внутрь павильона обсерватории через
обширную щель в куполе. Верхнюю часть щели заслонял цилиндрический силуэт
телескопа-рефлектора.
В павильоне было прохладно и тихо. Еле слышно пели моторчики,
поворачивая за движением Луны купол павильона. Генерал что-то спрашивал у
сопровождавшего их старого профессора Ивенса. Тот оживленно объяснял ему,
показывая на зубчатые колесики искателя.
Вэбстер ходил из конца в конец павильона. Он после выстрелов, вот уже
несколько часов, чувствовал какое то гнетущее, похожее на легкое недомогание
волнение. Возможно, оно пришло от нервной усталости в последние дни перед
выстрелами почти не оставалось времени для сна. Голова была горячей, мысли
то возникали беспорядочным комком, то исчезали.
"Если все рассчитано точно, то и снаряды должны попасть в кратер в
расчетное время в 46 минут первого, ровно через 9 часов 13 минут после
выстрела... Если в назначенную минуту на Луне не будет вспышек значит,
промахнулись, снаряды ушли в сторону... Все-таки, в этом отношении снаряд
пасует перед ракетой у него нельзя исправить траекторию полета. Русские не
напрасно применяют нейтриум именно в ракетах".
Он потер виски рукой, и мысли сразу перескочили на другое. Интересно:
какие они, эти русские инженеры? Ведь они делают то же, что и он... Они
ломают голову над теми же проблемами... Чужие, непонятные и... близкие люди
"Черт возьми, ведь мы работаем над одним и тем же! Наверное, не однажды
мысли там и здесь упирались в один и тот же неразрешимый вопрос. Интересно
было бы поговорить с ними, поспорить, узнать, как у них идет дело, просто
так, без тайных целей". Вэбстер усмехнулся: как же, черта с два! Уж с ним
они не станут разговаривать откровенно: ведь они знают его статью, а то, что
он, Вэбстер, получил нейтриум, не знают. И он не знает, кто у них работал с
мезонами, кто там открыл нейтрид. Здесь нейтриум, там нейтрид... Даже
назвали по-разному. Будто на разных планетах...
Вэбстер поморщился: голова начинала болеть не на шутку. "Видимо, я
все-таки сильно переутомился..." Он подошел к телескопу и стал смотреть в
окуляр.
Освещенная с одной стороны половина Луны была сейчас в самом выгодном
положении для наблюдений. В рефлекторе отражалась только часть лунного диска
море Дождей, лунные "Альпы" и "Апеннины". Вэбстер смотрел на этот далекий и
чуждый мир. Серебристо-зеленые горы были различимы до малейших скал; в косых
лучах солнца они отбрасывали черные четкие тени. На серой равнине моря
Дождей поднимались скалистые кольца исполинских лунных кратеров. Черная тень
заполняла их, и они становились похожими на огромные дыры в лунном диске.
Внизу моря Дождей, среди "Альп", сверкал под солнцем овал кратера Платон. К
нему сейчас летели снаряды... Где-то поблизости должна лежать русская
ракета... Хотя нет она в затененной части.
Рефлектор, следуя за Луной, переместился вправо. Вебстеру пришлось
сменить позицию у телескопа. Он едва не столкнулся с генералом.
Ну, док, преувеличенно бодро сказал тот, скоро должно быть... Минуты
через две-три.
Да-да, согласился Вэбстер.
Он поймал себя на том, что нисколько не волнуется, а, скорее,
равнодушен и даже чувствует неприязнь к тому, что они должны увидеть.
Как вы думаете, док, генерал повернулся к старику Ивенсу, мы сможем
заметить снаряды до попадания, в полете, а?
Ну, вы слишком многого требуете от нашего рефлектора, генерал! Ивенс
коротко рассмеялся старческим, дребезжащим хохотком. Ведь они всего полметра
в диаметре. Разве только они будут сильно блестеть на солнце, тогда...
Без пятнадцати час, не дослушав его, сказал Хьюз и наклонился к своему
окуляру.
Все трое замолчали и приложились глазами к пластмассовым трубочкам в
основании рефлектора.
Серебристая поверхность Луны была по-прежнему величественно спокойной.
Черный овал кратера Платон немного посерел, его дна уже касались солнечные
лучи... Слабо тикал часовой механизм телескопа. Все трое медленно изгибали
туловище вслед за движением окуляра...
Голубовато-белая вспышка в темном пятне кратера на миг ослепила
привыкший к полутьме глаз. Белый шарик расширился и поднялся; во все стороны
от кратера побежали непроницаемо черные тени кольцевых скал. Еще через
несколько секунд все пятно кратера закрыло мутно-серое пыльное облако,
поднявшееся с лунной поверхности.
Вторая вспышка сверкнула через минуту, левее кратера.
Есть! Великолепно! Генерал протягивал свои полные руки навстречу
Вэбстеру. Поздравляю вас, дорогой док! Удача! Славу богу!
Вэбстер вяло ответил на пожатие:
Второе попадание не так удачно... Должно быть, повлияло сотрясение
пушки.
Вокруг рефлектора суетился Ивенс.
Замечательно!.. бормотал он. Замечательное подтверждение гипотезы. Луна
действительно покрыта слоем космической и метеоритной пыли. Нужно снять
спектральный анализ. Он торопливо стал навинчивать на окуляр приставку с
призмами анализатора.
Вэбстер смотрел на Ивенса, и острая, болезненная зависть к этому
старику с серыми усами и длинной седой шевелюрой (под покойного Эйнштейна)
охватила его. Как давно не испытывал он этого чистого, без примесей
каких-либо посторонних чувств, восторженного удивления перед таинственными
явлениями Вселенной! Почему он не астроном? Почему ему не дано в
великолепные звездные ночи пронизывать телескопом глубины Вселенной,
чувствовать исполинские масштабы пространства и времени, придумывать
величественные гипотезы о возникновении миров и о разлетающихся звездах?
Почему за всеми его делами стоит мрачный, угрожающий признак беды? Почему
его великая наука стала в мире страшилищем?..
"Старика взволновали не попадания снарядов в Луну, а космическая пыль
на лунных скалах... подумалось Вэбстеру. Неужели снаряды, выстрелы все это
не нужно? Да, для науки, пожалуй, нет. А для чего?" Какая-то главная мысль,
еще не оформившись словами, возникла в мозгу... Но его уже тормошил
возбужденный Хьюз:
Ну, Герман, сейчас нужно устроиться где-либо переночевать, а завтра на
завод. Начало сделано, теперь будем разворачивать дело!..
В эту ночь многие астрономы западного побережья Америки, в Австралии, в
Океании, Индонезии, на Филиппинах, на Дальнем Востоке Советского Союза и
Китая наблюдали и сфотографировали две вспышки на Луне у кратера Платон,
вызванные не то падением громадных болидов на Луну, не то внезапным
извержением какого-то скрытого в кратере вулкана...
Только откровенно, Рандольф! Вы хотели бы войны?..
Машина мчалась по пустынному шоссе, будто глотая бесконечную серую
полосу бетона. С обеих сторон дороги разворачивались желто-зеленые пейзажи
калифорнийской осени: убранные поля кукурузы, опустевшие виноградники,
одинокие сосны на песчаных холмах, пальмовые рощи; изредка мелькали домики
фермеров. Горы синели далеко позади. В открытые окна машины бил свежий,
чистый воздух. Нежаркое солнце висело над дорогой.
Они разговаривали о пустяках, когда вдруг Вэбстер без особенной связи с
предыдущим задал этот вопрос.
Откровенно? Генерал был слегка озадачен. Гм!.. Видите ли, прежде
говорили: плох тот военный, который не мечтает о сражениях. Да. Однако это
говорили в те наивные времена, когда самым ужасным видом оружия были пушки,
стреляющие ядрами. Сейчас не то время... Если говорить откровенно, то я был
бы не прочь испробовать ту войну, которую мы с вами сейчас стараемся
готовить: войну в Космосе, фантастическую и исполинскую битву ракет и
снарядов, войну баз на спутниках и астероидах. Это был бы не плохой вариант.
Земля уже тесна для нынешней войны. Но там, в пространстве, еще можно
помериться силами...
Но вы, конечно, понимаете, что такой вариант нереален. Война неизбежно
обрушится на Землю, даже если и будет начата в Космосе. И имеем ли мы право?
Хьюз помолчал, потом заговорил с раздражением:
Странные вопросы вы задаете, Герман! Черт возьми, вы становитесь
слюнтяем! Вы, столько сделавший для нашей силы и мощи...
Некоторое время они ехали молча. Вэбстер бездумно следил за дорогой.
Мимо мелькали высокие пальмы. Генерал закурил и уперся взглядом в спину
водителя.
Когда говорят о нашей силе, о нашей ядерной мощи, начал снова Вэбстер,
я не могу отделаться от мысли, что всего этого могло и не быть... (Хьюз
быстро повернулся к нему, сиденье скрипнуло под его грузным телом.) Да-да!
Ведь открытие, которому мы обязаны существованием ядерной бомбы, это
величайшая из случайностей в истории науки. Вы, конечно, знаете историю
открытия радиоактивности? Ани Беккерель, ученый не столько по призванию,
сколько по семейной традиции, под впечатлением недавно открытых икс лучей и
свечений в разрядных трубках пытался найти что-то похожее в самосветящихся
минералах. Вероятно, он и сам толком не знал, что искал, а такие опыты почти
всегда обречены, поверьте мне. Это великая случайность, что из обширной
коллекции фосфоресцирующих минералов, собранной его отцом, он выбрал именно
соли урана; вероятность такого выбора была не более одной сотой. Еще большая
случайность, что он в карман, где лежал пакетик с солями урана, сунул
закрытую фотопластинку. Не произойди такого единственного в своем роде
совпадения, мы могли бы не знать о радиоактивном распаде еще лет сорок
пятьдесят. А все дальнейшие открытия были продолжением этой случайности.
Резерфорд физик, не чета Беккерелю совершенно случайно обнаружил, что атомы
состоят из электронных оболочек, пустоты и ядра. Ган и Штрассман открыли
деление ядер атомов урана и долго не могли понять, что же это такое. Так
возникла атомная бомба. Но ведь все это было открыто преждевременно: ни
общий уровень науки, ни уровень техники,. ни даже сами люди еще не были
готовы к обузданию и использованию этой новой гигантской силы. И вышло так,
что человечество воспользовалось примитивной, грубой, варварской формой этой
силы атомным взрывом...
Бог знает, что вы говорите, Герман! резко перебил его генерал.
По-вашему выходит, что главное оружие, с помощью которого мы еще можем
держать подчиненный нам мир в повиновении, а врагов в страхе, выпало нам
случайно? Нет, Герман! Голос генерала зазвучал патетически. Бог, а не ваша
слепая случайность, вложил в наши руки это могучее оружие, чтобы мы подняли
его над миром!
Вэбстер пожал плечами. Они замолчали и промолчали весь остаток пути,
пока впереди не показались приземистые корпуса Нью-Хэнфорда, обнесенные
забором с колючей проволокой.
Узкие окна в толстых стенах, выходившие наружу почти на уровне земли,
пропускали недостаточно света, поэтому в мезотронных цехах двумя цепочками
под потолком горели лампы. Вдоль стен тянулись толстые трубы ртутепровода;
отростки от них шли к причудливым черным устройствам, состоявшим из
ребристых цилиндров, труб и коробок, к которым тянулись провода и штанги
дистанционного управления. Эти устройства, двумя рядами выстроившиеся во всю
длину цеха, в точности повторяли друг друга. Цех был наполнен мягким
гудением трансформаторов.
У пультов мезотронов склонились сосредоточенные люди в белых халатах.
На генерала Хьюза, Вэбстера и сопровождавшего их пожилого инженера Свенсона,
шведа с молочно-белым лицом и огненно-рыжей шевелюрой, почти никто не
обращал внимания. Генерал вскользь осматривал мезотроны, задавал
малозначительные вопросы. Было заметно, что его не очень интересует все это.
Вэбстер повернулся к почтительно следовавшему за ним Свенсону:
Расскажите-ка, что нового, Свенсон?
Что нового, сэр? Пожалуй, почти ничего... Сейчас делаем примерно по
десяти оболочек для снарядов в неделю. Из них, к сожалению, большая часть
идет в брак, сэр. Сами знаете...
Да-да, кивнул Вэбстер. Все по-прежнему.
Делаем детали для новых мезотронов, скоро будет готов еще один,
продолжал Свенсон. Да, еще вот что: сильно капризничают старые мезотроны,
сэр. Просто с ног сбиваемся около них, все отлаживаем... Особенно вон тот,
сэр, он показал рукой на второй в левом ряду мезотрон, "два-бис".
А, один из первых! И что же с ним?
