отопланетного шлейфа, выбрасываемого звездой,- как и сама планета при определенном ускорении времени неотличима от звезды. Так ведь естественно, что все это одной природы: какой же еще может быть природы труд и творчество в любом месте Вселенной, как не той же самой - звездной! ...И может быть, самой большой твоей ошибкой, сынок, было, что принял ты за конец начало неизведанного, за смертную муку - муку нового рождения, рождения в понимании". Виктор Федорович прислушивался к этому полубезумному бормотанию, выхватывал отдельные фразы - сопоставлял, додумывал, постигал. И снова шептали, шелестели, шипели в ушах его пенные потоки Вселенского моря, рокотали и пели, переплетаясь голосами, созвездия, светила, планеты, симфоническими аккордами завершали их бытие вспышки сверхновых. И отходило прочь так перекореживавшее его мечтание: закрепиться на посту главного - это да, а прочее все чепуха. Он снова был на высоте - на той самой, звездной. IV Когда Шар выдал вспышку, Герман Иванович Ястребов находился в гараже и ничего не заметил. Сын, вернувшись, сказал, что затвор багажника опять не держит, на ухабах открывается: "ехал обратно, как Анна Каренина в карете - с поднятым задом",- и после обеда механик решил починить. Был он сейчас сердит: на горьковчан (такие деньги дерете за "Волгу", так сделайте все путем!..), на сына, у которого он теперь, получается, за обслугу (мог бы сам поглядеть, раз катаешься, за бензин не платишь! Но зачем, если отец все умеет?..), и вообще на жизнь. Он не обратил внимания и на последовавший гром; но в гараж влетел сын: - Батя! Гляди, что это там у вас? Герман Иванович вышел из гаража, взглянул на Шар - пыльно трепещущий, грохочущий - сказал растерянно: - и-ма... что ж там такое случилось? - Таращанск сейчас будет, вот что случилось! - вскрикнул сын.- Сматываться надо отсюда, батя! Брать, что поценнее - и драпать! Они жили вдвоем, жену Ястребов схоронил два года назад. Хороших вещей у механика было немало. Сын завел и выкатил из гаража поближе к крыльцу "Волгу", потом они вдвоем - сын бегом, отец прихрамывая - выносили и укладывали в багажник и на заднее сиденье дубленки, и шапки, кожаные куртки, японскую магнитолу, цветной телевизор, столовое серебро. Герман Иванович не забыл и припрятанные сберкнижки, деньги, ювелирные вещицы. Набили все полностью; свою дубленку и норковую шапку сын, невзирая на жару, надел на себя. Оглядываться было некогда, но краем глаз Ястребов заметил суматоху и в соседних дворах: справа тоже вывели из гаража и набивали добром "Жигули", слева - мотоцикл с коляской; там и в доме напротив уже голосили женщины. - Давай скорей, батя! - подгонял сын, выруливая машину за ворота.- Медлить себе дороже, драпать надо! Запыхавшийся Герман Иванович все-таки запер дом, ворота и калитку, плюхнулся на сиденье. Сын дал газ. Директорская "Волга" подлетела к проходной, когда в ядре Шара как раз выпятилась последняя Метапульсация. Ее сине-лиловое зарево на миг просветило висевшую в зоне пыль. Верх башни вблизи выглядел уступчатыми крепостными развалинами: не было более лаборатории MB, профилактория, экспериментальных мастерских вверху; рваными проемами, разлинованными арматурой, зияли бока кольца-лифта. На этот раз не выскочила к барьеру НПВ голубая точечная молния-звезда; только воздушный удар перекачки, грохот рвущегося бетона, треск падающих обломков. Пец, Буров и Зискинд выскочили, стояли, задрав головы, ждали, что после удара все успокоится. Но нет, колыхания неоднородного пространства продолжались; волнисто изгибались контуры башни, расстояния между рядами окон (и размеры их) то