ю двусмысленную жизнь: опасаться, как бы нас вдвоем не застукали, озираться в столовой, брать у тебя деньги - да, именно у тебя твои деньги! - ревновать тебя к Лене... За какие грехи я должен так маяться? Я человек, а не экспериментальный образец и не дубль кого-то! - А как же будет с работой? - А кто сказал, что я собираюсь бросать работу? Камера почти готова, опыты ты сможешь вести сам. Здесь от меня мало толку - у нас ведь "одна голова на двоих". Уеду, буду заниматься проблемой "человек - машина" с другого конца... Он изложил свой план. Он едет в Москву, поступает в аспирантуру на биологический факультет МГУ. Работа разветвляется на два русла: я исследую "машину-матку", определяю ее возможности; он изучает человека и его возможности. Потом - уже разные, с разным опытом и идеями - продолжим работу вместе. - Но почему все-таки биология? - не выдержал я. - Почему не философия, не социология, не психология, не жизневедение, сиречь художественная литература? Ведь они тоже трактуют о человеке и человеческом обществе. Почему? Он задумчиво посмотрел на меня. - Ты в интуицию веришь? - Ну, допустим. - Вот моя интуиция мне твердит: если пренебречь биологическими исследованиями, мы упустим что-то очень важное. Я еще не знаю, что именно. Через год постараюсь объяснить. - Но почему моя интуиция мне ничего такого не. твердит?! - А черт тебя знает, почему! - Он вздохнул с прежней выразительностью - к нему возвращалось хорошее настроение. - Может, ты просто тупой, как валенок... - Ну да, конечно. А ты смышленый - вроде той собаки, которая все чувствует, но выразить не может! Словом, поговорили. Все понятно: ему надо набирать индивидуальную информацию, становиться самим собой. Приемлю также, что ему для этого надо быть не при мне, а где-то отдельно; по совести говоря, меня наше "двойное" положение тон?е стало тяготить. Но с этой биологией... здесь я его крупно не понял..." Аспирант откинулся на стуле, потянулся. - И не мог понять, - сказал он. вслух. Он сам себя тогда еще не понимал. Глава восьмая Вместо эпиграфа: - Темой сегодняшней лекции будет: почему студент потеет на экзамене? Тихо, товарищи! Рекомендую конспектировать - материал по программе... Итак, рассмотрим физиологические аспекты ситуации, которую всем присутствующим приходилось переживать. Идет экзамен. Студент посредством разнообразных сокращений легких, гортани, языка и губ производит колебания воздуха - отвечает по билету. Зрительные анализаторы его контролируют правильность ответа по записям на листке и по кивкам экзаменатора. Наметим рефлекторную цепь: исполнительный аппарат Второй Сигнальной Системы произносит фразу - зрительные органы воспринимают подкрепляющий раздражитель, кивок - сигнал передается в мозг и поддерживает возбуждение нервных клеток в нужном участке коры. Новая фраза - кивок... и так далее. Этому нередко сопутствует вторичная рефлекторная реакция: студент жестикулирует, что делает его ответ особенно убедительным. Одновременно сами собой безотказно и ненапряженно действуют безусловнорефлекторные цепи. Трапециевидная и широкие мышцы спины поддерживают корпус студента в положении прямосидения - столь же свойственном нам, как нашим предкам положение прямохождения. Грудные и межреберные мышцы обеспечивают ритмичное дыхание. Прочие мышцы напряжены ровно настолько, чтобы противодействовать всемирному тяготению. Мерно сокращается сердце, вегетативные нервы притормозили пищеварительные процессы, чтобы не отвлекать студента... все в порядке. Но вот через барабанные перепонки и основные мембраны ушей студент воспринимает новый звуковой раздражитель: экзаменатор задал вопрос. Мне никогда не надоедает любоваться всем дальнейшим - и, уверяю вас, в этом любовании нет никакого садизма. Просто приятно видеть, как быстро, четко, учитывая весь миллионнолетний опыт жизни предков, откликается нервная система на малейший сигнал опасности/ Смотрите: новые колебания воздуха вызывают перво-наперво торможение прежней условнорефлекторной деятельности - студент замолкает, часто на полуслове. Тем временем сигналы от слуховых клеток проникают в продолговатый мозг, возбуждают нервные клетки задних буеров четверохолмия, которые командуют безусловным рефлексом настороживания: студент поворачивает голову к зазвучавшему экзаменатору! Одновременно сигналы звукового раздражителя ответвляются в промежуточный мозг, а оттуда - в височные доли коры больших полушарий, где начинается поспешный смысловой анализ данных сотрясений воздуха. Хочу обратить ваше внимание на высокую целесообразность такого расположения участков анализа звуков в коре мозга - рядом с ушами. Эволюция естественным образом учла, что звук в воздухе распространяется очень медленно: какие-то триста метров в секунду, почти соизмеримо с движением сигналов по нервным волокнам. А ведь звук может быть шорохом подкрадывающегося тигра, шипением змеи или - в наше время - шумом выскочившей из-за угла машины. Нельзя терять даже доли секунды на передачу сигналов в мозгу! Но в данном случае студент осознал не шорох тигра, а заданный спокойным вежливым голосом вопрос. Цхэ, некоторые, возможно, предпочли бы тигра! Полагаю, вам не надо объяснять, что вопрос на экзамене воспринимается как сигнал опасности. Ведь опасность в широком смысле слова -это препятствие на пути к поставленной цели. В наше благоустроенное время сравнительно редки опасности, которые препятствуют основным целям живого: сохранению жизни и здоровья, продолжению рода, утолению голода и жажды. Поэтому на первое место выступают опасности второго порядка: сохранение достоинства, уважения к себе, стипендии, возможности учиться и впоследствии заняться интересной работой и прочее... Итак, безусловнорефлекторная реакция на опасность студенту удалась блестяще. Посмотрим, как он отразит ее. На лекциях по биохимии вас знакомили с замечательным свойством рибонуклеиновой кислоты, которая содержится во всех клетках мозга - перестраивать под воздействием электрических нервных сигналов последовательное расположение своих радикалов: тимина, урацила, цитозина и гуанина. Эти радикалы - буквы нашей памяти: их сочетаниями мы записываем в коре мозга любую информацию... Стало быть, картина такая: осмысленный в височных участках коры вопрос вызывает возбужденив нервных клеток, которые ведают в мозгу студента отвлеченными знаниями. В коре возникают слабые ответные импульсы в окрестных участках: "Ага, что-то об этом читал!" Вот возбуждение концентрируется в самом обнадеживающем участке коры, захватывает его, и - о ужас! - там с помощью тимина, урацила, цитозина и гуанина в длинных молекулах рибонуклеиновой кислоты записано бог знает что: "Леша, бросай конспекты, нам четвертого не хватает!" Тихо, товарищи, не отвлекайтесь. И тогда в мозгу начинается тихая паника - или, выражаясь менее образно, тотальная иррадиация возбуждения. Нервные импульсы будоражат участки логического анализа (может быть, удастся сообразить!), клетки зрительной памяти (может быть, видел такое?). Обостряются зрение, слух, обоняние. Студент с необычайной четкостью видит чернильное пятно на краю стола, кипу зачеток, слышит шелест листьев за окном, чьи-то шаги в коридоре и даже приглушенный шепот: "Братцы, Алешка горит..." Но все это не то. И возбуждение охватывает все новые и новые участки коры - опасность, опасность! - разливается на двигательные центры в передней извилине, проникает в средний мозг, в продолговатый мозг, наконец, в спинной мозг... И здесь я хочу отвлечься от драматической ситуации, чтобы воспеть этот мягкий серо-белый вырост длиной в полметра, пронизывающий наши позвонки до самой поясницы, - спинной мозг. Спинной мозг... О, мы глубоко заблуждаемся, когда считаем, что он является лишь промежуточной инстанцией между головным мозгом и нервами тела, что он находится в подчинении головного мозга и сам способен управлять лишь несложными рефлексами естественных отправлений! Это еще как сказать: кто кому подчиняется, кто кем управляет! Спинной мозг является более почтенным, древним образованием, чем головной. Он выручал человека еще в те времена, когда у него не было достаточно развитой головы, когда он, собственно, не был еще человеком. Наш спинной мозг хранит память о палеозое, когда наши отдаленные предки - ящеры - бродили, ползали и летали среди гигантских папоротников; о кайнозое, времени возникновения первых обезьян. В нем отобраны и сохранены проверенные миллионами лет борьбы за существование нервные связи и рефлексы. Спинной мозг, если хотите, наш внутренний очаг разумного консерватизма. Что говорить, в наше время этот старик, который умеет реагировать на сложные раздражения современной действительности лишь с двух позиций: сохранения жизни и продолжения рода, - не может выручать нас повсеместно, как в мезозойскую эру. Но он еще влияет - на многое влияет! Берусь, например, показать, что часто именно он определяет наши литературные и кинематографические вкусы. Что? Нет, спинной мозг не знает письменности и не располагает специальными рефлексами для просмотра фильмов. Но скажите мне: почему мы часто отдаем предпочтение детективным картинам и романам, как бы скверно они ни были поставлены или написаны? Почему весьма многие уважают любовные истории: от анекдотов и сплетен до "Декамерона", читаемого выборочно? Интересно? А почему интересно? Да потому что накрепко записанные в спинном мозгу инстинкты самосохранения и продолжения рода заставляют нас накапливать знания - отчего помереть можно? - чтобы при случае спастись. Как и почему получается счастливая, завершающаяся в наследниках любовь? Как и отчего она разрушается? - чтобы самому не оплошать. И неважно, что такого опасного случая в вашей благоустроенной жизни никогда не будет; и неважно, что любовь состоялась и наследников хоть отбавляй! - спинной мозг знай гнет свою линию... Я не пытаюсь, подобно литературным критикам, зашельмоватъ такие устремления читателей и зрителей, как низменные. Нет, почему же? Это здоровые устремления, естественные устремления, полнокровные устремления. Если коровы когда-нибудь в процессе своей естественной эволюции научатся читать, они тоже начнут именно с детективов и любовных историй. Но вернемся к студенту, головной мозг которого спасовал перед вопросом экзаменатора. "Эх, молодо-зелено", - как бы говорит спинной мозг своему коллеге, восприняв панический сигнал возбуждения, и начинает действовать. Прежде всего он направляет сигналы по мото-невронам всего тела: мышцы напрягаются в состоянии готовности. Первичные источники мышечной энергии: аденозинтрифосфорная кислота и креатинфосфат разлагаются в волокнах соответственно на аденозиндифосфор-ную кислоту и креатин с отщеплением фосфорной кислоты и выделением первых порций тепла... И снова хочу обратить ваше внимание на биологическую целесообразность повышения мышечного тонуса. Ведь опасность в древнем смысле требовала быстрых, энергичных движений: отпрыгнуть, ударить, пригнуться, влезть на дерево. А поскольку пока неясно, в какую сторону надо отпрыгнуть или нанести удар, то в готовность приводятся все мышцы. Одновременно с мышцами возбуждается вегетативная нервная система, начинает командовать всей кухней обмена веществ в организме. Ее сигналы достигают надпочечника, он выбрасывает в кровь адреналин, который возбуждает все и вся. Печень и селезенка, подобно губкам, выжимают в сосуды несколько литров запасной крови. Расширяются сосуды мышц, легких, мозга. Чаще стучит сердце, перекачивая во все органы тела кровь и вместе с ней - кислород и глюкозу... Спинной мозг и вегетативные нервы готовят организм студента к тяжелой, свирепой, длительной борьбе не на жизнь, а на смерть! Но экзаменатора нельзя оглушить дубиной или хоть мраморной чернильницей. Убежать от него тоже нельзя. Не удовлетворит экзаменатора, даже если преисполненный мышечной энергией студент вместо ответа выжмет на краю стола стойку на кистях... Поэтому вся скрытая бурная деятельность организма студента завершается бесполезным сгоранием глюкозы в мышцах и выделением тепла. Терморецепторы различных участков тела посылают в спинной и головной мозг тревожные сигналы о перегреве - и мозг отвечает на них единственно возможной командой: расширить сосуды кожи! Теплоноситель - кровь устремляется к кожным покровам (побочно это вызывает у студента рефлекс покраснения ланит), начинает прогревать воздух между телом и одеждой. Открываются потовые железы, чтобы хоть испарением влаги помочь студенту. Рефлекторная цепь, возбужденная вопросом экзаменатора, наконец, замкнулась! Я полагаю, что выводы из рассказанного как относительно роли знаний в правильной регуляции человеческого организма в нашей сложной современной среде, так и о роли их в регуляции студенческого организма на предстоящей сессии вы сделаете сами... Из лекции проф.