Ума не приложим, сэр! То происходят какие-то дикие скачки вакуума в
камерах, то различные микровспышки... Мезонный пучок колеблется. Трудно
разобраться, в чем дело, сэр. Вы же сами знаете, что, когда эти проклятые
машины расстроятся, с ними никакого сладу нет...
Свенсону, видно, хотелось излить душу. Но они дошли уже до конца цеха,
к дверям второго выхода.
Так... Теперь покажите-ка вашу продукцию, Герман, сказал генерал.
Сейчас.., кивнул Вэбстер. Вот что, Свенсон, распорядитесь, чтобы
выключили этот "два-бис" и раскрыли. Я сам его посмотрю.
Они вышли на заводской двор. Солнце сияло в ясном лазурном, как и
вчера, небе. Лучи его отражались от фарфоровых гирлянд на высоковольтных
трансформаторах подстанции. По асфальтированным дорожкам электрокары везли
черные лоснящиеся детали из нейтриума.
Что это? Генерал показал на возвышавшийся слева белый резервуар с
трубами.
Ртуть.
И много ее там?
Резервуар вмещает около двадцати тысяч тонн, но сейчас он наполнен
наполовину, не больше.
Ого! У вас громадные запасы почти вся мировая добыча за год...
Вашими заботами, генерал! иронически вставил Вэбстер.
Молоденький низкорослый солдат, стоявший у входа в склад, вытянулся при
их приближении. Вэбстер нажал кнопку в стене, и тяжелая стальная дверь
медленно отъехала в сторону. Они вошли внутрь и стали опускаться вниз по
бетонным ступеням.
Склад находился под землей. Толстые бетонные колонны подпирали
сводчатый потолок, на котором неярко горели лампочки в защитных сетках.
Здесь было прохладно и немного сыро. Хьюз и Вэбстер медленно шли мимо
чугунных стеллажей, мощных стальных контейнеров и люлек, в которых лежали
черные тела нейтриум-снарядов.
Это уже готовые? спросил генерал.
Да. Эти двадцать два с водородным зарядом. А там дальше с усиленным
урановым, на пятьдесят килотонн тротилового эквивалента.
Так... Генерал несколько раз прошелся вдоль стеллажей. Его серая
расплывчатая фигура почти сливалась с бетоном стен. Так... Прекрасно! Мы с
вами утром рассуждали о войне. Вот она, наша огромная сила! Генерал широко
развел руками. И знаете, когда я думаю, что все это великолепие, все это
могучее оружие может остаться неиспользованным, мне становится досадно от
такой мысли. Черт возьми, ведь это же гигантские затраты умственной энергии,
сил, денег и... Что это?!
...Дернулся под ногами бетонный пол. Мигнув, погасли лампочки под
потолком. Страшная, нестерпимо грохочущая темнота обрушилась на них вместе с
содроганием стен и швырнула их наземь, как котят.
ТЕНЬ НА СТЕНЕ
Территория Днепровского научного института вместе с прилегавшей к ней
частью парка была оцеплена, по шоссе пропускали только машины сотрудников и
аварийных команд. Пожар потушили сравнительно быстро. Очевидно, часть
пламени была сбита взрывом. По лужайкам и асфальтированным дорожкам,
проверяя зараженность местности радиацией, ходили люди из аварийных команд в
темно-серых, холодно поблескивающих комбинезонах и капюшонах из толстой
резины, в одинаковых уродливых масках противогазов. На груди у них висели
небольшие зеленые ящички индикаторы радиации. Аварийщики неправильным кругом
сходились к основанию корпуса.
Утро начиналось сильным и холодным ветром. Он схватывал лужи на
асфальте морщинистой корочкой льда, качал деревья, рвал облака и гнал их
клочья к Днепру. Корпус возвышался обожженной десятиэтажной клеткой из
горизонтальных бетонных перекрытий и стальных переплетов пустых оконных рам.
Он слегка осел одной стороной и накренился; если поднять голову к быстро
бежавшим облакам, то казалось, что это большой океанский пароход сел на мель
и покинут всеми.
Через несколько часов было установлено, что в семнадцатой лаборатории,
в основании левого крыла корпуса, произошел взрыв, сопровождавшийся сильным
выделением тепла и радиоактивного излучения. Однако по силе фугасного
действия она соответствовала всего лишь авиабомбе крупного калибра:
полторы-две тонны тротилового эквивалента.
Все это доложил Александру Александровичу Тураеву молодцеватый
инженер-аварийщик со светлыми усиками на красном от холодною ветра лице
начальник команды. Александр Александрович неловко по-штатски сутулился
перед ним.
Радиоактивная опасность во дворе незначительна. Отсутствует радиация в
остальных частях корпуса и во вспомогательных зданиях. В семнадцатую
лабораторию мы проникнуть не могли из-за сильной радиации воздуха и самого
помещения. Установлены и работают воздухоочистительные устройства. Причины
взрыва еще неизвестны. Человеческих жертв не обнаружено... Окончив доклад,
начальник команды спросил: Разрешите продолжать работу?
Да-да! Пожалуйста, идите. Однако вот что: пока ничего решительного,
пожалуйста, не предпринимайте... без моего... э-э... указания. За четкой
напористостью рапорта академик Тураев все же смог уловить, что инженер
далеко не тверд в ядерных исследованиях. Дело-то, видите ли, очень
необычное...
Слушаюсь! Ждать вашего приказания! Начальник команды повернулся и хотел
выйти.
Погодите. Э-э... Скажите, пожалуйста, вы не догадались взять пробы
воздуха для анализа радиоактивности?
Инженер смешался и развел руками:
Не учел, товарищ академик... Прикажете взять?
Теперь уже поздно, пожалуй. Впрочем, возьмите... В разбитые окна
кабинета в административном корпусе свирепо задувало. За столом сидел
Александр Александрович, в плаще, положив озябшие синие руки на стол
"Человеческих жертв не обнаружено..." Перед ним лежали только что
принесенные из проходной два табельных жетона. Треугольные кусочки алюминия
с дыркой для гвоздя и цифрами: "17 24" жетон Ивана Гавриловича Голуба и "17
40" жетон Сердюка. Края округлились от многолетнего таскания в карманах.
Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и
никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые
годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от
несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под
просачивающиеся излучения ускорителей. Иногда выходили из управления
реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но это были понятные
несчастья... А сейчас? Тураев чувствовал интуицией старого исследователя,
что случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то
огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что? С глухой, завистливой
печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит
вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия
молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли как солдаты. Такой
смерти можно только позавидовать. А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так
нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой
погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова...
Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил
жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор.
На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли
сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки в синих,
желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах и, должно быть,
чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в
лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто
ничего толком не знал.
Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! удивлялся басом стоявший
невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. Он вчера к нам в бюро
приборов счетчик частиц приносил ремонтировать!
Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся.
Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза
красивая черноволосая девушка кажется, лаборантка из лаборатории Голуба.
Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой
перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником тот, который вчера
видел вспышку в семнадцатой из окна высоковольтной лаборатории...
По дороге в свой институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог
осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание
главного корпуса, серо-зеленые комбинезоны аварийной команды, тревожные
кучки сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды: "Ивана
Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!.."
Выйдя из машины, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и
стоял в раздумье перед скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей
его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет,
пожалуй... Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и чего
он, Самойлов, не хотел понять?
Николай увидел академика Тураева в легком распахнутом плаще, с
посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему.
Здравствуйте, Александр Александрович! Он пожал сухую, старческую руку.
Я привез два нейтрид-скафандра для... Не найдя нужного слова, он кивнул в
сторону разрушенного корпуса. Помолчал. Думаю, что в лабораторию идти нужно
мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры. И, замявшись,
добавил менее решительно: Я ведь почти два года работал у Ивана
Гавриловича...
Тураев смотрел на высоченного Самойлова, подняв голову вверх,
внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко
встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас
отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг...
Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб,
перерезанный тремя продольными морщинами; ветер растрепал над ним светлые
прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода
и горя. "Молод, силен... Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и
понять... Эх, хорошо быть молодым!" Не зависть, а какое-то светлое отцовское
чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал:
Что ж, идите, если не боитесь... Только одному нельзя, подберите себе
ассистента.
Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров.
Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный
голос окликнул его:
Николай, подожди!
К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на
лбу. Они поздоровались.
Что это у тебя? показал Самойлов на повязку.
Собираешься идти в семнадцатую? не отвечая, спросил Яков.
Да...
Возьми меня с собой.
Тебя? поразился Николай. Неприятно подумалось: "Славы ищет?" Что это
тебе так захотелось?
Понимаешь... Я видел все это... Вспышку, Голуба, Сердюка, сбивчиво
забормотал Якин. Я тебе хорошо помогу. Тебе там трудно будет понять...
Труднее, чем мне. Потому что я видел это! Понимаешь? Больше никто не видел,
только я... Из окна своей лаборатории. Понимаешь? Я уже пытался пройти,
сразу...
Так про это ты сможешь просто рассказать, потом... Самойлов помолчал. А
в лабораторию мне бы нужно кого-нибудь... он запнулся, понадежнее.
Эго слово будто наотмашь хлестнуло по щекам Якова; в них бросилась
кровь. Он вскинул голову:
Слушай, ты! Ты думаешь... Только ты такой хороший, да? Голос его
зазвенел. Неужели ты не понимаешь, что со мной было за эти годы? Думаешь, я
и теперь подведу, да? Да я... А, да иди ты к... Он отвернулся.
Николай почувствовал, что обидел Яшку сильнее, чем следовало. "Тоже
нашелся моралист! выругал он себя. Сам-то немногим лучше..."
Слушай, Яша! Он взял Якова за плечо. Я не подумав сказал. Беру обратно
слово! Слышишь? Извини...
Яков помолчал, спросил, не оборачиваясь:
Меня берешь с собой?
Беру, беру... Все! Пошли за снаряжением...
По дороге к машинам Николай внушительно поднес кулак к лицу Якина:
Ну, только смотри мне!
Яков молча улыбнулся.
Натягивая на себя тяжелый и мягкий скафандр, покрытый нейтридной
пленкой, Яков негромко спросил:
Коля, а от чего он предохраняет?
От всего: он рассчитан на защиту от огня, от холода, от радиации, от
вакуума, от механических разрывов... В прошлом году я в таком скафандре
бродил по луже расплавленной лавы. Так что не бойся...
Да с чего ты взял, что я боюсь?! снова вспылил Якин.
На этом разговор оборвался. На них стали надевать круглые шлемы с
перископическими очками. Высокий плотный инженер из бюро приборов тот,
который недавно удивлялся, что Сердюка, которого он вчера видел, нет больше
в живых, проверил все соединения и стыки, ввинтил в шлемы металлические
палочки антенны. Николай включил миниатюрный приемо-передатчик в наушниках
послышалось сдержанное дыхание Якина.
Яша, слышишь меня?
Слышу. Якин повернулся, медленно кивнул тяжелым шлемом.
Перестань сопеть!.. Слышите нас, товарищи?
Да, слышим, ответил в микрофон высокий инженер. Он сдержанно кашлянул.
Ни пуха, ни пера вам, хлопцы. Осторожно там.
К черту! в один голос суеверно ответили Яков и Николай.
Две странные фигуры с большими черновато блестящими головами, горбатые
от кислородных приборов на спине, тяжелой походкой вошли в накренившееся
здание главного корпуса.
Они прошли по черному, обгоревшему коридору угли хрустели под ногами и
вошли в семнадцатую лабораторию. Вернее, туда, где совсем недавно была
лаборатория. До сих пор Николай как-то глушил в себе ощущение случившегося
несчастья потом, на досуге, можно будет размышлять и жалеть, сейчас надо
действовать. Но вот теперь гнетущая атмосфера катастрофы навалилась на него.
Знакомый длинный высокий зал стал темнее и ниже. Внешняя стена точнее,
оставшийся от нее двухэтажный стальной каркас осела и выгнулась наружу.
Железобетонные колонны подкосились и согнулись под выпятившимся потолком, с
которого на тонких железных прутьях свисали рваные клочья лопнувшего бетона.
Ближе к центру зала, к пульту мезонатора, бетон сиял мутно-зелеными
стекловидными подтеками, сквозь которые проступали темные жилы каркаса. Под
ногами хрустели пересыпанные серой пылью осколки.
В окнах не оставалось ни одного стекла, даже рамы вылетели. В
лабораторию беспрепятственно проникал яркий дневной свет, но в то же время
она казалась сумрачнее, чем прежде. Самойлов, осмотревшись, понял в чем
дело: внутренняя стена, выложенная раньше ослепительно белыми кафельными
плитками, была теперь желто-коричневой, к середине зала почти черной: ее
обожгло, опалило громадной вспышкой тепла и света.
