лагеря, майор Кобзев два дня не мог набраться смелости пустить себе пулю в лоб. Он никак не мог понять, ни что на него нашло -- идти по бубенчиковским стопам и воевать с эвейнцами, -- ни что теперь делать. Гонца он принял едва ли не за ангела небесного. Майор предполагал, что владетель Бхаалейн обрушит на его голову громы и молнии... но гонец передал почтительно, что его господин желает встретиться с воеводами ши близ замка Бхаалейн послезавтра в полдень. И ускакал. Из ворот, как и в прежние разы, выехала пестрая кавалькада -- сам Бхаалейн, его управляющий, воевода, с полдюжины чародеев... Но вместо пары десятков дружинников владетеля сопровождали всего пятеро -- верно, лучших из лучших. "Или лучших из уцелевших?" -- мелькнуло у Кобзева в голове. Потери ограниченного контингента в эскападе у замка были ему известны точно -- тридцать два убитыми и четверо ранеными. А вот сколько полегло дружинников, ему оставалось только догадываться. Если бы в докладе капитана Бобрушкова было хоть полслова правды, то охранять мрачные стены, возвышавшиеся вдали, было решительно некому. Про себя гэбист решил, что бхаалейновцы потеряли примерно столько же бойцов -- меньше убитыми, но больше ранеными, то есть при местном уровне медицины прямыми кандидатами в покойники. Результат, конечно, печальный, но и обнадеживающий. Если договориться с местными феодалами все же не получится, то позволить себе подобные потери группировка вторжения сможет. А вот дружины владетелей -- нет, потому что самая крупная из них едва насчитывала полторы сотни бойцов и чародеев. Майор Кобзев вышел навстречу владетелю пешком -- как всегда. Здешние кони, никогда не видавшие машину пугались бэтээров и бээмдэшек, и владетель не приближался к самосадным повозкам демонов, опасаясь, очевидно, за свое достоинство. Переводчик Шойфет следовал Кобзевым как ломаная, длинная тень. Обычно Бхаалейн приветствовал гостей первым -- в своей грубоватой, обманчиво простодушной манере. Но в этот раз владетель молчал, и Кобзеву пришлось взять инициативу на себя. -- Привет тебе, владетель, -- проговорил он с натугой, подавляя привычное "Здравствуйте, товарищ". -- Я... пришел принести тебе наши извинения за несчастливое недоразумение... -- Вы странный народ, демоны, -- перебил его Бхаалейн с насмешкой. -- Вначале вы требуете от меня извинений за то, в чем нет моей вины, а потом извиняетесь за то, в чем нет вашей. Это мой управляющий, -- он остро покосился на мрачного толстяка, -- счел, что слова вашего посланца оскорбительны для меня. Наши воины сошлись в честном бою, и оскорбление, если и было, смыто кровью. Мы можем говорить. Кобзев вгляделся в лицо собеседника. Это было нелегко -- владетель не утруждал себя тем, чтобы спешиться перед разговором, и приходилось изрядно задирать голову. Но владетель вроде бы говорил искренне... хотя воевода с, ним, кажется, не согласен, слишком он хмур и набычен. Может быть, для эвейнцев и вправду все так просто? В чужой монастырь... -- Я судил о вас по нашим законам, -- чопорно проговорил он. -- Я извиняюсь. -- И я судил о вас по нашим законам, -- отозвался Бхаалейн. -- Я был не прав. Что он хотел этим сказать, майор так и не понял. Дискуссия о праве прохода через бхаалейновские земли продолжилась с того места, на котором застопорилась перед злосчастным нападением на купеческий караван. Похоже было, что сражение у замка кое-чему научило владетеля -- тот, хоть и старался не показывать этого, был готов идти на большие уступки, чем прежде. Чтобы убедить его в правильности выбранной линии, Кобзев, в свою очередь, поддался сильнее, чем полагал бы нужным в других обстоятельствах. Когда воевода принялся многозначительно поглядывать на солнце -- самому владетелю все то же достоинство не позволяло так явно намекать, что пора бы и закругляться, -- Кобзев осторожно осведомился, не желает ли владетель Бхаалейна продолжить беседу в другой раз. -- О да! -- пророкотал тот. -- Но прежде чем вы покинете окрестности моего кирна, демон, скажи мне -- что вы делаете с раненными в бою сородичами? -- Лечим по мере наших возможностей, -- ответил гэбист недоуменно. Ему захотелось поинтересоваться недоуменно: "А вы думали, мы их жрем?" -- Это достойно, -- кивнул владетель. -- Но я говорил о раненых, попавших в руки ваших противников. Сердце Кобзева подпрыгнуло, зашвыривая желудок в горло, как баскетбольный мяч в корзину, и рухнуло в самые пятки. -- Не желает ли владетель сказать, что у него в плену находится наш боец? -- поинтересовался он. При беседах через переводчика он постоянно сбивался на этакий безличный стиль, страшно злился на себя за это, но ничего не мог поделать. -- Не в плену, -- поправил Бхаалейн с неудовольствием. -- Он не был пленен в бою. Мы случайно захватили его тело в замок, собирая наших раненых. -- А что принято у вас делать с пленными? -- поинтересовался Кобзев, только чтобы выиграть время. Ему в голову не приходило, что местные могут захватить советского солдата живым, и теперь майор недоумевал, почему. -- Дело чести владетеля -- выкупить своего дружинника, будь то родович или наймит, если тот желает вернуться к нему на службу, а не переметнуться к победителю, -- ответил Бхаалейн. -- Но вашего бойца я готов вернуть бесплатно. Мне он не нужен, и мой управляющий жалуется, что пленник слишком много ест. Кобзеву пришлось очень внимательно вглядеться в прищуренные глазки владетеля, чтобы заметить притаившуюся там усмешку. "Ну погоди, толстяк, -- в бессильной ярости подумал он, -- я тебе еще припомню твои шуточки. Вот когда у нас будут стоять гарнизоны по всему Эвейну... тогда ты запоешь по-иному. А пока смейся-смейся". Гэбиста трясло невидимой, мельчайшей дрожью. Да, он не может оставить советского солдата в туземной темнице... тем более во власти Бхаалейна, не жестокого намеренно, но безразличного до последней степени к жизни и благополучию пришельцев. Но и принять его обратно он не имеет права! За столько дней