В. А. Андросиашвили по курсу "Физиология человека" ...Да, он уезжал, чтобы стать самим собой, а не тем Кривошеиным, что живет и работает в Днепровске. Еще в поезде он выбросил в окно ключ от квартиры, который Валька заботливо сунул ему в карман; вымарал из записной книжки адреса и телефоны московских знакомых, даже родственницы тети Лапанальды. Нет у него ни знакомых, ни родственников, ни прошлого - только настоящее, от момента поступления на биофак, и будущее. Он знал простой, но верный способ, как утвердить себя в будущем; способ этот не подводил его никогда: работа. Но было не только это. ...Когда-то физики усовершенствовали методы измерения скорости света - просто так, чтобы добиться высокой точности. Добились. И установили скандальный факт: скорость света не зависит от скорости движения источника света. "Не может быть! Врут приборы! Это же противоречит классической механике..." Проверили. Измерили скорость света другим методом - тот же результат. И почти законченное, логически совершенное мироздание, воздвигавшееся в лесах прямоугольных координат, рухнуло, подняв ужасную пыль. Начался "кризис физики". Человеческий ум часто стремится не к углубленному познанию мира, а к примирению всех фактов в нем; главное - чтоб вышло проще в логичнее. А потом неизвестно откуда выплывает лукавый неучтенный фактик, который не укладывается в идеально подогнанные друг к другу представления, и все надо начинать сначала... Они тоже построили в своих умах простую и понятную картину того, как машина по информации о человеке создает человека. "Машина-матка" занималась детской игрой в кубики: комбинировала электрическими импульсами в жидкой среде молекулы в молекулярные цепи, молекулярные цепи в клетки, а клетки в ткани - с той лишь разницей, что "информационных кубиков" здесь было несчитанные миллиарды. Тот факт, что в результате такой игры получилось не чудище и даже не другой человек, а он, информационный двойник Кривошеина, свидетельствовал, что задача имела только одно решение. Ну, разумеется, иначе и быть не могло: ведь кубики складываются только в ту картинку, детали которой есть на ее гранях. Прочие же варианты (фрагментарная Лена, фрагментарный отец, "бред" памяти, глаза и щупы) были просто информационным хламом, который не мог существовать отдельно от машины. Это представление не было ошибочным - оно было просто поверхностным. И оно устраивало их, пока факты подтверждали, что они одинаковы и во внешности, и в мыслях, и в поступках. Но когда у них возникли непримиримые разногласия на применение биологии в работе, это представление оказалось несостоятельным. Да, именно то, что они не поняли друг друга, а не само увлечение биологией (которое у Кривошеина-2 могло бы и пройти без последствий), стало для его открытия тем же, чем факт постоянства скорости света был для теории относительности. Человек никогда не знает, что в нем банально, что оригинально; это познается лишь в сравнении себя с другими людьми. А в отличие от обычных людей Кривошеин-дубль имел возможность сравнивать себя не только со знакомыми, но и с "эталоном себя". Теперь аспирант Кривошеин ясно понимал, в чем состояло их различие: разными были пути возникновения. Валентин Кривошеин возник три с лишним десятилетия назад таким же образом, как и все живое, - из эмбриона, в котором определенным расположением белковых молекул и радикалов была записана хорошо отработанная за тысячи веков и тысячи поколений программа построения человеческого организма. А "машине-матке", которая работала хоть и от индивидуальной кривошеинской, но все равно произвольной информации, приходилось заново искать и принципы образования, и все детали биологической информационной системы. И машина нашла другой путь по сравнению с природой: биохимическую сборку вместо эмбрионального развития. Да, теперь он многое понимает. За год он прошел путь от ощущений до знаний и от знаний до овладения собой. А тогда... тогда было лишь властное тяготение к биологии да невыразимая словами уверенность, что здесь надо искать. Даже Кривошеину ничего не смог толком объяснить. В Москву он приехал со смутным чувством, что в нем что-то не так. Не болен, не психует, а именно надо в себе разобраться; убедиться, что его ощущения не навязчивая идея, не ипохондрические галлюцинации, а реальность. Он работал так, что о днях, проведенных в институте в Днепровске, приходилось вспоминать как о каникулах. Лекции, лаборатории, анатомический театр, библиотека, лекции, коллоквиумы, лаборатории, лекции, клиника, библиотека, лаборатории... Первый семестр он не выезжал с Ленинских гор, только перед сном выходил к парапету на склон Москвы-реки покурить, полюбоваться огнями, что на горизонте смыкались со звездами. Сероглазая, чем-то похожая на Лену второкурсница всегда устраивалась возле него на лекциях Андросиашвили, которые Кривошеин приходил слушать. Однажды спросила: "Вы такой солидный, серьезный - наверно, после армии?" - "После заключения", - ответил он, свирепо выпятив челюсть. Девушка утратила интерес к нему. Ничего не поделаешь - девушки требуют времени. ...И он убеждался в каждом опыте, в каждом измерении: да, в срезе нервного жгута, что идет от мозга к горошине гипофиза, под микроскопом действительно можно насчитать около ста тысяч нервных волокон - значит, гипофиз подробно управляется мозгом. Да, если скормить обезьяне из вивария вместе с банановой кашей навеску бета-радиоактивного кальция, а потом гейгеровской трубкой считать меченые атомы в ее выделениях, то действительно выходит, что костные ткани обновляются примерно два раза в год. Да, если воткнуть иглы-электроды в нервное волокно мышцы и отвести усиленные биотока в наушники, то можно услышать ритмичное кваканье или дробный стук нервных сигналов, и но характеру своему эти звуки совпадают с тем, что он ощущал! Да, клетки кожи действительно движутся изнутри к поверхности, изменяют структуру, умирают, чтобы отшелушиться и уступить место новым. Он исследовал и свое тело: брал пробы крови и лимфы; добыл из правого бедра срез мышечной ткани и внимательно просмотрел -его сначала под оптическим, а потом и под электронным микроскопом; оклеветал себя, чтобы в клинике ему сделали "пробу Вассермана" (пыточную операцию отбора спинномозговой жидкости из позвоночника для Диагностики сифилиса)... И установил, что у него все быж в норме. Даже количестве и распределение нервов в тканях у него было таким же, как у учебных трупов в анатомическом театре. Нервы уходили в мозг, по туда он с помощью лабораторной техники забраться не мог: слишком много пришлось бы -вживить в свой череп игольчатых электродов и со слишком многими осциллографами соединить их, чтобы понять тайны себя. Да и понял ли бы? Или снова вышел бы "стрептоцидовый стриптиз" - только не в словах-числах, а в зубчатых линиях электроэнцефалограмм? Ситуация: Живой человек изучает, но не может даже с помощью приборов постигнуть тайны своего организма - сама по себе парадоксальна. Ведь речь идет не об открытии невидимых "радиозвезд" или синтезе античастиц: вся информация уже есть в человеке. Остается только перевести код молекул, клеток и нервных импульсов в код второй сигнальной системы - слова и предложения. Слова и фразы нужны (да и то не всегда), чтобы один человек смог понять другого. Но необходимы ли они, когда требуется понять себя? Кривошеин этого не знал. Поэтому в ход шло все: исследования с приборами, работа воображения, чтение книг, анализ ощущений в своем теле, разговоры с Андросиашвили и другими преподавателями, наблюдения за больными в клинике, вскрытия... Все, что возражал ему Вано Александрович в памятном декабрьском разговоре, было правильно, ибо определялось знаниями Андросиашвили о жизни, его верой в непреложную целесообразность всего, что создано природой. Не знал профессор одного: что разговаривал с искусственным человеком. Даже сомнения Вано Александровича в успехе его замысла были вполне основательны, потому что Кривошеин начал именно с инженерного "машинного" решения. Тогда же в декабре он принялся проектировать "электропотенциальный индуктор" - продолжение идеи все той же "шапки Мономаха". Сотни тысяч микроскопических игольчатых электродов, соединенных с матрицами самообучающегося автомата (на нем в лаборатории бионики моделировали условные рефлексы), должны были сообщать клеткам мозга дополнительные заряды, наводить в них через череп искусственные биотоки и тем связывать центры мышления в коре с вегетативной нервной системой. Кривошеин усмехнулся: чудак, хотел этим примитивным устройством подправить свой организм! Хорошо хоть, что не забросил физиологические исследования из-за этого проекта. ...Вскрывая очередной труп, он мысленно оживлял его: представлял, это он сам лежит на топчане в секционном зале, это его белые волоконца нервов пробираются среди мышц и хрящей к лиловому, в желтых потеках жира сердцу, к водянистым гроздьям слюнных желез под челюстью, к серым лохмотьям опавших легких. Другие волоконца свиваются в белые шпагаты нервов, идут к позвоночнику, в спинной мозг и далее, через шею, под череп. По ним оттуда бегут сигналы-команды: сократиться мышцам, ускорить работу сердца, выжать слюну из желез! В студенческой столовой он таким же образом прослеживал движение каждого глотка пищи в желудок, силился представить и ощутить, как там, в темном пространстве, ее медленно разминают гладкие мышцы, разлагает соляная кислота и ферменты, как всасывается в стенки кишок мутно-желтая кашица, - и иногда засиживался по два часа над остывшим шницелем. Собственно, он вспоминал. Девять десятых его открытия приходится на то, что он вспомнил и понял, как было дело. "Машине-матке" было просто ни к чему начинать с зародыша: она имела достаточно материала, чтобы "собрать" взрослого человека: Кривошеин-оригинал об этом позаботился. Первоначально в неопределенной биологической смеси в баке были только "блуждающие" токи и "плавающие" потенциалы от внешних схем - эти образные понятия из теоретической электротехники в данном случае проявляли себя в буквальном смысле. Затем возникли прозрачные нервные волокна и клетки - продолжение электронных схем машины. Поиск информационного равновесия продолжался: нервная сеть становилась все сложней и объемней, в ней слои нервных клеток оформились в кору и подкорку - так возник его мозг, и, начиная с этого момента, он существовал. Его мозг первоначально тоже был продолжением машинной схемы. Но теперь уже он принимал импульсы внешней информации, перебирал р комбинировал варианты, искал, как овеществить информацию в биологической среде, - собирал себя! В баке раскинулась - пока еще произвольная - сеть нервов; вокруг них стали возникать ткани мышц, сосуды, кости, внутренности - в том почти жидком состоянии, когда все это под воздействием нервных импульсов может раствориться, смешаться, изменить строение... Нет, это не было осмысленной сборкой тела по чертежу, как не было и чертежа; продолжалась игра в кубики, перебор множества вариантов и выбор среди них того единственного, который точно отражает информацию о Кривошеине. Но теперь - как электронная машина оценивает каждый вариант решения задачи двоичными электрическими сигналами, так его мозг-машина оценивал синтез тела по двоичной арифметике ощущений: "да" - приятно, "нет" - больно. Неудачные комбинации клеток, неверное расположение органов отзывались в мозгу тупой или колющей болью; удачные и верные - сладостной удовлетворенностью. И память поиска, память ощущений возникающего тела осталась в нем. Жизнь создает людей, которые мало отличаются свойствами организма, но необыкновенно различны по своей психике, характерам, знаниям, душевной утонченности или грубости. "Машина-матка" поступила наоборот. Аспирант был тождествен Кривошеину по психике и интеллекту, да оно и понятно: ведь эти качества человека формируются в жизни тем же способом случайного поиска и отбора произвольной осмысленной информации; машина просто повторила этот поиск. А биологически они различались, как книга и черновик рукописи этой книги. Даже не один черновик, а все варианты и наброски, из которых возникло выношенное и отработанное произведение. Конечное содержание одинаково, но в черновиках исправлениями, дописками, вычеркиваниями записан весь путь поиска и отбора слов. "Впрочем, это сравнение тоже несовершенно, - аспирант поморщился. - Черновики книг возникают раньше книг, а не наоборот! Да и если познакомить графомана со всеми черновыми вариантами "Войны и мира", разве это сделает его гением? Впрочем, кое-чему, наверно, научит... Э, нет, лучше без сравнений!" Человек вспоминает то, что знает, лишь в двух случаях: когда надо вспоминать - целевое воспоминание - и когда встречается с чем-то хоть отдаленно похожим на записи своей памяти; это называют ассоциативным воспоминанием. Книжечки по биологии и стали тем намеком, который растревожил его память. Но трудность состояла в том, что помнил-то он не слова и даже не образы, а ощущения. Он и сейчас не может перевести все в слова - да, наверно, и никогда не сможет... Впрочем, не это главное. Важно то, что такая информация есть. Ведь смогли же эти "знания в ощущениях" породить в нем четкую осмысленную идею: управлять обменом веществ в себе. ...