Якину лаборатория казалась чужой и незнакомой, будто он не только не
работал, но и никогда раньше на был здесь. В наушниках слышались шипение и
треск, "Наверное, помехи, подумал он. Воздух сильно ионизирован радиацией".
Яша! позвал его приглушенный треском голос Самойлова.
Да? У Якина было такое ощущение, будто он говорит по телефону.
Давай сейчас осмотрим бегло всю лабораторию, наметим самые главные
участки. А в следующий заход придем с приборами... Ты иди по левой стороне,
я по правой. Пошли...
Взгляд, ограниченный перископическими очками, захватывал небольшой
кусок пространства. Приходилось поворачивать все туловище, стесненное
тяжелым скафандром. Они медленно продвигались к центру зала. Самойлов не
напрасно решил на первый раз не задерживаться в лаборатории его, как и
Якина, непрестанно зудила мысль: а выдержат ли скафандры обстрел
смертельными дозами радиации? Устоит ли неощутимо тонкая пленка нейтрида
перед гамма-излучениями, пробивающими бетонные и свинцовые стены? Пика
индикаторы радиации ничего не показывают, но... кто знает?, Может быть, в
недоступные для контроля складки скафандра уже просочились неощутимые
губительные частицы, может быть, уже впитываются в тело...
Они подошли к центру лаборатории, к пульту мезонатора Собственно,
пульта уже не было: стоял полукруглый железный каркас с зияющими дырами
выгоревших приборов, оплавившимися обрывками медных проводов. Николай
заметил, что все и горелое железо, и медь, и бетон, и угли было покрыто
зеленовато-пепельным налетом. "Что это такое?" Он поднял голову, поискал
Якова. Тот ушел немного вперед и стоял между стеной и остатком железной
лесенки, которая поднималась к бетонному мосту у вспомогательной камеры.
Верхних ступеней и перил не было, торчали только стальные оплавленные
прутья, заломленные назад.
Приземистая черная фигура Якина неторопливо поворачивалась из стороны в
сторону, чтобы лучше рассматривать. Внезапно он замер, подняв руку:
Николай, смотри!
Самойлов повернулся в ту сторону, куда показывала рука Якина, и
вздрогнул. Против лесенки, на обожженной темно-коричневой кафельной стене,
ясно белел силуэт человека.
Николай, спотыкаясь о что-то, сделал к нему несколько шагов.
Силуэт был большой, во всю двухэтажную высоту стены, без ног они,
должно быть, не уместились на стене и слегка размытый полутенями. "Так вот
оно что!.. Вот они как!" Это была как бы тень наоборот. Тепловая и световая
вспышка затемнила кафель, а заслоненная телом человека часть стены осталась
белой. Была различима занесенная к голове рука видно, человек в последнем
движении хотел прикрыть лицо...
Вот что от них осталось негатив... Голос Якина в наушниках звучал
хрипло: Кто это, по-твоему: Голуб или Сердюк?
Не знаю. Не разберешь... Нужно потом сфотографировать.
Они вышли через двадцать минут. Разделись, проверили себя и изнанку
скафандров щупами индикаторов радиации. Скафандры выдержали: ни излучения,
ни радиоактивный воздух лаборатории не проникли в них. Посидели, покурили.
После мрачного хаоса лаборатории комнатка административного корпуса
казалась, несмотря на выбитые стекла, очень чистой и уютной.
Николай задумался. Перед его глазами стоял белый силуэт на темно
коричневой стене. Что же произошло? Взрыв в мезонаторе? Или открыли вчера
вечером свой мезоний и погибли вместе с открытием? И что это за мезоний?
Голуб, Иван Гаврилович... Самойлов попытался представить себе лицо Голуба и
не смог. Вспоминал, что была лысина с коротким венчиком седых волос, мягкий
короткий нос, пересеченный черной дужкой очков; мясистое, грубоватое лицо,
взгляд исподлобья. Но подвижный, живой образ ускользал. Это было неприятно:
столько видели друг друга, столько поработали вместе! "А не потому ли ты не
можешь вспомнить его, Николай, что почти все время был занят собой и только
собой? возникла злая мысль. Своими переживаниями, своими идеями, своей
работой и ничем другим?.. Поэтому и не понял, о чем говорил тогда Голуб".
Сердюк вспоминался яснее: лицо с хитроватым выражением, смуглое во все
времена года, с длинным, острым носом, черными глазами...
Слушай, Яша, расскажи, что ты вчера видел?
Яков коротко рассказал, как, оставшись вчера в своей лаборатории, он из
окна смотрел на корпус напротив, видел двигавшихся по семнадцатой Ивана
Гавриловича и Сердюка. Больше не было никого. Наблюдал, как они поднялись на
мостик мезонатора; видел вспышку... О том, что вчера его осенила идея
нейтрид-конденсаторов, он промолчал...
Отдохнули. Снова стали собираться на место катастрофы. На этот раз
взяли с собой специальный фотоаппарат, счетчики радиации, геологические
молотки, чтобы отбивать образцы для анализа.
Теперь они ориентировались лучше. Самойлов, подбирая по пути кусочки
металла и бетона, снова добрался до пульта перед сорокаметровой громадой
мезонатора. Здесь он начал водить трубкой щупа вдоль остекленевших бетонных
стен камеры мезонатора. Радиация резко усиливалась, когда щуп поднимался
вверх, к вспомогательной камере, к тому месту, где был мостик.
Яков специальной камерой, защищенной от излучений пленкой нейтрида,
фотографировал мезонатор, стену и ближайшие участки лаборатории. От быстрых
движений стало жарко. Скафандр не отводил тепло наружу, скоро в нем стало
душно, запахло потом и разогретой резиной, как в противогазе.
Николай взобрался на лесенку, поставил на верхние ступени, где лесенка
обрывалась, свои приборы и гимнастическими движениями вскарабкался наверх.
Белый силуэт на стене находился теперь за его спиной. Здесь все было
расплавлено и сожжено вспышкой. Железобетонная стена вспомогательной камеры
была разворочена и выжжена, в поде камеры зияла полуметровая воронка с
блестящими сплавившимися краями. Из стены торчали серые прожилки алюминиевых
труб. Бетон здесь кипел, плавился и застыл мутно-зеленой пузырящейся массой.
Горело все: металл, стекло, камень и... люди. От них осталась только
белая тень. Ноги с хрустом давили застывшие брызги бетона. Николай вспомнил
о радиации, посмотрел на счетчик ого! Стрелка вышла за шкалу и билась о
столбик ограничителя. Он уменьшил делителем ток стрелка двинулась влево,
стала против цифры "5". Пятьсот рентген в секунду! Самойлову стало не по
себе: возникло малодушное ощущение, будто его голым опустили в бассейн
уранового реактора. Мелкие мурашки пошли по коже, будто впитывались незримые
частицы...
Яша, полезай сюда! Нужно сфотографировать.
Сейчас... Якин с помощью Самойлова взобрался на бетонную площадку,
осмотрелся. Боюсь, что ничего не выйдет, уже темнеет. Его голос был почти не
слышен из-за треска помех. Но он все же сделал несколько снимков.
В лаборатории в самом деле потемнело ноябрьский день кончался.
На сегодня хватит, решил Николай. Они слезли с мезонатора и направились
к выходу. У выхода Самойлов обернулся и громко ахнул: лаборатория осветилась
в сумерках! Исковерканный мезонатор сиял мягким зеленым светом, свечение
начиналось на ребристых колоннах ускорителей и сгущалось к центру.
Переливалась изумрудными оттенками развороченная площадка бетонного мостика;
синевато светились оплавленные металлические трубы и прутья; голубым облаком
клубился над мезонатором насыщенный радиацией воздух.
Так вот почему днем все казалось серо-зеленым! сказал Самойлов.
Люминесценция...
Только выйдя из лаборатории, они почувствовали, как напряжены их нервы
от сознания того, что их окружала радиация, которая мгновенно могла убить
незащищенного человека. Они устали от этого напряжения. Веснушчатое лицо
Якина побледнело. Николай сдал собранные кусочки бетона и металла в
уцелевшие лаборатории на анализ, отдал проявить пленку и почувствовал
непреодолимое желание уснуть.
РАССЛЕДОВАНИЕ
На следующий день они снова осматривали место взрыва и сделали два
важных открытия.
Самойлов изучал полуметровую воронку в бетонном основании
вспомогательной камеры. Конус ее сходился к небольшой, размером со спичечную
коробку, дырке правильной прямоугольной формы. "Откуда эта дыра?" Николай
наклонился над дном воронки, чтобы рассмотреть ее получше: глубокое узкое
отверстие с ровными оплавленными краями уходило куда-то вниз. "Интересно что
это? .." Он наклонился ниже и сразу неярким красным светом вспыхнула
трубочка индикатора радиации внутри шлема.
Ему это сияние показалось ощутимым, как удар тока, радиация проникла в
скафандр! Николай резко отдернул голову трубочка погасла. "Ничего, все
обошлось быстро, с колотящимся сердцем успокаивал он себя. Значит,
гамма-лучи... Интересно, при какой же мощности облучения скафандр начинает
пропускать лучи?" Он поднес к воронке щуп, и стрелка счетчика метнулась к
концу шкалы. 2000 рентген в секунду! То, что убивает незащищенного человека
мгновенно...
Якин, возившийся в это время с камерой, поднял голову и увидел, как в
перископических очках Николая появился и исчез красный свет.
Ты чего это извергаешь пламя?
Ты заметил? Запомни: при двух тысячах рентген в секунду скафандр
начинает пропускать гамма-лучи. Следи за счетчиком...
Добро...
"Что же это за дыра? Дефект в бетоне? Не может быть, за такие дефекты
строителям сняли бы голову!" Самойлов опустил в отверстие щуп счетчика,
стрелка заметалась по шкале, потом стала падать радиация уменьшилась. Щуп
ушел на 30 сантиметров в глубину, не встречая преграды. "Глубоко!" Он
опустил щуп еще чуть ниже и снова с пугающей внезапностью вспыхнул
индикатор, на этот раз другой, справа у щеки, тот, который был связан с
правым рукавом скафандра.
Рука! Он слишком приблизил руку к радиоактивному бетону! Лицу стало
жарко, по потной коже спины рванулись морозные мурашки Самойлов потерял
самообладание, резко отдернул обратно руку и вытащил из отверстия только
обломок стеклянной трубки.
Ах ты, дьявольщина проклятая! выругался Николай, забыв о микрофоне
перед ртом.
Ты что? донесся удивленный голос Якина.
Да щуп разбил, понимаешь... Эти чертовы вспышки только на нервы
действуют!
А-а... Иди-ка сюда! В голосе Якова слышалось удивление. Здесь, кажется,
была неисправность.
Самойлов слез с камеры и, осторожно обходя обломки груб, железа и
бетона, подошел к Якину. Тот по другую сторону мезонатора согнулся над
переплетением толстых медных шин, изоляторов и катушек.
Вот, смотри... Я решил проверить электрическую часть. Это, если
помнишь, вытягивающие электромагниты... Он черной перчаткой коснулся катушки
на железном сердечнике, покрытой лоснящейся масляной бумагой. Видишь?
Типичное короткое замыкание на корпус.
Действительно, в одном месте через масляную бумагу к железу сердечника
выходила черная, обуглившаяся линия: будто червяк прогрыз в изоляции дорожку
от меди к железу. Это было место пробоя.
Вытягивающие электромагниты отказали. Понимаешь?
Ну и что? спросил Николай. При таком взрыве, конечно, должны быть
всякие пробои, короткие замыкания и тому подобное, хотя бы от высокой
температуры. Здесь все полетело, не только эти магниты... ("Нашел какую-то
мелочь!" подумал Самойлов, раздраженный своей неудачей.) Ты, я вижу, везде
находишь электрические пробои... Ладно, сфотографируй, потом разберемся.
Но Яков все-таки доказал свое.
Вечером на полу одной из комнат института была расстелена огромная
сиреневая фотокопия общего вида мезонатора. Самойлов и Якин ползали по ней
на коленях.
Так... Вот здесь главная камера, тут облучение... задумчиво повторял
Николай, водя карандашом. Там окно во вспомогательную камеру...
Рядом были разложены еще не просохшие увеличенные фотоснимки того, что
сейчас осталось от камер. Снимки были покрыты сыпью белых точек следами
радиации.
Взрыв произошел здесь, во вспомогательной камере, рассуждал Николай.
Заметь: не в главной, а во вспомогательной, у самого ввода в главную.
Странно... Анализы образцов еще не принесли?
Нет. Нужно позвонить. Голос Якова прозвучал слабо и хрипло.
Николай внимательно поглядел на него:
У тебя глаза красные. Устал? Нет... Яков упрямо крутнул перевязанной
головой.