уменьшались, то росли. Частично это были оптические искажения пространства - но новые трещины в стенах башни, выпадающие оттуда квадраты облицовки, стекла и целые рамы свидетельствовали, что НПВ по-прежнему корежит ее. Ревел тот же, что они слышали, подъезжая, орган перекачки, к нему добавлялся оглушительный басовый звук вибрирующих от предельного натяжения канатов сети: они то удлинялись, то сокращались. Ураганы и смерчи метались по зоне и около, раздували пыль и мусор, шатали и валили автокраны. А с высот покрывал все это вьюжный множественный вой сетей. Шар бился в сетях огромной рыбиной, сотрясениями и ревом напоминал о своем умении крушить города и горы. Шар снова давал концерт! А получилось так. Автоматический регулятор, датчики которого управляли лебедками, как и всякая система с обратными связями, был хорош в определенных границах - не сильнее шквальных порывов смещающего сеть ветра. С ними он легко справлялся, вовремя перетягивая канаты, удерживал Шар строго над башней. Но когда возмущение - да еще страшной силы - пришло не извне, а изнутри, регулятор загенерировал; иначе сказать, с ним сделалось нечто близкое к паническим метаниям животного от боли и испуга. Он рывком дал обороты нужным лебедкам, чтобы выпустить одни канаты, подтянуть другие, тем компенсировать смещение сети,- по инерции барабаны прокрутились дальше, чем следует - для выравнивания регулятор послал сильные противоположные импульсы - лебедки сработали с перетягом в другую сторону - снова исправляющий сигнал - снова перебор - и пошло! Две стихии, обычно противостоящие друг другу,- естественная и техническая,- сейчас работали вместе, работали на разрушение. ...Они перешагнули защелкнутые турникеты на проходной - на этот раз некому было их открыть. Комендант Петренко что-то сбивчиво объяснял в телефон; увидев Пеца, протянул трубку ему: - Это из крайкома, Страшнов. Ух... ну, дела! У него ходуном ходили усы на посеревшем лице. - Ну... ну-ну! - Директор положил трубку на столик, тряхнул коменданта за плечи.- Вы же были на фронте. - Так... так то ж на фронте! - Но подтянулся, доложил.- Заплаты готовы, на площадке все в сборе. Три вертолета можем задействовать, а с четвертого... вертолетчик сбежал. Умчал на мотоцикле. - Ясно. Поднимайте тремя, навешивайте по известной вам схеме. Работайте осторожно, но без паники: вверху, над сетью, спокойнее, чем здесь. Действуйте. Петренко скорым шагом удалился в муть и грохот, к вертодрому. Пец взял трубку: - Виктор Пантелеймонович? Пец... Здесь шаротрясение. Ша-ро-тря-се-ние!.. Городу не угрожает, но все очень серьезно. Прошу употребить всю вашу власть и поднять с аэродромов два самолета легкой авиации и один средний, типа Ан-28, например. С полной заправкой. Что?.. Сюда, к нам! Задача: слежение за Шаром, если сорвется и уйдет. Что?. Извините, остальное не сейчас. "Возможности... да вокруг нас океан возможностей!" Все трое вышли в зону, смотрели из-под бетонного козырька над выходом. Башню трясло, как дерево; спелыми плодами осыпались с нее, появляясь вверху из сумрака и пыли, обломки, целые плиты, балки. На внешней стене, примерно на третьем уровне, искрил, трещал, сыпал сварочными огнями перебитый кабель. Слева из зоны несло маслянистым дымом, там что-то горело. Даже под густым крымским загаром было заметно, как у Зискинда побледнело лицо. - Что, Юра, каково вам после отпуска у нас здесь? - приблизясь к его уху и напрягая голос, спросил Пец. - И не говорите! - прокричал тот,- Но внутренние слои будут держаться. И каркас, он же металлический. - Энергетик, поди, удрал! - проорал им Буров.