я, медленно опустился вниз, за пределы зрения телепередатчика. Торопливыми частыми толчками проплыл корнерот, похожий на перевернутый вверх дном белый горшок с цветной капустой. Вслед за ним, закладывая безукоризненно плавный вираж, вылетела суматошная стайка сардин, но, с ходу налетев на ядовитые щупальца медузы, сломала строй, рассыпалась елочным дождем. Теперь корнероту торопиться было некуда, и он повис, облапив неожиданную добычу, чуть покачиваясь в танцующих столбах света. Правое изображение объективно повторяло все, что происходило на левом. Но что там творилось! В непомерной пустоте, лишенной намека на перспективу, громоздились, наползая друг на друга, непонятные, фантастически искаженные объемы, с мгновенностью удара рождались и гасли загадочные спирали, параболы, сдвоенные и строенные прямые, расползались и съеживались предельно насыщенные цветом неправильные пятна и бледные, едва видимые круги. Бедный карась оказался распластанным минимум на шесть проекций, которые, накладываясь одна на другую, мигом сконструировали такое чудище с четырьмя хвостами между глаз, что Карагодский нервно расхохотался: - Ну и ну! Еще один сумасшедший! - Что вы сказали? - Я был недавно у своего друга, известного нейрохирурга. Ему удалось получить уникальные фотографии: как видит мир человек, больной шизофренией. Очень похоже. Может быть, Уисс тоже того? Никакой не вожак, а просто сумасшедший? - Простите, Вениамин Лазаревич, одну минуту... Уисс круто пошел вниз. На левом экране заметно потемнело, танцующие столбы исчезли, а сбоку сквозь густую синеву проступило что-то большое и красное. Пан прибавил усиление. Большое пятно оказалось подножием рифа в сплошных зарослях благородного коралла. Причудливые, сильно разветвленные кусты всех оттенков красного - от бледно-розового до багрово-черного - полностью закрывали грунт. Искривленные толстые ветки, словно вешним цветом, были усыпаны белоснежными полипами, и между ними сновали торопливые полосатые рыбки с забавно обиженными физиономиями. Изредка среди этого красного сада попадались игрушечные домики органчика и пышные букеты анемон, лениво сплетающих и расплетающих изумрудно-зеленые плети щупалец. Боком, прячась за камнями, побежал рак-отшельник, таща на раковине двух похожих на шоколадные торты актиний. Морской конек, зацепившийся хвостом за ветку коралла, рассерженно фыркнул на него, сплющив подвижный нос. Внезапно перед самым объектом со дна что-то полыхнуло, подняв тучу мути. Большие мягкие крылья на миг заняли половину экрана, и большой скат изящными взмахами плавников совсем по-птичьи взлетел над коралловым лесом. Ручка усиления дошла до предела, а изображение все меркло и меркло, пока не превратилось в сплошную густо-синюю ночь. Уисс уходил все глубже. - Иван Сергеевич, - раздался тревожный голос Кришана, - Уисс что-то говорит, но я не могу понять... - Почему? - Совершенно другая система сигналов. Линейная. Это не рассказ. Это что-то другое. Но что - не знаю. Почему он перешел на другие сигналы? Чего он хочет? - Это я вас должен спросить, чего он хочет... Дайте звук! Стонущая, нереальная под этим ярким солнцем, над этим ласковым морем, необычная мелодия полилась из динамика. Да, слух не обманывал - это действительно была мелодия, диковинная, но все-таки понятная сердцу, и столько нечеловеческой грусти и покорности было в ней, что холодели руки. Нина подалась вперед, к экрану. Бхаттачария разминал пальцы. Пан сидел, стиснув виски ладонями. Присмиревший Толя бесцельно наматывал на руку какой-то желтый провод. Два других лаборанта, оторвавшись от приборов, во все глаза смотрели на Пана с безмолвным вопросом. А Карагодскому стало вдруг пусто. Он словно увидел себя со стороны - важного, увенчанного званиями и ничего не значащего, потому что ничему не отдавал он целиком всего себя, как Пан... Левый экран давно погас - с телепередатчиком что-то случилось. А по правому, в алых сполохах, едва уловимые глазом, неслись линии, горизонтальные и вертикальные, то прямые, то ломаные, они сталкивались и сгорали, оставляя мгновенные белые молнии. - Это говорит не Уисс, - тихо и как-то чересчур спокойно произнес Кришан. - Это кто-то другой. - Мне кажется, это спор, - добавил он, помолчав. - Уисс спорит с кем-то. Но если верить гидрофонам, в радиусе десяти километров нет ни одного дельфина, кроме... Стонущая мелодия оборвалась, сменившись редкими тихими аккордами, похожими на всхлип волн. По экрану, расходясь, поплыли фиолетовые круги. - А это Уисс... Его "почерк"... Пан горбился, словно собираясь прыгнуть в зеленый омут экрана. Движение фиолетовых кругов прекратилось, они вошли друг в друга и замерли - шесть колец, вложенных одно в другое, а в самом центре засветилась неверная звездочка. Вот звездочка дрогнула, стала приближаться, и все ярче и острее становились ее точеные лучи. Звезда росла, лучи ее протыкали круг за кругом, и круги исчезали, освобождая путь - первый, второй. Но едва только тонкие острия коснулись третьего круга, что-то случилось: звезда налилась кровью, лучи превратились в судорожно трепещущие языки пламени. Синяя молния прошила звезду наискось, звезда съежилась, расплылась и стала желтым шаром солнца, встающего из моря... - Кришан! - взмолился Пан. - Что это значит? - Вероятнее всего то, что Уисс прекращает передачу по непредвиденным обстоятельствам. А солнце - символ ожидания и надежды. Он надеется на лучшее и призывает нас к терпению. - Но почему? Что за обстоятельства? Кришан пожал плечами. - Остроконечная звезда - это у дельфинов, видимо, символ Знания, движения Поиска. А концентрические круги - это формы Знания, его ступени. Очень сложные "рачи", связанные скорее всего с философскими концепциями, о которых мы не знаем ровно ничего... Вы видели, как, соприкоснувшись с третьим кругом, звезда превратилась в горящее пятно - Глаз Гибели, символ опасности... Значит, Знания Третьего круга таят в себе опасность... - Для кого - для нас или для них? - спросил Карагодский. Пан посмотрел на него с удивлением. 6. МАЛЬЧИШКИ Утро только начиналось, и с прибрежных гор тянуло холодом и сыростью. Только снизу, из серой пелены, от невидимого моря, тянуло уютным домашним теплом. Юрка остановился в нерешительности перед самшитовой стеной шоссейного ограждения. До ближайшего подземного перехода надо было сделать крюк метров в триста, а разве мог он сейчас терять хотя бы одну лишнюю минуту? Джеймс, наверное, уже на берегу. Этот длинноногий англичанин всегда и всюду поспевал раньше других. Юрка умел пробираться сквозь самшит. Сначала он погрузил в плотную зеленую стену обе руки. Когда коварный кустарник "привык" и острые колючки перестали ранить кожу, он медленно ввел в стену плечо, потом ногу. Самое главное - не торопиться, не "спугнуть" спящие ветки. И еще ни в коем случае не думать, что тебе надо пробраться сквозь изгородь. Потому что - в этом Юрка был уверен - кустарник умел читать мысли. Стоило только подумать о конечной цели, сделать одно-единственное неосторожное движение - и тысячи крошечных зубов вопьются в твои штаны, рубашку, тело и будут держать мертвой хваткой до тех пор, пока ты не рванешься с воплем из зеленой гущи. Все обошлось благополучно, если не считать одной-двух царапин на щеке. Перед тем как штурмовать вторую полосу заграждении. Юрка с наслаждением потоптался на пустынном полотне дороги. Пластик, влажный от росы, смешно хрюкал под босыми ступнями и приятно грел озябшие, подошвы. Успешно преодолев второй ряд самшитовых зарослей, мальчик вышел к узкому распадку. Огромные деревья с обеих сторон ущелья сплелись вершинами, и под ними было всегда темно. В этой естественной трубе в любую погоду, в любое время дня гудел ветер. Только утром он дул с гор, а вечером с моря. Заросли в распадке были непроходимы, но мальчик знал здесь свою тайную тропу - каменистое ложе ручья. Весной ручей превращался в бурный желтый поток с многочисленными порогами и водопадами, копаться в котором, несмотря на запреты, было гораздо интереснее, чем в море. Летом ручей пересыхал, оставляя едва заметную дорожку из гладко отшлифованного камня. Дорожка была небезопасной: на нее выползали иногда юркие маленькие змейки, от укуса которых нога распухала и поднималась температура. Но если ранку сразу расковырять до крови, а потом поболтать ногами минут десять в морской воде... Вы думаете, она заживет? Ничего подобного! Надо после ванны приложить к ранке горячий круглый камешек, обязательно с дыркой посередине, и тринадцать раз повторить вслух: "Змей, не смей!" Вот тогда обязательно заживет. Спускаясь по тропинке, Юрка чуть не наступил на метрового полоза, который тоже направлялся к морю. Полоз мгновенно свился в разноцветную восьмерку, но с дороги не уполз - мокрая холодная трава была ему не по нраву. Юрка присел на корточки, осторожно дотронулся до полоза - тот вздрогнул и замер. Мальчик провел по оливковой, в желтых крапинках и ромбах спине, и змея доверчиво развернулась, Юрка взял полоза в руки, обвил вокруг шеи и вприпрыжку помчался по каменному желобу. Труба вывела его к самой кромке прибоя, на узкую полоску темной гальки, зажатую между обрывом, напоминавшим слоистый вафельный торт, и валунами заброшенного волнолома. Море дышало мерно, и белые лапы прибоя лениво царапали гальку. Только в тяжелые лбы валунов море ухало со всей силы - земля вздрагивала под ногами. За валунами была бухточка, где даже в шторм вода оставалась удивительно спокойной. Здесь они с Джеймсом держали свою моторку и всякие рыболовные снасти. Но сейчас здесь не было ни Джеймса, ни моторки, а только обидная записка, придавленная камнем: "Прийти тобой второй рейс. Не можно так длинно спать. Рыба хохочут. Джеймс". - Рыба хохочут! - передразнил Юрка и показал записке язык. - Веснушка курносая! Зануда! У меня мама скоро кандидатом будет, а все равно всегда просыпает... Длинно спать! Сон - это самое полезное для здоровья. Нервную систему укрепляет... Полоз сочувственно дотронулся раздвоенным язычком до свежей царапины на щеке. Язычок был холодный и щекотный. Юрка вылез на валун. Туман уже начал отслаиваться от воды, между пушистыми белыми клочьями и блестящей зеркальной поверхностью образовалось чистое пространство, и этот узкий горизонтальный просвет уходил далеко-далеко. В привольном бело-голубом далеке краснело маленькое пятнышко моторки. До Джеймса было не меньше двух километров - вплавь никак не добраться. Но ждать на берегу, пока Джеймс, лихо свесив ноги за борт, бормочет какие-то волшебные английские слова, заклиная поплавок дернуться, - нет, это выше сил! Юрка, наклонившись к самой воде, чтобы дальше было слышно, просвистел условленную трель: - Фью-и-и-осс! Что-то стремительное, темное и страшное встало перед Юркой во весь огромный рост, окатило брызгами с ног до головы, свистнуло в лицо и, прежде чем мальчик успел что-либо сообразить, исчезло. Юрка как стоял, так и сел в воду в штанах и рубашке и сидел в воде по плечи, боясь пошевелиться. Даже удрать сил не было. Очередной накат ткнул в лицо и чуть не свалил на спину, а потом потащил за плечи в глубину. Мальчик вскочил на ноги, фыркая и отплевываясь от соленой воды, и протер заслезившиеся глаза. Вокруг было по-прежнему тихо, спокойно и пусто. Впрочем, нет. В сотне метров от валуна, немного правее далекой моторки, торчал из воды плавник. Он не двигался ни туда, ни сюда - просто торчал на месте, словно черно-зеленый флажок на зеркальной поверхности. - Дельфин! - облегченно вздохнул Юрка. - Ах ты проказа! Негодник этакий! Конечно, я не испугался, а просто поскользнулся. От неожиданности. Вот перед тобой бы так выпрыгнули, посмотрел бы я, что бы ты делал... Откуда я знал, что ты дельфин, а не акула? Юрка отлично знал, что в Черном море из всего страшного акульего племени водятся только безобидные пугливые катранчики, но это не меняло дела. Он даже пожалел, что чудовище оказалось обычным дельфином, а не "тигром морей". Вот если бы это была акула, вот тогда бы он... Флажок нехотя двинулся от берега в открытое море. Это никак не входило в Юркины планы. Он только что снял мокрую одежду, разложил ее на гальке сушиться, а сам приготовился к долгой беседе, чтобы хоть как-то скоротать время. Конечно, дельфин не ахти