Угу. Так, значит, здесь... Кстати, где деталировка? Нужно выяснить,
откуда появилось это странное отверстие. Самойлов порылся в чертежах и
развернул лист, на котором сверху было вычерчено: "Плита основания
вспомогательной камеры мезонатора, материал вакуумированный бетон, масштаб 1
: 2". Сравнил с фотографией. Снимки неважные, от обилия радиации они похожи
на рентгеновский снимок. Особенно светлой выглядела воронка с черным
прямоугольным отверстием в центре. На чертеже этого отверстия в плите не
было. Яков ушел узнавать, сделали ли анализ образцов. Самойлов подошел к
окну, раскрыл форточку, подставил голову струе холодного воздуха...
Беспорядочно бежали мысли: "Голуб облучал нейтрид минус-мезонами. Что-то
новое получилось у них, какое-то неожиданное вещество. Мезоний? Сам Иван
Гаврилович весьма неопределенно представлял себе его. Может быть, именно это
вещество выделило громадную ядерную энергию?..
Но как? Распалось ли оно в момент образования под лучом мезонов? Или
они нечаянно получили больше критического количества нового делящегося
элемента? Или обычный нейтрид самопроизвольно разрушился? Но под
воздействием чего?"
Возбужденный оклик вернувшегося Якина рассеял мысли.
Слышишь? Анализ наших образцов еще обрабатывается, принесут завтра,
скороговоркой выпалил он. Я звонил главному энергетику на подстанцию. Да...
Спрашиваю: "Когда произошел взрыв, мезонатор работал?" "Нет, говорит, минут
за пять до этого выключили высокое напряжение в лаборатории". Понимаешь? Я
еще переспросил: "Точно ли?" Он даже обиделся: "Конечно, точно, говорит.
Нужно быть идиотом, чтобы не заметить это; ведь мезонатор Голуба тянул
полторы тысячи киловатт!"
Ну и что же?
А то, что короткое замыкание в электромагнитах главной камеры, которое
я тебе показывал, не могло произойти в момент вспышки по той простой
причине, что в этот именно момент на электромагнитах не было напряжения.
Замыкание произошло раньше!
А ведь верно! Странное обстоятельство! Самойлов шальными глазами устало
посмотрел на Якина. Завтра нужно еще сходить в лабораторию. Меня волнует эта
дырка...
Непонятно! озадаченно пробормотал Николай утром следующего дня,
вытаскивая прут из отверстия в воронке.
Он заранее сделал отметки на этом пруте, чтобы измерить глубину дыры.
Произошло непонятное: за ночь отверстие углубилось! Вчера он опускал в него
тридцатисантиметровый щуп счетчика и хорошо помнит, что коснулся дна, прежде
чем, испуганный вспышкой индикатора, сломал его. А сейчас прут вошел в
отверстие больше чем на полметра...
Они уже привыкли к скафандрам, к непрерывному треску ионизации в
наушниках; свыклись с мыслью об огромной радиации вокруг них. Только
увесистые кислородные приборы неловко горбились на спине да перископические
очки неудобно стесняли обзор. Николай отыскал Якова тот осматривал
ускорители протонов и подозвал его.
Узнав, в чем дело, Якин удивился:
Мистика какая-то! Здесь никто не был без нас?., Впрочем, идиотский
вопрос! Кому это нужно? Он наклонился над воронкой.
Осторожно!..
Но Якин уже сам отшатнулся сработал индикатор. Самойлов увидел, как по
бетону скользнул красный луч трубочка через перископ бросила свет наружу.
"Зайчик"! Это навело его на новую мысль.
Черт бы побрал эти индикаторы! ругался Яков. Только пугают...
"Рискнуть? Ведь индикаторы показывают интенсивность облучения, опасную
только при долгих выдержках. А если быстро?.."
Постой-ка! Николай отстранил Якина. Я сейчас попробую заглянуть в эту
дырку.
Он стал наклоняться над воронкой, стараясь сквозь перископы заглянуть
внутрь черного прямоугольника. "Вот сейчас будет вспышка..." От напряжения
Николай сжал зубы. Вспыхнул красный свет индикатора гамма-лучи проникли в
шлем. Но он ждал этого и не отпрянул. Призмы перископа метнули красный
отблеск на стены воронки. Николай, почти физически ощущая, как губительные
кванты мурашками проникают в кожу лица, навел "зайчик" на отверстие. Красный
лучик скользнул по гладким стенкам канала и упал на дно: там было что-то
черное. "Хватит!" Он выпрямился.
Ну, ты прямо как врач-ларинголог! с восхищением сказал Яков.
Какой врач? Николаю страшно захотелось покурить. Забыв, что на нем
скафандр, он провел рукой по боку, ища карман с папиросами.
Да эти, которые "ухо, горло, нос"... Они таким же способом заглядывают
в горло пациента, объяснил Якин. У них зеркальце на лбу... Ну, что там?
Нейтрид! И как мы сразу не догадались? Ведь они облучали пластинку
нейтрида. Он, наверное, накалился до десятков тысяч градусов и проплавил
бетон, как воск, понимаешь? Ушел в бетон...
Значит, он еще не остыл?
Конечно! Поэтому-то отверстие и углубляется... Нужно его вытащить.
Выйдя из лаборатории, они сверились с чертежами. Раскаленный кусочек
нейтрида проплавил уже больше двух третей бетонной плиты значит, удобнее
добыть его снизу. Они вернулись в лабораторию с отбойными молотками, за
которыми волочились резиновые шланги, и, стоя на коленях под мостиком, по
очереди стали дырявить плиту.
Через час с последним ударом отбойного молотка пятикилограммовая
прямоугольная пластиночка нейтрида вывалилась из бетона. Прилипшие к ней
крошки бетона раскалились докрасна и превращались в мелкие капли.
Когда пластинку положили под микроскоп, заметили в центре мелкую
щербинку размерами всего в десятки микрон. Если бы под микроскопом лежал не
нейтрид, то щербинку можно было бы приписать случайному уколу булавкой.
Александр Александрович Тураев, походив в ночь аварии налегке под
пронзительным ноябрьским ветром, простудился и сейчас лежал в постели с
опасной температурой много ли нужно старику в восемьдесят лет!
Посоветоваться было не с кем. Самойлов и Якин сами попытались
систематизировать все те отрывочные и несвязные, как фразы больного в бреду,
сведения, что накопились у них после нескольких посещений семнадцатой
лаборатории.
Якин составил перечень:
"1. Голуб и Сердюк со своими помощниками облучали образцы нейтрида
отрицательными мезонами больших энергий с тем, чтобы выяснить возможность
возбуждения нейтронов в нейтриде. Такова официальная тема.
2. Сведения от главного энергетика: взрыв произошел не во время опыта,
а после него, когда мезонатор был уже выключен из высоковольтной сети
института.
3. Взрыв произошел не в главной камере, где шло облучение мезонами, а
во вспомогательной, промежуточной, откуда образцы обычно извлекаются из
мезонатора наружу.
4. В образце нейтрида, найденном в воронке, обнаружена микроскопическая
щербинка размером 25Х30Х10 микрон. Такую ямку невозможно ни выдолбить в
нейтриде механическим путем, ни вытравить химическим.
5. Обнаружено короткие замыкание в электромагнитах, вытягивающих из
главной камеры положительные мезоны и продукты их распада. Это замыкание не
могло произойти при взрыве, так как в этот момент мезонатор был выключен.
Таким образом, можно предположить, что опыт облучения нейтрида происходил не
в чистом вакууме, а в "атмосфере" из плюс мезонов и позитронов.
6. Обнаружен силуэт на внутренней кафельной стене лаборатории.... Судя
по четким контурам его, первоначальная вспышка света и тепла была точечной,
сосредоточенной в очень малом объеме вещества.
7. Проведенный анализ радиации образцов воздуха, металла и бетона из
семнадцатой лаборатории показал, что характер радиоактивного распада после
этой вспышки не совпадает с характером радиоактивности при урановом,
плутониевом или термоядерном взрыве".
Гм, гм... Самойлов положил листок на стол и прошелся по комнате из угла
в угол. Он, как и Яков, осунулся за эти дни: смугловатое лицо стало
желто-серым от бессонницы, на щеках отросла густая черная щетина. Ты знаешь,
повернулся он к сидевшему у стола Якину, я не могу себе представить, чтобы
Сердюк просто так не заметил это замыкание в вытягивающих магнитах. Не-ет...
Ведь он, Алексей Осипыч, буквально чувствовал, где и что неладно! И вдруг
такой грубый промах... Да, наконец, ведь в мезонаторе была аварийная
сигнализация.
Может быть, они заметили, но не придали значения? сказал Якин. Не
хотели прерывать опыт?
Самойлов молча пожал плечами. И снова они ходили и думали об одном и
том же. Николай подошел к окну. За окном чуть синели ранние сумерки. В
воздухе, открывая зиму, кружил легкий праздничный снежок. Лохматые снежинки
окутывали в декоративное кружево черный обгорелый труп стеклянного корпуса.
Аварийщики обносили корпус проволочной изгородью и вколачивали колышки с
табличками: "Осторожно! Радиация!"
"Наверное, скоро корпус будут сносить..." лениво подумал Николай.
В комнате было тепло уже работало паровое отопление. Ожившая от теплоты
единственная муха лениво ползала по стеклу, потом, остервенело жужжала,
билась крылышками об ощутимую, но невидимую преграду. Самойлов следил за ее
движениями; вот так и он: чувствует, но не понимает, где главное
препятствие. "Что же произошло? Что произошло? Что?" надоедливо и бессильно
билась в мозгу мысль.
Николай вздохнул и, подойдя к столу, взял листики анализов радиации,
несколько минут рассматривал их против света.
Ты знаешь, я где-то уже видел вот такие же данные, задумчиво произнес
он. Или очень похожие...
Якин скептически фыркнул:
Очень может быть: ты их рассматриваешь уже пятнадцатый раз...
Не-ет, это ты брось... Я видел их где-то очень давно. Где? Самойлов
снова разложил таблицы анализа и стал сравнивать их.
Привычное мышление физика позволило ему по цифрам представить вид,
длительность и спектры радиоактивного распада. Возникшие в воображении
кусочки бетона и металлов, впитавшие в себя неизвестные ядерные осколки,
излучали какие-то очень знакомые виды радиации. Какие?.. Память мучительно
напряглась, и Николаю показалось, что он наконец вспомнил.
Не доверяя своей догадке, он бегом помчался по лестницам и по двору в
белый двухэтажный домик, где помещались библиотека и архив. В комнатах
архива пахло замазкой: стекольщики осторожно вставляли в окна звонкие листы
стекла взамен выбитых взрывом. Было холодно служительницы надели пальто
поверх синих халатиков.
Девушка! едва не столкнувшись с одной из них, крикнул Николай. Где у
вас лежат материалы по теме "Луч"?
Через несколько минут он рылся в старых, замусоленных и запылившихся
лабораторных журналах. Чем-то грустным и близким пахнуло на него от страниц,
неряшливо заполненных столбиками цифр, графиками, таблицами, схемами и
всевозможными записями. Вот его записи. Оказывается, у него испортился
почерк, раньше он писал красивее. Вот Яшкины записи анализа радиоактивности
первых образцов, облученных минус-мезонами. А вот Ивана Гавриловича: четкий
и крупный почерк опытного лектора. Вот целый лист заполнен каким-то хаосом
из формул, схем и цифр: это когда-то он спорил с Сердюком теперь не понять и
не вспомнить, по какому поводу, и оба яростно чертили на бумаге свои доводы.
На минуту Николай забыл, что он ищет в этих журналах, его охватили
воспоминания. Ведь это было очень недавно, всего два года назад. Они с
Яковом тогда были... так, ни студенты, ни инженеры, одним словом, молодые
специалисты. Мало знали, мало умели, но зато много воображали о себе.
Облучали мезонами разные вещества, искали нейтрид и не верили, что найдут
его; слушали житейские сентенции Сердюка и научные рассуждения Ивана
Гавриловича... Вот женский профиль, в раздумье нарисованный на полях, а под
ним предательская надпись рукой Якова: "Это Лидочка Смирнова, а рисовал Н.
Самойлов". Ну да, ведь он тогда чуть не влюбился в Лидочку, инженера из
соседней лаборатории. Но это увлечение было так скоротечно, что не оставило
никаких следов ни в его душе, ни в дневнике. Начались самые горячие месяцы
их работы, было некогда, и Лидочка благополучно вышла замуж за кого-то
другого...
И вот нет ничего... Нет Голуба. Нет Сердюка. Нет мезонатора только
груда радиоактивных обломков. Есть нейтрид и еще что-то неизвестное, что
нужно узнать...
