знает. Она решилась переступить черту: завладеть вашим имуществом, а вас убить. Это должно случиться сегодня вечером. Вот почему я осмелился побеспокоить вас. Я закурил, глубоко затянувшись, затем встал, молча прошелся по комнате, постоял у окна, вернулся к креслу и вновь сел. -- Почему я должен верить этому бреду? Сам я уже поверил. Безоговорочно. -- Судите сами... -- Саныч запустил руку в карман пиджака и извлек оттуда кассету в полиэтиленовом пакетике. -- Для экономии времени я переписал сюда лишь несколько фраз из длинного разговора. У вас ведь есть магнитофон? Поставьте и послушайте. Оставалось внять его совету. Послышалось шипение, затем голос Алины: -- Миленький, это верняк. -- ("Миленький" она произнесла с тем же придыханием, что и в наши лучшие времена.) -- Надо только решиться, пока он ничего не заподозрил. Он ушлый -- может догадаться. Тебе и делать-то ничего не надо. Порошок я насыплю сама, вот он, я уже достала. Я ты зароешь ночью. -- Не так-то это просто, -- отвечал мужской голос, заставивший меня обомлеть. Федор? Федор!!! -- Не в саду же зарывать. Будут искать, он человек известный... Федор... -- Не переживай, я все продумала, уже и место присмотрела. Ни одна собака не догадается. Засунем в багажник и отвезем в лес. Я пущу слух, что он надолго уехал, а там -- ищи-свищи. Зато у нас с тобой все будет хорошо. Заживем открыто, как муж с женой. Надоело прятаться, слушать его крики! Меня тошнит от него, больше не могу! -- Не мешало бы еще разок все основательно взвесить. -- Чего тянуть, миленький? Вот послушай. Завтра мы идем с ним в театр. Про то, кроме нас, не знает ни одна душа. В половине седьмого он заедет за мной. Я предложу выпить по рюмке коньяка. Он не откажется. Вот и пусть выпьет в последний раз в жизни. Порошок действует хорошо. Я проверила на соседской кошке. А тебе надо заранее спрятаться в дальней спаленке. Или в гараже. -- Ах, Алина, в страшное дело ты меня втягиваешь... -- Уже испугался? -- Суть не в испуге. Раз идея родилась, ее надо реализовать. Мне самому противен этот надутый индюк, воображающий, что он все может купить. Но иногда мне кажется, что он умеет читать чужие мысли... -- Ха-ха! -- весело воскликнула она. -- Он хитрый, но и я не дура. Я открыла его тайну. У него есть фонарик, которым он просвечивает мозги. И люди делают все, что он захочет. -- Алина, что за сказки. -- Никакие не сказки! Вот этот фонарик, смотри! Пусть поищет... А без него он -- никто. А еще я узнала шифр его сейфа. Он набирает год моего рождения. Вот растяпа! Вчера я, не будь дурой, послала его за шампанским, а сама заглянула в этот сейф. Денежек больше, чем в Сбербанке. Нам с тобой хватит до конца жизни. Лишь бы ты любил меня всегда... -- Я обожаю тебя, моя крошка... А зарывать его не надо. -- А как же? -- Очень просто. На что, по-твоему, существует химия? Послышалось ее характерное мурлыканье, видимо, она полезла к нему с ласками. Шипение. Запись кончилась. Саныч сидел, деликатно уставясь в пол. Так вот куда запропастился блокиратор! Эх, Алина... Была ты дурой, ею и осталась. Откровения Алины не очень-то подействовали на меня. Но двойное предательство лучшего друга потрясло меня. То есть я мог бы закрыть глаза, узнав, что он раз-другой переспал с Алиной. Кто же добровольно откажется от лакомого кусочка? Но он посмел влюбить ее в себя, а теперь собирается отнять ее у меня навсегда. Вместе с моей жизнью. Кровь моя словно бы превратилась в ядовитую желчь, в ушах шумело, будто я стремительно мчался сквозь бесконечный тоннель. Однако же Саныч не должен видеть моего смятения. -- Эту сценку, милейший, по силам разыграть двум плохоньким актеришкам. Саныч посмотрел на меня с укоризной: -- Вы ведь узнали голоса. -- В нашей городской филармонии нет недостатка в имитаторах. За скромную плату они прокукарекают за кого угодно. Саныч умоляюще сложил ладони перед собой: -- Вы мне все еще не доверяете, Вадим Федорович, а ведь я пришел с открытым сердцем. Какой мне смысл подделывать пленку? Тем более я принес только крошечный кусочек записи, а вообще-то накопилась целая гора кассет. Я передам их вам по первому вашему требованию. Или сожгу. Как пожелаете. -- Ты и мои разговоры записывал, мерзавец?! -- сорвался я на грубость. -- Понимаю ваше внутреннее состояние, Вадим Федорович, -- ответил он, как бы извиняя мою вспышку. -- Но не волнуйтесь, ни одного вашего слова нигде не зафиксировано. -- Где и когда ты поставил жучки? -- Жучков нет. -- А как же? -- Специальный прибор. Записывает с улицы разговор в доме по колебаниям оконного стекла. -- Где ты достал такую штуковину? -- Достать можно все, если поставить цель. -- Кто работал вместе с тобой? -- Я один, клянусь! -- Он выразительно посмотрел на часы: -- Вадим Федорович, времени остается все меньше. Вам надо решить, что делать с этими двумя. -- Давай-ка для начала послушаем твой вариант. Ты ведь уже все продумал, верно? А, змей-искуситель? Он не стал открещиваться. -- На вашем месте, Вадим Федорович, я поехал бы к Алине в условленное время, прикидываясь простаком. Делал бы все, что она пожелает, но скрытно следил бы за ней. А когда она подсыплет яд, схватил бы ее за руку. -- Прекрасно! План хоть куда! Но что делать дальше? Так и стоять, сжимая ее кисть? Он не отводил от меня своих быстрых глаз. -- Вы ведь не заинтересованы в огласке? -- Допустим... -- Тогда позвольте мне быть рядом. После того как вы вынесете приговор, я выполню всю черную работу. Такое прощать нельзя. Я окинул взором его тщедушную фигурку: -- А что ты можешь? -- Все! Только прикажите. А главное -- я умею молчать. -- Саныч, -- сказал я после долгой паузы. -- Ты просил у меня десять минут, а сам мозолишь мне глаза целых полчаса. Ты мне надоел. Проваливай, и немедленно! Он поднялся, послушный, как примерный школьник. -- Весь вечер -- до закрытия -- я буду в "Волне", чтобы терпеливо ждать ваших указаний. Вадим Федорович, умоляю, проявите твердость! Сегодня это необходимо. Выпроводив "железного человека", я принялся одеваться к театру. Во мне копился тяжелый заряд. Взрыв, если он грянет, разнесет все в клочья! Так ты открыла мою тайну, милая? Как бы тебе не ошибиться! Я набрал номер ее телефона. -- Добрый вечер, дорогая! -- Это ты, котик? -- Голосок у нее был встревоженный. -- Куда задевался? Я уже вся изошлась, не случилось ли чего. Каково, а? -- Все в порядке. Через десять минут выезжаю. -- Давай, я уже готова. Только закончу макияж. Ну, была не была. Дам ей все-таки шанс одуматься, спасти свою пропащую душу. -- Послушай, Алина... Мне показалось, что ты без особого желания идешь на спектакль. Зачем такая жертва? Хочешь -- оставайся дома. А я схожу с кем-нибудь из приятелей. -- Да ты что, зайка! Как же можно не идти, если я давно собираюсь показаться в новом платье, -- мгновенно нашлась она. -- Будь по-твоему, -- ответил я и повесил трубку. * * * Еще перед нашей свадьбой Алина заговорила о желании иметь домик на свое имя. Ей, видите ли, недоставало моей просторной квартиры и дачи в Жердяевке. Вернее, она всегда мечтала о собственном домике, где чувствовала бы себя полновластной хозяйкой. "Миленький, ну сделай мне приятное, ну что тебе стоит, ты же можешь..." Плюс сияющие глазки, плюс нежные ласки. Разумеется, я не устоял. В центральной части города, между двумя шумными проспектами, но несколько в глубине раскинулся престижный квартал, застроенный еще в прошлом веке добротными частными домами. Жили здесь исключительно состоятельные люди. Именно в этом районе Алина и присмотрела себе домишко на шесть комнат с застекленной верандой, который как раз выставлялся на продажу. Я долго отнекивался. Дело не в скупости -- что для меня деньги, -- я опасался, что это приобретение как-то отдалит нас друг от друга. Но Алина клялась, что дом будет стоять закрытым, что она будет заглядывать сюда раз в месяц лишь для того, чтобы вытереть пыль, что он нужен ей как воплощение детской еще мечты... В конце концов я оплатил покупку. И -- началось. Ей сразу же не понравилась планировка помещений. К тому же ей хотелось бы надстроить второй этаж. За верандой надо устроить крытый бассейн, как в Жердяевке. Или еще лучше. С ультрафиолетовыми лампами. Чтобы можно было загорать зимой. К бассейну должна вести крытая галерея. Старые сараи -- настоящие развалюхи. Портят вид двора. Гараж -- простая железная коробка. Надо все переделать и заменить. Притом сад страшно запущен. Повсюду растет крапива. Без садовника никак нельзя. Ну, и еще тысяча разных "нужно". За минувшие семь лет я вложил в этот сволочной дом с участком столько средств, что на них можно было построить современную пятиэтажку. Все желания Алины исполнялись незамедлительно. Дом превратился в средних размеров палаццо с массой пристроек, лабиринтом переходов и лесенок, десятком спален для гостей... Фасад, перед которым запестрели причудливые клумбы, был облицован плитками розового мрамора, над гранитным крыльцом сооружен навес с ажурными чугунными столбиками, а с тыльной стороны появились и бассейн (конечно же, лучше, чем в Жердяевке), и солярий, и танцевальная веранда... Само собой, у нее и в мыслях не было держать свое владение законсервированным. Не успел я опомниться, как она перебралась по новому адресу со всем своим барахлом, и иногда я неделями не мог вытащить ее оттуда. Ежедневные пирушки до утра, сомнительные гости, вино рекой, а после -- любовные утехи в многочисленных комнатах, планировка которых была так запутана, что я до сих пор не сумел бы в ней разобраться. Думаю, не случайно она лично руководила сооружением этого лабиринта. В каждой спальне имелось два выхода, в самом доме -- три или четыре, и ей ничего не стоило избежать облавы, задумай я такую акцию. Впрочем, скорее всего, она и не подумала бы скрываться от моего гнева. Послала бы подальше -- и привет! Для ведения немалого хозяйства она пригласила свою давнишнюю приятельницу, некую Дарью, длинную и сухую, как жердь, женщину средних лет с неприветливым, вечно настороженным лицом. Кажется, прежде она работала буфетчицей в гостинице "Мир", расположенной на той же площади, что и приснопамятная "Волна". Должно быть, поставляла моей единственной клиентуру. Дарья, в свою очередь, привела кухарку, уборщицу и садовника, который исполнял обязанности сторожа. Вся эта разбитная компания души не чаяла в Алине, на меня же смотрела как На назойливого комара, которого, к сожалению, нельзя прихлопнуть. Точно так же относились ко мне бесчисленные гости Алины -- шумные, наглые, проглотистые... А ведь вся эта пестрая шушера, эта свора ничтожеств жировала за мой счет! Я всей душой ненавидел этот треклятый дом, к которому Алина была привязана куда крепче, чем ко мне. Я очень надеялся, что однажды разверзнется земля и поглотит это гнездо разврата или же небесный огонь сожжет его дотла. День проходил за днем -- все оставалось по-старому. Я терпеливо ждал. И вот -- дождался. * * * Приверженность литературному ремеслу имеет ту особенность, что более-менее регулярно пишущий человек то и дело ставит самого себя в центр задуманного повествования. Ясно, как со стороны, я увидел ситуацию: банальнейший, сотни раз описанный любовный треугольник. Правда, не без нюансов. Можно дотянуть эту историю до трагедии, впрочем, весьма тривиальной, а можно свести к фарсу, что предпочтительнее. Заморочил мне голову этот Саныч: тайна, приговор, никакой пощады... Чего он, собственно, добивается? Чего лезет в душу? Скользкий тип! Облучу-ка я его блокиратором, от греха подальше. И Федора тоже. Друг, называется. Занимался бы лучше металлическим порошком и оставил в покое ядовитый. А перед Алиной поставлю ультиматум: хочет, чтобы я ее простил, пусть откажется от этого дома. Незачем мужу и жене иметь разные жилплощади. Нагулялась. Довольно. Ох, и потешимся сейчас, думал я, открывая ворота гаража. Вечер выдался ветренный. Пока я возился с замком, налетел такой шквал, что мой галстук вытянулся в горизонтальную струну. Ветер гудел вдоль улиц. Мужчины придерживали шляпы, женщины -- подолы, все жались к стенкам; в воздухе неслись, словно