-  потому  что  совещание  вернулось  к серьезным  вопросам. Следующим
пунктом была грызня  из-за перемещений  на высокие уровни. В  протоколе  это
называется   деликатнее,   но   суть   была   именно   такая:   неоднородное
пространство-время делили,  как в других НИИ делят новые площади  (площадя),
штатные единицы  и  дефицитное  оборудование.  И  как  в  других  институтах
выцарапанный  у  руководства,  отвоеванный  у   других  отделов  электронный
микроскоп  (или  комната с вытяжным  шкафом, полставки старшего механика, т.
п.) были  не просто микроскоп, комната,  полмеханика, а  признание заслуг  и
важности работ,  утверждение  престижа отдела,- так и здесь это измерялось в
отвоеванных, вырванных числах уровня или высот в метрах.
     Все стремились вверх, все стремились к быстрым крупным делам.

        ГЛАВА 13 РАЗГАДКА "МЕРЦАНИЙ"
     Вперед,  вперед - и  пусть мелькают, как верстовые столбы, остолбенелые
преподаватели!
     Плакат ГАИ.
     Хроника Шара. 1)В этот день закончили отделку и оборудование на четырех
последних этажах башни  гостиницы-профилактория  на тысячу  мест;  ее так  и
назвали  "Под крышей". 2) Дирекция и координационно-вычислительное хозяйство
Люси  Малюты переселились на 20-й уровень. 3)  В освободившемся помещении на
уровне "7,5" развернули еще одну столовую самообслуживания, а на 10-м и 16-м
уровнях  открыли  буфеты.  4)  Закончили  монтажные  и  наладочные  работы в
12-этажном  кольцевом здании-лифте; под вечер опробовали подъем его до 55-го
уровня и обратный  спуск: все кончилось благополучно.  5) Автоматизировали -
по  тем наметкам  Корнева  и Васюка - телескопные  наблюдения  в аэростатной
кабине; Анатолий Андреевич со своим помощником Панкратовым поднялся в ней на
предельную высоту, сделал неплохие снимки "мерцаний" различных типов.
     ...Нельзя не отметить, что ударная  и результативная работа в этот день
проходила  под  знаком  того,  что  в  следующий в  Шаре  должна  состояться
Всесоюзная научная конференция. Именно  делегатам ее  надлежало  заселить на
семь  условных  суток новенькую,  с иголочки гостиницу.  Для  них,  в первую
очередь,  предназначались  новые  буфеты   и   столовая.  Подъемы  и  спуски
кольцевого здания-лифта  должны были проиллюстрировать  одну  из тем доклада
Зискинда, а снимки "мерцаний" Васюк-Басистов готовил для доклада Пеца.
     Показуха  -  душа  нашего общества, пошлая хвастливая  душонка. Для нее
выделяют то, что не всегда дадут для дела.  Разумеется, по велению Страшнова
в  столовые и  буфеты  к  этому  событию  были  завезены лакомые  дефицитные
продукты: от сарделек  и  сухой колбасы- до  осетрины  и крабов (академики ж
будут!). Стараниями Альтера Абрамовича  и Корнева  часть  продуктов пошла  в
поощрение хорошим работникам.
     Тот же опытный завснаб Приятель пробил "под конференцию" многие заявки,
которые иначе не удовлетворяли:  на японскую видеоаппаратуру, ультразвуковые
электродрели,  лазерные   сверхточные   локаторы,   итальянские   унитазы  с
музыкальным,  мажорно-бравурным спуском  воды. Корнев его за  это  обнимал и
обещал премировать.

        II

     Итак, в следующий  долгий, бесконечно долгий день 8 апреля  на  десятом
уровне  башни началась  (в 105.00 по времени уровня) и кончилась (в  190.00)
Первая  всесоюзная  конференция по  проблемам НПВ. На  нее  съехались  более
тысячи  специалистов   -  и  уверенность   их  в   знании   предмета  сильно
поколебалась, пока они приближались к Шару, шли в зоне и поднимались наверх.
     В пригласительных билетах, высланных  заранее, все были  предупреждены,
что опоздание  к  своей проходной на пять минут чревато пропуском пленарного
заседания  первого условного дня (8а-апреля), опоздание на  час-потерей двух
первых дней (8а и 8б) работы конференции; приглашения опоздавших на два часа
аннулируются  за ненадобностью. В  10.25 земли (104 часа  10 минут  десятого
уровня)  накапливающихся у зоны делегатов начали регистрировать, пропускать,
комплектовать  в группы и доставлять с сопровождающими наверх.  Все заметные
места в коридорах и вестибюлях украшали плакаты: "Товарищи делегаты. Ни шагу
без  сопровождающих,  если  не  хотите  заблудиться  в  пространстве  и   во
времени!",   "Товарищи   делегаты!   Помните,  что   показания   ваших   ЧЛВ
соответствуют хронометражу  конференции, только если вы строго соблюдаете ее
программу!", "Товарищи  делегаты! Произвольно переходя с уровня на  уровень,
вы рискуете не только пропустить интересующие вас доклады, но и остаться без
еды и ночлега!".
     Корнева  у  входа в  конференц-зал  встретила большая  группа оживленно
толкующих приезжих.
     -  Александр   Иванович,-  остановил  его   один,   широколицый  брюнет
неопределенной национальности,- разрешите наши недоумения.
     - Слушаю вас,-  сказал Александр  Иванович  тоном радушного хозяина; он
был  парадно одет, выбрит,  подстрижен и испытывал  симпатию  ко  всем.- Что
другое, а недоумение разрешить легко. Итак?
     -  Вот  в программе стоят  числа: 8а  апреля, 8б  ... и так до "д". Это
значит, что мы будем здесь находиться в командировке пять суток, так?
     - Да.
     - И все это сегодня, 8 апреля?
     - Точно.
     - Но... кто же нам оплатит суточные за пять дней?
     -  И гостиничные,-  вступил  второй.-  Ведь  квитанции  нам  выпишут за
восьмое от "а" до "дэ"!
     -  Наша бухгалтерия такие штуки не пропустит,- сказал первый.- Для  нее
эта ваша программа - филькина грамота.
     -  Люди-то   в  большинстве  на  пять  дней  командировочки  выписали,-
заговорил третий,  явный  москвич:  лысый,  курносый, в  очках и  с  широкой
бородой, похожей на перевернутую шевелюру,- а, Александр Иваныч? Ну и отметь
нам убытие тринадцатым апреля. Загодя, а? По человечеству, едренать. Денек у
вас, четыре в  Катагани. Апрель, юг, южаночки... Так  сказать, сегодня ты, а
завтра я.
     Остальные глядели на главного инженера с ожиданием. Корнев захватил нос
ладонью, смотрел задумчиво; его симпатии поувяли. Есть  люди,  для которых -
чем бы  они ни  занимались: наукой, хлебопашеством, политикой,  литературой,
все равно - главное создать атмосферу пошлости;  в  этом их самоутверждение.
"Надо же - нарваться на таких... Ну, хорошо".
     - Загодя? - простецки улыбнулся  он лысому.- Ну что  ж,  едренать,  как
говорится, значицца, эт можна... Давайте ваши командировочки.
     Человек пять  протянули  ему  командировочные  удостоверения;  но лысый
москвичек, свойский, интеллигентно двигающий науки с матерком и смефуечками,
воздержался - тон Корнева его насторожил.
     - Вот что,  друзья,- миролюбиво продолжал  главный инженер,-  вы  волею
судеб и нашими  стараниями  попали в  Шар, в НПВ, в мир, о котором не  могли
мечтать  ни Лобачевский, ни Эйнштейн.  Даже если  бы  вас  командировали  на
другие планеты,  вы не увидели бы  там  то, что у нас. И вместо того,  чтобы
радоваться,  что  с  вас  за это не  берут  деньги,  так  вы  еще  с  такими
запросами!.. Валентин  Осипович,- подозвал он стоявшего неподалеку референта
Синицу и,  когда  тот  подошел,  вручил  ему  командировочные бумажки,- этим
пятерым  отметьте  убытие  немедленно,  с  указанием  часа,  заберите  у них
приглашения...-  Он  повернулся к делегатам.- И  чтоб духу . вашего здесь не
было! Езжайте туда, где с суточными и квартирными  все в порядке. Если бы мы
здесь так  копеечничали, заботились только о  том,  чтобы  вырвать все,  что
положено, а при случае урвать и что не положено,- ничего этого не было бы.
     - Да не-ет...- все пятеро протянули руки за удостоверениями,-  не надо.
Мы же только выяснить. Извините!..
     Референт  смотрел  на  Корнева вопросительно.  Лысый  отступил  на шаг,
отвернулся.
     - Ладно,- сказал Александр Иванович,- раздайте,- и пошел в зал.
     - Как он  смеет с нами так разговаривать,- произнес позади злой голос,-
он же даже не кандидат наук!
     Корнев не обернулся.