"Ну, размяк!" одернул себя Николай. Он достал из кармана анализы,
расправил их и начал сравнивать с записями в журналах. Через четверть часа
он нашел то, что искал: данные анализов сходились со спектрами
радиоактивности тех образцов, которые облучали мезонами больше двух лет
назад, еще до возникновения идеи о нуль-веществе... Николай почувствовал,
что найдена ниточка, очень тоненькая и пока неизвестно куда ведущая.
Хорошо. Ну и что же? спросил Яков, когда Николай рассказал ему об этом
"открытии". Что из этого следует?
Многое. Слушай, мы теперь уже действительно кое-что знаем об этом
веществе: знаем, что оно распалось с выделением огромной энергии, большей,
чем при синтезе тяжелого водорода; что оно хоть и неустойчиво, но способно
разрушать несокрушимый нейтрид; наконец, что оно распалось с выделением
мезонов и оставило след характерную радиацию...
Да, но нам неизвестно, как именно возникло это вещество в их опыте,
возразил Якин. Вот что: раз кое-какие обстоятельства рождения его мы
установили, так не повторить ли нам эксперимент Голуба и Сердюка, а? Тогда и
увидим... Так же отключим вытягивающие электромагниты, так же будем облучать
нейтрид быстрыми мезонами...
... так же разлетимся на отдельные атомы, я никто потом не разберет,
где твои атомы, а где мои! закончил Самойлов. Это же авантюра!
Ты, пожалуйста, без демагогии! разозлился Яков, и щеки его вспыхнули
пятнами. "Авантюра"! Опровергай по существу, если можешь!
Николай внимательно посмотрел на него: "Еще не хватало поссориться
сейчас".
Хорошо, давай по существу, сказал он примирительно, во-первых, мы не
знаем режима работы мезонатора, ведь лабораторный журнал Голуба сгорел. А ты
помнишь, сколько месяцев мы искали режим для получения нейтрида? Во-вторых,
ты думаешь, у нас на заводе или в каком-нибудь другом институте, где есть
мезонаторы, тебе разрешат заниматься такими непродуманными и опасными
опытами? В-третьих...
Ладно, убедил! поднял руки Яков. Что же ты предлагаешь?
Думать! Ну, а уж если ничего другого не придумаем... будем ставить
опыт.
Николай шел через парк к троллейбусной остановке. Снег прекратился
Дорожка по аллее была протоптана немногими пешеходами. Во влажном воздухе
ясно светили сквозь деревья редкие фонари. По сторонам стояли на гипсовых
тумбах посеревшие от холода статуи полуголых атлетов с веслами, ядрами и
дисками. Двое малышей, приехавших в парк обновить лыжи, лепили плотные
снежки и старались попасть в атлетов.
По этой же аллее, совсем еще недавно, шли они вдвоем с Голубом и
спорили. Иван Гаврилович тогда толковал о "мезонии".
"... мы еще очень смутно представляем себе возможности того вещества,
которое сами открыли", будто услышал Николай его раскатистый и четкий голос.
Постой, постой! Что-то было в этом воспоминании, что-то близкое к
сегодняшним спорам и "открытиям"! Николай даже становился и прислушался к
себе, чтобы не спугнуть тончайшую мысль. Где-то рядом с ветвей падали капли,
падали, будто подчеркивая тишину, так звонко и размеренно, что по ним можно
было считать время.
Что же он тогда сказал? Об одном непонятном эффекте... Он у них
получился несколько раз... Ага! Николай почувствовал, как у него отчаянно
забилось сердце... "Если долго облучать нейтрид в камере быстрыми мезонами,
сказал тогда Иван Гаврилович, то он начинает отталкивать мезонный луч...
Похоже, что нейтрид заряжается отрицательно..." Так... Но потом, когда они
вытаскивали пластинку нейтрида, то никакого заряда на ней не оказывалось.
Значит, у них под мезонным лучом нейтрид заряжался и, видимо, очень
сильно. А когда вытаскивали его на воздух... Воздух!!! Вот новый фактор!
Самойлову от нахлынувших мыслей, от усталости на миг стало дурно; он
набрал пригоршню снега и стал тереть лицо... Это была еще одна идея, и она
оказалась решающей.
СЕНСАЦИЯ
Читатель должен помнить, что описываемые события, хотя и происходили в
разных концах земного тара, но совпадали во времени. Поэтому и главы,
излагающие их, переплелись. В этой главе собраны газетные вырезки,
посвященные взрыву завода в Нью-Хэнфорде.
12 ноября. (Ассошиэйтед Пресс.) Сегодня в 10 часов 10 минут утра по
местному времени на одном из новых атомных заводов в Нью-Хэнфорде (на юге
Калифорнии, в бассейне реки Колорадо) произошел гигантский; атомный взрыв.
Звук взрыва был слышен на расстоянии 80 километров. Сотрясение почвы
зафиксировано почти во всех городах Западных штатов.
На заводе находилась дневная смена рабочих. Причины взрыва неизвестны.
"Сан-Франциско Морнинг"... Это был взрыв, по признакам напоминавший
испытание урановой бомбы самого крупного калибра. В утреннее безоблачное
небо Калифорнии взметнулся огненный гриб, который увидели в Сан-Бернардино и
в Финиксе. Фотография, сделанная случайно с расстояния в 20 километров,
зафиксировала уже последнюю стадию опадания огня и пыли. На заводе в это
время наводилось около двухсот восьмидесяти рабочих и инженеров. Очевидно,
никто из них уже не сможет рассказать, как было дело. Немногие уцелели и из
тех, кто в это время находился в домах прилегавшего к заводу поселка. Те,
кого удалось спасти, либо находятся в таком тяжелом состоянии, когда всякие
расспросы неуместны, либо и сами ничего не могут объяснить. Город
Нью-Хэнфорд фактически превращен в радиоактивную пустыню.
"Чикаго-Геральд". Что производил засекреченный завод в Нью-Хэнфорде,
который принадлежал раньше концерну "XX век", а теперь принадлежит только
богу? Атомные бомбы? Но это монополия правительства. Урановые реакторы для
электростанций? Вряд ли это было бы покрыто такой таинственностью, которая
превосходила даже секретность обычных стратегических исследований, такое
начинание обязательно разрекламировалось бы.
По некоторым сведениям, не подтвержденным еще правлением концерна
(которое вообще старается хранить невозмутимое молчание), на заводе
производился нейтриум ядерный материал огромной плотности и прочности,
открытый несколько лет назад независимо друг от друга учеными США и России.
Неужели этот материал, способный облагодетельствовать человечество,
применялся для увеличения эффективности ядерных бомб?.
В свое время законопроект о разрешении группам частных предпринимателей
заниматься "атомным бизнесом" встретил горячие возражения со стороны многих
сенаторов. Катастрофа в Ныо-Хэнфорде, беспрецедентная для всей истории
атомной промышленности, блестящее, хотя и излишне трагическое подтверждение
правильности их позиции.
Агентства Ньюс. В Соединенных Штатах объявлен траур по случаю
трагической гибели более чем семисот человек в Нью-Хэнфорде.
Население прилегающих городов и селений бежит от распространения
радиации.
"Юнайтед Пресс корпорейшн". Представитель правления концерна "XX век"
Эндрью Э. Дубербиллер на пресс-конференции в Сан-Франциско огласил заявление
от имени правления концерна. В нем сообщалось, что на заводе в Нью-Хэнфорде
действительно производились изделия из нейтриума и имелся некоторый запас
обогащенного изотопом-235 урана. В интересах внешней безопасности
государства правление в настоящее время не может сообщить, какие именно
стратегические заказы выполнял концерн на этом заводе. Дубербиллер
утверждал, что вся работа на заводе и хранение запасов делящегося материала
производились при тщательном соблюдении правил техники безопасности и что
даже за день до катастрофы не было замечено никаких угрожающих признаков.
Ведется расследование.
Э. Дубербиллер отказался отвечать на все вопросы корреспондентов.
Из официального заявления представителя Белого Дома для печати. Научная
и военная общественность скорбит по поводу безвременной трагической гибели
двух крупных деятелей американской науки, армии и промышленности директора
завода в Нью-Хэнфорде, доктора физики, профессора университета в Беркли
Германа Дж. Вэбстера и бригадного генерала, члена правления концерна "XX
век", члена Главного артиллерийского комитета Рандольфа Хьюза. Как
выясняется теперь, доктор Вэбстер и генерал Хьюз в эти дни осуществляли один
гигантский стратегический эксперимент, который закончился успешно.
Установлено, что в момент взрыва они находились на заводе в Нью-Хэнфорде...
Из доклада сенатора Старка, возглавлявшего комиссию по расследованию
катастрофы в Нью-Хэнфорде. ...В настоящее время причин взрыва установить не
удалось. Местность в радиусе нескольких миль заражена исключительно активной
радиацией. По ночам над районом взрыва светится воздух. Таким образом,
непосредственное расследование очага взрыва исключается до тех пор, пока
активность радиации не уменьшится до допустимых пределов.
Произведенный экспертами анализ радиоактивных остатков, к сожалению, не
прибавил ясности в исследуемом вопросе. Они сошлись только на том, что такие
радиоактивные следы не мог оставить ни урановый, ни ториевый, ни
плутониевый, ни термоядерный взрыв...
Будет ли установлена истина о взрыве предсказать невозможно. Очевидно,
что катастрофа уничтожила и материальные следы причин ее возникновения...
В ЗАПАДНЕ
Они были еще живы, когда о них печатали некрологи.
После грома и сотрясения стен они пришли в себя сравнительно быстро.
Вэбстер, при падении ударившийся об угол чугунного стеллажа, очнулся от боли
в плече. Было тихо и темно. Несколько минут он лежал на холодном шершавом
полу, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Но как ни расширял он
напряженные глаза, как ни всматривался, темнота по-прежнему оставалась'
непроницаемой ни одного кванта света не просачивалось сюда снаружи.
Откуда-то доносилось частое прерывистое дыхание, Вэбстер осторожно
поднялся на ноги, ощупал себя. Плечо было цело отделался ушибом.
Генерал, вы живы? негромко спросил он.
Невдалеке послышался хриплый стон. Вэбстер нашарил в кармане зажигалку,
чиркнул ею. Вспыхнувший на фитиле огонек показался нестерпимо ярким.
Колеблющийся свет выхватывал из темноты серые куски колонн, контейнеры с
черными снарядами от сотрясения некоторые из них сдвинулись с катков и
перекосились. Впрочем, все было сравнительно цело. "Что же произошло?"
Вэбстер медленно продвигался вперед и едва не споткнулся о тело генерала.
Тот лежал плашмя на полу, серый мундир сливался с бетоном. Глаза были
закрыты, большой живот судорожно поднимался и опускался. Вэбстер, став на
колени, расстегнул пуговицы у него на груди, потер ладонями лицо. Генерал
пришел в себя, со стоном сел, посмотрел на Вэбстера дико расширенными
глазами: в них был такой откровенный страх, что Вэбстеру стало не по себе.
Что с нами? Что случилось там?
Я знаю не больше вашего, Рандольф. Кажется, произошел взрыв...
вероятно, атомный.
Что это война? Внезапное нападение?
Вряд ли... Не знаю, раздраженно бросил Вэбстер. Мне еще ничего не
доложили.
Бензиновый огонек в зажигалке заметно уменьшился. Вэбстер захлопнул
крышку и спрятал зажигалку в карман. Все погрузилось в темноту.
Что вы делаете? Зачем погасили свет?! панически крикнул генерал.
Нужно беречь бензин. Вам следует успокоиться... генерал.
Они замолчали. "Что же произошло? напряженно раздумывал Вэбстер. Война?
И первая ракета на Нью-Хэнфорд? Сомнительно... Есть много гораздо более
достойных объектов. Катастрофа? Но какая? Ведь все запасы урановой
взрывчатки собраны здесь, на складе, и они целы.., А взрыв был такой силы,
что не ядерным он быть не мог. Если так,.. он почувствовал, что покрывается
холодным потом, мы заживо погребены под радиоактивными развалинами..." Он
поднялся.
Куда вы?
Посидите спокойно здесь. Я попытаюсь разведать наше положение.
Он чиркнул зажигалкой и осторожно пошел между контейнерами.
Генерал в смятении следил за синеватым трепещущим огоньком, за
удаляющейся длинной тенью Вэбстера. Наконец она растворилась в глухой
темноте. Генерал провел рукой по лбу, собираясь с мыслями. Что же случилось?
Еще недавно все было великолепно: они осматривали запасы нейтриум-снарядов;
шли по цеху, где двумя рядами стояли огромные и сложные мезотроны: мчались
на автомобиле по пустынному солнечному шоссе; наблюдали за серебристым
диском Луны, на котором рвались водородные снаряды; наводили "телескоп" и
видели неяркие в свете дня вспышки атомных выстрелов. Летели на вертолете к
потухшему вулкану... Все было великолепно, все подчинялось и было на своем
месте. И он был над всем этим порядком, он был над жизнью... И внезапно все
перевернулось: удар, темнота, гибель.
