Владимир Савченко. Черные звезды --------------------------------------------------------------- © Copyright Владимир Иванович Савченко WWW: http://savchenko.zerkalo.ru/ --------------------------------------------------------------- РЕТРОПРЕДИСЛОВИЕ "Я начал писать эту повесть в 1956 году, студентом Московского энергетического; окончил в 1958-м, молодым инженером в Киеве. Она имела успех:: массовые издания, переводы на пять языков (украинский, чешский, словацкий, сербский, хорватский), благожелательные отклики прессы; даже премия какая-то досталась. Сделала мне имя. Потом пошли другие времена, другие интересы: я о ней забыл. Перечитал только недавно, подбирая состав Избранных Произведений. Более с позиций: что здесь надо изменить или выбросить?.. И -- налетел на такое, что эти деловые намерения сразу выветрило: ...между написанием "Черных звезд" и чтением их в 1993 году случились две крупнейшие ядерные катастрофы: Тримайл-Айлендская в США (1979) и наша Чернобыльская. И обе они... не сказать: описаны, -- но вполне определенно отражены в повести! Одна именно в Штатах (хотя я был волен в выборе страны), другая на Украине, на Днепре. Что-то, видимо, есть провидческое в работе писателя-фантаста; даже без мистики, вытекающее просто из глубокого изучения темы. Ведь за 20-30 лет до событий писалось. Другой глубинно важный момент повести: сама проблема Нейтрида -- ядерного "изолятора", также необходимого во всех атомных делах, как обычная изоляция в электротехнике. "Да, мы думаем над таким материалом", - солидно кивали физики из закрытых НИИ, писавшие отзывы на рукопись. Думают они и по сей день -- и за рубежом тоже. Между тем и помянутые катастрофы, и то, что человечеству несмотря на них не ответреться от использования ядерной энергии, показывает возросшую актуальность этой проблемы. Вот это главное, читатель. А то, что в повести окарикатурены американские военные и бизнесмены -- ерунда, отнеситесь спокойно. Как еще мог бы вывести их в 50-х я, молодой советский парень: я был убежден, что они такие и есть. А мы хорошие. (Кстати, я до сих пор подозреваю, что мы все-таки хорошие -- только невезучие). Переделывать же в духе времени, подстилаться под нынешних "идеологов", самоуниженно возносящих Запад и США, -- это не для меня. Пусть остается как есть. Так что воспринимайте эту повесть и как фантастику, и actuality, и даже как часть истории нашей -- вс? вместе." Владимир САВЧЕНКО Черные звезды Эксперимент является безжалостным и суровым судьей работы теоретиков. Этот судья никогда не говорит о теории "да", в лучшем случае говорит "может быть", а наиболее часто заявляет "нет". Если эксперимент согласуется с теорией, то для последней это означает "может быть"; если согласие отсутствует, то это значит "нет". Альберт Эйнштейн ПРОЛОГ НАБЛЮДЕНИЯ С. Г. ДРОЗДА Рассвет угадывался лишь по тускнеющим звездам да по слабому, похожему на случайный сквознячок ветерку. На юго-западе, за деревьями, гасло зарево зашедшей луны. В саду, где стояли павильоны Полтавской гравиметрической обсерватории, было тихо и сонно. Степан Георгиевич Дрозд, младший научный сотрудник обсерватории, человек уже в летах, даже задремал на крыльце своего павильона. Сыроватый предрассветный ветерок смахнул дремоту. Степан Георгиевич зябко повел плечами, закурил и посмотрел на часы. Сегодня ему предстояло измерить точную широту обсерватории это было необходимо для изучения годичных качаний земной оси, которыми Степан Георгиевич занимался уже три года. Зенит-телескоп был приготовлен и направлен в ту точку темно-синего неба, где под утро, в 6 часов 51 минуту, должна появиться маленькая, невидимая простым глазом звездочка из созвездия Андромеды; по ее положению измерялось угловое отклонение широты. До урочного часа оставалось еще двадцать минут можно было не спеша покурить, поразмышлять. Павильон отстроили недавно большой, настоящий астрономический павильон с каменными стенами и раздвижной вращающейся крышей. До этого наблюдения проводились в двух дощатых павильонах, похожих на ларьки для мелкой торговли. Молодые сотрудники так и называли их пренебрежительно: "ларьки". Степан Георгиевич посмотрел в ту сторону, где среди деревьев смутно виднелись силуэты "ларьков". Да, работать в них было плоховато, особенно зимой: продуваются насквозь! Да и рефракторы в них стоят маленькие, слабосильные... Не то, что этот. Степан Георгиевич был склонен гордиться новым мощным телескопом: ведь он почти целый год сам собирал, рассчитывал и заказывал линзы. "Конечно, не как в Пулково, всего двухсоткратное увеличение, но для наших измерений больше и не нужно. Зато не искажает". Уже рассветало. На востоке серело небо; силуэтом, еще не приобретшим дневные краски, стояло двухэтажное, в восточном стиле здание обсерватории; в саду и дальше, вдоль опускающейся в город булыжной мостовой, плавал прозрачный туман. Дрозд поглядел на часы: 6 часов 45 минут. Пора начинать. Он потер озябшие руки и вошел в павильон. Несмотря на рассвет, небольшой круг неба в объективе телескопа был таким же черным, как и ночью. Заветная звездочка голубой точкой медленно подбиралась слева к перекрестию окуляра, к зениту. Степан Георгиевич, приложившийся к окуляру только так, порядка ради, хотел было уже отвести глаза, но внезапно через объектив быстро промелькнуло что-то темное, продолговатое. Оно заслонило звездочку и исчезло. Степан Георгиевич не сразу сообразил. Птица? Померещилось напряженным глазам? Но звездочки в окуляре больше не было, ее заслонил размытый светящийся след. "Метеор? Но почему же он не светился?" Раздумье заняло несколько мгновений. Степан Георгиевич поднял голову и увидел в меридиональной щели купола тонкий светящийся в небе след; он наращивался к северу и медленно угасал к югу. Такой след бывает у больших метеоров, но в голове этого следа не было ярко светящегося метеора. "С юга на север, по меридиану", быстро определил Дрозд и включил мотор. Труба телескопа стала быстро поворачиваться. Руки действовали умело и привычно; когда объектив телескопа дошел до хвоста следа, руки быстро выключили мотор и начали крутить рукоятку ручной подачи вдогонку за следом. Небо уже посветлело, и Дрозд смог рассмотреть снова вплывшее в объектив темное продолговатое тело. Было трудно координировать движения: ведь перевернутое изображение тела в окуляре телескопа неслось не в ту сторону, куда двигалась труба. Вот труба дошла до упора и остановилась. Тело исчезло... Степан Георгиевич был немолодой рядовой сотрудник рядовой обсерватории. Он давно, еще до окончания университета, убедился, что в астрономии гораздо больше черновой работы ремонтной и вычислительной, чем наблюдений, и несравненно больше наблюдений, чем открытий. Он имел неподалеку от обсерватории домик, сад, семью, не любил выпячиваться впереди других и даже в глубине души был уверен, что, хотя он и астроном, звезд с неба хватать ему не суждено. Поэтому сейчас это неожиданное наблюдение ошеломило и взбудоражило его до сердцебиения. Механически поворачивая рукоятку обратно, чтобы вернуть телескоп в зенитное положение, по привычке приглаживая свободной рукой редкие волосы на макушке, Степан Георгиевич напряженно размышлял: "Что бы это могло быть? Тело не собиралось падать, не было раскалено, хотя летело с огромной скоростью воздух светился... Спутники Международного геофизического года? Но ведь они уже давно отлетали свое, упали в атмосферу и сгорели. Да и были они совсем не той формы". Рассвело. Все вокруг приобретало живой, дневной цвет. До восхода солнца осталось не более получаса. Через открытую дверь павильона был виден склон холма, на котором стояла обсерватория. Улица по ней проехал первый велосипедист. Фонари на столбах горели, ничего не освещая. Город просыпался. Степан Георгиевич посмотрел на часы: "Ого! Ровно 6.48, пропускаю зенит". Он довел трубу телескопа до вертикальных рисок на угломере, приложил глаз к окуляру, ища звездочку. И... увидел уходящее из объектива такое же продолговатое тело! Теперь оно блеснуло ярким отсветом еще скрытого горизонтом солнца и исчезло. Опять? Второе?!. Может быть, даже не второе, и он прозевал несколько таких? Дрозд резко закрутил рукоятку и снова повел телескоп вдогонку за непонятным метеором. Теперь он был подготовлен и быстрее смог поймать тело в объектив. Оно также шло с юга на север над меридиональной щелью павильона и имело такую же снарядообразную форму, как и первое. Больше Дрозд ничего не смог рассмотреть: тело быстро ушло за пределы наблюдаемого в телескоп участка неба. Степан Георгиевич выскочил из павильона и посмотрел на север. Он был дальнозорким и далекие предметы различал хорошо, но ничего не увидел в розовеющем небе, кроме самых ярких звезд. Мелкие уже погасли. "Что же это такое? Ведь тела шли явно в атмосфере..." Ему стало не по себе. Не раздумывая больше, он бросился в обсерваторию, в кабинет директора, к телефону. Коммутатор долго не отзывался. "3аснули, черти, что ли?!" Алло! Алло!.. Наконец в трубке щелкнуло, и сонный женский голос отозвался: Коммутатор слушает. Соедините меня с телеграфом... Телеграф?.. Говорят из обсерватории. Примите молнию: "Пулково. Обсерватория... наблюдал в 6.45 и 6.48 два тела снарядообразной формы запятая пересекли созвездие Андромеды точка". Записали?.. "Траектория по меридиану с юга на север точка Научный сотрудник Полтавской гравиметрической обсерватории Дрозд". Такую же телеграмму отправьте в Харьков, в обсерваторию Харьковского госуниверситета. Что?.. Да, тоже молнией. Степан Георгиевич посмотрел на часы было ровно семь часов утра. Время для измерений широты безвозвратно утеряно! Впервые за многие годы он при всех благоприятных условиях не провел наблюдений... За несколько минут до этого, а именно в 6 часов 43 минуты, радиолокаторы службы наблюдения за воздухом Черноморского побережья засекли перелет с юга на территорию СССР двух баллистических ракет. Незадолго до этой ночи над советским Черноморьем произошел один из тех случаев международного воздушного пиратства, после которого заинтересованные державы обмениваются нотами, а на место происшествия выезжают комиссии из центра. Над Крымом и южными областями Украины на предельной высоте появился неизвестный самолет и улетел обратно. Его обнаружили с большим опозданием и не смогли приземлить. После этого неприятного события служба наблюдения за воздухом работала особенно отчетливо и бдительно. И вот новый инцидент. Локаторы не дают изображений. Поэтому естественно, что всплески линии, вычерчиваемой электронным пучком на экранах локатора, были расшифрованы именно как баллистические ракеты. Они шли на большой высоте около 100 километров и с такой колоссальной скоростью, что ее даже на удалось определить. Через три минуты была зафиксирована вторая ракета... Любопытно отметить, что Крымская обсерватория, находящаяся примерно на одной долготе с Полтавой и имеющая гораздо более мощные телескопы, не наблюдала полета этих тел. 8то говорит о том, что в удачных наблюдениях Степана Георгиевича Дрозда огромную роль сыграла случайность: ему просто повезло. Но если вспомнить, что на земном шаре очень много обсерваторий и что наблюдение за небом ведется непрерывно, то станет ясно, что на этот раз случайность была проявлением закономерности: кто-то должен был первым заметить эти тела, и Дрозд их заметил. Сообщения Степана Георгиевича и радиограммы черноморских постов воздушного наблюдения пошли разными путями, в разные адреса, но произвели сходное впечатление. За первым сообщением последовали другие, с более северных постов наблюдения; они будто редким пунктиром отмечали стремительный полет ракет с юга на север. Не снижая высоты, таинственные ракеты пролетели над Калинином, над Ладожским озером, над Карелией; их траектория заметно искривлялась к западу. Над Печенгой они покинули территорию СССР и ушли к норвежским островам Шпицберген. Их полет от границ до границ длился шесть с небольшим минут. Телеграмма Дрозда была передана в Харьков, в Пулково, в астрономический центр Академии наук, во все обсерватории Советского Союза и мира. В необычное