зеленели
деревья,  белели  колонны  старого  институтского  корпуса. В парке все было
обыкновенно. Я направлялся в бухгалтерию  за  авансом.  Человек  шагал  чуть
враскачку,  махал  руками  и не то чтобы прихрамывал, а просто ставил правую
ногу осторожней, чем левую;
     последнее мне особенно бросилось  в  глаза.  Ветер  хлопал  полами  его
плаща, трепал рыжую шевелюру.
     Мысль первая: где я видел этого типа?
     По  мере  того как мы сближались, я различал покатый лоб с залысинами и
крутыми надбровными дугами, плоские щеки в рыжей недельной  щетине,  толстый
нос,   высокомерно  поджатые  губы,  скучливо  сощуренные  веки...  Нет,  мы
определенно виделись, эту заносчивую физиономию невозможно забыть. А челюсть
- бог мой! - такую только по праздникам надевать.
     Мысль вторая: поздороваться или безразлично пройти мимо?
     И в этот  миг  вся  окрестность  перестала  для  меня  существовать.  Я
споткнулся на ровном асфальте и стал. Навстречу мне шел я сам.
     Мысль третья (обреченная): "Ну, вот..." Человек остановился напротив.
     - Привет!
     - Пппривет...  -  Из  мгновенно  возникшего  в  голове  хаоса выскочила
спасительная догадка. - Вы что, из киностудии?
     - Из  киностудии?!  Узнаю  свою  самонадеянность!   -   губы   двойника
растянулись  в  улыбке.  -  Нет, Валек, фильм о нас студии еще не планируют.
Хотя теперь... кто знает!
     - Послушайте, я вам не Валек, а Валентин Васильевич  Кривошеин!  Всякий
нахал-Встречный улыбнулся, явно наслаждаясь моей злостью. Чувствовалось, что
он более готов к встрече и упивается выигрышностью своего положения.
     - И...  извольте  объяснить:  кто  вы,  откуда  взялись  на  территории
института, на какой предмет загримировались и вырядились под меня?!
     - Изволю, - сказал он. - Валентин Васильевич Кривошеин, завлабораторией
новых систем. Вот мой пропуск, если угодно, - и он действительно показал мой
затасканный пропуск. - А взялся я, понятное дело, из лаборатории.
     - Ах, даже таак? - В подобной ситуации главное -  не  утратить  чувство
юмора.  -  Очень  приятно  познакомиться.  Валентин,  значит, Васильевич? Из
лаборатории? Так, так... ага... м-да.
     И тут я поймал себя на том, что верю ему. Не из-за пропуска, конечно, у
нас на пропуске и вахтера не проведешь. То  ли  я  некстати  сообразил,  что
рубец  над  бровью  и  коричневая  родинка на щеке, которые я в зеркале вижу
слева, на самом деле должны быть именно на правой  стороне  лица.  То  ли  в
самой  повадке  собеседника  было нечто исключавшее мысль о розыгрыше... Мне
стало  страшно:  неужели  я  свихнулся  на  опытах  и  столкнулся  со  своей
раздвоившейся  личностью?  "Хоть  бы  никто  не  увидел...  Интересно,  если
смотреть со стороны - я один или нас двое?"
     - Значит, из лаборатории? - Я попытался подловить его. - А  почему  -же
вы идете от старого корпуса?
     - Заходил  в бухгалтерию, ведь сегодня двадцать второе. - Он вытащил из
кармана пачку пятирублевок, отсчитал часть. - Получи свою долю.
     Я машинально взял деньги, пересчитал. Спохватился:
     - А почему только половина?
     - О господи! - Двойник выразительно вздохнул. - Нас же теперь двое!
     (Этот  подчеркнутый  выразительный  вздох...  никогда  не   стану   так
вздыхать.  Оказывается, вздохом можно унизить. А его дикция - если можно так
сказать о всяком отсутствии дикции! - неужели я тоже так сплевываю  слова  с
губ?)
     "Я  взял  у него деньги - значит, он существует, - соображал я. - Или и
это обман чувств? Черт  побери,  я  исследователь,  и  чихать  я  хотел,  на
чувства, пока не пойму, в чем дело!"
     - Значит,  вы  настаиваете,  что...  взялись  из запертой и опечатанной
лаборатории?
     - Угу, - кивнул он. - Именно из лаборатории. Из бака.
     - Даже из бака, скажите пожал... Как из бака?!
     - Так, из бака. Ты бы хоть скобы предусмотрел, еле вылез...
     - Слушай, ты это брось! Не думаешь же  ты  всерьез  убедить  меня,  что
тебя... то есть меня... нет, все-таки тебя сделала машина?
     Двойник опять вздохнул самым унижающим образом.
     - Я  чувствую,  тебе  еще  долго  предстоит  привыкать  к тому, что это
случилось. А мог бы догадаться. Ты же видел, как  в  колбах  возникла  живая
материя?
     - Мало  ли что! Плесень я тоже видел, как она возникает в сырых местах.
Но это еще не значило, что я присутствовал при зарождении  жизни...  Хорошо,
допустим, в колбах и сотворилось что-то живое - не знаю, я не биолог. Но при
чем здесь ты?
     - То есть как это при чем?! - Теперь пришла его очередь взъяриться. - А
что же,  по-твоему,  она  должна  создать: червя? лошадь? осьминога?! Машина
накапливала и  перерабатывала  информацию  о  тебе:  видела  тебя,  слышала,
обоняла  и  осязала  тебя,  считывала  биотоки  твоего  мозга!  Ты  ей глаза
намозолил! Вот  и  пожалуйста.  Из  деталей  мотоцикла  можно  собрать  лишь
мотоцикл, а отнюдь не пылесос.
     - Хм... ну, допустим. А откуда ботинки, костюм, пропуск, плащ?
     - О черт! Если она произвела человека, то что ей стоит вырастить плащ?!
     (Победный  блеск  глаз,  непреложные  жесты,  высокомерные интонации...
Неужели и я так постыдно  нетерпим,  когда  чувствую  превосходство  хоть  в
чем-то?)
     - Вырастить?  - я пощупал ткань его плаща. Меня пробрал озноб: плащ был
не такой.
     Огромное вмещается в голове не сразу, во всяком случае в  моей.  Помню,
студентом  меня  прикрепили к делегату молодежного фестиваля, юноше-охотнику
из таймырской тундры; я водил его по Москве. Юноша невозмутимо и  равнодушно
смотрел  на бронзовые скульптуры ВДНХ, на эскалаторы метро, на потоки машин,
а по поводу высотного здания. МГУ высказался так: "Из жердей  и  шкур  можно
построить маленький чум, из камня - большой..." Но вот в вестибюле ресторана
"Норд",  куда  мы  зашли  перекусить,  он  носом к носу столкнулся с чучелом
белого медведя с подносом в лапах - и замер, пораженный!
     Подобное произошло со мной. Плащ двойника очень походил  на  мой,  даже
чернильное  пятно  красовалось  именно  там,  куда  я посадил его, стряхивая
однажды авторучку. Но ткань была более эластичная и будто  жирная,  пуговицы
держались не на нитках, а на гибких отростках. Швов в ткани не было.
     - Скажи, а он к тебе не прирос? Ты можешь его снять?
     Двойник окончательно взбеленился:
     - Ну,  хватит!  Не  обязательно  раздевать  меня  на таком ветру, чтобы
удостовериться, что я - это ты! Могу и так все объяснить. Рубец над бровью -
это с коня слетел, когда батя учил верховой езде!  На  правой  ноге  порвана
коленная  связка - футбол на первенство школы! Что тебе еще напомнить? Как в
детстве втихую верил в бога? Или как на  первом  курсе  хвастал  ребятам  по
комнате,  что  познал не одну женщину, хотя на самом деле потерял невинность
на преддипломной практике в Таганроге?
     ("Вот сукин сын! И выбрал же...")
     - М-да... Ну, знаешь, если ты - это я, то я от себя не в восторге. , ,<
     - Я тоже, - буркнул он. - Я считал себя сообразительным человеком...  -
лицо его вдруг напряглось. - Тес, не оборачивайся!
     Позади меня послышались шаги.
     - Приветствую   вас,   Валентин  Васильевич!  -  произнес  голос  Гарри
Хилобока, доцента, кандидата, секретаря и сердцееда институтских масштабов.
     Я не успел ответить. Двойник роскошно осклабился, склонил голову:
     - Добрый день, Гарри Харитонович!
     В свете его улыбки мимо нас проследовала пара. Пухленькая  черноволосая
девушка  бойко  отстукивала  каблуками-гвоздиками  по  асфальту,  и Хилобок,
приноравливаясь к ее походке, семенил так, будто и на нем была узкая юбка.
     - ...Возможно, я не совсем точно  понял  вас,  Людочка,  -  журчал  его
баритон,   -   но   я,   с   точки  зрения  недопонимания,  высказываю  свои
соображения...
     - У Гарри опять новая, - констатировал двойник. - Вот видишь: Хилобок и
тот меня признает, а ты сомневаешься. Пошли-ка домой!
     Только полной своей растерянностью могу объяснить, что покорно поплелся
за ним в Академгородок.

     В квартире он сразу направился в ванную. Послышался шум воды  из  душа,
потом он высунулся из двери:
     - Эй,  первый  экземпляр или как там тебя! Если хочешь убедиться, что у
меня все в порядке, прошу. Заодно намылишь мне спину.
     Я так и сделал. Это был живой человек. И тело у него было мое.  Кстати,
не ожидал увидеть у себя такие могучие жировые складки на животе и на боках.
Надо почаще упражняться с гантелями!
     Пока  он мылся, я ходил по комнате, курил и пытался привыкнуть к факту:
машина создала человека. Машина воспроизвела меня... О природа, неужели  это
возможно?!  Средневековые  завиральные  идеи  насчет  "гомункулюса"... Мысль
Винера  о  том,   что   информацию   в   человеке   можно   "развернуть"   в
последовательность  импульсов,  передать  их  на  любое  расстояние  и снова
записать в человека, как изображение на телеэкране...  Доказательства  Эшби,
что  между  работой  мозга  и  работой  машины  нет принципиальной разницы -
впрочем, еще ранее это доказывал Сеченов... Но ведь все это умные  разговоры
для разминки мозгов; попробуй на их основе что-то сделать!
     И выходит, сделано? Там, за дверцей, плещется и со вкусом отфыркивается
не Иванов,  Петров,  Сидоров  -  тех бы я послал подальше, - но "я"... А эти
рулоны с числами? Выходит, я сжег "бумажного себя"?!
     Из комбинаций чисел я силился выбрать коротенькие приемлемые истины,  а
машина  копнула  глубже.  Она накапливала информацию, комбинировала ее так и
этак, сравнивала по каналам обратной связи, отбирала и усиливала нужное и на
каком-то этапе сложности "открыла" Жизнь!
     А потом машина развила ее до уровня человека. Но почему?  Зачем?  Я  же
этого не добивался!
     Сейчас,  по  здравом  размышлении,  я  могу свести концы с концами: да,
получилось именно то, чего я "добивался"! Я  хотел,  чтобы  машина  понимала
человека - и только. "Вы меня понимаете?" - "О да!" - отвечает собеседник, и
оба,  довольные  друг  другом,  расходятся  по  своим делам. В разговоре это
сходит с рук.  Но  в  опытах  с  логическими  автоматами  так  легко  путать
понимание  и  согласие мне не следовало. Поэтому (лучше позже, чем никогда!)
стоит разобраться: что есть понимание?
     Есть  практическое  (или  целевое)  понимание.  В  машину   закладывают
программу,  она ее понимает - делает то, что от нее ждут. "Тобик, куси!" - и
Тобик радостно хватает прохожего за штаны.  "Цоб!"  -  и  волы  поворачивают
направо.  "Цобэ!"  -  налево.  Такое  примитивное  понимание типа "цоб-цобэ"
доступно многим живым и неживым системам. Оно контролируется  по  достижению
цели, и, чем примитивней система, тем проще должна быть цель и тем подробней
программирование задачи.
     Но  есть  и  другое  понимание - взаимопонимание: полная передача своей
информации  другой  системе.  А  для  этого   система,   которая   усваивает
информацию,  должна  быть  никак  не  проще  той, что передает... Я не задал
машине цель - все ждал, когда она закончит конструировать и усложнять  себя.
А  она  не  кончала  и  не  кончала - и естественно: ее "Целью" стало полное
понимание моей информации, да не только словесной, а любой. ("Цель" машины -
это опять произвольное понятие,  им  тоже  баловаться  не  стоит.  Просто  -
информационные  системы  ведут  себя  по  законам,  чем-то похожим на начала
термодинамики; и моя система "датчики - кристаллоблок - ЦВМ-12" должна  была
прийти  в  информационное  равновесие со средой - как болванка в печи должна
прийти в температурное равновесие с жаром углей.  Такое  равновесие  и  есть
взаимопонимание.  Ни  на уровне схем, ни на уровне простых организмов к нему
не прийти.)
     Вот. так все и получилось. На взаимопонимание человека способен  только
человек.  На хорошее взаимопонимание - очень близкий человек. На идеальное -
только ты сам. И мой двойник - продукт информационного равновесия машины  со
мной. Но, кстати сказать, клювики "информационных весов" так и не сровнялись
- я  не  присутствовал  в  лаборатории  в  это  время  и  не  столкнулся  со
свежевозникшим дублем, как с отражением в зеркале, - носом к носу. А  дальше
и вовсе все у нас пошло по-разному.
     Словом,  ужас  как  бестолково  я  поставил  опыт.  Только и моего, что
сообразил наладить обратную связь...
     Интересно переиграть:  если  бы  я  вел  эксперимент  строго,  логично,
обдуманно,  отсекал  сомнительные  варианты-получил бы я такой результат? Да
никогда в жизни! Получился бы благополучный кандидатско-докторский верняк  -
и  все. Ведь в науке в основном происходят вещи посредственные - и я приучил
себя к посредственному.
     Значит, все в порядке? Почему же  грызет  досада,  неудовлетворенность?
Почему  я все возвращаюсь к этим промахам и ошибкам? Ведь получилось... Что,
вышло не по правилам? А есть аа правила для открытий? Много  случайного"  не
можешь  приписать  все  своему  "научному  видению"?  А  открыто Гальвани, а
Х-лучи, а радиоактивность, а электронная эмиссия, а... да любое открытие,  с
которого  начинается  та  иди  иная наука, связано со случаем. Многое еще не
понимаю? Тоже как у всех, нечего пыжиться!
     Откуда же это саморастерзание?
     Э, дело, видимо, в другом: сейчас так работать нельзя. Уж  очень  нынче
наука серьезная пошла, не то что во времена Гадьвани и Рентгена. Вот так, не
подумав,  можно  однажды  открыть и способ мгновенного уничтожения Земли - с
блестящим экспериментальным подтверждением...
     Дубль вышел из ванной порозовевший  и  в  моей  пижаме,  пристроился  к
зеркалу  причесываться.  Я  подошел,  стал  рядом:  из  зеркала смотрели два
одинаковых лица. Только волосы у него были темнее от влаги.
     Он достал из шкафа  электробритву,  включил  ее.  Я  наблюдал,  как  он
бреется,  и  чувствовал  себя  едва  ли  не  в гостях: настолько по-хозяйски
непринужденными были его движения.
     Я не выдержал:
     .- Слушай, ты хоть осознаешь необычность ситуации?
     - Чего? - Он скосил глаза. - Не мешай! - Он  явно  был  по  ту  сторону
факта..."