Первый раз это получилось у него 28 января вечером, в общежитии. Получилось совсем как у павловских собак: искусственное выделение слюны. Только в отличие от них он думал не о пище (как раз поужинал кефиром и докторской колбасой), а о нервной регуляции слюнных желез. По обыкновению старался представить и ощутить весь путь нервных сигналов от вкусовых рецепторов языка через мозг до слюнных желез и вдруг почувствовал, как рот наполняется слюной! Еще не вполне осознав, как это получилось, он напряг мысль в испуганном протесте: "Нет!" - и во рту мгновенно пересохло! В тот вечер он повторял мысленные приказы "Слюна!" и "Нет!" до тех нор, пока желваки не стало сводить судорогой... Всю следующую неделю он сидел у себя в комнате - благо шли студенческие каникулы, на лекции и лабораторки не надо было отвлекаться. Приказам в -мысленных ощущениях подчинялись и другие органы! Сначала удавалось управлять лишь грубо: из глаз текли ручьи слез, нот то обильно выступал по всей коже, то мгновенно высыхал; сердце или затихало в полуобморочной вялости, или бешено отстукивало сто сорок ударов в минуту - середины не было. А когда он первый раз приказал желудку прекратить выделение соляной кислоты, то еле успел домчаться до туалета - такой стремительный понос прошиб его... Но постепенно он научился тонко и локально управлять внешними выделениями; даже смог однажды написать капельками пота на коже предплечья "П О -Л У Ч А Е Т С Я! ", как татуировку. Потом он перенес опыты в лабораторию и прежде всего повторил на себе известный эффект "сахарного укола" Клода Бериара. Только теперь не требовалось вскрывать череп и колоть иглой промежуточный мозг: количество сахара в крови увеличивалось от мысленного приказа. Но вообще с внутренней секрецией все обстояло гораздо сложнее - она не выдавала результаты команд-ощущений на-гора. Он исколол себе пальцы и мышцы, проверяя, выполняют ли железы приказы мозга о выделении в кровь адреналина, инсулина, глюкозы, гормонов; истерзал пищевод зондом для отбора желудочного сока, когда сознательно изменял кислотность... Все получалось - и все было очень сложно. Тогда до него дошло: надо ставить организму общую цель - сделать то-то, произвести нужные изменения. В самом деле, ведь когда он идет, то не командует мышцам: "Правая прямая бедра - сократиться! Двуглавая - расслабиться! Левая икроножная - сократиться..." - ему до этого нет дела. Сознание дает общую установку: идти быстрее или медленнее, обойти столб, повернуть в подъезд. А нервные центры мозга сами распределяют задания мышцам. Так должно быть и здесь: ему нет дела до того, какие железы и сосуды будут производить различные реакции. Лишь бы они делали то, что он хочет! ...Мешали слова, мешали образы. Он пытался разжевать до подробностей: печени - как синтезировать гликоген из аминокислот и жиров, расщепить гликоген до глюкозы, выделить ее в кровь; щитовидной железе - сократиться, выжать в кровь капельки тироксина; кровеносной системе - расширить капилляры в тканях больших грудных мышц, максимально сократить прочие сосуды - и ничего не получалось, грудные мышцы не наращивались. Ведь печень не знала, что она печень, щитовидная железа понятия не имела о термине "тироксин" и не могла представить себе его капельки. Аспирант Кривошеин клял себя за излишнее усердие на лекциях и в библиотеке. Результатом этих усилий была лишь головная боль. В том-то и дело, что для обмена веществ в себе следовало избегать чисел, терминов и даже образов, а мыслить только в ощущениях. Задача сводилась к тому, чтобы превратить "знания в ощущениях" в третью сигнальную систему управления внутренней секрецией с помощью ощущений. ...Самое смешное, что для этого не понадобились ни лабораторные приборы, ни схемы управления. Просто лежать в темной комнате, закрыв глаза и залепив пластилином уши, полудремотно прислушиваться к себе. Странные ощущения приходили изнутри: зудела, обновляя кровь, селезенка, щекотно сокращались кишки, холодили под челюстью слюнные железы; сладостной судорогой отзывался на сигнал нервов надпочечник, порция крови, обогащенная адреналином и глюкозой, тепло расходилась по телу, как глоток крепкого вина: легким покалыванием извещали о себе нездоровые клетки мышц. Если употребить инженерную терминологию, то он "прозванивал" свое тело нервами, как монтажник прозванивает электронную схему тестером. К этому времени он уже четко представлял себе двоичную арифметику ощущений: "больно" - "приятно". И ему пришло в голову, что самый простой способ подчинить сознанию процессы в клетках - это заставить их болеть. Весьма возможно, что этому изобретению способствовал случай с сосулькой: идея пришла в голову после него. Действительно, клетки, которые разрушались и гибли от различных причин, давали весьма ощутимо знать о себе. Они ныли, саднили, покалывали - будто кричали о помощи. Организм и сам, без команды "сверху", бросал им на помощь лейкоциты крови, тепло воспаленной ткани, ферменты и гормоны: оставалось либо ускорять, либо тормозить усилиями сознания эти микроскопические бои за жизнь. ...Он колол и резал мышцы всюду, куда только мог дотянуться иглой или ланцетом. Впрыскивал под кожу смертельные дозы культур тифозных и холерных бактерий. Дышал парами ртути, пил растворы сулемы и древесный спирт (на более быстродействующие яды, правда, не хватило духа). И чем дальше, тем проще его организм справлялся со всеми осознаваемыми опасностями. А потом он возбудил в себе рак. Возбудить в себе рак! Любой врач плюнул бы ему в глаза за такое заявление. Возбудить рак, мыслимое ли дело - для этого ведь надо знать, от чего возникают раковые опухоли. По совести говоря, он не стал бы утверждать, что знает причины рака - просто потому, что не может перевести на язык слов все те ощущения, что сопровождали перерождение клеток кожи на правом боку... Он начал с того, что выспрашивал пациентов, проходивших в лаборатории радиобиологии курс гамма-терапии: что они чувствуют? Это было немилосердно: расспрашивать напуганных, тоскующих, кривящихся от болей людей об их переживаниях и не обещать ничего взамен, - но так он вживался в образ больного раком. ...Опухоль разрасталась, твердела. От нее стали ответвляться наросты - причудливые и зелено-лиловые, как у цветной капусты. Боль грызла бок и плечо. В студенческой поликлинике, куда он отправился на освидетельствование, ему предложили немедленно оперироваться, пе хотели даже выпускать из кабинета. Он отвертелся, наврал, что желает сначала пройти курс гамма-терапии... Аспирант Кривошеин, разминая папироску, вышел на балкон. Стояла теплая ночь. По загородному шоссе, махая лучами фар, промчалась автомашина. От созвездия Лебедя к Лире торопливо перебирались два огонька - красный и зеленый; за ними волочился рев реактивных двигателей. Как спичка по коробку, чиркнул по небу метеор. ...Когда же у себя в комнате, стоя перед зеркалом, он напряг волю и чувства, опухоль рассосалась в течение четверти часа. Через двадцать минут на месте ее было лишь багровое пятно величиной с блюдце; еще через десять минут - обычная чистая кожа в гусиных пупырышках озноба: в комнате было довольно прохладно. Но и знание, как устранить рак, он пока не может выразить в рецептах и рекомендациях. То, что он смог бы описать словами, никого не исцелит - разве что таких, как он сам, дублей, возникающих впервые. И все его знания применимы только к ним. Со временем, вероятно, удастся преодолеть барьер между дублями "машины-матки" и обычными людьми. Ведь биологически они малоразличимы. А знания есть. Ну, не удастся выразить их словами - запишут на магнитные пленки колебания биопотенциалов, снимут карты температур, обработают числа анализов в вычислительных машинах - медицина ныне наука точная. Да в конце концов научатся записывать и передавать точные ощущения. Слова не обязательны: для больного главное - выздороветь, а не написать диссертацию о своем исцелении. Дело не в том... Внимание аспиранта привлек вспыхнувший внизу огонек. Он всмотрелся: прислонясь к фонарному столбу, прикуривал давешний широкоплечий верзила в плаще - сыщик. Вот он бросил спичку, стал мерно прохаживаться по тротуару. "Нашел-таки, черт бы его взял! Вот прицепился!" У Кривошеина сразу испортилось настроение. Он вернулся в комнату, сел к столу читать дневник. Глава девятая Жизнь коротка. Ее едва хватает, чтобы совершить достаточное количество ошибок. А уж повторять их - недопустимая роскошь. К. Прутков-инженер, мысль No 22 Теперь аспирант читал записи придирчиво, с ревнивым любопытством: ну, чего же достиг он, который намеревался "ручки вертеть"? "1 июня. Уфф... все! Информационная камера готова. Завтра начинаю опыты с кроликами. Если следовать общей традиции, то полагается начинать с лягушек... но чтобы я взял в руки эту гадость! Нет, пускай жабами занимается мой дубль-аспирант. Аспирант суть первый ученик в науке, ему приличествует прилежание. Как-то он там?" "2 июня. Оснастил кроликов датчиками, запустил в камеру - всех сразу. Пусть нагуливают информацию". "7 июня. Четыре дня кролики обитали в камере: лакомились морковкой и капустными листьями, трясли ноздрями, дрались, спаривались, дремали. Сегодня утром сделал первую пробу. Надел "шапку Мономаха", мысленно скомандовал "Можно!" - и "машина-матка" сработала! Четыре кролика-дубля за полтора часа. Гора с плеч - машина действует. Любопытная деталь: зримое возникновение кроликов (что делается до этого, не знаю) начинается с кровеносной системы; красно-синие сосуды намечаются в золотистой жидкости точь-в-точь как в желтке насиженного курицей яйца. Ожив, кролики всплывали. Я их вылавливал за уши, купал, тепленьких и дрожащих, в тазике, потом подсаживал к обычным. Встреча естественных и искусственных двойников носила еще более пошлый характер, чем некогда у нас с дублем. Они недоуменно пялились друг на друга, обнюхивались и (поскольку у них нет второй сигнальной системы, чтобы объясниться) начинали драку. Потом уставали, снова обнюхивались и далее вели нормальную кроличью жизнь. Главное, машина работает по моему заказу, без отсебятины. Надеть "шапку", вспомнить (желательно зримо), какого именно кролика ты хочешь продублировать, дать мысленное разрешение - и через 25-30 минут он барахтается в баке. Противоположную операцию - растворение возникающего кролика по команде "Нет!" - "машина-матка" тоже выполняет безукоризненно. За успехи и