й респираторов.
   И дело пошло. Та же улица - но теперь все прохожие в намордниках с
антеннами. Девушка, прогуливаясь с парнем, повторяет - со спины - ужимки
светской дамы.
   Реклама более позднего времени: "В скафандре - как дома!" Снова улица,
только теперь на ней респираторными масками не спасешься. Бредут в
сине-черном смоге, сквозь который с трудом проникают снопы света от
фонарей и реклам, мимо законченных, маслянисто заляпанных стен, шагают
через мусорные барханы (пепел, бумага, фольга, пластик) - фигуры
космического вида. Только в гермошлеме не плакатный облик - испитое лицо с
тревожными, почти безумными глазами. Тело вихляет за прозрачными,
купленными на вырост доспехами среди шлангов, карманов, проводов. Их
много, удальцов, которым нипочем городские стихии. Некоторые подходят к
кубам-автоматам у стен и, подсоединив шланги, опускают жетон: в карманы
заливается бурая или синяя вязкая масса. Может, это синтемолоко или
синтехлеб с синтемаслом - кто разберет. В скафандре - как дома!..
Лирически бредут сквозь уличный ад прижавшиеся друг к другу двое; скафандр
у него вверху пошире, внизу поуже, у нее наоборот - вместе они образуют
ласкающий взгляд параллелограмм.
   Реклама "Мой скафандр - моя крепость!": драка, трое на одного. И один
этот, хиленький, но в модернизированном и электрифицированном скафандре
фирмы А побеждает троих громил в усталых скафандрах фирм Б, В и Г: двоих
обращает в бегство, одному разбивает шлем - и тот, надышавшись смога,
умирает в забавных судорогах...
   Покупайте, покупайте, покупайте! И покупали. Берн хорошо понимал
чувства и мысли людей того времени: "Да-да, ах, как это все нехорошо!..
Китов повыбили, селедка нефтью отдает, на улице дышать нечем, газеты
предрекают разрушение природной среды. Грязевые дожди, солнце все время за
облаками...
   И куда это правительство смотрит, и ученые эти! Продукты дорожают, к
синтемясу не подступишься, а тут еще надо респираторы покупать на всю
семью, квартиру герметизировать, универсальный кондиционер ставить - не
знаешь, как концы с концами свести! Надо, наверно, перейти в фирму
"Петролеум рай", там, говорят, хорошо платят. Что это та самая фирма,
которую штрафовали за слив нечистот, за отравление воздуха? Ну, об этом
пусть голова болит у боссов, у правительства - мы люди маленькие. Хе,
значит, фирма и вправду состоятельная, не боится крупных штрафов, стоит
перейти!.. Да и не так они, наверно, отравляют среду, это всегда напишут
больше, чем есть на деле".
   И так все миллиарды "маленьких людей": заработать на респираторы, на
скафандр, на "дачный интерпретатор" (моделирующий электронный комплекс,
который позволял в комнате интерпретировать все - от сбора грибов в
солнечный день до подводной охоты)... Как заработать, на чем? Неважно.
   Одни покупали - другие производили. Чего стоили увещевания беречь
почву, сохранять природу, не загрязнять реки и воздух, когда именно
разрушение почв, загрязнение среды породили ту массу частных проблем и
потребностей, какие никогда не породила бы чистота и сохранение природы, -
проблем и потребностей, которые отменно удовлетворялись производством
скафандров, респираторов, кондиционеров, переходных бункеров и так далее.
Какой бум, занятость, прибыли! Хватит на любые штрафы. Покупайте,
покупайте, покупайте!
   Рыбку хорошо ловить в мутной воде, не в чистой.
   Произвести, чтобы заработать. Заработать, чтобы купить произведенное
другими. И тем дать заработать им. Чтобы и они смогли купить... Круговорот
производства и потребления, мутный бурлящий вихрь, который легко подминает
под себя глубокие идеи и учения, проекты оздоровления мира, любые
глобальные проблемы. Побеждает одним: суммированной человеческой мелкостью.
   Ведь и промышленники превосходили потребителей только в аппетитах.
   Побеждала человеческая мелкость и тем - стихия.
   ...Это цельное впечатление природного процесса, пришпоренной
человеческой активностью эволюции вспять! Даже и скафандры не
противоречили ему, распространение их выглядело возвратом к панцирю, к
внешнему - как у триллобитов и аммонитов, с которых начиналась жизнь, -
скелету.
   Социалистические страны, многие прогрессивные научные организации
выступали с призывами, с разработанными предложениями о рациональном и
более экономном использовании энергии и природного сырья, о развитии тех
способов добычи и таких источников энергии (солнечной, водной,
геотермической, приливной), которые, помогая в решении сегодняшних
проблем, не создадут новых проблем в будущем; о многодесятилетнем и даже
вековом планировании производства и распределения в масштабах всей
планеты...
   Буржуазные правительства и организации демонстрировали свое понимание
этого, даже соглашались в принципе, но... но при условии, что эти меры не
потеснят интересы фирм, производственных концернов, торговцев. И все
оставалось на бумаге.
   Эпоха нейтрида, эпоха обилия ядерной энергии, эпоха звездолетов.
Наблюдая в сферодатчике блеск и нищету этого времени, сочетание высоких
взлетов и глубочайших падений человечества, Берн понял, почему его
ошарашила новость, что космические полеты начались почти при нем, в XX
веке. Его неверие в их близость не касалось технической стороны: он
понимал, что от скоростей ракет "Фау-2" и сверхзвуковых истребителей до
первой космической рукой подать.
   Но выход в космос - это не только техника.
   Ведь сколько было сочинено об этом, сколько мечталось - и все в
светлом, возвышенном ключе! Казалось, что дело это не для того склочного
недалекого человечества, которое тогда обитало на Земле, а для иного -
благородного, высокоорганизованного, какое появится еще не скоро.
   Может быть, и энтузиасты космоплавания надеялись, что факт выхода в
космос облагородит человечество?
   Увы - и он это видел - эпоха звездоплавания также не переродила мир,
как до нее эпохи радио, электричества, пара, книгопечатания и изобретения
пластмасс. Эти штуки оказались мало связаны: звездные перелеты сами по
себе, - а разрушение природы, истребление естественных богатств,
перепроизводство энергии, потребительское вырождение само по себе.
   Нейтрид - материал, по всем параметрам соответствующий ядерной энергии,
выдерживающий миллионоградусные температуры, любые давления, напряжения,
излучения, - безусловно, был одним из замечательнейших изобретений в
истории человечества. Но именно он, сделав атомную энергию столь же
доступной, легкой и универсальной в применении, какой до этого была
электрическая, подвел мир к Потеплению.
   Еще долго держалась надежда, что - поскольку все сложилось из маленьких
действий, мелких побуждений и причин - Потепление скоро пройдет; его можно
переждать в комфортабельных жилищах, на "летающих островах", в крайнем
случае, на околоземных орбитах... А оно все не проходило.
   ...И, только начав терять, люди поняли, как много они имели, каким
громадным в сравнении с тем, что можно приобрести в свое владение, было
общее, не принадлежащее никому богатство: голубое небо с солнцем, воздух,
которым можно дышать, вода, которую можно пить, орошать ею землю, купаться
в ней, спокойная, безопасная для строений, транспорта и пешего хождения
суша, родящая и сохраняющая жизнь почва.



        10. ВИЗИТ ДАМЫ


   (Подъем)


   Это случилось в 109 году, в разгар Потепления. В актив человечества к
тому времени можно было занести только начавший распространяться
общепланетный язык, впитавший в себя самое выразительное и точное из
национальных (преимущественно из английского, русского, французского,
китайского, хинди...), да применение индексовых имен. Причина того и
другого была одна:
   смешение народов, переселения, смены мест и сред, бедственные ситуации,
требующие быстрой связи и сотрудничества. Понятие постоянного места
жительства стало абстрактным. Только служба информации в эти годы была на
высоте.
   Корабль Пришельцев долго кружил вокруг Земли, не привлекая внимания.
Его конструкция: эллиптический диск на двух черных сигарах - была не самой
примечательной среди обилия "ноевых ковчегов", в которых на различных
орбитах спасались от потопа миллионы состоятельных "чистых" и "нечистых".
   Потом вдруг стали замечать, что корабль этот легко меняет скорости,
высоты, наклонения орбит, расходится со встречными - так, будто законы
механики не для него были писаны. Это было - с точки зрения оборонительных
систем на Земле - чревато неожиданностями и опасностями. Тревогу усилило и
то, что корабль не отзывался на кодовые запросы... Одним словом, когда он
оказался в пределах досягаемости, три ракеты противокосмической обороны с
ядерными боеголовками были выпущены по этой цели с трех баз почти
одновременно, с разницей в минуты.
   Оказавшись в поле влияния корабля, ракеты не взорвались, последовали за
ним звеном. Тотчас после этого на всех телеэкран Земли появилось лицо
Прекрасной Дамы; название принадлежит газетчикам, но это действительно
было очень красивое женское лицо.
   - Люди! - сказала Дама; голос был безукоризненно чист и мелодичен. - Мы
не есть то, что вы воспринимаете сейчас посредством ваших органов зрения и
слуха. Мы прибыли в Солнечную систему издалека, из другой
звездно-планетной системы, с целью поиска разумных существ и установления
контактов с ними...
   В разных странах ее речь звучала на языке именно этой страны.
   - Земля привлекла наше внимание своим повышенным радио- и тепловым
излучением. Наш образ жизни, как и реальный облик, и способы общения имеют
мало общего с вашими. Поэтому мы еще не разобрались, что тут у вас и как.
   Единственное, что, как мы надеемся нас сблизит, это мысль, разум,
возможность понять друг друга. Но возникают сложности. Мы не можем для
начала не отметить странный способ приветствовать гостей из иных миров.
   Смотрите, какие "подарки" прислали нам с трех точек вашей планеты...
   И под перечисление координат баз на экранах показался "эскорт" корабля
Пришельцев: три ракеты разных конструкций и раскраски.
   - Мы не считаем, что эти смертоносные "подарки" поднесли нам все люди
Земли, - продолжала, снова появившись на экранах, Дама. - Поэтому и
возвращаем их точно в те места, откуда они запущены. Даем находящимся там
двенадцать часов на эвакуацию. Особо рекомендуем вывезти ядерную
взрывчатку - иначе эти ракеты, взорвавшись, наделяют слишком много бед.
   Точно в назначенный срок ракеты упали на свои базы и взорвались.
Разрушения они произвели не такие уж и большие. Зато психический резонанс
события был громаден: буря возмущения и страха уничтожила сначала прямых
виновников запусков, затем покончила и с военными системами.
   Выступление Прекрасной Дамы и - еще более - демонстрация Пришельцами
своего умного могущества породили сверх того общепланетную волну радужных
надежд и чаяний. Они тотчас начали высказываться в газетах, по радио и
телевидению, в разговорах: что вот-де теперь все наладится, мудрые
могущественные Пришельцы помогут людям, сообщат знания, как быстро
охладить воды и атмосферу, успокоить сейсмику, уменьшить радиацию... Уж
они-то знают, как надо, и все могут.
   Но те что-то не спешили. Они день за днем, неделя за неделей кружили по
Солнечной, не давая советов, и не сообщая сведений о себе. Корабль то
приближался к Земле, изучал, видимо, разные участки ее поверхности, то
описывал петли вокруг Луны, удалялся к иным планетам, к Солнцу, снова
возвращался. Он ловко, вызывая восхищение космонавигаторов, совершал
расхождения с кораблями землян, которые, презирая правила безопасности,
набивались на встречи, - уходил от них с запредельными ускорениями.
   Наконец три месяца спустя на телеэкранах снова появилось лицо
Прекрасной Дамы.
   - Люди, - сказала она чистым мелодичным голосом на всех языках сразу, -
мы улетаем. Сумма наших впечатлений об увиденном и узнанном о вас такова,
что мы не считаем себя вправе ни вступить с вами в обстоятельный контакт,
ни открыть координаты места в Галактике, откуда мы прибыли. Похоже, что вы
для этого не созрели.
   Равным образом мы не считаем себя вправе удовлетворить высказываемые
вами (и так понятные нам!) надежды помочь вам выпутаться из общепланетных
экологических затруднений. Мы не делаем это не потому, что не располагаем
соответствующими знаниями и возможностями. Мы ими располагаем, и если бы
ваши беды имели естественные причины - будь то планетные или космические,
- мы сочли бы непременным долгом помочь вам. Но все ваши беды - и многие
на Земле это уже понимают - есть продукт деятельности, которую вы считаете
разумной. Возрастание энтропии, выразившееся в Потеплении, климатической
неустойчивости и многом ином, есть продукт вашего ума - и вашего
безрассудства, вашей изобретательности - и вашей алчности, вашей страстной
мечтательности - и вашей недальновидности, ваших амбиций - и страха жить.
   Да, у вас есть знания, технические достижения... но почему вы не верите
друг в друга, ополчаетесь, соперничаете? Почему большинству из вас
сиюминутные блага заслоняют и прошлое и будущее, и весь мир? Почему никак
не найдете точной меры взаимоотношений между собой, с природой? Почему
даже в общей беде не можете объединиться? Ведь никто за вас это не сделает!
   Если вы разумны по-настоящему, то должны найти выход из лабиринта, в
который сами себя завели. А если нет, то и наша помощь будет не впрок -
даже может сделать вас опасными для других, истинно разумных, но не столь
активных цивилизаций во Вселенной Считайте, что сейчас вы держите экзамен
на разумность. Мы верим в вас и не говорим: прощайте. До встречи, люди, до
свидания!
   Экраны погасли. Корабль пришельцев совершил изящный стремительный
разворот, стал удаляться по гиперболической траектории в сторону ядра
Галактики.
   Бросившиеся было вдогонку корабли землян отстали...
   Наверно (и даже наверняка), возрождение наступило бы и б этого события.
   Исторические процессы волнообразны, после наивысшей фазы спада
начинается подъем. Собственно, все было подготовлено предыдущим, назрело и
созрело: и технические способы, общий язык, и, самое главное, все большее
распространение социалистических, коллективистских идей - убежденность,
что только в них, в объединении раздробленного человечества в разумно и
мощно действующее целое, спасение его от гибели. Недоставало - особенно
для тех ленивых умов и слабых душ, которые норовят то возлагать надежды на
других, то винить во всех бедах других (таких всегда немало), последней
малости:
   наглядного и убедительного толчка.
   Визит пришельцев и послужил таким толчком. Все были посрамлены,
унижены, все почувствовали себя виноватыми. И как-то быстрее начало
доходить до сознания, что ни технические, ни общефилософские идеи сами по
себе не материализуются.
   Надо действовать.
   Не коралловые чудеса Инда и не переход на солнечную энергию спасли
планету - как не нейтрид и не тепловая энергия губили ее. Дело было в
людях, и начинать приходилось с себя. Сникли, исчезли противостоящие друг
другу и взаимно обличающие друг друга организации - были люди в беде,
стремящиеся выбраться из беды. Началось согласование действий, совместное
планирование, единение усилий.
   ...Берн, вникнув в историю, новыми глазами стал глядеть и на Ило: вот
человек из того же XX века, что и он... Ну, правда, родился не в начале, а
в конце его, в 1985 году, но мог быть ему внуком (а Иоганну Нимайеру даже
и сыном). Человек, который прожил все это время! Не проспал, не пролежал в
анабиозе в шахте, а участвовал в событиях и свершениях, делал новый мир.
   Но глубоко на эту тему профессор не задумывался: в душе зарождались
сомнения, которые не хотелось переводить в слова.



