- массу. А так все грубо и просто: вот Шар, неоднородное пространство-время, сооруженная в нем за три месяца башня - мощнее Останкинской! - действующий институт, испытания, исследования... Короче, с одной стороны, наши дела, а с другой - противоречия с явно неприменимыми в наших условиях законоположениями. И надо решать не для отдельных случаев, а в целом. Так что, если хотите, мы шли на скандал с открытыми глазами и чистой совестью. _ С чистой совестью?! Люди с чистой совестью, о господи! - завелся, как с полоборота, Авдотьин.- Где этот приказ? - Вот,- пододвинул крайнюю в веере бумагу главбух. Рука у него дрожала. - Послушайте, Виктор Пантелеймонович, что выкомаривают эти "люди с чистой совестью". "Приказ No 249 от 10 февраля по НИИ НПВ... Пункт первый... это неважно. Ага, вот пункт четвертый: "Инженера А. А. Васюка назначить руководителем исследовательской группы высотного сектора с окладом 220 рублей в месяц". Пункт пятый, следующий: "А. А. Басистова зачислить ведущим инженером в исследовательскую группу высотного сектора с окладом 180 рублей в месяц". . - Так что? - поднял брови Страшнов. - А то, что А. А. Васюк и А. А. Басистов - не два человека, а один: Анатолий Андреевич Васюк-Басистов. А вы о высоких материях, совести... Это же прием махровых очковтирателей!. Прием был действительно не из светлых. Страшнов был шокирован. Пец вопросительно глянул на главного бухгалтера. Тот приподнял плечи, пробормотал: "Александр Иванович..." Да, здесь чувствовалась бойкая рука главного инженера. Но раз сделано - надо защищать. - Васюк-Басистов... кстати, это тот самый, что проявил исследовательское мужество в Таращанской катастрофе, работает, как и многие в высотном секторе, не за двоих, а за пятерых. Сопоставьте его заработок с тем, что вверху сейчас средняя продолжительность рабочего дня около тридцати часов. А скоро будет еще больше. Или и в этом случае надо руководствоваться положением, что у инженеров трудовой день не нормирован?.. Хорошо.- Валерьян Вениаминович почувствовал, что пора переходить в наступление.- Наши распоряжения отменить как незаконные, меня сместить и под суд, Корнева тоже... Но не можете вы не понимать, что это не решение проблемы. А организация и исполнение работ в НПВ есть проблема - не источник наживы и злоупотребления, а большая проблема. Или и проблему закрыть за несоответствие? - Да, Федор Федорович,- вступил секретарь крайкома,- здесь нельзя рубить сплеча, ориентируясь на живописные факты. Надо вникнуть в специфику, решить комплексно. Я не оправдываю всего, что здесь предпринято, но... Судите сами, ведь нельзя увольняемого за несоответствие работника держать положенные по закону две недели, если им соответствуют многие месяцы внутреннего времени. За эти месяцы тот дурак такого наломает!.. - Необходимо учитывать не только местную специфику, но и государственные интересы,- не поддавался зампред.- Девальвация может получиться от таких сверхзаработков. - А вот это мне непонятно: как от нашей деятельности может получиться девальвация? - вскинул голову Пец. Даже главбух позволил себе робко улыбнуться.- Мы государству не стоим ни копейки и приносим немалую выгоду. Поинтересуйтесь у наших заказчиков: радиоэлектроников, ракетчиков, химиков - сколько денег сэкономили они благодаря ускоренным испытаниям на надежность своих устройств и материалов только на свертывании дублирующих разработок? - На конец квартала восемьдесят два миллиона рублей,- тихо, не слишком стремясь быть услышанным, произнес главбух. - Девальвация бывает не от того, что люди хорошо зарабатывают, а от неправильной, экономически необоснованной шкалы цен и расценок,- внес ясность бывший экономист Страшнов.- Грубо говоря, оттого, что много платят за то, что мало стоит. - Вот-вот. А мы никого расценками не балуем, платим по общепринятым,- добавил Пец. - Согласно тарифным справочникам,- уже чуть громче подал голос главный бухгалтер. Зампред постепенно успокаивался. То ли внял доводам, то ли на него произвело впечатление, что не чувствует себя директор виноватым, не трепещет и не кается. Разговор далее продолжался в спокойных тонах. Порешили, что товарищ Авдотьин останется в институте до конца дня (тот легко согласился), ознакомится с ходом работ, поговорит с сотрудниками, узнает их мнение и составит свое. В тех случаях, где сочтет себя компетентным, решит сам, а в остальном ("Заранее уверен, что преимущественно будет "в остальном",- подумал Пец) представит доклад в Госкомитет. Затем, видимо, придется организовать комиссию ("Непременно с участием ученых",- вставил секретарь крайкома), которая все обстоятельно изучит и даст рекомендации. - А пока как нам быть? - спросил Валерьян Вениаминович. - Пока?.. В худшую сторону ваша практика измениться не может, потому что хуже некуда,- с остатком прежней злости сказал зампред.- Действуйте не в ущерб делу и людям. Только,- он постучал пальцем по приказу No 249,- не давайте пищи анекдотам. Эту пилюлю пришлось проглотить. Для начала Пец отправил Авдотьина в координатор: обозреть все в целом, подумать. Потом им займется референт. За время беседы было выкурено с десяток сигарет. Оставшись один, Валерьян Вениаминович открыл окно, чтобы проветрить кабинет. Но из подсвеченных электрическими лампами сумерек потянул сложный букет запахов: сырой бетон, неполностью сгоревший в газовых резаках ацетилен, нагретый битум, машинное масло и...- он с интересом потрепетал ноздрями, не ошибается ли,- свиной навоз. Откуда-то определенно пахло свинарником. "Что за новость? Химикалий такой употребляют, что ли?.." Пец закрыл окно, включил кондиционер. II В то самое время, как кабинет директора покидали высокие гости, десятью этажами ниже по лестницам осевой башни поднимался, шагая через ступеньку, долговязый черноволосый человек в берете, тренировочном синем костюме и очках. У него была такая привычка: последние пролеты преодолевать не в лифте, а пешком - для укрепления ног и настройки на дела. Сегодня Юрию Акимовичу это было особенно необходимо. "Ну, сейчас папа Пец мне выдаст: да как вы пошли на такую авантюру, да смешали грузопоток, да поставили под угрозу ночные работы!.. И отлично, и пожалуйста, пора выяснить отношения, расставить точки над "i". Существует нормальная последовательность сооружения объектов, многоуважаемый Валерьян Вениаминович: подготовка площадки, закладка фундамента, сооружение надземной части, сантехмонтаж, отделка - и только после этого сдача и ввод в эксплуатацию. И если эта последовательность нарушена, то с архитектора, как говорится, взятки гладки. А у нас она не то что нарушена, ее и не было никогда, все смешалось, как в доме Облонских. Одну подземную часть трижды перепроектировал и переделывал (сейчас снова переделывать на этот... "вихревой вороночный ввод"), четыре раза менял проект зоны эпицентра. А эти три слоя! А сдача в эксплуатацию недостроенных этажей! А спираль!.." ("Погнался за интереснятиной в Шаре: возведение башни в неоднородном пространстве - с искривлением тяготения, ускорением времени... ах, ах! Вот и имеешь мороку на всю жизнь: чем дальше вверх, тем больше проблем".) "...А вообще говоря. Валерьян Вениаминович, вы не очень: пока объект сооружается, архитектор на нем царь и бог. Так заведено с античных времен. А у нас здесь кто архитектор? Надсмотрщик, прораб, погоняла, разрешитель текущих забот, мальчик для битья... Кто угодно, только не творческий руководитель проекта! А ведь архитектура, смею заметить,- это искусство. Конечно, когда надо что-то, так "наш катаганский Корбюзье", ах-ах! А как начинаются осложнения, то Зискинд не так спроектировал, Зискинд не -учел специфики, Зискинд то, Зискинд се... мальчик для битья". ("Мне показалось снизу - или в самом деле кольцо-лифт монтируют с перекосом? Да точно, слева забетонировали этажа на два выше. И куда там прораб смотрит, в осевой башне нагрузка неотцентрована, если еще кольцо добавит... Забыли, что в Таращанске НПВ выделывало, начисто забыли! Может, подняться сразу туда. минуя дирекцию? Нет, выйдет некорректно, папа Пец подумает, что я трушу, уклоняюсь от разговора".) "...Я отпарирую очень просто: Валерьян Вениаминович, если бы я мог с вами связаться по телефону, то непременно согласовал бы. Но у вас же его нет. Бережете свой покой, а теперь сами в претензии!..." В кабинет директора Юрий Акимович вошел энергичной походкой. Пец поднялся навстречу ему из-за стола. - Ругать будете? - воинственно спросил архитектор. - Нет, Юра, не буду. Все правильно, напрасно вы поспешничали, чтобы поставить меня перед фактом, только себе и другим жизнь вчера осложнили. Я бы согласился. - Ну, вот - поди знай...- Худое лицо Зискинда выразило облегчение, но заодно и разочарование, что доводы, которые он приготовил, остались без применения.- Так я пойду? - Жаль, конечно, что решение не вызрело раньше,- продолжал Пец,- но если бы затянули с ним и дальше, отклонение от оптимальности было бы еще худшим. Так что и вам это должно послужить уроком... - В смысле? - насторожился архитектор. - В смысле безудержно смелого - но в то же время и комплексного, хорошо рассчитанного - проектирования в НПВ. Проектирования-фантазирования, если хотите. С большим запасом возможностей. Симфонического такого, понимаете? - Симфонического-это звучит. Проект-симфония... Уже, Валерьян Вениаминович, рисуем помаленьку. Проект Шаргорода. Закачаетесь, когда выдадим. - Не помаленьку надо. Форсируйте. - Бу сде... так я пойду? - Объясните мне только, что делает на крыше Корнев с раннего утра? С ним группа Васюка и бригада Ястребова. - На крыше?! - Теперь на лице Юрия Акимовича были озадаченность и тревога.- Но ведь договорились же на крыше ничего не делать! Послушайте, это опасно: они там нагрузят осевую башню с перекосом, кольцо-лифт еще не сбалансировано, да внутри башни... может плохо кончиться. - Значит, не знаете? - Директор присел на край стола.- Между тем они там четвертые сутки по своему времени... Юра, вас переселили наверх не только для ускоренного проектирования, но и для присмотра за всем. Верх отсюда почти не координируется. вы же знаете. - Ну, Валерьян Вениаминович, Корнев есть Корнев. А как они туда доставляют все? Лифт до крыши не ходит, лестницы ненадежны. - Корнев есть Корнев, Зискинд есть Зискинд. а диетическое яйцо - это диетическое яйцо... Вертолеты им все доставляют. Знаете, вертолет есть вертолет. _ Да ла-адно. Валерьян Вениаминович, я все понял! - Зискинд даже переступил ногами от нетерпения.- Я пошел выяснять. - Секундочку.- Пец подвел архитектора к окну.- Обоняние у вас нормальное? Что вы скажете об этом? Новое в высотном строительстве? Упрочняющие присадки свиного навоза к бетону? Зискинд недоуменно потянул ноздрями - и даже побледнел: - Не надо так шутить. Валерьян Вениаминович! За такие вещи... Хорошо, я разберусь, доложу.- Он метнулся к двери, исчез. Валерьян Вениаминович закрыл окно, сел в кресло. Он почти зримо представил, как главный архитектор, заряженный этим разговором, ракетой возносится на высокие уровни - выяснять, наводить порядок, приводить в чувство... А его самого кресло располагало к отдыху. "Нет, рано". На табло координаторных часов над дверью было 72.10. Директор нажал кнопку, в дверях появилась секретарша. - Связь с крышей? - Еще нет. - Готовьте приказ об увольнении Терещенко. - До 24.00 Земли? - уточнила Нина Николаевна срок, в который бедный бригадир связистов навсегда покинет Шар: ей такие приказы были не впервой. - Да, как обычно. - Ясно.- Секретарша подошла к столу, положила перед Валерьяном Вениаминовичем бумагу.