транзисторов...   Это   похоже   на  пленочную  технологию,  которая  сейчас
развивается в микроэлектронике, только без вакуума, электрических разрядов и
прочей пиротехники.
     И  до  чего  же  приятно  после  всех  головоломных  кошмаров   щелкать
переключателями,  подстраивать  рукоятками резкость и яркость луча на экране
осциллографа, отсчитывать по  меткам  микросекундные  импульсы!  Все  точно,
ясно,  доступно.  Будто домой вернулся из дальних краев... Черт меня занес в
эти края, в темные джунгли под названием "человек" без проводника и компаса.
Но кто проводник? И что компас?
     Ладно. Параметры схем соответствуют,  тема  154  наполовину  выполнена;
то-то Ипполит Илларионович будет рад!
     Иду  к  Азарову.  Покажу  образцы,  объясню  кое-что и буду намекать на
дальнейшие перспективы. Приду завтра и скажу:
     - Аркадий Аркадьевич, я  пришел  к  вам  как  умный  человек  к  умному
человеку..."
     "16 октября. Сходил... разлетелся на распростертые объятия!
     Итак,  утром  я  основательно  продумал  разговор,  прихватил образцы и
направился к старому корпусу. Осеннее солнце озаряло стены с  архитектурными
излишествами, гранитные ступени и меня, который поднимался по ним.
     Подавление  моей  психики  началось  от  дверей.  О эти государственные
трехметровые двери из резного дуба, с  витыми  аршинными  ручками  и  тугими
пневмопружинами!   Они   будто  специально  созданы  для  саженных  мордатых
молодцов-бюрократов с ручищами, широкими,  как  сковородки  на  дюжину  яиц:
молодцы  открывают  двери  легким  рывком  и идут ворочать большими -нужными
делами. Проникнув сквозь двери, я стал думать, что разговор  с  Азаровым  не
следует   начинать  с  шокирующей  фразы  ("Я  пришел  к  вам  как  умный  к
умному..."), а надо блюсти субординацию: он академик, я инженер.
     А  когда  поднимался  по  мраморным   лестничным   маршам   в   коврах,
пришпиленных  никелированными штангами, с перилами необъятной ширины, в моей
душе возникла почтительная готовность  согласиться  со  всем,  что  академик
скажет и порекомендует... Словом, если к гранитной лестнице упругой походкой
подходил  Кривошеин-первооткрыватель,  то  в  директорскую  приемную  вошел,
шаркая ногами, Кривошеин-проситель: с сутулой спиной и виноватой мордой.
     Секретарша Ниночка бросилась наперерез мне со стремительностью, которой
позавидовал бы вратарь Лев Яшин.
     - Нет-нет-нет, товарищ Кривошеин, нельзя, Аркадий Аркадьевич собирается
на конгресс в Новую Зеландию, вы же знаете, как мне влетает, когда я пускаю!
Никого не принимает, видите?
     В приемной действительно было много сотрудников и командированных.  Все
они  недружелюбно посмотрели на меня. Я остался ждать - без особых надежд на
удачу, просто: другие ждут и я буду. Чтоб не отрываться от коллектива. Тупая
ситуация.
     Народ прибывал. Лица у всех были угрюмые, некрасивые. Никто ни с кем не
разговаривал.
     Чем больше становилось людей в приемной, тем мельче  мне  казалось  мое
дело.  Мне пришло в голову, что образцы мои только измерены, но не испытаны,
что Азаров, чего доброго, станет доказывать, что технологические  работы  по
электронике  не  наш профиль. "И вообще чего я лезу? До конца темы еще год с
лишним. Чтобы опять Хилобок пускал пикантные изречения?"
     Легкий на помине Хилобок  с  устремленным  видом  возник  в  дверях;  я
вовремя занял выгодную позицию и вслед за ним юркнул в кабинет.
     - Аркадий Аркадьевич, мне бы...
     - Нет-нет,  Валентин... э-э... Васильевич, - принимая от Гарри какие-то
бумаги, поморщился в мою сторону Азаров. - Не могу! Никак не могу.  С  визой
задержка,  доклад  вот  надо после машинистки вычитать... Обратитесь с вашим
вопросом к Ипполиту Илларионовичу, он будет замещать меня этот месяц, или  к
Гарри Харитоновичу. Не один же я на свете в конце концов!
     Вот  так. Человек летит в Новую Зеландию, о чем разговор! На конгресс и
для ознакомления. И чего это мне  пришло  в  голову  хватать  его  за  полу?
Смешно. Работай себе, пока не потребуют отчета.
     Когда-нибудь    из-за    этой    работы   будут   прерывать   заседания
правительства... Да, но почему это должно быть когда-нибудь?
     Не будут прерывать  заседание,  не  волнуйся.  Тебя  будут  выслушивать
второстепенные чиновники, которые никогда не отважатся что-то предпринять на
свою ответственность, - такие же слабаки, как и ты сам.
     Слабак.  Слабак,  и все! Надо было поговорить, раз уж решился. Не смог.
Извинился противным голосом и ушел из кабинета. Да, склонить к своей  работе
спешащего за океан Азарова - это не "машиной-маткой" командовать.
     Но все-таки это что-то не то..."
     "25  октября.  А  вот  это,  кажется,  то!  Наш  город  посетил  видный
специалист в области микроэлектроники, кандидат  технических  наук,  будущий
доктор  тех же наук Валерий Иванов. Он звонил мне сегодня. Встреча состоится
завтра в восемь часов в ресторане "Динамо".  Форма  одежды  соответствующая.
Присутствие дам не исключено.
     Валерка   Иванов,   с   которым   мы  коротали  лекции  по  организации
производства за игрой в "балду" и в "слова", жили в одной комнате общежития,
вместе ездили на практику и  на  вечера  в  библиотечный  институт!  Валерка
Иванов,  мой  бывший  начальник  и  соавтор  по двум изобретениям, спорщик и
человек отважных идей! Валерка Иванов, с которым мы пять лет работали душа в
душу! Я рад.
     "Слушай, Валерка, -  скажу  я  ему,  -  бросай  свою  микроэлектронику,
перебирайся обратно. Тут такое дело! "
     Пусть даже заведует лабораторией, раз кандидат. Я согласен. Он работать
может.
     Ну, поглядим, каким он стал за истекший год".
     "26 октября, ночь. Ничто в жизни не проходит даром.
     С  первого  взгляда  на  Иванова  я понял, что прежнего созвучия душ не
будет. И дело не в годе разлуки. Между нами вкралась та Гаррина подлость. Ни
он, ни я в ней не повинны, но мы оказались как бы  по  разные  стороны.  Он,
гордо  подавший  в  отставку,  хлопнувший дверью, как-то больше прав, чем я,
который остался и не разделил с ним эту горькую гордость. Поэтому весь вечер
между нами была тонкая, но непреодолимая неловкость и горечь, что не  смогли
мы тогда эту подлость одолеть. Мы теперь как-то меньше верили друг в друга и
друг  другу...  Хорошо,  что  я  взял  с  собой Лену, хоть она украсила нашу
встречу.
     Впрочем, разговор  был  интересный.  Он  заслуживает  того,  чтобы  его
описать.
     Встреча  началась  в  20.00.  Передо  мной сидел петербуржец. Импортный
пиджак в мелкую серую клетку и без отворотов, белая накрахмаленная  рубашка,
шестигранные  очки  на  прямом  носу,  корректный  ершик  черных волос. Даже
втянутые щеки вызвали у меня воспоминание о блокаде.
     Лена  тоже  не  подкачала.  Когда  проходили  по  залу,  на   нее   все
оборачивались.  Один  я  пришел вахлак вахлаком: клетчатая рубаха и не очень
измятые серые брюки;
     два дубля ощутимо уменьшили мой гардероб.
     В ожидании, пока принесут заказ, мы с удовольствием рассматривали  друг
друга.
     - Ну, - нарушил молчание петербуржец Иванов,- хрюкни что-нибудь.
     - Я смотрю, морда у тебя какая-то асимметричная...
     - Асимметрия  -  признак  современности.  Это от зубов, - он озабоченно
потрогал щеку, - продуло в поезде.
     - Давай вдарю - пройдет.
     - Спасибо. Я лучше коньячком...
     Обычная наша разминочка перед хорошим разговором.
     Принесли коньяк и вино для дамы.  Мы  выпили,  утолили  первый  аппетит
заливной  осетриной и снова с ожиданием уставились друг на друга. Окрест нас
пировали. Корпусный  мужчина  за  сдвинутыми  столами  произносил  тост  "за
науку-маму"  (видно,  смачивали  чью-то  диссертацию) . Подвыпивший одинокий
человек за соседним столиком грозил пальцем графинчику с водкой, бормотал:
     - Я молчу... Я молчу! - Его распирала какая-то тайна.
     - Слушай, Валька!..
     - Слушай, Валерка!..
     Мы озадаченно посмотрели друг на друга.
     - Ну, давай ты первый, - кивнул я.
     - Слушай, Валька, - у Иванова завлекательно сверкнули глаза за  очками,
- бросай-ка  ты  этот  свой...  эту  свою  системологию,  перебирайся к нам.
Перевод я тебе устрою. Мы сейчас такое дело разворачиваем!  Микроэлектронный
комплекс: машина, делающая машины, - чувствуешь?
     - Твердые схемы?
     - А,  что  твердые  схемы  -  поделки,  пройденный  этап! Электронный и
плазменный  лучи  плюс  электрофотография  плюс  катодное  напыление  пленок
плюс...  Словом, идея такая: схема электронной машины развертывается пучками
электронов и ионов, как изображение на  экране  телевизора,  -  и  все.  Она
готова,   может   работать.   Плотность  элементов  как  в  мозгу  человека,
чувствуешь?
     - И это уже есть?
     - Ну, видишь ли...-он поднял брови. - Если бы было,  зачем  бы  я  тебя
звал? Сделаем в установленные сроки.
     (Ну,  конечно  же, мне нужно бросить системологию и идти за ним! Не ему
же за мной, у меня на поводу... Разумеется! Так всегда было.)
     - А у американцев?
     - Они тоже стараются. Вопрос в том, кто раньше. Работаем вовсю,  я  уже
двенадцать заявок подал - чувствуешь?
     - Ну, а цель?
     - Очень   простая:   довести   производство   вычислительных  машин  до
массовости и дешевизны газет. Знаешь, какой шифр я дал теме? "Поэма". И  это
действительно  технологическая поэма! - От выпивки у Валерки залоснился нос.
Он старался вовсю и, наверно, не  сомневался  в  успехе:  меня  всегда  было
нетрудно  уговорить.  -  Завод  вычислительных машин размерами чуть побольше
телевизора,  представляешь?  Машина-завод!   Она   получает   по   телетайпу
технические  задания  на  новые  машины,  пересчитывает ТЗ в схемы, кодирует
расчет электрическими импульсами, а они  гоняют  лучи  по  экрану,  печатают
схему.  Двадцать  секунд - и машина готова. Это листок, на котором вмещается
та же электронная схема,  что  сейчас  занимает  целый  зал,  представляешь?
Листок  в  конверте  посылают  заказчику,  он вставляет его в исполнительное
устройство... Ну, там в командный  пульт  химзавода,  в  систему  управления
городскими  светофорами,  в  автомобиль,  куда  угодно  -  и все, что раньше
медленно, неуклюже,  с  ошибками  выполнял  человек,  теперь  с  электронной
точностью делает умный микроэлектронный листик! Чувствуешь?
     Лена   смотрела   на  Валерку  с  восхищением.  Действительно,  картина
вырисовывалась настолько роскошная, что я не сразу понял: речь идет о тех же
пленочных схемах,  которые  я  недавно  осуществил  в  баке  "машины-матки".
Правда, они попроще, но в принципе можно делать и "умные" листики-машины.
     - А  почему  вакуум  да  разные  лучи? Почему не химия... наверно, тоже
можно?
     - Химия... Лично я с тех пор,  как  доцент  Варфоломеев  устраивал  нам
"варфоломеевские  зачеты", химию не очень люблю. (Это было сказано для Лены.
Она оценила  и  рассмеялась.)  Но  если  у  тебя  есть  идеи  по  химической
микроэлектронике  -  давай.  Я  -  за. Будешь вести это направление. В конце
концов неважно, как сделать, главное  -  сделать.  А  тогда...  тогда  можно
развернуть  такое!  -  Он  мечтательно откинулся на стуле. - Суди сам, зачем
машине-заводу давать задания на схемы? Это лишняя работа. Ей нужно  сообщать
просто  информацию  о  проблемах.  Ведь  теперь  в  производстве, в быту, на
транспорте, в обороне - всюду работают машины. Зачем превращать их  импульсы
в  человеческую  речь,  если  потом ее снова придется превращать в импульсы!
Представляешь: машины-заводы получают по радио информацию от дочерних  машин
из  сферы производства, планирования, сбыта продукции, перевозок... отовсюду
- даже о погоде, видах на урожай, о потребностях людей. Сами  перерабатывают
все в нужные схемы и рассылают...
     - Микроэлектронные рекомендации?
     - Директивы,  милый! Какие там рекомендации: математически обоснованные
электронные  схемы  управления,  так  сказать,  рефлексы   производства.   С
математикой не спорят!
     Мы выпили.
     - Ну,  Валера, - сказал я, - если ты сделаешь эту идею, то прославишься
так, что твои портреты будут печатать даже на туалетной бумаге!
     - И твои тоже, - великодушно добавил он. - Вместе будем красоваться.
     - Но, Валерий, - сказала Лена, - ведь получается, что в вашем комплексе
нет места человеку. Как же так?
     - Лена, вы же инженер... - снисходительно шевельнул бровями  Иванов.  -
Давайте смотреть на этот предмет, на человека то есть, по-инженерному: зачем
ему   там   место?   Может  человек  воспринимать  радиосигналы,  ультра-  и
инфразвуки,  тепловые,  ультрафиолетовые  и   рентгеновы   лучи,   радиацию?
Выдерживает  он  вакуум,  давление  газов  в сотни атмосфер, ядовитую среду,
перегрузки в сотни земных тяготений,  резонансные  вибрации,  термоудары  от
минус  ста  двадцати по Цельсию до плюс ста двадцати с часовой выдержкой при
каждой температуре, холод  жидкого  гелия?  Может  он  летать  со  скоростью
снаряда,  погружаться  на дно океана или в расплавленный металл? Может он за
доли секунды разобраться во  взаимодействии  десяти  -  хотя  бы  десяти!  -
факторов? Нет.
     - Он все это может с помощью машин, - отстаивала человечество Ленка.
     - Да, но машины-то это могут и без его помощи! Вот и остается ему в наш
суровый  атомно-электронный  век  только  кнопки нажимать. Но как раз эти-то
операции автоматизировать  проще  простого.  Вы  же  знаете:  в  современной
технике   человек   -   самое   ненадежное   звено.   Недаром  всюду  ставят
