Владимир Савченко. Открытие себя

---------------------------------------------------------------
     Источник: Владимир Савченко. Открытие себя.
     Библиотека современной фантастики, 1971 год., т.22
     OCR: Новиков Василий Иванович
     вторник 15 Сентября 1998
---------------------------------------------------------------


        Глава первая

     <i>Проверяя электропроводку, обесточь Электропитание!

     Плакат по технике безопасности</i>

     Короткое замыкание  в  линии,  что  питала  лабораторию  новых  систем,
произошло  в  три  часа  ночи.  Автомат  релейной защиты на энергоподстанции
Днепровского института системологии сделал то, что делают  в  таких  случаях
все  защитные  автоматы:  отключил линию от трансформатора, зажег на табло в
дежурке мигающую красную лампочку и включил аварийный звонок.
     Дежурный техник-электрик Жора Прахов звонок выключил  сразу,  чтобы  не
отвлекаться   от  изучения  "Пособия  для  начинающего  мотоциклиста"  (Жоре
предстояло  сдавать  на  права),  а  на  мигающую  лампочку  посматривал   с
неудовольствием  и ожиданием: обычно местные замыкания лаборатории устраняли
своими силами.
     Поняв примерно через час, что ему не отсидеться, техник закрыл учебник,
взял сумку с инструментом, перчатки,  повернул  на  двери  жестяную  стрелку
указателя  к  надписи  "Лаб. новых сист." и вышел из дежурки. Темные деревья
институтского парка  плавали  по  пояс  в  тумане.  Масляные  трансформаторы
подстанции  стояли,  упершись  охладительными  трубами  в  бока, как толстые
бесформенные бабы. Размытой глыбой возвышалось  на  фоне  сереющего  неба  и
старое  институтское  здание  -  с тяжелыми балконами и вычурными башенками.
Левее его параллелепипед нового исследовательского корпуса тщился  заслонить
раннюю июньскую зарю.
     Жора  взглянул  на часы (было десять минут пятого), закурил и, разгоняя
сумкой туман, побрел направо, в дальний угол  парка,  где  стоял  на  отшибе
флигель   лаборатории   новых  систем...  А  в  половине  пятого  по  звонку
техника-электрика Прахова на место происшествия выехали две машины:  "Скорая
помощь" и оперативный автомобиль Днепровского горотдела милиции.

     Худой  высокий  человек  в  светлом  чесучовом костюме шагал через парк
напрямик, не придерживаясь асфальтовых дорожек; туфли его оставляли в  серой
от  росы  траве  длинные темные следы. Утренний ветерок шевелил редкие седые
волосы на голове. В промежутке между  старым  и  новым  корпусами  занимался
ослепительный  розово-желтый рассвет; в ветвях болтали птицы. Однако Аркадию
Аркадьевичу Азарову было не до того.
     "В лаборатории новых систем происшествие, товарищ директор, -  произнес
несколько  минут  назад сухой голос в трубке. - Имеются потерпевшие, попрошу
вас прийти".
     От преждевременного пробуждения на Азарова навалилась неврастения: тело
казалось набитым ватой, голова пустой, жизнь отвратительной. "В  лаборатории
происшествие...  попрошу  прийти..."  "Наверно,  работник милиции говорил, -
вертелось в голове вместо мыслей. - Имеются потерпевшие... Идиотское  слово!
Кто  потерпел?  Что  потерпел?  Убило,  ранило,  сгорели штаны? Видимо, дело
серьезное... Опять! То студент под  гамма-излучение  полез,  чтобы  ускорить
опыт,  то... второй случай за полгода. Но ведь Кривошеин не студент, не юнец
- что же стряслось? Работали ночью, устали и... Надо запретить  работать  по
ночам. Категорически!"
     ...Приняв  пять  лет  назад  приглашение  руководить  организованным  в
Днепровске Институтом системологии, академик Азаров замыслил создать научную
систему, которая  стала  бы  продолжением  его  мозга.  Структура  института
вырисовывалась  в  мечтах  по  вертикально-разветвленному  принципу: он дает
общие  идеи  исследований  и  построения  систем,  руководители  отделов   и
лабораторий  детализируют  их, определяют конкретные задачи исполнителям, те
стараются... Ему же остается  обобщать  полученные  результаты  и  выдвигать
новые  фундаментальные  идеи.  Но  действительность  грубо вламывалась в эти
построения. Во многом выражалось вмешательство стихий: в бестолковости одних
сотрудников  и  излишней  самостоятельности  других,  в  нарушениях  графика
строительства,  из-за  чего склад и хоздвор института и по сей день завалены
нераспечатанным  оборудованием,   в   хоздоговорных   работах-поделках   для
самоокупаемости,  в  скандалах,  кои время от времени потрясали институтскую
общественность, в различных авариях и происшествиях... Аркадий Аркадьевич  с
горечью  подумал,  что  сейчас  он не ближе к реализации своего замысла, чем
пять лет назад.
     Одноэтажный флигель  под  черепичной  крышей  идиллически  белел  среди
цветущих  лип:  они  распространяли  тонкий  запах. Возле бетонного крыльца,
примяв траву, стояли две машины: белый медицинский ЗИЛ  и  синяя  с  красной
полоской  "Волга".  При  виде  лаборатории Аркадий Аркадьевич замедлил шаги,
задумался: дело в том, что за полтора года ее существования  он  был  в  ней
только  раз,  в  самом  начале,  да и то мельком, при общем обходе, и сейчас
очень смутно представлял, что там, за дверью.
     Лаборатория  новых  систем...  Собственно,  у  Азарова  не  было   пока
оснований  принимать  ее  всерьез,  тем  более  что  она  возникла не по его
замыслу, а благодаря скверному стечению обстоятельств: "горели"  восемьдесят
тысяч  бюджетных денег. До конца года оставалось полтора месяца, а истратить
деньги по соответствующей статье ("Введение в строй новых лабораторий") было
невозможно  -  строители,  кои  поначалу  обязались  сдать  новый  корпус  к
Первомаю,  затем  к  Октябрьским праздникам, затем к Дню Конституции, теперь
поговаривали  насчет  8  Марта  следующего  года.  Контейнеры  и   ящики   с
аппаратурой  заполняли  парк.  К  тому же "неосвоенные" деньги всегда грозны
тем, что в следующем году плановые органы урежут бюджет...  На  институтском
семинаре  Аркадий  Аркадьевич  объявил  "конкурс": кто берется истратить эти
восемьдесят тысяч до конца года с толком и под обоснованную идею?  Кривошеин
предложил  организовать  и оснастить "лабораторию случайного поиска". Других
предложений не было, пришлось согласиться.
     Аркадий Аркадьевич сделал это скрепя сердце и даже изменил ее  название
на  более обтекаемое - "лаборатория новых систем". Лаборатории создаются под
людей,   а   Кривошеин   пока   что   был   "вещью   в    себе":    неплохой
инженер-схемотехник,   но  и  только.  Пусть  потешится  самостоятельностью,
оснастится,  а  когда  дело  дойдет  до  исследований,  он  и  сам  запросит
руководителя.  Тогда  можно  будет  найти  по  конкурсу  кандидата или лучше
доктора наук и уж для такого ученого определить профиль лаборатории.
     Разумеется, Аркадий Аркадьевич  не  исключал  возможности,  что  и  сам
Кривошеин  выйдет в люди. Идея, которую тот изложил на ученом совете прошлым
летом, о... - о чем бишь? - ага, о самоорганизации электронных систем  путем
ввода  произвольной информации - могла стать основой для кандидатской и даже
докторской диссертации. Но при его неумении ладить с людьми  и  беспардонной
скандальности  вряд  ли.  Тогда  на  ученом  совете  ему  не  следовало  так
парировать замечания профессора Вольтампернова; бедный Ипполит  Илларионович
потом принимал капли... Нет, совершенно неизвинительна самонадеянность этого
Кривошеина!  Ведь  до  сих  пор  нет  данных,  что  он подтвердил свою идею;
конечно,  год  -  срок  небольшой,  но  и  инженер  не  доктор  наук,  коему
позволительно уходить в глубокий поиск на десятилетия!
     А   этот   недавний  скандал...  Аркадий  Аркадьевич  даже  поморщился:
настолько свежо и неприятно было  воспоминание,  как  полтора  месяца  назад
Кривошеин   провалил   на   официальной  защите  в  соседнем  КБ  докторскую
диссертацию ученого секретаря института. Собственно, выступал против  не  он
один,   но  если  бы  Кривошеин  не  начал,  все  бы  сошло.  В  посторонней
организации, даже не известив о своих намерениях, пришел и провалил  своего!
Так бросить тень на институт, на него, академика Азарова... Правда, и ему не
следовало  столь благодушно относиться к этой диссертации и тем более давать
положительный отзыв на нее; но рассудил, что неплохо бы иметь выращенного  в
институте  доктора  наук,  что  и не такие диссертации проходили успешно. Но
Кривошеин... Аркадий Аркадьевич тогда в  сердцах  дал  ему  понять,  что  не
склонен  удерживать  его  в  институте... впрочем, вспоминать об этом сейчас
было не только неприятно, но и неуместно.
     Во флигеле была заметна суета. Мысль о  том,  что  сейчас  надо  войти,
смотреть  на  это,  давать объяснения, вызвала у Азарова чувство, похожее на
зубную боль. "Итак, снова Кривошеин! - яростно подумал он.  -  Ну,  если  он
повинен  и  в  этом происшествии!.." Аркадий Аркадьевич поднялся на крыльцо,
быстро прошел  по  тесному,  заставленному  приборами  и  ящиками  коридору,
вступил в комнату и огляделся.
     Большое,  на шесть окон помещение лишь отдаленно напоминало лабораторию
для электронно-математических исследований.  Металлические  и  пластмассовые
параллелепипеды  генераторов  и  осциллографов с вентиляционными прорезями в
стенах стояли на полу, на столах и на полках вперемежку с большими бутылями,
банками, колбами, чашами. Колбы теснились на шкафах, громоздились на зеленых
ящиках селеновых выпрямителей. Всю среднюю часть комнаты заняло бесформенное
на первый взгляд  устройство,  оплетенное  шлангами,  проводами,  причудливо
выгнутыми трубами с отростками; за ним едва просматривался пульт электронной
машины. Что это за осьминог?!
     - Пульс прощупывается, - произнес женский голос слева от академика.
     Аркадий   Аркадьевич   повернулся.  Свободное  от  бутылей  и  приборов
пространство между  дверью  и  глухой  стеной  заполнял  полумрак.  Там  два
санитара  осторожно  перекладывали  с  пола  на  носилки  человека  в  сером
лаборантском халате; голова его запрокинулась,  пряди  волос  обмакнулись  в
лужу  какой-то  маслянистой  жидкости.  Возле  человека  хлопотала маленькая
женщина-врач.
     - Шоковое состояние, - констатировала  она.  -  Инъекцию  адреналина  и
откачивать.
     Академик  шагнул ближе: молодой парень, правильные черты очень бледного
лица, темно-русые волосы. "Нет, это не  Кривошеин,  но  кто?  Где-то  я  его
видел..."  Санитар  взял  шприц наизготовку. Азаров глубоко вдохнул воздух и
едва не поперхнулся: комнату наполняли запахи кислот, горелой изоляции,  еще
чего-то  резкого  - неопределенные и тяжелые запахи несчастья. Пол был залит
густой жидкостью, санитары и врач ступали прямо по ней.
     В комнату деловито вошел худощавый человек в синем костюме; все  прочее
в  нем  было тускло и невыразительно: серые волосы зачесаны набок, небольшие
серые глаза неожиданно  близко  поставлены  на  костистом  лице  с  широкими
скулами,  втянутые  щеки  скверно выбриты. Вошедший сухо поклонился Азарову.
Тот столь же чопорно ответил. Им незачем  было  представляться  друг  другу:
именно  следователь Онисимов в феврале нынешнего года занимался дознанием по
"делу об облучении практиканта Горшкова".