- Я справилась о грузах, которые доставлены на крышу Александру Ивановичу, вот перечень. - Вы умница, Нина, спасибо. Как я сам не сообразил! - Пец живо потянулся к листку. - И еще, Валерьян Вениаминович: бригаду Ястребова вертолетами доставили вниз, двух инженеров группы Васюка тоже. На вертодроме погрузили в автобус, чтобы развезти по домам. - Уснули? - Да. Пец несколько секунд думал, до какой степени надо вымотаться, чтобы мгновенно уснуть в грохочущем вертолете. "А все Корнев: как сам двужильный, так и думает, что все такие". Секретарша ушла. Он углубился в бумагу. Радиолокатор дальностью до 800 километров с параболической антенной, телескоп. Максутова, осветительные прожекторы, три бухты капроновых канатов, лебедки, аэростаты, баллоны с гелиево-водородной смесью, листы толстого плексигласа, аппарат газовой сварки, аккумуляторы, дюралюминиевые рейки и уголки, ящики с крепежными деталями... десятки тонн грузов! А еще продукты, мешки с песком... "Во всяком случае, теперь понятно, что он там сочиняет". В динамике раздался голос секретарши: - Валерьян Вениаминович, крыша дает связь! Переключить к вам? - Конечно! - Пец повернул кресло к селекторному пульту. На верхнем экране среди тьмы замаячило голубоватое пятно - сверху поярче, снизу тусклее. - Алло, приемная, даю проверку разборчивости! - донесся из динамика высокий голос без обертонов; в нем от терещенковского баритона остался только украинский акцент.- Одын... два... тры... Директор нетерпеливо нажал четыре раза сигнальную кнопку - знак, что звуки различаются нормально. - Ясно! Даю импульсную синхронизацию изображения. Пятыкратная... (У голубого пятна на экране наметились расплывчатые, меняющиеся скачками очертания - но и только; Пец нажал кнопку один раз: плохо). Даю десятыкратну... (Теперь ясно было, что пятно - это лицо, но чье - узнать невозможно, мелькающие черты накладывались, смазывали друг друга послесвечением; директор снова нажал кнопку). Даю двадцатку...- и на экране рывками, будто быстро сменялись фотографии, замелькало сосредоточенное, с резкими чертами лицо Терещенко: фас, полупрофиль, профиль, наклон головы... Электронное реле телекамеры на крыше теперь выхватывало для передачи вниз каждый двадцатый кадр развертки. Это было приемлемо. Пец четырежды нажал кнопку. Захлопотанный бригадир взглянул наконец на свой экран, заметил директора: - Алло, Валерьян Вениаминович, докладываю: связь установлена, на крыше никого нет. - Как нет? - Пец даже приподнялся в кресле.- А что там есть? - Докладываю: по краям площадки три лебедки. Он там, скраю,- аккумуляторы. Целый массив, в жизни столько не видел. Барабаны лебедок пустые, канаты тягнуться вертыкально вверх. И кабели от аккумуляторов туда ж... А шо вверху - не выдно, бо темно. "Ясно, сейчас спустятся",- хотел, да не успел сказать Валерьян Вениаминович. Лицо Терещенко закинулось вверх: - Ага, лебедки включились, барабаны накручують канат! Зверху щось опускаеться прямо на мэнэ. Отхожу к краю, показываю... Из тьмы вверху показался сначала сноп прожекторного света, а за ним нечто, похожее... собственно, ни на что не похожее. Так мог бы выглядеть инопланетный корабль. На штрихах решетчатой конструкции держалось прозрачное, в форме шестиугольной призмы помещение, в котором находились освещенные серым светом люди и приборы; центр призмы занимал короткий толстый ствол телескопа Максутова. Решетчатую основу подпирали с боков сомкнутые в треугольник баллоны аэростатов. Другие три висели над сооружением на коротких канатах. Все это скачками нарастало, снижалось. Ушли за пределы экрана аэростаты. Весь обзор заняла прозрачная кабина величиной с малолитражный автобус. "Вот на что толстый плексиглас пустил!" - Пец покачал головой. В ту же секунду экран заслонило одухотворенное, осунувшееся и от этого казавшееся еще более носатым лицо Корнева. Скачками, в соответствии с выборочной разверткой оно меняло выражение с бесшабашно-раскаивающегося на умиротворенно-доброе, на вдохновенное, на весело-скептическое... И независимо от этого звучал-тараторил сдвинутый по частоте, обесцвеченный инвертированиями, но тем не менее его, корневский голос: - Валерьян Вениаминович, я все понимаю! Я заслуживаю, и я признаю... Я рассчитывал успеть к этой комиссии - но всякие осложнения!.. Мы поднялись почти на два километра. Валерьян Вениаминович, представляете? И пусть Юра Зискинд не плачет и не боится, что мы перегружаем его малютку-башню. Вы же видите, мы не только не нагружаем ее, напротив - тянем вверх, как казака за чуприну... А что мы там видели, Валерьян Вениаминович! Эти мерцания!.. Пец смотрел на экран и чувствовал, что не сможет сказать те горькие фразы, которые приготовил для Корнева,- и за партизанщину, и что он отдал его на заклание правительственному ревизору, спихнул на него всю текучку... Было приятно наконец увидеть и услышать Александра Ивановича - тем более что они соорудили такую штуку и поднялись в ней к ядру на два километра. "Ну что тут скажешь! А ведь врет, что рассчитывал успеть... Неужто действительно на два километра? Лихо! И зачем я так его понимаю, весь его душевный пыл и трепет! Вполне хватило бы служебных отношений". - Мы вышли за предел. Валерьян Вениаминович, выше аэростаты не тянут. Полагаю, вам будет интересно узнать, что квантовая зависимость по всей высоте... Ты куда показываешь?! Ты куда... тебя что, соглядатаем послали - или связь держать? Это Терещенко, спасибо ему, под разговор повел телеобъективом вдоль крыши, показал бок аэростата, алюминиевые перекрестия с кабиной-призмой над ними, лесенку, по которой Васюк-Басистов и заметно осунувшийся референт Валя осторожно спускали громоздкий куб. (Пец легко представил, как все было. "Александр Иванович,- приблизился скользящей походкой референт к налаживавшему что-то главному инженеру,- мне приказано выразить вам неудовольствие..." - "Ага,- ответил тот,- да-да, конечно. Ну-ка, подрегулируй тот упор... Так, хорошо. Взяли!" - и пошло.) Голос Корнева звучал за кадром, обещая бригадиру все беды. Директор нажал кнопку, привлекая внимание к себе. Лицо Корнева тотчас восстановилось на экране. - Первое,- сказал Пец.- О том, что вы хотели успеть, а не наоборот, расскажете при случае Красной Шапочке. Второе. Извольте все-таки спуститься для встречи с товарищем Авдотьиным. Он в координаторе и жаждет вам видеть. Третье: немедленно верните референта. - Валерьян Вениаминович...- Корнев в затруднении ухватил рукой нос; на экране было отчетливо видно, что в дело пошли три пальца - указательный, средний и безымянный.- Думайте обо мне, как хотите, но я не могу сейчас вниз. Нужно все закончить хоть в первой примерке. Вы же знаете эти аэростаты: утечки! И вообще - 150-й уровень, здесь бросить не закончив - это хуже, чем не начать... Мы должны подняться еще разок. Валю верну через полчаса, обещаю. - Бросьте эти разговоры для простачков - через полчаса! - теряя самообладание, рявкнул Пец.- За полчаса вы его выжмете, как лимон, а он мне нужен работоспособный. Координаторных полчаса даю вам на завершение всех дел. - Хорошо, тогда я беру Терещенко. Вдвоем с Толюней мы не управимся, да и рискованно. Что оставалось сказать? Валерьян Вениаминович кивнул: согласен,- и отключил связь. Ясно, что сейчас Корнева не стащишь с крыши и за воротник. "Что они там углядели на двух километрах высоты, что измерили? Эти, говорит, мерцания... хм!" Пец вспомнил характерный жест Корнева, для пробы тоже обхватил нос пальцами. Куда там, хватило двух, да и второй, честно говоря, был необязателен. Настроение у него все-таки поднялось. Он достал из кармана ЧЛВ, взглянул: ого. он здесь уже семь с половиной часов... да полчаса в пути. Восемь часов со времени завтрака (правда, плотного) - и ни крошки во рту. Пец вызвал секретаршу: - Нина, принесите мне из буфета чаю и поесть. Что будет, по вашему усмотрению. В ожидании секретарши (теперь, когда вспомнил, есть хотелось немилосердно) он просматривал и подписывал бумаги. Та вернулась с пустыми руками: - В буфете ничего. Валерьян Вениаминович, хоть шаром... Даже сахару нет. Одни сырки плавленые окаменелые. Все подобрали. В столовой сейчас перерыв... Хотите, поделюсь своим запасом? У меня и чаю еще полный термос. Пец покачал головой: нет, если использовать директорские преимущества, то не так. ("Надо решать с новыми буфетами и столовой - не откладывая!") - Спасибо, Нина. Вызовите лучше машину. По-моему, я заработал передышку. ...И последняя мысль - уже за проходной, когда садился в машину: "А ведь аэростатная кабина Корнева - это и есть следующий после кольцевого лифта этап проникновения в Шар! Да, сначала маленькая кабина из плексигласа... Но ведь пространства там предостаточно для множества аэростатов и всего, что они поднимут. Воздух спокоен: внешние .ветры не чувствуются, внутренних нет..." Валерьяну Вениаминовичу стало бодрее: забрезжила возможность обжить Шар до двух километров физических- и в то же время как-то не по себе. Уж очень стремительно нарастала лавина идей и дел. "К чему-то мы придем завтра? И не в переносном смысле "завтра", в прямом. Может, даже сегодня к вечеру..." III Когда в десять часов утра он вошел в квартиру, жена встревожилась: - Почему так рано? Захворал? - Нет, даже напротив - очень хочу есть. - Я только убралась, еще в магазин не ходила... Ничего, сейчас что-нибудь сообразим. Она заглянула в холодильник, в буфет, в кухонный столик - "сообразила" холодную отварную картошку с селедкой, яичницу, заварила чай по его вкусу. Пец сидел на кухне, в нетерпении выкладывая фигуры из вилок и ножей. - Видишь, как плохо, что нет телефона,- сказала жена.- Ты бы позвонил, и к твоему приезду все готово. - Это верно. Только ты не представляешь, что бы здесь творилось, будь у нас телефон. ("А ведь придется его, черта, ставить. И не только: телеканал сюда из Шара провести, служебный телевизор с инвертором на ночной столик... А куда денешься! Ведь сегодня я плелся в хвосте событий. Два молодых одаренных нахала, Корнев и Зискинд, вставили мне два фитиля. Так не годится".) Он принялся за картошку и яичницу. Жена подкладывала, следила, нравится ли, намазала хлеб маслом, налила чаю, села напротив. А Валерьян Вениаминович ел, крепко жуя, и думал о том, какие сложные отношения связывали его с этой женщиной. Впрочем, теперь, к старости, они стали проще. ...Он встретил ее, Юлю, Юлию Алексеевну, в Харькове в первый послевоенный год. Она была простая, с умеренным образованием, красивая и добрая. Она любила его - с самого начала и до сих пор. Он ее тоже - первое время. Если быть точным, то и тогда он ее больше не любил, а - хотел; реакция хлебнувшего неустройств и воздержания мужчины: наверстать, взять свое, о чем мечталось и на фронте, и в лагерях, и в болотах Полесья. С ней было хорошо, спокойно: она признавала его превосходство над собой, ничего особенного для себя не требовала - и он, и жизнь устраивали ее, какие есть. Она была хорошая жена, только он принимал ее не слишком всерьез - больше ценил науку, пытливую мысль, разговоры о мирах и проблемах. Насчет миров она была не очень. Когда же она забеременела - а он как раз рвался к успеху, писал диссертацию, жили скверно, у частника на окраине, ребенок мог сильно осложнить жизнь,- он ничего не сказал ей, только замкнулся, стал холоден, раздражителен. Она все поняла, избавилась от плода; в то время это было непросто. Потом пришли успех и квартира, докторская степень и кафедра в Самарканде. Юля гордилась его достижениями больше, чем он сам. Но детей не было. А ему как раз загорелось (да и годы подпирали) сына, наследника. Или хоть дочь. Присмотрел себе другую, ушел к ней жить, решил развестись с Юлей. На суде так и заявил, что разводится из-за отсутствия детей. Она печально согласилась. А месяц спустя встретил ее в сквере на скамейке: в осеннем пальто, с книжкой - отцветший, выброшенный им пустоцвет, увидел ее взгляд. Сердце у него перевернулось. И сейчас, когда об этом вспомнил, стало не по себе: как он мог совершить такое - наполовину убийство?.. Вернулся. Она простила. Ему она прощала все. (А та, другая, родила сына. И хоть дал ему свою фамилию, безукоризненно платил алименты, но оскорбленная женщина поклялась, что сын никогда не увидит отца и не услышит о нем ничего хорошего. И обещание свое сдержала. Так что наследником он обзавелся, но сыном - нет.) И перед Юлей осталось некое чувство вины, а заодно и упрека к ней, что слишком покорно тогда, молодая, поняла и выполнила его волю, не поставила на своем. И пустота в доме, где есть все, кроме детей. - Может, тебе туда привозить что-нибудь? - спросила она. Пец мотнул головой.- Ах, ну да: дом есть дом, семья есть семья...