предохранители, блокировки и прочую "защиту от дурака".
     - Я молчу! - угрожающе возгласил пьяный.
     - Но ведь человека, наверно, можно усовершенствовать, - заикнулся я.
     - Усовершенствовать?  Меня  душит  смех!  Да   это   все   равно,   что
усовершенствовать  паровозы  - вместо того чтобы заменять их тепловозами или
электровозами. Порочен сам физический принцип, заложенный в человеке: ионные
реакции в растворах, процесс обмена веществ. Ты оглядись, - он широко  повел
рукой по залу, - все силы отнимает у людей проклятый процесс!
     Я  огляделся.  За  сдвинутыми  столиками  пирующие  размашисто целовали
новоиспеченного кандидата: лысого юношу, изможденного трудами и  волнениями.
Рядом  сияла жена. По соседству с ними чинно питались двенадцать интуристов.
Дым и галдеж стояли  над  столиками.  На  эстраде  саксофонист,  непристойно
скособочившись   и  выпятив  живот,  вел  соло  с  вариациями;  под  сурдину
синкопировали трубы, неистовствовал ударник - оркестр исполнял стилизованную
под твист "Из-за острова на стрежень...". Возле эстрады, не сходя  с  места,
волновались  всеми  частями  тела  пары.  "Я  молчу!" - возглашал наш сосед,
уставясь в пустой графин.
     - Собственно, единственное достоинство человека  -  универсальность,  -
снисходительно  заметил  Иванов. - Он хоть плохо, но многое может делать. Но
универсальность - продукт сложности, а сложность  -  фактор  количественный.
Научимся  делать  электронно-ионными  пучками  машины  сложностью  в десятки
миллиардов элементов - и все. Песенка людей спета.
     - Как это спета? - тревожно спросила Лена.
     - Никаких  ужасов  не  произойдет,  не  надо  пугаться.  Просто   тихо,
благопристойно  и  незаметно наступит ситуация, когда машины смогут обойтись
без  людей.  Конечно,  машины,  уважая  память   своих   создателей,   будут
благосклонны  и  ко  всем прочим. Будут удовлетворять их нехитрые запросы по
части обмена веществ. Большинство людей это, наверно, устроит - они в  своей
неистребимой  самовлюбленности  даже  будут считать, что машины служат им. А
для машин это будет  что-то  вроде  второстепенного  безусловного  рефлекса,
наследственной  привычки. А возможно, и не останется у машин таких привычек:
ведь основа машины - рациональность... Зачем им это надо?
     - Между  прочим,  рациональные  машины  сейчас  служат  нам!  -  горячо
перебила  его  Лена.  -  Они  удовлетворяют  наши  потребности, разве нет? Я
помалкивал. Валерка засмеялся.
     - А это как смотреть, Леночка! У машин не меньше оснований считать, что
люди удовлетворяют их  потребности.  Если  бы  я  был,  скажем,  электронной
машиной  "Урал-4", то не имел бы к людям никаких претензий: живешь в светлой
комнате с кондиционированием, постоянным и  переменным  током  -  эквивалент
горячей  и  холодной  воды,  так  сказать.  Да  еще прислуга в белых халатах
суетится вокруг каждого твоего каприза, в газетах о тебе пишут. А работа  не
пыльная: переключай себе токи, пропускай импульсы... Чем не жизнь!
     - Я  молчу!  -  в  последний  раз  произнес  сосед, потом распрямился и
заголосил на весь зал что-то похабное. К нему тотчас бросились метрдотель  и
дружинники.
     - Ну и что, если я пьяный! - скандалил дядя, когда его под руки волокли
к выходу. -Я на свои пью, на заработанные. Воровать - тоже работа...
     - Вот  он,  предмет  ваших  забот, во всей красе! - скривил тонкие губы
Валерка. - Достойный потомок того тунеядца, что кричал на подпитии: "Человек
- это звучит гордо!" Уже не звучит... Ну так как, Валька? - повернулся он ко
мне. - Перебирайся, включайся в тему, тогда  и  от  тебя  в  будущем  что-то
останется. Разумные машины-заводы, деятельные и всесильные электронные мозги
- ив  них  твои идеи, твое творчество, лучшее, что в нас есть... чувствуешь?
Человек-творец - это пока еще звучит гордо. И это лучшее останется  и  будет
развиваться  даже  тогда,  когда  малограмотная  баба  Природа  окончательно
опростоволосится со своим "хомо сапиенс"!
     - Но ведь это страшно - что вы говорите! - возмущенно сказала Ленка.  -
Вы... как робот! Вы просто не любите людей!
     Иванов взглянул на нее мягко и покровительственно:
     - Мы ведь не спорим, Лена. Я просто объясняю вам, что к чему.
     Это  уже  было  слишком.  Ленка психанула и замолчала. Я тоже ничего не
ответил. Молчание становилось неловким. Я позвал официанта, расплатился.  Мы
вышли   на   проспект  Маркса,  на  самый  "днепровский  Бродвей".  Гуляющие
дефилировали.
     Вдруг Валерка больно схватил меня за руку.
     - Валька, слышишь? Видишь?! Сначала я не  понял,  что  надо  слышать  и
видеть.  Мимо  нас  прошли  парень  с  девицей,  оба  в толстых свитерах и с
одинаковыми прическами. У парня  на  шее  джазил  транзисторный  приемник  в
желтой  перламутровой коробочке, перечерченной силуэтом ракеты. Чистые звуки
саксофона и отчетливые синкопы труб само-утверждающе разносились вокруг... Я
узнал бы звучание этого транзистора среди сотен марок приемников  и  радиол,
как  мать  узнает  голос  своего  ребенка  в галдеже детсадика. "Малошумящий
широкополосный  усилитель",  который  стоит  в  нем,  -  наше   с   Валеркой
изобретение.
     - Значит,  в  серию  пустили,  - заключил я. - Можно требовать с завода
авторские... Эй, юноша, сколько отвалил за транзистор?
     - Пятьдесят долларов, - гордо сообщил чувак.
     - Вот видишь: пятьдесят долларов, они же  сорок  пять  тугриков.  Явная
наценка за качество звучания. Радоваться должен!
     - Радоваться?!  Радуйся  сам! Вот ты говоришь: страшное... (собственно,
ему это говорила Лена, а не я). Пусть лучше страшное, чем такое!
     М-да... Когда-то мы вникали в квантовую физику, поражались непостижимой
двойственности  "волны-частицы"  электрона;  изучали  теорию  и   технологию
полупроводников,    осваивали   тончайшие   приемы   лабораторной   техники.
Полупроводниковые приборы тогда  были  будущим  электроники:  о  них  писали
популяризаторы  и  мечтали  инженеры.  Многое  было  в этих мечтаниях - одно
сбылось, другое отброшено техникой. Но вот  мечты  о  том,  что  транзисторы
украсят туалеты прыщеватых пи-жончиков с проспекта, не было.
     А  как  мы  с  Валеркой  бились  над  проблемой  шумов! Дело в том, что
электроны распространяются в полупроводниковом кристалле, как частицы краски
в воде - то же хаотичное бестолковое "броуново движение". В наушниках или  в
динамике   из-за   этого  слышится  шум,  похожий  одновременно  на  шипение
патефонной иглы и на отдаленный шорох морского  прибоя.  Словом,  там  целая
история...  У  меня  это  было  первое  изобретение  - и какой торжественной
музыкой звучала для меня официальная фраза  заявления  в  Комитет  по  делам
изобретений  СССР:  "Прилагая  при  сем  нижеперечисленные документы, просим
выдать нам авторское свидетельство на изобретение под названием..."!
     Ну, хорошо: кто-то там переживал радость познания, горел  в  творческом
поиске,  испытывал  свою  инженерную  удачу,  а  какое дело до этого бедному
чуваку? Ему-то от этих радостей ничего не перепало. Вот и  остается:  отвали
кровные  тугрики,  нажми  кнопку,  поверни  рукоятку  --  и ходи как дурак с
помытой шеей...
     Мы проводили Валерку до гостиницы.
     - Так как? - спросил он, подавая мне руку.
     - Подумать надо, Валер.
     - Подумать?! - Ленка гневно смотрела на меня. - Ты еще будешь думать?!
     Все-таки невыдержанный она человек. Нет бы промолчать...
     Самое занятное, что  Валерка  даже  не  спросил,  чем  я  занимаюсь,  -
настолько  очевидно  было  для  него,  что  в  Институте системологии ничего
хорошего быть не может и нужно перебираться к нему.
     Что ж, стоит подумать..."
     "27 октября. Звонил Иванов:
     - Надумал?
     - Нет еще.
     - Ах эти женщины! Я тебя, конечно, понимаю... Решайся,  Валька,  вместе
работать будем. Я тебе завтра перед отъездом позвоню, лады?
     ...Если   бы   тогда,   в   марте,  когда  мой  комплекс  только  начал
проектировать  и  строить  себя,  я  остановил  опыт  и  стал  анализировать
возможные   пути  развития  -  все  повернулось  бы  в  направлении  синтеза
микроэлектронных блоков. Потому что это было то, что я понимал. Сейчас я был
бы уже впереди Валерки. Работа покатилась бы по другим рельсам - и  ни  мне,
ни  кому  другому  и  в голову не пришло бы, что здесь упущен способ синтеза
живых организмов.
     Но он не упущен, этот способ...
     Как  приятно  было  усилием  инженерной  мысли  строить  в   баке   эти
пластиночки  с микросхемами: триггерами, инверторами, дешифраторами! Эта его
"Поэма",  если  к  ней  присовокупить  мою  "машину-матку",  -дело   верное.
Собственно,  "машина-матка"  уже есть его "машина-завод". И в этом деле я на
высоте. Еще не поздно повернуть...
     И такие работы действительно могут привести к созданию независимого  от
людей  мира  (или  общества) машин; не роботов, а именно взаимно дополняющих
друг друга разнообразных машин. Может быть, это в  самом  деле  естественное
продолжение  эволюции? Если глядеть со стороны, ничего ужасного: ну, были на
Земле белковые (ионно-химические) системы  -  на  их  информационной  основе
развились электроннокристаллические системы. Эволюция продолжается...
     Да,  но  если  глядеть  со  стороны,  то  и  при  мировой  термоядерной
катастрофе ничего страшного не произойдет. Ну, что-то там  такое  вспыхнуло,
возрос радиактивный фон атмосферы. Но вращается Земля вокруг оси? Вращается.
Вокруг   Солнца?   Вращается.  Значит,  устойчивость  солнечной  системы  не
нарушилась, все в порядке.
     "Вы не любите людей!" -  сказала  Лена  Иванову.  Что  есть,  то  есть:
хилобоковская   вонь,   уход   из   института,  вчерашняя  встреча  с  нашим
изобретением - все это ступеньки на лестнице человеконенавистничества.  Мало
ли  их,  таких  ступенек,  в жизни каждого деятельного человека! Сопоставишь
свой житейский опыт с инженерным и действительно можешь прийти к  убеждению,
что проще развивать машины, в которых все рационально и ясно.
     Ну, хорошо, а я-то люблю людей? Именно от этого зависит, чем мне дальше
заниматься.
     Никогда над этим не задумывался... Ну, я люблю себя, как это ни ужасно.
Любил  отца.  Люблю  (допустим)  Лену.  Если когда-нибудь обзаведусь детьми,
наверно, буду любить и их. Валерку не то что люблю, но уважаю. Но чтобы всех
людей, которые ходят по улице, попадаются мне на  работе,  в  присутственных
местах,  о  которых читаешь в газетах и слышишь разговоры... что мне до них?
Что им до меня? Мне нравятся красивые женщины, умные веселые мужчины,  но  я
презираю  дураков  и  пьяниц,  терпеть  не  могу  автоинспекторов, холоден к
старикам. А в утренней транспортной давке на меня  иногда  находят  приступы
ТТБ  -  трамвайно-троллейбусного  бешенства,  когда  "  хочется всех бить по
головам и скорее выбраться наружу...  Словом,  к  людям  я  испытываю  самые
разнообразные чувства.
     Ага, в этом что-то есть. К людям мы испытываем чувства уважения, любви,
презрения,  стыда,  страха,  гордости,  симпатии,  унижения и так далее. А к
машинам? Нет, они тоже вызывают эмоции: с хорошей машиной приятно  работать,
если  попусту  испортили  машину  или  прибор  -  жалко;  а  уж как, бывает,
изматеришься, пока найдешь  неисправность...  Но  это  совсем  другое.  Это,
собственно,   чувства  не  к  машинам,  а  к  людям,  которые  их  делали  и
использовали. Или могут  использовать:  Даже  боязнь  атомных  бомб  -  лишь
отражение  нашего  страха  перед  людьми,  которые их сделали и намереваются
пустить в ход. И намерения людей строить машины, которые  оттеснят  человека
на второй план, тоже вызывают
     страх.
     Я  люблю  жизнь,  люблю  чувствовать все - это уж точно. Ну, а какая же
жизнь без людей? Смешно... Конечно же, надо  гипотетической  "машине-заводу"
Иванова противопоставить "машину-матку"!
     Ясно, я выбираю людей!
     А умный и сильный парень Валера еще слабее меня. Не он выбирает работу,
а работа выбирает его...
     (Ну, а по-честному, Кривошеин? Совсем-совсем по-честному: если бы ты не
имел сейчас  на  руках  способа  делать человека, разве не исповедовал бы ты
взгляды в пользу электронных машин? Каждый из нас,  специалистов,  стремится
подвести  под  свою  работу идейную базу - не признаваться же, в самом деле,
что занимаешься ею лишь потому, что ничего другого  не  умеешь  делать!  Для
творческого работника такое признание равносильно банкротству.
     Кстати, а умею ли я делать то, за что берусь?..)
     Ну,  хватит!  Конечно,  это  очень интеллигентно и мило: оплевать себя,
плакаться над своим  несовершенством,  мучиться  раздвоенностью  мечтаний  и
поступков...  Но  где  он,  тот  рыцарь  духа с высшим образованием и стажем
работы по требуемой специальности, которому  я  могу  спокойно  сдать  тему?
Иванов? Нет. Азаров? Не удалось установить. А работа стоит.
     Поэтому, какой я ни есть, пусть мой палец пока полежит на этой кнопке".
     "28 октября. Звонок в лабораторию.
     - Ну, Валя, решился? (Как тонно поставлен вопрос!)
     - Нет, Валер.
     - Жаль.  Мы  бы  с  тобой  славно  поработали. Впрочем, я тебя понимаю.
Привет ей. Очень милая женщина, рад за тебя.
     - Спасибо. Передам.
     - Ну, пока. Будешь в Ленинграде, навести.
     - Непременно! Счастливо долететь, Валера.  Ни  хрена  ты,  Валерка,  не
понимаешь... Ну да ладно.
     Все! Я, кажется, почувствовал злость к работе. Спасибо
     тебе, Валерка, хоть за это!"