        11. ДЕВОЧКИ ИГРАЮТ В "КЛАССЫ"


   Берн прохаживался по краю летающего острова, как по кабинету: пять
шагов туда, пять обратно - по лужайке с короткой травой. Теперь у него нет
кабинета. Собственно, недолго и устроить, приказать ИРЦ на каждой стоянке
соответственным образом обставлять ему коттедж. Но это не то: так каждый
сможет заказать себе кабинет. Соль не в том, что у него прежде был
кабинет, а в том, что у него был, а у других - нет.
   Солнце садилось. Тихо было на земле - как бывает тихо в степи у большой
реки на закате. "Лапута" - и на ней было тихо, детишки угомонились -
поднялась в уплотнившемся воздухе, плыла на километровой высоте. Ее едва
заметно уносило от реки. Луг на правом берегу залил туман, только верхушка
продолговатого холма выступала там из белесой глади, будто темная спина
огромной рыбы. И оттуда, из-за реки, из хрустальной тишины и тумана легкое
движение воздуха донесло фразу:
   - Ну, Дин... ну, пусти! - произнесенную женским голосом. Профессор
всмотрелся, ища на туманном лугу женщину и Дина, который не отпускал, -
ничего не увидел. Вздохнул. Мысли приняли иное направление.
   ...Перед отлетом с командой "орлов" и Ило из Самарканда он нашел в
укромном месте сферодатчик, поколебавшись, сказал:
   - Лиор 18, Гобийский Биоцентр.
   Шар, помедлив самую малость, осветился. Внутри была Ли. Сначала видна
была только ее голова, за ней часть малахитовой стены "корпуса Ило", струя
фонтана и ветвь с просвечивающими на солнце листьями. Ли шла в корпус.
Берн смотрел на милый профиль с чуть вздернутым носиком, на задумчиво
сжатые припухлые губы; витые пряди золотистых волос около шеи пружинками
подрагивали в такт шагам, касались смуглого плеча. Постепенно в шар
вместилось тело, руки, шагающие стройные ноги - Ли удалялась.
   "Ли!.." - скорей подумал, чем позвал Берн.
   Молодая женщина остановилась будто в раздумье, начала оборачиваться...
В тот же миг профессор леопардом сиганул в кусты, оцарапался, присел там с
колотящимся сердцем. Он вдруг понял, что боится встретиться с Ли взглядом.
   Уже в кустах Берн сообразил, что мог просто прикрыть шар ладонями.
   - Дурак! - в сердцах сказал он сферодатчику, вылезая, когда изображение
погасло. - Я просто хотел посмотреть. ИРЦ ошеломил его ответом:
   - Это замечательно, Альдобиан 42/256, что ты хоть сам уже знаешь, чего
хочешь!
   Электронная выразительность, юмор автомата.
   Как он был душевно слеп: "студенточка"! А она более зрелая и сильная,
чем он, - как и все они, умудренные такой историей.
   Никогда, никогда Ли не скажет ему: "Ну, Аль... ну, пусти..." - никогда!
   Назад пути нет - ни для миров, ни для людей.
   Из Самарканда хордовые туннели пронесли их сквозь Памир и Гималаи в
Астроград - некогда город в долине Брахмапутры, в 200 километрах южнее
Джомолунгмы, а ныне просто самую известную в Солнечной системе местность:
   отсюда через электромагнитную катапульту стартовали с минимальной
потерей вещества космические аппараты. Сюда же они и возвращались из
космоса.
   Первым делом посетили, конечно, Музей астронавтики. И в отделе анабиоза
ни у кого из посетителей не было более толкового гида, чем у "орлов".
Потом герметические вагончики канатной дороги вознесли команду на самую
высокую гору мира. С нее они видели знаменитую катапульту: индукционную
катушку, блестяще змеившуюся по ущелью от долины в горы; конец ее,
приемостартовое жерло на специальной эстакаде, выносился на сотни метров
над слепяще-белой вершиной Джомолунгмы. Внутри катушки проскакивали,
ускоряясь, продолговатые обтекаемые тела, вылетали из жерла в разреженный
темно-синий воздух; им требовалось теперь чуть поддать дюзами, чтобы
набрать космическую скорость.
   Берн стремился в Европу - и они направились в Европу. В лесах Прибужья
"орлы" вместе со взрослыми расчищали заброшенную просеку; и хоть вклад их
состоял в том, что они сносили к кострам обрубленные ветки да перегоняли в
прокопанные канавы лягушек и ужей из обреченных на высыхание болот, все
равно это было приобщение к принципу: "Земля - наш дом". Потом дневка в
Карпатах, двухсуточная остановка на Дунае - и Цюрих.
   Прибыв в родные места, Берн заново почувствовал силу пронесшегося над
планетой шквала. Даже Альпы изменились: вместо ледниковых шапок - леса.
   Исчезло питаемое ледниками Цюрихское озеро.
   Здание университета с башенками и колоннами сохранилось, его берегли
как архитектурный памятник Земной эры. Только теперь здесь был не
университет - автоматическая кондитерская фабрика, которую "орлы" посетили
с великим удовольствием.
   Да, сохранившееся содержалось в порядке, появились новые сооружения -
но Берн будто блуждал среди незримых руин...
   И здесь он, старожил, был в центре внимания малышей, показывал и
рассказывал, где что было, - и малость перебрал. Когда сообщил "орлам",
что это здание с башенкой было университетом, где учились восемь тысяч
студентов, а он сам был там профессором, у тех возникли вопросы: что такое
студенты, профессор? Берн принялся объяснять - ив нынешних понятиях
невольно вышло, что он был учителем для взрослых. Малыши ахнули, а кто-то
позади тихонько произнес:
   - Бхе-бхе!..
   Если Дед Ило, известный всей планете человек, всего лишь учитель для
них, малявок, то каким немыслимым гигантом и героем должен быть "учитель
для взрослых?" И чтобы им был Аль, который - они видели - во всех
отношениях уступал Деду!..
   Само понятие "учитель для взрослых" им казалось невозможным: взрослых
не учили, они сами учились в делах от умеющих и знающих. Да и малышам
никто никогда ничего не вдалбливал. В республике Малышовке читать они
выучились, читая ("А я эти знаки уже умею прочесть!.. А я Гулливера
прочитал!.."), как и плавать они выучились, купаясь, как и летать на
биокрыльях, пользоваться автовагончиками и многим другим они выучились в
игре, соперничестве, азартных попытках.
   Педагогический принцип, сделавший Ило учителем, был прост: дети должны
общаться с самыми интересными, бывалыми, значительными людьми. Не то
важно, чему они научат, о чем расскажут, - важно прямое общение. То что
эти люди-вершины с ними разговаривают, путешествуют, спят, едят, ходят,
что они - просто люди, снимало массу запретов с психики детей,
высвобождало в них глубинную интеллектуальную силу, возможность и самим в
будущем творить значительные дела.
   Учителей выбирали, как депутатов парламента, и авторитет они имели не
меньший.
   У Деда Ило не было особой методики воспитания. Просто - все
обволакивающая, мудрая, несколько ироничная доброта; в атмосфере ее, под
прищуром все понимающих глаз казалось неуместным хныкать, капризничать,
обижаться и обижать. Бывало, что он и наказывал: когда выговором, а когда,
не тратя слов, и шлепком; но и в этом случае он как бы удовлетворял
созревшее у зарвавшегося, нашкодившего "орла" чувство вины.
   Знания о жизни он предоставлял им черпать из жизни, только намечал
информативные маршруты путешествий. Сам же преимущественно учил детей
владению собой, своим телом - особенно свойству самозалечивания. Это
замечательное качество, как понял Берн, генетически только приживалось в
людях, по наследству переходила потенциальная возможность (подобно тому,
как наследуется возможность говорить, а не знание языка); и если упустить
время, детские годы - пиши пропало.
   В этом деле за детьми, особенно за мальчишками с их духом
соперничества, нужен был глаз да глаз. "Вот у меня такая царапина
залечится, а у тебя нет, ага!.." А потом и хвастающийся терял от боли
необходимую собранность, и у него не залечивалось. Лилась кровь, начинался
испуг, рев - экспериментаторы бежали к Деду за исцелением и выволочкой.
   "Детям все - игра.." - рассеянно думал профессор, глядя в сторону
четырех девочек на площадке у домиков и пытаясь понять, во что они играют.
Девочки замысловато прыгали на одной ножке, жестикулировали - их фигуры
вырисовывались на фоне заката. Движения казались знакомыми. Берн
приблизился, посмотрел - и не поверил глазам: на летающем алюмосиликатном
острове, на километровой высоте над коралловым материком Атлантидой...
   девочки играли в "классы"!
   На серых плитах (с гнездами под переносные коттеджи) были нарисованы
мелом те же фигуры: пять пар пронумерованных квадратов, увенчанные
полукругом, а в нем та же - хоть и новыми символами - загадочная надпись:
" Небо не горит".
   Рядом запасливо вычерчена фигура второго тура- в ней парные квадраты
чередовались с одиночными.
   Играли долговязая Ия, полненькая белая Ни, двойняшки Ри и Ра. Девочки
прыгали с зажмуренными глазами, передвигали с клетки на клетку камешек - и
уже немного ссорились:
   - Ага, Ни, ты наступила! Нинуха!..
   - А вот и не наступила! И не наступила!..
   - Ийка, ты плохо зажмуриваешься!
   Берн был ошеломлен. После того как он заново прочувствовав
концентрированный драматизм истории - увидеть игру в "классы"! Игру, в
которой извечно участвуют девочки от семи до двенадцати лет (младшие плохо
прыгают, старшим неинтересно), игру, правила и приемы которой передаются
от поколения к поколению девчушек без участия взрослых. Изменились
материки, появились новые, стерлись границы государств, смешались нации,
переменился язык и нравы - а игра все живет! И школ-то в прежнем смысле, с
классами, не стало; игра в "классы" пережила классы. Только и остались
неизменны правила ее да параметры и орбита Земли. Космическое явление, а?
   И прыгают девочки по разлинованным квадратам, прыгают под солнцем, под
тучами, даже на "летающих островах". Играть-то все равно хочется. Ну их,
этих взрослых!
   - А почему... "небо не горит"? - спросил Берн. Девочки остановили игру,
переглянулись: взрослый, а не понимает.
   - Но ведь это же небо, - рассудительно молвила Ия. Профессор
сконфуженно отошел. Два столетия назад он пытался выяснить этот вопрос в
сквере возле университета - с тем же результатом.
   "Человечество будет жить вечно, - вдруг понял он. - Оно может прожить
те или иные периоды своей истории лучше или хуже, скудней или богаче,
использовать или упустить многие возможности... Но оно будет, пока есть
Земля и светит солнце!"