- Юлия Алексеевна улыбнулась; в этой улыбке была снисходительность к его упрямству и немного горечи: дом-то есть, а вот семья... "В сущности, она была создана именно для семейной жизни,- подумал Валерьян Вениаминович- для жизни с многими детьми: выкармливать их, тетешкать, воспитывать, заботиться... А вышло вот как. Не получилось". - Приляжешь отдохнуть? - Нет. Обратно. - Обед готовить? Пец задумался. Приезжать еще и обедать, снова терять полтора нулевых часа - слишком роскошно даже для директора. - Знаешь,- неожиданно решил он,- приготовь что-нибудь... потранспортабельнее - и привези туда.. Кстати, поглядишь, что у нас там делается, тебе будет интересно. ГЛАВА 11 ..КОРНЕВУ КОРНЕВО Возможность подобна женщине: она теряет 9/10 привлекательности после овладения ею. К. Прутков-инженер. Мысль No 155. Всюду была тьма, только далеко внизу вырисовывалось тусклое багряное кольцо вокруг черного пятачка крыши. Они полулежали в откидных самолетных креслах: Корнев и Васюк-Басистов по обе стороны белой короткой трубы телескопа, Терещенко левее и ниже их за пультом локатора. Антенны локатора торчали по обе стороны кабины, будто уши летучей мыши. В кабине тоже было темно, лишь индикаторные лампочки приборов рассеивали слабый свет. - Вон еще?..- Корнев откинулся к спинке кресла, приложил к глазам бинокль, поймал в него бело-голубой штрих с яркой точкой в начале, который не то возник в густой тьме над ними, не то выскочил из глубины ядра. Точка трепетала в беге, штрих менял длину. Васюк резво наклонился к окуляру искателя, быстро завертел рукоятками телескопа - но не успел: "мерцание" расплылось, исчезло. Все длилось секунды. Анатолий Андреевич откинулся в кресле, вздохнул. - А вон вихрик! - Корнев направил бинокль в другую сторону: возникшие там, чуть левее темного зенита, "мерцания" образовали крошечный фейерверк - флюоресцирующее пятнышко величиной с копейку. Оно быстро развилось в вихрик с двумя рукавами и ярко-голубым пульсирующим ядром; затем все превратилось в сыпь световых штрихов, тьма вокруг них очистилась от сияющего тумана. Еще через секунду точечные штрихи расплылись в туманные запятые, а те растворились в темноте. - О дает! - сказал Терещенко:- Красиво. Васюк-Басистов снова ничего не успел: слишком далеко было перемещать объектив телескопа. - Что же ты, друг мой! - укорил его Корнев. - Да пока наведешь, их и нет,- сказал тот, устало жмурясь. - Значит, наводку и надо отработать, Толюнчик. Посадить телескоп на... на турель, как у зенитного пулемета. Да спарить с таким, знаешь, фотоэлементным прицелом с широким углом захвата... да к ним еще следящий привод. На сельсин-моторчиках. Фотоэлемент обнаруживает, привод наводит - успевай только рассматривать!.. "Я хочу домой,- думал, куняя под эту речь, Анатолий Андреевич,- я ужасно хочу домой. Там у меня жена и дети. И неважно, что они видели меня еще вчера вечером и что самые крупные события у них за это время - это четверка по арифметике у Линки или драка Мишки с соседским Олегом. Я-то их не видел черт знает сколько, уже вторую неделю. Я соскучился по ним и по жене - по хорошей, невзирая на мелкие недостатки, жене. Я понимаю, что сейчас мне ночевать дома, швыряться здешними неделями - недопустимая роскошь. На высотах работы и наука остановится, черт бы побрал то и другое! Я все понимаю: важно, эффектно, интересно... сам упивался вовсю. Но всему должен быть край. Я иссяк, сдох, скис, и не нужны мне эти "мерцания". Я хочу домой..." - И фотоаппарат хорошо бы приспособить,- не унимался Корнев.- Даже лучше кинокамеру, там ведь все в динамике. Толя, это надо сделать. - Попробуем,- вяло согласился тот. Тряхнул головой, гоня сонливость, добавил: - Их надо снимать в разных участках спектра, от инфра- до ультра-, даже до рентгеновских. Мы же не все видим. - Ну вот, золотце, ты все усвоил. Займешься этим... Смотри, вон "запятая". И вон. А левее назревает "клякса"... Пан Терещенко! - Агов! - отозвался тот. - Похоже, что "клякса" там сейчас развернется в "вихрик". Попробуй прощупать его локатором. Внимание!.. Светящаяся "клякса" в ядре Шара закрутилась водоворотиком. Коротко и тонко пропели моторчики антенн, решетчатые параболические уши их повернулись в сторону яркого свища. До светящихся штрихов там на сей раз не дошло - через десяток секунд все опять размазалось в тускнеющее пятно-"кляксу". - Нема ничего, Александр Иванович,- сказал Терещенко.- Ну, никакого ответного импульса, ни чуть-чуть. - И прожектор ничего не освещает,- молвил Корнев задумчиво.- Лазером попробовать, как думаешь, Толь? Все-таки они на чем-то, эти "мерцания",- как блики на воде... Вместо ответа Васюк уронил голову на грудь, мотнулся всем туловищем вперед в сторону - да так, что едва не врезался головой в трубу телескопа. Вздрогнул, распрямился. - Осторожней, оптику испортишь,- придержал его Александр Иванович.- Ну, ясно, опускаемся. Он протянул руку влево, включил привод лебедок. Кабина дрогнула, начала опускаться вместе с плавно колышущимися аэростатами. Корнев полулежал в кресле, смотрел, как вверху уменьшалась, будто сворачивалась, область ядра, которую только и можно было отличить от остальной темноты по возникавшим там "мерцаниям". Теперь они искрили чаще, но делались все мельче, голубее, утрачивали подробности. И само место, где они были, стягивалось от размеров облака в пятно, поменьше видимого с Земли лунного диска. ...У них уже были названия для всего этого: "вихрик" - если мерцание имело вид светящегося смерчика, "клякса" - когда возникало размытое световое пятно, "запятая" (она же "вибрион") - когда за несущейся во тьме световой точкой тянулся угасающий шлейф. Названия были, за названиями дело не стало. Но Александра Ивановича разбирала досада, что, совершив этот бросок ввысь, преодолев многотысячекратную неоднородность пространства-времени, они не приблизились ни к разгадке "мерцаний" в Шаре, ни даже к определению его физических размеров. Только и того, что больше увидели. Проблема физических размеров Шара... Она всем действовала на нервы. Сама формулировка ее содержала наглый выпад против здравого рассудка: каков внутренний диаметр Шара, имеющего внешний диаметр 450 метров? Пока что он прямому измерению не поддавался - ни с земли, ни с крыши башни. По имеющемуся опыту подъемов и полетов на предельных высотах можно было предполагать, что физический поперечник Шара не меньше сотен километров. Сейчас, подняв сюда, в идеальные для наблюдения условия: разреженный воздух, ясность и покой которого не нарушают колебания внешней атмосферы,- телескоп, сильный прожектор и локатор сантиметрового диапазона, они надеялись, по крайней мере, просмотреть сквозь ядро Шара детали экранных сетей; или хоть засечь их локатором, для сантиметровых волн которого сети представляли собой "сплошную" отражающую поверхность. А если внутри, в ядре, что-то есть, то изучить (измерить, пролоцировать) и это. Не просветили Шар до сетей, не узрели их. И то, что внутри, осталось непонятным. "Ничего, так было бы даже неинтересно - сразу. Главное, тропинку сюда протоптали, изучим, измерим, поймем, никуда не денется!" По мере опускания кабины светлое кольцо вокруг башни росло, опережая расширение темного пятна крыши, становилось ярче и меняло расцветку от багрового к оранжевому, к серо-желтому. В том кольце вмещалось все: вблизи стен-склонов башни - навеки застывшие краны с грузами на стрелах, автомашины, в бинокль Корнев различал и людей в динамических позах; далее - вывернутая дуга проходной, накренившаяся и выгнутая площадка вертодрома, за полем опрокинувшиеся во все стороны приплюснутые многоэтажные зданьица... и так до горизонта, над которым на юге висело маленькое овальное солнце цвета спелой черешни; на самом деле, поскольку земное время шло к полудню, оно стояло в наивысшей точке. Спуск занял двадцать минут. Вот аэростаты легли по краям площадки. Терещенко спустил лесенку. Они вышли из кабины. На краю площадки сиротливо торчала на треноге телекамера; рядом светил экран телеинвертера. - Так-то вот проявлять излишнюю ретивость,- наставительно заметил Корнев связисту.- Давно бы спустился к своим делам, а не вкалывал бы с нами вместо референта Синицы. - А я не в претензии, Александр Иванович,- отозвался тот.- Було интэрэсно. Якщо хочэтэ, могу зовсим до вас подключиться. Все краще, чем меня Хрыч будэ гонять, увольнением пугать... А по радио и электронике я все умею. - Ну-ну, ты брось так про Валерьяна Вениаминовича. Он тебя правильно пуганул: связистов своих распустил! А насчет этого - подумаем. Толюнь, ты что делаешь? Васюк-Басистов, присев возле инвертора, крутил ручки, щелкал тумблерами. - Вертолет хочу вызвать - что! - Не прилетят сюда вертолеты, они по другим рейсам пошли. - Ну, вызови ты, тогда прилетят! Надо же домой... ("Я знаю, что он скажет: тебе нельзя домой, ты там проспишь полсуток. А я именно и хочу выспаться дома, на чистых простынях, под одеялом, при открытом окне... и чтобы жена говорила детям: "Тише, папа спит, он устал". А не на раскладушке с поролоновым матрасом среди бетона, мусора и цементной пыли!") Корнев понял состояние своего помощника. - Толя,- сказал он осторожно,- я тоже устал. Давай так: ты выдашь мастерам в эксперименталке задание на телескопический автомат, который мы с тобой придумали,- и отправляйся домой. На весь день. Но чтобы выдать грамотное задание, тебе надо поспать. Ты ведь сейчас сам не свой. Сегодня под крышей начнут оборудовать гостиницу-профилакторий, тогда отдыхать будем, как боги, вниз не потянет... А пока - уж такая у нас с тобой суровая жизнь, друг мой Андреич! Так, действительно, раздумаешься - и позавидуешь тем, кто сейчас мирно преподает в Таращанском сельхозтехникуме. Этот намек всегда действовал на Васюка-Басистова безотказно. Он посидел еще секунду, на бледном от усталости лице его появилась слабая улыбка. Встал. Через люк они опустились на последний, 152-й этаж осевой башни. Терещенко двинулся вниз, а Корнев и Васюк свернули в отсек, где среди бетонных колонн и стен с пустыми дверными проемами стояли десять раскладушек без ничего, в углу лежал штабель желтых поролоновых матрасов. Здесь отдыхали инженеры и монтажники всю многосуточную эпопею создания аэростатной кабины. Здесь же они, как можно было догадаться по валявшимся на сером полу пактам из-под молока, замасленным оберткам и колбасной кожуре, питались. - Хлебнуть бы сейчас чего покрепче,- сказал Толюня.- чтобы размякнуть. А то не уснешь... - Неплохо бы,- согласился Александр Иванович, укладывая под себя один матрасик и укрываясь другим.- Однако - сухой закон. Через минуту оба спали. Главный инженер звучно сопел, втягивая носом воздух. Васюк, уткнувшись в матрас, клекотал на вдохе и хрипел на выдохе. II Когда Корнев проснулся, Толюни не было. Александр Иванович взглянул на часы. Это был бессмысленный жест спросонок: что здесь могли показать его ЧЛВ, он и не посмотрел на них, когда укладывался. Да и неважно, сколько проспал,- выспался, вот главное. Время на уровне "150" ничего не стоит. Времени здесь вагон. Он встал, от души потянулся. Ополоснул лицо под краном в соседнем отсеке, будущем туалете. Вернулся достать из сумки полотенце - и только тогда заметил возле раскладушки придавленную бутылкой пива (полной!) записку: "Задание дал -Хайдарбекову и Смирнову. До завтра". "Ну, молодец! - умилился Александр Иванович.