        Глава тринадцатая

     <i>Никогда  не знаешь, что хорошо, что плохо. Так, стенография возникла из
дурного почерка. теория надежности - из поломок и отказов машин.

     К. Прутков-инженер, мысль No 100</i>

     "1 ноября. Итак, я, сам того не желая, доказал, что, управляя синтезом,
можно на основе информации о... скажем, заурядном человеке создать психопата
и раба. Получилось так потому, что при  введении  дополнительной  информации
было  совершено  грубое  насилие  (ох,  на  укладывается  этот "результат" в
академические  фразы!),  Теперь  мне   как   минимум   необходимо   доказать
противоположную возможность.
     Положительное в опыте с дублем Адамом то, что он оказался жив и телесно
здоров.  И  внешность  подучилась такая, как я задумал. И еще: теперь у меня
есть опыт  по  преобразованиям  форм  человеческого  тела...  Отрицательное:
"удобный"  способ  многократных  преобразований  и растворений категорически
отпадает; все надо сделать за один раз. И способ корректировки "то - не  то"
надо  применять  лишь  в  тех случаях, когда я твердо знаю, что "то", и могу
контролировать изменения, попросту говоря, исправлять только мелкие  внешние
изъяны.
     Словом, и в третий раз приходится начинать на голом месте...
     Я  хочу  создать улучшенный вариант себя: более красивый и более умный.
Единственно возможный способ - записать в машину вместе со своей информацией
и свои пожелания. Она может их воспринять, может не  воспринять;  в  крайнем
случае получится такой же Кривошеин - и все. Лишь бы не хуже.
     С  внешностью  более-менее  ясно:  надену  "шапку  Мономаха"  и буду до
галлюцинаций зримо  представлять  себя  стройным,  без  дефектов  физиономии
(долой веснушки, рубец над бровью, исправить нос, уменьшить челюсть и т. д.)
и   тела  (убрать  жир,  срастить  коленную  связку).  И  волосы  чтоб  были
потемнее...
     А вот усилить умственные способности... Как? Просто пожелать, чтобы мой
новый двойник был умнее меня? "Машина-матка" оставит это без  внимания,  она
воспринимает только конструктивную информацию... Надо подумать".
     "2  ноября. Есть идея. Примитивная, как лапоть, но идея. Я не одинаково
умен в разное время дня. После обеда, как известно,  тупеешь  -  этому  даже
есть   какое-то   биологическое  обоснование  (кровь  отливает  от  головы).
Следовательно, информацию о себе записывать в машину только  натощак.  И  не
накуриваться до обалдения.
     И  еще  одно  качество  своего мышления стоит учесть: чем ближе к ночи,
трезвые мысли и рассуждения вытесняются у меня мечтами, игрой воображения  и
чувств.  Это  тоже ни к чему, мечтательность уже подвела меня под монастырь.
Следовательно, как вечер - долой из камеры.  Пусть  мой  новый  дубль  будет
трезв, смышлен и уравновешен! "
     "17  ноября.  Третья  неделя  пошла, как я натаскиваю "машину-матку" на
усовершенствование себя. Так  и  подмывает  отдать  через  "шапку  Мономаха"
приказ "Можно!", поглядеть, что получится. Но нет: там человек! Пусть машина
впитывает  все  мои  мысли,  представления,  пожелания. Пусть поймет, чего я
хочу".
     "25 ноября, вечер: Снег  сыплет  на  белые  трубки  фонарей,  сыплет  и
сыплет,  будто  норму  перевыполняет...  Вот опять мимо нашего дома идет эта
девочка на костылях - возвращается из школы. Наверно, у нее был полиомиелит,
отнялись ноги.
     Каждый раз, когда я вижу ее - с большим ранцем за острыми плечами,  как
она  неумело  загребает  костылями,  вкривь и вкось виснет между ними, - мне
стыдно. Стыдно, что сам я здоров, хоть об дорогу бей; стыдно, что я, умный и
знающий человек, ничем не  могу  ей  помочь.  Стыдно  от  ощущения  какой-то
огромной бессмысленности, существующей в жизни.
     Дети  не  должны  ходить на костылях. Чего стоит вся наука и техника на
свете, если дети ходят на костылях!
     Неужели я и сейчас делаю что-то не то? Не то,  что  нужно  людям?  Ведь
девочке этот мой способ никак не поможет.
     ...Скоро месяц, как я, предварительно составив программу, о чем думать,
вхожу  в  информационную  камеру,  укрепляю  на  теле датчик, надеваю "шапку
Мономаха", думаю, разговариваю вслух. Иногда  меня  охватывают  сомнения:  а
вдруг  в  "машине-матке"  снова что-то получается не так? Нет контроля, черт
побери! И я трушу;
     так трушу, что боюсь, как бы это не отразилось  на  характере  будущего
дубля..."
     Следующая запись в дневнике была сделана карандашом.
     "4 декабря. Ну вот... По идее, мне следует сейчас ликовать: получилось.
Но нечем,  нет  ни  сил,  ни мыслей, ни эмоций. Устал. Ох, как я устал! Лень
даже поискать свою авторучку.
     Машина в основном учла мои пожелания о внешности. Кое-что я подправил в
процессе синтеза. Никакой опыт не пропадает; когда дубль  возникал,  мне  не
требовалось прикидывать, примеряться - наметанный глаз сразу отмечал "не то"
в его строении и контролировал, как машина исправляет эти "не то".
     К  баку  я  подставил  трап, помог ему выбраться. Он стоял передо мной:
голый, стройный, мускулистый, красивый, темноволосый - чем-то похожий и  уже
непохожий на меня. Около его ступней растекались лужи жидкости.
     - Ну как? - голос у меня почему-то был сиплый.
     - Все в порядке, - он улыбнулся.
     А  потом...  потом  у меня тряслись губы, тряслось лицо, ходили ходуном
руки. Я даже не мог закурить.  Он  зажег  мне  сигарету,  налил  полмензурки
спирта,  приговаривал:  "Ну-ну...  все  в  порядке,  чего  там",  -  словом,
успокаивал. Смешно...
     Попробую сейчас уснуть".
     "5 декабря. Сегодня я проверял логические способности дубля-3.
     Первый тур (игра в "балду"): 5 :3 в его  пользу.  Второй  тур  (игра  в
"слова"):  из слова "аббревиатура" за 10 минут он построил на 8 слов больше,
чем я; из слова "перенапряжение" - на 12  слов  больше.  Третий  тур  решали
взапуски  логические задачи из вузовского задачника по системологии Азарова,
начиная от номера 223. Я дошел только до No 235 за два часа работы, он -  до
No 240.
     Ни  о  каком  подыгрывании  с  моей стороны не может быть и речи - меня
разобрал  азарт.  Получается,  что  он  соображает  быстрее  меня  на  25-30
процентов - и это от ерундового кустарного нововведения! А как можно было бы
усилить способности человека по настоящей науке?
     Но  посмотрим,  как он покажет себя в работе". "7 декабря. Работа у нас
пока не интеллектуальная: прибираем  в  лаборатории.  Это  не  просто  из-за
переплетения  проводов  и живых шлангов. Вытираем в отсасываем пыль, очищаем
колбы, приборы и панели от налета плесени.
     - Скажи, как ты относишься к биологии?
     - К биологии? - он с недоумением посмотрел на меня, вспомнил. - А,  вон
ты  о  чем! Знаешь, я его тоже не понимаю... По-моему, это у него был заскок
от самоутверждения..."

