... Два антипода... Один красив, могуч, импульсивен, другой невзрачен и физически слаб. Но выдержан, эрудирован, мудр. И ведь он мне на самом деле нравится, - призналась себе Орена. - Интересно, могла бы я полюбить его? - от кажущейся нелепости этой внезапной мысли она рассмеялась, но тотчас оборвала смех: "А ведь и впрямь могла бы... Его и Фана я выделяю среди ос-тальных. При всех броских различиях оба одинаковы в главном. Среди нас лишь они - личности!" Она принялась мысленно перебирать товарищей. Вот, к примеру, архитектор Агр. Что он спроектировал, что построил? Разве сравнить его с недоброй памяти Лоором? Тот был настоящим архитектором. И если бы не его дикая жажда власти, то сколько бы воздвиг на Геме! "Но не предвзято ли я отношусь к Агру? - упрекнула себя Орена. - А сама я разве личность? Моя специальность - гомология. Это синтез физиологии, психологии, социологии и еще нескольких наук. Чем же занимаюсь я? Изучаю человека в экстремальных условиях? Отнюдь. Всего лишь помогаю интеллект-автоматам ухаживать за эмбрионами. Или, может быть, не помогаю, а мешаю? А они терпеливо сносят мою "помощь"... Значит, Фан прав? Впрочем, речь ведь не обо мне... Как может считаться личностью кибер-диагност Корби, желчный ипохондрик, питающий к интеллект-автоматам еще большую неприязнь, чем Фан? Предоставь ему такую возможность, и он разберет их на части, если, конечно, сумеет. Не лучше и агроном Виль. Казалось бы, он-то труженик. Из года в год упрямо высевает одни и те же злаки, ухаживает за посевом, даже собирает урожаи, а годятся ли они в пищу, его не интересует. И мы едим синтетический корм, приготовляемый, опять-таки, интеллект-автоматами. На вопрос: "Почему не займетесь селекцией?" отвечает: "Зачем?" Так, может, он - личность? Чем же объяснить, что, за двумя исключениями, мы такие серые, ортодоксальные? Не оттого ли, что все, кроме Эрро и Фан-Орта, появились на свет "из колбы"? Но каким же тогда окажется будущее человечество!" Воображение нарисовало столь мрачную картину , что Орене потребовалось призвать на помощь все свое самообладание. "Конечно же, дело не в этом, - взяв себя в руки, решила она. - Считается, что для рождения нас отбирали по генным спектрам. Но я-то, гомолог, знаю, что сами по себе они недостаточно прогностичны: один из братьев может стать злодеем, а другой праведником! И профессор Орт это безусловно понимал! Наверняка гемяне разработали метод отбора, о котором я не имею представления. Но тогда снова придется признать правоту Фана: что это за сверхразум, если, несмотря на его старания, вместо гениев получились посредственности?" Так размышляла Орена, пытаясь разрешить ею же обнаруженное противоречие. "А может, профессор Орт просто не нуждался в созвездии потен-циальных гениев? Зачем они нужны, если есть сверхчеловек, который по замыслу должен быть единственным в своем роде. Тогда мы - всего лишь приложение, оттеняющий его достоинства фон". Орена не удовлетворилась этим ответом, потому что с ним не удалось согласовать единственный, но, на ее взгляд, решающий факт: наряду с Фан-Ортом существовал Эрро! И если признать, что ее догадка верна, то как объяснить одновременн ое появление на тусклом небосводе двух солнц, когда достаточно лишь одного? 6. Что делать? Здесь, на сфероиде, Кей особенно остро ощущал одиночество. На Геме остался другой Кей, разделивший с ним прошлое. До поры они были едины, если так можно сказать об одной и той же личности. Расставшись, стали разными. И это было расставанием с самим собой... "Неизвестно, кто из нас оригинал, а кто копия", - утверждал он в разговоре с Фан-Ортом. Формально это было правдой. Вернее, было бы правдой, если бы "оригинал" и "копия" - неразличимые двойники - имели бы не только общее прошлое, но общие настоящее и будущее. А они у них разные. Один продолжает привычное существование, у другого изменилось все, кроме личности и... прошлого. Так кто же из них по праву должен считаться оригиналом, а кто копией? Выходит, не так уж неправ этот наглый юнец, назвавший его "полупризраком". Да, он - копия, а вот бездарная или нет, рассудит будущее. Кей сам вызвался сопровожать "гарантов". Коллективный разум воспользовался честолюбивыми планами Орта, чтобы поставить свой собственный эксперимент, на первых порах отвечающий этим планам, но впоследствии далеко выходящий за их рамки. Орт был актером на подмостках Вселенной, мечтал сыграть роль Бога. Коллективный разум искал ответа на вопросы, поставив-шие науку на колени перед религией. Как зародилась жизнь? Что представляет собой Высшая сила, сотворившая человека? Можно ли смоделировать ее и притом не ограничиться масштабами одной или нескольких планет, а охватить разумом Вселенную, лишив интеллект ореола уникальности, а религию - нравственной опоры? Есть ли над этой Высшей силой своя Высшая сила, а над той еще одна, и, возможно, так до бесконечности? А может быть, существует кольцо Высших сил, где над самой верхней властвует самая нижняя? И станет ли Человек одним из его звеньев? Ответить на эти вопросы - значило найти алгоритм невозможного. Но только ли для того, чтобы восторжествовала наука? Орт мечтал хотя бы посмертно оказаться Богом. Коллективный разум рассчитывал поднять человека до уровня Бога. И в испол-нении этого грандиозного замысла главную роль играли не "га-ранты" и не интеллект-автоматы. Полномочным представителем гемян на сфероиде был Кей. Но не прежний бесшабашный космо-курьер, а иной Кей, преступивший смертный рубеж, обретший "бессмертие" и обремененный грузом неизбывных потерь. В его жизни произошло много расставаний. Но самым невыно-симым было расставание даже не с самим собой, оставшимся на Геме, а с Интой. Растаявшая в дали пространства и времени, но не в памяти, она бередила душу фантомной болью былого счастья, оказавшегося до обидного хрупким, но неистощимым в своей всепроникающей полноте. И как же бедны те, кто не знал такого счастья или принимал за него благополучие! Временами мысль о жене доводила его до исступления. Тогда Кей проклинал "бессмертие", от которого она отказалась, а он - нет. Но хотя в любой момент мог положить конец своему существо-ванию, никогда не допустил бы этого. Потому что чувство долга главенствовало над его желаниями и поступками. Однако помимо воли Кея "бессмертие" все с большим трудом противостояло возраставшему напору энтропии. Теоретически "призрак" мог существовать сколь угодно долго, в действитель-ности же лишь до тех пор, пока обеспечивался энерге тический баланс. Последнее и понуждало взять слово "бессмертие" в кавычки. На Геме, с ее неиссякаемым природным источником волн Бесле-ра, проблемы энергетического баланса не возникало. Здесь же жизнь "призрака" висела на волоске. И этим тонким, готовым вот-вот оборваться, волоском был ручеек космической энергии, струящийся вслед за сфероидом. Не истощится ли он прежде, чем Кей выполнит свое предназначение? Даже будучи оторван от коллективного мозга гемян, перестав быть его частицей, Кей обладал зарезервированным на случай непредвиденных обстоятельств правом, не считаясь с интеллект-ав- томатами и, тем более, "гарантами", принять волевое ре шение, от которого будет зависеть судьба сфероида. Сумеет ли он при не-обходимости воспользоваться этим правом, и насколько верным, объективным, беспристрастным окажется его решение? Достаточен ли накопленный им жизненный опыт, чтобы можно б ыло, без опоры на коллективный разум, избежать ошибок? Кей, при всей уверенности в себе, никогда не грешил самоуверенностью. И эти, пока еще безответные, вопросы не могли его не тревожить. Более же всего беспокоила хрупкость "бессмертия", ко-торое, хотя и тяготило Кея, но оставалось первейшим у словием ус-пеха его миссии. Исчезни он, и последнее слово может оказаться за "гарантами". А хватит ли им сил вынести эту ношу? Ведь коллективный мозг гемян отвел им совершенно иную роль. О ней догадывалась лишь Орена, да и то смутно, на пределе интуиции. "Эмбриональное человечество" не нуждалось в "гарантах": все, что требовалось для его развития, было заложено в программу интеллект-автоматов. "Гаранты" же служили объектом параллельного эксперимента, о котором не знал даже Орт. Этот жестокий по своей сути эксперимент преследовал цель установить предел психических сил человека в чуждой его природе безмерности космоса. Горстку молодых людей принесли в жертву сонму Высших сил в надежде на их благосклонность: сообщество астронавтов должно было предвосхитить судьбу будущего человечества. А роль "повивальных бабок" и "ангелов-хранителей" возложили на интеллект-автоматы. Подобно обитателям сфероида, пионеры неведомого мира окажутся в экстремальных условиях и тоже будут нуждаться в поддержке. Пример астронавтов поможет уберечь их от духовной деградации. Увы, результаты эксперимента были неутешительны. Оторванность от прародины, отсутствие ясных перспектив, вынужденная изоляция в тесном пространстве жилой зоны сфероида при всех стараниях психологов не могли не вызвать упаднических настроений. Но как скоро это произошло! И что будет, если ни одна из двенадцати планет не пригодна для колонизации? Разговор с Фан-Ортом взволновал Кея. Конечно, тот не типи-чен - индивидуалист, движимый амбициями. Такие были, есть и будут при любой общественной формации и на любом уровне культурного развития. Воспитав "сверхчеловека", Орт вольно или невольно допустил ошибку, которая может дорого обойтись. Из таких, как Фан-Орт, - свидетельствует история, - выходили вожди и тираны, убежденные в своей непогрешимости, не призна-ющие чужих мнений, скорые на необдуманные решения. И неважно, какой титул носил такой самодержец - императора или всенародно избранного президента: самое страшное, что пона-чалу он мог - демагогией, популизмом, беспардонной ложью - увлечь за собой других, искренне заблуждающихся... А потом, дорвавшись до власти и войдя в ее вкус, постепенно избавлялся от соратников, окружал себя льстецами и подхалимами... Разве не таков был Лоор? Нравственные критерии гемян, нашедшие естественное вопло-щение в личности Кея, исключали насилие. Исторический опыт научил: не бывает победителей и побежденных. Любая победа беременна поражением, и оно рано или поздно появится на свет и перевернет все с ног на голову. Вчерашние побежденные окажутся благополучнее победителей, а то, что было предметом гордости предков, вызовет стыд у потомков... Когда цивилизация Гемы подверглась самоуничтожению, немногие уцелевшие мгновенно забыли о вражде, противостоянии, наци-ональной и религиозной розни. Гемяне - иных национальностей больше не существовало. Но неужели единства можно достичь только ценой м ножества жизней? Да, Кей мог легко обуздать Фан-Орта, взять под контроль его мысли и действия. Но любое попрание человеческой воли, даже в самых благих целях, шло вразрез с моральными принципами коллективного разума. Фан-Орт требовал допустить "гарантов" к выработке решений. На первый взгляд, это было бы разумно и уж, во всяком случае, демократично. Однако в оперативности мышления люди настолько уступают интеллект-автоматам, что "дискуссионный клуб" стал б ы тормозом. Кей не признавал такой вариант "сотрудничества". Ведь можно сделать и так, что автопилот будет согласовывать малейшую коррекцию курса с человеком. Но есть ли тогда смысл в автопилоте? Никогда еще бывший космокурьер не стоял перед столь трудным выбором. Даже оказавшись в непроходимых джунглях Гемы после катастрофы челночного корабля, он не испытывал сомнений. А вот сейчас мучительно перебирал возможные варианты действий и н е знал, на каком остановить выбор. Оставить все как есть? Или нужна-таки "коррекция курса"? Только вот никакой автопилот для этого не годится. Наступили те самые "непредвиденные обстоятельства", при которых Кей обязан