попавшие в аэродинамическую трубу, сорванные листья, лепестки, обрывки газет, всякий сор; вот затрещало и рухнуло старое дерево на противоположной стороне дороги. Ого! Никак надвигается ураган. Я включил сигнал поворота и свернул в тихий проулок, где обитала моя милая, моя погубительница. Я, кажется, употребил определение "тихий"? Черта с два! Верхушки деревьев исполняли не то половецкие пляски, не то брейк, заборы трещали вроде несмазанных шестерен, провода гудели, как сотня соловьев-разбойников. Может, вы думаете, что с моей стороны это литературщина, нагнетание страхов? Какие страхи! Я-то ехал, чтобы разыграть комедию. А ветер крепчал с каждой минутой. * * * Когда я въехал в ненавистный мне двор, ветер успел спрессовать воздух до сумеречной субстанции, хотя в это время суток солнце обычно еще высоко стоит над горизонтом. В соседних домах зажглись окна, но этот выглядел темным и -- что странно -- необитаемым. Буквально сбиваемый с ног яростными порывами, я добежал до дверей и впрыгнул в прихожую. Дверь, ведущая в гостиную, была распахнута настежь. На диване перед журнальным столиком сидела Алина. Весь ее наряд состоял из узких кружевных трусиков и золоченых туфелек. -- Ну, Алина... -- недоуменно пробормотал я. -- Мы же опоздаем. -- Не хочу никуда ехать в такую погоду. -- Она капризно надула губки. -- Дурацкий ветер! -- Зачем же было дергать меня? -- А может, я хочу побыть с тобой? -- Она приподняла правую ногу, грациозно покачала ею и рывком послала в мою сторону туфельку. Следом полетела вторая. -- Миленький, ты не хочешь поцеловать свою киску? Ее зовущий взгляд парализовал все мои помыслы. Уплывающим краешком сознания я понимал весь ее расчет, но ничего не мог противопоставить ему. Через секунду я был у ее ног. -- Ой, щекотно! -- игриво поежилась она. -- Давай сначала немного выпьем для разогрева. -- С удовольствием. А где твоя сумрачная Дарья? -- Я ее отпустила. -- А эта кухарка с блудливыми глазами? -- Ушла по делам. -- А садовник, похожий на евнуха? -- Дала ему денег и велела не приходить до вечера. -- Она обвила мою шею руками, прижимаясь к моей щеке. -- Миленький, я же знаю, что ты не любишь, когда другие смотрят. Вот и спровадила всех. Мы одни. Понимаешь, совсем одни во всем доме. -- Редкий случай... Она куснула меня за мочку уха, жарко нашептывая: -- Давай сегодня устроим свой театр... Эротический... -- Затем резко отстранилась, дразняще хохоча: -- Только не спеши... Сначала выпьем. Да, она знала, чем меня взять. Я находился в состоянии, когда из человека можно вить веревки. Предупреждение Саныча казалось бредом сумасшедшего. На столике стояли бутылка коньяка, два узких бокала и вазочка с конфетами. Пока я разливал напиток, она вытянулась на диване в позе одалиски. -- Миленький, принеси лимонного сока. На кухне, в холодильнике. -- Все, что пожелаешь, дорогая... Оказывается, остатки разума я сохранил. Я уже упоминал, что она понаделала в доме массу дублирующих дверей. Сейчас это пригодилось. С кухни я прошел на веранду и, крадучись, заглянул через окно в гостиную. Не меняя позы, Алина взяла из вазочки одну из конфет, развернула ее и поднесла к моему бокалу. Из обертки невесомой струйкой посыпался белый порошок. И все равно я не верил. Может, это какое-то любовное средство? Но здравый смысл отвоевал себе крохотный плацдарм. -- Ми-иленьки-ий... -- пропела Алина. -- Где ты? Твоя Алина соскучилась. Я уже был на кухне. -- Иду, моя прелесть! Когда я вернулся в комнату, она возлежала в прежней позе, держа свой бокал у пухлых губ. Невольно я замер в центре гостиной, не решаясь приблизиться к ней. Она поощрительно улыбнулась и поманила меня пальчиком: -- Ну же, котик... -- Сейчас. -- Чего ты так смотришь? -- Любуюсь... Какая ты красивая! -- Скажешь тоже! -- счастливо хохотнула она. -- Я уже старуха. А, считай, еще и не жила. -- Это ты не жила?! -- Столь вызывающей наглости я ожидал меньше всего. -- Конечно! -- прощебетала она, оглаживая свой живот. -- Сплошные заботы -- какая это жизнь? -- Какие же такие особенные у тебя заботы? Купаешься в роскоши, ни в чем не знаешь отказа, живешь как в сказке. Другие лопнули бы от зависти. -- Чему завидовать, миленький? Золотая клетка -- все равно клетка. -- Ну, спасибо за откровенность! Уф! Наконец-то я протрезвел. Тут, видимо, и до нее дошло, что разговор несколько отклонился от сценария. Она села, дразняще покачивая слегка заостренными коленями. -- Хватит кукситься, зайка! Давай выпьем, а после я тебя сама раздену. Ты хочешь? Хочешь, а? Ну не злись, дурашка. Я буду любить тебя, сильно-сильно. Но мое "литературное" настроение уже улетучилось. Его место заняла беспросветная злоба. Эх, Алина, Алина... Свою-то рюмочку она держит крепко, чтобы не перепутать ненароком. -- Вот твой сок. Я достал из серванта хрустальные стаканы и наполнил их. Она нетерпеливо наблюдала за моими манипуляциями. В комнате уже потемнело настолько, что предметы теряли свои очертания. Ветер за стенами выл, будто на похоронах. -- Включить свет? -- Не надо, -- поморщилась она. -- Так приятнее. -- Тогда за тобой тост, -- я взял бокал с отравой. Она облегченно перевела дыхание. -- Давай выпьем за нас с тобой. Все же у нас были хорошие минуты. -- По части оригинальности тостов она была не мастер, хотя выслушала их за свою шальную жизнь великое множество. -- Почему же -- были? -- удивился я. -- Разве только что ты не обещала мне ночь любви? -- Обещала, -- ответила она с легкой досадой, будто начиная догадываться, что дело не клеится. -- И ты ее получишь, если перестанешь тянуть кота за хвост. -- Но ты же сама просила не торопиться, -- упорствовал я. -- Всего должно быть в меру, котик. Пей же! -- За нас! -- Я поднес бокал к губам и тут же поставил его на столик, заметив, как хищно блеснули ее глаза. -- Почему ты не пьешь? -- Она явно теряла выдержку. -- Разве не знаешь, что после тоста нельзя ставить обратно. Плохая примета. -- Извини, дорогая, что-то сердце кольнуло. Я, пожалуй, выйду на свежий воздух. -- Выпей, вот и полегчает. -- Она была готова влить в меня эту гадость силой. Если бы могла. -- Погоди минутку. -- Да куда же ты пойдешь? Там такое творится! -- Ничего, я постою на крылечке. А ты пока накинь халатик, по-моему, похолодало. Она едва не запустила в меня бутылкой, но сдержалась, приняв, видимо, мою игру за чистую монету. На улице и вправду творилось что-то невообразимое. Деревья сердито скрипели, как некстати разбуженные великаны. Где-то гремела плохо прилаженная железная крыша. С соседнего дома сорвало несколько черепиц. Я понятия не имел, кто живет за этими толстыми стенами. Престижный квартал! Здесь не принято делиться радостями и заботами. Никто не вмешивался в дела соседа, даже если тот лез в петлю. Полный суверенитет! Я оглядел двор, прикидывая, где же он прячется. В доме? В одной из ее потайных спален? Не исключено. Но вовсе не обязательно. Мое внимание привлекли незапертые ворота гаража, построенного Алиной в расчете на три автомобиля. Аппетиты у нее отменные. Такая не пропадет. Если только не свернет себе шею. Воспользовавшись разгулом стихии, я не таясь подошел к гаражу и потянул створку на себя. -- Алина, ты? -- донесся из темноты знакомый голос. Что ж, пора призвать на помощь биополе. Не то запросто можно получить монтировкой по кумполу. Поняв, что разоблачены, они в порыве отчаяния могут пойти на что угодно. Я послал Федору мысленную команду выйти наружу и покаяться. Тут же внутри грохнулась какая-то канистра, затем из мрака появился мой лучший друг, вынашивавший планы спроваживания меня на тот свет. -- Привет! -- сказал он, неловко усмехаясь. -- А я думал, ты уже покойник. Но раз так, я очень, очень рад. Я заглянул ему в глаза. В них была покорность судьбе, но не страх и не раскаяние. -- Федор, почему ты решился на это? Чем я тебя обидел? -- Стоит ли об этом толковать, Вадим? -- Стоит. Еще как стоит! Ведь я считал тебя единственным другом. -- Твоя беда, Вадим, в том, что ты только требуешь -- дружбы, любви, участия, а сам ничего не даешь взамен. -- Это неправда! Разве я мало сделал тебе добра? -- Ты его для себя делал. -- Даже если так, это не повод, чтобы убивать меня как бешеного пса! -- заорал я, чувствуя, как из моих глаз текут слезы. -- Я раскаиваюсь, Вадим. И прошу только об одном: прости ее. -- А о себе ты не просишь? -- Я проиграл. Твой шах и мат. -- Но это же она тебя подбила, я знаю! -- Она потрясающая женщина, Вадим. Я был счастлив с ней. Но она немножко ведьма. Я не устоял перед искушением. Я должен был отговорить ее, но не устоял сам. За это прости. Если можешь. -- Вы давно вместе? -- Разреши не отвечать на этот вопрос. -- Она тебя любит? -- Если то, что было, -- не любовь, тогда я не знаю, что называют этим словом. -- Федька, какой же ты дурак! Она и тебе точно так же наставила бы рога. Или вообще отшвырнула бы, как использованный презерватив. -- Не говори пошлостей, Вадим. -- Ладно, пошли в дом. Нечего тебе сидеть в темном гараже. Надеюсь, не откажешься выпить за мое чудесное спасение? -- С удовольствием, Вадим. Я действительно рад, как ни странно это звучит. -- Вот и хорошо. -- А погода-то расшалилась... -- задумчиво проговорил он. -- Если бы только погода, -- парировал я. Алина все так же сидела на диване. У нее был вид затравленной, но сохранившей силы тигрицы. При появлении Федора она попыталась вскочить, но я и ей послал сигнал. (К тому периоду я научился более виртуозно владеть своим даром и умел держать под контролем одновременно двух-трех человек.) -- Дорогая, посмотри, какой приятный сюрприз! -- воскликнул я. -- Не убоясь скверной погоды, наш друг решил навестить нас. Выпьем же за верную дружбу и любовь! Но сначала очень прошу надеть что-нибудь на себя. И хорошенько запомни на будущее: даже перед самыми близкими друзьями дома ты должна представать только в одежде. Она молча выполнила мое распоряжение, набросив коротенький розовый халатик, который, впрочем, мало что скрывал. -- Я смотрю, милая, ты уже выпила, -- иронично уточнил я. -- Ну, посиди немного, помечтай, а мы с Федькой хлопнем по рюмашке. Я усадил лучшего друга семьи в кресло, затем достал из серванта третью рюмку, наполнил ее и, поставив рядом с отравленной, несколько раз поменял их местами, так что уже нельзя было разобрать, где какая. -- Кстати или некстати, мне вспомнилась одна любопытная история, -- начал я самым задушевным тоном. -- В прошлом веке один крупный ученый-химик, может даже Менделеев, рассорился с недругом, и дело у них дошло до дуэли. Выбор оружия был за ученым. Он взял два бокала с вином и в одном растворил яд, после чего предложил противнику выпить из любого, зарезервировав, разумеется, второй за собой. И, знаете, недруг спасовал. Трусоватым оказался. А химик отстоял свою честь. -- Я слышал об этом, -- подтвердил Федор. -- Но тоже не помню, Менделеев там отличился или кто другой. -- А слабо повторить эксперимент? -- Я насмешливо посмотрел на него. -- Предположим, в одной из этих рюмок яд. Кто первый? Бросаем жребий? -- Рискнем, -- безучастно ответил Федор. Лицо Алины исказилось. Я вдруг впервые увидел, какой она станет в старости. Терпи, терпи, детка. Мне тоже пришлось несладко, когда я слушал вашу милую болтовню на кассете. -- Минутку, где-то здесь у нас были кости. -- Я встал и вынул ящик серванта. И тут за моей спиной что-то произошло. Молниеносно, будто боясь передумать, Федор схватил обе рюмки и залпом осушил их. Помешать ему я не успел. Клянусь, я не давал ему такой установки! Я намеревался постращать его, поставить перед кошмарным выбором, дабы он тоже испытал чувства приговоренного к смерти. Далее я разрядил бы ситуацию. Но он не вынес неизвестности. Не хватило силы духа. С минуту он сидел спокойно, будто прислушиваясь к чему-то в себе, затем глаза его полезли из орбит, руки метнулись к горлу, он захрипел и рухнул на ковер, катаясь по нему и корчась от боли. Что мне оставалось? Я снял с Алины биополе, представив ей полную свободу действий. Она молнией метнулась к любовнику, бьющемуся в агонии. -- Феденька! Любимый! Зачем ты это