     - Начнем с опознания трупа, - сухо сказал следователь, и сердце Аркадия
Аркадьевича сбилось с ритма. - Попрошу вас сюда...
     Азаров двинулся за ним  в  угол  у  двери  к  чему-то  накрытому  серой
клеенкой,  она  выпирала углами, из-под края ее высовывались желтые костяшки
пальцев ног.
     - Служебное удостоверение, обнаруженное в  находившейся  в  лаборатории
одежде,  - протокольным голосом говорил следователь, отгибая край клеенки, -
выдано на имя Кривошеина Валентина Васильевича. Подтверждаете?
     Жизнь не часто ставила Азарова лицом к лицу со смертью. Ему вдруг стало
душно, он расстегнул воротник. Из-за клеенки показались  слипшиеся,  коротко
остриженные  волосы,  выкаченные  глаза,  запавшие щеки, оттянутые вниз углы
рта, потом выпирающий кадык  на  жилистой  шее,  худые  ключицы...  "Как  он
исхудал!.."
     - Да...
     - Благодарю.  -  следователь  опустил клеенку. Значит, Кривошиин... Они
виделись позавчера утром возле старого корпуса, прошли мимо друг друга,  как
всегда  корректно  раскланялись.  Тогда  это  был хоть и малосимпатичный, но
плотный толстощекий живой человек. А сейчас... смерть будто выпила  из  него
все  жизненные  соки,  высушила  плоть - остались лишь обтянутые серой кожей
кости. "А ведь Кривошеин,  наверно,  понимал,  какая  роль  ему  отведена  в
создании лаборатории..." - подумалось почему-то Азарову. Следователь вышел.
     - Ай-яй-яй! Тц-тц... - раздалось над ухом Аркадия Аркадьевича.
     Он  обернулся:  в  дверях  стоял  ученый  секретарь  Гарри  Харитонович
Хилобок. Холеное лицо его припухло от недавнего сна. Гарри Харитонович  был,
что называется, интересным мужчиной: крупное, хорошо сложенное тело в легком
костюме,  правильной  формы  голова,  вьющиеся  каштановые  волосы,  красиво
серебрящиеся виски, карие глаза, крупный прямой нос, красу и  мужественность
которого  оттеняли  темные усы. Внешность, впрочем, несколько портили резкие
складки по краям рта, какие бывают  от  постоянной  напряженной  улыбки,  да
мелковатый подбородок.
     Сейчас в карих глазах доцента светилось пугливое любопытство.
     - Доброе  утро,  Аркадий  Аркадьевич!  Что  ,же  это у Кривошеина опять
случилось-то? А я прохожу это мимо: почему, думаю, около  лаборатории  такие
машины  стоят?  И  зашел...  между  прочим,  цифропечатающие-то  автоматы  в
коридорчике у него  простаивают,  вы  заметили,  Аркадий  Аркадьевич?  Среди
всякого хлама, а ведь как добивался их Валентин Васильевич, докладные писал,
я  говорю,  хоть  бы  другим  передал  их,  если  не  использует...  - Гарри
Харитонович сокрушенно вздохнул, посмотрел направо.  -  Никак  это  студент!
Тц-тц,  ай-яй-яй!  Опять  студент,  просто  беда  с ними... - тут он заметил
вернувшегося в комнату следователя;  лицо  доцента  исказила  улыбка.  -  О,
здравствуйте, Аполлон Матвеевич! Опять вас к нам?
     - Матвей Аполлонович, - кивнув, поправил его Онисимов.
     Он  раскрыл  ящик  из желтого дерева с надписью "Вещест. док-ва" черной
краской на крышке, вынул из него пробирку, присел над лужей.
     - То есть Матвей Аполлонович - простите великодушно! Я ведь вас  хорошо
помню  еще  по прошлому разу, вот только имя-отчество немного спутал. Матвей
Аполлонович, как же, конечно,  мы  вас  потом  еще  долго  вспоминали,  вашу
деловитость и все... - суетливо говорил Хилобок.
     - Товарищ  директор,  какие  именно работы велись в этой лаборатории? -
перебил следователь, зачерпывая пробиркой жидкость.
     - Исследование самоорганизующихся  электронных  систем  с  интегральным
вводом  информации,  -  ответил  академик. - Так, во всяком случае, Валентин
Васильевич Кривошеин сформулировал свою тему в плане этого года.
     - Понятно, - Онисимов  поднялся  с  корточек,  понюхал  жидкость,  отер
пробирку  ватой,  спрятал  в  ящик.  -  Применение  ядовитых химикалиев было
оговорено в задании на работу?
     - Не знаю. Думаю, ничего оговорено не было:  поисковая  работа  ведется
исследователем по своему разумению...
     - Что  же  это  у  Кривошеина  такое  стряслось,  что даже вас, Аркадий
Аркадьевич, в такую рань побеспокоили? - понизив голос, спросил Хилобок.
     - Вот именно - что? - Онисимов явно адресовал свои слова  академику.  -
Короткое  замыкание  ни  при  чем,  оно  следствие  аварии,  а  не причина -
установлено. Поражений током нет, травм на теле нет... и человека нет. А что
это за изделие, для чего оно?
     Он поднял с пола диковинный предмет, похожий на шлем  античного  воина;
только  шлем  этот  был  поникелирован, усеян кнопками и увит жгутами тонких
разноцветных  проводов.  Провода  тянулись  за  трубы  и  колбы  громоздкого
устройства в дальний угол комнаты, к электронной машине.
     - Это?- академик пожал плечами. - М-м...
     - "Шапка  Мономаха"  -  то  есть  это у нас так их запросто называют, в
обиходе, - пришел на помощь Хилобок. - А если  точно,  то  СЭД-1  -  система
электродных  датчиков  для считывания биопотенциалов головного мозга. Я ведь
почему знаю, Аркадий Аркадьевич: Кривошеин мне  все  заказывал  сделать  еще
такую...
     - Так,  понятно.  Я,  с  вашего  позволения,  ее приобщу, поскольку она
находилась на голове погибшего.
     Онисимов, сматывая провода, удалился в глубину комнаты.
     - Кто погиб-то, Аркадий Аркадьевич? - прошептал Хилобок.
     - Кривошеин.
     - Ай-яй, как же это? Вот  тебе  на,  учудил...  И  опять  вам  хлопоты,
Аркадий Аркадьевич, неприятности...
     Вернулся  следователь. Он упаковал "шапку Мономаха" в бумагу, уложил ее
в свой ящик. В  тишине  лаборатории  слышалось  только  пыхтение  санитаров,
которые трудились над бесчувственным практикантом.
     - А почему Кривошеин был голым? - вдруг спросил Онисимов.
     - Был  голым?! - изумился академик. - Значит, этв не врачи его раздели?
Не знаю! Представить яе могу.
     - Хм... понятно. А как вы полагаете, для чего у них этот  бак?  Не  для
купаний случайно?
     Следователь указал на прямоугольный пластмассовый бак, который лежал на
боку среди  разбитых  и  раздавленных его падением колб; с прозрачных стенок
свисали потеки и  сосули  серо-желтого  вещества.  Рядом  с  баком  валялись
осколки большого зеркала.
     - Для  купания?!  -  Академика начали злить эти вопросы. - Боюсь, что у
вас весьма своеобразные  представления  о  назначении  научной  лаборатории,
товарищ... э-э... следователь!
     - И зеркало рядом стояло - хорошее, в полный рост, - вел свое Онисимов.
- Для чего бы оно?
     - Не  знаю! Я не могу вникать в технические детали всех ста шестидесяти
работ, которые ведутся в моем институте!
     - Видите ли,  .Аполлон  Матве...  то  есть  Матвей  Аполлонович,  прошу
прощения,  -  заторопился  на  выручку  доцент Хилобок, - Аркадий Аркадьевич
руководит  всем  институтом  в  целом,  состоит  в   пяти   межведомственных
комиссиях,  редактирует  научный  журнал  и,  понятно,  не может вдаваться в
детали каждой работы в отдельности,  на  то  есть  исполнители.  К  тому  же
покойный  -  увы,  это  так,  к  сожалению!  -  покойный Валентин Васильевич
Кривошеин был чересчур самостоятельного характера человек, не любил ни с кем
советоваться,  посвящать  в  свои  замыслы,  в  результаты.  Да  и  техникой
безопасности  он,  надо  прямо  сказать,  манкировал,  к сожалению, довольно
часто...  конечно,  я  понимаю,  "де  мортуис  аут  бене  аут  нихиль",  как
говорится,  то есть о мертвых либо хорошее, либо ничего, понимаете? - но что
было, то было. Помните, Аркадий Аркадьевич, как в позапрошлом году зимой, он
тогда еще у нашего бывшего Иванова работал, в январе...  нет,  в  феврале...
или  все-таки,  кажется,  в  январе?..  а может быть, даже и в декабре еще -
помните, он тогда залил водой нижние этажи, нанес ущерб, сорвал работы?
     - Ох и гнида  же  вы,  Хилобок!  -  раздался  вдруг  голос  с  носилок.
Лаборант-студент, цепляясь за края, пытался подняться. - Ох и... Напрасно мы
вас тогда не тронули!
     Все  повернулись  к  нему.  У  Азарова  озноб  прошел  по коже: до того
неотличимо голос студента был похож на голос Кривошеина -  та  же  хрипотца,
так же неряшливо выговариваемые окончания слов... Лаборант обессиленно упал,
голова  свесилась  на  пол.  Санитары  удовлетворенно  вытирали  пот:  ожил,
родимый! Женщина-врач  скомандовала  им,  они  подняли  носилки,  понесли  к
выходу.  Академик всмотрелся в парня. И снова сердце у него сбилось с ритма:
лаборант - непонятно с первого взгляда чем именно - походил  на  Кривошеина;
даже не на живого, а на тот труп под клеенкой.
     - Вот-вот,   и  практиканта  успел  восстановить,  -  с  необыкновенной
кротостью покивал Хилобок.
     - А что это он вас так... аттестовал? - повернулся к нему Онисимов. - У
вас с ним был конфликт?
     - Ни боже мой! -Доцент искренне пожал плечами.- Я и разговаривал с  ним
только  раз,  когда  оформлял  его  на  практику в лабораторию Кривошеина по
личной просьбе Валентина Васильевича, поскольку этот...
     - ...Кравец Виктор Витальевич, - справился по записям Онисимов.
     - Вот именно... приходится родственником  Кривошеину.  Студент  он,  из
Харьковского  университета,  нам  их  зимой  пятнадцать  человек на годичную
практику прислали. А лаборантом его Кривошеин оформил по-родственному -  как
не порадеть, все мы люди, все мы человеки...
     - Будет вам, Гарри Харитонович! - оборвал его академик.
     - Понятно, - кивнул Онисимов. - Скажите, а кроме Кравца, у потерпевшего
близкие были?
     - Как   вам  сказать,  Матвей  Аполлонович?  -  проникновенно  вздохнул
Хилобок. - Официально - так. нет, а неофициально... ходила тут к  нему  одна
женщина,  не  знаю,  невеста она ему или так; Коломиец Елена Ивановна, она в
конструкторском бюро по соседству работает, симпатичная такая...
     - Понятно. Вы, я вижу, в курсе, - усмехнулся  Онисимов,  направляясь  к
двери.
     Через  минуту  он  вернулся  с  фотоаппаратом,  направил  в угол зрачок
фотоэкспонометра.
     - Лабораторию на время проведения дознания я вынужден  опечатать.  Труп
будет  доставлен  в  судебно-медицинскую  экспертизу  на  предмет  вскрытия.
Товарищам по организации похорон надлежит  обратиться  туда,  -  следователь
направился  в угол, взялся за клеенку, которая прикрывала труп Кривошеина. -
Попрошу вас отойти от окна, светлее  будет.  Собственно,  я  вас  больше  не
задерживаю, товарищи, извините за беспокойст...
     Вдруг он осекся, рывком поднял клеенку: под ней на коричневом линолеуме
лежал   скелет!   Вокруг  растекалась  желтая  лужа,  сохраняя  расплывчатые
окарикатуренные очертания человеческого тела.
     - Ох! - Хилобок всплеснул руками, отступил за порог.
     Аркадий Аркадьевич почувствовал, что у него ослабели  ноги,  взялся  за
стену. Следователь неторопливыми машинальными движениями складывал клеенку и
завороженно  смотрел на скелет, издевательски ухмылявшийся тридцатидвухзубым
оскалом. С черепа бесшумно упала в лужу прядь темно-рыжих волос.
     - Понятно... - пробормотал в растерянности Онисимов. Потом повернулся к
Азарову, неодобрительно поглядел в широко раскрытые глаза за  прямоугольными
очками. - Дела тут у вас, товарищ директор...