- Надо вырубить ток! - Не выйдет, главный щит на кодовом замке! Код только Оглоблин знает! - Значит, надо добраться в координатор, к регулятору! А может, просто разобьем датчики на лебедках, а, Вэ-Вэ?! И застопорится! - Нельзя, это надо на всех четырех одновременно, иначе хуже выйдет! Несколько человек - смутные фигурки в пылевом облаке - выбежали из арочного проема внешнего слоя башни, метнулись, петляя среди машин и обломков, к ограде, перескочили ее и исчезли. Последний из них, прикрываясь перевернутым стулом, выбежал к проходной, прямо на них. - Ба, полковник! - узнал Пец.- Вы очень кстати! Волков был без кителя, в разорванной рубашке, весь усыпан серой дрянью. Он остановился, тяжело дыша. - Вы?! - яростно выдохнул. Один момент казалось, что он трахнет директора поднятым стулом.- Вы знали - и... да вас за это! - Сейчас не об этом, Петр Максимович,- Пец вспомнил, наконец, имя этого человека.- Прежде всего: как в башне, можно ли проникнуть наверх? Есть там еще кто-то? - Из моих никого,- полковник опустился на свой стул.- Установки только... такие машины! Да за одно это вас расстрелять!..- перевел дух, добавил понуро: - В башню сейчас только за смертью идти. В осевой еще ничего, хоть и штормит, а во внешних слоях все трещит и сыплется, не пройти. - Но вот вы и ваши герои - проскользнули,- не без яда заметил Буров. - Так! - Валерьян Вениаминович хлопнул в ладони.- Две минуты на выработку плана - и действовать! Это был прежний Пец, даже помолодевший - с блеском расширившихся глаз, подтянутым одухотворенным лицом, уверенной речью и жестами. Зискинд подумал, что таким не видел его. Никто не видел его таким (разве что Корнев один раз, когда он ворвался к нему с идеей ГиМ) - потому что это был человек, достигший высшей ступени понимания. Валерьяна Вениаминовича не пугали сейчас ни грохот катастрофы, ни опасность, ни ответственность. План выработали быстро: Бурову, который знал, где находится регулятор и как 'с ним управиться, подняться туда, отключить или усмирить; Волкову - собрать своих разбежавшихся помощников, сформировать четыре группы, которые одновременно, по сигналу - выстрелом из пистолета, разобьют датчики на лебедках. Две возможности удержать Шар. - А мы с Юрием Акимовичем здесь, в резерве. Все было решено под грохот и водянистые колыхания пространства. Волков убежал собирать своих. - Теперь вы, Витя. Возьмите вот стул, прикройтесь. Секунду Буров и Пец смотрели в глаза друг другу. Виктору Федоровичу было что крепко сказать директору напоследок ("Тоже мне король Лир - папа Пец, Хрыч, куда к черту!" - мелькнуло в уме). Но вместо этого он вдруг шагнул к Валерьяну Вениаминовичу, обнял его - и они расцеловались, как друзья, которым больше не увидеться. Потом Буров через бомбардируемое обломками пространство пошел к арке. Возможно, ему лучше было бежать - только он не мог бежать. Душа была охвачена восторгом и ужасом; но ужас этот не имел ничего общего с животным страхом боли и смерти, от него не смешивались мысли и не дрожали колени. Осколки бетона барабанили по днищу стула над головой, задевали бока, падали около ног. Вокруг творилось такое, что юлить не имело смысла: разбушевавшееся НПВ каждым своим шевелением могло скомкать его, порвать, стереть в пыль. И сознание того, что не имеет смысла предугадывать опасности, а надо просто идти и делать, что намерился,- придавало Виктору Федоровичу спокойствие и силу. И он дошел - сначала до арки, а там и до входа в средний слой. Скрылся в нем. - Может, и я пойду, подстрахую? - неуверенно предложил Зискинд.- Мало ли что... - Не следует проявлять отвагу через силу,- спокойно и без желания обидеть сказал Пец.