употребить власть. Но как? 7. На пределе терпения И вновь среди астронавтов воцарилось уныние, тем более невыносимое, что ему предшествовала вспышка надежды... Они покидали архипелаг, долгожданно встреченный в космичес-ком океане, - звездную систему, которую интеллект-автоматы признали потенциально опасной: один шанс из миллиарда был за то, что ее светило спустя несколько тысячелетий превратитс я в сверхновую. Об этом рассказал им Кей, который после встречи с Фан-Ортом не счел возможным более скрываться. "Гаранты", естественно, уже знали о нем и в своем большинстве встретили с плохо скрываемой неприязнью. Среди заданных ему вопросов один был самым острым: - До каких пор интеллект-автоматы будут все решать за нас? - За вас? - удивился Кей. - Но вы не уполномочены принимать решения! Кстати, решают не интеллект-автоматы, а коллективный разум, воплощенный в их программу. - А где он, этот всесильный разум? - Он и думать о нас забыл! - Мы для него ничто! - зашумели астронавты. - А что делаете на сфероиде вы, не человек и не интеллект-автомат? - вызывающим тоном спросил Корби. Вопрос не застал Кея врасплох. - Подумайте сами. Если я ни тот и ни другой, то какова моя миссия? - Советник при интеллект-автоматах? - Они не нуждаются в советах. - Шпион "призраков"? - с издевкой спросил Фан-Орт, не забывший унижения. Кей брезгливо поморщился. - В этом меня уже обвинял Лоор. - А может, он был прав? - Не говори глупости, Фан! - вмешалась Орена и, обратившись к Кею, примирительно сказала: - Извините нас за горячность и отнеситесь с пониманием. Мы пока еще молоды. Но моло-дость быстро проходит. Сейчас нам некуда девать энергию, а что будет через десять, двадцать, сорок лет? В отличие от вас мы не бессмертны. - Не абсолютизируйте бессмертие, - проронил Кей. - Каким бы оно ни было, мы его лишены, - буркнул Фан-Орт. Если бы астронавты знали, что Кей не меньше, чем они, торопит время, что сейчас он ближе к смерти, чем любой из них! Срок, от-пущенный ему, ограничивался скудным запасом аккумулированной энергии: тончайшая нить направленного излучения, связ ывавшая сфероид с Гемой, оборвалась... Энергетического резерва еще хватило бы, чтобы телепортироваться на Гему, но Кей об этом даже не думал: долг обязывал его до последней минуты оставаться на своем бессменном посту. Год - два, мало ли что может произойти за это время! А пото м он умрет во второй раз, теперь уже навсегда. С печалью, растерянностью и удивлением он понял, что, вжившись в "бессмертие", оказался морально не подготовлен к завершению бытия. Кей, который останется существовать на Геме, уже не тождествен ему... Таково было истинное положение дел. Но разве он мог посвятить в него астронавтов? Тем более, что сблизиться с ними до сих пор не удалось... На Геме между людьми и "призраками" сразу же установились гармоничные отношения. Каждый человек знал, что в будущем сам станет "призраком". Таким образом, отсутствовала почва для противостояния. Понятия "человек" и "призрак" дополняли друг д руга, как две равноценных ипостаси человеческой личности. На сфероиде все обстояло иначе. Никто из астронавтов не мог после физической смерти стать "призраком", в этом случае нарушилась бы чистота эксперимента, проводимого коллективным разумом. Вероятность того, что на планете, которая приютит "эмбриональное" человечество, существует природный источник волн Беслера, была ничтожна: этот феномен возник в результате катастрофы, постигшей Гему. Но не слишком ли дорогую цену пришлос ь заплатить предкам за "бессмертие" немногих уцелевших потомков? Коллективный разум создал проект глобального преобразования энергии ядерного синтеза в энергию беслеровых волн. Этот проект был заложен в программу интеллект-автоматов, но из-за множества первоочередных задач его реализацию придется отложить на несколько поколений, так что обрести "бессмертие" смогут лишь праправнуки первых аборигенов новой Гемы. Вот почему и астронавтам - невольным участникам эксперимента - уготовили незавидную участь смертных. Была тому и другая причина: энергии беслеровых волн, передаваемых с Гемы, на всех обитателей сфероида все равно не хватило бы. Кстати, по этой же причине жизнеобеспечением людей и эмбрионов занимались электронные интеллект-автоматы, а не сами "призраки". На одного из них - Кея - энергии хватало, но лишь до тех пор, пока не вмешался неучтенный фактор. Ирония судьбы заключалась в том, что если Кей не доживет до конца эксперимента, то сам эксперимент потеряет всякий смысл. Этого, тем более, не следовало знать молодым людям, безосновательно считающим себя гарантами. Ошибка была допущена с самого начала. Кто в ней виноват, - Орт, скрывший от астронавтов свои истинные планы? Но он и сам не представлял всей правды: по сути с ним поступили таким же образом, поскольку доверия "призраков" он не заслуживал. А винить коллективный разум вообще бессмысленно: его логика недоступна индивиду. И все же Кей не мог не спрашивать себя: как совместить высокие моральные принципы гемян, их совершенное представление о вселенской сути добра, с безжалостным экспериментом над теми, от кого он, "шпион призраков", сначала предпочел скрываться, а затем, опоздав, так и не смог добиться доверия? Поколение, лишенное корней, продолжающее расплачиваться за ошибки отцов, - такими представлялись астронавты Кею, и он испытывал к ним чувство жалости. Даже к Фан-Орту... На экране светозара медленно угасала звезда, с которой было связано столько несбывшихся ожиданий. - Хочется разбить его вдребезги! - в сердцах проговорил Фан-Орт, глядя на тускнеющую точку. - Замолчи, Фан! Ты невыносим, - борясь с раздражением, от-кликнулась Орена. - Мне плохо, Рен. Ты мой единственный друг, я люблю тебя. А ты отказываешься стать моей женой! - Ох, Фан! Тебе же известно, что только на новой Геме... - Кто выдумал этот идиотский запрет! И что произойдет, если мы его нарушим? - Нельзя, Фан! - твердо сказала Орена. - Нашему примеру последуют другие, начнут рождаться дети. Интеллект-автоматы всех не прокормят. - А как же было на Космополисе? - Его уже нет, Фан. Ты сам это много раз повторял. - Просто ты меня не любишь, - поджал губы Фан-Орт. - Неправда, люблю. И мне тоже тяжело. Но приходится тер-петь. Год, самое большее - два, и мы начнем новую жизнь. - Год или два... Откуда ты знаешь? - Не может же так продолжаться без конца. Вот и Кей сказал... Фан-Орт инстинктивно напряг мышцы. - И ты веришь этому "полупризраку"? - А он ничего и не обещал наверняка. Но по вероятностным оценкам... - Знать не хочу никаких вероятностных оценок! Нужно дейст-вовать, а не полагаться на случай! - И действуй! - рассердилась Орена. - Ты же "сверхчеловек"! А я буду ждать... Прошло шесть лет. Они все еще странствовали по Вселенной, и не было конца их блужданиям. За это время не произошло ни одного серьезного происшествия, за исключением нескольких метеорных атак, отраженных автоматами, и встречи с космически м кораблем, который проплыл мимо параллельным курсом, не ответив на сигналы, но самим своим появлением опровергнув миф об уникальности разума, что вызвало бы шок у профессора Орта и отнюдь не улучшило настроения астронавтов: экипаж корабля, судя по всему, был мертв... - Скоро и мы начнем умирать, - сказал Фан-Орт на очередной встрече в конференц-зале. Он уже не выглядел юным богатырем. Сгладилась лепнина мышц, опустились плечи, исчезла гордая осанка, отяжелела фигура, движения сделались не нарочито, а привычно медлительными. - Умирать? - переспросил один из астронавтов дрогнувшим голосом. - Мы не замечаем недомоганий и болезней, потому что интеллект-автоматы подавляют их в зародыше. Пока это им удается. Но время возьмет свое. Наши организмы изнашиваются, мы стареем. Наступит день, когда уберечь нас окажется невозможно. Т огда-то мы и начнем умирать один за другим. Наши тела будут выброшены в космос. И твое, Виль, и твое, Корби, и твое, Агр... А сфероид с миллиардами мерзлых икринок продолжит полет без нас. Интеллект-автоматы вздохнут с облегчением: хлопот у них убавится. Слова Фан-Орта подхватил агроном Виль: - Выметут нас, словно мусор, это уж точно! Вспомните, какой отвратительной пищей они нас кормят. Зачем, спрашивается, я занимаюсь посевами и уборкой урожаев? Говорят, синтетика богаче витаминами и более калорийна. Но с этим еще можно поспо-рить! - А кто нам мешал приготовлять пищу из природных продук-тов? - бросил реплику Эрро. - Не мне же этим заниматься! - парировал Виль. - Да разве дело только в пище? - вступил в разговор архитектор Агр. - Интеллект-автоматы бесчувственны. Их ничто не волнует, лишь бы выполнялась программа. А мы потакаем им буквально во всем. Вспомните: вначале мы еще пытались что-то переделывать по своему вкусу. И всякий раз спорили. Одни говорили: стало лучше, другие - нет, гораздо хуже. В конце концов, не найдя согласия, махали рукой, позволяя интеллект-автоматам восстановливать первоначальный вариант. Их вариант! - Вот-вот! Мы дали им себя закабалить! - вставил Корби. - А я ведь предупреждал: интеллект-автоматы низведут нас до животного состояния! Они шпионят за нами, в их власти наше здоровье и сама жизнь! - Интеллект-автоматы заботятся о нашем благополучии, - возразила Орена. - А вы вместо благодарности... - О какой благодарности ты говоришь? - раздраженно перебил ее Фан-Орт. - За что мы должны их благодарить? За деловые игры, которые не имеют отношения к настоящему делу? Или за то, что все наше существование - нелепая игра? Мы ищем, чем бы полезным заняться, и не находим. Но упрямо притворяемся друг перед другом, что нашли, и делаем бесполезное. Нас готовили к опасностям, неожиданностям, подвигам. А чем занимаемся мы? Поднял тонкую руку Эрро. - От кого же зависит, как мы проводим время? От нас самих! Мне, например, не приходится притворяться. Я работаю и счастлив своей работой. Вы бы знали, какие обобщения удалось сделать! - Бросьте, Эрро! Кому нужны ваши обобщения? - не скрывая враждебности, процедил Фан-Орт. - Работа ради работы и все впустую! - Почему впустую? Для будущего человечества... - Человечества? Ха-ха! - Надоели сказки, - язвительно хмыкнул Корби. - Дайте же договорить... - запротестовал Эрро, но его сла-бый голосок потонул в шуме. Конференц-зал, бывший Мемориальный отсек, был сооружен с размахом. Когда-то он полнился людьми. Сейчас же большинство мест пустовало. Говорить громко не было надобности: смонтированная еще при Лооре и усовершенствованная интеллект-автоматами информационно-акустическая система доносила до слуха каждого из присутствующих в зале самый тихий шепот с любого места. В спинки кресел были встроены видеоэкраны, позволявшие видеть лицо говорящего крупным планом. Но сейчас своды конференц-зала резонировали от крика, а на экранах беспорядочно мелькали разгоряченные лица. Всем не тер-пелось высказаться. В слитном гуле голосов прорезались отдельные фразы: - Почему мы должны подчиняться замыслам гемян, которые бы-ли такими же людьми, как и мы? - Мы тоже имеем право на счастье! - Должны же учитываться наши интересы! - Сколько можно терпеть? - Долой засилье автоматов! Фан-Орт властно взмахнул рукой, и шум утих. - Нас принесли в жертву амбициям! - воскликнул он. - Что ты, Фан, - склонилась к нему сидевшая рядом Орена. - Ведь мы выполняем волю твоего отца! - Говори громче, пусть слышат все! Признаю, в авантюру втравил нас профессор Орт, мой отец. Но так ли он представлял себе нашу эпопею? Нет! Однако допустил просчет. Ему надо было предвидеть, что пресловутый коллективный разум гемян исиспользует его замысел в своих целях. Судите сами. Мы миновали восемь звездных систем. Всякий раз интеллект-автоматы выводили сфероид на внешнюю орбиту, и мы месяцами болтались вокруг све-тила. Зачем? Да затем, чтобы, так ничего и не разузн ав, отпра-виться в