телепаты Бхаалейна могли не только высосать из его мозгов все, что тот знает о Советском Союзе, социалистическом строе, об армии, наконец, но и вложить туда любые приказы. Вырезать под покровом ночи все руководство группировки. Открыть дорогу в лагерь налетчикам. Внедриться в... Кобзев не очень хорошо представлял, куда можно внедриться в тесном кругу допущенных к тайне межпространственных ворот, но и эта мысль мелькнула у него в голове. Но это -- риск теоретический. А вот если он сейчас откажется принять пленника обратно... ладно бы Шойфет, его еще можно запугать до безъязычия, но двое мордоворотов с "Калашниковыми" за спиной, такого эти не простят... -- Когда вы сможете вернуть его нам? -- проговорил Кобзев, слыша свой голос как бы со стороны. -- Через два дня, -- ответил за владетеля Раатхакс. -- Целительница говорит, он еще не до конца окреп. -- Хорошо, -- выдавил гэбист. -- Мы будем ждать. Владетель кивнул и неспешно развернулся к замку. * * * Замполиту Бубенчикову судьба, очевидно, предназначила служить злым роком контингента межпространственной помощи. После фиаско, которое потерпел замполит на ниве идеологической работы, из лагеря его старались не выпускать. Этим обстоятельством Бубенчиков очень тяготился и даже протестовал, требуя позволить ему проводить беседы с населением соседних деревень. Но Кобзев, к которому замполит обратился поначалу, справедливо заметил, что после предыдущего выступления замполита командование группировки до сих пор не может наладить диалог с владетелем Картрозом, через чьи земли лежала дорога в срединные области Серебряной империи, -- тот с большим скрипом согласился не убивать подлых демонов на месте, но дальше этого дело не шло. Поэтому замполиту Бубенчикову следовало бы не лезть в дипломатию, а молчать в тряпочку и заниматься своими непосредственными обязанностями -- поддерживать моральный дух красноармейцев. Обиженный замполит пошел к командующему, но оказалось, что Кобзев успел первым. От командующего Бубенчиков вышел белый и дрожащий и принялся отравлять жизнь обитателям базового лагеря. От его бдительности не могло укрыться ничто. Попал под раздачу даже безответный переводчик Лева, уличенный в напевании идеологически невыдержанной колыбельной Шуберта. Стало полегче, когда раздраженный Кобзев позволил замполиту проводить занятия с бывшими разбойниками, срочно перекрещенными в "освободительное движение эвейнской бедноты". Гэбист рассудил, что проще дать Бубенчикову немного воли, чем ежедневно вылавливать из уходящей на Большую землю дважды перлюстрированной почты его доносы. Кроме того, за идеологическую работу все равно придется отвечать. Потом дружина владетеля Бхаалейна сровняла тренировочный лагерь с землей, и способности замполита опять остались не востребованы. Бубенчиков бродил по новому лагерю, вяло проводил партсобрания и придирался к солдатам по каким-то совсем уже немыслимым поводам, чего за ним прежде не водилось. Тем вечером внимание рыскавшего по базе замполита привлек шумок, доносившийся из одной офицерской казармы. В этом, собственно, не было ничего предосудительного, но острый слух героя Праги уловил бряканье гитары артиллериста Ржевского, которого замполит не любил за старорежимную фамилию. Поэтому он, не раздумывая долго, подошел к двери, за которой звенели струны и стаканы, и распахнул ее без стука. Господа офицеры застыли, не успев в очередной раз сдвинуть граненые "бокалы". Бубенчиков повел носом и внушительно прокашлялся. -- Товарищ замполит!.. -- радостно воскликнул Ржевский и, осекшись, добавил гораздо тише: -- Присоединяйтесь... Вместо ответа Бубенчиков обвел взглядом стол. Ничего криминального он там не обнаружил. Поверх газеты, заботливо прикрывавшей казенную скатерть, были разложены плавленые сырки, черный хлеб, квелые огурцы, ломтики домашнего сала, благоухавшего чесноком на всю комнату, перебивая свежий аромат новых досок. С краю стола примостилась горсть окаменевших ирисок, припасенных, очевидно, для последней стадии опьянения, когда уже все равно чем закусывать. Некоторое время замполит раздумывал, не стоит ли закатить скандал, потом махнул рукой и устроился на краю койки. -- Наливайте, -- велел он, подпирая щеку мясистой ладонью. Ржевский взял на гитаре одинокий аккорд, сложный и печальный. Лейтенант Топоров поспешно вытащил из-под стола трехлитровую банку, на которой еще сохранилась потертая этикетка "Сок томатный с мякотью", и щедро плеснул в подставленный кем-то стакан подозрительно розовой жидкости. За время службы Бубенчикову приходилось пивать самогон самых необыкновенных оттенков -- от алмазно-прозрачного до мутно-коричневого (который должен был в случае неожиданной проверки изображать кофе). Поэтому замполит, ловко стащив со стола ломоть хлеба с салом, одним движением локтя влил в распахнутый рот половину содержимого стакана, сглотнул и зажмурился, ожидая реакции организма. Реакция последовала, но совершенно не такая, на какую рассчитывал Бубенчиков, ожидавший мазка наждачкой по небу и дальше, по пищеводу до самого желудка. Напиток и вправду оказался очень крепким -- чуть ли не как медицинский спирт, -- но скользнул в горло, точно масло. Он был сладким и ароматным, он пах медом и земляникой, а еще -- травами и летней душистой жарой, настаивавшейся много дней в тяжелых бутылях с домашней наливкой. Этот аромат сбивал с ног, он пробуждал где-то в самых глубоких и древних отделах мозга память предков, открывал в человеке лучшие чувства и стремления, приобщая не описуемой словами благодати... Бубенчиков сглотнул еще раз, и призрак нирваны отступил, рассеиваясь. Замполит тряхнул головой, открыл глаза и, набычившись, оглядел занервничавших офицеров. -- Откуда взяли? -- просипел он -- глоток наливки не прошел бесследно даже для его луженых голосовых связок. Как выразился позднее Ржевский, "брехня эта офицерская солидарность". Все взгляды разом обернулись к лейтенанту Топорову. Тот побледнел и