время, когда в Восточном полушарии начинался день, астрономы Европы, Азии, Африки, Австралии принялись обшаривать небо рефракторами, рефлекторами, радиотелескопами. Неизвестные тела не исчезли. Через час после сообщения Степана Георгиевича они были замечены наблюдателями Кейптаунской обсерватории в Южной Африке, еще через двадцать минут их засекли над Магдебургом... ТРЕВОГА В Европе начиналось утро. Многие газеты Парижа, Лондона, Рима задержали свои утренние выпуски, чтобы опубликовать полученные в последний час сообщения о неизвестных спутниках, появившихся над Землей в эту ночь. Собственно, новость не была настолько уж потрясающей: не первый раз над планетой кружат во всех направлениях различимые в бинокль и простым глазом спутники для геофизических наблюдений. Необычным было, пожалуй, лишь то, что эти новые, таинственные спутники, двигавшиеся в стратосфере, пока ни в какой степени не накалялись от трения о воздух. Однако это могло показаться важным лишь для ученых. Журналисты западной прессы люди, которым бойкое воображение успешно заменяет недостаток знаний, создали сенсацию по своему разумению: "КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ КРУЖАТ НАД ЗЕМЛЕЙ!" "МАРСИАНЕ ИЩУТ МЕСТО ДЛЯ ПОСАДКИ!" "СПУТНИКИ-СНАРЯДЫ! НЕУЖЕЛИ В НИХ МАРСИАНСКИЕ МИШЕЛЬ АРДАН, КАПИТАН НИКОЛЬ И БАРБИКЕН?" "ЧЕРНЫЕ ЗВЕЗДЫ ИЗ МИРОВЫХ ГЛУБИН!" "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ЖУКОГЛАЗЫЕ!" "ИХ УЖЕ МОЖНО РАЗЛИЧИТЬ В БИНОКЛЬ! ПРИОБРЕТАЙТЕ ШЕСТНАДЦАТИКРАТНЫЕ БИНОКЛИ ЦЕЙСА!" В этот день большинство людей только и делали, что смотрели в небо. Оптические магазины распродали все свои товары, даже очки с увеличительными стеклами. Энтузиасты разбирали объективы фотоаппаратов и мастерили из них подзорные трубы. Никто ничего толком не знал, кроме газетчиков, разумеется. Они осаждали обсерватории, выводя из себя привыкших к спокойной обстановке астрономов и астрофизиков непрерывными интервью. "Конечно же, это космические корабли! опубликовали газеты крупными буквами заявление известного астронома Рэдли. Разве хоть одна держава мира удержалась бы, чтобы не заявить, что именно она запустила эти спутники?" За день черные звезды были замечены последовательно над Барселоной, Лондоном, Калифорнией, Средней Азией, Александрией, Польшей. Мельбурном, Новой Гвинеей, Алма-Атой и так далее. Выяснилось, что спутники все время сносятся к западу, отставая от вращения Земли; в этом нашли еще одно подтверждение космического происхождения тел. О каждом наблюдении публиковались сообщения в экстренных выпусках газет и радио. Сотни телеграмм с точным указанием времени и координат отсылались в крупные астрономические центры: в Гринвич, в Пулково, в Калифорнийскую обсерваторию Паломар. Там они систематизировались. В Европе к вечеру картина начала выясняться. Газеты опубликовали фотографии спутников, полученные в Мексике специальным телескопом, предназначенным для наблюдения метеоров. Снимки, переданные фототелеграфом, были невыразительны, однако на них на темно-сером (цвета газетных клише) фоне различались более темные снарядообразные силуэты; за ними тянулся светящийся шлейф. Размеры спутников, установленные разными наблюдателями, примерно совпадали: 1,5 2 метра в длину и не более 0,5 метра в поперечнике. "Соображение о том, что в снарядах находятся живые существа, писала одна газета, придется отставить. Или предположить, что марсиане существа размером с лягушку". Скорость спутников составляла 8,1 километра в секунду для первого спутника и на 50 метров в секунду меньше для второго, который постепенно отставал. Траектория их полета была сильно искривлена и не проходила через полюсы. Снижения спутников не заметил никто из наблюдателей пяти континентов. Последняя новость, сообщенная из Пулково, уже не попала в вечерние газеты, ее передало ночное радио: "... Совокупность данных о полете неизвестных тел позволила определить период и траекторию их обращения. Это, в свою очередь, помогло рассчитать массу тел. Она оказалась одинаковой у обоих спутников и равной приблизительно 450 тоннам (при размере 1,5 2 метра в длину!). Эти величины в сто с лишним раз превышают массу самых крупных спутников, запущенных во время Международного геофизического года. Непостижимым является тот факт, что средний удельный вес материалов, из которых состоят эти тела, примерно равен 1300 граммам на кубический сантиметр: в сотни раз больше плотности самых тяжелых металлов! Такое соотношение массы и объема делает понятным факт незначительного торможения тел об атмосферу и их огромную кинетическую энергию. Сам же факт необычайной плотности тел еще ждет своего объяснения". Это было время, когда воображение людей, взбудораженное запусками спутников Земли и первыми полетами советских исследовательских ракет на Луну и вокруг Луны, еще не успокоилось и они готовы были поверить всему. Тысячи страниц фантастических романов, сотни гипотез о внеземной жизни не сделали того, что сделал этот прыжок в Космос. Горизонты расширились. Вокруг Земли есть пространство, в нем есть движение, в нем может быть жизнь это стало понятно всем. Поэтому появление над планетой двух снарядообразных тел и все связанные с ними полунаучные предположения были восприняты чуть ли не как должное, само собой разумеющееся. Если мы, люди Земли, собираемся совершить первое космическое путешествие, то почему бы кто-то из других миров не прилетел на Землю? Сообщение о небывало большой плотности тел еще раз подтвердило предположение об их неземном происхождении. Газеты публиковали расписание движения спутников-снарядов на два дня вперед, оговаривая в конце сообщений: "...если спутники не приземлятся в этот период". Десятки тысяч астрономов-профессионалов и астрономов-любителей следили за движением неизвестных тел, готовясь первыми сообщить о сознательном отклонении их от баллистической траектории. Радиолюбители всего мира дежурили у приемников, пытаясь на всех волнах поймать радиосигналы со спутников. Все ждали, когда эти "вестники других миров" пусть даже без живых существ приземлятся... Однако третий день принес сообщение, которое сразу изменило направление мыслей и настроение во всем мире: "ЧЕРНЫЕ ЗВЕЗДЫ ИМЕЮТ ЗЕМНОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ!" "АНГЛИЙСКИЕ МАТЕМАТИКИ ДОКТОР БЛЕККЕТ И ДОКТОР РАМСЕЙ С ФОРМУЛАМИ В РУКАХ ДОКАЗЫВАЮТ, ЧТО СПУТНИКИ ПРИЛЕТЕЛИ НИОТКУДА". Газеты напечатали портреты двух ученых из Оксфорда и их статью. "Нас в первый же день смутило несоответствие орбиты спутников плоскому эллипсу, писали они. Дело в том, что если бы эти тела пришли из Космоса, то вращение Земли не сказалось бы на их движении. Грубо говоря, для них было бы все равно: вращается Земля или не вращается. Они кружились бы вокруг планеты строго в одной плоскости относительно неподвижных звезд. Для обобщения нам не хватало данных о траектории спутников в приполярных областях Земли. Вчера вечером, когда эти данные были любезно предоставлены нам русскими наблюдателями, картина стала ясной: орбита вращения спутников не является плоской. Она искривлена в пространстве и все время проходит через различные точки околоземного пространства. Если угодно, каждый оборот неизвестного тела напоминает вращение велосипедного колеса с большой восьмеркой, то есть примерно такую же траекторию, какую описывают спутники, запущенные с Земли. Если бы мы имели возможность посмотреть на нашу планету со стороны, то увидели бы приблизительно следующую картину: в пространстве вращается огромный земной шар, а вокруг него описывают замысловатые петли два маленьких черных тела. Эти петли траектории спутников, образно говоря, наматываются на планету, как нитки на шпульку, не задевая оси Земли. Можно легко заметить, что смещение этих петель связано с вращением Земли. Что это значит? Несложный анализ показал нам, что на спутники действует Кориолисова сила. Та самая Кориолисова сила, которая у нас, в Северном полушарии, подмывает правый берег рек, сильнее изнашивает правый рельс и помогает лекторам доказывать вращение Земли; та сила, которая сдвигала траектории спутников МГГ, запущенных не по параллели. Эта Кориолисова сила действует на все тела, сохранившие инерцию земного вращения, то есть на тела земного происхождения. Величина ее существенно зависит от географической широты местности: на разных широтах она придает спутникам различные смещения по параллели. Это и приводит к искривлению их орбиты в пространстве. Таким образом, мы утверждаем и каждый, обладающий элементарными познаниями в механике и математике, может нас проверить, что и эти вновь открытые так называемые космические спутники, прежде чем подняться в стратосферу, находились на Земле; что они запущены с Земли в меридиональном направлении и, вероятнее всего, из приэкваториальных широт..." Последовало редчайшее в истории печати событие: все газеты поместили чертежи и выкладки Блеккета и Рамсея. Выкладки были обстоятельны, логичны и недвусмысленны: они показывали, что траектория "черных звезд" есть не что иное, как баллистическая кривая снарядов, выброшенных в атмосферу каким-то земным устройством со скоростью 8 километров в секунду. "Человечество проникается тревогой, писала английская либеральная газета. Если о марсианах, в существовании которых несколько дней назад никто не сомневался, а теперь никто не верит, мы не имеем оснований думать скверно, то от жителей Земли во второй половине XX века можно ожидать всего... Если спутники запущены с Земли (а это неопровержимо доказано), то почему ни одна держава не спешит объявить об этом большом событии? Почему мир не знал о материалах такой огромной плотности, как в этих спутниках? Почему они имеют форму снаряда крупного калибра? И еще множество "почему"... В наше время, когда, к сожалению, творческие усилия многих научных учреждений направлены на тайное создание средств уничтожения, когда ядерное и баллистическое оружие достигло такой мощи, что становится трудно отличить, где кончается военное испытание и начинается военное нападение, жить становится тревожно". Жить в самом деле стало тревожно. Газеты сообщили, что в армиях многих государств отданы приказы боевой готовности. Державы обменивались нотами, полными неопределенных угроз. И, наконец, в течение одного дня по планете распространилось то, что позже журналисты назвали "цепной реакцией подозрительности и напряженности". Неизвестно, кто первый выпустил эту сенсацию, но ни одна западная газета, ни одна радио- и телевизионная компания не оказались в хвосте у других. Черными буквами заголовков грянуло сообщение: НАД ЗЕМНЫМ ШАРОМ КРУЖАТ АТОМНЫЕ СНАРЯДЫ!!! Во многих странах оно произвело такое действие, будто снаряды уже упали там и взорвались... Снаряды можно было видеть уже не только при восходе или на закате солнца радиолокационные измерения показали, что они снизились до 70 километров. В ясном небе невооруженным глазом можно было увидеть маленькие черные пульки. Они прочерчивали небо, как реактивные самолеты; днем за ними оставался сине-голубой след раскаленного воздуха, ночью тонкая серебристая нить, которая медленно таяла. Сами снаряды по-прежнему оставались темными. Предположение, что они раскалятся от трения о воздух и сгорят, не оправдалось. За сутки они дважды облетали все материки Земли, как бы предоставляя возможность еще раз посмотреть на них. Ученые предполагали, что снаряды упадут в Северном полушарии: именно здесь был перигей спутников и здесь они сильнее всего тормозились атмосферой. Северная, наиболее населенная часть Земли... По расчетам, первый снаряд должен упасть через две или три недели, когда его скорость уменьшится до 7,8 километра в секунду. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДНЕВНИК ИНЖЕНЕРА Н. Н. САМОЙЛОВА Наблюдения астрономов, равно как и сенсационные газетные сообщения, отражают только внешние эпизоды этой истории. К сожалению, не все события, связанные с ней, могут быть описаны полно; часть сведений вместе со многими очевидцами погибла в пыли двух атомных взрывов, часть еще надежно хранится за семью замками секретности. Достаточно связное, но неполное изложение этих событий можно найти в дневнике тех лет Николая Николаевича Самойлова, ныне крупного специалиста в области ядерной техники, а тогда молодого инженера, только что окончившего институт. Вот эти тетради, исписанные неровным почерком человека молодого и увлекающегося. БУДЕМ ЗНАКОМЫ "Без даты. Дневники обычно начинают в приступе любви и кончают, когда любовь проходит. Размякшие молодые люди неискренне кривляются в этом "зеркале чувств", преувеличенно и неумело описывают свои радости и "жестокие" переживания... Хватит с меня одного такого дневника... Пусть второй будет иным. Пусть это будет дневник инженера, потому что уже три недели, как я инженер. И пусть он повествует о моей работе инженера-исследователя. Я еще мало занимался исследовательской работой, но все-таки представляю, что в ней могут возникать чувства, не менее сложные, чем вызванные любовью к женщине. "Любовь к науке, когда-то сказал в своей вводной лекции по общей физике Александр Александрович Тураев, ныне академик и директор того института, куда я направлен, это любовь, которой не изменяют". Пусть будет так! 15 апреля. Сегодня все в последний раз: в последний раз запереть пустую комнату студенческого общежития, сдать внизу ключ вахтеру, выйти в последний раз из студгородка... Студенчество кончилось! Все уже разъехались. Я последний. Да еще Яшка Якин. Он направлен туда же, куда и я, в научно-исследовательский институт на Украину. И нас обоих задержало оформление документов. До отъезда еще часа полтора, можно не спешить. Вечер, хороший апрельский вечер в студгородке. Напротив, в большом корпусе электриков, за освещенными окнами обычным порядком идет многоэтажная студенческая жизнь. На пятом этаже какой-то первокурсник склонился над чертежной доской. В соседнюю форточку выставили динамик мощной радиолы, и воздух содрогается от хрипловатых звуков джаза. Этажом ниже четверо "забивают козла". Внизу энтузиасты доигрывают в волейбол при свете фонаря. Смех, удары по мячу; через недельку коменданту придется заново стеклить несколько окон... Все идет своим порядком, но я уже лишний в этом движении. Грустно уезжать, и все-таки славно. Последние дни не покидает ощущение, будто впереди меня ждет что-то необыкновенное и очень хорошее. Например, начну работать и сделаю какое-нибудь открытие. Какое? Неважно.... Или встретится там, в новой жизни, необыкновенная женщина "та самая", и мы полюбим друг друга... Впрочем стоп! о женщинах договорились не писать. Ого! Уже девять. Пора собираться. Итак, прощай, Москва! Прощай, город моего студенчества! Я уезжаю... 20 апреля. Приехали. Город называется Днепровск, и примечателен он, в основном, тем, что расположен на Днепре. Днепр здесь великолепен полуторакилометровой ширины, с двухэтажными мостами, маленькими пароходиками и желто-зелеными островками. Город весь в полупрозрачной апрельской зелени; вывески на непривычном украинском языке; необыкновенно безлюдные после Москвы улицы. Устроились мы с Яшкой в общежитии и вчера пошли оформляться в институт. Волновались, конечно, и даже Яшка, против обыкновения, не острил. Спустились к реке, прошли огромный парк и за ним увидели величественное восьмиэтажное здание, целиком из стекла и стали; оно было похоже на гигантский аквариум. Рядом стояли дома поменьше. Было утро, и передняя стена "аквариума" блестела отраженными солнечными лучами. Высокая чугунная ограда, ворота и по правую сторону золоченая вывеска: "Научно-исследовательский институт", а слева такая же по-украински. В канцелярии нам сообщили, что мы назначены в семнадцатую лабораторию. Однако в самую лабораторию нас еще не пустили не оформлены пропуска. Бдительный начальник отдела кадров даже уклонился от ответа на наш вопрос: чем же занимаются в этой лаборатории? "Не пожалеете, ребята! По вашей специальности". Ну-ну... 29 апреля. Итак, две недели в Днепровске и одна неделя работы. Суммируем впечатления. Работаем в семнадцатой лаборатории, которую нам дали, как кота в мешке. "Похоже, что вместо кота в мешке тигр", сказал Яшка, и правильно сказал. Она скорее похожа на паровозное депо, чем на то, что обычно называют лабораторией. Огромный двухэтажный зал, занимающий основание левого крыла стеклянного корпуса; одна стена стеклянная (ее, впрочем, обычно завешивают глухими шторами) и три стены из белого кафеля. Из конца в конец зала расположены устройства: пятиметровой толщины ребристые трубы из вакуумированного бетона, оплетенные стальными лесенками, толстыми, жилами кабелей. В середине зала почти до потолка поднялась глухая стена из бетона и свинца. За ней главная камера. Внизу возле стены лоснящийся лакированным металлом полукруг пульта управления с несколькими экранами, множеством приборов и ручек. Все это называется мезонатором. Мезонатор не простой ускоритель ядерных частиц вроде циклотрона или бетатрона, он сложнее и интереснее. В нем с помощью огромных электрических и магнитных полей получаются целые потоки короткоживущих частиц, самых важных и интересных частиц в ядре мезонов. Тех самых мезонов, которые, по нынешним представлениям, являются "электронами ядра", которые осуществляют огромные силы внутриядерного взаимодействия, заставляют ядра атомов тяжелого водорода слиться в ядра гелия при термоядерном взрыве. Самые интересные открытия, идеи и гипотезы в ядерной физике сейчас связаны с мезонами. И мы тоже будем заниматься мезонными исследованиями! Девять десятых всего остального оборудования обслуживают мезонатор. Батареи мощных вакуум-насосов ("Лучший вакуум в стране делаем мы!" похвалился вчера Сердюк); электронный оператор-шкаф с тысячами радиоламп и сотнями реле он установлен возле пульта и держит нужный режим работы мезонатора; высоковольтные трансформаторы, подающие напряжение к ускорителям, они утыканы полуметровыми фарфоровыми изоляторами, и между их концами все время шипит тлеющий разряд... Здесь же "горячие" бетонные камеры, в которых действуют управляемые извне манипуляторы, электронный микроскоп, все приспособления для химического микроанализа, словом, лаборатория оборудована по последнему слову экспериментальной техники. Мы с Якиным пока находимся в положении экскурсантов: ходим по лаборатории, смотрим, читаем отчеты о прежних опытах, знакомимся с описанием мезонатора, инструкциями по радиоактивному и химическому анализу и так далее, потому что, как выяснилось в первом же нашем разговоре с Голубом, знаем мы ровно столько, сколько полагается молодым специалистам, то есть понемножку обо всем. А здесь требуется знать все о немногом. Правда, у Голуба хватило деликатности не тыкать нас носом в наше незнание, однако и у меня и у Якина после первого разговора с ним горели щеки. Следует немного написать о людях лаборатории. 1. Иван Гаврилович Голуб наш начальник, доктор физико-математических наук и, насколько я понял, автор основных идей, из которых возник проект мезонатора. Ему лег пятьдесят с небольшим. Низенький (сравнительно со мной, конечно), толстоватый; лысина. С венчиком седых волос, которые торчат на его голове и образуют нечто вроде нимба; короткий, толстый нос, перерезанный пополам дужкой очков. Словом, внешность заурядная, и, если бы я не встречал имя Голуба во многих книгах по ядру, пожалуй, позволил бы себе отнестись к нему несерьезно. "Приставайте ко мне с разными вопросами, не стесняйтесь, сказал он нам. Лучше задать несколько глупых вопросов, чем не получить ответ на один умный..." М-да... Особым тактом он, видно, не отличается, раз заранее определил большинство наших вопросов, как глупые. "Приставать" к нему что-то не хочется. Да и вообще, с ним мы чувствуем себя как-то неловко: он большой ученый, а мы "зеленые инженерики"... До обеда он обычно сидит за своим столом возле оконной стены, что-то, насупившись, пишет, считает или читает и изредка сердито пускает папиросный дым. Мы с Яшкой избегаем попадаться ему на глаза. После обеда Иван Гаврилович уезжает в здешний университет читать лекции, и в лаборатории становится вольнее. 2. Алексей Осипович Сердюк инженер, помощник Голуба. Он тоже наш начальник, но начальством себя не чувствует и ведет себя с нами по-простецки. Он хохол из хохлов. Деды его, наверное, были чумаками, возили "силь з Крыму" и снисходительно-философски смотрели на суету жизни, проходившей мимо их скрипящих возов. Высокий (почти моего роста), черноволосый и смугловатый, с длинным и прямым носом на продолговатом лице, с хитроватым прищуром глаз, с медлительной и обстоятельной речью. Говорит он с нами на том преувеличенно чистом русском языке, на котором говорят украинцы, пожившие в России, однако буква "г" у него все равно получается мягкая, как галушка. Ему лет сорок, он прошел войну, а после нее закончил электрофизический факультет нашего института. Словом, наш парень. К Сердюку мы и пристаем с разными вопросами. Он сразу бросает свое дело (а он всегда с чем-нибудь возится) и начинает обстоятельно рассказывать. Объяснив, что надо, он на этом не останавливается, а заводит рассказ о том, как они с Иваном Гавриловичем Голубом собирали мезонатор, сколько мороки было с наладкой, сколько скандалов он, Сердюк, закатил на заводах-изготовителях. Мы слушаем, и нам неловко: мы-то ничего не сделали... Лист, на котором можно было бы записать наши научные деяния, пока так же чист, как и халаты, которые нам выдали. А вот у Сердюка халат стираный и в пятнах, а на боку даже прожжена дырка азотной кислотой. И нам завидно. 3. Лаборантка-химичка Оксана (фамилии ее я еще не знаю), наверное, самая типичная из всех украинских Оксан со всеми их атрибутами: "чорнии брови", "карии очи", которые, согласно популярной песне, сводят с ума молодых людей, круглое личико, звонкий голос и т. д. Мы с ней уже подружились; она меня зовет "дядя, достань воробушка", а я решаю ей примеры из учебника математики Бреманта (она учится на втором курсе заочного института). Оксана общая любимица и, вероятно поэтому, девушка с характером: заставить ее сделать, что следует и как следует, можно только ласково. "Оксанонько, рыбонько, обычно подкатывается к ней Сердюк, приготовь, детка, эту партию образцов". Впрочем, свое дело она знает хорошо. Яшка, когда нет Голуба, начинает ее смешить. Смеется она великолепно звонко, охотно, неудержимо. И прикрывает рот ладошкой. 