сделал?! -- Она схватила со стола большую бутылку с соком и попыталась влить жидкость ему в рот. -- Пей! Ну пей же! Тебя должно вырвать! Но было уже поздно. Его зубы намертво сжались, на губах выступила пена, лицо посинело. Вот мерзавцы, подумал я. Чем они, интересно, разжились? Мышьяком? Или чем-нибудь еще примитивнее? Есть ведь очень эффективные, можно сказать, гуманные яды, которые убивают мгновенно. Человек оказывается по ту сторону бытия без театральной показухи. Неужели трудно было постараться? А ведь если бы не Саныч, сейчас я вот так катался бы перед ними. Под бурное ликование. И никакое биополе не помогло бы. Наконец он угомонился. Навсегда. Алина, рыдая как волчица, припала к нему, и это продолжалось довольно долго. Но вот она поднялась. Вид ее был ужасен: растрепанная, обезумевшая, чудовищно некрасивая, воистину старая ведьма, она наступала на меня. -- Негодяй! Какой же ты негодяй! Подлый шакал! Убийца! Как я тебя ненавижу! -- Очень мило с твоей стороны награждать меня комплиментами, которых я не заслуживаю. -- Я попытался ее образумить. -- Только не забывай об одном пустячке. Это дьявольское пойло вы приготовили для меня. Ты и твой паскудный любовник. Она схватила со стола тяжелую мраморную пепельницу и швырнула ее мне в голову. Я едва успел увернуться. Она выскочила из комнаты, но через секунду вновь ворвалась в нее с огромным тесаком для рубки мяса. Ну и мегера! Пришлось опять пустить в ход биополе. Примерно через полчаса она несколько затихла, твердя, как попугай, одну фразу: -- Ты разбил мою жизнь! Ты разбил мою жизнь... Я поморщился: -- Не говори банальностей. -- Ты разбил мою жизнь! Боже! Как счастливо я жила до встречи с тобой! Как ты омерзителен! Неподражаемая женская логика! Я заговорил рассудительно, стараясь втолковать ей очевидные факты. -- Дорогая, на тебя я не в обиде. Я знаю, что ты поддалась уговорам этого мерзавца. Что ж, свое он получил. Причем, заметь, в честном поединке. -- Врешь! -- вновь заорала она. -- Я знаю, что ты умеешь заставлять. Ты и меня заставлял хотеть тебя в постели. У-у, тварь! -- Я люблю тебя, Алина. -- Да я плюю на твою любовь! -- Алина, не затягивай спектакль. Хорошо, что на улице такой ветер и никто не слышит твоих воплей. А если приедет милиция? Попробуй потом доказать, что это не ты его отравила. Все! Хватит. Сейчас я пришлю сюда одного человечка, он ликвидирует все следы. А ты будь умницей и веди себя благоразумно. Серьезный разговор у нас с тобой еще впереди. Что же касается украденного тобой фонарика, то ты здорово ошиблась. Он для других целей. Верни-ка мне его. Значит, она меня ненавидит, думал я, выруливая по центральному проспекту к "Волне". Ненавидит уже по второму кругу. Каких только усилий я ни прилагал, чтобы завоевать ее любвеобильное сердце, -- и все вхолостую. А мерзавец Федька взял ее с потрохами. Без всякого биополя. Такой вот парадокс. Как ему это удалось, черт побери?! Что я делал не так? * * * Саныч ждал меня, коротая время за бутылочкой "Пепси-колы". Кажется, к алкоголю он был равнодушен. Я сделал ему знак. Мы сошлись в укромном уголке вестибюля. -- В одном приличном доме только что произошел несчастный случай, -- вздохнул я. -- Некий молодой, но подающий большие надежды ученый отравился чем-то. Может, маринованными грибками. Или колбасой. Надо бы устроить так, чтобы нашу добрую знакомую никто не изводил глупыми расспросами. -- Сделаем, -- кивнул Саныч. -- Можешь взять мою машину. -- Не надо. -- Он деликатно отстранил мою руку. -- Вы должны оставаться вне подозрений. Я все сделаю, а вы садитесь за мой столик. В зале уже есть пять-шесть человек, которые подтвердят, что вы провели здесь весь вечер. Потанцуйте еще с двумя-тремя дамами, закажите в их честь музыку -- пусть вас запомнят и другие. Я проникновенно посмотрел в его смышленые глаза. -- Саныч... -- Весь внимание. -- Не вздумай тронуть Алину хоть пальцем. Как бы она ни бесновалась и что бы ни вытворяла. -- Ни словом, ни взглядом! -- поклялся он. -- Сколько тебе потребуется времени? -- Думаю, часа за полтора управлюсь. -- Ну, иди. Я буду ждать. Он исчез -- тихий, незаметный и быстрый. Я расположился за маленьким -- на две персоны -- столиком. На скатерти стоял второй прибор -- для меня, рядом открытая, но непочатая бутылка коньяка -- тоже для меня. Блюдечко с нарезанным лимоном, соленые орешки... Оказывается, этот шустрый малый изучил и мои вкусы. Хм, надеюсь, в "Волне" напитки еще не разбавляют ядом? Я придвинул большой фужер для шампанского, наполнил его на две трети коньяком и осушил не отрываясь. Какая же ты дура, Алинка... Как хорошо мы могли бы жить! Разве я прошу у тебя невозможного? Только немного ласки. Какой бесчувственной надо быть, чтобы отказать в такой малости! Но сегодня ты получила хорошую встряску. Дай Бог, чтобы она пошла тебе на пользу! Завтра я попытаюсь объяснить тебе кое-что. Но если ты опять начнешь своевольничать, берегись! Я налил себе вторую порцию, но выпить не успел. В вестибюле появился вездесущий Саныч. Или вездесущий дьявол? А ведь не прошло и четверти часа, как мы расстались. Его физиономия мне жутко не понравилась. Тоскливо защемило внутри. Как мышка он проскользнул в зал и сел напротив, наклонившись над столом. -- Ну? -- Она присоединилась к нему. -- Твоя работа, негодяй?! -- воскликнул я, излишне, пожалуй, громко. Несколько сытых рож повернулось в нашу сторону. -- Тише... -- прошептал он одними губами. -- Ее уже не вернуть. Когда я приехал, все было кончено. Разве я посмел бы ослушаться? Я направил на него всю мощь моего биополя, но пройдоха не лгал. Какого рожна я оставил ее одну, пришла мне в голову простая мысль. -- Я вернулся, чтобы посоветоваться, -- продолжал Саныч. -- Могу увезти обоих, но лучший выход -- это устроить взрыв газа. Момент благоприятный. Ветер как с цепи сорвался. На улице никого. Пожар разгорится в минуту. Если только вам не нужен этот дом. Долгое время я не мог сообразить, о чем же он толкует. -- Надо торопиться, -- настойчиво долдонил Саныч. -- Упаси Бог, кто-нибудь заглянет. Будут проблемы. -- Да, -- согласился я. -- Это разумное предложение. Дом мне не нужен. Трижды проклятый дом. Гори он синим пламенем! -- Понял. Я до хруста сжал его ладонь. -- Сделай так, чтобы все сгорело дотла. Огонь должен быть неукротимым. Чтобы даже земля прогорела под ним до самого ада. -- Не сомневайтесь, -- и он исчез. Я снова выпил и обвел глазами зал. Вон за тем столиком мы с ней познакомились в первый раз. Она полюбила меня, но я ею пренебрег. А за тем столиком состоялось второе знакомство. Тогда я желал ее любви, но она возненавидела меня. Значит, никогда больше я не услышу ее хрипловатого голоса, который сводил меня с ума, не увижу, как струятся по смуглым плечам ее пшеничные волосы, как она изгибается, стаскивая через голову платье... Неужели она не понимала, что я уже простил ей эту дурацкую попытку отравления, что я заранее простил все то, что она только собиралась учудить против меня? Зачем, Алина? Зачем?! Ты же видела, как мучительно умирать... Я потянулся к бутылке, но она была пуста. -- Девушка, еще коньяк! -- крикнул я официантке. Упокой ее душу, Господи! Осушив в очередной раз фужер, я увидел напротив себя Саныча. Он смотрел на меня взглядом верного пса, хозяин которого теряет рассудок. -- Ну что, змей горыныч, говори! -- Сейчас там огонь выше деревьев. Я поднялся. -- Вы куда, Вадим Федорович? -- Хочу видеть это. -- Вам нельзя. -- Плевать! Бросив на скатерть ворох купюр, я вышел из "Волны". Ветер набросился на меня с такой яростью, будто Алина перед смертью поручила ему расправиться со мной. А мне уже было все равно. Перейдя площадь, я уселся в машину, завел мотор и помчался к ней, то и дело сбиваясь на встречную полосу. Мимо меня, тревожно ревя сиренами, пронеслись две пожарные машины. Не составляло труда догадаться, куда они направлялись. Тихой улочки было не узнать. Куда подевалась кастовая замкнутость ее обитателей! Все -- от мала до велика -- высыпали наружу. И было отчего. Саныч поработал на славу. Море огня уже охватило добрых полквартала, а ветер продолжал неистово раздувать его. Достойная тризна по моей любимой! Думаю, зарево могли наблюдать даже в Жердяевке. Пожарные машины прибывали одна за другой. Боевые расчеты отважно вступали в схватку сразу с двумя стихиями -- воздушной и огненной, пена хлестала из раструбов как бешеная, но пользы от этого было не много. Речь могла идти только о том, чтобы отсечь от огненного вала уцелевшие постройки. Вот и все. Сгорела твоя золотая клетка, Алина. Окончен твой путь. Окончена и продолжительная, мучительно трудная глава моей жизни. А пламя все гудело, превращая в пепелище уютный городской уголок и выжигая космические пространства в моей душе. * * * Всю ночь я пил, потеряв счет бутылкам, но не хмелел. Напротив, становился только трезвее и все детальнее объяснял Алине, что всему виной ее черная неблагодарность. То ли утром, то ли уже следующим вечером пришел Саныч. Я даже не помню, открывал ли ему дверь. Но отлично помню возникшее у меня ощущение, что отныне с этим человеком будет крепко спаяна моя судьба. Я налил ему стакан до краев. -- Пей! Помянем ее бессмертную душу! Он дипломатично пригубил. -- Понимаю... Вы были очень привязаны к этой женщине... -- Что ты понимаешь! Саныч сложил перед собой руки и заговорил голосом, полным сострадания: -- Вадим Федорович, у вас светлая голова. Вы понимаете, что такое неизбежность. То, что случилось, -- это неизбежность. Вы не хотели ее ухода, но раз она ушла, значит, надо примириться с утратой. Примириться и начать новую жизнь. Боль в вашей душе утихнет. Вы еще молоды и полны сил. Вы обязательно встретите достойную вас спутницу. -- Не мотай душу, дьявол! -- крикнул я, горя желанием испытать на прочность его лысину. -- Зачем ты пришел?! -- Я подумал, что вам одиноко... -- Не смей мне врать! -- Еще я подумал, -- ровным тоном продолжал он, -- что вы не откажетесь выслушать мое деловое предложение. Но, кажется, -- он невольно задержал взгляд на батарее бутылок -- пустых и полных, -- я не ко времени. -- Нет, говори сейчас! -- потребовал я. -- Никогда еще у меня не было более ясной головы. А вот тебе другой возможности может не представиться, -- и я с кривой ухмылкой выложил на стол блокиратор. Саныч побледнел, но выдержки не потерял. Этот воробышек, надо отдать ему должное, умел быть мужественным, несмотря на давешнее признание в страхе. -- Не делайте этого, Вадим Федорович! -- Чего? -- продолжал ухмыляться я. -- Того, что вы сделали с Кителем и Максом. -- Откуда ты знаешь, что я собираюсь проделать то же самое с тобой? -- А разве нет? -- Он поднял на меня ясные глаза. -- Но не торопитесь, и вы получите верного -- не говорю друга, я недостоин вашей дружбы, -- но помощника. Я ведь знаю, как вы одиноки. Некоторое время я колебался. Затем убрал блокиратор. Ладно, никуда этот Саныч от меня не денется. -- Говори же! Он решительно вскинул голову: -- Простите меня, Вадим Федорович, но, наблюдая за вами, я сделал вывод, что вы глубоко неудовлетворены своей жизнью. Я пытался постигнуть причину этого неудовольствия. Как мне показалось, она в том, что вы не находите достойного применения своим поистине выдающимся талантам. Тот великий дар, которым наградила вас природа, вы переводите на пустяки. У вас нет цели в жизни. -- А ты, однако, порядочный наглец, -- усмехнулся я, стараясь скрыть охватившее меня смятение. Этот с виду деликатный и даже робкий человечек бесцеремонно добрался до самой больной, глубоко запрятанной струны в моей душе. -- Поставьте перед собой цель, -- продолжал он. -- Идите к ней смело и напористо. Держите руку на пульсе событий. Окружите себя надежными и верными помощниками, которые будут в поте лица служить вашим интересам. Сделайте это, и к вам вернется радость. -- Ну и какую же цель ты для меня наметил? -- Выбор должны сделать вы. Я только предлагаю. -- Так предлагай. -- Власть! Я говорю не о той власти, когда вы заставляете другого человека кричать петухом. Я говорю о тайной власти, которую вы можете приобрести