дальнейший, столь же бесплодный, поиск. Фан-Орт перевел дыхание. Воспользовавшись паузой, Эрро заспорил: - Это вынужденная мера. Интеллект-автоматы не имеют права ошибаться. А чтобы исключить ошибку, надо получить максимум информации... - На это могут уйти столетия! - не дал ему договорить Фан-Орт. - Интеллект-автоматам спешить некуда, у них в запасе вечность. - До сих пор мы честно выполняли свой долг! - увещевал Эр-ро. - Не будем же противопоставлять наши интересы интересам человечества! - А мы и есть человечество! - выкрикнул Виль. - Неправда, мы лишь крупинка человечества. - Ничего подобного! - поддержал Виля Корби. - Гемяне остались на Геме. Здесь мы, и только мы. Эмбрионов в миллионы раз больше, это верно. Однако они не люди, и станут ли ими - еще вопрос! - Но согласно программе... - Нечего молиться на программу, - оборвал астрофизика Фан-Орт. - Она составлена людьми, которые не умнее, не образо-ваннее, не мужественнее нас! - Эти люди обладали коллективным разумом! - напомнил Эрро. - А что такое коллективный разум? Всех под один уровень, и умников и глупцов. Среднее арифметическое! Торжество посредст-венности! - Но это же чушь! - возмутился Эрро. - Вы-то почем знаете? - глумливо спросил Фан-Орт. - Или сами... плод коллективного творчества? Ну-ну... есть на что полюбоваться! Раздался смех. Эрро привстал, беспомощно огляделся, ища со-чувствия, но увидев, что большинство против него, молча опустился на место. Когда смех отзвучал, послышался звонкий голос: - Простите нас, Эрро. То, что сказал Фан-Орт, недостойно порядочного человека. Надеюсь, он извинится перед вами. И, гордо неся все еще прекрасную головку, Орена покинула конференц-зал. Конечно же, Фан-Орт и не подумал извиниться перед Эрро. Понимал, что из тактических соображений надо это сделать, но не мог переломить характер. Поступок Орены он воспринял как пре- дательство, удар в спину. Впрочем, она давно симпатизирует Эрро. Может быть, больше чем симпатизирует? Их отношения давно утратили пылкость. Оба все еще считали, что любят друг друга, но сама любовь стала чем-то обыденным, пресным, не способным ни вдохновлять, ни вызывать восторг. Но еще могла причинять обиды... "Никогда не прощу ей этого!" - мысленно твердил Фан-Орт, сознавая, однако, что Орена не только не попросит прощения, но и не сразу простит его самого. Погруженный в мрачные раздумья, он ступил через порог своего жилища и замер: в кресле у окна, выходящего в цветущий псевдо-сад, сидел мужчина. Это был профессор Орт. 8. Прощание Кей прощался со сфероидом. Прощался с Космополисом. Прощался со старой Базой... Память вернула его на годы. Он снова человек во плоти, он молод, он космокурьер. Только что возвратился с окраинной стан-ции, идет, тяжело ступая, пошатываясь от усталости. Навстречу - стайка девушек в скафандрах. Они почтительно прижимаю тся к стенам промежуточного отсека, уступая дорогу. И только одна де-вушка не спешит посторониться. Сквозь стекло шлема виден на-смешливый взгляд дерзких зеленоватых глаз, совсем еще детские припухлые губы вызывающе улыбаются. Он прошел мимо, едва не задев ее плечом. И вдруг так захотелось обернуться... Потом они встретились на празднике совершеннолетия. Его охватило непривычное смущение, он с трудом выдавливал: "да", "нет", "нормально"... Она спросила с той же вызывающей улыбкой: - А если я захочу... очень сильно захочу быть с вами там, в кос-мосе? Кей растерялся и промолчал. А когда через несколько лет главный диспетчер Базы Горн пред-ложил взять ее, успевшую стать к тому времени врачом, в опаснейший полет на Гему, Кей сопротивлялся, сколько мог. Потому что нет ничего тяжелее, чем вести за собой на верную смерть лю бимую. Впрочем, тогда он не сознавал, что любит, а лишь чувствовал, как в его внутренний мир без спроса вторгается зеленоглазая девушка, и смятенно сопротивлялся этому вторжению, пряча за нарочитой грубостью волнение и растерянность. В легких энергоскафандрах они стартовали на Гему. Мысленно Кей повторил граничивший с безрассудством полет, пережил заново выпавшие на их долю приключения, испытал отчаяние и радость... Инта ценой собственной жизни родила ему сына - первенца расы богатырей: поле Беслера в сочетании с остаточной радиоактивностью вызвало быстротечную акселерацию человечества... И сейчас Кей покаянно думал, что был плохим мужем и еще б олее плохим отцом. Увлеченный работой, он не испытывал потребности в том, чтобы Инта всегда была рядом. Достаточно сознавать, что она у него есть - надежная, верная, любящая! Друг, на которого можно положиться во всем. Неутолимая потребность в ее постоянной, физически ощутимой близости возникла слишком поздно, - когда Инты не стало. В сыне же он помимо воли видел косвенного виновника ее гибели и оттого неосознанно чуждался его. И сын, росший с поражавшей всех б ыстротой, в свою очередь, отвечал отцу такой же отчужденностью. Только теперь Кей понял, что совершенно не знал и не пытался узнать сына, упорно не замечал в нем своих черт. Зато лучистый взгляд зеленоватых глаз мальчика постоянно напоминал об Инте. Однако это лишь раздражало, как будто сын присвоил рели квию, на которую не имел права. Вот почему Кей избегал смотреть ему в глаза... "Мальчик мой, как ты живешь, кем стал? А тот, оставшийся на Геме, осознал ли наконец, что ты значишь для него? - беззвучно кричал Кей. - Сейчас я тоже теряю тебя во второй раз..." Но хотя его мысли были поглощены женой и сыном, он не мог уйти, не простившись в душе с друзьями и не вспомнив недругов. Горн, человек громадного масштаба, а затем "призрак". Инвалид, медленно умиравший от прогрессирующего паралича, но продолжавший выполнять работу, непосильную для молодых, цвету-щих, полных энергии... Умиравший, но возвращенный к жизни целебной силой Гемы. Не нужно было напрягать память, чтобы услышать рокочущий бас Горна: - Держись, дружище! Ты сделал все, что мог. И не твоя вина в том, что ты уходишь, не доведя дело до конца. Так уж случилось. В сущности, ты везунчик, я всегда говорил тебе об этом. Прожил не одну, а несколько жизней, спасался, когда неминуемо должен был погибнуть. Не совершал подлостей, а это далеко не всякому удается. Наконец, любил и был любим. Что еще человеку надо? Одного не могу тебе простить - того же, чего ты и сам не простишь себе. Инты... Но здесь уже ничего нельзя поправить. Это единственная твоя вина, единственное поражение... Спасибо Горну, он не унизил его жалостью. Ах, Инта, Инта... И прорвался в душу, зазвенел голос любимой. И опять скорбно прозвучали слова, которые он помнил всю последующую жизнь, заставляя вновь и вновь спрашивать себя: "А правильно ли я поступил, послушавшись?" Ее слова: "Нет, родной. Ты не сделаешь этого против моей воли. Не могу быть "призраком". Уж лучше умереть сейчас, когда я так хочу жить, чем продолжать жить с желанием умереть!" Он исполнил последнюю волю Инты, обрекшую его на непрехо-дящие страдания... И как было теперь не помянуть Корлиса, который отдал ей свою кровь и был готов умереть вместе с нею? Ученый до мозга костей, он считал себя трусом, а не героем, кем был на самом деле. В нем несообразно сочетались целеустремленность и сомнения, твердость в убеждениях и умение признать свою неправоту, комплекс неполноценности и чувство собственного достоинства. А как он переживал исчезновение Инты во время их первой экспедиции на Гему! Какой взрыв негодования обрушил на Кея: - И за что она вас полюбила? Да, да, полюбила! Или не видели, не замечали? Впрочем, куда вам, вы не человек, а робот, бездушная машина! Потом, уже после смерти Инты, Кей догадался: Корлис сам лю-бил ее - ненавязчивой, отстраненно чистой любовью. И еще один голос услышал Кей в свои последние минуты: - Замечательная идея! Странно, что мы до нее не додумались. По сути дела вы предложили модель принципиально нового, подлинно коммунистического общества, где интеллектуальный потенциал каждого принадлежит всем и личность, не утратив и ндивидуальности, обретает разум коллектива! "Призрак" Сарп, сдержанно философичный, не выставляющий напоказ свое превосходство. Это он вызвал переворот в мировоззрении Кея, подсказал ему идею и отверг свои права на нее... Только сейчас, на краю бытия, в предсмертном озарении, постиг Кей великую тайну Сарпа: тот, "узнав" в Инте погибшую полтора столетия назад жену, полюбил ее так, словно это и впрямь была воскресшая Велла. Каким же ударом стала для него смерть Инты! Велла умерла во второй раз. Умерла, отказавшись от "бессмертия" и тем самым раскрыв его истинную цену... Подобно тому, как ночь на время вытесняет день, мрачный образ Лоора потеснил образы друзей. Великий архитектор... Тщедушный человек... "Сильная личность"... Как умело подчинил он себе космополитян! Они пошли за Лоором, видя в нем единственную гарантию выживания. Год за го-дом теряли индивидуальность, превращались сначала в "спло ченный коллектив", в котором, однако, не было ничего от коллективного разума гемян, а затем в покорную, нерассуждающую толпу. Но всякая покорность имеет свою "критическую массу". И когда она была достигнута, произошел взрыв, разметавший "замкнутую систему" Лоора. Мог ли предвидеть "вождь и учитель", во что выльется его честолюбивый замысел? Представлял ли меру своей ответственности за судьбы людей? Догадывался ли о прижизненном либо посмертном бесславии, которое постигает любого вождя, ибо само поня тие "вождь" враждебно человеческому достоинству? Или он слепо уверовал в свою исключительность, в то, что познал психологию толпы, суть стадного инстинкта? Астронавты, эти "пленники чести" сфероида, считают Лоора параноиком. Но ведь то же самое можно сказать о любом "вожде", даже если он "скромно" зовется президентом? Неужели вожди-параноики будут отравлять человеческую историю и там, на новой Геме? Кей не мог не задаться этим тревожным вопросом. Надменное лицо Фан-Орта встало перед глазами. Красивое, хотя уже слегка обрюзгшее. Все еще атлетическая, но отяжелевшая фигура. Похож скорее не на самого Лоора, а на его монументы. Тоже "сильная личность". А ведь параллель с "вождем и учителем" его бы возмутила. Он презирает Лоора, но не за диктаторскую сущность, а за то, что тот позволил себя свергнуть... Кей не испытывал к Фан-Орту враждебных чувств. Уж если кого и винить, то его отца. Он обладал недобрым умом, зловредным талантом и необузданным тщеславием, иным, чем у Лоора, - вселенского масштаба. Быть властелином крошечного мирка, кристаллика, заведомо обреченного растаять в расплаве космоса, не прельщало Орта. До поры держался в тени, потакал прихотям диктатора, на деле же манипулировал им. Сумел внушить, что "эмбриональное чело-вечество" лишь средство покорить Гему. А гемян заинтересовал вселенским экспериментом. Они были уверены, что эксперимент под контролем коллектив-ного разума. Однако вмешался непредвиденный фактор в лице Урма - недаром Кей с самого начала испытывал к этому человеку недоверие... Вот он и выплыл из запасников памяти - высокорослый, атлети-чески сложенный, с глазами фанатика, стремящегося победить зло злом. Нет, его не поставишь в ряд с Лоором и Фан-Ортом. Честен, бес-корыстен, самоотвержен. Готов на все, чтобы избавить людей от рабства - даже ценой их жизней. Революционер в рафинированном виде, для которого революция не средство, а цель. Каким пророческим пафосом были пропитаны его слова: "Не сомневаюсь, что вы оплачете нашу гибель!" Он предвидел свой конец, однако не поступился идеалами, чтобы предотвратить его. И оказался прав в своем мрачном пророчестве: гемяне тяжело пережили трагедию Космополиса, сознавая, что были косвенно повинны в ней. Но даже коллективный ра зум не гарантирован от ошибок... "А может, надо было вмешаться?" - в который раз спрашивал себя Кей и не находил ответа. Убийство Лоора едва не сорвало эксперимент. Увы, с исчезновением "вождя" не наступила эра свободы, ради которой пожертвовал собой Урм. Начался хаос, а как следствие - повальный террор, всех против всех. И кто-то (не с подачи ли Орта?) запустил ходовой двигатель. Преждевременный старт оказался неожиданностью для гемян, не успевших довести до совершенства программу интеллект-автоматов. Пришлось в спешке продублировать личность Кея и телепортировать ее на стремительно удалявшийся Космополис. Сейчас, по опыту прошлых лет, Кей был склонен считать ошибочной и микромодель будущего человечества. Получилось, что "гаранты", задуманные как объект эксперимента, могут диктовать его условия. А ведь люди есть люди. Непредвиденность у них в крови. Они склонны подменять логику интуицией даже в тех случаях, когда строгий расчет не только возможен, но и единственно оправдан. Их вполне объяснимое нетерпение способно погубить все. Это может произойти сразу же после его ухода, как только "гаранты" решат, что настал их час. И он уже не сможет предотвратить беду... 9. Посмертный монолог Орта Фан-Орт ступил через порог своего жилища и замер: в кресле у окна сидел профессор Орт. - Ну, здравствуй, сын, - сказал тот насмешливо. - Не ожидал встретиться? Еще бы, мой прах рассеян в космосе и никакая сила меня не воскресит. Успокойся: перед тобой видеозапись, поэтому не пытайся со мной разговаривать. Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, и на все дам ответ. Итак, первый твой вопрос: почему я не стал "призраком", ведь с помощью гемян сделать это было не трудно? Отвечаю: не пожелал стать частицей целого, растворить свое "я" в так называемом коллективном разуме. Следующий вопрос: как я в виде говорящего голографического изображения появился перед тобой? Подумав, ты поймешь, что это дело техники. Ты спросишь далее, почему я обращаюсь к тебе именно сейчас. Потому что настало время вмешаться. Я задал контрольный срок, в течение которого должна была состояться колонизация новой Гемы. Он истек, а этого не произошло. Предусмотрев такую возможность, я заранее разработал резервный вариант, основанный на двух моих открытиях, о которых никто не знает. Пора привести его в действие. Садись! Фан-Орт, действительно, все это время стоял у порога, не смея пошевелиться. В свое время профессор настолько изучил психоло-гию сына, что безошибочно предвидел его реакцию на свое появление. И когда тот присел в соседнее кресло, поверн улся к нему, словно был не голограммой, а живым человеком. - Трудно тебе, сын... - сказал он с теплотой в голосе, столь несвойственной ему при жизни. - Знаю, ропщешь, проклинаешь отца. Ничего, скоро все изменится! - Как? - не удержавшись, спросил Фан-Орт, и видеозапись ответила: - До сих пор интеллект-автоматы выбирали звездную систему из числа сложившихся. И всякий раз оказывалось, что либо нет подходящей планеты, либо недостаточна устойчивость центрального светила. В отличие от "призраков" звезды стареют и умирают, ничего не поделаешь... Логический вывод: надо отдать предпочтение не успевшей сформироваться системе, у нее впереди заведомо долгая жизнь. Забыв, что перед его глазами не живой человек, а видеозапись, к тому же, сделанная годы назад, Фан-Орт взволнованно воскликнул: - Но что это мне даст?! Процесс формирования звездной системы длится миллиарды лет! Орт предугадал и этот возглас. Видеозапись сделала точно выверенную паузу, после которой продолжила: - Вот здесь и сработает первое из моих тайных открытий - "эмбрион" небесного тела, затравка, способная вызвать бурную конденсацию протопланетного облака. В результате время форми-рования системы сожмется до нескольких тысячелетий. - Но я не проживу и столько! - простонал Фан-Орт. - Вспомни притчу о близнецах, когда первый, возвратившись из субсветового полета молодым, застал второго глубоким старцем. Однако могло быть и наоборот. Принцип относительности, который мне удалось развить, носит обратимый характер. И мое второе открытие - эффект хронокомпрессии-хроноэкспансии, сжатия-расширения времени. А теперь перейдем к деталям... 10. Крах После необъяснимого исчезновения Кея власть и ответственость постепенно сосредоточились в руках Фан-Орта. На одной из ут-ренних встреч в конференц-зале он потребовал слова и, заявив, что нашел выход из тупика, изложил идеи отца, выдав их за свои. - Такая наполовину искусственная планета станет колыбелью будущей цивилизации, в становлении которой мы сыграем главную роль, - завершил он свое выступление. - Браво, Фан! Наконец-то ты нашел себя! - зааплодиро-вала Орена; к ней присоединились остальные. - Как ученого я недооценивал вас, Фан-Орт, - признал Эрро. - Ваши идеи это революция в науке. Интеллект-автоматы про-анализируют их, и можно будет... - Все и так ясно, - перебил Корби. - Зачем заниматься пере-страховкой? - Нет, почему же, пусть проверяют, - возразил Фан-Орт, уверенный, что отец не мог ошибиться. Интеллект-автоматы дали экспертную оценку 0,97. Такой оценки удостаивались перспективные, но все же требующие дополнительного исследования идеи. Оценка 0,99 означала бы рекомендацию к немедленному осуществлению. Фан-Орт был раздосадован. - Машины осторожничали, - сказал он недовольно. - Прекрасная идея, поздравляю! - не согласился с ним Эрро. - Вы что, издеваетесь? Программа же остается без изменений! - Наука не терпит спешки. Нужно провести серию экспериментов, и только тогда... - "Наука", "наука"... - зло передразнил Фан-Орт. - Носитесь со своей наукой, а для меня важно дело. И я не могу оставаться спокойным, когда его сознательно тормозят! - Подумаешь, не хватает двух сотых! - выкрикнул Корби. - Степень допустимого риска установили гемяне. Так ли уж объективно? Они ведь доверяли интеллект-автоматам больше, чем нам. Между тем, пионеры киберлогики не зря предупреждали, что когда-нибудь машины поработят человека. Это уже случилось! Но еще не поздно вырваться из-под их власти. Предлагаю избрать Фан-Орта командором с правом решающего голоса, иначе интеллект-автоматы и вовсе задушат нас! - Какая нелепость! - замахал руками Эрро. Орене, поддавшейся общему настроению, маленький "книжный червь" показался в этот момент особенно жалким, смешным и беспомощным. Она уже не помнила, что совсем недавно восхищалась его мудростью. Но ведь не он, целиком посвятивший себя науке, а, казалось бы, не имеющий к ней отношения Фан, сделал величайшее открытие. Ее Фан, которого Орена, к своему стыду, так недооценивала... "Зачем Эрро восстанавливает против себя всех? - подумала она с презрительной жалостью к этому неудачнику. - Неужели не понимает, что остался один?!" - Занимайтесь своей астрофизикой, ни в чем другом вы не смы-слите! - язвительно воскликнул Корби. - Друзья, одумайтесь, - убеждал Эрро. - Вы хотите совер-шить непоправимую ошибку! Больше того, предательство! В ответ раздался нечленораздельный гул, сквозь который про-рывались выкрики: - Лишить его слова! - Сам предатель! - Долой! Фан-Орт был избран командором сфероида. Против голосовал один Эрро. И первое, что сделал командор, обретя неограниченную власть, - внес ряд необходимых, по его мнению, изменений в программу интеллект-автоматов. Теперь они могли принимать самостоятельные решения лишь при аварийных ситуациях, когда промедлен ие вело бы к гибели... ...Месяц назад на экранах светозаров расцвел цветок с закру-ченными спиралью лепестками - вращающаяся туманность. Она сжималась, и процесс сжатия подходил к концу. На их глазах рож-далась звезда, которая станет новым Яром. В естественных условиях эта стадия продолжалась бы миллиарды лет, но благодаря "феномену Фан-Орта" - комбинированной хронокомпрессии-хроноэкспансии - она завершится неизмеримо быстрее. Нужно лишь вывести на орбиту новой Гемы ее "эмбрион", и начнется бурная конденсация протопланетного облака. Уже в ближайшие годы сформируется планета, пригодная для посадки сфероида, а спустя десятилетие и для инкубации эмбрионов. Фан-Орт с нарастающим нетерпением ждал, когда это произойдет. В прошлом его тоже не раз обуревало нетерпение, но близкое к отчаянию, нетерпение без надежды. Сейчас же он перестал быть пассивным наблюдателем. Ничто не мешало ему приступить к осуществлению замысла, в который Фан-Орт не счел нужным посвятить никого из товарищей, даже Орену. Он не собирался выслушивать чьи-либо замечания. Наконец-то он почувствовал себя Астронавигатором с большой буквы. При мысли, что от него зависит судьба множества людей, как уже живущих, так и еще не появившихся на свет, Фан-Орт испытывал не просто гордость, а болезненно сладкое наслаждение. Не зря он был лишен детства тираном-отцом, вытерпел такое, от чего любой на его месте лишился бы рассудка, а то и жизни. Не зря профессор Орт предпочел продлить себя в нем, вместо того, чтобы стать "призраком"! В отсек управления вошла Орена. - Милый, все собрались в конференц-зале. Ждут тебя. Настроение прекрасное. Даже Эрро считает, что скоро нашим мытарства закончатся! Ну, пошли. Обсудим, что предпринять дальше. - Хватит обсуждений! - Что ты хочешь этим сказать? - Я уже принял решение, - отрезал Фан-Орт. - И не отвлекай меня, сейчас самый ответственный момент. - Ответственный? Но ведь интеллект-автоматы... - Они отключены. От них мало толку. - Ты... не доверяешь мастерству интеллект-автоматов? А помнишь, что когда-то говорил об их надежности? Девять девяток, кажется? - Дело не в надежности! - В чем же тогда? - Они отказались выполнять маневр. Им, видишь ли, не нра-вится моя стратегия! Они собирались снова вывести сфероид на орбиту ожидания. Но я не желаю больше ждать. "Эмбрион" новой Гемы нужно запустить на расчетную траекторию как можно раньш е! - Не рискованно ли это? - встревожилась Орена. - Кто не рискует... Орена с сомнением покачала головой. - Ты хотя бы посоветовался с Эрро! - Эрро, опять Эрро! - вспылил Фан-Орт. - Этот зануда все испортит. Пусть уж занимается своей монографией, а я как-нибудь обойдусь без его советов! - Но ведь Эрро первоклассный астрофизик! - Может быть, это он открыл эффект хронокомпрессии-хроноэкспансии? - Конечно же, не он, а ты. И я горжусь тобой, милый. Но прошу тебя: продумай все еще раз. Не забывай, что мы отвечаем... - За твои банки с икрой? Можешь о них не беспокоиться, хотя мне куда дороже наши будущие дети. Не миллионы безродных людишек, а мои собственные потомки, которым я передам эстафету, полученную из рук отца. - Только помни свое детство и никогда... - Могла бы не говорить. Кстати, мы уже начали маневр, а ты ничего и не почувствовала, - усмехнулся Фан-Орт покровительственно. - Зачем вы заблокировали автоматы? - послышался за их спинами тонкий голос Эрро. Фан-Орт вскочил в бешенстве. - Это вас не касается! - Это касается всех нас. Немедленно снимите блокировку! - И не подумаю! - Тогда я сниму сам! - Только попробуйте! Эрро быстрыми шажками засеменил в аппаратную, но Фан-Орт догнал его и коротким злым движением сбил с ног. - Что ты делаешь, Фан! - закричала Орена. - Как тебе не стыдно! Ты дикарь, а не сверхчеловек! - Эй, вы, оба! - взревел Фан-Орт. - прочь отсюда или я вас... Эрро вскочил с неожиданной быстротой. Его лицо напоминало гипсовую маску, по нему струилась кровь. - Оглянитесь, - крикнул он на бегу. - Вот что вы наделали! Случившееся показалось Орене кошмарным сном: сигнальные матрицы приборов полыхали оранжевым пламенем, ее Фан-Орт, уверенный в себе гигант, обладающий молниеносной реакцией, не ведающий страха и сомнений, тупо смотрел на них, а карлик Эрро, этот книжный червь, жалкий задохлик с разбитым лицом, не теряя ни секунды, спешил разблокировать автоматы... Тяжесть, удушье, тьма обрушились на Орену. Перед тем, как по-терять сознание, она еще успела подумать: "Эрро опоздал, это конец..." - Рен, миленькая, ты жива... - донеслась сбивчивая скороговорка. - Я не виноват, поверь мне... Кто знал, что оторвется часть протопланетного облака... Словно из пращи... И прямо в сфероид! Было нечем дышать. Она возвращалась из вязкого беспамятства, не сразу осознавая, что произошло. - Эрро... жив? - Это он виноват! Он! Если бы не отвлек меня в такой момент, если бы... - Прекрати! Что с ним, что с остальными? - Все, все погибли... Мы уцелели чудом... Не ходи туда... Тебе туда нельзя... Там такой ужас... - захлебывался словами Фан-Орт. "Нет, это не Фан..." - подумала Орена. Перед ней на коленях стоял незнакомый человек, жалкий, испуганный, сломленный. Фан был не таким. Среди подростков-сверстников самый высокий, самый ловкий, самый сильный - он. Могучий юноша со скульптурным торсом - тоже он. Отяжелевший богатырь с надменным взглядом - и это он... Любила ли она Фан-Орта? Во всяком случае, была уверена, что любит. Хотя поначалу отчетливо видела его недостатки и пыталась с ними бороться. Потом смирилась и сама не заметила, как стала преувеличивать достоинства, дала укорениться в с ознании образу сверхчеловека, которому дозволено то, что запрещено обык-новенным людям. И сейчас Орена с горьким недоумением пыталась понять, как могла утратить собственное "я", слепо уверовать в незадачливого "сверхчеловека", который стоит сейчас перед ней на коленях и раз-мазывает по щекам слезы? ...