   12. ЭРИ, СВИФТ И К<sup>o</sup>


   Странная процессия двигалась к Берну по тропинке. Ее возглавляли двое в
остроконечных колпаках и невозможных мантиях, усеянных блестками в форме
полумесяцев, квадратов, кругов. По бокам шествовали двое с палками.
Позади, млея от веселья, плелись остальные "орлы".
   Процессия приблизилась. Профессор узнал в мантиях чехлы от биокрыльев,
а в возглавляющих шествие - Эри и Ло (мальчика с подвижным лицом и
лукавыми иссиня-черными глазами, такого же проказника, как и Эри,
соперника его в верховодстве детьми). Рожицы у обоих были размалеваны
волнистыми и ломаными линиями, левый глаз у каждого устремлен - для
созерцания себя - внутрь, к переносице, правый - для созерцания небесных
сфер - под лоб. "Лапутянские академики". Их, как положено, сопровождали
хлопальщики с пузырями на палках - коротыш Фе и невозмутимый Эт; они то и
дело ударяли "академиков" пузырями по щекам и носам.
   Вблизи Берна "лапутяне" приняли особенно глубокомысленный вид. Эри,
поворотясь к профессору, изобразил на лице уж такую
умственно-драматическую отрешенность с оттенком мировой скорби, уж
настолько вывернул глаза - один вверх, другой внутрь, так задумчиво
отвесил нижнюю губу, что сопровождающие только тихо застонали.
   И "академики", и другие дети косились на Берна, ждали: как будет
реагировать беловолосый Аль? У профессора хватило выдержки не выдать
возникшее в душе раздражение - стоял, смотрел с иронической улыбкой,
молчал. Малыши описали вокруг него петлю, с хихиканьем удалились. "Не
удивляюсь, если на ужин хлеб и все другое подадут в форме "лапутянских
фигур", - подумал Берн. - На "лапуте", как на Лапуте...". Он был недоволен
возникшим в душе раздражением, недоволен собой.
   ... Это была не просто игра и не просто выходка Эри - Берн не
сомневался, что закоперщик он, - продолжение спора. Он возник в воздухе,
да подлете к заливу Свифта, две недели назад. Команда "орлов" с Ило
впереди журавлиным клином неспешно летела вдоль восточного побережья
Атлантиды; справа океан, слева зеленый массив, внизу желтая полоса пляжа.
Впереди вырисовывался в подернутом дымкой воздухе округлый залив;
внутренняя часть его содержала много островков, между ними разбивалась на
рукава дельта полноводной реки.
   Берн поинтересовался, в память о каком именно Свифте назван залив.
   - О Джонатане! - хором ответили малыши.
   - Вот как! Сатирике?
   - И не сатирике, а фантасте! - прогалдел хор. Профессор не скрыл
неприязненного удивления: он не любил Свифта. "Вот действительно, нашли
непреходящее светило!" Малыши заметили, их задело.
   - А он все правильно написал, - задиристо сказал Эри; он планировал
рядом на крылышках воробьиного цвета. - Спутники Марса Фобос и Деймос
предсказал?
   Предсказал. Их орбиты, периоды вращения.
   - Ну, это случайность, - снисходительно заметил Берн.
   - И струльбрудгов - тоже он! - подал голос летевший по левую руку от
профессора Ло.
   - Как, разве и струльбрудги существуют?! - иронично поразился Берн. -
Это где же, на какой планете? С каких времен?
   - Ну, знаете! - умело спародировал его иронию Ло. - Я понимаю,
сомневался бы в струльбрудгах Дед Ило, которому всего-то неполных два
века. Но когда их отрицает Аль, родившийся в 51 году до на шей эры!..
   И все покрыл звонкий хохот малышей. Берн не нашелся, что возразить.
   Жизнь для "орлов" была игра, правильным в ней было все, что интересно.
   Поэтому, может быть, напрасно на привале профессор - сначала
снисходительно-вразумляюще, но постоянно накаляясь от скептических
возражений и похмыкиваний Ло и Эри - начал объяснять, что Свифт был вовсе
не ученый, а плохой литератор, желчный малосведущий сатирик, который
своими выдумками высмеивал, современное ему общество, пытался унизить
людей противопоставлением их нравов лошадиным...
   - И не людей вовсе, а эхху, - возразил Эри. - При чем здесь люди?
   - Он зло пародировал в своей Лапутянской академии и в образах ее ученых
мужей Королевское научное общество Великобритании, - вел дальше Берн, -
высмеивал даже таких членов его, как Иссак Ньютон и Иоганн Кепплер.
   Но до сознания малышей это не дошло. Автор "Гулливера" не мог быть
плохим, желчным, недобрым. Плохое они вообще не хотели знать. Все
неудачное, злое - ив сочинениях Свифта, и у других фан тастов - они
оставляли без внимания, как и явные противоречия с научным знанием. Это не
имело значения - у вымысла своя правда.
   ...Это было замечательно: мир, категорически отвергший ложь - даже
"святую", "во спасение", - бережно хранил и накапливал художественный
вымысел: сказки, фантастику... "Почему? - недоумевал Берн. - Только
потому, что в них нет корысти?.." Собственно, в мире, творящем и познающем
новое, другого отношения к вымыслу быть не могло. С вымысла начинается
мысль - он и есть мысль. Талантливый вымысел есть реальность ноосферы,
реальность разумной среды - наравне с машинами, зданиями, мостами. И
случается, что намного переживает их. Вот и Свифт...
   - А "лапуты"? - возгласил Эри. - Они ведь тоже есть.
   - Но... эти летающие острова не такие, они иначе устроены.
   - -Так что? Сейчас многое не такое, техника - она ведь развивается.
   Нет, спорить с малышами было накладно.
   Ило не вмешивался, с интересом слушал обе стороны, посмеивался одними
глазами.
   - М-м... конечно, я не все еще знаю, - скрывал за иронией раздражение
профессор, - эхху, струльбрудги, "лапуты"... Так, может, и гуигнгнмы есть?!
   Это был вызов. Делом чести для "орлов" стало доказать, что да, и
гуигнгнмы есть.
   Случай представился в следующие же дни.
   Может, пасись эти полудикие трехлетки в иных местах, они так и остались
бы для детей просто лошадьми.
   Но на берегах залива Свифта и островках смыкающейся с ним дельты,
конечно же, могли обитать только гуигнгнмы.
   ...Живности было много на планете - дикой, полудикой, домашней. Самые
приятные отношения "орлы" установили с коровами.
   Это всегда превращалось в игру: найти стадо, выбрать самых симпатичных
("Эту!.. Нет, эту!..") - из расчета по соску на каждого, привести в
лагерь, "в гости". Вела процессия: двое держат за рога, кто-то несет
хвост, кто-то забрался верхом; рога растерянных и довольных общим
вниманием коров украшены венками; кто-то на ходу потчует каждую вкусной
травой, молодыми побегами. И разумеется, каждую надо было назвать,
огладить бока, почистить от пыли, промыть у ручья соски, глаза от натеков,
ноздри. Коровам такое обхождение ужасно нравилось: они глубоко дышали,
поводили глазами, норовили лизнуть руки детишек. И питались "орлы" не
как-нибудь, а по строгой схеме: установив корову удобно, укладывались под
нее крестом, лицами к свисающим щедрым соскам; время от времени хлопали
себя по тугим животикам, прикидывали:
   хватит или попить еще?.. И насасывались так, что вопрос о заказе ИРЦ
обеда или ужина отпадал.
   Это была общепланетная мода, от которой при случае не уклонялись и
взрослые.
   Коровы же, завидев пролетающих малышей, всегда поднимали головы и
нежно-призывно мычали.
   А в пеших походах за "орлами", случалось, увязывались самые беспокойные
и мечтательные, приходилось общими усилиями возвращать их в стадо.
   Лошадей было немного в силу малой нужды в них: для спорта да для езды и
работ в горных условиях, где они оставались вне конкуренции с любым другим
тяглом - живым или механическим. У залива Свифта они и вовсе существовали
для установления экологического баланса на новом материке. Люди
наведывались сюда для ветеринарного контроля, реже для отгона. Лошади
паслись - не дикие, не домашние, сами по себе.
   "Гуигнгнмы" не вдруг приняли "орлов" в компанию. Первый день малыши
бегали, играли, купались, жгли костры сами по себе, а группки лошадей на
лугу и островках паслись, пили воду, переплывали протоки, гонялись со
ржаньем друг за дружкой - сами по себе. Только косили глазами в сторону
детей да иногда, перестав пастись, поднимали головы, настораживали уши -
следили. Когда "орлы" приближались, они уходили, не переставая щипать
траву, а иные поворачивались задом и недвусмысленно поднимали копыто.
   Но поздним вечером они пришли глядеть на разведенный у воды костер, на
чинный ужин малышей; стояли поодаль, светили из тьмы парами глаз -
круглыми фиолетовыми телеэкранчиками. На следующий день подпустили самых
рискованных и дружелюбных, которые, приговаривая: "Кось-кось!.." - тянули
к ним краюхи свежего посоленного хлеба. Хлеб-соль был принят, лошади дали
себя гладить, расчесывать гривы, выбирать из них и хвостов репья.
   Дальше - больше. В жаркий полдень те и другие купались в протоке -
сначала рядом, потом вперемешку. Настырные "орлы" подплывали, забирались
лошадям на спины, прыгали с крупов в воду, переплывали протоку верхом или
держась за гриву. Переплыв, выезжали на луг - и, конечно же, нельзя было
не проскакать по вольной траве против теплого ветра, замирая и обнимая
шею. Девочки жмурили глаза, повизгивали, но от мальчишек не отставали.
   Возвращались "орлы" с исхлестанными высокой травой икрами, иные -
сверзившиеся - пешком, но все равно счастливые.
   Вырисовывались характеры, притирались характеры... В следующие дни у
"орлов"
   завелись сердечные дружки и подружки среди "гуигнгнмов". У Эри их было
два:
   чалый с белой полосой вдоль хребта и гнедой. Он подзывал их кличем:
   "Гуи-игнгнм, гуи-игнгнм!" При одних интонациях прибегал Чалый, при
других - Гнедик. Приближаясь, они отзывались похоже. И разговаривал с ними
Эри таким же грудным бормотаньем, шептал, терся лицом об их морды; лошади
кивали головами, трясли гривами - понимали.
   Когда Эри скакал, стоя и балансируя руками, на Чалом, то Гнедик бежал
рядом нога в ногу - чтобы в случае чего принять дружка-гуигнгнма Эри на
свой круп.
   Ия подружилась с кобылкой Машей, белой в серых яблоках, существом с
проказливо-ироничным нравом. Она охотно позволяла всем детям кататься на
себе - но очень любила на резвой рыси споткнуться на самом ровном месте,
"клюнуть" головой. Не ожидающий подвоха всадник кувыркался через ее шею в
траву. Маша останавливалась, начинала пастись, только лукаво косила темным
глазом: что же ты, мол?.. Но Ию она так никогда не сбрасывала и всегда
являлась на ее зов.
   - Вот скажи, что они не гуигнгнмы и не понимают! - торжествующе
приставал Эри к Берну. - Позови ты Чалого или Гнедика - они и ухом не
поведут.
   Верно, такое установилось понимание - пусть не словами, а чувствами -
между малышами и лошадьми, что, глядя на них, надо было либо отказывать в
разуме первым, либо признавать его за вторыми.
   Мир для "орлов" был весь свой. Они сами "паслись" на планете, как
лошади у залива.
   ...Но зато и было плачу с одной стороны и призывного скорбного ржания с
другой, когда пришло время расставаться. Отправив вперед вертолет с
имуществом, Ило, Берн и "орлы" полетели косяком в глубь материка. Малыши
глядели вниз, где мчал среди высокой травы табунчик друзей-гуигнгнмов,
кликали со слезой:
   - Маша! Матушка! Машенька-а!..
   - Чалый! Гнедик!
   Машутка, Гнедик, Чалый и другие лошади отвечали на призывы тонким
заливным ржанием, бежали, обгоняли друг друга, подняв головы, ветер
развевал их гривы.
   Так одни долетели, а другие доскакали до места, где рукава дельты
сходились в километровой ширины реку. Табун остановился на обрыве. Стая
"орлов"
   удалялась над водой, поднималась в нагретом потоке воздуха. Лошади
смотрели им вслед, вытянув шеи. И долго, за километры, были видны с высоты
продолговатые неподвижные пятнышки у края зеленого поля за рекой.
   Ило благодарил судьбу, что ни одна из лошадей не кинулась в воду, не
поплыла за ними. Кто знает, что бы тогда началось... Потом он сердито
выговаривал "орлам", что они вели себя неправильно, что нужно, относясь к
животным, как и ко всей природе, доброжелательно и по-хозяйски, не
привязывать себя ни к кому и ни к чему исключительными чувствами, что
такие избирательные привязанности автоматически противопоставляют предметы
чувств всему иному - и поэтому принесли в свое время людям не меньше бед и
огорчений, чем вражда и ненависть.
   И все равно в последующие дни настроение в команде было пасмурное.
   С малышами было интересно - с малышами было сложно.
   Дети были несовершенней взрослых, с большими - в телесных и психических
чертах - отклонениями от норм: то излишне худы, то полны, голенасты,
сутулы.
   Одни задиристы, другие трусоваты. Сестренки Ри и Ра всегда ходили
насупленные, озабоченно прятали длинноватые зубки, за которые их
подразнивали "зубатиками", но когда смеялись, то без удержу, так что
обнажались и десны. Дразниться, покрасоваться, прихвастнуть - это все
"орлы"
   тоже умели. Даже приврать для силы впечатления. У них, в отличие от
взрослых, имелось и словцо для обозначения такого занятия: бхе-бхе.
Девочки куксились, ябедничали и - прав был Эри - иной раз влюблялись.
Мальчишки же, случалось, выясняли отношения между собой и с ними грубыми
действиями. Все они были, как выражался Ило, неотрегулированы; регулировка
эта и составляла предмет его забот.
   Дети были несовершенны, дети были как дети, - и, может, именно поэтому
их мир подходил Берну более, чем мир взрослых. Они были такими, как и во
все времена. Ему приходило в голову, что окажись он здесь, в XXII веке,
ребенком, то вжился бы в новый мир безболезненно.