какой общительный собеседник, но это все-таки лучше, чем разговаривать с мертвыми валунами. - Дельфин, - закричал Юрка, махая рукой. - Куда ты? Иди ко мне! Здесь хорошо, тихо! К великому Юркиному удивлению, флажок остановился и даже сделал несколько неуверенных зигзагов в направлении берега. - Ко мне, ко мне! Но флажок топтался на месте, не обнаруживая особого желания приблизиться. Мальчик испробовал все: он звал дельфина на все лады - и как собаку, и как кошку, и как курицу, разыгрывая целые пантомимы, делая вид, что он поймал рыбу, просто приглашал словами и жестами, улегшись на живот и загребая руками, наконец, отыскав в карманах полиэтиленовую рыбку-блесну на обрывке лески, попробовал приманить дельфина ею. Все было бесполезно. Флажок торчал на месте как приклеенный. Помог полоз. Обеспокоенный странным поведением своего случайного хозяина, он долго вертелся на шее, пытаясь вернуть утраченный покой, а потом вдруг довольно ощутимо цапнул мальчика за ухо. И вдруг Юрку осенило. Наклонившись к воде, он просвистел боевой пароль: - Фью-и-и-ссс! Флажок дернулся и стал описывать замысловатые кривые, которые все ближе подходили к берегу. А Юрка свистел и свистел, пока у него не зазвенело в ушах от собственных трелей. Дельфин сделал последний круг и неторопливо вошел в бухту. Он остановился совсем недалеко от камня, на котором сидел мальчик. Вода в бухточке была достаточно прозрачна, и Юрка мог детально рассмотреть своего нового знакомого. Дельфин как дельфин. Темно-зеленая спина, светло-серое брюшко. И совсем не такой большой, как показалось со страху, - мелкий. И зубы в клюве мелкие. А на крутом лбу белая отметина, как у Уисса. Расставил в стороны боковые плавники и смотрит. Глаза озорные-озорные, как у Джеймса, когда тот подстроит очередную каверзу. Только не серые, а густо-карие, почти черные. - Ну что смотришь? Страшно? - А что такое - страшно? Юрка оторопело уставился на дельфина. Он мог поклясться, что дельфин рта не открывал. Но, кроме него, задавать вопросы было некому. - Это ты меня спросил сейчас? - Я, - ответил дельфин, не открывая рта. Юрка с тоской посмотрел на далекую моторку Джеймса. Вот, оказывается, какие дела. Он не только проспал утреннее свидание с Джеймсом, но и спит до сих пор. И все это ему снится. - Ты не спишь, - сказал дельфин. Мальчик с опаской поджал под себя ноги и начал подниматься с камня. Сон это или не сон, но если дельфин умеет читать мысли... - А ты не умеешь? - спросил дельфин. Да, с таким собеседником держи ухо востро. Хотя что страшного? Дельфины добрые, они никогда не трогают человека. Если есть говорящие скворцы, то почему не быть говорящим дельфинам? Скворец глупый, а дельфины умные, почти как люди. Об этом мама сколько раз говорила. И Иван Сергеевич тоже. Только вот почему Уисс ни разу не заговорил по-человечьи? А этот говорит... - Ты говорящий, да? - Я не знаю, что такое "говорящий". - Ну вот мы с тобой сейчас разговариваем. Как мы понимаем друг друга? - Я не знаю. Я еще маленький. Мама знает. - А где твоя мама? - Близко. В море. Она отпустила меня играть. - А почему ты не открываешь рта, когда говоришь? - Рот открывают, когда едят. Когда думают, рта открывать не надо. Я слышу твои мысли, но не знаю, зачем ты открываешь рот. Ты хочешь есть? "Дурень", - подумал Юрка и тут же испугался: вдруг дельфиненок обидится? "Это я на себя сказал - дурень, не обижайся". Но не тут-то было - мысли словно с привязи сорвались, никогда Юрка не предполагал, что у него такая суматоха в голове, а надо думать так, чтобы дельфиненок все слышал, вернее, все ему слышать не надо, потому что в голову лезет всякая чепуха, а ведь он, Юрка, сейчас представитель человечества перед представителем дельфинов, надо думать что-то очень умное. Что же еще у него спросить?.. - Я ничего не слышу. Ты думаешь очень сбивчиво и непонятно. Думай громче и медленней. И тут в целях спасения человеческого престижа Юрка решился на маленький обман - ради науки, разумеется. Он заговорил: - Люди всегда открывают рот, когда думают громко. Понимаешь, такое свойство. Особое. Поэтому, когда я буду открывать рот, это не значит, что я захотел есть, - это я думаю. Понятно? - Понятно. Туман уже почти совсем разошелся, открыв зеленоватое утреннее небо. Вдоль побережья потянул бриз. Горы неохотно просыпались, потягивались, поднимали к небу каменные головы, становясь на дневную вахту. Мальчик зябко повел плечами, не очень ясно представляя, что, собственно, делать с дельфиненком дальше. Первое удивление прошло, знакомство состоялось, общий язык найден, что же дальше? В гости к себе его не позовешь, с мальчишками во дворе не поиграешь, в турпоход не пригласишь, телефильм не посмотришь... Интересно, что в подобных случаях делают ученые? Дельфиненок, видимо, испытывал те же сомнения. Он нервно шевелил ластами, не зная, направиться ли ему в море, или остаться в бухте. Контакт грозил прерваться в самом начале и самым печальным образом. Юрка отыскал у горизонта красное пятнышко. Джеймс сидит там себе и не знает, какие удивительные вещи здесь происходят. - У тебя есть друзья? - Все дельфины - друзья. - Я говорю о таких, как ты. - Есть. Очень много. Они далеко. В море. - А здесь? - Нет. - Хочешь, я буду твоим другом? - Хочу. Юрка хотел по древнему мальчишечьему обычаю протянуть руку, но вовремя спохватился - вряд ли ласты дельфина пригодны для рукопожатий. - Меня зовут Юрка. Дельфиненок попробовал изобразить это имя вслух, и у него получилось что-то похожее на "Хрюлька". Мальчик чуть не свалился с камня от хохота. Дельфиненок на радостях выпрыгнул из воды, хрюкнул еще раз и тоже скрипуче засмеялся, открыв зубастый клюв. - А тебя как зовут? - спросил Юрка, отсмеявшись. - Фью-и-и-ссс, - лихо просвистел дельфиненок заветный пароль. - Как, это твое имя? - Так меня зовут. - И потому ты приплыл на свист? - Да. - Вот это здорово! А почему ты не подплыл сразу? - Я не хотел помешать тебе. Ты делал что-то очень сложное. - Так это я тебя так подманивал! Оба снова залились счастливым смехом, один - вытирая слезы и хлопая себя по коленям, другой - высоко выпрыгивая из воды и разевая клюв. - Ой, вот Джеймс будет смеяться! Умора! - Кто такой Джеймс? - Мой друг. Видишь, далеко лодка? Это Джеймс ловит там рыбу и ничегошеньки не знает! Он скоро вернется. Мы подождем его, правда? - Зачем ждать? Поплывем! Юрка огорченно опустил голову. - Хорошо тебе говорить - поплывем! Я не доплыву - далеко. И никто не доплывет. Только чемпион какой-нибудь. - Я помогу. Мальчику даже страшно стало: а вдруг это все-таки сон и он сейчас проснется? Проснется, так и не успев прокатиться на дельфине... Затаенная мечта мальчишек всего мира, полузабытая детская сказка... Ну почему нет никого на берегу? Почему его собственная автоматическая кинокамера валяется сейчас на столе, в номере гостиницы? - А как? - неуверенно спросил Юрка, уже по пояс войдя в воду. - На спине. Я сильный. Кожа у дельфиненка была удивительно мягкая и невероятно скользкая - никак не ухватишься. Но после нескольких попыток мальчику удалось устроиться довольно основательно: спинной плавник поддерживал сзади, как спинка кресла, а коленки прочно упирались в боковые ласты. Из такого сиденья не вылететь даже на большой скорости. И руки стали свободными. Бриз потихоньку раскачал море, и накат усилился. Волны со скрежетом грызли гальку, оставляя на берегу клочья пены. От берега пахло йодом и солью. Дельфиненок выходил из бухточки осторожно, опасаясь то ли за себя, то ли за всадника. Когда волна откатывалась, он замирал, чтобы при новой волне отвоевать еще один десяток метров, - и так раз пять. Наконец валуны остались позади. - Держись! Тугой воздух ударил в лицо мальчику и засвистел в ушах. Из-под коленок выросли два лохматых крыла водяной пыли. Юрка от неожиданности схватился обеими руками за ласты, но потом выпрямился - сначала робко, потом уверенно. Какая моторка, какой катер! Такого он не испытывал никогда. Это был изумительный полет. Можно было закрыть глаза и слушать, как замирает сердце, когда ты повисаешь в пустоте, перелетая с волны на волну. Когда мальчик открыл глаза, красная лодка была совсем близко. Они подплыли неслышно и стремительно, и поэтому Джеймс их не заметил. Он сидел, уставившись на поплавок, и клевал носом... Триумф был полный. Пока Джеймс приходил в себя, дельфиненок с Юркой подняли в воде такой тарарам, что чуть не перевернули лодку. Они выписывали вокруг немыслимые спирали и восьмерки, уносились в открытое море и возвращались снова. Потом Юрка перелез со спины дельфина в моторку, а его место занял Джеймс, и все началось сначала - англичанин, растеряв остатки хваленого спокойствия, визжал, вопил, орал не своим голосом какие-то пиратские песни, а дельфин свистел, скрипел, хрюкал - и все вокруг кружилось, летело, падало и снова взлетало, и тощая фигурка светловолосого мальчишки на живой зеленой торпеде неслась и неслась сквозь холодное пламя моря. Наконец все трое умаялись и, совершенно измученные, улеглись отдыхать - мальчишки на дно лодки, а дельфиненок рядом на волну. И тут Юрка обнаружил интересную деталь: Джеймс совершенно свободно лопотал с дельфином по-английски! Юрку это немного задело: ведь первым установил контакт он, а не Джеймс, поэтому дельфин хотя бы из уважения должен думать по-русски. Он спросил дельфина почти сердито: - Откуда ты знаешь английский язык? - Я не знаю, что такое английский язык. - Но ведь ты слышишь мысли Джеймса? - Да. - И мои мысли слышишь? - Да. Когда ты думаешь громко. - А мы с Джеймсом понимаем друг друга очень плохо. - Почему? - Потому что мы говорим на разных языках. Ну, как тебе объяснить? Я, например, называю берег "земля", а на языке Джеймса он называется "лэнд". Дельфиненок подумал с минуту, потом свистнул. - Я, кажется, понял. У нас тоже в разных морях есть разные свисты. Если свистит дельфин из холодного моря, то дельфин из теплого моря этот свист не поймет. Но все дельфины умеют думать одинаково... - Выходит, и люди думают одинаково, а только говорят на разных языках? - Вы с Джеймсом думаете одинаково, и я одинаково хорошо слышу ваши мысли. - Вот здорово! Если бы люди умели читать мысли, как дельфины, то не надо было бы учить иностранные языки! От полноты чувств Юрка изо всей силы хлопнул Джеймса по плечу. - Слышишь, Джеймс, тогда мне не надо было бы зубрить английский! Ура! Джеймс непонимающе нахмурился и спросил что-то у дельфиненка. Судя по движению плавника, тот перевел. И Джеймс вдруг разулыбался до ушей и тоже ударил Юрку по плечу: - Энд я нет изучал русский язык! Ура! Дельфиненок насмешливо заскрипел. Юрка повернулся на спину и стал смотреть на облака. Еще час назад они низко висели над морем, а сейчас поднялись высоко-высоко и походили на белые пятнышки в сиренево-синем небе. И от этого мир стал большим и просторным, а их лодка маленькой-маленькой. И бриз утих - ему просто не хватало силы стронуть с места столько воздуха и света. Он свернулся клубочком где-то в ущелье и ждал вечера. Когда солнце будет садиться, облака снова опустятся ниже, и мир уменьшится. Тогда бриз выйдет на волю и примется гонять вдоль побережья мелкую зыбь. А потом придет ночь, и море сольется с небом: звезды вверху, звезды внизу, тишина вверху, тишина внизу. А потом из моря встанет заспанная луна. Она будет идти по небу, постепенно уменьшаясь и бледнея, так что утром от нее, как от растаявшей во рту конфеты, останется только тонкий полупрозрачный диск. И потом все повторится сначала... - Ты приплывешь сюда завтра? - Да. - Послушай, тебя надо как-то назвать по-человечьи. Давай мы будем называть тебя Свистун. - Суистун! Хорошо, вери гуд, - как эхо отозвался Джеймс. - Су-ис-ти-ун!!! - локомотивным сигналом пронеслось над морем, и все трое засмеялись. Все-таки это необычный дельфин, думал Юрка. Недаром у него знак на лбу. То, что он приплыл на свист, конечно, здорово, но в этом нет ничего необыкновенного: с помощью "дельфиньего эсперанто" можно не только звать, но и переговариваться с дельфинами. Об этом в учебнике написано. А вот о том, что с дельфинами можно разговаривать без всякого "эсперанто", - об этом нигде не написано. Может, такого еще не случалось? Иначе зачем изобретать всякие там ДЭСПы и прочие хитрые вещи?.. А может, случилось, да не поверили... Это вот Юрка знает, что дельфины разумные существа, а если кто не знает? Услышит он голос внутри себя - подумает, почудилось. А если человек несовременный, религиозный - подумает еще невесть что. Так что, если рассудить здраво, ничего особенного в сегодняшнем происшествии нет. Просто счастливый случай. Юрка потерся щекой о нежную кожу нового друга. Нет, все-таки произошло чудо! Вообще чудес на свете много бывает, но все они приключаются почему-то с другими. Но вот теперь... Дельфиненок вздрогнул и метнулся от лодки. - Мама зовет, - виновато сказал он. Друзья понимающе переглянулись. - Ну что ж, - со вздохом сказал Юрка. - До завтра! - До завтра! Дельфин скрылся в воде, словно его и не было. - До завтра! - прозвучало где-то внутри, стуком крови в ушах. И вдруг у самой кромки горизонта, уже начавшей таять в полуденном мареве, донесся лихой разбойный пересвист: - Хри-юль-ка! Джи-эй-им-иэс! Су-ис-ти-ун! Мальчишки разом вскочили, замахали руками, до рези в глазах вглядываясь в слепящую даль. Но ничего не увидели. Джеймс молча завел мотор. Каким неуклюжим корытом показалась им сейчас их алая крылатая лодка с инициалами "Джи" и "Ю" на покатом носу! Уже у самого берега Джеймс спросил: - Ты будешь рассказать отец за Свистун? - Нет, - подумав, ответил Юрка. - Он все равно не поверит. Вот мама - та бы поверила. Она ведь все-все про дельфинов знает. Но мама далеко... 