Им была суждена долгая постылая жизнь. Жизнь без будущего. Предстояло терпеть друг друга - худшего наказания не бывает. Орена презирала себя за то, что не смогла распознать ничтожество. А Фан-Орт винил во всем отца, который, оказывается, так и не сделал из него сверхчеловека... Эрро успел-таки разблокировать автоматы. Но было уже слишком поздно. И все же гравитационные импульсы спасли сфероид от уничтожения пылающей плазмой: началась конденсация прото-планетного облака. Сфероид уподобился "эмбриону" планеты, с которым связывал надежды Фан-Орт. Вокруг него образова-лась скорлупа из силикатов и железа. Их частицы, слипаясь под воздействием гравитационных импульсов, упрочнялись и, в свою очередь, притягивали рассеянное в пространстве вещество. Скорлупа стано вилась все толще и толще, сфероид постепенно разбухал... Когда миновала опасность, интеллект-автоматы попытались выключить генератор гравитационных импульсов, чтобы прекратить конденсацию протопланетного облака, но процесс вышел из-под контроля: в катастрофе пострадали не только люди. И еще миллиарды лет будет продолжаться формирование пла-неты, названной впоследствии Землею, пока из прилегающего к ее орбите пространства не аккумулируется практически все твердое вещество. 11. Кольцо времени Интеллект-автоматы... Производная коллективного мозга гемян. Вызов Человека Всевышнему... Интеллект-автоматы... Безымянное нечто, наделенное ярким и действенным разумом. Не люди. Не машины. Не существа. У них нет аналогов. Они не поддаются описанию. Интеллект-автоматы... Наследники лучших человеческих ка-честв, свободные от пороков. Бесполые аскеты, педанты, стоики, познавшие любовь по произведениям классиков, а ненависть по учебникам психиатрии. Они так и останутся не понятыми людьми. Их будут ассоциировать с роботами. Но они и не претендуют на большее, как не претендуют на власть, славу, богатство и человеческую признательность. Для интеллект-автоматов программа не просто руководство к действию, а свод законов и нравственный кодекс. Люди тоже подчинены множеству программ. Одни составила для них природа, другие сочинили они сами, и не только для себя, а, бумерангом, для природы. Но природа далеко не всегда склонна подчиняться придуманным для нее людьми "законам"... Интеллект-автоматы сродни "призракам", однако для них "бессмертие" - не способ сохранения личности, а срок службы. Понятие "личность" к ним не применимо. Их можно различить лишь по номеру, иначе они были бы полными двойниками. В отличие от "призраков" интеллект-автоматы довольствуются общедоступной электромагнитной энергией, и не нуждаются в бес-леровых волнах, которыми питается "душа" "призрака". Им без-различно, есть у них душа или нет. Они обходятся без нее, но не бездушны. Душевности в них больше, чем во взятом наугад чело-веке. И больше любви к людям, чем в самих людях... - Что предпринять? - проиндуцировал задачу Координатор. - Что предпринять? - эхом повторил Первый. - Что предпринять? - откликнулся Второй. - Что предпринять?.. - Объединимся в систему мышления, - предложил Тринадцатый. - Прецедент известен. - Поручение Десятому, - выдал серию импульсов Координатор, - дать экспертную оценку идее. - Поручение принято. - подтвердил Десятый. - Временно отключаю рецепторы. - Обсуждается динамика ппроцесса, - объявил Координатор.- Информация, выводы, прогнозы? - Промоделирован очередной этап, - доложил Восьмой. - Аккумуляция вещества. Разогрев. Частичное расплавление внешнего ядра. Радиоактивный распад урана и тория. Дополнительное выделение тепла. Процесс затухающий. - Прогноз стационарности? - Период установления 7,6412 миллиарда лет. - Эмбрионы не просуществуют 7,6412 миллиарда лет, - констатировал Координатор. - Что предпринять? Подключился Десятый. - Экспертная оценка 1,0. - Принято к немедленному исполнению. Система мышления, к осуществлению которой тотчас приступили интеллект-автоматы, была адаптированным подобием коллективного мозга гемян. Она содержала значительно меньше структурных ячеек, упрощенную элементную базу, и все же обладала мощным интеллектуальным потенциалом. В свое время, давая экспертную оценку предложению Фан-Орта, интеллект-автоматы методом математического моделирования прогнозировали конечный результат - компрессию времени во внешней среде и его экспансию внутри сфероида. Физика процесса выходила за рамки формализованной задачи. Вновь обратившись к этой идее, не имевшей, как выяснилось, альтернативы, система мышления интеллект-автоматов математически обосновала "феномен Орта". Решив уравнение взаимодей-ствия элементарных частиц времени - хронотонов с гравитационным полем, она установила: время обладает энергетическим спектром с рядом разрешенных уровней, каждому из которых соответствует свой масштаб. Поглощение или излучение кванта гравитационной энергии вызывает переход хронотонов с одного уровня на другой, что, в свою очередь, и приводит к изменению масштаба времени, то есть к его компрессии либо экспансии. Сфероид - полое ядро будущей Земли - представлял собой подобие гравитационного резонатора, способного поглощать энергию формирующейся Солнечной системы. Его настройкой интеллект-автоматы добились того, что сотая секунды "внутреннего" времени стала равна суткам "наружного". Не обошлось и без побочных эффектов: в жидкой оболочке ядра возбудился ток, и в околоземном пространстве образовалось магнитное поле. "Эффекты полезны, - решили интеллект-автоматы. - Магнито-сфера защитит Землю от корпускулярного излучения Солнца, частицы солнечной плазмы будут обтекать ее, а космические частицы высоких энергий, попадая в магнитную ловушку, образуют радиационный пояс, не представляющий опасности для будущих флоры и фауны". Итак, задача-минимум решена. Миллиарды земных лет сокращены до тысячелетий, а когда они истекут, Земля будет готова принять Разум. Но как передать ей эстафету? До сих пор интеллект-автоматы не сделали ничего невозможного: "феномен Орта" был заимствован у природы и не противоречил ее законам. Теперь предстояло совершить невозможное... Интеллект-автоматы не знали, что это, как сверхзадача, заложено в их программу. Однако алгоритм невозможного в программе отсутствовал: коллективный мозг гемян лишь постулировал его существование. Сфероид, словно по чьей-то злейшей иронии, оказался в роли "затравки", предназначенной стать "центром кристаллизации" новой Гемы - Земли. Аккумулированное протопланетное вещество наглухо замуровало его, превратив в ловушку, из которой невозмож-но выбраться. К такому выводу пришла бы человеческая логика, но не логика интеллект-автоматов. Для человека слово "невозможно" имеет безусловно запретительный смысл. Утверждение, что безвыходных положений не бывает, не более, чем бравада. Интеллект-автомат же вообще не знает, что такое "невозможно" - решение любой проблемы, даже той, которую человеческий гений признал бы неразрешимой, он будет искать столько, сколько потребуется - вплоть до бесконечности. В своем защитном тщеславии люди сочли бы это тупым, бессмысленным упрямством. И были бы не так уж неправы - система мышления, в которую объединились интеллект-автоматы, отказалась от вероятностной методики поиска. Правда, поначалу она не избежала соблазна испробовать наиболее тривиальный путь: напрашивалась телепортация, которая, как и "феномен Орта", входила в арсенал возможного. Этим древним словом, имевшим когда-то мистический оттенок, обозначали совокупность трех физических процессов, приводящих к почти мгновенному переносу материального объекта на расстояние. Первый из них: преобразование одной из ряда равноценных форм материи (вещества) в другую форму (поле Беслера). Второй: направленное распространение этого поля в виде беслеровых волн, скорость которых многократно превышает скорость света. Третий: обратное преобразование поля в вещество. Но здесь возникли два препятствия. Во-первых, интеллект-автоматы не располагали источником волн Беслера, его надо было создать, а это представляло собой не менее трудную задачу. Во-вторых, математические функции, описывающие пространственно-временную динамику формирования Земли, имели разрыв - в закономерном взаимодействии хронотонов с нестационарным гравитационным полем наблюдался парадокс. В окрестностях "затравки" время самопроизвольно приостанавливало бег, периодически начинало течь в обратную сторону, так что причина и следствие менялись местами, и даже свертывалось в кольцо. Телепортировать эмбрионы через подверженную таким аномалиям область пространства было бы по меньшей мере рискованно. Системе мышления ничего не оставалось, как отказаться от дальнейших попыток осилить проблему "в лоб" (а именно это продолжал бы делать отдельно взятый интеллект-автомат) и перейти к решению зашифрованной в программе сверхзадачи: поиску алгоритма невозможного - логико-математического ключа, который позволил бы, не тратя времени зря, приоткрыть любую дверь, как бы крепко ни заперла ее природа. Математики называют невозможным то, вероятность чего равна нулю. Но нуль - абстракция, в предметном, не математическом, мире для него нет места. На нулевое значение любой физической величины всегда накладываются едва уловимые (а при недостаточной чувствительности измерительных приборов и вовсе не-уловимые) флуктуации - микроскопические скачки. "Нуль" хаотически смещается то в "плюс", то в "минус"... Невольно напрашивается сравнение с соотношением неопределенности - одним из краеугольных камней квантовой физики. Ничтожные скачки? Только не при разрыве функции! Прежде, когда интеллект-автоматы еще не объединились в систему мышления, они довольствовались графической интерпретацией бесконечности: кривая взмывает отвесно в "плюс бесконечность" и столь же круто возвращается снизу, из "минус беск онечности". Теперь же они не видели на хорошо знакомом графике главного - самой бесконечности. Разрыв кривой лишь намекал на нее своей загадочностью. Но что если "плюс бесконечность" - будущее, "минус бесконечность" - прошлое, а вертикальная ось, раз деляющая ветви кривой в точке разрыва - пресловутый нуль, бесконечно тонкая грань между ними? И этот "нуль" хаотически флуктуирует из прошлого в будущее, из будущего в прошлое? Упорядочить флуктуации - значит овладеть временем, произвольно поворачивать его в будущее или прошлое, замыкать в кольцо радиусом несколько наносекунд или триллион лет... Вселенная в своем вечном развитии движется по такому