, и больше - кто знает. Оборот вокруг светила, и все... И про ее сутки мы знаем не больше". Застывание повторилось и в режиме "кадр-век". И только когда пришпорили время до "кадр-тысячелетие", ощутимы стали миллионы лет-оборотов планеты по орбите - они неоспоримо увидели живое тело в космосе MB: рельеф шара дышал, то вздыбливаясь горными странами, то опадая, шевелился, будто под кожей планеты напрягались и расслаблялись бугры и свивы мышц, пульсировали потоки-жилы протяженностями в материк. Темп оживления нарастал, автомат вернулся к "кадрам в век", затем к "кадрам в десятилетие" и к "кадрам в год". Утолщалась и мутнела атмосфера планеты, твердь ходила ходуном, пузырилась, в теневой части возникли и множились блики света... Затем и в годовом темпе все смазалось. Автомат отдалил кабину: планетный шар съежился в освещенную серпиком горошинку, в искорку, показалось бело-голубое светило. Последнее, что они увидели до полного отката: как оно разбухает в сверхновую, охватывает всепожирающими выбросами ядерного огня орбиты планет. И хоть далее снова пошли финальные "титровые" кадры звездного неба, удаляющейся галактики, но впечатление о виденной только что жизни и гибели большого мира-планеты ими не смазалось. Такое невозможно смазать, к такому невозможно привыкнуть. Несколько минут они сидели молча, ошеломленные. Автомат продолжал отводить кабину, в ней становилось сумеречно; над куполом угасал очередной Шторм-цикл. - Так-с...- Александр Иванович первым овладел собой.- Надо продумать автоматическую синхронизацию чаще кадра в год. Это сложно, я понимаю, планета меняет места на орбите. Но... иначе мы много интересного упустим, особенно в максимальных сближениях. - Хорошо, Александр Иванович,- со вздохом сказала Люся.- Дождемся сейчас нового Шторма, попробуем. Ну, а вообще-то как?.. - Замечательно, Люся, о чем говорить! Если схватить первого попавшегося ученого-астронома, дважды лауреатного, трижды заслуженного... фамилию забыл, как говорит Райкин,- и поместить в нашу кабину, то он или умрет от черной зависти, или тронется рассудком. Только что пощупать звезды не можем, а так - почти все. - Во-от!..- удовлетворенно сказала Малюта; голос ее повеселел.- А не намекнула, то и не похвалил бы, не догадался. Ох, какие вы все затурканные!.. Вот у нас час времени до нового Шторма - что нужно вам делать? - Что, Люся? - Ну, хоть поухаживать, что ли! Сидим, как неродные... Не мне же за вами! Ну, мужчины нынче пошли - головастики! Главный инженер повернул кресло, с любопытством посмотрел на Малюту. Рядом сидела красивая - и к тому же прелестно разгорячившаяся от своей храбрости - женщина. Сумерки в кабине скрадывали морщинки и тени, которые могли бы повредить ее облику, но зато выигрышно выделили профиль с прямым четким носиком, капризным изгибом губ, высокую прическу над выпуклым лбом; во всем этом колеблющийся, зыбкий полусвет MB как-то усилил женственную воздушность, недосказанность, интим. Александр Иванович вспомнил, что не раз при встречах любовался фигуркой главкибернетика, всегда умеренно обтянутой джинсами, свитером или халатиком, ее походкой ("Идет, как пишет"), даже хотел подбить клинья, да все отвлекали дела. Вспомнил и про то, что с женой опять нелады, а замену ей - из-за той же предельной занятости, будь она неладна! - он не сыскал... короче, вспомнил и почувствовал, что он мужчина. Не головастик - или, точнее, не только головастик. (Не в одном этом, если доискиваться до глубин, было дело. В кабине сейчас находился не прежний Корнев, научный флибустьер, хозяин жизни и всех дел в Шаре, а человек сомневающийся, несколько растерянный - ослабевший. Трудами, идеями и подвигами в освоении Меняющейся Вселенной Александр Иванович подсознательно стремился утвердить то же, что и в других делах,- свою исключительность. Не только, впрочем, свою, не такой он был эгоцентрист - и товарищей по работе, вообще умных, знающих и даровитых людей. Но получилось не так: Меняющаяся Вселенная в Шаре, заманив его сначала интересностью проблем и наблюдений, теперь больше отнимала, чем давала. Сокрушала - одну за другой - иллюзии обычного видения мира, обычной жизни; в том числе и такие, терять которые было больно и страшно... Поэтому утверждение себя - пусть самое простое - было ему позарез необходимо). - Люся,- с добродушным изумлением промолвил главный инженер,- а ведь вы хорошенькая! - Та-ак, уже теплее!..- Людмила Сергеевна тоже повернула кресло к нему.- Что дальше? - Дальше?.. Что могло быть дальше? Корнев перегнулся, сгреб женщину в объятия, перетащил к себе; с удовольствием почувствовал, что свитер и джинсы не обманывали - тело действительно было упругое, теплое. - Александр Иванович, вы что?! - Люся ошеломленно уперлась в его грудь ладонями.- Я вовсе не это имела в виду!.. - А я это.- Он запустил правую руку под свитер, лево притянул к себе Люсины плечи, искал губами ее губы - и нашел. Потом поднял и понес ее в угол кабины, где лежал застеленный матрас; пол слегка покачивался под ногами. Людмила Сергеевна вела себя достойно - сопротивлялась, отнимала руки. Но поскольку, кроме их двоих, теперь здесь присутствовал и некто .третий по имени Взаимное Влечение, то получилось так, что ее суматошные отталкивания помогли Корневу быстрее и легче освободить ее от одежды, чем если бы она не противилась. Так бывает. В черноте ядра тем временем голубовато накалился новый Вселенский Шторм. Персептрон-автомат прицельно и не спеша повел кабину вверх, выбрал среди множества новых вихриков-галактик одну, приблизился к ней - и она развернулась в обильное звездами небо. ...И под этим небом, под согласованно мерцающими, переливающимися звездами Меняющейся Вселенной послышалось то, что бесчисленное число раз слышали обычные звезды, луна, облака, кусты, деревья, берега рек, луга и поляны, слышали на всех языках человечьих, птичьих и звериных: - Ну, Люся... ну, Люсь!.. - Ох, ну не нннадо... не надо, Александр Иваныч миленький, Саша, Сашенька! О... аххх!.. Не было более главного инженера и главкибернетика, отмелись вместе с одеждами имена и различия. Осталось главное: Мужчина и Женщина, Он и Она - что было, есть и да пребудет во веки веков. И было хорошо весьма. Во втором заходе Люся научилась (Саша научил) нежно оплетать ногами его мускулистые ноги. Автомат между тем начал поиск планеты, целевая модель которой осталась в его памяти: приближал звезду, она увеличивалась до диска, в кабине ночь сменялась минутным днем. Звезда уплывала в сторону - опять сумерки, ночь - возникала над куполом планета и светила, как ущербная луна. Но мир сей не подходил под заданный образец, автомат браковал его, а затем, просмотрев и показав всю звездную систему, устремлял кабину к иной... Они, отдыхая, лежали, смотрели: Люсина голова на плече Александра Ивановича. - Нет, это не то! - Она поднялась, подошла к пульту, нажала несколько клавишей. Звездное небо сгустилось в галактику - теперь весь косо накренившийся вихрь из миллиардов сверкающих точек помещался над куполом. Свет его - слабее дневного, но ярче лунного - волшебно лился на нагое стройное тело Люси. Корнев глядел, любовался: нет, эта женщина не с Земли сюда поднялась - опустилась из Меняющейся Вселенной. Сгустилась из света звезд. Она вернулась, легла к нему. Он склонился над ней: - Ты чудесная женщина, Люсь. Девушка со звезды. И как мы подходим друг к другу! ...они все не могли насытиться. Чем-то их простое и радостное занятие, действие ради чувствования, было родственно делающемуся в MB. Корнев это ощущал спиной. И шорох их движений, звуки поцелуев, негромкие стоны Люси как-то очень естественно сплетались с ниспадающим на них из динамиков многоголосым ритмичным шумом вселенских процессов, временами переходящим в симфонические аккорды,- как первичное с первичным. "Действие ради чувствования...- думал затем Александр Иванович, лежа на спине и глядя на галактику, которая все набирала накал и блеск выразительности, сворачивалась в ярчайший эллиптический диск.- А что, если и там все так? Ведь невозможно оспорить, что этот мир - живой, что жизнь-активность лежит в начале всех причин. Но раз так, то чувство существует в природе наравне с действием, это две стороны чего-то изначального. И мир, сам себя делая, выпячиваясь из небытия, сам себя и чувствует - с непредставимой силой воспринимает всю полноту бытия, созидания и разрушения, разделения и смещения... Поэтому и получается в нем такая выразительность: пустота - и огненные точки звезд. Сама материя-действие необъективна, поэтому каждое образование в ней стремится к долгому устойчивому бытию, к действию-существованию ради чувства своей жизни. Своей! Свет звезд - это и радость их, тысячеградусный накал ядерной страсти. И планеты они рождают-выделяют из себя в счастье и муке. И космический холод суть ужас, и вспышки сверхновых, происходят в экстазе самоотдачи... Но если эти чувства соразмерны объемам, массам, давлениям, скоростям и температурам, всем происходящим в звездах и галактиках процессам, какова же их мощь, глубина самопоглощения, масштабы, сила?! И что против них наше комариное чувствованьице - хоть плотью своей, хоть посредством приборов? Что есть наши попытки выдавать самих себя за единственных чувствующих и познающих объективный мир существ? Но если так... как же мы заблудились!" Мысль была страшная. Она осела на другие трудные мысли, которые последнее время все больше одолевали Корнева, мешали работать и жить. Он вдруг почувствовал себя маленьким, слабым, напуганным - ребенком. И, как ребенок, приник лицом к груди Люси. Та почувствовала перемену, погладила, спросила тревожно: - Что, Александр Иванович? - Ох, Люсь, знаешь... я вроде перестаю понимать все. И если бы только я!.. Мы стремимся сюда, исследуем... Ну, ученье - свет, знание, стало быть, тоже. А если не свет - огонь? И мы бабочки, летящие на него?.. Ведь дело не в том, что почти никто не знает, куда мчит Земля и Солнце, а - никому дела нет до этого. И мне еще недавно не было дела... Он говорил не столько ей - себе. Люся не все и поняла из его бормотанья, но - обняла, гладила, целовала: - Ну, Саша... вы просто устали. Нельзя так влезать в дела - всеми печенками. Нужно уметь отвлечься. А то ведь даже о том, что он мужчина, забыл, бедненький, пока я не напомнила. Мой славный, хороший мужчина!.. И голос у Людмилы Сергеевны был не такой, как обычно,- резкий, с командными интонациями, а тонкий и немного детский от нежности. Она очень любила сейчас и хотела, чтобы ему - прежде всего ему, Сашеньке,- было хорошо и покойно. И он снова воспрял, и утвердил себя, и почувствовал покой и уверенность. А галактика над куполом плыла во тьме, упруго подрагивая краями. Колебания яркости цвета звезд распространялись по ней от ядра согласованными переливами. Она снова раскручивалась из эллипса в вихрь - только звездные рукава теперь простирались в другую сторону. И кто знает, шло ли это от несущего ее потока материи-действия, или образ сам выбирал свою форму и изменения, чтобы наилучше выразить себя и насладиться бытием; наверное, не без того и не без другого. И по краям галактики, в рукавах, все чаще вспыхивали и растекались светящимся туманом сверхновые. - Послушай, я кое-что понял,- Александр Иванович лежал, закинув руки за голову.- Четвертая координата не время, а ускорение времени. И необъективность нашего взгляда на мир начинается с того, что мы видим все в своем темпе изменений... а что он для вселенских событий! Понимаешь, если так видеть в пространстве, то нам были бы доступны только предметы наших размеров. По вертикали этаж, а не все здание, по горизонтали опять-таки один балкон. Или окно. Не лес и не деревья в нем, а ствол одного дерева. Или ветка. А на далеких дистанциях и вовсе ничего: камень неразличим, гора необозрима... Во времени мы слепее кротов, понимаешь? - Понимаю...- Люся приподнялась на локте, посмотрела на Корнева, вздохнула.- Я так понимаю, что нам пора вставать. Петушок пропел давно...