     - Фьи-уть! - присвистнул аспирант Кривошеин и даже подпрыгнул на  стуле
от неожиданности. - Вот это да!
     Как  же  так...  ведь  дубль-3  тоже  был  продолжением "машины-матки"!
Выходит... выходит, машина уже  научилась  строить  организм  человека?  Ну,
конечно.  Ведь  он  был  первый,  поэтому требовался сложный поиск. А теперь
машина запомнила все пути поиска, выбрала из  них  те,  что  непосредственно
ведут к цели, и построила себе программу синтеза человека.
     Значит,  его  открытие  внутренних преобразований действительно уникум.
Его надо беречь... Лучше всего записать себя снова в "машину-матку": уже  не
со  смутной  памятью  поиска,  а  с  точными  и  проверенными  знаниями, как
преобразовывать себя. Вот только зачем?
     - Э, сколько можно об  этом  думать!  -  поморщился  аспирант  и  снова
уткнулся в дневник.
     "18  декабря.  Не  помню: эти морозы называются крещенскими или те, что
бывают в январе? Северо-восточный ветер пригнал к нам такую сибирскую  зиму,
что  паровое  отопление  еле  справляется  с  холодом. В парке все бело, и в
лаборатории стало светлее.
     По библейскому ли графику, нет ли, но крещение нового дубля состоялось.
И крестным папашей был Гарри Хилобок.
     Состоялось оно так. В институт на годичную  практику  прибыли  студенты
Харьковского   университета.   Позавчера   я   зашел   в  общежитие  молодых
специалистов, куда их поселили, и позаимствовал "для психологических опытов"
студбилет и направление на практику. Студенты  смотрели  на  меня  с  робким
почтением,  в  глазах  их  светилась  готовность  отдать для науки не только
студбилеты, но и ботинки. Паспорт я одолжил у Паши Пукина.
     Затем  мы  познакомили  "машину-матку"  с  видом  и  содержанием   этих
документов:  вертели перед объективами, шелестели листками... Когда паспорт,
студенческий билет и бланк направления  возникли  в  баке,  я  надел  "шапку
Мономаха"   и   методом  "то  -  не  то"  откорректировал  все  записи,  как
требовалось.
     Дубль-3 наречен Кравцом Виктором  Витальевичем.  Ему,  стало  быть,  23
года,  он русский, военнообязанный, студент пятого курса физфака ХГУ, живет.
в Харькове, Холодная гора, 17... Очень приятно познакомиться!
     Так ли уж приятно? Во время этой операции  мы  с  новоявленным  Кравцом
разговаривали  вполголоса  и  чувствовали  себя фальшивомонетчиками, которых
вот-вот накроют. Сказалось стойкое уважение интеллигентов к законности.
     Когда  на  следующий  день  мы  отправились  к   Хилобоку:   Кравец   -
оформляться, а я - просить, чтобы студента направили ко мне в лабораторию, -
нам  тоже было не по себе. Я, помимо прочего, опасался, что Гарри пошлет его
в другую лабораторию. Но обошлось. Студентов в этом  году  навалило  больше,
чем  снегу.  Когда  Хилобок услышал, что я обеспечу студенту Кравцу материал
для дипломной работы, он попытался всучить мне еще двух.
     Гарри, конечно, обратил внимание на наше сходство.
     - Он не родственник вам будет, Валентин Васильевич?
     - Да как вам сказать... слегка. Троюродный племянник.
     - А-а, ну тогда  понятно!  Конечно,  конечно...  -  лицо  его  выразило
понимание  моих родственных чувств и снисхождение к ним. - И жить он будет у
вас?
     - Нет, зачем? Пусть в общежитии.
     - Да-да, конечно, как же... - по  лицу  Гарри  было  ясно,  что  и  мои
отношения с Леной для него не тайна. - Понимаю вас, Валентин Васильевич, ах,
как я вас понимаю!
     Боже, до чего противно, когда Хилобок тебя "ах, как понимает"!
     - А  как  у  вас  дела  с докторской диссертацией, Гарри Харитонович? -
спросил я, чтоб изменить тему разговора.
     - С докторской? - Хилобок посмотрел  на  меня  очень  осторожно.  -  Да
так...  а почему вы заинтересовались, Валентин Васильевич? Вы же дискретник,
аналоговая электроника не по вашей части.
     - Я сейчас сам не знаю, что по моей, а что  не  по  моей  части,  Гарри
Харитонович, - чистосердечно признался я.
     - Вот  как?  Что  ж,  это  похвально...  Но  я  еще не скоро представлю
диссертацию  к  защите:  дела  все  отвлекают,  текучка,  некогда  творчески
подзаняться,   вы   сами  быстрее  меня  защитите,  Валентин  Васильевич,  и
кандидатскую и докторскую, хе-хе...
     Мы  возвращались  в  лабораторию  в   скверном   настроении.   Какая-то
сомнительная  двойственность  в нашей работе: в лаборатории мы боги, а когда
приходится  вступать  в  контакт   с   окружающей   нас   средой,   начинаем
политиковать,  жулить,  осторожничать. Что это - специфика исследований? Или
специфика действительности? Или, может быть, специфика наших характеров?
     - В конце концов не я придумал систему квитанций на человека: паспорта,
прописки, анкеты, пропуска, справки, - сказал я. - Без бумажки ты букашка, а
с бумажкой человек.
     Виктор Кравец промолчал".
     "20 декабря. Ну, начинается совместная работа!
     - Тебе не кажется, что мы крупно дали маху с нашей клятвой?
     - ?!
     - Ну, не со всей клятвой, а с тем сакраментальным пунктом...
     - "...использовать открытие на пользу людям с абсолютной надежностью"?
     - Именно. Мы осуществили четыре способа: синтез информации о человеке в
человека, синтез кроликов с исправлениями и без, синтез электронных  схем  и
синтез  человека  с  исправлениями.  Дает  ли  хоть  один  из них абсолютную
гарантию пользы?
     - М-м... нет. Но последний способ в принципе позволяет...
     - ...делать "рыцарей без страха и  упрека",  георгиевских  кавалеров  и
пламенных борцов?
     - Скажем проще: хороших людей. Ты против?
     - Мы  пока  еще  не  голосуем, а обсуждаем. И мне кажется, что идея эта
основана - извини,  конечно,  -  на  очень  телячьих  представлениях  о  так
называемых  "хороших людях". Не существует абстрактно "хороших" и абстрактно
"плохих" - каждый человек для кого-то хорош и для кого-то плох.  Объективных
критериев здесь нет. Поэтому-то у настоящих рыцарей без страха и упрека было
гораздо  больше врагов, чем у кого-либо другого. Хорош для всех только умный
и подловатый эгоист, который для достижения своих целей стремится  со  всеми
ладить.  Существует,  правда,  "квазиобъективный"  критерий: хорош тот, кого
поддерживает большинство. Согласен ли ты в основу данного  способа  положить
такой критерий?
     - М-м... дай подумать.
     - Стоит ли, если я уже подумал, ведь к тому же придешь... (Нет, каков!)
Этот критерий   не   годится:  испокон  веку  кого  только  не  поддерживало
большинство... Есть еще два критерия: "хорошо то, что я считаю хорошим" (или
тот, кого я считаю хорошим), и "хорошо то, что хорошо для меня". Мы,  как  и
подавляющее   большинство   людей,   профессионально   заботящихся  о  благе
человечества, руководствовались обоими критериями - только по простоте своей
думали, что руководствуемся первым, да еще считали его объективным...
     - Ну, это ты уж хватил через край!
     - Ничуть не через край! Я не буду напоминать о злосчастном дубле Адаме,
но ведь даже когда ты синтезировал меня, то заботился о том, чтоб  было  мне
хорошо  (точнее,  по твоему мнению "хорошо"), и о том, чтоб было хорошо тебе
самому. Разве не так? Но этот критерий субъективен, и другие люди...
     - ...с помощью этого способа будут стряпать то, что хорошо по их мнению
и для них?
     - Именно.
     - М-да... Ну, допустим. Значит,  надо  искать  еще  способы  синтеза  и
преобразования информации в человеке.
     - Какие же именно?
     - Не знаю.
     - Я тебе скажу, какой нужен способ. Надо превратить нашу "машину-матку"
в устройство  по  непрерывной  выработке  "добра"  с  производительностью...
скажем, полтора миллиона добрых поступков в секунду. А заодно сделать  ее  и
поглотителем  дурных поступков такой же производительности. Впрочем, полтора
миллиона - это капля в море: на Земле живет три с половиной миллиарда людей,
и каждый совершает в день несколько десятков поступков, из которых  ни  один
не   бывает   нейтральным.   Да  еще  нужно  придумать  способ  равномерного
распределения этой - гм! - продукции по  поверхности  земной  суши.  Словом,
должно  получиться что-то вроде силосоуборочного боронователя на магнетронах
из неотожженного кирпича...
     - Издеваешься, да?
     - Да. Топчу ногами нежную мечту - иначе она черт те куда нас заведет.
     - Ты считаешь, что я?..
     - Нет. Я не считаю, что ты работал неправильно. Странно  выглядело  бы,
если  бы  я  так считал. Но понимаешь: субъективно ты и мечтал и замышлял, а
объективно делал только то, что определяли возможности открытия. И в этом-то
все дело! Надо соразмерять свои замыслы с возможностями своей работы.  А  ты
вознамерился  противопоставить  какую-то машинишку ежедневным ста миллиардам
разнообразных поступков человечества. Ведь именно они,  эти  сто  миллиардов
плюс несчитанные миллиарды прошлых поступков, определяют социальные процессы
на Земле, их добро и их зло. Вся наука не в силах противостоять этим могучим
процессам,  этой  лавине поступков и дел: во-первых, потому что научные дела
составляют лишь  малую  часть  дел  в  мире,  а  во-вторых,  это  ей  не  по
специальности.  Наука  не  вырабатывает  ни добро, ни зло - она вырабатывает
новую информацию  и  дает  новые  возможности.  И  все.  А  применение  этой
информации  и  использование  возможностей  определяют упомянутые социальные
процессы и социальные силы. И мы даем людям всего лишь новые возможности  по
производству  себе  подобных,  а  уж они вольны использовать эти возможности
себе во вред или на благо или вовсе не использовать.
     - Что же, ты считаешь, надо опубликовать открытие и  умыть  руки?!  Ну,
знаешь!  Если  нам  наплевать, что от него получится в жизни, то остальным и
подавно.
     - Не кипятись. Я не считаю, что надо  опубликовать  и  наплевать.  Надо
работать   дальше,  исследовать  возможности  -  так  все  делают.  Но  и  в
исследованиях, и в замыслах, и даже в мечтах по теме No 154 надо  учитывать:
то, что получится от этой темы в жизни, зависит прежде всего от самой жизни,
или,  выражаясь культурно, от социально-политической обстановки в мире. Если
обстановка будет развиваться в благоприятную  сторону,  можно  опубликовать.
Если   нет   -  придержать  или  даже  совсем  уничтожить  работу,  как  это
предусмотрено той же клятвой. Не в наших силах  спасти  человечество,  но  в
наших силах не нанести ему вреда.
     - Гм...   что-то   очень   уж   скромно.  По-моему,  ты  недооцениваешь
возможности современной науки. Сейчас существует способ  нажатием  кнопки  -
или  нескольких  кнопок  -  уничтожить человечество. Почему бы не возникнуть
альтернативному способу: нажатием кнопки  спасти  человечество  или  уберечь
его?  И почему бы, черт побери, этому способу не лежать на нашем направлении
поиска?
     - Не лежит он здесь. Наше направление  созидательное.  Мост  несравнимо
труднее построить, чем взорвать.
     - Согласен. Но мосты строят.
     - Но никто еще не построил такой мост, который было бы нельзя взорвать.
     Здесь мы зашли с ним в некий схоластический тупик.
     Но  каков,  а?  Ведь,  по  сути,  он ясно и толково изложил мне все мои
смутные сомнения; они меня давно одолевали... Не знаю даже,  огорчаться  мне
или радоваться".
     "28  декабря.  Итак,  прошел  год  с тех пор, как я сидел посреди вновь
образованной лаборатории на нераспакованном импульсном генераторе и замышлял
неопределенный опыт. Только год? Нет, все-таки время измеряется событиями, а
не вращением Земли: мне кажется, что прошло лет десять. И не только  потому,
что  много  сделано  -  много  пережито. Я стал больше думать о жизни, лучше
понимать людей и себя, даже немного изменился -  дай  бог,  чтобы  в  лучшую
сторону.
     И все равно: какая-то неудовлетворенность - от излишней мечтательности,
наверно?  Все,  что  я задумывал, получалось, но получалось как-то не так: с
трудностями, с ужасными осложнениями, с разочарованиями... Так оно и  бывает
в  жизни: человек никогда не мечтает, в чем бы ему разочароваться или где бы
шлепнуться лицом в грязь, это приходит само собой. Умом  я  это  превосходно
понимаю, а смириться все равно никак не могу.
     ...Когда я синтезировал дубля-3 (в миру - Кравца), то туманно надеялся:
что-то  щелкнет  в  "машине-матке"  - и получится именно рыцарь без страха и
упрека! Ничего не щелкнуло. Он хорош,  ничего  не  скажешь,  но  не  рыцарь:
трезв, рассудочен и осторожен. Да и откуда взяться рыцарю - от меня, что ли?
     Дурень, мечтательный дурень! Ты все рассчитываешь, что природа вывезет,
сама вложит в твои руки "абсолютно надежный способ", - ничего она не вывезет
и ничего она не вложит. Нет у нее такой информации.
     Черт,   но   неужели  нельзя?  Неужели  прав  усовершенствованный  мною
Кривошеин-Кравец?
     ...Есть один способ спасти мир нажатием кнопки; он  применим  в  случае
термоядерной  войны.  Упрятать  в  глубокую шахту несколько "машин-маток", в
которые записана информация о людях (мужчинах и женщинах)  и  большой  запас
реактивов.  И  если  на  испепеленной  поверхности Земли не останется людей,
машины сберегут и возродят человечество. Все какой-то выход из положения.
     Но ведь снова все получится не так. Швырнуть в  мир  такой  способ,  он
нарушит  установившееся  равновесие  и, чего доброго, толкнет человечество в
ядерную войну. "Люди останутся  живы,  атомные  бомбы  не  страшны  -  ну-ка
всыплем  им!  -  рассудит какой-нибудь дошлый политикан. - Проблема Ближнего
Востока? Нет Ближнего Востока! Проблема Вьетнама?  Нет  Вьетнама!  Покупайте
персональные атомоубежища для души!"
     Выходит, и это "не то". Что же "то"? И есть ли "то"?"


         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Трезвость (Испытание себя) * 


        Глава первая

     <i>Сон - лучший способ борьбы с сонливостью.