над горсткой людей, заправляющих делами в нашем городе. Все они повязаны между собой. Я понял это, когда работал на Кителя. Но Китель был лишь одним из них. А вы можете встать над всеми. -- Каким же образом? -- Выведав их пороки. -- Ты закончил? -- Нет еще. -- Ну, заканчивай. -- Я влил в себя очередную порцию. -- Там, где власть, там и золото. -- В голосе Саныча зазвенел металл. -- Впереди нас ждут трудные испытания. Сегодня многие умные люди справедливо полагают, что вскоре наступит время большой смуты, когда пошатнутся устои. -- Скажите, какой пророк! -- воскликнул я, подливая себе из бутылки. Чертов коньяк! В нем совсем нет градусов. -- Поэтому самые дальновидные уже готовятся к черным дням, -- донеся из глубин космоса голос Саныча. -- Превращают капиталы в золото, драгоценности, редкие иконы, картины... Есть очень богатые люди. К их рукам прибились немалые сокровища. Понятно, что они не держат их на виду. -- И правильно делают. -- Мне известны некоторые из этих людей. -- Одержимый желанием выговориться, Саныч уже не следил за моей реакцией. -- Через них можно выйти на остальных. Вопрос в том, где же их тайники. По доброй воле они этого не скажут. Не скажут даже под пыткой, ибо обладание золотом удесятеряет стойкость. Но ваш чудесный дар отыщет все тропинки, откроет все замки. Вадим Федорович! Вы не представляете, как много золота осело в нашем городе! По сравнению с ним всякие пиратские клады -- мелочь на карманные расходы. Можно разбогатеть быстро. Очень быстро. -- А ты, любезный, корыстолюбив, как я погляжу. Наверное, в детстве тебе не давали денег на мороженое. Он не слышал меня. -- Я знаю двух-трех надежных ребят. Больше и не надо. Всю черную работу мы возьмем на себя. Вы будете в стороне, вне всяких подозрений. Половина всей добычи -- ваша личная доля. -- Всего лишь? -- Простите, я оговорился. Я не должен ставить никаких условий. Еще раз -- простите. Вы сами будете распределять прибыль. Как сочтете нужным. К делу можно приступить хоть сегодня... -- Тут он снова бросил взгляд на батарею бутылок, и в его карих глазах появилось сомнение. -- Так вот для чего я тебе нужен... -- Быть может, я вам нужнее, -- смиренно ответил Саныч. -- Не сомневайтесь во мне. Я доказал вам свою преданность и сделаю это еще тысячу раз. Если потребуется, жизнь отдам за вас, хозяин. -- Почему я должен тебе доверять? Предавший однажды, предаст опять. Это старая, веками проверенная истина. Ведь ты предал своего прежнего босса, Кителя, а? -- Я не предавал его, -- побледнев, твердо отчеканил Саныч, качая головой. -- Я служил ему верой и правдой, хотя многое в нем мне не нравилось. Он был примитивен и заносчив. Слишком уповал на свое положение, хотя настоящей, большой, властью не обладал. Считал себя машинистом, а ехал-то в прицепном вагоне. Чересчур далеко высунулся из окна, вот ему и снесло полчерепа. Да что говорить, хозяин! Китель -- не акула. Так, средняя щучка. Но пока я работал на него, я был верным помощником. -- "Железным" человечком? -- Да, так он меня называл. Моей вины в его беде нет. Скорее, это он подвел меня, оставив у разбитого корыта. Совесть моя чиста, и мне не в чем себя упрекнуть. -- Хм... Я вижу, ты большой прохвост. Притом с претензиями. Зачем тебе вообще нужен хозяин? С твоей изворотливостью ты и сам всюду пролезешь. -- Бог не дал мне способности стоять во главе дела, -- вздохнув, проговорил Саныч. -- Я -- вечно второй. Я могу быть правой рукой любого президента, императора, султана, хана, генерального секретаря... Но стать первым не могу даже в захудалом колхозе. Я всегда мечтал о хозяине, которым можно гордиться. Кителю я служил честно, но гордиться им не мог. В этом отношении вы -- идеал. С вами я по доброй поле пойду до самого конца. Вы -- моя судьба. Я понял это в тот момент, когда стрелял в вас на Лесной Даче. -- Ты закончил? -- Главное я сказал. О деталях можно говорить бесконечно. -- Убирайся! -- приказал я. -- Ты мне надоел. Хотя постой... Давно хочу тебя спросить... -- Да? -- Он подался ко мне. -- Тот обруч... Он действительно мог взорваться? -- Да. -- А кнопка была у тебя? -- Да. -- Ты нажал бы ее? -- Да... -- чуть слышно ответил он. -- Что ж, по крайней мере, откровенно. Проваливай! Оставшись один, я откупорил очередную бутылку. Дьявол, подумал я. Он сущий дьявол, этот Саныч. Он проник в мысли, которые я тщательно прятал даже от самого себя. Что мне золото? Плевал я на него! Но живое дело, которое требует полной отдачи, мне необходимо позарез. Я должен иметь цель -- пусть даже недостижимую. Иначе я попросту сопьюсь. Правда, у меня есть литература. Но, как выяснилось, она не завладела всем моим существом. Мне нужно еще что-то. Диарцы не понимают этого, не понимают, что мне скучно искать дизов, скучно объяснять, почему в нашей земной жизни столько идиотизма. Им, небожителям, надо бы дать мне такое задание, чтобы я выматывался до чертиков в очах, до звона в нервной системе. Напрасно они балуют своих агентов, ох, напрасно. Да и какой я, в сущности, агент? Так, пешка. Дело, мне требуется огромное дело! Впрочем, и о золоте стоит подумать. В один прекрасный день моя волшебная сказка закончится. Может быть, очень скоро. Диарцы дали мне все, но они же могут все и забрать. Я давно уже промотал большую часть основного капитала. Я много натворил такого, чего они не простят. Фактически по моей вине погибли два диза. Да и других грехов немало. Стоит им только осерчать, и все мое благополучие лопнет, как мыльный пузырь. Как мне тогда существовать? На жалкие гонорары? Но я-то давно отвык от образа жизни рядового обывателя. Саныч прав. Надо вернуть способность наслаждаться жизнью, видеть множество красок, а не только черную. Власть? Отчего бы не вкусить и с этого древа? ВТОРАЯ ЧАШКА КОФЕ Далее несколько абзацев в рукописи Ромоданова были жирно зачеркнуты, и я решил воспользоваться заминкой, чтобы устроить маленький перерыв, а заодно снова сварить кофе. Надо сказать, что многолетнее сотрудничество с издательствами развило во мне профессиональное качество: если уж я брался за какую-либо рукопись, то читал ее непременно в один присест -- будь в ней хоть тысяча страниц. Выпью кофе, разомнусь, суну голову под кран -- и шпарю дальше. Вот и сейчас я упорно продирался сквозь фантазии Ромоданова во многом благодаря давней привычке. Местами сюжет захватывал меня, и тогда воображение автоматически рисовало возможные иллюстрации к той или иной сцене. Одновременно я видел очевидные просчеты рукописи, ее -- как мягко выражаются в издательствах -- шероховатости. Но следом я вспоминал, что читаю не литературное произведение, а исповедь реального, знакомого мне человека, и невольно ловил себя на мысли, что моя глухая антипатия к автору неуклонно возрастает. Хоть убей: не верил я в его искренность! Ромоданов пытался обелить себя в собственных глазах, -- только и всего. Чуть не на каждой странице твердил о своей честности и порядочности, не замечая, что мохнатые уши торчат отовсюду. Его двуличие и душевная черствость были очевидны. Чего стоила одна история с Федором, поданная с изощренной хитростью! Ну никак я не могу поверить, что увлеченный большим делом молодой ученый, каким Федор показан вначале, пойдет на страшное преступление! Тут какой-то провал, недосказанность. Все наверняка было иначе. Ромоданов застал своего друга с Алиной и, воспользовавшись биополем, безжалостно расправился с обоими. А теперь пытается выдать себя за жертву. А его отношения с Алиной? Он поминутно распинается о своем якобы святом чувстве, стремится доказать, что окружил любимую женщину лаской и нежностью, а сам то и дело проговаривается, называя ее шлюхой, стервой, тварью... Хороша нежность! И на какую же взаимность он уповал? Женское сердце не обманешь. Он становится в позу моралиста, осуждая Алину за легкомысленный образ жизни, свои же безобразные оргии, видимо, считает нормой. Исключительно по вине Ромоданова погибает бедный Нечитайло, но даже словечка раскаяния не находит наш герой. Нет на его счету ни одного доброго дела, вот разве что материально помог своей матушке, о которой, сам того не замечая, отзывается с недопустимой язвительностью. Наконец, как расценить жалкие попытки оправдать свое творческое бессилие? То, видите ли, у него отдельной комнаты не было, то злодей Мамалыгин сбил с панталыку, то в редакциях не пожелали оценить... Как же, читал я его очерки, помню... А чего мучиться-то? Старая истина: можешь не писать -- не пиши. Совсем уж невнятно рассказывает Ромоданов о своей так называемой агентурной работе. Не знаю, не знаю... А вот и кофе готов. Читаю дальше. ОКОНЧАНИЕ РУКОПИСИ ВАДИМА РОМОДАНОВА Если ваша молодая и красивая жена погибает вместе с любовником, то приготовьтесь к тому, что вы окажетесь под подозрением. Следователь, который вел это дело, поначалу смотрел на меня волком. Кажется, мое алиби ничуть его не убеждало, хотя, как и обещал Саныч, целая куча народу (самый активный -- официант Вовчик) клятвенно заверяла, что в тот злополучный вечер я неотлучно бражничал за ресторанным столиком. Впрочем, в этом-то следователь и не сомневался. Он полагал, что я воспользовался услугами наемного убийцы. К счастью, Саныч оказался ловким исполнителем и не оставил никаких следов. Когда же начались допросы свидетелей -- бывших собутыльников и любовников Алины, настроение следователя стало быстро меняться в мою пользу. Выяснилось, что Алина с распростертыми объятьями принимала проституток, наркоманов, подозрительных типов с уголовным прошлым. Тут и я подлил масла в огонь, заявив, что в доме имелись значительные ценности. Возникла весьма правдоподобная версия: кто-то из ее постоянных гостей дал наводку, а грабитель (или целая шайка) расправился с хозяйкой и ее очередным любовником, случайно оказавшимся в этот момент в доме. В мою пользу говорил и тот факт, что сама Алина отпустила накануне всю прислугу. Свидетели подтвердили, что я знал о многочисленных изменах Алины, но никогда не делал из этого трагедии. Да и ее прошлое сыграло роль. Словом, поиск ушел далеко в сторону и меня оставили в покое. На второй день после несчастья я похоронил мою любимую (хотя и хоронить-то было нечего), завалив могилу цветами и устроив пышные поминки. В тот же день родственники хоронили Федора. Обе процессии всретились у кладбищенских ворот, где разыгралась безобразная сцена. Мать Федора в истерике набросилась на меня, осыпая безумными упреками в том смысле, что следи я строже за своей женой, ничего такого не случилось бы. Я, конечно, мог бы привести контраргументы, но промолчал. Горе совершенно помутило разум бедной женщины. Лучшему в городе скульптору я отвез целую кипу фотографий Алины, заказав выполнить по ним бронзовый памятник в полный рост. Деньги, которые мне вернул Саныч, я раздал нищим. Оформив надлежащие документы, я стал вполне официально именоваться вдовцом. Вдовец... Слово-то какое! А тем временем город залечивал раны, нанесенные ему в тот сумасшедший вечер. Как выяснилось, ураганный ветер разметал целый поселок самозастройщиков на одной из окраин, повалил великое множество деревьев и столбов и даже опрокинул два подъемных крана. Что же касается пожара, то он полностью уничтожил полторы дюжины домов вместе с хозпостройками и садами. Было выжжено полквартала. Я побывал на пепелище. От великолепного палаццо Алины с его роскошной обстановкой остались лишь растрескавшиеся почерневшие стены да большая куча золы. Сожженные деревья напоминали пейзаж из фантастического боевика. Конец проклятому дому! Пожар, похоже, был на руку отцам города. Они давно уже точили зуб на этот тихий квартал в центре. Тотчас было объявлено, что на месте выгоревших участков поднимется крупнейший концертно-развлекательный комплекс. Погорельцы принялись протестовать, я же испытал облегчение. Скоро исчезнет всякая память о доме, который принес мне столько страданий. Все бы ничего, но с некоторых пор меня стала навещать Алина. Вернее, несколько Алин. Стоило провалиться в сон, как они входили в комнату и располагались вокруг кровати. Первая Алина смотрела на меня влюбленными глазами и жарко шептала: "Миленький...", вторая, разгоряченная гневом, упершись кулачками в бока, обещала: "Сейчас получишь от меня на бедность!", третья, равнодушно-холодная, усмехалась: "Зайка, мне опять нужны денежки", четвертая, страшная, как старая ведьма, размахивала тесаком: "Как ты омерзителен! Ненавижу! Ненавижу!"