- Она вдруг приникла к нему, обвила теплыми руками, целовала грудь, шею, лицо, глаза.- Послушай, почему мне так жаль тебя? Вот ты сильный, умный, а жалко до слез! И верно, в голосе ее чувствовались слезы. - Баба, вот и жалко,- отстранился Александр Иванович.- Так вы, женщины, устроены: чтоб вы жалели и чтоб вас тоже. Подъем! Опустившись на крышу и выйдя из кабины, они сдержанно (поскольку на людях) распрощались. Корнев направился в профилакторий, Люся в координатор - и больше между ними ничего не было. Людмила Сергеевна была не шибко везучим в любви человеком, Александр же Иванович, пожалуй, напротив; но оба понимали, что с ними случилось самое сильное любовное переживание в их жизни: любовь, слившаяся с познанием мира. Повторить такое, уединяясь где-то для жалкого счастья физического обладания, невозможно; а подниматься снова в MB ради этого было бы и вовсе пошло. Не такие они люди. Только встречаясь на совещаниях или по делам, они иногда обменивались короткими взглядами - и чувствовали вдруг такую близость, что на секунды исчезало вокруг все. III Хроника Шара 1) Б. Б. Мендельзон сделал открытие. Поднялся с папкой в лабораторию MB, начал спрашивать: - Кабина в импульсном режиме сближения с планетами вибрирует? - Уже нет,- ответил Буров.- Отрегулировали полями. - А почему это было, поняли? - Тяготение планет, чего ж не понять. - На пальцах,- или считали? - Бор Борыч попыхивал сигарой и с высоты своей эрудиции и нового знания глядел на сотрудников лаборатории (присутствовали еще Толюня, Любарский и Панкратов), как на насекомых. - А что считать, и так ясно! - Считать всегда полезно...- Мендельзон раскрыл папку, разложил на столе рисунки и листки с расчетами.- Сами по себе планеты так кабину не могли тревожить. А вибрации и потряхивания, любезные, были оттого, что ваши пространственные линзы концентрируют гравитационные поля наравне с оптическими! - И он с удовольствием посмотрел на раскисшие лица собеседников. Действительно, могли бы и догадаться: что пространственные линзы - не стекла, не зеркала, просто области сильно деформированного полями пространства - не могут обращаться с силовыми линиями поля тяготения иначе, чем с идущими от планет световыми лучами. Но естественно и то, что первым смекнул это давно изучавший гравитационные искажения Мендельзон, а не "эмвэшники", для которых данный факт был лишь помехой в основных исследованиях. Далее у Бориса Борисовича получалось, что можно подобрать такие поля и импульсные режимы, что зона гравитационного равновесия: ниже ее тянет Земля, а выше исследуемая планета - окажется очень близко от кабины ГиМ. "Из рогатки можно в MB запулить!" Это было приближение к тому, о чем мечталось в перекурах, в саунном трепе; фантастика подсказала возможность своей реализации. Необязательно, конечно, забрасывать на планеты MB Толю-ню и Любарского, а потом зачищать контакт - но зонды-то можно! Тем более что планетные зонды имелись, их испытывали на надежность в хозяйстве полковника Волкова; заполучить их в обмен на дополнительные комнаты наверху не представило труда. И как дружно, охотно, рьяно включились в это дело сотрудники лаборатории MB! Здесь было над чем поломать головы: как запускать? - не рогатками, конечно, даже и не теми, что применяют для планеров; лучше электромагнитную катапульту соорудить над куполом - "электричество может все". Как программировать зонды: что им в атмосфере планеты "щупать", что на тверди, в жидкости? Как кодировать радиосигналы, как принимать их, если будут - а будут! - сдвиги темпа времени? Как тянуть импульс сближения с планетой?.. Как программировать датчики и анализаторы?.. Как?.. Как?.. И соорудили вчерне катапульту, запустили через спирали ее на марсоподобную планету пробный зондик с парашютиком, с простейшей установкой искрового анализа и средневолновым радиопередатчиком. И приняли от него морзянку радиосигналов (сместившихся в УКВ), по коей поняли, что упал зонд довольно мягко на почву кремнисто-глинистую, но без воды... Сам факт, что от них, с Земли, ушел в Меняющуюся Вселенную весомый предмет и там вместе с планетой сгинул, но перед тем известил, что и в MB справедлива таблица Менделеева, произвел сильное действие на умы. Идеи, замыслы, проекты у "эмвэшников" понеслись вскачь: - измерять химический и электронно-ионный состав атмосфер планет, их плотности, влажности, температуры, движение ветров; - изучить магнитные поля, радиационные, электрические... все, какие обнаружатся; - обнаружить радиоактивность пород, сейсмические колебания на разных стадиях эволюции планет; - поискать азотосоединения, бактерии, споры, микрофлору... ...и все требовало новых ухищрений, новых зондов, новых инженерных решений, методик, расчетов, программ. А результаты, буде их получат, тоже потребуют интерпретаций, обсуждений, графических и табличных иллюстраций, теоретических обобщений, дискуссий, возражений, а затем проверочных зондов и замеров, новых обработок результатов, уточнения или ниспровержения теорий. Словом, впереди намечалось нечто необъятное и на всю жизнь. (Миша Панкратов в далеких закидонах мысли все-таки задумчиво посматривал на Васюка и Любарского: как их в случае чего возвращать-то? Реле, конечно, всюду поставим бесконтактные, электронные...) В считанные дни (впрочем, равные месяцам) это увлечение настолько овладело умами и настроениями, что вытеснило из памяти сотрудников лаборатории первичную, охватывающую несчитанные миллиарды лет, все масштабы, образы, эпохи и эры Реальность вихревого волнения, от которой робела душа и которая в силу наглядности не допускала двух толкований. Забыли, что исследуют так - копируя обычные космические изыскания - микроскопическую часть Единого. Первым опомнился Васюк-Басистов. - Послуш-те,- сказал он задумчиво-удивленно,- послуш-те... а ведь мы, похоже, подменили проблему "понять" проблемой "сделать". Ну, намеряем зондами тысячи чисел давлений, температур, концентраций, напряженностей, влажностей, активностей... и что из этого? На него сначала окрысились: как - что? как - подменили?! Более других неистовствовал, выдвигал контрдоводы увлекшийся новым направлением Любарский. Анатолий Андреевич посмотрел на него удивленно и с сожалением: - Ну... от вас, Бармалеич, я не ждал. Такие широкие взгляды. Неужели непонятно, что это и есть тот случай, когда посредством грамматики исследуют фразу "убейте брата моего"? Присутствовавшие при споре не слышали тот монолог астрофизика и не поняли что к чему. Но зато все смогли наблюдать, как умеет краснеть их славный зав Варфоломей Дормидонтович: от шеи и по самую лысину - ровненько. Буров даже сказал: "Ого!" И к зондированию охладели. От него осталось знание, что вещества, квантовая пена Любарского, в мирах MB такие же; да еще более точное, ювелирное владение системой ГиМ. Теперь они могли приближать к себе планеты до "спутниковых" дистанций - до таких, на которых участки земной поверхности фотографируют со спутников и околоземных космических кораблей. 2) Под это дело в лаборатории MB возникла проблема дешифровки того, что можно увидеть при подобном сближении с землеподобными планетами Меняющейся Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий, сделанных со спутников серии "Космос", орбитальных станций "Салют", пилотируемых кораблей "Союз". Заметнее всего отличались от суши моря-океаны, крупные водоемы - темные ровные пятна. Выразительно выделялись горные кряжи и массивы; даже рельефно ветвистые очертания ледников на их спинах невозможно было спутать с облачными грядами. Легко узнавались серо-желтые пятна пустынь, сизо-зеленые лесов; ветвистыми прожилками, как в древесном листке, выделялись на равнинах долины рек - а на самых отчетливых снимках и крупные реки виднелись темными тонкими линиями; местами они разделялись на рукава, затем сходились. Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки цивилизации, разумной деятельности - почти все оказывались за пределом различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну, хорошо: Камчатка, Средне-Сибирское плоскогорье, район Байкала - относительно дикие места, претензий нет. Но вот юго-западная часть Крыма, участок сто на сто километров этого обжитого полуострова на снимке с масштабом 5 км/см - тот именно участок, где и стольный град Симферополь, и героический Севастополь, и Евпатория, и Ялта, и Алушта, весь берег в санаториях, домах отдыха, портах, виллах с военизированной охраной, миллионы отдыхающих и миллионы жиреющих на них местных жителей... и ничего! Севастопольская бухта есть - Севастополя нет. Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по одну сторону, ни Симферополя по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и по обе стороны от него, напротив, хорошо заметны. Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми прямоугольниками сельскохозяйственных угодий - подобные таким же на снимках Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать городов русских незаметен). Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки, в крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из материалов, коих полно в природе. Но в плане психическом это выглядело издевательством. - Послушайте, как же так? - волновался Витя Буров,- Вот я инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в контакт. Я же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую посеяли, чтобы отрапортовать, а потом забыли убрать... - А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? - поддавал Миша Панкратов. - Где - там? - поворачивался к нему Буров.- Где это, по-твоему, мог не победить колхозный строй?! - На планете, откуда ты прилетел,- Панкратов указывал вверх, в MB.- Или проще: у тех разумных существ Эвклидова геометрия не в чести, поля они разграничивают по естественным извивам рельефа - как у нас границы государств. Как тогда опознать их цивилизацию? - Черт знает...- Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину ладонью.- Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить самих себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом, потопом от таяния Антарктиды... А с минимальной космической высоты, с двухсот километров - и поглядеть не на что. Существует ли наша цивилизация? Существуем ли мы?! - Существовать-то она существует,- Толюня смотрел куда-то вдаль и вбок,- просто - не выделяется. ...