        Глава вторая

     <i>- Что вы можете сказать в свое оправдание?
     - Ну, видите ли...
     - Достаточно. Расстрелять. Следующий!

     Разговор</i>

     Собственно,  следователю  Онисимову  пока  еще  ничего не было понятно;
просто сохранилась у него от лучших времен такая речевая привычка  -  он  от
нее  старался  избавиться, но безуспешно. Более того, Матвей Аполлонович был
озадачен и крайни обеспокоен подобным поворотом дела. За полчаса  до  звонка
из  института  системологии судебно-медицинский эксперт Зубато, дежуривший с
ним  в  эту  ночь,  выехал  на  дорожное  происшествие  за  город.  Онисимов
отправился  в  институт  один.  И вот пожалуйста: на месте неостывшего трупа
лежал в той же позе скелет! Такого  в  криминалистической  практике  еще  не
случалось.  Никто  не  поверит, что труп сам превратился в скелет, - на смех
поднимут!  И  "Скорая  помощь"  уехала  -  хоть  бы   они   подтвердили.   И
сфотографировать труп не успел...
     Словом,    случившееся   представлялось   Онисимову   цепью   серьезных
следственных упущений. Поэтому он, не покидая территории института,  запасся
письменными показаниями техника Прахова и академика Азарова.
     Техник-электрик   Прахов  Георгий  Данилович,  двадцати  лет,  русский,
холостой, военнообязанный, беспартийный, показал:
     "...Когда я вошел в лабораторию,  верхний  свет  горел,  нарушена  была
только силовая сеть. В помещении стоял такой запах, что меня чуть не вырвало
- как  в  больнице. Первое, что я заметил: голый человек лежит в опрокинутом
баке, голова и руки свесились, на голове металлическое устройство.  Из  бака
что-то   вытекает,   похоже,  будто  густая  сукровица.  Второй  -  студент,
новенький, я его наглядно знаю - лежит рядом, лицом вверх, руки раскинул.  Я
бросился  к  тому,  который  в  баке,  вытащил.  Он  был  еще  теплый и весь
скользкий, не ухватиться. Потормошил - вроде неживой. В лицо я его  узнал  -
Валентин  Васильевич Кривошеин, часто его встречал в институте, здоровались.
Студент дышал, но в сознание не возвращался. Поскольку ночью  на  территории
никого,  кроме  внешней  охраны, нет, вызвал по телефону лаборатории "Скорую
помощь" и милицию.
     А  короткое  замыкание  получилось  в  силовом  кабеле,  что   идет   к
лабораторному электрощиту понизу вдоль стены в алюминиевой трубе. Бак разбил
бутыль - видимо, с кислотой, - она в этом месте все проела и закоротила, как
проводник второго рода".
     О  том,  что он вышел к месту аварии спустя час после сигнала автомата,
Жора благоразумно умолчал.
     Директор    института    Азаров     Аркадий     Аркадьевич,     док-гор
физико-математических  наук  и действительный член Академии наук, пятидесяти
восьми лет, русский, женатый, невоеннообязанный, член КПСС, подтвердил,  что
он   "опознал   в  предъявленном  ему  на  месте  происшествия  следователем
Онисимовым М. А.  трупе  черты  лица  исполняющего  обязанности  заведующего
лабораторией  новых  систем Валентина Васильевича Кривошеина и, помимо того,
со свойственной академику научной объективностью отметил, что его  "поразила
невероятная  изможденность  покойного, именно невероятная, несоответствующая
его обычному облику...".
     В половине одиннадцатого утра Онисимов  вернулся  в  горотдел,  в  свой
кабинет на первом этаже, окна которого, перечеркнутые вертикальными прутьями
решетки,  выходили  на  людный  в  любое  время  дня проспект Маркса. Матвей
Аполлонович  кратко  доложил  дежурному  майору  Рабиновичу  о  происшедшем,
направил  на  экспертизу  пробирки  с  жидкостью,  затем  позвонил в клинику
"Скорой помощи", поинтересовался, в каком состоянии  пребывает  единственный
очевидец  происшедшего.  Ответили,  что  лаборант  чувствует себя нормально,
просит выписать его.
     - Хорошо, выписывайте, сейчас высылаю машину, - согласился Онисимов.
     Не  успел  он  распорядиться  о  машине,   как   в   кабинет   ворвался
судебно-медицинский  эксперт  Зубато,  полнокровный и громогласный мужчина с
волосатыми руками.
     - Матвей, что ты мне  привез?!  -  он  возмущенно  плюхнулся  на  стул,
который  крякнул под ним. - Что за хохмы?! Как я установлю причины смерти по
скелету?
     - Что осталось, то и привез, - развел руками Онисимов.  -  Хорошо,  что
пришел,  с  ходу  формулирую вопрос: каким образом труп может превратиться в
скелет?
     - С ходу отвечаю: в результате разложения  тканей,  которое  в  обычных
условиях длится недели и даже месяцы. Это все, что может сам труп.
     - Тогда... как можно превратить труп в скелет?
     - Освежевать, срезать мягкие ткани и варить в воде до полного обнажения
костей.   Воду  рекомендуется  менять.  Ты  можешь  внятно  рассказать,  что
произошло?
     Онисимов рассказал.
     - Ну, дела! Эх, жаль, меня не было! - Зубато в огорчении  хлопнул  себя
по коленям.
     - А что на шоссе?
     - Э,  пьяный  мотоциклист налетел на корову. Оба живы... Так, говоришь,
"растаял" труп? - эксперт скептически сощурился,  приблизил  полное  лицо  к
Онисимову.  -  Матвей, это липа. Так не бывает, я тебе точно говорю. Человек
не сосулька, даже мертвый. А не обвели тебя там?
     - Это как?
     - Да так: подсунули скелет вместо трупа, пока ты заходил да  выходил...
и концы в воду!
     - Что  ты мелешь: подсунули! Выходит, академик стоял на стреме?! Да вот
и он показывает... - Онисимов засуетился, ища показания Азарова.
     - Э, теперь они покажут!  Там  народ  такой...  -  Зубато  волнообразно
пошевелил  волосатыми пальцами. - Помнишь, когда у них студент облучился, то
завлабораторией тоже все валил на  науку:  мол,  малоисследованное  явление,
гамма-радиация  разрушила  кристаллические  ячейки дозиметра... а на поверку
оказалось, что студенты расписывались под инструкцией о работе с  изотопами,
не  читая  ее!  Отвечать  никому  не  хочется, даже академикам, тем более по
мокрому делу. Припомни: ты оставлял их наедине с трупом?
     - Оставлял, - голос следователя упал. - Два раза...
     - Вот тогда твой труп и "растаял"! - и Зубато рассмеялся бодрым  смехом
человека, который сознает, что неприятность случилась не с ним.
     Следователь задумался, потом отрицательно покачал головой.
     - Нет,  тут  ты меня не собьешь. Я же видел... Но вот как теперь быть с
этим скелетом?
     - Шут его... постой, есть идея! Отправь череп в городскую  скульптурную
мастерскую.  Пусть  восстановят  облик  по методу профессора Герасимова, они
умеют. Если совпадет, то... это же будет криминалистическая  сенсация  века!
Если  нет...  - Зубато сочувственно поглядел на Матвея Аполлоновича, - тогда
не  хотел  бы  я  оказаться  на  твоем  месте  при  разговоре   с   Алексеем
Игнатьевичем! Ладно, я сам и направлю, так и быть, - он поднялся. - И заодно
освидетельствую... хоть скелет, раз уж насчет трупа у тебя туго!
     Зубато удалился.
     "А  если  вправду обвели? - Онисимов вспомнил, как неприязненно смотрел
на него академик, как лебезил доцент Хилобок, и похолодел. - Прошляпил труп,
основную улику, милое дело!"
     Он набрал номер химической лаборатории, - Виктория Степановна, Онисимов
беспокоит. Проверили жидкость?
     - Да, Матвей Аполлонович. Протокол  в  перепечатке,  но  данные  я  вам
прочитаю.  "Воды  -  85  процентов, белков - 13 процентов, аминокислот - 0,5
процента, жирных кислот- 0,4 процента", ну и так далее. Словом,  это  плазма
человеческой  крови.  По гемагглютинам относится к первой группе, содержание
воды понижено.
     - Понятно. Вредность от нее может быть?
     - Думаю, что нет...
     - Понятно... А если, например, искупаться в ней?
     - Ну... можно, видимо, захлебнуться и утонуть. Это вас устроит?
     - Благодарю ваг! - Матвей Аполлонович раздраженно бросил трубку.  "Ишь,
острячка!  Но  похоже,  что  версия  несчастного  случая  отпадает... Может,
притопил его лаборант в баке? Очень просто. Нет, на утопление не похоже..."
     С каждой минутой дело нравилось Онисимову все меньше.  Он  разложил  на
столе  взятые  в  институтском  отделе  кадров  и  в  лаборатории документы,
углубился в их изучение. Его отвлек телефон.
     - Матвей, с тебя причитается! -  загремел  в  мембране  победный  голос
Зубато. - Кое-что я установил даже по скелету: посередине шестого и седьмого
ребер  на правой стороне грудной клетки имеются глубокие поперечные трещины.
Такие трещины бывают от удара тупым тяжелым предметом или о  тупой  предмет,
как угодно. Поверхность излома в трещинах, свежая...
     - Понятно!
     - Эти  трещины  сами  по  себе  не  могут быть причиной смерти. Но удар
большой  силы  мог  серьезно  повредить  внутренние  органы,  которые,  увы,
отсутствуют... Вот в таком плане. Буду рад, если это тебе поможет.
     - Еще как поможет! Череп на идентификацию отправил?
     - Только что. И позвонил - обещали сделать быстро.
     "Итак,   это  не  несчастный  случай  от  производственных  причин.  Ни
жидкость, ни короткое замыкание человеку ребра  не  ломают.  Ай-ай!  Значит,
было  там двое: пострадавший и потерпевший. И похоже, что между пострадавшим
и потерпевшим завязалась серьезная драка..."
     Онисимов  почувствовал  себя  бодрее:  в  деле   наметились   привычные
очертания. Он стал набрасывать текст срочной телеграммы в Харьков.
     Июньский  день накалялся зноем. Солнце плавило асфальт. Жара сочилась и
в кабинет Онисимова, он включил вентилятор на своем столе.
     Ответ харьковской милиции пришел ровно  в  час  дня.  Лаборанта  Кравца
доставили  в  половине  второго. Войдя в кабинет, он внимательно огляделся с
порога, усмехнулся, заметив решетки на окнах:
     - Это зачем, чтобы быстрей сознавались?
     - Не-ет, что вы! - добродушно пропел  Матвей  Аполлонович.  -  В  нашем
здании  раньше  оптовая  база  была,  так весь первый этаж обрешетили. Скоро
снимем, в милицию воры по своей охоте не полезут, хе-хе... Садитесь. Вы  уже
здоровы, показания давать можете?
     - Могу. Лаборант прошел через комнату, сел на стул против
     окна.  Следователь  рассматривал  его.  Молод, года двадцать четыре, не
более.  Похож  на  Кривошеина,  таким  тот  мог  быть  лет   десять   назад.
"Впрочем,-Матвей  Аполлонович скосил глаза на фотографию Кривошеина в личном
деле, - тот таким не был, нет. Этот -  красавчик".  И  верно,  во  внешности
Кравца  была  какая-то  манекенная  зали-занность  и  аккуратность черт. Это
впечатление нарушали лишь глаза - собственно, даже не сами глаза, голубые  и
по-юношески ясные, а прицельный прищур век. Лаборант
     смотрел  на  следователя  умно и настороженно. "Пожилые у него какие-то
глаза, - отметил следователь. - Но быстро оправился  от  передряги,  никаких
следов. Ну-с, попробуем".
     - Знаете, а вы похожи на покойного Кривошеина.
     - На покойного?! - Лаборант стиснул челюсти и на секунду прикрыл глаза.
- Значит, он...
     - Да,  значит,  -  жестко  подтвердил  Онисимов.  "Нервочки  у  него не
очень..." - Впрочем, давайте по порядку, - он придвинул к себе  лист  бумаги
открыл  авторучку.  - Ваши имя, отчество, фамилия, возраст, место работы или
учебы, где проживаете?
     - Да вам ведь, наверно, известно?
     - Известно-неизвестно  -  такой  порядок,   чтобы   допрашиваемый   сам
назвался.
     "Значит,  погиб...  что теперь делать? Что говорить? Катастрофа... Черт
меня принес в милицию - мог бы сбежать из клиники... Что же теперь будет?"
     - Пожалуйста, пишите: Кравец Виктор Витальевич, двадцать  четыре  года,
студент  пятого курса физического факультета Харьковского университета. Живу
постоянно в Харькове, на Холодной горе. Здесь на практике.
     - Понятно, - следователь, вместо того, чтобы писать, быстро н бесцельно
вертел ручку. - Состояли в родственных отношениях  с  Кривошеиным;  в  каких
именно?
     - В  отдаленных,  -  неловко усмехнулся студент. - Так, седьмая вода на
киселе.
     - Понятно! - Онисимов положил авторучку, взял телеграфный бланк;  голос
его стал строгим. - Так вот, гражданин: не подтверждается.
     - Что не подтверждается?
     - Версия  ваша, что вы Кравец, живете и учитесь в Харькове и так далее.
Нет в Харьковском университете такого студента. Да и на  Холодной  горе,  17
указанное лицо не проживало ни временно, ни постоянно.