... А еще была и пятая, и шестая... Иногда появлялась целая толпа Алин, и я жадно искал в ней ту, первую, и лишь найдя, успокаивался. Но первая приходила не всегда. Хуже всего, когда возникала одна только четвертая с ее тесаком. Я почти физически ощущал, как острая сталь проникает в мое горло, и просыпался в холодном поту. Но другой раз пробуждение не наступало очень долго, и ночные кошмары бесконечно терзали меня. Я стал бояться засыпать ночью и старался отсыпаться днем. Но даже если я бодрствовал ночью, то в самый глухой ее час сознание все равно отключалось ненадолго и Алины представали передо мной во всем своем многообразии. Все чаще за ними смутной тенью маячил Федор. Он улыбался, показывая ровные зубы: "Металлический порошок -- будущее человечества!" А из-за его спины паскудно ухмылялся Мамалыгин: "Мышьячку с Диара не желаете? Высший сорт!" Однако нет худа без добра. Меня опять неудержимо потянуло к бумаге. Я написал несколько рассказов в духе "Береники" и "Мореллы" Эдгара По. А затем будто прорвало некую плотину, и сюжеты хлынули потоком (большей частью почему-то мистические). Лишь успевай записывать. С радостным изумлением я открыл для себя, что центром рассказа может стать любой предмет, случайно услышанная фраза, давнее воспоминание и даже газетная строка. Например, на моем столе стояла пепельница -- подарок Алины. Это была дешевая аляповатая поделка в форме головы дьявола -- с мефистофелевским носом, рожками, козлиной бородкой и сардонической ухмылкой тонких губ. Однажды Алина выкрасила ее зрачки и губы алым лаком для ногтей, отчего голова нежданно приобрела жутковатую выразительность, будто в ней пробудился дух преисподней. Иногда, особенно в сумерках, мне казалось, что она внимательно наблюдает за мной, фиксируя все мои переживания и потешаясь над ними. И копит злобу, дожидаясь заветного часа... Рассказ я так и озаглавил: "Дьявольская пепельница". На второй сюжет натолкнула оранжевая настольная лампа. Сам собой сложился рассказ о литераторе, который годами работал по ночам при свете старой лампы. Но вот ему подарили другую, более изящную, и литератор убрал старушку на шкаф, не подозревая, что в той живет ранимая душа. Почувствовав себя оскорбленной, оранжевая лампа готовит утонченную месть... Я настолько вжился в образ обиженной лампы, что порой мне чудилось, будто она беззвучно подкрадывается ко мне в темноте, норовя захлестнуть шнур вокруг моего горла. В "Вечерке" в рубрике криминальных новостей я вычитал небольшую информацию о банде, которая убила двух водителей рефрижератора, чтобы завладеть ценным грузом. Тотчас возник замысел рассказа "Рефрижератор" -- о том, как огромный грузовик мстит бандитам. И еще десятка два подобных вещиц положил я на бумагу. Получилась довольно объемистая рукопись, которой я гордился, ибо полагал, что мне удалось взглянуть на привычные явления и предметы под свежим углом. Но, кажется, я забежал далеко вперед. Вас, вероятно, в большей степени занимают не мои литературные изыски, а развитие отношений с Санычем. Сейчас перейду к ним, но прежде одна важная деталь, о которой я забыл упомянуть. На похоронах Алины присутствовал Мамалыгин. Когда гроб с ее прахом опускали в могилу, у него было такое же выражение лица, что и у ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Он посочувствовал мне, но ни о чем не расспрашивал. Убежденность, что он знает все, крепла во мне с каждым днем. Но почему он молчит? Ждет чего-то? Чего? Теперь о Саныче. * * * В любом мало-мальски крупном городе есть улица Полевая, расположенная обычно в самом захудалом районе. Возможно, вам известно, что в нашем городе Полевая огибает взлетно-посадочные полосы аэропорта, затем петляет между глухих стен складов и заборов автобаз и незаметно растворяется среди полей пригородного совхоза. Впрочем, есть на ней небольшие обитаемые анклавы: то тут то там увидишь два-три частных дома, невесть как затесавшихся в промышленную среду. Днем здесь пыльно и шумно: проносятся самосвалы и фургоны, грохочут краны... Но с наступлением темноты всякая жизнь на Полевой замирает, ни одного таксиста не заманишь сюда ни за какие деньги. Полевая держит негласное первенство по убийствам, грабежам и разборкам. Саныч владел небольшим домиком в три комнаты в самом что ни на есть глухом закутке этой неприглядной улицы. Слева тянулась территория "Вторчермета", над которой днями напролет стоял скрежет и лязг металла, справа -- испытательный полигон какого-то института, где проверяли на прочность балки и сваи, с тылу проходила железная дорога. Однако такое местоположение имело и свои преимущества. Подойти к дому незамеченным было невозможно даже ночью, поскольку прожекторы "Вторчермета" освещали пространство перед ним. Жил Саныч бобылем и потребности имел самые скромные. Он не курил, практически не пил, в еде соблюдал умеренность. Похоже, не тянуло его и к женщинам. Обстановка в доме была спартанской, чистота повсюду царила идеальная. Одна из комнат напоминала гостиничный номер -- здесь стояли четыре кровати, чтобы при случае было где расположиться всей командой. А команда Саныча состояла из трех накачанных парней решительного вида, которые имели свое жилье в городе, но могли собраться по первому зову. * * * Первой нашей жертвой стал директор швейной фабрики. По сведениям Саныча, он давно уже организовал подпольный цех, выпускающий "импортные" джинсы, и поставил дело на широкую ногу. Все было разыграно как по нотам. Явившись к директору в кабинет, я представился литератором, собирающим материал о передовиках производства. Нельзя ли рекомендовать кого-либо из отличившихся швейников? Едва он втянулся в беседу, как я задействовал биополе, велев моему визави выложить всю подноготную о зарытых сокровищах, коли таковые у него имеются. Впав в транс, директор поведал, что зарыл две банки с золотишком и алмазами на задах двора своего дальнего родственника, живущего в одной из окрестных деревенек. Далее я осведомился, кто из его сообщников и клиентов может иметь аналогичные захоронки. Он назвал четверых. В кармане у меня был диктофон. Выведав все, что нужно, я обработал его блокиратором, после чего мы вернулись к разговору о передовиках производства. Записав для виду пару фамилий, я откланялся, пообещав позвонить на днях. В тот же вечер Саныч с командой совершили увлекательное путешествие в указанную деревню, откуда привезли два трехлитровых баллона: один был набит золотыми николаевскими десятками, второй заполнял так называемый ювелирный лом -- золотые колечки, браслеты, серьги, часы... В нем же находился небольшой коробок с несколькими десятками бриллиантов. Себе я забрал шестьдесят процентов найденного, предложив Санычу удовлетвориться двадцатью пятью, а своим орлам раздать по пять. Возражений не последовало. Но вскоре после того, как кандидатуры Саныча были выпотрошены, а в дело пошли типы, обнаруженные мною, я поднял свою долю до семидесяти пяти процентов. И снова -- никаких возражений, ибо благосостояние нашей команды -- каждого ее члена -- росло как на дрожжах. Надеюсь, не нужно пояснять, что общался я исключительно с Санычем, оставаясь для других загадочным Мистером Икс. Действовали мы всегда по одной и той же схеме. Иногда возникали забавные коллизии, и я не мог удержаться от того, чтобы параллельно с изъятием клада не сыграть веселую шутку. ...Отправился я как-то "раскручивать" директора местного масложиркомбината, некоего Балтабаева. Это был невероятный болтун и паталогический хвастун, который ради красного словца не пожалел бы не только родного отца. Ходили упорные слухи, что где-то он прячет свой бюст, отлитый из чистого золота. Невероятно, но Балтабаев туманными намеками поддерживал эту версию, полагая, вероятно, что она придает ему вес в обществе. Я воздействовал на него биополем. И что же? Вранье! Развесистая клюква! Жареная газетная утка! Не было никакого бюста. Правда, золотишко имелось. (Возможно, его даже хватило бы на пару отливок.) Все оно находилось в виде монет, колец, всяческих ювелирных поделок. Впрочем, был еще мешочек -- килограмма на полтора -- золотого песка. Не знаю уж, где Балтабаев его раздобыл. Реки и ручьи в наших краях никогда не считались золотоносными. Имелся и второй мешочек -- с двумя сотнями алмазов, но довольно мелких. Мне даже показалось, что они искусственные, и я отдал их Санычу. Балтабаев, несомненно, был убежден, что схоронил свой клад сверхнадежно. Еще бы: тайник он устроил в стене глубокого колодца, а колодец тот находился в пригородном поселке, где круглогодично снимал дачу один его доверенный человечек. - Поскольку колодец находился на виду -- в центре двора, пришлось пойти на маленькую хитрость. Выяснив, что человечек Балтабаева (ничего не знавший, между прочим, о кладе) по вечерам любит чаевничать, один из наших парней незаметно проник в дом и подсыпал тому в чайник клофелинчику. Вскоре чаевник отключился. Орлы Саныча спустились в колодец, нашли захоронку и почистили ее, но тару оставили на месте, набив ее захваченными с собой черепками и всяким мусором -- такова была моя прихоть. Наутро я позвонил разудалому директору, придав голосу ехидно-грозную интонацию: -- Балтабаев, ты? -- Да-а... -- протянул он. -- Кто говорит? -- Дьявол! -- рявкнул я. -- С тобой говорит дьявол! Из ада! Понял, хапуга?! -- Эй, что за шуточки? Сейчас вызову милицию! -- Милиция тебе не поможет! -- продолжал я стращать бедолагу. -- За твои прегрешения, за твое мздоимство и бессовестное воровство я превращаю все то золото, что ты спрятал в колодце, в черепки и сор! С того конца провода донеслось громкое мычание. -- А для тебя, Балтабаев, я приготовил хорошенькое место в преисподней. Раскаленная сковорода уже ждет твою жирную задницу! Милости просим! -- и, смеясь, повесил трубку. На следующий день я не поленился еще раз съездить на масложиркомбинат специально для того, чтобы полюбоваться лунообразной пачкой Балтабаева. Да, это было зрелище! Кожа на его щеках, позеленевших и небритых, висела складками, как будто он потерял за минувшие сутки половину веса. Куда подевался его несносный апломб! В глазах читалось дикое смятение, граничащее с тихим помешательством. Говорят, с той поры он стал заикаться и не может вылечиться по сей день. За все это время у нас случилась единственная осечка. Директор городского Дома культуры, попутно промышлявший перепродажей левого товара наших цеховиков, оказался столь косноязычным, что за десять минут так и не сумел внятно объяснить мне, где же хранит свою мошну. -- Увидишь такую хреновину, -- вещал он, разводя руками, -- а за ней будет штуковина с загогулиной, шагай от нее десять шагов на вторую хреновину... -- И так без конца. И это была отнюдь не хитрость -- мое биополе напрочь нейтрализовало это качество, -- просто бедняга имел ограниченный запас слов. Разумеется, мне не составляло особого труда придумать способ, как все-таки "расколоть" его, но я решил, что ситуация настолько анекдотическая, что пусть этот краснобай гуляет. Тем более что объем его сокровищ не стоил серьезных усилий. Итак, наш бизнес наладился. Колесо завертелось. Парадокс, но теперь пришлось подумать о собственном тайнике. Не помню, писал ли я, что на даче в Жердяевке имелся просторный и сухой подвал. Я нанял рабочих, которые хорошенько забетонировали два крайних чулана в нем, усилив бетон арматурой и тремя рядами металлической сетки. Затем пригласил специалиста по стальным дверям и сейфам. Он установил бронированные двери-щиты с кодовыми замками, как в крупных банках. Разумеется, после окончания работ я воспользовался блокиратором, чтобы избавить память этих людей от ненужных подробностей. Повышенную активность в этот период проявлял дед Пономарец. Он