Они были разные люди: с разными характерами и жизненными обстоятельствами, знаниями, опытом, убеждениями; и дела они исполняли различные, взаимно дополняющие одно другое. Но при всем том чем далее, тем более работники Шара - если и не все, то по крайней мере ведущие - становились именно они. Люди в крайних обстоятельствах, в которых, как известно, то, что отличает одного от другого и разделяет, отступает на задний план по сравнению с общим, объединяющим всех. Двойственность НПВ и системы ГиМ, где только километры пронизанной полями тьмы отделяют от мечущихся в непокое материи-действия вселенных, где легкие повороты ручек и касания клавишей на пульте равны путешествиям через мегапарсеки и миллиарды лет, интервалы вечности... и не пустые мегапарсеки и интервалы, а содержащие все акты мировой драмы: возникновение, жизнь и распад миров,- двойственность эта равняла и смешивала то, что равнять и смешивать нельзя: обычных людей - и вселенные, рассчитанный на тысячелетия путь познания с одним актом наблюдения. Да, они наловчились мять неоднородное пространство-время, как пластилин, как глину. Но и Меняющаяся Вселенная силой своих впечатлений давила на их психику и интеллект, деформировала, испытывала, как ответственные узлы и детали ракет. Они возвращались из трехчасового путешествия к ядру с остекленевшими глазами, осунувшиеся, психически напряженные - и отходили с трудом. У одних повышалась раздражительность; другие, наоборот, впадали в отрешенность, в транс. Впечатления от видеопленок, заснятых в автоматическом поиске и прокручиваемых потом в просмотровом зале, были не столь сокрушительны (спасибо вам, кино и телевидение!), но и после них требовалось время и покой, чтобы прийти в себя. И зыбок был мир, когда возвращались в город, домой. С сомнением глядели они на ровную степь за рекой, на застывшие на краю ее горы: не застыли горы-волны, катимые штормовым ветром времени, да и гладь степи может возмутиться в любой момент. И неправдоподобно выглядело ночное небо над Катаганью - скупое звездами, к тому же в большинстве тусклыми, в рисунках созвездий, не сверкающее радиозвездами, новыми и сверхновыми. А поверни рукоятку - и все оживет, заходит ходуном, заблистает, проявятся держащие наш мир мощные силы. А потом рукоятку обратно - и все застынет в новой обычной реальности. Обычная реальность была теперь для них не только одной из многих - но и неглавной. Она не могла казаться им главной. У Валерьяна Вениаминовича, бывалого человека, в те редкие минуты, когда удавалось смотреть на все отстраненно, их положение в этой стадии исследования MB ассоциировалось с июнем 41 года, с началом войны, которое для многих сразу и начисто отсекло проблемы обычной жизни, попятило неповторимые индивидуальности, объединило в одной цели: воевать и победить. Только здесь было серьезней, чем на войне. Там люди противостоят людям - они столкнулись со сверхчеловеческим, беспощадным к иллюзиям Знанием. На войне ясно, как добиться успеха: числом, уменьем, техникой, умом, отвагой, выносливостью, трудами, наконец; здесь же неясно было, в чем окончательный успех их исследований, не к поражению ли ведет каждый новый результат, вывод и факт? На войне известно, что может потерять сражающийся: кровь, здоровье, жизнь,- здесь не было известно что, но уже ясно становилось, что гораздо больше. Укрепи свой дух, читатель! Ты будешь сражаться вместе с ними.  * ЧАСТЬ IV *  ОСОБЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕКА ГЛАВА 21 НАСТРОЙКА НА "НАШ МИР" Мы готовы согласиться с существованием во Вселенной разумных ящеров, рыб, гадов, пауков, если они занимаются тем, чем и мы: зарабатывают на жизнь, делают карьеру, борются за успех и блага... Это куда легче, нежели, признать разумным человека, который раздает свое имущество или жертвует собой ради истины. К. Прутков-инженер. Мысль No 175. Многоствольные деревья с не то сросшимися, не то сплетшимися ветвями и извитыми, будто пиявки в судорогах, листьями сиреневого цвета. Слева сизый полумрак зарослей, справа - опушка, за ней одинаковой формы холмы уходят в перспективу. Перемена плана, вид сверху: - деревья слились в массив с черной полоской тени. Далее волнистая сизая степь, длинное озеро, по берегу какие-то предметы размытых очертаний. Приближение, наводка на резкость: - грубо сделанная (но несомненно сделанная) изгородь из жердей и суковатых столбов; она охватывает изрядный пятиугольник степи между озером и лесом. В нем пятна сооружений - их равно можно принять и за оранжереи с двускатными крышами, и за погреба. Расположены они не без намека на планировку. От крайнего "погреба" удалялось в глубину кадра существо. Возврат, замедленная прокрутка: существо шествовало на двух толстых тумбообразных ногах с впивающимися в почву темными когтями, волочило мощный, сходящийся на клин серый хвост; бочонкообразное туловище с острым хребтом наклонено чуть вперед и без плеч переходит в длинную шею, которую венчает приплюснутая голова. Существо удалилось не обернувшись. Пауза за время которой порыв ветра там, провел вмятину по сплетшимся кронам их деревьев. Из леса появились трое существ, похожих на первое: двое крупных, до половины роста деревьев, третье поменьше и поюрчее. Они, плавно шагая на когтистых лапах-тумбах, направились к изгороди. Меньшее опередило, возле ограды огляделось, вытягивая жирафью шею и поводя сплюснутой головой с выпуклыми глазами и вытянутыми вперед треугольными челюстями... - Ящер! - сказал Любарский. ...Затем обернулось, коротко и изящно мотнуло головой. У смотревших сильнее забились сердца: в изяществе этого движения чувствовалась высокая организация, не как у животных. Это был явный жест, сигнал тем двоим. Двое других существ ускорили шаги, выступили из длинной тени деревьев. Небольшими верхними конечностями они тащили нечто похожее на волокушу с двумя оглоблями: одно за правую, другое за левую. Эти двое направились за левый угол изгороди. Там одно существо, ловко оттолкнувшись ногами и хвостом, прыгнуло через жерди и, пригнувшись так, что шея оказалась на уровне длинных крыш, двинулось к ближнему сооружению, исчезло в нем - и тотчас вернулось, прижимая к чешуистой груди что-то светлое, похожее и на большую каплю, и на мешок... Шел сеанс в просмотровом зале. Присутствовали Корнев, Любарский, Васюк-Басистов, Миша Панкратов, Буров - и даже Герман Иванович Ястребов, который наконец уверовал, что светящие из глубин Шара живчики - настоящие галактики и звезды, хотя так и не понял: зачем?.. Поскольку почти все помногу раз внедрялись в кабине ГиМ в Меняющуюся Вселенную, то для них все происходило как бы в натуре, на висящей над куполом, головокружительно приблизившейся пятой планете белого карлика в рукаве галактики типа Рыб No 89 562 на спаде ее второй пульсации. И казалось, что застыла Меняющаяся Вселенная, затаила порождающее звезды и сдвигающее материки дыхание, пока у леса, у изгороди эти существа совершали исполненные особого значения действия. Смотрели пленку, снятую в замедлении почти один к одному (и от этого "почти" не было уверенности, что синее там действительно синее, а сиреневое - сиреневое), редкую по отчетливости картины. В натуре, из кабины, следует оговорить сразу, такое никто не наблюдал: для съемок в режиме максимального сближения кабину ГиМ запускали без людей, в автоматический персептронный поиск. Потому что режим этот, придуманный суперэлектриками Корневым и Буровым, сильно отдавал - это еще если оценивать деликатно - техническим авантюризмом: поля, импульсами выносившие кабину в MB, к звезде, к планете, к намеченной области ее и к намеченному малому участку этой области,- были запредельными для материалов системы ГиМ. От них во всех изоляторах и воздушных промежутках мог развиться электрический пробой - с грозовыми сокрушительными последствиями. Такие же поля подавали на "пространственные линзы", гладко и круто выгибая их в максимальном увеличении. Единственное, что не давало развиться необратимому электропробою,- это краткость импульсов внизу, в устройствах на крыше и генераторной галерее; чем короче они, тем дальше за миллион вольт в каждом каскаде можно перехлестнуть. Вверху же, вблизи MB, они оказывались достаточно долгими для синхронизованного с движением светил и миров поиска автомата, даже для прямых натуральных съемок. С учетом опасности этого дела Валерьян Вениаминович отобрал у всех причастных к исследованию MB подписку: не подниматься в таком режиме в кабине и не разрешать делать это другим. Только автомат мог искать в MB размыто заданные на экране его дисплея образы. "Пойди туда - не знаю куда, найди то - не знаю что",- определял эту программу Любарский. "Автоматизированная рыбная ловля",-высказывался о данном методе Буров; Миша Панкратов уточнял: "... и не всех рыб, а только пескарей от пяти до шести сантиметров, и только самцов". Аналогия с уженьем рыбы действительно позволяла понять изъяны способа: можно обучить автомат насаживать червяка на крючок, забрасывать удочку, следить за поплавком и даже дергать, когда клюет, но чтобы бездушная машина могла угадать место, где стоит забрасывать, или уловить момент, когда рыба повела, и подсечь ее... это уж извините! Человеческая интуиция неавтоматизируема, у кибернетиков на этот счет никаких идей нет и не предвидится. Трудность была еще и в том, что в максимальном сближении не только поля - все управляющие схемы работали на пределе возможного, на том пределе, когда сказываются (и, что хуже, складываются) их погрешности: неточности частот и потенциалов, даже "шум электронов". Поэтому близкие съемки, как правило, оказывались размытыми. Между тем, даже при полной отчетливости угадать в чуждом мире что есть что - задача непростая; а уж коли | нечетко... Человек в кабине смог бы, руководствуясь чутьем, точнее, ювелирной, прецезионней все подстроить - уловить миг отчетливой ясности. А автомат - хоть и самый сложный, обучаемый, универсальный - электронная скотина, не умнее лошади. И наконец, где - в пространстве и во времени - стоило на планетах-событиях выделять точечные, с булавочный укол, участочки, перспективные насчет того самого... ну, эдакого. Нашенского. То есть, конечно, не то чтобы людей узреть, об этом и мечтать не имело смысла (не фантасты, слава богу),- но все-таки чтоб живое чего-нибудь копошилось, с конечностями. А хорошо бы и с головой. А еще лучше, если высокоорганизованное. С предметами, с действиями, иллюстрирующими разумность. Так - где? В наблюдениях более крупного плана, их обобщениях "эмвэшники" пришли к тому, что во времени это должно быть на спаде выразительности в преддверии конца жизни планеты. Либо - для планет, кои многими волнами-ступеньками набирают свой наиболее красивый и устойчивый (т. н. экстремальный) облик и так же волнами, с частичными возвратами его утрачивают,- на стадиях смешения: когда на тверди все оживляется, мельтешит и надо от режима "кадр-век" переходить к кадру в год. В пространстве же наиболее перспективными для поиска оказались участки вблизи свищей. "Вы еще чирьями их назовите!" - брезгливо поморщился Пец, когда услышал впервые на семинаре это название. "На чирьи, уважаемый Валерьян Вениаминович, более всего похожи вулканы,- парировал Любарский.- В частности, и на Земле тоже, это видно на спутниковых снимках - Камчатки нашей, например. А их извержения с истечением лавы - на то, как чирей прорывается. Свищи же подобны немного им, немного пузырям... И то, и другое - ни то, ни другое". Если быть точным, то эти планетные образы-события заметили сначала на стадиях формирования тверди; даже еще точнее - сразу после этого: когда очертания и рельеф материков уже определились и застыли, только в отдельных местах что-то еще вспучивается, вихрится, колышется... и наконец опадает, застывает. Только на начальных стадиях эти свищи-вспучивания со временем все мельчали и редели, сходили на нет - на конечной же они, возникнув, росли числом и в размерах, соединялись какими-то трещинами (явно повышенной активности), пока все не завершалось общим смешением. II Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку и галактики на всех стадиях своего закручивания-раскручивания, и звезды, и планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный укол, под наш масштаб "здесь-сейчас"? ...Материк, контурами похожий на спящую кошку,- зафиксированный вблизи перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме "кадр-десятилетие", изменение цветов, тепловые излучения) свищ. Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от серебристо-голубого до серо-зеленого,- настройка на перспективу: поверхность и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные закатные (восходные?) тени от холмов - но сориентироваться можно. И блуждают, кружат между холмов и друг возле друга размытые фиолетовые смерчи - внизу пошире, вверху поуже - в форме гиперболоидов вращения. Одни вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры, уносятся вдаль между холмов... Что это: существа? Атмосферное явление? Сами ли они размыты - или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково сближение по времени?.. Ничего нельзя определить в длившемся считанные секунды видении. В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно-пылевые смерчи "не то", что искать их не надо. ...Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой: блуждают по накрененной серой равнине огни - большей частью локальные, подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме - и так же согласно меняют цвет от сине-зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета да и вообще огни ли это - может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно определить размеры их, темп движений - потому что ничто на равнине не годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам, охватывали их, ярко разгорались - так, что освещали черный извилистый след за собой - неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение огненных мошек. - Строго говоря,- сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту пленку,- горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и там важны калории. - А мышление тоже окислительный процесс?! - раздраженно повернулся к нему Корнев. - М-м... не знаю,- астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с таким сердцем,- не думаю... - Конечно, Александр Иванович,- подал голос Миша Панкратов.- Творческое горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут. - А, да поди ты, трепач! - с досадой пробормотал главный. Персептрону откорректировали, что и это - "не то". ...и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на несколько тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление во времени - и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то. Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то продолговатое, серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало оно боками расплывчатые сизые заросли... Тем не менее это было свое, понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем более командами для автомата. И галактики имели вид живого в определенных режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки, горные хребты, моря... но у них это было просто так. А у расплывчатого не то кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось, что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение. Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой-то эмоциональный резонанс. Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это "то". Улов стал попадаться чаще: - Центральное скопление галактик в шторме, звезда с единственной планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока - похоже, шел водопой (впрочем, может, и не "водо-"). И по другому берегу потока змеились, не пересекаясь, узкие желтые полосы - "коровьи тропы". Это, хоть и сильно дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к чему-то (к ручью) склониться, чтобы "попить", и затем двигаться с целью дальше, "пастись". - Окраина скопления галактик в иной Метапульсации, ядро "Андромеды-187", Желтая звезда, четвертая планета с повышенной против Земли сухостью, гористая твердь с редкими вкраплениями озер... ...И ползет по широкому ущелью нечто извивающееся, долгое, овальное в сечении, ребристое (или гофрированное?) - полосы играют в такт изгибам. Сдвиг в тепловой спектр - светится долгое, светится, зараза: впереди по движению и сверху ярче, к хвосту и вниз слабее. Выходит, теплее среды - существо! За ним среди пятен-валунов остается гладкий след-желоб. Вот приблизилось к овальной, под свой размер, дыре в стене ущелья, втянулось туда целиком. Может быть, не змея это, не гигантский червь - транспорт?! ...А около другого свища на той же планете: огромное, уносящее ствол и ветви за кадр дерево впилось в почву судорожно скрюченными корнями. И продолговатые юркие комочки возле. Их что-то испугало - спрятались меж корней. По движениям ясно было, что от страха прятались. - Как просто все, как глупо...- задумчиво прокомментировал Толюня эти кадры, когда зажгли свет.- Даже пошло. - О чем ты? - спросил Корнев. - О жизни нашей. И об ассимиляции-диссимиляции как ее основе. Знаете, почему мы различаем, где целесообразные действия, где кто питается, куда стремится и чего боится? - Анатолий Андреевич рассеянно оглядел всех.- Потому что живые существа нашего уровня не есть цельности. Они... то есть и мы сами - просто наиболее заметные... подвижностью, наверное? - части круговорота веществ и энергий в процессах Большой Жизни. Той самой, что видим в режимах "кадр-год" или еще медленней: материков и планет в целом. И звезд-событий, и галактик. Там тоже что-то от среды, от общего потока времени, что-то у каждого образа свое - но активность есть, а целесообразности нет. - Жертвенность как альтернатива сделке,- вставил Пец, который присутствовал на просмотре. - Может быть...- взглянул на него Васюк-Басистов.- Или свобода как дополнение необходимости. Эти круговерти веществ, тел, энергий объединяют все: существа, их стремления и страхи, объекты стремлений и страхов, действия по достижению целей, результаты действий, новые чувства и цели... все! Во всех масштабах и временах. А мы, части, вообразившие себя целым, в иных мирах выделяем коллег по заблуждениям, чувствами понимаем их... то есть себя опять-таки! - и называем это "объективным восприятием мира". А намного ли оно объективней заботы о своей семье?.. Слушали, кривились, комментировали. Корнев. Страшный ты, однако, человек, Толюня! Буров. Растут люди... Любарский. Вот видите, выходит, Энгельс таки был прав в своей уничижительной трактовке нашей жизни как процесса питания и выделения. Куда от этого денешься, раз мы не цельности, а части среды! Панкратов. Да-да, главное, чтоб классик был прав, а что мы такое на самом деле - дело десятое! Вникали, отметали, поправками "то" - "не то" и дополнительной информацией о земной жизни все более настраивали персептрон на поиск сложной целесообразной деятельности. Ящеры - это была наибольшая удача. III Оставшийся за изгородью ящер притянул вплотную к ней волокушу, перепрыгнул через жерди, легко двинулся навстречу первому, принял от него груз. Тот вернулся к двускатной крыше. А этот уложил на волокушу каплю-бурдюк, опять кинулся встретить товарища, который вынес еще более крупный бурдюк. Оба то и дело посматривали вдаль и на стоявшего на углу третьего. Все было диковинно в съемке, экзотично, инопланетно: многоствольные деревья с листьями-пиявками на конических ветвях, розово-голубое освещение от невидимого за облачной мутью светила, лоснящиеся скаты неровных длинных крыш, облик существ и перламутровый блеск их чешуи. Но смысл их осторожных, с оглядками движений был целиком понятен. Наблюдателей роднил с наблюдаемым масштаб 1:1 во времени и пространстве. Если бы сотрудники лаборатории MB орудовали у той изгороди, они управились бы за такое же время, может, даже малость быстрее. - Воруют, подлецы,- негромко молвил Буров. - А того малого на шухере поставили,- добавил Ястребов.- Во дают! ...Накидав в волокушу десятка два капель-бурдюков, два крупных ящера перескочили изгородь и взялись за оглобли. Третий подталкивал волокушу сзади. Процессия удалилась в лес. И дальше пошло несущественное: материк с заоблачной дистанции, меняющийся-живущий в темпе "кадр-год", планета в сверкающем вихревом облаке ионосферы, изменившаяся в эллипсоидную галактика с огромным ядром, мерцающие вспышки сверхновых на ее краях... Пленка кончилась, зажегся свет. Некоторое время все молчали. Собирались с мыслями и пытались справиться с чувствами. - Нет, ну что...- нерешительно потер лысину Варфоломей Дормидонтович, возвел брови.- Сложная организованная деятельность с распределением функций, животные так не могут. Наличествуют сооружения, изделия. Развито понятие собственности. Цивилизация?.. - "Собственность есть кража", как говорил Прудон,- добавил Миша Панкратов.- Так это или нет, но наличие собственности можно установить по факту кражи. - Если бы не катаклизм миллионы лет назад, то, весьма вероятно, и на Земле разумной формацией сейчас оказались бы ящеры,- развивал мысль Любарский.- Гуляли бы с магнитолами по паркам, смотрели кино, пили пиво... - Вы не о том... нет-нет! - Буров в волнении поднялся с кресла, принялся ходить вдоль стены.- Как хотите, но, по-моему, это апофеоз... или апогей? Словом, вершина, Маттегорн, Джомолунгма всей нашей деятельности. Нет-нет, Александр Иванович и все, не прерывайте, я должен высказаться - иначе я взорвусь и заляпаю стены! Смотрите: героическими действиями захватывают Шар, глыбу неоднородной материи - более общий случай пространства-времени согласно великой теории. Осваиваем, изучаем, героическим трудом сооружаем полукилометровую башню, геройским рывком - аэростатную кабину. Наблюдениями и страшным усилием мысли открываем Мерцающую Вселенную - первичную вселенскую Книгу Бытия, написанную микроквантами в Вечности-Бесконечности...- Похоже было, что Виктор Федорович действительно разозлился: говорил сильным грудным голосом, к месту жестикулировал, сами приходили слова - гнев выливался в речь.- Новая героика мысли и инженерного труда: изобрели способ полевого управления барьером в НПВ, создаем систему ГиМ, затем и пространственные линзы, и метод синхронизации... можем в Меняющейся Вселенной исследовать и понять все!.. И как же мы используем потрясную возможность исследовать и понять мир? Он оглядел всех. - Вселенская Метапульсация и Ее турбулентный Шторм - не то: нам бы что помельче, привычнее, начиная хотя бы с галактик... Хотя нету их самих по себе, лишь вихревая видимость на незримой галактической струе-волне! И звезды такие видимости, и планеты. Но и галактики "не то", и звезды, и звездо-планетные системы в целом... Пренебрегаем несчитанными миллиардами галактик, миров, листаем вселенные, как скучающий интурист проспекты: не то, не то... Нам бы планетку, да не всякую, а землеподобную - что понять то, что у нас, через такое, как у нас!.. На этом уровне незачем держать в уме идеи Валерьяна Вениаминовича и Варфоломея Бармалеича о первичности Метапульсаций, о несущих нас и все миры потоках материи-времени - ага, вот есть планетный шар с материками, атмосферой, скоплениями жидкости, суточным и годовым вращением... как у нас! Но и этого для нас много, мы записываем в "не то" жизнь планеты в целом, жизнь, выражающую себя движением материков и океанов, горных стран, полюсов, катаклизмами, оледенениями,- ищем проявления нашей органической жизни. Находим. Однако и биологические явления в полном масштабе - как ни жалки эти масштабы в сравнении с жизнью планет - "не то". Настраиваем "микроскоп" ГиМ еще тоньше, чтобы обнаружить знакомые нам формы животной жизни и целесообразного - то есть самого низменного, если прямо смотреть, сделочного, обменного "я-тебе-ты-мне"... но зато понятного нам всеми фибрами и печенками - поведения. Технику предельно совершенствуем, на риск идем. А вот если бы обнаружить разум, лелеем при этом мечту, самое что ни на есть высшее!.. И вот - раздайтесь во все стороны Штормы, Метапульсаций, галактики, мегапарсеки, миллиарды лет, звездишки всякие, материки и океаны! - опушка леса, склад за изгородью, три перламутровых хвостатых жулика воруют не то вино, не то пшено. Ура, вот это то, разумная жизнь, цивилизация, все как у нас: двое перекидывают через забор, третий стоит на стреме! Потрясающее завершение усилий понять мир и себя! Он замолк, достал платок, вытер разгоряченное лицо. - Да ты, никак, обвиняешь, прокурор Буров? - Сидевший согнувшись Корнев распрямился, взглянул на него исподлобья: - Кого и в чем? - Что вы, Александр Иванович, могу ли я! - ответил тот, складывая платок.- Не я... это, как говорят газетчики, факты обвиняют. - Нет, ну...- Любарский опять погладил лысину.- Если так смотреть, то и системы ГиМ не надо было. Из аэростатной кабины на двух километрах мы - когда поняли, что к чему - как раз и наблюдали все. А чем более внедрялись в MB, тем, по необходимости, отбрасывали все большую часть Вселенского Целого, чтобы докопаться... тут вы правы, Виктор Федорович,- до своих подробностей бытия. Ястребов, который не вмешивался в разговор и, казалось, задремал в своем кресле (он уже был старик - седой, неповоротливый, добродушный), вдруг захмыкал, покачал головой, повернулся к Корневу: - Высокоорганизованная разумная деятельность, хе-хе!.. Такую деятельность, Александр Ива, которая животным не по плечу, можно и без вашей системы наблюдать, без телескопов. Ночью около зоны прогуляйтесь, не в первый, так во второй заход что-то в этом роде увидите. Только подкатывают к ограде не волокушу, а мотоцикл с коляской. А то и грузовик. - Да уж по такому сорту деятельности ты знаток, что и говорить! - искоса взглянув на механика, сказал главный инженер, сказал жестко, с явным намерением обидеть. - Эт вы... эт вы о -чем? - опешил Герман Иванович. - Да о том самом. - Н-ну... раз такой разговор.