     И забурлила  разливанным морем  слов,  засверкала фактами,  заискрилась
догадками и идеями, заблистала обобщениями и теориями конференция. Отгремел,
вызвав  смятение умов и массу вопросов, пленарный доклад Пеца "Физика Шара";
Валерьян   Вениаминович  тряхнул  стариной,   даже   о   "белых   пятнах"  в
исследованиях НПВ  говорил  по-профессорски уверенно  и  непреложно.  Доклад
Корнева в  следующий условный день  многие  по-студенчески  конспектировали;
ловили каждое слово, просили: "Не так быстро, пожалуйста!"
     Потом пошли секции. Сшибались лбами противоположные  мнения, вспыхивали
острые споры. Иные оппоненты добивали один другого и в порядке обсуждения, и
в порядке ответа на  обсуждение. и в коридорах,  и после, когда,  поднявшись
после трудного "условного дня" в  гостиницу  "Под  крышей", располагались ко
сну.
     На четвертый условный день У апреля на секции  краевых явлений шарахнул
потрясающий,  возмутительный  по  общему  смыслу  докладище  "К   вопросу  о
пучкообразном схождении  гравитационных линий  вблизи Шара"  Борис Борисович
Мендельзон, глава отдела упомянутых явлений в НИИ НПВ.  Возмутительность его
почуяли еще по аннотации в программе - аудитория была переполнена. Александр
Иванович тоже пришел, устроился позади,  но был  узнан и перетянут в рабочий
президиум.
     -  Известно, что  любые тела, находящиеся в  поле  тяготения Земли,  от
самолетов до Луны,  нарушают сферическую однородность этого поля,- выдавал с
кафедры  в притихшую публику приземистый  полный  мужчина с обрюзгшим лицом,
мягким  носом и  массивным  лбом,  переходящим в широкую лысину;  в целом он
походил  на Уинстона Черчилля  времен Антанты.- По величине искажения,  зная
расстояние  между  телом и  центом Земли, можно определить массу искажающего
объекта. Таким способом, например, определяют массу Луны по образуемой  ею в
океане приливной волне...
     Корнев  слушал  и  не  слушал  (общий  смысл  и цель доклада  ему  были
известны,  "пучкообразное   схождение"  там  между   прочим,  в  продолжение
затаенной борьбы), смотрел на  докладчика с  лирическим чувством. Перед  ним
была  история  Шара, молодость  Шара, самое  начало.  Бор  Борыч Мендельзон,
вместе  с  которым  они  лихо  накатали  в  Таращанске  особое  мнение,  тем
предсказав  это  явление,  искажение земного тяготения Шаром...  Бор  Борыч,
который тотчас развил эту  идею в предположение о центральном теле в Шаре  и
выразил  его вторым особым мнением... Бор  Борыч Мендельзон,  который  затем
перешел  из   Катаганского  университета  в  НИИ  НПВ,   организовал   отдел
исследований места контакта Шара с землей, выдал с сотрудниками массу статей
и надменно уклонялся от низменной прикладной деятельности - до тех пор, пока
не  разъяснятся все принципиальные недоумения. Это было предметом его стычек
с  Александром  Ивановичем,  а Пец,  напротив,  его  поддерживал. Бор  Борыч
Мендельзон,  которого  природа  наградила  крепким характером  и  неказистой
внешностью; из нее он сотворил интересный, хоть и несколько одиозный облик -
под Черчилля; даже курит сигары, три в день. "Ну-ну, Бор Борыч, давай..."
     - Шар тоже создает ощутимую приливную волну, гравитационную выпуклость.
Поскольку, в отличие от  Луны, он неподвижен, эту выпуклость мы воспринимаем
статически, как  "бугор" в эпицентре,- хотя,  к сведению приезжих делегатов,
зона контакта Шара с планетой - поле бывшего  аэродрома, реальной деформации
местности  здесь  нет.  Это  можно истолковать  лишь  так,  что внутри  Шара
находится вещественное ядро - тело весьма значительной массы...
     "Ну, конечно, как втемяшилось тогда в  его лысую башку это "центральное
тело",  так   на  том  и  стоит!  Воистину  черчиллевская  консервативность,
внешность обязывает..."
     -  Определение массы тела,- невозмутимо рокотал Мендельзон,-  несколько
затруднительно в силу  того,  становящегося уже скандальным, обстоятельства,
что мы не  имеем  достоверных  сведений  о  физической  геометрии  Шара и, в
частности, не знаем  расстояния до его  центра.  Во  время подготовки  этого
доклада  у  нас  в  ходу  была  полученная  Александром Ивановичем  Корневым
(полупоклон  в  его  сторону;  "Ага,-  подумал  Корнев, отвечая  наклонением
головы,-    сейчас    по    нас    выдаст!")    и    Анатолием   Андреевичем
Васюком-Басистовым...-  докладчик  нашел  в  третьем  ряду   Толюню,  сделал
полупоклон  и  ему,-  вертолетная  оценка   радиуса  Шара:  несколько  сотен
километров. По этой величине и по картине искажений поля мы подсчитали (жест
в  сторону листа с графиками  и  формулами на доске), что масса центрального
тела в Шаре составляет три-пять миллиардов тонн. (Шум в аудитории).
     - Так мы считали еще позавчера,- переждав шум. Продолжал Бор Борыч.- Но
тем   временем   Александр   Иванович  (полупоклон)  и  Анатолий   Андреевич
(полупоклон) поднялись вверх на аэростатах и, вернувшись, снабдили нас новой
оценкой  радиуса  Шара,  на  порядок  больше  своей  же  предыдущей:  тысячи
километров... (Шум в аудитории  с оттенком веселья. Корнев почувствовал себя
в президиуме неуютно. Васюк взирал на докладчика с  сонной невозмутимостью).
Соответственно  и массу  тела  в Шаре мы  должны теперь  оценивать  в  12-15
миллиардов тонн.
     - Пучкообразное  схождение линий гравитации к  центру  Шара не может не
склонять нас к мысли, что тело внутри - плотное. Локальная масса. Не облако.
Оно должно иметь размеры порядка километров... Дополнительный довод в пользу
вещественного ядра - непрозрачность Шара: до сих  пор центральную область не
удалось ни просветить, ни различить сквозь нее внешние объекты.
     - Наличию такой массы  в  Шаре  на первый взгляд противоречит кажущаяся
безынерционность  его  при  наблюдениях  извне.  Еще  в  первых  наблюдениях
Александром  Ивановичем Корневым (полупоклон) было  замечено,  как легко  он
смещается под воздействием атмосферных зарядов и полей проводимости...
     Корнев  насторожился:  предстояло  самое щекотливое  место  в  докладе,
интересно,  как  Бор Борыч здесь выпутается? Мендельзон  тоже  повел  в  его
сторону глазами:
     - Но нам следует помнить, что эти наблюдения и их интерпретация ущербны
именно тем, что они первые - то есть относятся ко времени, когда мы не знали
величины  реального  объема  Шара. Точнее сказать, знали ее  еще меньше, чем
сейчас, и полагали  малой. Теперь эти наблюдения можно перетолковать  иначе:
под воздействием электрических полей легко смещаются, ерзают самые  внешние,
действительно  безынерционные,  пустые  слои Шара. Внутренние  же,  наиболее
обширные области его это не затрагивало...
     "Ну, знаете!" - Корнев даже  растерялся. Он,  первым проникший в  Шар в
Овечьем ущелье, видевший, как Шар танцевал вместе с темным ядром в грозу под
тучами... более того, он,  переместивший  Шар  оттуда к  Катагани,- наконец,
сверх того, он, поднимавшийся позавчера в аэростатной кабине к ядру,- сейчас
чувствовал  бессилие  доводов  типа "наблюдал", "находился",  "видел"  перед
бульдозерной логикой Мендельзона.  "А  для тех, кто там  не были и ничего не
видел, она и вовсе неотразима... Постой, может, все-таки  что-то есть, оно и
мерцает?  И  непрозрачность  эта... Но  масса  в  десятки миллиардов тонн?..
Чушь!"
     -  И кстати,  раз  уж  зашла  речь  об электрических  полях и зарядах,-
завершал докладчик свои построения,- то не  могу не заметить, что мы излишне
увлеклись теорией Валерьяна  Вениаминовича Пеца (несомненно, замечательной),
особенно тем  ее положением, что НПВ  может порождать  электрическое  поле в
силу факта" своей  неоднородности. Настолько увлеклись, что упускаем из виду
обычное классическое толкование:  раз  в Шаре есть заряд,  то должно  быть и
заряженное тело... Все. Прошу задавать вопросы. Он мог бы и не просить.
     - Как вы объясните, что "тело" в Шаре не падает на землю?
     - И как удалось тело столь огромной массы транспортировать в воздухе из
предгорий сюда?
     - Да еще придерживать  сверху сетями,  чтобы оно  не улетело! Бор Борыч
поворачивался к каждому спрашивающему всем  туловищем,  как  медведь. Поднял
руку:
     - Обсуждение этих  вопросов может завести вас весьма далеко. Но если вы
настаиваете...  мы  знаем немало тел, которые различным образом преодолевают
тяготение: птицы, летательные аппараты, ракеты, спутники...
     Тут не выдержал и Корнев:
     - Борис Борисович, если вы полагаете, что там,- он указал вверх,- парит
космический корабль, то так и скажите!
     - И этот корабль первой посадочной площадкой выбрал город Таращанск...-
подал кто-то реплику.
     -  Я  же предупреждал, что обсуждение  вопроса  заведет  нас  далеко! -
отбивался Мендельзон.- Докажите вы мне, что там ничего нет!
     -   Одну  минуту,-   поднялся   Васюк-Басистов,-  я   сформулирую  суть
разногласий. Речь не о том, что там ничего нет: физическое пространство само
по себе есть нечто и весьма плотное  нечто. Речь о большом теле,  искажающем
тяготение. Раз оно  искажает, то  подчиняется  законам тяготения, так? А раз
подчиняется, то, будучи неподвижным относительно Земли, должно на нее...  на
нас, собственно,- упасть.  А раз не падает - значит,  обладает  возможностью
игнорировать   тяготение.   Неважно,   как   мы  назовем  эту   компенсацию:
антигравитацией,  антиинерцией или еще как-то,- важно,  что притяжение Земли
на это ваше,  Борис Борисович, гипотетическое тело воздействовать не должно.
А  раз так, то и гравитационного прилива вблизи Шара быть не должно. Однако,
с одной  стороны,  оно наличествует, а с другой  - ничего сверху  не падает.
Значит, все не так и дело не в том,- и он сел.
     Толюня тоже умел водить бульдозер.
     Последний вопрос задал Корнев:
     - Борис Борисыч,  если я правильно понял, вы считаете, что Шар здесь, а
его  ядро  с "массивным  телом"  - все еще  там,  в  Овечьем  ущелье? (Общее
веселье).
     -  А  почему бы  и  нет,  Александр  Иванович?  -  невозмутимо  ответил
Мендельзон,  дождавшись  тишины.-  Пока  оценка   физических  размеров  Шара
оставалась в пределах сотен километров, это было  проблематично. А теперь...
что такое двести километров до ущелья  в сравнении с измерянными вами в Шаре
тысячами! На это и Корнев не нашел, что ответить.