     Аспирант отложил дневник, покачал головой: нет, Валька-оригинал не умел
читать в душах!
     ...Он  тоже был потрясен. По ощущениям получалось, будто он проснулся в
баке, понимая все: где находится и  как  возник.  Собственно,  его  открытие
начиналось уже тогда... А хамил он от растерянности. И еще, пожалуй, потому,
что  искал  линию  поведения  -  такую  линию,  которая  не низвела бы его в
экспериментальные образцы.
     Он снова взялся за дневник.
     "...- Но ведь ты появился из машины, а не ив чрева матери!  Из  машины,
понимаешь!
     - Ну  так  что?  А  появиться  из  чрева,  по-твоему,  просто? Рождение
человека куда более таинственное событие, чем  мое  появление.  Здесь  можно
проследить  логическую  последовательность,  а  там?  Мальчик  получится или
девочка? В папу пойдет или в маму? Умный вырастет или дурак? Сплошной туман!
Нам это дело кажется обыкновенным лишь  из-за  своей  массовости.  А  здесь:
машина  записала  информацию  -  и воспроизвела ее. Как магнитофон. Конечно,
лучше бы она воспроизвела меня, скажем, с  Эйнштейна...  но  что  поделаешь!
Ведь  и  на магнитофоне если записаны "Гоп, мои гречаники...", то не надейся
услышать симфонию Чайковского.
     Нет, чтобы я был таким хамом! Видно, он остро  чувствовал  щекотливость
своего  появления на свет, своего положения и не хотел, чтобы я это понял. А
чего там не понять: возник из колб и бутылок, как средневековый  гомункулюс,
и  бесится...  Я  часто  замечал:  люди,  которые  чуют  за  собой  какую-то
неполноценность, всегда нахальнее и хамовитее других.
     И он стремился вести себя с естественностью ново-
     рожденного. Тот ведь  тоже  не  упивается  значением  события  (Человек
родился!), а сразу начинает скандалить, сосать грудь и пачкать пеленки..."
     Аспирант Кривошеин только вздохнул и перевернул страницу.

     - Ну, а чувствуешь-то ты себя нормально?
     - Вполне!  -  Он  освежал  лицо одеколоном. - С чего бы мне чувствовать
себя ненормально? Машина - устройство без фантазии. Представляю, что бы  она
наворотила,  будь  у  нее воображение! А так все в порядке: я не урод о двух
головах, молод, здоров, наполнение пульса отличное. Сейчас поужинаю и  поеду
к Ленке. Я по ней соскучился.
     - Что-о-о-о?!  -  я подскочил к нему. Он смотрел на меня с интересом, в
глазах появились шкодливые искорки.
     - Да, ведь мы теперь соперники! Послушай, ты как-то примитивно к  этому
относишься.  Ревность-чувство  пошлое,  пережиток.  Да  и  к кому ревновать,
рассуди здраво: если Лена будет со мной, разве это значит, что она  изменила
тебе?  Изменить  можно  с другим мужчиной, непохожим, более привлекательным,
например. А я для нее - это ты... Даже если у нас  с  ней  пойдут  дети,  то
нельзя  считать,  что  она  наставила  тебе  рога. Мы с тобой одинаковые - и
всякие там гены, хромосомы у нас тоже... Э-э, осторожней!
     Ему пришлось прикрыться  дверцей  шкафа.  Я  схватил  гантель  с  пола,
двинулся к нему:
     - Убью  гада!  На  логику берешь... я тебе покажу логику, гомункулюс! Я
тебя породил, я тебя и убью, понял? Думать о ней не смей!
     Дубль бесстрашно выступил из-за шкафа. Уголки рта у него были опущены.
     - Слушай, ты, Тарас Бульба!  Положи  гантель!  Если  уж  ты  начал  так
говорить,  то  давай договоримся до полной ясности. "Гомункулюса" и "убью" я
оставляю без внимания как продукты твоей истеричности. А  вот  что  касается
цитат  типа  "я  тебя  породил..."  - так ты меня не породил. Я существую не
благодаря тебе, и насчет моей подчиненности тебе лучше не заблуждаться...
     - То есть как?..
     - А так. Положи гантель, я серьезно говорю. Я, если быть точным, возник
против твоих замыслов, просто потому, что ты Вовремя не  остановил  опыт,  а
дальше  и  хотел  бы,  да  поздно.  То  есть, - он скверно усмехнулся, - все
аналогично той ситуации, в  которой  и  ты  когда-то  появился  на  свет  до
небрежности родителей...
     (Все  знает,  смотри-ка! Было. Матушка моя однажды, после какой-то моей
детской шкоды, сказала, чтобы слушался и ценил:
     - Хотела я сделать аборт, да передумала. А ты... Лучше бы она этого  не
говорила. Меня не хотели. Меня могло не -быть!.)
     - ..Но  в  отличие  от  мамы ты меня не вынашивал, не рожал в муках, не
кормил и не одевал, - продолжал дубль. - Ты меня даже  не  спас  от  смерти,
ведь  я существовал и до этого опыта: я был ты. Я .тебе не обязан ни жизнью,
ни здоровьем, ни инженерным образованием - ничем! Так что давай на равных.
     - И с Леной на равных?!
     - С Леной... я не знаю, как быть с Леной. Но ты... ты... - он, судя  по
выражению  лица,  хотел  что-то  прибавить,  но  воздержался"  только  резко
выдохнул воздух, - ты должен так же уважать мои чувства, как я твой,  понял?
Ведь  я  тоже  люблю  Ленку. И знаю, что она моя - моя женщина, понимаешь? Я
знаю ее тело, замах кожи ж волос, ее дыхание...  и  как  она  говорит:  "Ну,
Валек, ты как медведь, право!" - и как она морщит нос...
     Он вдруг осекся. Мы посмотрели друг на друга, пораженные одной и той же
мыслью.
     - В лабораторию! - я первый кинулся к вешалке".

        Глава четвертая

     <i>Если тебе хочется такси, а судьба предлагает автобус - выбирай автобус,
ибо он следует по расписанию.