юлой крутился рядом и как бы невзначай, ненароком, пытался проскользнуть в подвал. Пришлось применить старое надежное средство: только изрядная доля выпивки избавляла старика от излишнего любопытства. Вход в подвал я тоже переделал. Раньше он находился в прихожей, теперь же я велел устроить его в одной из комнат, причем таким образом, чтобы подвал соединялся с башенкой. В первом отделении своего тайника я хранил материальные ценности. Приятно было иной раз зайти в эту каморку и постоять четверть часа, любуясь тусклым блеском золота. Через некоторое время мои запасы, которые на протяжении многих лет одни люди выманивали у других, были сопоставимы с легендарными пиратскими кладами. Притом что дело только раскручивалось. Во второй каморке я устроил фонотеку. Здесь хранились магнитные записи с откровениями городских тузов, где они закладывали друг дружку. Коллекция росла. Она содержала сотни и тысячи имен. Тут обосновались и прожорливые акулы, и ухватистые сомы, и разбойные щуки, и колючие ерши. Хватало также крокодилов, удавов, шакалов, гиен и подколодных гадюк. Имелось несколько редких экземпляров тигров и барсов. В изобилии водились подпольные крысы и мышки всех мастей. Такой вот зоопарк. И все эти особы были в моей власти, я знал их тайны, располагал компроматом, способным повлиять на передел завоеванной территории и расстановку сил. К примеру, строгий Петр Поликарпович, дружбы с которым так домогался Китель, взяток не брал, но не в силу кристальной честности, а по причине трусоватой натуры. Каждый день его одолевало искушение, но одновременно перед внутренним взором представала сцена позорного разоблачения, и он пасовал. Мало кто знал, что эту важную персону можно купить за ничтожнейшую подачку, лишь бы она не попахивала взяткой. А вот железнодорожный начальник беззастенчиво хапал направо и налево. Ларчик открывался просто: в белокаменной тот имел могущественного покровителя. Да, моя фонотека воистину была богатством куда более ценным, чем золото, -- настоящая энциклопедия человеческих пороков. Изучая ее, я все отчетливее видел механизм общественного устройства, по крайней мере в наших весях. Давно ли он, этот механизм, казался мне хаотичным набором шестеренок? Святая простота! Наше пресловутое разгильдяйство, наша неразбериха -- ловко состряпанный миф. Не было никакого хаоса. Вакуума не существовало. Все было схвачено, притерто и застолблено. Все разрабатывалось, каждая нефтяная скважина имела владельца. Каждая золотая жилочка кормила своего старателя. Рука мыла руку, а ниточки тянулись куда-то за пределы области. И дальше. И еще дальше. Хотя я и оговорился, что моя коллекция включала сотни имен, но много ли это для города с более чем миллионным населением? Жалкая доля процента. Однако эта кучка решала все. Чужих в этот тесный круг допускали с огромным скрипом, а после долго приглядывались -- не вышло ли ошибки... Полагаю, у вас уже готов вопрос: неужто среди городской верхушки не нашлось ни одного порядочного и честного человека? Драгоценный друг! Да ведь я искал совсем других людей! Были, безусловно, и порядочные, и честные. Как не быть?! Но я-то в них не нуждался... Кстати, среди городской верхушки я не обнаружил ни единого диза. Впрочем, меня это уже не интересовало. Я их и не искал. Вообще, моя работа как агента Диара практически прекратилась. Новых заданий я давно не получал, а Мамалыгину звонил от случая к случаю. Да и он не обременял меня звонками. Однажды поздним вечером я сидел у себя дома в ожидании Саныча. Накануне я "раскрутил" директора городского кладбища, который наваривал хорошую деньгу на погребальных услугах, да еще ссужал ее в рост под грабительские проценты. Тайник он устроил непосредственно в собственном хозяйстве. Дорога ближняя, работы немного. Саныч давно должен был вернуться. Но он не появлялся. Я посмотрел на часы. Ого! Скоро полночь. Куда же запропастились эти черти? Спустившись вниз, я завел "Волгу" и помчался к центральному кладбищу. * * * Когда я подъехал к кладбищенским воротам, было без нескольких минут двенадцать. Вдоль дороги, опоясывавшей ограду, горели редкие фонари. Но внутри царил непроглядный мрак. Воздействовав биополем на сторожа, я беспрепятственно проник на территорию этого пристанища усопших. Десяток шагов -- и тьма окутала меня со всех сторон. Несмотря на увлечение фантастикой и мистикой, я не верю в чертей и привидения, в оживших мертвецов и барабашек, в переселение душ и зомби. Но когда из абсолютного мрака до меня донесся чуть слышный женский шепот "Вади-и-им...", сердце мое запрыгало у горла, а ноги приросли к дорожке. И тут же передо мной появилась Алина в золотистых одеяниях, с медью волос, струящихся на ветру. Прошла страшная секунда. Конечно же, это была не Алина, а только ее бронзовое изваяние, на которое сквозь просвет в ветвях деревьев упал лунный луч. А за шепот я принял шелест листвы. Итак, все объяснилось по законам физики, однако никакая сила в мире не заставила бы меня сделать хотя бы шаг вперед. Каждой клеточкой я ощущал, что едва поравняюсь с памятником, как на моем горле сомкнутся бронзовые пальцы. А ведь чуть дальше, там, где тьма еще плотнее, наверняка сидит на гранитной плите обгоревший как головешка Федор, зорко вглядываясь пустыми глазницами в темноту. "Вадим, ты не представляешь, сколько в человеческом организме железа! Я только здесь понял! Подойди, я сотру тебя в порошок, и мы будем квиты!" Они опять сговорились! Я невольно отступил назад. Нет, не могу! Пропади пропадом эта захоронка! Я вышел за ограду, сел в машину и помчался на Полевую, которая в этот ночной час почти не отличалась от кладбища. В домике Саныча светились два окна. Но его старенького "Москвича", который он обычно ставил перед крыльцом, не было. Прихватив блокиратор, я двинулся через двор. На полпути у меня возникло ощущение, что в тени сарая кто-то скрывается. Я напряг биополе. На дорожке, ярко освещенной вторчерметовскими прожекторами, возник крепко сбитый парень по кличке Белый, один из волонтеров Саныча. (Меня он, разумеется, не знал.) -- Что случилось? -- спросил я, подавляя его волю. -- Кажись, влипли, -- косноязычно выдал Белый. -- У нас был уговор, что встречаемся здесь в десять. Приезжаем. В доме темнота. Заходим. Саныч лежит на полу возле дивана в луже крови. Много натекло. Похоже, ударили финкой. Думаем, Санычу хана. Но еще дышал. Я с трудом воспринимал услышанное. -- Где он сейчас? -- В центральной больнице. Мы и отвезли. Сдали в приемный покой и смылись. Но после стали соображать. Пальчики Саныча, думаем, ментам известны. Так что на эту хату они вот-вот выйдут. А тут разные опасные вещи хранятся... Ну, пистолеты, и все такое прочее. Кому забрать? Кинули на спичках -- выпало мне. -- Он посмотрел на часы: -- Времени много прошло, надо рвать когти. Менты вот-вот налетят. -- Кто напал на Саныча? -- А хрен его знает! Окно со стороны сада раскрыто. Следы -- к железке. А там -- на гравий. Не видать. Да и электрички бегают часто. Вскочил -- и привет! -- Ты все забрал, что надо? -- Да. -- А где машина? -- Стоит за полигоном. -- Ну, иди. И забудь все, что сейчас было. Когда он повернулся, я хорошенько облучил его блокиратором. Теперь он обо мне и не вспомнит. * * * Центральная больница находилась в глубине обширного парка. У дежурного врача -- молодого человека в роговых очках -- я узнал, что Саныч лежит в двенадцатой палате на третьем этаже. В коридоре дорогу мне преградила дежурная медсестра, похожая на строгую учительницу начальных классов. -- Как вы сюда попали?! -- со священным трепетом воскликнула она. -- По лестнице, -- усмехнулся я и "впрыснул" ей оглушительную дозу положительных эмоций. -- Мне нужно увидеть Балашова. -- Вообще-то это не положено, -- вздохнула она. -- Но знаете, он буквально выкарабкался из могилы. Не вижу ничего дурного, если вы издали посмотрите на своего друга. Он ведь ваш друг? -- Да, -- кивнул я. -- Только недолго. И постарайтесь не шуметь. -- Как прикажете. Саныч лежал на спине, укрытый до подбородка простыней, под которую убегала резиновая трубка. "Саныч..." -- мысленно позвал я. -- Хозяин... -- прошептал он. "Только одно слово: кто тебя?" -- Макс... Но ты не волнуйся... я тебя... уберег... "Спасибо, Саныч. А теперь -- спи". Макс! Дело принимало скверный оборот. Избавив память медсестры, а затем дежурного врача от ненужных воспоминаний, я покинул больницу. * * * Всю ночь я не сомкнул глаз, размышляя о случившемся. Значит, Макс, которого я полностью списал было со счетов, снова замаячил в моей судьбе? Что произошло между ним и Санычем? Многое ли известно Максу о делах команды? И где он сейчас? Я не смогу ответить на эти вопросы прежде, чем Саныч не окрепнет и не расскажет во всех подробностях о стычке в домике на Полевой. Теперь же надо подумать о другом. Возможно, уже завтра к Санычу пожалует следователь. В сообразительности Саныча я уверен на все сто. Но если попадется дотошный следователь, то накопать он может много. Например, пальчики Макса. Наверняка этот болван в изобилии оставил их в доме. Очень длинную цепочку можно вытянуть за эту ниточку... Когда-то Саныч, так, на всякий пожарный, дал мне телефоны своих орлов. Отыскав их, я позвонил Белому: После серии длинных гудков трубку сняли. -- Кто говорит? -- раздался настороженный голос, по которому я узнал своего недавнего собеседника. -- Слушай внимательно, Белый. Это хозяин. -- Чего-чего? -- Не перебивай. Саныч выкарабкался. Будет жить. Но сам понимаешь, если у него начнутся неприятности, то доберутся и до тебя. До всех вас. -- Ну? -- Немедленно, прямо сейчас жми на Полевую и хорошенько поработай там тряпкой. Я имею в виду отпечатки. Да смотри, чтобы никто тебя не засек. -- А вдруг там уже менты? -- Они еще не раскачались. -- Ладно... Лужу тоже вытереть? -- Ее оставь. Действуй! * * * Саныч шел на поправку, но так умело имитировал бессознательное состояние, что врачи целую неделю не допускали к нему следователя. Зато у нас состоялся важный разговор. Вот о чем поведал Саныч: -- Хозяин, я знал, что как только Макс освободится, то тут же разыщет меня и потребует долю. Я готовился к встрече. Извини, что ничего не сказал тебе. Думал, обойдется тихо-мирно. Дам ему денег, и он умотает куда-нибудь подальше... Макс пришел со стороны железной дороги за двадцать минут до приезда моих парней. Его губы улыбались, но глаза смотрели недобро. "Привет, Саныч! -- сказал он, возникая из темноты. -- Ловко ты нас тогда подставил. На то ты и Саныч! Так огрел по башке, что до сих пор не могу вспомнить, какого же фраера мы тогда раскалывали. Десять лет оттянул от звонка до звонка. А ты тем временем пивком баловался, курочек щупал, а, Саныч? На наши общие денежки, между прочим". -- "Не имело смысла садиться всем, -- ответил я как можно спокойнее. -- А твою долю я сохранил. Можешь получить хоть завтра". -- "Сохранил долю, говоришь? -- усмехнулся он. -- Так ведь и проценты наросли". -- "Получишь вместе с процентами". Вдруг он извлек из рукава финку и принялся играть ею передо мной. "Нет, Саныч, этого мне мало". -- "Чего же ты хочешь?" -- "Войти в дело". -- "Нет у меня никакого дела. Так, перебиваюсь по пустякам". Тут Макс развеселился и долго хохотал. Вдруг резко оборвал смех и приставил нож к моему горлу. "Хитришь, паскуда! За фраера держишь?! Я ведь не сразу к тебе пришел. Присматривался к твоей хате, видел, как ты со своими шестерками шастаешь туда-сюда по ночам". -- "Ты не так понял". Подобного я от него не ожидал. Мне казалось, он возьмет деньги, скажет на прощание пару ласковых слов и умотает. Но Макс изменился за эти годы. Стал хитрее. И еще злей. -- "В общем, так: или ты прямо сейчас ведешь меня к своему хозяину, или..." Он слегка кольнул меня лезвием в плечо. В его глазах появилось безумие, приступов которого я всегда опасался, имея с ним дело. "Нет у меня никакого хозяина". -- "Брось, Саныч! Я-то тебя знаю! Без хозяина ты работать не можешь". Вот тут-то он был прав. Некоторое время разговор продолжался в таком же духе. Я пытался образумить его, перенести встречу