- И без того красное лицо механика сделалось багровым. Он тяжело поднялся.- Раз уж такое поминаете, то... извините! - И вышел, сутулясь и шаркая ногами. Все недоуменно смотрели на Корнева. - Александр Иванович! - звучно заговорил Буров, и уголки рта у него дергались как-то независимо от произносимых слов.- Мы здесь все накоротке, запросто, высказываемся без околичностей... Но я лично сожалею, что не выработал еще столь короткое отношение к вам, чтобы влепить сейчас по физиономии! - Ну, уж это...- неодобрительно пробормотал Любарский. Толюня смотрел на своего шефа и друга с грустным удивлением. Главный инженер поглядел на Бурова, затем на остальных как-то рассеянно-равнодушно, без эмоций, поднялся и вышел из зала. Несколько минут все думали, что он пошел догнать Ястребова, ждали, что они, помирившись, оба вернутся. Но Корнев, как потом выяснилось, поднялся на крышу, двинулся один в Меняющуюся Вселенную. IV Заученные нажатия клавишей, повороты ручек... Сверхдальний план, дальний, средний, ближний, сверхближний, запредельный. Масштаб от миллионов лет в секунду до 1:1, синхронизация "кадр-век", "кадр-год", "кадр-декада", "кадр-сутки", непрерывное слежение; параметры орбит на экране дисплея, скорости, большая полуось, малая, поперечник планеты, сплюснутость. Но ведь что-то выражает Вселенная турбулентным кипеньем веществ в прозрачно-упругой плоти пространства-времени? Что-то хочет сказать галактика блеском ядра и рукавов, сверканьем звезд, взрывами новых и сверхновых? Что-то шепчет планета над куполом, шевеля потрескавшимися губами хребтов, какие-то знаки делает она растопыренными пальцами рек? Что? Какие? Кому? Тревожно, страшно на душе Александра Ивановича. Неподвижно чужое небо, застыли навсегда странные кляксы морей и горы около. Но измени масштаб - и побережье, ущелья, долины рек сминает вещественное волнение. Вот на равнине мелкие всплески собираются в крупные... Остановил время: теперь здесь горы: На лапах-отрогах "свищи" - беспокойные, излучающие, расплывчатые пятна. Еще ближе к ним в пространстве и во времени - сверхближний план, запредельный, насчет которого подписку давал: мелкая рябь рельефа застывает и вырастает в крупные всплески. Смутные образы наводят в воображении их размытые контуры: не здания ли это со скатами крыш - если не на европейский манер, то на китайский, тибетский, индийский? Не пирамиды ли? Не улицы ли эти темные ровные ущелья?.. Но переход на крупный масштаб - и снова все ходуном, нарастает, потом утихает шторм гор; они сникают за секунды-тысячелетия, выравниваются в волнистое плато, а оно опускается в гладь океана. - Э, надоела! Следующая! Нажатия клавишей - автомат послушно находит в MB другую "семейную" звезду, подходящий образ планеты около: повисает над кабиной, заслоняя небо, живой, бурлящий, дышащий шар. Нету еще материков и океанов - есть возникновение, уплотнение, набор выразительности. Шаровая волна самоутверждающего действия втягивает в себя пену веществ из окрестной "пустоты". Синхронизация "кадр-год" - смещаются по боку планеты размытые импрессионистские пятна, их разделяют грубые тени, сочные мазки красок. (Неотразимое впечатление, будто кто-то - сердитый и гениальный - по-крупному набрасывает сюжет будущего мира: здесь выемка для океана, здесь материк, тут водораздельный хребет...) Темп творения замедляется -- сближение, проясняются со вкусом вымалеванные детали: речные долины растут в глубь материков плоскими многоветвистыми древами, их дельты, впадая в моря, шевелят протоками, как пальцами; четки и проработаны в полутонах пятна озер и ледников, островов и равнин. Но - перемена режима - все смешалось. Дыхание общепланетных и звездных катаклизмов сотрясает твердь в ритме морского прибоя, меняет облик планеты. И страшно это сходство зыбких, обесцвеченных смещением спектра подробностей с рисунком пены, возникающим на воде после наката волн на пологий берег: рисунок всякий раз определенный, плавно и "закономерно" преобразуется он от колыханий воды, которые объединяют пузырьки в группы, смыкая или разделяя их... Но новая волна все стирает, оставляет после себя иную картину пены, которая преобразуется по новым "законам" - до следующего наката. Перемены режимов не только от ускоренного до замедленного - от Единства к разнообразию. Перемены, обнажающие нашу связь именно с разнообразием, с мелкими здешними и сиюминутными различиями на глубоком и ровном, огромном и спокойно-мощном. Просмотрев так с десяток планет, понял Александр Иванович нереальность своих попыток - обнаружить в самом близком и рискованном режиме что-то хоть отдаленно подобное тому, что видел давеча на экране. Черт знает, сколько персептрон-автомат пересмотрел миров в своих сверхбыстрых поисках, пока снял четко такие кадры: тысячи; сотни тысяч?.. Ему с его белковой неповоротливостью это за жизнь не осилить. "Но ведь кто-то же там есть: возникает, развивается, живет?.. Пусть часть от части своей планеты - но живет! Кто? Что? Как?.. Что они? И что - мы?.." Не было теперь для него разных звезд - всюду, во всех Метапульсациях и галактиках, загоралось и светило, порождало или захватывало планеты Солнце. И не было разных миров - всюду уплотнялась, вращалась, выразительно изменяла облик и жила Земля. И не было разных существ - рождался там, боролся за жизнь, любил, страдал, мечтал, трудился, познавал, заблуждался, покорял природу и покорялся ей, умирал и снова рождался - человек. ГЛАВА 22 ДО УПОРА Когда у профессиональных убийц нет работы, они убивают друг друга. Критикам надо брать с них пример. К. Прутков-инженер. Мысль N` 169. С Корневым что-то делалось... Собственно, со всеми ими что-то делалось, не могло не делаться. Познание мира, познание Меняющейся Вселенной стало их общей индивидуальностью; эта индивидуальность не ладила, а то и боролась с личностью каждого - с обычным, земным, человеческим - с переменным успехом. С Люсей Малютой, например, дважды после подъема в МВ от совершенно пустячных причин происходили истерики - с хохотом, переходящим в рыдания, с бросаньем предметов. Ее отпаивали коньяком и валерьянкой. Валерьян Вениаминович официально запретил ей подъемы. Александр Иванович был более сильной личностью - и дурил он по-своему, по-корневски. Валерьяну Вениаминовичу со всех сторон жаловались, что он манкирует обязанностями, отказывается вникать даже в те проблемы башни, кои без главного инженера никто решить не в силах; спихивает все на референта Валю (ныне свежезащитившегося кандидата технических наук Валентина Осиповича Синицу), а то и вовсе ставит на бумагах хулиганскую резолюцию: "ДС"*, насчет которой с ним уже был серьезный разговор. (*) Деликатная расшифровка: для использования в качестве туалетной бумаги Изменилось и его отношение к людям. Раньше Александру Ивановичу нравилось свойской шуткой, репликой, остротой расположить человека к себе; а теперь он, похоже, находил удовольствие в обратном: уязвить, обидеть, оттолкнуть. Только за последние дни он: - охарактеризовал Б. Б. Мендельзона (в присутствии Б. Б. Мендельзона) как "человека-заблуждение" - в том смысле, что его титул "кандидат физико-математических наук" физики понимают так, что он хороший математик, а математики - что он хороший физик; у ошеломленного Бор Борыча выпала из уст сигара; - оскорбил Ястребова, свою правую руку по всяческой механике; и человек, который еще мог и хотел работать, ушел на пенсию; - сказал на НТС Адольфу Карловичу Гутенмахеру, распекая того за косность в решении строительных задач в НПВ, что правильная его фамилия не Гутенмахер, а Гутеннемершлехтенмахер - то есть не "хорошо делающий", а "хорошо берущий и плохо делающий"... и почтенный академик архитектуры третий день носа не кажет в Шар: то ли захворал от огорчения, то ли по примеру Зискинда оформляет куда-то свой перевод; оно, правда, потеря не из больших - но скандально! В этих выходках наличествовал прежний корневский артистизм, институтские доброхоты разнесли высказывания о Мендельзоне, и Гутенмахере по этажам и отделам. Но было и другое: Александр Иванович будто вымещал на людях какую-то свою обиду. А его подъемы к ядру без напарника, без страховки и работа там в запредельных полевых режимах! Ведь сам первый поддержал, что эти режимы только для автомата, первый подписал обязательство не использовать их вручную - и... куда ж это годится? Пец последние дни искал возможность крепко поговорить с Корневым обо всем с глазу на глаз, да не получалось: то разминулись, то развели дела-неотложки. А сегодня, хотя шла вторая половина дня, главный инженер еще не появился и даже, что совсем было из ряда вон, не дал знать: где находится, до каких пор задержится, как связаться. И такое он позволял себе не впервой. Видели его утром сотрудники, спеша на работу: брел по набережной с рассеянным видом, руки в карманы. Все это было странно. Валерьяна Вениаминовича менее, чем других, пошатнула Меняющаяся Вселенная - скорее всего, просто потому, что он меньше ею занимался. Некогда было. Он добросовестно тащил воз институтских проблем, воз, в который все больше подкладывалось, тащил без расчета на награды, признательность общества и личное удовлетворение, а просто: к тому приставлен. При этом всюду, где только возможно, старался гнуть свою линию. Пец и сам затруднился бы выразить ее внятными словами; скорее всего это были все те же изначальные, от характера и опыта жизни, стремления не поработиться (делами, обстоятельствами, отношениями, влияниями) и разобраться. Во всем. Чем глубже, тем лучше. Не поработиться, чтобы лучше, обширней, беспристрастней разобраться. А разобраться - чтобы благодаря знанию при новом натиске дел, людей и обстоятельств выстоять, не поработиться, не попасть впросак. Но чувствовал себя Валерьян Вениаминович уже на пределе. Еще небольшая перегрузка - и он устало согласится признать видимость понимания, закамуфлированную терминами и числами, за понимание, движение по равнодействующей от давлений со всех сторон - за свои решения и действия. Сначала в одном, потом в другом, третьем... и система утратит управляемость. В НПВ это просто, он знал. А тут еще Корнев отлынивает. А тут еще эта сеть... Комендант Петренко, усатый мужчина, вернулся из контрольного осмотра ее с вертолета встревоженный. В двадцатикратный бинокль он заметил множественные разъединения сварных перекрестий, сдвиги заплат, коррозионные дыры, а также и в местах крепления канатов. Налицо опасность, что в период приближающегося осенне-зимнего ненастья, гроз и ветров нарушения целостности экранных сетей могут принять аварийный характер. После каждой фразы доклада Петренко замолкал: не скажет ли чего директор? Но Пец только кивал, думал. Увлеклись освоением Шара, башней. Меняющейся Вселенной - где тут помнить, что все это держится на тонких проволочках, к тому же ржавеющих. Сети были те же, наспех сваренные в Овечьем ущелье, битые грозами, латаные, едва спасенные шальной инициативой Корнева. Когда обосновались здесь, канаты намотали на барабаны электромеханических "балансирных устройств", чтобы те регулировали натяжение их при разных ветрах, гасили возможные смещения Шара. Балансиры работали хорошо, на том и успокоились. "Эк у нас все на авось: до сих пор держала - и дальше удержит! А если нет и в какую-то ураганную заварушку сместится Шар? Шар, в котором башня с тысячами работников, ценности на сотни миллионов... бр-р!" - Новую сеть надо делать, Иван Игнатьич,- поднял он глаза на коменданта.- Назначаю вас председателем комиссии. В нее включите Альтера Абрамовича, подберите инженера-проектировщика потолковей, найдите ту корневскую документацию, по которой сети делались,- и с богом. Те обе сети были изготовлены за три дня - вам на одну даю четыре. Предоставляю все полномочия по срочному привлечению материалов, установок и людей - вплоть до снятия их с других работ. Сегодня 14 сентября. 