     К. Прутков-инженер. "Набросок энциклопедии"</i>

     Быстротечна июньская ночь: давно ли угас на юго-западе лиловый закат, а
вот на юго-востоке, за Днепром, уж снова светлеет небо. Но и короткая ночь -
ночь;  она  оказывает на людей свое обычное действие. Спят жители затененной
части планеты.  Спят  граждане  города  Днепровска.  Спят  многие  участники
описываемых событий.
     Беспокойно  спит  Матвей  Аполлонович  Онисимов. Ему долго не удавалось
уснуть:  курил,  ворочался  в  постели,  беспокоя  жену,   -   размышлял   о
происшедшем. Задремал, утомившись, - и перевозбужденная психика поднесла ему
безобразный  сон:  будто в трех городских парках обнаружили три трупа убитых
из огнестрельного оружия. Судмедэксперт Зубато,  ленясь  исследовать  каждое
убийство  в  отдельности,  придумал версию: все трое убиты одним выстрелом -
навылет; и для доказательства  своей  правоты  усадил  трупы  в  обнимку  на
мраморной скамье секционного зала так, чтобы пулевые отверстия совпадали.
     И  Матвей  Аполлонович,  которому  обычно виделись только черно-белые и
мутные, как заношенная кинолента, сны, воспринимал эту  картину  объемно,  в
красках  и  с  запахами: сидят трое Кривошеиных - огромные, голые, розовые и
пахнущие  мясом,  -  смотрят  на  него,  фотогенично  улыбаясь...   Онисимов
проснулся  из  чувства  протеста.  Но  (сон  в  руку!)  в  голове  его стала
вырисовываться правдоподобная версия: они там, в  лаборатории,  варили  труп
умерщвленного  Кривошеина!  Ведь труп - всегда главная улика, а спрятать или
зарыть опасно, ненадежно, могут обнаружить и опознать. Вот они и варили  или
разлагали  труп  в  специальном  составе,  а  поскольку дело это не простое,
что-то не рассчитали, опрокинули бак. Поэтому и теплым оказался труп,  когда
техник  Прахов  обнаружил  его  в  баке!  Поэтому  так  скоро  и разложились
пропитанные ихней химией  мягкие  ткани  трупа,  остался  скелет.  Лаборанта
пришибло  баком,  а  второй соучастник - этот, который вчера кривлялся перед
ним (мистификатор, циркач,  надувные  маски  или  тренировки  мимики  -  они
ловкачи,  это  ясно!),  убежал.  И организовал себе алиби - своими масками и
мимотехникой он  мог  и  московского  профессора  ввести  в  заблуждение.  А
документы его - хорошо сделанная липа.
     Матвей  Апоплонович  закурил  еще  одну  папиросу.  И все-таки это дело
отдает не обычной уголовщиной. Если преступники работают и в Москве и  здесь
и  мотивов  корысти,  личных  счетов  и  секса нет, то... наверно, Кривошеин
действительно сделал серьезное изобретение  или  открытие.  Нет,  завтра  он
будет  настаивать перед Алексеем Игнатьевичем, чтобы к этому делу подключили
органы безопасности! (Хотя Онисимов никогда не узнает,  как  обстояло  дело,
нельзя не отдать должное его следовательской хватке. В самом деле: ничего не
понимать  в сути дела, а только на основе внешних случайных фактов построить
логически непротиворечивую версию - это не каждый может!)
     Подумав так, Матвей Аполлонович успокоенно  уснул.  Сейчас  ему  снится
приятное:  что  его  повысили  за  раскрытие такого дела... Но сны еще менее
подвластны  нашим  мечтаниям,  чем  реальная  действительность,  -   и   вот
следователь   раздосадованно   мычит,   а   пробудившаяся   жена  озабоченно
спрашивает: "Матюша, что с тобой?" Онисимову привиделось,  что  в  горотделе
произошел пожар и сгорело новое штатное расписание-Аркадий Аркадьевич Азаров
уснул  совсем  недавно,  да  и  то  после  двух  таблеток снотворного: утром
проснется  с  неврастенией.  Его  тоже  одолевали  мысли  о  происшествии  в
лаборатории  новых  систем...  Уже  звонили  из горкома партии: "У вас опять
авария, Аркадий Аркадьевич? С человеческими жертвами?" - и  откуда  они  так
быстро узнают! Теперь пойдет: вызовы, комиссии, объяснения... Что ж на то ты
и директор, много денег получаешь, чтобы тебя дергали всюду! Вот из-за таких
вещей,  в  которых  он  не  повинен  и  не  может быть повинен, ставится под
сомнение его честная положительная  работа!  Аркадий  Аркадьевич  чувствовал
себя одиноким и несчастным.
     "...Не надо было организовывать эту лабораторию "случайного поиска". Не
послушал себя. Ведь идея, что путем случайных проб и произвольных комбинаций
можно  достичь истины и верных решений в науке, была глубоко противна твоему
мышлению. И противна сейчас. Метод Монте-Карло... одно название чего  стоит!
Вера  в  случай  -  что.  может  быть ужасней для исследователя? Вместо того
чтобы, логически анализируя проблему, уверенно и неторопливо приближаться  к
ее решению - испытывать, пусть даже с помощью приборов и машин, свое игорное
счастье!  Конечно,  и  таким  путем  можно  строить  наукообразные системы и
алгоритмы, но не похожи ли они на те "системы", с помощью которых  игроки  в
рулетку,  надеясь выиграть, просаживают свои состояния... Подумаешь, изменил
название лаборатории. Но суть-то  осталась.  Пустил  на  самотек,  рассудил:
такое  направление в мировой системологии есть - пусть разовьется и у нас...
Вот и "развилось"!"
     Тогда Аркадий Аркадьевич не высказал Кривошеину своих  сомнений,  чтобы
не  убить его энтузиазм, только спросил: "Что же вы намереваетесь достичь...
э-э... случайным поиском?" - "Прежде  всего  освоить  методику",  -  ответил
Кривошеин,   и  это  понравилось  Азарову  больше,  чем  если  бы  он  начал
фонтанировать идеи.
     "Нет, он не только осваивал методику,  -  Аркадий  Аркадьевич  вспомнил
лабораторию,  установку,  похожую  на  осьминога,  обилие приборов и колб. -
Развернул  какую-то  большую  экспериментальную  работу...  Неужели  у  него
получалось  то,  о  чем  он  докладывал  на  ученом совете? Но все кончилось
трупом. Трупом, обратившимся в скелет! - Азаров  почувствовал  отвращение  и
ярость.  - Надо сворачивать экспериментальные работы, вечно в них что-нибудь
случается! Непременно!  Системология  по  сути  своей  наука  умозрительная,
анализ  и  синтез любых систем надо вести математически - и нечего... Теорию
нужно двигать! А хочется работать с машинами  -  пожалуйста,  программируйте
свои  задачи  и  идите  в  машинный  зал...  Да и вообще эти эксперименты, -
академик усмехнулся, успокаиваясь, -  никогда  не  знаешь,  что  ты  сделал:
глупость или открытие!"
     ...Аркадий  Аркадьевич  имел  давние  счеты с экспериментальной наукой,
суждения его о ней были тверды и окончательны. Тридцать с лишним  лет  назад
молодой  физик Азаров изучал процесс сжижения гелия. Однажды он сунул в дюар
несколько стеклянных соломинок-капилляров, и охлажденная до двух градусов по
абсолютной  шкале  жидкость  необыкновенно  быстро  испарилась.  Два   литра
драгоценного  в  то  время  гелия  пропали,  эксперимент был сорван! Аркадий
сгоряча обвинил лабораторного стеклодува, что тот подсунул  дефектный  дюар;
стеклодува  наказали...  А два года спустя сокурсник Азарова по университету
Петр Капица в аналогичном опыте (капилляры погрузить в сосуд) открыл явление
сверхтекучести гелия!
     С той поры Аркадий Аркадьевич разочаровался в экспериментальной физике,
полюбил надежный и строгий мир математики и ни  разу  не  пожалел  об  этом.
Именно   математика   вознесла   его   -  математический  подход  к  решению
нематематических проблем. В  тридцатых  годах  он  применил  свои  методы  к
проблемам общей теории относительности, которая тогда владела умами ученых;
     позже  его  изыскания  помогли  решить  важные  задачи по теории цепных
реакций в уране и плутонии;  затем  он  приложил  свои  методы  к  проблемам
химического катализа полимеров; и теперь он возглавил направление дискретных
систем в системологии.
     "Э,  я  все  не  о том! - подосадовал на себя Азаров. - Что же все-таки
случилось в лаборатории Кривошеина? Помнится, прошлой осенью он приходил  ко
мне,  хотел  о чем-то поговорить... О чем? О работе, разумеется. Отмахнулся,
было некогда... Всегда считаешь главным неотложное! А следовало  поговорить,
теперь  знал  бы,  в  чем  дело.  Больше  Кривошеин ко мне не обращался. Ну,
конечно,  такие  люди  горды  и  застенчивы...  Постой,  какие  люди?  Какой
Кривошеин? Что ты о нем знаешь? Несколько докладов на семинарах, выступление
на  ученом  совете,  несколько реплик и вопросов к другим докладчикам да еще
раскланивались при встречах. Можно ли по этому судить о нем? Можно,  не  так
уж  слабо ты разбираешься в людях, Аркадий... Он был деятельный и творческий
человек, вот что. Таких узнаешь и по вопросу и по  фразе  -  по  повадке.  У
таких  видна  непрерывная  работа  мысли  - не каждому видна, но ты ведь сам
такой, можешь заметить... Человек  ест,  ходит  на  работу,  здоровается  со
знакомыми,   смотрит  кино,  ссорится  с  сослуживцами,  одалживает  деньги,
загорает на пляже - все это делает полнокровно, не для порядка -  и  думает,
думает.  Над  одним. Над идеей, которая не связана ни с его поступками, ни с
бытейскими заботами, но его с этой мысли ничто не собьет. Она главное в нем:
из нее рождается новое... И Кривошеин был такой. И это очень жаль, что  был,
- со  смертью каждого такого человека что-то очень нужное уходит из жизни. И
чувствуешь себя более одиноким... Э,  полно,  что  это  я?!.  -  спохватился
Аркадий Аркадьевич. - Спать, спать!"
     Гарри  Харитонович  Хилобок  тоже  долго  не мог уснуть в эту ночь: все
смотрел на светящиеся в доме напротив окна квартиры Кривошеина и гадал:  кто
же  там  есть?  В  одиннадцатом  часу из подъезда быстро вышла Лена Коломиец
(Гарри Харитонович узнал ее по фигуре и походке, подумал рассеянно: "Надо бы
теперь с ней поближе  познакомиться,  есть  чем  заинтересовать"),  но  свет
продолжал  гореть.  Хилобок  погасил  свет  в своей квартире, пристроился на
подоконнике с театральным биноклем, но ракурс был  невыгодный  -  он  увидел
только  часть  книжного  шкафа  и  трафарет  из  олимпийских колец на стене.
"Забыла она погасить лампу, что ли? Или там кто-то еще? Позвонить в милицию?
Да ну их, сами пусть разбираются.  -  Гарри  Харитонович  сладко  зевнул.  -
Может, кто-то из ихних там обыскивает..."
     Он  вернулся  в  комнату,  зажег ночник - фигурку обнаженной женщины из
искусственного мрамора с лампочкой  внутри.  Мягкий  свет  осветил  медвежью
шкуру  на  полу, синие стены в золотистых обойных аистах, полированные грани
письменного стола, шкаф для  книг,  шкаф  для  одежды,  телевизорную  тумбу,
стеганую  розовую кушетку, темно-красный ковер со сценой античного пиршества
- все вокруг располагало к полнокровной неге.  Гарри  Харитонович  разделся,
подошел к зеркалу шкафа, стал рассматривать себя. Он любил свое лицо: прямой
крупный  нос,  гладкие, но не полные щеки, темные усы - в нем что-то есть от
Ги де Мопассана... Не так давно он перед этим  зеркалом  примерял  к  своему
лицу  выражение  для  доктора  технических  наук.  "Что ему надо было, этому
Кривошеину? - Гарри Харитонович почувствовал клокотание внутри  от  яростной
ненависти.  -  Что  я  ему  такого  сделал?  И  за  тему  его  голосовал,  и
родственника помог в лабораторию устроить... Сам не защищается,  так  другим
завидует!  Или это он за то, что я не сделал для него заказ по СЭД-2? Ну, да
все равно - нету больше Кривошеина. Спекся. Вот так-то. В жизни  в  конечном
счете выигрывает тот, кто переживает противника".
     Хилобока   порадовало  нечаянное  остроумие  этой  мысли.  "Хм...  Надо
запомнить и пустить". Вообще следует заметить, что Гарри Харитонович был  не
так  глуп,  как  могло  показаться  по его поведению. Просто в основу своего
преуспевания в жизни он положил правило: с  дурака  меньше  спрос.  От  него
никто  никогда  не  ждал  ни дельных мыслей, ни знаний; поэтому в тех редких
случаях, когда он обнаруживал знания или выдавал хоть скудненькие, но мысли,
это казалось таким  приятным  сюрпризом,  что  сотрудники  начинали  думать:
"Недооцениваем   мы  все-таки  Гарри  Харитоновича..."  и  стремились  своим
расположением  исправить  недооценку.  Так  проходили  в  сборник   "Вопросы
системологии"  его  статьи,  от  которых  редакторы  наперед не ждали ничего
хорошего и вдруг обнаруживали в них крупицы смысла. Так же Гарри Харитонович
сдавал  темы  заранее  деморализованным   его   поведением   и   разговорами
заказчикам.  Вот только с докторской диссертацией вышла осечка... Ну ничего,
он свое возьмет! ,
     Гарри Харитоновича убаюкали приятные мысли и радужные  надежды.  Сейчас
он спал крепко и без сновидений, как спали, наверно, еще в каменном веке.

     Спал  и  счастливо  улыбался  во  сне вернувшийся с ночного дежурства в
городе милиционер Гаевой.

     Поплакав от обиды на Кривошеина и на себя, уснула Лена.

     Но  не  все  спят...  Успешно  борется  с   дремой   старшина   милиции
Головорезов,  охраняющий  лабораторию  новых  систем;  он  сидит  на крыльце
флигеля, курит, смотрит на звезды над  деревьями.  Вот  в  траве  неподалеку
что-то  зашуршало.  Он  посветил  фонариком:  из  лопухов  на  него  смотрел
красноглазый кролик-альбинос. Старшина кышкнул - кролик прыгнул  в  темноту.
Головорезов не знал, какой это кролик.

     Виктор  Кравец  все  ворочался  на  жесткой  откидной койке в одиночной
камере дома предварительного заключения под .суконным одеялом,  от  которого
пахло дезинфекцией. Он находился в том состоянии нервного возбуждения, когда
невозможно уснуть.
     "Как  же  теперь  будет?  Как будет? Выкрутится аспирант Кривошеин, или
лаборатория и работа погибнут?  И  что  я  еще  смогу  сделать?  Отпираться?
Сознаваться? В чем? Гражданин следователь, я виноват в благих намерениях - в
благих намерениях, которые ничему не помогли... Что ж, наверно, это жестокая
вина,  если  так  получилось. Все гнали: скорей-скорей! - овладеть открытием
полностью, добраться до способа "с абсолютной надежностью". Я тоже,  хоть  и
не  сознавался  себе  в  этом, ждал, что мы откроем такой способ... Эволюция
каждую новую информацию вводила в человека постепенно, методом малых проб  и
малых отклонений, проверяла полезность ее в бесчисленных экспериментах. А мы
- все в один опыт!
     Надо  было  с  самого  начала  выбросить  из  головы  мысли о возможных
социальных последствиях, работать открыто  и  спокойно,  как  все.  В  конце
концов,  люди  не  маленькие,  должны сами понимать, что к чему. До всего мы
дошли: что человек - сверхсложная  белковая  квантово-молекулярная  система,
что  он  -  продукт естественной эволюции, что он - информация, записанная в
растворе. Одно только упустили из виду: человек  -  это  человек.  Свободное
существо.  Хозяин  своей  жизни  и  своих  поступков. И свобода его началась
задолго  до  всех  бунтов  и  революций,   в   тот   далекий   день,   когда
человекообразная  обезьяна  задумалась:  можно  залезть  на дерево и сорвать
плод, но можно и попробовать сбить его палкой, зажатой в  лапе.  Как  лучше?
Она  неспроста задумалась, эта обезьяна: она видела, как в бурю обломившаяся
ветка сбила плоды... Свобода -  это  возможность  выбирать  варианты  своего
поведения,  ее исток - знание. С тех пор каждое открытие, каждое изобретение
давало людям новые возможности, делало их все более свободными.
     Правда, были и открытия (их немного), которые говорили  людям:  нельзя!
Нельзя  построить  вечные двигатели первого и второго рода, нельзя превзойти
скорость света, нельзя одновременно  точно  измерить  скорость  и  положение
электрона...  Но  наше-то открытие ничего не запрещает и ничего не отменяет,
оно говорит: можно!
     Свобода... Это не просто: осознать свою  свободу  в  современном  мире,
умно  и  трезво  выбирать  варианты своего поведения. Над человеком тяготеют
миллионы лет прошлого,  когда  биологические  законы  однозначно  определяли
поведение  его  животных  предков  и  все  было  просто. И сейчас он норовит
свалить свои ошибки и глупости на силу обстоятельств, на злой рок, возложить
надежды на бога, на сильную личность, на удачу - лишь бы не на себя. А когда
надежды рушатся, ищут и находят козла отпущения; сами же  люди,  возложившие
надежды,  ни  при  чем!  В  сущности,  люди,  идущие  по  линии  наименьшего
сопротивления, не знают свободы..."
     Кружочек  на  двери  камеры  отклонился,  пропустил  лучик  света;  его
заслонило  лицо  дежурного.  Наверно,  проверяет, не замыслил ли новый побег
беспокойный  подследственный?  Виктор  Кравец  неслышно  рассмеялся:  что  и
говорить,  кутузка  - самое подходящее место для размышлений о свободе! Он с
удовлетворением осознал, что, несмотря на все передряги, чувство  юмора  его
еще не покинуло...