Гибель?! Неужели он скоро умрет? Он, Рандольф Хьюз, которому так легко
и охотно подчинялось все: и жизнь, и деньги, и люди. Он, который так любит
жизнь и так хочет жить? Умрет здесь, в темноте, простой и медленной
смертью?! Нет, не может быть! Кто-нибудь другой, но только не он... Он не
хочет умирать. Не хочет!.. Генерал зажал себе рот, чтобы не закричать.
"Чти же делать? Господи, что же делать? Господи!.." Он стал горячо
молиться. Пусть бог сделает чудо! Он всегда был верным христианином, он
всегда противостоял своей верой грубым атеистам. Он имеет право на заботу
господа. Пусть бог придумает что-нибудь, чтобы он спасся. Он никогда не
думал, что смерть это так страшно и трудно. Пусть бог сделает так, чтобы он
спасся. Он, может быть, и сам потом пожелает умереть, но в другой раз... и
не так. Он еще многое может сделать, он еще не так стар всего пятьдесят
лет... Пусть его спасут как-нибудь, о господи!.."
Вэбстер, спотыкаясь, поднимался по ступеням. Бензин в зажигалке уже
выгорел огонек погас. Вэбстер только изредка чиркал колесиком, чтобы хоть
вылетающими из кремешка искрами на мгновение разогнать темноту. Здесь было
теплее, чем внизу, он чувствовал, что потоки теплого воздуха идут сверху.
Ноги глухо шаркали по бетонным ступеням.
После первой площадки жар стал ощутимее. Вэбстер потрогал ладонью стены
бетон был заметно теплым. Впереди забрезжил свет. Вэбстер секунду
поколебался, потом начал подниматься выше. Малиново-красный свет усиливался,
уже можно было различить ступени под ногами. Жар бил в лицо, становилось
трудно дышать... Вэбстер вышел на последнюю площадку перед выходом.
Перед ним, в нескольких шагах, ровным малиновым накалом светилась
большая стальная дверь. Отчетливо были видны полосы заклепок, темный
прямоугольник замка. Из-под краев двери тонкими щелями пробивался свет. И
этот свет, проникая внутрь, расходился слабым, чуть переливающимся голубым
сиянием. Радиация! Вэбстер попятился назад и едва не сорвался со ступеньки.
Итак, они не были ни завалены, ни заперты. Выход был свободен, дверь
уцелела. И за ней свет, воздух... Но их погребла здесь смертельная радиация.
Она мгновенно уничтожит первого, переступившего порог склада. Да, несомненно
это была атомная вспышка фугасный взрыв так не нагрел бы дверь.
Вэбстер, шаря по стенам, вернулся вниз. Из темноты доносилось
лихорадочное бормотание. Вэбстер прислушался: генерал молился... "Старый
трусливый кретин! Он еще рассчитывает на бога!" Его охватило холодное
бешенство.
Смену дня и ночи Вэбстер определял по щели под стальной дверью. Ночью
щель темнела, и тогда просачивающийся радиоактивный воздух был заметен более
явственно. Дверь уже почти остыла и не светилась малиновым накалом, только
по-прежнему от нее шел теплый воздух. Постепенно накаливался бетон стен:
даже внизу, в складе, было душно. Они потели от малейших движений и от
голодной слабости. На второй день Вэбстер нашел в одном из закоулков склада
пожарную бочку с теплой водой, противно отдающей нефтью. Генерал пил из
бочки часто и жадно.
Они почти не разговаривали между собой и много спали. Пока был бензин в
зажигалке генерала курили. Потом кончились и бензин, и сигареты. С этого
времени глухая темнота окутала все: они не видели и почти не замечали друг
друга. Генерал уже не молился, только в беспокойном сне несвязно бормотал не
то молитвы, не то проклятия. Так прошло четыре дня.
Они еще надеялись на что-то... Вэбстер несколько раз подходил к двери.
Ее можно было легко отодвинуть; раз есть щели, значит, она не заклинилась. А
там свет, свобода, воздух... и радиация. Он в нерешительности то шел к ней,
то поворачивал обратно.
Генерал впал в состояние тупого безразличия ко всему. Однажды, когда
Вэбстер нашел на стеллажах оставленный кем-то небольшой ломик и окликнул
генерала, тот долго не отзывался. Вэбстер отыскал его в темноте, с руганью
растолкал. Генерал долго не мог понять, что от него требуется, потом со
стонами, кряхтеньем поднялся с пола и медленно побрел к двери.
Долго, сменяя друг друга, они били ломиком в гулкий металл двери, били
до полного изнеможения, пытаясь кого-нибудь привлечь звуками. Но никто не
отзывался.
На Хьюза эти упражнения подействовали несколько оживляюще: теперь он
бродил по складу, что-то глухо бормоча про себя. Несколько раз они
сталкивались и бормотанье замолкало. Вэбстер чувствовал что-то угрожающее в
этой затаившейся в темноте фигуре. Когда он пытался завести разговор,
генерал не отвечал.
Однажды это было на шестой день Вэбстер спал. Сон был беспокойный, в
нем повторялись назойливые видения: серое солнце над темными горами, вспышка
атомного выстрела из "телескопа", потом темнота, снова вспышка. Сквозь сон
он услышал какой-то шорох и проснулся, настороженно прислушиваясь.
Шорох перешел в шарканье, приближающееся сзади.
Вэбстер сел:
Рандольф, это вы?
Из темноты послышалось тяжелое сопение, звякнул металл. И Вэбстер
скорее почувствовал, чем заметил, что над его головой занесен ломик. Он
отшатнулся в сторону, пытаясь встать. Ломик больно чиркнул его по виску и
бессильно упал на мякоть плеча.
Рандольф, вы с ума сошли?! ("Должно быть, так оно и есть".) Вэбстер
вскочил, стал вслепую нашаривать воздух.
Он поймал дряблую кисть генерала как раз вовремя: занесенный снова
ломик выпал и звонко покатился по полу. Хьюз, остервенело сопя, всей тушей
навалился на Вэбстера, оба упали. Это было как кошмар во сне когда ощущаешь
надвигающуюся опасность и нет сил ни сопротивляться, ни убежать. Вэбстер
бессильно извивался, придавленный генералом, по очереди отрывая обеими
руками то одну, то другую его кисть от своего горла.
Вэбстер почувствовал под своей спиной что-то твердое. Извернувшись, он
левой рукой вытащил из-под себя ломик и из последних сил несколько раз
ударил им по голове генерала. Тело Хьюза дрябло обмякло, отяжелело; пальцы
его еще некоторое время бессильно сжимали горло Вэбстера, потом разжались.
Вэбстер поднялся, опираясь на контейнер. От изнуряющей слабости
подкашивались ноги, лихорадочно колотилось сердце. "Он хотел убить меня!
Мания! Или он хотел сожрать меня, чтобы пожить еще немного?" Генерал глухо и
отрывисто простонал. Вэбстер в инстинктивном страхе отодвинулся. Он
почувствовал, как от бессильного отчаяния по щекам покатились слезы.
"Господи, как звери! Даже хуже, чем звери... Что же, теперь мне есть его?"
Генерал еще несколько раз глухо простонал, потом затих.
Вэбстер, тяжело нагнувшись, нащупал на полу ломик он был в чем-то
теплом и липком и, пошатываясь, направился к выходу. Нет, он больше не может
так... Лучше уж сразу...
От двери пахло горелым металлом. Вэбстер просунул острие ломика в щель,
навалился на него всем телом и дверь с протяжным скрежетом приоткрылась.
Снаружи хлынул странный зелено-синий свет. Вэбстера на миг охватил страх
перед пространством: здесь в подвале, в темноте, было привычнее и
безопаснее. Он шагнул было назад, потом пересилил себя и вышел наружу.
Вэбстер не сразу понял, что стояла ночь: так было светло. Он рассеянно
осмотрелся вокруг, пытаясь вспомнить, где что было; но повсюду только
фантастическое нагромождение сплавившихся обломков камня, железа, бетона...
Все это светилось ровным, без теней, светом. Казалось, что вокруг рассыпаны
обломки разбитой снарядами Луны... Вэбстер осмотрел себя: перепачканные,
черные тонкие руки, мятые изодранные брюки, свалявшийся, покрытый какими-то
пятнами пиджак. Все это выглядело странно, мучительно странно. Он напряг
мысль, чтобы понять, в чем дело: ну да, он ведь тоже не оставляет тени. "Как
привидение..." Все мягко светилось, даже стена, к которой он прислонился.
После нескольких неверных шагов по обломкам Вэбстер едва не свалился,
поставив ногу на обманчиво светившийся острый камень. Что делать? Куда идти?
Он беспомощно огляделся: вокруг было все то же ровное зеленое сияние, где-то
вверху слабо светили редкие звезды, будто в тумане. Его охватило отчаяние.
Как выбраться из этого светящегося радиоактивного кошмара? Может быть,
закричать? Он набрал в легкие побольше воздуха:
На помощь! Помоги-ите!..
Крик получился слабый и хриплый. От напряжения он закашлялся. Тишина
ночи равнодушно и внимательно слушала его. Ни звука не раздалось в ответ.
Вэбстер почувствовал, что ему неудержимо хочется плакать; бессильная
жалость к себе подступала тугим комком к горлу. Он сделал еще несколько
шагов, оступился обо что-то, сел на светящуюся землю и заплакал.
... Слезы просохли так же внезапно, как и возникли. Теперь Вэбстер
яростно полз по острым обломкам, не чувствуя боли от ссадин на руках и
коленях; полз и бормотал что-то, безумное и непонятное. Под руками осыпались
изумрудные осколки бетона, обнажая темные пятна под ними. Вэбстер не видел
их он полз вперед, влекомый последней вспышкой жизни.
Руки его опустились в какую-то холодную, тугую, неподатливую жидкость.
Он остановился на секунду, поднял ладонь и бессмысленно смотрел, как с нее
стекают тяжелые, крупные светящиеся капли. "Ртуть! мелькнула догадка в
затуманенном мозгу. Ну да, ведь здесь был резервуар с запасами ртути..." Он
снова пополз вперед. Сначала руки опускались на дно лужи и упирались в
какие-то скользкие камни. Потом жидкий металл стал упруго выталкивать его
кисти и ступни на поверхность. И он, барахтаясь на локтях и коленях, упрямо
плыл ползком сквозь бесконечное море зеленоватой радиоактивной ртути...
Грэхем Кейв, солдат 3-го зенитного дивизиона, заступил на караул в
полночь. Ночь была безветренной, но довольно холодной, и его разогревшееся и
расслабившееся после короткого сна тело била зябкая дрожь. Чтобы унять ее,
Грэхем принялся ходить по отведенному ему куску степи 100 метров туда, потом
обратно, по сухо шелестящей под ботинками траве. Наконец дрожь прошла. Он
закурил и стал ходить медленнее.
Вверху, в чистой безлунной темноте, мерцали звезды. Россыпь Млечного
Пути перепоясывала небо наискось и была различима до мельчайших сверкающих
пылинок. Вдали, у самого горизонта, поднималось широкое зеленое зарево. Оно
медленно переливалось от слабых движений воздуха, точно какие-то огромные
фосфорические флаги полоскались в высоте. Кейв мрачно выругался, посмотрев в
ту сторону; ему стало тоскливо.
И зачем их выставили здесь многомильной цепочкой? Охранять это
радиоактивное пепелище? "Чтобы кто-нибудь не проник в зараженную зону",
объяснял сержант. Да какого дьявола туда попрется хоть один человек, если он
в здравом уме! А если и сунется какой-нибудь самоубийца, туда ему и
дорога...
Светится... Уже неделя прошла, а светится лишь немногим слабее, чем в
первый день. Говорят, где-то невдалеке, милях в пятидесяти, выпал
радиоактивный дождь из ртути, как раз над поселком на перекрестке дорог.
Теперь он пуст, все убежали. А здесь, в Нью-Хэнфорде? Был мощный завод,
рабочий городок. Один взрыв и ничего нет. Погибли сотни людей. Одни пишут,
что это диверсия красных, другие что это несчастный случай. Один только
взрыв! Офицеры говорят, что скоро будет война с русскими, которые собираются
завоевать Америку. Что же будет тогда? Везде вот такие светящиеся зеленые
пепелища вместо городов?
И тогда их, солдат, пошлют сквозь места атомных взрывов в атаки. Вот с
этими игрушками? Кейв пренебрежительно передвинул висевший на шее автомат.