     К. Прутков-инженер мысль No 90</i>

     "Мы  бежали  по  парку напрямик; в ветвях и в наших ушах свистел ветер.
Небо застилали тучи цвета асфальта.
     В лаборатории пахло теплым болотом. Лампочки  под  потолком  маячили  в
тумане.  Возле  своего  стола  я  наступил на шланг, который раньше здесь не
лежал, и отдернул ногу: шланг стал извиваться!
     Колбы и бутыли покрылись рыхлым серым налетом;
     что  делалось  в  них  -  не  разобрать.  Журчали   струйки   воды   из
дистилляторов,  щелкали  реле  в  термостатах.  В  дальнем углу, куда уже не
добраться из-за переплетения проводов, трубок, шлангов, мигали  лампочки  на
пульте ЦВМ-12.
     Шлангов  стало куда больше, чем раньше. Мы пробирались среди них, будто
сквозь заросли лиан. Некоторые шланги сокращались, проталкивали сквозь  себя
какие-то  комки.  Стены  бака  тоже  обросли  серой  плесенью.  Я очистил ее
рукавом. ,
     ...В золотисто-мутной среде вырисовывался силуэт человека. "Еще дубль?!
Нет..." Я всмотрелся. В ванне наметились контуры женского тела, и  очертания
этого  тела я не спутал бы ни с каким другим. Напротив моего лица колыхалась
голова без волос.
     Была какая-то сумасшедшая логика в том, что именно сейчас, когда  мы  с
дублем  схлестнулись  из-за  Лены, машина тоже пыталась решить эту задачу. Я
испытывал страх и внутренний протест.
     - Но... ведь машина ее не знает!
     - Зато ты знаешь. Машина воспроизводит ее по твоей памяти...
     Мы говорили почему-то шепотом.
     - Смотри!
     .За призрачными контурами тела Лены стал вырисовываться скелет.  Ступни
уплотнились  в  белые  фаланги  пальцев,  в суставы; обозначились берцовые и
голенные кости. Изогнулся похожий на огромного кольчатого червя позвоночник,
от него разветвились ребра, выросли топорики лопаток.  В  черепе  наметились
швы, обрисовались ямы глазниц... Не могу сказать, что это приятное зрелище -
скелет  любимой женщины, - но я не мог оторвать глаз. Мы видели то, чего еще
никто не видел на свете: как машина создает человека!
     "По моей памяти, по моей памяти... - лихорадочно соображал я. - Но ведь
ее недостаточно. Или машина усвоила общие  законы  построения  человеческого
тела? Откуда - ведь я их не знаю!"
     Кости  в  баке  начали обрастать прозрачно-багровыми полосами и свивами
мышц, а они подернулись желтоватым, как у курицы, жирком. Красным  пунктиром
пронизала  тело  кровеносная  система. Все это колебалось в растворе, меняло
очертания. Даже  лицо  Лены  с  опущенными  веками,  за  которыми  виднелись
водянистые  глаза,  искажали  гримасы. Машина будто примеривалась, как лучше
скомпоновать человека.
     Я слишком слабо знаком с анатомией вообще и женского тела в  частности,
чтобы  оценить,  правильно  или  нет  строила  машина Лену. Но вскоре почуял
неладное. Первоначальные  контуры  ее  тела  стали  изменяться.  Плечи,  еще
несколько  минут  назад округлые, приобрели угловатость и раздались вширь...
Что такое?
     - Ноги! - дубль больно сжал мое предплечье. - Смотри, ноги!
     Я увидел внизу жилистые ступни под сорок второй размер ботинок -  и  от
догадки  меня  прошиб  холодный  пот:  машина  исчерпала информацию о Лене и
достраивает ее моим телом! Я повернулся к дублю: у него лоб тоже блестел  от
пота.
     - Надо остановить!
     - Как? Вырубить ток?
     - Нельзя, это сотрет память в машине. Дать охлаждение?
     - Чтобы затормозить процесс? Не выйдет, у машины большой запас тепла...
     А  искаженный образ в баке приобретал все более ясные очертания. Вокруг
тела заколыхалась прозрачная мантия - я узнал фасон простенького  платья,  в
котором  Лена  мне больше всего нравилась. Машина с добросовестностью идиота
напяливала его на свое создание...
     Надо приказать машине, внушить... но как?
     - Верно!  -  дубль  подскочил  к  стеклянному  шкафчику,  взял   "шапку
Мономаха",  нажал  на  ней  кнопку  "Трансляция" и протянул мне. - Надевай и
ненавидь Ленку! Думай, что хочешь ее уничтожить... ну!
     Я сгоряча схватил блестящий колпак, повертел в руках, вернул.
     - Не смогу...
     - Тютя! Что же делать? Ведь это скоро откроет глаза и...
     Он  плотно  натянул  колпак  и  стал  кричать  напропалую,   размахивая
кулаками:
     - Остановись,  машина!  Остановись  сейчас  же, слышишь! Ты создаешь не
макет, не опытный  образец  -  человека!  Остановись,  идиотище!  Остановись
по-хорошему!
     - Остановись,   машина,   слышишь!  -  Я  повернулся  к  микрофонам.  -
Остановись, а то мы уничтожим тебя!
     Тошно вспоминать эту сцену. Мы, привыкшие нажатием кнопки или поворотом
ручки прекращать и направлять любые процессы, кричали, объясняли... и  кому?
- скопищу колб, электронных схем и шлангов. Тьфу! Это была паника.
     Мы  еще  что-то  орали противными голосами, как вдруг шланги около бака
затряслись от энергичных сокращений,  овеществленный  образ-гибрид  затянула
белая  муть.  Мы  замолкли.  Через три минуты муть прояснилась, В золотистом
растворе не было ничего. Только переливы и блики растекались от  середины  к
краям.
     - Ф-фу...  -  сказал  дубль.  -  До меня раньше как-то не доходило, что
человек на семьдесят процентов состоит из воды. Теперь дошло...
     Мы выбрались к окну. От влажной духоты мое тело покрылось липким потом.
Я расстегнул рубашку, дубль сделал то же. Наступал вечер. Небо очистилось от
туч. Стекла институтского корпуса напротив как ни в чем не  бывало  отражали
багровый закат. Так они отражали его в каждый ясный вечер: вчера, месяц, год
назад  -  когда  этого  еще  не было. Природа прикидывалась, будто ничего не
произошло.
     У меня перед глазами стоял обволакиваемый прозрачными тканями скелет.
     - Эти анатомические подробности, эти гримасы... бррр! -  сказал  дубль,
опускаясь на стул. - Мне и Лену что-то расхотелось видеть.
     Я  промолчал, потому что он выразил мою мысль. Сейчас-то все прошло, но
тогда... одно дело знать, пусть даже близко, что твоя женщина -  человек  из
мяса, костей и внутренностей, другое дело - увидеть это.
     Я  достал  из  стола лабораторный журнал, просмотрел последние записи -
куцые и бессодержательные. Это ведь когда опыт получается, как задумал,  или
хорошая идея пришла в голову, то расписываешь подробно; а здесь было:
     "8 апреля. Раскодировал числа, 860 строк. Неудачно.
     9 апреля. Раскодировал выборочно числа с пяти рулонов. Ничего не понял.
Шизофрения какая-то!
     10  апреля.  Раскодировал с тем же результатом. Долил в колбы и бутыли:
No1, 3 и 5 глицерина по 2 л; No 2 и 7 - раствора тиомочевины по 200  мл;  во
все - дистиллята по 2-3 л.
     11  апреля.  "Стрептоцидовый  стриптиз  с трепетом стрептококков". Ну -
все..."
     А сейчас возьму авторучку и запишу: "22  апреля.  Комплекс  воспроизвел
меня,  В.  В.  Кривошеина.  Кривошеин  No 2 сидит рядом и чешет подбородок".
Анекдот!
     И вдруг меня подхватила волна сатанинской  гордости.  Ведь  открытие-то
есть  -  да  какое!  Оно  вмещает  в  себя  и системологию, и электронику, и
бионику, и химию, и биологию - все, что хотите, да еще сверх того что-то.  И
сделал  его  я!.Как  сделал, как достиг - вопрос второй. Но главное: я! Я!!!
Теперь   пригласят   Государственную    комиссию    да    продемонстрировать
возникновение в баке нового дубля... Представляю, какие у всех будут лица! И
знакомые  теперь  уж  точно  скажут:  "Ну  ты  да-ал!",  скажут: "Вот тебе и
Кривошеин!" И Вольтампернов прибежит  смотреть...  Я  испытывал  неудержимое
желание захихикать; только присутствие собеседника остановило меня.
     - Да  что  знакомые,  Вольтампернов,  - услышал я свой голос н не сразу
понял, что это произнес дубль. - Это, Валек, Нобелевская премия!
     "А и верно: Нобелевская! Портреты во всех газетах... И  Ленка,  которая
сейчас  относится ко мне несколько свысока - конечно, она красивая, а я нет!
- тогда поймет... И посредственная  фамилия  Кривошеин  (я  как-то  искал  в
энциклопедии  знаменитых  однофамильцев  -  и  не  нашел:  Кривошлыков есть,
Кривоногов  есть,  а  Кривошеиных  еще  нет)  будет  звучать   громоподобно:
Кривошеин! Тот самый!.."
     Мне  стало  не  по  себе от этих мыслей. Честолюбивые мечтания сгинули.
Действительно: что же будет? Что делать с этим открытием дальше?
     Я захлопнул журнал.
     - Так  что:  будем   производить   себе   подобных?   Устроим   демпинг
Крвиюшеивых?  Впрочем,  и других можно, если их записать в машину... Черт те
что! Как-то это... ни в какие ворота не лезет.
     - М-да. А все было тихо-мирно"... - дубль покрутил головой.
     Вот именно: все было тихо-мирно...  "Хорошая  погода,  девушка.  Вам  в
какую сторону?" - "В противоположную!" - "И мне туда, а как вас зовут?" - "А
вам  зачем?"  -  ну и так далее, вплоть до Дворца бракосочетаний, родильного
дома, порции ремня за убитую из рогатки кошку и  сжигаемой  после  окончания
семи   классов   ненавистной   "Зоологии".   Как  хорошо  сказано  в  статье
председателя Днепровской конторы загса: "Семья есть способ продолжения  рода
и  увеличения  населения  государства".  И  вдруг  - да здравствует наука! -
появляется конкурентный способ: засыпаем и заливаем реактивы из прейскуранта
Главхимторга, вводим через систему датчиков информацию - получаем  человека.
Причем  сложившегося,  готового:  с  мышцами  и  инженерной квалификацией, с
привычками  и  жизненным  опытом...  "Выходит,  мы  замахиваемся  па   самое
человечное,  что  есть  в  людях:  на любовь, на отцовство и материнство, на
детство! - Меня стал пробирать озноб. - И выгодно. Выгодно - вот  что  самое
страшное в наш рационалистический век!"
     Дубль поднял голову, в глазах у него были тревога и замешательство.
     - Слушай,  но  почему  страшно?  Ну, работали - точнее, ты работал. Ну,
сделал опытную установку, а на ней открытие.  Способ  синтеза  информации  в
человека - заветная мечта алхимиков. Расширяет наши представления о человеке
кик  информационной  системе...  Ну,  и очень приятно! Когда-то короли щедро
ассигновали  такие  работы...  правда,  потом  рубили   головы   неудачливым
исследователям,  но  если  подумать,  то  и правильно делали: не можешь - не
берись. Но нам-то ничего не будет. Даже наоборот. Почему же так страшно?
     "Потому что сейчас не средние века, - отвечал я себе. -  И  не  прошлое
столетие.  И  даже  не  начало  XX  века,  когда  все  было  впереди.  Тогда
первооткрыватели имели моральное право потом развести руками:  мы,  мол,  не
знали,  что так скверно выйдет... Мы, их счастливые потомки, такого права не
имеем. Потому что мы знаем. Потому что все уже было.
     ...Все было: газовые атаки - по  науке;  Майданеки  и  Освенцимы  -  по
науке;  Хиросима и Нагасаки - по науке. Планы глобальной войны - по науке, с
применением математики. Ограниченные войны - тоже  по  науке...  Десятилетия
минули  с последней мировой войны: разобрали и застроили развалины, сгнили и
смешались с землей 50 миллионов трупов, народились  и  выросли  новые  сотни
миллионов  людей  - а память об этом не слабеет. И помнить страшно, а забыть
еще страшнее. Потому что это не стало прошлым.  Осталось  знание:  люди  это
могут.
     Первооткрыватели  и исследователи - всего лишь специалисты своего дела.
Чтобы добыть у природы новые знания, им приходится ухлопать столько труда  и
изобретательности,  что на размышление не по специальности: а что из этого в
жизни получится? - ни сил, ни мыслей не остается. И тогда набегают те,  кому
это  "по специальности": людишки, для которых любое изобретение и открытие -
лишь новый способ для достижения старых целей: власти,  богатства,  влияния,
почестей  и покупных удовольствий. Если дать им наш способ, они увидят в нем
только одно "новое":  выгодно!  Дублировать  знаменитых  певцов,  актеров  и
музыкантов?  Нет, не выгодно: грампластинки и открытки выпускать прибыльнее.
А  выгодно  будет  производить  массовым  тиражом  людей  для  определенного
назначения:    избирателей   для   победы   над   политическим   противником
(рентабельнее,  чем  тратить  сотни  миллионов  на   обычную   избирательную
кампанию), женщин для публичных домов, работников дефицитных специальностей,
солдат-сверхсрочников...  можно и специалистов посмирней с узко направленной
одаренностью, чтобы делали новые изобретения и не совались не в  свои  дела.
Человек  для  определенного  назначения, человек-вещь - что может быть хуже!
Как  мы  распоряжаемся  с  вещами  и  машинами,   исполнившими   назначение,
отслужившими  свое?  В  переплавку,  в костер, под пресс, на свалку. Ну, и с
людьми-вещами можно так же".
     - Но ведь это там... -  неопределенно  указал  рукой  дубль.  -  У  нас
общественность не допустит.
     "А  разве  нет  у  нас  людей,  которые  готовы употребить все: от идей
коммунизма до фальшивых радиопередач, от служебного положения  до  цитат  из
классиков,  -  чтобы достичь благополучия, известного положения, а потом еще
большего благополучия для себя, и еще, и еще, любой  ценой?  Людей,  которые
малейшее  покушение  на  свои  привилегии  норовят  истолковать как всеобщую
катастрофу?".
     - Есть, - кивнул дубль. - И все же люди -  в  основном  народ  хороший,
иначе  мир  давно  бы  превратился  в  клубок кусающих друг друга подонков и
сгинул бы без всякой термоядерной войны. Но... Ведь если не  считать  мелких
природных  неприятностей:  наводнений,  землетрясений, вирусного гриппа - во
всех своих бедах, в том  числе  и  в  самых  ужасных,  виноваты  сами  люди.
Виноваты, что подчинялись тому, чему не надо подчиняться, соглашались с тем,
чему  надо  противостоять,  считали  свою  хату  с  краю.  Виноваты тем, что
выполняли работу, за которую больше платят, а не ту, что нужна всем людям  и
им  самим...  Если  бы  большинство  людей  на Земле соразмеряло свои дела и
занятия с интересами человечества, нам  нечего  было  бы  опасаться  за  это
открытие. Но этого нет. И поэтому, окажись сейчас в опасной близости от него
хоть  один  влиятельный  и  расторопный  подлец  -  наше  открытие обернется
страшилищем.
     Потому что применение  научных  открытий  -  это  всего  лишь  техника.
Когда-то  техника  была  выдумана  для борьбы человека с природой. Теперь ее
легко обратить на борьбу людей с людьми. А  на  этом  пути  техника  никаких
проблем  не  решает,  только  плодит  их.  Сколько  сейчас  в  мире научных,
технических, социальных  проблем  вместо  одной,  решенной  два  десятилетия
назад: как синтезировать гелий из водорода?
     Выдадим  мы на-гора свое открытие - и жить станет еще страшнее. И будет
нам "слава": каждый человек будет точно знать, кого и за что проклясть.
     - Слушай, а может... и вправду? - сказал дубль. - Ничего мы не  видели,
ничего  не  знаем.  Хватит с людей страшных открытий, пусть управятся хоть с
теми, что есть. Вырубим напряжение, перекроем краны... А?
     "И сразу - никакой задачи. Израсходованные реактивы  спишу,  по  работе
отчитаюсь как-нибудь. И займусь чем-то попроще, поневиннее..."
     - А  я уеду во Владивосток монтировать оборудование в^ портах, - сказал
дубль.
     Мы замолчали. За окном над черными  деревьями  пылала  Венера.  Плакала
где-то  кошка  голосом  ребенка. В тишине парка висела высокая воющая нота -
это в Ленкином КБ шли  стендовые  испытания  нового  реактивного  двигателя.
"Работа  идет.  Что  ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... - Я
раздумывал над этим, чтобы оттянуть решение.  -  В  глубоких  шахтах  рвутся
плутониевые  и  водородные  бомбы  -  высокооплачиваемым  ученым и инженерам
необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных  площадках  и  в
бетонных  колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты.
Каждая нацелена на свой объект, электроника в них  включена,  вычислительные
машины  непрерывно  прощупывают  их "тестами": нет ли где неисправности? Как
только  истекает  определенный  исследованиями  по  надежности  срок  службы
электронного  блока,  тотчас  техники  в мундирах отключают его, вынимают из
гнезда и быстро, слаженно, будто вот-вот  начнется  война,  в  которой  надо
успеть победить, вталкивают в пустое гнездо новый блок. Работа идет".
     ^-  Вздор!  -  скдзал  я.  -  Человечество  для многого не созрело: для
ядерной  энергии,  для  космических  полетов  -  гак  что?  Открытие  -  это
объективная реальность, его не закроешь. Не мы, так другие дойдут - исходная
идея  опыта  проста.  Ты  уверен,  что они лучше распорядятся открытием? Я -
нет... Поэтому надо думать, как сделать, чтобы это открытие не стало угрозой
для человека.
     - Сложно... - вздохнул дубль, поднялся. - Я посмотрю, что  там  в  баке
делается.
     Через секунду он вернулся. На нем лица не было.
     - Валька, там... там батя!