прилежание я скармливаю ей соли, кислоты, глицерин, витамины и прочие реактивы по списку. Совсем как селедку дрессированному тюленю". "20 июня. Когда получается, так получается. А вот когда не получается, так хоть головой бейся... Все эти дни я пробую остановить синтез кролика на какой-нибудь стадии. Какие только команды я не перепробовал: "Стоп!", "Замри!", "Хватит!", "Нуль!" - ив мысленном и в звуковом выражении - и все равно: либо синтез идет до конца, либо происходит растворение. Похоже, что "машина-матка" работает как триггер вычислительной машины, который либо заперт, либо открыт, а в промежуточном положении остановиться не может. Да, но сложной машине следует вести себя более гибко, чем этой ерундовой схемке. Пробуем еще..." "б июля. Жизнь остановить нельзя - вот, пожалуй, в чем дело. Всякая остановка жизни есть смерть. Но смерть - это только миг, за которым начинается процесс распада или в данном случае растворения. А я синтезирую живые системы. Да и сама "машина-матка" - собственно, живой организм. Поэтому ничего в ней застыть не может. А жаль, это было бы очень удобно... Сегодня появился на свет первый приплод от искусственного самца и обычной крольчихи - восемь беленьких крольчат. Это, наверно, важный факт. Только и без того очень уж много у меня кроликов. Черт возьми, но должна же "машина-матка" подчиняться более тонким командам, чем "Можно!" и "Нет!". Я должен управлять процессом синтеза, иначе все замыслы мои летят в тартарары..." " "7 июля. Так вот как ты работаешь, "машина-матка"! И до чего же просто... Сегодня я приказал машине еще раз воспроизвести кролика-альбиноса Ваську. Когда он прозрачным видением проявился в середине бака, я сосредоточил внимание на его хвостике и вообразил его длиннее. Никаких изменений не последовало. Это было что-то не то. Я так и подумал с досадой: "Не то..." - и тут в кролике все начало меняться! Контуры тела заколебались в медленном ритме: тело, уши, лапы и хвост кроля то удлинялись и утолщались, то укорачивались и худели; органы внутри пульсировали в том же ритме. Даже цвет крови стал меняться от темно-вишневого до светло-красного и обратно. Я вскочил со стула. Кролика продолжало "трясти". Формы его все более искажались, окарикатуривались; дрожание становилось все более частым и размашистым. Наконец альбинос расплылся в серо-лиловую туманность и растворился. Сначала я напугался: картина напоминала давний "бред" машины! Вот только ритм. Все колебания размеров и оттенков были удивительно согласованы... И тут я все понял. Сам понял, черт побери! - желаю это отметить. Первоначальную информацию о кролике машина получила конкретную и однозначную. Она комбинировала все информационные детали, искала точный вариант; но там ищи не ищи - что записано, то и воспроизведешь. Из деталей мотоцикла не соберешь пылесос. И вдруг в машину поступает сигнал "Не то" - не отрицание и не утверждение - сигнал сомнения. Он нарушает информационную устойчивость процесса синтеза кролика; грубо говоря, сбивает машину с толку. И она начинает искать: что же "то" - простым методом проб (чуть больше, чуть меньше), чтобы не нарушить систему... Но машина не знает, что "то", и не получает подтверждений от меня. Тогда происходит полное расстройство системы и растворение: не то - значит не то... И тогда (вот чем хороша работа исследователя: напал на жилу и в течение дня при помощи одной-двух идей можешь сделать работу, которую иначе не осилишь и за годы!) я снова надел "шапку Мономаха" и скомандовал машине "Можно!". Теперь я знал, что буду делать с дублем кролика. Он образовался. Я сосредочил внимание на его хвосте (цепь связи: биоимпульсы от сетчатки моих глаз с изображением кроличьего хвоста ушли в мозг - в "шапку Мономаха" - в машину, а там - сравнение и отбор информации - машина зафиксировала мое внимание) и даже поморщился, чтобы выразительней вышло: "Не то!" В машину пошел мощный разбалансирующий импульс информации. И хвостик стал укорачиваться. Чуть-чуть... "Не то!" Хвостик дрогнул, чуть удлинился... "Вот-вот! То!" Хвост замер. "Не то!" Еще удлинился... "То!" Замер. "Не то! То! Не то! То!" - и дело пошло. Самым трудным было уловить колебание в нужную сторону - и подтолкнуть. Дальше я транслировал в "машину-матку" уже не элементарные команды "то - не то", а просто молчаливое поощрение. Хвост удлинялся; в нем выросла цепочка мелких позвонков, они покрылись волокнами мышц, розовой кожей, белой шерстью... Через десять минут дубль-Васька стегал себя по бокам мокрым белым хвостом, как разъяренный тигр. А я сидел на стуле в "шапке Мономаха", и в голове творилась невообразимая толчея из "Н-ну!..", "Вот это да!", "Елки-палки!", "Уфф..." - как всегда, когда еще не можешь выразить все словами, но чувствуешь: . понял, теперь не уйдет! И лицо мое, наверно, выражало ту крайнюю степень блаженства, какая бывает только у пускающего слюну идиота. Все. Никакой мистики. "Машина-матка" работает по той же системе "да - нет", что и обычные вычислительные машины..." - Правильно, - кивнул аспирант. - Но... это довольно грубое управление. Впрочем, для маяйгаы... да чего там, молодец! "...Но, черт, как все-таки здорово! По моей команде "да", "не то", "нет" машина формирует клетки, ткани, кости... Это могут лишь живые организмы, да и то гораздо медленнее. Ну, голубушка, теперь я выжму из тебя все!" "15 июля. Теперь мы, что называется, сработались с машиной. Точнее, она научилась принимать, расшифровывать и исполнять не разбитые на последовательность "то" и "не то" приказы моего мозга. Суть обратной связи и содержание команд осталось прежним - просто все происходило очень быстро. Я воображаю: что и как надо изменить в возникающем дубле-кролике. Ну, все равно как если бы я рисовал или лепил этот кроличий образ. Машина теперь - мои электронно-биохимические руки. Как это роскошно, великолепно: усилием мысли лепить разнообразных кроличьих уродцев! С шестью ногами, с тремя хвостами, двухголовых, без ушей или, наоборот, с отвислыми мохнатыми ушами дворняг. Что там доктор Моро с его скальпелем и карболкой! Единственное орудие труда - "шапка Мономаха"; не надо даже ручки вертеть. Самое занятное, что эти уродцы живут: чешутся четырьмя лапами и наворачивают морковку в две пасти..." - Легкая работенка, - с завистью пробормотал аспирант. - Просто как в кино: сиди, посматривай... Ничего не болит, нечего бояться. Никаких тебе сильных страстей - инженерная работа... Он вздохнул, вспоминая свои переживания. К болям при различных автовивисекциях он привык сравнительно просто: когда знаешь, что болезнь пройдет, рана зарастет, боль становится обычным раздражителем, вроде яркого света или громкого звука - неприятно, но не страшно. Когда знаешь... В своих продуманных опытах он это знал. Любое новое изменение он начинал тоже с малых проб - проверял ими, как выдерживает изменение организм; на крайний случай под рукой всегда были лекарства, ампулы нейтрализаторов и антибиотиков, телефон, по которому можно вызвать "Скорую помощь". Но был у него один непродуманный опыт, в котором он едва не погиб... Собственно, это был даже не опыт. ...Шел факультативный практикум по радиобиологии. Студенты-третьекурсники обступили бассейн учебного уранового реактора, с уважением смотрели на темный ячеистый цилиндр в глубине - от него рассеивался в воде зеленый спокойный свет, на тросики, никелированные штанги, рычаги и штурвальчики управления над ним. - Это красивое, цвета молодой травы сияние вокруг тела реактора, - сочным баритоном говорил профессор Валерно, - называется "черенковским свечением". Оно возникает от движения в воде сверхбыстрых электронов, кои, в свою очередь, возникают при делении ядер урана-235... Кривошеин ассистировал, то есть просто сидел в сторонке, скучал и ждал, когда профессор пригласит его произвести демонстрационный опыт. Собственно, Валерно за милую душу мог бы произвести этот "опыт" сам или попросить студента, но ему при его научном чине полагался квалифицированный ассистент. "Вот и сиди..." - уныло размышлял Кривошеин. Потом ему пришло в голову, что он не испытывал еще на себе лучевую болезнь. Он встрепенулся, стал обдумывать, как это сделать. "Взять колбу воды из реактора и для начала устроить себе легкий радиационный ожог... Дело-то серьезное!" - ...Наличие интенсивного черенковского свечения в воде свидетельствует о наличии интенсивной радиации в окрестности тела реактора, - нудно объяснял Валерно, - что и не удивительно: цепная реакция. Возрастание яркости свечения свидетельствует о возрастании интенсивности радиации, уменьшение яркости - соответственно о противоположном. Вот, прошу смотреть, - он повернул штурвальчик на щитке вправо и влево. Зеленый свет в бассейне мигнул. - А если крутануть совсем вправо, взрыв будет? - опасливо осведомился рыжий веснушчатый юноша в очках. - Нет, - еле сдерживая зевок, ответил профессор (такой вопрос задавали на каждом занятии). - Там ограничитель. И, помимо него, в реакторе предусмотрена автоблокировка. Как только интенсивность цепной реакции превзойдет дозволенные пределы, автомат сбрасывает в тело реактора дополнительные графитовые стержни... вон те, видите? Они поглощают нейтроны и гасят реакцию... А теперь познакомимся с действием радиоактивного излучения на живой организм. Валентин Васильевич, прошу вас! Кривошеин подкатил к бассейну тележку с аквариумом, в котором извивался черным, отороченным бахромой плавников телом и скалил мелкие зубы полуметровый угорь. - Вот угорь речной, Anguilliformes, - не поворачивая головы, объявил Валерно, - самая живучая из речных рыб. Когда Валентин Васильевич выплеснет его в бассейн, угорь, повинуясь инстинкту, тотчас уйдет в глубину... м-м... что лично я на его месте не делал бы, поскольку самые удачливые экземпляры через две-три минуты возвращаются оттуда к поверхности вверх брюхом. Впрочем, смотрите сами. Прошу засечь время. Валентин Васильевич, действуйте! Кривошеин перевернул аквариум над бассейном, щелкнул секундомером. Студенты склонились над барьером. Черная молния метнулась к вымощенному серым кафелем дну бассейна, описала круг, другой, перечеркнула зеленое зарево над цилиндром. Видимо, ослепнув там, угорь ударился о противоположную стенку, шарахнулся назад... Вдруг свечение в бассейне сделалось ярче - и в этом зеленом свете Кривошеин увидел такое, что у него похолодела спина: угорь запутался в тросиках, на которых висели графитовые стержни, регуляторы реакции, и бился среди них! Один стержень выскочил из ячейки, отлетел зеленой палочкой в сторону. Свечение стало еще ярче. - Все назад! - быстро оценив ситуацию, скомандовал побледневший Валерно. Баритон его как-то сразу сел. - Прошу уходить! Дернул по нервам аварийный звонок. Защелкали контакторы автомата блокировки. Свет в воде замигал, будто в бассейне вели электросварку, и стал еще ярче. Студенты, прикрывая лица, отхлынули к выходу из зала. В дверях возникла давка. - Прошу не волноваться, товарищи! - совсем уж фальцетом закричал потерявший голову Валерно. - Концентрация урана-235 в тепловыделяющих элементах реактора недостаточна для атомного взрыва! Будет лишь тепловой взрыв, как в паровом котле! - О господи! - воскликнул кто-то. Затрещали двери. Какая-то девушка завизжала дурным голосом. Кто-то выругался. Веснушчатый студент-очкарик, не растерявшись, схватил со стола двухпудовый синхроноскоп С 1-8, высадил им оконную раму и вслед за нею ринулся вниз... В несколько секунд зал опустел. В первый миг паники Кривошеин метнулся за всеми, но остановил себя, подошел к реактору. От цилиндра поднимались частые крупные бульбы, клубилась вода - вместо спокойного свечения в бассейне теперь полыхал зеленый костер. Угорь больше не бесновался, но выбитые им графитовые стержни перекосились и заклинились в гнездах. "Закипит вода - и облако радиоактивного пара на всю окрестность, - лихорадочно соображал Кривошеин. - Это не хуже атомного взрыва... Ну, могу? Боюсь... Ну же! На кой черт все мои опыты, если я боюсь? А если как угорь?.. Э, черт!" (Даже сейчас аспиранту Кривошеину стало не по себе: как он мог решиться? Возомнил, что ему уже все нипочем? Или сработала психика мотоциклиста, представилось, будто проскакиваешь между двумя встречными грузовиками: главное - не раздумывать, вперед!.. Пьянящий миг опасности, рев машин, и с колотящимся сердцем вырываешься на асфальтовый простор! Но ведь здесь был не "миг" - вполне мог остаться в бассейне в компании с дохлым угрем.) Порыв мотоциклетной отваги охватил его. Обрывая пуговицы, он сбросил одежду, перекинул ногу через барьер, но - "Стоп! Спокойно, Валька!" - прыгнул от бассейна к препараторскому столу, надел резиновые перчатки, герметичные очки ("Эх, акваланг бы сейчас!.."