7. ПЕНТА-СЕАНС Здесь, на высоте, было нежарко, но океан внизу под горячим дыханьем пассата парил и туманился, как запотевшее стекло. Небо тоже не радовало чистотой, хотя на нем не было ни облачка. Полуденное марево гасило краски, и даже солнце в зените выглядело бледным и потным. Где-то там, в стратосфере, нес обратным курсом океанскую влагу антипассат: ветры вблизи экватора работали неутомимо и бесперебойно, как горизонты метро. Полуденный пассат располагает к созерцанию и лени, но сегодня покой океана был как занавес на сцене, который вот-вот взовьется и откроет поле невиданных событий и небывалых действий. С двух сторон шли навстречу друг другу два клина, две армии: одна - безоружная и ничего не подозревающая, другая - закованная в сталь, вооруженная до зубов хитрой механикой и готовая к неожиданной сокрушительной атаке. С одной стороны верещали, свистели и скрипели дельфины, ровняя строй тунцов, не уступающих им по размерам и силе, с другой - верещали эхолоты, пересвистывались боцманы, скрипели лебедки, пряча под воду цепкие ячейки необъятных тралов. У каждой армии был свой предводитель. Одной беззвучно командовал большой дельфин-альбинос с белым пятном на лбу, другой - седой и грузный старик в белом капитанском кителе. Одного звали Сусип, другого - Тарас, но они не знали друг о друге. А между двумя сходящимися клиньями, как челноки в ткацкой машине, сновали взад и вперед четыре "Флайфиша", оставляя за собой цветные шерстистые нити - следы. Рыборазведчики трассировали курс, чтобы рулевые могли направить свой сейнер в тунцовый строй с точностью брошенного гарпуна. Два косяка - живой и железный - сближались. Тарас Григорьевич оторвался от стереотрубы: ход рыбы был виден простым глазом. Дельфины, конечно, тоже видели корабли, но скорости не снизили. Дельфиньи крики в гидрофонах зазвучали резче и настойчивей, словно погонщики решили протаранить тунцами и корабли и тралы. - Лихо идут, - бурчал старый рыбак, вытирая вышитым платком мокрую шею. - А куда спешка? И зачем им прорва такая? Что-то неправильное чудилось Тарасу Григорьевичу в этом огромном косяке, что-то тревожащее. Он всматривался в "плешь", в завихрения и водовороты, уже видные на поверхности, в лаковые выгибы дельфиньих спин, переводил глаза на небо, цветасто заштопанное трассами "Флайфишей", пыхтел, не вынимая трубки: "Начадили тут, дохнуть нечем", но во всем этом привычном не хватало какой-то малой детали, какой-то пустяковины, а чего именно, Тарас Григорьевич понять не мог. И это его сердило. Но думать ему не дали. Когда до косяка оставалось не больше трех километров, дельфины начали действовать. Первым маневр дельфинов заметил Фрэнк Хаксли, вернее, даже не Фрэнк, а Бэк. Радист поддался всеобщему возбуждению и палил шашку за шашкой, оставляя за хвостом гидросамолета такие клубы дыма, что кто-то из соседей поинтересовался, не сигналит ли он на Луну. Итак, Бэк посмотрел вниз и сказал: - Ого! Столь бурное изъявление чувств заставило Хаксли повнимательнее всмотреться в острие рыбьего клина, над которым они делали очередной разворот. Острие мало-помалу превращалось в трезубец с широко разогнутыми крайними лезвиями. - "Флайфиш-131" - флагману! Косяк разделяется на три части: центральная по-прежнему идет на вас, а две - в обход слева и справа! Они увеличили скорость! - Курсы! Все три, - рявкнул Тарас Григорьевич, и, когда несколько секунд спустя прозвучали точные цифры, он мог уже без карты сказать, что дельфины выиграли первый раунд. У фланговых косяков теперь было преимущество в скорости: громоздкие корабли, да еще с сетями, не смогут так быстро развернуться и отрезать им путь. Расчет был точным: начни дельфины маневр чуть раньше или чуть позже, можно было бы что-то предпринять. А теперь две трети улова... О них надо забыть, чтобы вообще не остаться пустым. - Ах, бестии подводные, кальмар вас задери, ах, черти зеленые, тридакну вам в клюв, - по всем морским правилам костерил Тарас Григорьевич коварного "противника". - Облапошили на старости лет... "Онега", "Звездный"! - "Онега" слушает! - Есть "Звездный"! - Давайте разворачивайте помалу... - Так разве успеешь? - Если только тралы свернуть... Да и то... Пока провозишься... - Надо брать тех, что идут на нас. Перехитрить надо. Они хотят, чтобы мы растерялись, рассредоточились, погнались за двумя зайцами. В разные стороны. А тем временем сквозь дыры и центральная орда проскочит. Так что надо сделать вид, что мы клюнули. Разворачивайтесь, да не шибко. Они тогда опять на три разделятся, чтобы два фланга между мной и вами пропустить. А вы тут задний ход и тралы под нос: пожалуйте! Усекли? - "Онега" - ясно. - "Звездный" - к выполнению приказа приступил. Через минуту, когда "Флайфиш-89" сообщил, что оставшийся косяк снова разделился на три и не снижает скорости, старый капитан успокоенно сунул в рот погасшую трубку: - Так-то... База все это время благоразумно помалкивала, понимая свою неспособность помочь делу. И только дельфинолог Комов никак не мог успокоиться, нудел без конца о позоре, свалившемся на Базу и на его голову, и грозил страшными карами подопечным дельфинам-загонщикам, если они вернутся. - Ты, наука, не дребезжи, - не выдержал Тарас Григорьевич. - Есть дело - говори, а нет - помолчи. Тут и без тебя слабонервных хватает... И, отложив переговорник, взялся за мегафон: передовые порядки тунцовой эскадры были уже в нескольких сотнях метров. Наперебой загудели "Онега" и "Звездный", резко изменив курс: гудки их смешивались с пронзительными криками дельфинов, чересчур поздно разгадавших уловку людей; вода вокруг забурлила; остановить живую лавину, несущуюся в западню со скоростью междугородного экспресса, не мог уже никто. - На эхолотах, смотреть в оба! - Усиленный мегафоном голос капитана гремел победоносно. - На лебедках, чуть что - травите средние сети - рыба попытается пройти низом! Задние сети не травить - остатки снова пойдут к поверхности, а мы их - хоп! Распоряжаясь, Тарас Григорьевич краем глаза посматривал на океан. Сети постепенно заполнялись, тяжелели, а тунец все шел и шел. Дельфины ныряли возле кораблей, сотни острых плавников то там, то сям пропарывали бурлящую воду, как лезвия гибких ножей. И вдруг, неожиданно для всех, стали рвать сети и отгонять рыбу. Прошло совсем немного времени, как все было кончено и освобожденный косяк ушел в океан. Флотилия возвращалась на Базу, как похоронная процессия. Сети были испорчены, трюмы пусты. Косяк исчез, словно растворился: ни гидролокаторы других баз, ни "рыбогляды" даже остатков его не нашли. По этому случаю, а также по случаю официального выхода на пенсию старого капитана в кают-компании "Онеги" состоялся прием. "Удачливый" показался рыбакам маловат для раута на капитанском уровне. Согласно ситуации Тарас Григорьевич был грустен и молчалив. Закусывали, словно издевались над собой - консервами "Тунец в собственном соку". - Одного не могу понять, - сказал вдруг Тарас. - Чего-то не хватало в проклятом лове, чего-то очень знакомого... - Рыбы, - засмеялся кто-то с набитым ртом. - Птиц не хватало сегодня: ни чаек, ни даже фрегатов, - пропел со своего места Тасис. - Чертушка! Гомер рыжий! А я-то, старый осел... - Тарас вскочил, опрокинув стул. - Конечно, птицы! Они же за нами как приклеенные ходят! А сегодня - ни одной! - Ну и что? - А то, что даже птица не трогала эту рыбу! Ни чайки, ни фрегаты, ни альбатросы, а они любую падаль склюют! Значит, было в этой рыбе что-то такое... Правда, наука помалкивает... Только кажется мне, что дельфины нас, дураков, от какой-то неизвестной науке пакости оберегали. И оберегли. В кают-компании воцарилось неловкое молчание. Нина появилась так же внезапно, как и исчезла. На ней был мягкий купальный халат. - Толя, готовьте кресло. Пан поднял голову. - Нина, что вы хотите? - Связаться с Уиссом на пента-волне. - Ни в коем случае! Вы помните, что было в прошлый раз? - Помню. Но мы должны знать, что случилось? - Пента-волна слишком опасная штука. Нет, Нина, рисковать незачем. Надо искать другие пути. - Иван Сергеевич, вы отлично знаете, что других путей нет. А сидеть и ждать вот так бессмысленно, потому что мы не знаем причин, из-за которых Уисс изменил свои намерения. С кем он говорил? В чем опасность Третьего Круга и связана ли она с будущей передачей? И возможна ли вообще теперь передача? Если возможна, то когда - не сидеть же у пультов день и ночь... - Не знаю. Ума не приложу. Все так долго готовились к путешествию и к сегодняшнему дню... И мы, и Уисс. И в самом начале провал... Уиссу могло помешать только что-то очень серьезное... Но что? - Никто, кроме Уисса, на эти вопросы не ответит, Иван Сергеевич. А что касается прошлого раза - полно. Уисс теперь и сам будет осторожнее, тогда он просто не рассчитал мощности сигнала... Нельзя медлить. Происходят какие-то события, возникает новый фактор, а мы прячемся за Уисса и ждем, когда он сам разрешит наши проблемы. - Ну... Ну хорошо. Только будьте осторожны, Нина. Не перенапрягайтесь. И пожалуйста, без обратной связи... - Как получится. - Никаких "как получится". Не подводите старика. Договорились? - Договорились, Иван Сергеевич... Толя, кресло готово? - Да, Ниночка. Садись и вещай напропалую. Нина сбросила халат. Коричневый купальник сливался с цветом загорелой кожи, и в потоке зеленого света ее фигура казалась отлитой из меди. Она постояла на носу корабля с минуту и медленно села в кресло. Толя и один из лаборантов захлопотали над ней. Провода постепенно обвивали ее тело, впиваясь присосками электродов в виски, в шею, в руки, в живот, в ноги... - Иван Сергеевич... В голосе Карагодского помимо воли прозвучало что-то такое, что заставило Пана оглянуться. Карагодский смутился. - Иван Сергеевич, я понимаю, что сейчас вам не до меня, но я никогда ничего не слышал... - О пента-волне? - Да. - Пента-волна, коллега, это... Словом, бог знает что это такое. Я знаю ваше яростное неприятие всякого рода телепатии, парапсихологии и прочей, как вы выражаетесь, "чуши", поэтому... Возможно, это какой-то необычный вид излучений, присущий только живым организмам... Ох, Толя, ну что вы там копаетесь?! Да... О чем мы говорили? Так вот "пента-волна" - это мой собственный термин. Лично я на стороне тех физиков, которые к четырем фундаментальным состояниям вещества - газ, жидкость, твердое тело, плазма - добавляют пятое: живое вещество. Жизнь - одно из фундаментальных состояний вещества... Но в этой области мы пока как испанцы в империи инков - видим, ничего не понимаем и пытаемся все переделать по-своему... Так и с биоизлучением: что это такое - не знаем, а установку для усиления пента-сигналов Толя уже придумал... Готово? Нина сидела, откинувшись на спинку кресла. Лицо ее заострилось, она улыбалась - скорее для самоуспокоения, чем