     У   радистов  есть  верная  примета:  если  сложная  электронная  схема
заработала сразу после сборки, добра не  жди.  Если  она  на  испытаниях  не
забарахлит,  то  перед  приемочной  комиссией  осрамит  разработчиков;  если
комиссию пройдет, то в серийном производстве начнет объявляться недоделка за
недоделкой. Слабина всегда обнаружится.
     Машина вознамерилась прийти в информационное равновесие уже не со мной,
непосредственным источником информации, а со всей информационной  средой,  о
которой  узнала  от  меня,  со  всем  миром. Поэтому возникала Лена, поэтому
появился отец.
     Поэтому же было и все остальное, над чем  мы  с  дублем  хлопотали  без
отдыха  целую  неделю.  Эта  деятельность  машины  была продолжением прежней
логической линии развития;  но  технически  это  была  попытка  с  негодными
средствами. Вместо "модели мира" в баке получился бред...
     Не могу писать о том, как в баке возникал отец, - страшно. Таким он был
в день  смерти:  рыхлый,  грузный  старик  с  широким бритым лицом, размытая
седина волос вокруг черепа. Машина выбрала самое последнее и  самое  тяжелое
воспоминание о нем. Умирал он при мне, ужо перестал дышать, а я все старался
отогреть холодеющее тело...
     Потом  мне  несколько раз снился один и тот же сон: я что есть силы тру
холодное на ощупь тело отца - и оно теплеет, батя начинает  дышать,  сначала
прерывисто,  предсмертно,  потом  обыкновенно  -  открывает  глаза, встает с
постели. "Прихворнул немного, сынок, - говорит извиняющимся  голосом.  -  Но
все в порядке". Этот сон был как смерть наоборот.
     А  сейчас  машина создавала его, чтобы он еще раз умер при нас. Разумом
мы понимали, что никакой это не батя,  а  очередной  информационный  гибрид,
которому  нельзя  дать  завершиться;  ведь неизвестно, что это будет - труп,
сумасшедшее существо или еще что-то. Но ни  он,  ни  я  не  решались  надеть
"шапку Мономаха", скомандовать машине: ."Нет!" Мы избегали смотреть на бак и
друг на друга.
     Потом  я  подошел  к щиту, дернул рубильник. На миг в лаборатории стало
темно и тихо.
     - Что ты делаешь?! - дубль подскочил к щиту, врубил энергию.
     Конденсаторы фильтров не успели  разрядиться  за  эту  секунду,  машина
работала. Но в баке все исчезло.
     Потом  я  увидел  в баке весь хаос своей памяти: учительницу ботаники в
5-м классе Елизавету Моисеевну;
     девочку Клаву из тех же времен - предмет мальчишеских чувств; какого-то
давнего знакомого с поэтическим профилем;  возчика-молдаванина,  которого  я
видел  мельком  на  базаре  в  Кишиневе...  скучно  перечислять. Это была не
"модель мира": все образовывалось смутно, фрагментарно, как оно и хранится в
умеющей забывать  человеческой  памяти.  У  Елизаветы  Моисеевны,  например,
удались  лишь  маленькие строгие глазки под вечно нахмуренными бровями, а от
возчика-молдаванина вообще осталась  только  баранья  шапка,  надвинутая  на
самые усы...
     Спать  мы уходили по очереди. Одному приходилось дежурить у бака, чтобы
вовремя надеть "шапку" и приказать машине: "Нет!"
     Дубль первый  догадался  сунуть  в  жидкость  термометр  (приятно  было
наблюдать,  в  какое  довольное настроение привел его первый самостоятельный
творческий акт!). Температура оказалась 40 градусов.
     - Горячечный бред...
     - Надо дать ей жаропонижающее, - сболтнул я полушутя.
     Но, поразмыслив, мы принялись досыпать во все питающие машину  колбы  и
бутыли  хинин. Температура упала до 39 градусов, но бред продолжался. Машина
теперь комбинировала образы, как в скверном сне, - лицо  начальника  первого
отдела   института  Иоганна  Иоганновича  Кляппа  плавно  приобретало  черты
Азарова, у того вдруг отрастали хилобоковские усы...
     Когда температура понизилась до 38 градусов, в  баке  стали  появляться
плоские,   как   на  экране,  образы  политических  деятелей,  киноартистов,
передовиков производства вместе с  уменьшенной  Доской  почета,  Ломоносова,
Фарадея,  известной  в  нашем  городе  эстрадной певицы Марии Трапезунд. Эти
двухмерные  тени  -  то  цветные,  то  черно-белые  -  возникали  мгновенно,
держались   несколько   секунд   и  растворялись.  Похоже,  что  моя  память
истощалась.
     На шестой или седьмой  день  (мы  потеряли  счет  времени)  температура
золотистой жидкости упала до 36,5.
     - Норма!  -  И  я поплелся отсыпаться. Дубль остался дежурить. Ночью он
растолкал меня:
     --Вставай! Пойдем, там машина строит глазки.
     Спросонок я послал его к черту. Он вылил на меня кружку воды.  Пришлось
пойти.
     ...Поначалу  мне  показалось,  что  в  жидкости  бака  плавают какие-то
пузыри. Но это были глаза - белые шарики со зрачком  и  радужной  оболочкой.
Они  возникали  в  глубине  бака,  всплывали, теснились у прозрачных стеной,
следили за  нашими  движениями,  за  миганием  лампочек  на  пульте  ЦВМ-12:
голубые, серые, карие, зеленые, черные, рыжие, огромные в фиолетовым зрачком
лошадиные,  отсвечивающие  и  в  темной вертикальной щелью - кошачьи, черные
птичьи бисеринки... Здесь собрались, наверно, глаза всех людей  и  животных,
которые  мне  приходилось видеть. Оттого, что без век и ресниц, они казались
удивленными.
     К  утру  глаза  начали  появляться  и  возле  бака:  от  живых  шлангов
выпячивались  мускулистые отростки, заканчивающиеся веками и ресницами. Веки
раскрывались. Новые глаза смотрели на нас пристально и с каким-то ожиданием.
Было не по себе под бесчисленными молчаливыми взглядами.
     А потом... из бака, колб и от живых шлангов  стремительно,  как  побеги
бамбука,  стали  расти  щупы  и  хоботки.  Было  что-то  наивное и по-детски
трогательное  в  их  движениях.  Они  сплетались,  касались  стенок  колб  и
приборов,   стен  лаборатории.  Один  щупик  дотянулся  до  оголенных  клемм
электрощита, коснулся и, дернувшись, повис, обугленный.
     - Эге, это уже серьезно! - сказал дубль. Да, это было серьезно:  машина
переходила  от  созерцательного  способа  сбора  информации  к деятельному и
строила для этого свои датчики, свои исполнительные механизмы... Вообще, как
ни  назови   ее   развитие:   стремление   к   информационному   равновесию,
самоконструирование   или   биологический  синтез  информации  -  нельзя  не
восхититься необыкновенной цепкостью и мощью этого  процесса.  Не  так,  так
эдак - но не останавливаться!
     Но  после  всего,  что  мы  наблюдали, нам было не до восторгов и не до
академического любопытства. Мы догадывались, чем это может кончиться.
     - Ну хватит! - я взял со стола "шапку Мономаха". - Не знаю, удастся  ли
заставить ее делать то, что мы хотим...
     - Для этого неплохо бы знать, что мы хотим, - вставил дубль.
     - ...но  для  начала  мы должны заставить ее не делать того, чего мы не
хотим.
     "Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить овеществление информации! Убрать
глаза! Убрать щупы! Прекратить..." - мы повторяли это  со  всем  напряжением
мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.
     А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас сотнями
разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.
     - Доработались, - сказал дубль.
     - Ах  так!  -  Я  ударил  кулаком по стенке бака. Все щупы задергались,
потянулись ко мне -  я  отступил.  -  Валька,  перекрывай  воду!  Отсоединяй
питательные шланги.
     "Машина,  ты  погибнешь.  Машина,  ты умрешь от жажды и голода, если не
подчинишься..."
     Конечно, это было грубо, неизящно, но что  оставалось  делать?  Двойник
медленно  закручивал  вентиль  водопровода.  Звон  струек  из  дистилляторов
превратился в дробь  капель.  Я  защемлял  шланги  зажимами...  И,  дрогнув,
обвисли  щупы!  Начали  скручиваться, втягиваться обратно в бак. Потускнели,
заслезились и сморщились шарики глаз.
     Час спустя все исчезло. Жидкость в баке стала по-прежнему золотистой  и
прозрачной.
     - Так-то оно лучше! - я снял "шапку" и смотал провода.
     Мы  снова  пустили воду, сняли зажимы и сидели в лаборатории до поздней
ночи, курили, разговаривали ни о чем, ждали, что будет. Теперь мы не  знали,
чего  больше  бояться:  нового  машинного  бреда или того, что замордованная
таким обращением система распадется и прекратит свое существование.  В  день
первый  мы  еще  могли обсуждать идею "а не закрыть ли открытие?". Теперь же
нам становилось не по себе  при  мысли,  что  оно  может  "закрыться"  само,
поманит небывалым и исчезнет.
     То  я,  то  дубль  подходили  к баку, с опаской втягивали воздух, боясь
почуять запахи тления или тухлятины;
     не доверяя термометру, трогали ладонями  стенки  бака  и  теплые  живые
шланги: не остывают ли? Не пышут ли снова горячечным жаром?
     Но  нет,  воздух  в  комнате  оставался теплым, влажным и чистым: будто
здесь находилось большое опрятное животное. Машина жила. Она  просто  ничего
не предпринимала без нас. Мы ее подчинили!
     В  первом  часу  ночи я посмотрел на своего двойника, как в зеркало. Он
устало помаргивал красными веками, улыбался:
     - Кажется,  все  в  порядке.  Пошли  отсыпаться,  а?  Сейчас  не   было
искусственного  дубля.  Рядом  сидел  товарищ  по работе, такой же усталый и
счастливый, как я сам. И ведь - странное дело! - я не испытывал восторга при
встрече с ним в парке, меня не тешила фантасмагория памяти в баке...  а  вот
теперь мне стало покойно и радостно.
     Все-таки  самое  главное  для  человека  -  чувствовать  себя  хозяином
положения!"

        Глава пятая

     <i>Не сказывается ли в усердном поиске причинных  связей  собственнический
инстинкт людей? Ведь и здесь мы ищем, что чему принадлежит.