        III

     Поздним  вечером  того  же  дня  двое  -  Валерьян  Вениаминович и  его
саратовский  знакомец  Варфоломей  Дормидонтович  Любарский, доцент  кафедры
астрофизики СГУ и делегат закончившейся конференции,- баловались на квартире
Пеца чайком. Баловались всласть, по-волжски. На столе высился никелированный
самовар,   стояли  чайники  с   разными  заварками:  хошь  цейлонский,  хошь
индийский,  хошь  грузинский  "Экстра"  Батумской  фабрики,  хошь  китайский
зеленый... блюда с приготовленными Юлией Алексеевной закусками: бутерброды с
кетой,  с  острым  сыром,  с  икрой,  пирожки,  булочки;  банки  с  вареньем
(малиновое, смородиновое,  вишневое, ежевичное - все изготовления опять-таки
Юлии  Алексеевны).  Словом,  шло не чаепитие, а  чаевный  загул.  Склонность
почаевничать возникла у Валерьяна Вениаминовича в Средней Азии, укрепилась в
Саратове. Она же - помимо сходства  научных интересов и житейских взглядов -
сблизила его с доцентом Любарским.
     Сейчас они  сидели  друг напротив  друга: Пец в теннисной сетке, сквозь
крупные  ячейки  которой  на  груди  выбивались   седые  волосы,  Варфоломей
Дормидонтович  в  пижамной  куртке - блаженствовали.  Хозяйка,  наготовив им
всего впрок, ушла в свою комнату читать. Пили, как подобает любителям, не из
стаканов,  а из  пиал  хорошей  вместимости.  Лица  у  обоих  были  розовые.
Любарский был лет на десять моложе Пеца,  но жизнь его тоже изрядно укатала,
наградив и  обширной  лысиной, и обилием морщин  - резких и  преимущественно
вертикальных - на удлиненном лице, и вставными зубами.
     -  Ну,  Валерьян  Вениаминович  дорогой,- размягченно говорил  доцент,-
сражен,  пленен   и  очарован.  Я  и,  когда  ехал,  ожидал  необычного,  но
действительность,  как говорится, все превзошла: полный  триумф  идеи вашей.
Просто блистательный триумф!
     - Триумф-то триумф,  -  Пец поставил чашку под самовар,- да только идеи
ли?  А если б не Шар - как обернулось бы с идеей, с теорией? Вы  же помните,
как ее принимали?
     -  Ну  как же,  как  же! - Варфоломей Дормидонтович  осанисто  выпрямил
спину,  изменил  выражение  лица,  пророкотал  авторитетным  баском:  - Ваша
теория,  Валерьян Вениаминович, отстоит от нужд  современной  физики гораздо
дальше, нежели общая теория относительности от нужд практической механики.
     - Шокин Иван Иванович,- с удовольствием узнал Пец. - Как он там?
     - Кланяться велел,  кафедру  вашу  занимает... А это? - Любарский снова
преобразился и  заговорил манерно, высоким голосом: - "Ваш  закон сохранения
материи-действия,  Валерьян Вениаминович,  возможно  и фундаментален,  но он
куда более фундаментален, чем это необходимо естественным наукам..."
     - Анна Пантелеевна с кафедры философии.
     - Она  нынче в Москве...  Да что таить, Валерьян  Вениаминович, я и сам
тогда очень косвенно смотрел на вашу теорию. Особенно это электрическое поле
смущало меня - от знаменателя.
     Астрофизик подвинул свою пиалу к самовару, наполнил кипятком, посмотрел
на чайники: "Ахну-ка я теперь зелененького!" - долил заварки погуще.
     -  С вами чаевничать,  Варфоломей Дормидонтович,-  сказал Пец,  сочиняя
себе смесь цейлонского с грузинским,- сплошная радость сердца. Кто нынче так
скажет: ахну-ка я чайку! Как говаривал незабвенный Паниковский: "Таких людей
уже нет и скоро совсем не будет".
     - Ну  почему?  - возразил доцент.- Сейчас  в  ходу и  более  энергичные
глаголы. Например, дербалызнуть.
     - Так то не про чай. Кстати, если желаете...
     -  Нет,  что  вы,  кто  же  смешивает  то  и  другое!  Некоторое  время
благодушествовали молча.
     -  По  обычным меркам  мне действительно надо быть глубоко  довольным,-
задумчиво сказал Пец.- Еще бы: в половине докладов и сообщений поминали если
не теорию  Пеца, то  полевое соотношение  Пеца, то  его закон сохранения, то
уравнения преобразования пространства-времени.
     - Не в половине, почти во всех.
     - Вот видите. Признание есть. А удовлетворенности  нет.  Не понимаем мы
здесь, Варфоломей  Дормидонтович, ужасно много. И главное, по мере  освоения
Шара, углубления в него башней, вертолетами, аэростатами - понимание наше не
растет.  Боюсь, что оно даже уменьшается -  из-за того,  что обжились в НПВ,
утратили  чувство новизны, чувство проблемы.  Не по себе,  знаете,  от этого
становится... Решаем мы  "проблемы", как же: сооружение вон какое выгнали на
полкилометра, ускоренные испытания  на  надежность и сроки службы проводим с
большой выгодой, асфальтовые дорожки в  зоне  накатали,  вахтеров поставили,
инструкции по технике безопасности при работе в НПВ сочинили... да мало  ли!
И необходимые  термины  появились: "уровни", "коэффициенты  неоднородности",
"краевые искажения"  -  что хотите. Словом, освоились, можем что-то делать в
Шаре - и возникает иллюзия понятности того, что просто стало привычным.
     - Так нам кажется понятным земное тяготение,- кивнул доцент.
     - Вот именно. И эта конференция...- разгоряченный Валерьян Вениаминович
отставил чашку.- Знаете,  по-моему, основным итогом ее окажется то, что наше
непонимание Шара, не уменьшившись, приобретет черты строгой науки.
     - Ну уж!..- поднял брови Любарский.
     - Да-да. Даже многих  наук...- Пец  встал,  подошел  к рабочему  столу,
раскрыл папку  с  материалами конференции,  нашел программу.  Любарский тоже
подошел с пиалой в руке.- Вот, пожалуйста: Тетросян, доктор наук из Еревана,
"Обобщение основных принципов  теормеханики  на случай НПВ". Вот  Зискинд  и
Будылев,  наши   архитекторы,  "Методы  расчета  и  проектирования  статично
напряженных  конструкций  в  НПВ",  вот  Сидоров  и Петровский,  тоже  наши:
"Специфика  конструирования   механизмов,  работающих   в  НПВ"...  Это  уже
обобщения   сопромата  для  неоднородного  мира.   Тут  есть   и   обобщения
электродинамики, теории излучений, даже квантовой механики...
     - Я, кстати, тоже подумывал  выступить с обобщением,- сказал Любарский.
"Обобщение астрофизических  наблюдений на случай НПВ", чем не тема! Ведь все
наблюдаемое  мы сейчас  интерпретируем для  однородной Вселенной.  На  какие
только ухищрения не пускаемся, чтобы втиснуть все  в привычную однородность!
Заметили  "красное смещение"  - это  непременно эффект  Допплера от удаления
звезд  и  галактик.  А  у вас  тут  и  красное,  и фиолетовое -  без  всяких
разбеганий  и сближений. Знаем, что в ускорителях можно разгонять заряженные
частицы - и быстрые космические частицы объясняем циклотронным эффектом.  За
уши притягиваем... Нет, правда: куда более естественной станет картина мира,
если предположить в ней области НПВ.
     -  Истинная картина мира какой была, такой и  останется,- наставительно
заметил  Пец.- Наши  представления  приблизятся  к ней...  Видите,  и  вы  с
обобщением - как все.
     - Так разве плохо, Валерьян Вениаминович? И отлично!
     - Да где же отлично? Смотрите:  раз наш опыт...  только опыт,  ползучую
эмпирику!  - перенимают во  всех науках,  то нам  уже неудобно -  нам, таким
умным - обнаруживать свое недоумение о многих фактах в Шаре. Вот и маскируем
его туманными понятиями "феномен  непрозрачности", "схождение гравитационных
линий",  "мерцания"  (у  этих  даже  подвиды есть: "вихревые",  "штриховые",
"вибрионные"). А что они и почему?..- Валерьян Вениаминович развел руками.
     Они вернулись  к самовару.  Любарский  допил свою  пиалу, перевернул на
блюдце:
     -  Нет, вода здесь  не та, не наша, не волжская. Та легкая - сколько ни
пей, вся потом выйдет. А здесь... три чашки - и баста.
     - Хлорируют сильно, перестраховочно,- отозвался хозяин.- Если несколько
человек умрет  от какой-нибудь  заразы - скандал на весь Союз. А  что хлорка
отнимает у каждого горожанина пару  лет жизни, это медикам все равно. За это
их наука не ответственна.
     - У них, как у всех, Валерьян Вениаминович.
     -  Да... Так что же  вы не выступили  со  своим сообщением? Интересно и
стоило.
     - А  по  причине,  которую  вы  и  сами заметили:  слишком  прикладной,
приземленный характер носила конференция.  Будто и  не из космоса залетел  к
нам  Шар, будто его на заводе в  Мытищах  сделали... помните, как та газетка
писала! - и надо эксплуатировать. Не в тон попало бы мое выступление.
     -  Ну, знаете,  в тон,  не в  тон! Эдак если ждать...  Готовьте статью,
дадим в  сборник  "Проблемы  НПВ". Кстати,  Варфоломей  Дормидонтович,-  Пец
поглядел на  гостя со значением,-  многие делегаты  интересовались условиями
работы, перспективами, высказывали намерение перебраться к нам... А?
     - Что? - не понял тот.
     - Так ведь  -  займут все хорошие,  интересные места. Любарский наконец
сообразил, рассмеялся со вкусом:
     - О, Валерьян Вениаминович,  да  у  вас, оказывается, хватка! Не просто
переходи, мол, к нам работать - а затронули самое ретивое научного работника
в современной  гонке. Раньше вы таким не были... Астрофизик я, что мне у вас
делать!
     - Астро-, тепло-, электро-  и  тому  подобное - лишь приставки  к слову
"физик",  которое  означает, если помните,  "исследующий природу  вещей". Вы
физик -  и с ясным мышлением, широкими  взглядами. Нам таких надо... Хорошо,
искушать не буду, но подумайте.
     Любарский поблагодарил за чай, вылез из-за стола. Валерьян Вениаминович
на правах хозяина собрал  чашки, блюдца,  остатки  снеди, чтобы,  не тревожа
жену  (она,  наверное, легла),  отнести  все  на  кухню. Когда  он вернулся,
Варфоломей  Дормидонтович,  наклонясь над его  рабочим столом,  рассматривал
что-то в папке.
     -  Не  совсем  удачные  снимки,  но угадать  можно,- сказал  он  Пецу.-
Ну-ка...  ага,  это галактика из созвездия Рыб, хоть и немного  смазанная. А
это.- он взял другой снимок, повернулся к свету,-  м-м... скорее всего М-81.
Хотя у той нет такого бокового завитка... Странно!
     - О чем вы? - не понял директор.
     - Квалифицированный  астроном обязан узнавать  галактики  -  во  всяком
случае, ближние  - как старый морской  волк корабли. А с этой у меня осечка,
не   могу  опознать.  Занятно:  явно  ближняя,  снимок  крупный,  такие  все
наперечет.  А  эта?  О,  да у вас  здесь  их много! Я  и  не  знал,  что  вы
астрономией увлекаетесь, Валерьян Вениаминович.
     Пеца будто по голове  ударило. Он как  стоял с  двумя чайниками в руке,
так  и сел  на  стул,  который перед этим  занимал  гость:  челюсть  у  него
отвалилась, заварка из чайника  полилась на ковер. Там, немыслимо далеко,  у
рабочего   стола,  доцент  Любарский   рассматривал  фотоснимки  "мерцаний",
сделанные  Васюком  для  его  доклада.  Валерьян  Вениаминович  не  смог  их
использовать:  оказался великоват формат, в  кассету  эпидиаскопа снимки  не
всовывались. Он оставил их в папке.
     После  первых секунд  оглушения  все в  голове Валерьяна  Вениаминовича
начало   быстро,   даже  поспешно   как-то,  с  лихорадочным   пощелкиванием
упорядочиваться и яснеть. "Вихревые "мерцания" - это галактики в  ядре Шара.
А штриховые и вибрионные...-  назвали  же! - отдельные звезды, оказывающиеся
близко  к  нам.  Время  "мерцаний"  -  это время существования  там звезд  и
галактик, миллиарды и десятки миллиардов лет. Соответственно и (щелк, щелк!)
глубины Шара простираются не на  тысячи, даже не на десятки тысяч физических
километров - там сотни тысяч килопарсек! Размеры побольше Метагалактики... И
до  самых глубин непрерывно  убывает квант действия  в  переходном слое,  до
немыслимо малых величин - иначе не вместилось бы там все  ни в пространстве,
ни  во  времени.  Поэтому  так и  быстры "мерцания"  -  галактики-события  и
звезды-события. Поэтому  же... щелк-щелк!  -  и феномен непрозрачности Шара,
его ядра: попробуй просвети прожектором  Вселенную, просмотри ее  насквозь в
телескоп,  прощупай локатором...  попробуй пролети ее снежинка  или дождевая
капля! И пучкообразное схождение гравитации от той же причины. Очень просто:
поле  тяготения распределено равномерно  вокруг  Земли:  чем больше  участок
пространства,   тем  больше   в  него  попадает  силовых   линий.  А   из-за
неоднородности выходит,  что в Шаре даже  на  высоте  нескольких  километров
пространства больше,  чем в иных местах над целым краем, даже над материком.
Вот он  и втягивает силовые линии,  собирает их, будто колосья в сноп. Но...
боже мой!"
     Валерьян Вениаминович поставил  чайники на пол, провел ладонью по лицу.
Не  было никакой радости в том,  что  он понял. Напротив,  было жутко, брала
оторопь. И еще чувствовал он себя бесконечно униженным, просто уничтоженным.
Природа  нашлепала  его  и поставила носом в  угол...  И  он еще сетовал  на
сотрудников, что они-де мало думают над общими  проблемами Шара, мельчат - а
сам!..  Лучше  вовсе  не думать,  чем  думать  так: составил  в уме  уютный,
кабинетный  образ Шара  - в  самый раз  для подтверждения теории и умеренных
практических дел. Когда установили, что до центра не менее сотен километров,
отнесся  скептически:  что-то  больно  много намеряли!  А  как он  позавчера
засомневался в сообщении  Корнева: уж  прямо  и тысячи километров!.. А сотни
тысяч  килопарсек  -  не  желательно? Ускорения времени  в тысячи, в десятки
тысяч  раз  тоже  представлялись  ему  чрезмерными,  их  ведь  и практически
использовать нельзя.
     А ускорения, при которых  звезды-солнца, рождаясь  и живя там, мелькают
метеорами,  а галактики  взметываются и  рассыпаются ракетами-шутихами,-  не
желательно?.. Микросекунды  и века,  микроны и  килопарсеки. 10^38  и 10^-38
-что природе эти интервалы и числа, меры нашей конечности!
     - А вот это  я и вовсе  не  понимаю,- не унимался Любарский.- На  полях
пометки  "Телеск.  Максут.,  выдержка 0,2 сек.". Что  за чепуха!  Во-первых,
такие снимки можно  получить  только  на  телескопах-рефлекторах с диаметром
зеркал  от пяти метров  и более.  Во-вторых, экспозиция должна быть  не  две
десятых секунды,  а несколько  часов. Обычно  держат  всю ночь,  поворачивая
телескоп за небосводом... А эти черточки, которые можно истолковать лишь как
собственные движения звезд  в галактике,-  такое  и  вовсе возможно заметить
только  за десятки лет  наблюдений!..  Валерьян  Вениаминович, не томите мою
астрофизическую душу, объясните, что это: имитация, мистификация?..
     -  Не  имитация  и не мистификация,-  сказал  Пец  глухим голосом.- Это
"мерцания". Сняты действительно через телескоп Максутова.
     - Вот это  да!..- пролепетал  доцент, поднял  глаза  на хозяина, лицо у
того было страшное. Тоже сел, держа снимки в руке.
     Минуту  оба  сидели  в  оцепенении. Валерьян Вениаминович вспомнил, как
вчера  с Васюком-Басистовым и  Терещенко  поднимался в аэростатной кабине  к
ядру.  Поднимался, прямо сказать, как директор,  чтобы  ознакомиться с новым
участком исследований. принять  новый объект.  Он и до этого разок  наблюдал
"мерцания"  -  с  крыши, в  бинокль. В кабине,  когда баллоны  подняли ее на
полтора  километра,  он  несколько  раз   приложился  к  окуляру  телескопа,
отлаженного на автоматическую наводку и слежение...  Но и тогда его занимало
не  сомнительное  сверкание  в облаке  тьмы  над головой, а куда больше: как
ловко организовали  механики  и  инженеры,  что за  мелькнувшим с  метеорной
скоростью  светлячком-"вибрионом" можно  проследить  в телескоп! Дал  Васюку
задание на снимки - и вниз, к делам.
     "Все было перед глазами  -  только не трусь мыслью,  держись  на уровне
своих  же  идей! Плохо, когда человек не умеет держаться в  жизни  на уровне
своих сильных идей, лучше ему и не выдвигать такие... Ум мой был далеко, и я
не видел, ум мой был далеко,  и я не слышал,  -  вспомнил Пец староиндийское
изречение, покачал головой.- Не так: ум мой был мелок - и я не видел".
     Валерьян Вениаминович поднялся, раскрыл одежный шкаф, достал рубашку.
     - Так. Вы, Варфоломей Дормидонтович, располагайтесь в гостиной, там Юля
вам постелила, отдыхайте. А я поеду, погляжу все  это в натуре,- и взялся за
телефон, вызвать машину.
     - То есть как?! - Доцент тоже встал - красный, растерянный, гневный.- А
я... а меня? Да я вас... да я вам завтра яду в чай подсыплю!
     И вид у него был такой, что действительно - подсыплет.

        IV

     Так  в  ночь с восьмого  на  девятое апреля  завершился  первый  этап в
исследовании Шара, этап, в котором они нашли то, чего не искали.
     ...И текла эта знаменательная ночь над Катаганью рекой тьмы и прохлады,
рекою без берегов. Серыми мышками  шмыгали по улицам автомобили и  последние
троллейбусы. Люди спали в домах, люди видели сны, всхрапывали или стонали от
страсти,  люди шли  на  ночную  смену,  люди гуляли в  обнимку  по  весенним
бульварам,  разговаривали, целовались. Типографические машины  с  пулеметной
скоростью перерабатывали рулоны бумаги в кипы  завтрашних газет,  в пекарнях
автоматы  быстро выпекали и укладывали в  лотки хлеб  наш насущный, а  также
насущные булочки, кренделя и пирожные.
     Отсветил  ежевечерний  накал  верхних  уровней  ("наконечника")  башни,
запасших  дневное  тепло,-  башни,  бетонного  дерева,  выросшего  в  Шар  и
распространившего по земле корни-коммуникации. И  мчались по ним - по шоссе,
по  рельсовым,  воздушным и водным путям -  материалы  и  приборы, метизы  и
механизмы, деловые  бумаги и продукты...  все  то, посредством чего рутинная
жизнь  -  озабоченная,  уверенная,  целеустремленная -  накладывает лапу  на
Неизведанное-Необычное, подчиняет его своим нуждам.
     А  по сторонам от путей  и городов лежали степь  и горы,  река Катагань
вместе с другими потоками  впадала в  море, оно сливалось  с  океаном. И над
всем этим: над городами, реками, степями, горными хребтами, над материками и
океанами, укрытыми тонким одеялом атмосферы с пушинками облаков,  над ночной
и  дневной   частями   планеты,   разделенными   закатно-восходным   обручем
терминатора,-   плескалась  мирами  Вселенная!  Ходуном  ходили  туманности,
взбухала  галактиками темная  мощь пространства, сгущались  в них и начинали
ярко пульсировать звезды.
     - Где, в Шаре?
     И в Шаре тоже.

        КНИГА ВТОРАЯ
     Не для слабых духом
     ...Я   видел,  что   происходят   факты,   доказывающие   существование
враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств,  и эти гибельные
силы  сокрушают  избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться,  потому
что чувствовал  в себе нечто такое,  чего не  могло  быть  во  внешних силах
природы и в нашей судьбе,- я чувствовал свою особенность человека.
     Андрей Платонов "В прекрасном и яростном мире"

         * ЧАСТЬ III * 
        В ПРЕКРАСНОМ И ЯРОСТНОМ МИРЕ
        ГЛАВА 14 НАБЛЮДЕНИЯ ИЗДАЛИ И ПОСПЕШНО
     От нуля до бесконечности Мы проходим все по Вечности. С бесконечности и
до нуля Мы проходим ею, тру-ля-ля!
     Фольклор доведического периода.
     Небо было  с овчинку, даже с кулачок  -  звездное небо  в Шаре. По мере
подъема  оно   разрасталось,  оттесняло  в  стороны  тьму  -  или  это  сами
наблюдатели  съеживались в  высотах НПВ? - но все равно оставалось обозримым
для взгляда. Как облако. Только "мерцания" там накалялись все ярче.
     Кабина  подрагивала  на  неровно  вытравливаемых  канатах.  Внизу   они
раскручивались с барабанов лебедок с бешеной скоростью, но здесь ее  съедало
ускорение времени;  последним  сотню  метров  они  едва  ползли.  Только  на
приборном  щите  в  окошечке  цифрового  индикатора  выскакивали  все  более
впечатляющие  числа: 100 000, 500  000, 800 000 - затем пошли со  степенями:
10^6, 3х10^6... На предельной высоте ускорение времени составило 1,1Х 10^7 -
время текло в  11 миллионов  раз  быстрее. За микросекунду Земли  (за  такое
время электронный  луч  на  экране  телевизора  вычерчивает  половину строки
развертки) здесь можно было произнести небольшую речь.
     Но речей  пока  не произносили. Корнев сидел  в правом  пилотном кресле
возле пульта управления.  Любарский находился в центре, в жестко связанной с
телескопом  люльке. Валерьян Вениаминович полулежал в левом кресле  напротив
экранов.  Они не впервые поднимались  к ядру Шара с  той памятной ночи на  9
апреля -  как втроем, так и в  иных сочетаниях: Корнев - Любарский - Буров и
Васюк-Басистов,  Любарский  -  Буров -  Мендельзон,  Пец -  Любарский - Люся
Малюта...  Варфоломей  Дормидонтович  был  теперь не  заезжий  астрофизик, а
руководитель     лаборатории     исследований     MB;     она,      потеснив
гостиницу-профилакторий  и  иные службы, развернула работы наверху,  в самом
"наконечнике".  Все  сотрудники  новой  лаборатории  избегали расшифровывать
предмет своих исследований - видимо, чтобы не пугать других и себя. MB и MB.
Другие  исследуют  полупроводники или рентгеновские спектры, а они  вот MB -
Меняющуюся Вселенную.
     ...В  эти  дни с  Валерьяном Вениаминовичем иногда  случались  приступы
отрешенности.  Слушал  ли  он  сетования  Альтера  Абрамовича  по  проблемам
снабжения, доклад ли Бугаева о грузопотоке или еще чей-то о чем-то - и вдруг
переставал   воспринимать,  видел   только  лицо   с  шевелящимися   губами.
Накатывало:  "А там  сейчас рождаются и  умирают галактики, вспыхивают  и на
лету  гаснут  звезды!.."  И подъезжая  утром к своему НИИ, он новыми глазами
смотрел на Шар, на купол экранной сети над ним:  это Вселенная разбила шатер
подле Катагани, Меняющаяся Вселенная!