пространственно-временному кольцу, воспроизводя себя цикл за циклом, обращая прошлое будущим. Впрочем, система мышления не задавалась философскими во-просами, не пыталась заглянуть в разверзшуюся перед нею бездну, да и бездны-то самой не замечала. Никаких сомнений! Кольцо времени - вот средство решить неразрешимую проблему... Казалось заманчивым возвратиться к мгновениям до катастрофы, когда ее еще удалось бы предотвратить. Самое простое и очевидное решение. Однако оно получило экспертную оценку 0,1: вновь доверить судьбу эмбрионов безответственным людям интеллект-автоматы сочли нецелесообразным. Ведь и без того они вплотную приблизились к решению своей сверхзадачи и лишь в одном не прибавлялось ясности: кому же воспитывать будущее человечество? Ведь люди - не мальки, вызревающие из личинок. Хватит ли интеллект-автоматам тепла, чтобы пригреть человеческих младенцев, заброшенных в пока еще чуждый им мир, отнюдь не жаждущий их прихода. Человеческих детенышей, которым не суждено познать вкус материнского молока, услышать сказанное над колыбелью ласковое слово, испытать прикосновение доброй руки отца? Как нужен здесь Кей! Но его нет. Вернее, нет его материального воплощения. Триллионы единиц информации - вот все, что осталось от бывшего космокурьера. И снова встает вопрос: что предпринять? И снова самоотверженные интеллект-автоматы упрямо движутся к цели... Часть третья. Интракосмос 1. Великий Физик Великий Физик томился в своем домашнем кабинете. Это был и его рабочий кабинет: для ученого не существовало различия в по-нятиях "рабочее время" и "время досуга". Впрочем, последнее не имело ничего общего с бездельем. "Ничегонеделанье" Великий Физик считал проявлением ущербности. Привыкший к жесткой самодисциплине, он не давал себе поблажки ни в чем. Никто не видел его неряшливо одетым - строгий темно-серый костюм был всегда тщательно отутюжен и застегнут на все пуговицы, волнистые седые волосы с фиолетовым оттенком гладко причесаны, лицо выбрито до синевы. Эти внешние признаки педанта резко контрастировали с харак-тером ученого, вспыльчивым, импульсивным, даже сварливым, осо-бенно в пору неудач. Аристократическая внешность отнюдь не сочеталась с аристократическим воспитанием... Во всем, что касалось работы, Великий Физик был жаден и по-детски нетерпелив. Особенно при постановке проблемы. Сформулировать ее в миг озарения - значило сделать половину дела: дальше он двигался к цели напролом, сметая препятствия силой своего таланта. А решив проблему, тотчас остывал к ней. Возникало ощущение пустоты, которую нужно как можно скорее заполнить. Не развлечениями, не переменой обстановки, - только работой. Одной лишь работой, каторжной, изнурительной, приносящей ни с чем не сравнимое наслаждение. И приходилось вновь ждать озарения: только оно могло подсказать Проблему с большой буквы, а к иным Великий Физик не снисходил. Ждать терпеливо и смиренно, потому что никакими силами нельзя было ускорить его приход. Терпение и смиренность претили деятельной натуре ученого. Он тщетно взывал к ним, насилуя себя, а в душе его зрел бунт, накапливалось презрение к своей беспомощности. В такие дни Великий Физик делался невыносимым. Коллеги старались не попадаться ему на глаза, благо и сам он предпочитал никого не видеть, чтобы не срывать дурного настроения на неповинных людях. Наедине с собой ворчал: - Ах, старый осел! Ах, бестолочь! И за что тебе дали Нобелевскую? Сделанное прежде было для него не в счет. Всякий раз он как бы заново, с нуля, начинал свой путь в науке. С неуверенностью в себе, присущей новичкам. Он и чувствовал себя робким новичком - до тех пор, пока не приходило озарение. Оно являлось вдруг, без предупреждения, иногда ночью, во время сна. Врывалось, вламывалось, вторгалось, подчиняя Великого Физика бешеному рабочему ритму, который означал для него единственно полнокровную жизнь. Но вот уже несколько месяцев он тщетно ждал озарения, а оно все мешкало. Сознание собственной неполноценности опустошало душу Великого Физика. Он жалел себя злой, непрощающей жало-стью. И задавал безответный вопрос: - Неужели я иссяк? Больше всего Великий Физик страшился выйти в тираж, хотя то, что он уже успел сделать в науке, давно и прочно обессмертило его имя. Настолько, что оно как бы отделилось от своего носителя, заняло по достоинству место в пантеоне научной славы, в рассчитанных на века анналах. Сам же ученый стал безымянным Великим Физиком. А ведь когда-то он был обыкновенным, даже заурядным ребен-ком. Был замкнут, дружил лишь с одним из сверстников, носящим странное имя Абрагам. Внимание учителей распределялось между явными талантами и откровенными тупицами, его же сочли благополучным середнячком и предоставили самому себе. Это помогло ему сохранить свободу мышления. Потом жизнь покатилась по колее. Студенчество. Работа в научной лаборатории, куда его, не подававшего надежд, взяли по чистой случайности: надо было срочно заполнить "горящую" вакансию. Хорошенькая лаборантка, ставшая женой, а затем помехой в ра бо-те. Развод. Одиночество, не тяготившее его, поглощенного делом. Потом неожиданное, даже для него самого, открытие. За спиной перешептывались: - Повезло! - Зато как себя держит! Подумаешь, великий физик! Ироническое пpозвище подхватили. Но вскоре последовало второе открытие, затем еще одно. Недоброжелатели умолкли. Объявились "друзья", поползновения которых он отверг с презрительной усмешкой. Шли годы, и чуть ли не каждый знаменовался новым открытием. Данное в насмешку прозвище обрело истинный смысл, вытеснив имя и фамилию. Так он стал Великим Физиком. Неужели все в прошлом, и вместо открытий - мемуары, юбилейные торжества, интервью: - А как вам удалось открыть деление электрона? - О чем вы подумали, получив стабильное антивещество? - Это правда, что будет конец света? - Вы верите в Бога? На первый вопрос он ответит: - Понятия не имею! На второй: - Ни о чем. На третий: - Рано или поздно все кончается! А на четвертый: - Смотря что понимать под Богом. И с каждым вопросом будет накапливаться раздражение, пока не достигнет критической массы. Тогда он выставит репортеров вза-шей, и они напишут в своих газетенках о бывшем Великом Физике, который уже ни на что не годен. И будут правы? Ох уж это чувство пустоты... абсолютной... незаполнимой... всепоглощающей... *** Он полулежал в глубоком кресле, воспроизводившем формы его тела, мгновенно приспосабливавшемся к малейшим переменам позы. Кресло неназойливо вибрировало, массируя мышцы. Позади, во всю стену, до поры притаился испытанный УМ, усилитель мышления - аппаратурный комплекс, включавший в себя приемник биоволн мозга, компьютерный анализатор, синтезатор рекомендаций, а также тысячи линий связи, детекторы информации, оптимизаторы решений, шифраторы и дешифраторы, исполнительные устройства, другие всев озможные приборы и системы. Ученый был в состоянии, не поднимаясь с кресла, воспользоваться любым из интеллектуальных сокровищ человеческой цивилизации, войти в контакт с любым индивидом и любой организацией Земли. Смутная идея, пройдя УМ, либо обретала чеканные формы, либо отбрасывалась, как бесплодная. Увы, последнее время УМ отклонял идеи Великого Физика одну за другой, обостряя чувство неуверенности, и без того владевшее ученым. В его представлении усилитель мышления не был ни машиной, ни чем-то самостоятельно мыслящим. Он воспринимался как хорошо об-куренная трубка или иная многолетнепривычная вещь, неотделимая от личности Великого Физика, который порой забывал о средоточии электронной мудрости за своей спиной. Так парящая птица забывает о поддерживающих ее крыльях. И вот теперь крылья, казалось, утратили подъемную силу. УМ стал причинять неудобства, словно разболтавшийся протез. В его действиях появилась странная нервозность, он затягивал паузы, смягчал формулировки. Если раньше мог заявить: "Ни к черту не годится!", то теперь золотил горькую пилюлю: "Талантливо. Оригинально. Остроумно. Не пойдет!" И это еще более удручало... Взгляд ученого все чаще бесцельно блуждал по кабинету, словно искал поддержки от самой обстановки, в которой было сделано столько открытий. По левую руку, тоже во всю стену, громоздился стеллаж с книгами. Среди них виднелись и пергаментные рукописи, и роскошные фолианты в переплетах из тисненой золотом кожи, и пожелтевшие брошюры в мягких обложках. А по правую, напоминая пчелиные соты, поблескивали кристаллическими многогранниками микроблоки памяти. Они выглядели куда скромнее, чем фолианты, но каждый из них мог вместить информационное содержимое стеллажа, возвышавшегося напротив и пред ставлявшего лишь историческую ценность. Те, кому довелось побывать в кабинете Великого Физика, думали про себя, что антикварный книжный шкаф - такое же чудачество, как и давно вышедший из моды пиджак мрачного темносерого цвета с огромными лацканами и подбитыми ватой плечами: гений может не считаться с модой, даже если это шокирует обыкновенных людей, привыкших к яркой, легкой, свободного покроя одежде, в которой они, при всем ее разнообразии, так похожи друг на друга. Но Великий Физик меньше всего стремился к оригинальности. И одежда по образцу той, в которой творили науку его предшествен-ники, и прижизненные издания их трудов были символом преемственности поколений, напоминавшим ему, что все сделанные им открытия, вместе взятые, всего лишь капля в океане Знания, и в вечном стремлении переплыть этот океан ученые передают эстафету из рук в руки, роняя и вновь подхватывая ее. Каждый фолиант, каждый микроблок памяти - квант знаний, и чем больше таких квантов п ридется на долю Великого Физика, тем достойнее будет прожита его жизнь. Таков был главный, если не единственный, нравственный критерий ученого. О нем отзывались, и не без оснований, как о черством, равнодушном ко всему, что не касалось работы, эгоистичном человеке. "Я обязан быть эгоистом, - говорил себе Великий Физик. - Не желаю слышать о болезнях, смертях, катастрофах. Для меня не су-ществует жалости и сострадания - они отвлекают от науки, а она превыше всего!" Так он считал до последнего времени. Но сейчас, мысленно срав-нивая себя с бесплодной смоковницей, подумал, что напрасно избегал отрицательных эмоций. Его взгляд остановился на четвертой стене. Он рассматривал ее пристально, хотя там было пусто - голая, выбеленная плоскость. - Нет, так ничего не выйдет, - сказал Великий Физик пустоте. - Меня затянула рутина. Я отупел. Лишился способности предвосхищать новое. Избегая переживаний, иссушил не только душу, но и мозг. Мне нужно пережить потрясение, лишь оно поможет преодолеть дряхлость мысли. Если еще не поздно... В молодости Великий Физик, при всей своей замкнутости, которая воспринималась окружающими как заносчивость, был сантиментален, любил в одиночестве слушать старинные романсы, доводившие его до экстаза. Но, сделавшись маститым ученым, отказался от в сего, что, как он считал, было не на пользу занятиям наукой, в том числе и от романсов, напоминавших о бренности всего сущего, неизбывности утрат. Теперь же он вспомнил об этом увлечении молодости и подумал с почти суеверной надеждой: "А не вернут ли романсы своим болезненно эмоциональным воздействием утраченную свободу мышления?" Четвертая стена зрительно отступила, и на ее фоне возник, словно материализовавшись из пустоты, пожилой усталый человек с гитарой в руках - живший в середине четвертого тысячелетия прославленный исполнитель русских романсов. - Добрый вечер, - поздоровался певец. - Что бы вы хотели ус-лышать? - Добрый вечер, - ответил ученый, хотя этого вовсе не следовало делать: перед ним был не человек, а его голографический двой-ник (УМ скрупулезно воссоздал облик и голос давно умершего ар-тиста), но Великий Физик, не отличавшийся учтивостью в о бщении с коллегами, обращался