- мелькнула мысль). Набрал в легкие воздух и плюхнулся в бассейн. Даже поодаль от реактора вода была теплая. "Тысяча один, тысяча два..." - Кривошеин, инстинктивно отворачивая лицо, шагнул по скользким плиткам к центру бассейна. "Тысяча шесть..." - стал нашаривать в бурлящей воде. Резиновые перчатки касались непонятно чего, пришлось все-таки взглянуть: угорь, свившись в петлю между тросов, висел чуть ниже. "Тысяча десять, тысяча одиннадцать..." - осторожно, чтобы ненароком не выдернуть стержни, потянул обмякшее тело рыбы. "Тысяча шестнадцать..." Рукам стало горячо, хотел отдернуть, но сдержался и медленно выводил угря из путаницы тросов. Очки оказались не такими уж герметичными, струйки радиоактивной воды просочились к векам. Прищурился. "Тысяча двадцать, тысяча двадцать один..." - вывел! Зеленое сияние замерцало, стержни беззвучно скользнули в цилиндр. В бассейне сразу стало темно. "Тысяча двадцать пять!" Резким толчком Кривошеин отпрянул к стенке, выпрыгнул до пояса из воды, ухватился за барьер, вылез. "Тысяча тридцать..." Хватило ума попрыгать, чтобы стряхнуть с себя лишнюю губительную влагу, даже покататься по полу. -Насухо вытер штанами лицо, глаза. "Только бы не ослепнуть раньше, чем добегу". Оделся кое-как, бросился прочь из зала. Хрипло взревел на проходной сигнализатор облучения. Высунулись, преграждая путь, скобы автотурникета. Он перепрыгнул турникет, побежал прямо по свежевскопанному газону к общежитию. "Тысяча семьдесят, тысяча семьдесят один..." - машинально отсчитывал время мозг. Сумерки помогли не встретить знакомых; только у ограды зоны "Б" кто-то крикнул вслед: "Эй, Валя, ты куда спешишь?" - кажется, аспирант Нечипоров со смежной кафедры. "Тысяча восемьдесят, восемьдесят один..." Кожа зудела, чесалась, потом ее начали колоть миллионы игл: это утонченная в прежних опытах нервная система извещала, что протоны и гамма-кванты из распавшихся ядер расстреливают молекулы белка в клетках эпителия, в окончаниях кожных нервов, пробивают стенки кровеносных сосудов, ранят белые и красные тельца крови. "Тысяча сто... тысяча сто пять..." Теперь покалывание перекинулось в мышцы, в живот, под череп; в легких засаднило, будто от затяжки крепчайшего самосада-вергуна. Это кровь разнесла взорванные атомы и раздробленные белки по всему телу. "Тысяча двести пять... двести восемь... идиот, что же я наделал?! Двести двенадцать..." - уже не было замысла, не было порыва. Был страх. Хотелось жить. Живот стали подергивать тошнотворные спазмы, рот переполнила слюна с медным привкусом. Задев на бегу массивную входную дверь так, что она загудела, Кривошеин понял: кружится голова. Потемнело в глазах. "Двести сорок один... не добегу?" Надо было подняться на четвертый этаж. Он наотмашь хлестнул себя по щекам - в голове прояснело. В темноту комнаты вместе с ним ворвалось сумеречное сияние. Первые секунды Кривошеин бессмысленно и расслабленно кружил по комнате. Страх, тот неподвластный сознанию биологический страх, который гонит раненого зверя в нору, едва не погубил его: он забыл, что нужно делать. Стало ужасно жаль себя. Тело наполнила звенящая слабость, сознание уходило. "Ну и пропадай, дурак", - безразлично подумал он и почувствовал прилив небывалой злобы на себя. Она-то и выручила его. Одежда в зеленых, как лишаи на деревьях, пятнах полетела на пол; в комнате стало еще светлее: светились ноги, на руках были видны волосы и рисунок вен. Кривошеин бросился в душевую, повернул рукоятку крана. Свистнула холодная вода, потекла, отрезвляя, по голове, по телу, образовала на резиновом коврике переливающуюся изумрудными тонами лужу и на необходимые, чтобы собрать в кулак мысли и волю, мгновения взбодрила его. Теперь он, как стратег, командовал разыгравшейся в теле битвой за жизнь. Кровь, кровь, кровь бурлила во всех жилах! Лихорадочный стук сердца отдавался в висках. Мириады капилляров вымывали из каждой клетки мышц желез, высасывали из лимфы поврежденные молекулы и частицы; белые тельца стремительно и мягко обволакивали их, разлагали на простейшие вещества, уносили в селезенку, в легкие, в печень, почки, кишечник, выбрасывали к потовым железам... "Перекрыть костные сосуды!" - мысленными ощущениями приказывал он нервам, вовремя вспомнив, что радиоактивность может осесть в костном, творящем кровяные тельца мозгу. Прошло несколько минут. Теперь он выдыхал радиоактивный воздух со слабо светящимися парами воды; отплевывал святящуюся слюну, в которой накапливались разрушенные радиоактивные клетки мозга и мышц головы; смывал с кожи зеленоватые капли пота, то и дело мочился красивой изумрудной струей. Через час выделения перестали светиться, но тело еще покалывало. Так он провел в душевой три часа: глотал воду, обмывался и выбрасывал из организма все поврежденное радиацией. Вышел в комнату за полночь, шатаясь от слабости и физического истощения. Отпихнул подальше в угол светящиеся тряпки одежды, повалился на койку - спать!.. На следующий день ему все время хотелось пить. Он зашел в радиометрическую лабораторию, поводил вокруг себя щупом счетчика Гейгера - прибор потрескивал по-обычному, отмечая лишь редкие космические частицы. - Елки-палки, когда ты успел так похудеть?! - изумился, встретив его у лекционной аудитории, аспирант Нечипоров... "Да, по результатам это, конечно, был знатный опыт, - усмехнулся аспирант. - Одолел сверхсмертельную дозу облучения! Но по исполнению... нет, с такими "опытами" баловаться накладно. Лучше вот как он". "27 июля. Дублей и уродцев развелось у меня великое множество, - продолжал аспирант чтение дневника. - Нормальных кроликов выпускаю в парк, уродцев по одyому выношу в спортивном чемоданчике с территории, увожу в Червоный Гай за Днепр. Ну, все. Наслаждение новизной открытия прошло. Мне это надругательство над природой уже противно: хоть и кролик, но ведь живая тварь. Эти недоуменно косящие друг на друга глаза у двух голов на одной шее... бр-р! Впрочем, какого черта? Я нашел способ управления биологическим синтезом, испытывал и отрабатывал его. Наука в конечном счете создает способы - не конструкции, не вещества, не предметы обихода, а именно способы: как все это сделать. И никакой исследователь не упустит случая выжать из своего способа все возможное. Между прочим, вчера в институтской столовой появилось блюдо "Кролик жареный с картошкой молодой, цепа 45 коп.". "Гм?! Будем считать это совпадением. Но возможно и такое применение открытия: разводить на мясо кролей, коров, улучшать породу... при промышленной постановке дела окажется наверняка выгоднее обычного животноводства... Завтра я возвращаюсь к опытам по синтезу человека. Методика ясна, нечего тянуть. И все равно при одной мысли об этом у меня начинает сосать под ложечкой. Возвратиться к синтезу человека... Одно дело, когда мой дубль возник сам по себе, почти нечаянно, как оно и в жизни бывает; другое дело изготовлять человека сознательно, как кролика. В сущности, мне предстоит не "возвратиться", а начать... Что это за существо такое - человек, что я не могу работать с ним так же спокойно, как с кроликами?! Восстановим масштабы. Плавает в черном пространстве звездная туча Метагалактика. В ней чечевицеобразная пылинка из звезд - наш Млечный Путь. На окраине его Солнце, вокруг - планеты. На одной из них - ни самой большой, ни самой маленькой - живут люди. Три с половиной миллиарда, не так и много. Если выстроить всех людей в каре, то человечество можно оглядеть с Эйфелевой башни. Если сложить их, то получится куб со стороной в километр, только и всего. Кубический километр живой и мыслящей материи, молекула в масштабе Вселенной... И что? А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за все..." Глава десятая В заботе о ближнем главное - не перестараться. К. Прутков-инженер, мысль No 33 "29 июля. Сижу в информационной камере в окружении датчиков, на голове "шапка Мономаха". Веду дневник, потому что больше заняться решительно нечем. Эту неделю мне и ночевать предстоит в камере, на раскладушке. Сижу, стало быть, и мудрствую. Итак, человек. Высшая форма живой материи. Каркас из трубчатых косточек, податливые комочки белков, в которых заключено то, что ученые и инженеры стараются проанализировать и воспроизвести в логических схемах и электронных моделях, - Жизнь, сложная, непрерывно действующая и непрерывно меняющаяся система. Миллионы бит информации ежесекундно проникают в нас через нервные окончания глаз, ушей, кожи, носа, языка и превращаются в электрические импульсы. Если усилить их, то в динамике можно услышать характерные "дрр-р... др-р..." - бионики мне однажды демонстрировали. Пулеметные очереди импульсов разветвляются по нервам, усиливаются или подавляют друг друга, суммируются, застревают в молекулярных ячейках памяти. Огромный коммутатор - мозг - сортирует их, сравнивает с химическими записями внутренней программы, в которой есть все: мечты и желания, долг и цель, инстинкт самосохранения и голод, любовь и ненависть, привычки и знания, суеверия и любопытство, - составляет команды для исполнительных органов. И люди говорят, бегут, целуются, пишут стихи и доносы, летят в космос, чешут в затылке, стреляют, нажимают кнопки, воспитывают детей, задумываются... Что же главное? У меня вырисовывается способ управляемого синтеза человека. Можно вводить дополнительную информацию и тем изменять форму и содержание человека. Это будет - к тому идет. Но какую информацию вводить? Какие исправления делать? Вот, скажем, я. Допустим, это меня будет синтезировать машина (тем более что это так и есть): что я хотел бы в себе исправить? Так сразу и не скажешь. Я к себе привык. Меня гораздо больше занимают окружающие, чем своя личность... Во-во, все мы так - хорошо знаем, чего хотим от окружающих: чтобы они не отравляли нам жизнь. Но что мы хотим от самих себя? Вчера у меня был такой разговор: - Скажи, Лен, какого бы ты хотела иметь сына? - А... что? - Ну, каким бы ты хотела видеть его, например, уже взрослым человеком? - Красивым, здоровым, умным, талантливым даже... честным и добрым. Пусть будет твоего роста примерно... нет, лучше повыше! Пусть бы он стал скрипачом, а я ходила бы слушать его концерты. Пусть будет похож на... да, господи, чего ты заговорил об этом? Ой, понимаю: ты решил сделать мне предложение! Да? Как интересно! Начинай по всем правилам, не исключено, что я соглашусь. Ну! - М-м... да нет, я так, вообще... - Ах, вообще! Сын в абстракте, да? - Именно. - Тогда тебе надо обсуждать этот вопрос с некой абстрактной женщиной, а не со мной! Женщины все воспринимают удивительно конкретно. Впрочем, из того, что она сказала, можно выделить одно качество - быть умным. Это то, в чем я разбираюсь. Логическое мышление у людей действует гораздо хуже, чем у электронных систем. Скорость переработки информации мизерная: 15-20 бит в секунду, - поэтому то и дело приходится включать "линии задержки". Спроси у человека внезапно что-нибудь посложнее, чем "Который час?" - и слышишь в ответ: "А?" или "Чего?" Это не значит, что собеседник туг на ухо - просто за время, пока ты повторяешь вопрос, он лихорадочно соображает, что ответить. Иногда и этого времени недостаточно, тогда раздается: "Мм-м... видите ли... э-э... как бы это вам получше объяснить... дело в том, что..." Перекур. А то засиделся. На волю! Утро похоже на мелодию скрипки. Зелень свежа, небо сине, воздух чист... Вон шагает по парку в институтский гараж Паша Пукин - слесарь, запивоха и плут; он мужественно несет на покатых плечах проклятие своей фамилии. Сейчас я на нем проверю! - Скажи, Паша, что ты хочешь от жизни в такое