     У  допрашиваемого на мгновение растерянно обмякли щеки, лицо вспыхнуло.
"Влип. Вот влип, ах, черт!  Да  как  глупо!..  Ну,  конечно  же,  они  сразу
проверили. Вот что значит отсутствие опыта... Но что теперь-то говорить?"
     - Говорите  правду.  И  подробненько.  Не  забывайте, что дело касается
смертного случая. "Правду... Легко сказать!"
     - Понимаете... правда, как бы это вам сказать... это  слишком  много  и
сложно...  - забормотал растерянно лаборант, ненавидя и презирая себя за эту
растерянность. - Здесь надо и о теории информации, о моделировании случайных
процессов...
     - Вот только не напускайте тумана, гражданин,  -  брюзгливо  поморщился
Онисимов. - От теорий люди не погибают - это сплошная практика и факты.
     - Но...  понимаете, может быть, собственно, никто и не погиб, это можно
доказать... попытаться доказать. Дело в том,  что...  видите  ли,  гражданин
следователь... ("Почему я назвал его "гражданин следователь" - я ведь еще не
арестант?!")  Видите  ли,  человек-это  прежде  всего...  н-ну...  не  кусок
протоплазмы весом в семьдесят килограммов... Ну, там пятьдесят литров  воды,
двадцать  килограммов  белков...  жиров и углеводов... энзимы, ферменты, все
такое. Человек это прежде всего информация. Сгусток информации... И если она
не исчезла - человек жив...
     Он замолчал, закусил  губу.  "Нет,  бессмысленная  затея.  Не  стоит  и
стараться".
     - Так,  я  слушаю  вас,  продолжайте,  - внутренне усмехаясь, поторопил
следователь.
     Лаборант взглянул на него  исподлобья,  уселся  поудобнее  и  сказал  с
легкой улыбкой:
     - Одним словом, если без теорий, то Валентин Васильевич Кривошеин - это
я и есть. Можете занести это в протокол.
     Это было настолько неожиданно и нагло, что Матвей Аполлонович на минуту
онемел.  "Не  отправить ли его к психиатру?" Но голубые глаза допрашиваемого
смотрели осмысленно, а в глубине их пряталась издевательская усмешка. Она-то
и вывела Онисимова из оцепенения.
     - По-нят-но! - он  тяжело  поднялся.  -  Вы  что  же,  за  дурака  меня
считаете?  Будто  я  не  знакомился  с  личным  делом  Кривошеина, не был на
происшествии, не помню его облика и прочее? - Он оперся руками о стол. -  Не
хотите  объявлять  себя  -  вам же хуже. Все равно узнаем. Вы признаете, что
документы у вас поддельные?
     "Все. Надо выходить из игры".
     - Нет. Это вам еще надо доказать.  С  таким  же  успехом  вы  могли  бы
считать поддельным меня! Лаборант отвернулся к окну.
     - Вы  не паясничайте, гражданин! - повысил голос следователь. - С какой
целью  вы  проникли  в  лабораторию?  Отвечайте!  Что  у  вас  получилось  с
Кривошеиным? Отвечайте!
     - Не буду я отвечать!
     Матвей  Аполлонович  мысленно  выругал  себя  за  несдержанность.  Сел,
помолчал - и заговорил задушевным тоном:
     - Послушайте, не думайте, что я утопить вас  хочу.  Мое  дело  провести
дознание,   доложить  картину,  а  там  пусть  прокуратура  расследует,  суд
решает... Но вы сами себе вредите. Вы не понимаете одного:  если  сознаетесь
потом,  как  говорится, под давлением улик, это не будет иметь той цены, как
чистосердечное признание сейчас. Возможно, все не так страшно. Но  пока  что
все улики против вас. Картина повреждений на трупе, данные экспертов, другие
обстоятельства...  И  все  сходится  в  одном,  -  он перегнулся через стол,
понизил голос, - что вроде как вы потерпевшего... того... облегчили.
     Допрашиваемый опустил голову, потер лицо ладонями.  Перед  его  глазами
снова  возникла  картина:  конвульсивно  дергающийся в баке скелет с головой
Кривошеина, свои руки, вцепившиеся в край бака... теплая, ласковая  жидкость
касается их и - удар!
     - Сам не знаю, я или не я... - пробормотал он севшим голосом. - Не могу
понять... - он поднял глаза. - Послушайте, мне надо вернуться в лабораторию!
     Матвей  Аполлонович  едва  не  подпрыгнул:  такой  быстрой победы он не
ожидал.
     - Что ж, и так  бывает,  -  сочувственно  покивал  он.  -  В  состоянии
исступления  от  нанесенного  оскорбления достоинству или превышение предела
необходимой обороны... Сходим и в лабораторию, на месте объясните: как там у
вас с ним вышло, - он  придвинул  к  себе  лежавшую  на  краю  стола  "шапку
Мономаха",  спросил  небрежно:  -  Этим  вы,  что  ли,  по боку его двинули?
Увесистая штука.
     - Ну, хватит! - резко, и как-то даже надменно произнес допрашиваемый  и
распрямился.  -  Не  вижу  смысла  продолжать  беседу: вы мне шьете "мокрое"
дело... Между прочим, эта "увесистая штука" стоит пять тысяч  рублей,  вы  с
ней поосторожней.
     - Значит, не желаете рассказывать?
     - Нет.
     - Понятно,  -  следователь  нажал  кнопку.  - Придется вас задержать до
выяснения.
     В дверях появился  долговязый,  худой  милиционер  с  длинным  лицом  и
отвислым носом - про таких на Украине говорят: "Довгый, аж гнеться".
     - Гаевой?  -  следователь  посмотрел  на  него  с  сомнением. - Что, из
сопровождающих больше никого нет?
     - Так что все в разгоне, товарищ капитан, - ответил тот.  -  На  пляжах
многие, следят за порядком.
     - Машина есть?
     - "Газик".
     - Отправьте   задержанного   в  подследственное  отделение...  Напрасно
отказываетесь помочь нам и себе, гражданин. Омрачаете свою участь,
     Лаборант в дверях обернулся.
     - А вы напрасно считаете, что Кривошеин мертв.  "Из  тех  пижонов,  для
которых  главное  -  красиво уйти. И чтоб последнее слово осталось за ним, -
усмехнулся вслед ему Онисимов. -  Видели  мы  и  таких.  Ничего,  посидит  -
одумается".
     Матвей  Аполлонович закурил, поиграл пальцами по Стеклу стола. Поначалу
улики (липовые документы, сведения экспертов,  обстоятельства  происшествия)
настроили  его  на  мысль, что "лаборант" если не прямой убийца, то активный
виновник гибели Кривошеина. Но в разговоре впечатление  изменилось.  И  дело
было не в том, что говорил допрашиваемый, а как он говорил. Не чувствовалось
в  его  поведении  тонкой  продуманности,  игры - тон смертнои игры, которая
выдает злостного преступника раньше улик.
     "Похоже, что дело тянет на непредумышленное убийство. Сам говорит:  "Не
знаю:  я или не я..." Но - скелет, скелет! Как это получилось? Да получилось
ли?  Может,  устроено?  И  еще:  попытка  выдать  себя   за   Кривошепна   с
"теоретическим"   обоснованием...  Что  это:  симуляция?  А  что,  если  это
отсутствие игры - просто очень тонкая игра? Да откуда ему такого  набраться:
молодой  парень,  явно  неопытный...  И  потом: какие мотивы для умышленного
убийства? Что они там не поделили? Но - липовые документы?!"
     Мысли Матвея Аполлоновича зашли  в  тупик.  "Что  ж,  будем  вникать  в
обстановку". Он поднялся из-за стола, выглянул в коридор: там уже расхаживал
доцент Хилобок.
     - Прошу  вас!..  Я  пригласил  вас,  товарищ  Хилобок, чтобы... - начал
следователь.
     - Да, да, понимаю, - закивал доцент, - кому несчастье, а  мне  хлопоты.
Умирают  люди  от  старости,  что  и нам с вами дай бог, Матвей Аполлонович,
верно? А у Кривошеина все не как у людей. Нет, я  сожалею,  конечно,  вы  не
подумайте,  человека  всегда  жалко,  ведь верно? - Только я из-за Валентина
Васильевича столько хлопот принял, столько неприятностей. А все потому,  что
характер  у  него  был  поперечный,  никого не уважал, ни с кем не считался,
отрывался от коллектива регулярно...
     - Понятно. Только я хотел  бы  выяснить,  чем  занимались  Кривошеин  и
вверенная ему лаборатория? Поскольку вы ученый секретарь, то...
     - А  я  так  и догадался! - довольно улыбнулся Гарри Харитонович. - Вот
даже копию тематического плана с собой захватил, а как же! -  Он  зашелестел
листами  в  папке.  -  Вот, пожалуйста: тема 152, специфика - поисковая НИР,
наименование - "Самоорганизация сложных электронных  систем  с  интегральным
вводом   информации",   содержание   работы   -   "Исследование  возможности
самоорганизации  сложной  системы  в  более   сложную..   при   интегральном
(недифференцированном  по  сигналам  и символике) вводе различной информации
путем надстраивания системы  по  ее  выходным  сигналам",  финансирование  -
бюджет,  характер  работы  -  математический, логический и экспериментальный
поиск, руководитель работы - ведущий инженер В. В. Кривошеин, исполнитель  -
он же...
     - В чем же суть его исследований?
     - Суть? Гм... - лицо Хилобока посерьезнело. - Самоорганизация систем...
чтобы  машина  сама  себя строила, понимаете? В Америке этим тоже занимаются
очень интенсивно. Очень, да. В Соединенных Штатах...
     - А что же конкретно делал Кривошеин?
     - Конкретно... Он предложил новый  подход  к  образованию  этих  систем
путем...  интегрализации.  Нет, самоорганизации... Да только еще неизвестно,
вышло у него что или нет! - Гарри Харитонович подкупающе широко улыбнулся. -
Знаете, Матвей Аполлонович, столько тем, столько работ в институте,  во  все
приходится  вникать  -  так  что  не  все  и в памяти удержишь! Это лучше бы
поднять протоколы ученого совета.
     - Значит, он докладывал о работе на ученом совете института?
     - Конечно! У нас все работы обсуждаются, прежде чем их в план включать.
Ведь ассигнования нам выделяют по обоснованиям, а как же!
     - И что он обосновал?
     - Ну как что? - снисходительно повел бровями ученый секретарь.  -  Идею
свою  относительно  нового  подхода  по части самоорганизации... Лучше всего
протоколы поднять, Матвей Аполлонович, - вздохнул он. - Ведь дело год  назад
было,  у  нас  всякие обсуждения, совещания, комиссии каждую неделю, если не
чаще, можете себе представить?  И  на  всех  мне  нужно  быть,  участвовать,
организовывать  выступления,  самому выступать, приглашать, вот и от вас мне
придется сразу ехать в Общество по распространению, там сегодня совещание по
вопросу привлечения научных кадров к  чтению  лекций  в  колхозах  во  время
уборки, даже пообедать не успею, хоть бы уж в отпуск скорее уйти...
     - Понятно. Но тему его ученый совет утвердил?
     - Да,  а  как  же!  Многие,  правда, возражали, спорили. Ах, как дерзко
отвечал  тогда  Валентин  Васильевич,  просто   недопустимо   -   профессора
Вольтампернова   после   заседания   валерьянкой   отпаивали,   можете  себе
представить?  Порекомендовали  дирекции  выговор   Кривошеину   вынести   за
грубость,  я сам и приказ готовил... Но тему утвердили, а как же! Предлагает
человек новые идеи, новый подход - пусть пробует. У нас в пауке так,  да.  К
тому  же  Аркадий  Аркадьевич  его  поддержал  -  Аркадий  Аркадьевич  у нас
добрейшей души человек, он  ведь  его  и  в  отдельную  лабораторию  выделил
потому,  что  Крнвошепн  из-за  своего  поперечного  нрава  ни  с кем не мог
сработаться.  Правда,  лаборатория-то  смех  один,  неструктурная,  с  одной
штатной единицей... А на ученом совете обсудили и проголосовали "за". Я тоже
голосовал "за".
     - Так за что же "за"? - Онисимов вытер платком вспотевший лоб.
     - Как  за  что?  Чтобы  включить  тему  в план, выде лить ассигнования.
Плановость - она, знаете, основа нашего общества.
     - Понятно...  Как  вы  думаете,  Гарри  Харитонович,  что  там  у   них
случилось?
     - М-м...  так ведь Это вам надо выяснить, уважаемый Матвей Аполлонович,
откуда же мне знать - я ученый секретарь, мое дело бумажное. Работали они  с
зимы вдвоем с этим лаборантом, ему и знать. К тому же он очевидец.
     - А  вы  знаете,  что  этот практикант-лаборант не тот, за кого он себя
выдает? - строго спросил Онисимов. - Не Кравец он и не студент.
     - Да-а-а?! То-то, я смотрю,  вы  его  под  стражу  взяли!  -У  Хилобока
округлились  глаза.  - Не-ет, откуда же мне знать, я, право... это наш отдел
кадров просмотрел. А кто же он?
     - Выясняем. Так, говорите, американцы подобными работами  занимаются  и
интересуются?
     - Да. Значит, вы думаете, что он?..
     - Ну,  зачем  так  сразу?  - усмехнулся Онисимов. - Я просто прикидываю
возможные версии. - Он покосился на бумажку, где были  записаны  вопросы.  -
Скажите,  Гарри  Харитонович,  вы  не замечали за Кривошеи-ным отклонений со
стороны психики?
     Хилобок довольно улыбнулся.
     - Вот я шел сюда, припоминал и колебался,  знаете:  говорить  или  нет?