 "Лапута" так и не ушла от реки. Ветер прекратился - она повисла над
правым берегом. От меркнувшего заката широкая полоса воды внизу была
багровой и застывшей. Вверху разгорались огни Космосстроя: яркие были
неподвижны, как звезды, мелкие перемещались. А за ними в темнеющем небе
загорались и звезды.
   Первым на юго-востоке запылал Сириус.
   Глубокую тишину нарушили редкие звучные всплески, они доносились с
верховья реки. Что-то мощно и равномерно хлестало по воде. Профессор пошел
к краю острова, сюда же, к бортику, сбежалась и малышня.
   По течению реки неслось судно, похожее на гигантский белый диск - с
огнями по ободу. Верх его подкрашивал багрянец заката. Он вертелся и
прыгал во воде, будто плоская галька, запущенная умелой рукой, - "пек
блины". Вдали показался другой "диск" с огнями, он тоже "пек блины",
догонял.
   Суда сравнялись друг с другом под "лапутой". Второй корабль взревел
турбинами, разогнался - и в невероятном стометровом прыжке пролетел над
первым. Плюхнулся впереди, очертившись веером брызг, помчал дальше.
   Оказавшийся сзади "диск" тоже разогнался, исполнил прыжок, но - не
догнал.
   Малыши у барьерчика восторженно вопили, подпрыгивали.
   "Диски" умчались к заливу Свифта - и долго еще слышалось усиленное
береговым эхом "плес-сь! пляс-с! плесь! пляс-с!".
   "Теперь Ило не будет покоя, - подумал Берн, направляясь к домикам, -
пока "орлы" не совершат путешествие на таких кораблях-дисках".



        13. ЛЕГЕНДА О НЕИЗВЕСТНОМ АСТРОНАВТЕ


   Берн угадал: хлеб, ломти отварной телятины, куски творожного пудинга с
шоколадной корочкой - все было нарезано "по-лапутянски": ромбами,
цилиндрами, конусами, знаками интегралов. Вряд ли это исполнили кулинарные
автоматы ИРЦ, скорей всего, "орлы" постарались сами. Это новшество
прибавило им аппетита. Да и без того пища была свежа, вкусна, к ней было
вдосталь фиников, винограда, мангового сока - объедков не осталось.
   После ужина все расположились на лужайке возле сферодатчика. Шел час
ежевечерних сообщений.
   - Созрел первый урожай винограда в предгорьях Сихотэ-Алиня, - заговорил
женский голос. В шаре возник зеленый склон, террасы с шестами и
проволоками, оплетенными лозами; проволоки прогибались, гроздья винограда
свисали, будто просились в руки. - Для сбора формируются бригады по сорок
работников от Южно-Уральского и Каракумского лесоводств, Алтайской
лаборатории горообразования и из контролеров фабрики пищи в Кос-Арале.
Съезд и начало работ завтра утром. Опоздавшим достанутся работы только по
упаковке.
   - Подумаешь, - сказал сидевший возле Берна коротыш Фе, - Сихотэ-Алинь!
Я и сам там был.
   - Завтра начнутся экскурсии подростков двенадцати-четырнадцати лет на
Космосстрой, по курсу практического космоведения, - объявил мужской голос.
- Дети познакомятся с ангаром для сборки звездолетов, аннигилятной
заправочной станцией, заводами сверхлегких вакуумных материалов. Они
научатся передвижению и простейшим трудовым операциям в космосе в
состоянии невесомости.
   На этот раз из груди "орлов" вырвался почти единодушный вздох: ух,
подростки!.. А им еще такого ждать и ждать: четыре, пять, а то и шесть лет
- полжизни.
   Шар показал сборочный ангар - медленно вращающийся среди тьмы и звезд
цилиндр; за прозрачной стеной что-то вспыхивало, перемещалось. Малыши
мысленно были там.
   Картина в сферодатчике переменилась: равнинный пейзаж со сходящимися в
туманную перспективу грядками; низкие растения на них, небо в плоских
тучах.
   - Для орошения овощных плантаций на Аравийском полуострове на ближайшие
двое суток объявляется дождливая погода. Режим дождя - моросящий...
   Ежевечерние сообщения сами по себе интересовали "орлов" ничуть не
больше, чем во все времена такие штуки интересуют детей их возраста; дело
было в ином. Дед Ило за свою жизнь так много повидал, участвовал во
стольких событиях, начинаниях, проектах, что среди информации оказывались
и такие, которые он мог дополнить из первых рук: работал в помянутом месте
или консультировал по проблемам, знаком с упоминаемыми людьми - как-нибудь
да относился. Это так и называлось: рассказы из первых рук - и у "орлов"
была страстишка: угадать по передаваемым хроникам, к чему Дед причастен и
сможет что-то рассказать. Поэтому слушали они, навострив ушки, и испытующе
поглядывали на Ило. Тот сидел, скрестив ноги, руки на коленях.
   - От сотрясения океанского дна в районе Южного Полярного круга
произошло опускание восточного побережья Гондваны, - сообщил автомат ИРЦ,
- Биогеологический институт начинает там работы по наращиванию
материкового кораллового слоя. Для участия в них приглашаются
добровольцы-глубинники.
   Координаты побережья, где в ближайшие годы нельзя вести крупное
строительство, следующие...
   Взгляды в шар, на полузалитые на просевшем берегу здания, на треснувшую
арку кораллового моста через канал - испытующий взгляд двенадцати пар глаз
на Ило: нет, вроде ничего - и снова на шар.
   ...Берн тоже один раз выступил с "рассказом из первых рук". Как-то
вечером в шаре появилось продолговатое лицо Эоли. Эолинг 38 отвечал на
вопросы о перспективах "обратного зрения" для считывания памяти.
   Ило мог бы сам (и с большей, пожалуй, доходчивостью) рассказать детям
об этих исследованиях. Но дал слово Берну, участнику первого
результативного опыта.
   Тот постарался: рассказал об опыте, о своем участии, а заодно и о
встрече с эхху в лесу - она заинтересовала малышей больше всего
остального, больше даже "обратного зрения".
   Впечатление об опыте отложилось у них мимолетной игрой: один подступал,
сверля глазами, а другой пятился, начинал мычать:
   "Мыамыа!.."