     Когда на  следующее  утро  после  их  рискованного подъема  к ядру  (по
ночному времени не нашли никого,  кто бы подстраховал их на крыше у лебедок)
Пец  на  НТСе  в  новом зале  координатора  сообщил о  своих  с  Варфоломеем
Дормидонтовичем   выводах   о   природе  "мерцаний"  (постеснявшись  назвать
открытием  то,  что месяцы  маячило перед  глазами),  а равно и о вытекающих
отсюда новых представлениях о размерах и структуре Шара,- что-то пошатнулось
в  умах всех,  дрогнуло. - Мышиной  возней на задворках Вселенной показалась
всем их хлопотная  ответственная деятельность. Минуты  две  командиры  башни
молчали.
     - А что?  -  молвил Толюня  с еще  более удлинившимся от  восторженного
удивления лицом.- К тому шло!
     Корнев  хлопнул ладонями по бортам кожаного кресла, звучно,  со  вкусом
рассмеялся. Все посмотрели на него.
     -  А  мы-то,  Анатолий Андреич, мы-то - прожекторами туда светили!  Это
чтобы звезды получше разглядеть, а!
     - Лазерами собирались,- добавил тот.
     -  Ну,  Борис Борисыч, поздравляю,- столь же весело  обратился  главный
инженер к Мендельзону, дымившему первой в этот день сигарой,-вы оказались на
сто процентов правы. Да что - на миллион процентов! Там не одно тело, там их
навалом: и звезд, и планет, и чего хотите. Не вижу энтузиазма на вашем лице!
     А  Бор Борыч и не испытывал энтузиазма. Даже напротив, его лицо  как-то
сразу  одрябло;  оно  если  и напоминало  сейчас черчиллевское,  то никак не
времен Антанты, а скорее - окончания второй мировой войны, когда сэр Уинстон
проиграл на выборах. Какие поздравления, какой энтузиазм -  дураку  понятно,
что концепция "массивного тела"  в ядре  (под которую была подогнана  работа
отдела, опубликованы статьи, прочтен доклад  на конференции) лопнула мыльным
пузырем.
     -  Мм...-  Мендельзон вынул  сигару изо  рта.- По-моему, все  это  пока
еще... очень предположительно.
     -  Но до  сих пор мы  такого  и не  предполагали,-  ошеломленно  сказал
Зискинд, почему-то взглянув вверх.- Н-да!..:
     -  А кстати,  Александр Иванович,  лазер-то,- перегнулся через  стол  к
Корневу Приятель,-  уже оплачен и отгружен из  Сормова.  Восемнадцать  тысяч
четыреста, чтоб вы мне все так были здоровеньки!
     -  Ничего,- откликнулся  тот,-  найдем применение. И - съехало.  Опало.
Снова  вспомнили  о том, что  еще не отгружено, не  оплачено, не  сделано...
вернулись к текучке, на круги своя. Минута шока миновала. Подернулись дымкой
нереальности неизмеримые дали в Шаре,  где плескался и блистал мирами  океан
материи-действия.  Первостепенной  снова стала реальность связей, неотложная
Реальность Здесь и Сейчас.
     ...Но все-таки всколыхнуло. Вечный оппозиционер  Мендельсон поднялся  с
Васюком к ядру, поглядел в телескоп на "мерцания", потом явился к Пецу:
     - Как хотите, Валерьян Вениаминович, но я в эти, с  позволения сказать,
галактики не верю.
     - А в учебниковые, из каталога Мессье - верите?
     - В те верю.
     - Вы их видели? Не фотографии с ретушью, а в натуре - в телескоп.
     - Мм... не приходилось.
     -  Я  видел.  И  поверьте,  трудно  согласиться,  что   эти  отражаемые
рефлекторами вихревые светлячки, а то и клочки светящейся  ваты... поменьше,
знаете,  тех, что  на спичку накручиваем в  ухе почистить,- такие же,  как и
наше небо, скопления из многих миллиардов звезд.
     - Допускаю.  Но они - в  большом небе. Во  Вселенной. А здесь... как-то
это выглядит игрушечно.
     -   Борис   Борисович,  а  картину  искажения  гравитации,  исходя   из
предположения, что в Шаре тысячи мегапарсек, вы рассчитали?
     - Мм... еще нет.
     -  Так что же вы: верю,  не верю, игрушечно! - рассердился директор.- У
нас не божий храм. Извольте посчитать, если сойдется, то и спору конец.
     Мендельзон удалился походкой сконфуженного  бегемота.  Он задал  работу
отделу. Три  дня его сотрудники толклись в зоне с маятниковыми гравиметрами,
уточняли  картину искажений, мешали.  Потом  ринулись в выси - рассчитывать,
строить графики. Как раз сегодня  утром Бор Борыч принес Пецу отчет, положил
на  стол,  молвил,  пыхнув  сигарой:  "Вопрос  остается  открытым,  Валерьян
Вениаминович",- и удалился с тяжеловесной торжественностью.
     Пец  прочел  - и не  мог  не  умилиться.  Нет,  отчет был безукоризнен,
содержал убедительные формулы и таблицы, пояснительные тексты и многомерные,
сложенные  гармошкой  диаграммы.  Но  -  над  всем  этим  возвышалась фигура
толстяка с сигарой и обрюзгшим лицом, коя молчаливо извещала: вот если бы я,
Б. Б. Мендельзон, разделял идею, что в Шаре галактики, то  подкрепил  бы  ее
данной проверкой, а поелику не разделяю - не обессудьте, Мендельзон применил
для проверки метод  последовательных  приближений.  Сначала  он принял,  что
физический  диаметр  Шара  составляет десять миллионов  километров; реальные
искажения  поля тяготения оказались при этом  на треть сильнее расчетных. Он
увеличил предполагаемый поперечник до ста  миллионов километров: расчет  дал
картину, лишь  на три процента уступающую реальной.  Он повысил диаметр Шара
еще  на порядок  -  и  теория совпала  с  измерениями  в пределах допустимой
погрешности  приборов. Все более  крупные поперечники, вплоть до мегапарсек,
укладывались  в  ту  же погрешность. Вопрос  оставался открытым,  потому что
искажения определялись переходным слоем, а не глубинами Шара.

        II

     - Все-таки  Меняющаяся Вселенная  название не из самых удачных,- сказал
Пец.- Это мы впопыхах. Разве наша обычная  Вселенная не меняется? Только что
темп не тот.
     -  Ну...  давайте:  Быстро  Меняющаяся  Вселенная,-  предложил Корнев.-
БээМВэ.
     - Марка немецких мотоциклов,- поморщился Валерьян Вениаминович.
     - Событийная Вселенная,- подал голос Любарский,- эСВэ!
     - Ага, это уже ближе! - поднял палец директор.
     - Мерцающая Вселенная,- сказал  Александр  Иванович.-  Тогда и название
менять не надо: MB и MB.
     Все трое негромко посмеялись.
     Кабина замерла на предельной высоте.  Корнев выключил ненужные приборы,
их подсветки и индикаторы погасли, установилась  полная темнота. И в ней они
увидели, как  "мерцания" над прозрачной крышей кабины расплываются, образуют
в ядре  сплошной колышущийся блеклый комок - и как он тускнеет, растворяется
в ночи.
     - Та-ак,- с досадой молвил  Корнев,- прибыли к самой паузе. ...Это было
первое,  что  установили:  существование  неких   Вселенских   циклов.  Пец,
поклонник древнеиндийской  философии, отождествил  их с "кальпами",  циклами
миропроявления, Днями и Ночами первичного вселенского существа Брахмо (он же
Брама и  Брахман). При взгляде с крыши  они следовали 10-12 раз  в минуту  -
когда чаще, когда пореже. При этом яркие выразительные "мерцания" составляли
малую долю цикла.  В черных глубинах ядра (как правило, всякий  раз на новом
месте)  зарождалось округлое голубоватое сияние; оно расширялось, охватывало
изрядную  часть  ядра и  одновременно накалялось;  равномерный  накал  вдруг
свертывался в ослепительные "вихринки", "штрихи"  и "вибрионы" - в галактики
и звезды. Затем, посуществовав, все рассасывалось и исчезало во мраке паузы.
На высоте, куда они забрались, она могла тянуться сотни часов.
     -  Придется пятиться, здесь не пересидим. Не  отработано  это у вас,- с
неудовольствием заметил Валерьян Вениаминович.
     - Есть, капитан!  Виноват,  капитан! Исправим, капитан!  - по-боцмански
рявкал Корнев, нажимая кнопки и щелкая тумблерами.
     Александр Иванович, как ни странно, не ввязывался в дискуссии о природе
"мерцаний".  Во-первых,  он  давно  раскусил  Мендель-зона -  что  для  того
выставление поперек всему  своего мнения было способом самоутверждения,  а в
какой  мере это  способствовало  истине и  делу.  Бор  Борыча не  волновало.
Во-вторых, для  самого Корнева вопрос не был открытым: с первых слов Пеца на
совещании он уверился, что в Шаре именно галактики и звезды, что там живет и
дышит Вселенная - Вечность-Бесконечность!
     Тогда  он  комментировал  новость  весело, со  смехом.  Но это  был что
называется видимый миру смех сквозь незримые ему слезы. В душе было холодное
кипение. Не  он, создавший аэростатную кабину и  первым поднявшийся в ней  к
ядру, пришел к потрясающей расшифровке "мерцаний", даже не Толюня, не другие
питомцы, а случайный астрофизик в компании с Пецем. Опять унавозил почву для
других! "Занесся,  самообольстился,  почил  на  лаврах!  -  думал  Александр
Иванович,  бледнея от  гнева  на  себя.-  Я, мол, такой-сякой  значительный,
кабинет имею, персональную машину, орден, секретарей...  Значит, умный и все
постиг. Куда к черту! Вот и  получил. И перед глазами  ведь было! Телескоп в
кабине  установил - чтобы экранную сеть за Шаром разглядеть. Не Вселенную, а
проволочки  за ней.  мелкач распро...ный!  -  Думать  так было  чуть  ли  не
физически больно, но он истязал себя  дальше.- А ведь сам себе  внушал  - на
пути из  Овечьего  после  той  грозы:  насчет  безграничной  смелости мысли,
которой только  и можно познать и покорить Шар... помнишь,  гнида, помнишь?!
И, выходит, не хватило ни смелости, ни мысли, ни воображения. Ух, ты!.."
     Словом,  ушибла  и  его  Меняющаяся  Вселенная,  она  же  Событийная  и
Мерцающая.  С  того дня  серыми  стали для Александра Ивановича еще  недавно
заполнявшие  его  душу проблемы башни  в  ядро Шара  уносились его  мысли  и
мечтания.
     - Слушайте,- говорил он и на НТСах,  и Пецу или другим руководителям, и
в лаборатории MB (которая чем далее, тем больше становилась думающим клубом,
куда каждый приносил  суждения и  идеи),-  слушайте,  Но  ведь Шар со  всеми
своими тысячами  физических мегапарсеков внутри  ~ все-таки  шар. Компактное
пространственное образование поперечником четыреста пятьдесят метров. Мы его
уловили проволочными сетями, приволокли  сюда, привязали канатами  к трубам.
Можем, если пожелаем, отвязать, таскать - как детки разноцветные  пузыри  на
Первомай... Со всеми Вселенными, что в нем, понимаете?
     - Так уж  и  можем,- возражал  Зискинд  или  кто-то из архитекторов,- а
башня?
     - А что башня?  Аккуратно поднять Шар  вверх  -  она  и не  шелохнется.
Останется  стоять дура  дурой. Она  принадлежит  Земле.  А галактика  в ядре
принадлежит Шару. А он принадлежит нам!
     - Ты куда гнешь, скажи прямо? - не выдерживал Васюк-Басистов или кто-то
еще.
     -  А Туда и  гну, Толюнчик (или Буров, Бармалеич, т.  п.), что  раз  мы
по-настоящему  открыли Шар, надо по-настоящему его  и осваивать.  Ускоренное
строительство, всякие испытания  и проекты в НПВ - семечки, пройденный этап.
Этим  мы  доказали, что в неоднородном  пространстве-времени работать и жить
можно...  в  чем,  кстати,  никто  особенно  и  не  сомневался. Теперь  надо
внедряться в Шар!
     - Как? - вопрошали.- Запускать в него спутники? Космонавтов?
     -  Здесь  картина  тяготения  неблагоприятная  для  запусков,-  замечал
Мендельзон  или  кто-то  из его  отдела.-  Запустить,  собственно, не штука,
только обратно не вернется.
     -  О  чем   вы  говорите,  товарищи?  -  тревожно  озирал  всех  Альтер
Абрамович.-  Надо  заказывать  космодромное  оборудование?  Пусковые ракеты?
Космические корабли "Союз" и орбитальные станции "Салют"? Вы это всерьез?..
     - Действительно, о чем вы  говорите! - широко  раскидывал руки Корнев.-
Видите, какое  у  вас  ординарное мышление:  в самый  обрез для  однородного
пространства  -  да  и то на рядовых должностях.  Ракеты, спутники!.. У  нас
должен быть свой путь к звездам - к нашим звездам!
     - Какой?! - вопрошали.
     -  Ну вот, пожалуйста! - Теперь Александр Иванович вскидывал руки и очи
горе,- Да если бы я знал, то зачем тратил бы время на неинтересные разговоры
с неинтересными людьми, домогался бы от вас проблесков мысли!.. Надо думать,
искать  и  найти этот путь! А  для этого  и  мне,  и вам,  и даже  Валерьяну
Вениаминовичу,  который  вот  сидит молча, но, я уверен, глубоко  взволнован
своим вторым открытием Шара,- всем необходимо перестроить  свое  мышление. В
том именно плане перестроить, что Шар - и чепуховина размером в полкилометра
вместе  с  сетями  и  башней,  и  необъятный  мир чередующихся  во  .времени
вселенных. Должно что-то открыться, должно, я чувствую!
     Даже на деловитых НТСах после пламенных речей главного все затихали. Но
-  шли  сообщения  с  уровней,  звонки  извне,  на  экранах  разворачивались
ситуации, требующие вмешательства и решений - башня брала свое, жизнь  брала
свое.
     Думали,  делали...  Отличился  главприборист  Буров,  тот  нерадивый  в
обеспечении  НВП специальный  аппаратурой завлаб -  молодой,  толстощекий  и
скуластый. Его романтическую душу не  могли  увлечь  поделки  ради  экономии
бетона, погонных метров сварочного шва или его оптимизации, блошиных скачков
вертолетов около  башни. И  только когда добрались до  звезд,  когда  он сам
поднялся в  кабине  и  узрел  голубые  вселенские  штормы,  вихри и звездные
вибрионы -  душа его пробудилась, проблема видения в неоднородной  вселенной
встала перед ним  в полный рост.  "Потрясно, фартово и  лажа,- заявил он  на
современном языке, вернувшись на крышу.- Только это, ребята, все бодяга.  Вы
видите не то. Видеть - вообще проблема из проблем. Даже на обычный мир мы не
столько смотрим,  сколько подсматриваем  в спектральную  щелочку для волн от
0,4  до 0,8  микрона. А  здесь у  вас  и  в эту  щелочку попадают,  вы  меня
извините,   радиосигналы.  Ваши   штрихи   и   вихрики   -   радиозвезды   и
радиогалактики.  Не  спорю,  внутри  их  могут  быть  вещественные звезды  и
туманности, но их надо  уметь обнаружить. Пока что их свет смещен в диапазон
жесткого ультрафиолета. Не надо рыдать - я с вами, я за вас, я вам помогу".
     И помог,  построил электронно-оптический преобразователь:  спектральная
щель  расширилась,  смотреть  через  нее   в   Меняющуюся   Вселенную  стало
интересней. На этом  деятельный  приборист  не остановился,  толкнул  девиз:
"Свет  мало  видеть - свет  надо  еще и слышать!"  -  и сочинил акустический
комбайн, который превращал электромагнитные волны из  MB в звуки разной силы
и тона. В этот подъем Корнев намеревался его опробовать.
     Но все равно - все это было не то, не то. не то...