для демонстрации храбрости. На голове, облегая виски, пылала алая корона, похожая на большой тяжелый венок из маков. А на лоб, волосы и плечи спадала замысловатая сеть проводников. От направленной антенны тянулись по меньшей мере сотни две зеленых гибких шнуров, маленькими присосками соединенных с разными точками тела. - Иван Сергеевич, точки соединения электродов выбраны произвольно? - Нет, конечно. Биоизлучение каким-то образом связано с электромагнитными параметрами тела - на этом и основан принцип ее усиления. А точки - места наибольшей электронапряженности кожи - найдены экспериментально... - А вам ничего не напоминает рисунок этих точек? - Рисунок? Пожалуй, нет. - Забавно. Сколько точек вы нашли? - Двести восемнадцать. А что? - Так вот я могу без электрометра указать вам еще шестьдесят пять точек, которые вы пропустили. Карагодский не без удивления ощутил в себе волну радости: он заметил что-то, чего не заметил Пан! Пусть маленькая деталь, но она найдена самостоятельно, без подсказок и объяснений. Или... Или сумасшествие заразительно? - Не понимаю, Вениамин Лазаревич. Карагодский тоже не очень понимал свое состояние, но остановиться не мог: - Вы слышали когда-либо о древней китайской медицине - иглотерапии? - Разумеется. - Так вот ваши точки - это и есть знаменитые двести восемьдесят три точки для иглоукалывания, которые были известны китайским медикам две тысячи лет назад... Я, правда, совершенно не понимаю, какая связь между вашей пента-волной и иглоукалыванием, но совпадение вполне вероятно. - А ведь вы правы... Я просто не обратил внимания... Мне как-то не пришло в голову... Действительно, здесь, видимо, есть связь. В этом имеет смысл покопаться... Отличная идея! Ведь если... - Иван Сергеевич, я начинаю. - Начинайте, Ниночка! Как говорят, ни пуха. Только без самодеятельности, хорошо? - Хорошо. К черту! Ничего не произошло. Просто антенна в форме цветка орхидеи стала медленно вращаться вокруг своей оси, а Нина, расслабившись, опустила руки на подлокотники и закрыла глаза. По-прежнему сквозь желто-зеленую крышу било солнце, и нестерпимо блестела морская даль, и щетинился тусклыми кустарниками островок, и черноголовые средиземноморские чайки срезали острыми крыльями гребешки волн и снова взмывали вверх с трепещущей добычей в клюве - ровно ничего не изменилось в мире за эти полчаса, кроме того, быть может, что один седовласый академик неожиданно почувствовал себя недоучившимся аспирантом... - Иван Сергеевич, вы говорили, что пента-волна - это опасно. Почему? Кажется, все довольно невинно и просто. - Понимаете, Вениамин Лазаревич, тут довольно-таки сложный парадокс. Для приема лента-передачи необходима очень восприимчивая, очень незащищенная нервная система. Женщины принимают пентаволну лучше, чем мужчины, к примеру... Но и женщины не всякие... - В таком случае идеальными пента-приемниками были бы дети - их психика ограждена меньше всего. - Вероятно, да. Но сами понимаете, что опытов с детьми мы не имеем права ставить, пока не добьемся полной безопасности... А пока... Во время прошлого сеанса, например, Нина потеряла сознание. - Причина? - Видимо, очень сильный лента-сигнал Уисса. Я так думаю. У нее было нечто вреде галлюцинаций: ее психический строй был подавлен психическим миром дельфина, она, проще говоря, почувствовала себя дельфинкой, оставаясь женщиной, понимаете? Дельфины воспринимают и чувствуют, как вы знаете, мощнее нас. Человеческие нервы не выдержали. Шок. Что-то вроде того, если по тонкому проводу пустить слишком сильный ток. - Да, да, конечно. Сработали предохранители - выключилось сознание, свет померк... - Вот именно. Мы, правда, потом придумали вот эту штуку - маковый венок. Вроде индикатора напряжения. Он должен сработать раньше, чем уйдет сознание, и создать заградительное пента-поле. Но... мы предполагаем, а природа располагает. Если бы не создавшаяся ситуация, я ни за что бы не разрешил пента-сеанс. Море стихло совершенно. Ощущалось только соседство близкого прибоя. Нина лежала в кресле не двигаясь. Медленно вращалась над ней металлическая антенна. Толя едва слышно насвистывал что-то, рассматривал экраны, по которым бегали только бледные точки. Пан, сцепив руки за спиной, молча ходил через всю лабораторию от кресла к двери и обратно и тоже поглядывал на погасший рубиновый овал. А Карагодский, усевшись на трехногий стул и привычно оперев подбородок о трость, думал. У него тоже был "пента-сеанс". Он говорил сам с собой. Он пытался вспомнить что-то хорошее и никак не мог. Вопреки желанию перед ним проходили бесконечные коридоры, открывались двери с фамилиями на табличках, ложились под ноги ковровые дорожки, ведущие к столу президиума... Он позабыл, когда, на каком симпозиуме он сидел в зале на обычном откидном стуле. Президиумы, президиумы... Может быть, он и родился в президиуме? Кажется, он всю жизнь покровительствовал и препятствовал, разрешал и запрещал, проверял и указывал, и всю жизнь на носу его сидели проклятые очки в черепаховой оправе, сквозь которые мир кажется мягким, округлым и спокойным. Но ведь это не так, не так! Когда-то и он... Но когда это было? И было ли вообще, чтобы море, чтобы какой-то сумасшедший дельфин, чтобы аспирант Толя был с тобой на "ты", чтобы все вокруг тревожило загадками и требовало немедленного решения, чтобы вот так метаться из угла в угол из-за сумасбродной девчонки, рискующей в худшем случае обмороком, и рисковать самому вещами более значительными... "Что же ты ходишь, Пан, что молчишь? Пятнадцать лет воевал я с тобой на журнальных страницах, на высоких трибунах. А ты уничтожил меня за сорок минут и сам, кажется, не заметил этого. Потому что победа надо мной для тебя - пустячок. Для тебя важнее твой дельфин, твоя Нина, твой Толя, твои экраны, твоя работа - и какое тебе дело, что академик Карагодский выбросил белый флаг? Но если даже тебе не нужна победа надо мной, Пан, то кому она нужна вообще? Может, спрятать белый флаг, пока его никто не заметил, и пусть все идет по-старому? А как быть с Ванькой Карагодским, "Веником"... Ведь это ты, Пан, приметил в студенческой толчее упрямого черноголового парня, ты подсунул ему тему про дельфинов, ты раскрутил его самолюбие... И вот я снова перед тобой: академик, лауреат, главный дельфинолог, мировой авторитет. А ты вместо восхищения делом рук своих третируешь меня, ранишь самолюбие, без конца заставляя отвечать "не знаю" и "не слышал"... Сначала я думал, что ты просто по-стариковски мстишь мне за то, что я обошел тебя в степенях и званиях. Но нет, дело в другом: постарел-то, оказывается, я, а ты по-прежнему молод, профессор..." - Стоп сеанс. Толя, усилитель! Быстро! Укол! Алая корона на голове Нины опадала на глазах. Словно в кадре неозвученного мультфильма, слабели, теряли упругость лепестки мака, съеживались, точно подул ледяной ветер. И бледность, заметная даже под загаром, заливала лицо Нины. Толя обеими руками разом перевел все тумблеры усилителя. Антенна остановилась. Пан держал Нину за руку, считая пульс, а Толя принялся торопливо снимать присоски проводов. Подскочил лаборант с пневмошприцем. Нина открыла глаза. Глубоко-глубоко вдохнула - раз, другой, третий. - Не надо укола, Иван Сергеевич. Все в порядке. Ах, какое это счастье - дышать... Видеть солнце... Ощущать всю себя... Голос Нины прервался глубоким судорожным всхлипом, как у человека после глубокого истерического припадка. Пан кивнул лаборанту, а тот, осторожно взяв руку Нины выше локтя, на мгновенье прикоснулся к ней губчатым раструбом пневмошприца. - Я же говорю - не надо. - Ничего страшного, Нина, это обычный тоник. Помолчите минут пять. Придите в себя. Потом расскажете. - Уисс... - Помолчите. Уважьте старика. Нина медленно сняла с головы увядшую корону и протянула Толе. Снова вздохнула и откинулась в кресло. Большая чайка промчалась у самого бушприта "Дельфина". Нина следила из-под полуприкрытых век за полетом до тех пор, пока чайка не превратилась в точку на небе, и закрыла глаза. Кто-то тронул Карагодского за плечо. Академик оглянулся - радист указывал ему на дверь, шепча: - Вас вызывают, Вениамин Лазаревич... Срочно... Искал вас в каюте, как всегда, а вы здесь, оказывается... - Кто? - Из Д-центра... Академик недовольно поморщился: всегда так, в самый интересный момент у кого-то из службистов Д-центра возникает идея, о которой надо немедленно доложить начальству. Он вышел за радистом, стараясь ступать тише. Вернулся он довольно быстро, рассерженный и потный - видно было, что кому-то за тысячи миль отсюда основательно досталось. Нина по-прежнему сидела с закрытыми глазами - то ли дремала, то ли просто отдыхала, думала о чем-то. - Что стряслось в вашем хозяйстве? - поинтересовался Пан. - А, чепуха... Лишняя иллюстрация к тому нашему разговору, только на этот раз с неприятными вариациями... Дельфины угнали большой косяк тунца, ну и... - Как угнали? - Рыборазведчик обнаружил сегодня утром в Атлантике огромный косяк, который гнали дикие дельфины. База "Поиск - двенадцать дробь пятьсот двадцать восемь" выслала им навстречу отряд рабочих дельфинов - загонщиков и флотилию международной рыбкооперации... Короче, дельфины взбунтовались - и ручные и дикие - и оставили рыбарей с носом. И, как всегда в таких случаях, там был дельфин со знаком на лбу - что я вам говорил, а? - Сочувствую рыбарям, но на месте дельфинов поступил бы так же. Из принципа. Ну и все? - А вам мало мятежа? Ведь это первый случай в таких масштабах! Только дело этим не кончилось - рыбаки переколошматили дельфинов. - Не понимаю... - Что же непонятного? Обозлились и обстреляли дельфинов пиропатронами. Без злого умысла - хотели распугать. А того не учли, что напуганный огнем дельфин инстинктивно уходит под воду и не всплывет он, пока есть пламя... Скорей задохнется под водой... Но я там дал разгон: дельфинологу Комову объявил выговор и на неделю отстранил от работы. Это он придумал с пиропатронами. Мальчишка, два года как институт кончил... Но энергичный парень, из него толк выйдет... Такие-то вот наши земные мелочные заботы, Иван Сергеевич... Нина открыла глаза: - Так вот почему удушье... Они задыхались под водой... И гибли... Чтобы спасти людей... - Нина, вам плохо? - кинулся к ней Пан. - Ничего, Иван Сергеевич... Я просто устала... Теперь я все поняла... Все-все. Я расскажу. Обязательно расскажу. Только не сегодня, ладно? Я очень устала. Завтра утром, ладно? - Конечно, Нина, конечно! - воскликнул Пан с деланным энтузиазмом. - Отдохните, выспитесь хорошенько... А наше любопытство за ночь только крепче станет. Итак, завтра утром... 