     К. Прутков-инженер, мысль No 10</i>

     "Мы вышли в парк. Ночь была теплая. От усталости мы оба забыли, что нам
не следует появляться вместе, и вспомнили об этом только в проходной. Старик
Вахтерыч  в  упор  смотрел  на  нас  слегка посовелыми голубыми глазками. Мы
замерли.
     - А, Валентин Васильевич! - вдруг обрадовался дед. - Уже отдежурили?
     - Да... - в один голос ответили мы.
     - И правильно. - Вахтерыч тяжело поднялся, отпер выходную  дверь.  -  И
ничего  с  этим институтом не сделается, и никто его не украдет, и всего вам
хорошего, а мне еще сидеть. Люди гуляют, а мне еще сидеть, так-то...
     Мы выскочили на улицу, быстро пошли прочь.
     - Вот это да! - Тут  я  обратил  внимание,  что  фасад  нового  корпуса
института украшен разноцветными лампочками. - Какое сегодня число?
     Дубль прикинул по пальцам:
     - Первое... нет, второе мая. С праздничком, Валька!
     - С прошедшим... Вот тебе на!
     Я  вспомнил,  что мы с Леной условились пойти Первого мая в компанию ее
сотрудников, а второго поехать на мотоцикле  за  Днепр,  и  скис.  Обиделась
теперь насмерть.
     - А Лена сейчас танцует... где-то и с кем-то, - молвил дубль.
     - Тебе-то что за дело?
     Мы  замолчали.  По  улице  неслись  украшенные  зеленью троллейбусы. На
крышах домов стартовали ракеты-носители из лампочек. За распахнутыми настежь
окнами танцевали, пели, чокались...
     Я закурил, стал  обдумывать  наблюдения  за  "машиной-маткой"  (так  мы
окончательно  назвали  весь комплекс). "Во-первых, она не машина-оракул и не
машина-мыслитель, никакого отбора информации в  ней  не  происходит.  Только
комбинации  -  иногда осмысленные, иногда нет. Во-вторых, ею можно управлять
не только энергетическим путем (зажимать шланги, отключать воду и энергию  -
словом,  брать  за  горло), но и информационным. Правда, пока она отзывалась
лишь на  команду  "Нет!",  но  лиха  беда  начало.  Кажется,  удобней  всего
командовать  ею  через  "шапку Мономаха" биопотенциалами мозга... В-третьих,
"машина-матка" хоть и очень сложная, но машина: искусственное  создание  без
цели.  Стремление к устойчивости, к информационному равновесию - конечно, не
цель, а свойство, такое же, как и у аналитических весов.  Только  оно  более
сложно  проявляется: через синтез в виде живого вещества внешней информации.
Цель всегда состоит в решении задачи. Задачи перед ней никакой не было - вот
она и дурила от избытка возможностей. Но..."
     - ...задачи для нее должен отавияь человек, - подхватил дубль; меня уже
перестала удивлять его способность мыслить параллельно со мной. - Как и  для
всех других машин. Следовательно, как говорят бюрократы, вся ответственность
на нас.
     Думать  об  ответственности  не хотелось. Работаешь, работаешь, себя не
жалеешь - и на тебе,  еще  и  отвечать  приходится.  А  люди  вон  гуляют...
Упустили праздник, идиоты. Вот так и жизнь пройдет в вонючей лаборатории...
     Мы  свернули  на  каштановую  аллею,  что вела в Академгородок. Впереди
медленно шла пара. У нас  с  дублем,  трезвых,  голодных  и  одиноких,  даже
защемило  сердца:  до  того  славно  эти  двое  вписывались  в  подсвеченную
газосветными  трубками  перспективу  аллеи.  Он,   высокий   и   элегантный,
поддерживал  за  талию ее. Она чуть склонила пышную прическу к его плечу. Мы
непроиавольно ускорили  шаги,  чтобы  обогнать  их  и  не  растравлять  душу
лирическим зрелищем.
     - Сейчас  послушаем магнитофон, Танечка! У меня такие записи - пальчики
оближете! - донесся до нас журчащий голос Хилобока, и мы оба сбились с ноги.
Очарование пейзажа сгинуло.
     - У Гарри опять новая, - констатировал дубль. Приблизившись, мы  узнали
и  девушку.  Еще  недавно  она  ходила  на  практику  в  институт в школьном
передничке;  теперь,  кажется,  работает  лаборанткой  у  вычислителей.  Мне
нравилась  ее  внешность:  пухлые  губы,  мягкий  нос,  большие карие глаза,
мечтательные и доверчивые.
     - А когда Аркадий Аркадьевич в отпуске или в загранкомандировке, то мне
многое приходится вместо него решать... - распускал павлиний хвост Гарри.  -
Да и при нем... что? Конечно, интересно, а как же!
     Идет  Танечка,  склонив  голову  к  лавсановому хилобоковскому плечу, и
кажется ей доцент Гарри рыцарем советской науки.  Может,  он  даже  страдает
лучевой  болезнью, как главный герой в фильме "Девять дней одного года"? Или
здоровье, его вконец подорвано научными занятиями, как у героя  фильма  "Все
остается  людям"?  И  млеет,  и  себя  воображает  соответствующей героиней,
дуреха... Здоров твой ученый кавалер, Танечка, не сомневайся. Не  утомил  он
себя  наукой.  И  ведет  он  сейчас  тебя  прямым  путем  к первому крупному
разочарованию в жизни. По этой части он артист...
     Дубль замедлил шаг, сказал вполголоса:
     - А не набить ли ему морду? Очень просто: ты идешь сейчас  к  знакомым,
обеспечиваешь алиби. А я...
     Своим  высказыванием  он  опередил меня на секунду. Он вообще торопился
высказываться, чтобы утвердить свою самобытность, - понимал, что  мы  думаем
одинаково...  Но  коль  скоро  опередил,  то  во  мне тотчас сработал второй
механизм самоутверждения: противостоять чужой идее.
     - Из-за девчонки, что ли? Да шут с ней, не эта, так другая нарвется.
     - И из-за нее, и вообще за все. Для души. Ну, помнишь,  как  он  пустил
вонь о нашей работе? - У него сузились глаза. - Помнишь?
     Я   помнил.   Тогда   я  работал  в  лаборатории  Валерия  Иванова.  Мы
разрабатывали блоки памяти для оборонных  машин.  Дела  в  мире  происходили
серьезные  -  мы  вкалывали,  не замечая ни выходных, ни праздников, и сдали
работу на полгода раньше правительственного срока... А  вскоре  институтские
"доброжелатели" передали нам изречение Хилобока: "В науке тот, кто выполняет
исследования  раньше  срока, либо карьерист, либо очковтиратель, либо и то и
другое!" Изречение стало популярным: у нас немало таких,  кому  не  угрожает
опасность   прослыть   карьеристом   и  очковтирателем  по  нашему  способу.
Самолюбивый и горячий Валерка все порывался поговорить с Хилобоком по душам,
потом разругался с Азаровым и ушел из института.
     У меня кулаки потяжелели от этого  воспоминания.  "Может,  пусть  дубль
обеспечит  алиби,  а я?.." И вдруг мне представилось: трезвый интеллигентный
человек дубасит другого интеллигентного человека  в  присутствии  девушки...
Ну,  что  это  такое!  Я  тряхнул головой, чтобы прогнать из воображения эту
картину.
     - Нет, это все-таки не то. Нельзя поддаваться низменным движениям души.
     - А что "то"?
     Действительно: а что "то"? Я не знаю.
     - Тогда надо хоть уберечь эти мечтательные глазки  от  потных  Гарриных
объятий...  - Дубль задумчиво покусал губу и толкнул меня под дерево. (Опять
проявил инициативу.) - Гарри Харитонович" можно вас на пару конфиденциальных
слов?
     Хилобок и девушка оглянулись.
     - А, Валентин Васильевич! Пожалуйста... Танечка, я вас догоню, - доцент
повернул к дублю.
     "Ага!" - я понял его замысел и мелкими перебежками стал  пробираться  в
тени  деревьев.  Все  получилось  удачно.  Танечка  дошла до развилки аллей,
остановилась, оглянулась и увидела  того  самого  человека,  который  минуту
назад отозвал ее кавалера.
     - Таня, - сказал я, - Гарри Харитонович просил передать свои извинения,
сожаления  и  прочее. Он не вернется. Дело в том, что приехала его жена и...
Куда же вы? Я вас провожу!
     Но Танечка уже мчалась,  закрыв  лицо  руками,  прямо  к  троллейбусной
остановке. Я направился домой.
     Через несколько минут вернулся двойник.
     - Подожди,  -  сказал я, прежде чем он открыл рот. - Ты объяснил Гарри,
что Таня невеста твоего знакомого, мастера спорта по боксу?
     - И по самбо. А ты ей - насчет жены?
     - Точно. Хоть какое-то полезное применение открытию нашли...
     Мы разделись, помылись, начали располагаться ко сну. Я постелил себе на
тахте, он - на раскладушке.
     - Кстати, о Хилобоке. - Дубль сел на раскладушку. - Что же ты  молчишь,
что  на  ближайшем ученом совете будет обсуждение нашей поисковой темы? Если
бы Гарри мне любезно не напомнил, я пребывал бы в  неведении.  "Пора,  пора,
Валентин  Васильевич,  а  то  ведь  уже  полгода  работаете, а до сих пор не
обсуждали, конечно, свободный поиск вещь хорошая, но заявки на  оборудование
и  материалы  подаете, а мне вон из бухгалтерии все звонят, интересуются, по
какой теме списывать. И разговоры в институте, что Кривошеин занимается  чем
хочет,  а  другим хоздоговора и заказы выполнять... Я, конечно, понимаю, что
для диссертации вам надо, но необходимо вашу тему оформить, внести  в  общий
план..."  Сразу,  шельмец,  о делах вспомнил, когда я ему про мастера спорта
объяснил.
     - Хилобока послушать,  так  вся  наука  делается  для  того,  чтобы  не
огорчать бухгалтерию...
     Я объяснил дублю, в чем дело. Когда из машины повалили невразумительные
числа,  я  от  полного  отчаяния  позвонил  Азарову,  что  хотел  бы  с  ним
посоветоваться. Аркадию Аркадьевичу, как всегда, было некогда, и он  сказал,
что  лучше обсудить тему на ученом совете; он попросит Хилобока организовать
обсуждение.
     - Тем временем из яичка, которое хорошо было бы к красну дню, вылупился
интересный результат, - заключил дубль. - Так доложим? На предмет  написания
кандидатской диссертации. Вон и Хилобок понимает, что надо...
     - И на защите я буду демонстрировать тебя, да?
     - Кто  кого  будет  демонстрировать,  это  вопрос  второй,  - уклончиво
ответил он. - Но, вообще говоря... нельзя! - Он помотал головой. - Ну нельзя
и нельзя!
     - Верно, нельзя, - уныло согласился  я.  -  И  авторское  свидетельство
заявить  нельзя. И Нобелевскую премию получить нельзя... Выходит, я от этого
дела пока имею одни убытки?
     - Да отдам я тебе эти деньги, отдам"... у, сквалыга! Слушай... а на что
тебе Нобелевская премия?  -  Дубль  сощурил  глаза.  -  Если  "машина-матка"
запросто воспроизводит человека, то денежные знаки...
     - ...ей  сделать  проще  простого!  С  естественной  сеткой, с водяными
картинками... нет, а что же?!
     - Купим в кооперативах по трехкомнатной квартире, -  дубль  мечтательно
откинулся к стене.
     - По "Волге"...
     - По   две   дачи:  в  Крыму  для  отдыха  и  на  Рижском  взморье  для
респектабельности.
     - Изготовим еще несколько самих себя. Один работает, чтобы не волновать
общественность...
     - ...а остальные тунеядствуют в свое удовольствие...
     - ...И с гарантированным алиби. А что?
     Мы замолчали и посмотрели друг на друга с отвращением.
     - Боже, какие мы унылые мелкачи! -  Я  взялся  за  голову.  -  Огромное
открытие  примеряем  черт  знает к чему: к диссертации, к премии, к дачам, к
мордобою с гарантированным алиби... Ведь это же Способ Синтеза  Человека!  А
мы...
     - Ничего,  бывает.  Мелкие мысли возникают у каждого человека и всегда.
Важно не дать им превратиться в мелкие поступки.
     - Собственно, пока я вижу только одно полезное применение открытия:  со
стороны в себе замечаешь то, что легче видеть у других, - свои недостатки.
     - Да, но стоит ли из-за этого удваивать население Земли?
     Мы  сидели  в  трусах  друг  против  друга.  Я отражался в дубле, как в
зеркале.
     - Ладно. Давай по существу: что мы хотим?
     - И что мы можем?
     - И что мы смыслим в этом деле?
     - Начнем с того, что к этому шло. Идеи Сеченова, Павлова, Винера,  Эшби
сходятся  из  разных  точек  к  одному: мозг - это машина. Опыты Петруччо по
управлению развитием человеческого зародыша - еще один толчок. Стремление ко
все большей сложности и универсальности систем  в  технике  -  одни  замыслы
микроэлектронщиков создать машины, равные по сложности мозгу,
     чего стоят!
     - То  есть  наше  открытие  -  не  случайность.  Оно  подготовлено всем
развитием идей и технических средств в науке. Не так, так иначе, не  сейчас,
так  через  годы  или  десятилетия,  не  мы,  так  другие  пришли бы к нему.
Следовательно, вопрос сводится вот к чему...
     - ...что мы можем и должны сделать за тот срок- может, это год,  может,
десятки  лет, никто не знает, но лучше ориентироваться на меньший срок, - на
который мы опередили других?
     - Да.
     - Как обычно бывает? - Дубль подпер рукой щеку. - Есть у инженера задел
или просто желание сотворить что-то  понетленнее.  Он  ищет  заказчика.  Или
заказчик  ищет  его,  в  зависимости  от  того,  кому больше нужно. Заказчик
выставляет техническое задание: "Примените  ваши  идеи  и  ваши  знания  для
создания  такого-то  устройства  или  такой-то технологии. Устройство должно
иметь  такие-то  параметры,  выдерживать  такие-то  испытания...  технология
должна  обеспечивать  выход  годных  изделий  не ниже стольких-то процентов.
Сумма такая-то, срок работы  такой-то.  Санкции  в  установленном  порядке".
Подписывается  хоздоговор  -  и действуй... И у нас есть задел, есть желание
развивать его дальше. Но если сейчас придет  заказчик  с  толстой  мошной  и
скажет:   "Вот  деньги,  отработайте  ваш  способ  для  надежного  массового
дублирования людей - и не ваше дело, зачем  мне  это  надо",  -  договор  не
состоится, верно?
     - Ну,  об  этом еще рано говорить. Способ не исследован, не отработан -
какая от  него  может  быть  продукция!  Может,  и  ты  через  пару  месяцев
рассыплешься, кто знает...
     - Не рассыплюсь. На это лучше не рассчитывай.
     - Да мне-то что? Живи, разве я против?
     - Спасибо!  Ну  и  хам  же  ты - сил нет! Просто дремучий хам! Так бы и
врезал.
     - Ладно, ладно, не отвлекайся, ты меня не так понял. Я к тому,  что  мы
еще  не  знаем всех сторон и возможностей открытия. Мы стоим в самом начале.
Если сравнить, скажем, с радио, то мы сейчас находимся на уровне волн  Герца
и искрового передатчика Попова. Что дальше? Надо исследовать возможности.
     - Правильно.  Но  это дела не меняет. Исследования, которые применимы к
человеку и человеческому обществу, надо вести с определенной  целью.  А  нам
сейчас не от кого получить два машинописных листка с техническим заданием. И
не надо. Нужно самим определить, какие цели сейчас стоят перед человеком.
     - Н-ну...  раньше  цели  были  простые: выжить и продлить свой род. Для
достижения их приходилось хлопотать  насчет  дичи,  насчет  шкуры  с  чужого