- Ничто не следует делать через силу. Вам ведь не хочется идти. И не нужно, он дойдет. "А вы?" - вопросительно взглянул на директора Зискинд - но не сказал, поняв, что Валерьян Вениаминович снова отключился, думает о своем, глядит туда, куда ушел Буров. "Когда люди многое делают через силу, стихии воздают им тем же. Мы живем в прекрасном и яростном мире, Платонов прав. Но, пожалуй, все-таки в куда более яростном, чем прекрасном. Не людям увеличивать его ярость - в этом они ничто перед вселенской мощью. Мир, природа ждут от них вклада другим - прекрасным. Тонким, возвышенным, продуманным, умным. Энергия и вещества коими, как нам кажется, мы владеем, у нас не свои, а это - свое. Этого, красоты-тонкости, без нас не будет - ни в местных процессах, ни в мировых. А объекты, даже и планеты - лишь мгновенные состояния процессов. Образы событий. Я немало ошибался, да ошибались и мы все, сомневались, искали, меняли мнения и решения, разочаровывались, переделывали. Вероятно, я нахомутал, и сейчас, Витя. Прости... Мог бы ошибиться, поступив по-иному. Что поделаешь, нельзя нам ждать, пока в Совершенное Знание проникает Совершенный Человек. Не дождемся. Надо самим, какие ни есть. Пытаться, искать, стре... ох! Что это?!" Вспышка света в глазах, но вместо грохота - боль в черепе. Это было не внешнее: удар, как и в Шаре, пришел изнутри. Все сверхчеловеческое напряжение последних часов, все прожитое и пережитое вложилось в этот удар в мозгу, в кровоизлияние. Пец слепо нашаривал, за что бы ухватиться, но руки не слушались. Тело само отшатнулось к стене проходной, оползало на подгибающихся ногах. Зискинд едва успел его подхватить: - Валерьян Вениаминович, что с вами? "Ох... а!.. вот оно что... вот что - чего сам хотел. Все как у Корнева, с точностью до плюс-минус желаний. Ооо! Ну и боль!.. Ничего, теперь можно... отпущаеши... ничего. Оох!" Малиновая "Волга" Ястребовых катила по проселку, поднимая глинистую пыль. Сын выбрал направление, которое прямо уводило от Шара, и гнал, не жалея рессор. Герман Иванович все оглядывался. В башне народу... ой-ой! "Драпать надо, драпать!" - бился в уме энергически произнесенный сыном глагол. ...Герман Иванович отведал войны только в последний ее год, девятнадцатилетним младшим сержантом, технарем на аэродроме. Тогда драпали немцы. Впрочем, и в предыдущие годы этот глагол применяли исключительно к ним; наши - отступали. - Да не гони ты так! - не выдержал он последнего толчка на ухабе.- Гляди, багажник опять распахнулся, зараза! Сын оглянулся, затормозил, выругался. Он впервые при отце ругнулся по-черному; тот удивился: гляди-ка осмелел. - Говорил же тебе сколько раз!..- выскочил закрыть багажник. Дальнейшее произошло как-то неожиданно для самого механика: он переместился на сиденье сына, для пробы давнул правой, плохо слушающейся ногой педаль тормоза: будет работать! - включая сцепление, дал газ. "Волга" рванула с места. Отъехав метров сто, Герман Иванович свернул на сжатое поле, двинул по стерне обратно. Сын бежал наперерез, махал сорванной с головы норковой шапкой, что-то кричал. Но не успел, стал. Механик, проезжая, только покосился на рыжего, родного, похожего: вид у того - в дубленке посреди пыльного жаркого поля - был довольно дурацкий; пробормотал: "Ничего!.." - прибавил еще газу, вывел машину на проселок, обратно к Шару. Удар. Боль. Вспышка в мозгу. Болевой шквал будто дробил тело Валерьяна Вениаминовича, он не слышал ничего, не видел клубов пыли и дыма, сверкания искр наверху. Но какие-то участки его мозга еще сохраняли ясность - и нельзя было поддаваться, надо что-то еще успеть додумать и понять. "...