8. ХРАМ ПОЮЩИХ ЗВЕЗД Было полнолуние, и борт "Дельфина", обращенный к луне, сверкал серебряным барельефом на фоне ночи. Тяжелые ртутные волны лизали бока маленькой надувной лодки. Нина вытащила из-за пояса импульсный пистолет-разрядник и бросила его в багажник. Оружие ни к чему. Тем более что придется возиться с видеомагнитофоном, который почему-то именуют "переносным". От этого аппарат не становится ни удобнее, ни легче. Уисс у борта проскрипел тихо, но нетерпеливо. Нина опустила маску акваланга, прижала к груди бокс аппарата, еще раз глянула на луну, которая сквозь поляроидное стекло маски показалась хвостатой кометой, и нырнула в черный омут. Вода нежно и сильно сжала ее тело, тонкими иглами проникла в поры, щекочущим движением прошлась по обнаженной коже - и Нина сразу успокоилась. Уисс возник рядом, она перекинула ремень аппарата через плечо и крепко взялась за галантно оттопыренный плавник. Дельфин, опустившись метров на пять, остановился. Здесь было темно, только едва заметная бледность над головой говорила о существовании иного мира - с луной и звездами. Неожиданно где-то внизу засветились огоньки - красный и зеленый - точно там, внизу, тоже было небо и далекий ночной самолет держал неведомый курс. Потом огоньки раздвоились, соединились в колеблющийся рисунок - и блистающее морское чудо явилось перед Ниной на расстоянии протянутой руки. Небольшой полуметровый кальмар был иллюминирован, как прогулочный катер по случаю карнавала. Все его тело, начиная с конусовидного хвоста, ограниченного полукруглыми лопастями плавников, и кончая сложенными щепоткой вокруг клюва щупальцами, фосфоресцировало слабым фиолетовым светом. Время от времени по телу пробегали мгновенные оранжевые искры, и тогда щупальца конвульсивно шевелились, а круглые доверчивые глаза вспыхивали изнутри нежно-розовыми полушариями. Вокруг глаз правильными дугами горели зеленые фонарики - по пять на каждую "бровь". Такие же зеленые и красные фонарики горели на длинных, раскинутых в стороны щупальцах, на "плечах" и хвосте. Нина и раньше видела таких глубоководных щеголей - их называли "волшебными лампами". Но одно дело, когда перед тобой стекло батискафа, другое - если одна твоя рука на плавнике дельфина, а вторая свободна... Нина осторожно, чтобы не спугнуть, протянула левую руку к моллюску. Кальмар не шелохнулся, только быстрее побежали оранжевые искры, а тело приобрело цвет красного дерева. Он позволил потрогать свой бок, и Нина почувствовала, как тикают внутри наперебой три кальмарьих сердца. Она уже хотела убрать руку, но кальмар обвил двумя щупальцами ее палец и не пустил - два гибких магнита прилипли к коже. На мгновенье заломило виски - это подал неслышную команду Уисс, - кальмар засверкал огнями, и все трое по крутой спирали понеслись вниз, в беззвездную ночь глубины. Впрочем, эта ночь хитрила, притворяясь беззвездной; бесконечное множество светил блуждало в ней по тайным орбитам. Пестрыми взрывчатыми искрами загорались у самых глаз лучистые радиолярии, после которых филигранное изящество земных снежинок казалось грубой поделкой; разнокалиберными пузатыми бочонками, полными доверху густым янтарным светом, проплывали степенные сальпы; двухметровый венерин пояс, больше похожий на полосу бесплотного свечения, чем на живой организм, изогнулся грациозной дугой, пропуская мимо стремительную тройку. Один раз Уисс и Нина с "волшебной лампой" в протянутой руке с ходу влетели в большое облако медуз и попали в хоровод рассерженных сказочных призраков; бесшумно зазвонил десятком малиновых языков голубой колокол, над головой перевернулась пурпурная, в изумрудно-зеленых крапинках тарелка, вывалив целую кучу прозрачной рыжей лапши, диковинный ультрамариновый шлем в белых разводах грозно зашевелил кирпично-красными рогами, вязаная красная шапочка, шмыгнув бирюзовым помпоном, стала быстро расплетаться, разбрасывая как попало путаную бахрому цветных ниток... Потом они плыли над тем самым коралловым лесом, который Уисс показывал на экране днем. Красные кусты казались пурпурными в сильном голубоватом свете. Сотни, тысячи спрятанных в грунте известковых трубочек хетоптеруса освещали их снизу, как маленькие прожекторы. Кальмар резко остановился и, отпустив палец Нины, исполнил маленький световой этюд. Сначала он посинел всем телом, оставив фиолетовыми только щупальца, разом погасив красные огни, заставив зеленые мигать в сложной, одному ему известной последовательности. Затем погасил зеленые и проделал все то же самое с красными. В неровных вспышках фонариков моллюска Нина успела различить очертания большого камня, вернее, целой скалы, черной от мшистых водорослей. Подчиняясь ритму миганий, на камне разгоралось алое пятно. Непонятный обряд у камня продолжался. Кальмар притушил огни и фейерверочной ракетой скользнул куда-то вверх, растворившись в темноте. Зато пятно на камне достигло прожекторного накала, превратив ночь в подводный рассвет. Его яркое сияние помешало Нине уловить, откуда и когда появилось новое действующее лицо в цветовом спектакле. Полосу света перегородила тень. Вода искажала перспективу, и Нине показалось сначала, что рядом с камнем ковыляет уродливый головастый человечек. Но вот человечек, приподнялся, повернулся боком, сверкнув узорчатой кольчугой цвета старой меди, и рука Нины невольно скользнула к поясу, где обычно висел импульс-пистолет. Огромный осьминог, покачиваясь на толстенных боковых щупальцах и лениво щурясь, разглядывал гостей сонными глазами. Он был очень стар, и большие желтые глаза-тарелки смотрели мудро и печально. Уисс свистнул. Спрут раздраженно почернел, однако заковылял к скале. Четыре мускулистых "руки" обвили вершину камня, четыре других заползли в едва заметные щели основания. Горы мышц вздулись, наливаясь голубой кровью, и камень дрогнул. Он отвалился медленно и плавно, как бывает только под водой или во сне, и за ним открылся неширокий черный ход, ведущий в глубь рифа. Спрут протянул щупальце в проход, и там что-то блеснуло. Уисс шевельнул плавником, приглашая Нину за собой. Нина включила головной фонарь, вслед за Уиссом подплыла к проходу и остановилась, изумленная. В проходе была дверь! Тяжелая, решетчатая дверь из желтого металла, который Нина приняла сначала за медь, но потом сообразила, что медь в морской воде давно покрылась бы слоем окиси... Дверь была широко распахнута. Нина, словно желая убедиться, что решетка не обман зрения и не бред, медленно провела пальцами по толстым шероховатым прутьям грубой ковки, по неровным прочным заклепкам, по силуэту дельфина, умело вырубленному зубилом из целого куска листового золота... Похоже было, что все это сделано человеком, но когда, зачем и для кого? Нина попробовала повернуть дверцу на петлях, но дверца не поддавалась. Золотой дельфин, наискось пересекая решетку, застыл навеки в бесконечном прыжке. Академик Карагодский никак не мог уснуть в эту ночь. Вернувшись к себе в каюту после переполненного впечатлениями дня, он разделся, накинул на плечи пушистый халат и долго стоял перед зеркальной стеной, разглядывая себя. Из стеклянной глубины на него смотрел высокий плотный старик, еще довольно крепкий, хотя и основательно расплывшийся. Чрезмерная полнота, однако, не безобразила его: даже двойной подбородок и объемистый живот только подчеркивали весомость и значительность всей фигуры. Но в этой знакомой благополучной фигуре появился какой-то диссонанс... С некоторым замешательством всматривался Карагодский в свои собственные глаза и не узнавал их. У них изменился даже цвет, они отливали синевой. Помолодевшие, они разглядывали академика с откровенной неприязнью. Нет, это уже слишком. Если собственное отражение начинает тебя так разглядывать, значит, дело плохо. На корабле сумасшедших, наверное, действует какое-то биополе, попав в зону которого сам становишься сумасшедшим. Интересно, как он будет вести себя, вернувшись домой? Снова заседания, президиумы, обременительная дружба с некоторыми "персонами". Или... Карагодский поплотней запахнул халат и настежь открыл оба иллюминатора. Острый запах соли и шалфея щекотал ноздри. Полная луна плыла над морем, покачиваясь в темном небе, как детский шарик. В тени острова Карагодскому почудилось движение. Что-то сильно плеснуло и стихло. Карагодский придвинул кресло к видеофону Всесоюзного нооцентра и набрал шифр. На экране загорелась надпись: "Просим подождать". Машинам пришлось копаться в своей всеобъемлющей памяти. Наконец загорелись сигналы готовности, и Карагодский, шурша переключателем, принялся просматривать материалы: крикливые газетные заметки, запальчивые журнальные статьи, схемы и описания опытов. Всякие сомнения отпали: о таинственном биоизлучении писали еще в XX веке. Исследовалось оно предельно наглядно и просто. Бралась схема грозоотметчика Попова, прапрадедушки радиоаппаратов. Только вместо стеклянной трубки со стальными опилками ставился "живой детектор" - цветок филодендрона. "Живые детекторы" чувствовали мысленные угрозы человека - "излучается" за триста миль, и все известные способы экранирования не мешали растениям фиксировать сигналы. Но большое открытие прошло по разряду ежедневных "газетных уток" и было, как часто бывает, крепко забыто. И только Пан... Откуда у него это чутье, эта прямо-таки патологическая потребность копаться в пройденном и по-новому оценивать его, сопоставляя явления, на первый взгляд совершенно несопоставимые? Карагодский снова включил экран и набрал новый шифр: "Крито-микенская культура, кикладская ветвь - полностью". Он рассеянно просмотрел по-немецки педантичные и подробные отчеты первооткрывателей "Эгейского чуда" - археологов Шлимана и Дернфельда, улыбнулся выспренним описаниям англичанина Эванса, без сожаления пропустил историю величия и падения многочисленных царств Крита, Микен, Тиринфа и Трои - хронологию войн и грабежей, строительства и разрушения, захватов и поражений, восстановленную более поздними экспедициями. Он замедлил торопливый ритм просмотра, когда на экране появились развалины Большого дворца в Кноссе. Объемный макет восстановил изумительный архитектурный ансамбль таким, каким был он добрых четыре тысячи лет назад. Огромные залы с деревянными, ярко раскрашенными колоннами, заметно суживающимися книзу; гулкие покои, тускло освещенные через световые дворики; бесчисленные кладовые с рядами яйцевидных глиняных пифосов; замшелые бока двухметровых водопроводных труб; бани с бассейнами, выложенными белыми фаянсовыми плитками, и десятки, сотни зыбких висячих галерей, таинственных ходов, переходов, коридоров, тупиков и ловушек, прикрытых каменными блоками, поворачивающимися вокруг оси под ногой неосторожного. И всюду - фрески, выполненные чистыми, яркими минеральными красками на стенах, сложенных из камня-сырца с деревянными переплетами: динамические картины акробатических игр с быком, праздничные толпы, сцены охоты, изображения зверей и растений... Карагодский остановил изображение. Необычная фреска что-то ему напомнила. Полосатая рыба - судя по всему, это был морской карась - была нарисована на штукатурке сразу в шести проекциях одновременно: этакое сверхмодернистское чудище с четырьмя хвостами между глаз. Как на экране в центральной операторской, когда Пан рассказывал о том, как видит предметы дельфин... И что за чушь лезет в голову! Как могло увиденное дельфином попасть на фреску, написанную человеком?! А если пента-волна? Биосвязь между человеком и дельфином за две тысячи лет до нашей эры? Карагодский теперь не обращал внимания на живописные достоинства критских росписей. Переключатель замирал лишь тогда, когда на экране появлялись дельфины или морские животные. А таких изображений было много - на фресках, на вазах, на бронзовом оружии и на домашней утвари. И тем более странным казалось то, что все это множество рисунков повторяло в разных сочетаниях и поодиночке одни и те же темы: рубиново-красная морская звезда; фиолетовый кальмар с веером разноцветных черточек вокруг тела (свечение?); серо-зеленый мрачный осьминог, раскинувший щупальца; дельфин, изогнувшийся в прыжке, и женщина в позе покорной просьбы: правая рука протянута к дельфину, левая прижата к груди. Золотой стилизованный дельфин мелькал на дорогих кинжалах без рукоятки, с четырьмя отверстиями для пальцев - такие кинжалы островитяне надевали на руку как кастет. Силуэт дельфина был вырезан на инкрустированной большими сапфирами царской печати Кносса, на женских браслетах и на мужских перстнях. Мраморная скульптурная композиция, найденная на Кикладах, варьировала уже знакомую сцену: женщина в одежде жрицы и дельфин, могучим изгибом полуобнявший ее колени. Но больше всего Карагодского заинтересовала "кикладская библиотека" - несколько десятков фаянсовых плиток, испещренных черными линиями пиктограмм. Письмена-рисунки иногда еще хранили сходство с предметами и существами, о которых рассказывали: в неровных точках угадывались все та же морская звезда, все тот же кальмар, грозный осьминог и летящий дельфин, фигурки людей в разных позах, видимо, повествовали о каких-то действиях и событиях. Но большинство рисунков не имело никакого сходства с реальными предметами - это были уже условные знаки, иероглифы, значение которых угадать невозможно. Карагодский нажал клавишу "Перевод" и получил лаконичный ответ: "Письменность не расшифрована". Ему вдруг отчаянно захотелось закурить - впервые за тридцать лет строгого воздержания. Короткая фраза звучала прямо-таки кощунственно. Где-то в глубоком космосе летели земные корабли, где-то гудела в магнитных капканах побежденная плазма, воскресали мертвые, думал искусственный мозг, совершал геркулесовы подвиги неустанный робот, а эти вот неказистые белые таблички с кривыми рядами убогих рисунков, словно издеваясь над разумом человеческим, столько тысячелетий хранят свою тайну - тайну, которая, быть