        III

     Кабина опустилась до  уровня  15000. Переждали  Вселенскую  паузу (Ночь
Брахмы  в терминологии  древних индусов)  - шесть  минут  по времени кабины,
четыре секунды крыши, сотые доли секунды Земли, несчитанные миллиарды лет  в
MB.  Когда в  ядре  снова голубовато замельтешило,  тронулись  помалу вверх.
"Мерцания"   множились,  крупнели,  приобретали  выразительность  и   накал.
Впечатление было такое, что не только кабину с наблюдателями несет к ним, но
и  сами  первичные  комковатые   туманности  мощное  движение  объема  ядра,
вселенский  выдох полной  грудью, раздувает во все стороны,  выносит  сюда и
закручивает в вихри разных размеров и вида, а их друг около друга.
     - Поток  и турбуленция  в нем -  вот что  это  такое,- молвил  внезапно
Любарский.- Галактические  и звездные вихри -  будто водоворотики на  реке в
половодье.
     Варфоломей Дормидонтович еще не знал,  что  вые казал  догадку, которая
определит образное понимание ими космических (не только в  Шаре) процессов и
которую они будут плодотворно развивать. Так, сказалось. Он произнес, другие
запомнили, никто не  отозвался: лица троих,  освещенные светом рождающейся в
Шаре Вселенной, были обращены вверх.
     ..."Не образумлюсь, виноват!" - эти слова Чацкого постоянно вертелись в
уме  доцента. Человек приехал на конференцию -  не выступать даже, послушать
других. Зашел почаевничать < давнему знакомцу. Увидел  фотоснимки - и  жизнь
его переменилась. А жизнь была установившаяся, добротная,  да и сам  человек
был не из тех двуногих бобиков, кои  стремглав мчат на первый свист фортуны.
Даже  в лекциях  Варфоломей Дормидонтович  всегда  держался  основательного,
несколько  консервативного  тона,  излагал  студентам  устоявшиеся  теории и
хорошо   проверенные   факты   астрофизики.  а   к  модным   новинкам   типа
квазаров-пульсаров,  гравитационных  коллапсов   и  "черных  дыр"  относился
сдержанно.
     И вот - все полетело кувырком. Его и здесь именовали доцентом (Корнев -
так  вообще как  угодно,  только  не  по  имени-отчеству.  "Жизнь  коротка,-
объяснил  он,- ее надо экономить. Хватит с  меня Валерьяна  Вениаминовича  и
Вениамин Валерьяновича!")  ---а таковым  он,  вероятно,  уже не  .был. Среди
семестра отказаться от чтения курса на трех потоках, бросить университет - ч
не  по-хорошему,  с  выдумыванием уважительных  причин, а прямо:  телеграмма
ректору об уходе - такие вещи даром не проходят. На его имя в НИИ НПВ прибыл
пакет  с   увещевательным  письмом  декана  и  копией  направленного  в  ВАК
ходатайства Ученого совета СГУ о лишения к. ф.-м. В. Д.  Любарского  ученого
звания доцента.
     И  жене  в  телефонном  разговоре  ничего не  смог  растолковать. Здесь
приютился у Пеца ("Ради бога, Варфоломей Дормидонтович, хоть и надолго, Юлия
Алексеевна тоже будет рада!").  Впрочем, время, проводимое им - как и Пецем,
Корневым, другими сотрудниками, вне башни было настолько незначительным, что
не имело большого значения, где и как его скоротать.
     И в лаборатории было трудно. Работали на энтузиазме, себя не жалели - а
добиться от человека, работающего на энтузиазме, чтобы он аккуратно или хоть
разборчиво делал записи в журнале наблюдений,  а в конце рабочего дня чехлил
приборы и прибирал свое  место, куда труднее, чем от работающего ради  хлеба
насущного. Да и характер был не командирский: когда после душевных колебаний
делал замечание - в деликатной форме и  неуверенным голосом,  то  ребятушки,
закаленные общением с Корневым, чуяли слабину и заводили:
     - Бармалеич-то наш - ух, грозен!
     - Свире-еп! - подхватывал другой.
     - Лю-т! - включался третий.- Ууу-у!..
     Так  что у  самого Любарского  продольные  морщины на  лице  неудержимо
выгибались скобками: "Ну, ладно, ладно..."
     Но  все это было неважно - так, преджизнь.  Самая жизнь  для Варфоломея
Дормидонтовича  начиналась  здесь, в  кабине на  предельной  высоте.  Именно
благодаря  проведенным  в MB  часам он пребывал все  дни  в  не по  возрасту
восторженном, поэтическом состоянии духа. Потому что он видел.
     ...Человеческое  познание   развивается  от   малого   к   большому.  В
пространстве оно идет от знания своей местности к познанию материка, океанов
вокруг, всей  планеты; от нее - к познанию планетной системы, ближних звезд,
Галактики, множества других галактик и всей обозримой в телескопы части мира
-  Метагалактики. Во  времени  познание  идет  от  эпизодов личной  жизни  к
осмыслению человеческого существования  в целом, к познанию  жизни  народов,
возникновения, расцвета и  исчезновения государств и  цивилизаций;  далее  к
представлению о геологических эрах в истории Земли, о возникновении жизни и,
наконец, к представлению об образовании, существовании и возможном в будущем
конце нашей  планеты  и других миров  - до чего мы  еще не дозрели. При этом
если в пространстве мы наблюдаем  - или, по крайней мере, можем наблюдать  -
любые  крупные  и  далекие  объекты,  то  во времени все  интервалы событий,
выходящие  за  рамки человеческой жизни (или,  самое  большее,  исторической
памяти человечества) существуют  для нас чисто умозрительно. Большой мир для
нас как бы  застыл, колышется-меняется лишь  в некоторых подробностях, вроде
смены сезонов.
     И теперь  им открылся  противоположный  путь  познания,  от  большого к
малому. И начинался  он с такого Большого, что в нем  даже галактики - и  не
мгновенные, видимые  нами обычно пространственные образы  их, а  галактики -
события  во  всей  их  богатой  многомиллиарднолетней  жизни  -  чиркают  по
пространству,  как  спички  по коробку.  Исследователи  находились  в  самом
начале, до  подробностей предстояло долго добираться;  однако для них сейчас
стало  различимым  неразличимое, обозримым  необозримое -  мировой процесс в
целом. И  ясно стало, что именно в  нем,  в Большом и Едином, а не в  мелких
причинно-следственных  цепочках  с   многими  "потому  что"  и  "так  как",-
заключена  главная  простая причина  Бытия всего,  от  миров до  людей  и до
атомов.  Настолько главная  и настолько простая,  что  постигалась она более
чувством ошеломляющего  откровения, перехватом дыхания и мурашками  по коже,
нежели умом, в словах-понятиях.
     Но  и  постигать  MB только  подсознанием,  чувствами,  ноздрей  -  без
рационального мышления - Варфоломей  Дормидонтович тоже не был согласен; без
этого он не чувствовал бы себя человеком. "Обычно для нас объекты Вселенной,
от астероидов и планет до галактик...- подступался он мыслью,- ну, вроде как
для дикаря,  нашедшего  будильник,  его  детали: шестеренки,  зубчики,  оси,
пружинки. К чему они? Часы стоят - ничего не поймешь. Тряхнул - пошли. Время
дикарь все равно определить  не сумеет,  но все-таки  поймет, что  перед ним
цельный  механизм.  Так  и  мы.   Впервые  увидели,  что  Вселенная  реально
четырехмерна, время  ее -  поток  материи, и  главное в  нем  -  не тела,  а
события. Всплески и круговерти времени..."
     Однако и  в  рациональном  выражении  новые  знания  из  MB оказывались
настолько выше, значительней всего, что астрофизик Любарский знал прежде (да
и еще вдалбливал это другим), что... короче, пренебрежением прошлой жизнью и
нормальным   устройством   в   нынешней  Варфоломей   Дормидонтович  как  бы
отмежевывался от прежнего себя. Монахи в  подобных  случаях меняют имя; но в
миру, из-за милиции и прописки, это не так просто.

     Вернулись на  предельную высоту.  Над  головами,  над  кабиной  набирал
масштабы  и  накал  объемный Вселенский шторм: голубое клубление,  волнение,
вихрение. Взгляд  с трудом  проникал  за  внешние его колыхания, они застили
яркую  область в  глубине,  откуда все и  распространялось.  Корнев  включил
буровский  преобразователь. Экраны -  вереницей слева направо - дали картины
Шторма  в ближнем ультрафиолете, в дальнем, в мягких и средних рентгеновских
лучах. Образы были  скупее,  но отчетливее, выделялось самое  выразительное:
огненно переливающиеся  вихревые воронки,  искрящиеся эллиптические кольца с
зыбкими сферами внутри, древовидно растекающиеся или наоборот, стекающиеся -
с турбулентным кипением внутри - многоцветно светящиеся потоки.
     - Виктор  Федорович Буров был  прав,-  сказал Любарский,- видимые глазу
клубы и волны ничто, волнение почти  пустого пространства, разреженного газа
- чуть теплее абсолютного нуля. Вещественные скопления светят нам  в жестком
ультрафиолете, а то и в рентгене.
     - Уже есть что-то?  - спросил  Пец.  Астрофизик  приложился  к  окуляру
телескопа, повертел ручками поиска. Но нет, в рефлекторе все забивал голубой
туман.
     - Рано еще, Валерьян Вениаминович.
     Корнев тем временем запустил  свето-звуковой преобразователь Бурова. Из
четырех динамиков, расположенных с расчетом на стереоэффект, на  них  сверху
хлынула "музыка сфер": плеск и рокот, перекатывающиеся над головами вместе с
волнами  яркости, неровное шипение, гулы, какие-то короткие трески... Теперь
полностью, для  глаз и ушей,  бушевал в  Меняющейся Вселенной творящий  миры
Шторм.
     Фаза "мерцаний" и в этом  цикле близилась к  максимуму выразительности:
пространство очистилось от тумана, вихри  и комковатые  всплески разделились
большими полями' темноты; сами стали  компактнее и  ярче.  Некоторые вихрики
Дыхание Ядра вышвыривало  к  нижнему краю,  сюда, к  ним:  они  стремительно
нарастали  в  размерах,  в  динамиках  все  покрывал  звук,  похожий  на вой
пикирующего самолета. Когда же в галактической круговерти возникали слепящие
яркие игольчатые  штрихи,  то  в  динамиках от  них слышались  множественные
"пи-у!.. пи-у!.." скрипичных тонов. Так звучали звезды. - "
     И  чем  ближе  подступал  'Цикл  миропроявления  к своей  выразительной
кульминации,  тем явственнее  в  динамиках хаотические  шумы  и рокот-грохот
оттесняла  -  даже  вытесняла  -  какая-то  немыслимо   сложная,  для  тысяч
симфонических оркестров сразу, тонкая и прекрасная музыка.
     Опять у Варфоломея Дормидонтовича  немели щеки, гуляли по коже мурашки,
а губы сами шептали:
     - "...Моих ушей коснулся он - и их наполнил шум и звон. И  внял  я неба
содроганье, и горний  ангелов полет,  и гад морских подводный ход, и дольней
лозы  прозябанье..."  Вот оно-- неба-то содроганье!  Ай да Пушкин, ай  сукин
сын, молодец  -  еще в те  времена проник!.. Потому что  нет во Вселенной ни
радиогалактик, ни зримых, ни звезд, ни планет - то  есть наличествуют и они,
но как детали, мелкие подробности. А главное - движения-действия  Единого. В
нем гармония -  и  познание ее, когда удается прикоснуться. Чаще  это дается
поэтам и композиторам - но вот и я "внял неба содроганье". Хорошо!