плеча,  насчет  огня...  отбиваться палицей от зверей и знакомых, отрывать в
глине однокомнатную пещеру без удобств, все такое. Но в современном обществе
эти  проблемы  в  основном  решены.  Работай  где-нибудь  -   и   достигнешь
прожиточного  минимума,  чего  там! Не пропадешь. И детей завести можно - .в
крайнем случае государство возьмет заботы по  воспитанию  на  себя...  Стало
быть, у людей должны теперь возникнуть новые стремления и потребности.
     - О,  их  хоть  отбавляй!  Стремление  к  комфорту,  к  развлечениям, к
интересной  и  непыльной  работе.  Потребность  в  изысканном  обществе,   в
различных  символах  тщеславия  -  званиях, титулах, наградах. Потребность в
отличной одежде, вкусной пище, в выпивке, в пляжном загаре,  в  новостях,  в
чтении книг, в смешном, в украшениях, в модных новинках...
     - Но  все  это не главное, черт побери! Не может это быть главным. Люди
не хотят, да и не могут вернуться к прежнему примитивному бытию, выжимают из
современной  среды  все  -  это  естественно.  Но  за  их   стремлениями   и
потребностями должна быть какая-то цель? Новая цель существования...
     - Короче  говоря,  в  чем  смысл жизни? Удивительно свежая проблема, не
правда ли? Договорились. Так я и знал, что к этому придем!  -  Дубль  встал,
сделал несколько разминочных движений, снова сел.
     Так - сначала с хаханьками, а чем далее, тем серьезней - повели мы этот
самый главный для нашей работы разговор. Мне не раз доводилось - за коньяком
или просто  в  перекуре  -  рассуждать  и  о  смысле  жизни,  и о социальном
устройстве общества, и о судьбах человечества.  Инженеры  и  ученые  так  же
любят  судачить  о  мирах,  как  домохозяйки о дороговизне и падении нравов.
Домохозяйки  занимаются  этим,  чтобы   утвердить   свою   рачительность   и
добродетель,  а  исследователи  - чтобы продемонстрировать друг перед другом
широту  взглядов...  Но  этот  разговор  был   несравнимо   труднее   такого
инженерного  трепа:  мы  ворочали  мысли,  будто  гяыбы.  Все  отличалось на
ответственность: за разговором должны были последовать  дела  и  поступки  -
дела и поступки, в которых нельзя ошибиться.
     Спать нам уже не хотелось.
     - Ладно.  Примем, что смысл жизни - удовлетворение потребностей. Любых,
какие  душа  пожелает.  Но  какие  потреблостд   и   запросы   людей   можно
удовлетворить,  создавая  новых людей? Ведь искуос1Еведно произведенные люди
сами будут обладать потребносжями и запросами! Заколдованный круг.
     - Не то. Смысл жизни - жить.  Жить  полнокровно,  свободно,  интересно,
творчески. Иди хоть стремиться к этому... и что?
     - "Полнокровно"!  "Смысл  жизни"!  "Стремления"!  - Дубль подхватился с
раскладушки,  забегал  по  комнате.  --  "Интересы",  "потребности"...  мама
родная, до чего же все это туманно! В позапрошлом веке такие приблизительные
понятия  были  бы  в  самый раз, но сейчас... Какое, к черту, может быть ТЗ,
если нет точных знаний о человеке! Каким вектором обозначить  стремление?  В
каких единицах измерить интересы?
     (Это  обескураживало нас тогда - обескураживает и сейчас. Мы привыкли к
точным  понятиям:  "параметры",  "габариты",  "объем  информации  в  битах",
"быстродействие    в    микросекундах"   -   и   столкнулись   с   ужасающей
неопределенностью знаний о человеке. Для беседы они годятся. Но как, скажите
на  милость,  руководствоваться  ими   в   прикладных   исследованиях,   где
владычествует  простой  и  свирепый  закон: если ты что-то знаешь не точно -
значит, ты этого не знаешь?)
     - Уфф... завидую  тем,  кто  изобрел  атомную  бомбу.  -  Дубль  встал,
прислонись  к  косяку балконной двери. - "Это устройство, джентльмены, может
уничтожить сто тысяч человек!" - и сразу ясно, что надо  строить  Ок-Ридж  и
Нью-Хэнфорд (1)... А наше устройство может производить людей, джентльмены!
     - Одни  люди исследуют уран... другие строят заводы по обогащению урана
нужным  изотопом...  третьи  конструируют  бомбу...  четвертые   из   высших
политических  соображений отдают приказ... пятые сбрасывают бомбу на шестых,
на жителей Хиросимы и Нагасаки... седьмые... постой, а в этом что-то есть!
     Дубль смотрел на меня с любопытством.
     - Понимаешь, мы рассуждаем строго логично - и не  можем  выпутаться  из
парадоксов,  мертвых  вопросов типа "В чем смысл жизни?". И знаешь почему? В
природе не существует Человека Вообще.  На  Земле  живут  разные  люди  -  и
устремления  у  них  разные,  часто  противоположные:  скажем, человек хочет
хорошо  жить  и  для  этого   изобретает   орудия   убийства.   Или   просто
противоречивые:  юнец  мечтает  стать великим ученым, но грызть гранит науки
ему не хочется - не вкусно. И эти  разные  люди  живут  в  разных  условиях,
оказываются в разных обстоятельствах, мечтают об одном, стремятся к другому,
а достигают третьего... А мы всех под одну гребенку!
     - Но  если  мы перейдем на личности да с учетом всех обстоятельств... -
дубль поморщился. - Запутаемся!
     - А тебе хочется, чтоб все было попроще, как при создании блоков памяти
для бортовой вычислительной , машины, да? Не тот случай.
     - Я понимаю, что не  тот  случай.  Открытие  наше  сложно,  как  и  сам
человек,  -  ничего не отбросить, не упростить для удобства работы. Но какие
конструктивные идеи вытекают из твоей могучей мысли, что  все  люди  разные?
Именно конструктивные, для работы.
     - Для работы... м-да. Тяжело...
     Разговор опять сошел на нет. Внизу возле дома шумели под ветром тополя.
Кто-то, насвистывая, подошел к подъезду. С балкона потянуло холодом.
     Дубль  бессмысленно  глядел на лампочку, потом засунул в нос полпальца;
лицо его исказила яростная  радость  естественного  отправления.  У  меня  в
правой ноздре тоже чувствовалось какое-то неудобство, но он меня опередил...
Я  смотрел  на  себя,  ковыряющего  в носу, и вдруг понял, почему я не узнал
дубля при встрече в парке. В сущности, ни один человек не знает себя. Мы  не
видим  себя - даже перед зеркалом мы бессознательно корректируем свою мимику
по отражению, интересничаем, прихорашиваемся. Мы не слышим себя, потому  что
колебания  собственной  гортани  достигают барабанных перепонок не только по
воздуху, но и через кости и мышцы головы. Мы не наблюдаем себя со стороны.
     И поэтому каждый человек в глубине души тешит себя мыслью,  что  он  не
такой,  как  все,  особый. Окружающие - другое дело, насчет них все ясно. Но
сам он, этот человек, иной. Что-то в нем есть... уж тут его не проведешь, он
точно знает. А между тем все мы и разные и такие, как все.
     Дубль очистил нос, потом палец, взглянул на меня  и  рассмеялся,  поняв
мои мысли.
     - Так какие же все-таки люди - разные или одинаковые?
     - И  разные  и одинаковые. Можно вывести некую объективную суть - не из
твоих дурных манер, конечно. Речь  идет  о  техническом  производстве  новой
информационной  системы  -  Человека.  Техника  производит и другие системы:
машины,  книги,  приборы...  Общее  для  каждого  такого  изделия-системы  -
одинаковость,  стандартность.  В  любой  книге данного тиража одинаково все,
вплоть до опечаток. В приборе данной серии тоже; и стрелки, и шкала, и класс
точности, и гарантийный срок. Различия пустяковые: в одной книге текст  чуть
почетче,  чем  в  другой,  на  одном  приборе  -  царапина,  или  на высоких
температурах он дает чуть большую погрешность, чем его коллега...
     - ...но в пределах класса точности.
     - Разумеется.  На  языке  нашей  науки   можно   сказать,   что   объем
индивидуальной  информации в каждой такой искусственной системе пренебрежимо
мал в сравнении с объемом информации, общей для всех систем данного  класса.
А   для   человека   это  не  так.  В  людях  содержится  общая  информация:
биологическая, общие знания о мире,  но  в  каждом  человеке  есть  огромное
количество личной, индивидуальной информации. Пренебречь ею нельзя - без нее
человек не человек. Значит, каждый человек не стандартен. Значит...
     - ...все   попытки   найти   оптимальные  "параметры"  для  человека  с
допустимой погрешностью не более пяти  процентов  -  пустая  трата  времени.
Отлично! Тебе от этого стало легче?
     - Нет. Но такова суровая действительность.
     - Следовательно,  нам в нашей работе никуда не деться от этих ужасных и
загадочных, как смысл жизни, понятий: интересы человека, характеры, желания,
добро, зло... и может быть, даже душа? Уволюсь.
     - Не уволишься. Кстати, такие ли уж они загадочные, эти понятия? Ведь в
жизни все люди понимают, что в них к чему. Ну,  например,  обсудят  скверный
поступок и скажут: "Знаете, а это подлость". И. все согласны.
     - Все...  кроме  подлеца.  Что, между прочим, очень существенно... - он
хлопнул себя руками по бедрам. - Нет, я тебя не понимаю! Тебе мало  обжечься
на простеньком слове "понимание" - хочешь давать задачи на "добро" и "зло"?!
Машина  подтекста  не  улавливает,  шуток  не  понимает, добру и злу внимает
равнодушно-Почему ты смеешься?
     Меня в самом деле разобрал смех.
     - Я не понимаю, как это ты можешь меня не понимать? Ведь ты - это я!
     - Это не  по  существу.  Я  прежде  всего  исследователь,  а  потом  уж
Кривошеин,  Сидоров,  Петров!  - он явно вошел в дискуссионный раж. - Как мы
будем работать, не имея точных представлений о сути дела?
     - Н-ну... как работали,  скажем,  на  заре  электротехники.  Тогда  все
знали,  что  такое  флогистон,  но  никто не имел понятия о напряжении, силе
тока, индуктивности.  Ампер",  Вольта,  Генри,  Ом  тогда  еще  были  просто
фамилии.  Напряжение  определяли  при  помощи  языка,  как  сейчас мальчишки
годность батарейки.  Ток  обнаруживали  по  отложению  меди  на  катоде.  Но
работали же люди. И мы... что с тобой?
     Теперь дубль согнулся от хохота.
     - Представляю:  лет  через  двадцать  будет единица измерения чего-то -
"кривошея"... Ой, не могу! Я так и лег на тахте.
     -И будет "кривошееметр"... вроде омметра!
     - И  "микрокривошеи"...  или,  наоборот,  "мегакривошеи"  -   "мегакры"
сокращенно... Ох!
     Приятно  вспомнить,  как  мы  ржали.  Мы  были  явно  недостойны своего
открытия. Отсмеялись. Посерьезнели.
     - Исторические примеры - они, конечно, вдохновляют, - сказал  дубль.  -
Но  не  то.  Гальвани  мог  сколько  угодно  заблуждаться  насчет "животного
электричества", Зеебек мог упрямо твердить, что в  термопарах  возникает  не
термоэлектричество, а "термомагнетизм" - природа вещей от этого не менялась.
Рано  или  поздно  приходили  к  истине,  потому  что там главным был анализ
информации. Анализ! А у нас - синтез... И здесь природа  человеку  не  указ:
она  строит  свои  системы - он свои. Единственными истинами для него в этом
деле являются возможности и цель. Возможности у нас  есть.  А  цель?  Мы  не
можем ее сформулировать...
     - Цель простая: чтоб все было хорошо.
     - Опять?  -  Дубль  посмотрел  на  меня.  - И дальше начинается детский
разговорчик на тему "Что такое хорошо и что такое плохо?".
     - Не надо детских разговорчиков! - взмолился я. - Будем  оперировать  с
этими  произвольными  понятиями,  будь  они неладны: хорошо, плохо, желания,
потребности,  здоровье,  одаренность,  глупость,  свобода,  любовь,   тоска,
принципиальность  -  не  потому,  что они нам нравятся, а просто других нет.
Нет!
     - На это мне возразить  нечего.  Действительно,  других  нет,  -  дубль
вздохнул. - Ох, чувствую, это будет та работка!
     - И  давай  договаривать  до  точки.  Да,  нужно, чтоб все было хорошо.
Нужно, чтобы все применения открытия, которые мы будем выдавать в  жизнь,  в
мир...  чтобы  мы  в них были уверены: они не принесут вреда людям, а только
пойдут им на пользу. И давай отложим до лучших времен дискуссию на  тему:  в
каких единицах измерять пользу. Я не знаю, в каких единицах.
     - В кривошеих, - не удержался дубль.
     - Да  будет  тебе!  Но  я  знаю  другое:  роль интеллектуального злодея
мирового класса мне не по душе.
     - Мне тоже. Но маленький вопрос: у тебя есть идея?
     - Идея чего?
     - Способа,  как  применить  "машину-матку",  чтобы   она   выдавала   в
человеческое  общество  только  благо. Понимаешь, это был бы беспрецедентный
способ в истории науки. Все,  что  изобретали  и  изобретают  сейчас,  таким
чудесным  свойством  не  обладает.  Лекарством можно отравить. Электрическим
током можно не только освещать дома, но и пытать.  Иди  запустить  ракету  с
боеголовкой. И так во всем...
     - Нет у меня пока конкретной идеи. Мало мы еще знаем. Будем исследовать
"машину-матку", искать этот способ. Он должен быть. Это неважно, что ему нет
прецедента  в  науке - прецедента нашему открытию тоже нет. Ведь мы же будем
синтезировать именно ту систему, которая делает и добро, и зло, и чудеса,  и
глупости, - человека!
     - Что  ж,  все правильно, - подумав, согласился дубль. - Найдем мы этот
великий способ или не найдем, но без такой цели за эту  работу  не  стоит  и
браться. Кое-как людей и без нас делают...
     - Так  что  -  завершим  заседание,  как  полагается?  - предложил я. -
Составим  задание  на  работу?  Как   это   пишется   в   хоздоговоре:   мы,
нижеподписавшиеся:  Человечество  Земли, именуемое далее "Заказчик", с одной
стороны, и  заведующие  лабораторией  новых  систем  Института  системологии
Кривошеин  В. В. и Кривошеин В. В., именуемые далее "Исполнители", с другой,
- составили настоящий о нижеследующем...
     - Чего уж там вилять с  хоздоговором  и  техзаданием  -  ведь  интересы
Заказчика в данной работе представляем мы сами. Давай прямо!
     Он  встал,  снял  со  шкафа магнитофон "Астра-2", поставил его на стол,
включил микрофон. И мы: я, Кривошеин Валентин Васильевич,  тридцати  четырех
лет  от  роду,  и мой искусственный двойник, появившийся на свет неделю тому
назад, - два несентиментальных,  иронического  склада  мышления  человека  -
произнесли клятву.
     Со  стороны  это,  наверно,  выглядело  выспренне и комично. Не звучали
фанфары, не шелестели  знамена,  не  замирали  по  стойке  "смирно"  шеренги
курсантов  -  бледнело предутреннее небо, мы стояли перед микрофоном в одних
трусах, и сквозняк с балкона холодил  нам  ноги...  Но  клятву  мы  принесли
всерьез.
     Так и будет. Иначе - нет".