На что они годятся? Какой смысл в такой войне? Ему не остаться в живых это
наверняка. Уж если на маневрах этим летом трое ребят умерли от лучевой
болезни, когда проводили учения с атомным взрывом, то что же будет на
настоящей войне? А ему всего лишь двадцать два года. Какая она будет, его
смерть: мгновенная от взрыва бомбы или медленная от лучевой болезни? Лучше
уж мгновенная... Бр-р-р! Его снова пробила нервная дрожь. И зачем все это?
Давно уже ничего нельзя понять: для чего все делается...
Страшно и тоскливо было Грэхему Кейву, солдату будущей войны, ходить по
степи в холодную ноябрьскую ночь, охранять неизвестно что и неизвестно
зачем, размышлять о смерти...
Вэбстер пришел в себя только тогда, когда под его руками захлюпала
черная, вязкая земля. Больше не было светящихся осколков и луж ртути. Он
оглянулся: светящееся нагромождение развалин раскинулось сзади. Вэбстер
перевернулся на спину и долго лежал, вдыхая свежий, пахнущий сырой землей
воздух и глядя на звезды, спокойно светящиеся в темной глубине неба.
"Генерал остался там. Он еще не умер, наверное, я его ударил несильно..."
Он поднял руку и стал внимательно рассматривать призрачно светящуюся
ладонь: на сине-зеленом фоне кожи отчетливо выделялись все морщины и
царапины. Он лениво приподнял голову и осмотрел себя. Все тело, все лохмотья
одежды светились даже земля вокруг была слегка освещена, виднелись травинки
и комочки. Вэбстер усмехнулся и снова опустил голову на землю.
Зачем он выбрался? Лежал бы там вместе с Хьюзом... Какая сила протащила
его сквозь эту зону? Биологическая жажда жизни... Интересно, сколько времени
он полз? Даже если четверть часа этого вполне достаточно. Впрочем, если он
не умрет от радиоактивного заражения, то только потому, что раньше умрет от
отравления ртутью... Сколько же рентген впитало его тело? Сколько еще
осталось жить? Дня два-три? А зачем ему эти два-три дня? Чтобы рассказать
людям, как было дело, как все это ужасно... Впрочем, что толку? Ведь он и
сам не понимает, как все это произошло.
Глаза бездумно следили за двигавшимися по небу двумя звездочками:
красной и зеленой. Звездочки быстро перебирались из созвездия в созвездие:
за ними тянулся мягкий музыкальный рев моторов. Вот они ушли к горизонту.
"Значит, это не война раз самолеты летают с огнями. Значит, где-то
поблизости должны быть люди..." Вэбстер тяжело поднялся с земли. Подумав, он
стал снимать с себя лохмотья пусть хоть на несколько часов продлится жизнь.
"Все равно ничего это не даст... Ладно. Нужно идти к людям. Рассказать им
все, что знаю, и поесть. Хоть еще раз поесть..." Свежий воздух вернул ему
ощущения многодневного голода, от которых свело желудок.
Вэбстер медленно, пошатываясь, побрел вперед, прочь от светящихся
развалин Нью-Хэнфорда. На земле остались светящиеся пятна одежды...
Грэхем Кейв был уже не рад тому, что стал раздумывать о тоскливых и
страшных вещах. Он уже несколько раз принимался вспоминать последние
кинобоевики, которые им показывали в солдатском клубе, уморительные анекдоты
о неграх и женщинах, но при одном взгляде на колеблющееся на горизонте
зеленое зарево мысли снова смешивались и устремлялись на прежнее,
жутковатое. "Чертовщина какая-то! Разве пойти к напарнику слева, покурить,
поговорить?" Кейв огляделся по сторонам.
Прямо на него шла длинная худая фигура. Грэхему она показалась
гигантской. Фигура излучала слабое сине-зеленое сияние; были видны контуры
голых рук, медленно шагающих ног, пятно головы с шевелящимися, мерцающими
волосами. Фигура бесшумно, будто по воздуху, приближалась к нему. Сердце
Кейва прыгнуло и провалилось куда-то, дыхание перехватило.
А-аа-ааа-ааа! А-аа-ааа-а-а-а!.. истерически закричал, завизжал Кейв
тонким, нечеловеческим голосом и рванул с груди автомат.
Судорожно нажав гашетку, он начал полосовать дергающимся, вырывающимся
из рук автоматом вдоль и поперек светящегося силуэта, пока тот не упал. Кейв
еще и еще стрелял по лежащему, до тех пор, пока не иссякла обойма...
"ЭЛЕМЕНТ МИНУС 80"
Постепенно, деталь за деталью, перед Николаем Самойловым возникла общая
картина катастрофы в семнадцатой лаборатории. Точнее говоря, это была не
картина, а мозаика из сегодняшних фактов, теоретических сведений,
исторических событий, лабораторных анализов и догадок. Еще очень многих
штрихов не хватало. Чтобы уловить главные контуры, приходилось отступать на
достаточно далекое расстояние.
За девяносто лет до описываемых событий великий русский химик Д. И.
Менделеев открыл общий закон природы, связавший все известные в то время
элементы в единую периодическую систему. Менделеев был химик, он не верил а
возможность взаимопревращения элементов, называл это "алхимией", а свою
таблицу предназначал лишь для удобного объяснения и предсказания свойств
различных веществ. Глубочайший смысл этих периодов был понят позже, после
открытия радиоактивности и искусственного получения новых элементов.
Спустя тридцать лет чиновник Швейцарского бюро патентов, молодой и
никому еще не известный инженер-физик Альберт Эйнштейн в статье,
напечатанной в журнале "Анналы физики", впервые высказал мысль, что в
веществе скрыта громадная энергия, пропорциональная массе этого вещества и
квадрату скорости света. Это и было знаменитое соотношение Е=МС2,
теперь известное почти каждому грамотному человеку.
Спустя еще три десятилетия английский физик с французским именем Поль
Дирак опубликовал свою теорию пустого пространства вакуума. Одним из выводов
этой теории было следующее: кроме обычных элементарных частиц атома
протонов, электронов, нейтронов, должны существовать и античастицы,
электрически асимметричные им: антиэлектрон частица с массой электрона, но
заряженная положительно, и антипротон частица с массой протона, но
заряженная отрицательно.
Вскоре после опубликования этой теории был действительно открыт
антиэлектрон, получивший название "позитрон". Первые фотоснимки следов новой
частицы, обнаруженной в космических лучах, принадлежат академику
Скобельцыну.
За несколько лет до описываемых в этой повести событий, а именно
девятнадцатого октября 1955 года, в одной из лабораторий института Лоуренса
при Калифорнийском университете проводились опыты на гигантском ускорителе
заряженных частиц беватроне. Протоны сверхвысоких энергий бомбардировали со
скоростью света небольшой медный экран; некоторые из них отдали свою энергию
на образование новых частиц. Эти частицы просуществовали несколько
миллиардных долей секунды и оставили на фотопластинке след своего пути и
"взрыва" при соединении с обычной частицей. Это была величайшая со времени
первого термоядерного взрыва научная сенсация. Имена сотрудников института
Лоуренса, ставивших опыты, Сегре, Виганд и Чемберлен стали известны всему
миру.
Это был антипротон частица с массой протона и отрицательным зарядом.
Если отвлечься от разницы во времени, в национальности, возрасте и
подданстве людей, сделавших эти открытия, если пренебречь их субъективным
толкованием созданного, то можно выделить самую суть: это были этапы одного
и того же величайшего дела науки, начатого Д. И. Менделеевым, завоевания для
человечества Земли всех существующих во Вселенной веществ!
Идея электрической симметрии веществ содержится в зародыше уже в
периодическом законе Менделеева. В самом деле, почему таблица химических
элементов может продолжаться только в одну сторону в сторону увеличения
порядкового номера? Ведь этот номер не является математической условностью
она определяет знак и величину положительного заряда ядра у атома вещества.
Почему же не предположить существование элемента "номер нуль", стоящего
перед водородом, или элемента номер "минус один", или "минус 15"? Физически
это означало бы, что ядра таких веществ заряжены отрицательно.
Отрицательные ядра должны, естественно, притягивать положительные
позитроны всюду, где те могут возникнуть, и образовывать устойчивые атомы
антиводорода, антигелия, антибора... Зеркальное отражение менделеевской
таблицы! Первые же опыты с античастицами установили вероятность
возникновения антиатомов и тот факт, что они устойчивы в вакууме. Но,
встретясь с обычным веществом, антиатомы мгновенно взрываются, выделяя при
этом полную энергию, заключенную в обоих веществах (2МС2), и
распадаясь на мезоны и гамма-лучи.
Итак, был открыт антиэлектрон позитрон; был открыт антипротон. Потоки
нейтронов, получаемые при делении урана, можно было считать "элементом номер
нуль". Считалось, что существованием этих частиц идея электрической
симметрии веществ доказана и исчерпала себя. Но это были всего лишь
частицы...
На страницах этой повести изложена история того, как ученые СССР и США,
работая независимо друг от друга, получили осаждением ртути нуль-вещество
ядерный материал огромной плотности и прочности, состоящий из нейтронов и
названный в обеих странах соответственно "нейтрид" и "нейтриум". Это уже не
отдельные частицы...
Таким образом, почти столетие научных событий работы Менделеева,
Эйнштейна, Дирака, наблюдения за космическими лучами Андерсона и
Скобельцына, эксперименты с беватроном в институте Лоуренса подготовило то,
к чему в нашей повести подошли сейчас Самойлов и Якин.
Николай за всю свою жизнь не написал ни одной рифмованной строчки. Даже
в юношескую пору первой любви, когда стихи пишут поголовно все, он вместо
стихов писал для своей девушки контрольную по тригонометрии. И тем не менее
Николай Самойлов был поэт. Потому что поэт это прежде всего человек большого
и яркого воображения. И, хотя воображение Самойлова вдохновлялось атомами и
атомными ядрами, это не значит, что называть его поэтом кощунство.
Николай и сам не подозревал, каким редким для физиков качеством
обладает его мышление. Рассчитывая физическую задачу, он мог представить
себе атом: прозрачно-голубое пульсирующее облачко электронов вокруг
угольно-черной точки ядра. Ядро ему казалось черным должно быть, потому, что
черным был нейтрид. Он ясно представлял, как голубые ничтожные частицы
мечутся и сталкиваются в газе вокруг ядра, как пульсирует их расплывчатое
облачко то сплющиваясь, то вытягиваясь, то сливаясь с другим в молекулу; он
видел, как в твердом кристалле пронизывает ажурное сплетение атомов
стремительная ядерная частица, разбрызгивая в своем полете осколки встречных
атомов. При особенно напряженном раздумье, когда что-то не получалось, он
мог представить даже то, чего не представляет никто электрон волну-частицу.
В науке есть факты, есть цифры и уравнения; в лабораториях существуют
приборы и установки для тончайших наблюдений; есть счетно-аналитические
машины, выполняющие математические операции с быстротой, в миллионы раз
превышающей быстроту человеческой мысли. Однако, кроме логики фактов,
существует и творческая логика воображения. Без воображения не было и нет
науки. Без него невозможно понять факты, осмыслить формулы; без воображения
нельзя заметить и выделить новые явления, получить новые знания о природе.
Воображение то, что отличает человека от любой, самой "умной"
электронной машины, пусть даже о ста тысячах ламп. Воображение способность
видеть то, что еще нельзя увидеть.
Самойлов и Якин, пользуясь добытыми фактами и догадками, пытались
установить причины взрыва в семнадцатой лаборатории.
В начале составленного ими "перечня событий" они записали:
"1 Голуб и Сердюк со своими помощниками облучали образцы нейтрида
отрицательными мезонами больших энергий с тем, чтобы выяснить возможность
возбуждения нейтронов в нейтриде. Такова официальная тема"
А неофициальная? Ивану Гавриловичу нужно было больше, чем "выяснить
возможность" Он искал "мезоний" вещество, которого сейчас так не хватает
нейтридной промышленности, которое сделало бы добычу нейтрида легким и
недорогим делом. Опыты безрезультатно длились уже несколько месяцев. Никто
не верил в гипотезу "мезония" даже он, Николай.
К тому же в ходе опыта возник феноменальный эффект отталкивание
мезонного луча от пластинки нейтрида. Для Ивана Гавриловича Голуба это
означало, что к основной пели исследования прибавилась еще одна: узнать,
понять этот эффект. Под влиянием чего нейтрид как-то странно заряжается
отрицательным электричеством?
Николай читал дальше:
"2. Обнаружено короткое замыкание в электромагнитах, вытягивающих из
главной камеры положительные мезоны и продукты их распада позитроны. Это
замыкание не могло произойти при взрыве, так как в этот момент мезонатор был
выключен..."