 Новое изображение в шаре Берн принял сначала за сцену из спектакля:
столько напряженного драматизма было в фигуре человека в скафандре и
прозрачном шлеме. Он стоял, полуобернувшись к бело-голубой вспышке;
слепящие, странно оборванные снопы света вырывались из овала у его ног.
Скафандр скрадывал пластику тела, но все равно были понятны ужас и
решимость, охватившие человека. Казалось, сейчас он шагнет, начнет делать
то тяжелое, но необходимое, к чему привели его обстоятельства и воля.
   Но человек не двигался, не оборачивался. Фигура отдалилась, стал виден
пьедестал в форме носа ракеты, надпись по нему алыми символами, ниже -
огни снующих по площади машин.
   - Вы видите памятник Неизвестному астронавту, - объявил мужской голос.
- Он создан группой скульпторов-космосстроевцев и установлен сегодня на
Круглой площади Лунного Космоцентра...
   Ия, устроившаяся на траве рядом с Ило, посмотрела на него, сказала
уличающе:
   - Ой, Де-ед! А ведь ты в этом участвовал.
   - В чем? - скосил тот глаза на нее. - В Пятой экспедиции?
   - Ну, Дед... из той экспедиции никто не вернулся, это известно. В ней
ты участвовать не мог. Но все равно, по-моему, здесь без тебя не обошлось.
   - Ишь!.. - Ило повернулся к Берну: - У девочки есть чутье, которое
стоит развить.
   Теперь оживились все малыши:
   - Ой, Де-ед, ты что-то знаешь о Неизвестном? Расскажи!
   - Расскажи, расскажи. Дед!
   - Ух, Иища! - со страшной завистью произнес Фе, который еще ни разу
ничего не угадал. Девочка довольно потупилась.
   - Может, дослушаем сообщения?
   - Не надо! ИРЦ, мы благодарим! - махнул в сторону шара Эри.
   - Мы благодарим, ИРЦ! - подхватили другие. Свечение в шаре начало
гаснуть.
   - Нет не так. - Ило поднял голову, скомандовал: - ИРЦ, дать изображение
скульптуры Неизвестного крупно. Задержка. Отлично... Ну, слушайте. Только
предупреждаю: о том, что произошло у Тризвездия, я знаю не больше других.
   Касался я этого события в другое время и в другом месте.
   Звездолет "Тризвездие" стартовал в 70 году. Это был самый крупный из
построенных кораблей. Тризвездие Омега-Эридана было главным пунктом в его
программе глубокой космической разведки. Тогда... точнее, 47 лет спустя
после старта Пятой, я был транспортным диспетчером на Космосстрое,
хлопотал около грузов, следующих на Орбиту энергетиков. Работа
обыкновенная: следить по экранам и табло за движением ракетных составов,
делать замечания водителям о нарушениях режимов
разгона-обгона-торможения-по-ворота-и-так-далее, назначать очередность
грузов... И еще: препираться с поставщиками и заказчиками, которых - и
тех, и других - не устраивает оптимальный график доставки грузов. - Ило
усмехнулся. - Это удивительное дело, до чего оптимальные: рассчитанные
компьютерами графики никогда никого не устраивают! Каждый считает свой
груз самым важным, самым срочным...
   - Ты не о том рассказываешь, - заерзал на траве Эри, - Ты про
Неизвестного!..
   - Не все сразу. Так вот: нахожусь я в диспетчерском зале, прохаживаюсь
в магнитных башмаках около пульта. На Земле подо мной день, над куполом
солнечно-звездная ночь. На экране бородатый землянин из Арктиды требует,
чтобы его аппараты лазерной сварки пошли на Орбиту сегодняшним экспрессом.
Я ему замечаю, что для такого случая надо бы ему сконструировать свои
аппараты вдвое легче и компактней. Он осведомляется, занимаюсь ли таким
делом я сам.
   Отвечаю, что нет и не собираюсь, потому что лазерная сварка...
   Эри вызывающе шумно вздохнул:
   - Уф-ф...
   Ило скосил на него глаза.
   - ...потому что лазерная сварка устарела, и я не понимаю, зачем он
стремится с ней на Орбиту энергетиков? На Земле не удалось пристроить?
Землянин начинает заикаться, я протягиваю руку, переключаюсь на другой
вызов - как вдруг...
   Ило замолк, кашлянул. Поднялся без помощи рук, распрямляя скрещенные
ноги.
   - Что-то в горле запершило. Надо попить водички, - и не торопясь
удалился во тьму, к питьевому фонтанчику.
   - Де-ед!
   - Ну, Ило!.. - понеслось вслед.
   "Орлы" провожали биолога такими полными отчаяния взглядами, будто он
уходил навсегда.
   - А все ты! - Ло ткнул локтем в бок ошеломленного таким поворотом
событий Эри.
   - Да! Вечно он суется! - подхватили девочки. - Ты же знаешь, что Дед не
любит, когда перебивают.
   - Выскочка! Задавака!
   - Сам задавался! Вот как дам...
   - А ну, дай!..
   Кто-то вскочил на ноги, кто-то выпятил грудь, у кого-то губы сложились
в трагическую подковку... Еще секунда, и Берну пришлось бы вмешаться. Но
вернулся Ило, и сразу установилась такая тишина, что все услышали, как в
пруду сонно плеснула рыба.
   - Как вдруг, - с того же слова продолжил Ило, без помощи рук опускаясь
в прежнюю позу, - звонок и рапорт патрульного робота-бакена: "В среднюю
зону 4-го сектора пространства вторглось массивное тело. Скорость 150
мегаметров в секунду, вектор 61<sup>o</sup> восточной долготы и 5<sup>o</sup> южной широты.
Траектория пересекается с грузовой трассой к Орбите".
   Я прыгнул через половину зала к пульту экстраординарных действий -
предусмотрен такой для космических диспетчеров. Занес палец над кнопкой
"Уничтожение метеоров", чтобы выпустить на тело аннигилятные торпеды.
Когда на трассу, где составы идут один за другим, вторгается глыба со
скоростью половина от световой, колебаться нельзя. И - застыл с поднятой
рукой, потому что робот продолжал: "Тело имеет форму ракеты 1Р. На
позывные не отвечает.
   Навигационные огни погашены. Признаков управляемости не обнаруживает".
   1Р - одноместная разведочная! Ракета с человеком? Или чужой корабль?!
Наши 1Р не развивают такую скорость. Откуда же она... Но эти мысли хлынули
потом.
   В тот момент я действовал, как электронная машина, может, даже чуть
быстрей - от патрульного бакена к неизвестной ракете ринулись, распустив
огненные хвосты, три электромагнитных перехватчика. Они всегда наготове на
случай, если какой-то транспорт утратит управляемость. Нажать-отпустить
еще две кнопки - работ сам корректирует полет перехватчиков. Одновременно
правой рукой нажать-отпустить, нажать-отпустить, переключить, закрыть
ладонью ряд фотоэлементов; перебросить предплечьем шеренгу рычажков - так
я расчистил от транспортов опасный участок трассы: одни составы
притормозил, другим приказал свернуть, третьим повысил скорость...
   Нет, ребята, не такое это простое дело - нажимать кнопки. Если бы мы,
компания молодых транспортных диспетчеров, не придумывали для развлечения
или тренировки всевозможные головоломные ситуации, не соревновались бы в
их быстрейшем разрешении, кто знает, справился ли бы я с реальной!
   - И такую задачу вы решали вперегонки? - не удержался Эри.
   На него недовольно покосились.
   - Нет, в том-то и дело. Я же говорю, никогда еще в Солнечной не
двигалась с такой скоростью ракета. Но получилось. Шальная 1Р проскочила в
"окно" на трассе, перехватчики за ней. Догнали, облепили с боков. Правда,
их запасов топлива далеко не хватило, чтобы погасить ее скорость. Но я тем
временем оповестил все службы космоса; за ракетой направили недостроенный
звездолет "Вега". Через две недели он прибуксировал ее к сборочному
ангару... - Ило помолчал. - Собственно, сам я дальше этой ракетой не
занимался.
   - Ничего, рассказывай!
   - Рассказывай, будто ты сам!..
   - Сам я ею не занимался, - повторил биолог, - но, конечно, следил за
сообщениями ИРЦ, связывался с причастными к исследованию ракеты товарищами.
   Даже слетал между дежурствами к тому ангару - поглядеть.
   Это в самом деле была одноместная разведочная - такими оснащают
звездолеты, как теплоходы моторными шлюпками. Она повидала виды, эта
ракета. Передняя часть была вся изъедена метеорной пылью. Под оспинами и
окалиной не сразу удалось найти опознавательные символы: три звездочки
треугольником, а под ними "1Р-9/12". На "Тризвездии" их и было двенадцать.
   Внутри был полный разгром. Даже не то слово "разгром": оттуда было
удалено все: кресло, приборные доски, рычаги, пульт управления, переборки,
баллоны с воздухом, контейнеры с водой и пищей; обивка содрана, кабели
сняты. Но сделано это было умело, с толком: переборки обрезаны у самых
стен, оставшиеся провода схемы управления спаяны и кратчайшим путем
протянуты к курсовому автомату. Проделавший это хорошо знал, может быть,
сам конструировал такие ракеты. Нетронутым остался только отсек
аннигиляторного двигателя, сделанный из нейтрида. Топливные бункеры были
пусты.
   Это была первая и последняя весть о Пятой экспедиции. Разведракете типа
1Р удалось невозможное - совершить межзвездный перелет. По скорости и
времени рассчитали дистанцию: как раз от Омега-Эридана... Исследователи
изучали внутренность пустой ракеты сантиметр за сантиметром. Наконец,
нашли в трех местах заклеенные кусочки магнитной пленки. Десятилетия
полета с такой скоростью, воздействия перегрева и полей сделали свое -
шорохи, трески, гулы почти начисто смазали человеческую речь. Дешифровщики
из Центра дальней связи ухватились за это "почти". Месяц они просеивали
шумы, выделяли из них логическими фильтрами размытые гармоники смысла. С
каждой пленкой работала отдельная группа в полном неведении о результатах
у остальных. Собрались, сопоставили. Текст совпал с точностью до порядка
слов... ИРЦ, - возвысил голос Ило, - показать крупно пьедестал!
   Фигура астронавта ушла вверх. В шар вплыл округлый цоколь: блок ракеты
1Р-9/12. По нему шли огненные строки:
   "У Тризвездия Омега-Эридана в плоскости вращения белого карлика плотный
астероидный пояс антивещества. Звездолет погиб. Измените систему метеорной
защиты".
   Алый свет литер озарял лица малышей.
   - И все. Ни одного лишнего слова, - помолчав, продолжал Ило. - Ни
единого слова о себе. Почему? Не хватило времени? Вряд ли. Скорее, просто
показалось мелким, сообщив главное - об открытии, опасности и беде, -
дополнять это необязательными сведениями о своей особе. Выделять себя
среди всех погибших.
   - А... что там произошло? - спросил Эри. Дед в раздумье повел плечами.
   - "Измените систему метеорной защиты". Эти четыре слова немного
проливают свет, позволяют что-то предположить... Вы видели хроники о
Залежи в Тризвездии, видели этот широченный диск астероидов вокруг белого
карлика Омега-Эридана, ныне Звезды Неизвестного. Он похож на соединенные
вместе кольца Сатурна, только гораздо обширнее. Две других звезды -
Омега-2 и Омега-3 - красная и желтая - подсвечивают с разных сторон это
галактическое Эльдорадо. Необыкновенное зрелище. И на внешнем краю
астероидного поля, где оно расплывается, комья антивещества мельчают,
осталась громадная "дыра", вмятина пустоты с поперечником в тысячу
километров. Это место аннигиляции звездолета.
   Наверное, все было, как обычно: звездолет повис на удаленной от
центральной звезды орбите, разведракету 1Р-9/12 послали искать - поскольку
там нет планет - астероид покрупнее для развертывания базы. Наверно,
локаторы звездолета заблаговременно и на предельной дистанции засекли
метеоры, траектории которых могли пересечься с кораблем. Это не опасность,
система аннигилятной защиты срабатывает автоматически: выстреливает
самонаводящейся пушкой в метеорные тела миллиграммовые пульки из
антисвинца. Легкая вспышка в ста километрах от корабля обращает метеор в
пар и излучение, в ничто. Но эти метеоры сами были из антивещества...
   Ведомая Неизвестным 1Р-9 отлетела достаточно далеко, аннигиляционный
взрыв звездолета ее не задел. Только вспышка, затмившая свет трех звезд,
дала знать разведчику, что он остался один. Секунды - и ничего нет: ни
корабля, ни сотни, без малого, товарищей, ни даже обломков. Если
Неизвестный и не понял сам, то спектроанализаторы ракеты объяснили ему,
что представляет собой астероидный пояс у белого карлика...
   - А дальше? - тихо спросил Ло.
   - Дальше его действия были подчинены одной цели: отправить сообщение.
   Направить его в Солнечную, там перехватят. Главное было - топливо.
Аннигилят состоит из равных количеств вещества и антивещества, вот и надо,
чтобы и того и другого было побольше. Не так уж и трудно отправить в
плавильный бункер "Вещество" перед камерой сгорания все лишние предметы в
ракете - они теперь все были лишние, кроме курсового автомата. Не так уж и
трудно было ему упростить схему управления: только форсированный разгон и
движение по.
   прямой... Но самое трудное, невероятно трудное - наполнить бункер
антивещества!
   Это более всего и убедило, что у Тризвездия есть такая залежь: ведь на
своей заправке 1Р никогда не достигла бы скорости 150 мегаметров в секунду
- куда!
   Значит, Неизвестный собирал астероиды там. Как? Есть у ракеты
минимальные технические средства для такого, для подзаправки в космосе:
нейтридный манипулятор, засасывающий магнитный смерчик... Но один, в
невесомости, в условиях, когда первое неточное движение наверняка окажется
и последним...
   это был труд!
   После этого ему осталось включить двигатель на режим нарастающего
ускорения, выверить последний раз траекторию, чтобы далекая звезда Солнце
находилась в перекрестии курсового фотоэлемента... - Ило замолк.
   - И- выброситься? - хрипло спросил Эри.
   - Нет. Он не мог выброситься, это сбило бы ракету с курса. Да и... -
Дед поколебался, стоит ли такое говорить детям, - его тело, десятки
килограммов дефицитного там вещества, тоже должно было войти в топливный
баланс. Должно, не мог он, подчищая все, упустить из виду себя. И он вошел
в плавильный бункер. Там есть переходный отсек с двумя герметичными
люками. Когда он открыл внутренний, реле безопасности захлопнуло за ним
внешний, сбросило его вниз.
   Ило замолк. Молчали и дети. Берн рассматривал памятник в шаре: так вот
почему астронавт стоит лицом к огню.
   - А кто же он был? - спросила Ия. - Неужели не удалось установить - по
голосу, по признакам каким-то?
   - Слышали только голос дешифрующей машины, - ответил Ило. - А признаки
- какие признаки! Все участники звездных экспедиций отлично водят
разведракеты. Для них обязательно участие в конструировании и сборке
звездолета и основных его машин - это принцип надежности через человека.
   - Даже не узнали по записи: мужчина это был или женщина?
   - Человек это был, - сказал Ило. - Человек. Ночь пришла на "лапуту".
Тьма внизу была расцвечена огнями дорог, вышек, зданий. Тьма вверху была
как отражение, хотя огни в ней светили куда мощнее: они казались подобны
земным только потому, что находились гораздо дальше. Одни,
космосстроевские, в тысячах километров, другие, звездные, и вовсе пылали в
десятках и сотнях парсек отсюда. Но и к тем, и к другим летели сейчас люди.
   Берн увидел дополнительные отсветы, дрожавшие в и без того блестящих
глазах Ии и Ни. Девочкам было очень жаль Неизвестного. Других из Пятой
тоже, но не так: они погибли мгновенно, не осознав, что случилось. А
этого, который остался один в звездной пустыне, в равнодушно уничтожающем
все мире, и не мог да ошибиться, пока не сделал все, - было жаль до слез.
   Ило искоса смотрел на Эри. Тот, полуотвернувшись, жмурил глаза: это он
сейчас входил в плавильный бункер ракеты, это е бил в лицо нестерпимый
тысячеградусный жар... Пусть неизвестный, но он!
   Старый биолог улыбнулся тепло и чуть иронично.



        14. ИЛО И БЕРН


   В минувшем апреле ему исполнилось 182 года. Он и сам чувствовал, что
зажился сверх всякого приличия. Не нужно столько - тем более ему, знающему
жизнь достаточно полно, чтобы держаться за нее. Да и вообще, если человек
настолько не понимает жизнь и свое место в ней, что и после ста лет
цепляется за нее, смакует биологическое существование, - зачем он жил?
   Человек часть ноосферы, часть разумного мира - и важно почувствовать
момент освобождения, за которым мир далее может развиваться без нее.
Тянуть дальше - значит, паразитировать, заедать чужой век. Такое - не для
него.
   Оправдание избыточной жизни Ило видел в неоконченных делах - в тех, в
которых мир без него еще не обходился. Помыслы и действия биолога были
подчинены одному: закругляться. Заканчивать старое, не брать на себя новое
- освобождаться.
   Но жизнь все не отпускала. Вот, подкинула Альдобиана, надо держать его
при себе. Должны же пробудиться в древнем профессоре хоть намеки на память
Дана, должны! Астр прав: если не он, так кто?
   ...Не отпускали - хотя это было без толку, зря - мысли о загубленной
Биоколонизации. Их возбуждали путешествия с "орлами", перелеты. Паря в
воздушных потоках над зелено-голубым миром - с водами, тучными нивами,
теплым ветром, - он невольно подумывал, что и на других планетах могло
быть так. Даже одна усиливающая проект идея пришла к нему в таких
размышлениях-полетах, что посредством тех же микробиологических операций
можно образовать на планетах залежи нефти, горючих сланцев, слои плотного
угля, даже километровые пузыри газа. Не для прежнего бездарного
расходования на топливо (хотя и это не помешает там как НЗ - солнца-то
все-таки искусственные!); это была бы сырьевая база для производства
полимеров, синтетических материалов, даже пищи. Куда как важно было бы для
строительства новых цивилизаций.
   Разгорячась в мыслях, он продумывал методику, отвечал на возможные
вопросы Эоли, сотрудников, даже Приемочной Комиссии... а потом
спохватывался со стыдом и болью. Нет проекта Биоколонизации как не было;
другими делами заняты сотрудники, другие опыты ведут они на Полигоне. Есть
лишь его бессмысленное умствование, старческое невладение мыслью. Раньше
он мыслями владел так же уверенно, как и телом.
   Потом снова мечтал, планировал - жило в нем это, жило! Однажды даже
запросил у ИРЦ обзор проектов и идей по освоению далеких планет.
Просмотрел - и проникся гордыней: не было ничего в обзоре и близкого к
Биоколонизации, не было, черт побери!.. А затем спохватывался, стыдил и
смирял себя.
   Малыши не были проблемой, возня с ними была отдыхом и возвращением к
истокам. Ило щедро отдавал им то, что знал и умел и что они могли сейчас
принять. Исчезновение его будет для " орлов", конечно, еще большим
огорчением, нежели расставание с "гуигнгн-мами"... Ну ничего.
   :::::::::::::::::::::::::::
   - Ило, а какое у тебя прежде было имя, нормальное? Тот взглянул
удивленно.
   Профессор поправился:
   - Я не так сказал, не нормальное... Конечно же, нынешнее индексовое,
которое дает информацию о человеке, нормально и разумно. Ну... стихийное,
которое родители дали. Тоже на "И"?
   Старый биолог молча глядел перед собой: то ли вспоминал, то ли
всматривался в дали своего прошлого.
   - Совершенно верно, на "И", - улыбнулся он Берну своей простецкой
улыбкой. - Иваном звали. А в детстве и вовсе Ванюшкой.
   :::::::::::::::::::::::::::
   - Неужели ничего нельзя поделать? Вы так много знаете о человеческом
организме! Освободиться от устарелой информации в мозгу, очистить память
тела, повысить его выразительность, - можно это?
   - Можно. Только бессмысленно. Лишней информации в человеке нет. Все
накопленное им в жизни плюс унаследованное - это и есть его личность.
   Устранять, очищать - значит, уничтожать личность. Чем это отличается от
смерти?
   - Значит, идея бессмертия - вздор?
   - И да, и нет. Есть два типа бессмертия: бессмертие камня, его можно
достичь анабиозом, мгновенным замораживанием, и бессмертие волны. Цену
первому ты знаешь сам. Второе подобно бегу волны по воде: волна движется,
вода остается - забывание-вытеснение старой информации по мере накопления
новой. Это тоже самообман. Не бывает бесконечного в конечном, невозможно
это! Ило помолчал, добавил:
   - Поддерживать функционирование живой плоти неопределенно долго в
принципе можно. Только это не будет бессмертие личности. Личность есть
выразительная цельность. А всякая цельность - конечна.
   :::::::::::::::::::::::::::
   - В чем смысл жизни?
   - Все в том же, в служении идее освобождения человечества.
   Ило по неведению польстил Берну, предположив, что и он служил этой идее.
   Профессор, впрочем, слышал о ней.
   - М-м... И каким же образом?
   - В твое время преобладало освобождение людей от произвола стихий и от
порабощения другими людьми. Потом - по закону отрицания - пришлось не
однажды освобождаться и от первоначальных "освободителей": от
порабощающего влияния собственности и техники, от чрезмерной власти людей
над людьми, от денег и получаемых с помощью их преимуществ... от многого.
Кроме того, во все времена шло освобождение через познание, через
понимание места разумных существ в планетных и космических процессах -
через постижение истинного смысла вещей. Такое познание превращает людей
из слепых орудий природы в соратника-напарника естественных процессов, а
затем в руководителя их.
   - А сейчас?
   - Это последнее: освобождение через познание и накопление возможностей
- энергетических и информационных.
   - Но... уверенность, что владеешь возможностями, дает реализация их?
   - Не всякая. Экспериментальная реализация - да. Использование - трата,
но с непременным приобретением новых возможностей, более обширных, чем
израсходованные, - тоже. Понимаешь, это тонкая штука - реализация, в ней
должны отсутствовать порабощающие стимулы "преуспеть", "не упустить выгоду
или наслаждение", "урвать свое"... Тебе это может показаться странным, но
уверенное владение возможностями приносит людям больше счастья - светлого,
спокойного, - чем древнее стремление к максимальному удовлетворению
потребностей, стремление наполнить бездонную бочку.
   - Да, когда знаешь, к чему это привело, ясно, насколько недалек был тот
животный принцип.
   - Целым является человечество. Бионосфера планеты. Материальные же
потребности индивидуумов должны удовлетворяться в той мере, в какой
удовлетворяются "потребности" клеток организма: в самый раз для
нормального жизнедействия. Больше оптимума так же вредно, как и меньше
его. Не знаю, воображают ли клетки, что обеспечение делается ради их
выдающихся качеств, - но разумному существу лучше бы понимать все, как
есть.
   - Собственно, в здоровых человеческих коллективах так и было, - заметил
Берн.
   - Да, но много ли их было в истории - здоровых?.. Есть и еще смысл
жизни, самый простой: распространяться. Вид "гомо сапиенс" распространился
по планете и в окрестном космосе, теперь надо - дальше.