замялся. -- Ну? -- все тем же зловещим шепотом осведомился Бубенчиков. -- Да вот... принесли... -- не своим голосом произнес Топоров и уронил стакан. * * * Майор Кобзев готов был рвать на себе волосы. Удерживало его только два обстоятельства -- во-первых, шевелюра его и без того угрожающе редела с каждым годом, а во-вторых, над столом Кобзева нависал торжествующий Бубенчиков, и демонстрировать ему свое отчаяние гэбист не собирался ни при каких обстоятельствах. Злополучная банка с наливкой разделяла спорщиков точно барьер. Майора одолевало непреодолимое искушение посмотреть на замполита через банку и увидеть, как колышется его разбухшая розовая харя. -- Не вижу в случившемся трагедии, товарищ Бубенчиков, -- упрямо повторил он. -- А это... это... непотребство?! -- патетически воскликнул замполит, размахивая руками. -- Советские офицеры, позоря свое высокое звание, берут с уходящих в самоволки солдат мзду алкоголем! Да это трибунал! При слове "трибунал" обвиняемые разом съежились. Собственно, ни замполит, ни гэбист не обладали правом решать их судьбу, но все понимали -- к чему придут сейчас спорщики, так и будет. -- Ну зачем сразу трибунал, Николай Марксленович? -- успокаивающе проговорил Кобзев. -- Товарищи, очевидно, не прониклись важностью нашей миссии, глубиной момента... но их ли в этом вина? Замполит пожевал губами. Обвинение было серьезное. Ясно, на что намекает Кобзев -- дескать, это товарищ Бубенчиков не донес до отдельных членов партии... а кто в этом чертовом контингенте не партийный? Только комсомольцы. -- А нарушение устава? -- парировал он. -- Устава караульной службы, между прочим, Степан Киреевич? А самовольные отлучки рядового и младшего офицерского состава из расположения части? -- Явление, безусловно, недопустимое, -- подхватил Кобзев. -- Совершенно недопустимое и безобразное. Но подпадает ли оно под трибунал? Ведь мы имеем дело не с какими-то... неустойчивыми элементами. Участники нашего опыта выбирались весьма тщательно. Мы не можем из-за одного проступка, пусть и позорного, брать под сомнение безупречное прошлое... -- Можем! Можем и должны! -- брызнул слюной Бубенчиков. -- Ни в коем случае! -- возмутился Кобзев. Им двигало только одно желание -- замять дело, ни в коем случае не вынося сор за ограду базы. Если состав контингента начнет меняться, сохранить секретность в случае неудачи будет все сложнее с каждым вырвавшимся за барьер стоячих камней. -- А вам, Николай Марксленович, следовало бы проявить немного понимания. Наши солдаты и офицеры живут фактически без связи с родиной, в замкнутом пространстве, точно в подводной лодке, но постоянно в виду Земли. И если даже лучшие, рекомендованные партийными организациями и государственными органами ломаются в таких тяжелых психологически условиях, очевидно, нагрузка слишком велика. Я бы предложил ограничиться дисциплинарными мерами в отношении нарушителей... и пересмотреть линию руководства группировки в отношении увольнительных. Замполит застыл, побагровев. На лбу его отчетливо завиднелся старый иззубренный шрам от удара кирпичом. -- Следует четко отделять местное население, в целом, несомненно, дружественное советскому народу и армии, -- продолжал подхваченный нахлынувшим вдохновением Кобзев, -- от угнетающих его феодалов и чародеев, чье влияние на неокрепшие политически умы крестьян мы стремимся преодолеть. Самоизоляция, необходимая на начальных этапах процесса, теперь превратилась в оковы, не дающие нам сделать новый шаг в советско-эвейнских отношениях. Необходимо зримым примером повести прогрессивные слои крестьянства к светлому будущему социализма, и сделать это можно, лишь обеспечив постоянный и повсеместный контакт между лучшими из наших солдат и местными жителями. Я предлагаю разрешить увольнительные для рядового состава и в дальнейшем более гибко подходить к подобным вопросам. Бубенчиков осоловело помотал головой. В глазах его читалась явственно только одна мысль: "Вот же продувная бестия!". -- Вас, товарищи, -- Кобзев царственно обернулся к виновникам, -- я не задерживаю. Думаю, ваши дела будут рассмотрены и на собрании партийного актива, и руководством контингента межпространственной помощи. Офицеры, забыв о всяком достоинстве, ломанулись к выходу, радуясь, что отделались дешево -- ничего страшнее выговоров с занесением им не грозило. -- А вы, товарищ Бубенчиков, останьтесь, -- мстительно договорил гэбист. -- Нам с вами еще следовало бы обсудить... проблемы политпросвещения в применении к текущему моменту. Замполит покорно опустился на стул. Он понимал, что его переиграли по всем статьям. А вот чего он не знал, так это того, что Кобзеву хотелось выть в голос. Привыкший быть хозяином положения, гэбист сейчас только казался таковым. На самом деле выбора у него не было. Если не разрешить солдатам ходить в увольнительные в деревню, они станут, как и прежде, отправляться в самоволки. Но так или иначе, а ничего хорошего от постоянного общения советских бойцов с местными Кобзев не ждал. Ну ничего. Завтра бхаалейновцы должны вернуть наконец своего пленника. Это окажет на моральный дух солдат самое благоприятное воздействие. Глава 12 -- Здравствуй, демон. -- Моренис просунула голову в полуоткрытую дверь и критически оглядела красного, как рак, голого Толю Громова. -- Нет, в дружину Бхаалейна тебя бы не взяли. Толя беспомощно пожал плечами, пытаясь натянуть штаны, не теряя при этом остатков достоинства. Он уже привык, что в его комнату -- для камеры каморка на третьем этаже башни была недостаточно сырой и мрачной -- без спросу заглядывают посторонние люди: кто придет поглядеть на демона в клетке, кому-то позарез приспичит спросить его о чем-то. Но это были, как правило, мужчины, и о своем приближении они обычно оповещали топотом шагов на лестнице и бряцанием оружия. Моренис ходила бесшумно, как кошка, и выбирала для появления самые неподходящие моменты. -- Почему не взяли? -- поинтересовался он, наперед зная