4. Яков Якин. Ну, Яшка это Яшка, и писать о нем особенно нечего. Двадцать четыре года, холост. Шатен. Девушки находят его симпатичным. Глаза голубые. Роста среднего. Ну, что еще о нем напишешь? По мне скорее остроумен, чем глубокомыслен. А впрочем, кто его знает! Кроме того, есть еще техники-радисты, вакуумщики, электрики. Они обслуживают все большое хозяйство мезонатора. В основном это молодые ребята, недавно закончившие техникумы. Командует ими Сердюк. Я с ними еще мало общался. Вот и все люди. Отношение к нам со стороны двух первых номеров данного перечня пока неопределенное. Никаких заданий еще не дают. Ну что ж, ведь мы для них, в сущности, тоже "коты в мешках". Сегодня первые полдня читали отчеты, а потом убирали лабораторию к Первому мая. "Ничего, сказал Сердюк, и это полезно: будете знать конкретно, где что". М-да... 5 мая. Вникаем, то есть изучаем отчеты о прежних опытах. В сущности, идея их предельно проста: облучить мезонами все элементы менделеевской таблицы и установить их реакцию на облучение, так же, как химики пробуют на все возможные реакции вновь полученное вещество. Однако это не химия. Мезоны это те самые частицы ядра, которым приписывают внутриядерное взаимодействие. Подобно тому, как атомы взаимодействуют друг с другом с помощью внешних электронов, так и внутриядерные частицы притягиваются друг к другу с помощью предполагаемых мезонных оболочек. Так что мезоны это ключ к объяснению огромных внутриядерных сил притяжения, самый передовой участок на фронте ядерных исследований. После облучения мезонами все вещества становятся радиоактивными. Очевидно, Голуб и пытается установить связь этой "послемезонной радиации" с периодическими изменениями свойств элементов. Это интересно. Особенно любопытны опыты с отрицательными мезонами: они легко проникают в положительные ядра и вызывают самые неожиданные эффекты. В нескольких опытах даже получились мезонные атомы отрицательные мезоны некоторое время (миллионные доли секунды) вращались вокруг ядер, как электроны. Да, все это интересно, но хотелось бы уже самим заняться опытами. А то читаешь, читаешь... Сегодня, специально для нас с Якиным, включили мезонатор. Сердюк с безразличным выражением лица небрежно, не глядя касался рычажков и рукояток на пульте: прыгали стрелки приборов, загорались красные и зеленые сигнальные лампочки, лязгали контакторы; на осциллографических экранах электронные лучи вычерчивали сложные кривые. Лабораторный зал наполнился сдержанным гудением. Оксана задернула все шторы, чтобы в зале был полумрак. Мы стали перед раструбом перископа и увидели то, что происходит там, в главной камере, за толщей двухметровой защитной стены из бетона и свинца. Мы увидели, как к мраморной плите в основании главной камеры потянулся сиреневый прозрачный дрожащий лучик пучок отрицательных мезонов. Я представил себе, как это происходит: из двух бетонных труб-ускорителей в главную камеру врываются с космическими скоростями протоны, разбиваясь там на множество осколков мезонов; эти осколки подхватываются могучими магнитными и электрическими полями и собираются в этот сиреневый дрожащий лучик. Все части мезонатора мы до этого уже подробно осмотрели и изучили: и ускорители, и огромные, даже на взгляд тяжелые катушки магнитных фильтров на задней стенке мезонатора, и вспомогательную промежуточную камеру слева, через которую в главную камеру двухметровыми щупальцами манипуляторов вносились образцы. Удивительно послушны пальцы-щупальца этих дистанционных манипуляторов. Мы мысленно прошли уже все раструбы, каналы откачки воздуха, даже извилистый путь, по которому луч света, отражаясь от призм перископа, вмонтированных в бетонные стены камеры, доходит до наших глаз. Мы все это понимали, но только теперь смогли прочувствовать мощь и разумность этой машины "во взаимодействии всех ее частей", как говорят. 27 мая. Нам не повезло. Программа уже исчерпана, и опыты в основном закончены. Голуб готовит отчет для научно-технического совета института о проделанной работе. И нам решительно нечего делать. 10 июня. Переводим статьи из журналов: я с английского, Яшка с немецкого. 18 июня. Кто сказал, что нам не повезло? Покажите мне этого нытика (только не показывайте зеркало), и я убью его! Но по порядку. Вчера состоялось расширенное заседание научно-технического совета. Иван Гаврилович отчитывался об опытах с мезонами. В конференц-зале, на третьем этаже белого корпуса, рядом с нашим "аквариумом", яблоку негде было упасть. Собрались почти все инженеры института: и ядерщики, и электрофизики, и химики. В президиуме мы увидели Александра Александровича Тураева. Ох, как он постарел с тех пор, как читал нам общую физику! Волосы и знаменитая бородка клинышком не только поседели, а даже пожелтели, глаза выцвели, стали какие-то мутно-голубые. Что ж, ему уже под восемьдесят! Голуб стоял за кафедрой, раскинув руки на ее бортах; лысина отсвечивала в свете люстр. Он читал лежавший перед ним конспект, изредка исподлобья посматривал в зал, изредка поворачивался к доске и писал цифры. Таким образом, можно выделить самое существенное, говорил Иван Гаврилович звучным, густым голосом опытного лектора. Отрицательные мезоны очень легко проникают в ядро. Это первое. Второе: соединяясь с ядром, минус-мезон понижает его заряд на одну единицу, то есть превращает один из протонов ядра в нейтрон. Поэтому после облучения мезонами мы находим в образцах серы атомы фосфора и кремния, никель превращается в кобальт, а кобальт в железо, и так далее. Мы наблюдали несколько превращений в газообразном и сжиженном водороде, когда ядра водорода превращались в нейтроны. Эти искусственно полученные нейтроны вели себя так же, как и естественные, и распадались снова на электрон и протон через несколько минут. Вот количественные результаты этих опытов. Иван Гаврилович кивнул служителю, сидевшему возле большой проекционной установки эпидиаскопа, и сказал ему: Прошу вас. В зале погас свет, а на экране, что позади президиума, одна за другой появлялись формулы ядерных реакций, кривые радиоактивного распада, схемы опытов. Когда служитель извлек из эпидиаскопа шестую картинку, Иван Гаврилович снова кивнул ему. "Достаточно, благодарю вас..." Экран погас, в зале загорелся свет, осветив внимательные, сосредоточенные лица. Для более тяжелых, чем водород, веществ, продолжал Голуб, мезонные превращения также оказались неустойчивы: атомы железа снова превращались в атомы кобальта; атомы кремния, выбрасывая электрон, превращались в фосфор, и так далее. Однако... здесь Голуб поднял вверх руку, в некоторых случаях мы получали устойчивые превращения. Так, иногда при облучении железа мы получали устойчивые атомы марганца, хрома, ванадия и даже титана. Это значит, что, например, в титане число нейтронов ядра увеличилось на четыре против обычного. Эти результаты, пока еще немногочисленные, являются не чем иным, как намеками на большое и великолепное явление, которое, возможно, уже осуществлено природой, а может быть, первым его осуществит человек. В самом деле, что может получиться, если мы будем последовательно осуществлять устойчивые мезонные превращения ядер? Постепенно все протоны ядра будут превращаться в нейтроны. Обеззаряженные ядра не смогут удерживать электроны; они сомкнутся и под действием огромных ядерных сил образуют ядерный монолит сверхвысокой плотности и непостижимых свойств, лежащих за масштабами наших представлений... В зале возник шум. Яшка толкал меня в бок локтем и шептал: Колоссально, а? Колька, понимаешь, какая сила?! Колоссально! А мы с тобой читали и ничего не поняли... Давайте рассмотрим другую сторону вопроса, продолжал Иван Гаврилович. Мы имеем ядерную энергию огромную, я бы сказал, космическую энергию. А достойных ее, равных ей материалов нет. Действительно, ведь все обычные способы получения энергии заключаются в том, что мы каким-то образом воздействуем лишь на внешние электроны атомов. Магнитное поле перемещает электроны в проводнике это электрическая энергия. Валентные электроны атомов углерода взаимодействуют с валентными электронами кислорода это дает тепловую энергию. Переход внешних электронов с одной орбиты на другую дает световую энергию, и так далее. Это так сказать, поверхностное, не затрагивающее ядра использование атома дает небольшие температуры, небольшие излучения. И они вполне соответствуют нашим обычным земным материалам, их механической, тепловой, химической, электрической прочности. Но ядерная энергия явление иного порядка: она возникает благодаря изменению состояний не электронов атома, а частиц самого ядра протонов и нейтронов, которые, как всем известно, связаны в миллионы раз более прочными силами. Потому-то она создает температуру в миллионы градусов и радиацию, проникающую через стены из бетона в несколько метров толщиной. И обычное вещество слишком непрочно, слишком ажурно, чтобы противостоять ей... Говорят о "веке атома", но ведь это неправильно! Наше время можно назвать только временем применения ядерной энергии, причем применения очень несовершенного. Возьмите откровенно варварское "применение" ее в виде ядерных бомб. Возьмите примитивное в своей сложности использование делящегося урана и плутония в реакторах первых атомных электростанций. Ведь это смешно. При температуре в несколько сот градусов используют энергию, заставляющую пылать звезды... Но мы не можем добиться ничего большего с нашими обычными материалами. Таким образом, будущее ядерной техники и, должно быть, самое недалекое зависит от того, будет ли найден материал, который мог бы полностью противостоять энергии ядерных сил и частиц. Очевидно, что такой материал не может состоять из обычных атомов, скрепленных внешними электронами. Он должен состоять из частиц ядра и скрепляться могучими ядерными силами. То есть, это должен быть ядерный материал. Таково философское решение вопроса. Те опыты, о которых я докладывал, показывают, что возможно получить такой материал, состоящий из лишенных зарядов ядер, лабораторным способом. Свойства этого нового материала назовем его для определенности нейтридом каждый без труда сможет представить: необычайно большая плотность, огромная прочность и инертность, устойчивость против всех и всяческих механических и физических воздействий... Голуб замолчал, как будто запнулся, снял очки, внимательно посмотрел в зал: Мы еще многого не знаем, но ведь на то мы и исследователи, чтобы пробиваться сквозь неизвестное. Лучше пробиваться с целью, чем без цели. Лучше пробиваться с верой в то, что цель будет достигнута. И я верю нейтрид может быть получен, нейтрид должен быть получен! Он собрал листки конспекта и сошел с кафедры. Интересно: у него горели щеки совсем как у нас с Яшкой, как у всех, сидевших в конференц-зале. Ну, тут началось! В зале все стали спорить друг с другом яростно, громко. К Ивану Гавриловичу посыпались вопросы. Он едва успевал отвечать. Яшка бормотал возле меня: "Вот это да! Колоссально!" потом сцепился в споре с каким-то сидевшим рядом рыжим скептиком. Бедный Тураев растерялся, не зная, как успокоить зал: его председательского колокольчика не было слышно; потом махнул рукой и стал о чем-то с необыкновенной для старика живостью рассуждать с Голубом. Было уже одиннадцать часов ночи. Когда все немного утихли, Тураев встал и сказал своим тенорком: Сведения и идеи, сообщенные нам... э-э... профессором Голубом, интересны и важны. Обсуждение их, мне кажется, должно проходить менее... э-э... страстно и более обстоятельно. Научное обсуждение не должно походить на митинг. Научные мнения не должны быть опрометчивыми... Он в раздумье пожевал губами. Пожалуй, мы сделаем вот что: размножим сегодняшний отчет Ивана Гавриловича и распространим его с тем, чтобы присутствующие здесь... э-э... уважаемые коллеги смогли его обсудить в течение ближайших дней... А сейчас заседание совета... э-э... закрывается. Вот так, Николай Самойлов! Ты с унынием мусолил целую неделю этот отчет и не заметил в нем потрясающую идею. Вы умственно ограниченны, Николай Самойлов, вы зубрила и бездарь! 29 июня. Обсуждение в институте закончилось, и дело пошло в высшие академические и административные сферы. Иван Гаврилович в лаборатории почти не бывает, мотается то в Киев, то в Москву, "проталкивает" тему. Институт во главе с Тураевым полностью за нас (я уже и себя причисляю к этому проекту). О предстоящих исследованиях я иногда думаю с душевным трепетом. Попросту говоря, я их побаиваюсь: как бы мне не осрамиться. Пять с половиной лет меня готовили к работе физика-экспериментатора: я слушал лекции, выполнял лабораторные работы, курсовые проекты, бойко сдавал экзамены, неплохо защитил дипломную работу и даже получил диплом с отличием, но все-таки... Ценность знаний познается в их применении. Можно блеснуть эрудицией в беседе как светской, так и научной; можно каскадом терминов и глубокомысленностью выражений сломить упорство экзаменатора он вам поставит "отлично". А когда дойдет до дела, когда из твоих знаний должны родиться новые знания, новые приборы, новые опыты, новые материалы, вот на этом самом главном в жизни экзамене, глядь, и провалился... А дело предстоит огромное. И мне немного страшно. Мы готовимся. Обдумываем идеи опытов, последовательность анализов. Переводим и докладываем в лаборатории все, что есть в международной литературе об опытах с мезонами. Я даже перевел с помощью словаря две статьи с французского и немецкого, хотя никогда эти языки не изучал. Вот что значит энтузиазм! Интересно: в американских научных журналах нет почти никаких сообщений о работах с мезонами. Во всяком случае, за последний год. Одно из двух: либо они, американцы, не ведут сейчас серьезных исследований в этой области, либо, как это уже было, когда разрабатывали атомную бомбу, они засекретили абсолютно все относящееся к этой проблеме, как в сороковых годах было засекречено все относящееся к делению урана. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ, ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ 1 июля. Сегодня прочитал великолепную космогоническую гипотезу Тураева и хожу под ее впечатлением. Это не гипотеза, а научная поэма об умирающих "черных звездах". Мы видим в небе светящиеся миры, красивые и головокружительно далекие. Но не видим мы гораздо больше, чем видим. Непрерывный миллионолетний ядерный взрыв вот что такое звезда. И этот взрыв ее истощает. Звезды сжимаются, атомы внутри них спрессовываются, ядра соединяются друг с другом и выделяют еще большую энергию. Так получается ослепительно белая сверхплотная звезда белый "карлик". Звезда выделяет огромную энергию, говорится в гипотезе, но известно, что чем больше энергии выделяет система, тем устойчивее, прочнее она становится, тем плотнее и прочнее становится угасающий "карлик". В пространстве Вселенной есть немало умерших звезд огромных холодных солнц из ядерного вещества. Может быть, они дальше ближайших видимых звезд, а возможно, и ближе ведь мы их не видим. А мы собираемся получить в нашей лаборатории кусочек умершей звезды... Да дело даже не в звездах; ведь это будет идеальный новый материал сверхпрочное, сверхинертное вещество ядерного века. Атомные реакторы, сделанные из нейтрида, будут не бетонными громадинами, а размером с обыкновенный бензиновый мотор. Ракеты из нейтрида смогут садиться прямо на поверхность Солнца, потому что 6000 градусов для нейтрида это прохладно Резцом из нейтрида можно будет резать, как масло, любой самый твердый металл. Тонкая броня из нейтрида сможет выдержать даже атомный взрыв... Танк из нейтрида проникнет на сотни и тысячи километров в глубь Земли, ибо высокие температуры и давления ему не страшны... Уф-ф! Большинство фантастически дерзких, хотя и чрезвычайно нужных человечеству проектов всегда упиралось в проблему идеального материала. Инженеры с сожалением откладывали осуществление проектов на неопределенное будущее; фантасты наскоро сочиняли какой-нибудь спирольдит", наделяли его нужным свойством, строили из него ракету или подземный танк и, населив своими героями, отправляли в далекое путешествие. А мы не будем путешествовать, мы будем делать этот материал! И пусть личности, которые попытаются утверждать, что это скучно и неувлекательно, лучше не попадаются мне на глаза. Сегодня Иван Гаврилович появился в лаборатории прямо с аэродрома. Москва утвердила тему. Начинаем!.. 25 июля. "Которые здесь научные проблемы? храбро сказал Яшка Якин, узнав, что нашу тему утвердили. Подать их сюда, мы их решать будем!" Проблем много, но увы! они почти все отнюдь не научные, а все больше такие, о которых в институтских курсах не сказано ни полслова. Коротко все эти проблемы можно обозначить двумя словами: "Экспериментальные мастерские". Дело в том, что для новых опытов нам, конечно же, нужно немалое количество новых уникальных приборов и приспособлений таких, которые не выпишешь со склада и не купишь в магазине, а которые нужно придумать, рассчитать, сконструировать и изготовить самим. Можно придумать прибор когда нужно, это не проблема; можно рассчитать и спроектировать его это тоже не проблема; можно изготовить чертежи. Но потом нужно, чтобы прибор изготовили, и как можно быстрее изготовили вот это и есть проблема! Короче говоря, целыми днями приходится бегать то в стеклодувку, то в слесарку, то в механическую, то в столярку, то в бюро приборов договариваться, просить, проталкивать заказ, уговаривать, доказывать, спорить... Сначала все идет гладко: вежливые и обходительные мастера принимают заказ, кивают головой, обещают сделать к сроку; некоторые тут же, при мне, поручают работу таким-то рабочим ("Вот с них будете спрашивать, товарищ"). А когда в нужный срок приходишь за готовыми деталями, то с ужасом обнаруживаешь, что принесенные тобой материалы и заготовки аккуратно сложены где-нибудь в углу, на верстаке или под столом и прикрыты сверху чужими чертежами. Или в лучшем случае только начали работу. И снова вежливые и обходительные объяснения причин. Сколько людей, столько же и убедительных причин. А ты на них крепче нажимай, за горло бери, посоветовал мне Сердюк, когда я как-то поделился с ним своими печалями. Но "за горло брать" я еще не умею. Даже поругаться как следует не умею. А когда человек ругается заикаясь и дрожащим голосом, это не производит должного впечатления. 8 августа. Удивительный человек Иван Гаврилович! Видел я немало профессоров, или кандидатов каких-нибудь наук, или просто инженеров, игрой случая вознесенных на должности начальников больших лабораторий, которые вели себя совсем не так. Они сидели за письменным столом, давали руководящие указания, или картинно мыслили, или созывали совещания сотрудников и излагали им свои идеи для исполнения. И единственным научным прибором на их столе был телефон... А этот работает не только головой, но и руками! И еще как: два дня устанавливал новые приборы и приспособления в мезонаторе, сам паял и перепаивал схемы, что-то слесарил. Все новые приборы, что появляются в лаборатории, он сам тщательно осматривает и настраивает. Мезонатор и все устройства для измерений знает великолепно, до последнего винтика. А вчера мы втроем: Голуб, Сердюк и я сгружали с машин и устанавливали в зале десятипудовые части масс-спектрографа. Молодец, ей-ей! 22 августа. Первые опыты первые разочарования... Неделю назад с волнением в душе сделали первое облучение. Все собрались у пульта и в торжественном молчании смотрели, как Иван Гаврилович серьезный, в белом халате, с трубочкой дозиметра радиоактивности на груди включал мезонатор. Неугомонный Яшка шепнул мне: "Обстановочка... Впору молебен...", но даже Оксана не прыснула, а покосилась на него строго. Вот в перископе возник лучик отрицательных мезонов этих осколков атомных ядер. Голуб поднялся на мостик, взялся за рукояти дистанционных манипуляторов, попробовал: тросики, уходившие вместе с трехметровыми подвижными штангами в бетон, точно и мягко передавали все движения его кистей на стальные пальцы в камере. Мы, стоя внизу, увидели в раструбе перископа, как стальные пальцы подвели под мезонный луч фарфоровую ванночку с кусочком олова. Потом Голуб спустился с мостика, посмотрел в перископ: Свет мешает. Затемните лабораторию... Оксана задернула шторы, стало сумеречно. Мы, стараясь одновременно и не мешать Голубу, который настраивал луч, и посмотреть в перископ, столпились у раструба. Призмы передавали из камеры свечение (в середине синее, по краям оранжевое), и оно странно освещало наши лица. Было тихо, только сдержанно гудели трансформаторы, негромко перестукивали вакуум-насосы, да еще Сердюк сопел возле моего уха. Так прошло минут десять. Внезапно кусочек олова шевельнулся и все мы шевельнулись и расплылся по ванночке в голубоватую лужицу. Оксана, устроившаяся сзади на стуле, сказала: "0й!" и едва не свалилась на меня. Расплавился! вздохнул Голуб. Вот это облучение!.. Больше ничего не произошло. Олово продержали под пучком мезонов два часа, потом извлекли из камеры. Оно стало сильно радиоактивным и выделяло такое тепло, что не могло застыть. Вот и все. В сущности, почему я был уверен, что это произойдет с первого раза? Сто элементов, тысячи изотопов, множество режимов облучения... Кажется, я просто излишне распалил свое воображение. 12 сентября. Облучили уже с десяток образцов: олово, железо, никель, серебро и многое другое. И все они стали радиоактивными. Пока нет даже тех устойчивых атомов с повышенным количеством нейтронов в ядре, которые получались раньше. А вокруг... вокруг кончается великолепное южное лето. Из лаборатории нам видны усыпанные купающимися желтые пляжи на излучине Днепра и на островах. Облучения обычно затягиваются до позднего вечера, и мы возвращаемся к себе в общежитие под крупными, яркими звездами в бархатно-черном небе. В парке тихо шелестит листва и смеются влюбленные. На главных аллеях парами ходят черноволосые и круглолицые девушки, которых некому провожать домой. Яшка смотрит им вслед и трагически вздыхает: Вот так проходит жизнь... Единственная радость жизни это замечательно вкусные и дешевые яблоки, которые продают на каждом углу. Мы их едим целыми днями. 19 сентября. Закрыв глаза, представляю себе, как это может получиться. Я работаю у мезонатора; под голубым пучком мезонов кубик из облучаемого металла. И вот металл начинает уплотняться, оседать, медленно, еле заметно для глаз. Под мезонными лучами он тает, как лед, исчезает из ванночки, и вместо него на белом фарфоре остается небольшое пятнышко нейтрид! Интересно, какого цвета будет нейтрид? 7 октября. Уже октябрь, желто-красный украинский октябрь. Чистый, звонкий воздух. Повсюду на деревьях, на крышах домов, под ногами листья: желто-зеленые, коричневые, медвяные. Голубое небо, теплое солнце. Хорошо! А мы ставим опыты. Облучили почти половину элементов из менделеевской таблицы. Несколько дней назад получили из кремния устойчивые, нерадиоактивные атомы магния и натрия. В них на один и на два нейтрона больше, чем положено от природы. Хоть маленькая, но победа! Мы с Яшкой занимаемся анализами образцов после облучения: я масс-спектрографическим, он радиохимическим. Это в наших опытах самая кропотливая работа. Голуб хитрый жук! сказал мне Яшка. Нарочно раззадорил нас, чтобы мы работали, как ишаки. А ты работай не как ишак, а как инженер! ответил я ему. 26 октября. Облучаем, снимаем анализы и облучаем. Устойчивые атомы магния и натрия, когда мы их еще раз облучили мезонами, тоже стали радиоактивными. Отрицательные мезоны, попадая в ядро, слишком возбуждают его, и оно становится радиоактивным. Вот в чем беда. 24 ноября. На улице слякотная погода. Дожди сменяются туманами. Лужи под ногами сменяются жидкой грязью. Словом, не погода, а насморк. В лаборатории тоже как-то смутно. Когда исследования не ладятся, люди начинают сомневаться в самых очевидных вещах; они перестают доверять своим и чужим знаниям, перестают доверять друг другу и даже начинают сомневаться в справедливости законов физики... Последние недели Иван Гаврилович что-то нервничает, придирается к малейшим неточностям и заставляет переделывать опыты по нескольку раз. Облучили все вещества таблицы Менделеева, кроме радиоактивных элементов, облучать которые нет смысла: они и без того неустойчивы. Становится скучно. В лаборатории все, даже Голуб, как-то избегают употреблять слово "нейтрид". СКЕПТИКИ ТОРЖЕСТВУЮТ 30 ноября. Пожалуй, вся беда в том, что мезоны, которыми мы облучаем, имеют слишком большую скорость. Они врезаются в ядро, как бомба, и, конечно же, сильно возбуждают его. А нам нужно ухитриться, чтобы и обеззарядить ядро, освободив его от электронов, и в то же время не возбудить. Значит, следует тормозить мезоны встречным электрическим полем и до предела уменьшать их скорость. Ну-ка, посмотрим это в цифрах... 13 декабря. Показал свои расчеты Ивану Гавриловичу. Он согласился со мной. Значит, и я могу! Итак, переходим на замедленные мезоны. Жаль только, что мезонатор не приспособлен для регулирования скорости мезонов не предусмотрели в свое время... 25 декабря. Попробовали, насколько возможно, замедлить мезонный пучок. Облучили свинец. Увы! Ничего особенного не получилось. Свинец стал слаборадиоактивным несколько слабее, чем при сильных облучениях быстрыми мезонами, и только. Нет, все-таки нужно поставить в камере тормозящее устройство. Это несложно: что-то вроде управляющей сетки в электронной лампе. Сегодня Якин высказал мысль: Послушай, а может, мальчика-то и не было? Какого мальчика? не понял я. О чем ты? О нейтриде, который мы, кажется, не получим. И вообще, не пора ли кончать? Собственно, в истории науки уже не раз бывало, что исследователи переставали верить очевидным фактам, если эти факты опровергали выдуманную ими теорию. Никогда ничего хорошего из этого не получалось... За полгода мы, в сущности, ничего нового не получили ничего такого, что приблизило бы нас к этому самому нейтриду. Понимаешь? Как ничего? А вот смотри, кривые спада радиации! Я не нашелся сразу, что ему возразить, и стал показывать те кривые спада радиоактивности при замедленной скорости мезонов, которые только что рассчитал и нарисовал. Яшка небрежно скользнул по ним глазами и вздохнул; Эх, милай!.. Природу на кривой не объедешь. Даже если она нарисована на миллиметровке. Полгода работы, сотни опытов, сотни анализов и никаких результатов! Понимаешь? Уж видно, чего нет, того не будет... Факты против нейтрида! Понимаешь? Сзади кто-то негромко кашлянул. Мы обернулись. Голуб стоял совсем рядом, возле пульта, и смотрел на нас сквозь дым своей папиросы. Яшка густо покраснел (и я, кажется, тоже). Иван Гаврилович помолчал и сказал: Эксперименты, молодой человек, это еще не факты. Чтобы они стали непреложными фактами, их нужно уметь поставить... и отвернулся. Ох, как неловко все это получилось! 