     Дубль  Адам-Геркулес  сидел  на  скамье  у  троллейбусной  остановки на
опустевшей улице и вспоминал. Вчера, когда он шел  с  вокзала,  размышлял  о
воздействии  трех  потоков информации (науки, жизни, искусства) на человека,
возникала у него смутная, но очень важная идея. Перебили эти трое  со  своей
дурацкой проверкой документов, чтоб им... Осталось ощущение, что приблизился
к  ценной  догадке  -  лучше  бы  его  не  было,  этого  ощущения, теперь не
успокоишься!
     "Попробуем  еще  раз.  Я  обдумывал:  какой  информацией  и  как  можно
облагородить  человека?  Была  у  Кривошеина  идея синтезировать рыцаря "без
страха и упрека" - она  перешла  ко  мне,  отрекаться  от  нее  нельзя...  Я
отбраковал информацию от среды и информацию от науки, потому что воздействие
их  на  человека в равной мере может быть и положительное и отрицательное...
Остался способ "чувства добрые лирой пробуждать"  -  Искусство.  Верно,  оно
пробуждает.  Только  несовершенный  инструмент лира: пока тренькает, человек
облагорожен, а отзвучала - все проходит. Что-то остается, конечно, но  мало,
поверхностная  память  об  увиденном  спектакле  или прочитанной книге... Ну
хорошо, а если вводить в "мапщиу-матку" эту информацию при синтезе какого-то
человека: скажем, записать в нее Содержание многих книг,  показать  отличные
фильмы?  То  же самое будет, отложится содержание в поверхностной памяти - и
все. Ведь книга-то не о нем!
     Ага, об этом тоже я думал:  между  источником  информации  Искусства  и
приемником  ее - конкретным человеком - есть какая-то прозрачная стенка. Что
же это за стенка? Черт побери, неужели жизненный опыт всегда  будет  главным
фактором  в  формировании  личности  человека?  Нужно самому страдать, чтобы
понять страдания других? Ошибаться, чтобы научиться правильно поступать? Как
ребенку - надо обжечься, чтобы не тянуть пальцы к огню... Но ведь это  очень
тяжелая  наука  -  жизненный опыт, и не каждый может ее одолеть. Жизнь может
облагородить, но может и озлобить, оподлить; может сделать человека  мудрым,
но может и оболванить..."
     Он закурил и принялся расхаживать около скамейки по тротуару.
     "Информация  Искусства  не  перерабатывается  человеком  до  конца,  до
решения  на  ее  основе  своих  задач  в  жизни.   Постой!   Информация   не
перерабатывается  до решения задачи... это уже было. Когда было? Да в начале
опыта:  первоначальный  комплекс  "датчики  -  кристаллоблок  -  ЦВМ-12"  не
усваивал  информацию  от  меняет  Кривошеина - все равно! И тогда я применил
обратную, связь!"
     Теперь Адам уже не ходил, а бегал по заплеванному тротуару от  урны  до
фонарного столба.
     "Обратная  связь, будь она неладна! Обратная связь, которая увеличивает
эффективность информационных систем в тысячи раз... Вот почему "стенка", вот
почему мала эффективность Искусства - нет обратной связи между источником  и
приемником   информации.   Есть,   правда,   кое-что:  отзывы,  читательские
конференции,  критические  нахлобучки,   но   это   не   то.   Должна   быть
непосредственная  техническая  обратная  связь,  чтобы  изменять  вводимую в
человека  информацию  Искусства  применительно   к   его   индивидуальности,
характеру,  памяти,  способностям,  даже  внешности и анкетным данным. Таким
способом можно проигрывать в процессе синтеза его по-о ведение в критических
ситуациях (пусть сам ошибается, учится на ошибках,  ищет  верные  решения!),
раскрыть перед ним его - а не выдуманного героя - душевный мир, способности,
достоинства  и  недостатки,  помочь  ему  понять и найти себя... И тогда эта
великая информация станет его жизненным опытом наравне с  житейской,  станет
для  него  обобщенной истиной наравне с научной. Это будет уже какое-то иное
Искусство - не писательское, не актерское, не музыкальное, - а  все  вместе,
выраженное   в  биопотенциалах  и  химических  реакциях.  Искусство  Синтеза
Человека!"
     Внезапно он остановился. "Да, но как это осуществить в  "машине-матке"?
Как наладить в ней такую обратную связь? Не просто... Ну, да - опыты, опыты,
опыты  -  сделаем!  Смогли  же  мы  построить  обратную  связь между блоками
комплекса. Главное - есть идея!.."

     Вано Александрович Андросиашвили тоже не  спал  на  своей  подмосковной
даче.  Он  стоял  на  веранде,  слушал  шорох  ночного дождика... Сегодня на
заседании кафедры обсуждали итоги работы  аспирантов.  В  наименее  выгодном
свете предстал аспирант Кривошеин: за год он не сдал ни одного кандидатского
экзамена, лекции и лаборатории посещал последнее время очень редко, тему для
кандидатской  диссертации  еще  не  выбрал.  Профессор Владимир Вениаминович
Валерно высказал мнение, что человек напрасно занимает  аспирантское  место,
получает  стипендию  и  что недурно освободить вакансию для более прилежного
аспиранта. Вано Александрович решил было  отмолчаться,  но  не  сдержался  и
наговорил  Владимиру  Вениаминовичу много резких и горячих слов о косности в
оценке  работ  молодых  исследователей,  о  пренебрежении...   Валерно   был
ошеломлен,  а  сам  Андросиашвили  чувствовал  сейчас себя неловко: Владимир
Вениаминович, в общем, таких упреков не заслужил.
     Вано  Александрович  не  один  вечер  размышлял  над  фактом  чудесного
исцеления аспиранта после удара пудовой сосулькой, припоминал разговор с ним
об  управлении  обменом веществ в организме и пришел к выводу, что Кривошеин
открыл и привил себе свойство быстрой регенерации тканей, присущее в природе
только простейшим кишечнополостным. Его мучило, что он не  в  силах  понять,
как  тот  сделал  такое. Он ждал, что Кривошеин все-таки придет и расскажет;
Вано  Александрович  готов  был  забыть  обиду,  дать  обет  молчания,  если
понадобится, только бы узнать! Но Кривошеин молчал.
     Сейчас  Андросиашвили  досадовал  на  себя, что вчера во время вызова к
милицейскому телевидеофону не разузнал, почему и за что задержали аспиранта.
"Он что-то натворил? Но когда он успел: еще  утром  он  заходил  на  кафедру
сообщить,   что   улетит   на  несколько  дней  в  Днепровск!  Вторая  тайна
Кривошеина..." - профессор усмехнулся. Но беспокойство не проходило. Хорошо,
если вышло недоразумение, а если там что-то серьезное? Что  и  я  говори,  а
Кривошеин  -  автор  и носитель важного открытия о человеке. Это открытие не
должно пропасть.
     "Мне надо вылететь в Днепровск", - неожиданно возникла в голове  мысль.
Гордая  кровь горца и члена-корреспондента вскипела: он, Вано Андросиашвили,
помчится выручать попавшего в сомнительную переделку  аспиранта!  Аспиранта,
которого  он из милости взял на кафедру и который глубоко оскорбил его своим
недоверием!
     "Цхэ, помчится! - Вано Александрович тряхнул головой,  смиряя  себя.  -
Во-первых, ты, Вано, не веришь, что Кривошеин совершил какое-то преступление
- не  такой  он  человек.  Там либо беда, либо недоразумение. Надо выручать.
Во-вторых, ты мечтал о случае завоевать его доверие, сблизиться с  ним.  Это
именно  тот  случай.  Возможно,  у него есть серьезные основания таиться. Но
пусть не думает, что Андросиашвили человек, на которого  нельзя  положиться,
который  отшатнется  из мелких побуждений. Нет! Конечно, я и в Днепровске не
стану выспрашивать его -  захочет,  сам  расскажет.  Но  это  открытие  надо
беречь. Оно выше моего самолюбия".
     Вано  Александровичу  стало  легко  и  покойно  на  душе оттого, что он
преодолел себя и принял мудрое решение...
     Аспирант Кривошеин тоже не спал. Он продолжал читать дневник.

        Глава вторая

     <i>По учению Будды, чтобы избавиться от страданий, следует  избавиться  от
привязанностей.  Пусть  мне укажут, от каких привязанностей надо избавиться,
чтобы перестал болеть глазной зуб. И скорее!"