        IV

     Первым не выдержал Пец.
     -  Э,  нет,-  сказал  он,-,так  работать  нельзя.  Александр  Иванович,
выключите, пожалуйста.
     Корнев щелкнул тумблером преобразователя Бурова. Мир онемел -  и  будто
несколько отдалился от кабины.
     -  Все  это  эффектно  и  впечатляет,-  сухо  продолжал  директор,-  но
двигаться  в  эту сторону, полагаю, не стоит. И без "музыки сфер" обстановка
располагает  к самогипнозу  и  обалдению.  Мы  академические  исследователи,
давайте помнить об этом. Наука под ритмы  и  завывания  не делается. Давайте
выполнять намеченную программу наблюдений. Пункт первый - поиск объектов для
съемки. Приступайте, пожалуйста.
     У Любарского  нашлось  бы что возразить Пецу в защиту  эмоций, познания
мира посредством  их  -  поэтического, художественного,  музыкального.  Да и
Корневу  не  понравилось  распоряжение  директора.  Но  было не  до  споров:
обстановка близка к боевой, Пец - командир.
     -  Есть, капитан! - только и выразил свое отношение Александр Иванович,
включил систему слежения.
     Варфоломей  же Дормидонтович и вовсе без слов  влип в окуляр телескопа:
теперь он был глаз  высшей  квалификации. Работа  пошла. Главный  инженер по
экранам  рентгеновского   диапазона  обнаруживал  перспективные  "мерцания",
подгонял  к  ним  перекрестие  искателя;   моторчики   привода,  завывая  на
повышенных оборотах,  поворачивали белый  ствол  телескопа  с пришпиленным к
нему   астрофизиком,   пока   тот  не   произносил:  "Нет,  не  то.  Далеко,
неразборчиво. Ищите еще!" Кабину  слегка покачивало. Корнев нашаривал в ядре
новое ближнее "мерцание".
     - Вас не укачало, доцент? - сердито спросил он минут через двадцать.
     Наконец Любарский сказал сдавленным голосом: "Ага, есть. Вроде годится.
Веду!" Александр Иванович запустил видеокамеру.

     Эту  запись  потом  просматривали  много раз -  краткую,  на  девятьсот
кадров, историю о том, как  в глубине ядра рождаются, живут и умирают  миры.
Без  телескопа   это  выглядело   малым   световым   вихриком,   рассеченным
перекрестием  на четыре  дольки:  Объектив выделил  центральную  часть  его:
бурлящий  ком,  в  котором  клубились,  меняли  формы, делаясь  все  четче и
выразительней, светлые струи. Из самых ярких (остальные расплылись  в ничто)
свились  волокна около колышущихся  сгустков. В некоторых  выделился сияющий
овал-центр.  Прочие  волокна завились вокруг него рукавами. Так образовалось
дозвездное  тело  Галактики. И -  в  какой-то  трудноуловимый  миг  размытое
туманное  свечение в  ядре  ее  и в  серединах рукавов начало свертываться в
яркие игольчатые  штрихи, разделенные  тьмой. Это  образовались  и  набирали
накал звезды!
     "Миг творения! - упивался зрелищем Любарский; сейчас  и без динамиков в
его  душе  звучал  орган,  какие-то  хоры  вели  мелодии  без слов.- Поток и
турбуленция,  звезды   -  турбулентные   ядра  в   струях  материи-действия.
Творенция-турбуленция,  ха!..  Как просто.  Но  нет, не так все  просто: эта
искрящаяся  гармоничная четкость,  избыточная  первичная живость  -  ведь  в
потоках  жидкости  картины  турбуленции  слабее,  размытее,  хаотичнее.  Да,
первичная избыточность - вот слово. От избытка действия возникают миры!"
     " Звезды-штрихи высасывают туманное свечение окрест. Теперь весь быстро
вращающийся  вихрь   состоит   из  них.  Ядро  Галактики  набухает   голубым
вибрирующим  светом.  Рукава   загибаются  около  него  все  более   полого,
касательно -  и вот сомкнулись в  сверкающий эллипс.  Звездные штрихи меняют
оттенки и яркость - эти переливы распространяются по эллиптической Галактике
согласованной дрожью. Видно: она целое, главный образ Вселенной.
     Что-то  ослабело,  спало  в пространстве -  галактический  эллипс опять
раскручивается в  вихрь.  Рукава его  расходятся,  раскидываю г во  вращении
своем звездные ошметья - в них по краям  тела  галактики  звездные  пунктиры
накаляются, вспыхивают сверхновыми. а те расплываются в туманные блики.  Они
сливаются в волокна и струи теряющей выразительные формы субстанции. Процесс
захватывает   центральные  области   -   все  прощально   вспыхивает,  тает,
растворяется во тьме.
     Галактика  жила восемнадцать секунд.  Звезды  в ней  -  от  четырех  до
четырнадцати секунд.
     А в двух соседних с ней вихрях звезды так и не возникли: эти вселенские
образы  прожили  свой  многомиллиарднолетний  век  круговертями  сверкающего
тумана.

     Вверху воцарилась Ночь. Кабина возвращалась вниз.
     -  Все,  как  у  нас,-  задумчиво  молвил  Любарский,  отстегиваясь  от
кресла-люльки.
     Пец вопросительно глянул на него.
     -  Я о тех двух  соседних,- пояснил доцент.- В  обычном  небе из многих
миллионов  наблюдаемых  галактических  туманностей  только  десятка  два  на
снимках  расщепляются на  звезды. Мы  объясняем  это так, что  те, в которых
звезд  не  различаем, слишком далеки. Но после увиденного  здесь  я  склонен
подозревать, что и в тех  галактиках - если не во всех, то во многих - звезд
нет.  Мы  полагаем звезды  главными  образами Вселенной  потому, что считаем
главным проявлением материи вещество. Но теперь мы видим, что это не так.
     - Крамольный вы, однако, человек, Бармалеич! - молвил Корнев.
     - Здесь станешь...
     Кабина,  колыхая  аэростатами,  ползла  вниз.  Вселенная  в  ядре  Шара
съеживалась,  тускнела.  Говорить не хотелось. Под  стать увиденному были бы
слова  и  фразы, доступные  гениям, их  испепеляющие сердца глаголы.  Откуда
взять  такие им - обыкновенным, поистрепавшим  речь  в  быту,  на  лекциях и
совещаниях?  Но и отмалчиваться  не стоило: заниматься-то этим  делом им, уж
какие есть.
     - Смешение и разделение,- задумчиво сказал Пец,- разделение и смешение.
Два акта в вечной драме материи-действия. Разделение  - выделение образов из
однородного...   то  есть  для  нас  пустого  -  пространства.  Выделившееся
усиливает выразительность свою:  четкость  границ, яркость, плотность... Так
до максимума,  за  которым  начинается спад, смешение, распад, растворение в
однородной среде. Возвращение в небытие - если нашу  жизнь считать бытием...
У этих процессов много подробностей,  маскирующих суть,  но  она всюду одна:
разделение  -  смешение.  Все, что  имеет начало,  имеет  и конец. Одно  без
другого не бывает. Снова замолчали. Корнев хмыкнул, подоил нос:
     - Бармалеич, прокамлайте теперь  вы что-нибудь. - Если позволите, Саша,
я продолжу вместо него,- мягко и в то же время как-то величественно произнес
директор.- Варфоломей Дормидонтович  уже "прокамлал": сказал слова, которые,
хоть их  и было всего три, перевешивают все, что мы с вами сказали и скажем:
"Поток и турбуленция  в нем".  Вы, безусловно, герой дня сегодня, Варфоломей
Дормидонтович,  поздравляю вас. Это  многообещающая идея, и даю вам  задание
исследовать ее. Там есть четкий  критерий Рейнольдса  для начала бурления  -
выжмите из него все. Доклад через пять дней. Но  пока  вы не  погрузились  в
гидродинамику, подкину вам еще информацию. В стихах. Вот первая:
     При  наступлении  Дня  из непроявленного все проявленное возникает, При
наступлении Ночи оно исчезает в том, что непроявленным именуют.
     Имеется в виду День Брамы и Ночь Брамы, стадии  в цикле миропроявления.
Вторая:
     Вначале  существа   не  проявляются.  Они  проявляются  в  середине.  И
растворяются они в исходе...
     Обе цитаты  из  "Бхагаватгиты",  "Божественной песни" в древнеиндийском
эпосе  "Махабхарата". Ему более трех тысяч  лет. "Существа" -  в смысле "все
сущее".
     - Вы хотите сказать,- оживился астрофизик,-  что  этими словами описано
миропроявление как вскипание турбуленции в потоке материи-времени?
     -.И   даже   в  соответствии   с   критерием   Рейнольдса,   Варфоломей
Дормидонтович!  Ведь  и по нему турбуленция возникает в  потоках не сразу, а
когда они наберут напор и скорость. В какой-то из предшествующих цивилизаций
это понимали.
     - Занятно.
     Корнев только переводил глаза с одного на другого. Наконец не выдержал:
     - Ну, наговорили!..  Нет, граждане, как хотите, но я с вами сюда больше
подниматься не буду. Это ж потом не  уснешь. И вещества  - то есть тела,  то
есть мы  с  вами!  -  ничего  во  вселенских процессах не  значат,  и вообще
существует  только  мировое  пространство  да  смешение-разделение   в  виде
турбуленции... Ну и ну!
     Варфоломей  Дормидонтович  поглядел на  главного  инженера  -  кажется,
первый и последний раз в жизни - с сожалением и превосходством:
     -  А слабенек, оказывается, наш главный на философскую мысль, жидковат.
Чем вы, собственно, огорчены и недовольны?
     -  Послушайте!  -  В  глазах  Александра Ивановича  действительно  были
возмущение и растерянность.- Но если все так страшно просто... ведь это же и
просто страшно!

        V

     Для  зевак  (коих  всегда  много  толпилось  около  зоны)  многочасовое
путешествие   троих   исследователей   к   ядру.   выглядело  так:   колечко
голубовато-белых баллонов с рафинадно блестящей пирамидкой внутри скакнуло к
темной сердцевине Шара, ринулось вниз, повисло на миг между  тьмой и башней,
опять рванулось вверх - и почти сразу шлепнулось на  "наконечник", на  крышу
башни. "Ух, черт! - подумал не один.- Авария! Никто, поди, и не уцелел..."
     Для  Васюка-Басистова  и  Германа   Ивановича,  дежуривших   на  крыше,
впечатление было не столь сильным, хотя  первый откат кабины и  зависание ее
посредине  их  обеспокоили.  Тем приятней им было  увидеть выпрыгнувшего  из
пирамидки, едва она коснулась крыши, Корнева и  затем приставить лесенку для
директора и Любарского.
     - Ну,-  сказал главный инженер,  беря  сигарету из  протянутой  Толюней
пачки и прикуривая ее от  протянутой механиком  зажигалки, -  вот ты, Ястреб
точной механики, технический  Кондор, Орел смекалки, работающий  от идеи...-
Тот от комплиментов скалил стальные зубы, щурил калмыковатые  глаза.-  Давай
как  обычно:  не  надо  чертежей, скажите, что эта  хреновина должна делать.
Сообщаю:  она  должна приближаться  к ядру и  входить в него. Желательно, не
отрываясь от башни.
     - Так вот же кабина и аэростаты, Александр Ива...- указал на сооружение
механик.- Вместе строили. Вы же только оттуда, что вам еще?
     - Мы не оттуда, мы с высоты два километра, на какой еще держат баллоны.
А далее - пустота, космос, звезды, галактики. Вот к ним бы и надо!
     - Какие звезды,  ну что вы такое говорите!  - Герман Иванович обиделся,
не понимая, чего это главный вздумал над ними шутить.- Светлячки, мерцания -
разве ж звезды такие! Что я, звезд не видел!
     Х - Ну вот, не верит...- Александр Иванович повернулся к Васюку.- А ты,
Толюнчик, веришь?
     - Верю,- флегматично отозвался тот.
     - Так ну?..
     - Идею надо.
     Корнев  махнул рукой и направился к люку, размышляя, что вот есть в его
распоряжении  и разнообразнейшая техника, и средства, и  умелые работники, и
неограниченное время,  которое  тоже деньги... а без идеи  все это  выглядит
так, что лучше бы ничего  не было! Он испытывал сейчас что-то подобное мукам
неразделенной любви.

     И  Валерьян  Вениаминович  спустился  вниз,  в  прозу. В приемной  Нина
Николаевна вручила ему стопку листов с типографским текстом:
     - Верстка вашей статьи для сборника, просят скорее вычитать и вернуть.
     - Это уж как водится,- буркнул директор, забирая бумаги. В  кабинете он
разложил листы на столе, вооружился ручкой, начал читать. Это был его доклад
на конференции, состоявшейся страшно давно, будто в другую геологическую эру
- еще до открытия MB. "Что ж, кое-что придется исправить",- подумал Пец. И -
глаза  его  зацепились  за последний  абзац  на  последнем  листе,  за  свои
заключительные слова, произнесенные неделю назад перед  большой  аудиторией:
"Неоднородное  пространство-время  в Шаре изучено нами еще не  до  конца. Не
совсем  ясен, например,  закон  уменьшения кванта  h  в  глубинной  области;
соответственно  шатки  оценки ширины промежуточного слоя. Не в полном объеме
исследовано  еще   и   наблюдаемое   в  ядре   Шара  явление   (по-видимому,
атмосферно-ионизационной    природы)   "мерцаний"    -   быстро   меняющихся
короткоживущих  свечений  вихревой   и  штриховой   конфигураций.   Познание
вышеуказанных явлений и  их закономерностей несомненно усилит наше понимание
физики неоднородных пространств и обогатит практику".
     Сначала у  Валерьяна Вениаминовича запылали щеки. По мере чтения жар от
них перекинулся на лоб, уши, подбородок, даже на шею. Скоро вся  неприкрытая
сединами  часть головы  приобрела  отменный багрово-свекольный оттенок. Лишь
один раз  в жизни  ему было  так стыдно,  как  сейчас: в  Самарканде,  когда
встретил Юлю в сквере  - после развода...  Со  страниц собственной статьи на
Пеца  глянула самодовольная физиономия ученого-мещанина, физиономия, которую
он так ненавидел и которой  боялся у других:  с лоском фальшивой эрудиции  и
снисходительного  разумения  всего.  Положитесь,  мол,  на  мой   авторитет,
граждане, я  все знаю-понимаю...  Ну, правда, некоторые незначительные  вещи
"не в полном объеме", "не до конца", "не совсем". Вот пока еще не разобрался
с  такой  малостью,  как  "мерцания"...  Но   это   все  пустяки,  граждане,
третьестепенные детали  в картине мира, которую я разумею и преподаю другим;
будучи разгаданы, они  займут  надлежащее место  в ней. Волноваться не из-за
чего, граждане, ваше дело меня обеспечивать, возвышать и хорошо оплачивать.
     Неприятно было обнаружить в себе самодовольную ограниченность человека,
который,  зная  лишь  чуть  больше  других,  уверен  и убеждает прочих,  что
постигнул все. "А ведь конспектировали многие..." - сатанея, подумал Пец.
     Он собрал оттиски и, бормоча  с яростью:  "Подпустить! Подпустить!?"  -
разорвал их пополам, потом еще и еще.