ответ. -- Хлипок, -- отрубила целительница. -- Тауторикс не заходил? -- Заходил, -- кивнул пленник. Он уже знал, что Тауториксом зовут командира замковой дружины, похожего на Илью Муромца в преклонных годах. -- Тогда ладно, -- целительница дернулась было обратно, но передумала. -- Ничего не сказал? -- Нет, -- покачал головой Толя. После того как провидец обучил его местному языку, обитатели замка стали меньше чуждаться пленного демона, но вести с ним дружеские беседы по-прежнему были не расположены. Поболтать с ним соглашалась только Моренис, когда у нее выдавалось свободное время. -- Тогда я скажу. -- Колдунья решительно ступила через порог. -- Да одень ты порты! Стоит, как аист... Толя покраснел еще пуще и, отвернувшись, поспешно натянул изрядно замызганные штаны. -- Отпускают тебя, -- сообщила Моренис просто. Толя присел на койку. -- Как?.. -- А вот так. -- Целительница пожала плечами. -- Владетель решил показать свою щедрость и не взял с вашего воеводы виру. Хотя стоило бы. Так что завтра утром тебя передадут с рук на руки этому... Степану ит-Кирею. Толя не сразу понял, что она говорит о майоре Кобзеве. Майоре КГБ. -- А... потом что? -- спросил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком. -- Это уже ему решать, -- развела Моренис руками. -- Не знаю, как у вас, демонов, принято. У нас пленных дружинников попрекать не принято, даже если за них вира большая плачена. Вот если переметнулся пленник, тогда его старые товарищи добрым словом не помянут... да и то -- смотря какому владетелю служат. -- Это как -- переметнулся? Изменил, что ли? -- Ну как "переметнулся"? -- удивилась Моренис. -- Под руку другому владетелю пошел. Вот Тауторикс, я слышала, дружин пять сменил, прежде чем осел у Бхаалейна -- щедрый здесь владетель и добрый, хотя по повадке и не скажешь. Среди наймитов такое случается сплошь и рядом... А что, у вас нет? Толя покачал головой. Он всего пару раз сталкивался в лагере с Кобзевым и теперь, пытаясь вспомнить, как тот выглядел, видел только холодные, колючие глаза неопределенного цвета. В памяти, как назло, всплывало что-то маресьевски-гастелловское -- "Умри, но врагу не дайся!" и тому подобное. Что же о нем скажут ребята, когда он вернется? И что спросит этот лютоглазый гэбист? "А вы, гражданин, когда продались эвейнским помещикам? Почему вас пощадили -- одного из всех? Давно держите связь со своими сообщниками?" -- Э-э, да тебя трясет! -- Целительница порывисто потянулась к пленнику, коснулась его нагого плеча, усмиряя суматошное биение сердца, ослабляя натяжение того, что лекари Эвейна называли "холодной сетью", а медики Земли -- парасимпатической системой. -- Чего ты боишься, демон? -- спросила она, вглядываясь в застывшее лицо юноши. -- От тебя шарахается все владение Бхаалейн, а ты боишься? -- Я... боюсь возвращаться, -- прошептал Толя. И заплакал. Если бы Моренис тау-Эпонракс могла читать мысли, она посмеялась бы над нелепыми выдумками впечатлительного ши. Но это был не ее дар. Испуг политически грамотного Толи она приняла за признак реальной угрозы. А клятва целителей требовала от нее помочь больному. -- Тогда не возвращайся, -- предложила она и сама поняла, что ляпнула что-то не то. Сердце Толи Громова, только что успокоившееся, опять пустилось в галоп. Он открыл рот, пытаясь ответить, но судорога скрутила его лицо, смяв жуткой плаксивой гримасой. Моренис провела ладонью по его щекам, расслабляя мимические мышцы. Пальцы ее намокли от чужих слез. -- Бедняга, -- прошептала она. -- Ты боишься вернуться к своим, и боишься остаться, и боишься решить, чего ты боишься больше. Но... -- Целительница вздохнула. -- Даже если всю жизнь прожил в страхе, рано или поздно наступает миг, когда нельзя больше бояться. Она помолчала секунду и вышла, беззвучно притворив за собой дверь. * * * Солнце опять сияло. Ярко-ярко. Майор Кобзев даже задумался, как получается, что погода в здешних краях стоит неизменно хорошая. Дожди идут ровно столько, сколько нужно полям, а все остальное время небо радует глаз аквамариновой глубиной, и только редкие тучки проползают по нему из края в край, чаруя причудливыми формами. Вот и сейчас над замком Бхаалейн висело облако, похожее на звезду -- правда, скорее морскую, потому что лучи ее изгибались под самыми разными углами. Но гэбист все равно решил считать это хорошим знаком. "До чего я опустился, -- горько пожурил он себя. -- Суеверия. Колдовство. Ворожба на сушеных мухоморах". Интересоваться причинами подобного благолепия у местных жителей он попросту боялся -- что, если и это работа чародеев? Вертолет ткнулся в землю куцыми колесиками -- вначале задними, потом передним. Винт покрутился еще немного вхолостую, и машина застыла окончательно. -- Надеюсь, сегодня нам не придется их ждать, -- пробормотал Кобзев себе под нос. Владетель Бхаалейн мог заставить посланцев стоять на дороге добрых полчаса, прежде чем выйти на переговоры, -- такое уже случалось. Судя по всему, ничего оскорбительного местные жители в этом не находили -- но то местные, а гэбист чувствовал себя оплеванным и с каждым таким случаем таил все больше зла на Рахтаварина ит-Таварина и на весь Эвейн. Шойфет нервно потер руки. С каждым днем эта привычка раздражала Кобзева все сильнее. Пленного десантника -- уже выяснили, что звать его Анатолий Громов и числился он погибшим во время злосчастного боя у замка, -- должны были передать советским командирам на том же месте, где велись переговоры. Судя по всему, для туземцев это было дело обычное, Кобзев же не находил себе места. Понятно, что придется допрашивать этого... пленника, старательно и долго. Туземцы самодовольны и высокомерны, едва ли они стали таиться от раненого беса. Но сомнения глодали майора. Что, если все, что видел рядовой Громов, подсказано ему хитрым телепатом... или наоборот, самое важное стерто, убрано из его памяти... или сам он превращен в заводную куклу, подчиненную только приказам колдуна? Можно ли