     К. Прутков-инженер, мысль без номера</i>

     "5 января. Вот и я оказался в положении  человека-черновика  для  более
совершенной копии. И хоть я сам создатель копии - приятного мало.
     - А  интересный  у тебя племянник, - сказала мне Лена, после того как я
познакомил их на новогоднем вечере. - Симпатичный.
     Вернувшись домой, я целый час  рассматривал  себя  в  зеркало:  картина
унылая... И разговаривать он ловок, куда мне до него.
     Нет,  Кравец  Виктор ведет себя с Леной по-джентльменски. То ли прежние
воспоминания действуют, то ли чувствует свои возможности по части  покорения
сердец,  но внешне он к ней равнодушен. А если бы постарался - не видать мне
Ленки.
     ...Когда мы с ним идем по Академгородку  или  по  институтскому  парку,
встречные  девушки,  которые  раньше  еле  кивали  мне,  громко  и  радостно
здороваются:
     - Здрасьте, Валентин Васильевич! -  а  вами  проникновенно  косятся  на
незнакомого парня рядом со мной.
     А как он ходит на лыжах! Вчера мы втроем отправились за город, так он и
Лена оставили меня далеко позади.
     А как ои танцевал на новогоднем балу!
     Даже секретарша Ниночка, которая раньше и дорогу-то к флигелю не знала,
теперь нет-нет да и занесет мне какую-нибудь бумагу из приемной.
     - Здрасьте,  Валентии  Васильевич!  Здравствуйте, Витя... Ой, как у вас
здесь интересно, одни трубки!
     Словом, теперь я ежедневно наблюдаю не только себя, какой я есть, но  и
себя,  каким  я  мог  бы быть, если бы не... если бы не что? Не голодовки во
время войны и после, не фамильное сходство с не весьма  красивым  -  увы!  -
родителем ("Весь в батю, мордастенький!" - умилялись, бывало, родственники),
не  ухабы  на  жизненном пути, не столь нездоровый образ жизни: лаборатория,
библиотека, комната, разговоры, размышления, миазмы реактивов  -  и  никакой
физической  нагрузки.  Право  же,  я не стремился стать некрасивым, толстым,
сутулым тугодумом - так получилось.
     По идее, я должен гордиться: переплюнул природу! Но что-то мешает...
     Нет,  все-таки  эта  идея  ущербна.   Допустим,   мы   доведем   способ
управляемого  синтеза  до  кондиции.  Будут  получаться  великолепные  люди:
сильные, красивые, одаренные, энергичные, знающие - ну, такие хозяева  жизни
с  плаката  "Вклад  в сберкассе мы хранили - гарнитур себе купили!". А те, с
которых их будут воспроизводить, - выходит, черновики, набросанные жизнью?
     За что же их-то унижать? Хороша "награда за жизнь": сожаление  о  своем
несовершенстве, мысли, что никогда не станешь совершенным потому, что вместо
налаженного  производства тебя произвела на свет обыкновенная мама! Выходит,
что наш способ синтеза человека все-таки противостоит  людям?  И  не  только
скверным  -  всем,  ибо  каждый из нас в чем-нибудь несовершенен. Выходит, и
хорошим, но обыкновенным (не искусственным)  людям  придется  потесниться  в
жизни?
     (Во!  Вот  такой ты, Кривошеин, и есть - толстошкурый... Пока самого за
живое не возьмет, ничего не доходит.  "Хоть  кол  на  голове  теши",  -  как
говаривал батя. Ну ладно: неважно, как дошло, - главное, что дошло.)
     Есть над чем задуматься... Пожалуй, все человеческие изъяны имеют общую
природу  -  это  перегибы.  Взять,  например,  хорошее, приятное в общежитии
качество характера: простодушие.  Оно  заложено  в  нас  с  детства.  Но  не
дотянула   природа,   подгадило  воспитание,  жизненная  обстановка  не  так
сложилась -  и  вместо  простодушия  получилась  дремучая  глупость.  Вместо
разумной   осторожности   таким   же  манером  получается  трусость,  вместо
необходимой в жизни  уверенности  в  себе-  ложная  самоуверенность,  вместо
прямоты  и  здорового  скептицизма  -  цинизм,  вместо  трезвой  дерзости  -
наглость, беспробудное хамство, вместо ума - хитрость.
     За многими словами прячем мы свое бессилие перед несовершенством людей:
за шутливыми   ("медведь   на   ухо   наступил",   "нянька   уронила"),   за
наукообразными      ("анемия",      "деградация     личности",     "комплекс
неполноценности"), за житейскими ("это ему не дано",  "этим  он  одарен")...
Раньше считали: "дар божий", в наш материалистический век "дар природный", а
в  сущности, один черт, все равно человек не властен. У одних есть, у других
нет.
     А можно догадаться, почему "не дано". В первобытной жизни  и  в  прочих
общественных  формациях  совершенство  человека было не обязательно. Живешь,
работать и размножаться можешь, ловчить умеешь -  и  ладно!  Только  сейчас,
когда  в  наши  представления  вошла  не  утопическая, а конструктивная идея
коммунизма - вырабатываются настоящие требования к  Человеку.  Мы  примеряем
людей  к этой прекрасной идее - и больно стало замечать то, на что раньше не
обращали внимания..."
     "8 января. Изложил свои мысли Кравцу.
     - Хочешь применить способ синтеза к обычным  людям?  -  сделал  быстрый
вывод смышленый дубль-3.
     - Да. Но как? - я поглядел на него с надеждой: а вдруг он и это знает?
     Он понял мой взгляд и рассмеялся.
     - Не забывай, что я - это ты. По уровню знаний, во всяком случае.
     - Но,  может, ты лучше знаешь, что это за жидкость? - я показал на бак.
- Ведь ты вышел из нее, как... как Афродита из морской  пены.  Ее  состав  и
прочее?
     - В двух словах?
     - Можно в трех.
     - Пожалуйста.  Эта жидкость - человек. Ее состав - состав человеческого
тела.  Кроме  того,  эта  жидкость  -  квантово-молекулярная   биохимическая
вычислительная  машина с самообучением и огромной памятью, в каждой молекуле
жидкости есть некая своя информация...  То  есть,  как  ни  верти,  жидкость
"машины-матки"  -  это  просто человек в жидкой фазе. Можешь делать из этого
факта научные, практические и организационные выводы.
     Чувствовалось, что новая проблема занимает его не столь живо, как меня.
Я попытался подогреть его воображение.
     - Витек, а что, если этот способ будет именно "то"? Ведь он для обычных
людей, а не...
     - Иди ты к...! (Ай-ай,  а  еще  искусственный  человек!)  Я  решительно
отказываюсь   рассматривать   нашу   работу   с  позиций  "то  -  не  то"  и
приверженности к клятве, которую я не давал! В  наше  время  надо  спокойней
относиться  к  клятвам!  (Ну, если это называется спокойное отношение...) Ты
хочешь применить открытие к преобразованию людей?
     - В ангелов... - наподдал я еще.
     - К  чертям  собачьим  ангелов!  Информационные  преобразования   "хомо
сапиенс"  -  и  все!  В  таком  академическом  плане  и  давай рассматривать
проблему!
     Я впервые наблюдал, как он вышел из себя... в меня. Как ни старайся,  а
кривошеинская  натура  себя  оказывает.  Но  главное:  он завелся. Это самое
необходимо, когда начинаешь новое исследование  -  завестись,  почувствовать
злость к работе.
     В  результате  шестичасового  разговора  с перерывом на обед мы сделали
четыре шага в осмыслении новой проблемы.
     Шаг первый. Искусственные и естественные люди, судя по всему (ну,  хотя
бы  по  тому,  что  обычная  пища не яд для дублей), биологически одинаковы.
Следовательно, все, что делает "машина-матка" с дублями,  можно  в  принципе
(если  отвлечься  от трудностей технической реализации, как пишут в статьях)
распространить на обычных людей.
     Шаг второй. "Машина-матка" выполняет команды по преобразованию  в  баке
без   каких-либо   механических   приспособлений  и  контрольных  устройств.
Следовательно,  сама  жидкость  есть  и   контрольно-управляющая   схема   и
исполнительный  биохимический механизм; она осуществляет в баке, как сказали
бы биологи, управляемый обмен веществ..."
     - Ах, черти! - пробормотал аспирант и нервно закурил.
     "...или точнее: преобразует внешнюю информацию в структурные  записи  в
веществе: органические молекулы, клетки, тельца, ткани...
     Шаг   третий.   Как   в   принципе   можно   преобразовать  человека  в
"машине-матке"? Искусственный дубль зарождается  в  ней  как  продолжение  и
развитие машинной схемы. На прозрачной стадии он уже ощущает и осознает себя
как  человек, но активно действовать не может (опыт с Адамом и подтверждение
Кравца). Затем дубль овеществляется до непрозрачной стадии,  отключается  от
жидкой  схемы "машины-матки" (или схема от него), овладевает собой и вылазит
из..;  нет-нет,  надо  академически!  -  отделяется  от  машины.  С  обычным
человеком  следует,  видимо,  поступать  в  обратном порядке, то есть прежде
всего "включить" его  в  схему  машины.  Технически:  погрузить  человека  в
жидкость.
     Шаг  четвертый.  Но  включится  ли человек в схему "машины-матки"? Ведь
требуется  ни  мало  ни  много,  как  -  я  все-таки  достаточно  знаком   с
нейрофизиологией,  Эшби  читал - полный контакт всей нервной сети человека с
жидкостью; а наши проводники-нервы уже изолированы от внешней  среды  кожей,
тканями,  костями  черепа.  Чтобы  добраться  до  них, жидкость-схема должна
проникнуть внутрь человека...
     Мы рассудили, что она может проникнуть. Ведь  человек  -  это  раствор.
Только не водный раствор (иначе бы люди растворялись в воде); свободной воды
в  человеке  не  так много. Это количественный анализ затуманивает все дело,
проклятый  гипноз  чисел,  когда,  разложив   живую   ткань,   мы   получаем
убедительные  цифры:  воды  75  процентов,  белков  20  процентов,  жиров  2
процента, солей 1 процент и так далее. Человек - биологический раствор,  все
составляющие  существуют в нем в единстве и взаимосвязи. Есть в теле "жидкие
жидкости": слюна, моча, плазма крови,  лимфа,  желудочный  сок  -  их  можно
налить  в пробирку. Другие жидкости наполняют клеточные ткани: мышцы, нервы,
мозг - каждая клетка сама по  себе  пробирка.  Биологические  жидкости  даже
кости  пропитывает,  как губку... Так что, несмотря на отсутствие подходящей
посуды, у человека гораздо больше оснований  считать  себя  жидкостью,  чем,
скажем, у сорокапроцентного раствора едкого натра.
     Если   быть   более  точным:  человек-  это  информация,  записанная  в
биологический раствор- Начиная с момента зачатия, в этом растворе происходят
превращения, формируются мышцы, внутренности, нервы, мозг, кожа. То же самое
- только  быстро  и   по-иному   -   делается   в   биологической   жидкости
"машины-матки".  Так что, с какой стороны ни взгляни, эти две жидкости очень
родственны, и взаимопроникновение их вполне возможно...
     Как нам ни хотелось каждую мысль и каждую догадку немедленно  проверить
в  "машине-матке",  но  мы  превозмогли себя и весь день занимались теорией.
Хватит играть со случаем, надо все продумать наперед.
     Итак, прежде всего включиться".
     "1 февраля. Ах, как хороши были теории, которые мы  подводили  под  то,
что  уже сделано! Игра в кубики, арифметика "то - не то"- приятно вспомнить,
как все гладко получалось...  Построить  теорию,  с  помощью  которой  можно
достичь новых результатов, куда сложнее.
     Пока  что теоретически осмысленная жидкость (жидкая схема) в баке ведет
себя как вульгарная вода. Только что погуще.
     Надо ли писать, что на следующий день мы прибежали в лабораторию с утра
пораньше, что, замирая и  предвкушая,  сунули  в  бак  кончики  указательная
пальцев  -  "включились".  И  ничего.  Жидкость была ни теплой, ни холодной.
Простояли так около часа: никаких ощущений, никаких изменений.
     Надо ли описывать, как мы купали в жидкости  последних  двух  кроликов,
пытаясь  включить  их  в  машину? "Машина-матка" не подчинялась даже команде
"Нет!" и не растворяла их. Кончилось тем, что кроли нахлебались, а  откачать
их мы не смогли.
     Надо  ли упоминать, что мы опускали в жидкость проводники и смотрели на
осциллографе колебания плавающих потенциалов? Колеблются потенциалы,  кривая
похожа на зубчатую электроэнцефалограмму. И что?
     Вот так всегда... Будь я новичком, я бы уже спасовал".
     "6  февраля.  Опыт:  я  опустил  в  жидкость палец, Кравец надел "шапку
Мономаха" и стал своим пальцем  касаться  разных  предметов.  Я  чувствовал,
какую  поверхность  он  трогает!  Вот что-то теплое (батарея отопления), вот
холодное и мокрое (он сунул палец под кран)...
     Здачиа, палец-то мой включился?! Машина через него передает мне внешнюю
информацию ощущений... Да, но это не че ощущения. Мне нужны сигналы {пусть в
ощущениях) работы жидкой схемы в баке!"
     "10 февраля. Если долго держать руку в жидкости и  сосредоточиться,  то
чувствуешь   очень  слабое  зудение  и  покалывание  в  коже...  Может,  это
самовнушение? Очень уж неуловимо слабо".
     "15 февраля. Маленький, невинный, пустяковый результатик. По  масштабам
он  уступает  даже  изготовлению  кроликов.  Просто я сегодня порезал мякоть
левой ладони и залечил порез.
     - Понимаешь, - задумчиво сказал утром Кравец,  -  Чтобы  было  ощущение
работы  (жидкой  схемы),  она  должна  работать.  А  над  чем  ей, простите,
работать? Зачем ей "включаться" в тебя, в меня, в кроликов? Все  в  нас  уже
сделано, все находится в информационном равновесии.
     ...Не  знаю,  действительно ли я сообразил быстрее его, что надо делать
дальше (льщу себя этим), или ему просто не захотелось делать себе больно. Но
опыт начал я: нарушил ииформационное равновесие в своем организме.
     Скальпель был острый, по неопытности я  распахал  себе  мясо  до  самой
кости. Кровь залила руку. Опустил ладонь в бак: жидкость вокруг начала густо
багроветь. Боль не исчезала.
     - Шапку надень, шапку! - закричал Кравец.
     - Какую  шапку,  зачем?  -  от  боли  и  вида  крови  я не очень хорошо
соображал.
     Тогда он напялил мне на голову "шапку Мономаха", защелкал тумблерами  -
и  боль  сразу исчезла; через несколько секунд жидкость очистилась от крова.
Кисть охватило какое-то сладкое зудение - и началось чудо:  на  моих  глазах
кисть становилась прозрачной!
     Сначала  показались  красные  жгуты  мышц. Через минуту они расплылись,
сквозь красноватое желе стали просвечивать  белые  костяшки  пальцев.  Возле
сухожилий  запястья  быстро утолщался и опадал, проталкивая кровь, сиреневый
сосуд.
     Мне стало страшно, я выдернул руку из бака. Сразу -  боль.  Кисть  была
цела, только блестела, как смазанная;
     с  прозрачных  пальцев  стекали  тяжелые капли. Я попробовал пошевелить
пальцами - они  не  слушались.  И  вдруг  я  заметил,  что  кончики  пальцев
каплевидно утолщаются... Это было совсем страшно.
     - Опусти обратно, руку потеряешь! - заорал Кравец.
     Я опустил, сосредоточил все внимание на порезе. Сладко ныло именно там.
"Да, машина...  то...то..."  -  поощрял я. Зудение постепенно ослабевало - и
кисть снова становилась непрозрачной!  Я,  с  облегчением  выдохнув  воздух,
вытащил ее: пореза уже не было, лишь на его месте вздулся красно-синий шрам.
В трещинах выступили прозрачные капельки сукровицы. Шрам нестерпимо саднил и
чесался.  Наверно,  это  было еще не все. Я снова опустил руку в жидкость...
Снова -  прозрачность,  зудение,  "то,  машина...  то...".  Наконец  зудение
исчезло, кисть стала непрозрачной.
     Весь  опыт  длился  двадцать  минут.  Сейчас я и сам не смог бы указать
место, где полоснул себя скальпелем.
     Надо разобраться... Самое интересное, что мне не  понадобилось  внушать
"машине-матке"  специальную информацию: как залечивать порез - да я и не мог
ее внушить. Возможно, и мои поощрения "то... то..." были  излишни:  ощущение
боли и без того породило в моем мозгу довольно красноречивые биотоки.
     Выходит,   "машину-матку"   включает  в  человека  сигнал  о  нарушении
информационного равновесия в системе.  Но  таким  сигналом  может  стать  не
только  боль:  волевая  команда  изменить что-то в себе, неудовлетворенность
("не то"). А далее можно управлять ощущениями.
     Пустяковый, неэффективный опыт в сравнении со всем прочим.  Ведь  порез
можно было залить йодом, перебинтовать - зажило бы и так...
     Самый  главный  опыт  из  всего,  что  достигли  за  год работы! Теперь
открытие может быть применено не только  для  синтеза  и  усовершенствования
искусственных  дуб-лея, а для преобразования сложной информационной системы,
заключенной  в  сложнейший  биологический  раствор,  которую  мы   упрощенно
называем "человек". Преобразование любого человека!"
     "20  февраля.  Да,  жидкая  схема  включается  в организм человека и но
волевой команде. Сегодня я  таким  способом  снял  с  левой  руки  волосяную
растительность  по самый локоть. Погрузил руку в бак, надел "шапку". Команда
"Не то!", сосредоточенная на волосах. Покалывание и зудение усилились.  Кожа
стала прозрачной. Через минуту волосы растворились.
     Кравец  по этой методе за пять минут отрастил на мизинце и указательном
пальце ногти длиной в  два  сантиметра.  Окунул  в  жидкость  обе  ладони  и
превратил  обычный  узор  кожи  на  подушечках  пальцев  в  нечто похожее на
"елочку" протектора автомобильной шины.  Потом  он  попробовал  восстановить
прежний узор, но позабыл, каков у него был раньше.
     Теперь понятно, почему у нас не получилось с кроликами - ведь у них нет
сознания, нет воли, нет неудовлетворенности собой. Этот способ для человека.
И только для человека!"
     Далее  аспирант  Кривошеин  читал  бегло,  для  запоминания.  Он листал
страницы дневника и будто фотографировал их  своей  памятью.  Ему  все  было
ясно:  Кривошеин  и  Кравец  другим  путем  пришли  к тому же, что и он, - к
управлению обменом веществ в человеке. Только при помощи машины.
     И это очень важно, что  при  помощи  машины:  теперь  его  открытие  не
уникум, не вид уродства, а знание, как преобразовать себя. Мало иметь способ
преобразования   -   надо  располагать  полной  информацией  о  человеческом
организме. У них ее нет и не могло быть. А его "знание в  ощущениях"  теперь
можно записать в "машину-матку" и через нее передать всем. Каждому человеку.
И каждый человек потом приобретет неслыханное могущество.
     Аспирант  мечтательно  смежил  глаза, откинулся на стуле... Уж что там:
борьба с болезнями - о них  скоро  забудут!  Человеку  станут  и  без  машин
подвластны все стихии.
     ...Синие  глубины  океанов, куда не опуститься без водолазного костюма,
без батискафа. И человек-дельфин, отрастивший себе жабры и плавники,  сможет
наслаждаться водной стихией, жить в ней, работать, путешествовать.
     ...Потянет в воздух - можно вырастить себе крылья, летать, парить орлом
в теплых воздушных потоках.
     ...Враждебные  чужие  планеты:  с ядовитой атмосферой из хлорных газов,
раскаленные  зноем  солнца  и  жаром  неостывшей  магмы   или   замороженные
космическим  холодом,  зараженные  смертоносными бациллами. И человек сможет
жить там вольно, как на Земле, без скафандра  и  биологической  защиты:  ему
понадобится  лишь  перестроить  свой  организм  на  окисление  хлором вместо
кислорода   или,   может   быть,   заменить    обычный    белок    в    теле
кремнийорганическим.
     Ведь  в  человеке не главное, что он дышит кислородом. И руки-ноги - не
главное. Можно завести жабры,  крылья,  плавники,  дышать  фтором,  заменить
белок  кремнийорганикой  -  и  остаться  человеком. А можно иметь нормальные
конечности, белую кожу, голову и документы - и не быть ям!
     - Да, но... - Кривошеин в задумчивости облокотился о стол.  Взгляд  его
снова упал на записи своего оригинала.
     "...-  Исчезнут болезни и уродства, не страшны раны, отравления. Каждый
сможет  стать  сильным,  смелым,  красивым,  сможет   мобилизовать   ресурсы
организма, чтобы выполнить работу, которая раньше казалась непосильной. Люди
будут  как  боги!..  Ну,  что ты улыбаешься мудрой улыбкой? Это ведь в самом
деле тот способ безграничного совершенствования человека!
     - Мудрый я, вот и улыбаюсь, - ответствовая холодно Кравец. -  Ты  опять
залетаешь. Не только такое может быть.
     - Да   брось  ты!  Разве  каждый  человек  не  стремится  стать  лучше,
совершеннее?
     - Стремится, - в меру своих  представлений  о  хорошем  и  совершенном.
Могут,   например,   из  данного  способа  возникнуть  "косметические  ванны
Кривошеина".
     - Какие еще ванны?
     - Ну,  такие...  по  пять  рублей  за  сеанс.   Приходит   гражданочка,
разоблачается  за  ширмой,  погружается  в биологический раствор. Оператор -
какой-нибудь там Жора Шерверпупа, бывший парикмахер,  -  водружает  на  себя
"шапку  Мономаха",  склоняется:  "Чего  изволите?"  -  "Тапереча  я хочу под
Брйджит Бардо,  -  заказывает  клиентка.  -  Только  чтоб  трошки  пышнее  и
чернявая.  Мой  Вася уважает, когда чернявая..." Что кривишься? Еще и на чай
Жоре даст. А клиенты мужеска пола будут трансформироваться под  супермужчину
Жана  Маре  или  северных красавцев Олегов Стриженовых. А в следующем сезоне
пойдет мода на Лоллобриджид и Виталиев Зубковых, как нынче на их открытки...
     - Но можно же  задать  "машине-матке"  какой-то  нижний  предел  отбора
информации...  какой-то  там  фильтр  по отбраковке пошлости и глупости. Или
задать жесткую программу...
     - ...которая  одновременно  с  формулами  впихивала  бы   в   массового
потребителя  богатое  внутреннее содержание? А если он не пожелает? Имеет он
право не желать за свои деньги? "Что я - ненормальная какая, - заверещит  та
же  дамочка,  -  что  вы  хотите  меня  исправлять? Сами вы придурки жизни!"
Понимаешь, железобетонность позиции пошляка и обывателя в том и состоит, что
они считают нормой именно свое поведение.
     - Но можно сделать так, что оно не будет нормой для "машины-матки".
     - Гм... Предлагаю произвести простой опыт. Сунь, будь добр, в  жидкость
палец.
     - Какой?
     - Какой не жалко.
     Я  опустил  в  жидкость безымянный палец. Дубль надел "шапку", отошел к
медицинскому шкафчику.
     - Внимание!
     - Ой, что ты делаешь?! - я выдернул палец. На нем был  порез,  из  него
сочилась кровь.
     Кравец Виктор пососал свой безымянный, потом вытер кровь со скальпеля.
     - Понял  теперь?  Для машины нет и не может быть нормы поведения. Ей на
все наплевать, что прикажут, то и делает...
     Мы залечили порезы.
     Спустил меня  Кравец  с  небес  на  землю  -  кувырком  по  ступенькам.
Мечтательный  мы  народ,  изобретатели. И Эдисон, наверно, думал, что по его
телефону люди будут сообщать друг другу только приятные и нужные сведения, а
уж никак не сплетничать, доносить анонимно или вызывать потехи ради  "Скорую
помощь"  к  абсолютно  здоровым знакомым... Все мы так, мечтаем о хорошем, а
когда жизнь выворачивает идею изобретения наизнанку, хлопаем себя по  бокам,
как лесорубы на морозе: что ж это вы, люди, делаете?!
     Проклятие  науки в том, что она создает способы - и ничего более. Вот и
у  нас  будет  просто  "способ  преобразования  информации  в  биологической
системе".  Можно  обезьяну превратить в человека. Но и человека в обезьяну -
тоже.
     Но нельзя, нельзя, нельзя, думать, что  и  после  нашего  открытия  все
будед  как  было! Не для науки - для жизни нельзя. Наше открытие именно. для
жизни: оно не стреляет, не убивает - оно создает. Возможно, мы не там ищем -
не в евойствах машины дело, а в свойствах человека?"
     Аспирант Кривошеин дочитывал дневник под, внутренний аккомпанемент этих
тревожных мыслей. Неужели напрасно надсаживались - их открытие пришло раньше
времени и оно может выстрелить по людям? В Москве он мало  задумывался  над,
этим:  открытие  только  в  нем,  ни  к  кому  оно более не относится - знай
исследуй да помалкивай... Правда, после  купанья  в  бассейне  реактора  ему
очень хотелось поделиться своими знаниями и переживаниями с Андросиашвили, и
с  ребятами в общежитии: радиацию и лучевую болезнь можно преодолеть! Но это
его знание относилось к войне...
     "Из-за подонков!  -  Кривошеина  охватила  ярость.  -  Из-за  подонков,
которых,  может,  один  на тысячу и для которых услужливая проститутка Наука
готовит способы взрывать города и уничтожать  народы!  Всего  лишь  способы.
Черт,  начать  искоренять  этих  гадов  по-мокрому,  что-ли?  Никто  меня не
поймает, не подстрелит... И сам пойду дорогой подонков? Нет.  Это  тоже  "не
то.
     Аспирант  закрыл тетрадь, поднял глаза. Настольная лампа горела, ничего
не  освещая.  Было  светло.  За  окном   желтые   одинаковые   морды   домов
Академгородка  среди  зелени  смотрели  на невидимое солнце; казалось" стадо
домов сейчас побредет за светилом. Чясы показывали половину восьмого утра.
     Кривошеин закурил, вышел на  балкон.  На  остановке  троллейбуса  внизу
накапливались  люди. Широкоплечий мужчина в синем плаще все прохаживался под
деревьями. "Ну и ну! - подивилься его выносливости Кривошеин. - Ладно.  Надо
спасать, то, что еще можно спасти".
     Он  вернулся  в  комнату,  разделся,  принял  холодный  душ.  Вернулась
бодрость. Потом раскрыл  платяной  шкаф,  критически  переворошил  небогатый
запас  одежды.  Выбрал  украинскую  рубаху с вышитым воротником и тесемками,
надел. С сомнением осмотрел поношенный синий костюм - вздохнул, надел и его.
     Затем аспирант четверть часа потренировался перед зеркалом и  вышел  из
квартиры.