Может,  мелочь, может, не стоит? Но раз вы сами спрашиваете... Бывали у него
заскоки. Вот, помню, в июле прошлого года, я тогда  как  раз  совмещал  свою
должность  с заведованием лабораторией экспериментальных устройств, не могли
долгое  время  подходящего  специалиста  найти,  кандидата  наук,  вот  я  и
совместил,  чтобы штатная единица не пропадала напрасно, а то, знаете, могут
снять должность, потом не добьешься, у нас  ведь  так.  И  значит,  как  раз
незадолго  перед  этим  приняла  моя  лаборатория  заказ  от  Кривошеина  на
изготовление новой системы энцефалографических биопотенциальных  датчиков  -
ну,  вроде  этой  СЭД-1,  "шапки Мономаха", что у вас на столе, только более
сложная  конструкция,  чтобы  перестраивать  на  различные   назначения   по
кривошеинским  схемам.  Зачем  они  заказ от него приняли, вместо того чтобы
наукой заниматься, ума не приложу...
     От  проникновения  в   научные   дела   нетренированный   мозг   Матвея
Аполлоновича  сковывала  сонная  одурь.  Обычно он решительно пресекал любые
отклонения от интересующей его конкретной темы, но сейчас - человек  русской
души  - не мог побороть в себе почтения к науке, к ученым титулам, званиям и
обстоятельствам. Почтение это жило в нем всегда, а с тех пор, как  во  время
прошлого следствия в институте он познакомился с ведомостью зарплаты научных
сотрудников,  оно  удвоилось.  Вот и теперь Онисимов не отваживался стеснить
вольный полет речи Гарри Харитоновича: как-никак перед  ним  сидел  человек,
который  получает  в  два  с  лишним  раза  больше,  чем он, капитан милиции
Онисимов, - и на законном основании.
     - И вот, можете себе  представить,  сижу  я  в  лаборатории  как-то,  -
распространялся далее Хилобок, - и приходит ко мне Валентин Васильевич - без
халата,  заметьте!  У  нас  это  не  положено,  специальный  приказ  был  по
институту, чтобы инженерный и  научный  состав  ходил  в  белых  халатах,  а
техники  и  лаборанты  -  в  серых  или  синих, у нас ведь часто иностранные
делегации бывают, иначе нельзя, но он всегда пренебрегал, и спрашивает  меня
этаким  тоном:  "Когда  же  вы  выполните  заказ  на  новую  систему?" Ну, я
спокойненько ему все объясняю: так, мол, и так, Валентин  Васильевич,  когда
сможем,  тогда и выполним, не так просто все сделать, что вы там нарисовали,
монтаж соединений очень сложный получается,  транзисторов  много  приходится
отбраковывать... словом, объясняю, как полагается, чтобы человек в претензии
не остался. А он свое: "Не можете выполнить в срок, не надо было и браться!"
Я ему снова объясняю насчет сложности и что заказов накопилось в лаборатории
много, а Кривошеин перебивает меня:
     "Если  через  две  недели  не  будет выполнен заказ, я на вас докладную
напишу, а работу  передам  школьникам  в  кружок  любителей  электроники!  И
быстрее  сделают,  и  накладных  расходов  меньше  будет!"  Насчет накладных
расходов это он камешек в мой огород  бросает,  он  п  раньше  такие  намеки
высказывал, ну да что толку! И с тем хлопает дверью, уходит...
     Следователь  мерно  кивал  и стискивал челюсти, чтобы не выдать зевоту.
Хилобок взволнованно журчал:
     - А пять минут спустя - заметьте! - не более пяти минут  прошло,  я  по
телефону  с  мастерскими  переговорить  не  успел - врывается снова Валентин
Васильевич ко мне, уже в халате, успел где-то найти серый лаборантский, -  и
опять:  "Гарри Харитонович, когда же наконец будет выполнен заказ на систему
датчиков?" - "Помилуйте, - говорю,- - Валентин Васильевич, да ведь я вам все
объяснил!" - и снова пытаюсь рассказать насчет транзисторов  и  монтажа.  Он
перебивает,  как  и в тот раз: "Не можете, так не нужно браться..." -и снова
насчет докладной, школьников, накладных расходов... - Хилобок приблизил лицо
к следователю. - Короче говоря, высказал все то же, что и пять минут  назад,
теми же словами! Можете себе представить?
     - Любопытно, - кивнул следователь.
     - И  не  один такой заскок у Кривошеина был. То воду забыл перекрыть на
ночь, весь этаж под лабораторией затопил. То - дворник мне как-то  жаловался
- устроил  в  парке  огромный  костер  из  перфолент.  Так  что...  - доцент
значительно поджал полные красные губы, траурно оттененные усами,  -  всякое
могло  статься.  А  все  почему? Выдвинуться хотел и работой себя перегружал
сверх меры. Бывало, когда ни уходишь из института, а во флигеле у  него  все
окна  светятся. У нас в институте многие посмеивались. Кривошеин, мол, хочет
сделать не диссертацию, а сразу открытие... Вот и дооткрывался, теперь  поди
разберись.
     - Понятно, - следователь снова скосил глаза на бумажку. - Вы упоминали,
что у Кривошеина была близкая женщина. Вы ее знаете?
     - Елену  Ивановну  Коломиец?  А как же! Таких женщин, знаете, немного у
нас в городе - оч-чень приметная, элегантная, милая, ну, словом, такая...  -
Гарри  Харитонович восполнил невыразимое словами восхищение прелестями Елены
Ивановны зигзагообразным движением рук. Карие  глаза  его  заблестели.  -  Я
всегда удивлялся, да и другие тоже: и что она в нем нашла? Ведь у Кривошеина
- конечно,  "де  мортуис  аут  бене,  аут  нихиль",  но что скрывать? - сами
видели, какая внешность.  И  одеться  он  никогда  не  умел  как  следует  и
прихрамывал...  Приходила  она  к нему, наши дома в академгородке рядом, так
что я видел. Но что-то последнее время я ее не замечал. Наверно,  разошлись,
как в море корабли, хе-хе! А вы думаете, она тоже причастна?
     - Я  пока  ни  на кого не думаю, Гарри Харитонович, я только выясняю. -
Онисимов с облегчением поднялся. - Ну, благодарю вас. Надеюсь, мне  не  надо
вас предупреждать о неразглашении, поскольку...
     - Ну,  разве  я  не  понимаю!  Не  стоит  благодарности,  мой долг, так
сказать, я всегда пожалуйста...
     После ухода доцента Матвей Аполлонович подставил голову под вентилятор,
несколько минут сидел без движений и без мыслей. В голове жужжанием мухи  по
стеклу отдавался голос Хилобока.
     "Постой!  - следователь помотал головой, чтобы прийти в себя. - Но ведь
он ничего не прояснил. Битый час разговаривали и все вроде бы  о  деле  -  и
ни-че-го.  Ф-фу... ученый секретарь, доцент, кандидат наук - неужели темнил?
Ох, здесь что-то не то!"
     Зазвенел телефон.
     - Онисимов слушает.
     Несколько секунд в трубке слышалось лишь прерывистое дыхание  -  видно,
человек никак не мог отдышаться.
     - Товарищ...   капитан...   это   Гаевой...   докладывает.  Так  что...
подследственный бежал!
     - Бежал?! Как бежал? Доложите подробно!
     - Так что... везли мы его в "газике", Тимофеев за рулем, а  я  рядом  с
этим...  -  бубнил  в  трубку милиционер. - Как обычно задержанных возим. Вы
ведь, товарищ капитан, не предупредили насчет  строгого  надзора,  ну,  я  и
думал:  куда  он  денется,  раз  документы  у  вас? Ну, когда проезжали мимо
горпарка, он на полной скорости выпрыгнул, через ограду - и ходу! Ну,  мы  с
Тимофеевым за ним. Только он здорово по пересеченной местности бегает... Ну,
а стрельбу я открывать не стал, поскольку не было ваших указаний. Так что...
все.
     - Понятно.  Явитесь в горотдел, напишите рапорт на имя дежурного. Плохо
работаете, Гаевой!
     - Так что... может,  какие  меры  принять,  товарищ  капитан?  -  уныло
спросили в трубке.
     - Без  вас  примем.  Быстрее  возвращайтесь  сюда, будете участвовать в
розыске. Все! - Онисимов бросил трубку.
     "Ну, артист, просто артист! А я еще сомневался... Он, конечно, он! Так.
Документов у него нет, денег тоже. Одежды на  нем  всего  ничего:  брюки  да
рубашка. Далеко не уйдет. Но если у него есть сообщники, тогда хуже..."
     Через  десять  минут  появился  еще  более согнувшийся от сознания вины
Гаевой. Онисимов собрал опергруппу розыска,  передал  фотографии,  рассказал
словесный портрет и приметы. Оперативники ушли в город.
     Затем  Матвею  Аполлоновичу  позвонил  дактилоскопист.  Он сообщил, что
отпечатки пальцев, собранные  в  лаборатории,  частично  идентифицируются  с
контрольными  оттисками  лаборанта;  прочие принадлежат другому человеку. Ни
те, ни другие отпечатки несхожи с имеющимися в каталоге рецидивистов.
     "Другой человек  -  потерпевший,  понятно...  Ото,  дело  закручивается
серьезное, на обычную уголовщину не похоже! Да ни на что оно не похоже из-за
этого растреклятого скелета! Что с ним делать?"
     Онисимов   в   тоске  посмотрел  в  окно.  Тени  деревьев  на  асфальте
удлинились, но жара не  спадала.  Около  троллейбусной  остановки  толпились
девушки в цветных сарафанчиках и темных очках. "На пляж едут..."
     Самое  досадное,  что  у  Онисимова  до  сих пор не было рабочей версии
происшествия.
     В конце дня, когда Матвей Аполлонович выписывал повестки на  завтра,  к
нему  вошел  начальник  горотдела.  "Ну, вот..." Онисимов поднялся, чувствуя
угнетенность.
     - Садитесь, - полковник грузно опустился  на  стул.  -  Что  у  вас  за
осложнения в деле: трупа нет, подследственный бежал, а? Расскажите.
     Онисимов рассказал.
     - Гм... - начальник свел на переносице толстые седые брови. - Ну, этого
молодца,  конечно,  возьмем.  Аэропорт,  железная  дорога  и автовокзалы под
наблюдением?
     - Конечно, Алексей Игнатьевич, предупредил сразу.
     - Значит,  никуда  он  из  города  не  денется.  А  вот   с   трупом...
действительно  занятно.  Черт  те  что!  А  не  напутали  ли вы там на месте
что-нибудь? - Он взглянул  на  следователя  умными  маленькими  глазками.  -
Может-помните,  как  у  Горького  в  "Климе  Самгине"  один говорит: "Может,
мальчика-то и не было?" А?
     - Но... врач "Скорой помощи" констатировала смерть, Алексей Игнатьевич.
     - И врачи ошибаются. К тому же врач не эксперт, причину смерти  она  не
определила.  И  трупа  нет. А по скелету наш Зубато затрудняется... Конечно,
смотрите сами, я не навязываю, но если вы не объясните, как труп  в  течение
четверти  часа  превратился  в  скелет,  да еще чей это труп, да еще от чего
наступила смерть - никакой суд эту улику не  примет  во  внимание.  И  более
явные случаи суды сейчас возвращают на доследование, а то и вовсе прекращают
за  отсутствием  улик.  Оно,  конечно,  хорошо, что закон действует строго и
осторожно, да только... - он шумно вздохнул. - Трудное дело, а? Версия у вас
имеется?
     - Есть наметка, - застеснялся Онисимов, -  только  не  знаю,  как  вам,
Алексей   Игнатьевич,   покажется.  По-моему,  это  не  уголовное  дело.  По
свидетельству  ученого  секретаря  института,  в  Соединенных  Штатах  очень
интересуются   проблемой,   которую   разрабатывал  Кривошеин,  это  первое.
"Лаборант Кравец" по своему поведению и по культурному, что  ли,  уровню  не
похож ни на студента, ни на уголовника. И убежал он мастерски, это второе. К
тому  же отпечатки его пальцев не идентифицируются с рецидивистами - третье.
Так, может?.. - Матвей Аполлонович замолчал, вопросительно поглядел на шефа.
     - ...спихнуть это дело в КГБ? - с прямотой  солдата  закончил  тот  его
мысль  и  покачал  головой.  - Ой, не торопитесь! Если мы, милиция, раскроем
преступление с иностранным, так сказать, акцентом, то от этого ни  обществу,
ни  нам никакого вреда не будет, кроме пользы. А вот если органы раскроют за
нас обычную  уголовщину  или  нарушение  техники  безопасности,  то...  сами
понимаете.  И  без  того мы в последнем полугодии по проценту раскрываемости
сошли на последнее место в зоне, - ОН с добродушной  укоризной  взглянул  на
Онисимова.  -  Да вы не падайте духом! Недаром говорят, что самые запутанные
преступления - самые простые. Может, все  здесь  затуманено  тем,  что  дело
случилось   в   научном  заведении:  темы-проблемы,  знания-звания,  термины
всякие... черт голову сломит. Не торопитесь выбирать версию,  проверьте  все
варианты,  может,  и окажется как у Крылова: "А ларчик просто открывался"...
Ну, желаю вам успеха, - начальник встал, протянул руку,  -  уверен,  что  вы
справитесь с этим делом!
     Матвей  Аполлонович  тоже  поднялся,  пожал  протянутую  руку, проводил
полковника просветленным взглядом. Нет, что ни говори, но когда начальство в
тебе уверено - это много значит!