- И работу запустил, и наверх кого-то сгонял с запиской. Да еще с пивом, драгоценностью на этих высотах. Наверно, мастера и принесли - поднимались за телескопом". Прихватив бутылку, он выбрался на крышу. Так и есть, телескоп Максутова в кабине отсутствовал. А телеинвертер на краю площадки по-прежнему наличествовал. Александр Иванович связался с приемной, там был референт Валя. Он сообщил, что сейчас 72.55 координаторного, что Пец сорок минут назад укатил домой поесть, за главного Зискинд, он у себя в АКБ, что зампред Авдотьин желает ознакомиться с работами на местах, а референт сомневается, куда его вести. - Как куда - повыше, туда, где пожарче. На кольцо. И объясни, что вчера вечером его еще не было. Там и встретимся,- и Корнев отключился. Прошел между аэростатами к краю крыши, сел на бетонный выступ, высосал в два приема пиво, закурил, поглядывая вниз. Подумал неспешно: надо ограду поставить, удивительно, как еще никто не сверзился... Внизу все было каким-то невсамделишним. Вон в сумеречной стороне, в тени от башни, повис, медленно, будто нехотя и с натугой, поворачивая лопасти винта, бурый (хотя на самом деле, Корнев знал, зеленый) вертолет. И все время, пока он курил сигарету, никак не мог раскрутить винты до слияния лопастей в круг; было странно, что он не падает, а напротив - медленно волочит вверх стальную ферму. Едва ползли грузовики по спирали. А в зоне. в тягучей смоле крупноквантового пространства, и вовсе шаги маленьких приплюснутых человечков растягивались на минуты. "Нудота!" Александру Ивановичу не хотелось спускаться вниз, в сонное царство. Здесь был иной мир, само ощущение времени приобретало какой-то необъятный пространственный смысл. Он был один на сотни часов вокруг - как на сотни километров. Случись с ним что - никакая помощь не успеет. Пустыня времени... "Э, хватит прохлаждаться,- одернул он себя.- Время измеряется делами. А это дело закручено - и все, и привет, дальше покатится без меня". И он зашагал вниз по лестнице, придерживаясь за стену в тех местах, где не было перил, обдумывал на ходу очередные дела. Очередных было три, все взаимосвязанные: 1) проведение послезавтра Первой Всесоюзной конференции по проблемам НПВ, 2) устройство к этому времени для делегатов гостиницы-профилактория и 3) доклады. "Такие докладища надо выдать, чтобы приезжие делегаты потом сталкивались в коридорах лбами и забывали извиниться!.." Вообще говоря, Александр Иванович спокойно относился к конференциям, симпозиумам, семинарам и им подобным формам общения людей, объединенных только специальностью. Он называл такие сборища "говорильней"; ему самому и в голову бы не пришло поехать куда-то обсуждать свои проблемы и идеи - он предпочел бы потратить время на разрешение проблем и реализацию идей. Но возможность провернуть в Шаре за неполный рабочий день пятидневную всесоюзную "говорильню" - с пленарными заседаниями, с работой секций, с мощными докладами своих, с обеспечением делегатов всем вплоть до комфортного ночлега - не могла его не воспламенить. И сейчас за гранью беспробудного сна осталась эпопея с кабиной и "мерцаниями" - на иное, новое гнала, подстегивала его высокая тревога души: вот если не устрою как следует "говорильню" да не выдам на ней сильный доклад, то не будет мне счастья в жизни, не будет вовек! ...Если спросить Александра Ивановича, для чего он совершает свое дело, не жалеет себя (да и других), то он, наверно, объяснил бы все пользой общественной и научной, необходимостью разрешать проблемы, а возможно, и проще: нынешней гонкой-соперничеством среди людей, желанием не уступить в ней, продвинуться - а то и заработком. Все мы так - стремимся покороче объяснить причины поступков, движения своей души: в молодости от боязни, что глубокое и сложное в нас не поймут, а в зрелом возрасте - по привычке, пошловатой усталой привычке. И сами так начинаем думать о себе... На самом же деле Корнев - как и любой сильный душой. умом и телом человек - совершал все, чтобы наилучшим образом выразить себя. И подобно тому, как истинна только та добродетель, которая не знает, что она добродетель, так и его натура была настолько цельна в своей поглощенности делами, что не оставалось в ней ничего для взгляда на себя со стороны. Двойственность, которая порядком терзала Валерьяна Вениаминовича, шарахая его от конкретного в отрешенно-общее восприятие всего и обратно (тем ослабляя его деловой тонус), Корневу была чужда. В этой безгрешной цельности натуры Александра Ивановича было что-то несвойственное нашей так называемой "зрелости", что-то более близкое к той великолепной поре, когда человек и ложечку варенья вкушает не только ртом, но и всем существом вплоть до притоптывающей пятки, весь без остатка горюет, весь радуется. Вероятно, именно это качество и не давало ему переутомляться, свихнуться, загнуться от бешеной нагрузки последних месяцев. Да и месяцев ли? Корнев давно махнул рукой на скрупулезный учет прожитого в Шаре времени (хоть и сам предложил идею ЧЛВ): организм и обстоятельства сами подсказывали, когда поспать, когда питаться, когда съездить домой выкупаться и сменить белье, когда отключаться для размышлений. Жить было интересно, жить было здорово - вот главное. Какая там двойственность - Александр Иванович чувствовал (глубинно, не словами), что тугая мощная струя несет его, надо только успевать поворачиваться, выгребать на середину, чтобы не затянуло в воронку, не ударило о камни, не выплеснуло на мелкий берег. Здесь был его мир - настолько здесь, что, когда Корнев оказывался в городе, его тяготила бездарная прямолинейность улиц, прямоугольность зданий, примитивная устойчивость форм тел, их цветов и оттенков, простота звуков, уныло сходящаяся перспектива, даже прямизна пучков света из окон в тумане ночи. В том мире не было верхних уровней, где можно, не нарушая хода дел внизу, заняться чем-то еще, выспаться или обдумать все всласть и не спеша. Тот мир был устроен скучно и неудобно! Стена башни, по которой Корнев, шагая по ступенькам, задумчиво вел пальцем, вдруг оборвалась: обнажились прутья арматуры. Что такое? Главный инженер ухватился за решетку, высунул голову наружу - и так обозрел незабетонированную брешь в стене шириной метров в восемь и на три этажа по высоте. "Ну Зискинд, ну архитектор-куратор... Это что же такое? Хорошо, что выше кольца-лифта - а если бы ниже?! Понятно: здесь не управились к началу работы над кольцом, а люди нужны, он их всех туда. И молчком. Побоялся, что я не дам добро, и скрыл. Ну народ, ну люди!.. Третий человек в институте, а?" Сейчас Александр Иванович искренне не помнил о тех случаях, в которых он (второй человек в институте, а во многом, пожалуй, и первый) умалчивал и маневрировал с целью добиться своего, и был от души огорчен поведением архитектора. Ниже бреши в осевой башне начиналась цивилизация. У лестницы появились пластмассовые перила, на площадках и в коридорах горели газосветные лампы; на оштукатуренных стенах шахты появились числа: синие - высота в метрах, черные - номера этажей и красные - уровни ускорения времени. На уровне "54" (120-й этаж) Корнев вышел на кольцо - как раз в тот момент, когда и вертолет, который он наблюдал с крыши, доставил сюда свою ферму. Некоторые монтажники поглядывали на главного инженера с удивлением. Бригадир отделочников присмотрелся, подошел: "О, Александр Иванович, вас и не признаешь сразу!.." Этим его реакция на мятый перепачканный костюм Корнева, его небритые щеки и всклокоченные волосы исчерпалась, дальше пошли заботы: пачки паркета на перевалке на 30-м уровне загребли другие отделочники - как быть? Масляные краски некачественные... штакетник... плитки... "Зискинду адресуйте ваши претензии,- ответил Корнев,- он вас курирует. Где бытовка ваша?" - "А Зискинду хоть говори, хоть пиши - как об стенку горох!" - "Бытовка, я спрашиваю, где?" Бригадир указал, пробормотал вслед: "Работу так все требуют!" Александр Иванович знал: только поддайся - закрутит, до вечера не выпутаешься из мелочей. Строители исповедовали принцип: о себе не позаботишься - никто не позаботится. Бытовое помещение у них было, как гостиница, даже постели с простынями, одеялами, подушками; был и душ, и стол для обедов, аварийный запас провизии, который опустили в металлическом баке на тросе вниз, в замедленное время - вместо холодильника. Сейчас здесь отдыхали девчата-штукатуры. Они дали Корневу зеркало, он поглядел: да, попадись в таком виде на глаза грозному зампреду - и пропал. Прощелыга, а не главный инженер НИИ - такой только и способен нарушать законы. - Выручайте вы меня, девушки,- сказал он.- Найдите у ребят бритву да приведите в божеский вид мой костюм и рубашку. Нашлись и электробритва, и гладильная доска, утюг, мыло. Корнев помылся, выбрил лицо и шею, подстриг ногти. Девчата, пересмеиваясь, чистили и гладили его одежду, заодно стрекотали, что в башне сегодня какая-то важная комиссия все проверяет, что утром в зоне едва не вышел затор, вроде того, что был три недели назад, когда все работы остановились, а верно, что эта комиссия приехала снимать Пеца? И вас, Александр Иванович, говорят, тоже? Вот будет жалко-то! А другие говорят, что вас - на его место?.. Корнев сидел на топчане, прикрыв ноги в трусах простыней. Услышав последнее, он потемнел лицом, встал: - Кто это, интересно, такие сплетни распускает? Найти бы... это ж дезорганизатор, паникер. Что за чепуха, девушки! Что - мы с Валерьяном Вениаминовичем попали из милости начальства на свои посты? По блату? Тех, кто так выбился в большие, снять не штука. Но мы... мы оказались руководителями здесь в силу естественных причин. Снять нас - значит нарушить естественный ход событий в Шаре. Это никаким комиссиям не по силам. Так что выкиньте это из головы. Вид у него, несмотря на простыню, был внушительный. Девчата притихли. Когда через полчаса Александр Иванович вернулся на кольцевой нарост, он выглядел вполне прилично для главного инженера; если в одежде и оставались кое-какие изъяны, то их вполне компенсировала спокойная собранность и уверенность руководителя. По мере того, как он опускался с этажа на этаж, к нему подходили бригадиры, мастера, инженеры, сообщали о ходе работ, напирая, как водится, на недостатки, неполадки, помехи смежников - начальство существует не для того, чтобы его радовать. Корнев вникал, советовал, разрешал одно, запрещал другое, подписывал на ходу кое-какие бумаги - и не подавал виду, что доволен, как растут, образуются будто сами по себе в громаднейшем многоэтажном кольце ячейки будущих лабораторий, мастерских, стендовых залов. Еще вчера ничего здесь не было, шутка ли! И незачем показывать удовлетворение, потом будем радоваться и умиляться: какие молодцы! - а сейчас пусть царит атмосфера деловой озабоченности. Шагая вниз, Александр Иванович не отказывал себе и в удовольствии полюбоваться милой его сердцу балетной, гармоничной какой-то ладностью движений работающих в НПВ; даже останавливался понаблюдать время от времени. Отступал ли человек, чтобы принять в гнезда опускаемую краном часть стены, завинчивал ли гайки, налегал ли на дрель, подтягивал ли сварочный кабель - во всех действиях была упругая сбалансированность, спокойная, степенная гибкость. "Ну как рыбы в воде, а! Знают НПВ уже не умом, а телом". Да, пожалуй, так: работники чувствовали неоднородное пространство вокруг себя, как воду, были уверенными пловцами в переменчивом море материи. Эта сбалансированность, чувство пространства как упругой среды сохранялись у них, и когда они возвращались в однородный мир, сохранялись радовавшей глаз грацией и собранностью: по ним и в городе можно было отличить работавших в Шаре. "Великолепное все-таки существо человек! - думал на ходу Корнев.- Вот связь и координацию с трудом подгоняем к НПВ, электротехнику всю приходится на постоянный ток переиначивать. А человека переделывать не надо: присмотрелся, повертелся - и работает!" На последнем этаже кольца, на "днище", где собирали и отлаживали подъемный механизм, Корнев столкнулся с референтом Синицей. - А где?..- спросил главный инженер. - На той стороне. Они вникают сами. - И как? - Они склоняются войти в положение. - Что же ты их одних покинул? Они ведь непривычны. Не дай бог свернут свою превосходительную шейку... другого ж пришлют. В просторном помещении с оконными проемами без рам вокруг Авдотьина сгрудились монтажники и наладчики. Судя по лицу зампреда, не он им доказывал, а они ему. - А то шо ж я: утром ушел и утром пришел! - говорил один, трогая темным пальцем костюм Федора Федоровича.- Буду дома крутиться весь день как неприкаянный, жинке мешать. И думаю я там все время про эти кванты, как так получается?.. Оно мне надо! Перед сынишкой и то неудобно, ему в школе вон сколько задают. Работать надо с утра до вечера. - Конечно,- поддержал другой работник,- так все привыкли: утром на работу, вечером с работы. Пусть нам задают, чтобы выходило на полный день. Оно и заработок, и дело хорошо движется. - А иначе нужно десять смен в сутки,- вмешался третий. инженер, судя по виду.