вообще подпускать его к бывшим товарищам? Или, заполучив назад, тут же отвести в ближайший лесок и пустить там пулю в затылок для надежности? А может, сначала допросить, а потом уже нейтрализовать? К удивлению гэбиста, в этот раз владетель с обычной свитой выехал из ворот кирна, едва вертолет опустился на землю. Когда кавалькада подъехала поближе, Кобзев разглядел, что ко всегдашним спутникам Бхаалейна добавились бледная темноволосая женщина и совсем молодой парень, сидевший в седле мешком. Соломенные волосы парня были растрепаны, а руки связаны -- скорее символически, потому что другой конец тонкой бечевки крутила в пальцах брюнетка. -- Привет тебе, владетель, -- проговорил Кобзев, когда Бхаалейн остановил своего мерина-тяжеловоза в десятке шагов от конвойного отделения. -- И тебе привет, воевода, -- дружелюбно отозвался тот. -- Представляю тебе Моренис тау-Эпонракс, чародейку гильдии целителей, служащую мне без обетования. -- Как-как служащую? -- переспросил Кобзев вполголоса. -- На сдельной работе, -- перевел Лева. -- А-а, -- протянул Кобзев глубокомысленно, хотя все равно ничего не понял. -- Передай ей мои наилучшие... и спроси, почему наш солдат связан. -- Это... -- пробормотал переводчик, выслушав ответ, -- ...не совсем понимаю... символ, наверное... уз... нечто вроде таблички "пленник" на груди. Койна Моренис держит веревку, потому что... технически... он ее пленник. "И я даже не хочу спрашивать, как ей это удалось", -- мрачно подумал Кобзев. Связанный солдат тревожно озирался, то приглядываясь к встречающим, то обводя взглядом эвейнцев. -- А это вообще Громов? -- поинтересовался внезапно засомневавшийся гэбист у лейтенанта Топорова. Тот уверенно кивнул. -- Так точно, товарищ майор! Кобзев замялся. Как полагается производить обмен пленными, он еще представлял себе, но как принимать их в подарок -- не имел понятия. -- Койна Моренис, -- избавил его от необходимости выдумывать что-либо самому владетель Бхаалейн, -- вы объявляете этого ши здоровым и не нуждающимся во вспоможении гильдии целителей? Шойфет добросовестно переводил. -- А?.. -- Целительница вскинула голову. Похоже было, что она глубоко задумалась, и слова владетеля застали ее врасплох. -- Да... да, конечно. Она отпустила шнурок, и тот змейкой скользнул в траву. Рядовой Громов потер запястья, будто не в силах поверить, что они не связаны. -- Ты свободен, -- проговорила Моренис. -- Можешь возвращаться в свое войско. -- Губы ее шевельнулись, но ни Кобзев, ни Лева Шойфет не разобрали слов. -- С коня слезь, -- не то приказал, не то посоветовал Тауторикс и добавил вполголоса что-то оставленное Левой без перевода, но прозвучавшее почти как: "Позорище..." Медленно, точно во сне, Толя Громов соскользнул с крупа смирной буланой лошадки. Он сделал несколько шагов через разделявшую обе группы по негласному уговору нейтральную полосу и остановился. "Ну же! -- мысленно взывал к нему Кобзев. -- Шагай! Еще не хватало тебе от радости закатить истерику перед местными, дубина! Шагай же!" -- Р-рядовой Громов! -- вскрикнул Топоров неуместным фальцетом. -- Ш-шагом марш! Толя Громов дернулся, как от удара. Он сделал еще шаг, потом обернулся, глядя на целительницу -- та смотрела на него печально и всепонимающе, так что Кобзева мороз продрал от ее взгляда. -- Р-ря!.. Кобзев оттолкнул лейтенанта. Тот пустил петуха и смолк, гневно глядя на оцепеневшего посреди нейтральной полосы Громова. Конвойное отделение напряглось, как один человек, сжимая автоматы. Десантник отшатнулся. Его, точно куклу на веревочках, мотало то вперед, к своим, то обратно, к эвейнцам, и Кобзев, уже поняв, что творится нечто непредусмотренное, шагнул к нему, поднимая руку. И Толя Громов от ужаса совершил самый безумный поступок в своей жизни. Он сделал шаг назад. Потом еще один, оборачиваясь. Губы его зашевелились. -- Что он бормочет? -- нетерпеливо бросил Кобзев через плечо. -- "Владетель Бхаалейн, -- перевел Лева механически, -- прими меня под свою руку!" Гэбист оцепенел. В мозгу его рождались идеи, одна другой безумней и губительней -- вытащить пистолет и застрелить Громова, и застрелить Бхаалейна, и перестрелять всех свидетелей, и застрелиться самому... Вариантов было слишком много. И Кобзев так и не успел выбрать из них один, прежде чем владетель Бхаалейн не окинул склонившегося к копытам его коня солдата оценивающим взглядом и не проронил горсть веских, как патроны, слов. -- "Я принимаю тебя под свою руку", -- шепнул над ухом Кобзева переводчик. Воцарилась тишина. -- Хватит ломать комедию! -- нарушил всеобщее молчание Кобзев. Он говорил громко и решительно, словно пытаясь силой голоса разрушить опутавшие мятежного рядового чары. -- Рядовой Громов, встать! Смирно! К вертолету -- шагом марш! Толя Громов вздрогнул, но не поднялся и только глянул боязливо через плечо на гэбиста. Владетель Бхаалейн пророкотал что-то повелительно и коротко. Спутники его начали по одному поворачивать коней, направляясь к замку. Десантник... нет, мелькнуло в голове у Кобзева, уже бывший десантник нетвердо подступился к своей кобылке и попытался вскарабкаться в седло. Целительница подала ему руку. -- Рядовой Громов! -- повторил Кобзев, лишь огромным усилием не срываясь на крик. Солдат не обернулся, и только спина его по привычке дернулась. -- Товарищ Шойфет, -- приказал Кобзев звенящим от гнева голосом, -- переводите! Почему нам не возвратили пленника? Заслышав вопрос, владетель обернулся всем телом. -- Он не захотел, -- перевел Лева дрожащим голосом. -- Этот человек при свидетелях пошел под мою руку. Он больше не ваш. -- Это наш человек! -- крикнул Кобзев, уже не заботясь о том, как бы не показаться смешным или невыдержанным. -- Он предатель! Мы требуем... Владетель будто прибавил в росте. Что-то невидимое и очень тяжелое пригнуло гэбиста к земле, не давая вздохнуть. -- Вы не вправе ничего требовать от меня, ши, -- пророкотал Бхаалейн. -- Этот человек более не ваш. Кобзев открыл было