15 января. Вот и Новый год прошел. На улице снег и даже мороз. В лаборатории, правда, снега нет, но холод почти такой же собачий, как и на улице. Во-первых, потому, что эта чертова стеклянная стена не оклеена и от нее отчаянно дует. Во-вторых, потому, что не работает мезонатор: когда он работал, то те сотни киловатт, которые он потребляет от силовой сети, выделялись в лаборатории в виде тепла, и было хорошо. Теперь он не включен. Наша горница с богом не спорится! смеется Иван Гаврилович и потирает посиневшие руки. А не работает мезонатор вот почему: мы с Сердюком ставим в камере тормозящие электроды, чтобы получить медленные мезоны. Работа, как у печников, только несколько хуже. Сперва пытались установить пластины электродов "механическими пальцами", с помощью манипуляторов. "Не прикладая рук", как выразился Якин. Ничего не вышло. Тогда плюнули, разломали бетонную стену и полезли в камеру. Работы там всего на три-четыре дня, но беда в том, что от многократных облучений бетон внутри камеры стал радиоактивным, И, хоть мы и работаем в защитных скафандрах, находиться в камере можно не больше часа, да еще потом по медицинским нормам полагается день отдыхать дома, Нужно, чтобы организм успевал справиться с той радиацией, которую мы впитываем за час, иначе возникнет лучевая болезнь. Мы не прочь поработать бы и больше: в сущности, ведь эти медицинские нормы взяты с большим запасом; но Иван Гаврилович после часа работы неумолимо изгоняет нас из камеры, а затем и из лаборатории. Так и ковыряемся: час работаем, день отдыхаем. Темпы! Яшка сперва работал с нами, потом стал отлынивать. С утра зайдет в лабораторию, покрутится немного и уходит в библиотеку "повышать свой научный уровень". Видно, нервы не выдержали боится облучиться. Да и не верит он уже в эти опыты... Что ж, заставить его мы не можем, пусть работает, "не прикладая рук". После того разговора они с Голубом делают вид, что не замечают друг друга. 2 февраля. Боже, почти месяц возимся с этой проклятой камерой! Сколько опытов можно было бы сделать за это время! Вот что значит не предусмотреть эти электроды вовремя. Интересно: прав я или не прав? Верный это выход медленные мезоны или нет? В теории как будто "да", а вот как будет на опыте? 22 февраля. Уф-ф! Наконец закончили: установила пластины, замуровали стенку камеры. Вы хотели бы завтра же, немедля, приступить к облучениям, Николай Самойлов? Как бы не так! Теперь пять дней будем откачивать воздух из камеры, пока вакуум снова не поднимется до десять в минус двенадцатой степени миллиметра ртутного столба. Фантастический, непревзойденный вакуум должен получиться. 1 марта. Сердюк посмотрел на приборы, небрежно кивнул: "Имеем лучший вакуум в мире..." Итак, все отлажено, подогнано. Пучок мезонов можно затормозить и даже остановить совсем голубой лучик расплывается и превращается в прозрачное облачко. Ну, теперь уж вплотную приступаем к облучениям. 2 марта. Болит голова. Уже половина второго ночи, нужно ложиться спать. Не засну... Яшка не зря сидел в библиотеке целыми днями. Высидел, черт, выискал, что надо... Впрочем, при чем здесь Яшка? Сегодня в десять часов только что включили мезонатор он подошел и с безразличным видом (дескать, я был прав, но, видите, не злорадствую) положил передо мной на стол журнал, открытый посередине. Это был январский номер "Физикал ревью" (американское физическое обозрение). Я стал разбирать заголовок и аннотацию: Г.-ДЖ. ВЭБСТЕР. ОБЛУЧЕНИЕ ОТРИЦАТЕЛЬНЫМИ ПИ-МЕЗОНАМИ Сообщается о проведенной в институте Лоуренса экспериментальной работе по облучению минус-мезонами различных химических элементов... Опыты показывают, что возбуждение облученных мезонами ядер уменьшается вместе с энергией бомбардирующих мезонов... Однако по мере приближения скорости мезонов к скоростям обычного теплового движения частиц (сотни километров в секунду) мезоны начинают рассеиваться электронными оболочками атомов и не проникают внутрь ядер... Облучаемые препараты калия, меди и серы в этих случаях оставались нерадиоактивными... Дальше английские слова запрыгали у меня перед глазами, и я перестал их понимать. Не утруждайся, я сделал перевод. Яшка протянул листки с переводом статьи. Я стал читать, с трудом заставляя себя вникнуть в смысл закругленных академических фраз. Впрочем, это уже было излишне. И так ясно, что медленные минус-мезоны, которые были нашей последней надеждой в борьбе за нейтрид, ничего не дадут. Так вот почему в моих расчетах получалось, что медленные мезоны действительно не вызывают радиоактивности в облученном веществе! Они не возбуждают ядро просто потому, что не проникают в него. Потрясающе просто! О идиот! Не понять, не предвидеть... Собрались все. Якин читал вслух перевод статьи. Иван Гаврилович снял очки и из-за плеча Яшки смотрел в листки; он постепенно, но густо краснел. Сердюк без нужды вытирал платком замасленные руки. Оксана еще не поняла, в чем дело, и тревожно смотрела на Якина... Понятно, почему краснел Голуб: он, как и я, не предусмотрел этого. Мы забыли об электронных оболочках ядра ведь при облучении частицами больших энергий ими всегда пренебрегают... Словом, мы тотчас же прекратили опыт и стали готовить новые препараты: кусочки калия, серы и меди. Загрузили их в мезонатор все вместе, стали облучать. Расплывчатое облачко "медленных" мезонов окутало три маленьких кубика в фарфоровой ванночке синеватым туманным светом. Облучали четыре часа до конца работы, потом вытащили, чтобы измерить радиоактивность. Но измерять было нечего: образцы остались нерадиоактивными, будто бы и не были под мезонным лучом... Когда возвращались в общежитие, Яшка хмыкнул и сказал: "А ларчик просто открывался", как говаривал дедушка Крылов. То, что вы с Голубом считали вожделенным нуль-веществом, не дающим радиации после облучения, оказалось не мифическим нейтридом, а обыкновенным, вульгарным стабильным веществом. Нуль-вещество это просто медь, вот и все! "Вы с Голубом"? переспросил я. А ты разве не считал? Я? А что я? Яшка удивленно и ясно посмотрел на меня своими голубыми глазами. Я исполнитель. И кто меня спрашивал? Вот сукин сын! ... Ничего не будет: ни атомных двигателей величиной с мотор, ни ракет из нейтрида, садящихся на Солнце, ни машин из нейтрида, разрезающих горы, ничего! Зачем же мы с Сердюком лезли в камеру, под радиацию, рисковали здоровьем, если не жизнью? Для того, чтобы хихикал Яшка? Чтобы все скептики теперь злорадно завыли: "Я ж говорил, я предупреждал! Я ж сомневался! Я внутренне не верил в эту научную аферу!" О, таких теперь найдется немало! 10 марта. В лаборатории скучно. Иван Гаврилович Голуб сидит за своим столом, что- то рассчитывает весь в клубах папиросного дыма. Мы с Алексеем Осиповичем Сердюком помаленьку проводим облучения по прежней программе. Якин делает анализы. Исследования нужно довести до конца, план положено выполнять... А на кой черт его выполнять, когда уже известно, чем все окончится? 2 апреля. Сегодня Яшка закатил скандал. Последнее время он вообще работал из рук вон небрежно и вот нарвался на неприятность. Мы дали ему для анализа слиток недавно облученного калия. Он заложил стаканчик, в котором под слоем керосина лежал этот слиток, в свою "горячую" камеру и, посвистывая, начал орудовать манипуляторами... Я сначала увидел только, как из окна "горячей" камеры глянули оранжевые блики. Яшка покраснел и нерешительно вертел рукоятками манипуляторов. Я подскочил к нему: в камере, в большой чашке с водой метались серебристые, горящие оранжевым пламенем капли расплавившегося калия. Ты что? Да уронил нечаянно слиток в воду... пробормотал Яшка. А красиво горит, правда? Дурак! Он же сильно радиоактивный, теперь камера выйдет из строя!.. Я оттолкнул его, попытался выловить горящие капли пальцами манипуляторов, но ничего не получалось. Калий горел. Подбежала Оксана, увидела пламя и вскрикнула: Ой, пожар!.. Подошли Иван Гаврилович и Сердюк. Голуб хмуро посмотрел через стекло: капли уже догорали, в камере все застилал дым. Так... Он повернулся к Якину. Тот потупился, приготовясь выслушать разнос. Но Голуб изобрел нечто другое. Неожиданно для всех он заговорил мягким лекторским тоном: Калий, молодой человек, имеет удельный вес ноль целых восемьдесят четыре сотых единицы. Если напомнить вам, что удельный вес воды равен единице, то вы легко сможете догадаться, что калий должен плавать в воде, что мы и видим. Существенно также то, что калий, опущенный в воду, бурно реагирует с нею, выделяя из воды тепло и водород. Затем калий и водород загораются, что мы также видим. Он широким жестом показал в сторону камеры. Сердюк смеялся откровенно и даже нахально. Оксана, тоже понявшая замысел Ивана Гавриловича, прыскала в ладошку. Яшка стоял красный как рак. Поэтому, молодой человек, закончил Иван Гаврилович, калий хранят не в воде, а в керосине, в котором он не окисляется и не горит, а также не плавает... Вот так! Яшка не ожидал, что его так издевательски просто высекут: ему, инженеру, объяснять, как семикласснику, что такое калий! Теперь он был уже не красный, а бледный. Спасибо, Иван Гаврилович... ответил он; голос его дрожал. Спасибо за первые полезные сведения, которые я получил за год работы в вашей лаборатории... Это было сказано явно со зла. И все это поняли. Голуб даже оторопел: То есть... что вы хотите этим сказать? А всего лишь то, что из всех наших опытов только этот, так сказать, "эксперимент" с калием имеет очевидную ценность для науки, со злым спокойствием объяснил Яшка. Выходит... вы считаете нашу работу... ненужной? Уже давно. На багровом лбу Голуба вздулась толстая синяя жила. Но он начал спокойно: Я здесь никого не держу... И тут он не выдержал и заорал так громко и неприятно, что Оксана даже отступила на шаг: Вы можете уходить! Да! Убирайтесь куда угодно! Возвращайтесь на школьную скамью и пополните свои скудные знания по химии! Да! Никогда я не наблюдал ничего более постыдного, чем эта защита собственного невежества! Вы оскорбили не меня, вы оскорбили нашу работу!.. Уходите! Голуб постепенно успокаивался: Словом, я освобождаю вас от работы... За техническую неграмотность и за порчу камеры. Можете искать себе другое, более теплое место в науке. Он повернулся и пошел к своему столу. Яшка, несколько ошеломленный таким оборотом дела, вопросительно посмотрел на нас с Сердюком. Я молчал. Сердюк, отвернувшись, курил. Яшка нерешительно кивнул в сторону Голуба и, ища сочувствия, с ухмылкой проговорил: Вида-ал какой? Дай прикурить, и наклонился к папиросе Сердюка. Сердюк зло кинул окурок в пепельницу. Под его скулами заиграли желваки. Он повернулся к Яшке: Иди отсюда! А то так "дам прикурить"!.. Паникер! Якин снова вспыхнул как мак и быстро пошел к двери. Краснеет... сказал Сердюк. Ну, если человек краснеет, то еще не все потеряно... И Яшка ушел. Пожалуй, если бы Сердюк наподдал ему разок-другой, я не стал бы за него заступаться... НА ПОСЛЕДНЕМ ДЫХАНИИ 16 апреля. Итак, исполнился год с того дня, как я в Днепровске. Снова апрель, снова веселые зеленые брызги на ветках деревьев. Тогда были мечты, радостные и неопределенные: приехать, удивить мир, сделать открытие. Смешно вспоминать... Все вышло не так: я просто работал. Итогов можно не подводить, их еще нет. А когда будут, то обрадуют ли они нас? Голуб последнее время изводит себя работой и сильно сдал: серое лицо, отечные мешки под глазами, красные веки. Он все пытается точно рассчитать "задачу о нейтриде". Яшка уже устроился. Как-то я столкнулся с ним в коридоре. Порядок! сообщил он. Буду работать у электрофизиков. Там народ понимающий: работают, "не прикладая рук", а между тем в журналах статейки печатают то о полупроводниках, то о сверхпроводимости... Ребята неплохие. Смотри, Колька: не прогадай вместе со своим Голубом, ведь тебе тоже пора сколачивать научный капиталец. А там, в семнадцатой лаборатории... словом, неужели ты не чувствуешь, что природа повернулась к вам не тем местом? Впрочем, пока!.. Я побежал... Нет, Яшка! Научного ловчилы из меня не получится. "Сколачивать научный капиталец"... Чудак! Пожалуй, он просто сильно обижен Голубом (оба они тогда зря полезли в бутылку) и теперь ищет утешения в цинизме. Бравирует. ... В науке, как и в жизни, вероятно, следует всегда идти до конца. Идти, не сворачивая, каким бы этот конец ни оказался. Пусть мы не получим нейтрид все равно. Зато мы докажем, что этим путем получить его невозможно. И это уже не мало: люди, которые начнут (пусть даже не скоро) снова искать ядерный материал, сберегут свои силы, будут более точно знать направление поисков. И наша работа не впустую, нет... Нейтрид все равно будет получен не нами, так другими. Потому что он необходим ядерной технике, потому что такова логика науки. А научные "кормушки" пусть себе ищут Якины... Мы медленно идем по программе: приближаемся к облучению самыми медленными, тепловыми мезонами. 