- Масса людей, обезличка, не с кого качество спросить. - Все это так,- подал голос Авдотьин.- Но ведь вам придется находиться здесь фактически по многу дней - в отрыве от внешнего мира, без семьи, без удобств... - О!..- загомонили работники.- Это мы сами все обеспечим Наш девиз: о себе не позаботишься, никто не позаботится! - А шо касается семьи, дорогой товарищ,- снова вступил тот. с темными пальцами и зычным голосом,- то наш режим работы сказывается благотворно на семейных отношениях. Оч-чень благотворно! Во-первых, заработок - как у прохвессора. Во-вторых. жены, как известно, ценят нас не только за заработок...- Он конфиденциально склонился к зампреду.- Я не буду называть фамилий, но есть тут у нас один товарищ в летах... так ведь у него до драмы доходило. Раз, слышь, в неделю - и все, и привет. А жена молодая, и, естественно, он в ней не уверен. Мы с ним рядом живем... - Э, да будет тебе, балаболка, будет! - Пожилой дядя. на которого стали посматривать, побагровел, отошел. Корнев, наблюдавший сцену от дверей, узнал: бригадир Никонов - тот, что выкладывал кривую трубу и хотел уволиться. Не уволился, вошел во вкус, стремится повыше. А насчет жены сам. чудак. раззвонил, теперь обижается. - Нет, я, боже избавь, не хочу сказать, что там что-то такое имело место,- продолжал зычный.- Но - не уверен человек в такой ситуации: подозрения, ревность, сцены... что было, то было. Оно ж через забор слышно. А теперь - каждый вечер человек возвращается, будто из долгой командировки... и как, слышь, молодожен! И все в порядке, окрепла семья. Он выразительно согнул руку в локте. Работяги ржали. Зампред молодо блестел глазами. - Валя, там действительно все в порядке,- негромко сказал референту Александр Иванович,- моего участия не требуется. Они сами все докажут - рабочий же класс!.. Мы разминулись. И он вернулся в осевую башню, зашагал снова вниз с этажа на этаж (хотя здесь уже ходили лифты) - принимал парад дел. работ. результатов в Шаре. III В пустом выгнутом дугой зале на 90-м этаже, в котором к конференции откроется научная библиотека, Корнев увидел Ястребова. Тот шел вдоль внешней стены, приседал, распрямлялся, иногда что-то поднимал над головой. В местах, где это "что-то" издавало вой или писк, бригадир делал на стене пометки мелом. - Герман Иваныч! - изумился Корнев.- Ты уже здесь, выспался? - Это в честь чего я буду днем высыпаться, нежиться? - Тот подходил, обнажая в улыбке стальные зубы, щурил калмыковатые глаза.- Догадались тоже: не разбудив, в автобусы и по домам... Это себе дороже в будний день отсыпаться, на то ночь есть. Отдохнул, помылся - и сюда. - А команда твоя? - Одни спят, а те, что поумнее, вон.- Он указал в дальний конец зала, где трое рабочих - все "ястребы" - собирали трубчатые конструкции.- Стеллажи строим для библиотеки. Юрий Акимович дал наряд. - Чем это ты пищишь? - Да вот,- Ястребов показал прибор в корпусе от транзисторного приемника,- сделать я его сделал, а еще не назвал. Ну... вроде миноискателя. Обнаруживаю сильные неоднородности около стен. Здесь стеллажи придется отдалять от стены, чтобы книжки не выскакивали сами. А то и барышня какая может с лесенки загреметь. - Покажи-ка...- Корнев взял, осмотрел, снаружи ничего примечательного не увидел, крутнул ногтем винт на задней панели. - Открывать не надо, Александр Ива, я вам так скажу. Там две стандартные платы с генераторами промежуточной частоты, общий выход на динамик. Как сильно неоднородное место, так у ближнего к нему триода частота сдвигается. Получаются биения, они поют и воют - предупреждают. "Конечно, сдвиг частот, биения... как просто! Это же универсальный индикатор неоднородностей. На микросхемах сделать, на руку надеть - работу облегчит, безопасность увеличит. И я не сообразил. Тогда, в Овечьем ущелье, смекнул, а потом и не вспомнил... надо же! Все текучка заедает". Корнев с уважением взглянул на мастера: - Золотой ты мужик, Герман Иваныч, что голова, что руки... Премию получишь. А приборчик я у тебя одолжу на часок, надо кое-кого носом потыкать... Потыкать носом в самодельный индикатор Ястребова следовало начальника лаборатории специальных приборов Бурова; эпитет "специальные" как раз и подразумевал приборы, использующие в измерениях и индикации свойства НПВ. Александр Иванович был не бюрократ какой-нибудь, чтобы вызывать начлаба Бурова к себе в кабинет, отрывать от дел,- он сам, не расплескивая созревшее чувство, направился к нему в лабораторию на 20-й уровень. Начлаб Буров, цветущей внешности молодой инженер с широкими щеками и пышной шевелюрой, был на месте. Он сидел, отклонив стул на задние ножки, чтобы удобней было держать ноги на столе, и чертил схему в блокноте, положенном на левое, красиво обтянутое джинсами бедро. При виде главного он убрал ноги со стола, встал. В глубине комнаты инженер и две лаборантки что-то паяли. Тыкал его Александр Иванович носом основательно и с многих позиций. Сейчас он не помнил, испытанное при виде приборчика чувство досады, что сам не сообразил: мало ли что он не сообразил, на нем институт, а этот щекастый лоботряс только на приборах сидит. - А где приборы?! Где система привода и ориентации в Шаре? Вертолеты мотаются по произвольным маршрутам, перерасходуют горючее, высаживаются на площадки, как на полярную льдину! Где ограничители скорости? Где контрольные таймеры? Где реле неоднородностей?.. - Понимаете, Александр Иванович,- красивым грудным голосом сказал Буров,- нет общей идеи. А без нее... - Да что идея, у вас здесь масса идей и эффектов: и тебе аккумуляция зарядов, сдвиги частот и фаз, и биения, и барометрический закон, и гравитационные искажения!" А спектральные сдвиги, а интерференция от разного хода времени... Море разливанное, самая вкуснятина для разработчика приборов. Давайте прямо, Витя: если вам не по душе или не по силам сделать так, чтобы мы могли в НПВ видеть, слышать, измерять и отсчитывать все не хуже, чем в обычном мире,- скажите. Мы найдем вам занятие по силам и по душе. Вот штатная должность помощника коменданта у нас пустует, в охран-отряде есть вакансии... пожалуйста, не стесняйтесь! В это время очень кстати (или очень некстати, с чьей позиции смотреть) в комнату на голоса заглянул Зискинд; его АКБ находилось в на том же этаже. При виде Корнева живое лицо Юрия Акимовича выразило замешательство, он, похоже было, даже поколебался: не захлопнуть ли дверь? Но - вошел, вслушался, включился, начал долбать Бурова со своих позиций: до сих пор нет способа точного измерения размеров и дистанций в НПВ - визуальные методы - врут, метром не всюду приложишься. Приходится завышать запас прочности, а это лишний расход материалов, лишняя работа, грузопоток... Словом, взбутетененный, воспитанный, осунувшийся за эти четверть часа. Буров на полусогнутых проводил главного инженера и главного архитектора по коридору, обещая немедленно переориентироваться на быстрейшее, всестороннейшее, прецезионнейшее конструирование нужных приборов. - Вот и чудно,- мирно сказал ему на прощанье Корнев,- а после смены загляните в канцелярию, распишитесь там в приказе - напротив пункта, в котором вам будет объявлен выговор. - Алекса-а-андр Иванович! - огорченно взревел начлаб, развел руками.- Ну, вы, ей-богу... - Ничего, Витя, увольняют после третьего выговора, а у вас это только первый. Так что все еще впереди. Буров удалился. Настала очередь Зискинда. - Юрий Акимович,- произнес Корнев голосом почти таким же грудным и глубоким, как у Бурова,- если я ошибаюсь, поправьте меня, но мне кажется, что вы не рады меня видеть. Более того, мне кажется, что вас устроило бы, если бы я не заметил тот изъянец в стене осевой башни размером восемь на десять метров и не напомнил вам о нем! - Александр Иванович, не надо так шутить,- Зискинд приложил руку к сердцу.- Вы не представляете, как я переживал!.. Но кто ж знал, что вы заберетесь на крышу? Мы ведь с вами договаривались... - Мы не нарушили договоренность...- Главный инженер бегло объяснил, что они устроили на крыше.- Но и это не все, Юра! Сколько у вас человек в АКБ? - Вы же видите, Александр Иванович! Они уже находились в архитектурно-конструкторском бюро, в зале двухэтажной высоты, стены которого были сплошь увешаны чертежами, рисунками, таблицами. Два ряда кульманов уходили в перспективу. Людей в зале было маловато: трое за чертежными досками и один в люльке у большого настенного рисунка. - Вы мне не показывайте, я не о смене спрашиваю. Сколько у вас всего сотрудников? - Сто двенадцать. - Вот, пожалуйста! А на монтажных площадках я не встретил ни одного. А вы знаете, что отделочники на 54-м уровне в недоумении: где что настилать, как облицовывать? А что на 36-м вместо рифленых прутьев пустили в арматуру гладкие, тоже не знаете? Может, вы не знаете, что это ухудшит качество сцепления бетона с решеткой?.. Это знаете? Так почему в такие вещи должен вникать главный инженер? От кульмана оторваться боитесь!.. И пошло, и пошло. Зискинд отбивался подходящими к случаю репликами, соглашался, обещал - но в темных глазах его блестел какой-то упрек. Наконец он не выдержал: - Ну и аспид же вы, Александр Иванович! Это было сказано с такой горечью, что Корнев опешил: - Здрасьте, это почему я аспид?! - Ну а кто? Этой ночью мы с вами исполнили такое дело. Вместе замышляли, рассчитывали, организовывали. И было родство душ у нас, чувство локтя, как в бою. А теперь все забыто, и вы меня драите, как Витю. Александр Иванович на секунду сконфузился: да, верно, забыл. Забыл, потому что после того дела вложил всего себя в еще одно - не проще и нелегче. - Ах, Юра,- он взял архитектора за локоть,- мы с вами провернем еще не одно сильное дело, не раз испытаем родство душ, боевое товарищество. А по площадкам наверху - прошвырнитесь! Когда Корнев опустился в приемную, было семьдесят шесть с минутами. Место Нины Николаевны, окончившей свой день, заняла другая секретарша - Нюсенька, девятнадцатилетняя девушка с кудряшками, нежным цветом лица и пышноватыми формами. При виде главного инженера серые глаза ее заблестели. Корнев взял сводку за последние часы, папку с накопившимися бумагами, велел сразу предупредить о появлении Пеца и направился к себе. - Хорошо, Александр Иванович,- сказала вслед ему Нюся: голос ее содержал гораздо больше интонаций, чем того требовала фраза. Кабинет у главного инженера был точно такой, как и у директора,- вплоть до стопки постельного белья на диване у глухой стены. Здесь было чисто, прохладно, неуютно. Александр Иванович некоторое время стоял посредине, осматривался - отвык. Как-то само собой у них с Валерьяном Вениаминовичем распределилось, что тот больше ведал нижними уровнями башни, зоной и внешними делами, а он - верхом; верхними же уровнями из кабинета не поуправляешь. Он сел в кресло, откинулся, потянулся. Вникать в бумаги не хотелось. Вид Нюсеньки почему-то напомнил тот разговор наверху о молодой жене бригадира Никонова с моралью о благотворном влиянии Шара на укрепление семьи. И Толюня так стремился домой, едва с крыши не сиганул... У кого укрепляет, а у кого и не очень. Он тоже не прочь провести сегодня вечер и ночь дома - но не выйдет. Не потому что дела, не раб он делам; просто у Зинки норма: если начала сердиться, то раньше, чем через три дня, не кончит. Он был дома вчера (неужто вчера?.. как месяц назад). Она уже тогда дулась на него, дулась артистически выразительно и утонченно... Из-за чего бишь? Нет, вспомнить теперь невозможно. Объяснять ей в таком настроении, .что у них разный счет времени и событий, было безнадежно. Дочка чувствовала отчужденность между родителями, капризничала, не хотела идти спать к себе, хотела с мамой. Он тоже рассчитывал спать с мамой. Но когда наконец остались одни, взаимопонимания не получилось. С Зинкой это всегда было сложно, слишком она была какой-то... нравственно-взыскательной, что ли: надо без фальши показывать, что любишь, что жить без нее не можешь. А он, в общем-то, мог. Да и очень уж вымотался за предыдущий бесконечный день, чтобы еще дома, в постели, играть роль. Так и проспали врозь. "Еще пару дней показываться не стоит, только настроение испорчу. Пару нулевых дней, ого!.. Да ну, проблема: вот возьму и с Нюсенькой закручу - не отрываясь, так сказать, от служения обществу. Нет, с ней не стоит, она целочка, для нее все будет слишком серьезно. Вообще сожительствовать с секретаршей пошло - занятие для неуверенных в себе бюрократов. Созвонюсь-ка я лучше с... Э, да что это я! - спохватился Корнев.