утро? - Валентин Васильевич! - Слесарь будто ждал этого вопроса, смотрит на меня восторженно и проникновенно. - Вам я скажу, как родному: десять рублей до получки! Ей-богу, отдам! От растерянности я вынимаю десятку, даю и лишь потом соображаю, что Паша никому и никогда долгов не отдавал, не было такого факта. - Спасибо, Валентин Васильевич, век не забуду! - Пукин торопливо прячет деньги. Припухлое лицо его выражает сожаление, что он не попросил больше. - А что вы хотите от жизни в такое утро? - М-м... собственно... видишь ли... ну-у... хотя бы получить деньги обратно. - За мной не пропадет! - и Паша шествует дальше. М-да... как же это я? Выходит, и у меня с логическим мышлением слабина? Странно: моя нервная сеть каждую секунду перерабатывает целую Ниагару информации, с помощью ее я совершаю сложнейшие, не доступные никаким машинам движения (пишу, например), а вот чтобы вовремя сообразить... Словом, следует подготовить для ввода в "машину-матку" информацию о том, как быть умным, хорошо соображать. Если мне бог не дал, надо хоть для нового дубля порадеть. Пусть будет умнее меня, авось не подсидит". "З августа. Да, но чтобы ввести в машину информацию, надо ж ее иметь! А ее нет. Сейчас я делю время между информационной камерой и библиотекой. Перебрал не меньше тонны всякой литературы - и ничего. Можно было бы увеличить объем мозга дубля - это нетрудно: я вижу, как возникает мозг. Но связи между весом мозга и умом человека нет: мозг Анатоля Франса весил килограмм, мозг Тургенева - два кило, а у одного кретина мозг потянул почти три килограмма: 2 килограмма 850 граммов. Можно бы увеличить поверхность коры мозга, число извилин; это столь же не трудно. Но связи между числом извилин и интеллектом тоже нет: у дрозда гораздо больше извилин, чем у нашего ближайшего родича орангутанга. Вот тебе и птичьи мозги! Я знаю, с чем связан ум человека: с быстродействием наших нервных ячеек. Это совершенно ясно, для электронных машин быстродействие имеет самое важное значение. Не успела машина решить задачу за то короткое время, пока в стартующей ракете сгорает топливо, - и ракета, вместо того чтобы выйти на орбиту, кувырком летит на землю. Большинство глупостей делаются нами аналогичным образом: мы не успеваем за требуемый отрезок времени решить задачу, не успеваем сообразить. Задачи в жизни - не проще задач вывода ракеты на орбиту. А времени всегда в обрез. Страшно подумать, какое количество глупостей совершается в мире из-за того, что мы можем переработать за секунду лишь два десятка бит логической информации, а не две сотни бит! И что же? Огромное количество статей, отчетов, монографий по усовершенствованию логики и ускорению работы вычислительных машин (хотя их быстродействие приближается уже к 10 миллионам операций в секунду) - и ничего об улучшении логики и быстродействия человеческого мышления. Сапожник ходит без сапог. Словом, как ни грустно, но этот замысел придется отставить до лучших времен..." Аспирант Кривошеин задумчиво потер шею. "Да, действительно..." Он не думал над этой проблемой, как-то не пришлось - может быть, потому, что с аспирантской стипендии не очень-то одолжишь? Единственно, чем он занимался, это усовершенствованием своей памяти, да и оно пришло само собой: слишком много требовалось помнить одновременно для преобразования себя. А когда опыт кончался, ненужная информация мешала новой работе. Так ему пришлось освоить химию направленного забывания: "стирать" в коре мозга те мелкие подробности новых знаний, которые проще заново додумать, чем помнить. Но это совсем другое дело. А о логическом быстродействии мозга он не думал. Аспиранту стало неловко: так влез в биологию, даже забыл, что пришел в нее как инженер-системолог изыскивать новые возможности в человеке... Выходит, не он вел работу, а работа увела его? Делал то, что в руки давалось. "Человечество может погибнуть из-за того, что каждый делает лишь то, что в руки дается", - сказал Андросиашвили. И очень просто. "Но к этой проблеме не легко подступиться: в человеке информацию переносят ионы, от них не добьешься такого быстродействия, как от быстрых и легких электронов вычислительных машин... Э, я, кажется, оправдываю себя! Человек умеет очень быстро решать сложные задачи: двигаться, работать, говорить, а по части логики у него просто мало биологического опыта. Животным в процессе эволюции не требовалось думать, им надо было во всех ситуациях "принимать меры": укусить, завыть, прыгнуть, подползти - и чем быстрей, тем лучше. Вот если бы животным для успеха в борьбе за существование требовалось решать системы уравнений, вести дипломатические переговоры, торговать и осмысливать мир... будь здоров, какая у них развилась бы логика! Здесь надо подумать, поискать..." "4 августа. Мерцание лампочек на пульте ЦВМ-12 успокоилось. Это значит, что вся информация обо мне запечатлена в "машине-матке". Где они сейчас, мои мечты, недостатки характера, строение кишечника, мысли и незаурядная внешность - в кубах "магнитной памяти"? В ячейках кристаллоблока? Или растворились в золотистой жидкости бака? Не знаю, да это и неважно. Завтра пробное воспроизведение. Только проба, и ничего больше". "5 августа. 14 часов 5 минут - "Можно!". В баке из солнечного цвета жидкости начал возникать новый призрачный "я". Картина такая же, как и при возникновении кролика, только одновременно с кровеносной системой в верхней части бака образуется расплывчатый сероватый сгусток; из него потом формируется мозг. Мозг, для которого у меня нет улучшающей информации. Видит око, да зуб неймет... К четырем часам пополудни новый дубль овеществился до непрозрачной стадии; на нем наметились трусы и майка... ...Если бы полгода назад кто-нибудь мне сказал, что в методику моих опытов войдут вопросы жизни и смерти, морали и уголовного законодательства, я вряд ли смог бы достойно оценить такую остроту. А сегодня я стоял возле бака и думал: "Вот сейчас он оживет, вынырнет из жидкости... Зачем? Что я с ним буду делать?" - Я существовал и до появления в машине, - сказал мне первый дубль. - Я был ты. И он был недоволен своим положением. И с этим у нас тоже начнутся прелести совместной жизни: разногласия из-за Лены, опасения, что застукают, проблема тахты и раскладушки... И главное: это не то, чего я ждал от нового опыта. Я хочу вести управляемый синтез человека, а это только проба. Проба удалась: машина воспроизводит меня. Надо идти дальше. Но если растворить его командой "Нет!" - это же смерть? Но, простите, чья смерть? Моя? Нет, я живу. Дубля в баке? Но он ведь еще не существует... Не подсудное ли дело - мои эксперименты? А с другой стороны, если я в каждом опыте буду плодить своих Дублей, не есть ли это злоупотребление служебным положением? Дубль-аспирант прав: это действительно "та работка"! Все это, пожалуй, от слабости души. В современном мире люди во имя идей и политических целей идут сами и посылают других людей убивать и умирать. Есть идеи и цели, которые оправдывают такое. У меня тоже большая идея и большая цель: создать способ, улучшающий человека и человеческое общество; ради нее я, если понадобится, и себя не пожалею. Так почему же я боюсь в интересах своей работы скомандовать "Нет!"? Надо быть жестче, раз уж взялся за такое дело. Тем более что это все-таки не смерть. Смерть есть исчезновение информации о человеке, но в "машине-матке" информация не исчезает и лишь переходит из одной формы (электрические импульсы и потенциалы) в другую, в человека. Всегда по первому требованию я могу выдать нового дубля..." Я раздумывал, пока шланги, расходившиеся от бака, не начали ритмично сокращаться, отсасывать лишнюю жидкость. Тогда я надел "шапку", приказал машине "Нет!". Очень неприятно видеть: был человек - и растворился. И сейчас не по себе... Ничего, парень, не спеши. Я тебя сработаю так, что любо-дорого. Правда, я не могу прибавить тебе ума сверх того, что имею сам, но внешность я тебе сделаю такую - закачаешься. Ведь в тебе, как и во мне, множество изъянов: кривоватые ноги, слишком широкие и толстые бедра, сутулая спина, туловище как обрубок бревна, масса лишних волос на ногах, на груди и на спине. А оттопыренные уши, а челюсть, которая придает моему лицу вид исполнительного тупицы,. а лоб, а нос... нет, будем самокритичны: такая внешность ни к черту не годится!" "б августа. Проба вторая - час от часу не легче! Сегодня я вознамерился одним махом исправить внешность нового дубля и оконфузился так, что вспоминать неприятно. Я начал опыт, точно зная, что "не то" в моей внешности (собственно, все не то, если могу изменить). Но что "то"? В опытах с кроликами критерием "то" было все, что мне заблагорассудится. Но человек не кролик; хоть и говорят: одна голова хорошо, а две лучше, но никто и никогда не понимал это в биологическом смысле. Когда после команды "Можно!" возник образ нового двойника и полупрозрачные сиреневые мышцы живота стали покрываться желтым налетом жира, я дал сигнал "не то!". Машина, подчиняясь моему воображению, растворила жировую ткань там, где я ее видел: на животе и около шеи. А на спине и на боках жир остался... Я это не сразу заметил, потому что взялся исправлять лицо. Воображением придал лбу дубля благородные очертания, а когда взглянул сбоку, пришел в ужас: череп сплюснулся с затылка! Да и форма лба явно противоречила остальной части лица. Словом, я растерялся. Машина справедливо восприняла это как сплошное "Не то!" и растворила дубля. Я стал в тупик. "То" - безусловно, красота человеческого тела. Классические образцы есть. Но... в течение двух часов синтеза превратить дубля в приятного мужчину с античными формами - такая задача не под силу не то что неподготовленному мне, но и самому квалифицированному ваятелю Союза художников СССР! Единственная надежда, что машина запоминает все вносимые в дубля изменения. Тогда я еще раз скомандовал "Можно!". Да, "машина-матка" все запоминает: в дубле сохранились мои бездарные поправки. Это уже легче, можно работать столько сеансов, сколько понадобится. В этот сеанс я окончательно снял лишний жир с тела дубля. У него исчезло брюшко, даже наметилась талия, шея приобрела четкие очертания... Для начала хватит. "Нет!" Все растворилось, я побежал в городскую библиотеку. Сейчас листаю Атлас пластической анатомии профессора Г. Гицеску (в запасе еще четыре богато иллюстрированные книги об искусстве эпохи Возрождения), вникаю в пропорции человеческого тела, подбираю дублю внешность, как костюм. Каноны Леонардо да Винчи, каноны Дюрера, пропорции Шмидта-Фрича... Оказывается, у пропорционально сложенного мужчины ягодицы расположены как раз на половине роста. Кто бы мог подумать! Боже, чем бедному инженеру приходится заниматься! Беру за основу Геркулеса Фарнезского, благо он показан в атласе со всех сторон". "14 августа. Двенадцать проб - и все не то. Аляповато, вульгарно. То одна нога получается короче другой, то руки разные. Вот что: лучше проектировать дубля по пропорциям дюреровского Адама". "20 августа. Пропорции есть. А с лицом хоть плачь. Безглазый мертвый слепок с чертами Кривошеина. Крупные мраморные завитки рыжего цвета вместо волос. Словом, сегодня было двадцать первое "Нет!". Кто-то осторожный и недоверчивый во мне все спрашивает: "А это то? Способ, который ты разрабатываешь сейчас, это тот способ?" По-моему, да. Во всяком случае, это шаг в том направлении. Пока я ввожу для синтеза человека лишь высококачественную информацию о его теле. Но таким же образом можно (со временем мы придумаем, как это сделать) вводить в "машину-матку" любую накопленную человечеством информацию о наилучших человеческих качествах и создавать не только внешне красивых и физически сильных людей, но и красивых и сильных по своим умственным и душевным качествам. Обычно в людях хорошее перемешано с плохим: тот умен, да слаб духом, другой имеет сильную волю, но по глупости или невежеству употребляет ее по пустякам, а третий и умен, и тверд, и добр, да здоровьем слаб... А по этому способу можно будет отбросить все плохое и синтезировать в человека только самые лучшие качества людей. "Синтетический рыцарь без страха и упрека" - это, наверно, ужасно