может, важнее всего, что сделано человечеством до сих пор... Видеофон тихо гудел, ожидая новых заданий. Карагодский положил пальцы на наборный диск и задумался. Если нет прямого пути к разгадке символической пятерки - звезда, кальмар, осьминог, дельфин, жрица, - значит, надо искать обходный. Повторение живописного сюжета не может быть случайным - слишком велико для случайности число совпадений. Следовательно, пятерка эта имела какой-то высший смысл. Пальцы проворно отщелкали комбинацию двоичных цифр - дополнительный шифр: "Религия. Храмы". И снова в ответ короткие: "Религия неизвестна, храмы не сохранились". Карагодский раздраженно хлопнул по панели ладонью. Экран погас. Было уже около двух ночи, когда Карагодский, не снимая халата, прилег на тахту... Он очнулся от резкого чувства страха. Звонил корабельный видеофон. У аппарата стоял Пан. Он был в пижаме, но звонил, видимо, из центральной лаборатории: за его спиной пестрела путаница висячих кабелей. - Вениамин Лазаревич, извините, пожалуйста... Я разбудил вас... Простите, но тут такое дело... Перед сном вы не заметили ничего подозрительного? - Подозрительного? В каком... В каком смысле? - А... Девчонка! Нина сбежала! Вот, оставила записку и сбежала! - Вы в центральной? Я сейчас приду... Уже в коридоре академик сообразил, что выскочил без пиджака, остановился было, но махнул рукой и, отдуваясь, полез вверх по лестнице, перешагивая через две ступеньки. - Вот... Полюбуйтесь... Карагодский развернул листок. Крупные неровные строчки торопливо загибались вверх: "Милый Иван Сергеевич! Пожалуйста, не сердитесь. Таково условие Уисса - я должна быть одна. Я не могу поступить иначе. Не волнуйтесь за меня. Все будет хорошо. Я верю Уиссу. Нина". - Как вам это нравится? Современный вариант "Похищения Европы"! Место действия прежнее - Эгейское море. Время действия - двадцать первый век, поэтому в роли Зевса выступает дельфин, а в роли прекрасной критянки Европы - ассистентка профессора Панфилова, кандидат биологических наук Нина Васильевна Савина. Весь антураж сохраняется: лунная ночь, безымянный остров, аромат экзотических трав... Девчонка! Заполошная девчонка! Фантазерка! Пан яростно потряс над головой сухим кулачком, в котором был зажат знаменитый синий галстук. Даже чрезвычайное событие не смогло сломать автоматизма привычки: внешний мир и галстук были неотделимы. Карагодский легонько тронул за плечо разбушевавшегося Пана: - Иван Сергеевич, а что, если воспользоваться вашей техникой? Пан отмахнулся. - Вызвать Уисса? Пробовали - не отвечает. - Да нет, не вызывать, а вот об этих экранах, ведь... Но Пан уже понял. - Толя! Толенька! Немедленно! Гидрофон! Ну как это я сразу не сообразил... Ведь локатор Уисса работает непрерывно - мы найдем его по звуку. Пока Толя возился с аппаратурой. Пан извелся. Он теперь не ходил, а бегал по лаборатории с завидной выносливостью опытного марафонца. Его яркая пижама какого-то немыслимого ультрамаринового оттенка методично металась из стороны в сторону, и через десять минут у Карагодского поплыли перед глазами синие пятна. - Ни черта не понимаю... Толя повернулся на стуле спиной к экрану и обвел всех удивленным взглядом. - Я врубил гидрофон на полную мощность... Пусто... Или их нет в радиусе пятидесяти километров, или... - Что - или? - очень тихо спросил Пан. - Или они сквозь землю провалились... Подземная галерея, изгибаясь плавной спиралью, вела куда-то вверх. Позади осталось уже не меньше трех полных витков, а выхода пока что не предвиделось. Овальный ход был метра два в диаметре, и они снова могли плыть вместе - Уисс легко и стремительно нес Нину по каменному желобу. Время от времени в свете фонарика мелькали четырехугольные боковые ответвления от главного хода, но Уисс, не останавливаясь, летел дальше, и загадочные ниши оставались позади. Однажды среди коричневых и буро-зеленых пятен блеснуло что-то белое: Нине показалось, что ниши облицованы чем-то вроде кафеля или фаянса. Галерея кончилась внезапно: стены вдруг исчезли, и Нина с Уиссом, пронзив толстый пласт воды, с резким всплеском вылетели на поверхность. Их окружила плотная темнота, и луч фонарика, горящего вполнакала, беспомощно обрывался где-то в высоте. Но по тому, как забулькало, заклокотало, заверещало, загудело эхо, усиливая всплеск, Нина" определила, что они попали в большую пещеру. Воздух в пещере был свежим и острым, как в кислородной палатке. Неожиданный медовый настой эспарцета холодил губы. Уисс уже отдышался и медленно поплыл в глубь пещеры. Нина подняла защитный рефлектор, чтобы прямой свет не бил в глаза, и включила фонарь на полную мощность. Маленькое солнце зажглось над ее головой. Пещера оказалась огромным круглым залом с высоким сводчатым потолком. Стены в три этажа опоясывали массивные каменные балконы с невысокими барьерами вместо перил. Очевидно, когда-то с балкона на балкон вели широкие деревянные лестницы - сейчас еще торчали кое-где полусгнившие обломки раскрашенного дерева. Несколько балконных пролетов обрушилось, но на остальных сохранился даже лепной орнамент, изображающий рыб в коралловых зарослях. Над балконами свисали переплетенные осьминожьи щупальца из позеленевшей меди, поддерживающие стилизованные раковины плоских чаш. За каждым из таких давно погасших светильников на стене висел круглый вогнутый щит, густо запорошенный пылью. Точно такие щиты металлической чешуей покрывали почти весь купол потолка, правильными рядами окружая квадратные проемы, бывшие когда-то своеобразными окнами. Травы, кусты шалфея и длинные стебли эспарцета забили теперь эти окна сплошной серо-зеленой массой, которая свисала внутрь храма многометровыми клочковатыми хвостами. Все пространство стен между нижним рядом окон и верхним балконом было занято росписями, удивительную свежесть и сочность которых не могли погасить ни многовековой слой пыли, ни бурые потоки мхов, ни обширные ядовито-яркие пятна плесени. Часто роспись смело и непосредственно переходила в цветные рельефы, и это придавало изображениям жизненность реально происходящего. Росписи и рельефы воспроизводили сцены какого-то сложного массового ритуала. Многочисленные повреждения не давали проследить сюжетное развитие сцен и понять смысл обряда, но сразу бросалось в глаза, что на фресках нет ни одной мужской фигуры, так же как нет традиционных картин войны или охоты, работы или отдыха. В изысканной ритмике медленного танца на ярко-синем фоне чередовались вереницы обнаженных женщин и ныряющих дельфинов, пестрые стайки летучих рыб и осьминоги с человеческими глазами, пурпурные кальмары с раковинами в щупальцах и малиновые морские звезды, приподнявшиеся на длинных лучах. В этом красочном поясе не было ни начала, ни конца, ни логического центра - только бесконечное кружение, завораживающий хоровод цветовых пятен. А вместо пола в зале стеклянно сверкала плоскость воды, на которой еще не стерлись бегучие круги, вызванные появлением Уисса и Нины. Глубокий пятиугольный бассейн, в который привела их длинная спираль "подводного хода" из открытого моря, занимала всю площадь зала, за исключением невысокого помоста, куда из воды вели четыре мраморные ступени. Уисс просвистел приглашение подняться на помост. Шлепая по мрамору мокрыми ластами, Нина вышла на квадратную каменную площадку, выложенную фаянсовой мозаикой. Судя по всему, мозаичный пол служил неведомым жрицам не одно столетие. Часть плиток была выбита, другая - истерта до основания, а по оставшимся восстановить рисунок было уже невозможно. Почти у самых ступеней стоял трон с высокой резной спинкой, вырубленный из целого куска желтого мрамора. По обе стороны на высоких треножниках покоились раковины из бледно-розовой яшмы со следами выгоревшего масла на дне. А за раковинами, чуть поодаль - два непонятных воткнутых щита, как на стенах и потолке. Нина провела ладонью по поверхности щита, стирая пыль, и на нее глянуло чудовищно искаженное, огромное человеческое лицо. Оно испуганно и страшно перекосилось, выкатив серо-зеленые сгустки глаз, дернулось в сторону. Зеркало. Обыкновенное вогнутое зеркало, кажется, из "электрона", как называли древние греки сплав золота и серебра. Все эти бесчисленные щиты просто-напросто рефлекторы, отражатели для масляных светильников и немногих дневных лучей, что проникали когда-то сквозь оконные проемы купола. А ведь это было, наверное, сказочно красиво: бледно-голубое мерцающее сияние под куполом, колеблющиеся разноцветные огни светильников, превращенные десятками зеркал в переливающиеся световые потоки, и вся эта бесшумная, бесплотная, неуловимо изменчивая симфония красок падает невесомо в широко раскрытый, влажно поблескивающий глаз бассейна... Кому предназначалась эта феерия? Тем, кто следил за ними из глубины, через прозрачный пласт воды? Что за таинственный ритуал совершался в этом храме? И как попадали сюда люди - ведь не для дельфинов, не для прочих морских обитателей эти лестницы и балконы, эти светильники и зеркала, эти окна и фрески, а ведь в стенах нет ни одной, а до оконных отверстий могут добраться только птицы... В храм можно попасть, как попали они с Уиссом, - с морского дна, по спирали подводно-подземного хода, сквозь пятнадцатиметровый слой воды в бассейне... А это возможно только с могущественной помощью существ, чьи добрые и сильные тела изображены на фресках... Кстати, почему на фресках нет ни одной мужской фигуры? Ведь не женщины же вырубали в скале этот зал, ковали светильники и зеркала, расписывали стены и выкладывали мозаики, придумывали систему вентиляции воздуха в храме и протока воды в бассейне... Кто, когда и зачем посещал этот единственный в своем роде храм? - Женщины. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай... - прозвучал где-то в висках - или за спиной? - ее собственный голос. - Женщины. Очень давно. Слушали музыку звезд. Они не понимали всего. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай. Будут петь звезды. Здесь, в воде. Уисс висел в бассейне, опираясь клювом о нижнюю ступеньку. Темный глаз его смотрел на Нину печально. - Ты поняла? Что надо смотреть? - Да, - неуверенно ответила Нина. Разумеется, она ничего не поняла. Да и не пыталась понять. Думать в ее положении было так же бессмысленно, как доделывать во сне то, что не успелось наяву. Сейчас важно было смотреть и слушать, видеть и запоминать. А понимать - это потом. Если все это вообще можно понять... Нина села на трон и вздрогнула от ледяного прикосновения мрамора к телу. Аппарат, висевший на боку, глухо звякнул о камень. Только сейчас Нина вспомнила о видеомагнитофоне и огорченно прикусила губу - ведь его можно было использовать как обыкновенную кинокамеру, снять весь подводный путь, "волшебную лампу" и осьминога, подземную галерею и этот зал. Теперь поздно. Впрочем, интерьер храма она снять еще успеет - после того, что хочет показать Уисс. Она поудобнее устроила аппарат на коленях, сняла переднюю стенку бокса, открыла объектив и выдвинула в направлении бассейна раскрывшийся бутон микрофона. - Убери свет. Рука, потянувшаяся к шлему, замерла на полпути. Уисс плавным толчком пошел на другую сторону бассейна, и, проводив его взглядом, Нина увидела прямо напротив, в глубокой нише, не замеченную раньше скульптуру. Хрупкая, наполовину раскрытая раковина из розового с фиолетовыми прожилками мрамора зубцами нижней створки уходила в воду. Нагая женщина полулежала на боку, у самой воды, опершись локтем на хвост дельфина. Дельфин, прижавшись сзади, положил голову ей на колени. Оба отрешенно и грустно смотрели прямо перед собой, не в силах расстаться и не в силах быть вместе, и верхняя рубчатая створка, казалось, вот-вот опустится вниз, замкнув раковину и навсегда скрыв от мира их встречу. Женщина и дельфин были выточены из дымчатого темного обсидиана, и полупрозрачные тела их как будто таяли на розовом ложе, уходя в мир несбывшегося и несбыточного. - Убери свет. И включай свою искусственную память. Нина торопливо выключила фонарь и запустила видеомагнитофон. Полная темнота и безмолвие хлынули из углов и затопили пространство. И только шорох аппарата нарушал тишину. В храме повис еле слышный звук, даже не звук, а тень звука, одна томительная нота, где-то на пределе