рот и понял вдруг -- с ужасающей ясностью прозрения, -- что ему нечего ответить. Брошенные перепуганным солдатиком слова невозможно было отменить никакой силой в мире -- во всяком случае, с точки зрения эвейнцев. Бескомпромиссная прямота владетеля была отражением убийственной, с точки зрения гэбиста, честности. Если сейчас Кобзев потребует, несмотря ни на что, вернуть ему перебежчика, Бхаалейн, пожалуй, согласится на это... а потом выведет всю свою дружину на бой. -- Хорошо же! -- Он сплюнул на дорогу. -- Если он вам так нужен -- забирайте! Советской армии не нужны трусы и изменники! Но только пусть не вздумает приближаться к лагерю... да и вообще к нашим людям! -- Судя по выражению лица солдатика, подобная мысль Громову могла прийти только в страшном сне. -- Я отдам приказ стрелять на поражение!.. Лева Шойфет бормотал еще с минуту после того, как Кобзев закончил свою тираду -- вероятно, пытался смягчить крепкие выражения, которыми гэбист ее закончил. -- Я понимаю твою обиду, -- снисходительно промолвил владетель, дослушав. -- Это всегда тяжело -- отпускать наймита в чужую дружину. Но, возможно, вам, демонам, следовало бы меньше запугивать своих бойцов? "Обиду? -- думал Кобзев, глядя в спину удаляющемуся владетелю. -- Идиот! Понимает он, как же! Это не обида! Это катастрофа! Что мне устроит Бубенчиков... а командующий?!" -- Товарищ майор? -- Топоров будто уловил его мысли. -- Прикажете открыть огонь? Спина перебежчика так соблазнительно маячила впереди... Казалось, будто за эти минуты он стал выше ростом -- а может, это наперекор жгущему душу стыду он пытался горделиво выпрямиться. Кобзев досадливо покачал головой. -- Нет, -- ответил он. -- Возвращаемся на базу. "А по дороге я, хоть убейся, должен сообразить, как замять очередной провал, -- подумалось ему. -- Этот проект скажется на моей карьере не так хорошо, как я надеялся. Заколдованный он какой-то..." Заколдованный. А это мысль! Подлые наймиты загнивающего феодализма гипнозом и этим... телепатическим внушением перевербовали на свою сторону политически грамотного бойца. Промывка мозгов -- так это называется на Западе? А потому -- не ходите, дети, в деревню гулять! А заодно появится повод запретить наконец всякое общение с местными чародеями. Только с трудовым крестьянством и по необходимости -- с торгашами. И все же не было покоя в душе гэбиста. Как ни пытайся подсластить желчную горечь поражения, себя обмануть не выйдет. Миссия братской межпространственной помощи потерпела еще одну неудачу, и Кобзев сердцем чувствовал, что она не будет последней. * * * Лейтенант Джаред Томас озирался, недовольно морщась на солнце. Несмотря на то что нанятый майором Норденскольдом за ящик "Джеллибинс" чародей вложил в память всему отряду разведчиков знание туземного языка почти неделю назад, приступы головокружения до сих пор мешали лейтенанту сосредоточиться. Городок -- уже третий, который миновал отряд на своем пути к столице, -- на взгляд Томаса, ничем не отличался от предыдущих. Он был так же немноголюден -- едва ли больше крупного села, -- грязен, вонюч и темен. Темные доски стен и оград, темная грязь в переулках, темная от дыма солома на крышах бедных домов и почти черная черепица -- богатых. И даже не это казалось лейтенанту наиболее странным и отвратительным, а то, что местных жителей окружавшее их убожество нимало не тяготило. Умом Томас, конечно, понимал, что иной жизни и не ведают здешние бедолаги. Ни демократия, ни ватерклозет, ни медицинская страховка не попадают в рамки их ограниченного кругозора, а потому и не вызывают желания заполучить их. Но в сердце лейтенанта бурлившая вокруг него чужая, непонятная жизнь вызывала только раздражение и неприязнь. Во Вьетнаме было проще -- маленьких желтокожих и раскосых гуков просто переставали воспринимать как людей, они сновали под ногами, точно муравьи, и раздавил ты походя одного или десяток -- неважно. Но жители параллельного мира походили на американцев так сильно, что вроде бы перепутать -- раз плюнуть. И все же ошибиться было совершенно невозможно. Они выглядели так же, но иначе говорили, двигались, дышали и жили -- вот чего снести было никак непосильно! Однако что бы ни думал по этому поводу лейтенант Томас, а покуда операция разворачивалась по плану. Хотя первая группа не дошла до цели -- их разоблачили и отряд пришлось срочно эвакуировать вертолетами, -- она принесла массу ценнейших сведений о местных обычаях, без которых второй вряд ди удалось бы зайти так далеко Лейтенант покрутил цепочку на шее. Еще один обычай. Все заграничные купцы должны носить вот такую цепь -- медную, с одним широким серебряным звеном. Украшение аховое, не всякий педик на себя такое напялит... но цепь не была украшением. Это был одновременно пропуск и паспорт, олицетворение защиты Серебряного закона. Такие цепи выдавали на порубежных постах или во владениях на границе за символическую мзду. Без цепи иноземец рисковал быть ограбленным, убитым, обманутым... как Дирксен из первой группы. Он отказался надевать цепь. И в первом же городке был убит в драке с местным трактирным задирой. Как получилось, что тренированный "морской котик" не смог одолеть какого-то туземца, никто не понял. А городской голова, к которому мнимые купцы явились с жалобой, просто отказался с ними разговаривать, едва услышав, что убитый снял свою цепь. Уже позднее, когда в путь двинулась группа Томаса, стало понятно -- бесцепочных не любили. Просто потому, что беззаконие их работало в обе стороны. Если бы Дирксен убил своего противника, он не понес бы никакого наказания. Его могли зарезать родичи или друзья погибшего... но закон не требовал покарать убийцу, потому что тот находился вне области его действия. Так что без этого "украшения" заморские гости рисковали закончить свою жизнь очень быстро. Торжище занимало едва ли не половину городка. И в этом не было ничего удивительного -- ради этого нескончаемого базара он и жил, и