звучит. Но в конце концов какая разница: синтетические или естественные? Лишь бы их было побольше. Ведь их очень мало, таких "рыцарей", - лично я знаком с ними только по книгам да по кино. А они очень нужны в жизни: каждому найдется и место и работа. И каждый из них может повлиять, чтобы дела в мире шли лучше". "28 августа. Получается! Эх, мазилы несчастные, пытающиеся кистью или молотком запечатлеть в мертвом материале красоту и силу живого человека! Вот она, моя "кисть": электронно-химическая машина, продолжение моего мозга, моего воображения. И я - инженер, не художник! - не прикладывая рук, усилием мысли воспроизвожу красу живого в живом. Изящные и точные пропорции дюреровского Адама и рельефная геркулесовская мускулатура. И лицо приятное... Еще две-три доводки - и все". "I сентября, первый день календаря! Сейчас я иду в лабораторию. Брюки для него есть, рубашка есть, туфли есть. В чемоданчик! Да, не забыть кинокамеру - буду снимать возникновение великолепного дубля. Предвкушаю заранее, какое потрясение умов произведет когда-нибудь демонстрация этого любительского фильма! Сейчас я приду, надену "шапку Мономаха" и мысленно скомандую... нет, скажу, произнесу, черт побери, сильным и красивым голосом, каким когда-то в подобной ситуации говаривал бог Саваоф: - Можно! Явись на свет, дубль Адам-Геркулес-Кривошеин! "И увидел бог, что вышло хорошо..." Конечно, я не бог. Я месяц создавал человека, а он управился за сокращенный рабочий день, субботу. Но разве ж то была работа?" Глава одиннадцатая Человек всегда считал себя умным - даже когда ходил на четвереньках и закручивал хвост в виде ручки чайника. Чтобы стать умным, ему надо хоть раз основательно почувствовать себя дураком. К. Прутков-инженер, мысль No 59 Следующая запись в дневнике поразила аспиранта Кривошеина неровным, будто даже изменившимся почерком. "6 сентября. Но ведь я не хотел... не хотел и не хотел я такого! Мне сейчас в пору закричать: не хотел я этого! Я старался, чтобы получилось хорошо... без халтуры и ошибок. Даже ночами не спал, лежал с закрытыми глазами, представлял во всех подробностях тело Геркулеса, потом Адама, намечал, какие надо внести в дубля изменения. И я не мог уложиться в один сеанс. Никак не мог, поэтому и растворял... Не выпускать же калеку с ногами и руками разной длины. И я знать не знал, что в каждое растворение я убиваю его. Откуда я мог это знать?! ...Как только жидкость обнажила его голову и плечи, дубль ухватился своими могучими руками за край бака, выпрыгнул - а я как раз водил кинокамерой, запечатлевал исторический миг появления человека из машины - в упал передо мной на линолеум, захлебываясь от хриплого воющего плача. Я кинулся к нему: - Что с тобой? Он обнимал липкими руками мои ноги, терся о них головой, целовал мои руки, когда я пытался его поднять: - Не убивай меня! Не убивай меня больше! За что ты меня, оооо! Не надо! Двадцать пять раз... двадцать пять раз ты меня убивал, о-о-о-о! Но я же не знал. Я не мог знать, что его сознание оживало в каждую пробу! Он понимал, что я перекраиваю его тело, изгаляюсь перед ним как хочу, и ничего не мог поделать. И от моей команды "Нет!" сначала растворялось его тело, а потом угасало сознание... Что же тот идиот искусственный молчал, что сознание начинает работать раньше тела?!" - Ах, черт! - "растерянно пробормотал аспирант. - Ведь в самом деле - мозг и выключиться должен последним... Постой, когда это было? - Он перевернул страницы, посмотрел даты и вздохнул с некоторым даже облегчением: нет, он не виноват. В августе и сентябре он ничего не мог сообщить, сам еще не понимал. Веди он этот опыт - ошибся бы точно так же. "...И получился человек с классическим телосложением, приятной внешностью и сломленной психикой забитого раба. "Рыцарь без страха и упрека"... Виляй теперь, ищи виноватых, подонок: не знал, старался! Только ли старался? Разве не было самолюбования, разве не ощущал ты себя богом, восседающим на облаках в номенклатурном кожаном кресле? Богом, от колебаний мысли и настроения которого зависело, возникнуть или раствориться человеку, быть ему или не быть. Разве не испытывал ты этакого интеллектуального сладострастия, когда снова и снова отдавал "машине-матке" команды "Можно!", "Не то!", "Нет!"? ...Он сразу же попытался вырваться из лаборатории, убежать. Я еле уговорил его помыться и одеться. Он весь дрожал. О том, чтобы он работал вместе со мной в лаборатории, не могло быть и речи. Пять дней он жил у меяя, страшные пять дней. Я все надеялся: опомнится, отойдет... Где там! Нет, он здоров телом, все знает, все помнит - "машина-матка" добросовестно вложила в него мою информацию, мои знания, мою память... Но над всем этим не подвластный ни его воле, ни мыслям страх пережитого. Волосы его в первый же день поседели от воспоминаний. Ко мне он испытывал неодолимый ужас. Когда я возвращался домой, он сразу вскакивал, становился в приниженную позу: его гладиаторская спина сутулилась, руки с могучими буграми мышц расслабленно обвисали - он будто старался стать меньше. А глаза... о, эти глаза! Они смотрели на меня с мольбой, с затравленной готовностью умилостивить непонятно чем. Мне становилось страшно и неловко. Никогда не видел, чтобы человек так смотрел. А сегодня ночью, где-то в четвертом часу... сам не знаю, почему я проснулся. На потолке был серый мертвый свет от газосветных фонарей с улицы. Дубль Адам стоял надо мной, заносил над моей головой гантель. Я отчетливо видел, как напряглись мышцы правой руки для удара. Несколько секунд мы в оцепенении глядели друг на друга. Потом он нервно захихикал, отошел - босые ноги шаркали по паркету. Я сел на тахте, включил верхний свет. Он скорчился на полу возле шкафа, уткнул голову в колени. Плечи и гантель в руке тряслись. - Что же ты? - зло спросил я. - Надо было бить, раз нацелился. Все, глядишь, полегчало бы на душе. - Не могу забыть, - бормотал он сквозь судорожные всхлипывания гулким баритоном, - понимаешь, не могу забыть, как ты меня убивал... двадцать пять раз! Я раскрыл стол, выложил свой паспорт, инженерный диплом, деньги, какие были, потряс его за плечи: - Встань! Одевайся и уходи. Уезжай куда-нибудь, устраивайся, работай, живи. Вместе у нас ничего не получится: ни тебе покоя, ни мне... Я не виноват! Черт побери, ты можешь понять, что я не знал?! Я делал то, чего никто еще не делал, - мог же я что-то не знать?! Человек может родиться уродом или душевнобольным, может сделаться им после болезни, после аварии, но там некого винить, некому раскроить череп гантелью. Окажись ты на моем месте, получилось бы то же самое, ибо ты - это я, понимаешь?! Он пятился к стене, трясся. Это меня отрезвило. - Извини. Бери мои документы, я здесь как-нибудь обойдусь. Вот смотри, - я раскрыл паспорт,- на фотокарточке ты даже больше похож на меня, чем я сам... Фотограф, наверно, тоже стремился усовершенствовать мою физиономию. Бери деньги, чемодан, одежду - и дуй на волю. Поживешь сам, поработаешь - может, отойдешь. Два часа назад он ушел. Условились, что напишет мне с места, где устроится. Не напишет... Все-таки хорошо, что он покушался меня убить. Значит, не раб - обиду чувствует. Может, у него все и восстановится? А я сижу... ни одной мысли в голове. Надо начинать сначала... О природа, какая ты все-таки стерва! Как тебе нравится смеяться над нашими замыслами! Поманишь, а потом... Брось! Брось, виноватых ищешь - природа здесь ни при чем, она в твоей работе участвует только на элементарном уровне. А дальше все твое, нечего вилять. Зазвенел будильник: четверть восьмого - время вставать, умываться, бриться, идти на работу... Мутное солнце над домами, небо в дымах, грязное, как застиранная занавеска. Ветер поднимает пыль, полощет деревья, дует в балконную дверь. Внизу у дома троллейбус слизывает людей с остановки. Они накапливаются снова, у всех одинаковое выражение лиц: как бы не опоздать на работу! И мне надо на работу. Сейчас приду в лабораторию, занесу в журнальчик результат неудачного эксперимента, утешу себя прописями: "на ошибках учатся", "в науке нет проторенных дорог..." Возьмусь за следующий опыт. И снова буду ошибаться, калечить не образцы - людей?.. Самовлюбленный мечтательный кретин, вооруженный новейшей техникой! Ветер полощет деревья... Все было: дни поисков и открытий, вечера размышлений, ночи мечтаний. Вот ты и наступило, ясное холодное утро, которое вечера мудреней. Беспощадное утро! Наверно, именно в такое трезвое время дня женщины, промечтав ночь о ребенке, идут делать аборт. И у меня получился аборт, выкидыш... Я мечтал, я хотел людям счастья, а создал уже двоих несчастных. Не одолеть мне такую работу. Я слаб, ничтожен и глуп. Надо браться за что-нибудь посредственное, чтоб по плечу - для статьи, для диссертации. И все будет благополучно. Ветер полощет деревья. Ветер полощет деревья... На соседнем балконе проигрыватель исполняет "Реквием" Моцарта. Мой сосед доцент Прищепа настраивает себя с утра на математический лад. "Rekvi... rekviem..." - чисто и непреложно отрешают кого-то от жизни голоса. Под такую музыку хорошо бы застрелиться - никто не обратил бы внимания на выстрел. Ветер полощет деревья... Что же я наделал? А ведь были сомнения, потом и не сомнения - знание: знал, что любое внесенное мною изменение остается в нем, что "машина-матка" все помнит. Не придал значения? Почему? ...Была мысль, не выраженная даже словами, чтоб не так стыдно было, или чувство благополучной безопасности, что ли: это же не я. Это происходит не со мной... И еще - чувство безнаказанности: что захочу, то и сделаю, ничего мне не будет... Не застрелишься, падло! Ничего ты с собой не сделаешь - доживешь до пенсионного возраста и еще будешь ставить свою жизнь в пример другим... Ветер полощет деревья. Троллейбус слизывает людей с остановки... Я не хочу идти на работу". "20 сентября. Серый асфальт. Серые тучи. Мотоцикл глотает километры, как лапшу. Застыл у дороги пацан, и по его позе понятно, что он сейчас намертво решил: вырасту большим - буду мотоциклистом на красном мотоцикле. Становись мотоциклистом, пацан, не становись только исследователем... Все прибавляю газ. Стрелка спидометра перевалила за девяносто. Ветер наотмашь хлещет по лицу. Показался встречный самосвал - прет, конечно, по самой середине дороги, даже с захватом левой стороны. Эти сволочи, водители самосвалов, мотоциклистов за людей не считают, норовят согнать на обочину. Ну, этому я не уступлю! Нет, я не врезался. Жив. Вот записываю, как мчал сегодня с остекленелыми глазами неизвестно куда и зачем. Надо же что-то записывать... Самосвал в последнюю секунду вильнул вправо. В зеркальце заднего вида я наблюдал, как водитель выскочил на дорогу, махал мне вслед кулаками. Собственно, если бы я и разбился, какая разница? Есть запасной Кривошеин в Москве... Сил нет, какое у меня сейчас отвращение ко всему. И к себе. ...