- Нашел о чем думать в рабочее время. Вот оно, тлетворное влияние отдельных кабинетов!" Александр Иванович придвинул бумаги. Сводка... ну, он знает больше, чем в ней написано; отложил. Аннотированная программа завтрашней конференции - просмотрел бегло, подсчитал число докладов и сообщений, прочел фамилии авторов; приезжие тоже будут излагать свои взгляды на НПВ... Давайте, ребята, давайте! Дальше пошли письма. Минхимпром предлагает исследовать на высоких уровнях НПВ старение полимерных материалов... сотни названий и марок, сулят большие деньги - заманчиво, дело нехлопотное и прибыльное. Минсельхоз пробивает организацию лаборатории ускоренной селекции растений не ниже чем на 50-м уровне... Деньги, правда, обещают скромные, всего шесть миллионов, но, пожалуй, надо согласиться: хлеб все кушаем. Запросы о возможности получения отчетов, о направлении на стажировку, о перспективах применения НПВ для нужд той или иной техники, такой и разэтакой промышленности; заявки, рацпредложения, проспекты. Прочитав и разнообразно пометив все резолюциями, Корнев снова с удовольствием откинулся в кресле. Черт, здорово! Башня росла не только вверх, она, как диковинное дерево, распускала корни и внизу, по всей стране. Древо познания... познания - чего? Всего. Там разберемся, главное не сбавлять темп. Он вспомнил услышанный наверху слушок, что его и Пеца за нарушения могут сместить, брезгливо передернул губами: что за вздор! Как это Ломоносов говорил? "Меня от Академии уволить невозможно - разве что Академию от меня". А здесь и так нельзя: ни его, Корнева, от Шара, ни Шар от него. Потому что это он сам выплескивается в глубины НПВ, к ядру Шара, волной идей и дел, материалов и приборов, даже этой горой бетона - башней. "Как раскочегарили за три месяца, а!" Это была минута самолюбования. Александру Ивановичу она заменяла час отдыха. ГЛАВА 12 ВЕЛИКИЙ ПОРОСЯЧИЙ БУМ Социальное изобретение: дуэль на фоторужьях. Секунданты отмеряют дистанцию, противники сходятся, поднимая фоторужья и наводя резкость, по команде щелкают затворами. Потом проявляют пленки, печатают снимки. У кого вышло лучше, тот и победил. - Как, и это все?! - Нет. Потом победитель бьет побежденному морду - до мослов. Из Бюллетеня НТР. Когда Валерьян Вениаминович возвращался в Шар, навстречу его машине промчался съехавший со спирали самосвал; из ковша расплескивалось что-то темное. Шлейф запаха, что распространялся за самосвалом, не оставлял сомнений. "Да что у нас там - в самом деле где-то свинарник?!" Вверх директор поднимался полный решимости все выяснить и прекратить. На 3-м уровне он завернул в плановый отдел, вызвал по инвертору Зискинда: - Юра, я просил вас узнать, откуда источаются свиные запахи. Выяснили? - У нас здесь ничего такого нет. Валерьян Вениаминович. И не пахнет. Это снизу тянет, ведь около башни конвективный поток воздуха. Там что-то такое... Пец вызвал координаторный зал, Люсю Малюту: - Людмила Сергеевна, посмотрите внимательно' не видны ли где на нижних экранах свиньи? - В каком смысле. Валерьян Вениаминович? - ошеломленно спросила та. - В самом прямом. Люся исчезла с экрана, вернулась через четверть минуты: - Нет, Валерьян Вениаминович, нигде ничего. А?.. - Благодарю! - Пец раздраженно отключил зал. Подумал, подошел к телефону, набрал номер выпускных ворот зоны.- Несколько минут назад вы выпустили трехтонный самосвал со свиным навозом. Чья машина, как оформлен выезд? Плановики посматривали на директора с большим интересом. Из своего кабинета вышел начальник отдела Василий Васильевич Документгура. - Сичас...- ответили из пропускной замедленным басом.- Ага, ось: пропуск на вывоз оформлен согласно хоздоговору No 455 между отделом освоения института и колхозом "Заря". Машина колхоза. - А?..- с интонацией Люси-кибернетика произнес Пец. но спохватился, положил трубку: неплохо бы, конечно, если бы охранник объяснил директору, что творится в его институте. - Договор 455,- сказал он приблизившемуся начплана.- С колхозом "Заря". Дайте мне этот договор. Договор был найден, представлен, весь дальнейший путь в лифте Валерьян Вениаминович листал его, читал - и клокотал от негодования. Оказывается, уже две недели неподалеку от его кабинета, на 13-м уровне второго слоя выкармливают три десятка свиней. "Ну, погодите мне!" Он взглянул на визы, чтобы определить, к кому отнести, это "Ну, погоди",- подписи были неразборчивы; это еще подогрело чувства. "Шарага!.. Ничего не было и нет: ни института, ни исследований, ни башни... началось с шараги и развивается, как шарага!" На свой этаж Валерьян Вениаминович влетел, мечтая, на кого бы обрушить гнев. Первой жертвой оказалась Нюся. Она с бумагами ходила в отделы и сейчас легкой походкой возвращалась в приемную. Заметила, как из лифта появился директор, вспомнила, что Корнев просил предупредить, заспешила, открыла дверь в кабинет главного инженера - тот читал, наклонив голову, замешкалась на секунду: как ловчее сказать? - выпалила: - Александр Иванович, Вэ-Вэ на горизонте! Она явно не учла скорости, с какой может перемещаться разъяренный директор. - Во-первых, не на горизонте, милая барышня, а за вашей спиной! - рявкнул Пец, входя в приемную.- А во-вторых, что это за "Вэ-Вэ"?! Главный инженер - так Александр Иванович, а директор - так "Вэ-Вэ"?! Пылесос так можно называть, а не человека. Ну нигде порядка нет!.. - Простите, Валерьян Вениаминович,- пискнула Нюся, глядя в пол; она сразу сделалась пунцовой.- Я никогда больше не буду так вас называть, Валерьян Вениаминович. Корнев уже спешил в приемную, неся на лице широкую американскую улыбку. - Ну,- сказал он, беря Валерьяна Вениаминовича за локоть,- ну, ну... чего вы так на нее? При чем здесь пылесосы, нет таких марок у пылесосов, ни у чего нет. Вот "АИ" есть сорт вина, его Пушкин воспевал - значит, меня так нельзя. А вас можно... Он мягко ввел директора в его кабинет. - Вообще, на такое не сердиться надо, а радоваться. Ведь сколько у нас людей с такими инициалами: и тебе Василиск Васильевич Документгура, и Виктор Владимирович Стремпе из отдела освоения, и ваш антитезка Вениамин Валерьянович Бугаев, глава грузопотока, и еще, и еще... а никого так не называют. По фамилии, по имени-отчеству, по должности. А вам народом дарованы всего две буквы - и ясно. о ком речь. Да если хотите, "Вэ-Вэ" - это больше, чем "ваше величество"! - Уж пря-амо! - по-саратовски произнес Пец, швырнул плащ в угол дивана, вкладывая и в этот жест неизрасходованный гнев.- Король, куда там! - Не нравится "Вэ-Вэ", так имейте в виду, что вас еще называют "папа Пец". Чем плохо? - Не король, так папа - час от часу не легче. Вот, не угодно ли ознакомиться, какие дела творятся в нашем с вами "королевстве"? - Валерьян Вениаминович протянул Корневу договор No 455. Тот устроился на углу длинного стола, просмотрел бумаги, фыркнул, ухватил себя за нос: "Ну, черти, ну, откололи!.." - поднял глаза на Пеца: - Ни слова больше об этом. Валерьян Вениаминович, беру дело на себя, все выясню и ликвидирую. Надо же! - Он снова щедро улыбнулся.- И это вас так расстроило? Тот стоял, сунув руки в карманы Пиджака, глядел исподлобья. - Не только. Били горшки вместе, а расплачиваться предоставили мне. И еще улыбаетесь! Как хотите, Александр Иванович, но от вас я такого не ждал: в трудную минуту оставить, отдать, собственно, на расправу сановному ревизору... Уж не буду говорить: руководителя, руководителей все предают,- но своего товарища, пожилого человека... - ...и к тому же круглого сироту, как добавлял в таких случаях Марк Твен,- дополнил Корнев, несколько уменьшив улыбку и тем выражая, что его сантиментами не проймешь.- Не надо таких слов, Валерьян Вениаминович. Много бы вам помогло, если бы я сидел рядом и отбрехивался. А наверху мы тем временем такую систему сгрохали!.. И тоже хватало трудных минут.- Он смягчил тон.- А улыбаюсь я не тому: просто давно вас видел, соскучился. Сколько мы с вами не встречались? - В наших условиях так говорить нельзя. Лично я не видел вас, так сказать, а ля натюрель, суток пять. - Э, педант, педант! А я вас больше недели. Поэтому и соскучился сильнее, больше рад вам, чем вы мне. - Да уж!.. Небось пока здесь сидели зампред и Страшнов, так не спешил сократить разлуку! - Пец все не успокаивался.- Хоть бы в неловкое положение не ставили меня. - А чем я вас поставил в неловкое положение? - Да хоть тем, что зачислили в группу Васюка-Басистова - Васюка. И в одном приказе, соседними пунктами... Это ведь прямо для газетного фельетона. Неужели не понимаете: более серьезные нарушения могут воспринять хладнокровно - но такой анекдотец каждому западет в душу. Теперь ревизор повезет его в Москву... Нет, я догадываюсь, что вами двигало, когда вы составляли приказ: "чувство юмора пронизало меня от головы до пят",- как писал чтимый вами Марк Твен... - Так ведь в этих делах, Валерьян Вениаминович, если без юмора - запьешь... - ...но сможет ли ваш Анатолий Андреевич отнестись с должным юмором к тому, как у него будут теперь вычитать переплату? - У Толюни?! - Корнев, посерьезнел, встал.- Как хотите, Валерьян Вениаминович, этому не бывать. Нельзя. Он, конечно, и слова не скажет, но... именно потому, что не скажет, нельзя! Другим горлохватам и не такое сходит с рук, а Толюне... нет, этого я не дам. Пусть лучше у меня вычитают, мой грех. - О наших с вами зарплатах можно не беспокоиться. За злоупотребления нам, вероятно, такие начеты оформят - надолго запомним. А с Васюком...- Пец вспомнил худое мальчишеское лицо, глаза, глядящие на мир с затаенным удивлением, вздохнул: нельзя у него вычитать, стыдно.- Ладно, придумаем что-нибудь. Хорошо,- он сел на диван.- Что вы там наблюдали? - "Мерцания" и тьму, тьму и "мерцания" - и ничего на просвет.- Главный инженер тоже сел, сунул руки между коленей. - То есть проблема размеров Шара остается открытой? Саша, но ведь это скандал,- озаботился Пец,- не знать физических размеров объекта, в котором работаем, строим, исполняем заказы! Какова же цена остальным нашим наблюдениям? Что мы сообщим на конференции? От вашего и моего имени идут два доклада, оба на пленарных заседаниях. Ну, второй, который сделаете вы, о прикладных исследованиях, сомнений не вызывает, там все наглядно и ясно... А вот в первом - "Физика Шара", которым мне открывать конференцию,- там многое остается сомнительным, шатким: размеры, объем, непрозрачность, искривленная гравитация, "мерцания" эти... - Можете смело говорить, что внутренний радиус Шара не менее тысяч километров. - Так уж и тысяч! С чего вы взяли? - Хотя бы с того, что к "мерцаниям" мы приблизились во времени, на предельной высоте они иной раз затягиваются на десятки секунд, но не в пространстве. Их угловые размеры почти такие, как и при наблюдении с крыши. Это значит, что закон убывания кванта h сохраняется далеко в глубь Шара. - Ага... это весомо. И в телескоп ничего не углядели сквозь Шар - ни сети, ни облака? - Ничего. - Так, может, Борис Борисович Мендельзон прав: внутри что-то есть? - Если есть, то оно удовлетворяет противоречивым условиям: с одной стороны, не пропускает сквозь себя лучи света и радиоволны, а с другой - не отражает и не рассеивает их. Ни тела, ни туман, ни газы так себя не ведут. - Справедливо. Ну, а "мерцания" эти - что они, по-вашему? - Они бывают ближе, бывают дальше. Те, что ближе, существуют дольше, дальние мелькают быстрее. В бинокль видны некоторые подробности. Но и эти подробности - тоже мерцания, искорки... - А как это вы различили, какие ближе, какие дальше? - придирчиво склонил голову Пец. - По яркости и угловым размерам. - Так ведь они неодинаковые все!.. Впрочем, можно статистически усреднить, верно, для оценок годится. Но что же они?.. Слушайте, может, это какая-то ионизация? В высотах разреженный воздух, а он, как известно, легко ионизируется, если есть электрическое поле, а? - Я думал над этим. Валерьян Вениаминович. По части ионизации атмосферы я еще более умный, чем вы, это моя специальность. Не так выглядят свечения от ионизации в атмосфере. Там полыхало бы что-то вроде полярных сияний, а не светлячки-вибрионы. - Так то в обычной атмосфере, а у нас НПВ - все не так! - Ну, можно подпустить насчет ионизации,- согласился Корнев. - Подпустить...