        Глава шестая

     <i>Если,   возвратясь   ночью  домой,  ты  по  ошибке  выпил  вместо  воды
проявитель, выпей и закре питель, иначе дело не будет доведено до конца.

     К. Прутков-инженер, мысль No 21</i>

     "На следующий день мы принялись строить  в  лаборатории  информационную
камеру.  Отгородили  в  комнате  площадку  два  на  два  метра,  обнесли  ее
гетинаксовымй щитами и начали сводить туда все микрофоны, анализаторы, щупы,
объективы - все датчики, которые ранее были живописно там и сям раскиданы по
блокам "машины-матки". Идея такая: в камеру помещается живой  объект,  он  в
ней  кувыркается,  пасется,  дерется  с  себе  подобными  или просто гуляет,
опутанный датчиками, а в машину передается информация для синтеза.
     "Живые объекты" и по сей день спокойно кушают раннюю парниковую капусту
в клетках в коридоре. У нас с дублем постоянно  возникали  распри:  кому  за
ними  убирать? Это кролики. Я выменял их у биоников за шлейфовый осциллограф
и генераторную лампу ГИ-250. У одного кролика (альбиноса Васьки)  на  голове
нечто   вроде   бронзовой  короны  из  вживленных  в  череп  электродов  для
энцефалограмм.
     Седьмого мая случилась хоть и мелкая, но досадная неприятность.  Обычно
мы  с  дублем  довольно  четко  координировали  все дела, чтобы не оказаться
вместе на людях и не повторять друг друга. Но эта  растреклятая  лаборатория
экспериментальных устройств кого угодно выведет из равновесия!
     Еще  зимой я заказал в ней универсальную систему биодатчиков: изготовил
чертежи, монтажную схему, выписал со склада все нужные материалы и детали  -
только  собрать. И до сих пор ничего не сделано! Нужно монтировать систему в
камере, а ее  нету...  Беда  в  том,  что  в  этой  лаборатории  хроническая
текучесть  завов.  Один  сдает  дела,  другой принимает - работать, понятно,
нельзя. Потом новый зав разбирается в ситуации, проводит реформы и начинания
(новая метла чисто метет) -  работы  опять  нет.  Тем  временем  разъяренные
заказчики  устраивают  скандалы, идут с челобитной к Аркадию Аркадьевичу - и
новый  зав  сдает  дела  сверхновому,  тот...  словом,  смотри  выше.  Я   и
непосредственно  на мастеров воздействовал, спиртиком их ублажал, дефицитные
транзисторы П657 для карманных приемников добывал - и все напрасно.
      Недавно  запас  желающих  стать   заведующим   в   этой   зачарованной
лаборатории  иссяк,  и  за  нее  взялся  Г. X. Хилобок. По совместительству,
конечно, на полставки.
     Гарри - он у нас такой: чем угодно  возьмется  руководить,  что  угодно
организовывать,  проворачивать,  охватывать,  лишь бы не остаться с глазу на
глаз с природой, с этими ужасными  приборами,  которым  не  прикажешь  и  не
откажешь, а которые показывают то, что есть" и в чем надо разбираться.
     В  этот  день  я  снова  позвонил  мастеру  Гаврющенко.  Снова  услышал
неопределенное мычание насчет  нехватки  провода  монтажного,  "сопрыков"  -
осатанел окончательно и помчался объясняться с Гарри.
     Сгоряча  я  не  заметил,  что  вид  у Хилобока несколько ошарашенный, и
высказал ему все. Пообещал,  что  отдам  заказ  школьникам  и  тем  посрамлю
лабораторию окончательно...
     А  вернувшись во флигель, я застал там своего милого дубля: он ходил по
комнате и остывал от возмущения. Оказывается, он  был  у  Хилобока  за  пять
минут до меня и имел с ним точно такую же беседу.
     Уфф... хорошо, хоть мы там не столкнулись.
     В первых опытах решили обойтись без универсальной системы. Для кроликов
достаточно  тех  датчиков,  что  у нас есть. А когда займемся снова объектом
"хомо сапиенс"... может, к  тому  времени  в  лаборатории  экспериментальных
устройств появится дельный зав.
     Ученый  совет  состоялся 16 мая. Вечером накануне мы еще раз продумали,
что  надо  и  что  не  надо  говорить.  Решили  доложить  и  обосновать   (в
умозрительном   плане)   первоначальную   идею,  что  электронная  машина  с
элементами случайных переключении может и  должна  конструировать  себя  под
воздействием   произвольной  информации.  Работа  будет  представлять  собой
экспериментальную проверку этой идеи. Для того чтобы установить пределы,  до
которых  машина  может дойти при конструировании себя, необходимы такие-то и
такие-то установки, материалы, приборы - прилагается перечень.
     - Для  предварительной  подготовки  умов,  равно  как  и   для   отдела
снабжения, это будет в самый раз, - сказал я. - Значит, так и доложу.
     - А  почему, собственно, ты доложишь? - дубль воинственно задрал правую
бровь. - Как за кроликами убирать, так я, а на ученый совет, так ты? Что за.
дискриминация искусственных людей?! Настаиваю на жеребьевке!
     ...Вот так и вышло, что я безвинно  схлопотал  выговор  "за  бестактное
поведение  на  ученом  совете института и за грубость по отношению к доктору
технических наук профессору И. И. Вольтампернову".
     Нет,  правда  обидно.  Пусть  бы  это  на  меня  бывший  зубр  ламповой
электроники,  заслуженный  деятель  республиканской  науки и техники, доктор
технических наук, профессор Ипполит Илларионович Вольтампернов (ах, почему я
не конферансье!) обрушил свое: "А знает ли инженер Кривошеин, кой предлагает
нам поручить машине произвольно, тэк-скэать, без руля и без ветрил,  как  ей
заблагорассудится,  конструировать  себя,  какой  огромный  и, смею сказать,
осмысленный   -   да-с,    именно    осмысленный!    -    труд    вкладывают
квалифицированнейшие  специалисты нашего института в расчет и проектирование
вычислительных систем? В разработку блоков этих систем?!  И  элементов  этих
систем?!!  Да  представляет ли себе вульгаризаторствующий перед нами инженер
хотя бы методику, тэк-скэать, оптимального проектирования триггера на  лампе
6Н5?   И  не  кажется  ли  инженеру  Кривошеину,  что  он  своими  домыслами
относительно  того,  что  машина,  тэк-скэать,   справится   с   оптимальным
конструированием  лучше,  нежели  специалисты,  -  оскорбляет  большое число
сотрудников института,  выполняющих,  смею  сказать,  важные  для  народного
хозяйства  работы?!  Позволительно спросить инженера: что это даст для?.." -
причем каждый раз слово "инженер"  звучало  в  докторских  устах  как  нечто
среднее между "студент" и "сукин сын".
     Добро   бы,  именно  я  в  своем  ответном  слове  напомнил  уважаемому
профессору, что, видимо, подобного сорта оскорбленность водила его  пером  в
прошлые  времена,  когда  он  писал  разоблачительные  статьи о "реакционной
лженауке кибернетике", но перемена ветра заставила  и  его  заняться  делом.
Если  профессор  опасается  после успеха данной работы остаться не у дел, то
напрасно:  в  крайнем  случае  он  всегда  может  вернуться  к  околонаучной
журналистике.  И  вообще,  пора бы усвоить, что наука делается с применением
высказываний по существу дела, а не  при  помощи  демагогических  выпадов  и
луженой глотки...
     Именно   после   этих  застенографированных  фраз  Вольтампернов  начал
судорожно зевать и хвататься за нагрудный карман пиджака.
     Но, граждане, это же был не я! Доклад делал  созданный  точь-в-точь  по
предлагаемой  методике  мой  искусственный двойник... Он три дня потом ходил
злой и сконфуженный.
     Вообще говоря, его можно понять!
     (Но, между прочим, в ту минуту, когда  подписанный  Азаровым  приказ  о
выговоре  достиг  канцелярии, поблизости оказался именно я. И именно мне при
большом  скоплении   публики   закричала,   выглянув   из   дверей,   грубая
женщина-начканц Аглая Митрофановна Гаража:
     - Товарищ Кривошеин, вам тут выговор! Зайдите и распишитесь!
     Я, как бобик, зашел и расписался... Ну, не злая судьба?)
     Впрочем,  бог с ним, с выговором. Главное, тему утвердили! Ее поддержал
сам Азаров. "Интересная идея, - сказал  он,  -  и  довольно  простая,  можно
проверить". - "Но ведь это не алгоритмизуемая задача, Аркадий Аркадьевич", -
возразил  доцент  Прищепа,  самый ортодоксальный математик нашего института.
"Что же, если не алгоритмизуемая, то ей и не  быть?  -  парировал  академик.
(Слушайте,  слушайте!)-  В наше время алгоритм научного поиска не сводится к
набору  правил  формальной  логики".  Вот  это  да!   Ведь   Азаров   всегда
неодобрительно  смотрел  на  "случайные поиски", я-то знаю. Что это? Неужели
дубль покорил его логикой своего доклада? Или у шефа,  наконец,  прорезалась
научная терпимость? Тогда мы с ним поладим.
     Словом,  восемнадцать  "за",  один (Вольтампернов) "против". Осторожный
Прищепа воздержался. Дубль, как  не  имеющий  ученой  степени  и  звания,  в
голосовании  не  участвовал. Даже Хилобок голосовал "за", и он верит в успех
нашей работы. Не подкачаем, Гаврюшка, не сумлевайся!
     Кстати, дубль принес  на  хвосте  потрясающую  новость:  Хилобок  пишет
докторскую диссертацию!
     - О чем же?
     - Закрытая  тема.  Ученый  совет  принимал  повестку  дня  на следующее
заседание, в ней был пункт: "Обсуждение работы над диссертацией на соискание
ученой степени доктора технических наук Г. X. Хилобока. Тема закрытая,  гриф
"совершенно  секретно".  Вот  так, сидим в лаборатории и отстаем от движения
науки.
     - Закрытая тема - это роскошно! - Я даже отложил паяльник. Дело было  в
лаборатории,  мы монтировали датчики в камере. - Это ловко. Никаких открытых
публикаций,  никакой  аудитории  на  защите...  тес,  товарищи:   совершенно
секретно! Все ходят и заранее уважают.
     Новость  задела за живое. Тут кандидатскую не можешь сделать, а Гарри в
доктора выходит. И выйдет, "техника" известная: берется разрабатываемая (или
даже разработанная)  где-нибудь  секретная  схема  или  конструкция,  вокруг
наворачивается    компилятивная    халтура    с    использованием   закрытых
первоисточников. И за руку не схватишь...
     - Э, в конце концов не он первый, не он последний! - я снова взялся  за
паяльник. - Думать еще о нем... своей работы хватает.
     - К  тому  же  за нашу тему голосовал, - поддержал дубль. - Свой парень
Гарри! Конечно, можно бы попробовать его того... да стоит ли игра свеч?
     Вообще-то нам было чуточку неловко. Мне всегда бывает не по себе, когда
приходится наблюдать  преуспеяние  набирающего  силу  пройдохи;  испытываешь
негодование  в мыслях и начинаешь презирать себя за благоразумное оцепенение
конечностей... Но ведь и вправду: не  стоит  игра  свеч.  У  нас  вон  какая
серьезная  работа  на  двоих,  а  положение  мое  еще  непрочное  - стоит ли
заводиться? К тому же связаться с Гарри Хилобоком... Пробовали мы однажды  с
Ивановым подсечь его на плагиате. Валерка выступил на семинаре, все доказал.
Ну,  3  только  и  того,  что  ученый совет рекомендовал Хилобоку переделать
статью. А уж как за это он потом нас поливал...
     Да  и  вообще  эти  общественные  мордобои  с   привлечением   публики,
разбирательства,  после  которых люди перестают здороваться друг с другом, -
занятия не по мне. Когда они происходят, я испытываю неудержимое  стремление
убежать  в  лабораторию,  включить  приборы,  заносить  в  журнал результаты
измерений и тем  приносить  пользу...  Вот  если  бы  лабораторным  способом
одолевать таких, как Гарри, - так сказать, усилием инженерной мысли...
     А  стоит подумать. Тот факт, что вольтамперновы и хилобоки выкатываются
на широкую столбовую дорогу науки, свидетельствует о  явной  нехватке  умных
людей. И это в науке, где интеллект - основное мерило достоинств человека. А
по другим занятиям? Вывешивают объявления: "Требуются токари...", "Требуются
инженеры   и  техники,  бухгалтеры  и  снабженцы..."  И  никто  не  напишет:
"Требуются умные люди. Квартира предоставляется". Стесняются,  что  ли?  Или
квартир  нет?  Можно  поначалу и без квартир... Ведь что скрывать: требуются
умные люди, ох, как требуются! И в группу А, и в группу В, и  в  надстройку.
Для жизни требуются, для развития общества.
     - Нужно...  дублировать  умных людей! - выпалил я. - Умных, деятельных,
порядочных! Ой, Валька, это железное применение!
     Он посмотрел на меня с нескрываемой досадой.
     - Опередил, чертяка...
     - И таким людям это будет как награда за жизнь, - развивал я  мысль.  -
Нужный  ты  обществу  человек,  умеешь  работать  плодотворно, жить честно -
значит, произвести еще такого! Или даже несколько, дело всем найдется. Тогда
хилобокам придется потесниться...
     Эта идея вернула нам  самоуважение.  Мы  снова  почувствовали  себя  на
высоте  и  весь  тот  день мечтали как станем размножать талантливых ученых,
писателей, музыкантов, изобретателей, героев...  Ей-ей,  это  была  неплохая
идея!"

        Глава седьмая

     <i>Научный  фант:  звук  "а"  произносится  без  на  пряжения языка, одним
выдыханием воздуха;
     если при этом открывать и закрывать рот,  полпучится  "ма...  ма...".
Таково происхождение первого слова ребенка.
     Выходит,  младенец  идет  по  линии  наименьшего сопротивления. Чему же
радуются родители?

     К. Прутков-инженер, мысль No 53</i>

     "Первые недели я все-таки посматривал  на  дубля  с  опаской:  а  вдруг
раскиснет, рассыплется? Или запсихует? Искусственное создание - кто знает...
Но  где  там! Он яростно наворачивал колбасу с кефиром вечером, намаявшись в
лаборатории, со вкусом плескался в ванной, любил  выкурить  папироску  перед
сном - словом, совсем как я.
     После  инцидента  с  Хилобоком мы каждое утро тщательно договаривались:
кому где быть, чем заниматься, кому когда идти в столовую - вплоть до  того,
в какое время пройти через проходную, чтобы Вахтерыч за мельканием лиц успел
забыть,  что  один  Кривошеин  уже  проходил.  Вечерами мы рассказывали друг
другу, с кем встречались и о чем разговаривали.
     Только о Лене мы не говорили. Будто ее и не было. Я даже спрятал в стол
ее фотографию. И она не звонила, не приходила ко мне -  обиделась.  И  я  не
звонил ей. И он тоже... Но все равно она была.
     А шел май, поэтичный южный май - с синими вечерами, соловьями в парке и
крупными  звездами  над деревьями. Осыпались свечи каштанов, в парке зацвела
акация. Ее  сладкий,  тревожно  дурманящий  запах  проникал  в  лабораторию,
отвлекал.  Мы оба чувствовали себя обездоленными. Ах, Ленка, милая, горячая,
нежная, самозабвенная в любви Ленка, почему ты одна на свете?
     Вот   какие   юношеские   чувства   возбудило    во    мне    появление
дубля-"соперника"!  До сих пер была обычная связь двух уже умудренных жизнью
людей (Лена год назад разошлась с мужем; у меня  было  несколько  лирических
разочарований,  после  которых  я  твердо  зависал  себя в холостяки), какая
возникает не столько от взаимного влечения, сколько от  одиночества;  в  ней
оба  не  отдают  себя  целиком.  Мы  с  удовольствием встречались, старались
интересно провести время; она оставалась у  меня  или  я  у  нее;  утром  мы
чувствовали  себя  несколько принужденно и с облегчением расставались. Потом
меня снова тянуло к ней, ее ко мне... и т. д. Я был  влюблен  в  ее  красоту
(приятно  было  наблюдать,  как  мужчины  смотрели  на  нее  на  улице или в
ресторане), но нередко скучал от ее разговоров. А она... но кто поймет  душу
женщины?  У  меня  часто  появлялось ощущение, что Лена ждет от меня чего-то
большего, но я  не  стремился  выяснить,  чего  именно...  А  теперь,  когда
возникла  опасность, что Лену у меня могут отнять, я вдруг почувствовал, что
она необыкновенно нужна мне, что без нее моя жизнь станет пустой. Вот все мы
такие!
     Сборка камеры, впрочем, спорилась. В сложной работе важно понимать друг
друга - ив этом смысле получалось идеально: мы ничего не растолковывали друг
другу, просто один занимал место другого и продолжал сборку. Мы ни  разу  не
поспорили:  так  или  иначе  расположить  датчики,  здесь  или  в ином месте
поставить разъемы и экраны.
     - Слушай, тебя не настораживает наша идиллия? - спросил  как-то  дубль,
принимая  от  меня  смену.  -  Никаких вопросов, никаких сомнений. Этак мы и
ошибаться будем в полном единстве взглядов.
     - А куда денешься! У нас с тобой четыре руки, четыре ноги, два  желудка
и одна голова на двоих: одинаковые знания, одинаковый жизненный опыт...
     - Но мы же спорили, противоречили друг другу!
     - Это мы просто размышляли вместе. Спорить можно и с самим собой. Мысли
человека  -  лишь  возможные варианты поступков, они всегда противоречивы. А
поступать-то мы стремимся одинаково.
     - Да-а... - протянул дубль. - Но ведь это никуда не годится! Сейчас  мы
не  работаем,  а вкалываем: лишняя пара рук - удвоение работоспособности. Но
основное наше занятие - думать. И вот здесь... слушай,  оригинал,  нам  надо
становиться разными!
     Я  не  мог  представить,  к  каким серьезным последствиям приведет этот
невинный разговор. А они, как -пишут в романах, не заставили себя ждать.
     Началось с того, что на раскладке возле института дубль  купил  учебник
"Физиология человека" для физкультурных вузов. Не берусь гадать, решил ли он
в  самом  деле  отличиться  от  меня  или его привлек ярко-зеленый с золотым
тиснением переплет, но, едва раскрыв его, он стал бормотать: "Ух ты!",  "Вот
это  да..."  -  будто  читал забористый детектив, а потом стал донимать меня
вопросами:
     - Ты знаешь, что нервные клетки .бывают до одного метра длиной?
     - Ты знаешь, чем управляет симпатическая нервная система?
     - Ты знаешь, что такое  запредельное  торможение?  Я,  естественно,  не
знал.  И  он  со  всей  увлеченностью  неофита растолковывал, что симпатикус
регулирует функции внутренних  органов,  что  запредельное  торможение,  или
"пессимум",  бывает  в  нервных  тканях,  когда сила раздражения превосходит
допустимый предел...
     - Понимаешь, нервная клетка может  отказаться  реагировать  на  сильный
раздражитель, чтобы не разрушиться! Транзисторы так не могут!
     После  этого  учебника  он  накупил  целую  кипу  биологических  книг и
журналов, читал их запоем, цитировал мне понравившиеся места и  оскорблялся,
что я не разделяю его восторгов... А с чего бы это я их разделял! "