18-го сеть должна быть. Вопросы имеете? - Имею. Подкрепление полномочий, когда нету вас и Корнева? - Об этом будет написано к сведению всех в утренней сводке завтра. О ходе ваших работ - в последующих. Петренко удалился, несколько, похоже, ошеломленный тем, как круто директор повернул вопрос с сетью. "Он не все знает, бравый комендант и начохраны,- подумал Пец, придвигая к себе три рулона лент от самописцев.- Не знает, к примеру, что опасность грозит сетям и башне не только снаружи, но и изнутри, из глубин Шара И может быть, куда более серьезная: блуждания центра Метапульсаций". Вынесенные на штангах на три стороны от крыши объективы вот уже третий месяц запечатлевали на пленку и ленты самописцев координаты максимумов свечения, каждые пять-шесть секунд. Их число перевалило за миллион - порождающих галактики и миры дыханий Шара. И центр каждого оказывался не там, где предыдущие; да и странно, если бы там же - пульсировал единый и необъятный океан материи-действия. Блуждания центра напоминали броуново движение, но с наложением трудно угадываемой закономерности. Валерьян Вениаминович развернул рулоны, встал, чтобы лучше обозреть ленты с точками, примерился с одной стороны, с другой... нет, так не ухватить. А важно бы знать, не сместится ли какая пульсация так, что деформирует внешние слои Шара? Вселенскому Вздоху все равно, для него объем этих слоев суть математическая точка, отчего бы ее и не задеть; а нам каково будет?.. Наверное, такие броски случались в Шаре - но пока он гулял свободно, это ничего не значило: шатнулся в пространстве, да и все. А теперь ему смещаться нельзя. Силы, какие передаст на сеть "вселенская деформация", окажутся посерьезней гроз и ураганов. Он набрал код координатора. На экране появился Иерихонский в белом халате, в шапочке на длинных волосах. - Александр Григорьевич, вам что-нибудь говорят слова "блуждания Метапульсаций"? - Почти ничего, Валерьян Вениаминович. Читал что-то в сводке неделю назад. - Этого достаточно, с блуждающими токами или кометой не спутаете. Примите задачу...- Старший оператор на экране приготовил лист и ручку.- Проэкстраполировать закономерность "блужданий" на 15 дней вперед. Данные за прошлые месяцы у меня, за последние дни в самописцах регистраторов. Необходимые консультации у Варфоломея Дормидонтовича. - На полмесяца вперед - далековато, Валерьян Вениаминович. - Задача важная, отнеситесь со всей ответственностью. Прогноз на первые пять дней с точностью до десяти процентов. - Ох!.. - Срок - на послезавтра, 16-го, не позже 20.00 эпицентра. Все! Пец выключил экран. ...Этим наверху не приходится рассматривать Метапульсаций и Вселенские штормы в таком утилитарном плане. А ему приходится. Они вообще оторвались. Еще этот Буров, пытающийся поставить перед фактом!.. Утром, войдя в вестибюль осевой башни, Валерьян Вениаминович заметил, что вместо плакатов по технике безопасности и цветных фотографий радужно искривленных пейзажей (времен Зискинда) на стенах красуется нечто другое. Он заметил, собственно, не это, а что у новых фотографий толпились люди; не спешили, как обычно, в лифты и по своим местам. Подошел: снимки галактик MB, которые прежде украшали кольцевой коридор лаборатории Любарского. На других этажах тоже висели снимки галактик; особенно впечатляли наборы их, снятые в ступенчатом приближении, где галактика разрасталась от светового пятнышка до звездного диска, а он - в обильное звездами небо. Еще выше Пец увидел метровые снимки планет MB, их средние и ближние планы: красочные миры с валами гор, диковинными фигурами материков, прикрытых циклонными вихрями туч, с морями, распустившими во все стороны, незнакомые рисунки речных долин... В уголках фотокартин сохранились индексы, номера, числа масштабов и режима съемки. Затем Валерьян Вениаминович обратил внимание, что и из динамиков на всех этажах слышится не обычный метрономный стук, изредка прерываемый объявлениями: того-то вызывают туда-то, просят связаться с тем-то,- совсем иное. Прислушался: музыка сфер! Все, что улавливал при разных наблюдениях и съемках в MB буровский светозвуковой преобразователь: плеск электромагнитного вселенского моря, нарастающее до рева переливчатое шипение падающих на кабину галактик, "пиу-пиу!.." возникающих в них звезд (или чиркающих по атмосфере планет метеоров), звонкая нота бегущей по орбите планеты (признак синхронной настройки на "кадр-год"), прибойный грохот вспышек сверхновых и геологических катаклизмов - все низвергалось, интерферируя многоголосым электронным эхом, на головы сотрудников Института. Мало кто из них знал значение звуков, не для всякого был ясен и смысл снимков. Но в целом впечатление получалось сильное, космическое. Выражения лиц у смотревших становились какие-то особенные, в глазах возникал отсвет неземного. Пец на минуту и сам почувствовал себя в некоем космическом суперлайнере, летящем на штурм Вселенной. Но звездное очарование быстро вытеснила из души директора озабоченность. "Кто же это отличился? - гадал он, поднимаясь к себе.- Ведь договорились не распространять без необходимости информацию об MB, пока сами толком не разобрались. Зачем смущать людей!" Из сводки он узнал, что отличился Буров, который вчера в вечерние часы осуществлял в Шаре высшую власть; употребил в дело фотографа из техотдела, радистов из группы Терещенко - и исполнил. Валерьян Вениаминович намеревался сразу дать команду Петренко все снять, трансляцию "музыки сфер" прекратить. Но - навалились более важные дела, отвлекли. Потом снова вспомнил, снова отложил... а сейчас вот понял, что думает об этом и оттягивает решение не из-за дел, а - колеблется. Сомневается: может, он и вправду излишне консервативен, перестраховочен, не чувствует истекающего сверху дыхания вселенских истин? На чем основана его правота - правота, в силу власти чреватая окончательными решениями? Не лишне проверить себя. Он, В. В. Пец, ученый и руководитель, шестидесяти пяти биологических лет от роду, исповедует деятельное познание - посредством экспериментов, количественных, измерений и наблюдений, обобщаемых в математические теории (кои всегда позволяют уловить новые, недоступные поверхностному взгляду тонкости), посредством созидательного овладения явлениями природы... короче, исповедует способ познания, расширяющий человеческие возможности. А познание чувствами (к коим и взывают эти снимки и звуки) есть крен в созерцательность, в пассив. Пассивное же, созерцательное познание соседствует с религиозным признанием "бога во всем"; раньше оно считалось единственно истинным, теперь не считается познанием вообще. Насчет истинности пока отставим, но несомненно, что, если первый способ познания освобождает человека, прибавляет ему уверенности и сил, то второй - психически порабощает. Заставляет чувствовать себя пылинкой перед господом. Это не то. Да, но снимки - не иконы, а буровская "музыка сфер" не хоралы! Все по науке... так и пусть возбудят эмоции во славу науки? Вот! Вот это самое-то гадкое и есть: "во славу". Наука ныне предмет массового поклонения, так сказать, пятая мировая религия. Чем меньше люди ее понимают, тем больше в нее верят (как, кстати, и в религии). Верят бездеятельно и боязливо - опять-таки как в бога. И не к чести науки, а только к выгоде "жрецов науки" - внешне жрецов, по существу спекулянтов - возбуждение таких чувств к себе. "Словом, ясно, снимаю. И Бурову учиню разнос, чтоб неповадно было впредь.- Пец набрал коды телеинвертора, отдал соответствующие распоряжения. Хорошо бы с Дормидонтычем обсудить этот вопрос вечерком за чаем, поспорить. Он ведь держится иного взгляда... А кабинет директора не для того, здесь не размышляют - здесь решают". Да, кабинет директора был не для того, совсем для другого. Давно ли подключили к возведению внешних слоев башни то озабоченное испытанием своих материалов и конструкций министерство? И что казалось удачнее этой прощальной идеи Зискинда? Решение проблем строительства раз и навсегда. Только не хотят проблемы решаться навсегда. И вот бегает по ковру вдоль длинного стола в кабинете растерянного Валерьяна Вениаминовича лысый широколицый коротыш - заместитель министра, академик строительства и архитектуры - и скандалит, бушует на полный голос: - Ну, знаете, не ждал! Почтенный институт, солидные люди... И так обвели вокруг пальца! Ведь это... даже сравнить не с чем, разве что с тем, как прежде купцы рубль на гривенник ломали в фальшивых банкротствах. - Вы объясните, пожалуйста, в чем дело? - недоуменно спросил Пец. - Объяснить! В чем дело!..- ядовито повторил замминистра.- Как будто вы с самого начала не понимали, не потирали руки: нагреем, мол! Они нам на десятки миллионов новейших материалов и изделий, монтажные машины, специалистов в подмогу - а мы им шиш. Шиш, шиш!.. Нет, формально все верно: ускоренное время, два месяца за сутки на высоте четыреста метров - но черт ли нам в таком времени! А климатика?! Ведь у вас здесь ни дождя, ни снега, ни зноя, ни ветра... комфортные условия с малыми колебаниями температур. Мы этого не могли знать: мы приехали в ясный день и уехали в ясный. Но вы-то ведь знали! А производственная загрузка помещений наверху? Это же курам на смех, пять-десять процентов! Только и того, что лифты бегают... - Но... мы не представляли, что это для вас так важно. - Ну да, они не представляли! Десятники у вас строительством заправляют, а не киты вроде Зискинда и Гутенмахера. И в договоре-то как ловко написали...- Замминистра раскрыл кожаную папку. с монограммой в углу, прочел: - "Возведенные из материалов и конструкций Министерства сооружения эксплуатируются в открытых полевых условиях".- Закрыл папку, повторил с тем же ядом: - Эксплуатируются в полевых условиях! Формально верно, не придерешься. - Ну... введите поправочные коэффициенты,- робко вякнул Пец. - Эх, да какие теперь коэффициенты! - Посетитель уничтожающе глянул на него.- Я вам скажу не как ученый ученому, не как руководитель руководителю, а просто как пожилой человек пожилому: бесстыжие твои глаза, дядя! Все, до встречи в Госконтроле! И вышел, хряснув дверью. А Валерьян Вениаминович сидел, моргал своими "бесстыжими" глазами и тяжело думал, что ему и отыграться не на ком: договор сочинили Корнев и Зискинд. "И за какие грехи мне суждено за всех отдуваться? Я же действительно не знал о климатике". Он нажал кнопку, в дверях появилась Нина Николаевна. - Корнев? - Нету, Валерьян Вениаминович. И неизвестно где. - Отправляйтесь на коммутатор... сколько у нас городских линий? - Двадцать. - Займите пятнадцать. Обзванивайте все и вся, пока не найдете. Что за легкомыслие: исчезнуть и не известить!.. Секретарша управилась с розыском довольно быстро. Валерьян Вениаминович только прилег на диван, расслабился, прикрыл глаза, подумал, что устал он сильно - и от обилия дел, и от идей, от потрясающих наблюдений, от безграничных возможностей... хочется, чтоб ограничилось все и не трясло душу. "Юркнуть в одну идейку, как в норку: я, мол, ее двигаю, и не требуйте от меня большего. В конце концов, мы всего лишь люди. Какая-то, черт его знает, лавина!..",- как Нина Николаевна заглянула в кабинет: - Повезло, 'Валерьян Вениаминович, даже не по всем каналам прошлась. Возьмите трубочку. - А где он? - Пец встал, подошел к телефону. - В вокзальном ресторане. Телефон администратора. Разговор получился скверный - и не только потому, что Пецу на каждую реплику доводилось четверть минуты ждать ответа; это было привычно при вызовах города. Корнев был как-то странно настроен. На упрек директора, что вот, оказывается, как подвели министерство стройматериалов, обесцвеченный инвертированиями голос ответил: - Наш общий знакомый, Вэ-Вэ, староиндейский мудрец Шанкара о подобных ситуациях говорил: "Восприятие веревки как змеи столь же ложно, как и восприятие змеи как змеи". Мы не знаем, где начинается и где кончается обман или самообман. - А ваш недавний подъем партизанский в MB в запредельном режиме, насчет которого сами дали подписку! - сердито переключился Пец на другую тему.