        Глава третья

     <i>Люди, которые считают, что жизнь человеческая с древних времен меняется
только внешне, а не по существу, уподобляют костер, возле которого  коротали
вечера   троглодиты,  телевизору,  развлекающему  наших  современников.  Это
уподобление спорно, ибо костер и светит и греет, телевизор же только светит,
да и то лишь с одной стороны.

     К. Прутков-инженер, мысль No 111</i>

     Пассажирку в вагоне скорого  поезда  Новосибирск  -  Днепровск,  пухлую
голубоглазую  блондинку средних лет, волновал парень с верхней полки. У него
были грубые, но правильные черты обветренного лица, вьющиеся темные волосы с
густой проседью, сильные  загорелые  руки  с  толстыми  пальцами  и  следами
мозолей  на  ладонях  -  и  в  то  же  время  мягкая улыбка, обходительность
(добровольно  уступил  нижнюю   полку,   когда   она   села   в   Харькове),
интеллигентная  речь.  Парень  лежал, положив квадратный подбородок на руки,
жадно смотрел на мелькание деревьев,  домиков,  речушек,  путевых  знаков  и
улыбался. "Интересный!"
     - Небось родные места? - спросила спутница.
     - Да.
     - И давно не были?
     - Год.
     Он  узнавал:  вот  нырнуло  под  насыпь  шоссе, по которому он гонял на
мотоцикле  с  Леной...  вот  дубовая  роща,  куда  днепровцы   выезжают   на
выходной...  вот  Старое  русло,  место  уединенных  пляжей, чистого песка и
спокойной воды... вот хутор Вытребеньки - ого, какое строительство! Наверно,
химзавод... Улыбался и хмурился воспоминаниям.
     ...Собственно, никуда он на мотоцикле не ездил с Леной, ни в  роще  той
не  был,  ни на пляжах - все это делалось без него. Просто состоялся однажды
разговор, в котором он, если быть точным, также личного участия не принимал.
     - Даю  применение:  варианты  человеческой  жизни!  Вот   смотри:   "Во
Владивостоке судоремонтный завод приглашает инженера-электрика для монтажных
работ  на  местах.  Квартира  предоставляется".  Али  я не инженер-электрик?
Монтажные работы на местах -  что  может  быть  лучше!  Тихоокеанская  волна
захлестывает  арматуру! Ты травишь кабель, слизываешь соленые брызги с губ -
словом, преодолеваешь стихии!
     - Да, но...
     - Нет, я понимаю: раньше было нельзя. Раньше!  Ведь  мы  с  тобой  люди
долга:  как  это  -  бросить  работу  и  уехать для удовлетворения бродяжьих
наклонностей? Все мы так остаемся - и с нами остается тоска по  местам,  где
не  был  и  никогда  не  будешь,  по людям, которых не встретишь, по делам и
событиям, в которых не придется участвовать. Мы глушим  эту  тоску  книгами,
кино,  мечтами - ведь невозможно человеку жить несколько жизней параллельно!
А теперь...
     - А теперь то же самое. Ты уедешь во Владивосток слизывать брызги, а  я
останусь со своей неудовлетворенностью.
     - Но...  мы можем меняться. Раз в полгода, никто не заметит... впрочем,
вздор: мы будем различаться на полгода жизненного опыта...
     - То-то  и  оно!  Направившись  по  одному  жизненному  пути,   человек
становится иным, чем был бы, пойди он по другому.
     ...Все-таки    он   подался   именно   во   Владивосток.   Не   глушить
неудовлетворенность уехал - бежал от ужаса  воспоминаний.  Он  бы  и  дальше
бежал,  но  дальше был океан. Правда, вакансия на монтажных работах в портах
оказалась занятой, но в конце концов рвать подводные скалы, расчищать  места
для стоянок кораблей - тоже работа неплохая. Романтики хватало: погружался с
аквалангом   в   сине-зеленую  глубину,  видел  свою  колеблющуюся  тень  на
обкатанных  прибоем  камнях  дна,  долбил  в  скалах  скважины,   закладывал
динамитные  патроны, поджигал шнур - и, распугивая рыб, которые через минуту
всплывут вверх брюхом, уплывал сломя голову к  дежурной  лодке...  А  потом,
заскучав по инженерной работе, он внедрил там электрогидравлический удар - и
безопасней динамита и производительней. Все память о себе оставил.
     - А издалека едете? - снова нарушила его воспоминания дама.
     - С Дальнего Востока.
     - По   вербовке  ездили  или  так?  Парень  скосил  вниз  серые  глаза,
усмехнулся коротко:
     -- На лечение...
     Спутница  покивала  с  опасливым  сочувствием.  У  нее  пропала   охота
разговаривать. Она достала из сумки книгу и отчужденно углубилась в нее.
     ...Да,  там  началось  исцеление.  Ребята  из  бригады  удивлялись  его
бесстрашию. Ему в самом деле не было страшно: сила, ловкость, точный  расчет
- и  никакая  глубинная  волна  не  достанет.  Там  он  держал  свою жизнь в
собственных руках - чего же бояться? Самое  страшное  он  пережил  здесь,  в
Днепровске,  когда  Кривошеин  властвовал над его жизнью и смертью. Даже над
многими смертями. Кривошеин, видите ли, не понимал: то,  что  он  проделывал
над ним, хуже чем пытать связанного!
     У  парня  помимо воли напряглось тело. Озноб злости стянул кожу. Многое
выветрили из него  за  год  океанские  муссоны:  пришибленность,  панический
страх, даже нежные чувства к Лене. А это осталось.
     "Может,  не стоило возвращаться? Океан, рядом с которым чувствуешь себя
маленьким и простым,  хорошие  хлопцы,  трудная  и  интересная  работа.  Все
уважали.  Там  я  стал  самим  собой.  А  здесь...  кто  знает,  как  у него
повернулись дела?"
     ...Но он не мог не вернуться, как не мог забыть прошлое.  Сначала  -  в
перекур,  после  работы  ли,  в  выходные дни, когда всей бригадой ездили на
катере во Владик - неотступно зудила мысль: "А Кривошеин работает.  Он  один
там..." Потом пришла идея.
     Как-то  расчищали дно в безымянном заливчике в Хабаровском крае, там из
сбросового побережья били теплые минеральные  ключи.  Прыгнув  с  лодки,  он
попал  в  такую струю и едва не закричал от дикой памяти тела! Вкус воды был
как вкус той жидкости, неощутимая теплая ласковость, казалось, таила в  себе
ту  давнюю  опасность растворить, уничтожить, погасить сознание. Он рванулся
вперед - холодная океанская волна отрезвила и успокоила его. Но  впечатление
не  забылось. К вечеру оно превратилось в мысль, да в какую: можно поставить
обратный опыт!
     И, исцеляясь от прежних воспоминаний, он "заболел"  этой  идеей.  Ожило
воображение  исследователя.  Ах,  как  его было упоительно: обдумывать опыт,
загадывать, какие огромные результаты он может принести!.. Работа подрывника
казалась  ему  теперь  серым  прозябанием.  Уже  без  боязни,   детально   и
целенаправленно он продумывал все, что с ним было, проигрывал в уме варианты
опыта...  И  он  не мог оставаться там с этой идеей: ведь Кривошеин и по сей
день, вероятно, не пришел к ней. К такой идее невозможно прийти умозрительно
- надо пережить все, как он пережил.
     Но - по неумолимой логике их работы -  другая  мысль  пришла  вслед  за
идеей   опыта:   ну  ладно,  они  найдут  новый  способ  обработки  человека
информацией. Что же он даст? Эта мысль оказалась труднее первой;  за  дорогу
от  Владивостока до Днепровска он не раз возвращался к ней, но до сих пор не
додумал до конца.
     Перед вагонным окном, отражая грохот  колес,  замелькали  балки  моста:
поезд  пересекал Днепр. Парень на минуту отвлекся, полюбовался теплоходом на
воздушной подушке, летевшим над голубой водой вниз  по  течению,  м  веленым
склоном  правого  берега.  Мост  кончился,  снова  замелькали  домики, сады,
кустарник вдоль насыпи.
     "Все сводится к задаче: как и какой информацией можно усовершенствовать
человека? Остальные проблемы упираются в эту... Дана система: мозг  человека
и  устройство ввода - глаза, уши, нос и прочее. Три потока информации питают
мозг: от повседневной жизни, от науки  и  от  искусств.  Требуется  выделить
самую  эффективную  но  своему  действию  на человека - и направленную. Чтоб
совершенствовала, облагораживала. Самая эффективная,  конечно,  повседневная
информация:  она конкретна и реальна, формирует жизненный опыт человека. Это
сама  жизнь,  о  чем   говорить.   Существенно,   пожалуй,   то,   что   она
взаимодействует  с  человеком  по  законам  обратной  связи: жизнь влияет на
человека,  но  и  он  своими  поступками  влияет  на  жизнь.   Но   действие
повседневной  информации  на  людей  бывает  самое  различное:  она изменяет
человека и в лучшую сторону и в худшую. Стадо быть, это не то...
     Рассмотрим научную  информацию.  Она  тоже  реальна,  объективна  -  но
абстрактна.  По  сути,  это  обобщенный опыт деятельности людей. Поэтому она
может быть применена во множестве жизненных ситуаций, и поэтому же  действие
ее  на жизнь огромно. Причем здесь тоже есть обратная связь с жизнью, хотя и
не индивидуальная для каждого человека, а общая:  наука  разрешает  проблемы
жизни  и  тем  изменяет  ее  -  а измененная жизнь ставит перед наукой новые
проблемы. Но опять-таки воздействие науки на жизнь вообще и  на  человека  в
частности может быть и положительным и отрицательным. Примеров тому много. И
еще  один  изъян:  она трудно усваивается человеком. Н-да, тяжело... Ничего,
если все время думать над одним и тем же, рано или поздно  дойдешь.  Главное
думать по системе..."
     Его  отвлекло послышавшееся внизу всхлипывание. Он посмотрел: спутница,
не отрывая взгляда от книжки, утирала покрасневшие глаза платочком.
     - Что вы читаете?
     Она сердито взглянула вверх, показала обложку: "Три товарища" Ремарка.
     - А ну их совсем... - и снова углубилась в чтение.
     "Да... Умирает туберкулезная девушка - любящая  я  утонченная.  А  моей
сытенькой  и  здоровой  соседке  жаль  ее,  как  саму себя... Словом, нечего
вертеть вола: видимо, информация Искусства - именно то  и  есть!  Во  всяком
случае, по своей направленности она обращена к лучшему, что есть в человеке.
В  Искусстве  за  тысячелетия отобрана самая высококачественная информация о
людях: мысли, описания тонких движений души, сильных и высоких чувств, ярких
характеров, прекрасных и умных поступков... Все это испокон  веков  работает
на  то, чтобы развить в людях понимание друг друга и жизни, исправить нравы,
будить мысли и чувства, искоренять животную низость душ.  И  эта  информация
доходит  -  выражаясь  точно, она великолепно закодирована, как нельзя лучше
приспособлена для переработки в вычислительной  машине  марки  "Человек".  В
этом  смысле  и  повседневная  и  научная  информации  в подметки не годятся
информации Искусства".
     Поезд, проезжая днепровские пригороды, замедлил ход. Спутница  отложила
книжку, завозилась - вытаскивала чемоданы из-под сидений. Парень все лежал и
думал.
     "Да,  но  вот как насчет эффективности? Тысячелетиями люди старались...
Правда, примерно до середины прошлого века Искусство было доступно немногим.
Но потом за это дело взялась техника: массовое  книгопечатание,  литографии,
выставки,  грамзаписи, кино, радио, телевидение - информация Искусства стала
доступна всем.  Для  современного  человека  объем  информации,  которую  он
получает   из  книг,  фильмов,  радиопередач,  иллюстрированных  журналов  и
телевидения, соизмерим с  информацией  от  жизни  и  намного  больше  объема
научной  информации.  И  что  же?  Гм...  действие  искусства  не измеряется
приборами  и  не  проверяется  экспериментами.  Остается  сравнить,  скажем,
действие  науки  и  действие  искусств  за  последние  полвека.  Господи, да
никакого сравнения и быть не может!"
     Поезд  подкатил  к  перрону,  к  толпе   встречающих,   носильщиков   и
мороженщиков.  Парень  спрыгнул с полки, сдернул сверху рюкзак, взял на руку
синий плащ. Спутница хлопотала над тремя солидными чемоданами.
     - Ого, сколько у вас багажа! Давайте помогу, - парень взялся  за  самый
большой.
     - Нет  уж,  спасибо!  -  Дама  быстро  села на один чемодан, перекинула
полную ногу на второй, обеими руками вцепилась в третий, запричитала: - Нет,
спасибо! Нет уж, спасибо, нет уж, спасибо!
     Она подняла вверх лицо, в котором  не  осталось  никакой  миловидности.
Щеки  были  не  пухлые,  а  одутловатые,  глаза  -  не голубые, водянистые -
смотрели затравленно и враждебно.  Бровей  и  вовсе  не  стало:  две  потные
полоски ретуши. Чувствовалось: одно движение парня - и женщина завопит.
     - Простите! - Тот отдернул руку, вышел. Ему стало противно.
     "Вот   пожалуйста:  иллюстрация  сравнительного  действия  повседневной
информации и информации Искусства!  -  размышлял  он,  сердито  шагая  через
привокзальную  площадь.  -  Мало  ли  кто  мог  приехать  из  мест, не столь
отдаленных:  снабженец,  партработник,  спортсмен,  рыбак...  нет,  подумала
худшее,  заподозрила  в  гнусных  намерениях!  Принцип бытейской надежности:
лучше не поверить, чем ошибиться. Но не ошибаемся ли мы  по  этому  принципу
гораздо крупнее?"
     В  поезде  он  думал  от  нечего  делать.  Сейчас  он  размышлял, чтобы
успокоиться, и все о том же.
     "Конечно, рассказать о каждом человеке в книге  или  на  экране  -  его
поймут,  в  него  поверят, простят плохое, полюбят за хорошее. А в жизни все
сложнее и обыденнее... Что пенять на дамочку - я сам не  лучше.  Когда-то  в
глупом  возрасте  я  не верил своему отцу. Любил его, по не верил. Не верил,
что он участвовал в революциях, в гражданской войне, был ротным  у  Чапаева,
встречался  с Лениным... Все началось с фильма "Чапаев": в нем не было отца!
Был достоверный Чапаев и другие герои - они  сильными  голосами  произносили
яркие  отрывистые  фразы...  а  бати  не  было!  Да и вообще батя - какой он
ча-паевец? Не ладил с  мамкой.  Говорил  дребезжащим  от  вставных  челюстей
голосом,  на  ночь клал их в стакан. Неправильно (не как в кино) выговаривал
слова, мудреные перевирал. Опять же посадили  в  1937  году...  И  когда  он
рассказывал  соседкам  во дворе, как за большевистскую агитацию на фронте во
времена Керенского стоял два часа с полной выкладкой на бруствере окопа, как
привозил в Смольный Ленину серебряные "Георгии" от солдат-фронтовиков в фонд
революции, как, приговоренный казаками к казни, сидел в сарае... а  дворовые
бабы охали, обмирали, всплескивали ладонями: "Карпыч-то наш герой - ах, ах!"
- я  посмеивался  и не верил. Я точно знал, какие бывают герои - по кино, по
радиопередачам..." Приезжий поморщился от этих воспоминаний. "Э, в  конечном
счете  это было не со мной! Впрочем, главное: это было... Да, но похоже, что
в великом способе передачи информации - Искусстве  -  есть  какой-то  изъян.
Посмотрят люди фильм или спектакль, прочитают книгу, молвят: "Нравится..." -
и  идут  дальше  жить,  как  жили: одни неплохо, другие так себе, а третьи и
вовсе паршиво. Искусствоведы часто находят изъян в потребителях  информации:
публика,  мол, дура, читатель не дорос... Принять такую точку зрения, значит
согласиться, что я сам дурак, что я не  дорос...  нет,  не  согласен!  Да  и
вообще  валить на тупость и невежество людей - это не конструктивный подход.
Люди - они все-таки могут и понять и познать. В  большинстве  своем  они  не
тупицы  и  не невежды. Так что лучше все-таки поискать изъян в способе - тем
более что мне этот способ нужен для экспериментальной работы..."
     На глаза приезжему попалась  будка  телефона.  Он  сначала  затуманенно
посмотрел  на  нее:  что-то  он  должен  сделать  в этом предмете? Вспомнил.
Вздохнул глубоко, вошел в автомат, набрал номер лаборатории новых систем.  В
ожидании  ответа  у  него  заколотилось сердце, пересохло во рту. "Волнуюсь.
Плохо..." В трубке звучали  лишь  долгие  гудки.  Тогда,  поколебавшись,  он
позвонил вечернему дежурному по Институту системалогии:
     - Вы не поможете мне разыскать Кривошеина? Он не в отпуске?
     - Кривошеин? Он... нет, он не в отпуске. А кто спрашивает?
     - Если  он сегодня появится в институте, передайте ему, пожалуйста, что
приехал... Адам.
     - Адам? А как фамилия?
     - Он знает. Так не забудьте, пожалуйста.
     - Хорошо. Не забуду.
     Приезжий вышел из будки с облегчением:  только  сейчас  он  понял,  что
совершенно  не  готов  к  встрече.  "Ну, делать нечего, раз приехал... Может
быть, он дома?"
     Он сел  в  троллейбус.  Окутанные  синими  сумерками  улицы  города  не
занимали  его: он уехал летом и вернулся летом, все в зелени, и вроде ничего
не изменилось.
     "Ну, так все-таки, как применить информацию Искусства в нашей работе? И
можно ли применить? Вся беда в том, что  эта  информация  не  становится  ни
жизненным  опытом человека, ни точными знаниями, а именно на опыте и знаниях
строят люди свои поступки. По большому счету должно быть так: прочел человек
книгу - стал понимать себя и знакомых, поглядел подлец спектакль - ужаснулся
и стал честным человеком, сходил трусишка в кино - вышел храбрецом. И  чтобы
на  всю  жизнь,  а  не на пять минут. Наверно, именно о таком действии своей
информации мечтают  писатели  и  художники.  Почему  же  не  выходит?  Давай
прикинем..  Информация  Искусства  строится  по  образцу  повседневной.  Она
конкретна, содержит лишь неявные и нестрогие обобщения,  но  не  реальна,  а
только  правдоподобна.  Пожалуй,  в  этом  ее  слабость.  Она  не может быть
применена как научная: чтобы  человек  мог  на  ее  основе  проектировать  и
планировать свою жизнь, для этого она недостаточно обща и объективна. Нельзя
ею  и  руководствоваться  как повседневной - и именно из-за ее конкретности,
которая никогда не совпадает с конкретной жизнью данного читателя.
     Да если бы и совпадала, кто же захочет жить  под  копирку?  Скопировать
прическу  -  еще  куда  ни шло, но копировать рекомендуемую массовым тиражом
жизнь... Видимо, идея "воспитывать на литературных образцах" рождена мыслью,
что человек произошел от обезьяны и  ему  свойственна  подражательность.  Но
человек   -   уже   давно   человек,   миллион  лет.  Ньше  ему  свойственны
самоутверждение и оригинальность поведения, он знает, что так вернее".
     - Академгородок? - прохрипел в динамике голос водителя.
     Приезжий  вышел  -  и  сразу  увидел,  что  ехал  напрасно.  Два   ряда
стандартных пятиэтажных домов, сходясь в перспективе, смотрели друг на друга
светящимися  окнами. Но в доме No 33 в окнах угловой квартиры на пятом этаже
света не было.
     Чувство  облегчения,  что  неприятная  встреча  с  Криво-шейным   снова
оттягивается,  смешалось  у  парня  с  досадой:  ночевать-то негде! Обратным
троллейбусом он вернулся в центр, стал обходить гостиницы -  мест,  конечно,
нигде не было.
     И  снова  его  захватили  мысли  -  они теперь скрашивали унылые поиски
ночлега.
     "...И  чем  далее  мы  живем,  тем  больше  убеждаемся  в  многообразии
жизненных  ситуаций,  к которым неприменимы те решения, что описаны в книгах
или показаны в  кино.  И  начинаем  воспринимать  информацию  Искусства  как
квазижизнь, в которой все не так. В ней можно безопасно пережить рискованное
приключение  -  даже  со  смертельным исходом, проявить принципиальность, не
нажив  неприятностей  по  службе...  словом,  почувствовать  себя,  хоть   и
ненадолго,  иным:  более умным, красивым, смелым, чем ты есть на самом деле.
Неспроста  люди,  которые  живут  однообразной  порядочной  жизнью,  обожают
авантюрные романы и детективы..."
     Он вышел на сияющий огнями фонарей и реклам проспект Маркса.
     "И  применяем  мы  эту великую информацию по пустякам: для развлечения,
для провождения времени. Или чтоб девушку  очаровать  подходящим  стишком...
Эта  информация  не  своя. Не сам дошел до решений и истин. Сиди, смотри или
читай, как за прозрачной стенкой идет выдуманная жизнь, - ты лишь  "приемник
информации"!  Правда,  бывали  случаи,  когда  "приемники"  не выдерживали и
пытались влиять: то -  батя  как-то  рассказывал  -  красноармеец  в  Самаре
однажды "вдарил из винта" в артиста выступавшего в роли Колчака во фронтовой
пьеске, а еще ранее в Нижнем Новгороде публика избила исполнителя роли Яго -
за  правдивость  игры...  Сама  идея  разбить  прозрачную  стенку,  влиять -
здоровая... В ней что-то есть..."
     Мысль, еще не оформившаяся в- слова, смутная, как предчувствие, зрела в
голове приезжего. Но в этот момент его мягко тронули за плечо. Он оглянулся:
рядом стояли трое в штатском. Один из них небрежно провел  перед  его  лицом
красной книжечкой:
     - Предъявите документы, гражданин.
     Приезжий  недоуменно  пожал плечами, поставил на асфальт рюкзак, достал
из кармана паспорт. Оперативник прочел  первую  страницу,  перевел  глаза  с
фотографии на его лицо, потом снова на фотографию - и возвратил паспорт.
     - Все в порядке. Прошу извинить.
     "Уфф!" Парень подхватил рюкзак и, стараясь не ускорять шага, двинулся к
гостинице  "Театральная".  Настроение  у  него  испортилось. "Может быть, не
стоило мне приезжать?"
     Трое отошли к табачному киоску. Там их ждал  также  одетый  в  штатское
милиционер Гаевой.
     - Ну, я же говорил, - победно сказал он.
     - Не  тот...  -  вздохнул  оперативник.  -  Какой-то Кривошеин Валентин
Васильевич. А по фотографии и словесному портрету - точно Кравец.
     - Словесный портрет, словесный портрет...  что  словесный  портрет?!  -
рассердился  Гаевой. - Я ж его видел, сопровождал: тот без седин, моложе лет
на десять, да и пощуплее будет.
     - Пошли на вокзал, ребята, - предложил второй оперативник. - Что он,  в
самом деле, дурной: по проспекту гулять!