 Они вели эти неторопливые беседы в разных местах и в разное время:
поздними вечерами на крылечке коттеджа под звездами, уложив спать малышей,
или над речным обрывом, любуясь стеклянной, зелено освещенной луной гладью
воды, или днем, наблюдая игры "орлов".
   Новый разговор начал Берн:
   - Не возвышенные идеалы определяют развитие человечества, не стремление
освобождаться, владеть возможностями. История человечества - это история
кризисов и их преодоления. Схема одна: благодаря недальновидности и
эгоизму людей накапливается исподволь какой-то скверный фактор, потом -
переход количества в качество - и он проявляется бедами, потрясениями.
Значительная часть людей разоряется, гибнет, дичает; уцелевшие напрягают
силы для борьбы со стихиями и между собой - больше, как правило, между
собой, чем со стихиями. Лучшие из них напрягают умы, ищут выход... и
находят его в новшествах. Начинается подъем, общество развивается, люди
множатся, распространяются, заселяют новые территории. Но в силу тех же
извечных причин: недалекости и эгоизма - опять накапливаются "тихие"
факторы. И цикл повторяется.
   Первыми были кризисы чрезмерного истребления дичи и безумного поедания
всех съедобных плодов, корней... всего, что родила земля, - полудикими
первобытными племенами. Множество племен вымерло, уцелевшие додумались до
скотоводства и земледелия. Развились на этом, увлеклись - и начали новый
цикл: истребление лесов переложным землепользованием, а пастбищ, лугов,
степей - - чрезмерным выпасом размножившихся стад, кои подчищали все до
травинки. Этот кризис породил пустыни Средней Азии и Северной Африки,
погубил древние цивилизации... И так далее, через средневековые моры,
кризисы скученности и антисанитарии в городах, через войны и восстания
(каждое - кризис от накопившегося фактора), через кризисы товарного
перепроизводства, через разрушения среды обитания - до последнего
Потепления. Схема одна, и главное в ней, что все из благих намерений...
   Можно ли считать такой путь развития разумным?
   - В среднем - да, - сказал Ило. - Ведь каждая новая ступень в конечном
счете оказывается выше предыдущих.
   - А если бы не было спадов, разрушительных провалов - на сколько бы они
были выше? Какой был бы взлет! Неужели нельзя плавней, устойчивей,
смотреть далеко вперед?.. Вот и сейчас хорошо, стабильность, тишь да гладь
- а можно ли поручиться, что в мире, в людях не накапливается новый
"тихий" фактор, который, когда придет время, сразу и громко заявит о
себе?.. На стадиях спада неконтролируемо выделяется накопленная энергия -
а ее все больше.
   Ило выслушал профессора с большим интересом. Тот и сам, окончив,
подивился:
   высказанное оформилось в уме его как-то вдруг. Собственно, начальные
суждения были близки к тому, что он говорил еще Нимайеру, подо что
подгонял гипотезу Морозова. Но в конце он - он, Берн, отрицавший
человечество! - верил в возможность бескризисного развития, хотел этого,
досадовал, что такого еще нет, даже мысленно представил, какой получился
бы при этом звездный рывок человечества, подумал будто и не он.
   - Кризисы недостаточной разумности, - задумчиво молвил Ило. - Все верно:
   деятельность, не продуманная до конца, в итоге оказывается
замаскированной стихией. Возможно, в этих срывах природа, естественное
течение явлений, осаживает нас - торопливых? Может, надо, пока не
спланировали все до крайних пределов бытия, сдерживать наращивание мощи,
смирять творческие порывы? Или как-то иначе дозировать: меньше изменять
природу, больше приноравливаться к ней, а?
   - Понимаешь, не так все просто, - покрутил головой Берн. - Если
сдерживать энергетику, реализацию возможностей преобразования природы...
да еще начать приноравливаться к ней до идеального согласия, то разумная
жизнь может замереть. Даже повернуть вспять, как... как у этих...
   - У кого - у этих? - с любопытством взглянул на него Ило.
   - У кого? Ну, как же... - Профессор растерянно потер лоб:
   действительно, у кого? Что это он понес? Что-то мелькнуло в уме - и
исчезло.
   - Да, что-то я не так. Не обращай внимания.
   Ило отвел удивленный взгляд.
   Разговор прекратился, но весь вечер Берн был под впечатлением обмолвки.
   Отходя ко сну, он допросил себя: "Так у кого все-таки у "этих"? О ком
я?" - "А о тех, - ответил он себя, - о тех самых, из памяти Дана". И его
пробрал холод.
   Инстинкт самосохранения сторожит в человеке не только тело, организм -
психику тоже. Подобно тому, как рука отдергивает от обжигающего, колющего,
бьющего, так и память человека, его ум и воображение сами могут
уклоняться, "отдернуться" и от внутренней информации, и даже фактов
действительности, если они посягают на его личность. Так и с Берном. Он
знал минимум о том, чей мозг ему приживили: Эриданой, астронавт, погиб у
Альтаира... и больше знать ему не хотелось. Любопытство иногда возникало -
но сразу упиралось в стену внутреннего страха, страха попятить свою
личность, которой и так туго пришлось в этом мире.
   Астронавт Дан - уже в силу одного того, что он астронавт - явно был
незаурядным, сильным человеком; к тому же он принадлежал этому миру. Берн
ему благодарен за то, что перешло от него: за зрение, слух, новую речь...
но и хватит. Шевеления остального, попытки Дановой памяти пробудиться
вызывали панический вопрос: а как же я?! Что станет со мной?.. Мирное
сожительство, симбиоз двух психик, двух взглядов на мир был - он это
чувствовал - невозможен.
   В то же время этот внутренний страх неизвестно перед чем был неприятен,
лишал самоуважения. Собственно, чего он пугается?.. Однажды Берн преодолел
себя, запросил у ИРЦ краткую - самую краткую! - информацию о Дане, о
Девятнадцатой звездной. Сферодатчик говорил и показывал три минуты. Берн
почувствовал облегчение, даже разочарование. Экспедиция к Альтаиру была в
сравнении с другими малорезультативной. Астронавты, разбившись на группы,
изучили двенадцать планет, на которых не нашли - кроме второстепенных
малостей - ничего, что людям не было бы известно и до этого. Дан погиб
тривиально по своей неосторожности, вызвавшей неполадку в биокрыльях и
падение. Тело разбилось, голову спасла напарница по работе на этой планете
Алимоксена.
   Профессор увидел и изображение своего донора: шатен с волевым лицом,
синими глазами, резкими чертами и веселой, чуть хищной улыбкой - улыбкой
бойца.
   Облик действительно сильного человека.
   Эти сведения не имели ничего общего с бредовыми переживаниями после
первой операции. Не ассоциировались они и с воспоминаниями во сне или
полусне, которые иногда тревожили профессора. Значит, то и есть бред и
сны. И точка.
   За выводом было чувство облегчения, избавления от опасности, но этого
Берн предпочел не заметить.
   А сегодняшняя обмолвка возвратила его к проблеме, которую он считал для
себя решенной. Она была из той области - бреда и полуснов. За ней маячило
что-то огромное и не его. Берн был раздосадован.

 Разговор с Ило продолжился на следующий день. Они лежали на округлых,
оглаженных миллионолетней лаской волн камнях под навесом из пальмовых
листьев. Левее на галечном пляже копошилась малышня. Плескали сине-зеленые
волны Среднеземного моря. Дело происходило между Алжиром и Эрроном.
   - В выборе человеком жизненного пути, - задумчиво проговорил Ило, - да
и в частных решениях: как поступить в том или ином случае - велика роль
прецедента, знания о других жизнях или поступках. Вечная цель человека:
   повторить и превзойти достижения других, не повторяя их ошибок.
   - Ты хочешь сказать, что и для человечества было бы неплохо знать о
жизненных путях иных разумных жителей Вселенной, иных цивилизаций?
   - Это слабо сказано: неплохо знать. Не только бы неплохо, с каждым
веком это все более насущно необходимо. Знай мы заранее о путях других,
то, может, многого избежали бы. Необязательно даже, чтобы нашлись
гуманоидные цивилизации, пусть иных видов - пути разума должны быть схожи
независимо от биологического начала. В конце концов, необязательно и чтобы
сплошь просматривались параллели - пусть наше повышенное понимание себя,
своего пути возникает из несогласия с чужим опытом, из отрицания его. Но
пусть будет хоть что-то!
   - Неужели - ничего?
   - Почти. Две эпизодические встречи - и обе нельзя считать Контактами.
Первая - тот визит Прекрасной Дамы, который застал человечество в
скандальном положении, в каком гостей не принимают. Иномиряне отшатнулись
от нашей дикости, от неумения совладать со стихиями и собой; для них наша
разумность осталась под вопросом. Вторая - обнаружение у Проксимы Центавра
жизни несомненно высокоорганизованной и разумной, но такой, что почти
начисто исключает Контакт, сотрудничество, взаимопонимание:
кристаллической. Там, около безатмосферных планет и в окрестном космосе,
роятся, летают электрические "торпедки". У них громадные скорости, иной -
электромагнитный - принцип движения, исключительное быстродействие
мышления и обмена информацией... Словом, эти существа куда роднее нашим
электронным машинам, ракетам, чем нам, белковым созданиям. Астронавты
Седьмой экспедиции изучали и наблюдали их. Они, вероятно, наблюдали и
изучали астронавтов... если не приняли за живые организмы технику нашу, а
не их - но и только. Вот и все, что мы знаем о других в нашей Галактике.
   - Как все? - вырвалось у Берна. - А Амебы? Ну... Высшие Простейшие?
   - Помилуй, - Ило смотрел на него во все глаза, - какие же амебы -
высшие?
   Простейшие - да, но почему высшие?
   - М-м... да, в самом деле... - Берн тоже почувствовал замешательство. -
Что-то я опять зарапортовался. Жарко очень. Пойду искупаюсь.
   Он встал, направился к воде. Ило глядел вслед - и вдруг понял: в Але
пробуждается Дан!
   Та обмолвка об "этих самых", у которых жизнь замерла; вот сейчас - о
"высших простейших амебах"... да, пожалуй, и экспромт о "срывах от
недостаточной разумности" - все это принадлежит не профессору Берну из XX
века!
   Ило почувствовал, что не только обрадован, но и опустошен этим
открытием:
   тащил на горбу груз, донес, скинул, распрямился - все!.. Правильно он,
выходит, отклонял попытки опасного экспериментирования над Алем: терпение
и время, время и терпение - среда и жизнь свое возьмут. Не могли не взять,
ибо некуда в нынешней жизни развиться личности Берна, тем ее качествам,
которые он принес из XX века; и по этой же причине не могла не прорасти,
не развернуться в нем, не заявить о себе личность Дана. И вот - получилось.
   Стало быть, и с этим все. Ныне отпущаеши...
   "Постой, - вдруг опомнился биолог, - я не тем взволнован, не тому
радуюсь.
   То, что в Але проявилась память астронавта, - мой маленький результат.
Но главное другое: о чем эта память? Ведь похоже, что в ней сведения о
Контакте. Там, у Альтаира, эти "высшие простейшие", амебы какие-то
мыслящие... и два астронавта Девятнадцатой экспедиции с ними общались!
   Выходит, версия гибели Дана неверна... Постой, постой, даже и это
неважно:
   что версия неверна и что гибель была. То, о чем мечтали, как только
осознали множественность миров во Вселенной, то, чего искали последние
века, - свершилось? И пусть свершилось как-то не так, с осложнениями, все
равно - знакомство с иным разумом, с иным путем развития!.. А меня это не
волнует и не трогает. Не волнует даже, что носитель информации о Контакте
- вон он плавает у скал. Разделался с последней жизненной задачей и все?
Дальше не мое, не для меня?..
   Значит, вот ты какая, моя смерть!"