- с отвращением повторил Пец.- Вот видите, как вы... Может, все-таки снимем доклад? Не созрел он, чувствую. Что подостовернее, включим в ваш - как наблюдательные феномены, без академического округления. А? - Ну, Валерьян Вениаминович, вы меня удивляете.- Корнев даже раскинул руки.- Меня шпыняете за легкомыслие, а сами... Неужели непонятно, что дать эти загадки и факты просто как феномены, без истолкования в свете вашей теории НПВ - значит, упустить теоретическую инициативу! Или вы полагаете, что если мы воздержимся от комментариев, то и другие последуют нашему благородному примеру, будут помалкивать до выяснения истины? Как не так, не та нынче наука пошла. И те, которые истолкуют, какую бы чушь они не несли, будут ходить в умных, в знающих - а мы в унылых практиках, которых надо просвещать и опекать... Вот,- он подошел к столу директора, взял там текст аннотированной программы конференции, вернулся к дивану,- смотрите: на первом пленарном сразу после вас выступает академик Абрамеев из Института философии с докладом "Общефилософские и гносеологические аспекты исследования неоднородного пространства-времени". Сей старец послезавтра впервые окажется в Шаре, с НПВ он знаком по вашим же работам да по газетам; у нас любой монтажник имеет более ясный философский взгляд на это дело. Но доклад-то - его! А звание - академик. А философия, как известно, руководительница наук. И что выходит? - Ага,- сказал Пец,- действительно. В таком аспекте я не рассматривал. - Вот видите.- воодушевился Корнев.- И вообще вы для своего возраста и положения удивительно неделовой человек. Не пускаете в Шар корреспондентов. Шуганули тех деятелей катаганской литературы и искусств - зачем, спрашивается? Разве мы не нашли бы им несколько комнат повыше? Пусть бы себе творили, а заодно присматривались к нашим делам. Уверен, что у многих они вытеснили бы их прежние замыслы... Ведь это паблисити! А без паблисити, как известно, нет просперити. - А надо? - Что - надо? - Да просперити это самое. - Ну вот, пожалуйста! - Александр Иванович снова развел руками: толкуй, мол, с ним,- и отошел. - В детстве и юности,- задумчиво молвил Пец,- мне немало крови попортила моя фамилия, которая, как вы могли заметить, ассоциируется с популярным в южных городах еврейским ругательством... - А, в самом деле! - оживился Корнев.- То-то она мне сразу показалась какой-то знакомой. - ...А я мальчишкой и жил в таком городе. Да и позже - вот даже жена моя Юлия Алексеевна застеснялась перейти на нее, осталась на своей. Хотя, между нами говоря, Шморгун - тоже не бог весть что... И вот я мечтал: ну, погодите, вы все, которые не Пецы! Я вырасту большим и вас превзойду. - Ну? - Все. - Назидаете? - Корнев забрал нос в ладонь.- Вместо того, чтобы прийти ко взаимопониманию со своим главным инженером, так вы ему басенку из своего детства с моралью в подтексте? Я о том, что нам это ничего не составляет, а для дела польза. И ученым так можно потрафлять: кому диссертацию надо скорее написать, кому опыт или расчет в темпе для заявки, для закрепления приоритета - пажал-те к нам на высокие уровни. Мы же станем отцами-благодетелями ученого мира, вся их взмыленная гонка будет работать на нас! Пец с удовольствием смотрел на него, улыбался. - Ну вот, он улыбается с оттенком превосходства! Нет, я вас, Валерьян Вениаминович, до сих пор не пойму: то ли вы действительно гений и обретаетесь на высотах мысли, мне, серому, недоступных,- то ли у вас просто унылый коровий рассудок? Такой, знаете, жвачный: чав-чав... Это было сказано не без расчета завести Пеца. Но тот только рассмеялся, откинув голову: - А может, и вправду такой!.. Хорошо, Саша, насчет доклада вы меня убедили. Подпустим. ...И они говорили обо всем - то всерьез, то подтрунивая друг над другом; оба ценили остроумие - вино на пиру разумной жизни. В кабинет заглядывала Нюся, делала озабоченное лицо: в приемной накопились ходоки и бумаги. Но директор или главный инженер взмахом руки отсылали ее обратно. Время от времени призывно вспыхивал экран инвертора - и снова то Пец, то Корнев, кому было ближе, отключали его. Деловые темы мало-помалу исчерпались, разговор как-то нечаянно снова свернул к фамилиям. "Но между прочим, Валерьян Вениаминович,- сказал Корнев,- так и вышло: вы выросли и превзошли не-Пецев. Так что мораль не совсем та... И, кстати, это типично".- "Что типично?" - не понял Пец. "А это самое. Вы замечали, что на досках почета процент гадких, неблагоуханных фамилий явно превосходит долю таких фамилий в жизни?" - "М-м... нет".- "Ну! Глядишь на иную доску и думаешь: если бы какой-то писатель в своей книге наградил передовиков такими фамилиями, его бы в два счета обвинили в очернении действительности. И тебе Пузичко, и Жаба, и Гнилозуб рядом с Гнилосыром, и Лопух, и Верблюд, и Вышкварок... глаза разбегаются. Так что это общий стимул. Валерьян Вениаминович, не только у вас: доказать всяким там не-Жабам, не-Пецам, не-Лопухам, что они - ого-го!.." - "Хм, вполне возможно",- благодушно кивнул директор. "Поэтому надо считать несомненным благом для науки, что судьба одарила вас такой фамилией. А то, глядишь, и не имели бы мы до сих пор теории неоднородного пространства-времени". - Ну уж прямо и не имели бы!..- растерянно сказал Валерьян Вениаминович, поняв, что попал впросак. Настроился было на ответную шпильку, но - взглянул на довольное лицо Корнева, спохватился.- Александр Иванович, а вам не кажется, что мы сейчас бессовестно треплемся? Будто и не на работе. - Мне это давно кажется, Валерьян Вениаминович,- со вздохом ответил тот, слезая со стола,- только не хотелось кончать. Ну, да вы правы. Он ушел. Валерьян Вениаминович несколько минут сидел, покачивая левой ногой, закинутой на правую, покойно улыбался и ни о чем не думал. Ему было хорошо. Вопреки опасениям (или надеждам?.. скажем так: полунадеждам, полу опасениям) Валерьяна Вениаминовича ничего из ряда вон выходящего в этот день в Шаре более не случилось - ни в части идей-замыслов-проектов, ни в части трудовых свершений, ни даже происшествий. Не случилось по самой прозаической причине: вскоре после полудня (по земному времени) общий порыв действий, забрасывавший людей, приборы, машины и материалы на верхотуру, начал иссякать. Первыми опустели самые высокие, "подкрышные" уровни: где из-за перебоев с материалами (даже с водой, которую не так-то просто гнать на полкилометра ввысь без накопительных резервуаров), где из-за усталости работников. Затем замерли работы на кольце-лифте... И так этаж за этажом, уровень за уровнем гасли в сумерках Шара окна в лабораториях, мастерских, залах, осветительные трубки и прожекторы на площадках. Люди сдавали на проходной свои ЧЛВ, доставали из карманов остановившиеся часы, заводили их, ставили стрелки на обычное время - и выходили в апрельский слепяще-яркий день. Земля брала свое. Только в зоне работа продолжалась вечером и ночью при свете иллюминационных мачт, да по спирали мотались машины, доставляли на перевалочные площадки повыше всякие грузы - на завтра. II Историю возникновения и исполнения договора No 455, который вошел в анналы Шара под названием "Великий поросячий контракт", Корнев изложил на очередном НТСе, научно-техническом совещании следующим утром 7 апреля. Александр Иванович питал слабость к тому, чтобы живописать сообщения,- но здесь ему не пришлось и стараться. ...Отдел освоения, где возник и внедрился в жизнь Шара этот замечательный контракт, имел обязанностью занимать вновь отстроенные помещения башни какими-нибудь пробными, как правило, непродолжительными делами - с непременной загрузкой электрической сети, водопровода, канализации, вентиляции, внутренних (но не внешних!) грузовых путей. Это делалось, чтобы новые участки вживились в напряженно действующий цельный организм башни, и координатор далее учитывал их существование. Обычно освоители организовывали на новых пространствах бытовки, перемещали туда раздаточные инструментов и приборов, службы оперативного ремонта - и все получалось мило. Но старший инженер этого отдела Вася Шпортько был сыном председателя колхоза "Заря" Давыда Никитича Шпортько и часто навещал родителя. В одну такую встречу в марте отец поделился с сыном заботой: горит колхоз с мясопоставками, с прошлого года должны, а сдать нечего. Пьяница-зоотехник запустил ферму, поморил свиней, а те, что остались, такие - хоть зайцев ими гоняй. Сын подумал, сказал: "Батя, все будет. Сделаем. Готовь корма",- и объяснил что к чему. Конечно, предложи такое Давыду Никитичу, пожилому солидному человеку, члену бюро райкома, хоть сам профессор Пец, он бы не поверил, отмахался руками. Сыну же он не то что поверил, а - доверился. И сын провернул. В общей суете никто в содержание договора (где, понятно, не говорилось лобово о производстве в Шаре свинины, а трактовался некий "животноводческий эксперимент, во исполнение которого..." - и т. д.; договор составлял сам Вася) особенно не вникал. Подмахнул его и начальник отдела освоения Стремпе, и замначплана, и Зискинд, оказавшийся в эти часы главой института. Дальше все пошло, как по маслу: пропуска, накладные, рассчитанный машинами координатора график поставок... (Валерьян Вениаминович потом вспомнил, что в день начала исполнения "контракта" 22 марта он, подъезжая к Шару, обогнал грузовик, из которого несся задорный поросячий визг, и подумал: "В столовую, наверное?" - хотя, если здраво рассудить, кто в столовой станет возиться с живыми поросятами?) Необходимая оснастка: стойла, корыта, поильники, сточные желоба - вместе с жизнерадостными кабанчиками и опекавшей их свинаркой были доставлены на 13-й уровень второго слоя; там как раз захлебнулись работы, оборудовать бытовки не имело смысла. Затем колхоз, строго выдерживая график, начал гнать в Шар машины с кормами; сначала со снятым молоком, творогом, простоквашей, с капустными и свекольными жмыхами, затем - уже в самосвалах - с замесами отрубей, пареной картошкой, свеклой, кукурузой, силосом... Всего за эти дни перевезли более девяноста тонн. Свинарки сменялись, уезжая и приезжая теми же машинами. Поросят откармливали закрытым способом, в помещении им было тепло, светло и благоуханно - работал кондиционер. Они росли, разбухали на глазах, водители и свинарки только ахали. Все бы, наверное, окончилось благополучно и не узнало бы руководство НИИ об этом деле, если бы не забилась канализация. Случилось это на завершающей стадии, когда взрослые хряки стали, с одной стороны, очень много жрать, а с другой - степень усвоения ими пищи понизилась. "Эти десятки тонн кормов - должны же они во что-то превратиться",- философски заметил Корнев. Трубы сливов не были рассчитаны на такой поток, захлебнулись - и далее все, как полагается в неоднородном пространстве-времени, стало развиваться ускоренно. Водителям вместе со свинарками (для которых эта история вообще была сильным переживанием) пришлось в темпе грузить навоз на самосвалы, которыми привозили корм. И сам Вася Шпортько, перепуганный таким поворотом событий, закатав рукава кремовой нейлоновой сорочки, кидал совковой лопатой в кузов неблагоуханный продукт. За этим занятием и застал их главный инженер... (Он же, скажем, забегая наперед, по своей склонности к людям с инициативой отстоял инженера Васю, хотя крови его жаждали и Пец, и оскорбленный в лучших чувствах Зискинд, и все работники сектора грузопотока. "В конце концов, это действительно можно рассматривать как животноводческий эксперимент, хоть и не совсем удачный".) Совещание, по обычаю, происходило в координаторам зале, напротив экранной стены. Здесь в креслах и за столами расположились все тузы, воротилы, элита Шара: Пец, Корнев, Зискинд, кибернетик Люся, начплана Документгура Василий Васильевич (в редакции Корнева: Василиск Васильевич; в нем и в самом деле что-то такое было), глава мятежного отдела контактных исследований Бор Борыч Мендельзон, начотдела освоения Стремпе (который сейчас подавленно молчал), невозмутимый полковник Волков - шеф "эркашников", начснаба Приятель, командир грузопотока Бугаев, главэнергетик Оглоблин, главприборист Буров, командир вертолетчиков Иванов, могучий мужчина... и даже руководитель высотной исследовательской группы Васюк-Басистов - посвежевший, отутюженный и поправившийся после проведенных в лоне семьи двадцати нормальных часов. Протокол вела Нина Николаевна. По первоначальному замыслу это были действительно НТСы, на которые полагалось выносить только принципиальные вопросы и идеи. Но поскольку это был единственный случай, когда собирались все - прежде раз в неделю, теперь раз в два-три дня,- то наличествовали и взаимные попреки, и объяснения "почему не смог", и сваливание с больной головы на здоровую, и заключение коалиций, и снятие стружки... все двадцать четыре удовольствия. "Парад-алле" по определению Корнева. - ...