     Виктор  Кравец в это время действительно пробирался по темной пустынной
улочке.
     ...Выбросившись тогда на ходу из милицейской машины, он через городской
парк выбрался на склоны Днепра,  лежал  в  кустах,  ждал  темноты.  Хотелось
курить  и  есть.  Низкое  солнце  золотило утыканный пестрыми грибками песок
Пляжного острова; там копошились купающиеся. Маленький буксир, распустив  от
берега  до  берега водяные усы, торопился вверх, к грузовому порту, за новой
баржей. Внизу под обрывом шумели на набережной машины и трамваи.
     "Доработались... Все мы продумали: методику опытов, варианты применения
способа, даже влияние его на положение в мире  -  только  такой  вариант  не
предусмотрели.   Так   шлепнуться  с  большой  высоты  мордой  в  грязь:  из
исследователей в преступники! Боже мой, ну что это  за  работа  такая:  один
неудачный  опыт  -  и  все  летит  в  тартарары. И я не готов к этой игре со
следователями и экспертами, настолько не готов, что хоть иди в библиотеку  и
штудируй уголовный кодекс - и что там еще есть? - процессуальный кодекс, что
ли!  Я не знаю правил игры и могу ее проиграть... собственно, я ее уже почти
проиграл. Библиотека... какая теперь может быть библиотека!"
     Градирни электростанции на той стороне Днепра исходили толстыми клубами
пара - казалось, что они вырабатывают облака. Солнце нижним  краем  касалось
их.
     "Что   же   теперь   делать?   Вернуться   в  милицию,  рассказать  все
"чистосердечно" и самым унизительным образом выдать то, что  мы  берегли  от
дурного глаза? Выдать не ради спасения работы - себя. Потому что работу атим
не  спасешь:  через  два-три  дня в лаборатории все начнет гнить-и ничего не
докажешь, никто не поверит, и не узнает, что там было... Да и себя я этим не
спасу: Кривошеин-то погиб. Он, как говорится, на мне... Пойти к Азарову, все
объяснить? Ничего ему сейчас  не  объяснишь.  Я  теперь  для  него  даже  не
студент-практикант - темная личность с фальшивыми документами. Его, конечно,
известили  о  моем  побеге,  теперь  он,  как лояльный администратор, должен
содействовать милиции... Вот она, проблема^ людей, в полный рост.  Все  наши
беды от нее. Даже точнее - от того, что никак не хотели смириться с тем, что
не  можем  решить  ее  лабораторным  способом.  Ну  еще  бы: мы! Мы, которые
достигли таких результатов! Мы, у которых в  руках  неслыханные  возможности
синтеза  информации!  Куда  к  черту... А эта проблема нам не по зубам, пора
прнзнать-ся. А без нее какой смысл имеет остальное?"
     Солнце садилось. Кравец поднялся, смахнул траву с брюк, пошел вверх  по
тропинке, не зная куда и зачем. В брюках позванивала мелочь. Он посчитал: на
пачку  сигарет и сверхлегкий ужин. "А дальше?" Две студентки, устроившись на
скамье в кустах готовиться к экзаменам, с интересом поглядели  на  красивого
парня,  помотали  головами,  отгоняя  грешные  мысли, уткнулись в конспекты.
"М-да... в общем-то не пропаду. Может, отправиться к Лене? Но она,  наверно,
тоже под наблюдением, застукают..."
     Тропинка  вывела  на тихую, безлюдную улочку. Из-за заборов свешивались
ветви,  усеянные  начавшими  краснеть  вишнями.   В   конце   улицы   пылало
подсвеченное снизу рыжее облако.
     Быстро  темнело.  Вечерняя прохлада пробиралась под рубашку, надетую на
голое тело. На противоположной стороне улицы в квартале от Виктора вышли  из
полумрака  два  человека  в фуражках. "Милиция!" Кравец метнулся в переулок.
Пробежав квартал, остановился, чтобы успокоить сердце.
     "Дожил! Двадцать лет не бегал ни  от  кого,  как  мальчишка  из  чужого
сада...  -  От беспомощности и унижения курить хотелось просто нестерпимо. -
Игра проиграна! Надо признать это прямо - и выходить. Уносить ноги. В  конце
концов  каждый  из  нас  в  определенной  ситуации  испытал стремление уйти,
свернуть в сторону. Теперь моя очередь, какого черта! Что я еще могу?"
     Переулок  выводил  в  сияние  голубых  огней.  При   виде   их   Виктор
почувствовал  приступ  зверского  аппетита: он не ел почти сутки. "Хм... там
еще можно где-то поесть. Пойду! Вряд ли  меня  станут  искать  на  проспекте
Маркса".
     ...Бетонные  столбы  выгнули  над асфальтом змеиные головки газосветных
фонарей. За витринами магазинов стояли  в  непринужденных  позах  элегантные
манекены,   лоснились   радиоприемники,  телевизоры,  кастрюли,  целились  в
прохожих  серебряные  дула  бутылок  "Советского  шампанского",  хитроумными
винтообразными  горками  высились  консервы.  Под пляшущей световой рекламой
"Вот что можно выиграть за  30  копеек!"  красовались  холодильник  "Днепр",
магнитофон  "Днепр-12", швейная машина "Днипро" и автомобиль "Славутич-409".
Даже  подстриженные  под  бокс  липы  вдоль   широких   тротуаров   казались
промышленными изделиями.
     Виктор  вышел  в  самую  толчею, на трехквартальный "брод" от ресторана
"Динамо" до кинотеатра  "Днепр".  Гуляющих  было  полно.  Вышагивали  ломкой
походкой  растрепанные  под богемствующих художников мальчики со стеклянными
глазками. Чинно прохаживались пожилые пары. Обнимая подруг, брели в  сторону
городского  парка  франтоватые  юноши.  Увергисто и деловито шныряли в толпе
парни с челками над быстрыми глазами - из тех, что "по фени ботают, нигде не
работают".  Девушки  осторожно  несли  разнообразные  прически.  Здесь  были
прически  "тифозные",  прически  "после  бабьей драки", прически "пусть меня
полюбят за характер" и прочие  шедевры  парикмахерского  искусства.  Маялись
одинокие молодые люди, раздираемые желаниями и застенчивостью.
     Кравец сначала шел с опаской, но постепенно его стала разбирать злость.
     "Ходят,  ходят:  себя  показать,  людей  посмотреть...  Для  аих  будто
остановилось время, ничего не происходит. Ходили  еще  по  Губернаторской  -
прогибали  дощатые  настилы, осматривали фаэтоны лихачей, друг друга. Ходили
после войны  -  от  развалины  кинотеатра  "Днепр"  до  развалины  ресторана
"Динамо" под болтающимися на деревянных столбах лампочками, лузгали семечки.
Проспект  залили  асфальтом, одели в многоэтажные дома из бетона, алюминия и
стекла, иллюминировали, посадили деревья и цветы - ходят как  ни  в  чем  не
бывало:  жуют  ириски,  слушают  на  ходу  транзисторы, судачат - утверждают
неистребимость обывательского духа! Себя показать - людей посмотреть,  людей
посмотреть  -  себя  показать.  Прошвырнуться, зайти в кафе-автомат, слопать
пирожок под газировку, Прошвырнуться, свернуть в благоустроенный  туалет  за
почтамтом, совершить отправление, Прошвырнуться, подколоться, познакомиться,
Прошвырнуться... Насекомая жизнь!"
     Он обошел толпу, собравшуюся на углу проспекта с улицей Энгельса, возле
новинки-автомата  для  продажи  лотерейных билетов. Автомат, сработанный под
кибернетическую машину, наигрывал музыку, радиоголосом выкрикивал лотерейные
призывы и за два пятиалтынных, бешено провертев колесо из никеля  и  стекла,
выдавал "счастливый" билет. Кравец скрипнул зубами.
     "А  мы,  самонадеянные  идиоты,  замыслили  преобразовать  людей  одной
лабораторной  техникой!  А  как  быть  с  этими,   обывательствующими?   Что
изменилось  для  них  от того, что вместо извозчиков появились такси, вместо
гармошек - магнитофоны на полупроводниках, вместо разговоров "из рта в  ухо"
- телефоны,  вместо  новых галош, надеваемых в сухую погоду, - синтетические
плащи? Сиживали за самоварами - теперь коротают вечера У телевизоров..."
     Толпа выплескивала обрывки фраз:
     - Между нами говоря, я вам скажу откровенно:  мужчина  это  мужчина,  а
женщина это женщина!
     - ...Он  говорит:  "Валя?"  А  я:  "Нет!"  Он:  "Люся?" А я: "Нет!" Он:
"Соня?" А я: "Нет!"
     - Абрам уехал в командировку, а жена...
     - Научитесь удовлетворяться текущим моментом, девушки!
     "А что изменится в результате прогресса  науки  и  техники?  Ну,  будут
витрины  магазинов  ломиться  от  полимерных чернобурок, от атомных наручных
часов с вечным  заводом,  полупроводниковых  холодильников  и  радиоклипс...
Самодвижущиеся  ленты тротуаров из люминесцентного пластика будут переносить
гуляющих от объемной синерамы "Днепр" до ресторана-автомата  "Динамо"  -  не
придется  даже ножками перебирать... Будут прогуливаться с микроэлектронными
радиотелепередатчиками, чтобы, не поворачивая  к  собеседнице  головы  и  не
напрягая гортани, вести все те же куриные разговоры:
     - Между  нами  говоря,  я  вам  скажу  откровенно:  робот  это робот, а
антресоль это антресоль!
     - Абрам отправился в антимир, а жена...
     - Научитесь удовлетворяться текущей микросекундой!
     А на углу сработанный под межпланетный корабль автомат будет  торговать
открытками  "Привет  с  Венеры":  вид  венерианского космопорта в обрамлении
целующихся голубков... И что?"
     Мимо Кравца прошествовал Гарри Харитонович Хилобок. На руке его  висела
кисшая от смеха девушка - доцент ее занимал и не заметил, как беглый студент
метнулся  в  тень лип. "У Гарри опять новая", - усмехнулся вслед ему Кравец.
Он купил в киоске сигареты, закурил и двинулся дальше. Сейчас его  одолевала
такая  злоба,  что  расхотелось  есть; попадись он в объятия оперативников -
злоба разрядилась бы великолепной дракой.