        15. ХОЛОДНАЯ НОЧЬ


   В ралли "Таймыр - Крым" Арно отправился, чтобы хоть ненадолго
отдалиться от Ксены. Дать подумать ей, подумать самому. Ничего не было
сказано между ними на прощание; может, она догонит или он вернется. А
скорее, и не догонит, и он не вернется.
   ...Было кое-что сказано три дня назад, ночью, в коттедже. Ксену вдруг
прорвало:
   - Ну, Арно, миленький, ну, командир, рыжий с гордой душой! - Она
положила голову ему на грудь. - Отпусти меня к нему, а Он понял, о ком
речь. Не шевельнулся.
   - Отправляйся, разве я что говорю!
   - Ты не говоришь - ты молчишь! - Ксена откинулась. - Ты в душе отпусти.
   И вот теперь он отпускал в душе. Дело было не в любви и не в ревности -
хотя немного и в том, и в другом; понял Арно, что Ксена исцелилась от шока
Одиннадцатой планеты. Теперь для нее как и для любого сильного, душевно
здорового человека, нет счастья в благополучии, в застойном однообразии
жизни - пусть даже приперченном гонками на автодроме. Хочется испытать дух
свой, пройти, балансируя, над психической пропастью, в которую ее ввергла
история с Даном. "Зачем мне душа, если нет для нее погибели!" - вспомнил
Арно фразу из старой книги.
   Не могло ее, его Ксену, тянуть к Пришельцу как к личности, человеку -
пусть даже в нем есть частица Дана. Не могло! Ей нужна от встречи с ним
именно хорошая доза "погибели": волнений, терзаний, чтобы убедиться в
крепости и здоровье духа. И в добрый час. Удерживать - хоть молча, хоть
словами - значит изводить ее и себя. Пусть действует и решает сама.
   Только холодно стало на душе. Потеряв Ксену, он терял все, что имел на
Земле. Никакая другая женщина не заменит ее ему - как не мог он сойтись в
дружбе с милыми, славными... но очень уж земными людьми. Они с Ксеной
одной породы: люди космоса.

 Безмаршрутное ралли от Таймыра до ЮБК было новым словом в обучении
транспортных кристаллоблоков, настолько новым, что многие сомневались:
стоит ли ставить такой эксперимент? Заданы только точки старта и финиша,
выигрывал необязательно прибывший первым; можно двигаться по дорогам,
можно через луга, пашни, болота - но учитывался каждый поломанный кустик,
каждый помятый на посевах стебель, каждый клок сбитой при резком вираже
коры с дерева. Само собой, запрещалось и разузнавать дорогу. Конечной
целью этого экспериментального ралли, как понял Арно, было научить
персептронный транспорт движению по неизведанной местности к указанной
цели оптимальными маршрутами. На Земле не было нужды в таком, это была еще
одна примерка к иным планетам.
   Они ехали пятые сутки. Арно лидировал в своей группе. Только раз он
оплошал, выехал к Волге не там, где рассчитывал, в поисках моста
отклонился на северо-запад. Мчались полный световой день, от восхода до
заката. За день он выматывался, спал беспробудно. Завтра был последний
этап.
   В этот день он со своим напарником, который вел параллельный состав,
выехал к берегу Азовского моря у Бердянской косы. Далее сложность была
только в том, чтобы не свернуть на ведущие в живописные тупики к косам
отмелям, берегам лиманов дорожки туристов; пересечь по сухому пути Сиваш -
и маршрут, считай, весь. Этапные судьи намекали, что у них есть шансы на
первое место.
   Арно постелил себе на прибрежном песке, надеясь быстро уснуть под
убаюкивающий мерный накат волн на пологий берег. Но не получилось. Ночь
была удивительно ясной. Он увидел звездное небо таким, каким оно не бывает
на севере. Сначала над головой в темнеющем июньском небе загорелся белый
огонь Арктура. "Арктур, Восемнадцатая звездная. Командир Витольд,
коренастый такой парнище с простым прибалтийским лицом. Вместе работали на
сборке узлов управления его и моего звездолетов в Главном ангаре. Как
давно это было!..
   Сейчас они подлетают к цели".
   С чернильно-темного востока поднималась Вега. "От нее года через четыре
должна вернуться Двадцатая, - сразу отозвалось в уме. - Командует Династра
80/118, замечательная женщина, хоть и долговязая, непривлекательна собой.
   Хороший парень Дин, как ее называли в Академии астронавтики. С самой
академии мы и не виделись, она улетела к Веге до финиша Девятнадцатой...
Под началом у нее 38 человек, как и у меня было".
   В хвосте Лебедя бриллиантовой искрой сверкал Денеб. К нему еще не
летали, далек. За ним, паря во тьме, поднимался к середине неба Орел. И в
нем, сопровождаемый эскортом из двух звездочек, накалялся белым светом
Альтаир.
   Альтаир!
   Небо сразу сделалось объемным. Не на одной линии эти звездочки, нет -
они такие же далекие и тусклые и при взгляде оттуда. За ними, еще
неизмеримо дальше, та сторона Галактики, разделенная Великой Щелью
звездная полоса.
   Сейчас она едва просматривается сквозь воздух.
   Альтаир!..
   Арно на память знал, как меняют свой рисунок Лебедь, Лира, Кассиопея,
сам Орел, все иные созвездия, как выглядят они с каждого парсека пути к
Альтаиру. Он будто видел это сейчас, повторял маршрут.
   Нет, это было невыносимо. Он встал, повернул постель, улегся ногами к
западу: тот участок неба и Млечный Путь оказались вне поля зрения.
   Но перед глазами появилась иная россыпь небесных огней, "галактика
местного значения" - Космосстрой. Арно понял, что попался. Он уже забыл,
почему выбрал именно север, где летом звезды не видны вовсе, а зимой
немногие в редкую ясную погоду. И Космоссрой оттуда едва заметен.
   А теперь все навалилось. Он легко узнавал - по вращению (от него
менялась яркость отраженного солнечного света), по орбитам, перемещениям
друг возле друга, по вспышкам прожекторов - все объекты. Вон расходятся
составы цилиндрических барж с ракетными толкачами РТ-100 в хвостах.
Поворачивается тусклым дном к Земле медленно вращающаяся станция-цистерна;
ей сигналит световой морзянкой приближающийся грузовик-планетолет. Левее
"плеяды" тесная группа ярких пятнышек: шары-цехи сверхлегких вакуумных
материалов.
   Арно будто был там сейчас, даже вспомнил - держит же память! - кто где
работал и работает, с кем он встречался. Как много у него там коллег и
знакомых, куда больше, чем на Земле! И вот - видит око... Ему нельзя туда,
нельзя даже на толкач, космическим возчиком.
   Это было нестерпимо. Арно повернулся вниз лицом, раскинул руки, бил и
царапал холодный песок.
   - Боже мой... боже мой... - шептал он, - я бы отдал все. И за что мне
так?!
   Не только работать, но хотя бы умереть там - я бы отдал все. Ведь есть
и сейчас дела для тех, кто презирает смерть: в радиационном поясе Юпитера,
на Меркурии, на Венере, около Солнца... есть, я знаю... Они не смели
судить меня по земным законам, не смели, не смели!
   Арно так и не уснул в эту ночь. Утром он был совершенно не в форме,
снял себя с пробега.
   На Таймыр он решил не возвращаться.

 Эоли проснулся в своем коттедже в Биоцентре среди ночи, сам не зная
почему.
   Рассвет только занимался, бледнели звезды над куполом, синело черное
небо.
   Молодой биолог чувствовал тревогу и одиночество - такое одиночество,
что трудно было глубоко вздохнуть.
   "Ило... - вдруг понял он. - Я ни разу не связался с ним. Как будто мне
нечего ему сказать, не о чем спросить! Ждал, пока он вызовет меня. Ах, как
же так..."
   - Эолинг 38 вызывает на связь Иловиенаандра 182! - сказал он шару.
   ИРЦ безмолвствовал. Эоли все повторял свой вызов:
   - Иловиенаандр 182! Иловиенаандр, отзовись! Эолинг 38 вызывает
Иловиенаандра, разыщите его, люди! Ило, где ты, отзовись же!..
   Наконец сфетодатчик дал ответ:
   - Он умер.
   "Я почувствовал это, - понял Эоли в тоске. - Умер, как и жил, - без
лишних слов".
   Перед ужином Ило объявил:
   - Сегодня будет холодная ночь. Накидайте-ка побольше "дров" в свои
"печки"!
   - Намек понят, - откликнулся Эри. Предупреждение поняли и другие
"орлы": за ужином все наелись до отвала. И это была единственная мера
против холода.
   Дети легли спать, как обычно, на открытом воздухе, на матрасиках под
тонкими одеялами, которым, разумеется, не дано было долго удержаться на их
вольно спящих телах.
   Так было не первый раз. К ночи температура воздуха действительно упала,
в ясном небе холодно блистали звезды. Берн перед сном, любопытствуя,
подходил к малышам. Те не ежились, не мерзли, тела их были разгоряченными
- избыток пищи выделялся согревающим лучше одеял теплом. Он знал, что
утром дети проснутся без признаков насморка.
   Ило сидел на камне у воды. Профессор подошел, стал расспрашивать: каков
механизм явления, в чем тонкость?
   - Какая должна быть тонкость, помилуй! Мы теплокровные, наши организмы
- костры, горящие при температуре тридцать семь градусов, источник тепла -
перевариваемая пища. Чего же еще?
   - Но прежде-то так не могли.
   - Так это прежде и была тонкость, - скупо улыбнулся биолог. - По
поговорке:
   где тонко, там и рвется. Слабина.
   Берн отошел. Поразмыслив, он вынужден был согласиться, что нет здесь ни
механизма, ни тонкости - простая эскимосская уверенность, что сытый
замерзнуть не может. Ее Ило и внушал детям.
   Сам он ночевать все-таки отправился в вертолет.
   ...Потом Берн не раз вспоминал и этот эпизод, и разговор - короткий и
незначительный. Ничто, совершенно ничто ни в словах Ило, ни в интонациях
речи не показывало, что этот их разговор последний, что старый биолог уже
все решил.

 Ило не уснул в эту ночь - сидел, слушал плеск моря, перебирал в памяти
прожитую жизнь. Он начал от круглолицего сорванца вроде Эри. Что ж, жизнь
получилась не только долгая, но соразмерно с этим выразительная. Сделал
все, что задумал, и сверх того кое-что. Достиг немалого. Даже учитель.
   ...Не то это все: достижения, учитель, биджевый фонд - не главное.
Метки на выразительном, но не сама выразительность. С молодости, с самого
начала творчества он понял: своим, более глубоким, чем у других,
проникающим в сути умом, своим чувствованием жизни получил от природы
такую плату вперед за все дела, что ничто пред нею все иные награды.
Наказанием было бы, если бы не смог вернуть делами то, что дано. Не в
этом, не в бухгалтерской сводке свершений сейчас вопрос, а всегда ли был
последователен, честен перед собой?
   Вел жизнь или тащился в ее потоке, принимая барахтанье за свои действия?
   И сомнение, смятение владело сейчас старым человеком. Казалось бы,
завершив все, должен обрести покой - ан нет. "Человек должен жить столько,
сколько надо для исполнения всех замыслов".
   Но ведь не так было, далеко не так! Если по тезису, то следовало
остановится на исполнении Биоколонизации - и отстраниться от судеб
проекта. А взялся решать и это, решил по-страшному, и сейчас саднит душу.
Зачем?
   "Не по собственному тезису жил ты, Ило!"
   По тезису участвовать в жизни надлежало только созиданием, творчеством.
   Вносить вклад. А участвовал и сомнением, отрицанием, спорами. Проверял
на прочность. Ведь правильно он все-таки поступил с Биоколонизацией. Да,
для него и, в меньшей мере, для Эоли такое решение драма, но для мира в
целом - все правильно. Она будет, Биоколонизация, - повторит работу Эоли
или додумаются другие, - но войдет в жизнь не с налета, а после многих
примерок и выборов. Так и подобает выбирать людям общества с обилием
возможностей.
   Такое решение и будет прочным...
   И понял Ило самое большое заблуждение своей жизни: он, убеждавший
других (последнего - Аля) более чувствовать себя частью человечества, чем
индивидуумами, сам-то всегда считал себя выразительным целым, хотя был -
частью. Частью человечества прежде всего. Поэтому равны оказались его дела
и его сомнения, его идеи и отрицание их - все было частью Дела,
общечеловеческого потока Действия, малой частью. И призрачно, иллюзорно
было стремление завершить все самому: не с него началось - не на нем
кончится.
   Вот только теперь, поняв это, биолог обрел спокойную ясность духа.
Осознать, что жизнь его лишь часть Жизни человечества, струйка в громадном
потоке, было равно открытию, что никакой смерти нет.