Сегодня последний день откорма,- заканчивал свое "научное" сообщение главный инженер,- свиньи достигли товарного веса. Договор 455 нами выполнен, колхоз "Заря" сможет ликвидировать недоимку. У меня все. - Девяносто тонн...- тяжело молвил Бугаев.- Мы, как проклятые, вылизываем грузопоток, чтобы протиснуть наверх каждый лишний центнер. А тут отруби, жмыхи, самосвалы с навозом!.. - Ситуация, как в гоголевском Миргороде,- поддала кибернетик Люся. - Нет, Людмила Сергеевна, не как в гоголевском Миргороде,- поглядел на нее Бугаев.- В том Миргороде не было координационно-вычислительного центра с телевизионным контролем. График-то для поставок-то по договору-то ваши машины рассчитали! - На то они и машины, Вениамин Валерьянович. - Это понятно. Но вот для чего над этими машинами вы?! То, что машины здесь умеют мыслить, я знаю. Это было уже слишком. Лицо Малюты пошло красными пятнами. - Пожа-алуйста, товарищ Бугаев,- запела она,- займите вы мое место. Охотно уступлю. Может, в координаторе вы, наконец. найдете себя. А я погляжу, как вы справитесь с нашей все возрастающей неразберихой! Пец постучал карандашом по столу: - Товарищи, не отвлекайтесь. Нам надо заново обдумать ситуацию. Дело вот в чем: увлекшись описанием "поросячьего бума", Александр Иванович забыл сказать о главном, о результатах своих и Анатолия Андреевича вчерашних исследований. Главное же то, что радиус Шара,- или даже точнее - толщина неоднородного слоя в нем,- не менее тысячи километров... - Ну, вам-то я об этом доложил,- пробормотал Корнев. - Что это значит? Если до сих пор мы сдерживали себя в проектах и замыслах, ожидая, что вот-вот выйдем в зону однородности, исчерпаем НПВ, то после их аэростатной разведки ясно, что Шар ни по объему пространства в глубине, ни по ускорению времени нам пределов не ставит. Насколько мы внедримся в него и освоим НПВ, зависит единственно от наших стремлений, технических возможностей и, главное, от глубочайшей продуманности всего в комплексе. Вот я и хотел бы для начала услышать ваши суждения о пределах возможного во вверенных вам службах. Ситуация была новой. Все замолчали. Коротко взмахнул рукой Зискинд. Пец кивнул ему. - Собственно, в своем проекте Шаргорода мы интуитивно таким и руководствовались. Поэтому я смогу сейчас обосновать, что мы внедримся в Шар - для более-менее постоянной работы и обитания - не выше тысячи метров... - Только-то?! - повернул к нему голову Корнев. - Да. Смотрите: на пятистах метрах, где кончается ныне осевая башня, ускорение времени сто пятьдесят. На восьмистах метрах оно превосходит три тысячи: три тысячелетия за год. То есть выше этой отметки за год мы охватываем почти все историческое время человечества - от египетских пирамид до наших дней. Ясно, что при стационарном строительстве это за пределами долговечности строительных материалов. Далеко! Поэтому Шаргород мы проектируем не стационарным, а по принципу нашего кольца-лифта, или, если шире, по принципу телескопической антенны, которая, когда надо, складывается, а когда надо, вытягивается. Так можно будет дотягиваться - временами, импульсами - до высоты в километр. В основном же мы ориентируемся на отметку в 730 метров, но с распространением вширь. Вот на эти числа и стоит равняться. - Семьсот тридцать метров, ускорение две тысячи - тоже...- освоитель Стремпе, наконец, обрел дар речи, закрутил лысой головой.- Как там все заселить, освоить? Ведь это же пять-шесть лет за сутки, чтоб вы мне все так были здоровы!.. Нужно максимально уменьшать зависимость от земли, от низа. Замкнутые циклы какие-то, а? Вот как с этими свиньями можно было бы... В самом деле: им корма везли - а помои и объедки из нашей столовой (в таком же количестве, если не большем!) вывозили и канализировали. И свиней. Валерьян Вениаминович, теперь вывозить не стоит, раз уж они здесь, а закупить у колхоза, пустим на мясо для борщей. Нет, серьезно!.. Оживление присутствующих. Главэнергетик Оглоблин приложил руку к сердцу: - Слушайте, кончайте вы о свиньях. С души воротит! - Нет, почему - здоровая идея! А навоз на оранжереи!..- поддал кто-то. - Замкнутые циклы в нашем проекте, конечно, будут,- невозмутимо пообещал главный архитектор. - Не знаю, что и когда будет,- подал голос командир грузопотока,- но если исходить из реальности, то, с точки зрения низа, доставки и вывоза, мы уже сейчас на пределе возможного. И вот-вот окажемся за пределом. Товарищи милые, ведь все, что есть в башне и будет, приходит с земли и возвращается туда же! Как сказано в древнем первоисточнике, "земля еси и в землю отыдеши". Это в высотах все быстро и просторно, а у нас внизу - медленно и тесно. Мы используем все мыслимые способы подачи грузов, от лифтов до вертолетов... вот канатную дорогу скоро пустим от пристани прямо на средние уровни. И что? - он оглядел сидевших с неким мрачным торжеством.- Грузопоток на пределе, малейшие колебания его чреваты срывами - а башня вверху и наполовину не загружена. Думаю, что Юрию Акимовичу, чем рваться в выси, подобно лебедю из басни, надо скорее выдать и реализовать проект "вороночного входа", который он давно обещает. Пец с беспокойством почувствовал, что разговор от нерешенного общего опять скатывается к нерешенным частностям,- и только хотел поправить, как Люся-кибернетик все окончательно испортила. - Ну, знаете, Вениамин Валерьянович,- ввинтилась она,- если вы всерьез считаете, что грузопоток на пределе, то вы, простите, созрели для снятия! У вас масса неиспользованных возможностей - и история со свиньями прямое тому подтверждение. И пошло, и поехало. "Опять!.." - взялся теперь за голову главэнергетик Оглоблин. "Прошу вас, Людмила Сергеевна, займите вы мое место. Научите меня, темного, как надо, просветите!.." - сделал жест рукой Бугаев - и было ясно, что он не уступает место и не собирается учиться, а лишь дает достойную отповедь математической нахалке. "Да вы начните управлять потоком не на въезде в зону, а раньше: на шоссе, на пристани, на вертодроме,- не отступала та,- вдвое его усилите!" - "Вот даже как! Интересно!.." - "Да что грузы,- сказал начплана,- людей не хватает для полной загрузки. И неоткуда взять..." - "Скорости движения надо увеличивать,- вступил приборист Буров,- лифтов, грузовиков, вертолетов - всего! А то перестраховываются, глядеть тошно".- "А ты нам радиопривод сделал? - подавил его могучим видом и рыком пилот Иванов.- Сделай, тогда будем летать быстро и по коротким маршрутам. А без надежного привода в НПВ если быстро, то прямо в открытый гроб. Летишь на зеленое, а вблизи оно, оказывается, красное!.." - А я вот ничего не понимаю,- прозвучал среди общего шума голос Васюка-Басистова, прозвучал с такими наивными интонациями, что все обратились в его сторону: чувствовалось, что действительно человек ничего не понимает.- Почему надо все выше, быстрее, больше, мощнее? С самого начала "давай-давай", все время "давай-давай"... Что нам жжет пятки? Ведь если и не выкладываться на пределе возможностей, все равно в НПВ выходит очень прилично. Ну, неполная загрузка, ну, вместо теоретического ускорения в тысячу раз будет практическое в сто... но ведь все-таки в сто раз! Вспомните, недавно мы осваивали уровни "10", "20", "40" - и радовались: как здорово!.. - Если на то пошло, можно вспомнить, как еще полгода назад мир вообще обходился без НПВ,- подал реплику Корнев. - Тоже верно,- взглянул на него Васюк.- А теперь сплошной зарез и аврал... какое-то судорожное стремление выложиться, выгадать и урвать. Может, мне кто-нибудь объяснить: в чем смысл жизни? Все запереглядывались: вот нашел, где выяснять про смысл жизни - на производственном совещании. Даже Бугаев, который только что стенал от тягот, смотрел на Анатолия Андреевича с сомнением. Нина Николаевна негромко спросила: "Это писать в протокол?" Около нее захмыкали. - Смысл жизни, молодой человек,- начплана Документгура, лысый, умудренный и морщинистый, строго взглянул на Толюню поверх очков,- в том, чтобы дожить до пенсии. До хорошей пенсии. - А когда дожил, то в чем? - не унимался тот. - Ходить на рыбалку. - И все? - И все. Нина Николаевна, протоколировать это необязательно. Присутствующие облегченно улыбались. Пец наблюдал. Корнев в задумчивости "подоил" нос. - Нет,- сказал он,- не поняли вы. Василиск Васильевич, нежную, трепетную душу Анатолия Андреевича. Не поняли суть вопроса. Я понял - и сейчас все объясню...- Он облокотился, устремил на Васюка затуманившийся взгляд и даже будто пригорюнился.- Понимаешь, Толюня, друг мой, все началось еще в каменном веке. Ну, представь: палеолит, вокруг дико и страшно, и наши славные предки-троглодиты ворочают, перекатывают каменные глыбы. Например, к обрыву - чтобы обрушить на зазевавшегося мамонта. Или сделать завал, запруду... Ну, о чем говорить: каменный век, без камня - как без рук! Работа тяжелая - перекатывают, аж спина трещит. И вот один сообразил: сунул под свой камень палку, уперся - и перевернул глыбу, как пушинку. Изобрел рычаг! Другие радостно перенимают опыт, спина не трещит, жить стало легче... но разве они утешились этим? - Александр Иванович выдержал паузу, вздохнул.- Как не так: они начали подсовывать палки под все более крупные глыбы - пока снова не начала трещать спина и не понадобилось придумывать что-то еще для облегчения труда! Так и повелось, так с тех пор и пошло, дорогой Толюнчик: каждое новшество - от рычага и колеса до кибернетики и нашего НПВ - сначала дает возможность делать легко то, что делалось с трудом... а потом нагружается до предела, пока снова не начинает трещать спина. Эта дурная наследственность и жжет нам, по твоему удачному выражению, пятки. Не будь ее, качались бы мы с тобой, друг Андреич, на деревьях, закрутив хвосты вокруг веток - и никаких проблем. - Н-да...- вздохнул Бугаев,- вон, оказывается, кто виноват. Не буду я, граждане, ставить канатную дорогу, а выпишу у Альтера Абрамовича шкуру и каменный топор и пойду раскрою череп тому умнику с палкой. Чтоб и другим было неповадно. - Вениамин Валерьяныч,- подал голос Зискинд,- вы опоздали ровно на миллион лет! Пец смотрел на сотрудников: одни слушали с удовольствием, другие с вежливой скукой,- но у всех, за исключением разве Васюка, отношение к этому явно было как к интермедии, к забавной передышке между спорами о важных делах, ради которых и собрались. Да и сам Корнев выдал эссе о троглодитах не из склонности к философии, а более от богатства своей артистической натуры. "Образ башни, образ башни...- завертелся в уме Валерьяна Вениаминовича прежний мотив.- Каждый видит только свое, озабочен своим, а все вместе они - живая, лезущая в небеса Шара башня. Даже распри их - лишь различия в том, что объединяет всех как само собой разумеющееся: на стремлении расти, осваивать открывающиеся в НПВ возможности. И они будут делать все, чтобы подниматься и распространяться в Шаре. С упреками и претензиями друг к другу, с деловыми разногласиями, а возможно, и неделовым подсиживанием... но будут!" И - как вчера у этой экранной стены - холодок какой-то чувствуемой истины повеял на директора. Но уловить и перевести ее в слова он опять не смог