18 мая. Сегодня Голуб накричал на меня. Произошло это вот как. Он показывал мне свои расчеты "задачи о нейтриде". Там у него получилось что-то невразумительное будто бы ядра тяжелых атомов типа свинца вступают при облучении в какое-то странное взаимодействие. Никакого окончательного решения он не получил слишком сложные уравнения. Однако размышления о тяжелых ядрах подтолкнули его к новой идее. Понимаете? втолковывал он мне. Мезоны сообщают всем ядрам одинаковую энергию, но чем массивнее ядро, тем меньше оно "нагреется", тем меньше возбудится от этой энергии. В этом что-то есть. Понимаете? По-моему, нужно еще разок облучить все тяжелые элементы и посмотреть, что получится... Все это было крайне неубедительно, и я сказал: Что ж, давайте проверим вашу гипотезу-соломинку. Вот тут Иван Гаврилович и взорвался. Черт знает что! закричал он. Просто противно смотреть на этих молодых специалистов: чуть что, так они сразу и лапки кверху! Стоило им прочитать американскую статью, так уже решили, что все пропало... В конце концов, ведь это ваша идея с медленными мезонами, так почему вы от нее сразу отказываетесь? Почему я должен вам же доказывать, что вы правы? "Гипотеза-соломинка". А мы, выходит, утопающие? Да нет, Иван Гаврилович, я... Откровенно говоря, я растерялся и не нашелся, что ответить. Что "я"? Вы как будто считаете, что статейка и несколько опытов перечеркивают все сделанное нами за год? Это просто трусость! нападал Голуб. Насилу мне удалось его убедить, что я так не считаю. В общем-то, он прав. Если не математически, то психологически: еще далеко не все ясно и в каждой из неясностей может таиться то ожидаемое Неожиданное, которое принято называть открытием. 5 июня. Ставим опыты. Подошли к тепловым мезонам и все чаще и чаще получаем после облучения препаратов нуль радиоактивности. Мне уже полагается отпуск, но брать его сейчас не стоит: в лаборатории и так мало людей. Чертов Яшка! Мне теперь приходится работать и за себя и за него. А другого инженера взамен Якина нам не дают. В наши опыты уже никто, кажется, не верит... 27 июня. А ведь, пожалуй, наврал этот Вэбстер. Не все вещества отталкивают медленные мезоны. Сегодня облучали свинец, облучали настолько замедленными мезонами, что голубой лучик превратился в облачко. И свинец "впитывал" мезоны! А масс-спектрографический анализ показал, что у него вместо обычных 105 нейтронов в атомах стало по 130 154 нейтрона. В сущности, это уже не свинец, а иридий, рений, вольфрам, йод с необычно большим содержанием нейтронов в атомах. Очевидно... Впрочем, ничего еще не очевидно. 5 июля. Получили из висмута устойчивый атом цинка, в котором 179 нейтронов вместо обычных 361. Правда, один только атом. Но дело не в количестве: он устойчив, вот что важно! Такой "цинк" будет в три с лишним раза плотнее обычного... 16 июля. Эту дату нужно записать так, крупно: ШЕСТНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ... Эту дату будут высекать на мраморных плитах. Потому что мы... получили!!! На последнем дыхании, уже почти не веря, получили! Нет, сейчас я не могу подробно: я еще как пьяный и в состоянии писать только одними прописными буквами и восклицательными знаками. Мне сейчас хочется не писать, а открыть окно и заорать в ночь, на весь город: "Эй! Слышите, вы, которые спят под луной и спутниками: мы получили нейтрид!!" 17 июля. Когда-нибудь популяризаторы, описывая это событие, будут фантазировать и приукрашивать его художественными завитушками. А было так: три инженера, после сотен опытов уже уставшие ждать, уже стеснявшиеся в разговорах между собой упоминать слово "нейтрид", вдруг стали получать в последних облучениях Великое Неожиданное: свинец, превращавшийся в тяжелый радиоактивный йод; сверхтяжелый, устойчивый атом цинка из атома висмута... Они уже столько раз разочаровывались, что теперь боялись поверить. Облучали ртуть. Был заурядный денек. Ветер гнал лохматые облака, и в лаборатории становилось то солнечно, то серо. По залу гуляли сквозняки. Иван Гаврилович уже чихал. Пришла моя очередь работать у мезонатора. Все, что я делал, было настолько привычно, что даже теперь скучно это описывать: подал в камеру ванночку с ртутью, включил откачку воздуха, чтобы повысить вакуум, потом стал настраивать мезонный луч. В перископ было хорошо видно, как на выпуклое серебристое зеркальце ртути в ванночке упал синий прозрачный луч. От ванночки во все стороны расходилось клубящееся бело-зеленое сияние ртуть сильно испарялась в вакууме, и ее пары светились, возбужденные мезонами. Я поворачивал потенциометр, усиливал тормозящее поле, и мезонный луч, слегка изменившись в оттенках, стал размываться в облачко. Внезапно (я даже вздрогнул от неожиданности) зеленое свечение ртутных паров исчезло. Остался только размытый пучок мезонов. И свет его дрожал, как огонь газовой горелки. Я чуть повернул потенциометр пары ртути засветились снова. Должно быть, выражение лица у меня было очень растерянное. Иван Гаврилович подошел и спросил негромко: Что у вас? Да вот... ртутные пары исчезают... Я почему-то ответил ненатуральным шепотом. Вот, смотрите... Пары ртути то поднимались зелеными клубами, то исчезали от малейшего поворота ручки потенциометра. Сколько мы смотрели не знаю, но глаза уже слезились от напряжения, когда мне показалось, что голубое зеркальце ртути в ванночке стало медленно, очень медленно, со скоростью минутной стрелки, опускаться. Оседает... прошептал я. Иван Гаврилович посмотрел на меня из-за очков шальными глазами: Запишите режим... Ну, что было дальше, в течение трех часов, пока оседала ртуть в ванночке, я и сам еще не могу восстановить в памяти. В голове какая-то звонкая пустота, полнейшее отсутствие мыслей. Подошел Сердюк, подошла Оксана, и все мы то вместе, то по очереди смотрели в камеру, где медленно и непостижимо оседала ртуть. Она именно оседала, а не испарялась паров не было. Иван Гаврилович курил, потом брался за сердце, морщился, глотал какие-то пилюли и все это делал, не отрывая взгляда от перископа. Все мы были как в лихорадке, все боялись, что это вдруг почему-то прекратится, что больше ничего не будет, что вообще все это нам кажется... И вот оседание в самом деле прекратилось. Над оставшейся ртутью снова поднялись зеленые пары. У Ивана Гавриловича на лысине выступил крупный пот. Мне стало страшно... Так прождали еще полчаса, но ртуть больше не оседала. Наконец Голуб хрипло сказал: Выключайте, и тяжело поднялся на мостик, к вспомогательной камере, откуда вытаскивают ванночку. Сердюк выключил мезонатор. Иван Гаврилович перевел манипуляторами ванночку во вспомогательную камеру, поднял руку к моторчику, открывающему люк. Иван Гаврилович, радиация! робко напомнил я (ведь ртуть могла стать сильно радиоактивной после облучения). Голуб посмотрел на меня, прищурился, в глазах его появилась веселая дерзость. Радиации не будет. Не должно быть. Однако стальными пальцами манипулятора поднес к ванночке трубочку индикатора. Стрелка счетчика в бетонной стене камеры не шевельнулась. Голуб удовлетворенно хмыкнул и открыл люк. Когда ртуть слили, на дне ванночки оказалось черное пятно величиной с пятак. Стали смотреть против света, и пятно странно блеснуло каким-то черным блеском. Отодрать пятно от поверхности фарфора не было никакой возможности пинцет скользил по нему. Тогда Иван Гаврилович разбил ванночку: Если нельзя отделить это пятно от ванночки, будем отделять ванночку от него! Фарфор стравили кислотой. Круглое пятно, вернее клочок черной пленки, лежал на кружке фильтровальной бумаги... Потом уже мы измерили его ничтожную микротолщину, взвешивали (пятно весило 48,5 г), определили громадную плотность. Неопровержимые цифры доказали нам, что "это" ядерный материал. Но сейчас мы видели только черную пленку, крошку космической материи, полученную в нашей лаборатории. Вот! помолчав, сказал Иван Гаврилович. Это, возможно, и есть то, что мы называли "нейтрид"... Нейтрид... без выражения повторил Сердюк и стал хлопать себя по карманам брюк должно быть, искал папиросы. А Оксана села на стул, закрыла лицо ладонями и... расплакалась. Мы с Голубом бросились ее утешать. У Ивана Гавриловича тоже покраснели глаза. И черт знает что! мне, не плакавшему с глупого возраста, тоже захотелось всласть пореветь. В сущности, мы простые и слабые люди! мы вырвали у природы явление, величие которого нам еще трудно себе представить, все свойства которого мы еще не скоро поймем, все применения которого окажут на человечество, может быть, большее влияние, чем открытие атомного взрыва. Мы много раз переходили от отчаяния к надежде, от надежды к еще большему отчаянию. Сколько раз мы чувствовали злое бессилие своих знаний перед многообразием природы, сколько раз у нас опускались руки! Мы работали до отупения, чуть ли не до отвращения к жизни... И мы добились. А когда добились, не знаем, как себя вести. Оксана успокоилась. Сердюк отошел куда-то в сторону и вернулся с бутылкой вина. В шкафчике нашлись две чистые мензурки и два химических стаканчика. Алексей Осипович, ты когда успел сбегать в магазин? удивился Голуб. Сердюк неопределенно пожал плечами, вытер ладонью пыль с бутылки, разлил вино по стаканчикам: Провозгласите тост, Иван Гаврилович!.. Голуб поправил очки, торжественно поднял свою мензурку. Вот... Он в раздумье наморщил лоб. Мне что-то в голову ничего этакого, подобающего случаю, не приходит. Поздравить вас? Слишком... банально, что ли? Это огромно то, что сделано. Мы и представить сейчас не можем, что означает эта ничтожная пленочка нейтрида. Будут машины, ракеты и двигатели, станки из нового, невиданного еще на земле материала сказочных, удивительных свойств... Но ведь машины для людей! Да, для счастья людей! Для человека, дерзкого и нетерпеливого мечтателя и творца! Он помолчал. Думали ли вы, каким будет человек через тысячу лет? вдруг спросил он. Я думал. Многие считают, что тогда люди станут настолько специализированы, что, скажем, музыкант будет иметь другое анатомическое строение, чем летчик, что физик-ядерщик не сможет понять идеи физика-металлурга, и так далее. По-моему, это чушь! Иван Гаврилович поставил мешавшую ему мензурку с вином на стол, поднял ладонь. Чушь! Могучие в своих знаниях, накопленных тысячелетиями, повелители послушной им огромной энергии, люди будут прекрасны в своей многогранности. В каждом естественно сольется все то, что у нас теперь носит характер узкой одаренности. Каждый человек будет писателем, чтобы выразительно излагать свои чувства и