высоты, где-то у порога слуха. В темноте возник еле видимый свет, даже не свет, а эхо света, один тончайший луч, где-то на пределе спектра, у порога зрения. Во рту появился еле различимый привкус, даже не запах, а память запаха, одна мгновенная спазма, где-то на пределе дыхания, у порога обоняния. Во рту появился еле различимый привкус, даже не привкус, а след привкуса, один соленый укол, где-то на кончике языка, у порога вкусовых отличий. Кожу лица тронуло еле ощутимое прикосновение, даже не прикосновение, а ожидание прикосновения, одно дуновение ветра, где-то на пределе давления, у порога осязания. Не стало ни страха, ни боли, ни радости, все перестало существовать, и сама она сжалась в бешено пульсирующий клубок, раскинувший в пространстве пять живых антенн, пять органов чувств, и предельное напряжение вытянуло антенные щупальца в длинные лучи. Мысли остановились, исчезли. Она не могла думать, оценивать, сопоставлять - она стала оголенным ощущением, сплошным, невероятно обостренным восприятием. Она была подобием морской звезды, неподвижно лежащей на дне Океана Времени: пять жадных лучей во все стороны, а вместо тела - хищный мозг, ждущий добычи, и память, готовая принять все, что придет... Перед ней вспыхнул пятиугольный экран. В его голубой глубине светились многоцветные звезды. Высокий вскрик, упавший до вздоха, пролетел над куполом. Призыв и мука слышались в нем. Нет, это был не экран - это была дверь. Зеленая дверь в неведомый мир, который чем-то знаком и близок, он как забытая детская сказка, которую пытаешься вспомнить в одинокой старости, но не вспомнишь ни слова, только неясный свет, и мягкое тепло, и прощение всему, и прощание со всем... 9. ЗЕЛЕНАЯ ДВЕРЬ Она падала - падала безостановочно, ощущая лишь напряжение скорости и глухую тоску безвременья. Непрекращающийся взрыв потрясал все вокруг. Ломались, едва возникнув, хрупкие рисунки созвездий, вздувались и лопались звездные шары, бешеное вращение сжимало и разрывало в клочья газовые туманности, растирало в тончайшую пыль куски случайно отвердевших масс и выбрасывало в пространство. Она летела сквозь эту мешанину обломков и бессмысленно кипящей энергии, сквозь раскручивающийся огневорот - летела, одинаково легко пронизывая великие пустоты и сверхплотные сгустки тверди, - и прямой путь ее не могли скривить ни тяга магнитных полей, ни штормовые волны гравитации. Она была бесплотным и сложным импульсом, в ней дремали до срока силы, неведомые ей самой. Вокруг бушевал разрушительный огонь, давя гроздья неоформившихся молекул, срывая электронные пояса атомов, дробя ядра - и, казалось, не было ничего, способного противостоять его гибельному буйству. Уже десятки ледяных планет с кремниевыми сердцами кружились вокруг звезды, и звезда следила за их полетом, как засыпающий красный глаз. Это была лишь уловка, хитрый прием хищника, ибо однажды красный глаз раскрылся широко и цепкие протуберанцы метнулись к планетным орбитам. Вспышка длилась недолго, и дальние ледяные гиганты успели отступить в спасительный сумрак, и лишь один из них, разорванный двойным притяжением, опоясал светило широким кольцом из обломков и пыли. Вспышка длилась недолго, но близкие планеты снова стали голыми оплавленными глыбами - пламя слизнуло ледяной панцирь и развеяло в пустоте пустот. Атомный огонь обрушился на среднюю планету, и там, как и везде, лед стал газом. Газ рванулся в пространство, но тяготение не отпустило его. Оно скручивало пар в титанические смерчи, свивало в узлы страшных циклонов, сдавливало и прижимало к каменному ядру. Освобожденно и устало пронесся вздох - это ураганно и грузно упали на камень горячие ливни. Разошлись и соединились бурлящие воронки. Нина стала морем, безбрежным и безбурным, и это было мучительно и сладко, как короткая минута, когда уже не спишь и еще не можешь проснуться. Только минута эта длилась миллиарды лет. Она еще не была живой, но в ней бродил хмель жизни, и в голубом свечении радиации поднималась грудь, и токи желанно пронизывали плоть - и долгим жадным объятием обнимала она Землю, предвкушая и торопя неизбежный миг. Гонг прозвучал - дрогнуло и раскололось дно, и белая колонна подземного огня пронзила водные толщи, ударила в низкие тучи и опала гроздьями молний. В затихающем водовороте покачивался шарик живой протоплазмы... Это походило на забавную игру, когда в бурной круговерти развития, в суматошной смене форм Нина переходила из стадии в стадию, превращаясь из организма в организм, смешные, уродливые, фантастические сочетания клеток, скелетов, раковин, - все кружилось зыбко и цветасто, словно примеряло маски для карнавала. Какой был карнавал! Не существовало никаких законов - море щедро. Можно было плавать, шевеля ушами. Можно было превратиться в большой пузырь и всплыть на поверхность или, наоборот, опуститься на дно, заключив себя в изящную роговую шкатулку. Наконец, можно было вообще ни во что не превращаться, а просто висеть куском студня в средних слоях. Нина не заметила момента, когда перестала быть участницей пестрого хоровода, а стала только зрительницей. Крепкий кремниевый панцирь прикрывал ее от всяких неожиданностей и опасностей. Вокруг шарообразного тела торчал густой лес длиннейших игл-антенн, переплетенных в тончайшие кружева. Каждая игла была пронизана миллионами ветвящихся обнаженных нервов. Она не могла передвигаться, да в этом и не было нужды: в морской воде было достаточно пищи, а пульсирующие каналы связи соединяли множество подобных шаров, разбросанных по Мировому океану. Хоровод продолжался, странные создания проплывали мимо, рождались и умирали, уступая место другим, а кремниевые шары неизменно и бесстрастно следили за каруселью эволюции, стараясь найти причины и следствия каждого изменения, предугадать многозначные ходы приспособления, проникнуть в тайну тайн превращений живого вещества. Море не помнило своих ошибок и удач. Беззаботно продолжало оно игру, перебирая цепочки случайностей. Длился Первый Круг Созидания. Все вершилось медленно, очень медленно - миллионолетние геологические эпохи проносились и затихали короткой рябью. Вода сжимала землю, и от чудовищных сил сжатия плавились недра. Твердь вспухала, заставляя отступать море, и застывала неровными пятнами материков. Мертвыми надгробиями из базальта и гнейса высились они среди океана. Жизнь переполняла океан. Колыбель становилась тесной. Место в ней доставалось боем. Это случилось, когда базальтовый суперматерик занимал почти пятую часть поверхности планеты и первый "десант" зоофитов, цепких полуживотных-полурастеннй, в поисках жизненного пространства высадился на береговые скалы. Нина почувствовала голод. Напрасно напрягались слабые мышцы, прогоняя сквозь организм морскую воду - пищи в ней почти не оставалось после тысяч прожорливых существ, снующих рядом. Так начался Второй Круг. Оставалось одно - действовать самой. Она вновь и вновь переживала свое первое движение: легкое напряжение щупалец - и тело послушно поднялось вверх, едва уловимое сокращение мышц - и тело передвинулось вбок, дрожь расслабления - и тело опустилось на песок, слежалый от века. Три внутренних приказа, три неуверенных исполнения, но она пережила целую эпоху ожидания и сомнения, страха и радости. А когда наступал отлив, солнце тянуло к ней горячие красные щупальца, пронизывало мутную воду щекочущим теплом радиации, рождая в крови смутную музыку странных стремлений. Близился Третий Круг. Нина вместе с другими все чаще и дальше проникала в лагуну. Небольшая стая самых неуемных и самых отчаянных входила в узкий проход вместе с приливом и бродила по мелководью, пока дыханье отлива не позовет назад, в привычную глубину. Подплывая к берегу, Нина видела буйные заросли неведомых трав, огромные зеленые утесы деревьев, летающие армады насекомых. И все чаще ей приходило в голову, что именно на суше, наедине с солнцем, свершится дерзкая мечта - опередить природу, используя ее собственную неустойчивость, освободиться от давящей власти Времени, предельно ускорив ритм приспособления. Однажды, когда начался отлив и разная морская мелочь, давясь, бросилась за уходящей водой, Нина обняла острый камень и застыла на месте. Инстинкт самосохранения стучал в ней набатным пульсом - отпусти, разожми плавники, уходи, - но она, дрожа и напрягаясь, подавила тревожный импульс. Широко расставленные телескопические глаза видели, как непоправимо светлеет голубизна, чуткая кожа чувствовала, как скачками поднимается температура и острые иглы космических частиц вонзаются в тело, но она не разжала сомкнутых плавников. Воздух оглушил, судорога свела тело, последний мутный поток отбросил ее от камня и перевернул на спину. Зеленая линия побережья чудовищно исказилась в глазах, созданных для подводного зрения. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Нина поняла, что она все-таки жива. Слизь на коже превратилась в роговые чешуйки, и спасительный панцирь защитил плоть от мгновенного высыхания. Лабиринтовый орган позволил дышать - тяжко, трудно, но дышать. Сердце билось яростной барабанной дробью, но все-таки билось. Лавина энергии падала сверху, прижимая к горячему илу - желанная и страшная энергия атомного огня. Прошло еще немного времени, прежде чем Нина ощутила в себе возможность расправить мышцы. Попробовала перевернуться, и, как ни странно, это ей удалось. Еще не веря в случившееся, она выкинула плавники вперед и медленно, неуверенно подтянула отяжелевшее тело... Нина недоуменно и долго смотрела на свои руки, протянутые к бассейну. Уисс парил у ног, кося внимательным глазом. Морские звезды на дне едва тлели, сложившись в правильный треугольник. Она приходила в себя рывками, мгновенными озарениями. Она снова ощутила пустоту и тишину храма. Уисс молчал. - Это все? - спросила Нина. Она не была уверена, что произнесла слова, потому что спекшиеся губы не хотели шевелиться. - Это все? - Нет, это не все. Голос внутри опустошенного мозга звучал глухо и низко, бился о стенки черепа, как птица, случайно залетевшая в окно и не находившая выхода. - Нет, это не все. Был Третий Круг, когда предки дэлонов вышли на сушу и стали жить там. Третий Круг называют по-разному, но в каждом названии боль. Круг Великой Ошибки, Круг Гибельного Тупика - стоит ли перечислять? Мы, живущие сейчас, чаще всего зовем его Кругом Запрета, ибо только Хранители способны вынести бремя его страшных знаний. - Хранители. Ты - Хранитель? - Да, я один из них. Остальные дэлоны не могут переносить безумное знание Третьего Круга. Это Запрет во имя будущего. - Я смогу? - Ты не сможешь и не поймешь. Слишком слаба воля и несовершенно знание. Я покажу тебе песню - то, что помнят все остальные дэлоны. Это не страшно - тебе не надо перевоплощаться. Только смотреть и слушать, и оставаться собой. Морские звезды в бассейне плавно сдвинулись и поплыли музыкальными узорами цветовых пятен, и низ-кий мелодичный свист Уисса затрепетал под каменными сводами храма. Уисс был прав - ее сознание не отключилось, она чувствовала под руками холод каменных подлокотников, незримый объем зала и дрожь "видеомага" на коленях. Пронзительный тоскующий мотив плескался у ног, странные картины и слова сами собой рождались в аккордах цветомузыки. Был день встречи и день прощания, и между ними прошла тысяча лет. Было солнце рассвета и солнце заката, и обманчивый свет величья ослепил пращуров... То, что видела Нина, не имело аналогий с человеческим опытом, и даже приблизительные образы не могли передать сути происходящего. Какие-то удивительные существа бродили по Земле, и ни одно из них не походило на другое. Больше того - сами существа беспрерывно изменялись: кентавры превращались в шестикрылых жуков, жуки - в раскидистые деревья, деревья - в грозовые облака... Раскручивалась карусель превращений, все плыло, все менялось на глазах - и вот уже то ли существа, то ли тени существ, полуматериальные, полубесплотные, распадаясь на подобия окружающих предметов, сливаясь в плотные смерчи голубого горения, проносятся на фоне текучих сюрреалистических пейзажей. Невозможно понять, что они делают, но их танец имеет какую-то непостижимую цель. А песня тосковала, переливаясь в слова: - Они искали идеального приспособления - и все дальше