     Аспирант  Кривошеин  отложил  дневник. Да, именно так все и началось. В
сухих академических строчках книг и статей по биологии он  вдруг  ощутил  то
прикосновение  к  истине,  которое  раньше переживал лишь читая произведения
великих писателей: когда, вникая в переживания и поступки выдуманных  людей,
начинаешь  что-то  понимать  о  себе  самом.  Тогда  он не осознавал, почему
физиологические сведения, что называется, взяли его за душу. Но его  всерьез
озадачило,  что  Кривошеин-оригинал остался к ним безразличен. Как так? Ведь
они одинаковые, значит и это должны воспринимать одинаково...  Выходит,  он,
искусственный Кривошеин, не такой?
     Это был первый намек.
     "...После  того  как  он дважды проспал свой выход на работу - сидел за
книжкой до рассвета, - я не выдержал:
     - Заинтересовался бы ты минералогией, что ли,  если  уж  очень  хочется
стать "разным", или экономикой производства! Хоть спал бы нормально.
     Разговор происходил в лаборатории, куда дубль явился в первом часу дня,
заспанный  и  небритый;  я  утром выскоблил щетину. Такого несовпадения было
достаточно, чтобы озадачить институтских знакомых.
     Он поглядел на меня удивленно и свысока.
     - Скажи: что это за жидкость? - и он показал на бак. - Какой ее состав?
     - Органический, а что?
     - Не густо. А для чего "машина-матка" использовала аммиак  и  фосфорную
кислоту?  Помнишь:  она  выстукивала  формулы  и  количество,  а ты бегал по
магазинам как проклятый, доставал.  Зачем  доставал?  Не  знаешь?  Объясняю:
машина  синтезировала из них аденозинтрифосфорную кислоту и креатинофосфат -
источники мышечной энергии. Понял?
     - Понял. А бензин марки "Галоша"? А кальций роданистый? А  метилвиолет?
А еще три сотни наименований реактивов зачем?
     - Пока не знаю, надо биохимию читать...
     - Угу... А теперь я тебе объясню, зачем я доставал эти гадкие вещества:
я выполнял  логические условия эксперимента, правила игры - и не более. Я не
знал про этот твой суперфосфат. И машина наверняка не  знала,  что  формулы,
которые она выстукивала двоичным кодом, так мудрено называются, - потому что
природа состоит не из названий, а из структурных веществ. И тем не менее она
запрашивала  аммиак,  фосфорную  кислоту,  сахар,  а не водку и не стрихнин.
Своим умом дошла, что водка - яд, без учебников. Да и тебя она создала не по
учебникам и не по медицинской энциклопедии - с натуры...
     - Ты напрасно так ополчаешься на биологию. В ней содержится то, что нам
нужно: знания о жизни, о человеке. Ну, например... - ему очень хотелось меня
убедить, это было заметно  по  его  старательности,  -  знаешь  ли  ты,  что
условные   рефлексы  образуются  лишь  тогда,  когда  условный  раздражитель
предшествует безусловному?  Причина  предшествует  следствию,  понимаешь?  В
нервной   системе  причинность  мира  записана  полнее,  чем  в  философских
учебниках! И в биологии применяют более точные термины, чем  бытейские.  Ну,
как  пишут  в  романах?  "От неосознанного ужаса у него расширились зрачки и
учащенно забилось сердце". А чего тут не осознать: симпатикус сработал! Вот,
пожалуйста... - он торопливо листал свою зеленую библию, - "...под  влиянием
импульсов,  приходящих  по  симпатическим  нервам, происходит: а) расширение
зрачка  путем  сокращения  радиальной  мышцы  радужной  оболочки  глаза;  б)
учащение и усиление сердечных сокращений..." Это уже ближе к делу, а?
     - Спору  нет,  ближе, но насколько? Тебе не приходит в голову, что если
бы биологи достигли серьезных  успехов  в  своем  деле,  то  не  мы,  а  они
синтезировали бы человека?
     - Но на основе их знаний мы сможем проанализировать человека.
     - Проанализировать!   -   Я   вспомнил   "Стрептоцидовый   стриптиз   с
трепетом...", свои потуги на грани помешательства, костер из перфолент  -  и
взвился.  -  Давай!  Бросим  работу,  вызубрим  все  учебники  и рецептурные
справочники, освоим массу терминов, приобретем  степени  и  лысины  и  через
тридцать   лет  вернемся  к  нашей  работе,  чтобы  расклеить  ярлычки!  Это
креатинфосфат, а это клейковина... сотни миллиардов названий. Я уже  пытался
анализировать твое возникновение, с меня хватит. Аналитический путь нас черт
знает куда заведет.
     Словом,  мы не договорились. Это был первый случай, когда каждый из нас
остался  при  своем  мнении.  Я  и  до  сих  пор  не  понимаю,  почему   он,
инженер-системотехник,  системолог,  электронщик...  ну,  словом,  тот же я,
повернул в биологию? У нас есть экспериментальная установка, такую он  ни  в
одной   биологической   лаборатории   не   найдет;   надо   ставить   опыты,
систематизировать   результаты    и    наблюдения,    устанавливать    общие
закономерности  - именно общие, информационные! Биологические по сравнению с
ними есть шаг назад. Так все делают. Да только так  и  можно  научиться  как
следует  управлять  "машиной-маткой"  - ведь она прежде всего информационная
машина.
     Споры продолжались и в следующие дни. Мы горячились,  наскакивали  друг
на друга. Каждый приводил доводы в свою пользу.
     - Техника должна не копировать природу, а дополнять ее. Мы намереваемся
дублировать хороших людей. А если хороший человек хромав? Или руку на фронте
потерял?  Или  здоровье никуда не годится? Ведь обычно ценность человека для
общества познается когда он уже в зрелом, а еще чаще в пожилом  возрасте;  и
здоровьишко не то, и психика утомлена... Что же, нам все это воспроизводить?
     - Нет.  Надо  найти  способ  исправления  изъянов  в  дублях. Пусть они
получаются здоровыми, отлично сложенными, красивыми...
     - Ну, вот видишь!
     - Что "видишь"?
     - Да ведь  для  того,  чтобы  исправлять  дублей,  нужна  биологическая
информация о хорошем сложении, о приличной внешности. Биологическая!
     - А  это уже непонятно. Если машина без всякой биологической подготовки
воспроизводит всего человека, то зачем ей эта информация, когда  понадобится
воссоздавать  части  человека? Ведь по биологическим знаниям ни человека, ни
руку его не построишь... Чудило, как ты не понимаешь, что нам нельзя вникать
во все детали человеческого организма? Нельзя, запутаемся, ведь этих деталей
несчитанные миллиарды, и нет даже двух одинаковых! Природа  работала  не  по
ГОСТам.  Поэтому  задача  исправления дублей должна быть сведена к настройке
"машины-матки" по внешним интегральным признакам... попросту говоря, к тому,
чтобы ручки вертеть!
     - Ну, знаешь! - он разводил руками, отходил в сторону.
     Я разводил руками, отходил в другую сторону.
     Такая обстановка начала действовать на нервы. Мы забрели  в  логический
тупик.  Разногласия  во  взглядах на дальнейшую работу - дело не страшное; в
конце концов можно пробовать и так и эдак, а  приговор  вынесут  результаты.
Непостижимо  было,  что  мы  не  понимаем друг друга! Мы - два информационно
одинаковых человека. Есть ли тогда вообще правда на свете?
     Я принялся (в ту смену, когда дубль работал в  лаборатории)  почитывать
собранные  им  биологические  опусы. Может, я действительно не вошел во вкус
данной науки, иду на поводу у давней, школьных времен, неприязни  к  ней,  а
сейчас  прочту,  проникнусь  и  буду восторженно бормотать "Вот это да!"? Не
проникся. Спору нет: интересная наука, много поучительных  подробностей  (но
только  подробностей!) о работе организма, хороша для общего развития, но не
то, что нам надо. Описательная и приблизительная наука -  та  же  география.
Что ой в ней нашел?
     Я инженер - этим все сказано. За десять лет работы в мою психику прочно
вошли  машины,  с  ними  я  чувствую себя уверенно. В машинах все подвластно
разуму и рукам, все определенно: да - так "да", нет - так "нет".  Не  как  у
людей:  "Да,  но..."  -  и далее следует фраза, перечеркивающая "да". А ведь
дубль - это я.
     Мы уже избегали этого мучительного спора, работали  молча.  Может,  все
образуется,  и  мы  поймем  друг  друга...  Информационная камера была почти
готова. Еще день-два, и в нее можно запускать кроликов. И тут случилось  то,
что   рано  или  поздно  должно  было  случиться:  в  лаборатории  прозвучал
телефонный звонок.
     И ранее звенели звонки. "Валентин  Васильевич,  представьте  к  первому
июня  акт  о  списании  реактивов,  а  то  закроем  для  вас  склад!"  -  из
бухгалтерии. "Товарищ Кривошеин, зайдите  в  первый  отдел",  -  от  Иоганна
Иоганновича  Кляппа.  "Старик,  одолжи  серебряно-никелевый  аккумулятор  на
недельку!" - от теплого парня Фени Загребняка.  И  так  далее.  Но  это  был
совершенно  особый  звонок.  У  дубля,  как  только  он  произнес  в трубку:
"Кривошеин слушает", - лицо сделалось блаженно-глуповатым.
     - Да, Ленок, - не заговорил, а заворковал  он,  -  да...  Ну,  что  ты,
маленькая, нет, конечно... каждый день и каждый час!
     Я  с плоскогубцами в руках замер возле камеры. У меня на глазах уводили
любимую женщину. Любимую! Теперь я это точно понимал.  Мне  стало  жарко.  Я
сипло кашлянул. Дубль поднял на меня затуманенные негой глаза и осекся. Лицо
его стало угрюмым и печальным.
     - Одну  секунду,  Лена...  -  и  он  протянул  мне  трубку.  - На. Это,
собственно, тебя. Я схватил трубку и закричал:
     - Слушаю, Леночка! Слушаю...
     Впрочем, о чем мы  с  ней  говорили,  описывать  не  обязательно.  Она,
оказывается, уезжала в командировку и только вчера вернулась. Ну, обижалась,
конечно, за праздники. Ждала моего звонка...
     Когда  я  положил  трубку,  дубля  в  лаборатории  не было. У меня тоже
пропала охота работать. Я запер флигель и,  насвистывая,  отправился  домой:
побриться и переодеться к вечеру.
     Дубль укладывал чемодан.
     - Далеко?
     - В  деревню  к  тетке,  в  глушь, в Саратов! Во Владивосток, слизывать
брызги! Не твое дело.
     - Нет, кроме шуток: ты куда? В чем дело?
     Он поднял голову, посмотрел на меня исподлобья.
     - Ты вправду не понимаешь в чем? Что ж, это закономерно: ты - не я.
     - Нет, почему же? Ты - это я, а я - это ты. Такой,  во  всяком  случае,
была исходная позиция.
     - В  том-то и дело, что нет, - он закурил сигарету, снял с полки книгу.
- "Введение   в   системологию"   я   возьму,   ты   сможешь    пользоваться
библиотечной...  Ты  первый,  я - второй. Ты родился, рос, развивался, занял
какое-то место в жизни. Каждый человек  занимает  какое-то  место  в  жизни:
хорошее  ли,  плохое  - но свое. А у меня нет места - занято! Все занято: от
любимой женщины до штатной должности, от тахты до квартиры...
     - Да спи, ради бога, на тахте, развоя против?
     - Не мели чепуху, разве дело в тахте!
     -Слушай, если ты из-за Лены, то... может, поэкспериментируем еще,  и...
можем же мы себе такое позволить?
     - Произвести  вторую  Лену,  искусственную?  -  он мрачно усмехнулся. -
Чтобы и она тряслась по жизни, как безбилетный пассажир... Награда за  жизнь
- додумались   тоже,   идиоты!   Первые   ученики  общества  вместо  медалей
награждаются человеком - таким же, как они, но без места в жизни. Гениальная
идея, что и говорить! Я-то еще ладно, как-нибудь устроюсь. А первые  ученики
- народ   балованный,  привередливый.  Представь,  например,  дубля  Аркадия
Аркадьевича: академик А. А.  Азаров,  но  без  руководимого  института,  без
оклада,  без членства в академии, без машины и квартиры - совсем без ничего,
одни личные качества и приятные воспоминания.  Каково  ему  придется?  -  Он
упрятал  в чемодан полотенце, зубную щетку и пасту. - Словом, с меня хватит.
Я не могу больше вести таку