Итак, испортились вытягивающие электромагниты во время опыта, а может
быть, и до него. Нельзя было не заметить этой неисправности: электронные
следящие системы сообщают даже о малейшем отклонении от режима, не то что о
коротком замыкании. Вероятнее всего, что Иван Гаврилович после многих
неудачных опытов ухватился за эту идею, подсказанную случаем: облучать
нейтрид не в чистом вакууме, а в атмосфере позитронов. Они начали опыт.
Должно быть, Иван Гаврилович, деловитый и сосредоточенный, в белом халате,
поднялся на мостик вспомогательной камеры, нажал кнопку моторчик, спрятанный
в бетонной стене, взвизгнув под током, поднял защитное стекло. Иван
Гаврилович поставил в камеру образец, переключил моторчик на обратный ход
стекло герметически закрыло ввод в камеру; потом включил вакуумные насосы и
стал следить по приборам, как из камеры выкачивались остатки воздуха.
Вакуум восстановился можно открывать главную камеру. Иван Гаврилович
стальными штангами манипуляторов внес в нее образец...
Алексей Осипович, не глядя на пульт, небрежно и быстро бросал пальцы на
кнопки и переключатели. Загорелись разноцветные сигнальные лампочки,
лязгнули силовые контакторы, прыгнули стрелки приборов; лабораторный зал
наполнился упругим гудением. Иван Гаврилович сошел вниз и, морщась, смотрел
в раструб перископа, наводил рукоятками потенциометров мезонный луч на
черную поверхность нейтрида. Они не разговаривали друг с другом каждый знал
и понимал другого без слов.
Облучение началось. В тот вечер была неровная ноябрьская погода: то
налетал короткий и редкий дождь, стучал по стеклу, по железу подоконников,
то из рваных туч выглядывал осколок месяца, прозрачно освещая затемненный
зал, серые колонны, столы, громаду мезонатора. Настроение у них, вероятно,
было неважное как всегда, когда что-то не ладится. То Иван Гаврилович, то
Сердюк подходили к раструбу перископа, смотрели, как острый пучок мезона
уперся в тускло блестящую пластинку нейтрида. Изменений не было...
"3. В образце нейтрида, найденном в воронке, обнаружена
микроскопическая ямка размером 25Х30Х10 микрон".
Эти пункты говорили о том, что происходило в камере мезонатора, где
теперь уже не в вакууме, а в позитронной атмосфере! минус-мезоны
стремительно врезались в темную пластинку нейтрида.
Изменения были, только исследователи их еще не замечали. Самойлов ясно
видел, как отрицательные мезоны передавали свой заряд нейтронам и нейтрид
заряжался. Это случалось и раньше, но процесс кончался тем, что огромный
отрицательный заряд антипротонов на поверхности нейтрида просто отталкивал
последующие порции мезонов и они видели расплывающийся мезонный луч. А когда
извлекали пластинку нейтрида наружу ничего не было.
В тот вечер из-за неисправности в фильтрах мезонатора все происходило
по-иному. Антипротоны, вернее антиядра, возникшие в нейтриде в
микроскопической ямке, начали захватывать из вакуума положительные
электроны. Возникали антиатомы отрицательно заряженные ядра обрастали
позитронными оболочками. Из нейтрида рождалось какое-то антивещество.
Какое? Возможно, что это была антиртуть ведь ядра нейтрида, осажденного
из ртути, могли сохранить свою структуру... Ее было немного ничтожная
капелька антиртути, синевато сверкавшая под лучом мезонов.
Чтобы лучше наблюдать за камерой, они, как обычно, выключили свет в
лаборатории окна можно было не затемнять, на дворе был уже вечер. Кто-то
Голуб или Сердюк первый заметил, что под голубым острием мезонного луча на
пластинке нейтрида возникло что-то, еще непонятное. Что они чувствовали
тогда? Пожалуй, это были те же чувства, как и при открытии нейтрида,
радость, надежда, тайный страх: может быть, не то, может, случайность,
иллюзия?... Полтора года назад, когда под облачком мезонов медленно и
непостижимо оседала ртуть, все они в радостной растерянности метались по
лаборатории. Алексей Осипович добыл из инструментального шкафа запылившуюся
бутылку вина, которую хранил в ожидании большого дня. Запасся ли он бутылкой
и на этот раз?..
Через некоторое время, когда капелька антиртути увеличилась, они
рассмотрели ее и, наверное, были обескуражены. Обыкновенная ртуть! Ведь в
вакууме антиртуть ничем не отличалась от обычной... Конечно, это тоже было
великолепно: снова превратить нейтрид в ртуть!
"2. Сведения от главного энергетика: взрыв произошел не во время опыта,
а после когда мезонатор был уже выключен из высоковольтной сети института".
Наконец "ртути" накопилось достаточно для анализа, и они выключили
мезонатор. Наступила тишина... Николай помнил ту глубокую, покойную тишину,
которая устанавливалась в такие минуты в лаборатории. Зажгли свет, поднялись
на мостик. Волновались, конечно. Ведь даже если там была и простая ртуть,
все равно это же они. Голуб и Сердюк, построили эти атомы!
Вероятно, снова Иван Гаврилович взялся за рукоятки манипуляторов,
стальные пальцы осторожно подхватили пластинку нейтрида и перенесли ее во
вспомогательную камеру. За свинцовым стеклом была хорошо видна темная
пластинка, лежавшая на бетонной плите, и маленькая поблескивающая капелька
"ртути". Она все еще была обыкновенной капелькой, эта антиртуть, пока в
камере держался вакуум.
Включили моторчик, стекло стало подниматься. Оба в нетерпении
склонились к камере. В щель между бетоном и стеклом хлынул воздух самый
обыкновенный воздух, состоящий из обычных молекул, атомов, протонов,
нейтронов, электронов и ставший теперь сильнейшей ядерной взрывчаткой. И в
последнее мгновение, которое им осталось жить, они увидели, как блестящая
капелька на нейтриде начинает расширяться, превращаясь в нестерпимо горячий
и сверкающий бело-голубой шар... Взрыва они уже не услышали.
За окнами чернела ночь. Лампочки туманно горели под потолком в
прокуренном воздухе. На голых с генах комнаты висели теперь уже ненужные
сиреневые фотокопии чертежей мезонатора. Якин и Самойлов сидели за столом,
завяленным бумагами, и молчали, думая каждый о своем. Николай, полузакрыв
глаза, еще видел, как отшатывается Иран Гаврилович от ослепительного блеска,
как заносит руку к лицу Сердюк (все-таки удалось установить, что именно
Сердюку принадлежал силуэт на кафельной стене), как все исчезает в вихре
атомной вспышки...
А Якин... Якин сейчас мучительно ненавидел Самойлова.
Почему не он, не Якин, стремлением всей жизни которого было сделать
открытие, сказал первый. "Это антивещество"? Разве он, Якин, не подходил к
этой же мысли? Разве не он видел вспышку? Разве не он установил и доказал,
что в камере мезонатора уже не было вакуума, что взрыв произошел после
опыта? Почему же не он первый понял, в чем дело?
До сих пор он объяснял себе все просто: Кольке Самойлову везло, а ему,
Якову, который не хуже, не глупее, а может быть, и одареннее, не везло. И
вот теперь... Он просто переосторожничал. Конечно! Ведь у него эта идея
возникла одновременно с Самойловым, если не раньше. Испугался потому, что
это было слишком огромно? Эх...
Понимаешь, Яша... Самойлов поднял на него воспаленные глаза. А ведь
это, пожалуй, и есть тот самый мезоний, который искал Голуб. Ну конечно:
ведь при взаимодействии антивещества с обычным, они оба превращаются во
множество мезонов. Капелька антиртути сможет заменить несколько мсзонаторов!
Представляешь, как здорово?
Яков внимательно посмотрел на него, потом отвел глаза, чтобы не выдать
своих чувств.
Слушай, Николай, похоже что мы с тобой сделали гигантское открытие!
Голос его звучал ненормально звонко Антивещество это же не только мезоний.
Ведь оно выделяет двойную полную энергию два эм цэ квадрат! Можно
производить сколько угодно малые и сколь угодно большие взрывы. Космические
корабли и ракеты... Энергоцентрали... Понимаешь? Управляемые взрывы! И еще
щербинка в пластинке нейтрида. Это же способ обработки нейтрида! Понимаешь?
Пучком быстрых мезонов можно "резать" нейтрид, как сталь автогеном. А
выделяющуюся антиртуть можно либо уничтожить воздухом, либо собирать...
Теперь мы можем обращаться с нейтридом так же, как со сталью: мы можем его
обрабатывать, резать, кроить, наращивать. Гигантские перспективы!
Да, конечно... Но почему "мы"? При чем здесь мы? Самойлов устало пожал
плечами, потом принялся искать что-то у себя в карманах. Мы это открытие не
сделали, а, в лучшем случае, только расшифровали его. Открытие принадлежит
им... У тебя есть папиросы? Дай, а то мои кончились.
МЕРЦАНИЯ И ВАКУУМ!..
Они бежали по мокрому от таящего снега шоссе, отчаянно всматривались,
искали за снежной пеленой зеленый огонек такси. Мимо шли люди со свертками,
мчались машины с притороченными к верху елками через неделю Новый год. Никто
не подозревал об огромной опасности, нависшей над городом.
Скорее, скорее! Теперь могут спасти минуты!.. Ага! Самойлов громко
свистнул, замахал рукой. К обочине подкатила "Победа" с клетчатым пояском.
В Новый поселок, скорее!
Захлопнулась дверца, машина полетела по шоссе в снежную темноту.
... Еще полчаса назад они сидели в комнате и обсуждали, что следует
сделать, чтобы повторить опыт Голуба. Теперь они знали, что искать.
А ты помнишь, спросил Яков, месяц назад было сообщение об атомном
взрыве в Америке, в Нью-Хэнфорде, на нейтрид-заводе? Не случилось ли у них
что-то подобное, а?
Помню... в раздумье проговорил Николай. Но ведь там делали атомные
снаряды из нейтрида. Представитель концерна сам признал, что на заводе
хранился обогащенный уран... Вряд ли.
Ладно, давай не отвлекаться, решил Яков. Но это был первый толчок. Как
приходят в голову идеи? Иногда достаточно небольшого внешнего толчка, чтобы
возникла вереница ассоциаций, из которых рождается новая мысль; больше всего
это похоже на пересыщенный раствор соли, в котором от последней брошенной
крупинки с прекрасной внезапностью рождаются кристаллы.
Вопрос Якова повернул мысли Самойлова к своему заводу. Подумать только,
ведь он не был больше месяца! Как-то управляется Кованько? Постой, а над чем
возились они тогда, в последние дни перед катастрофой? Николай вспомнил
странные мерцания в камерах... Это был второй толчок.
Мерцания! Ведь он хотел о них поговорить с Иваном Гавриловичем. Николай
достал из кармана блокнот, перелистал исписанные цифрами и формулами
страницы.
"Подумать: 1. Вакуум поднялся до 10-20 миллиметра ртути, за
пределы возможного для вакуумных насосов. Почему? Влияние нейтрида?
2. В главных камерах странные микровспышки на стенах из нейтрида. Когда
буду в ядерном, обсудить с Иваном Гавриловичем".
От этих торопливо записанных строчек на Самойлова повеяло еше не совсем
осознанным ужасом: Мерцания и Вакуум!.. Догадка промелькнула в голове
настолько быстро, что изложение ее займет в тысячи раз больше времени. Якин
о чем-то спрашивал, но Николай уже не слышал его.
... На стенках мезонаторов мерцали голубые звездочки то в одном, то в
другом месте. Луч отрицательных мезонов несет в себе мезоны разных энергий
это следует из статистики. Часть их, пусть небольшая, будет с повышенной
энергией, и они не усвоятся ртутью, а рассеются и осядут на стенках
нейтрида, образуют антипротоны.
Теперь о фильтрах. Фильтры не могут вытянуть из камеры абсолютно все
положительные мезоны; часть обязательно останется та же квантовая
статистика. Значит, в камерах заводских мезонаторов есть все условия для
образования антивещества.
"Спокойно, спокойно! уговаривал себя Николай. Без горячки... Значит,
мерцания на стенках камеры это следы элементарных взрывов атома воздуха и
антиатома. Кроме того, создается вакуум невероятный, идеальный вакуум!
Антивещество уничтожало остатки воздуха, оно съедало его..."
Он посмотрел на Якова и поразился его безучастности: тот причесывался,
смотрясь в оконное стекло, Когда Николай рассказал ему свои рассуждения,
Якин пришел в возбуждение:
Я ведь тебе сказал о заводе! Я предчувствовал!
Слушай дальше! увлеченно продолжал Самойлов. Мезонаторы работают в
форсированном режиме три смены в сутки. Кто знает, всегда ли хорошо работали
вытягивающие фильтры, всегда ли мезонный луч был настроен правильно, м