уходили в лабиринты Изменчивости. - Они все быстрее изменяли себя - и все ближе и ближе подходили к границам Бесформия, за которыми огонь и хаос. - Они не могли, не хотели остановиться, хотя догадывались, что час близок. - Играя с огнем, они надеялись победить природу. - И свершилось... Земля летела по орбите, медленно поворачиваясь к солнцу красновато-зеленой выпуклостью гигантского праматерика. Дымчато-желтые облака плыли над ним, скручиваясь кое-где в замысловатые спирали циклонов. И вдруг в центре материка появилась слепящая белая точка. Она росла и скоро засверкала ярче солнца. Материк лопнул, как лопается кожура перезревшего плода, и мутное зарево раскаленных недр осветило трещины. Исчезло все - контуры суши, просинь дрогнувшего океана, - пар, дым и пепел превратили планету в раздувшийся грязно-белый шар, который, как живое существо, затрепетал, пытаясь сохранить старую орбиту. Раненой Земле удалось сохранить равновесие, хотя катастрофа изменила ось вращения. Казалось, ничему живому не дано уцелеть в этом аду, в этом месиве огня и мрака, в этих наползающих серых тучах, среди медлительно неотвратимых ручьев лавы и рушащихся гор... И тогда явилась та, которой суждено было явиться, и имя ей было Дэла. Из пены волн явилась она и позвала всех, кто остался. И когда все, кто остался, собрались в одно место, она сказала им слово Истины. - Позади смерть, впереди море, - сказала она. - Выбирайте! Все хотели жить и поэтому выбрали море. - Праматерь живого примет вас, - сказала Дэла, - и пусть идут века. - Пусть идут века, и пусть покой придет в ваши души, и будет Четвертый Круг - Круг Благоразумия. - Пусть покой придет в ваши души и сотрет память о Третьем Круге, и только Бессмертные будут помнить все. - За зеленой дверью запрета пусть спят до времени страшные силы и тайны, которые открылись слишком рано. - Ибо нет большей ошибки, чем применить знание, которое не созрело, и освободить силу, которая не познана до конца. - Ибо Равновесие - суть всего живого и жизнь - охранительница Равновесия Мира. - И когда вы будете здоровы телом и духом, и сильны дети ваши, и беззаботны вновь дети детей ваших, тогда начнется Пятый Круг, Круг Поиска. - Чтобы соединить вновь разрозненное в единое, разбитое в монолитное. И это будет Шестой Круг - Круг Соединенного Разума. - А до той поры пусть нерушимо будет Слово Запрета и пусть некоторые из вас будут бессмертны в поколениях, чтобы передать Соединенному Разуму знание Третьего Круга... 10. ПЕРЕКРЕСТОК Нина устала, очень устала - она потеряла чувство времени и удивилась, взглянув на часы, - там, в мире людей, уже занималось утро. Она совершенно автоматически выключила "видеомаг" и продолжала сидеть на мраморном троне. И только когда Уисс во второй раз позвал ее, она покорно поднялась, спустилась по влажным ступенькам. Вода приняла тело, стало легче. Убедившись, что Нина держится за плавник достаточно крепко, Уисс нырнул, и вновь полетел навстречу подземный тоннель - теперь уже вниз, к выходу. Нина понимала, что времени остается все меньше и меньше, что надо, пока не поздно, задавать вопросы - как можно больше! - иначе не найти ключей ко всему виденному и слышанному. Она мучительно старалась поймать самое главное, но спросила то, о чем почти уже догадалась сама: - Почему ты уходишь? - Это воля Бессмертных. - Но ты же один из них? - Да. И поэтому я должен подчиниться. - Ты вернешься? - Не знаю. Мне надо убедить остальных. - Убедить? В чем? Они пронеслись по каменной трубе добрую сотню метров, прежде чем Уисс ответил: - В том, что люди разумны. В том, что начался Пятый Круг - круг Поиска Равных, Поиска Друга. Нина заговорила вслух, заговорила горячо, сбивчиво, и голос ее, зажатый маской акваланга, звучал в гидрофонах обиженным всхлипом: - Уисс, катастрофа в Атлантике - ошибка. Страшная, трагическая. Ты должен понять. Люди не хотели зла дельфинам. Это вышло случайно, пойми. Я... я просто не знаю, как тебе объяснить... И опять Уисс помолчал, прежде чем ответить: - Я понимаю. Почти понимаю. Но остальные не понимают. Мне надо их убедить. Будет трудно. Ибо длится Четвертый Круг - круг Благоразумия, в котором народы Дэла нашли покой. - Уисс, каждый из нас несовершенен. Но мы строим общество, где эти несовершенства будут взаимно уничтожены. Мы называем его коммунизм. - Я нарушил Запрет, потому что верю в людей. Они миновали распахнутую золотую дверь и выбрались наконец из недр загадочного острова. Снова приковылял старик осьминог и с ловкостью заправского швейцара прикрыл решетку, завалив вход огромным камнем. На этот раз заговорил первым Уисс: - Мы давно уже ищем встречи. Мы помним древний завет - собрать и соединить вместе крупицы разума, рассеянные во всем живом и разобщенные временем. - Уисс... Уисс, расскажи обо всем - об этом храме, о поющих звездах, о тех, кто приходил сюда, - расскажи! - Это долго. У меня нет времени. - Расскажи. - Ты устала. - Уисс, прошу тебя! - Было время, когда мы и люди почти понимали друг друга. Они считали нас старшими братьями, и мы хотели научить их тому, что знали сами. Они строили скалы, пустые внутри, и женщины приходили сюда, чтобы слушать нас. И мы говорили с ними. - Только женщины приходили к вам? - Да, только женщины. - Почему? - Долго объяснять. У людей все по-другому. Женщины учили мужчин тому, чему учили их мы. - Что же было потом? - Потом мы перестали понимать друг друга. - Почему? - Не знаю. Сейчас не знаю. Раньше мы думали, что разум людей увял, не успев распуститься, что люди выродились и на суше невозможна разумная жизнь. Так думали почти все. - Почти все? - Да, почти все. Но были такие, кто не верил этому. Они искали встречи даже после провала первой попытки. Многие погибли. - Их убили люди? - Да. А те, кто остался, приняли кару. - Какую кару? - Нам надо спешить... - Ты бессмертен, Уисс? - Да. Я не имею права умереть естественной смертью. Это и есть кара. - Бессмертие - кара?! Бессмертие - самая сладкая мечта человечества! Наука веками боролась за всемерное продление жизни! А возможность продлить жизнь бесконечно... Это сказочное счастье! - Люди - большие дети. Нет ничего страшнее, чем жить, когда твой жизненный круг замкнулся, когда ты отдал живому все, что мог, и не можешь дать больше, когда все повторяется и повторяется без конца, не согревая тебя неизведанным, когда нет желания жить! Только за очень большую вину наказывают бессмертием! - Ты был виноват? - Нет. Я принял вину отца, как он когда-то принял вину деда. Наказание бессмертием вечно, но бессмертный может обрести право на смерть, если его вину примет сын. - И сын становится бессмертным? - Да. - И ты будешь жить вечно? - Нет. Я устал. У меня есть надежда. У меня есть сын. Он еще маленький. Но если, став взрослым, он добровольно примет мою вину, я получу право на смерть. Блаженную смерть... - Я не понимаю, Уисс... Выходит, бессмертные виновны... Почему же они правят всеми дельфинами? - Мы не правим. Мы несем кару. Уисс потянул Нину вверх осторожно, но повелительно. Внизу мелькнул и пропал коралловый лес. Прожекторы хетоптерусов уже погасли, и буйные заросли медленно расплывались, отдаляясь, темным красно-бурым пятном. От праздничной подводной иллюминации не осталось и следа. Уисс и Нина летели сквозь серо-синюю муть воды, еще не тронутую солнцем. Изредка попадались медузы, но их смутные полупрозрачные колпаки ничем не напоминали ночного великолепия. Даже пестрые рыбки, деловито снующие между всякой мелкой живностью, спускающейся на дно, выцвели и поблекли. А может быть, это чувство скорой разлуки гасило краски? В наушниках зазвенели знакомые стеклянные колокольчики автопеленга, возвращая к действительности. Волшебная ночь подходила к финалу, и пора было думать о том, как оправдаться на корабле. Поверят ли ей? Поймут ли? Пан... Пан поймет. Он будет дотошно крутить ленту "видеомага" взад и вперед, высчитывать и сопоставлять - милый, добрый, внимательный и все-таки... Все-таки недоверчивый. Он ученый и привык понимать разумом, а не сердцем. Если бы он был рядом с ней в эту ночь, если бы мог физически пережить то, что пережила она! Тогда не пришлось бы ничего доказывать... Они были уже где-то рядом с надувной лодкой, потому что серая муть превратилась в голубое сияние, а колокольчики гудели колоколами. Уисс остановился. - Дальше ты поплывешь одна. Я ухожу. Прощай. Нина обняла обеими руками его большую мудрую голову, прижалась к упругому сильному телу. То ли запотел щиток маски, то ли после темноты на свету защипало глаза, но все заволокло туманом. - Ты вернешься, Уисс? Она почувствовала, как бьется сердце Уисса, и подумала о том, что общение уже не требует от нее прежнего нервного напряжения - что-то случилось то ли с ней, то ли с Уиссом, но их пента-волны встречались легко и просто, будто слова обычного человеческого разговора. - Ты вернешься, Уисс? Уисс не умел лгать, но он знал, что такое грусть и надежда. Он взял в широкий клюв пальцы женщины, слегка сжал их зубами и помычал. И вдруг одним неуловимым мощным броском ушел в сторону и вниз, и через секунду его уже не было видно. Нина не двигалась, парила в нескольких метрах от поверхности и задумчиво смотрела в водное зеркало. Прошло пять, десять минут, по зеркалу пробежала золотая рябь: где-то там, в мире людей, вставало солнце. Вода стала совершенно прозрачной, и Нина видела вверху свое отражение - диковинное зеленовато-коричневое существо с блестящим овалом маски вместо лица, с ритмично вспухающими и опадающими веерами синтетических "жабр" за плечами. Такой или не такой видел ее Уисс? Смешно, конечно, не такой - он все видит не так, как люди. Но тогда какой? Красивый или безобразный, о его точки зрения? Правую руку слегка защипало. Она поднесла кисть к глазам и увидела небольшую царапину - Уисс слишком крепко держал ее руку. Нина улыбнулась чему-то, и ей стало легко и сладко. Пора было всплывать, но это значило разбить золотое зеркало и вернуться в повседневность. Ей и хотелось и не хотелось этого. Она медлила. Она всегда медлила на перекрестках: ей всегда становилось смешно и грустно оттого, что один поток машин идет в одну сторону, другой - в другую. Ей всегда хотелось погасить светофоры и остановить встречные потоки: пусть люди попросту расскажут друг другу, что они видели в каждой стороне... Дальнейшее случилось со скоростью неожиданного удара. Она увидела в зеркале рядом с собой, только много ниже, длинную серую тень. Ей показалось, что вернулся Уисс, и она рывком повернулась навстречу тени. Ей помогло то, что при резком повороте бокс с видеомагнитофоном отлетел в сторону. Страшная пасть щелкнула у самого бока, и аппарат оказался в горле пятиметровой акулы. Он застрял там - его держал нейлоновый ремень, перекинутый через плечо Нины. Акула не откроет пасти, пока не проглотит добычи - таков инстинкт. Значит, пока цел ремень, Нине не страшны акульи зубы. Но пока цел ремень, Нина привязана, прижата к акульему костистому боку. Хищница уходила все глубже и глубже судорожными кругами, давясь и топыря жабры. Бороться с ней было бесполезно. Пальцы шарили у пояса, но там было пусто. Импульсный пистолет-разрядник лежал на дне лодки. Она сама бросила его... Уисс тоже не спешил к своим, хотя знал, что его ждут. Он хотел сосредоточиться, собраться перед нелегким спором. Чем кончится спор - неизвестно. Может быть, только Сусип поддержит его. Скорее всего только Сусип. Но и это немало. Три глота Сусип и пять глотов Уисса - это уже восемь глотов из двадцати одного... Слабый сигнал тревоги замигал в мозгу. Уисс встрепенулся на покатой волне и напряг локатор. Вокруг было спокойно, но сигнал не умолкал - теперь это был призыв о помощи; призыв едва уловимый, затухающий, невнятный, он мог принадлежать только одному существу на свете, и это существо не было дэлоном... Он летел к острову, пытаясь на ходу определить по сбивчивым импульсам размеры и суть опасности, грозящей этому существу. Он смог уловить только пульс разъяренной акулы и еще более увеличил скорость. Он уже видел их - хищник и жертва, непонятной силой прижатые друг к другу, метались у самого дна. Призыв о помощи мигнул и погас. Нина потеряла сознание. Уисс выстрелил ультразвуковым лучом в затылок акулы, целя в мозже