     В гостинице "Театральная" свободных мест тоже  не  оказалось.  Приезжий
шел  по  проспекту в сторону Дома колхозника и хмуро разглядывал фланирующую
публику.
     "Ходят, ходят... Во всех городах всех стран есть  улицы,  где  вечерами
гуляют  -  от  и  до  -  толпы,  коллективы  одиночек. Себя показать - людей
посмотреть, людей посмотреть - себя  показать.  Ходят,  ходят  -  и  планета
шарахается  под  их ногами! Какой-то коллективный инстинкт, что ли, тянет их
сюда, как горбуш в места нерестилищ? А другие сидят у телевизоров,  забивают
"козла"  во  дворах,  строят  "пулю"  в  прокуренной  комнате, отирают стены
танцверанд... Сколько их, отставших, приговоривших себя к прозябанию? "Умеем
что-то делать, зарабатываем прилично, все у нас есть, живем не хуже других -
и оставьте нас в  покое!"  Одиночки,  боящиеся  остаться  наедине  с  собой,
растерявшиеся от сложности жизни и больше не задумывающиеся над ней... Такие
помнят  одно  спасительное  правило:  для благополучия в жизни надо быть как
все. Вот и ходят, смотрят: как все? Ожидают откровения..."
     Оттесненная  сияющим  великолепием  проспекта,  брела  за   прозрачными
облаками луна. До нее никому не было дела.
     "А  мальчишками и они мечтали жить ярко, интересно, значительно, узнать
мир... Нет человека, который не  мечтал  бы  об  этом.  И  сейчас,  пожалуй,
мечтают  сладостно  и  бессильно.  В  чем же дело? Не хватило духа применить
мечту к жизни? Да и зачем? Зачем давать волю своим мечтам и сильным чувствам
- еще неизвестно, куда это заведет!  -  когда  есть  покупные,  когда  можно
безопасно  кутить  на  чужом  пиру  выдуманных героев? И прокутились вдрызг,
растратили по мелочам душевные силы, осталось в самый обрез для прогулки  по
проспекту..."
     Мимо  проследовал доцент Хилобок с девушкой. "А у Гарри опять новая!" -
мысленно приветствовал его приезжий.
     Он посмотрел ему вслед: догнать и спросить о Кривошеине?  "Э,  нет:  от
Хилобока во всех случаях лучше держаться подальше!"
     Приезжий и Кравец вступили на один квартал.
     "...Когда-то  человекообразные  обезьяны разделились: одни взяли в лапы
камни и палки,  начали  трудиться,  мыслить,  другие  остались  качаться  на
ветках.  Сейчас  на  Земле начался новый переходный процесс, стремительней и
мощнее древнего оледенения: скачок мира в новое качественное  состояние.  Но
что  им до этого? Они заранее согласны остаться на "бродах", у телевизоров -
удовлетворять техникой нехитрые запросы! - неистовствовал  в  мыслях  Виктор
Кравец.  -  Что  им  все  новые  возможности  -  от  науки,  от  техники, от
производства?  Что  им  наша  работа?   Можно   прибавить   ума,   ловкости,
работоспособности  -  и  что?  Будут выучиваться чему-то не для мастерства и
удовлетворения любопытства, а чтоб больше  получать  за  знания,  за  легкую
работу,   чтоб   возвыситься   над  другими  своей  осведомленностью.  Будут
приобретать и накоплять - чтоб заметили  их  преуспевание,  чтобы  заполнить
опустошенность  хлопотами  о вещах. И на черный день. Его может и не быть, а
пока из-за него все дни серые... Скучно! Уеду-ка во Владивосток. Сам -  пока
не  отправили  казенным порядком... И работа заглохнет естественным образом.
Ничем она им не поможет: ведь чтобы  использовать  такую  возможность,  надо
иметь  высокие  цели, душевные силы, неудовлетворенность собой. А они бывают
недовольны   только   окружающим;   обстоятельствами,   знакомыми,   жизнью,
правительством  - чем угодно, но не собой. Ну и пусть гуляют. Как говорится,
наука здесь бессильна..."
     Сейчас их разделяло только здание главпочтамта.

     Гневные мысли отхлынули. Осталась какая-то непонятная неловкость  перед
людьми, которые шли мимо Кравца.
     "Кто-то сказал; никто так не презирает толпу, как возвысившийся над нею
зауряд...  Кто?  -  он  наморщил  лоб.  - Постой, да ведь это я сам сказал о
ком-то другом. Ну, разумеется, о ком-то другом, не о себе же... - Ему  вдруг
стало  противно. - А ведь, топча их, я топчу и себя. Я от них недалеко ушел,
еще недавно был такой же... Постой! Выходит, я  просто  хочу  смыться?  Дать
тягу.  И  чтобы  не так стыдно было, чтобы не утратить самоуважение, подвожу
под это идейную базу? Никого я не продал, все  правильно,  наука  бессильна,
так  и должно быть... боже мой, до чего подла и угодлива мысль интеллигента!
(Между прочим, это я тоже говорил или думал о ком-то другом. Все  истины  мы
применяем  н  другим,  так ловчее жить.) А я как раз и есть тот интеллигент.
Все пустил в ход: презрение к толпе, теоретические рассуждения...  М-да!  --
он  покраснел,  лицу  стало  жарко.  - Вот до чего может довести неудача. Ну
ладно, но что же я могу сделать?"
     Вдруг его ноги будто прилипли к асфальту:  навстречу  размашисто  шагал
парень  с  рюкзаком  и  плащом  на руке. "Адам?!" Холод вошел в душу Кравца,
сердце  ухнуло  вниз  -  будто  не  человек,  а  ожившее  угрызение  совести
приближалось  к нему. Глаза Адама были задумчивые и злые, уголки рта недобро
опущены. "Сейчас увидит, узнает..." - Виктор отвел глаза,  чтобы  не  выдать
себя,  но  любопытство  пересилило: взглянул в упор. Нет, теперь Адам не был
похож на "раба" - шел человек уверенный,  сильный,  решившийся...  В  памяти
всплыло: распатланная голова на фоне сумеречных обоев, расширенные в тяжелой
ненависти  глаза,  пятикилограммовая  чугунная  гантель,  занесенная над его
лицом.
     Приезжий прошел мимо. "Конечно, откуда ему узнать  меня!  -  облегченно
выдохнул Кравец. - Но зачем он вернулся? Что ему надо?"
     Он  следил за удалявшимся в толпе парнем. "Может, догнать, рассказать о
случившемся? Все помощь... Нет. Кто знает, зачем его принесло! -  Его  снова
охватило  отчаяние.  -  Доработались,  доэкспериментировались, черт! Друг от
друга шарахаемся! Постой... ведь есть и другой вариант! Но  поможет  ли?"  -
Виктор закусил губу, напряженно раздумывая.
     Адам затерялся среди гуляющих.
     "Ну,  хватит терзаний! - тряхнул головой Кравец. - Эта работа не только
моя. И удирать нельзя - надо ее спасать..."
     Он вытащил из карманчика  мелочь,  пересчитал  ее,  проглотил  голодную
слюну и вошел в почтамт.
     Денег хватило в обрез на короткую телеграмму:
     "Москва МГУ биофак Кривошеину. Вылетай немедленно. Валентин".
     Отправив телеграмму, Виктор вышел на проспект и, дойдя до угла, свернул
на улицу,  которая  вела к Институту сйстемологии. Пройдя немного по ней, он
огляделся: не следит ли кто за ним?  Улица  была  пуста,  только  со  здания
универмага  на  него смотрела освещенная розовыми аршинными литерами призыва
"Храните   деньги   в   сберегательной   кассе!"   прекрасная   женщина   со
сберегательной книжкой в руке. Глаза ее обещали полюбить тех, кто хранит.
     Над окошком администратора в Доме колхозника красовалось объявление:

     "Место для человека - 60 коп.
     Место для коня - 1 р. 20 к."

     Приезжий из Владивостока вздохнул и протянул в окошко паспорт.
     - Мне, пожалуйста, за шестьдесят...

        Глава четвертая

     <i>Невозможное   -  невозможно.  Например,  невозможно  двигаться  быстрее
света... Впрочем, если это и было бы возможно  -  стоит  ли  стараться?  Все
равно никто не увидит и не оценит.

     К. Прутков-инженер, мысль No 17</i>

     Утром   следующего   дня  дежурный  по  горотделу  передал  следователю
Онисимову  рапорт  милиционера,  который  охранял  опечатанную  лабораторию.
Сообщалось, что ночью - примерно между часом и двумя - неизвестный человек в
светлой   рубашке   пытался  проникнуть  в  лабораторию  через  окно.  Окрик
милиционера спугнул его, он соскочил с подоконника и скрылся в парке.
     - Понятно! - Матвей Аполлонович удовлетворенно потер руки.  -  Вертится
вокруг горячего...
     Вчера  он направил повестки гражданину Азарову и гражданке Коломиец. На
появление у себя в комнате академика Азарова  Матвей  Аполлонович,  понятное
дело, и не рассчитывал - просто корешок повестки в случае чего пригодился бы
ему  как  оправдательный  документ.  Елена  же  Ивановна  Коломиец,  инженер
соседнего с Институтом системологии конструкторского бюро,  пришла  ровно  в
десять часов.
     Когда она вошла в кабинет, следователь понял смысл волнообразного жеста
Хилобока:  перед  ним стояла красивая женщина. "Ишь какая ладная!" - отметил
Онисимов. Любая подробность облика  Елены  Ивановны  была  обыкновенна  -  и
темные  волосы  как волосы, и нос как нос (даже чуть вздернут), и овал лица,
собственно, как овал, - а все  вместе  создавало  то  впечатление  гармонии,
когда надо не анализировать, а просто любоваться и дивиться великому чувству
меры у природы.
     Матвей  Аполлонович  вспомнил  внешность  покойного Кривошеина и ощутил
чисто мужское негодование. "И верно - не пара они, прав был Хилобок. Что она
в  нем  такого  нашла?  Прочности,  что  ли,  искала?  Или  мужа  с  хорошим
заработком?"  Как и большинство мужчин, чья внешность и возраст не оставляют
надежд на лирические успехи,  Онисимов  был  невысокого  мнения  о  красивых
женщинах.
     - Садитесь,   пожалуйста.   Вам   знакомы  имена  Кривошеина  Валентина
Васильевича...
     - Да, - голос у нее был грудной, певучий.
     - ...и Кравца Виктора Витальевича?
     - Вити? Да, - Елена Ивановна улыбнулась, показав ровные зубы. -  Только
я не знала, что он Витальевич. А в чем дело?
     - Что вы можете рассказать о взаимоотношениях Кривошеина и Кравца?
     - Ну...  они  вместе  работали...  Виктор,  кажется, приходится Вале...
Кривошеину то есть, дальним родственником. Они, по-моему, очень дружили... А
что случилось?
     - Елена Ивановна, здесь спрашиваю я, - Онисимов смекнул,  что,  утратив
душевное  равновесие,  она  больше скажет, и не спешил прояснить ситуацию. -
Это верно, что вы были близки с Кривошеиным?
     - Да...
     - По какой причине вы с ним  расстались?  Глаза  Елены  Ивановны  стали
холодными, на щеках возник и исчез румянец.
     - Это не имеет отношения к делу!
     - А  откуда  вы  знаете,  что  имеет и что не имеет отношения к делу? -
встрепенулся Матвей Аполлонович.
     - Потому что... потому что это не может иметь  отношения  ни  к  какому
делу. Расстались - и все.
     - Понятно... ладно, замнем пока этот вопрос. Скажите, где жил Кравец?
     - В   общежитии   молодых  специалистов  в  Академгородке,  как  и  все
практиканты.
     - Почему не у Кривошеина?
     - Не знаю. Видимо, так было удобнее обоим...
     - Это несмотря на родство и дружбу? Понятно... А как Кравец относился к
вам, оказывал знаки внимания? - Матвей Аполлонович пытался выжать  из  своей
версии все возможное.
     - Оказывал...   -   Елена  Ивановна  прикусила  губу,  но  все-таки  не
сдержалась. - Думаю, это делали бы и вы, если бы я вам разрешила.
     - Ага, а ему, значит, разрешили? Скажите, Кривошеин не ревновал  вас  к
Кравцу?
     - Возможно,  ревновал... только я не -понимаю, какое вам до этого дело?
- Женщина взглянула на следователя с яростной неприязнью. - Какие-то намеки!
Что случилось, можете вы мне объяснить?!
     - Спокойно, гражданка!
     "Может, объяснить ей, в чем дело? Стоит ли? Причастна ли она?  Конечно,
красивая,  можно  увлечься,  но...  не  та  среда  для серьезных сексуальных
преступлений - ученые. Статистические сведения не в их пользу. Ученый  из-за
женщины голову не потеряет... Но Кравец..."
     Размышления Онисимова прервал телефонный звонок. Он поднял трубку.
     - Онисимов слушает.
     - Вышли  на подследственного, товарищ капитан, - сообщил оперативник. -
Хотите присутствовать?
     - Конечно!
     - Ждем вас у аэровокзала, машина 57-28 ДНА.
     - Понятно!  -  следователь  встал,  весело  поглядел  на  Коломиец.   -
Договорим  с  вами  в  другой  раз,  Елена  Ивановна.  Давайте  я вам отмечу
повестку, не расстраивайтесь, не обижайтесь, у всех нервы - и  у  меня  и  у
вас...
     - Но что произошло?
     - Разбираемся. Пока ничего сказать не могу. Всего доброго!
     Онисимов  проводил  женщину,  достал  из  ящика  стола  пистолет, запер
комнату и почти бегом помчался во внутренний двор  горотдела  к  оперативной
машине.

     Белоснежный  ИЛ  подрулил  к перрону аэровокзала точно в 13.00. К борту
самолета подкатил голубой вздыбленный  автотрап.  Полный,  невысокого  роста
мужчина  в  узких  зеленых  брюках и пестрой рубашке навыпуск перовым сбежал
вниз  и,  помахивая  расписной  туристской  котомкой,  зашагал  по  бетонным
шестигранным  плитам  к  ограде. Он живо вертел головой, выискивая кого-то в
толпе встречающих, нашел - бросился навстречу.
     - Ну, здоров! Что  за  спешка  в  отпускной  период,  что  за  "вылетай
немедленно"?!  Покажись-ка!  О, да ты похорошел, даже постройнел, ей-ей! Что
значит: год не видеть человека - и лик твой мне кажется благообразным и даже
на челюсть могу смотреть без раздражения...
     - И ты, я гляжу, раздобрел там на аспирантских  харчах,  -  встречающий
окинул его критическим взглядом. - Соцнакоплениями обзавелся?
     - Э,  брат,  это  не просто накопления - это информационно-вещественный
резерв. Я тебе потом расскажу,  даже  продемонстрирую.  Это,  Валек,  полный
переворот...  Но сначала давай ты: зачем вызвал раньше срока? Нет, постой! -
Пассажир самолета вытащил из кармана блокнот, а из него - несколько  красных
ассигнаций. - Получи должок.
     - Какой должок? - встречающий отстранил деньги.
     - Ради  бога,  только  без этого! - пассажир протестующе поднял руку. -
Видели,  знаем,  заранее  умилены:  этакий  рассеянный  ученый,  который  не
снисходит до запоминания всякой там прозы... Не надо. Уж я твою натуру знаю:
ты не забываешь долги даже величиной в полтинник. Держи деньги, не пижонь!
     - Да  нет,  -  мягко  улыбнулся встречающий, - мне ты ничего не должен.
Понимаешь... - Он  запнулся  под  внимательным  взглядом,  который  на  него
устремил пассажир.
     - Что  за  черт!  -  озадаченно  произнес  тот. - Ты никак стал красить
волосы, лжешатен? А рубец? Рубец над правой бровью - где  он?  -  его  голос
вдруг сел до шепота. - Парень... да ты кто?!
     Тем  временем  толпа  прилетевших  московским  самолетом  и встречавших
рассосалась.  Пять  человек,  которые  никого  не  встретили  и  никуда   не
торопились, побросали сигареты и быстро окружили собеседников.
     - Только  тихо!  -  произнес Онисимов, вклиниваясь между "лаборантом" и
глядевшим на него во все глаза пассажиром; в руке тот сжимал деньги.  -  При
попытке сопротивления будем стрелять.
     - Ото! -