        Глава третья

     <i>- Эй, стойте! Не будьте ослом!
     - Легко сказать... - пробормотал осел и пустился прочь.

     Современная сказка</i>

     Человек  в  плаще  заметил Кривошеина, повернулся к нему всем корпусом,
посмотрел в упор.
     "Господи, что за примитив-детектив! - возмутился Кривошеин.  -  Нет  бы
следить  за  моим отражением в витрине или прикрыться газетой - пялится, как
неандерталец на междугородний автобус! Инструкций у них нет, что ли?  Читали
бы хоть комиксы для повышения квалификации. Раскроешь с такими преступление,
как же!"
     Его разобрало зло. Он подошел вплотную к человеку.
     - Послушайте,   почему   вас   не   сменяют?   Разве   на   сыщиков  не
распространяется закон о семичасовом рабочем дне?
     Тот удивленно поднял брови.
     - Валя... - услышал аспирант мягкий баритон.  -  Валентин...  разве  ты
меня не узнаешь?
     - Гм...  - Кривошеин заморгал, вгляделся и присвистнул. - Так это же...
стало быть, вы дубль Адам-Геркулес? Вот оно что! А я-то думал".
     - А вы выходит, не Кривошеин? То есть Кривошеин, но... из Москвы?
     - Точно. Ну, здравствуйте... здравствуй, Валька-Адам, пропавшая душа!
     - Здравствуй.
     Они  стиснули  друг  другу  руки.  Кривошеин  рассматривал  обветренное
загорелое  лицо  Адама:  черты  его были грубы, но красивы. "Все-таки хорошо
Валька постарался,  смотри-ка!"  Только  в  светлых  глазах  за  выгоревшими
ресницами пряталась робость.
     - Много теперь будет Кривошеиных Валентинов Васильевичей.
     - Можешь звать меня Адамом. Я возьму себе это имя.
     - Где же ты был, Адам?
     - Во  Владивостоке,  господи...  -  тот усмехнулся, как бы сомневаясь в
своем праве шутить. - Во Владивостоке и около.
     - Ну? Здорово! - Кривошеин с завистью посмотрел на него. - Монтировал в
портах оборудование?
     - Не совсем. Взрывал подводные скалы. Вот... вернулся работать.
     - А не страшно?
     Адам прямо посмотрел на Кривошеина.
     - Страшно, но...  понимаешь,  есть  идея.  Попробовать  вместо  синтеза
искусственных   людей   преобразовывать   в  "машине-матке"  обычных.  Ну...
погружаться  в  жидкость,  воздействовать  внешней  информацией...  наверно,
можно, а?
     Адам  все-таки робел, понимал, что робеет, и досадовал, что из-за этого
выношенная им идея выразилась так нескладно.
     - Хорошая идея, - сказал аспирант. Он с новым любопытством поглядел  на
Адама.  "В  сущности,  не  такие  мы  и  разные.  Или  это внутренняя логика
открытия?" - Только уже было, Валь.  Погружали  они  в  нашу  родную  стихию
различные части тела. Кажется, уже погружались и целиком.
     - И получается?
     - Получается... только с последним опытом еще не ясно.
     - Так  это  же  здорово!  Понимаешь... ведь это... тогда можно устроить
ввод информации Искусства в человека с отбором по принципу обратной связи...
- И Адам, все так же сбиваясь и робея,  изложил  Кривошеину  свои  мысли  об
облагораживании человека искусством.
     Но аспирант понял.
     - "...Мы  должны в своей работе исходить из того, что человек стремится
к лучшему, - с улыбкой процитировал он запись из дневника Кривошеина,  -  из
того,  что  никто  или  почти  никто  не хочет сознательно делать подлости и
глупости, а происходят они от непонимания. В  жизни  все  сложно,  не  сразу
разберешь,  скверно ты поступаешь или нет; это я и по себе знаю. И если дать
человеку ясную  и  применимую  к  его  психике,  к  его  делам  и  поступкам
информацию  -  что  хорошо, что скверно, что глупо - и ясное понимание того,
что любая его подлость или глупость рано или поздно по закону большого счета
обернется против него же, тогда ни его, ни за него можно не опасаться. Такую
информацию можно вводить и в "машину-матку"..."
     - Как, и это уже было? - удивился Адам.
     - Нет. Было лишь смутное  понимание,  что  это  нужно.  Что  без  такой
информации  все остальное не имеет смысла... Так что твоя идея очень кстати.
Она, как выражаются в академических кругах, заполняет пробел... Послушай!  -
вдруг  взъярился  Кривошеин.  - И ты с такой идеей ходил за мной, как сыщик,
слонялся под окнами! Не мог окликнуть или войти в квартиру?
     - Понимаешь... - замялся Адам, -  я  ведь  думал,  что  ты  -  это  он.
Проходишь  мимо, не замечаешь, не признаешь. Подумал: не хочет видеть. У нас
с ним тогда такое вышло... - Он опустил голову.
     - Да... И в лаборатории не был?
     - В лаборатории? Но ведь у меня нет пропуска. А документы - Кривошеина,
там их знают.
     - А через забор?
     - Через забор... - Адам смущенно повел  плечами:  ему  эта  мысль  и  в
голову не пришла.
     - Человек  вырабатывает небывалой дерзости замыслы и идеи, а в жизни...
боже мой! - Кривошеин неодобрительно покачал головой. - Избавляться надо  от
этой гаденькой робости перед жизнью, перед людьми - иначе пропадем. И работа
пропадет...  Ну ладно, - он протянул ему ключи, - иди располагайся, отдыхай.
Всю ночь вокруг да около бродил, надо же!
     - А где... он?
     - Хотел бы я сам знать: где он, что с  ним?  -  Аспирант  помрачнел.  -
Попробую  выяснить  все.  Позже  увидимся.  Пока, - он улыбнулся. - Все-таки
здорово, что ты приехал.
     "Нет, человека не так просто сбить  с  пути!  -  мысленно  приговаривал
Кривошеин,  направляясь  к  институту.  -  Великое  дело, большая идея могут
подчинить себе все, заставят забыть и об обидах, и о личных устремлениях,  и
о несовершенстве... Человек стремится к лучшему, все правильно!"
     Мимо  мчались переполненные утренние троллейбусы и автобусы. В одном из
них аспирант заметил Лену: она сидела у окна и рассеянно смотрела вперед. Он
остановился на секунду, проводил ее взглядом. ."Ах,  Ленка,  Ленка!  Как  ты
могла?"   Чтение  дневника  произвело  на  аспиранта  действие,  которое  не
произвело бы ни на кого другого: он будто  прожил  этот  год  в  Диепровске.
Сейчас  он  был  просто Кривошеин - и сердце его защемило от воспоминания об
обиде, которую ему .(да, ему!) нанесла эта женщина.

     "...Я знаю, к чему идут наши исследования, не будем прикидываться:  мне
лезть  в  бак.  Мы с Кравцом производим мелкие поучительные опыты над своими
конечностями,  я  недавно  даже  срастил  себе   жидкой   схемой   порванную
давным-давно коленную связку и теперь не прихрамываю. Все это, конечно, чудо
медицины,  но  мы-то  замахнулись  на  большее  -  на  преобразование  всего
человека! Здесь мельчить нельзя, так мы еще 20 лет протопчемся около бака. И
лезть именио мие, обычному естественному  человеку,  -  Кравцу  в  баке  уже
делать нечего.
     В  сущности,  предстоит  испытать  не  "машину-матку"  - себя. Все наши
знания и наши приемы слова доброго не стоят, если у человека не хватит  воли
и решимости подвергнуть себя информационным превращениям в жидкости.
     Конечно,  я не вернусь из этой купели преобразившимся. Во-первых, у нас
нет  необходимое  информации  для  основательных   переделок   организма   и
интеллекта  человека,  а  во-вторых,  для