- Хорошенький пример показываете... - Подписки для того и дают, чтобы в случае чего освободить других от ответственности,- столь же бесцветно ответили на другом конце провода. - А что вы делаете в ресторане среди рабочего дня? Пропали, никого не известив!.. - То, что все делают в ресторанах: пью и закусываю,- донеслось еще через четверть минуты.- Имею право на отдых, отпуск еще не использовал, отгулов накопилось на полгодика... Ладно, завтра с утра буду на месте. Обещаю, папа Пец. Я вас люблю, папа Пец. "Неужели пьян? - директор медленно опускал трубку.- Вот это да... Нет, надо поговорить". Он снова было направился к дивану - но за спиной окриком конвоира прозвучали сразу зуммер телеинвертера и телефонный звонок. "Нет, здесь я не отдохну, надо наверх. Кстати, и дельце есть". II Комната Валерьяна Вениаминовича в профилактории находилась тремя этажами ниже лаборатории MB; но, конечно же, он нажал в лифте кнопку последнего этажа. "Эмвэшники" сидели в просмотровом зале, который заодно был дискуссионным клубом. Слово держал Любарский: - ...и получается, что миллиметровые - и даже сантиметровые, а часто и дециметровые - подробности для нас недоступны. Оно, может, и к лучшему, мелкие частности только отвлекают. Главное теперь, благодаря последнему усовершенствованию Виктора Федоровича: импульсные съемки малых участков планет сразу в широком спектре прямых и отраженных излучений, от радио диапазона до ультрафиолета, и по обе стороны от терминатора, то есть и днем, и ночью - мы теперь четко выделяем "места оживления", а в них - быстро меняющиеся и движущиеся объекты, сиречь - тела. Проблема такая... но давайте лучше сначала посмотрим. Прошу, Анатолий Андреевич! Тот выключил свет, запустил проектор. Пец сел в крайнее кресло, вытянул ноги, без любопытства посматривал на экран: там выделился в среднем плане свищ на какой-то планете, от него распространились "трещины интенсивности", яркие благодаря своим излучениям... Валерьяну Вениаминовичу куда больше сейчас хотелось спать, чем вникать, соединяться мыслью с этими бескорыстно и недоуменно ищущими; но он учуял, что ему не отвертеться. На экране затуманивалась и прояснялась атмосфера, под ней светились и меняли формы сиреневые, желтые, лиловые, опаловые пятна, от них расходились паутинки-трещинки, они сплетались, на перекрестиях возникали и росли новые "места оживления". Но вот перешли на сверхближний план, в кадре осталась одна ветвящаяся "трещина". Она развернулась в длинную полосу, уходящую к накрененному ярко-оранжевому горизонту среди холмов с цветными пятнами. По ней в обе стороны двигались размытые продолговатые тела серого цвета; одни темнее, другие светлее, попадались длинные, как бы составные, и короткие, некоторые совсем крохотные. Скорости у тел были различные. - Достаточно, Анатолий Андреевич! Толюня остановил пленку, оставил на экране кадр, на котором два тела, двигавшиеся в разных направлениях, сравнялись почти бок в бок,- и включил свет. - На мой взгляд, мы видели сейчас нечто более значительное,- продолжил речь астрофизик,- чем эпизод с ворующими ящерами. Здесь из-за размытости нет деталей, живописных подробностей. Но скажите мне, можно ли истолковать эту полосу и двигающиеся по ней тела иначе, чем дорогу с двусторонним движением?.. Не все "трещины" у нас различаются до таких подробностей, как и не все свищи, "пятна интенсивности". То есть мы не можем утверждать, что такие пятна обязательно города, а "трещины" - дороги от них, коммуникации... - Свищи можно толковать и как естественные вздутия,- вступился Васюк.- Как вулканические, например, или заработал природный урановый реактор - вроде найденного в Габоне. - Да-да, а "трещины", соответственно, и как потоки лавы, или горячей воды, или расселины, в которых что-то парит и бурлит...- подхватил Любарский.- Но в эти признаки вписываются и образы цивилизации: города и дороги с интенсивным движением. Валерьян Вениаминович, что вы скажете: можно ли то, что мы видели, истолковать иначе, чем проявление разумной жизни? - Что тела движутся навстречу, но не сталкиваются? - неохотно, включился тот.- Да... пожалуй, что и нельзя. Правда, надо бы знать размеры, массы, скорости...- Новая мысль пришла в голову и несколько оживила директора.- Знаете, это можно просчитать ->- правда, на машинах, не вручную. Множеству хаотически движущихся тел соответствует определенное количество их столкновений... ну, подобно соударениям молекул газа. А если статистика соударений отклоняется в меньшую сторону - чем это не признак разумности! Вы столкновения тел можете замечать на планетах MB? - Даже лучше, чем сами тела,- подал голос Буров. - А что!..- прозвучал оживленный голос Люси-кибернетика; она тоже сидела здесь, хотя от подъемов в MB ее отлучили.- Мы это можем промоделировать, ввести результаты в персептрон - и он будет вам отбирать картины движений несталкивающихся или редко сталкивающихся тел... по критерию Пеца. Браво, Валерьян Вениаминович, одобряю! - Назовите лучше критерием гармоничности,- отозвался тот, прикрывая зевок ладонью,- или механической гармонии. - "О, если б все так чувствовали силу гармонии! - возглаголил вдруг Буров и поднялся с кресла, чтоб лучше декламировать.- Но нет, тогда б не мог и мир существовать. Никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни, все предались бы вольному искусству. Нас мало, избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов". Пушкин "Моцарт и Сальери". Вы чувствуете, как мы зреем? Пренебрегаем презренной пользой, основой целесообразного поведения... ею, в частности, руководствовались и те ящеры-несуны - и определяем разумность по высокому критерию Пеца, критерию механической гармонии: чем меньше столкновений тел, тем больше разума. Так, Вэ-Вэ? Пец искоса смотрел на него: как меняются люди, как растут! Давно ли Витю Бурова взбутетенивали за нерадивость в разработке приборов, он смотрел на корифеев Корнева и Пеца снизу вверх щенячьими глазами и обещал исправиться. А теперь Виктор Федорович автор доброй половины воплощенных в систему ГиМ идей, накоротке с мирами и мегапарсеками - и может продекламировать грудным голосом перед директором не только отрывок из поэмы, но и всю поэму. - Ну, так,- сказал он. - Ага! А теперь возьмем муравьев. Уверен, что вам доводилось наблюдать на природе, как они движутся по дорожке от своего муравейника к чужому и обратно, с награбленными яйцами - и ничего, не сталкиваются. А с другой стороны, возьмем хоккей, вид разумной игровой деятельности, часто показываемый по телевизору: как там люди-то сталкиваются, сшибаются - и друг о друга, и об забор, и о ворота. А? - Витенька, но если бы они были слепые и дикие,- вмешалась Малюта,- то сталкивались бы чаще, а по шайбе попадали реже. Пец тем временем вспомнил, зачем он сюда наведался, встал: - Ну, в этом вы разберетесь сами. По-моему, критерии пользы и гармонии не противоречат друг другу, ибо какая может быть польза в столкновениях - даже в хоккее? А пока что, Буров,- он устремил взгляд на него,- за самовольное распространение информации об MB, выразившееся... вы знаете в чем - получите строгий выговор. Содеянное вами ликвидировал. Даже сегодняшняя дискуссия показывает, что вы здесь еще не разобрались, что к чему. А туда же, смущаете людей. Повторится - вылетите к чертовой матери в 24 часа, невзирая на заслуги. Много возомнили о себе. Усвоили? - Да-а, Валерьян Вениаминович,- ошеломленно сказал Буров; щеки его как-то сразу опали,- усвоил... Понимаете, я ведь, собственно, потому... у нас здесь накопились новые снимки, а к тем привыкли, как к обоям. Я и распорядился переместить их туда, не пропадать же добру. - А "музыка сфер"? - поинтересовался Пец. - Она... ну-у...- Виктор Федорович совсем смешался,- заодно. - Между прочим, Валерьян Вениаминович,- поспешил на помощь Любарский,- я целиком поддерживаю решение Вити. Если бы вчера вечером была моя очередь дежурить, сделал бы то же самое. - Значит, отнесите сказанное и на свой счет! - В голосе Пеца проступили раскатистые, рявкающие интонации.- Хотя от вас-то я не ожидал: солидный человек, не мальчишка... (Любопытно, что Варфоломей Дормидонтович до сих пор обитал у директора; но время, проведенное обоими там, за вечерним чаепитием с разговором, каждый раз отдалялось на реальные недели - и получалось как бы не в счет). - Не угодно ли выслушать, почему я - солидный человек, не мальчишка - одобряю такое? - Экс-доцент тоже завелся: здесь не привыкли к разносам. - Не слишком...- Пец поглядел на часы, потом на отвисшую в негодовании челюсть астрофизика.- Хорошо, давайте, только кратко. - Ну, Валерьян Вениаминович, вы!.. Ладно. Кроме метода научного познания, которое опирается на внешние чувства, рассудок и количественную меру, существует, как вы, возможно, слышали, и образное познание мира, опирающееся на глубинные чувства... - Слышал. Существует. Оно называется искусством. - Да-с, именно искусством. - Так это вы с Виктором Федоровичем изобрели еще одну музу, в компании к Мельпомене, Клио и прочим? И как ее имя? Муза Бурова? Варфоломиана Дормидониана? Они как бы соревновались, кто кого скорее доведет до белого каления. У Пеца опыт был богаче, к тому же будучи недавно высечен замминистром, он жаждал отвести душу. Люся Малюта смотрела на обоих блестящими глазами; чувствовалось, что сцена доставляет ей удовольствие. - Ну, знаете!.. Браво, Валерьян Вениаминович, фора, бис! Вы делаете успехи в сравнении с тем знаменитым "эх, пожрать!". А что говорить с человеком, которому медведь не только на ухо, но, вероятно, и на душу наступил?.. - Любарский отвернулся, махнул рукой. - Уравнения Пеца, соотношения Пеца, вот критерий Пеца...- заговорил грудным голосом воспрявший за это время Буров.- Но вместе с тем существует и твердолобость Пеца, узость. Вы консерватор, Валерьян Вениаминович, восемнадцатый век! Да, именно восемнадцатый, потому что уже в девятнадцатом было сказано "чувства добрые я лирой пробуждал". А живи Пушкин сейчас, он славил бы пробуждение в людях сильных чувств. Сильных, величественных и высоких. А вы... - А я считаю,- повысил голос Пец,- что у вас в руках не лира, на коей бряцают, а наблюдательная система, посредством которой мы извлекаем из Шара знания, значения и смысл которых сами еще толком не понимаем. И сбиваться в такой ситуации с пути прямых исследований на окольные тропки которые неизвестно куда приведут... а тем более сбивать на них других - преступно. - Да почему?..- начал было снова Буров. - Все на эту тему! - еще укрепил голос директор.- О последствиях вас предупредил. Возвращайтесь к делам. Зарвались здесь... бряцатели! Невысказанные, пока он шел к двери, сотрудниками лаборатории чувства были подобны беззвучному рычанию. III На следующий день из-за затора на шоссе Пец опоздал на семь нулевых минут, кои НПВ легко превратило в часы. Из-за этого они с главным инженером снова разминулись, тот отправился пешком по объектам выше 20-го уровня. Нина Николаевна обзванивала этажи, но Корнев оказывался все выше и менял места все быстрее. Наконец с крыши сообщили, что Александр Иванович только что поднялся в кабине в MB. "Проверять ваш критерий, Валерьян Вениаминович". Пецу и самому было интересно, как оправдается его идея "разумного нестолкновения тел"; кроме того, он решил изловить Корнева и объясниться с ним, далее откладывать нельзя. Поэтому, наскоро отбившись от самых неотложных дел и подписав все имеющиеся бумаги, он посадил в кабинете референта Синицу, сам двинул наверх. На пути к лаборатории Любарского Валерьян Вениаминович наведался в соседствовавшие с ней экспериментальные мастерские - и узнал о еще одной скверной выходке главного. Оказывается, вчера не только он жаждал встречи с Корневым, то же хотели двое молодых инженеров, супруги Панкратовы, Миша и Валя - они сочинили что-то, дырявящее на расстоянии металл, пластик и бетон, какое-то сочетание НПВ и сильных полей... из пересказа механиков Пец не уловил идею; собрали здесь установку. Это очень немало: ждать полдня на уровне 140 - спали по очереди в профилактории, по очереди ходили кушать, вылизывали свое устройство, демонстрировали его действие желающим... а Корнева все не было. К тому же Валя находилась в декретном отпуске и только ради этого дела явилась в башню. Наконец сегодня утром дождались: Миша изготовился с мелом у доски, чтобы рисовать и объяснить, Валя стала к установке, приятным голосом пригласила Александра Ивановича остановиться и заинтересоваться. А тот только скривился в их сторону: - Слушайте, да отвяжитесь вы! Работаете - и работайте, что вам еще надо! - и с тем проследовал дальше. - Ну...