существовал, и охранял ревниво свою независимость от трех владений, чьи границы сходились в этом месте. Сюда съезжались купцы и с самого порубежья, и из-за границы, и из срединных земель Империи, и из ближних краев, чтобы обменяться товаром, а заодно -- последними новостями. Здесь же поселялись разъезжие чародеи -- те, что посильнее, кого нет проку держать в одной деревне. Вот над домом болтается вырезанная из черного дуба ладонь -- здесь обретается целитель. А вот похожий знак -- две ладони лодочкой -- это уже друид. Вот над кузницей виднеется сдвоенный знак -- молот и стилизованный костер, -- здесь куют наговорное оружие. Лейтенант не удержался -- в прошлом городке купил себе нож такой вот работы. Зашел он в лавку при кузне случайно -- посмеяться над местными кустарями. А как зашел, не смог отвести глаз от небольшого отдельного прилавка. Остальные были вещи как вещи -- добротные, крепкие, без изъянов, но и без излишеств. А в стороне от них, прикрытые промасленной холстиной, лежали... произведения искусства. Джаред выложил за один-единственный нож почти все, что мог позволить себе потратить, да вдобавок продал кузнецу кое-что из личных вещей и при этом вовсе не считал, будто переплачивает. Позднее, на постоялом дворе, он для пробы полоснул радужно блестящим лезвием кожаный ремень -- тот развалился на две половинки. -- Ну, как результаты? -- поинтересовался он у сержанта Гамильтона. Говорил он по-английски, но, чтобы не привлекать внимания туземцев, пользовался деловито-надменным тоном, каким здешние торговцы обращались к приказчикам. Вместо ответа Теренс Гамильтон молча поднял вверх большие пальцы -- лучше, дескать, некуда. Сержанта оставили торговать не случайно -- из всех разведчиков у него единственного был опыт в этом непростом деле. Отец Гамильтона держал небольшой магазинчик во Фриско, и сын его, прежде чем сбежать от такой жизни в армию, не только усвоил из-под палки основы семейного бизнеса, но и приобрел опыт общения через прилавок с самыми странными личностями. -- Не понял, -- заметил Джаред, обождав, пока Теренс закончит убеждать очередного легковерного эвейнца, что выложить за один шоколадный батончик цену двух мешков капусты -- это выгодное вложение капитала. -- Почему у тебя леденцы на какую-то тряпку вывалены? -- А я коробочки продал, -- ухмыльнулся Теренс, показав миру все тридцать два лошадиных зуба. -- Здешнему резчику. -- Кому? -- не понял лейтенант. -- Резчику. Тут один парень живет, он делает всякие фигурки -- из дерева, из рога, из кости, все вперемешку -- шкатулки там, статуэтки. Я продал ему коробочки под пуговицы. -- Да зачем это ему? -- не понял Джаред. -- Он же может шкатулок наделать! Продавец пожал плечами. -- Ему видней. По-моему, он решил продавать свои пуговицы в моих коробочках. Комплектами. Лейтенант покачал головой. Оно, конечно, хорошо иметь в команде парня, способного сторговать змее башмаки... -- Только не переусердствуй, -- посоветовал он Теренсу. -- Иначе нам в столице выложить нечего будет. Конечно, если подопрет, можно вызвать по рации вертолет с новым грузом... но не вызовет ли это подозрений у местных? -- Будет-будет, -- уверил его сержант. -- Этот парень кое-что из своего товара загоняет приезжим купцам... так я дал ему скидку на коробочки при условии, что он все нам отдаст. Большой прибыли не получим. -- Полегче, сержант, -- веско произнес Джаред. -- Мы -- армия США, а не отделение "Кей-марта". На Гамильтона его слова не произвели впечатления. -- Да ну, лейтенант! Неужели вы не хотите позвенеть серебром в карманах? Это же не облагаемая налогом прибыль! Я тут прикинул -- на каждого получается по шесть с лишком унций. А то можно и здесь потратить. На девочек хотя бы. Видели, какие здесь девочки? По сравнению с ними английские шлюхи -- просто фотки на картоне! Джаред закатил глаза. -- О! -- Тереке внезапно посерьезнел. -- Лейтенант, я вас прошу -- состройте мину покислее. Вон наш резчик идет, если я буду слишком радоваться, он решит, что я его надул... * * * Вечерело. Пожелтевшее солнце клонилось к кромке леса, готовое соскользнуть с пугающей внезапностью за окоем, канув в бескрайние просторы эвейнской земли. Из кинопалатки вываливал народ, оживленно галдя и заразительно размахивая руками. Сегодня показывали "Двенадцатую ночь". Вася Сошников усмехнулся, продолжая свой неторопливый обход деревенских улочек. Придумка Кобзева оказалась гениальной, несмотря на то что первый киносеанс закончился оглушительным провалом. Революционный пафос "Чапаева" оставил местное население совершенно равнодушным, хотя Бубенчиков не преминул обвинить в этом переводчика, Шойфета. К счастью, два дня спустя "Александр Невский" в исполнении Студента реабилитировал странноватое колдовство пришлых демонов. Деревенские были буквально очарованы батальными сценами. Сошников заметил, что из импровизированного кинозала -- палатку ставили, за неимением лучшего места, посреди деревенской площади и после сеанса каждый раз снимали -- выходят не только местные жители, но и фигуры в форме. Он пожал плечами. Что за интерес -- кино смотреть, когда вокруг столько всякого? Понятное дело, Вася и раньше бывал здесь -- и в тот, первый раз, когда красноармейцы вошли в деревню, и потом, в самоволках, но тогда не было времени осмотреться, вглядеться в иноземную жизнь. Не то что сейчас, когда чужое бытие окружает тебя со всех сторон, дышит в лицо, то обманывая мнимым сходством с привычным и домашним, то открывая истинное свое обличье. А кино... кинов и дома хватает. Вася долго пытался вспомнить, что напоминает ему эвейнская деревня в дни сеансов, и только теперь догадался -- Сорочинскую ярмарку. Или, может, не Сорочинскую, но ярмарку -- точно. Похоже было, что здешние жители только и ждали повода повеселиться, безбожно отлынивая при этом от работы, на что староста уже жаловался Кобзеву -- дескать, сейчас фокусы да чудесы, а потом владетелю десятину платить. В кинопалатку набивалось