        ГЛАВА 15
        ОДА ТУРБУЛЕНЦИИ И ПОСЛЕДНИЙ ПРОЕКТ ЗИСКИНДА
     Наша дружба переросла в любовь,  как  социализм  сейчас  перерастает  в
коммунизм.
     Из заявления о разводе.

     ...Более  трети  века,  с  самого начала  работы в  фантастике,  автора
упрекают,  что он излишне научен. Слишком обстоятельно  излагает нужные  для
понимания проблемы сведения. Излишне добросовестен в обосновании идей. И так
далее.
     Само  то, что добросовестным можно  быть  излишне, определенным образом
характеризует  нашу фантастику. Упреки участились  в последние  годы,  когда
жанр этот, как мухи зеркало, засидели гуманитарии. Вот уж у них-то ничего не
бывает слишком, за исключением разве одного: вторичности.
     Автор не однажды объяснялся на  этот счет с редакторами и рецензентами.
Сейчас считает нужным объясниться публично.
     Представим  себе дерево, скажем - клен. После созревания на  нем семян,
соткнутых  семядольками  двух  лопастей,  и  при  малейшем  дуновении  ветра
рассеивает   их;  и   летят,   красиво  вращаясь,   тысячи,  десятки   тысяч
пропеллерчиков - чем  дальше, тем лучше.  Подавляющая  часть  их  падает  на
асфальт, на  мусор, на камни - пропадает без толку. Несколько попадает  и на
благоприятную  почву.  Но чтобы здесь  проросло деревцо, мало  почвы - надо,
чтобы и семя было хорошим, плодотворным.
     А поскольку неясно,  какой  пропеллерчик куда упадет, надо, чтобы,  все
семена были плодотворны, несли заряд будущей жизни.
     Заменим  дерево  автором (в  компании с издателями, разумеется), многие
тысячи   семян  тиражом  его  книги,  почвы  -  равно  и  благоприятные,   и
неблагоприятные - читателями... Дальше должно быть ясно.
     Да, увы, в большинстве случаев мы сеем на камень. Читатели ждут от книг
развлекухи,  в  крайнем  случае  -  ответа  на  злободневные вопросы (т.  н.
"жизненной  правды"),  а  иное  не  приемлют.  Поэтому,  если  отвлечься  от
коммерции  (а от нее  надо  отвлечься), книги выпускают  большими  .тиражами
-ради того единственного экземпляра, который попадет к читателю  - почве; он
примет новую идею, совпадающую с тем, что сам чувствовал  и думал. Тогда она
прорастет.
     Для  этого  и бывают в книгах идеи-семена. Чем больше - тем  лучше, чем
обоснованней - тем лучше. Обоснование суть удобрение. Х
     Знать бы того читателя,  прямо ему и послал бы, а остальное можно  и не
издавать. Но как угадаешь? Вот и переводим леса на бумагу.
     По одному читателю-почве на идею - и цивилизация будет продолжаться. Не
станет таких читателей или не станет авторов с идеями -  все под  откос.  Ни
кино, ни телевидение, ни  иные  игры в  гляделки книжный  интимный  механизм
оплодотворения идеями не заменят.
     ...Автор  это  к  тому,  что  излагаемые  ниже  размышления  Варфоломея
Дормидонтовича  Любарского, на  заданную Пецем  тему,  смесь гидродинамики и
богоискательства, в сюжетную канву романа, в общем-то, не очень  вплетаются.
Их можно было  бы и не давать. Даже,  пожалуй, ловчее не давать, выигрышнее.
Ну, подумаешь:  объяснение тайн  мироздания -  сложно-простых  недетективных
тайн... что они супротив трупа в запертой изнутри комнате!
     Но  ради того единственного читателя  - дадим. Прочие  же все,  если им
этот раздел покажется скучным и трудным, могут пропустить его без ущерба для
своего пищеварения.
     (Но,  кстати, о пищеварении и о  других процессах нашего организма, кои
идут когда хорошо, когда худо; да и не только о биологических.
     Чтение и обдумывание некоторых  мест "Оды турбуленции" - автор убедился
в  этом  на  опыте  -  помогает  самоисцелению  от недугов.  Уравновешивает.
Улучшает житейскую стратегию и тактику, сиречь поведение. Так что смотрите.)

        II

     Заметки   В.   Д.   Любарского   к   докладу   "Наблюдаемый   мир   как
многоступенчатая  турбуленция  в  потоках   времени".   (Назначение  заметок
научное, но от одиночества и неуюта Варфоломей Дормидонтович заносил  на эти
листки и посторонние мысли, свое житейское.)
     "Почему  издревле  любят  слушать  журчанье ручья? Какой  смысл в  этих
меняющихся звуках, веселых и печальных, звонких и глухих, сложных и простых,
повторяющихся и новых?.. Наверное, тот, что ручей сообщает нам - полнее всех
слов - главную истину о мире и о жизни. Имя этой истины - турбуленция.
     ...Кипенье  струй, их  сердцевин.  Бурленье  в  "ядре потока", как  это
именуют  в гидродинамике.  Множество струй  и  потоков  во Вселенском океане
материи-действия, кои сами порождены крупномасштабной турбуленцией и которые
без кипения-бурления-вихрения в них и обнаружить невозможно".
     Академические  сведения  о  турбуленции (только сведения, наукой это не
назовешь).  Слово  "turbulentia"  по-латыни  означает  "бурный",  "вихревой"
(отсюда "турбина"), "беспорядочный". Большинство реальных потоков жидкости и
газа,  включая атмосферу,  несут  в  себе  турбулентную  сердцевину;  бывают
турбулентны и целиком.
     Переход ламинарного (плавного)  потока субстанции, имеющей определенную
вязкость "мю", в  турбулентный происходит при увеличении его  скорости v или
возрастании  сечения  S  - то  есть  так или иначе при  возрастании  явления
потока. Характеризуют переход знаменитым, уважаемым даже  В.  В. Пецем (а на
мой  взгляд  все-таки  изрядно  дутым)  критерием  Рейнольдса,  или   числом
Рейнольдса:
     Re=vS/(мю)= const.
     Дутость  его  в том, что  даже  в  экспериментальных потоках, текущих в
трубах  или каналах заданного сечения, эта величина далеко  не  "const", она
меняется  от двух до семидесяти тысяч.  Было  бы  интересно,  если  бы  моим
коллегам-гидродинамикам с такой определенностью  отвешивали и отмеривали то,
что  они покупают в магазинах!..  А для вольных потоков типа  струй  в реке,
ветров в атмосфере или там Гольфстрима, Куросиво Re и вовсе неизвестно. Да и
попробуй определи у таких потоков сечение или усредни их скорость.
     Так что это не формула, а скорее образ: в потоке при некотором напоре и
размерах  возникает  неустойчивость  - бурление-волнение-вихрение.  А  когда
поток    ослабевает,    все   постепенно   успокаивается,   возвращается   к
плавности-однородности - в ламинар.
     Еще не все. Для начала турбуленции (и для образа ее) важна инициирующая
флюктуация - какое-то случайное событие-возмущение. Например, если  кинуть в
гладкий поток  камешек, турбуленция начнется при Re=2300; если не  кинуть  -
оттянется до Re= 60 000. Если тот же камешек не кинуть, а  осторожно внести,
тоже затянется.  Если  камень крупный  -  за ним  пойдут крупные волны, если
маленький - мелкие, и т. п.
     ...Это можно  наблюдать  на водосливных  плотинах:  переваливает  через
бетонную стенку во всю ее ширь тугая, насквозь прозрачная зеленая полоса - а
ударившись  о  поддон, сразу  делается пенистой,  шумной,  серой, в  зыби  и
водоворотах; совсем другая вода.
     Или  на  берегу моря:  идет  красивая гладкая  волна,  а  как коснулась
галечного дна - запенилась, забурлила...
     "Не образумлюсь, виноват".  А виноват я в том же, что и Чацкий, смысле:
горе от ума... Прибыло решение ВАКа о лишении меня по ходатайству СГУ звания
доцента. И  как быстро-то! Бумаги  о присвоении мне такого  звания лежали  в
комиссии целый год. А здесь в неполные две  недели - чик! -  и готово. А еще
говорят, что в ВАКе сидят бюрократы.
     Теперь я сам  подскажу  Александру  Ивановичу, который  любит именовать
меня  доцентом  (подозреваю,  что  более  под  влиянием фильма  "Джентльмены
удачи"), уточнение: доцент-расстрига.
     Но продолжим о  турбуленции. Что существенного  удается выжать-обобщить
из всех источников? Какую квинтэссенцию?
     ...что полного математического описания турбулентных процессов нет и не
предвидится: все  они  сложны, как...  как  сама  природа. Теории  описывают
простенькие   частные  проявления  турбуленции:  гармонические   волнения  -
нарастающие, убывающие, интерферирующие - и вихри.
     О последних стоит подробнее:
     -  центральная часть, "ядро" вихря,  вращается по закону твердого тела,
как целое;
     -  за  пределами ядра скорость вихря убывает  пропорционально  квадрату
расстояния;
     - вихревые  трубки  во  взаимодействии  завиваются  друг  около  друга;
тонкие, естественно, обвивают те, что толще, мощнее.
     (Все это так и просится на аналогию с... но не спеши.)
     ...что при всем  богатстве  образов турбуленция не есть хаос - сложные,
но устойчиво повторяющиеся картины пульсаций, колебаний, вихрений.
     При этом  опять выпирают замечательные свойства турбулентного "ядра"  в
потоке:
     -   во-первых,  при  нарастании  скорости  потока  "ядро"  стягивается,
уплотняется;  картина  бурлений  в   нем  становится  более   упорядоченной,
периодической; а при уменьшении напора наоборот - "ядро" разбухает, рыхлеет,
расплывается;
     -  во-вторых,  запас  турбулентной  энергии  в  "ядре"   пропорционален
квадрату скорости потока.
     Это  опять ассоциируется с... но  молчание, молчание!  ...что  - и это,
пожалуй,  самое  важное  -  крупномасштабная турбуленция  многоступенчата, и
энергия в ней распределяется также многоступенчато:
     - наиболее крупные пульсации (волны-струи) получают энергию от несущего
потока; когда напор и сечения в них достигают критерия Рейнольдса, то в этих
струях возникают свои зоны турбуленции -  то есть первичные струи-волны сами
оказываются для  них  несущими ламинарными потоками, питают вторичные ядра и
вихри бурления своей энергией;
     -  самые выразительные и крупные пульсации  в этом волнении оказываются
несущими  гладкими  потоками  для  еще  меньших  зон  турбулентного  кипения
третьего порядка... и так далее;
     - и все это древовидно  ветвится во времени и пространстве, дробится на
заметные образы в "однородной" среде - до некоего предела. До какого?!
     ...что,  наконец, в информационном смысле взаимоотношения между потоком
и турбуленцией таковы,  как,  например,  между  магнитной  лентой  памяти  и
записанной  на  ней информацией.  А  содержание  информации, как я  отмечал,
зависит  от  вида  первичных возмущений потока.  Они подобны генам  в  актах
зачатия.
     Но последнего я, пожалуй, в докладе не скажу - побьют.
     Турбуленция  в живом,  турбуленция  посредством  живого...  управляемая
турбуленция. Это тоже тема. Возьмем, к примеру,  духовую музыку: если дуть в
мундштук валторны (трубы, кларнета) слегка, без напряжения,- никакого  звука
не  будет.   Шипение,   сипение  -  ламинар.   А   поднаддать   дыханием  да
соответственно сжать губы,  да нажать  нужный  клапан - и пошел  музыкальный
звук! Да-да: иначе сдвинуть губы, надавить иную клавишу - будет иной звук...
но музыка пошла, прежде всего, потому, что превзойден критерий Рейнольдса. И
все    выпеваемые    дыханием     звуки-ноты    инициированы    определенной
флюктуацией-затравкой: движением губ, клавишей, клапаном.
     Да  и  не  только  духовая музыка,  а  смычковая:  скрипки, виолончели,
контрабасы! Если вести смычком по струнам  легко и слабо, звука нет; так же,
если  струны слабо  натянуты.  Ускорил движение  смычка, нажал на  струны  -
полился чарующий звук...
     Черт побери,  а ведь и речь наша - турбуленция! Спокойное дыхание тихо,
ибо ламинарно. Что мы говорим и как - это от инициирующих движений гортани и
языка. Но  сама речь, голос  -  от того, что  дыхание перешло за критическое
число Рейнольдса.
     Какое, однако, богатое явление!
     ...Да и храп наш во сне, милостивые государи, от него  же.  Ведь не зря
сей звук  исторгается  из  носоглоток спящих  не  в  начале  выдоха, а самой
сильной части его, при достаточном напоре.
     Впрочем, это уже неуправляемая  турбуленция. Но главное - на размытость
числа   Re   от   2000  до  60  000  не  следует  негодовать   ни  мне,   ни
теоретикам-гидродинамистам и аэродинамистам. Это  дар божий для нас,  в этой
размытости содержатся  все наши возможности управлять  образами турбуленции.
Вот так и  получается вся  "творенция-турбуленция". Не  творение  -  великий
созидательный акт, а именно творенция. Ничего особенного в ней нет.