к фантому с подчеркнутым почтением. - Будьте любезны, спойте по вашему выбору. Певец задумался, тронул струны и начал на тихой органной ноте: "Гори, гори, моя звезда..." Постепенно голос его крепчал, подчиняя своему колдовскому оба-янию единственного слушателя. Если бы кто-нибудь из знавших Великого Физика присутствовал на этом импровизированном концерте, он поразился бы перемене, происшедшей с презиравшим эмоции ученым: лицо старика, обычно насупленное, светилось нежностью, в уголках просветлевших глаз поблескивали слезинки. Великий Физик был во власти романсов, слившихся в его сознании воедино. Разбуженная ими память обрушила на него поток видений, - грустных и радостных, осмысленных и бессвязных, чувственных и подсознательных. Перед ним конспективно развертывалась повесть его жизни, и как же много в ней оказалось страниц, которые стоило бы переписать набело. А он ведь считал, что жил единственно правильным образом, вовремя исправляя ошибки, отсекая лишнее, несущественное. Дорожил временем, не растрачив ал его на мелочи. Но, лишаясь их, не обкрадывал ли себя? - Это мои самые любимые романсы, - сказал певец, взяв по-следний аккорд. Стряхнув чары, Великий Физик подумал: "Уже шесть столетий нет человека, а его искусство, образ и, по-жалуй, частица души живы. Не запись, репродукция, тиражируемая любым числом копий, а именно живое, неповторимое, непреходящее искусство. Ведь попроси я повторить романсы, споет подругому, и во мне отзовутся новые струны... Хотел бы знать, буду ли через столетия столь же нужен людям, не забудут ли меня, как уже сейчас забыли мое имя?" - Спасибо, - поблагодарил он певца. - Вы доставили мне ис-тинное наслаждение! Романсы отзвучали, но Великий Физик ощущал их крепнущее эмоциональное последействие. И оно было совсем иным, чем в моло-дые годы: видимо, время и образ жизни сделали его менее чувствительным и более мудрым. Не тоска от собственного бессилия перед неизбежностью конца, не слезливая жалость к себе, а давно забытая умиротворенность овладевала им. Сейчас, когда пустота четвертой стены вернулась на место, Великий Физик уже не испытывал досады из-за совершенных ошибок и многих самообманных заблуждений, казавшихся ему когда-то истиной. За те часы, что он слушал романсы, повесть прожитой жизни была переосмыслена и под ней подведена черта. И он уже не думал, с доброй завистью к певцу, о посмертной славе, как, даже будучи эгоистом, не стремился к прижизненной. Мимолетная горькая мысль о собственной безымянности, полученной в награду за научные заслуги, оставила после себя лишь снисходительную усмешку. Ведь один из его великих предшественников - лорд Рэлей родился Джоном Стреттом. Но Стретта тоже с почетом лишили собственного имени. Рэлей занял подобающее место в анналах науки, Стретт был предан забвению. Но проиграла ли от этого наука? И все же Великий Физик был вынужден признать, что романсы обманули его надежды - не растревожили душу, а, напротив, привели ее в равновесное состояние, внеся успокоение, наделив философской рассудительностью, от которой шаг до равнодушия. Да, потрясения не получилось. Не стучит в висках кровь, не пы-лает мозг. Как сладкая истома - умиротворенность, готовность подчиниться неизбежному не протестуя, отрешенность от жизненной прозы... Но ему-то необходимо другое! Не примирение с действительностью и самим собой, а прямо противоположное: нервный шок, возможно, глубокий стресс. Не проникновенная молитва, а высоковольтный разряд заставляет вновь забиться, казалось бы, навсегда ост ановившееся сердце! И чтобы вырваться из трясины умиротворенности, Великий Физик решился на крайность. 2. Два Виктора Соля Вот уже три раза при входе в устье галактики Соль был вынужден резко изменять траекторию, чтобы избежать столкновения: на него лоб в лоб неслось зеркальное отображение "Дианы", его собственного космообсервера, "Диана-перевертыш", в которой правое и левое поменялись местами. "Черный ящик" подтвердил, что это не галлюцинация. Ученые из Центра космических исследований изумленно разглядывали расшифрованное изображение "перевертыша", обмениваясь излишне глубокомысленными, на взгляд Соля, репликами: - Локальное искривление континуума? - Скорее изменение полярности. - Тогда бы и пилот инвертировался: минус на минус дали бы плюс. - Следовательно, он ничего бы не заметил! - А приборы? - А что приборы? - Коллеги, я подсчитал вероятность троекратной встречи с инвертированной "Дианой"... - Ну и? - Десять в минус стомиллионной, округление до порядка. - Практически нуль! - Не следует ли отсюда, коллеги, что явление вневероятностно? Виктор Соль, молчаливо присутствовавший при разговоре (уче-ные мужи вскоре утратили к нему интерес и перестали его замечать), понял, что за псевдозначительными репликами скрывается растерянность. "Академики" явно столкнулись с чем-то выходящим за рамки их представлений и всеми силами пытались "спасти лицо". Делали они это настолько неуклюже, что даже далекий от научных проблем пилот почувствовал фальшь. А фальши Соль не терпел, в чем бы она ни проявлялась. Когда младший из ученых высказал гипотезу, что наблюдаемый феномен есть не что иное, как материализовавшаяся, то есть по неизвестной причине превратившаяся в объективную реальность и потому воспринятая приборами, галлюцинация, Виктор повернулся к "академикам" спиной и зло буркнул: - А пошли вы! И хлопнул дверью, напоследок добавив нечто ввергнувшее деятелей науки в состояние шока. Его на всякий случай отстранили от полетов, а затем уложили в госпиталь для всестороннего обследования. Но как ни пытались эскулапы обнаружить патологию, ничего не нашли. - Возмутительно здоровый парень, - заметил один из них с до-садой. Прощаясь, главный врач, старенький гений от медицины, напутствовал Соля: - Старайтесь сдерживать эмоции, дружок! - Я нервный, - огрызнулся Виктор. - Не выдумывайте, - сказал врач укоризненно. - У вас нервы как из проволоки. Учитесь уступать старшим, так-то будет лучше! - Я что, рыжий? - проворчал Соль. Не выдержав, старик захихикал: голова Виктора казалась охваченной оранжевым пламенем. К полетам его допустили, но около года продержали на внутренних линиях Солнечной системы. В конце концов Соль не выдержал: - Мой диплом уже ничего не стоит? Я запредельный пилот-испытатель, а не извозчик! Древним словом "извозчик", утратившим первоначальный смысл, называли новичков-каботажников - недавних выпускни-ков космической академии, еще не набравших ценза и потому не имевших права не только на полеты за пределы Солнечной системы, но и на самостоятельные межпланетные рейсы. Земля - Луна, Земля - одна из орбитальных станций, таковы были их маршруты. - Мы не можем рисковать твоей жизнью... и кораблем, - заявил шеф космоцентра, когда Соль явился к нему с протестом. - Кораблем в первую очередь! - А хотя бы и так! - вспылил шеф. - Корабль немалых денег стоит. Можно ли тебе его доверить c твоими фокусами? - С какими еще фокусами? - Сам знаешь, с какими. Феномен Соля! Ученые над ним головы ломают! - Я что, должен теперь ждать, пока сломают? - Молись, чтобы этого не случилось, иначе тебе, как запредельщику, конец! Соль хлопнул дверью, проклиная и "Диану-перевертыша", и шефа, и тупиц "академиков". Но именно они неожиданно пришли на помощь. Хотя и не бескорыстно: им позарез нужны были дополнительные данные, а добыть их мог только один человек - пилот-запредельщик Виктор Соль. Тем не менее, до запредела было еще далеко. Потянулась серия исследований, причем не таких, как в госпитале, а куда более сложных, нудных, изматывающих. Компоненты биополя, чувствительность к экстрасенсорным воздействиям, нейроритмы - "академиков" интересовало все. Будь это возможно, они разложили бы организм Соля на атомы и взвесили каждый из них. Результаты исследований интересовали Виктора лишь постольку, поскольку от них зависел допуск к запредельным полетам. И он ничуть не возгордился, узнав, что его организм уникален и что именно этим объясняется если не сам "феномен Соля", то причина, по которой он был обнаружен. Младший из ученых, тот, что придумал гипотезу о материализовавшейся галлюцинации, попытался было объяснить Виктору, в чем состоит его уникальность, но Соль и слушать не стал, сказав, что все эти трансцедентальные коллизии и апертурные отображения - чушь собачья. Перед стартом ему надавали столько противоречивых указаний, что впору запоминать компьютеру. Шеф космоцентра строго-на-строго запретил сближаться с "перевертышем", ученые же, в чьем распоряжении Соль теперь находился, деликатно намекнули на обратное. А младший, с которым Виктор был уже почти в приятельских отношениях, застенчиво сказал: - Конечно, если станет страшно, не рискуйте. Я бы в таком случае сразу же вернулся! - и добавил с обезоруживающим простоду-шием: - Меня с детства считают трусом. После таких слов запрет шефа уже не имел для Соля значения. И вот он снова в запредельном пространстве... Казалось бы, космос - везде космос. Так думает впервые преодолевший земное притяжение новичок, для которого Земля - уютный родительский дом. Космос начинается за его порогом. Но со временем таким домом становится Солнечная система. И все, чт о внутри нее, уже не ассоциируется с космосом - теперь он за ее пре-делами, вечно таинственный незнакомец, непознаваемое божество, всепоглощающая бездна... Впрочем, в своей преданности космосу Соль был чужд патетики и высмеял бы заговорившего о нем в таких выспренних выражениях. Виктор избегал самих слов "космическое пространство" - для него существовал не космос, а запредел. Здесь Виктор больше, чем где-либо, был в ладу с самим собой. Он не ощущал ни волнения, ни страха, над всеми чувствами главенствовала гармония, подобная той, которую, вероятно, неосознанно испытывает парящая птица или рыба в морской глубине. Так бывало всегда, с первого его выхода в запредел. Но сейчас впервые появился повод для беспокойства: "А вдруг не появится?" То, что он испытывал, напоминало азарт охотника, выслеживающего дичь. Впрочем, у Соля не могло возникнуть подобной аналогии: охота, это аморальное, унижающее достоинство человека заня-тие, было объявлено вне закона три столетия назад. Космообсервер приближался к устью галактики, автопилот уже начал маневр входа. "Появится или не появится?" "Перевертыш" возник внезапно, словно подкрадывался, стара-ясь до последнего момента остаться незамеченным, и преуспел в этом. Анфас "Псевдодианы" рос на обзорном дисплее с угрожающей быстротой. До столкновения оставались секунды. Прозвучал предупредительный зуммер: автопилот, как и при прошлых встречах с "перевертышем", был начеку и собирался приступить к маневру уклонения. Но на этот раз Соль не позволил свернуть. Мгновенно заблокировав автоматику, он перешел на ручное управление, азартно крикнув неведомому противнику, словно тот мог услышать: - Ну, у кого раньше сдадут нервы? В это же самое время эту же самую фразу выкрикнул другой Виктор Соль, также не спускавший глаз с инвертированного двойника своей "Дианы". Два Виктора Соля сошлись в лобовой атаке. 