о чем я перед этим?.. Ага, пытаться и стремиться. Ну, конечно, в этом общий смысл: - из всех движений материи лишь немногие, самые мощные, порождают галактики, а из них лишь редкие в напоре своем разделяются на звезды - но без прочих действий не было бы и их... - и среди обилия живых существ лишь немногие выйдут за круг обменного существования, начнут мыслить - но не было бы всех, не появились бы и эти... - и так во всем... ооо!" Удар, боль, вспышка. Юрий Акимович суетился, не зная, что делать: положил Пеца вдоль стены на спину, решил было перетащить его в комендантскую, кинулся туда - там явно не было места; принялся звонить в "Скорую". Умом он понимал, что директор кончается, ничем ему не поможешь (даже с Буровым так простился, ему сказал, что необходимо кому-то остаться здесь...), но в таких случаях предполагается что-то предпринимать, бороться за жизнь. На лебедке слева туго натянулся канат, распространяя контрабасовый гул; там лопнул кабель-заземлитель. В высоте с новой силой 'завыл ураган перекачки. Колыхался сумрак, извивались контуры башни: НПВ воочию доказывало, что именно оно, а не суетящиеся комочки, завитки материи - первичная реальность! "Оох, боль! Бей, не жалей... Только врешь: я еще существую. Я существую! И так во всем, говорю я, во всех проявлениях бытия: ...из тысяч рассеянных ветром семян только одно достигнет плодородной почвы - но не будь тысяч, не продолжилась бы жизнь растения. Так и идеи, попытки разума продлить себя... ...и неправ был Любарский, что пена веществ суть нашей телесности. Пена эта, турбулентное кипение жизни, возникает только в самых мощных струях времени - вот они-то и есть суть наша. ...потому что все едино в Книге Бытия, волнующейся материи: вся она состоит из волн-попыток, струй-попыток, миров-попыток. Из них большая часть ниспадает втуне - но без всех не было бы и крайне выразительных, выплескивающих избыток действия-жизни к новому развитию. Пытаться и стремиться!.." Удар-боль-вспышка. И вверху мгновенным сиянием выплеснулся из Шара метагалактический свет - знак того, что там состоялась еще одна вселенная-попытка, а в ней галактики-попытки, звезды и планеты-попытки. Свет озарил лицо Валерьяна Вениаминовича. "Удар - свет... какой свет! Куда ты течешь, Вселенная? Что поют твои звезды, какую мелодию выводят: Реквием или Гимн?.. Ты сама не знаешь этого, Вселенная, только желаешь узнать. Для того и порождаешь мириады существ, которые воспринимают, изучают, постигают другое и других, а все вместе - себя. Тебя. Принимай же среди них и меня, мою жизнь-попытку. Стремиться..." И смерть была как русло: ручеек жизни человека впал в спокойно-мощный, неразличимо-ясный и стремительный поток Времени, растворился в нем и помчал далее в Едином - в вечность. Гремел гневался, грозил апокалиптическими бедами Шар. За оградой зоны Волков расставлял офицеров - ждать сигнала, выстрела. Мелово-бледный от боли в перебитой ключице, брел вверх с этажа на этаж Буров. Взлетели над пылью, сумраком и грохотом вертолеты со сваренными многометровыми лоскутами сети. Спешно поднятые по приказу Страшнова в воздух две "Пчелки" и Ан-28 разворачивались и ложились на курс к Шару. Механик Ястребов, то выжимая газ, то притормаживая немеющей правой ногой, мчал по бетонке на своей "Волге" к башне. Анатолий Андреевич Васюк-Басистов, помогая ногами дохлому моторчику мопеда, давил на педали, подскакивал на ухабах. Катил в такси, ободряя перетрусившего водителя, Любарский. По дорогам и прямиком через степи шли, бежали, ехали, летели к Шару - люди. 1970-90, Киев - Полтава - Подмосковье - Причерноморье - Прибалтика.