     21 апреля. Подъемы в  MB, наблюдения MB становятся нашим бытом. Сегодня
поднимались с  Валерьяном  Вениаминовичем. Наблюдали  и  сняли замечательное
зрелище:  разрушение Галактики  от  внедрения ее в переходный слой, в барьер
неоднородностей. Она была спиральная,  возникла в юго-восточной  части Шара,
развилась до  звезд - и все  время своей эволюции будто  падала на нас. Было
страшновато.  В  переходный  слой  Галактика  внедрилась  всем  ядром  - оно
разорвалось на  клочья  звездных скоплений. Дождь  звезд  падал на  нас, как
праздничный  фейерверк... Но в возросшей  неоднородности  пространства и они
все размохрились в светящиеся кисточки, расплылись в туман, в ничто.
     Картина уникальная:  не просто кончина  звездной  системы в  результате
старения, ослабления  напора ее  времени-потока, а - катастрофическая гибель
ее.   Зрелище  для   богов,  цепенящее  душу.  И  снова  я  смотрел,   будто
подсматривал, задавал себе вопрос: имеем  ли мы, смертные, право видеть это?
Не приличней  ли нам заблуждаться-самообольщаться,  нежели  познавать  такие
истины?
     ...Ибо мир  сей  велик  и страшен. Он велик и прекрасен. Велик и  добр.
Велик  и  беспощаден.  И  его  краса,  ужасность,  беспощадность  и  доброта
пропорциональны его величию.
     А оно - бесконечно.
     Немного  покалякали об  этом с В. В. на  спуске. Начали с академических
выводов:
     - что в неоднородном пространстве миры-цельности существовать не могут;
     - что  поэтому переходный слой надежно защищает нас от  неожиданностей,
например, от того, что из MB сюда выскочит звезда;
     - и что в глубинах ядра микроквантовое пространство-время однородно...
     Но  потом  съехали  на  лирику.   Валерьян   Вениаминович  декламировал
космогонический гимн из "Ригведы": "Без дуновения само собой дышало Единое -
великая тьма, сокрытая тьмою..." - и перебивал сам себя:
     - Знали древние об этом первичном Дыхании Вселенной, порождающем миры и
поглощающем их. А, Варфоломей Дормидонтович!..
     Я тоже декламировал из Киплинга: "И  Тамплисон взглянул вперед и увидал
в ночи звезды, замученной в аду, кровавые лучи. И  Тамплисон взглянул назад,
и увидал сквозь бред звезды, замученной  в аду, молочно-белый свет..." А  на
мой вопрос-сомнение (вправе ли?) В. В. ответил вроде бы невпопад:
     - Когда Будду спрашивали, конечен или бесконечен мир,- он вместо ответа
погружался  в созерцательное молчание. Это было красноречивее всех слов. Так
и нам надо.
     По существу  верно. Величие  мира - не тема для умствований. В словесах
легко заблудиться. Делаем, -что можем, вот и все.
     Но  как  мы,  двое  пожилых и сложных, были  близки там друг  к  другу!
Поистине, подлинная близость возможна только перед ликом Вечности.

     А  с  турбуленцией -  и натягивать  особенно не надо,  искать детальные
соответствия.  После того, что мы  увидели в MB,  как  все различимые образы
("проявленное") возникают в стремительном полете  из пустого пространства, а
затем  растворяются в нем же,- нам  от этого процесса и деться  некуда. И не
надо.
     Надо лишь преобразовать мысленно (и теоретически) все потоки из обычных
трехмерных в четырехмерные,  текущие по времени,-  а себя, как наблюдателей,
отождествить с ним.

     А   сейчас,  милостивые  государи,   я  весь  во  власти  неуправляемой
турбуленции. И почему,  интересно, так  бывает:  когда вникаешь в  идею,  то
вживаешься в нее и тем, чем надо  и чем не надо? В бронхах скребет, щиплет и
колет,  температура за 38?, глаза слезятся, нос и того хуже. Хрипло, шкварчу
и кашляю. Прохватило  на  апрельских сквознячках, когда, разгоряченный вышел
из башни  и прогуливался у  реки с  открытой  шеей.  Сижу на бюллетене, Юлия
Алексеевна, спасибо ей, отпаивает меня чаем с малиной и медом; Вэ-Вэ вечером
по своей рецептуре добавляет в этот чай вина или коньяку.
     Сижу, стало быть, на бюллетене и мудрствую.
     Ведь что есть данная болезнь (а вероятно,  и не только данная!), как не
переход  в турбулентное  состояние  моего  организма от  внешней  зловредной
флюктуации в виде  сквозняка?  Из здорового спокойного состояния  организма,
кое  мы не ценим и не замечаем, ибо оно есть ламинар? Сколько  сразу мелких,
вздорных,  неприятных  изменений  -  в  легких, носоглотке, во всем  теле...
Откуда что и взялось! Сколько ощущений, переживаний. Апчхи!.. Аррряяяпчьх!..
Чем не духовая музыка!
     Нет, богатое явление.
     И  недаром,  видимо,  индусы  лечат  больных  тем,   что  перво-наперво
перестают  их кормить - так снижая напор жизненных сил, напор праны. Болезни
суть избыточность здоровья.
     И еще одно родство турбуленции и болезней: начинается  легко и внезапно
- тянутся, сходят на нет долго и трудно.
     И  еще,   и  еще:  добро   ламинарно,  зло  -  турбулентно.  Мы  обычно
рассматриваем борьбу добра  и зла на равных.  И с неизвестным исходом, как в
футболе.  Но это потому,  что мы не знаем, насколько всеобъемлюще и мощно то
неразличимо  прозрачное, ясное  Добро, что  держит,  несет,  обволакивает  и
пропитывает наш мир. Верующие догадываются об этом - и называют его Бог.
     ...Именно  поэтому не  следует платить злом за зло, отвечать ударом  на
удар,  мстить:  лучший  способ  борьбы с турбуленцией...  отсутствие борьбы.
Ненасилие. Тогда она сникнет, растворится в ламинарном Первичном Добре.
     Но это я, пожалуй, также приберегу для себя.
     Из  доклада  В.  Д.  Любарского  на  семинаре:  -  Мир  пространственно
четырехмерен.  Время - тоже пространство.  Только по  этому  -  четвертому -
направлению мы движемся-существуем. Разбегание  галактик, заметное в обычной
Вселенной по  "красному  смещению", как раз и  подтверждает, что направление
времени не всюду одинаково: существование дальних  миров в своем  времени мы
видим как их движение в пространстве. По-видимому,  и в нашей Вселенной, как
и  в  MB, это разбегание породил  Вселенский Вздох.  Наивной механистической
интерпретацией его является гипотеза Вселенского  Взрыва - попытка утвердить
первичность "тел" в материи. Ибо мы сами тела.
     Между тем, разбегание галактик допускает  простой вывод: чем они дальше
от нас, тем их время  ортогональной к нашему. То есть  по своему направлению
времени все  миры мчат-существуют -  наращиваются спереди, сникают сзади - с
наибольшей  возможной скоростью,  со скоростью света.  Обычное относительное
движение тел,  кое  мы  видим, его часть  их движения-существования в  своем
индивидуальном  для каждого тела времени, а  если  проще, то в своих несущих
струях. Тела в них - турбулентные ядра.
     Больше  того, сам  факт наличия  предельной  скорости может быть  понят
только в теории  плотных  сред и применительно к малым  возмущениям в них. В
самом  деле,  ведь  эта  скорость,  которая  нам,  малым,  кажется чудовищно
огромной,-  триста  тысяч километров  в секунду! - во вселенских... да  что,
даже в межзвездных - масштабах просто мизер. А остальные, кои меньше ее, так
и вовсе. Что  ж громадная  и могучая Вселенная с этим так сплоховала? А то и
сплоховала, что  в  ней это  скорость  распространения  малых  возмущений  в
плотной упругой среде - ни они  сами,  ни скорость их  для  нее существенной
роли не играют. Не то что для  нас. И кстати,  эти знаменитые лорентцевские,
приписываемые   Эйнштейну,   множители  "1-V^2/с^2",   от   коих  в   теории
относительности  укорачиваются  стержни, удлиняется  время и растут массы  -
поражающие наше воображение  эффекты! - вы всегда  встретите в учебниках  по
газовой  и гидродинамике при описании движения потоков и  малых возмущений в
них. Только под "с" там разумеют скорость  звука в газах  и жидкостях,  а не
света в "пустоте".
     ...По  своему направлению движения-существования мы воспринимаем только
себя:    в    одну    сторону    памятью,    в    другую,    в     будущее,-
воображением-прогнозированием, уверенностью в продолжении  себя и дальнейшем
бытии. Для восприятия прочего мира остаются три измерения. Естественно,  что
в текущих рядом с нами струях времени мы в силу синхронности процессов видим
не их и  не  пенно бурлящие дорожки-сердцевины  в  них,  а некие  трехмерные
образы в "пустоте". Это еще та пустота.
     ...Для нас  различимый мир значителен и весом, а неразличимо однородная
среда - ничто. На самом деле все наоборот: различимое есть малые, не крупнее
ряби на поверхности океана,  возмущения-флюктуации  в очень плотной  упругой
среде. По представлениям Дирака и Гейзенберга - ядерной плотности.
     ...Теперь  сообщу вам рецепт,  как  одним  простым  процессом, вздохом,
сотворить  Вселенную.  Как известно, библейский  бог  с одной  только  нашей
Землей  провозился немало: сначала сотворил  небо  и землю, отделил  свет от
тьмы, воду от тверди, моря от  суши, создал твари всякие, и траву, и светило
дневное, светило для ночи... и так уморился, что  весь седьмой день отдыхал.
Старик суетился  зря. Только необходимо  подчеркнуть, что отдельную планету,
даже  звезду или галактику,- так нельзя,- а вот Вселенную целиком, запросто.
Разумеется, речь  идет  о Вселенском Вздохе огромных масштабов и немыслимого
напора, который мы наблюдаем в MB. Его можно сравнить со взрывом по скорости
и напору - но  разница в том, что  взрыв -  событие кратчайшее, а Вселенская
пульсация-вздох длится  все  время  существования  мира. Конец  ее  -  конец
времен.  Но  самое замечательное  все-таки то, что  этот  простейший процесс
породил все сложное, включая уникальных нас.
     Итак, поехали. Вдох, выдох, йоговская пранаяма с раскачкой в  масштабах
Мира.  Начнем  с  экстремальной стадии  охвата и напора: пошло растекание от
какого-то  центра в Меняющейся Вселенной - хоть в нашей, хоть и в той, что в
Шаре. Растекание идет радиально, напор,  скорость и сечение потока растут...
И  вот в каких-то местах достигнут и превзойден критерий Рейнольдса. Он, как
вы знаете, довольно зыбок: где и какие возникнут образы турбуленции, зависит
от   местных  инициирующих   флюктуации.  Во   всяком   случае,   нарушилась
устойчивость-однородность  в  самых  крупных  масштабах,  пошли   пульсации,
струи-волны, вытянутые всяк по своему времени, а в них  вихрения,  да и сами
струи  закручиваются друг  около  дружки. Все это первичные  наметки будущих
скопищ звездных вихрей - но звезд еще нет, до звезд надо дожить.
     Напор Выдоха между тем  растет. 'Но, поскольку  и он - малое возмущение
среды, скорость света в порождаемых им потоках  превзойдена  быть не  может.
Естественно,  энергия расходуется  на  дальнейшее турбулентное  дробление  и
ветвление  их.  Разделение  -  в терминах Валерьяна  Вениаминовича. При этом
отдельные  струйки  галактической  турбуленции теперь  играют  роль  несущих
потоков. В  тех из них, где  сочетание скорости и сечения выполняет  "норму"
Рейнольдса, возникают свои  бурлящие и вихрящиеся "ядра": где одно, где пара
вьющихся друг около друга, а где и больше. При дальнейшем возрастании напора
Вселенского  Выдоха они уплотняются. Эти образы,  понятно, несравнимо мельче
галактических,  даже деталей галактик  - это  протозвезды, двойные и тройные
сочетания их, протопланетные системы.
     Остальные же струи галактической турбуленции,  где  критерий Рейнольдса
не  выполнился,  неотличимы  от  первичного потока  между  ними  -  остаются
"пустотой".
     ...И  так  по  мере  роста   напора  реализуется  ступень  за  ступенью
Вселенская  турбуленция-творенция.  Никто  не  создает   звезд  -  они  сами
уплотняются,  закручиваются  в   огненные  шары  в  своих  струях  незримого
времени-действия. Никто не создает и планет, никто не отделяет на них твердь
от вод и свет от тьмы. Все это просто проявления турбуленции - самовыделения
мира  веществ из "пустоты"  - и  разделения-дифференциации  всего на  стадии
максимального  напора,  наибольшей  выразительности.  Так  все  дробится  до
некоего предела, меньше которого уже нельзя, строение материи не позволяет.
     Думаю,    вы   догадались    до    какого:    до   квантового,    когда
турбулентно-вихревые образы,  несомые мельчайшими струйками времени, состоят
из  считанных  квантов  h.  Эти  образы  -  атомы,  молекулы,  атомные ядра,
элементарные  частицы; поэтому им и свойственна дискретность. В принципе же,
разницы между галактическим вихрем, атмосферным циклоном и орбитой электрона
в атоме нет. Природа всего одна - турбуленция.

     Из протокола обсуждения:
     В. В. Пец. Я не согласен с вами в одном существенном пункте, Варфоломей
Дормидонтович:  что  все делает  только напор  Вселенской  Пульсации.  Общую
картину  -  да,  но  не все.  Давайте не забывать,  что материя--  действие.
Самореализация  первичная.  А  она  одинаково свойственна и Метапульсации, и
галактическим струям,  и звездным, и планетным... вплоть до атомных. Поэтому
так во Вселенной все и выразительно. Мертвая субстанция так не смогла бы.
     Корнев. Вы что же, Вэ-Вэ, стоите на ущербных позициях первичности жизни
во Вселенной? Ай-ай-ай, почтенный ученый, крупный руководитель... тц-тц!
     Пец. А Вселенная,  между  прочим,  ни у кого разрешения  не спрашивала,
какой ей быть. В том числе и у руководящих работников.
     Васюк-Басистов. Ваша гипотеза, Варфоломей Дормидонтович, помимо прочего
объясняет  и происхождение вихревого и вращательного движения во  Вселенной.
Гипотеза  Первичного  Взрыва  перед  этим  пасует,  после  него  вс