Как он дрожал, как обнимал мои ноги - сильный, красивый "не я"! А ведь мог я понять и предотвратить, мог! Но решил: сойдет и так, чего там! Ведь он - не я. А все было так интересно, хорошо, красиво: мы мечтали и разглагольствовали, заботились о благе людей, принимали клятву... стыд-то какой! А в работе пренебрег тем, что создаю человека. Обо всем думал: об изящных формах, об интеллектуальном содержании, а то, что ему может быть больно и страшно, как-то и в голову не пришло. Сварганил на скорую руку "обоснование", что информационной смерти в опыте нет, - и ладно. А была смерть как акт насилия над ним. Как же так получилось? Как получилось? Белые столбики вдоль шоссе отражают звук мотора: чак-чак-чак-как получилось? Чак-чак-чак-как получилось? Спидометр показывает сто десять, мелькают серо-зеленые полосы из земли и деревьев. На такой скорости я мог бы уйти от погони, спасти кого-нибудь, приехав вовремя! Но мне не от кого убегать и некого спасать. Мне было кого спасать, но там требовалось честно думать, а не выжимать ручку газа. Честно думать... Я могу преодолевать различные высоты, стихии, - и усилием мысли и усилием мышц - чего там! Со стихиями ясно, преодолеть их можно. А вот как преодолеть себя? Сейчас я перелистал дневник - и даже страшно стало: до чего же подла и угодлива моя мысль! Вот я рассуждаю о том, что беды людей происходят от их беспринципности, от того, что считают "свою хату с краю", а через несколько страниц я ловко обосновываю расположение своей "хаты с краю": не надо заводиться с Гарри Хилобоком, пусть делает свою докторскую диссертацию... Вот я размышляю о том, как сделать, чтобы из открытия получилось "хорошо", а вот я призываю себя к жестокости со ссылками на убийства в мире... Вот я (или мы с дублем-аспирантом, все равно) принижаю себя до уровня заурядного инженера, которому трудно и непривычно вести такую работу - моральная перестраховочка на случай, если не выйдет; а вот, когда стало получаться, я равняю себя с богом... И все это я писал искренне, не замечал никаких противоречий. Не замечал? Не хотел замечать! Так было приятно и удобно: красоваться, лгать самому себе от чистого сердца, приспосабливать идеи и факты к своему душевному комфорту. Выходит, думал-то я в основном не о человечестве, а о самом себе? Выходит, эта работа, если оценить се не с научной, а с моральной стороны, была просто незаурядным пижонством? Конечно, где уж тут заботиться о каких-то экспериментальных образцах! Что же ты за человек, Кривошеин?" "22 сентября. Не работаю. Нельзя мне сейчас работать... Сегодня съездил на мотоцикле в Бердичев непонятно зачем и, кстати, понял смысл таинственной фразы, что когда-то выдали печатающие автоматы. Двадцать шесть копеек - это цена заправки: пять литров бензина, двести граммов масла - ее как раз хватает от Бердичева до Днепровска... Раскрыл еще одну "тайну"! Где-то сейчас дубль Адам, куда уехал? ...И это существо, которое машина пыталась выдать сразу после первого дубля: полу-Лена, полу-я... Оно наверно, тоже пережило ужас смерти, когда мы приказали "машине-матке" растворить его? И батя... О черт! Зачем я думаю об этом? Батя... последний казак из рода Кривошеиных. По семейному преданию, прадеды мои происходят из Запорожской Сечи. Жил когда-то казак лихой, повредили ему шею в бою - вот и пошли Кривошеины. Когда императрица Катька разогнала Сечь, они переселились в Заволжье. Дед мой Карп Васильевич избил попа и станового пристава, когда те решили упразднить в селе земскую школу, а вместо нее завести церковноприходскую. Я понятия не имею, какая между ними разница, но помер дед на каторге. Батя участвовал на всех революциях, в гражданскую воевал у Чапаева ротным. Последнюю войну он воевал стариком, лишь первые два года. Отступал по Украине, вывел свой батальон из окружения под Харьковом. Потом по причине ранения и нестроевого возраста его перевели в тыл, в Зауралье военкомом. Там, в станице, он, солдат и крестьянин, учил меня ездить верхом, обхаживать и запрягать лошадей, пахать, косить, стрелять из винтовки и пистолета, копать землю, рубить тальник осоавиахимовской саблей; заставлял и кур резать и свинью колоть плоским штыком под правую лопатку, чтоб крови не боялся. "В жизни пригодится, сынок!" ...Незадолго до его кончины "ездили мы с ним на его родину в Мироновку, к двоюродному брату Егору Степановичу Кривошеину. Когда сидели в избе, выпивали по случаю встречи, примчался внучонок деда Егора: - Деда, а в Овечьей балке, где плотину ставят, шкилет из глины вырыли! - В Овечьей? - переспросил батя. Старики переглянулись. - А ну пошли посмотрим... Толпа рабочих и любопытствующих расступилась, давая дорогу двум грузно шагавшим дедам. Серые трухлявые кости были сложены кучей. Отец потыкал палкой череп - тот перевернулся, показал дыру над правым виском. - Моя! - батя победно поглядел на Егора Степановича. - А ты, значит, промазал, руки тряслись? - Почем ты знаешь, что твоя?! - оскорбленно задрал бороду, тот. - Ну, разве забыл? Он ведь в село возвращался. Я по правую сторону дороги лежал, ты - по левую... - и батя для убедительности вычертил палкой на глине схему. - Это чьи же останки, старики? - строго спросил моложавый прораб в щегольском комбинезоне. - Есаула, - сощурившись, объяснил батя. - В первую революцию уральские казачки в нашем селе квартировали - так это ихний есаул. Ты уж милицию не тревожь, сынок. Замнем за давностью лет. ...Как это было славно: лежать в ночной степи за селом с отцовской берданкой, поджидать есаула - как за идею, так и за то, что он, сволочь, мужиков нагайкой порол, девок на гумно возил! Или лететь на коне, чувствуя тяжесть шашки в руке, примериваться: рубануть вон того, бородатого, от погона наискось! А я последний раз дрался лет восемнадцать назад, да и то не до победы, а до звонка на урок. И на коне не скакал с зауральских времен. Всей моей удали - обгоны на мотоцикле при встречном транспорте. Не боюсь я, батя, ни крови, ни смерти. Только не пригодилась мне твоя простая наука. Теперь революция продолжается другими средствами, открытия и изобретения - оружие посерьезней сабель. И боюсь я, батя, ошибиться... Врешь! Врешь! Снова красуешься перед собой, пижон, подонок! Неистребимое стремление к пижонству... Ах, как красиво написано: "Боюсь я, батя, ошибиться" и про революцию. Не смей об этом! Ты намеревался синтезировать в людях (да, в людях, а не в искусственных дублях!) благородство души, которого в тебе нет; красоту, которой у тебя нет; решительность поступков, которой ты не обладаешь; самоотверженность, о которой ты понятия не имеешь... Ты из хорошей семьи; твои предки умели и работать и отстаивать правое дело, бить гадов: когда кулаком, когда из берданки, спуску не давали... А что есть ты? Выступал ли ты за справедливость? Ах, не было подходящего случая? А не избегал ли ты - умненько и осторожно - таких случаев? Что, неохота вспоминать? То-то и есть, что я всего боюсь: жизни, людей. Даже Лену я люблю как-то трусливо: боюсь приблизить - боюсь и потерять. И, боже упаси, чтобы не было детей. Дети усложняют жизнь... А то, что я таюсь со своим открытием, - разве не из боязни, что я не смогу отстоять правильное развитие его? И ведь верно: не смогу... Я слабак. Из породы тех умных слабаков, которым лучше не быть умными. Потому что ум им дан только для того, чтобы понимать свое падение и бессилие..." Аспирант Кривошеин закурил, стал нервно ходить по комнате. Читать эти записи было тяжело - ведь написано было и о нем. Он вздохнул, вернулся к столу. "...Спокойно, Кривошеин. Спокойно. Так можно договориться до истерических поступков. А работа все-таки на тебе... Не все еще потеряно, не такой уж ты сукин сын, что следует немедленно удавиться. Могу даже представить себя в выгодном свете. Я не использовал это открытие для личного успеха и не буду использовать. Я работал на полную силу, не волынил. Теперь я разбираюсь в сути дела. Так что я не хуже других. Ошибся. А кто не ошибался? Да, но в этой работе сравнения по относительной шкале - хуже или лучше я других - неприменимы. Другие занимаются себе исследованием кристаллов, разработкой машин; они знают свое дело туго - и этого достаточно. Вздорные черты их характера отравляют жизнь только им самим, сотрудникам по лаборатории и ближайшим родственникам. А у меня не та специфика. Для того чтобы делать Человека, мало знать, мало иметь исследовательскую хватку, умело "рукоятки вертеть" - надо самому быть Человеком; не лучше или хуже других, а в абсолютном смысле: рыцарем без страха и упрека. Я бы и не прочь, только не знаю как. Нет у меня такой информации... Выходит, мне эта работа не по зубам?" "8 октября. В нашем парке желто-красная осень, а я не могу работать. Полно сухой листвы, самый пустяковый дождик поднимает на ней страшный шум, а после распространяется кофейный запах прели. А я не могу работать... Может, ничего этого и не надо? Хорошая наследственность, качественное трудовое воспитание, гигиенические условия жизни... Пусть умные люди сами воспроизводят себя: заводят побольше детей с хорошей наследственностью. Прокормить смогут, заработка хватит - они ведь умные люди... И воспитать смогут - они же умные люди... И не потребуется никаких машин-Сегодня звонил Гарри Хилобок. В институте организуется постоянно действующая выставка "Успехи советской системологии", и, понятное дело, он ее попечитель. - Не дадите ли что-нибудь, Валентин Васильевич? - Нет. - Что ж вы так? Вот отдел Ипполита Илларионовича Вольтампернова три экспоната выставляет, другие отделы и лаборатории многое дают. Надо бы хоть один экспонат по вашей теме, неужели до сих пор ничего нет? - Нет. Как дела с системой биодатчиков, Гарри Харитонович? - Э, Валентин Васильевич, что значит одна система в сравнении со всей системологией, хе-хе! Будем делать, а как же, но пока сами понимаете, все бросили на борьбу за оформление выставочных стендов, макетов, демонстрационных табло, трафаретные надписи на трех языках составляем, а как же, голова кругом, и лаборатория перегружена и мастерские, но если у вас, Валентин Васильевич, появится что-то для выставки, устроим, это у нас зеленой улицей идет... Я чуть было не сказал ему, что именно система биодатчиков нужна мне, чтобы осчастливить выставку своим экспонатом (пусть делает, а там посмотрим), но сдержался. Все бы тебе ловчить, Кривошеин! Разбрелись мои экспонаты по белу свету. Один грызет гранит биологической науки в Москве, другие - травку и капусту на огородах. Один и вовсе забежал неизвестно куда... Выставить, что ли, "машину-матку" для потрясения академической общественности? Производить для демонстрации двухголовых и шестилапых кролей - по две штуки в час... То-то будет шуму. Нет, брат. Это устройство делает человека. И от этого никуда не денешься". Глава двенадцатая Любое действие обязывает. Бездействие не обязывает ни к чему. К. Прутков-инженер "11 октября. Повторяю опыты по управляемому синтезу кроликов - просто так, чтобы механизмы не простаивали. Снимаю все на пленку. Будет кинодокумент. Граждане, предъявите кинодокументы!" "13 октября. Изобрел способ, как надежно и быстро уничтожить биологическую информацию в "машине-матке". Можно назвать его "электрический ластик"; подаю на входы кристаллоблока и ЦВМ-12 напряжение от генератора шумов, и через 15-20 минут машина забывает все о кроликах. Будь у меня этот способ раньше вместо команды "Нет!", я каждый раз уничтожал бы дубля Адама необратимо и основательно. Не знаю только, было бы это ему приятнее... Время осыпает листья, холодит небо. А дело стоит. Не могу я снова браться за серьезные опыты, духу не хватает. Растерялся я... Ну, вот что, Кривошеин! Можно считать доказанным, что ты не бог и не пуп Земли. А раз так, то следует искать помощи у других. Надо идти к Аркадию Аркадьевичу..." - Эге! - нахмурился аспирант Кривошеин. "...Следует поступать в установленном порядке. Он - мой начальник. Впрочем, дело не в этом: он - умный, знающий и влиятельный человек. И великолепный методист, умеет четко формулировать любые задачи. А "сформулированная задача, - как написано в его "Введении в системологию", - есть записанное в неявной форме решение данной задачи". Этого мне как раз не хватает. И тему мою он поддержал на ученом совете. Правда, он не в меру величествен и честолюбив, но столкуемся. Ведь он умный человек, поймет, что в этой работе слава - не главное. Э, погоди! Благие намерения само собой, а разумная осторожность не помешает. Выдавать Азарову за здорово живешь святая святых открытия - что "машина-матка" может синтезировать живые системы - нельзя. Нужно начать с чего-нибудь попроще. "А там посмотрим", как он сам любит выражаться. Нужно синтезировать в машине электронные схемы. Это то, на что нападал старик Вольтампернов, и это, кстати сказать, моя официальная тема на ближайшие полтора года. "Надо, Валентин Васильевич, надо!" Прикинем схему опыта. Вводим в жидкость шесть проводов: два - питание, два - контрольный осциллограф и два - генератор импульсов. Задаю машине через "шапку Мономаха" параметры типовых схем, примерные размеры. Здесь я точно знаю, что "то", что "не то" - дело знакомое". "15 октября. В баке возникают закругленные квадратики коричневого цвета, похожие на гетинакс. На них оседают металлические линии проводников схемы, прослойки изоляторов, накладываются друг на друга пленочки конденсаторов, рядом пристраиваются полоски сопротивлений, пятна диодов и