3. Вторжение в прошлое По мысленному приказу Великого Физика четвертая стена исчезла, как если бы взрыв бомбы стесал часть дома. Это образное сравнение пришло на ум, казалось бы, непроизвольно, ученый в первый момент даже удивился ему: взрывы бомб вместе с войнами давн о ушли в прошлое. А потом понял, что ассоциация не случайна, - оказавшись в прошлом, он и мыслить стал его категориями... За исчезнувшей четвертой стеной начинался Престон, столица одной из сверхдержав Разобщенного мира, вобравшая в себя пороки и язвы уродливого общества, провозглашенного его правителями единственно справедливым и свободным. Из года в год, изо дня в день твердили об этом властители, и те, кого традиционно называют "простыми людьми", уверовали в свое счастье, в непогрешимость впитанных с молоком матери догм, в правильность навязанного им пути и величие конечно й цели. Пройдет не так уж много лет, и они выйдут из транса, посмотрят вокруг прозревшими глазами, взметнутся в гневе... И начнут крушить все подряд. А потом будут строить на руинах - из обломков, наспех, без архитектурных планов. Вернее, со множеством противоречивых, не подкрепленных возможностями, сумбурных планов, авторы которых не поскупятся на невыполнимые обещания, будут беззастенчиво лгать, даже не заботясь о фиговых листках правдоподобия. Ох, как нескоро минует этот кризис, и хорошо, если бы последний... Огромный мрачный город был воспроизведен с математической достоверностью. Нагнетая уныние, громоздились однообразные, лишенные индивидуальных особенностей коробки домов. При их сооружении руководствовались "функциональностью", которую воинствующ е противопоставляли искусству зодчества. Великий Физик представил, как за убогими плоскими фасадами с рядами слепых окон и крошечных балкончиков в тесных транс-формируемых жилых ячейках, где один и тот же модуль служит ло-жем, обеденным столом и хранилищем домашней утвари, копошатся погрязшие в заботах люди с невыразительными лицами, тщедушными телами и огрубевшими душами. Престон показался ученому угрюмым и душным, словно тюрьма. В другое время и это сравнение не пришло бы ему в голову: за два тысячелетия память о нравах недоброго общества изрядно потускнела, утратила черты реальности, стала подобна дурным снам. Человеческая память, но не память машин. Та сохранила все, вплоть до мельчайших подробностей. Для Истории, которая не брезгует и мусорными свалками... Этой всеобъемлющей машинной памяти был обязан Великий Физик своим вторжением в прошлое. На первых порах он воспринимал окружающее с брезгливой отчужденностью стороннего наблюдателя, но уже вскоре помимо воли вообразил, а затем и почувствовал себя одним из престонцев. Его охватило ощущение раздвоенности... Он сознавал, что по-прежнему сидит в своем вибрирующем кресле, но это не мешало ему идти по улицам Престона, обонять вонь помоек и тошнотворный запах алкогольного перегара, которым дыхнул на него встречный оборванец. Трущобы на задворках главных улиц, играющие на грязных тротуарах дети, старуха, копошащаяся в куче отбросов - все это было настолько достоверно, что воспринималось Великим Физиком как действительность - дикая, вызывающая возмущение, но дейст вительность. Вместе с собравшейся толпой он наблюдал жестокую драку. Ни-кто не пытался разнять дерущихся, и Великий Физик даже подумал: не вмешаться ли, но, поймав себя на этой мысли, покраснел от досады. В людном месте двое неряшливых мужчин вырвали сумку из рук женщины, а когда она закричала, избили ее. И опять-таки никто не пришел на помощь. Прохожие отворачивались, прибавляли шаг, как бы давая понять, что случившееся их не касается. И снова Великий Физик с трудом заставил себя не вмешиваться: ведь и грабители, и женщина, и безучастные прохожие были не людьми, а всего лишь фантомами, их синтезировала машинная память... Он шел мимо бесконечных очередей, тянувшихся вдоль тротуара к дверям магазинов, где продавали "дефицит" - безвкусную снедь или убогие вещи. И как же торжествовали успевшие "отовариться"! Но было и другое - вызывающая роскошь "резиденций", изобильность "закрытых распределителей", обслуживавших элиту. И там незримо побывал Великий Физик, испытав чувство неловкости, словно и сам удостоился сомнительных привилегий. К вечеру Престон ожил. Замигали, забегали огни реклам. Доно-сившиеся с разных сторон визгливые звуки музыки, крики, хриплый смех, рев моторов, гудки мобилей и вой полицейских сирен слились в чудовищную какофонию. Увлекаемый толпой престонцев, вырвавшихся из душных клетушек в жажде зрелищ, Великий Физик спустился на станцию подземки. С лязгом подкатил состав. Толпа хлынула внутрь обшарпанных вагонов. Полчаса езды в неимоверной давке, и ученый, измотанный и ошеломленный, оказался у входа на стадион. Тело ныло, как если бы все происходило в действительности. Великий Физик редко покидал кабинет, а уж когда приходилось, то с комфортом, впрочем, доступным не только ему, но и всем, от мала до велика. И хотя он имел представление об условиях существования престонцев, выдержать эти невыносимые условия самому оказалось свыше его сил. Ученый едва не поддался малодушному желанию прервать эксперимент, сдаться, избавить себя от стрессов и потрясений. С каким ностальгическим умилением вспоминал он свой удобный мир, где все так целесообразно и продуманно, где нет ни вони помоек, ни визга сирен! Что ему еще надо, разве мало сделано и не пора ли оста-новиться? Но Великий Физик знал: стоит ему капитулировать, и он навсегда утратит самоуважение. Плевать, что подумают другие, важно, что будешь думать о себе ты. Ведь не простишь, не оправдаешь, посмотришь в зеркало и увидишь презрение в собственных гла зах... И Великий Физик продолжал делать то, что было свыше его сил. Гигантская "полоскательница" стадиона постепенно заполнялась. Автоматы входного контроля едва справлялись с потоком скларов. Поблескивали стекла взятых напрокат стереоноклей. В предвкушении зрелища зрители возбужденно переговаривались. Рядом с Великим Физиком на жесткой скамье сидел человечек со сморщенным лицом лилипута. Его ножки не доставали до пола. От человечка несло перегаром. - Последний склар потратил, - пожаловался он соседу. - Теперь выпить не на что. Эх, жизнь-поганка! - Сидел бы дома! - А есть он у меня? Вот выиграю миллион... - Выиграешь? Это ты-то? - Но-но! - набычился человечек. - Не смотри, что я мелковат, могу и накостылять! Сосед осклабился и произнес что-то наверняка обидное, но что именно, Великий физик не расслышал - слова потонули в шуме. Загремели звукометы. - Внимание! Зрелище века начинается! Сейчас состоится единоборство человека с машиной! Любой может испытать себя! Любой может выиграть приз - миллион скларов! Возможности равные! Миллион скларов - за это стоит рискнуть жизнью! Миллион скларов! Миллион скларов! В окулярах стереоноклей появилось объемное изображение машины. Невооруженный глаз воспринимал ее как букашку, по ошибке заползшую на изумрудную плоскость стадиона и застывшую в недоумении: что делать дальше? Стереонокли же позволяли в деталях рассмотреть карикатурное подобие быка с шарнирными суставами и острыми рогами на бугристой металлической голове. Теперь дело было за человеком. Великий Физик представил себя там, на поле, один на один с грубой кибернетической поделкой, которая, несмотря на вопиющую архаичность, безусловно превосходила человека в быстроте реакции. Не только он, привыкший к сидячему образу жизни старый ученый, но и атлет-рекордсмен был бы заведомо обречен в этом бесчестном поединке. И в который раз ему захотелось вмешаться в поставленный для него спектакль. И в который раз Великий Физик был вынужден признать, что не в состоянии это сделать. Он может лишь закрыть глаза, стиснуть ладонями уши или вообще уйти из зала. Но с ним или без него - представление будет продолжаться! - Кто желает выиграть приз? - гремело над стадионом. - Ставка - жизнь! Выигрыш - миллион скларов! Миллион скларов! Миллион скларов! Человечек, сидевший рядом с Великим Физиком, что-то считал на пальцах. - Это что же получается? - пробормотал он. - Почти восемь тысяч бутылок... Такое богатство... Что если в самом деле попробовать... А стоит ли? Ведь зашибет, как пить дать, зашибет... Слова-глыбы падали в кратер стадиона: - Миллион скларов! Миллион скларов!!! Кто хочет получить миллион? Кто хочет? Кто?... Кто?!! - Зашибет... Верное дело зашибет... - продолжал бормотать человечек. - Ставка удваивается! - после минутной паузы с новой силой грянули звукометы. - Два миллиона скларов! Человечек вскочил. - Эх, была не была! А вдруг не зашибет? Шестнадцать тысяч бутылок! Четыре блаженных года! Задев Великого Физика, он бросился к выходу на поле. Короткий вздох, похожий на сдерживаемый стон, пронесся над колыхнувшимся стадионом. В окулярах стереоноклей человечек вырос, заполнил собой все поле зрения: стоптанные башмаки, рваный пиджачишко, засаленная кепчонка... Теперь, вне масштаба, он выглядел даже рослым, видимо, за счет худобы. Движения его были суетливы, спина сутула. Но стоило переключить стереонокль на общий план, и фигурка съеживалась, становилась особенно жалкой. Человечек почти бежал, тяжело дыша, согнувшись под множеством вонзившихся в него глаз. "Так бегут от стихийного бедствия, от чумы", - подумал Великий Физик. Человечек спешил, чтобы не опередили другие, более молодые и проворные. А может, он просто боялся растерять крохи мужества? - Вот она, гордость Престона! - рявкнули звукометы. Человечек приободрился. Под рев зрителей, усиленный и возвращенный звукометами на трибуны, он боязливо приблизился к машине. Неведомо как в его руке оказалось подобие шпаги. Барабанная дробь рассыпалась по стадиону. Человечек, неловко держа перед собой шпагу, шагнул вперед и остановился в нерешительности. Машина казалась мертвой металлической глыбой. Осмелев, человечек подступил ближе и неуверенно взмахнул шпагой. Машина уклонилась от удара и снова замерла. Трибуны облегченно вздохнули. Послышались возгласы: - Чего топчешься? - Нападай! - Коли ее! Человечком понемногу овладевала ярость. Он суетился вокруг машины, пытаясь поразить единственное уязвимое место, обозначенное пурпурным кругом. Но машина все так же лениво, словно нехотя, уходила от ударов. Она отвечала на них едва заметными скользящими движениями, и шпага звякала о металл в сантиметре от кромки пурпурного круга. Человечек начал изнемогать. Его удары становились все более немощными. Вдруг он отбросил шпагу и заковылял прочь, вобрав голову в плечи. И тут Великий Физик увидел, как машина внезапно сорвалась с места, двумя огромными скачками догнала человечка, а спустя мгновение замерла на прежнем месте все в той же монументальной позе. Ужас сковал стадион. Стереонокли скрестились на неподвижном теле, казавшемся грудой лохмотьев. Словно следуя за ними, в эту груду уперся луч прожектора, и в окулярах сверкнула рубиновая искра. Трибуны отозвались грозным ревом. Великий Физик решил было, что вот сейчас людская лавина сорвется с мест и разнесет в щепки не только стадион, но и весь Престон... Однако ропот оборвался. Люди как будто окаменели, всем своим видом выражая обреченность. И вдруг чей-то взгляд ожег Великого Физика. Широкоплечий, массивный, необычайно крепкий по сравнению с другими престонцами человек смотрел на него в упор. "Как странно... Ведь я невидим для них, - растерянно подумал ученый. - Между тем, крепыш явно смотрит не сквозь меня, а рассматривает, изучает... И какое у него удивительное лицо, грубое, будто вырубленное из мореного дуба... Но до чего же значительное и наредкость славное... Интересно, в каких запасниках истории разыскали этого человека компьютеры и зачем подключили к действию, да еще таким поразительным образом? Личность-то не типичная для эпохи, совсем не типичная!" Человек отвернулся, словно потерял интерес к Великому Физику, и как бы слился с массой, сделался таким как все. "Почудилось, - облегченно вздохнул ученый. - Компьютеры свое дело знают..." А на поле уже новый боец. Он молод и полон презрения к опасности. Держится так, точно поединок со смертоносной машиной для него дело плевое. Приглаживает густую огненно-рыжую шевелюру, которую тут же взлохмачивает ветер. Театрально машет рукой. Раскланивается, благодаря трибуны за поддержку. Во весь рот улыбается... И снова загрохотали барабаны. Рыжий нападает. Яростно и умело, словно прирожденный тореадор! Трибуны ликуют. Вот это парень! Уж он-то себя в обиду не даст! Азарт захватил и Великого Физика. В счита