- сказал побледневший Миша,- зазнался наш Александр Македонский, дальше некуда! Лично я ему больше не сотрудник.- И так запустил в доску мелом, что тот разлетелся белыми брызгами. - Ну, зачем так? - возразила его жена Валя, хотя губы у нее не слушались.- Это же Корнев... может, у него сейчас идея какая-то покрупней нашей, с планетами что-нибудь. Установка стояла в углу, прикрытая пластиковым чехлом. Авторов не было, ушли домой. Валерьян Вениаминович только раз видел их обоих, когда принимал на работу, но помнил, с какой тихой гордостью посматривала черненькая и тогда еще стройная Валя на рослого синеглазого Мишу с уверенными манерами и голосом. Совершенно исключительным образом наплевал им в души великий человек Корнев. В лаборатории главного инженера тоже не было; после подъема в MB он заперся в своей комнате в профилактории, отдыхал. В просмотровом зале находились Любарский, Толюня, Буров и Люся Малюта. - Есть кое-что, Валерьян Вениаминович! - встретил директора возгласом завлаб. Оказывается, кибернетики построили модель-программу для хаотических столкновений тел - и сейчас по ней проверяли старые пленки "мест оживления" на планетах MB. На экране показывали снятое в кабине ГиМ, эту картину тотчас оценивала моделирующая ЭВМ (количество движущихся тел, их скорости, массы, концентрация) - и выдавала на дисплее зелеными вспышками статистическую модель ситуации: как часто и с какой силой эти тела будут сталкиваться. Действительно, наблюдалась разница между моделями и реальностью. Пец уселся в кресло, смотрел на экраны. На главном было "место оживления" с ломкими контурами и пятнами теней. Видно мелькание фиолетовых живчиков: крупных мало, средних изрядно, мелких, на пределе различения, как мошкары. Они снуют, бегут наперегонки и навстречу друг другу по повторяющимся путям. И верно, редки фиолетовые вспышки столкновений там, не более десятка за всю прокрутку; в динамике, в шуме, записанном со свето-звукового преобразователя, каждое выделяется легким щелчком. А на моделирующем экране вспышек ой-ой, все тела столкнулись не по одному разу. Валерьян Вениаминович смотрел как-то отрешенно. Ему вспомнилось, как в старом координаторе, еще на уровне "7,5", он вживался в образ башни, глядел на экранную стену - и обнаруживал, что НПВ уже при ускорении времени в десять-пятнадцать раз стирает индивидуальный облик работающих наверху, превращает их в вибрирующие размытости; получалось, что облики работающих несущественны, существен и заметен только результат их труда. Здесь было что-то в том же духе. Транспортные ли машины эти фиолетовые размытые тела, самоперекатывающиеся ли шары, или, может, что-то в воздухе - на пневматике или магнитном поле... это несущественно; тем более несуществен вид и природа живых существ, кои там в этих (на этих?) телах спешат к своим целям и по своим делам. А существенно лишь, что эти тела движутся быстро, но не сталкиваются; в этом может проявлять себя разум. То есть- как и в верхних уровнях башни - пренебрежимым оказывается почти все, чему они там (как и мы здесь) придают в своей жизни важное значение. Пецу от этой мысли стало грустно. - Между прочим, Вэ-Вэ,- повернулась к нему Люся Малюта,- критерий может быть еще более простым: если движущиеся тела в данном месте наблюдаются долго и в изрядной концентрации, то это уже признак механической гармонии и разума. Ведь хаотическое движение от столкновений быстро прекратится. - Да, пожалуй,- кивнул директор. - А если число, размеры и скорости тел растут,- поднял палец Любарский,- то там, безусловно, наличествует прогресс! - Хорошо, любители прогресса,- сказал сидевший сзади них Буров,- что-то вы скажете сейчас? Толь, прокрути-ка ту самую... На этой пленке, на планете в окрестности растущего и излучающего тепло свища, несомненно наличествовал прогресс: размытые тела (все теплее своей местности, с самосвечением) набирали скорости, размеры, множились, прокладывали новые пути - "трещины"; они внедрились на соседний водоем, вышли в атмосферу, образовали трассы усиливающейся яркости и там... но затем вдруг столкновений на главном экране (и сопутствующих им хлопков в динамике) стало гораздо больше, чем в хаотической модели ЭВМ. Так длилось несколько секунд, потом столкновения и движения тел сошли на нет, вихревые контуры свища расплывались, исчезли в помутневшей атмосфере. Картина была настолько выразительной и понятной, что с минуту все молчали. - Н-да, что-то они там крупно не поделили,- молвил астрофизик. - Не нужно эмоций, товарищи,- весомо сказал Буров,- поскольку они, как известно, уводят. Давайте по науке. Валерьян Вениаминович, как вы считаете: подтверждает увиденное ваш критерий разума, проявляющегося в механических движениях тел? Тот подумал: - Если академически - конечно, подтверждает. Более того, обобщает. В первых случаях мы наблюдали отклонение статистики столкновений от естественной в одну сторону, в меньшую. В последнем случае увидели отклонение и в другую сторону - в большую. Но и в том, и в другом случае это - не стихия. То есть проявляется нарочитость, а раз так, что чья-то воля и разум. За спиной Валерьяна Вениаминовича раскатился громкий, резкий до неприличия смех; затем знакомый голос с носовыми интонациями произнес: - Браво, Вэ-Вэ! Ну, конечно, подтверждает и обобщает. Куда уж, действительно, разумней-то!.. Даже глупость великого человека содержит в себе отсвет его величия. Вот как надо ребята: поднялся снизу, уперся лбом и продвинул науку... Пец обернулся, встал. Корнев сидел на краю стола возле проектора, ссутулившись и сложив руки между коленей. Мятый костюм, давно не стриженные взлохмаченные волосы с сильной сединой, осунувшееся до впалости щек лицо (из-за чего нос казался длиннее), красные веки, воспаленно блестящие глаза - таким Валерьян Вениаминович его еще не видел. Все они здесь свели заботы о внешнем облике до минимума, но выглядеть так... - Александр Иванович, здравствуйте, рад с вами наконец встретиться. Вы не находите, что нам пора... поговорить? Их окружило внимательное, с оттенком ожидания скандала, молчание сотрудников. - Объясниться, хотели вы сказать,- поправил Корнев.- Нахожу. Пора. И наедине. Тет-, так сказать, а-тет. Лучше прямо здесь. А вы, граждане, поищите-ка себе занятия в других местах. Здесь состоится встреча на высшем уровне. Папа Пец будет делать мне вливание.- И он пальцами показал как.. ГЛАВА 23 МОНОЛОГ КОРНЕВА Она думала, что она красивая, хорошая: в медной круглой шапочке, на тонкой ножке с пояском бахромы. А ей сказали, что она - бледная поганка. Лесная драма. - Александр Иванович,- сказал директор, когда они остались одни,- что за тон?! - И что за вид! - подхватил Корнев в той же тональности.- Что за манера поведения! И вообще!.. - Что с вами, Саша? - Что со мной... ах, если бы только со мной! - Он передвинулся на столе, подтянул ноги, обнял колени руками - получилось неудобно - опустил одну; его будто корчило.- Что со мной! А что с вами, со всеми нами, с миром этим?.. Так что в -самом деле со мной? - Он приложил сложенную трубкой ладонь к носу, к губам, опустил - смотрел мимо Валерьяна Вениаминовича; голос был угрюмый и задумчивый.- Жил-был мальчик не без способностей и с запасом энергии. Кончил школу, вырос, стал инженером. Ему очень нравилась всякая техника: приборы, стрелки там, блеск шкал, схемы, конструкции, индикаторы, электроны проскакивают, реле щелкают, музыка играет, штандарт скачет... все как у Гоголя Николай Васильевича, только на нынешний лад. Ему очень нравилось быть талантливым: изобретать, изыскивать, придумывать новое, до' чего другие не доперли, делать это - чтоб восхищались, уважали, хвалили, завидовали, считали исключительным. Ему повезло, попалось занятие, в котором можно себя выразить, выплеснуть душу делами. Он был замечен, возвышен, достиг постов. И делал, творил - ого-го!.. Постойте, как это у Есенина? - Главный инженер крепко провел ладонью по лицу.- Ну, в той поэме, которую он написал перед тем, как удавиться? "Черный человек", во! "Жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами. И вот стал он взрослым, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою..." Э, то, да не то: и не из крестьян, не с голубыми и не поэт - хотя сил-то, может, и не меньше. То, да не то... А! - Он поднял глаза на Пеца.- Что об этом? Хотите, Вэ-Вэ, я вам лучше сказочку расскажу? - Давайте сказочку,- согласился тот, усаживаясь. - Даже не сказочку, а так... фантастику для среднего школьного возраста. С назидательным концом. - Хорошо, давайте фантастику. - Фантастика простая: пусть это наша Земля там, в глубинах Шара, в Меняющейся Вселенной. Но наблюдаем ее не мы, а какие-нибудь такие... жукоглазые. Не от мира сего. Общего с нами у них только механика, ну, еще зримое восприятие, можно и звуковое, раз есть преобразователь Бурова, а все прочее не совпадает. Дома, угодья, стада, заводы? Им это не нужно, они электричеством живы. Транспорт им тоже ни к чему, у них телекинез или такая, скажем, общая взаимосвязь, что перемещение информации равносильно перемещению существа и объектов... Сволочи, одним словом, ничего о нашей жизни, о насущном значении предметов и событий понимать не могут. Александр Иванович немного успокоился, распрямил спину; сейчас он разрабатывал идею. - И вот, значитца, наблюдают жукоглазые-электронные нашу родимую планету. Всеми способами своей системы ГиМ: и импульсные снования от "кадр-тысячелетие" через "кадр-год" до кадра в сутки, и ступенчатое сближение почти до упора. Даже добавим им то, что у нас нечасто получалось: четкое различение всех деталей в масштабе 1:1. Оно, если подумать, жукоглазым и не очень-то нужно: во-первых, в размытом видении легче выделить суть, общее - это мы уже оценили, а во-вторых, что им все эти тонкости-подробности - расцветки, линии, узоры, лепестки, закаты-восходы?.. Все одно, как запонки для бегемота: что он ими застегнет! Но - поскольку все это есть, наполняет и украшает нашу жизнь - пусть. Итак, что же они увидят в разных режимах и планах: общем, среднем, ближнем, сверхближнем?.. И так до упора? Он помолчал, поднял палец: - Но сначала, Вэ-Вэ, давайте суммируем, что мы-то узнали о жизни планет. Во-первых, что жизнь их - такое же событие, как и все в Меняющейся, то есть в подлинной, Вселенной: не было - возникло - побыло - исчезло. В самом общем режиме наблюдений мы видим, что таким событием, собственно, является струя-пульсация материи-времени, а турбулентное кипение и пена его- вещество - лишь самое заметное в ней. Критерий Рейнольдса, теория Любарского... все просто: напор струи усиливается - турбулентное ядро стягивается в вихревой комок, в плотный шар с устойчивым вращением и выразительным видом - держится таким, покуда струя его несет; ослабевает она - и он расплывается-рыхлится-растекается-разваливается. Переход в ламинар. Но это не только страшно просто, но и просто страшно, да и очень быстролетно, событийно... Поэтому будем, как нас в школе учили: два пишем, сто в уме - и вместе с жукоглазыми давайте ориентироваться на более приемлемое - образ планеты в пустоте. Она - весомый большой мир, а в режимах наблюдений, подобранных так, что впечатления от изменений облика сравнимы с впечатлениями