на завтра, но он не шел ни на какие уступки и с каждым моим ответом сатанел все больше. Я тайком глянул на часы, вот-вот должны были подъехать мои ребята. Макс перехватил мой взгляд. "Гостей поджидаешь?" -- "Поздно уже для гостей", -- ответил я, и в этот момент с дороги свернула машина и зарулила во двор. Не будь этого совпадения, возможно, мне удалось бы постепенно утихомирить его. Но когда свет фар заметался по комнате, Макса охватило безумие. Не думаю, что он собирался меня убивать. Я был ему нужен. Скорее, все произошло неожиданно и для него самого. Блеснула финка -- дальше ничего не помню. Саныч поднял на меня глаза, полные тревоги: -- Хозяин, это опасный человек! Он затаился и ждет. Как только меня выпишут, он появится снова. Подстеречь его трудно. Он, как голодная пантера, прыгнет из темноты в самый неожиданный момент. Он может уволочь меня в какую-нибудь дыру и пытать. Он сумасшедший! -- Тревога в глазах Саныча сменилась страхом. -- Помоги мне, хозяин! Спаси! Он и сюда может прийти! -- Спокойно, Саныч. -- Я сжал его узкую, слабую ладонь. -- Придумаем что-нибудь. Поправляйся пока. Версию для следователя ты уже сочинил? -- А что тут сочинять? Готовился ко сну, услышал шум за стеной, вышел во вторую комнату, вдруг -- удар. Потерял сознание... -- У следователя может возникнуть вопрос: кто отвез тебя в больницу? Из уединенного домика? -- А я сумел доползти до дороги. Дальше ничего не помню. Наверное, какой-то хороший человек проезжал мимо. -- Ладно. За неимением лучшего сойдет и это. Выше нос, Саныч! Мы такой соорудим капкан, что наша пантера сломает хребет. * * * Поразмыслив, я решил, что нет никаких оснований скрывать от других мое знакомство с Санычем. В результате получил повестку от следователя. На беседе я объяснил, что как литератор, пишущий на научные темы, давно интересуюсь проблемой утилизации отходов. Известно ли вам, товарищ следователь, что металлолом можно перерабатывать в порошок, а из того, в свою очередь, изготавливать нужные народному хозяйству детали? Исключительно перспективное направление! Кстати, вы не читали моих статей? Вот вам книжечка, могу надписать. Разрабатывая тему, я случайно познакомился с Балашовым, живущим возле "Вторчермета". Весьма положительный человек. Спокойный, выдержанный. Безумно жаль, что он стал жертвой разбойного нападения. О круге его общения ничего не знаю. Нет, никаких догадок не имею. Вы спрашиваете, где я находился в ту ночь? На своей даче, в Жердяевке. Супруги Пономарцы могут подтвердить. Теперь я бывал у Саныча не таясь. Сделал приличные подарки лечащему врачу, медсестрам и нянечкам в надежде, что они удвоят внимание к больному. Носил передачи, попросил подыскать опытную сиделку, пообещав щедро приплачивать ей. От идеи нанять охранника я отказался. Нет, не станет Макс нападать на Саныча в больнице. Слишком опасно. Притом Саныч ему необходим как источник информации. Макс затаился и терпеливо ждет выписки своего бывшего подельника. Пусть ждет... Словом, в эти дни Саныч стал значить для меня гораздо больше, чем просто исполнительный помощник. -- Саныч, расскажи что-нибудь о себе, -- попросил однажды я. -- Что именно, хозяин? -- Как ты дошел до жизни такой? По натуре тебе надо бы служить в какой-нибудь солидной конторе, сочинять хитроумные отписки, подсиживать глуповатых начальников, а по вечерам возвращаться в лоно семьи, где тебя будут ждать покой и душевное тепло, вкусный ужин, тапочки и кресло перед телевизором. -- Наверное, ты прав, хозяин, -- задумчиво ответил он. -- Может, так оно и вышло бы, но... Детство у меня было несладкое. Папаша здорово прикладывался, поколачивал маму, да и мне доставалось на орехи. Но больше, чем пьяного отца, я боялся Витьку Прушникова по прозвищу Пруш, заводилу местных хулиганов. Впрочем, боялся я всех этих грубых и нахрапистых парней, потому как был слабенький и безответный. Они же, чувствуя мой страх, издевались надо мной с особой изощренностью. Каждое возвращение из школы -- а жили мы в перенаселенном бараке в самой грязной и бедной части города -- было для меня пыткой. Помню, однажды они вываляли меня в зловонной луже. Как раз был праздник, накануне мама всю ночь штопала и утюжила мой единственный костюм, чтобы я выглядел понаряднее, а эти подонки все испохабили. Да еще дома отец задал мне трепку. Я забился в какой-то угол, дрожа от обиды и заливаясь горючими слезами. Как же мне жить дальше, думал я. Мне всего тринадцать лет, и конца издевкам не предвидится. Я не смогу больше терпеть. И вдруг я понял, как избавиться от издевок. Надо оказать какую-нибудь услугу Витьке Прушу, такую важную, чтобы он взял меня под свое покровительство. Тогда ни один из его босяков меня и пальцем не тронет. Но что предложить? Больше всего Витьку интересовали деньги. Его компания отбирала мелочь у пацанов, обшаривала карманы пьяных, но на более серьезные дела пока не решалась. А что, если... Отец, а он работал строителем в СМУ, не раз матерился дома по поводу того, что деньги в контору привозят двадцать восьмого числа, а зарплату дают только после первого, чтобы, значит, в завершающие, ударные, дни месяца никто не напивался. Держат их в задрипанном сейфе, который под силу открыть даже младенцу. Не дай Бог, сокрушался папаша, какой-нибудь ворюга пронюхает -- останешься без копейки. Свое родное СМУ он обычно называл ЧМУ или ЧМО, мехколонну -- механизированную колонну, где работал до этого, -- смехколонной, наш барак -- естественно, бардаком. Мир, по его понятиям, состоял из множества ЧМУ, смехколонн и бардаков. Папашино СМУ находилось неподалеку от нашего жилища, в глухой и уединенной местности. После праздников я отправился туда, вроде бы в поисках отца, а сам внимательно осмотрел территорию, расположение комнат в конторе, возможные подходы... Мой визит ни у кого не вызвал подозрений. Саныч вздохнул. -- Взяли мы эти денежки. Я, хоть и был пацан, придумал такой ловкий план, что обошлось без последствий. Пруш меня зауважал и приблизил. Больше меня не обижали. А колесо покатилось, пока не довезло меня до Кителя. У него на службе я был, считай, двенадцать лет. Ну, а дальнейшее тебе, хозяин, известно... -- Ты был женат? -- Нет. -- Почему? -- Жизнь у меня беспокойная. Не хочу, чтобы мои близкие страдали так же, как в детстве страдал я. -- Он доверчиво посмотрел мне в глаза. -- Но с тобой, хозяин, я впервые почувствовал себя человеком. -- Знаешь что, Саныч... -- Я поправил его одеяло. -- Не называй меня хозяином. Слишком уж раболепно. -- А как же? -- Ну, раз ты -- Саныч, то я, давай договоримся, буду Федорыч. -- Идет. -- Он мягко улыбнулся. В этот момент в палату вошла та самая сиделка, которую по моей просьбе подыскали для персонального ухода за Санычем. Это была крупная, приятной полноты женщина с приветливым лицом, чем-то напоминающая кустодиевских красавиц. -- Виктор Александрович, пора обедать, -- пропела она. -- А вам, Вадим Федорович, надо уходить. И так долго пробыли. Больному нужен покой. Я присмотрелся к ней внимательнее. Ясные, чистые глаза, плавная линия пухлого подбородка, милая, этакая домашняя улыбка... Халатик так и трещал под напором плоти. А не пригласить ли мне ее в Жердяевку и не посмотреть, какова же она без халата? Но не сейчас. Сначала пусть она поставит на ноги Саныча. -- Как вас величают? -- спросил я. -- Вика, -- ответила она, вдруг вспыхнув. Румянец делал ее еще краше. -- Виктория -- значит, победа, -- улыбнулся я ей. -- Мне нравится, Вика, как вы работаете. Оставайтесь такой. А засим -- выполняю ваше распоряжение. -- Я поднялся. -- До свидания! -- До свидания, -- пропела она. -- До свидания, Федорыч! Признаться, я полагал, что пробудил в сердце пышнотелой красавицы интерес к своей персоне. Но уже на выходе из палаты, случайно глянув в висевшее на стене зеркало, увидел, что Виктория нежно поглаживает руку Саныча. Ого! Да никак здесь роман! Ай да Саныч! Ай да скромник! Ладно, уступаю ему без боя. На мой век хватит других красоток. Проходя по коридору, я представил себе их рядом: сухой, как спичка, Саныч и крупная сочная ягода -- Вика-ежевика. Забавно! * * * Я еще не знал, что сделаю с Максом. Но для начала решил осмотреть тылы домика на Полевой, откуда прокрался этот мерзавец. Впритык к забору тянулась двухпутная железная дорога с весьма интенсивным движением. Здесь ходили не только товарняки, но и скорые, и электрички. Я сразу же понял, с какой легкостью Макс мог наблюдать за присутствием Саныча. Достаточно было сесть в любую вечернюю электричку и посмотреть из окна, горит ли в домике свет. Метрах в трехстах находилась платформа "Полевая", чрезвычайно оживленная днем и совершенно пустынная с наступлением сумерек. Ознакомившись с расписанием, я убедился, что в тот злополучный вечер Макс приехал именно на электричке. Видимо, и в дальнейшем он будет пользоваться ею. За железной дорогой раскинулась территория мясокомбината, периодически наводящего зловоние на всю округу. Трехметровый бетонный забор поверху обтягивала колючая проволока. Под ним буйно разросся бурьян -- выше человеческого роста. Идеальное место для засады, откуда отлично просматривается освещенная рядом фонарей платформа. Да и горящие всю ночь прожекторы "Вторчермета" и мясокомбината -- мои союзники. В противоположной от платформы стороне железная дорога круто огибала нефтебазу. Помнится, Саныч рассказывал как-то, что это место облюбовано самоубийцами. Чуть не каждый месяц какой-нибудь несчастный сводил тут последние счеты с жизнью. Были и случайные жертвы, особенно после авансов и получек. Масса пьяного народу перетекала через рельсы именно на этом опасном закруглении, будто не ведая, что тормозной путь у поезда, тем более скорого, -- больше километра. Так что же мне делать с Максом? Но сначала надо его выманить из норы. * * * Я не хотел ни в малейшей степени рисковать Санычем, единственным на сегодняшний день человеком, который хоть что-то затронул в моей душе. Вскоре сложился план. В нашем драматическом театре на вторых ролях служил актер по фамилии Струйкин, обликом несколько напоминающий Саныча. Ну а полное сходство мог придать грим. Актер был сильно пьющий, с вечно пустым карманом, поэтому на мое предложение согласился без раздумий. Естественно, дело я ему представил как невинный розыгрыш. И вот в домике на Полевой загорелся свет. (Саныча я тайно отвез в Жердяевку.) Моя задача сильно облегчалась тем, что после наступления темноты проходило всего четыре электрички, и мне не было нужды подолгу торчать в бурьяне. Я прослеживал отъезд очередного поезда, а после возвращался в домик, коротая время за беседой с лже-Санычем, знавшим массу любопытнейших театральных историй. Перед проходом каждой электрички он степенно расхаживал -- в качестве приманки -- по двору, освещенному вторчерметовским прожектором. Почему я не дожидался Макса непосредственно в доме? Терпение, скоро узнаете. Макс появился на третий вечер предпоследней электричкой в 23.15. К этому моменту район Полевой прочно погрузился в дрему. Лишь собачий лай изредка нарушал глубокую тишину. Макс был единственным, кто сошел на платформу. Сбежав по ступенькам, он быстро и бесшумно, как пантера, двинулся в мою сторону. Что ж, он сам выбрал свою судьбу! Этот убийца и садист не оставил мне иной возможности. Пора раз и навсегда оборвать цепочку злодеяний, которыми унизан путь этого мерзавца. Через четыре минуты должен был пройти скорый. Теперь понимаете, почему я не мог поджидать его в доме? Я не успел бы. Когда Макс приблизился на достаточное расстояние, я послал ему мощный мысленный приказ. Он с ходу остановился, будто налетел на невидимую преграду. Оглядевшись на всякий случай, я покинул свою засаду. -- Макс, куда топаешь? -- Надо развязать язык одному сучонку, -- ответил он с закрытыми глазами. -- Что ты собираешься с ним сделать? В его правой руке блеснула финка. Очевидно, та самая. Я так и не понял, откуда она появилась. -- За ним должок. -- Он ведь предлагал тебе деньги? -- Собачье дерьмо! Дешевка! Мелочью хочет откупиться. А я за него срок мотал. Или он сведет меня с