мысли; художником, чтобы зримо, объемно и ярко выражать свое понимание и красоту мира; ученым, чтобы творчески двигать науку; философом, чтобы мыслить самостоятельно; музыкантом, чтобы понимать и высказывать в звуках тончайшие движения души; инженером, потому что он будет жить в мире техники. Каждый обязательно будет красивым. И то, что мы называем счастьем редкие мгновения, вроде этого, для них будет обычным душевным состоянием. Они будут счастливы! Да, все было необычно: Иван Гаврилович, хмурый, сердитый, а порой и несправедливо резкий, оказался великолепным и страстным мечтателем. Ему не шло мечтать: маленький, толстый, лысый, со смешным лицом и перекосившимися на коротком носу очками, он стоял, нелепо размахивая правой рукой, но голос его звучал звонко и страстно: Вот такими станут люди! И все это для них будет так же естественно, как для нас с вами естественно прямохождение... И эти красивые и совершенные люди, может быть, читая о том, как мы на ощупь, в темноте незнания, с ошибками и отчаянием искали новое, будут снисходительно улыбаться. Ведь и мы подчас так улыбаемся, читая об алхимиках, которые открыли винный спирт и решили, что это "живая вода", или вспоминая, что в начале девятнадцатого века физики измеряли электрический ток языком или локтем... Понимаете, для наших внуков этот нейтрид будет так же обычен, как для нас сталь. Для них все будет просто... Голуб помолчал. Но все-таки это сделали мы, инженеры двадцатого века! Мы, а не они! И пусть они вспоминают об этом с почтением без нас не будет будущего!.. И Иван Гаврилович почему-то погрозил кулаком вверх. НЕЙТРИД 18 июля. Сегодня снова включили мезонатор и облучали ртуть. Всем было тревожно: а вдруг больше не получится? Но снова, как тогда, под пучком мезонов в ванночке оседало блестящее зеркальце ртути, исчезали зеленые пары и на дне осталось черное пятнышко нуль-вещества... Нет, это открытие не имеет никакого отношения к его величеству Случаю: оно было трудным, было выстрадано, и оно будет надежным. Сегодня же измерили, более или менее точно, плотность первого листика нейтрида. Это было сложно, потому что толщина его оказалась неизмеримо малой, за пределами измерений обычного микроскопа. С трудом определили толщину на электронном микроскопе: она оказалась равной примерно ЗА трем ангстремам. Толщина атома! Стало быть, объем пленки No 1 около шести стомиллионных долей кубического сантиметра, а плотность около ста тонн в кубическом сантиметре. Весомое "ничто"! 20 июля. Сегодня в лаборатории сопротивления материалов произошел конфуз. Пробовали определить механическую прочность пленки нейтрида на разрыв. 450-тонный гидравлический пресс развил предельное усилие... и лопнула штанга разрывного устройства! Пленка нейтрида в десятки тысяч раз более тонкая, чем папиросная бумага! выдержала усилие в 450 тонн то, чего не выдерживают стальные рельсы! Стало быть, нейтрид в полтора миллиарда раз (а может быть, и больше!) прочнее стали. Когда обсуждали будущее нейтрида, скептики говорили: "Ну хорошо, вы получите материал, в миллионы раз прочнее всех обычных, но ведь он будет точно во столько же раз и тяжелее?" Давайте прикинем, граждане скептики: да, нейтрид тяжелее стали в 150 миллионов раз, но он прочнее ее не менее чем в полтора миллиарда раз. Значит, десятикратный выигрыш в весе! То есть выходит, что нейтрид как материал отнюдь не самый тяжелый, а весьма легкий. Тогда нам нечего было возразить, мы не могли теоретически вычислить это. Ведь всегда, пока многое еще неизвестно, скептики очень уверенны. Они всегда готовы доказать: чего нет, того и не может быть... Но покажите мне хоть одного скептика, который бы получил новое, добился нового! Не стоит и искать... Потому что правда скептиков это правда трусости. А Яшка? Сегодня в обеденный перерыв мы столкнулись во дворе. Он сделал маневр, чтобы незамеченным обойти меня, но я его окликнул. Он без обычных выкрутасов подошел, протянул руку: Поздравляю тебя! Здорово вы дали!.. Да и тебя тоже следует поздравить, не очень искренне ответил я. Ведь ты тоже работал... Ну, незачем мне приклеиваться к чужой славе! резко ответил он. Обойдусь! и пошел. Неловкий вышел разговор. Да... Были мы с ним какие ни есть, а приятели: вместе учились, вместе приехали сюда, вместе работали. А теперь... Поздновато сработало твое самолюбие, Яшка! 28 июля. В химическом отношении нейтрид мертв, совершенно бесчувствен: он не реагирует ни с какими веществами. Этого и следовало ожидать ведь в нем просто нет атомов, нет электронов, чтобы вступать в химическую реакцию. И еще: эти пленки нейтрида не пропускают радиацию частиц: протонов, нейтронов, быстрых электронов, альфа-частиц и так далее. Только в ничтожном количестве они пропускают гамма-лучи: пленка нейтрида толщиной в несколько ангстремов ослабляет гамма-излучение примерно так же, как свинцовая стена толщиной в метр. То есть непроницаемость для радиоактивных излучений почти абсолютная. Вот он идеальный материал для атомного века! Найденная человечеством гигантская сила ядерная энергия получила равный ей по силе материал. Два богатыря! 31 июля. Все уменьшается или увеличивается в миллионы раз. Теплопроводность нейтрида в несколько миллионов раз меньше теплопроводности, скажем, кирпича; мы нагревали пленку с одной стороны в пламени вольтовой дуги несколько часов и так и не смогли измерить сколько-нибудь значительное повышение температуры на другой стороне... Теплоемкость нейтрида в сотни миллионов раз больше теплоемкости воды; нагретый краешек этой же пленки мы в течение двух дней охлаждали "сухим льдом", жидким азотом и чуть ли не целой рекой холодной воды. Но он запас миллионы больших калорий тепла и не отдавал их. Наш так называемый "здравый смысл", воспитанный на обычных представлениях, на обычных свойствах материалов, протестует против таких цифр и масштабов. Мне было физически мучительно держать на ладони наш второй образец кружок пленки нейтрида, неизмеримо тонкий, и чувствовать, как его десятикилограммовая тяжесть невидимой гирей напрягает мускулы! Мало знать, что это вещество состоит из уплотненных ядерных частиц, которые в тысячи раз меньше атомов, и что внутри него взаимодействуют ядерные силы, в миллиарды раз сильнее обычного междуатомного взаимодействия, нужно прочувствовать это. К нейтриду, к его масштабам просто следует привыкнуть. ... Кстати, я настолько увлекся описанием ежедневно открываемых свойств нейтрида, что совсем перестал отмечать, что делается у нас в лаборатории. Мезонатор сейчас загружен круглые сутки; мы делаем нейтрид в три смены. Тоненькие пленочки, чуть ли не прямо из рук выхватывают и относят в другие лаборатории: весь институт сейчас изучает свойства нейтрида. Алексей Осипович целыми днями колдует у мезонатора боится, как бы от такой нагрузки он не вышел из строя. Ему дали двух инженеров в помощь. Похудел, ругается: Вот морока! Лучше б не открывали этот нейтрид! Голуб изощряется в выдумывании новых опытов для определения свойств нейтрида, бегает по другим лабораториям, спорит. Я... впрочем, трудно связно описать, что приходится делать мне: работы невпроворот, вся разная и вся чертовски интересная. Мы находимся в состоянии "золотой лихорадки", каждый опыт приносит нам новый самородок-открытие. 10 августа. Сердюк говорит: Вы думаете, что если американцы откроют нейтрид, то сразу же и начнут звонить о нем на весь мир? Не-е-т... Это же не атомная бомба. Ее нельзя было скрыть уже после первых испытаний, а нейтрид ведет себя тихо... Они так и сделали: опубликовали результаты неудачных опытов, а об удачных промолчали. Может быть, тот же Вэбстер уже получил нейтрид, или как там он у них называется... О-о, это же бизнесмены, пройдохи! И он смотрит на нас с Иваном Гавриловичем так, будто видит всех этих вэбстеров насквозь. Может, он и прав? Трудно предположить, что Вэбстер и его коллеги остановились на опытах с калием, медью, серой и не проверили все остальные элементы... И еще: после того как мы установили, что осаждается в нейтрид не вся ртуть, а лишь ее изотоп-198, который составляет только десять процентов в природной ртути (поэтому-то у нас оседала не вся ртуть), я занялся экономикой. Пересмотрел кипы отчетов о мировой добыче ртути, об экспорте, импорте, и так далее. И вот что выходит: главные месторождения киновари в мире Амальден в Испании, Монте-Амьято в Италии, Нью-Амальден в Калифорнии (частью в США, частью в Мексике), Идрия в Югославии и Фергана у нас. Если в 1948 году добыча ртути на зарубежных рудниках достигала 4000 тонн, а потом, в связи с вытеснением из электротехники ртутных выпрямителей полупроводниковыми, упала до 2000 тонн, то за последний год она внезапно возросла до 6000 тонн! Причем основным потребителем ртути вдруг стал американский концерн вооружений "XX век", а между тем он что-то не рекламирует ни новые типы градусников, ни ртутные вентили, ни зеркала для шкафов... А нейтрид требует громадных количеств ртути. Конечно, это еще догадки, но если они оправдаются, то, судя по утроившейся добыче ртути, дело там дошло уже до промышленного применения нейтрида... Ай-ай, мистер Г. Дж. Вэбстер! Не знаю, к сожалению, как расшифровываются ваши "Г." и "Дж."! Такую шулерскую игру тащите в науку. В старые недобрые времена за подобные дела били подсвечниками по мордасам... Нехорошо! 20 августа. Получали веселились, подсчитали прослезились... Словом, нейтрид невероятно дорог: килограмм его стоит примерно столько же, сколько и килограмм полностью очищенного урана-235. Но килограмм урана-235 это год работы атомной электростанции, а килограмм нейтрида микроскопический кубик со стороной в 0,1 миллиметра. А что из него можно сделать?! Значит, пока мы не найдем выгодного способа применения нейтрида (удешевить производство мы еще не можем), все наши образцы годятся только для музеев. Вероятнее всего, что наиболее выгодно применять нейтрид в виде сверхтонкой пленки, толщиной много меньше ангстрема. Это будут тончайшие нейтрид-покрытия, защищающие обычный материал от температуры, радиации, разрыва и всего что угодно. Вчера один плановик из центра, приехавший обсудить перспективы применения нейтрида, обиделся: "Пленки тоньше атома? Вы что, меня за дурака принимаете? Таких пленок не бывает". Еле-еле мы доказали ему, что из нейтрида, который состоит из ядерных частиц, в тысячи раз меньших атома, такие пленки получать можно... Его мы убедили, но все-таки как же мы будем контролировать толщину этих пленок? Инструментами, которые состоят из атомов?... Вот что: нужно обдумать анализ с помощью гамма-лучей. Пожалуй, так... (Дальше в дневнике Самойлова следуют эскизы приборов, схемы измерений и расчеты, которые мы опускаем, так как не все в дневнике инженера может быть доступно читателю.) 16 сентября. Иван Гаврилович недели две назад обронил: Мне кажется, когда мы перейдем предел в один ангстрем, то свойства пленок резко изменятся. По-моему, они будут очень эластичными, а не жесткими, как нынешние. Позавчера Сердюк извлек из кассет куски фантастически тонкой, мягкой, черной ленты. Лента заполняла любую морщинку в бумаге, она сминалась в ничтожный комочек. Измерили на моем гамма-метре толщину: 0,05 ангстрема! Что я говорил! торжествовал Голуб, сияя очками. Она мягкая, как... вода! Видите? Но всех нас потряс Сердюк. Он, видно, давно продумал этот эффект. Во всяком случае, у него все было готово. Одна из лент даже имела специальные утолщения на концах. Он достал из своего стола какое-то приспособление, похожее на лобзик, зажал в него эту пленку с утолщениями, натянул ее и обратился к нам со следующей речью: Вы думаете, что представляете себе, что такое пленка толщиной в пять сотых ангстрема? Нет, не представляете. Вот, смотрите... Сердюк наставил свое устройство с пленкой на обрубок толстого стального прута и легко, без нажима провел пленку сквозь него. Прут остался целым! Вот видите? Как сквозь воздух проходит! Он подал прут мне: Ну-ка, найди, где я резал... На прутке не осталось никаких следов. Сердюк, торжествуя, сказал: Такая тонкая пленка уже не разрушает междуатомные связи, понятно? Итак,