 Перед рассветом задул ветер с севера, заштормило. ИРЦ перегонял
закрутившийся над Европой циклон на просторы Северной Африки.
   Ило обошел спящих малышей, прикрыл разметавшихся, подоткнул всем
одеяльца, поставил со стороны ветра наклонный полотняный щит. Ничего с
"орлами" не приключилось бы и без него - просто хотелось напоследок что-то
сделать для них. Ишь раскинулись на матрасиках. Ну, живите долго!
   Альдобиан спал в вертолете наверху. Ило решил не будить и его, произнес
несколько фраз в сферодатчик, дал программирующую команду. Потом заправил
АТМой биокрылья, надел и взлетел со скалы.
   Он летел вдоль берега на восток, туда, где багровело перед восходом
солнца затянувшееся тучами небо. "Ныне отпущаеши, владыка, раба твоего по
глаголу твоему..." - продекламировал он в уме под мерные взмахи крыльев.
"Нет, не то. Не был я рабом. Был настолько свободен, что всегда выбирал и
место, и образ жизни, и замыслы. А уж выбрав, поддавался, позволял им
поработить себя. Тогда был раб - усердный, многотерпеливый... И ныне
отпускает меня не владыка - отпускаю себя я".
   Он поднимался все выше, хотел напоследок увидеть побольше. "Не
наполнится око видением, не насытится ухо слышанием", - пришли на ум
другие библейские строки. Усмехнулся: а что верно, то верно! Сколько видел
всего - и поинтереснее, чем открывшееся глазу сейчас: пустое море под
левым крылом, гряды волн в белых барашках, внизу полоса берега и прибоя,
по правую сторону кремнистое плато, переходящее дальше в зелень полей, рощ
с домиками возле...
   все, как всюду. И все - дорого. Прощай, Земля!
   Впереди из-за горизонта выдвинулся алый краешек солнца. Прощай, Солнце!
   "Не прощай. Земля, и не прощай, Солнце! Никуда я не денусь от вас,
никуда не уйду из круговорота веществ и энергии. Я прощаюсь с вами такими,
какие вижу сейчас. Иная жизнь - жизнь этого берега, камней, воды, прибоя,
похожего на храп великана, - влечет меня, жизнь с иным смыслом. И будет
нам жизнь вечна... да! Ибо ничто не уходит из круговорота ее. Не уйду и я".
   Ило чувствовал тягу слиться с этим берегом - только искал место для
себя.
   Звуки прибоя под ним оттенялись мерными стонами бакена-ревуна,
раскачиваемого волнами. На километровой высоте, где летел Ило, начали
возникать облака; пришлось снизиться, чтобы не утратить видимое внизу.
   Солнце поднялось, но свет его будто протискивался в щели между полосами
туч.
   Напористо дул северный ветер.
   "Здесь!" Ило примерился, прикинул поправку на снос, взял мористей.
Берег под ним выгибался мысом. И над оконечностью его, на высоте восьмисот
метров летевший человек отстегнул тяжи и скинул крылья: левое, потом
правое.

 Он падал, раскинув руки и ноги, - так летят в затяжном прыжке. Очерченный
горизонтом круг быстро уменьшался. Раскинутыми руками Ило будто охватывал
его, охватывал землю и море - место, которому теперь принадлежал.
   Его несло на выделявшийся среди скал светло-коричневый камень,
громадный и округлый, как лоб мыслителя. Подле него каждый накат волн
вздымал многометровый гейзер брызг; многократно и ликующе ахал прибой.
   Коричневое, серое, желтое, зеленое - пятна камней, воды, прибоя,
береговой зелени - все приближалось слишком быстро. На миг заробела душа,
сами зажмурились глаза: захотелось, чтобы все скорее кончилось. "Прочь!..
- взбодрил он себя. - Не зажмуривать глаз!"
   "Возвращаю тебе тело свое, земля!"
   Удар.
   Кровь стекала с покатых боков камня, смешивалась со вспененной водой -
соленое с соленым.
   Мерно стонал на одной ноте бакен-ревун. Высокие волны накатывались на
скалы, ударяли о них, славили бетховенскими финальными аккордами... не
смерть, нет - конец жизни человека.



        16. УРОК ДРЕВНЕЙ ПЕДАГОГИКИ


   Третий день профессор скрывался в камышовых зарослях дельты Нила -
новой дельты Нила, протянувшего русло через Ливийскую равнину до залива
Сидра. Он не хотел попадаться кому-либо на глаза, пока с кожи не сойдут
эти пятна - коричневые овалы, какие образует на коже сок кожуры грецких
орехов. Берн прятался от солнца в тени камышовых стен, в жару купался в
протоках, бродил по песчаным островкам - мыкался, размышлял.
   Дело было не только в пятнах, для прикрытия их можно заказать ИРЦ
подходящую одежду. А вот зачем ему снова появляться на людях?
   ...Когда он проснулся в то утро, Ило для него был еще жив; он жил
объемным изображением в шаре. Изображение окликнуло Берна:
   - Аль, я не вернусь, прощай! Пока не прибудет новый учитель, ты
остаешься старшим. В интернат я сообщил. Позови детей.
   Проснувшиеся "орлы" сгрудились у сферодатчика. Ило, назвав каждого по
имени, тоже сказал, что не вернется, надо слушаться Аля, вести себя хорошо.
   - Ой, а куда он смотрит? - обеспокоилась Ри.
   Верно, обращаясь к малышам, Ило смотрел не на них, а поверх голов и в
сторону. Потому что это был уже не Ило - запомненные ИРЦ его изображение и
речь.
   Во время завтрака детей Берн попытался связаться со старым биологом,
где бы тот ни находился, и узнал, что связаться уже невозможно. В
растерянности он не придумал, как сказать это малышам, решил не говорить.
Это была ошибка.
   "Орлы" все узнали по ИРЦ в тот же день. Мало того что был плач, печаль,
общее чувство - сиротливости, слезливо-требовательные вопросы: "Аль, ну
почему Дед так сделал?!" - на которые ничего не мог ответить, но возникло
и недоверие к нему.
   Сначала, впрочем, все пошло более-менее гладко. Они двинулись по
намеченному еще Ило маршруту на восток и юг, к Среднему Нилу, к Красному
морю, посетили там Нубийский ДШК - домоштамповочный комбинат.
   Комбинат выпускал коттеджи для приэкваториальных районов. Машины его
работали на берегах Нила среди массивов быстрорастущей бальзамической
сосны на месте прежней Нубийской пустыни. ДШК был скорее похож на явление
природы, чем на создание человеческих рук: могучее, как извержение
вулкана, только не разрушающее, а производящее. Полчища
автоматов-пильщиков валили на делянках тридцатиметровые сосны,
разделывали, скатывали стволы в гигантские вязанки.
   Их подхватывали электролеты - "пауки" (лопасти их сливались в незримый
круг, видны были только членистые захваты да маленькие тела-моторы), несли
и сбрасывали в канал. Потоки воды несли к бункерному реактору песок,
алюмосиликаты, соли - весь набор ингредиентов.
   Потоки вихревой воронкой сходились к широкому, как жерло вулкана,
раструбу бункера; перемалывающие шестерни в нем глухо сотрясали почву и
воздух.
   Готовая масса снизу подавалась в матрицы гороподобных прессов; у
подножия их неслышно в созидательном гуле шелестели вековые дубы. В них по
направляющим колоннам опускались блистающие металлическими гранями
дома-пуансоны; они издавали оглушительное "Чвак!", замирали, поднимались.
Пресс выставлял на ролики конвейера дымящиеся сизо-желтые коробки с
проемами для дверей и окон, с нишами, столом и ложем. Другой пресс выдавал
крыши-купола, третий - фундаменты.
   По сторонам конвейерного тракта суетились монтажные автоматы. В
сравнении с прессами они казались крошечными, хотя ворочали домами. В
конце конвейеров собранные коттеджи подхватывали "пауки", уносили по всем
направлениям.
   "Орлы" с Берном долго кружили над комбинатом, опускались, заглядывали
во все места - искали людей. Наконец нашли на удаленной сопке, откуда
открывался вид на Красное море. Под прозрачным куполом у экранной стены и
пульта стояли мужчина и женщина - настройщики.
   Обязанности настройщиков были необременительны: перепрограммировать
автоматы по поступающим заказам. Как раз сейчас они настроили ДШК на
партию коттеджей со стенами-жалюзи и навесом над входом - для жарких мест.
На очереди партия домов со скошенными фундаментами для установки на
склонах гор.
   Предприимчивые парни Эри и Ло сразу нашли применение домострою:
отозвали женщину, что-то нашептали ей. Та покивала, улыбнулась, поманила
напарника - все направились к пульту. К ним успела присоединиться Ни, но
на остальных любопытствующих Эри и Ло закричали:
   - Не подходите, нельзя! И тебе, Аль, нельзя!
   "Конечно, нельзя: надо же, чтобы было кому потом удивляться". И Берн
решил не жалеть сил, когда придет время для этого.
   Но ему не пришлось особенно и прикидываться. Когда под вечер они
прилетели к Овальному озеру, то там, на красивом мысу у пляжа под соснами,
стояли четыре домика. Какая у них была немыслимая раскраска стен! Видно,
настройщики стремились угодить всем вкусам. Какие были великолепные
микропористые ложа - по четыре в каждом коттедже! И какая задорная музыка
звучала из сферодатчиков в стенах! А когда в сумерки эти стены начали
накаляться радужными люминесцентными переливами, то и закоперщики Ло, Эри
и Ни застонали от восхищения.
   ...У этих уединенных домиков у озера все и началось.
   Кончина Ило всколыхнула Берна: вот человек - жил сколько хотел и как
хотел, в полную силу, выразительно... А он? Слоняется по планете как
неприкаянный.
   Неужели так и останется на задворках в этой жизни - ни на что не
влияющим, никому не нужным?..
   Словом, смерть биолога разбудила в Берне жажду успеха. Для начала он
решил покорить "орлов" - настолько, чтобы они не пожелали нового Деда,
захотели путешествовать с ним. А если так и не выйдет (он знал, какой вес
имеет "учитель" и личность учителя), то хоть пусть вспоминают о нем: "А
вот Аль нам объяснял... Аль рассказывал... Аль говорил..." Неужели теперь,
когда фигура Ило его не заслоняет, он не сумеет пленить душу этих щенков?
Он - интересный бывалый человек, знающий много такого, чего в этом мире не
знает никто!
   "С чего все пошло наперекос?" - соображал Берн, сидя на песке и обняв
колени руками в пятнах.
   ...Конечно, больше всех допекали его эти двое - Эри и Ло. Они еще со
времени победоносного спора о Свифте ни во что не ставили его; когда
профессор урезонивал их, то за словом в карман не лезли, отвечали сразу,
остро и умно.
   "Человек как организм настолько сложен, что разница в запасах
информации ребенка и взрослого ничтожно мала, и размеры и вес ничего не
доказывают, иначе выходит, что самое умное существо на земле кит".
(Афоризм Эри.)
   "Хорошим взрослым быть легко, а ты попробуй быть приличным ребенком-в
считанные годы и без образования!" (Афоризм Ло.)
   Это говорилось при "орлах", те веселились, хлопали в ладоши, ждали
меткого ответа Аля. А он пасовал от неожиданности, когда же придумывал
удачное, время было упущено.
   Но окончательно подвели профессора "рассказы из первых рук". Он решил
продолжить эту традицию Ило. Да ему и в самом деле было что рассказать,
чем поразить воображение малышей. Он решил перво-наперво заинтересовать их
рассказами о войне, о всем? военном. Разве он сам не был мальчишкой!
   Ах, лучше бы он не пытался!.. До рассказов о битвах и воинских подвигах
дело, собственно, и не дошло; все рухнуло на вводных, так сказать, лекциях:
   о вооружении, организации армии. Дети хорошо поняли техническую сторону
- тем более что простое оружие существовало и поныне.
   Им было интересно узнать и о могучих танках, могших своротить дом или
проложить себе дорогу сквозь лесную чащу, о пушках, стрелявших на многие
километры, о самолетах, которые могли гоняться друг за дружкой в воздухе,
пикировать, сбрасывать бомбы, разрушать здания или мосты...
   - А для чего все это было? - спросила посреди рассказа однажды Ия.
   - Ну, не понимаешь разве: тогда было много диких опасны животных, -
горячо принялся объяснять ей Фе. - Это теперь против них достаточно
дробовика или электроружья, а во времена Аля -ого-го... только с танками,
пушками. Или даже сбрасывали бомбы на стада хищников. Правда ж, Аль?
   Берн подивился неужели ничего не знают?
   - Нет, - ответил он, - против зверей и тогда было достаточно дробовика.
А эта техника предназначалась против людей.
   - Не хочешь же ты сказать, - с недоверчиво-ехидной улыбкой которая
всегда злила профессора, спросил Ло, - что люди могли убивать... людей?
   - Не только могли - делали это! Если подсчитать, то за всю свою историю
люди куда меньше перебили зверей, чем друг друга.
   На лужайке у красивых домиков стало очень тихо. Ия, Ни двойняшки Ри и
Ра смотрели на Берна, побледнев. Мальчишки переглядывались; кто-то не то
кашлянул, не то произнес сакраментальное "бхе-бхе...".
   Чтобы проверить возникшее подозрение, Берн навел по ИРЦ справки: так и
есть, детям ни о войнах, ни об иных видах массовых убийств людей людьми не
рассказывали; это-де воспринимается ими болезненно, создает нежелательный
крен в психике.
   "Ну, знаете!.. - распалился профессор. - Что за тепличное воспитание,
что за ханжество! Скрывать от детей такое! Это же история". И он решил
раскрыть малышам глаза. Уж теперь-то они точно будут вспоминать: "А вот
Аль нам рассказывал..."
   ...Это произошло перед закатом. Малыши, гуляя по окрестностям, нашли
рощу ореховых деревьев, натрясли крупных орехов. Сейчас они сидели
кружком, очищали толстую кожуру; пальцы и ладошки у всех были темные.
   А Берн заливался соловьем, рассказывал о ядерном оружии, о
баллистических самонаводящихся, чувствующих тепло городов ракетах с
тритиево-стронциевой начинкой, о последнем - перед его захоронением в Гоби
- крике военной мысли:
   электронно-кибернетической системе автоматического воздействия - на
случай, если живых не останется... "Орлы" щелкали орехи, слушали
отчужденно. Первым не выдержал Эри.
   - Послушай, Аль, - молвил он рассудительно, - ведь все эти штуки должны
были обходиться в огромный труд, в большие биджи, так?
   - Еще бы, - подхватил профессор, - настолько большие, что были по
сред