едва ли не все село, и, даже когда фильм кончался, деревенские не разбредались по домам. Выходили на освободившуюся площадь зачастившие в Бхаалейново приречье проезжие купцы, и начинался торг -- не столько даже обмен товаром, сколько, как решил про себя Вася, повод на людей посмотреть и себя показать. Молодые даже не делали вид, будто их интересует редкий товар, -- собирались отдельно, и танцевали, и пели, и мерились силой. Последнее было особенно по душе пришельцам -- обученные самбо спецназовцы укладывали здешних богатырей на обе лопатки и по праву победителей уводили девчонок. После того как деревенским стало окончательно ясно, что собственной волшебной силой пришельцы не обладают, поток желающих понести демонское отродье поиссяк, но, к удивлению многих, не истощился совсем. Более наблюдательный Студент подметил, что блудить отказывались замужние, в то время как девки были по-прежнему не прочь поваляться с пришельцами на сеновале, и даже придумал этому какое-то объяснение из области генетики, но Васе до таких тонкостей не было никакого дела. Эх, жаль, Студента сейчас рядом нет! Но Окана с "Джоном" Маловым отослали на разведку -- пасти козлов-десантников, на самом-то деле, чтобы те не принялись сдуру палить куда попало. Вроде бы за границу... эвейнскую, понятно. Вдвоем со Студентом... такого наворотили бы -- все девки наши! И хорошо, что Ползина рядом нет -- наряды свои внеочередные отрабатывает, -- потому что ему и воротить не надо, они ему, шуту гороховому, сами на шею вешаются... Деревенские парни провожали Сошникова хмуро-жадными взглядами. До сих пор ни одному из них не удавалось побороть спецназовца, но попыток они не оставляли. Развлечение это им, похоже, не надоедало, а победителю завидовали, но не по-черному. Да и то сказать -- чем народу в этакой глуши развлекаться? Глаза наливать каждый божий день -- так и спиться недолго. Вот и остается друг друга мутузить, да притом не держа зла, потому что иначе непременно до крови дойдет. Но сегодня в неплотной толпе Вася заметил незнакомого рослого парня в куртке тонкой черной кожи, по всему -- пришлого. -- Эй, Келрикс! Что это за гусь объявился? -- приветствовал спецназовец широкоплечего юношу, с которым находился в неизменно дружеских отношениях, вне зависимости от исхода последних поединков. Келрикс был настолько силен, что, возможно, продержался бы против Сошникова дольше своих односельчан, но в поединках он не участвовал никогда. Юноша был дальним родичем Бхаалейнов и, как следствие, чародеем, однако своим даром управлял плохо. Любой его обидчик рисковал получить такую невидимую оплеуху, по сравнению с которой удар трехлитровых кулаков Келрикса показался бы слабым -- безо всякого на то желания парня. Поэтому кузнечный подмастерье во всех спорах и сварах был неизменно судьей и разводящим. -- А это, -- Келрикс понизил голос, -- дружинник владетельский, коун Тедриванакс. -- Голос его скатился в басовитый шепоток. -- Слышал я, его пригласил кто-то... не из молодых, а из отцов... кому надоело, что наши парни заблудных ши побороть не могут. -- Ах, во-от как... -- протянул Сошников. -- Надо понимать, он этому делу обучен? -- Так я же говорю -- дружинник! -- удивился Келрикс. -- От сейчас... Парни расступались, образуя круг для поединка. Девки сгрудились чуть в сторонке, делая вид, будто происходящее их ничуть не интересует, и искоса поглядывая на будущих единоборцев. Дружиннику противостоял сын старосты Toy-pa -- самый старший в компании, сильный, ловкий и осторожный. Даже, пожалуй, слишком; юношеская бесшабашная удаль из него уже повытекла, а без нее противостоять более умелому и опытному противнику было сложно. И действительно -- дружинник очень быстро сбил его с ног, что по местным правилам означало поражение. Следующим вышел вечный соперник Сошникова, Ильвент. Он оказался на земле еще быстрее. -- Да-а... -- несколько презрительно протянул дружинник, оглядывая попритихших парней. -- Неужели в этой деревне не найдется ребят посильнее? Ох, беда тогда дружине -- некем будет ее пополнить! -- В этой деревне, -- ответил Сошников, скидывая мундир, -- может, и нет, а в нашей -- так даже очень найдется. -- Хочешь помериться со мною силами, ши? -- Дружинник картинно заломил бровь. "Пижон", -- мысленно припечатал его спецназовец. -- Или ты забыл, чем кончаются такие поединки? Это тоже было частью ритуала -- взаимные оскорбления и насмешки. Оглянувшись украдкой, спецназовец довольно заключил, что симпатии деревенских не отданы безоглядно Бхаалейнову дружиннику, как он опасался. Конечно, тот был из своих... но он уложил наземь лучших приречных парней даже легче, чем пришлый демон. Последнее Сошникова слегка встревожило. -- Я-то помню, -- ответил он сдержанно. -- Потому и хочу посмотреть, чего ты стоишь, когда не держишься за чародейский кафтан, будто за мамкину юбку! -- Ну посмотри, -- неожиданно легко оборвал спор дружинник. Круг был тесноват -- всем хотелось поглазеть на невиданное зрелище, деревенские напирали, едва не прижимая поединщиков друг к другу, и только по окрику Келрикса расступились немного. Сошников сделал глубокий вдох и встал в стойку... ...Чтобы тут же пропустить неожиданный и очень болезненный удар по уху. -- Посмотрел? -- глумливо усмехнулся дружинник. "Это ты зря сделал, -- мелькнуло в голове у спецназовца. -- Можешь бить в силу -- бей, а нет, так не замахивайся". Второй удар Вася тоже пропустил. Именно потому, что был уверен -- пока что противник не станет в полную силу молотить. Все же не смертный бой, а поединок; можно примериться, присмотреться, прежде чем бросаться очертя голову в вихрь ударов и блоков. -- Ну что же ты? -- полюбопытствовал бхаалейновец, глядя, как трясет головой Сошников. -- Драться будем али стоять? -- Драться-драться, -- пробормотал Вася тихонько. Дружинник ударил в третий раз -- вовсе вполсилы, словно не желая напрягаться ради какого-то ши, -- но в этот раз Сошников был готов. Блок --