хозяином, или я вырежу его сердце. Поглядим, зашьют ли его во второй раз. Где-то далеко-далеко послышался перестук колес. Продолжать беседу не имело смысла. -- Макс, становись на шпалы, на второй путь, и топай вперед. Да поторапливайся! Он подчинился. Я шел за ним сбоку по извилистой гаревой тропинке, строго контролируя дистанцию. Когда мы приблизились к опасному закруглению, о котором я упоминал, скорый был совсем рядом, хотя его и закрывали цистерны нефтебазы. Ну, пора! Я бросился в густые заросли бурьяна, которого и здесь было предостаточно. Локомотив вырвался из-за поворота. Мощный прожектор, похожий на удивленный глаз циклопа, высветил поджарую фигуру Макса, стоявшего между рельсов. Раздался протяжный гудок. Должно быть, я непроизвольно ослабил контроль. Макс вдруг встрепенулся, словно выходя из транса и обретая способность здраво рассуждать. На миг я заколебался, пораженный чудовищностью своего замысла. Макс рванулся было в сторону, но я, собрав волю в кулак, послал ему последнюю команду. В следующую секунду локомотив подмял его под себя. Надрывно завизжали тормоза. Пригибаясь, я бросился к забору нефтебазы, вдоль которого тянулась тропинка, выводящая на Полевую, и через несколько минут вошел во двор Саныча с другой стороны. Состав стоял напротив. Он полностью прошел через то самое место. Хлопали двери, тревожно переговаривались проводники. Несколько человек с фонарем пробежали к хвосту. Помнится, я где-то читал, что на счету каждого машиниста, в среднем, до десяти человеческих жизней. Им не привыкать. Издержки профессии. Тем более что поворот, где все произошло, давно уже пользуется у них дурной славой. Очередной самоубийца. Только и всего. Струйкин стоял неподалеку. -- Что там случилось? -- кивнул он на замерший поезд. -- Кто его знает? -- Я пожал плечами. -- Вероятно, встречного ждут. -- А-а... -- Знаешь, дорогой, поехали-ка в город. -- А как же розыгрыш? -- Не состоится. Тот человек уехал. Навсегда. -- А мой гонорар? -- Получишь сию минуту. Я подвез актера до театрального общежития, где он обитал, и, покуда тот шел к подъезду, облучил его блокиратором. * * * Я рассказал Санычу, что ночью кто-то опять попал под поезд на злополучном повороте. Судя по найденной финке -- это Макс. Саныч ничего не ответил, но его взгляд, полный трепетной благодарности, был красноречив. Когда мы уже ехали по Полевой, он, смущаясь, как мальчишка, признался, что они с Викой решили расписаться. Похоже, он рассчитывал на мое благословение. И получил его. Я предложил ему поменять адрес. Этот домик засвечен, а кроме того, мало подходит в качестве семейного очага. Отчего бы не купить более приличное жилье? Например, в Жердяевке. Там тихо и зелено, ни лязга металла, ни самосвалов со щебенкой. Да и легализоваться стоило бы основательней. Только-только вышел закон об индивидуальном частном предпринимательстве. Надо пораскинуть мозгами и организовать какой-нибудь кооператив для прикрытия. Что же касается наших пиратских рейдов, то готовить их нужно более тщательно. Чтобы комар носа не подточил. Выждем еще два-три месяца, чтобы никому в голову не пришла мысль связать перерыв в "работе" с его пребыванием в больнице, и продолжим наше благородное дело. Тем более кандидатур хватает. В скором времени Саныч стал моим соседом. Через две улицы он приобрел коттедж -- не такой, конечно, просторный, как у меня, и не такой роскошный, какой был у Алины, но вполне, приятный, чтобы свить в нем семейное гнездышко. Свадьбу сыграли в узком кругу. Кроме меня, четы Пономарцов и трех-четырех соседей, присутствовали, в основном, родственники Вики -- такие же милые, симпатичные и простодушные люди. Зажила новая семейная пара душа в душу. Я поразился, каким галантным и заботливым мужем оказался Саныч. Свою дражайшую половину он готов был носить на руках, несмотря на некоторый избыток ее веса. Каждую свободную минуту он что-то приколачивал, прилаживал или красил, и вскоре их дом засиял как народная игрушка. Нередко я захаживал к ним на чашку чая и, признаться, не раз испытывал внезапный приступ зависти, замечая, с какой нежностью Вика обхаживает своего благоверного. Господи, почему же в моей жизни не было ничего похожего? Между тем раны Саныча зарубцевались, и мы решили, что пора вернуться к доходному промыслу. (Естественно, о тайной стороне жизни своего супруга Вика не догадывалась. Для нее он был заместителем директора кооператива "Старт", выпускающего кожаные ремешки и мундштуки из отходов, получаемых с мясокомбината. В общем, современные "Рога и копыта".) Саныч разыскал своих орлов, выплатил им компенсацию за вынужденный простой, поблагодарил, что не бросили его на Полевой, и колесо опять завертелось. Первым делом взяли-таки тайник на кладбище. Обошлось без мистики и привидений. Нервы у Саныча оказались покрепче моих. Теперь мы действовали более осторожно. Сначала вдвоем с Санычем подробно обговаривали план операции, затем несколько дней он вел наблюдение, и, если не возникало ни малейших подозрений, команда отправлялась за очередной захоронкой. Содержимое моей каморки росло как на дрожжах, пополнялась и фонотека. Но счастья не было. Не было и удовольствия от прожитого дня. Так, рутина, хотя и с блеском золота. Алина перестала являться мне в снах. Как и Федор. Зато начал приходить Макс. Он стоял между рельсов, почему-то в жаркой пустыне под белесым солнцем. Рельсы сходились у горизонта, откуда на огромной скорости несся локомотив. Вот он наезжает на Макса и... обтекает его, будто на киноэкране. А Макс стоит, поигрывая финкой и ухмыляясь: "Я все равно доберусь до тебя, гипнотизер! Ох, доберусь! Попомнишь!" Я просыпался в холодном поту, почти уверенный, что Макс где-то рядом. Но это были только сны. Все чаще по ночам я поднимался в башенку и принимался за очередной рассказ. Мистика, детектив, фантастика, триллер -- идеи переполняли меня. Сюжет легко ложился на бумагу. Но вот какая загвоздка! Стоило мне поставить последнюю точку, как я терял всякий интерес к написанному. Черновики копились в ящиках стола и на полках. Но у меня не возникало желания даже перепечатать готовый текст. Я утратил некие мускулы честолюбия. Дед Пономарец заметно осунулся, но на вопрос: "Васильич, хлопнешь рюмашку?" неизменно вытягивался в струнку: "Всегда готов!" Фекла Матвеевна тоже состарилась, но ее пельмени и бифштексы были такими же превосходными. Мой городской сосед, дядя Миша, открыл у себя в гараже автомастерскую. Руки у него были золотые, и владельцы "Волг", "Москвичей", "Жигулей" и "Запорожцев" съезжались со всего города, так что наш тихий двор стал напоминать своеобразный таксопарк. Через восемь месяцев после выписки Саныча из больницы у Вики родился славный бутуз на четыре кило. Назвали его Антоном. Что ж, значит, Саныч и на больничной койке не терял времени даром. Связь с Мамалыгиным оставалась эпизодической. Новых дизов я не обнаружил, про старых забыл, заданий с Диара не получал. Правда, был один случай, весьма странный. Как-то раз Мамалыгин пригласил меня к себе и вручил несколько бусинок -- синеватых, размером чуть больше горошины. -- Вадим, в окрестностях города, неподалеку от деревеньки Мартынове, археологи раскапывают древний курган. Сегодня утром там обнаружили кости доисторического человека. Тебе надо посетить их лагерь, якобы по поводу подготовки статьи, и незаметно подбросить эти бусинки. -- Хорошо, -- пожал я плечами. -- Сделай это завтра. Я кивнул, но, выйдя от старичка, тут же забыл о них. Назавтра Мамалыгин позвонил: -- Был у археологов? -- Конечно, все в порядке, -- соврал я, досадуя на собственную память. -- Это очень важно, Вадим, -- с нажимом произнес Мамалыгин. Закончив разговор, я принялся искать эти дурацкие бусинки, но их будто корова языком слизала. Наконец я припомнил, что сунул их в пустую пачку сигарет, чтобы не потерялись, а ту скорее всего машинально выбросил. Где их теперь найдешь! Впрочем, бусинки были самые обыкновенные, таких полно в любой галантерейной лавке. Я купил похожие и поехал к археологам. Через два дня Мамалыгин снова позвонил. Куда подевалось его всегдашнее благодушие! Он был даже не раздосадован -- взбешен. -- Ты обманул меня, Вадим! Это подло! Гнусно! Где бусинки, которые я тебе дал?! Пришлось сказать правду. -- Надо бы тебя примерно проучить! -- закричал он и бросил трубку. Признаться, никакого чувства вины я не испытывал. Пропади он пропадом, этот старикашка со своими бусинками! С того дня мы не встречались очень долго. Последние три года были, наверное, самыми спокойными в моей жизни, хотя страну сотрясали немыслимые прежде катаклизмы. Но я сторонился политических бурь. Я стоял над схваткой, поскольку мог соблюсти свои интересы при любом режиме. Я жил не ведая ни страстей, ни желаний. Но не отпускало ощущение, что в чем-то мне еще предстоит разобраться. В чем? Как-то раз, беседуя с Санычем, я нежданно для себя вспомнил: -- А ведь скоро и Китель выйдет на свободу. Саныч ответил мне мягкой и грустной улыбкой: -- Не волнуйся, Федорыч. Я навел справки. Китель -- опущенный. Больше он не опасен. Я молча кивнул. Конечно же, Китель не опасен. По крайней мере, для меня. В тот раз Мамалыгин от души облучил его блокиратором. На веки вечные. Знать бы нам обоим, как мы заблуждались... * * * Новый виток моей судьбы, вместивший столько неожиданных событий, берет отсчет от того дня, когда я вернулся с похорон моей матушки. Она была еще крепкой, совсем не старой женщиной, редко болела, управлялась по хозяйству, но ее бедное сердце не выдержало крушения Государства. Рухнуло то, чему она благоговейно поклонялась сызмальства, что считала справедливым, истинным и незыблемым. Должен сознаться, что при жизни я мало баловал ее вниманием. Увы, таковы многие из нас. Но в эту скорбную минуту постарался исполнить свой последний сыновний долг надлежащим образом. Принял на себя все хлопоты, справил поминки, заказал памятник и, естественно, все оплатил... Оставалось устроить судьбу сестры Людмилы и ее сынишки Толика, моего племянника, о котором вы еще услышите, и в весьма необычном контексте. Людмила по-прежнему была одинока. Что-то не заладилось в ее личной жизни. Вообще, с ней приключилась какая-то странная метаморфоза. Я помнил ее восторженной девчонкой, страстной любительницей сентиментальных фильмов и мороженого пломбир. Затем эта непонятная беременность... Замкнутость... Теперь передо мной была законченная мужененавистница, этакая современная амазонка, недовольная даже тем, что у нее сын, а не дочь. Притом, как выяснилось, она внимательно следила за политическими событиями (вот уж чего ожидал от нее меньше всего!) и имела свое безапеляционное суждение по всем вопросам. В отличие от матушки, которая само слово "Государство" произносила со священным трепетом, Людмила выговаривала "это государство" с таким презрением, словно речь шла о чем-то низком и недостойном. Все было плохо, все требовалось разрушить и перекроить. Я только диву давался, когда же она успела превратиться в антипод нашей доброй мамы, откуда эта злоба и ненависть во вчерашней благонравной девчонке. Но перевоспитывать ее я не собирался, а лишь спросил, какие у нее планы на будущее. Она ответила, что хотела бы вместе с подругами открыть кафе, но не имеет средств на вступительный пай, поскольку при прежней власти в "этом государстве" уделом народа была нищета. Последнюю половину фразы она произнесла с клокочущим гневом, а вот упоминание о подругах содержало столько ласки, что я поневоле подумал, а не стала ли моя милая сестричка лесбияночкой. Впрочем, это ее личные проблемы. Я дал ей денег. Сверх того, что она просила. И обещал дать еще, как только потребуется. Она кивнула с натянутой улыбкой, показавшей мне, как сильно мы отдалились друг от друга. Зато Толик рос молодцом. Не по годам развитый и смышленый, он твердо заявил, что хочет быть банкиром и намерен поступать после школы в финансовый. Но еще не выбрал в какой. -- Замечательная идея, -- поддержал его я. -- Приезжай ко мне летом погостить. И вообще, навещай почаще. А поступить можно в нашем гор